В который уже раз Вячик тащился из одного зала в другой, каждый из них стал таким знакомым, страшно подумать, родным. И тут — что-то новое? Он обратил внимание на дверь, замаскированную под отделку стены, как давеча, пластик под дерево. Двери этой он раньше не замечал. Очевидно, она возникла тут в результате последних модуляций. Вячик коснулся двери рукой, и она сама собой растворилась, пропуская его… в читальный зал, в тот самый его закоулок, куда Фаня Марковна, старший библиотекарь, пускала только самых заслуженных читателей… Вячик увидел мальчика, склонившегося над книжкой. Разумеется, это был он сам, разве что моложе на четверть века. Мальчик принялся читать вслух:

— «Когда Маленький Принц достиг реки, он увидел там старика. Старик сказал:

— Я знаю, что ты храбрый Маленький Принц. Куда ты держишь путь?

— Я еще не обрел его, — ответил Маленький Принц.

— Как же ты искал его? — спросил старик.

— Я искал его в мерах и числах, — сказал Принц, — но за пять лет так и не обрел его.

— Как же ты еще искал? — усмехнулся старик.

— Я искал его в силе жара и холода, но за десять лет так и не обрел его.

— А потом как ты его искал?

— Я искал его в путях любви, искал тридцать лет и три года, но так и не обрел его.

— Так, — сказал старик, — если бы о пути можно было поведать другим, каждый бы и поведал прежде всего сыновьям и братьям. Но этого не понять, если внутри нет понимания главного. Если путь исходит изнутри, то не виден извне. И наоборот». [4]

Вячик очнулся. Возмущения, по всей видимости, продолжались. На часах по-прежнему была половина четвертого, но непонятно — дня, ночи, вечера или утра.

— Ты жив? — выплывая из непонятного, Вячик услышал голос Гульнары. В голове звенело. Превозмогая боль, он открыл глаза и сел.

— Фу, как я испугалась, — вздохнула Гульнара и отставила кружку с водой.

— Что это было? — приходя в себя, спросил Вячик.

Гуля кивнула на полку, которая лежала рядом. Раньше, он помнил, полка висела как раз над мусоропроводом. Вячик в то последнее мгновение как раз подумал, что это Сарафанов снял с нее какую-нибудь сковородку и решил вывести соперника из игры. Она-то и сорвалась. Сарафанов был ни при чем. Однако не мог упустить возможности сыпануть соли на рану.

— Очередная модуляция, — пояснил Сарафанов. — Мы только что наблюдали наиболее показательную модель причинно-следственных связей, которые, как известно…

— Перестань! — прервала его Гуля и снова обратилась к Вячику: — Я увидела, как чертова полка закачалась, крикнула, но ты не успел увернуться… Больно? спросила она, наклонившись и обдав его невыносимо родным запахом духов. Родным? Неужели в результате этих модуляций… Впрочем, он нашел в себе силы отстраниться.

Осмотревшись по сторонам, Вячик отметил, что и мусоропровода на прежнем месте уже не было. Гульнара пожала плечами: «Я тебе говорила, что здесь все часто меняется». Да Вячик и сам понимал это не хуже ее. Одна секунда сомнения — и все пропало!

— Слава Богу, все хорошо кончилось, — причитала Гуля, — я не могла представить тебя плавающим там, в глубине… — Она вытирала Вячику голову.

— Глубоко в говне, — резюмировал Сарафанов.

— Ну ладно. Мне надо идти, разбирайтесь сами, — сказала Гульнара и в следующее мгновение испарилась, как ей, собственно, и полагалось.

Сарафанов пробормотал еще что-то невнятное, после чего проследовал к себе. Вячик остался в прихожей. В голове еще звенело, но на душе у него было легко. Что и говорить, иногда бывает очень даже полезно как следует получить по мозгам, это особенным образом освежает и прочищает мысли, придавая всему происходящему необходимую перспективу.

Вячик пошел к себе, теперь не задумываясь, где и когда найдет выход. Может, просто шагнув в один из залов, или открывая глаза, либо засыпая, или взяв со стола бокал джин-тоника. Это произойдет, когда он будет готов к исходу, фигурально выражаясь — выбросит в мусоропровод то, что мешает летать. Когда ему окончательно надоест и борьба с Гульнарой, которая все время строила ему куры, и диалоги с Сарафановым, и стремление решать задачки, на которые заведомо нет ответа, и его собственные вечные усмешечки и полудепрессии, сплин, рефлексия, все эти печки-лавочки. Спустить в пропасть чемодан без ручки. Но только тогда, когда путь будет исходить изнутри. И, конечно, не с первого раза, а то неинтересно.

Жизнь продолжалась, если только это можно было назвать жизнью. Сарафанов бесконечно пререкался с Гульнарой, склоняя ее к сожительству, а та то уклонялась под различными предлогами, то соглашалась немедленно вступить в брак, завести детей и совместное хозяйство, то, в зависимости от модуляций, посещала Вячика во Фландоле Гагноле. В эти моменты Сарафанов бесновался на своей половине и стучал им в стену кулаком, пытался инсценировать суицид.

В одну из таких одинаковых сюрреалистических пятниц, после очередного спора с Гулей по какому-то несущественному метафизическому поводу Вячик, не находя более вразумительных аргументов, хлопнул за собой дверью, передав тем окружающему пространству довольно сильное возмущение. Бэмс! Коридор снова, и намертво, перегородил славянский шкаф. «Ну и ладно, без вас проживу!» — сказал себе Вячик. Предварительно замешав себе джина и тоника, он устроился у ТВ-ящика, занесенного в комнату в результате предшествующих модуляций.

Показывали сериал. Эпизод был в самом разгаре. Вячик успокоился, однако, как ни старался, не мог сосредоточиться на сюжете. Что-то мешало. Не отрывая глаз от экрана, он запустил руку под себя и вытащил плоский прибор с надписью «Сони» пульт дистанционного управления. Последнее, что осталось от Мэтью. Вот что, оказывается, мешало ему все это время! Он щелкнул пультом, и на экране переключилась картинка. Еще через секунду Вячик понял, что с позиции постороннего наблюдателя смотрит, как Гуля и Сарафанов проводят первую брачную ночь.

Что за чертовщина? Вячик пригляделся. Техника секса, как сказал бы циничный Арик Пицункер, явно оставляла желать лучшего. Впрочем, молодоженов со всех сторон покрывала простыня. Однако не было никакого сомнения, что перед ним на экране занимаются любовью именно Сарафанов и Гульнара. В своей спальне они, похоже, установили видеокамеру с ретранслятором, чтобы запечатлеть момент для истории, а заодно поделиться радостью с ближним. Сарафанов любит технические трюки именно в этом духе… Вячик, не отрываясь, глядел на экран. Не исключено, что именно Гуля была инициатором этого шоу. На мгновение ему показалось, точнее возникло такое чувство, что в их комнате, хоронясь за портьерой, присутствует некто третий, сжимающий холодное топорище под полой утепленного английского макинтоша. И сейчас этот третий выскочит из засады и…

Откуда ни возьмись на экране возникла, очевидно, рекламная перебивка: удалой цыган наяривал семиструнную. Что все это значит!? Галлюцинации продолжаются. Вот он, долгожданный, сказочный делириум тременс, подкрался незаметно…

— Все-таки поженились? — раздался тут странно родной и знакомый голос откуда-то сзади и сбоку. — Ну, слава тебе, Господи! А то размазывают кашу, сколько можно! Странный, вообще-то, сценарий, — продолжала Коша (родной и знакомый голос принадлежал, разумеется, ей). — Я понимаю, конечно, особое режиссерское видение, но тут совсем уж… Посуди, началось с того, что чудак провалился в ассенизационный люк и сходит с ума, мечется в поисках выхода по системе канализации, а кончилось тем, что какие-то второстепенные персонажи играют свадьбу, а его даже не пригласили. По логике, именно он должен был жениться на Гуленьке, ты так не считаешь? Это, по крайней мере, было бы справедливо.

Голоса Вячик подать не решился. Понял только, что вроде бы соскочил!

Произошло это, кстати, легко и естественно, а бесконечная мыльная опера благополучно продолжалась во времени и пространстве, замыкаясь в кольцевую конструкцию, но уже без его участия. Конечно, в его отсутствие у Гульнары уже не было особенного выбора, вот она и пошла по пути наименьшего сопротивления, охмурила, стало быть, Сарафанова, снова запутала его в ласковые сети. И это к лучшему. Теперь, по крайней мере, она не могла иметь к Вячику никаких претензий. Впрочем, Вячик теперь уже мог смотреть на все это более или менее отстраненно.

Коша внесла в гостиную дымящееся блюдо сладких японских оладушков (в последнее время любимое лакомство Вячика) и кувшинчик подогретого сакэ. Сама того не подозревая, она во все время его отсутствия, пока он где-то там (якобы) путешествовал, верно и неизменно его ждала и любила. Вот и теперь подошла и поцеловала в макушку. Она была такая родная и теплая, завернутая в красное кимоно. Уткнувшись в вышитого у нее на груди золотого дракона, Вячик от полноты внезапно накатившего чувства искренне разрыдался. Коша сначала растерялась, а потом, по-видимому из солидарности, тоже расплакалась вместе с ним. Так и прорыдали, обнявшись, что-то около часа, время от времени прерываясь, чтобы поцеловаться. А потом, уже лежа в постели, ели оладушки и пили сакэ.

— Ты помнишь, мы назавтра приглашены на смотрины к Пицункеру, — сказала Коша через некоторое время. — Так давай оставим машину дома и в кои-то веки поедем в гости на такси.