Чтобы перевести дух и обдумать ужас-ситуацию, Вячик присел на хлипкий стул, который тут же сложился под ним, подломившись на все четыре и наделав препорядочно шума.

— Кто здесь? — раздался из темноты, откуда-то из-за шкафа, неопределенный, но при этом определенно человеческий голос. В голосе не было ни недовольства, ни раздражения, ни упрека. Уже само по себе это показалось Вячику странным. По-русски говорят, также отметил он, что, впрочем, не было удивительным, поскольку русскоязычных граждан в районе Большого Нью-Йорка в то время проживало что-то около миллиона. Вячик был уверен, что с соотечественниками во всяком случае сумеет договориться. Будем надеяться хотя бы, что я, грешным делом, не завалился к кому-нибудь из знакомых, подумал он.

— Помогите, я тут ночью упал и ушибся, — отозвался Вячик, изобразив таким образом преимущественную для себя версию, чреватую для хозяев серьезным гражданским иском.

— Ничего страшного, бывает. Кстати, будем знакомы, — ответили из-за шкафа, нисколько, по-видимому (слышимому?), не смутившись. Вячика такая реакция несколько обескуражила.

— Вы что, шутите? Что значит «ничего страшного»? Кто вы? Это ваш дом? Если вы меня сейчас же не выпустите, я буду жаловаться!

— Успокойтесь. Моя фамилия Сарафанов, но боюсь, она вам ничего не скажет. Это не мой дом, так что упрекнуть меня вам не в чем! Мы, так сказать, товарищи по несчастью, впрочем, кто может утверждать, чту есть счастье, а чту нет? Во всяком случае не мы. Вы согласны?

«Че он гонит?» — с тоской подумал Вячик, но вслух на всякий случай ничего не сказал.

— Я при всем желании не могу вас выпустить, мешает славянский шкаф. Он был занесен сюда в результате предшествующих модуляций, и он неподъемен. Знаете, в слявянском национальном характере… Впрочем, можем попробовать вместе.

Однако их совместная попытка сдвинуть шифоньер не увенчалась успехом. Попыхтели-попыхтели и бросили это занятие.

— Для того, чтобы мы могли обсудить теорию выхода…

— Теорию? Вы понимаете, что происходит? Меня задерживают против воли, не имея на это никаких оснований! Мы, слава Богу, в свободной стране живем, богатой юридическими традициями, так что беспредел тут неуместен!..

Так говорил Вячеслав. А из-за шкафа ему говорили буквально следующее:

— Успокойтесь, пожалуйста. Я знаю, вы полагаете, что попали сюда по ошибке. Случайно ли? Однако не вы ли некоторое время назад, в гостях у вашего товарища Биренбойма, утверждали, что ничто на свете не бывает случайным?!

— Вы-то откуда знаете, что я когда-то утверждал?

— А это уже совершенно лишний, второстепенный вопрос. Так вот, вы сами представить не можете, до какой степени вы были правы. Действительно, случайностей в жизни не бывает и быть не может. Однако давайте сначала определим, что называть случайностью? Событие, которого мы не могли предсказать? Или стечение обстоятельств, смысл которых непонятен, потому что несовершенный мозг и ограниченное представление реальности не позволяют охватить разнообразие причинно-следственных связей…

— Давайте не разводить метафизику! У меня нет ни времени, ни сил…

— У вас и у меня как раз — море времени, так почему бы не пофилософствовать на досуге! Ну хорошо, река. Ведь время можно представить в виде реки без начала и конца, время не зря называют четвертым измерением, — по этому поводу Сальвадор Дали…

— Послушайте, зачем вы морочите голову? Что происходит? Где я нахожусь?

— Вы находитесь, как и всегда, — в глубине своего подсознания.

— Вы это бросьте! Какой это район? Бронкс? Бруклин?? Манхэттен???

— Седьмая крабовидная туманность Бета-Центавра на дворе. Вчера была.

— Да, туман был сильный, к вечеру, впрочем, гораздо хуже…

— Значит, происходит дальнейшее сгущение модуляций…

— Каких еще модуляций?

— Каких-каких… Недетерминированных, конечно.

Вячик понимал, что имеет место некий сюрреалистический диалог. Во всяком случае, они явно говорили о разных вещах, как в том наркоманском анекдоте, где для того, чтобы найти площадь Ильича, предлагалось умножить длину Ильича на ширину Ильича. Тут явно имело место нечто подобное. Вячик понюхал воздух, ему показалось, что из-за шкафа вроде бы действительно попахивает травкой. Он не успел ничего сказать, как тишину нарушил шелест и треск. Рядом с Вячиком бухнулся тяжелый пакет, обернутый в плотную коричневую бумагу.

— Почта пришла? — после некоторой паузы спросил Сарафанов из-за шкафа.

— Кажется, какой-то сверток упал с полки. — Вячик осмотрелся.

— Не удивляйтесь, так оно обычно и происходит. Подвиньте сюда, шкаф встал неудачно…

Вячик попытался просунуть пакет в узкий просвет между полом и шкафом.

— Не лезет? Тогда развяжите, пожалуйста. Там должна быть книга Теуна Мареза «Путь Жонглера». из серии «Учение Толтеков». Он возражает Кастанеде по поводу схоластических аппроксимаций. Но я считаю, что это не самая его сильная вещь…

— Каких-таких проксимаций? — вяло реагировал Вячик.

— Это долго объяснять. Вы вообще знакомы с теорией о визуализации?

— Смутно… — Вячик развязывал бандероль. — Тут новая книжка о Гурджиеве…

— Прекрасно, очень кстати. Просовывайте все сюда!

Подсовывая книги под шкаф, одну за другой, Вячик осматривал заголовки: «Адаптированное Учение Будды», «Разговоры о вечной жизни», «Практический Шуй», «Карма на каждый день», «Метемпсихозия — система верований Ирокезов», пока стопка не перекочевала на сторону Сарафанова. Вячик и сам был не против прочесть кое-какие из книг. Будучи совсем молодым человеком, пока не открыл для себя девушек и крепленые вина, Вячик много и увлеченно читал, что называется, дружил с книгой (как, впрочем, и после, только оставалось для этой дружбы все меньше свободного времени). Он, действительно, родился и вырос в интеллигентной семье, это его потом иммиграция обломала. Он и выпивать-то начал благодаря (или, как он предпочитал говорить, «вопреки») иммиграции.

— Хорошие книжки, — сказал Вячик, просовывая под шкаф последнюю, носившую, по-видимому, неслучайное название: «Вход — доллар, выход — два».

— Последние достижения философской мысли, — важно произнес Сарафанов. — А вы, кстати, как относитесь к проблеме оккультизма в определенных кругах?

— А что, есть такая проблема? — ответил Вячик, еще не понимая, что позволяет спровоцировать себя на дальнейшие ненужные разговоры.

— Разумеется! Знаете, сколько в прошлом году население Америки потратило на гадалок, хиромантов и прочих профессиональных предсказателей? Хотя бы приблизительно? Так я скажу — сумасшедшие деньги! Это тоже в определенной степени свидетельствует, что закон жизни, так называемая карма, играет определенное значение и имеет роль…

— Играет роль и имеет значение, — поправил Вячик, пытаясь сосредоточиться.

— Не важно. Лично вы что думаете о постулатах вечной жизни, бессмертия души, реинкарнации и бесконечном милосердии Сами Знаете Кого?

— Я об этом, честно говоря, последнее время не особенно часто думал…

— Плохо. Это, очевидно, потому, что ваш кармический сосуд переполнен. Впрочем, и у меня с этим не все гладко, шестнадцатый Кармапа в последнее время как-то плохо визуализируется.

Сарафанов, казалось, был готов говорить не смолкая. Вячик затосковал. Он был не то чтобы смущен приглашением к философской дискуссии. В иное время Вячик дал бы в этом деле фору даже и вышесреднему демагогу. Его обескураживало очевидное непонимание Сарафановым неуместности посторонних разговоров в данном контексте…

— Честно говоря, мне сейчас некогда, в другой раз, если не возражаете, я зайду… — миролюбиво, догадываясь, что беседует с ненормальным, начал было Вячик.

— Вы все еще думаете, что куда-то идете?

— Естественно. Я не думаю, что иду, я уверен… — чуть более твердо, чем следовало бы для выражения спокойной уверенности, сказал Вячик.

— Естественно? Боюсь, что у нас с вами разные представления о естественном. Вам, например, может казаться вполне естественным, что вы куда-то идете, но одновременно с этим вы будете оставаться на месте, а процесс передвижения — оставаться исключительно в вашем воображении. Как и все остальное, движение является одновременно источником и продуктом. В мире, как мы его знаем, вообще сплошные загадки. Ведь кто-то уже из наших современников сказал: «Мир безусловно познаваем, только, увы, не человеком».

— Послушайте, Сарафанов, что вы придумываете? Я вам сказал, что оказался здесь в результате несчастного случая, и не по своей воле. Хотя то, о чем вы говорите, — интересно, и при других обстоятельствах я бы с удовольствием с вами поговорил, но сейчас не могу…

— Напрасно. Вы можете быть интересным собеседником, а мне всегда приятно поговорить с начитанным человеком, даже если его знания поверхностны…

Тут Вячик, что называется, так и обомлел.

— Не раз, не раз, вьюжными зимними вечерами мы будем рассуждать о возвышенном, — как ни в чем не бывало продолжал Сарафанов. — О том, например, почему на нашем родном языке тряпки и рухлядь называют «добром», а супружество, наоборот, — «браком», тогда как одновременно на том же языке утверждается, что «Бог есть добро», «браком» называется то негодное, что пролетарий выкидывает в мусорную корзину, профессия золотаря имеет весьма косвенное отношение к золоту, а сексота — к сексу. Я уверен, что даже и на лингвистическом уровне у предметов и природных явлений существует мистическая связь. Об этом писал еще поэт Андрей Белый. Для того, чтобы понять эту связь, необходимо лишь поглубже вникнуть в морфологическую суть этих явлений, познать их, так сказать, семиотику…

На этих словах пространный монолог Сарафанова перекрыл нечеловеческий вопль и грохот. Это был, разумеется, Вячик. С отчаянием осатаневшего запертого животного он всем телом обрушился на стену злополучного шифоньера (шкаф не поддался, даже не дрогнул), упал, тут же поднялся, снова бросился, снова упал, при этом пребольно ушиб плечо и колено и порядком напугал собеседника. Выплеснув, таким образом, избыток негативной энергии в окружающее пространство, хотя и замкнутое во всех отношениях, Вячик, изрядно прихрамывая, поковылял искать выход, который, как он полагал, должен был находиться где-то неподалеку. Сарафанов, со своей стороны, теперь имел прекрасный повод порадоваться, что на протяжении всего разговора был отгорожен от этого дикого господина обширным славянским шкафом, на который он еще две минуты назад так несправедливо пенял.

* * *

Темный коридор, куда направился Вячик, на поверку оказался параллельным тому, перегороженному злокозненным шифоньером. Здесь проход пока что оставался свободен. Он успокоился и даже начал поглядывать по сторонам. Неожиданно коридорчик вывел его в анфиладу комнат и залов, в соответствии с законами перспективы уходивших вдаль. Вячик поспешил вперед, на ходу осматривая помещение. Это было нечто среднее между музейной коллекцией и блошиным рынком (также называемым «вшивым»), которые Вячику в молодости случалось видеть в провинциальных городах своей родины, и напоминало закрытую и забытую всеми кунсткамеру, куда помешавшийся хранитель, давно находящийся на пенсии, по привычке стаскивает разный хлам. По обе стороны высились застекленные шкафы с бесконечными рядами полок. Вячик пробирался среди нагромождения предметов, расставленных на стеллажах, этажерках и тумбочках, а то и просто сваленных по углам.

Кичовые картинки с котами и купидонами располагались на одной полке с аутентичными античными амфорами, оставшимися тут, по-видимому, от каких-то академических выставок прошедших годов. Уроды в банках, пригодных скорее для маринадов, нежели для людей, возвышались на изысканных восточных подносах. В африканской керамической чаше — глиняный горшок с каким-то засохшим растением, на стульях в стиле Луи-Каторз — гора грязной посуды, в уральской шкатулке из камня «змеевик» — прах, грязь, тлен и песок. Иногда пыльная стопка книг или картина в массивной раме золотого багета перегораживали проход. На поломанных пластмассовых вешалках — небрежно накинутые парчовые камзолы, несомненно мавританского происхождения. Некоторые из полок изнутри заклеены плотной бумагой. Одна дверца была приоткрыта. Вячик, проходя мимо, заглянул было внутрь и в ужасе отшатнулся. С полки на него смотрело несколько человеческих черепов. Они встретили появление Вячика жизнерадостным оскалом. К каждой мертвой голове была привязана бирочка с тщательно выписанными латинизмами.

«Имена и фамилии таких же, как я, попавших сюда и сгинувших тут человеков?» — с ужасом подумал он, а дверца, издав отвратительный скрип, только утвердила его в наихудших подозрениях. Из одной из склянок внимательно наблюдал за происходящим налитый кровью заспиртованный человеческий глаз. Вячика прошиб холодный пот. Стоп! Стоп.

Он решил перевести дух и взять себя в руки. «Ну и что, в самом деле? Попал в какой-то идиотский музей или склад. Скоро, ой скоро все разьяснится и виновники понесут заслуженное возмездие в рамках гражданского иска!» С застекленных полок тем временем на Вячика пялились, не мигая, чучела разнообразных животных и птиц. Его собственное отражение, двигавшееся в стеклах, оживляло выражение неопределенной угрозы в раскрытых зрачках то одной из невинно убиенных Божьих тварей, то другой. Были тут и твари живые. Всегдашние обитатели заброшенных помещений, крысы, бросались врассыпную, когда он входил в очередную залу, и шуршали за стенами. Имелись и насекомые, во всяком случае, Вячик определенно чувствовал, как кто-то очень мелкий, проникнув к нему под одежду, ползает по телу и активно покусывает его под пальто.

Анфилады, в которых двигался Вячик, время от времени открывались в стороны буколическими ландшафтами и казались настолько правдоподобными, что хотелось завести пару-тройку овечек и остаться тут навсегда, время от времени наслаждаясь их обществом. Однако стоило Вячику сойти с тропы и сделать несколько шагов, как пейзажи неизменно оказывались нарисованной декорацией, театральным задником из грубой крашеной холстины. Ему казалось, что, сверни он вправо или налево, он наверняка вышел бы к какому-либо человеческому жилью. Время от времени до него доносились приглушенные звуки музыки и обрывки невнятных разговоров. На горизонте появлялись дымки и ощутимо пахло кухней. Из этого можно было сделать вывод, что где-то поблизости жили люди и даже готовили себе еду. Люди эти, правда, если это действительно были они, предпочитали не показываться на поверхности и при его приближении замолкали, так что, где они конкретно располагались, выяснить он также не мог.

И вдруг — эврика! (что, как известно, означает: нашел!) — в углу зала, справа, Вячик увидел табличку с надписью «EXIT», которая, имея в виду скандинавские ассоциации, теперь уже воспринималась двояко. Растолкав на ходу чучела, разодетые в костюмы всех времен и народов, Вячик устремился туда. Ну и что? Пустая комнатка, можно сказать — закуток. В углу — ведро и швабра с ободранной щеткой. Но здесь — лифт! Предвкушая освобождение, Вячик ввалился в кабину и пальцем прижал до отказа кнопку первого этажа. Двери закрылись, и лифт деловито загудел. Произошел и некоторый турбуланс. Через минуту двери открылись, и Вячик шагнул из кабины. Ведро и швабра с ободранной щеткой… как похоже на каморку, из которой он только что переместился. Те же пугала, надвинув разномастные шляпы, ермолки-камилавки, декадентские береты и пролетарские кепи, смотрели высокомерно. «Тэк-с, ошибочка. Я попал сюда из подземки, — впрочем, в этом он был не уверен. — Значит, нужно жать кнопку верхнего этажа!» Вячик снова вошел в кабину. Двери затворились. Некоторое время он опять куда-то ехал, во всяком случае лифт снова гудел и поскрипывал. Однако, когда двери открылись, пугала вновь приветствовали его, еле сдерживая усмешечки. Он нажимал на все кнопки, но ни одна попытка не увенчалась успехом. Деловито погудев, кабина неизменно останавливалась напротив зала с пугалами…

«Надо было ехать прямо домой, зачем я связался к этими черномазыми девками», — думал Вячик, по крупицам восстанавливая содеянное и ужасаясь тому, как все дальше и дальше в бездну влекут последствия его безобразных в своем идиотизме поступков. В душе крепло родственное отчаянию чувство. Впрочем, это и было отчаяние.

Тут его осенило: Вячик вдавил до упора кнопку аварийного вызова. Сейчас явится какой-нибудь местный мудила-монтер и выведет меня отсюда! Ожидая, Вячик придумывал этого бога по своему образу и подобию, как и подобает творить богов, даже дал ему в руки потертый чемоданчик. Но этот бог оказался ленив или пьян (как это часто бывает с богами), а может, просто был недоволен таким вот образом и подобием? Могли бы, в крайнем случае, прислать и богиню…

Подождав еще немного, Вячик выбрался из лифта и присел, прислонясь, что называется, к дверному косяку. Где вы, боги, путевые обходчики своих неисповедимых путей, с керосиновыми фонарями и шелудивыми песиками? Где вы, когда вы особенно необходимы?

Вокруг по-прежнему было тихо. «Сарафанов, падло, хорек, видимо, там у себя затаился, увлеченный чтением каких-нибудь „Разговоров о вечной жизни“. Сейчас отдохнуть, а потом кто-то придет, ведь не может же быть, чтобы никто никогда не пришел!» — думал Вячик. Он прикрыл глаза лишь на миг, для того чтобы перевести дух и двигаться дальше, но мгновенно отключился от сети, может на минуту, может на час. Время, казалось, остановилось. Во всяком случае, когда он проснулся и посмотрел на часы (прежде безукоризненно надежный «Лонжин»), стрелки по-прежнему показывали половину четвертого.