«Моцартовка», омывая сирую душу, распространилась благою вестью. Уже через несколько минут Вячик почувствовал себя значительно лучше. Голос Сарафанова вернул его к реальности. На этот раз хозяин рассуждал о «реактивности», присутствующей, по его мнению, в самосознании удачно опохмеляющегося человека. Впервые за это время Вячик почувствовал по отношению к нему не злобу, не раздражение, а что-то вроде умиления. К тому же было понятно, что силой он от Сарафанова ничего не добьется, действовать, стало быть, приходилось убеждением и лаской.
— Вы извините, пожалуйста, что я там несколько погорячился. Нервы совершенно ни к черту… Спасибо вам за вино, — с чувством добавил Вячик.
Сарафанов аж зарделся, сознавая масштаб своего великодушия, с точки зрения отдельного опохмеляющегося человека.
— Знаете, некоторым людям просто нельзя употреблять алкоголь, от этого у них едет крыша, а неосторожный опохмел, как известно, ведет к продолжительному запою.
— Я, вообще-то, не по этому делу, — ответил Вячик, отхлебнув еще винца, просто со мной вчера произошел несчастный случай. Так что, если это вы обо мне…
— Что вы! Я просто хотел узнать, как вы относитесь к легализации канабиса. Тут, конечно, не все так просто, поскольку легализации противостоит мощное алкогольное лобби, производители виски, бурбонов и тому подобного пойла. Но если оставить в стороне политику, мне легализация представляется весьма логичной мерой, принимая во внимание то, к скольким трагедиям приводит злоупотребление алкоголем. А под его воздействием, как вы, конечно, знаете, в мире совершается большинство преступлений, самоубийств, автомобильных аварий, бытового и производственного травматизма, не говоря уже о насилии в кругу семьи. Ну, а если вы покурили канабиса, то самое ужасное, что вы можете сделать со своей женой — это съесть ее ужин…
— Я все понимаю, Сарафанов, может, у меня вчера действительно слегка поехала крыша, но вы мне все-таки объясните, что происходит и где я нахожусь…
— А вы больше не будете обзываться?
— Обещаю.
Сарафанов выдержал паузу.
— Скажите, — издалека начал он, — вы в свое время хорошо учились в школе?
— Ну, более или менее, хотя это было давно, и какое, собственно, имеет отношение…
— Самое прямое. Если так, вы должны быть знакомы с теорией черных дыр, хотя бы в рамках школьной программы по астрономии?
— Разумеется. Я же не совсем от сохи, худо-бедно закончил два гуманитарных факультета, некоторое время работал по творческой специальности. Конечно, я знаю, что такое черные дыры. Это экстремальный случай сверхсильных полей тяготения, как бы сферическая воронка во времени и пространстве, в нее все входит и ничего не выходит обратно. Любой предмет, свет и даже информация затягивается туда и пропадает. Но какое это имеет отношение…
— Я же говорю, самое непосредственное. Да вы пейте винцо-то, пейте…
Вячик сделал несколько глотков. Несмотря на то, что физически ему полегчало, нехорошее предчувствие, снедавшее душу, только усиливалось.
— Все, что вы сказали, — чистейшая правда. Черная дыра образуется, когда бесконечно малая область имеет конечную массу при бесконечной плотности, и копит все, что туда попадает под воздействием гравитации, создаваемой собственным тяготением. И, как вы справедливо заметили, никакое тело, даже астральное, не может пройти вблизи от черной дыры, чтобы не оказаться втянутым внутрь. Черные дыры — это название, ярлык, который человечество навесило на это явление, суть же так и осталась непознанной. Непонятно и следующее обстоятельство, — продолжал Сарафанов, так ничего и не объяснив и уводя разговор опять куда-то вкривь и вбок, — что для попавшего в дыру объекта ничего не происходит, тут важно присутствие внешнего наблюдателя. Например, однажды вы возвращаетесь домой — и хлоп…
— Сарафанов, сколько можно бередить душевную рану? Я же объяснил…
— Не важно! Я имел в виду не конкретно вас. Просто, когда жизнь прожигается до дыр, они возникают в самых неожиданных местах. Вот и вы, выпав из семьи, единственного коллектива, где вас еще терпели, вследствие своих же поступков оказались втянуты… Вы ведь не помните момента падения, так?
— Что за бред идиотский?!
— Послушайте, вы ведь обещали не обзываться. Так вот, вы попали сюда, или «туда», называйте как хотите, потому что со временем начинаешь сознавать, насколько относительны все пространственные понятия. Впрочем, «со временем» тоже некорректная формулировка, ибо здесь относительны и временные понятия.
— То есть, вы хотите сказать, что мы находимся не в Нью-Йорке? — после некоторой паузы осторожно поинтересовался Вячик.
— Именно это я и пытаюсь вам объяснить уже битый час.
— Какой битый час? Мы и пяти минут не разговариваем…
— Об этом я и говорю. Кому пять минут, кому битый час. Помните часы? Вы сами имели возможность убедиться, что время движется по кругу, каждая минута, каждый час замыкаются в себе самих, их начало означает их же конец и, наоборот, конец означает их же начало. Цейтнот, одним словом. То же относится и к здешнему пространству. Куда ни пойдешь, возвращаешься в первоначальную точку. Таким образом, Космос и Хронос…
— Послушайте, за вино спасибо, конечно, но вы кончайте это, «космос и хронос». Где мы конкретно находимся?
— Я же говорю — в черной дыре.
— И эта черная дыра находится не в Нью-Йорке? И даже не в Соединенных Штатах?
— И в этом смысле не могу вас ничем порадовать…
— Да, попал… — после некоторой паузы сказал Вячик.
— Вот именно, попали, только в хорошем, хорошем смысле, понимаете? Древние религии называют это областью Бардо, попасть куда считается большой удачей.
— Это либо бред сумасшедшего, либо ад… Скажите, я вчера вечером умер?
— Нет, успокойтесь, вы пока еще, временно, живы.
— Значит, я сошел с ума? У меня белая горячка?
— Ни в коем случае. Вы совершенно здоровы, хотя и не очень сообразительны. То, где мы находимся, нельзя определить, можно только представить. Это не земля, не вода и не небо, ни одна из известных стихий, которых, как известно, имеется ровно пять. Это, если хотите, одна из щелей между стихиями. Вокруг темень и пустота, и только воображение по привычке говорит, что это один из знакомых миров. — Сарафанов получал наслаждение от разговора. — Вы просто забыли, как все в мире относительно, и тот, кто на первый взгляд кажется сумасшедшим, оказывается нормальнейшим человеком, и разгуливает себе на свободе, а пока он разгуливает, в психушку увозят именно вас. И наоборот. Если вам кажется, что вы сходите с ума, это и есть лучшее подтверждение того, что вы нормальны. Улавливаете? А с загробным миром еще проще. Он не «наступает» после смерти, как принято думать, а всегда окружает нас, представляя собой одно из параллельных измерений, сосуществующих рядом, причем все это вместе находится опять-таки в нашей голове, которая, в свою очередь, находится… Впрочем, если допускать существование черных дыр в условиях Космоса, почему вам кажется странным, что они имеют место в повседневной реальности? И когда вы начинаете «ходить по краю», то ходите именно по краю черной дыры.
Сарафанов сделал паузу, позволяя Вячику пережевать, проглотить и усвоить информацию.
— Некоторые ученые считают черные дыры выходом в параллельные измерения, где время движется вспять, таким образом, получается естественная машина времени, действующая, правда, только в одном направлении. Интересно, что никому из теоретиков так и не пришлось побывать в черной дыре. В этом смысле нам опять-таки посчастливилось. Черным дырам не требуется много места, они могут находиться в пространстве размером с игольное ушко. У одних черная дыра может находиться в кармане. У других под каблуком у жены. Знаете песенку «У моей девочки есть одна маленькая штучка»? Это все о том же, просто одни это знают, а другие нет.
— Подождите, давайте начнем сначала. Предположим, я сел в метро, заблудился, упал, сдвинул какое-то заграждение, потерял сознание, очнулся здесь…
Впрочем нет, в памяти всплывали образы (образины?) улыбающихся чернокожих девиц. Неужели та самая, с ожерельем из красных кораллов? Когда вела меня к себе, она еще сказала, что ее… (Вячика снова бросило в пот)… — что «черная дыра не имеет волос» и что именно этим она зарабатывает себе на булавки. Значит, тема с черными дырами закралась в подсознание еще вчера, когда он мотался по ночному городу, желая во что бы то ни стало отомстить Коше и Арику за их некорректное поведение…
— Совершенно верно. Не мне вам обьяснять, что под воздействием различных субстанций субъект, в зависимости от дозы, в большей или меньшей степени раздвигает привычные горизонты, подсознательно стремится вырваться из определенного для него трехмерного загончика. И вчера вы, если так можно выразиться, позволили себе, таким образом сдвинув перегородочку, разделяющую параллельно существующие во времени и пространстве миры…
Из Федор Михалыча мотивчик, свидригайловский, чистая бесовщина…
Вдруг с сарафановской половины донесся душераздирающий клекот, явно производимый живым существом. При этом Сарафанов и сам вскрикнул так, как будто ему делали харакири, и с воем понесся в глубь коридора. Вячик прислушался. Клекот вскоре прекратился, а вместо него послышалось не пение даже, а какой-то протяжный и чрезвычайно красивый, необычный по тембру плач. Звук был такой силы и страсти, что у Вячика внутри, там, где, как говорят, располагается душа, все напряглось и завибрировало, он даже забеспокоился, как бы опять не стошнило. На самой высокой ноте, когда его уже было невозможно вынести, плач перешел в какофонические колебания (тут как раз и должно было вытошнить). Но обошлось, потому что странное пение-плач оборвалось так же неожиданно, как и возникло.
— Слышали? — Сарафанов, судя по шуршанию, снова находился неподалеку.
— Что это было?
— Птица Фарей с острова Майротте, баклан из семейства павлиновых. Поет только перед смертью, за что его и держали при императорско-королевском дворе. Сам на редкость безобразный, но всегда собиралось самое изысканное общество, чтобы послушать его пение. Он у меня уже неделю болел, я подготовил магнитофон, но в спешке схватил какую-то левую кассету, и ее засосало… Будь проклят этот тэйп-рекордер и кассета, будь проклята техника! Какая могла быть запись, стоила бы кучу денег. Теперь все пропало…
— Что вам сказать… — начал Вячик, почувствовав некоторое злорадное облегчение вследствие сарафановского конфуза и даже прилив сил. («Павлины, говоришь?»)
— С птицей вашей, конечно, нехорошо получилось, все эти приготовления и т. д. Пусть будет ей земля пухом, или как это говорится у пернатых. Но что она, ее природа пенье. А как быть со мной? Петь я не могу, танцам не обучен, работать не люблю, воровать не умею, практически не имею профессии, талантами особенными не одарен, так что не представляю для вас никакого интереса. Таких, как я, не берут в космонавты. Держать меня здесь не имеет никакого смысла. Даже если меня месяц не кормить, я все равно так не запою…
Вдалеке снова грохнуло, на этот раз так сильно, что на мгновение погас свет, а пол заходил ходуном, как палуба попавшего в бурю суденышка.
— Что это, Сарафанов? — оправившись от неожиданности, спросил Вячик под раскаты отдаленного грохота. Его чуть не сбил с ног подземный толчок, но он удачно сбалансировал и, слава Богу, не пострадал.
— Это модуляции, одно из здешних природных явлений. Для жизни они не опасны, надо просто расслабиться и, по возможности, получать удовольствие.
Впрочем, вскоре грохот стих, вибрации ослабли и наконец прекратились окончательно.
— И часто у вас такое?
— Бывает. Однако такие сильные достаточно редко. Последний раз случилось перед тем, как у нас появились вы. Так, на чем мы остановились?
— Вы хотели мне рассказать, где находится выход, — слукавил Вячик.
— Ах, да! Выхода нет, с моей стороны тоже. Хотите убедиться, давайте сдвинем шифоньер, сами увидите. Да и сколько можно разговаривать через перегородку. Кстати, у вас там нет моего кипятильника? Нет? Ну, пойду поищу.
Вячик, сжимая в руке бутылочку старинного портера, присел, привалившись к стеллажу, стоически отхлебнул, после чего затих и прикрыл глаза, поплотнее закутавшись в макинтош с кашемировой теплой подкладкой.