Отец был отличным хозяином. В хлеву, во дворе всегда было вычищено и выметено. Любая вещь имела своё место. В деревне ни в одном дворе нельзя было найти лучше его вил, лопат, топоров, кос и пил. А какие он плел корзины! Зимой мы выпрашивали у него одну корзину, чтобы сделать ледянку. Да чтоб самая большая была. Он сам брался изготовить для нас ледянку. Обмазывал дно коровьим пометом, а потом несколько дней заливал его водой, наращивая лед слой за слоем. Ледянка получилась гладкая, выпуклая. Мы в нее набивались по 3–4 человека и катались с горы. Такую скорость набирала, аж дух захватывало.

На беду нашего совхоза управляющие у нас долго не задерживались. Поработают год-другой и исчезают.

Был, правда, один. Его уважали в селе. И он к людям относился по-человечески. Давал рабочим роздых в праздники, а людям что? Отгуляли и с хорошим настроением опять за работу. Так сняли его. Районное руководство прознало, что управляющий устроил празднество на Пасху для своих рабочих. В те времена религиозные праздники потихоньку справляли всяк в своем семействе, а тут — всенародное гуляние. Обвинили в религиозных настроениях, что недопустимо для коммуниста, и не стало человека.

Потом пошла такая чехарда! Один "лучше" другого.

Одного до сих пор не могу вспоминать без смеха. Приехал к нам с семье весной, к началу сева. А уехал под осень, еще страда не закончилась. Сам всегда ходил в белом костюме. День-деньской просиживал в конторе, отдавая распоряжения направо и налево. Ни в поле, ни на фермах никто его не видел. Как можно? В белом-то костюме!

Жена его вся в крепдешине-шифоне и двое пацанов в чистеньких матросках, в сандалиях, выйдут, бывало, из дома и гуляют по деревне туда-сюда. Это когда сухо. Если дождь идет — дома сидят.

Вся деревня над ними потешалась.

— Вот так управляющий! — говорили некоторые. — Не знает, как хлеб растет и из какого места у коровы молоко течет!

— Наверное, в городе в больших чинах ходил, — говорили другие, — да, видно, проштрафился, так и прислали на нашу голову.

Отец, любивший во всем порядок, не терпел в других нерадивости.

— От такого бестолкового руководства, — говорил он, — и люди работают через пень-колоду. А иногда, в разговоре с матерью, его прорывало:

— Эх, хозявы, растуды их…! Всё загубили!

Однажды он мне сказал:

— Знаешь, дочка, предложили мне сейчас жить единолично, я бы согласился. На своей земельке я бы такой урожай вырастил, о-го-го! Земелица-то, она ласку любит, уход. А без этого и родить ничего не будет, вот так-то.

Нас, детей, отец тоже приучал к прилежности во всякой работе, особенно меня. Не раз говорил:

— Почему ты, дочка, пацаном не родилась? Всякую мужицкую работу знаешь, любая в руках спорится.

Только много лет спустя я могла понять затаенное желание отца быть единоличником, навроде теперешних современных фермеров. Его желание отдать всю свою любовь земле-кормилице.

Имея два класса образования, он обладал житейской мудростью, знанием людей.

Выражая своё недовольство методами хозяйствования в родной деревне, он подсознательно искал другие ее формы. И, невольно, обращался к тем годам, когда они с матерью жили единолично до общей коллективизации. И как хорошо было им жить в те времена.