Больничный коридор. Двери палат.
Возле поста медсестры стоит растерянная Надя, с нею — двое врачей: мужчина и женщина.
За окном занимается рассвет.
Откуда-то слышны крики Олега.
— Мы пытаемся купировать боль, — сухо, отрывисто говорит врач-женщина. — Мы влили ему суточную дозу диаморфина. Больше нельзя — есть риск для жизни. Сердце может не выдержать.
— Он уже давно должен бы спать… Такая доза — все равно что полный наркоз, — удивляется врач-мужчина. — Я не понимаю: невосприимчивость, что ли?
— Он так страдает! Так страдает! — всхлипывает Надя. — Господи, я не могу больше слушать… Как он кричит!
— Мужчины вообще не умеют терпеть боль, — говорит врач-женщина, почему-то с осуждением глядя на врача-мужчину.
— Олег обычно такой терпеливый… Может, дать ему еще немного обезболивающего? — просит Надя.
— Есть риск для жизни.
— Но он так страдает!
Крики вдруг прерываются.
Врачи удивленно переглядываются между собой. Надя напряженно вслушивается в тишину, потом вскрикивает — «Боже!» — и бежит по коридору к палате.
Из палаты выходят две усталые медсестры. Одна из них останавливает Надю:
— Не надо туда.
— Он умер? Скажите мне! Он умер, да?! — истерически кричит Надя.
— Нет, что вы! — взмахивает рукой медсестра. — Не волнуйтесь. Он просто заснул. Обезболивающие подействовали, боль купирована, он спит… Вы можете ехать домой, он проспит как минимум часов десять.
— А как он? — бестолково спрашивает Надя.
— Говорю же вам — спит! Кричал, бормотал что-то, бредил… Но это от наркотиков бывает. Зато теперь спит. Идите, вам тоже отдохнуть надо.
Надя стоит в нерешительности. Потом — поворачивается и уходит, ни с кем не прощаясь.
Врачи и медсестры смотрят ей вслед.
— Бедняга! — говорит врач-мужчина. — Совсем молодая баба, а сколько ей дерьма предстоит за мужем вынести. И не только дерьма.
* * *
Надя возвращается домой. Уже утро. Сережа завтракает на кухне, выбегает ей навстречу, за ним идет Мария Петровна.
— Мама, как там папа?
— Как Олежек?
— Ему лучше, — бормочет Надя. — Он заснул.
Она проходит в комнату и без сил падает на диван, прямо в одежде.
— Он все кричал… Кричал… Бормотал что-то… А потом заснул. Я тоже сейчас лягу. Вы извините меня, Мария Петровна… Вы с Сережей погуляете?
— Погуляю, погуляю. Поспи, детка.
Надя закрывает глаза.
* * *
Вечер. Надя на обеденном столе разбирает свежевыглаженное белье, раскладывает его стопочками. Звонит телефон. Надя подходит.
— Алло… Да, это я. Нет, Сергей Данилович, ничего. Я уже проснулась. Да, он у Марии Петровны, я решила, что так лучше. Я буду целые дни у Олега. Нет, он нормально это переживает. Он умный мальчик. Все понимает. Да, я звонила. Олег еще спит. Завтра поеду. Да. Хорошо.
Некоторое время Надя молчит, слушает. Потом с чувством восклицает:
— Боже мой!!! Как же так?! Господи, прямо проклятье какое-то! Ведь совсем недавно… Да, да, конечно, я понимаю. Нет, я думаю, ничего страшного, это же на несколько дней. Да, конечно, я сама справлюсь, Мария Петровна поможет с Сережей. Хорошо, если что-то будет нужно, я обращусь к Нине Антоновне обязательно. Но, я думаю. Мы справимся. Конечно, поезжайте. Господи, такой молодой еще мужчина! Ну, вы держитесь, Сергей Данилович. Я так вам сочувствую. Нет, все равно это тяжело… Все-таки родня. Да. Да. До свидания, Сергей Данилович.
Надя кладет трубку. Некоторое время стоит в потрясенном молчании, смотрит перед собой. Потом возвращается к столу и продолжает разбирать белье.
* * *
Больница.
Надя идет по коридору. На ногах — тапочки. В одной руке — пакет с туфлями, в другой — тяжелая продуктовая сумка. Проходя мимо поста медсестры, приветливо кивает. Подходит к открытой двери палаты и слышит бодрый голос Олега:
— Да врач говорит, что никакого ухудшения, вообще ничего! Все как было, даже лучше… Просто какой-то непонятный приступ боли и кровотечение. Я проснулся, они начали меня исследовать, всякие телевизоры в желудок совать. Ничего, даже рубца нет. Непонятно, отчего кровотечение.
— Да, наша современная медицина… — слышится голос Андрея.
— Правильнее сказать — наша советская медицина, которая самая бесплатная медицина в мире! — прерывает его бодрый голос Димы. — Чего от них ждать? Мы в медицине отстаем, к примеру, от США лет на пятьдесят!
Надя входит в палату:
— Тихо, мальчики, врачи еще услышат! Лечить откажутся.
— Надюша! Привет! — хором приветствуют ее «мальчики»: Олег, Андрей, Дима и Коля.
Олег сидит на кровати в спортивном костюме. Он выглядит совсем здоровым. Остальные кровати пустуют. Заметив удивленный взгляд Нади, Олег поясняет:
— Все ушли гулять. Погода хорошая. А мы тебя дожидались.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Надя, целуя Олега.
— Хочу домой! — заявляет Олег, имитируя интонации капризного ребенка.
— Врачи не говорят, когда тебя отпустят?
— Обещают через недельку. Почему Сережу не привела?
— Они сегодня с Марией Петровной идут в театр. Будут смотреть великий детский балет «Чипполино». Я подумала, многовато эмоций для одного дня: и больница, и театр.
— Какой кошмар — балет «Чипполино»! — фыркает Дима. — Смотри, Надя, ребенок после такого плохо спать будет.
— А я в детстве смотрел «Чипполино», — неожиданно вступает в разговор Коля. — Мне очень понравилось. Там была такая девочка-редисочка…
Грубый смех друзей прерывает Колины воспоминания.
— Девочка-редисочка! Девочка-редисочка! — гогочет Дима. — Все, теперь буду Зойку так звать: «девочка-редисочка». Нехороший человек, скажу, ты, Зоечка! Ты, скажу, — редиска! Редисочка!
— Причем здесь — нехороший человек? — искренне удивляется Коля. — Ты что, «Чипполино» не читал? Там все герои — овощи! И Редисочка — тоже…
И опять его прерывает смех — даже Надя смеется.
А за окном — чудесный солнечный день.
* * *
Квартира Сергея Даниловича.
Сергей Данилович и Олег сидят на кухне, пьют чай.
— Вот так-то, Олежек, — говорит Сергей Данилович таким тоном, каким обычно заканчивают долгое и поучительное повествование. — Вытащили его из машины только через три часа после аварии. Никак разрезать машину не могли. Конечно, он уж неживой был. Вот оно как, пьяным за руль садиться…
— Я, пап, теперь трезвенник. Одновременно убежденный и по состоянию здоровья.
— Да я знаю, у тебя-то голова на плечах есть… А вот Алеша… С детства такой мальчик был — много с ним было проблем. Но ведь при этом — добрейшая душа! И не глупый парень. И картины какие интересные рисовал. А в последние годы, вроде бы, остепенился. Картины у него покупать стали. Недавно только писал мне, хотел в Москву приехать… И, видишь как — не довелось свидеться. И с ним тоже. Как и с Сашей…
Минуту Сергей Данилович и Олег сидят молча. Олег нервно крошит пальцами печенье.
— Да, черные времена какие-то наступили для нас. Сначала — твоя болезнь, потом — Саша умер, теперь Алеша разбился. Прямо рок какой-то! — говорит Сергей Данилович.
— Да. Рок, — согласно кивает Олег. Взгляд его мрачен. — Пап, а Алеша… Он кем мне приходился?
— Двоюродным братом. Мне он родной племянник. От брата Васи.
— Ваську в честь которого назвали?
— Да. Вот уже двоих братьев мы с Аней схоронили… Коля — от воспаления легких, Саша — от инфаркта. И племянник туда же… Вот уж кого пережить не думал, так это Алешку!
— Пап… А много еще… у меня… родственников, — с натугой выговаривая слова, спрашивает Олег, — с которыми я не знаком?
— Так с Алешей ты же знаком! Правда, вы маленькие были, но не настолько же, чтобы не помнить! Они из Владивостока к нам приезжали, когда тебе было семь лет.
— Ну… Я имею в виду, таких родственников, которые в других городах живут… С которыми мы не встречаемся часто…
— Да, пожалуй, и нет больше никого. Только и были — Колина семья, но теперь, без Алешки, мы вряд ли с Марфой его встречаться будем… И дядя Саша. Все. Нет больше никого. Остальные — здесь, в Москве: Аня, Оксана, Костя. И Мария Петровна. И мы с Васей и Ниной Антоновной. Вся твоя семья.
— А у мамы и Марии Петровны — что, никого больше нет? — встревожено спрашивает Олег.
— Никого, ты же сам знаешь, как их родители погибли… Не повезло тебе: ни дедушек, ни бабушек. Не дожили наши родители до того, чтобы внучка попестовать. Что мамины, что мои старики… Эх! Что и говорить… Зато у Сережки твоего — три бабушки, два дедушки. Сверхукомплектация.
— Ну, может, двоюродные какие, троюродные кровные родственники у мамы с тетей есть? — настаивает Олег.
— Не слышал никогда. Ты у нее у самой, у Марии Петровны спроси. А почему тебя это так взволновало?
— Да так… Просто… Подумал: вот дядя Саша и Алешка умерли, а я их только по фотографиям в альбоме и знал. Стало интересно. Сколько еще на свете кровной родни, с которой я не знаком. Вот и все.
Олег встает и наливает себе еще чаю.
* * *
Ночь. Надя и Олег в темной спальне, в постели, лихорадочно любят друг друга. Наконец, Олег со вздохом откидывается на спину. И говорит — неожиданно громко и четко:
— Боюсь смерти. Я боюсь смерти, Надя.
— Что ты… Тише, Сережа услышит… Почему тебе это в голову пришло? — шепчет Надя, приподнимаясь на локте и покрывая его лицо и грудь быстрыми поцелуями. — Все же хорошо, врачи говорят, следует ожидать длительной ремиссии, состояние стабильное, никаких следов опухоли, химиотерапия помогла…
— Не знаю я, чего следует ожидать. Не верю врачам. Боюсь боли. Боюсь смерти, — шепчет Олег. — Я сейчас только понял, как сильно я боюсь смерти. Я не хочу умирать, Надя. Я жить хочу, — Олег вдруг всхлипывает, как ребенок.
— Ну, что ты, что ты, милый! Родной мой! Олежек! Ты не умрешь… Ты уже здоров… Не думай об этом вообще!
— Да. Я не умру. Не умру, — лихорадочно шепчет Олег и прижимает к себе Надю.
* * *
Квартира Марии Петровны.
Мария Петровна — веселая, нарядная, тщательно причесанная — принимает гостей: семью Говоровых. Надя помогает ей накрывать на стол: носит из кухни тарелки со всякой снедью. Олег и Сережа сидят на диване, просматривают фотоальбом.
— А вот это я — маленький, — говорит с улыбкой Олег. — Теперь самому на себя смотреть смешно… Штаны какие-то куцые… Клюшка эта дурацкая… Я ее даже поднять не мог, а туда же — хоккеист! Это летом-то…
— Ну, существует же хоккей на траве, — примирительно говорит Сережа. И потом, ты здесь не маленький совсем, а большой.
— Для тебя — большой. Мне здесь девять лет. Но на самом-то деле — маленький…
— Нет. Большой. И не смешной, — Сережа прижимается головкой к отцовскому плечу. Берет его руку в свои, гладит. Переворачивает — и видит четкий темный кружок на запястье:
— Ой, что это, папочка?
— Синяк. Не обращай внимания, — Олег выдергивает руку из рук сына, торопливо натягивает край рукава, чтобы закрыть пятно, и переворачивает страницу альбома. — О, а это я в пионерском лагере! Ты-то, небось, и не знаешь, на свое счастье, что такое эти пионерские лагеря?!
Мария Петровна и Надя снуют между кухней и комнатой, потом задерживаются на кухне, оттуда доносятся их голоса:
— Салат осталось заправить и смешать, — говорит Мария Петровна.
— Давайте, я сделаю, — предлагает Надя.
— Спасибо, детка… А я пока духовку запалю. И через пол часа можем уже подавать горячее…
С кухни доносится позвякивание посуды, треск зажигалки.
Сережа указывает на противоположную стену, где, над комодом, оправленный в красивый багет, висит большая черно-белая фотография юной девушки в нарядном платье.
— Это бабушка?
— Бабушка.
— А ты уже был тогда?
— Нет. До меня еще десять лет ей жить… Это она в платье для выпускного вечера, ей семнадцать лет, — отвечает Олег, с любовью глядя на фотографию.
— А сколько… вообще жить? До смерти? — робко, задумчиво спрашивает Сережа.
— Кому? — пугается Олег.
— Бабушке…
— А, бабушке… Она умерла, когда мне было девять лет. Значит, эта фотография сделана за девятнадцать лет до ее смерти, — спокойно отвечает Олег, но взгляд его, устремленный на макушку сына, встревожен.
— Папа… А бабушка Маня скучает по бабушке? У нее поэтому так фотографий много?
— Да, она очень скучает по бабушке, — с печалью в голосе отвечает Олег.
— А ты? Ты скучаешь по ней, да? Все время?
— Скучаю. Все время.
— А когда был маленький, больше скучал?
— Больше.
— А… — хочет что-то еще спросить Сережа, но умолкает.
— Что, Сергуня? — Олег обнимает сына и прижимает к себе. — Что ты?
— Когда ты в больнице лежал, я тоже скучал… Очень, — Сережа принимается плакать. — Я так боялся, что ты умрешь! Но ты ведь не умрешь? Никогда не умрешь?
— Сережа… Все люди когда-нибудь…
— Но ты не умирай! Пожалуйста! — перебивает отца Сережа. — Не умирай!
С кухни прибегает Надя, сжимая в руках вымазанную салатом ложку.
— Что случилось, мальчики?
— Да вот… Сережа расстроился. Увидел фотографию бабушки и расстроился, — растерянно говорит Олег, прижимая к себе рыдающего сына.
Надя садится на диван рядом с ними, принимается гладить Сережу по спине.
Входит Мария Петровна.
— Ох, Сереженька! Что случилось? Детка…
Сережа, все еще всхлипывая, отстраняется от отца. Вытирает слезы. Надя и Олег молчат. Мария Петровна всплескивает руками… И скрывается на кухне.
* * *
Олег, Надя и Сережа сидят за столом, накрытым уже для чая. Мария Петровна вносит огромный, красивый «наполеон».
— Какой тортик! — восхищенно восклицает Сережа.
— Мария Петровна, вы волшебница! — вторит Надя.
— Ох, тетенька! Как давно я не ел твоего «наполеона»! — с улыбкой говорит Олег и помогает установить торт на подставку. — Ну, кто разрезает? Может, Сереже доверим?
— Нет, пап… Я боюсь, — смущенно отвечает Сережа.
Все смеются. Олег берет тонкий нож с костяной ручкой, заранее положенный возле подставки и, хищно оскалившись, принимается крутить его в руке, словно ниндзя из боевика, угрожающий противнику. Наконец, вонзает нож точно в середину торта. Сережа издает восторженный вопль. Олег медленно, изображая свирепость, разрезает торт на аккуратные треугольные кусочки.
— Ой, Олежек, а я ведь и не спросила: тебе можно торт-то? — всполошилась вдруг Мария Петровна.
— Можно, тетенька. Мне теперь все можно, я уже совсем здоровый человек.
Надя подает ему тарелки, он раскладывает. Мария Петровна наливает чай.
— Олег надкусывает свой кусок:
— Оу! Вкус, знакомый с детства!
— Тот самый торт? — со смехом включается в игру Надя.
Тот самый… — сглотнув, хотел было ответить Олег, и вдруг согнулся пополам от пронзившей его боли. Блюдечко с тортом выпало из его руки.
— Олег! — вскрикнула Надя.
— Папа! Папа! — вскочил Сережа.
Олег, скрючившись, свалился со стула на пол, под стол. Боль была так сильна, что в первые мгновения он даже не мог кричать, только немо разевал рот, как рыба. Но потом его вырвало кровью и он закричал… Он кричал, корчась на полу, полускрытый скатертью. Надя и Сережа упали на колени рядом с ним, Мария Петровна склонилась, опираясь на стол.
— Олег!
— Олежек, миленький!
— Папа! Папочка! Не умирай! Папа, не умирай!
Олег, крича, корчился на полу.
— Я вызываю «скорую»! Потерпи, вызываю «скорую», — пробормотала Надя, схватила в охапку упирающегося, орущего Сережу, и выволокла его в коридор, ногой захлопнув дверь в комнату.
Мария Петровна, дрожа, склонилась к Олегу, попыталась погладить его по голове, но Олег, встав на четвереньки, принялся извергать потоки кровавой рвоты. Казалось даже странным, что столько крови может выходить из человека, а он продолжает жить и кричать… На ковре расползалась лужа темной крови. Олег осмысленно, с ужасом смотрел на этот кровавый поток.
— Папа! Не умирай! Не умирай! — доносились из коридора истерические крики Сережи. — Папочка, миленький, не умирай!
Эти крики донеслись до Олега сквозь ослепляющую и оглушающую боль, он с усилием поднял голову, посмотрел в заботливое лицо Марии Петровны… И, пользуясь кратковременным перерывом между приступами рвоты, прошептал окровавленными губами:
— Возьми другого вместо меня… Возьми тетю Маню!
— Олежек, о чем ты? — успела спросить Мария Петровна, как вдруг лицо ее исказилось, глаза закатились, рот скривился… Она хотела что-то сказать, поднесла руку к голове — и рухнула, как подкошенная, рядом с Олегом.
Олег тяжело перевел дыхание. Нового приступа рвоты не последовало, и по выражению облегчения, разлившемуся по его лицу, было видно, что боль внезапно отпустила его. Он вытер пот и кровь с лица. Сел, привалившись к ножке стула, закрыв глаза.
— В комнату заглянула Надя:
Олег, «скорая» уже… Боже мой! Мария Петровна! — Надя бросилась к лежащей женщине. — Мария Петровна! Олег! Олег!
— Ей стало плохо, — прошептал Олег, не открывая глаза.
— А ты как?!
— А мне полегчало…
* * *
Олег в окровавленном свитере лежит на диване. Мария Петровна — по-прежнему на полу. Рядом с ней — Надя и два сотрудника «скорой помощи» в синей форме. Один стоит на коленях, слушает грудь пожилой женщины через стетоскоп. Потом снимает стетоскоп. Поднимается с колен.
— Можем констатировать смерть до прибытия бригады. Инсульт. Но уточнять причину смерти будет вскрытие, — сухо сообщает он.
— Вскрытие… — механически повторяет Надя и, всплеснув руками, принимается рыдать.
Олег тоже плачет, закрыв лицо руками.
* * *