На Малый Совет созвал лесной князь Фредегар всех своих приближенных: тех, кто стоял во главе крупнейших родов Великого Леса, тех, кто разделял с князем власть и ответственность за жизнь лесных людей. Но в этот раз двое «чужаков», людей внешнего мира, присутствовало на Совете: княжич Бранко, бледный, как смерть, сидел справа от Фредегара, а Ронан, — командир наемников — слева. По очереди вставали приглашенные на совет, говорили:
— Боюсь, что в этот раз войны не миновать. Мы все, как один, должны подняться на защиту Великого Леса. Возможно, это будет наш последний бой.
— Пора понять: или — они, или — мы! Мы больше не можем мирно сосуществовать рядом.
— Они переполнили чашу нашего терпения! И нам некуда отступать! Мы не можем уступить им ни пяди нашей земли, ни одного деревца! Это в прежние времена мы могли покупать годы мира такой ценой… Но теперь! Мы должны добиться настоящего мира. Навсегда…
— Это возможно только при полном уничтожении людей! Тем более, что нынешний их князь не удовлетворится мелкими подачками: ему нужно все, вся земля до океана и весь Лес!
— Надо прогнать их не только от кромки Леса, но вообще с этой земли: пусть убираются за реку, откуда пришли они четыреста лет назад!
— Да, пусть уходят… Мы предлагали им мир! Мы уступали и уступали, отступали и отступали, но всякому терпению наступает предел! Конечно, те, кто пришел к нам сейчас, могут остаться: при условии, что они пройдут через Дерево и станут частью Леса!
— Наш гость, юный князь Бранко предлагал им мир с Лесом — они отказались, им дороже их нынешний жестокий правитель и эта многовековая вражда!
— Но почему вы так уверены, что победим именно мы? А что, если — они?
— Победа или смерть! Иного выбора для нас сейчас нет! Час пробил! Нам некуда отступать! Нам придется сражаться!
Князь слушал молча — никаких чувств не отражалось на его прекрасном, благородном лице — неподвижны были и руки, прижимавшие к столу какой-то странный продолговатый сверток.
Ронан с каждым словом становился все мрачнее и ясная синева его глаз сгущалась, подобно грозовым тучам.
А Бранко становился все бледнее, губы дрожали, в глазах стояли слезы и, когда пришел его черед говорить, голос его едва не сорвался на рыдание:
— Это мой народ! Да, они не правы. Да, они оттолкнули меня. Но они же несчастны! Я вижу, до чего довело этих людей тираническое правление моего отца! И я понимаю их! Я понимаю, почему они не захотели принять меня, присоединиться ко мне, почему они не хотят Мира! Вся жизнь их прошла в ненависти к Великому Лесу. В непосильном труде, в огромных жертвах… Армия моего отца высасывала из них все соки, а они не осмеливались протестовать, они боялись… А те, кто все же протестовал… Мой отец был жесток! Очень жесток… Но мысль о том, что все происходящее — на благо государства, что все это — вынужденное, перед лицом опасности, исходящей из Великого Леса… Эта мысль словно бы облагораживала все — и их мучения, и их страх, и отцовскую жестокость! И тут — у них хотят отнять их ненависть, и получается, что вся жизнь их — впустую, и все было зря — их труды, их страдания… Получается, что страдали они не во имя чего-то великого, но просто потому, что оказались трусливы и покорны… Нет, я даже не смогу объяснить как следует… Для одних, их ненависть — оправдание их безрадостной жизни. Они никогда не признают, что были неправы. Они пойдут в своей ненависти до конца. Другие — и их большинство! — просто слишком запуганы. Они побоялись пойти за мной, хотя, возможно, они и хотят мира с Лесом. Они боятся, что я проиграю и Лес падет, и тогда мой отец расправится с ними, как он расправился со многими недовольными! Те, кто пошел за мной, те, кто стал сейчас лагерем на кромке Леса… Так они же молоды! Все они, кто пошел за мной, молоды! У них впереди — вся жизнь! И они не хотят жить так, как их отцы! Они хотят бороться за свое будущее! За мир и покой! И они готовы рискнуть. Готовы погибнуть, лишь бы не жить так, как прежде. И я готов погибнуть!
— Какое это все имеет отношение к нашим-то бедам? — не выдержал один из лесных людей. — Даже если они очень несчастны и совсем не виноваты… Это не уменьшает их вины перед нами и их опасности для нас! Да, мы можем им посочувствовать, в очередной раз возмутиться жестокостью князя Брана, но от них же нам придется защищать наших детей! Наш Лес!
— Я понимаю, — прошептал княжич, уронив голову на грудь и по щеке его скатилась слеза. — Я чувствую себя таким глупым и слабым…
— И правильно чувствуешь! — буркнул Ронан, не терпевший мужских слез.
— Но князь Бран — мой отец! — завопил княжич, полыхнув глазами. — Да, он жесток, он безумен, он никогда не любил меня по-настоящему, а я не любил его. Да, я пошел против него — во имя любви к моему исстрадавшемуся народу! Во имя любви к Фрероне… Но я хочу попытаться поговорить с ним… В первый раз поговорить по-настоящему! В последний раз… Прежде, чем начнется война, в результате которой не только мы с ним можем погибнуть, но и мой народ может быть полностью уничтожен! Быть может, войны еще удастся избежать… Я не верю в это. Но очень, очень надеюсь.
— Ты прав, мой мальчик! — улыбнулся Фредегар и поднялся со своего места. — Ты не просто прав: ты опередил то, что я хотел предложить Совету. Я хочу сказать, что готов пойти на переговоры с князем Браном. Действительно, в последнийраз попытаться переубедить его… Я тоже в это не верю и даже не особенно надеюсь. И, в случае, если он не захочет отказаться от своих нелепых и преступных притязаний, я вызову его на поединок.
С этими словами князь Фредегар размотал слежавшийся шелковый лоскут и единый вздох вырвался у всех присутствующих, когда они увидели, что князь принес на Совет.
Это был меч. Великолепный длинный меч в потертых ножнах, украшенных чеканными золотыми бляхами. Удобная рукоять, обтянутая черной шершавой кожей, похожей на драконью, золотая насечка в виде мелких листиков на крестовине, а головка рукояти — крупный изумруд, аккуратно выточенный и изящно ограненный в виде шара. Князь неспеша вытянул меч из ножен… Сверкнуло узкое отточенное лезвие… И на лезвии — золотая насечка: такие же мелкие листики, как и на крестовине, переплетались со сложными древними рунами.
— Это руны альвов. В древние времена альвы выковали этот меч и украсили его специально для человека, правившего тогда в Великом Лесу — для Эльго Мудрого, чьим прямым, хотя и далеким наследником, являюсь я! На лезвии меча — заклятье: это оружие нельзя поднимать для нападения — только для защиты Леса от посягательств всех возможных врагов, которых немало было во все времена… И все же этот меч только раз участвовал в битве и только раз попробовал крови: во время нашествия цвергов из Железного Леса — тогда мои предки выступили на стороне альвов, и лесной князь Вульфоальд вышел на поединок с королем цвергов Ратхо Жестоким. И победил. То были дни великой славы… А потом — потом началось наступление людей. И мы отступали, мы старались спасти последнее и удовлетвориться немногим, и этот прекрасный меч спал на дне сундука, потому что ни один лесной князь со времен Вульфоальда не выходил на поединок. Мои предшественники думали не о собственной славе, а о благе своего народа и о мире в Лесу. Я тоже думаю о благе и о мире, но, мне кажется, пришла пора завоевать их собственной славой, при помощи этого меча! Если князь откажется от переговоров, откажется от уступок и мира — я вызову его на поединок, как это принято между вождями великих племен: мы будем драться на глазах двух армий. И пусть победит тот, в чьем мече больше правды! Кто пойдет со мной?
— Я! — радостно выкрикнул княжич Бранко.
Но остальные члены Малого Совета, главы крупнейших родов — остальные молчали.
И тогда поднялся Ронан:
— Это безумие. Я не верю князю. Благородство неведомо ему… Ни ему, ни его воеводам. Он просто убьет вас всех… И Лес лишится владыки, и тогда он пойдет войной — и победит!
— Не смей говорить так, чужеземец! — возмутился Бранко. — Ты не знаешь моего отца!
— Нет, это ты его не знаешь, если еще надеешься мирно договориться с ним о чем-то! Я повидал людей, подобных Брану! К счастью, никогда прежде не встречал таких у власти! Он не отступится, пока жив… И любое благородство ему чуждо. Для него существует только его цель! И он пойдет на любые преступления, на любые жертвы, чтобы достигнуть своего, — в голосе Ронана прозвучало что-то похожее на восхищение и княжич не осмелился спорить с ним дальше.
Но князь Фредегар не отказался от своей затеи: он упорно считал, что поединок между вождями двух враждующих народов может решить многовековую распрю с наименьшими жертвами. И, кроме того, князь Фредегар искренне верил, что победа в честном поединке может достаться только тому, кто дерется за правду. Князь Фредегар был уверен в своей победе…
Он созвал Большой Совет на Священной Поляне. В этот раз на Священную Поляну прибыли не только воины Леса, но и все те, кто пришел из внешнего мира и готов был сражаться за Великий Лес. Князь поведал им свое решение и показал меч…
— Кто пойдет с нами?
Тридцать воинов Леса шагнули вперед, из них князь выбрал семерых. Среди них были Ратмир и Рагнахар.
— Хоть так послужу тебе, княжна! — сказал Ратмир, отдавая земной поклон Фрероне. — Жизнь положу за отца твоего… И за жениха!
Рагнахар подвел Вуйко к Брикцию:
— Если я не вернусь, почитай его, как отца… А ты, друг, не покинь сына моего, побереги его и воспитай воином!
— Зачем это тебе нужно? Я не верю ни в какие переговоры с князем Браном… Да и Ронан тоже говорит… Ронан в таких вещах редко ошибается! Из этого ничего путного не будет… Останься лучше, настоящего боя дождись! Ждать не долго придется! А так — ни за что голову сложишь!
— Если сложу голову — так за князя своего! А прежде, чем в бой идти, в глаза я им посмотреть хочу! Людям… Я ведь прежде из Леса не выходил никогда, до тебя я людей и не видал! Ты знаешь, что я про вас про всех думал, когда убили Хэльмитор! Представлял вас всех какими-то чудищами несусветными… Без души, без сердца, без жалости. Алчными трусами, все живое губящими себе на потеху! А ты вот — все равно что брат мне! У меня и в Лесу-то прежде друзей не было… Ни одной родной души, кроме Хэльмитор… И теперь, прежде, чем в бой пойду — посмотрю хоть, какие они, люди! Не могу быть слепцом и глупцом… Понять хочу… Прежде, чем начну убивать, хоть в глаза загляну им: что там?
— Ничего хорошего ты там не увидишь, — вздохнул Брикций. — Может, и мне с вами отправиться? Если погибать, так вместе, рядом!
— Тебе сейчас не то что меча не поднять — не дойти туда! И на Совет-то ты зря пришел. Того гляди, раны откроются. И получится, что я — живым вернусь, а ты — тут помрешь потихонечку. Лучше за Вуйко присмотри. А то как бы он за мной не побежал… В силу своих запретов я уже давно не верю!
Брикций приобнял Вуйко за плечи:
— От меня не убежит!
Вуйко скептически усмехнулся…
Княжича вызвались сопровождать пятеро ратников и Изок, но Бранко оставил только двоих, а Изку препоручил распоряжаться войском в свое отсутствие.
Иссахар тоже пожелал идти с княжичем. Ронан тщетно пытался отговорить его — Иссахар стоял на своем.
— Я лучше, чем кто-либо другой, смогу убедить князя! Ведь я понимаю его чувства, не так давно я их полностью разделял! Я боялся колдунов, я ненавидел оборотней… И я не признавал за ними права не только на Лес, но даже на саму жизнь! Я расскажу князю о них… О том, какие они… О том, какие у них красивые женщины и прелестные дети, о том, как они умеют любить, радоваться, о том, что они благородны и милосердны… Я смогу убедить его отказаться от этой войны, согласиться на переговоры, на мир с Лесом!
Ронан слишком уважал Иссахара, чтобы воспользоваться своим правом командира и удержать его силой. Но ему было тяжело отпускать от себя кеметянина.
Ронан долго смотрел вслед уходящим… Он не верил, что увидит живым хоть кого-то из них.
Рядом с ним, плечом к плечу, стояла Фрерона: отец отказался взять ее с собой, несмотря на все отчаянные мольбы, и теперь уходил на смерть, унося с собой ее душу, и княжна смотрела ему вслед, уже и живой-то себя не чувствуя, потому что Бранко и Рагнахар, разломив пополам, уносили ее сердце.
Так и не заметил Рагнахар ее долгой любви… Так и не успела она понять своих чувств к Бранко… Смерть теперь за всех решит! Быть Фрероне вдвойне вдовой, сиротою горькою!
…Они с Ронаном встретились взглядом, и каждый увидел в глазах другого отражение своих собственных отчаяния и боли, и, горестно зарыдав, упала «волчья княжна» в объятия воина из племени лунгов.
И прежде случалось, что волколюды проходили через всю Будинею большими отрядами, но так и не бывали никем замечены: поэтому и считалось, что волколюды могут становиться невидимками или, с помощью чар, «отводить глаза» обычным людям.
Отряд, ведомый Фредегаром, словно из-под земли возник у ворот княжьего терема. Дерево, даже мертвое, подчинялось заклинаниям лесных людей — ворота распахнулись сами собой, и никто из стражников не посмел задержать «волчьего князя» и его спутников. Ратники жались, прятались друг за друга, с почти священным ужасом смотрели на Бранко и двоих его спутников, таких же ратников, прежде хорошо знакомых княжьим слугам: Бран сказал, что все изменники погибнут в Лесу, что нет смысла преследовать их, что они обречены… Обречены платить жизнью за собственную ошибку, за преступную наивность, толкнувшую их на бунт против его, Брана, мудрого правления! Родные уже оплакали всех мятежников, считая их мертвецами… И вот — по крайней мере, трое из них живы, включая самого княжича, по которому князь Бран справил тризну, а с ними — один из чужеземцев-наемников, которых Бран, по собственным словам, уничтожил до единого человека, и с ними — заклятые враги, волколюды… Трусливые звери в человеческом обличье, не знающие ни жалости, ни чести — они стояли здесь, перед нарядным крыльцом княжьего терема, бесстрашно глядя на окруживших их ратников, и их высокий статный вождь требовал встречи с самим князем!
Князь Бран, в сопровождении воевод и приближенных, вышел к ним навстречу. Князь Фредегар сделал шаг вперед… И воеводы и приближенные отхлынули назад, словно боялись, что «волчий князь» сметет их всех одним ударом! Но Бран стоял неподвижно… Казалось, он не видит ни Фредегара, ни его спутников, не слышит обращенных к нему слов. Страшный, испепеляющий взгляд был прикован к бледному лицу Бранко. И княжич опустился на колени под тяжестью этого взгляда…
— Отец!
— Мой сын мертв. Его забрала Ледея. Я справил по нему славную тризну! И скорбь моя не имеет границ… Мой сын мертв. Он погиб, сражаясь за меня! Сражаясь за свою землю! За власть! Тебя же я не знаю. Предатель не может быть моим сыном. И не говорите здесь о мире! Мир возможен, если… Если вы покоритесь и уступите Лес, и дадите мне путь к океану, и поклянетесь служить мне верой и правдой, и сами спилите ваше Священное Дерево и забудете о том, что могли оборачиваться волками! И никаких переговоров с врагами и предателями… Я не могу так унижать свой народ!
— Значит, поединок, — спокойно сказал Фредегар. — Как положено вождям двух враждующих народов: честный поединок в чистом поле, на глазах двух армий, и пусть победит тот, в чьем мече больше правды! Войско того, кто будет в поединке сражен, должно отступить… Так велит древняя Правда! И так будет меньше крови…
— Поединок? Неужели волколюды не только кусаться, но и меч в руках держать умеют? — глумливо ухмыльнулся Бран. — Хорошо, ты получишь поединок… Но только не в чистом поле и не на глазах двух армий, а здесь и сейчас! Незачем армию тревожить раньше срока. Я быстро управлюсь с тобой, волк!
— Отец! Ты погибнешь! В твоем мече нет правды! — в отчаянии крикнул Бранко.
Князь Бран не пожелал снизойти для ответа. Он выхватил меч и двинулся на Фредегара… И «волчий князь» неспеша освободил из ножен свое, дарованное альвами оружие.
…Князь не верил в то, что «нелюдь», выросший в Лесу, может быть достойным соперником ему, воину, с раннего возраста выученному фехтованию на мечах, беспрестанно совершенствовавшему и оттачивавшему свое искусство! Он бы и вовсе не вступил в поединок, если бы мог предположить, что схватка будет серьезной! Он намеревался «поиграть» с неопытным и наивным противником, направляя бой по своему усмотрению, так, чтобы со стороны смотрелся красиво, а потом — проткнуть волколюда насквозь одним из испытанных, безотказных приемов!
Князь рассчитывал подогреть этим поединком боевой настрой своих людей и, заодно, завоевать еще большее уважение ратников… А заодно — хоть это и не казалось ему таким уж важным! — доказать, что в его руках, в его мече правда!
Но Фредегар не позволял проткнуть себя… Князь был чрезвычайно удивлен, когда, небрежно прощупав его умение, встретил вдруг руку твердую и ловкую, с необычайной легкостью парирующую удары противника! Мечи у обоих были полуторные, но ни Бран, ни Фредегар не спешили взяться за меч обеими руками, как это было бы удобнее — оба демонстрировали окружающим высокий уровень искусства, сжимая меч одной рукой… После первых же ударов Бран насторожился и стал внимательнее к своему противнику, боясь, что поединок примет малоприятный оборот. Бран несколько раз испытал ложный выпад, стараясь обмануть Фредегара — но все его приемы оказались знакомы «волчьему князю»: стоило Брану ошибиться, открыть малейший просвет, туда тотчас со свистом устремлялся меч Фредегара, и князь будинов едва успевал отбить атаку…
Бран пробовал наступать — его меч был умело отстранен и едва не выбит из рук, и на миг он остался без прикрытия, и, не отшатнись назад, Фредегар проткнул бы его тем самым приемом, который сам же князь заготовил для врага!
Тяжелый вздох прошел по рядам ратников, а воеводы заметно тревожились: князь Бран отступал! Он уже давно перестал быть «господином положения» в этом поединке и нуждался теперь во всей своей сноровке, чтобы хотя бы защититься! Конечно, любой из воевод мог придти на помощь князю, крикнуть ратных — не так велико было лесное посольство! — всем вместе с ними легко было бы справиться… Но древняя Правда все еще имела власть над душами этих людей. Никто не смел оскорбить святость поединка.
Бран, теснимый Фредегаром, уже отступил на несколько шагов. Он начал уставать, дыхание его стало прерывистым, он растерял все свое хладнокровие, он задыхался от ненависти и злобы, в то время как его противник оставался невозмутим и словно дразнил его грацией и безупречной отточенностью движений! О, это был великий бой! Это был бы великий бой и о нем сложили бы песни при любом исходе… Кроме того, который ожидал поединщиков и зрителей на самом деле!
Бран отступал. Время от времени быстрая сшибка клинков высекала голубые искры, но отпор все слабел и уступал нападению: Фредегар утомил противника и теперь делал выпад за выпадом, наносил удары, все дальше оттесняя его к крыльцу.
Наконец, измученный, князь будинов все же решился применить свой излюбленный прием и, после ложного выпада, нанес удар наотмашь… Но Фредегар опередил его: меч альвов нырнул вниз и вверх, рассекая руку Брана от запястья до локтя. Боль от раны заставила Брана уронить меч — глухой звон заставил содрогнуться всех присутствующих. Князь будинов еще попытался очень неловким движением взять меч в левую руку, но Фредегар пинком отбросил его оружие в сторону.
Мгновение «волчий князь» молча смотрел на поверженного противника.
— Ну, что же ты? — прохрипел Бран, прижимая к груди кровоточащую руку. — Добивай!
— Я никогда не подниму оружие на раненого, — презрительно ответил Фредегар и, повернувшись к зрителям, воздел к небу руку с мечом. — Я победил! Правда в моем мече!
…На всю оставшуюся жизнь запомнил княжич Бранко ту светлую улыбку, ту чистую радость, лучившуюся в глазах «волчьего князя» в короткий миг торжества. Солнечный луч скользнул по клинку, словно пытаясь прочесть золотые руны заклятья… А в следующее мгновенье Бран выхватил из-за пояса кривой ксифский нож и, прягнув на спину Фредегара, одним движением перерезал ему горло. В глазах Фредегара мелькнуло удивленье, изо рта хлынула кровь и он осел на землю.
— К оружию! — взвыл Бран.
Клинки сверкнули на солнце — никто не посмел поперечить ему, все поняли: мир невозможен после такого…
Рагнахар успел заглянуть в глаза троим людям. И в глазах у всех троих он видел отчаянье — и смерть! Первого он просто полоснул мечом, второго, на миг ослепленного вспышкой солнца на клинке, он с легкостью обезглавил. К третьему он рванулся, подняв над головой меч, но, подойдя на длину клинка, отбил направленный в грудь удар и, подобравшись вплотную, ударил кинжалом сбоку в шею, направив удар вниз, в грудь… Слизнул кровь с кинжала, глядя в потухающие глаза… Знакомый вкус человеческой крови! Вспомнил Брикция, его кровь на своих руках… Отбил еще один удар — в голову. Перерубил древко копья, пропоровшего спину. Две стрелы, свистнув, вонзились в его тело: одна — под ключицу, другая — чуть ниже…
— Хэльмитор, — падая, прошептал Рагнахар и, отходя, он наконец почувствовал себя счастливым.
Иссахар не успел поговорить ни с кем, а к князю Брану он даже не успел подобраться… Впрочем, это уже не имело значения для старого кеметянина: он знал, что обречен, он дрался насмерть, он видел себя на арене, он вспоминал всех своих погибших учеников и был сейчас ими всеми! Громадные змеи свивались в кольца вокруг него, а он рубил, рубил, рубил, без устали, без жалости… И, когда он упал с разрубленной головой, не кровь, а жаркое солнце Кемета залило светом его глаза!
Ратмир видел смерть Рагнахара и, прежде, чем самого его ратники подняли на копья, успел пожалеть Фрерону: и отца княжна не дождется, и с Рагнахаром у нее не сбылось!
Бранко видел, как погибли все, кто пришел сюда с ним.
Сам он был дважды ранен и теперь остервенело бросался на копья, надеясь найти свою смерть, но князь Бран кричал ратникам: «Живым! Возьмите его живым!» — и никто не осмелился на последний, смертельный удар, а потом что-то тяжелое опустилось на голову Бранко и свет померк перед глазами…
Очнулся он уже в темнице — в том самом подвале, из которого освободил когда-то Фрерону! — его руки были скованы цепью и ошейник, усеянный шипами, сжимал его шею.
«Бедная моя! Как же ей было больно», — думал Бранко, лежа на холодном полу, боясь лишний раз шевельнуться — при каждом движении шипы все глубже впивались в его шею.
«Бедная моя! Как-то она все это примет? Как переживет? Кто ее утешит, кто за нее теперь заступится?» — думал княжич, глядя в беспросветную темноту. Он хорошо знал отца и не сомневался в том, ЧТО ожидает теперь его!
Вуйко внезапно проснулся и сел на постели — Брикций вздрогнул от неожиданности, даже мед из кружки, подносимой к губам, себе на грудь выплеснул!
— Ты что? Приснилось страшное?
Вуйко был бледен — зубы оскалены, глаза горят! — волчонок… Того гляди — бросится к горлу!
— Что с тобой, Вуйко? — Брикций подошел и сел рядом.
— Отец умер, — тихо сказал Вуйко и такая уверенность была в его голосе, что Брикций содрогнулся.
— Что ты! Нет… Тебе приснилось…
— Я знаю. Его убили. Я видел, как… И они только что приходили ко мне. Отец и мама. Вместе. Отец рад, что его убили. Он может теперь с мамой быть навсегда… Мама поцеловала меня, — он замолчал, глядя перед собой страшными, пустыми глазами. Брикцию стало вдруг холодно от этого взгляда.
— Здесь никого не было, — прошептал Брикций, чувствуя себя трусом и глупцом.
Руку Брана перевязали и положили в берестяной лубок.
Тела убитых оттащили на задний двор, завтра сожгут прилюдно, чтобы больше не встали, не убежали бы в Лес серыми волками!
Князь молчал. Ему было страшно. Молчали и воеводы, в растерянности толпившиеся вокруг. Им было стыдно… Такого позора, как сегодня, не случалось в Будинее испокон веков!
Оскорбить святость поединка… Нанести удар из-за спины…
Перебить послов, пришедших говорить о мире! Воеводам было очень стыдно… И страшно! Теперь уже войны с Лесом не избежать. И это будет жестокая война, до последнего человека, до последней капли крови, до последнего дерева… Победа или смерть! Воеводам было страшно… Ведь древняя Правда была не на их стороне!