Бывало, уловить из жизни миг случайный И в стих его облечь — блаженство для меняі Меня гармонии тогда пленяли тайны И сам своих стихов заслушивался я.
Я ими тешился, их мерно повторяя Украдкой, как скупец, который по ночам Червонцы по столу горстьми пересыпая.
Как бы неведомым внимает голосам.
Теперь не служит стих мне праздною забавой.
Он рвется из души, как отклик боевой На зов торжественный отечественной славы.
В этих немногих строках находится полное объяснение того направления, которое в последнее время приняла муза г. Майкова, вдохновение которого в прежние времена преимущественно обращалось к древнему миру, или, подобно большинству русских прозаиков, трудилось над решением сложной задачи о современном человеке (как, например, в «Двух Судьбах») '. Так, «теперь стих уже не служит поэту праздною забавой», по его собственному выражению, с которым, впрочем, мы не совсем согласны, ибо никогда не согласимся признать «праздною забавой» несколько превосходных стихотворений, которыми поэт обязан прежним предметам своего вдохновения. Но таковы поэты; они часто любят крайности. Чрезмерное самоуничижение и пылкое сознание своего значения быстро сменяются в их душе; г. Майков, отнимая всякую цену у своих прежних произведений, так характеризует свои последние стихотворения:
Мой стих есть тоже меч,
Я чувствую, что в нем есть сила, как в молитве;
В нем блещет идеал России молодой.
Он в поэтическом восторге говорит, что у него одно непоколебимое убеждение:
Оно в той вере величавой,
Что Русь живет в моей груди;
Что есть за мной уж много славы
И больше будет впереди (стр. 40).
Публика, конечно, будет беспристрастнее и, отдавая должную справедливость новым произведениям г. Майкова, не будет называть прежних «праздною забавою».
Новое направление, одушевляющее лиру г. Майкова, отголосок того чувства, которым ныне проникнуто сердце всякого русского патриота; оно вызвано справедливым убеждением нашего поэта, что
Неполны воинские лавры
Без звона неподкупных лир
Что наше время требует своего Державина:
Что слышу? что сердца волнует?
Что веселится царский дом?.. '
Опять Россия торжествует!
Опять гремит Кагульский громі
Опять времен Екатерины,
Я слышу, встали исполины…
Но мой восторг не полонI нет!
Наш век велик, могуч и славен;
Но где ж, Россия, твой Державин?
О где певец твоих побед?
И где кимвал его, литавры,
Которых гром внимал весь мир?..
Неполны воинские лавры Без звона неподкупных лир!
Кто днесь стихом монументальным Провозвестит потомкам дальным,
Что мы все те же, как тогда…
В самом деле, какой русский не желал бы ныне стать поэтом, чтобы откликнуться на громкий вызов великих событий современности? Кто не хотел бы возвысить свой голос против врагов отечества, ‘
К ним стать лицом, поднять забрало И грянуть речью громовой?
Г. Майков сознал, что на нем, как на поэте, равного которому в настоящее время едва ли имеет Россия, прямым образом лежит обязанность сделаться органом общего чувства. Он смело приступил к исполнению этой обязанности и после нескольких стихотворений, рассеянных в журналах, дарит нам небольшую книжку с заглавием «1854», к событиям которого относится ее содержание. Это заглавие заставляет предполагать, что подобные книжки будут повторяться ежегодно. «Современник», всегда считавший своим долгом передавать на своих страницах явления, вызванные современностью, особенно когда самое имя, подписанное под произведением, ответствует за его содержание и достоинство, уже познакомил русскую публику с новым направлением г. Майкова; так, в изданной теперь книжке читатели найдут «Арлекина», помещенного в январском нумере нашего журнала, — Но большая часть стихотворений, в ней напечатанных, являются публике в первый раз. В числе их есть два стихотворения, свидетельствующие и самою формою о том, как верно понимает г. Майков требования своего нового направления. Для выражения истинно народных чувств необходим народный язык, и мы считаем долгом указать стихотворения «Отставной солдат Перфильев» и «Пастух», написанные в совершенно новом для г. Майкова роде, но, по нашему мнению, столь же счастливые в этом роде, как «Клер-монтский Собор» в своей классической обработке. Вот небольшой отрывок из «Пастуха»:
Ох дорога ль моя, ты, дороженька!
Как пришло тебе твое времечко,
Не дорогой ты, стала улицей.
Разлетелися галки, вороны,
По березничку в стороне сидят:
Серый заинька в кустик спрятался, Приложил ушки, сам дрожит, как лист; Господа ль катят, шестерик валит,—
В стороне и те дожидаются;
Тройка ль бойкая несет купчика,
Пьян ямщик стоит, гонит что есть сил, — Да и ты, купец, поворачивай:
Ровно птицы снуют все фельдъегеря. Только утро-свет замерещится,
Уж скрипуч обоз без конца ползет,
Все добро везут, кладь казенную.
Вслед полки идут, — едет конница,
Кони фыркают, сабли звякают,
Усачи сидят, подбоченились, Говорят-шумят добры-молодцы.
Пастуха корят рохлей-увальнем,
Дураку кричат: «на кобылу сядь,
Сядь на пегую, да лицом к хвосту.
Мы с собой возьмем, прямо в вахмистры!» А потом идет артиллерия;
Пушки медные, все сердитые,
Фуры Крашены с сизым порохом;
Офицер идет хоть молоденький,
Только быстрый взгляд, носик вздернутый Пастуха опять дразнят молодцы,
Дурака корят рохлей-увальнем И с собой зовут позабавиться:
«Эй, деревня, слышь! зубки беличьи! Погрызи поди в сласть и до сыта —
У нас фуры вон все с орешками,
Все с орешками, все с чугунными».
Им пехота вслед; вперед музыка,
С запевалами, с пляской, с гиканьем; Ружья — что твой лес! каски медные, Полы загнуты, сапоги в пыли;
Идут — стонет дол! Чуешь — сила валит. Проучила меня зевать конница,
Проучила глазеть артиллерия:
Уж пехоте я в пояс кланялся,
С головы скчдал шапку старую,
Заслужил пастух слово доброе.
Брал я удали, заговаривал.
Провожал солдат семь и восемь верст; Разузнал от них, на чем свет стоит, Сколько в свете есть городов и сел,
И которые христианские,
И которые басурманские;
Как задумали злые нехристи,
Полонить пришли землю Русскую, Наругаться пришли над иконами.
Обижать пришли царя белого;
Да легко сказать, надо с бою взять,
А иа то пошло — так не выдадим:
С нами бог и царь, дело правое.
Ох дорога ль моя, ты, дороженька!
Ты не долго была битой улицей.
И прошло твое красно времечко,
Поосела пыль, поэатихла молвь.
Тишина легла безответная.
Прносмелился заяц, выглянул На дороженьку, стал осинку драть;
Галки, вороны почали скакать,
И один пастух одинешенек,
При дороженьке сиротинушка…
Эти прекрасные опыты в чисто-народном духе показывают нам, что талант г. Майкова столь же гибок, как и силен. Но в какой мере соответствует этот талант тому роду, который поэт избрал в последнее время, положительный ответ на этот вопрос произносить теперь, когда новая деятельность поэта только что начинается, полагаем, было бы рано. Теперь одно можно сказать с полным убеждением, — что если стих г. Майкова прибавил хотя единую искру одушевления к той массе патриотического энтузиазма, которым преисполнены русские сердца, то поэт, изменив направление согласно требованиям современности, поступил прекрасно и благородно — даже и в таком случае, если б эта перемена послужила в ущерб его таланту. Но о художественной стороне новых стихотворений г. Майкова мы предоставляем себе впоследствии поговорить подробнее.
В книжке г. Майкова находится девять стихотворений, — из которых некоторые довольно значительны по объему.
Вот названия всех 9 стихотворений: «Бывало уловить из жизни миг случайный», «Памяти Державина», «Клермонтский Собор», «Послание в лагерь», «Отставной солдат Перфильев», «Пастух», «Молитва», «Москве», «Арлекин».
Нет сомнения, что любители поэзии поспешат приобресть эту книжку, имеющую в настоящее время двойной интерес, как произведение даровитого поэта и как задушевное выражение общего чувства патриотизма.
Российская родословная книга, издаваемая князем Петром Долгоруковым. Части 1-я и 2-я. Спб. 1855.
Огромный труд, начало которого теперь явилось, заслуживает полной признательности со стороны всех, занимающихся русскою историею. Генеалогия, столь важная для истории, едва ли-бѵдет представлять затруднения русской истории XVI–XIX века, когда прекрасное предприятие князя Долгорукова, почти совершенно оконченное в рукописи, будет окончено изданием. О громадности его можно судить из того, что оно будет содержать полные родословные росписи трех тысяч знатнейших дворянских фамилий, из которых очень многие заключают более пятисот членов. Но важность этой книги равняется трудности ее составления.
Первоначально кн. Долгоруков намеревался поместить в «родословную книгу» все без исключения дворянские фамилии, суще-
ствующие или существовавшие в России; но, говорит он, подобный труд превышал бы силы одного человека; потому он решился ограничить его пределы и включить в состав своего издания только следующие главы: 1) российские князья; 2). графы;
3) бароны; 4) фамилии, имеющие титулы иностранных князей, графов и баронов; 5) происшедшие от великого князя Рюрика; 6) внесенные в бархатную книгу; 7) существовавшие в России до 1600 г.; 8) фамилии, существовавшие в Лифляндии и пр. в эпоху Ливонского ордена; 9) существовавшие в Польше до 1600 г.; 10) фамилии иностранного происхождения, существовавшие в отечестве до 1600 г.; 11) фамилии, члены которых в XVII веке были боярами, окольничими и думными дьяками или дворянами; 12) малороссийские, которых члены были старшинами до 1764 г.; 13) члены которых служили со времени Петра Великого в первых двух классах; 14) известнейшие из угасших фамилий. Две изданные ныне части обнимают три первые главы. Конечно, мы можем представить только общие выводы или как бы оглавление важного для истории труда князя Долгорукова.
Княжеских фамилий, происшедших от рода великого князя Рюрика, существует ныне 39, именно: 1) от потомства князей Черниговских: князья Одоевские, Кольцовы-Масальские, Горчаковы, Елецкие, Звенигородские-Спячие, Барятинские, Оболенские, Долгоруковы, Щербатовы, Святополки-Четвертинские, Святополки-Мирские (всего 11); 2) от потомства князей Галицких; князья Друцкие, Бабичевы, Путятины, Друцкие-Соколин-ские, Друцкие-Любецкие; 3) от старшей ветви князей Смоленских: князья Вяземские; 4) от потомства князей Ярославских: князья Щетинины, Засекины, Сонцовы, Сонцовы-Засекины, Шаховские, Морткины, Шехонские, Львовы, Прозоровские, Дуловы (всего 10); 5) от младшей ветви князей Смоленских: князья Кропоткины, Козловские; 6) от потомства князей Ростовских: князья Щепины-Ростовские, Касаткины-Ростовские, Лобановы-Ростовские; 7) от потомства князей Белозерских: князья Белосельские, Вадбольские, Шелешпанские, Ухтомские; 8) от потомства князей Суздальских: князья Шуйские; 9) от потомств князей Огародубских: князья Гагарины, Хилковы.
От Гедимина происходит восемь княжеских фамилий; семь фамилий иноземного происхождения (грузинского и ногайского) внесены в число князей при составлении общего гербовника; пятнадцать фамилий возведены в княжеское достоинство высочайшими указами с 1709 по 1853 год; таким образом, князь Долгоруков насчитывает 69 российско-княжеских фамилий.
Кроме княжеских, от Рюрика происходят еще 21 дворянские фамилии, именно: Лузины, Огинские, Сатины, Татищевы, Заболоцкие, Дмитриевы-Мамоновы, Внуковы, Монастыревы, Судаковы, Аладьины, Цыплетевы, Мусоргские, Еропкины, Травины,
Ржевские, Толбузины, Березины, Осинины, Ляпуновы, Ильины, Ивины. Поэтому всех фамилий, происходящих от Рюрика, князь Долгоруков считает 60.
Фамилий, возведенных (до 1850 г.) в графское достоинство Российской империи, князь Долгоруков считает 60.
Фамилий, возведенных в баронское достоинство Российской империи, 10.
Фамилий иноземного происхождения, признанных в княжеском достоинстве, 28 и грузинских фамилий, признанных в том же достоинстве указом 6 декабря 1850 г. — 58, всего 86.
Фамилий, имеющих титул графов иноземных держав, 90.
Фамилий, имеющих титул баронов Великого княжества Финляндского или иноземных держав, 76.
Русских дворянских, внесенных в бархатную книгу или существовавших до 1600 года, 817. Древних фамилий иноземного происхождения — 1 048.