В прошедшем месяце мы говорили об учебном курсе русской грамматики, написанном с необыкновенно высокими философскими взглядами и чрезвычайно филологическою эрудициею. 1 еперь перед нами лежит другой учебник русской грамматики, также написанный в духе сравнительной филологии. Мы далеки от того, чтобы сравнивать по достоинству эти две книги. Недостатки руководства, написанного г. Стоюниным, можем мы откровенно указать впоследствии, но должны сказать, что, во всяком случае, г. Стоюнин занимался обработкою своего сочинения очень добросовестно, добросовестно старался о приобретении познаний в том предмете, который излагается в его книге, — преимущества очень важные и уничтожающие всякую мысль о сравнении. Кроме того, должны мы прибавить, что г. Стоюнин пишет скромно, не обнаруживает притязаний на великие преобразования в науке, не тщеславится цитатами из всех книжек, которые попадаются ему под руку, не хочет разыгрывать роли велцчайшего из филологов и философов, одним словом, чужд всякого шарлатанства. Мы не думаем сравнивать по достоинству две книги, о которых говорим. Но, во всяком случае, частое появление грамматик, написанных с целью ввести филологическое направление в преподавание русской грамматики, доказывает, что этот метод, обольстительный по своей новости у нас, начинает входить в моду. Потому нельзя оставить без внимания это модное направление. Мы уже говорили о том, что филология, наука, требующая слишком многих приготовительных познаний, не может быть предметом общего образования, как не могут входить в круг общего образования многие другие отрасли науки. Посмотрим же теперь на дело с другой точки зрения. Нужно ли, полезно ли стремиться к тому, чтобы ввести филологическое образование в круг общего преподавания?
Изучать родной язык необходимо, это не подлежит спору. Но с какой целью и в каком направлении должен каждый из нас изучать его? Конечно, для того, чтоб уметь употреблять его для выражения своих мыслей. Разговорное употребление изучается практически. Каждый умеет на своем языке говорить о всем, что только знает. Письменное употребление представляет некоторые трудности по запутанности нашего правописания. Итак, необходимо выучиться писать без орфографических ошибок. Этого легко достигнуть, и тогда мы будем вполне владеть своим языком, насколько то позволяют наши способности и степень нашего умственного развития. Никому из русских великих писателей не понадобилось филологическое образование, чтобы писать так прекрасно, как они писали. Не совершенно ли достаточно будет знать нам о нашем языке настолько, насколько знали о нем
Жуковский, Пушкин, Грибоедов? Разве Пушкин неправильно употреблял прошедшее время глаголов? А ведь он не знал, соответствует или» не соответствует оно греческому аористу, не знал, каким санскритским суффиксам соответствует наше — лъ, которым характеризуется прошедшее время, не знал, что в слове «люблю» первая гласная есть старославянское йотированное оу, а вторая — старославянский юсъ, произносившийся с носовым отголоском. К чему нам знать, от какого корня происходят слова «рука» и «нога»? Разве не умеем мы и без того правильно употреблять эти слова? Но этого знания мало, говорят приверженцы модного филологического воспитания. Их понятия сделались так стереотипны, что каждым повторяются совершенно в одних и тех же выражениях. Возьмем же из предисловия к книге г. Стоюнина доказательства, что необходимо каждому юноше 13–15 лет изучать язык глубже, нежели изучал его Пушкин.
«Для человека вполне образованного мало только уметь пользоваться практическими правилами языка; нужно разуметь законы своего родного языка, видеть его историческое развитие и то место, какое он занимает между другими языками, понять тесную связь между языком и мыслью, понять, как под влиянием мысли образуется язык. Только при таком знании можно совершенно понять, что язык есть зеркало народа, что в нем отразилась вся духовная народная жизнь. Разумное знание языка раскрывает перед нами дух народа в его языке».
Эти мысли повторяются так часто и с такою безотчетною уверенностью, как будто они — аксиомы вроде 2X2 = 4. Но увы, как неосновательны эти мнимые аксиомы и следствия, из них выводимые!
«Мало уметь практически пользоваться языком, нужно уразуметь его законы». — Но вы забываете, что язык — ни более ни менее, как орудие для выражения мыслей, а орудием нужно только уметь пользоваться, а «разуметь законы, по которым оно образовано», дело специалиста, а не каждого человека, употребляющего это орудие. Желудок варит пищу, глаз видит предметы, хотя бы мы вовсе не знали, по какому физиологическому процессу это происходит. Точно так же моя мысль выражается словами: «времени не должно тратить на бесполезные знания», хотя бы я и не «разумел», по каким законам образовались эти слова и эта фраза. Зачем же нужно мне обременять голову тысячами ненужных подробностей о том, от каких корней, посредством каких приставок образовались слова «бесполезно» и «не нужно»?
Филологу это знать необходимо, как математику необходимо знать свои формулы, мак египтологу необходимо знать гиеро-глифы. Но неспециалисту эти знания вовсе не нужны.
«Но изучая язык народа, мы изучаем дух народа». — Не гораздо ли легче, определеннее, полнее изучается дух народа изучением его истории, его литературы, его нравов? зачем итти к
цели длинным, скучным, неверным путем, когда можно гораздо вернее достичь ее другими путями, более удобными и более благотворными для умственной деятельности?
«Но язык есть зеркало народной мысли»;—не все зеркала отражают предмет в его полном размере и истинном виде. В литературе, в истории жизнь народа отражается верно и полно; в языке — неточно, неполно и часто неверно. Мы знаем, что противоречим в этом случае общепринятому мнению, потому приведем несколько примеров. В арабском языке глагол не имеет времен, неужели же арабы не понимают различия между прошедшим, настоящим и будущим? В английском языке нет различия между родами имен существительных — неужели ж англичане не понимают различия между поваром и кухаркою? а между тем то и другое понятие выражается по-английски одним и тем же словом. Дело в том. что мысль не вполне выражается словом, — надобно подразумевать то, что не досказывается. Иначе люди научались бы из книг, а не из жизни и опыта. Конечно, развитие языка идет вслед за развитием народной жизни, но мы не «разумеем», какая нужда изучать отражение предмета в зеркале, когда он сам очень хорошо виден из литературы и истории. Ужели, в самом деле, дел Петра Великого нельзя узнать из Голикова «Деяний Петра Великого» и непременно нужно для этого исследовать, какие слова ввел Петр Великий в русский язык? И скажите, каким образом из филологического изучения русского языка вы узнаете, что Пушкин ввел в русскую литературу новые идеи? Для этого нужно знать историю русской литературы, а не филологически разбирать русский словарь или русскую этимологию.
Филология наука очень важная, — но для того, кто хочет ею специально заниматься; человеку, который не намерен сделаться филологом, санскритский язык не принесет ни малейшей пользы. Еще менее пользы приобретет он, научившись различать большой юс от малого. Странно даже доказывать такие простые истины. Но как же не защищать их, когда модное направление стремится к тому, чтобы вместо сведений о человеке и природе набивать голову юноши теориями придыханий, приставок, корнями и суффиксами.
Годы, посвящаемые человеком ученью, драгоценные годы. Жаль тратить их на мученье ребенка или юноши над бесполезными для него тонкостями, которых не может он и постичь вполне.
Не будучи согласны с г. Стоюниным в необходимости или полезности руководств, подобных составленному им «Высшему курсу русской грамматики», мы должны, однакоже, отдать автору ту справедливость, что он старался «уразуметь» филологию. Но его книга была бы свободнее от ошибок, если б он был осмотрительнее в выборе авторитетов. Трудами гг. Буслаева, Востокова, Давыдова, Срезневского можно пользоваться безопасно, они не введут в важные ошибки. Но драгоценные труды г. Павского могут принести пользу только опытному специалисту;'до некоторой степени надобно сказать это и о труде г. Каткова 2; других своих руководителей напрасно не оставил г. Стоюнин, потому что у них более ошибочного, нежели верного. Сравнения с персидским языком, принадлежащие самому г. Стоюнину, часто бывают очень удачны и придают некоторую самостоятельность его труду. Но — если выразить наше мнение откровенно, то мы посоветовали бы г. Стоюнину или совершенно посвятить себя филологии, или совершенно оставить ее. Как и во всякой специальности, в филологии не должно существовать дилетантизма.
История православного русского монашества до основания Лавры св. троицы преподобным Сергием. Соч. Петра Казанского. Москва. 1855.
Мы не можем сказать, чтобы люди, занимающиеся историею русской церкви, нашли для себя много нового в книге г. Казанского. Но она составлена внимательно, и автор показывает на многих страницах близкое знакомство с своим предметом. Два или три указания на рукописи Московской академической библиотеки и исследование о времени основания Печерской лавры не лишены научного значения. Но главное достоинство книги состоит не в ученых изысканиях, на которые автор не расточителен, а в благочестивом духе, которым он глубоко проникнут.
Таврида с Крымским полуостровом в географическом, историческом и статистическом отношениях с самых древнейших времен. Спб. 1855.
Не пугайтесь широковещательного заглавия: тетрадка, ям
украшенная, состоит всего из двух печатных листков разгонистого набора. Очевидно, что тетрадка — второстепенная вещь, а сущность книжки заключается в ее заглавии, которое очень обольстительно будет блистать в пышных объявлениях.
Полифеизм древних греков. Обзор языческих верований и обрядов древних іреков, с кратким очерком истории римлян. Составил Ю. Баз. Спб. 1855.
Автор, преподаватель древних языков, часто чувствовал недостаток книжки, которая служила бы ученикам для справок относительно собственных имен и терминов, касающихся классической мифологии, и составил — по хорошим источникам и очень хорошо, прибавим мы от себя — свою книжку для пополнения этого недостатка. Рекомендуем его краткое руководство преподавателям латинского и греческого языков..