Москва. J855.
Русская литература чрезвычайно богата потребностями. Одна из них — собрание лучших произведений русской поэзии, вроде многочисленных сборников, какие существуют в других литературах, вроде, например, известного «Hausschatz der deutschen Poesie» Вольфа. Но у нас существуют только хрестоматии, которые называются хорошими только сравнительно с другими, уж слишком плохими. Притом же никакая хрестоматия, по самому своему назначению для юношества чрезвычайно стесняясь в выборе стихотворений, не может соответствовать требованиям публики, сошедшей с школьной скамьи. Повидимому, материальный успех подобного сборника, составленного хотя с некоторым знанием и вкусом, не подлежал бы сомнению. Но до сих пор русская публика должна довольствоваться хрестоматиями. Кроме них, в нашей литературе существуют только серо-бумажные песенники, слепленные с самою грустною небрежностью, самым жалким невежеством и безвкусием, — песенники, все похожие один на другой по своему внешнему и внутреннему безобразию, как две капли воды, и принадлежащие той же отрасли литературы, к которой относятся анекдоты о Балакиреве и Похождения Францыла Венециана.
Песенник, ныне оттиснутый в четырех частях московскою бумагонабивиою промышленностью, ничем не лучше своих предшественников. Четыре части его все свободно обнимаются общею оберткою, под которою прячется два или три десятка печатных листов плохой бумаги, отчасти наполненных строками избитого шрифта, — общая форма изделий набивной бумажной промышленности. О содержании может дать понятие уже самое заглавие, если его прочитать в полном составе, покрывающем первую страницу: «Новейший полный русский песенник, собранный из народных русских песен и из сочинений известных русских писате-
лей: Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Кольцова, Цыганова, кн. Вяземского, Нелединского-Мелецкого, Козлова, Марлинского, Бенедиктова, Батюшкова, Мерзлякова, Дмитриева, Веневитинова, Давыдова, Плетнева, Баратынского; также содержащий песни святочные, хороводные, подблюдные, плясовые, свадебные и проч.».
Какова должна быть книжка с таким списком имен и слов, которые, кажется, отталкивают друг друга! Когда же мы будем иметь сборник, составленный хотя на один волос лучше этих уродливых чудовищ, которые от времени становятся только безобразнее?
Крымская экспедиция. Рассказ очевидца, французского генерала. Перевод с французского. Спб. 1855’.
Брошюра эта, говорят, написанная по поручению принца Наполеона, который находится не совсем в приятных отношениях с своим родственником, нынешним французским императором, произвела в Европе сильное впечатление как потому, что написана очень ловко (ее приписывают даже — вероятно, несправедливо — перу Эмиля Жирардена, самого бойкого из современных французских публицистов), так и потому, что в ней содержится несколько фактов, очень важных и бывших до того времени известными только немногим лицам — они сообщены редактору памфлета, конечно, принцем Наполеоном, который по своему положению мог знать очень много «домашних секретов» французского правительства.
Брошюра имеет двоякую цель: обнаружить непредусмотрительность, неблагонамеренность, эгоизм нынешнего французского правительства (т. е. Луи-Наполеона и его приверженцев), доказать фактами, что Крымская экспедиция задумана не для блага Франции, не по политической необходимости, а единственно по личным расчетам Луи-Наполеона; задумана без знания дела, без предусмотрительности; что до сих пор точно так же без всякой предусмотрительности ведутся военные действия французов в Крыму; что выбор генералов был неудачен и основан не на заслугах, а на личных отношениях их к Луи-Наполеону; что французская армия совершенно понапрасну гибнет под Севастополем от нужд, болезней и неприятельского оружия и т. д. — все это справедливо и составляет сильную сторону памфлета. Но есть у него и слабая сторона — стремление доказать, что принц Наполеон предвидел все пагубные последствия Крымской экспедиции и каждого из ошибочных действий при ее исполнении; что принц Наполеон — великий политик, великий полководец, человек, чуждый всяких эгоистических расчетов и думающий единственно о благе Франции; что если бы в настоящую войну император французов руководился его советами, то все было бы хорошо (подразумевай: а если б принц Наполеон сидел на месте Луи-Наполеона, то было бы еще лучше, Франция благоденствовала бы и вместе украшалась лаврами); что поэтому — должен заключить читатель, французы должны предпочесть гениального и преданного общему благу принца Наполеона Луи-Наполеону — все это слабая сторона брошюры, потому что осыпать себя похвалами не значит еще доказать справедливость этих похвал.
Но русским читателям нет никакого дела до выгод и достоинств принца Наполеона. Им интересна только критическая часть брошюры, в которой много есть правды, и мы постараемся, как можно короче, изложить содержание этой стороны брошюры, не касаясь общих соображений принца Наполеона о причинах войны, которые ныне потеряли свой интерес, и ограничиваясь только фактами, относящимися к Крымской экспедиции.
Французская вспомогательная армия (около 40 000) прибыла в Галлиполи в конце апреля прошедшего года и там долго стояла бездейственно — медленность, вредная для Франции: на войне драгоценна каждая минута. Потом она двинулась в Варну и опять бездейственно стояла там. Целые два месяца свирепствовала в лагере холера с тифусом. Это было легко предвидеть: Варна известна своим нездоровым климатом. Войско роптало и унывало. Для того, чтобы поддержать его дух победами, Сент-Арно послал в Добруджу генерала Эспинаса искать русских — в убийственных болотах этой области умерло до 6 000 французов; русских Эспи-нас и не видал. Пагубность похода очень легко было предвидеть: Добруджа известна, как страна бесплодная, пустынная, болотистая и в высшей степени нездоровая. Наконец, начали говорить о Крымской экспедиции. Но карты Крыма были плохи; состояние дорог неизвестно. Раглан, Гамелен, принц Наполеон считали экспедицию при тогдашних обстоятельствах предприятием безрассудным; Лейонс, Дондас и Чернер говорили в том же смысле. Но решительное мнение главнокомандующего армиею, маршала Сент-Арно, не допускало противоречий. Начать экспедицию в сентябре, когда уже близки осенние и зимние бури, было действительно безрассудно. После сражения при Альме было опять потеряно много драгоценного времени — Канробер, заместивший умершего Сент-Арно, изнемогал под бременем ответственности, к которой не был приготовлен предшествующею своею службою — он никогда не был самостоятельным начальником — потому действовал робко. Медленностью потеряны были все выгоды, приобретенное счастливым началом экспедиции. Сент-Арно всю надежду на успех экспедиции основывал на мысли тотчас же по прибытии к Севастополю штурмовать эту крепость, еще не приготовленную к осаде и не имевшую значительного гарнизона; эта мысль не осуществилась, когда он умер, и единственный шанс торжества был потерян. Союзники, не готовившиеся к зимней кампании, должны были зимовать в Крыму н подвергались страшным лишениям, холоду, часто голоду, болезням, одним словом, началась история, очень хорошо ныне известная. «Очевидец» резко описывает эти несчастия и неудачи.
В этом отношении его показания могли произвесть сильное впечатление на французов, но для нас, которым всегда было известно истинное положение англо-французских войск под Севастополем, в его словах нет ничего нового.
Кого же должны обвинять французы в бесплодной гибели тысяч своих лучших воинов от русского оружия, десятков тысяч— от болезней и лишений? Кто виноват в бездействии французской армии, напрасно страдавшей в Варне в лучшее время года, кто виноват в пагубном для них решении осаждать Севастополь, кто виноват в непростительных ошибках, которыми так богата история этой несчастной осады? Это для большинства остается еще или темно, или совершенно неизвестно. «Очевидец» дает на все положительные ответы.
Французская армия — говорит он — стояла очень долго в Галлиполи и Варне потому, что Луи-Наполеон и Сент-Арно выжидали, пока Австрия объявит войну России. Надежда эта, прибавляет он, была безрассудна, и очень резко доказывает, что надеяться на деятельное участие Австрии в англо-французском союзе могли и могут только люди, лишенные всякого политического такта — быть может, это справедливо, заметим мы; но очевидец забывает другое обстоятельство, еще более важное: в начале войны Франция не думала присылать в Турцию более 40–50 тысяч и не надеялась, чтобы турки могли устоять в поле против русских; потому начать наступательную войну Луи-Наполеон и Сент-Арно считали невозможным; союзники послали войско собственно только для защиты южных провинций Европейской Турции.
План пагубной Крымской экспедиции составлен в Париже самим Луи-Наполеоном, говорит автор, — это должно быть хорошо известно принцу Наполеону, от которого он получил свои материалы. — Все хорошие французские генералы, даже маршал Вальян, нынешний военный министр, видели невозможность исполнить этот план и громко об этом говорили; один главнокомандующий, Сент-Арно, согласился принять его (и тем Кр ым-ская экспедиция была решена), потому что был креатурою Луи-Наполеона и, при всей своей бесхарак герности, был человек отважный до дерзости. Смерть его, передавшая команду осторожному Канроберу, лишила французов всякой возможности успеха, потому что дерзкий план мог быть осуществлен только дерзким средством — немедленным штурмованном Севастополя после Альмского сражения, как и хотел Сент-Арно. Теперь всякое вероятие успеха миновалось для союзников.
Мы передали только главные мысли «Очевидца», в рассказе которого, кроме того, есть очень много интересных подробностей.