Зурна, закавказский альманах. Издание Е. А. Вердерев-ского. Тифлис. 1855.
Прежде всего нам должно знать, что такое зурна и каких звуков можно ожидать от этого мусикийского орудия. — Предисловие альманаха понимает необходимость такого вопроса от читателей, не имевших еще случая наслаждаться зурною, и очень удовлетворительно отвечает на него: «Зурною в Грузии называется собственно духовой инструмент, играющий господствующую роль в грузинском туземном оркестре», и самый оркестр грузинский. — «Назвать зурною первый закавказский литературный сборник — прибавляет откровенное предисловие — казалось приличным потому, что… как от азиатской зурны нельзя ожидать полной музыкальной стройности, так и от первого закавказского альманаха несправедливо было бы требовать совершенной стройности в литературном отношении. Поэтому-то самая смиренная скромность побуждает издателя заранее просить снисхождения критики и читателей, если настоящий тифлисский литературный оркестр на первый раз покажется им несколько зурноват». — Прямота редкая и похвальная, и, несмотря на «зурноватость» Зурны, мы радуемся ее появлению, потому что оно свидетельствует об усилении литературной деятельности или, по крайней мере, стремления к литературной деятельности за Кавказом, — служит проявлением факта, во всяком случае отрадного, каковы бы ни были на первый раз посильные произведения тифлисских писателей.
Альманах состоит из прозы и стихов. В стихах господствуют звуки двух зурн — зурны графа Сологуба и г. Вердеревского; в прозе мы слышим только одну знакомую нам зурну — зурну графа Сологуба. Оба эти писателя принадлежат Петербургу более, нежели Тифлису, — известность их приобретена сочинениями, напечатанными в «Северной Пальмире»; потому интересно взглянуть, какое влияние на их таланты имел поэтический край, куда перенеслась их литературная деятельность. Прислушаемся сначала к стихам. Вот одно из поэтических произведений, внушенных графу Сологубу тифлисскою жизнью:
М. П. КОЛЮБЯКИНУ (При посылке чернильницы)
Примите сей презент, у Гютиха добытый;
Подарок не казист, ни видом, ни ценой,
Но тайный он родник, колодезь он закрытый Всей мудрости земной.
Источник он наук и писаных законов;
Он речи плоть дает, и — вестником молвы —
Гремящий он язык газетных тех трезвонов,
Что любите так вы.
Он ключ добра и зла, ключ вещего познанья;
Хоть черные подчас родятся в нем грехи,
Зато находят в нем — любовь, свои признанья.
Поэзия — стнхн.
Значением ничто сравниться с ним не можеті Отрада и приют взыскательных сердец.
Он счастье заменит, разлуку уничтожит,
Он славе даст венец.
Итак, мой дар богат, хотя не для показа;
Взгляните же в него, особенно тогда,
Когда историка тревожного Кавказа Не будет здесь следа.
Решившись на письмо в угоду нашей дружбы.
Чернильницу возьмите за бока И тихо молвите: «А что же, почему ж бы Не вспомнить старика?»
Поэтический Восток живительно подействовал на поэзию автора «Тарантаса» — какой петербургский, московский, нижегородский или киевский поэт мог бы найти источник поэтического вдохновения в таком, повидимому, незначительном случае, как подарок или «презент» «неказистой» чернильницы? Но на Востоке все облекается поэтическою формою, гармоническими стихами, цветущими выражениями, остроумными и грациозными оборотами… Счастливы поэты, которых благосклонная судьба переносит на Восток! Они, «взглянув», по совету графа Сологуба, в свою чернильницу и «взяв ее за бока», найдут в ней неиссякаемый ключ прелестных стихов, каких никогда не удастся написать поэту, живущему в наших прозаических городах.
Прозаическое произведение графа Сологуба носит еще более очевидные следы животворного влияния восточной поэтической природы. Пьеса его «Ночь перед свадьбой», составляющая лучшее украшение «Зурны», показывает силу фантазии, необычайную для нас, жителей холодного севера. Графу Сологубу угодно называть эту пьесу «Шуткою» и говорить, с обыкновенною авторскою скромностью, что она не имеет литературного достоинства. Читатели не поверят этому: может ли автор «Тарантаса», «Аптекарши» и стольких произведений, блестящих умом и прекрасною мыслью, напечатать что-нибудь, не имеющее замечательного литературного достоинства. И читатели не ошибутся в своем ожидании: «Ночь перед свадьбою» произведение очень замечательное, как убедит их уже самый беглый очерк этой пьесы. Первая сцена представляет вид нынешнего Тифлиса â vol d’oiseau *. На первом плане пирует с друзьями грузинец Кайхосро, жених прелестной Кетеваны. Приятели, потягивая вино, толкуют о свадьбе, назначенной завтра, о просвещении, железных дорогах и воздушных шарах — из пьесы графа Сологуба мы узнаем, что воздушные шары и железные дороги чрезвычайно интересуют грузин.# После того приятели расходятся, остается на сцене один Кайхосро, и вид сцены изменяется: она представляет Тифлис, каким он будет через тысячу лет; со всех сторон возникают дворцы, колоннады, статуи; видны также железные дороги — и вдруг является беседовать с Кайхосро — кто бы, вы думали? — Шамиль (!!).
— Молчите, говорит он, обращаясь к Кайхосро: — или я вас застрелю.
— Кто вы такой? спрашивает Кайхосро.
— Я — Шамиль, сын Чеченского дворянского предводителя (предупреждаем читателей, что мы выписываем слово в слово).
Кайхосро.
Да вы тат*рин, лезгин, нехристь.
Шамиль.
Нет, я, слава богу, русский.
К а й х о с р о.
Да как же по газетам Шамиль наш первый враг?
Шамиль.
Я студент Душетского университета. Мое призвание живопись. В прошлое воскресенье я был в театре, в Куках. Давали новую пьесу, Рустаівель и Тамара-
Шамиль объясняет, что он видел там «бесценную Кетевану», узнал, что отец хочет выдать ее замуж, и явился теперь помешать свадьбе. Кайхосро сердится, Шамиль привязывает его к трубе, на шум выходит Кетевана, Шамиль объясняется ей в любви. Кетевана говорит, что согласна бежать с ним.
Шамиль.
Что я слышу! О Кетевана, о счастие мое! убежим! (Поет.)
Да, убежим на край вселенной,
Там, радость светлая, вдвоем В любви торжественно-блаженной Мы жизнью сердца заживем!
Ничто нас там не потревожит,
Не в силах счастья погубить…
Кетевана.
(Вместе.)
Лишь если муж мой вечно может Шамиль.
Когда жена моя век может
Кетевана и Шамиль (вместе). Меня любить, меня любить!
Они уходят. Является трубочист, отвязывает Кайхосро от трубы и благодарит его за то, что он согласился принять такую услугу. Потом является Карапет, отец Кетеваны; Кайхосро жалуется ему, что Кетевана хочет бежать с Шамилем. Карапет хладнокровно потчует табаком раздраженного Кайхосро и уходит. Потом опять входят Шамиль и Кетевана; Шамиль бьет Кайхосро и кричит:
«Извозчик! извозчик!» — два воздушные шара влетают на сцену и один из извозчиков за два целковых везет влюбленных беглецов в Париж. Вбегает Карапет и, видя, что дочь улетает с Шамилем, поет:
Какое приключенье
Купца сразило тут!
Свершилось похищенье.
Любовники бегут.
Летят за Океаны!
Где сыщется их след?
Лишился Кетеваны
Несчастный Карапет!
Во втором действии приключения становятся еще запутаннее. Кайхосро едет искать Кетевану и осведомляется о беглецах у заседателя, который оказывается не мужчиной, а девицею; заседатель сначала грозится отрубить уши Кайхосро, потом влюбляется в него, и начинается следующая сцена:
Заседатель.
Да не плачь же, не отчаивайся, я не могу видеть ллачущего человека Что ж? свет так создан: одна обманет, другая утешит!
Кайхосро.
Кто меня утеши..
Заседатель.
Рассейся, пойдем в духан (т. е. в трактир). Пойдем, мы заставим тебя позабыть про твою вероломную, — пойдем же туда.
Там под сению духана Приходи к нам отдохнуть;
Там рассейся от обмана И невесту позабудь —
Верность мечтанье пустое,
Об неверной что жалеть!..
Отомстим ей лучше вдвое И назло ей станем петь.
Тра ла ла!
Кайхосро.
Тра ла ла!
Заседатель и Кайхосро (вместе).
Да, пойду под сень духана И приду к вам отдохнуть.
Кайхосро.
Так рассеюсь от обмана,
Только милостива будь!
Кайхосро.
Да, если вы захотите меня утешить, так я… я… с особенным удовольствием. Заседатель.
Ну, вот видишь ли? Давно бы так… Ты думаешь, что в меня можно влюбиться?
Кайхосро.
Очень, очень можно… как она мила!
Заседатель.
Как он хорош!
Новые влюбленные идут «отдыхать под сень духана», то есть трактира; туда являются и все остальные действующие лица. Кайхосро и заседатель начинают бить Шамиля; являются горцы
46 Н. Г. Чернышевский, т. II
721
защищать своего предводителя, дают залп и убегают; декорации опять переменяются и представляют современный вид Тифлиса, Кайхосро просыпается — ои спал, как видим — и отправляется венчаться с Кетеваною, которая и не думала изменять ему для Шамиля. Уходя со сцены, он поет публике:
Я видел многое во сне,
Но главное мне то казалось,
Что вы, смеясь, внимали мне.
Что наша шутка удавалась.
Надобно согласиться, что только «Сон в летнюю ночь» Шекспира может быть поставлен наряду с шуткою гр. Сологуба по фантасмагорической игривости великолепной фантазии, создавшей Шамиля, Кайхосро и заседателя. О, как живительно действует Восток на воображение! Мог ли бы гр. Сологуб напечатать свою прелестную шутку в Петербурге? Никогда здесь не создал бы он ничего подобного.
Но в стихотворениях другого корифея «Зурны», г. Верде-ревского, мы не находим ничего особенно грузинского; г. Верде-ревский пишет в Тифлисе совершенно такие же стихи, какие некогда писал в Петербурге, и подобные которым часто случается видеть в печати.
Затем должны мы сказать несколько слов и о помещенных в «Зурне» произведениях собственно тифлисских поэтов и литераторов. К ним согласны мы применить ту справедливую снисходительность, которой вправе ожидать первые литературные попытки людей, только что начинающих пробовать свои силы в сочинительстве. Гр. Сологуб и г. Вердеревский — люди, получившие полное литературное образование и должны поддерживать известность, которую приобрели прежде, особенно первый. Но к гг. П. Ф. Бобылеву, мирзе Фет-Али-Ахундову, г. г. Гранкину, Шишкову, Кержаку-Уральскому, М. Ш-ну, Г. Г. Г., Дункель Веллингу, Цискарову, Берзенову, князю Эрнстову, графу Стен-боку мы не должны быть строги. Все, что они напишут, заслуживает полного участия и одобрения, как зародыш и залог более удовлетворительного развития тифлисской литературы в будущем. Мы должны даже сказать, что их произведения и придают «Зурне» право на сочувствие критики. Стихотворения тифлисских литераторов написаны вообще гладкими и легкими стихами; прозаические произведения — вообще языком чистым и правильным. Чего же более желать, чего требовать от первых опытов? Мы радуемся, что между коренными тифлисскими жителями являются люди, имеющие наклонность к литературным занятиям; пройдет еще несколько лет — и между ними некоторые будут писать гораздо лучше, иные, быть может, и в самом деле прекрасно. С этой же точки зрения мы радуемся появлению грузинской романистки, которая пишет, право, недурным слогом. Разбирать все эти произведения с тою взыскательностью, которая необходима для критики, было бы неуместно; и мы прощаемся с «Зурною» в надежде, что через несколько времени Тифлис даст нам другие сборники и произведения, которые будут в состоянии с честью выдержать литературный разбор.