По одной части труда не всегда бывает можно делать основательное заключение о характере и значении целого труда, а если б в настоящем случае и было это возможно, то г. Егунов не хочет признавать того. Оставим же общее суждение о его исследовании до появления следующих выпусков и ограничим наши замечания только теми сторонами его работы, которые уже окончательно представлены публике в первом выпуске2.

Вопрос о средних ценах на хлеб требует длинных и утомительных вычислений, и из слов самого автора мы видим', что охота заняться тяжелым делом составления таблиц средней ценности хлеба по губерниям была внушена ему только понятием о важности этих выводов для решения чрезвычайно интересного вопроса о степени благосостояния русского поселянина, которая зависит преимущественно от доходов, доставляемых ему земледелием. Связь цен хлеба с благосостоянием поселянина очень тесна; но мы сомневаемся, чтобы г. Егунов мог дойти до верных выводов об этом благосостоянии через одно определение ценности хлеба. Количество дохода, доставляемого земледелием, зависит не только от цены, но и от количества полученного хлеба. Узнаю ли я, сколько дохода получает смоленский земледелец, если цифры, доступные для меня, показывают только, что он получает 3 рз» б. 93 коп. за четверть ржи 3, а не показывают, сколько четвертей он получает? А для последнего обстоятельства нет положительных и точных печатных данных. В самом деле, сбор хлеба зависит от урожайности и количества засева; и то и другое не определяется печатными сведениями с достаточною точностью. Как обыкновенно выражаются об урожае? — сам — 4, сам — З'/г, сам — 3. Дроби меньше одной половины единицы уже неупотребительны в обыкновенных известиях. А не только одна четверть, даже одна осьмая единицы в этом случае производит значительную разницу в сумме дохода. Положим, например, что мы нашли такое сведение: в 1850 г. в Смоленской губернии был урожай сам — ЗѴ2 — ведь это не значит, чтобы в точности 10 четвертей посева принесли именно 35 четвертей сбора, а только то, что они принесли более 30 и менее 40, быть может 33, быть может г: 37. — То и другое равно подходит к сам — ЗУ2 ближе, чем к сам — 3 или сам — 4. Но если с 10 четвертей получено 33, то, за вычетом 10 четвертей на семена, остается 23 четверти и доход сеятеля будет (по 3 р. 93 к. четверть) 89 р. 39 к., а если получено 37 четвертей и остается, за вычетом 10 на семена, 27 четвертей, то доход будет 105 р. 11 к. — разница, как видим, 15 р. 72 к., или более нежели 17 %.:—Но еще неопределеннее цифры говорящие о количестве посева. Ведь он зависит от количества земли на тягло, а оно в различных общинах и поместьях одной губернии, даже одного уезда, очень различно. Если г. Егунов признает несовершенную точность в показаниях цен, узнать которые так легко, — стоит толвко спросить на рынке у кого угодно, и дело в шляпе, — то возможна ли хотя приблизительная достоверность в показаниях цифры земли, засеянной в целоѵ. уезде? 4 Ведь эта цифра должна получиться через сложение тысяч цифр, о каждой из которых надобно собирать особенные сведения. Ведь никто, кроме хозяина, не знает наверное, сколько хлеба засевается в хозяйстве. Возможно ли расспросить всех землевладельцев и поселян в уезде? Да и скажут ли они правду? Мы будем еще слишком легковерны, если согласимся считать погрешность в цифрах количества засеваемой в губернии земли не больше 30 %, когда в цифрах, столь удобно получаемых, как цены хлеба, она превышает 10 % или 15 %. Вообразите же себе, до какой степени будет верен вывод о благосостоянии поселянина, если, сделав в цене хлеба вероятную ошибку в 10 %, мы сделаем еще в определении урожая вероятную ошибку на 17 % и в количестве засеянной земли на 30 %? В выводе, обремененном столькими ошибками, очень легко приписать поселянину вдвое более или вдвое менее дохода, нежели он действительно получает, — вместо 100 рублей высчитать 50 или 200, сделать изрядно живущего поселянина нищим или богачом.

Конечно, со временем эти цифры посева и урожая достигнут большей точности; но в настоящее время не только у нас, но также и в Германии или Франции невозможно, основываясь на них, сделать хотя приблизительно верный вывод без произвольных поправок, которые бы насильственно подвигали цифру к величине, сообразной с положением поселянина, прямо известным не из предположений о ценах и посевах хлеба, а прямо из наблюдения над его образом жизни. Математика дает выводы более точные, нежели наблюдение, но только тогда, когда обладает очень точными элементами для своих вычислений; а когда элементы неверны, вычисление ведет только к ошибкам; потому лучше избегать его, пока не получим более достоверных основных цифр, и ограничиваться скромным наблюдением, не имеющим притязаний на абсолютную полноту, но и не уменьшающим или увеличивающим вдвое.

Г. Егунов говорит, что описаний экономического быта простолюдинов у нас очень мало, что этот источник слишком скуден, потому и обратился он к вычислениям, т. е. к гипотезам. Мы согласны, что описания хозяйственного быта простолюдинов у нас очень скудны; но лучше скудость, нежели совершенная недостоверность и произвол. Если нет материалов для описания быта простолюдинов во всех различных сферах их занятий и во всех губерниях, опишите их быт в некоторых состояниях и в некоторых губерниях: лучше сказать что-нибудь верное о Воронежском или Ахтырском уездах, нежели наделать неверных гипотез о всех краях и концах России.

Но средние цены хлеба, если и не могут быть непогрешимым мерилом экономического быта поселян, все-таки имеют большую важность в статистике, особенно для соображений о силе, с какою действуют на народонаселение неурожай и застой в продаже от излишества урожаев, для соображений о хлебной торговле, путях сообщения и т. д. Потому таблицы средних цен хлеба в 1846–1853 гр. 5, стоившие г. Егунову, без сомнения, очень многих трудов, заслуживают полной благодарности, хотя и есть в них некоторые подробности, дающие повод к возражениям. Особенно важны некоторые случаи, представляемые распределением губерний на полосы или группы, которое дает г. Егунов в таблицах VII и VIII °. Например, Тверская губерния у него отнесена к северной полосе вместо центральной — разве быт тверского поселянина ближе к быту архангельского и олонецкого, нежели московского и костромского? Вятская губерния отнесена к одной полосе с Тульскою и Нижегородскою (да и между Тульскою и Нижегородскою какое сходство?) и т. д. Но доказывать неестественность в составлении этих полос излишне — довольно взглянуть на них, чтобы убедиться в том, что г. Егунов следовал произвольному делению, не везде соблюдая даже свой собственный закон близости по средней цене хлеба.

Окончим нашу рецензию сожалением, что г. Егунов без нужды усеял свое исследование бесчисленными нападениями на комитет Географического Общества, сделавший несколько замечаний на представленную автором в Общество рукопись его исследования. Положим, что замечания комитета были несправедливы, по крайней мере, по мнению автора — что ж тут ужасного? разве члены Географического Общества не могут ошибаться? Обижаться тут было нечем, если б они и ошиблись; — ведь они же остались бы в проигрыше, если бы публика сказала теперь, что правда на стороне г. Егунова. Но г. Егунов оскорбился и надолго, оскорбился; вот это немного странно в человеке, который уже пишет не первую статью и мог бы привыкнуть спокойнее принимать и похвалы и замечания. Но и не в этом даже дело — пусть г. Егунов оскорбился, так и быть, — он мог бы выразить свой гнев, написать хоть тысячу страниц против замечаний комитета Географического Общества, но опровергнуть их однажды навсегда и уже не отрывать ни себя, ни читателя от изложения своих исследований беспрестанными уклонениями от своего предмета к Географическому Обществу. Повторять одно и то же сто раз, г— вот что неловко с его стороны, потому что невыгодно для него самого. Читатель утомляется этими беспрестанными отступлениями от предмета и, наконец, говорит: «верно, г. Егунов неправ, если так неумеренно гневается» — выгодно ли подвергать себя такой опасности?

Учебные руководства для военно-учебных заведений. Руководство статистики России. Составлено А'. Соколовским. Спб. /855.

Автор этого учебника умер, совершенно приготовив к изданию свой труд, но еще не успев приступить к его печатанию, забота о котором была возложена на г. Ивановского. Достоинства руководств, одобряемых штабом военно-учебных заведений, признаются всеми специалистами, и потому мы считаем достаточным сказать несколько слов о системе, которая принята в «Статистике» г. Соколовского. Книга его разделяется на три части, из которых в первой (Источники основных сил государства) излагается история расширения пределов Российской империи, настоящие границы и административное разделение ее территории, орография, гидрография, системы водяных и сухопутных сообщений, обозрение климата, постепенное увеличение населения в России, настоящий состав его по племенам, вероисповеданиям и городовому или сельскому месту жительства. Во второй части (Народная деятельность и ее последствия) говорится о различных отраслях промышленности, заботах правительства о развитии духозной деятельности и настоящем ее состоянии. В третьей части (Правительственные силы) сообщается подробный обзор военных сил России и очерк ее финансов.

Премудрость и благость божия в судьбах мира и человека. Москва. 1855 г.

Это обширное сочинение представляет подробный обзор исторических событий, явлений природы и фактов человеческой жизни, служащих доказательствами промысла божественного о мире вообще и в особенности о человеке. Характер изложения в нем отчасти богословский, отчасти научный, смотря по различию изглагаемых предметов, но богословская точка зрения, как и должно быть, неуклонно руководит направлением благочестивых рассуждений автора. Сочинение разделяется на семь писем, которые, в течение нескольких лет, были помещаемы в «Прибавлениях» к «Творениям св. отцов», из которых ныне собраны в отдельную книгу.

Сказание о странствии и путешествии го России, Молдавии, Турдии и Святой земле посгрижеиника Святыя горы Афоиския инока Парфения. В четырех частях. Части 1 и 2. Москва 1855.

Язык этих многотомных записок прежде всего поражает читателя, представляя оригинальную смесь церковнославянского с старинным книжным русским и простонародным русским. Но, прочитав несколько страниц и узнав, что инок Парфений, до обращения своего в православие на тридцатом году жизни, был чрезвычайно усердным раскольником и не получил школьного воспитания, мы перестаем удивляться его слогу, видя, что он естественно образовался от равного изучения старопечатных книг, богословских книг прошедшего века и от постоянного обращения среди простолюдинов.

Столь же разнохарактерно и содержание его рассказов: он равно подробно излагает свои путешествия по святым местам, свои беседы, сначала с православными, которые обращали его, потом с раскольниками, которых обращал он, и, наконец, различные интересные анекдоты, слышанные в путешествиях. Все это записано им, повидимому, совершенно безыскусственно, теми самыми фразами смешанного языка, какими привык он говорить. Напрасно было бы искать системы в его книге; и точное понятие об оригинальности ее наивного изложения можно получить, только перелистовав ее. Но для специалистов будет она любопытна уж по одному тому, что автор сообщает много известий о нынешнем состоянии разных сект, с членами которых сближался, отчасти также и по воспоминаниям о православных и раскольниках в австрийских владениях и в Молдавии.