***

Раока шла меж костяных стен, по ощущениям, целую вечность. Умом она понимала, что едва ли прошло много времени, но так ли просто противопоставить логику ощущениям, когда ноги ноют от усталости, желудок сводит от голода, а во рту, кажется, рассыпалась песками пустыня Хо? Фейри очень остро чувствовала себя заложницей своего же тела — слабого, тяжёлого и уязвимого, диктующего мятежному духу свои законы и правила.

— Мешок с костями, — прозвучал знакомый голос у неё за спиной. Фейри не стала оборачиваться — слишком устала для бессмысленных усилий, благо, этот голос не могла не узнать. Лже-Ис, впрочем, повёл себя весьма покладисто и сам нагнал Раоку, подстраиваясь под её шаг. Нож не причинил порожденной Лабиринтом твари ни малейшего вреда — фальшивое киото сияло идеальной белизной и кристалликами драгоценных камней, на губах, недавно её целовавших, играла знакомая-чужая улыбка, а в сверкающих глазах пряталась зубастая Бездна.

— Предполагается, что я поняла, о чем речь? — уточнила Раока, — Если так, то прости, но тебя ждет разочарование.

— Ах, брось, — фыркнул Ледяной, — Я — это ты, ну, в некотором смысле. Ты понимаешь — никого, кроме тебя, тут нет и быть не может… Никого настоящего, знаешь ли. Хотя… Удивлю тебя — вообще нигде нет никого настоящего, объективно существующего, что бы там тебе подобные мартышки ни думали в своих влажных мечтаниях. Смертным кажется, что они воспринимают вокруг себя каких-то других существ, другие предметы и вещи, они прячутся за маской объективности, но это ложь. На деле они способны видеть лишь самих себя, лишь реальность, порожденную их собственным мозгом. Понимаешь? Мешок с костями, оболочка, которую можно разрушить одним движением кисти — ты умеешь, я знаю — но при этом сколько важности… Вы не верите в то, что станете однажды просто кусочком стены в моём Лабиринте. Как же… ведь весь мир вращается лишь вокруг вас одних. Когда тут хоть на что-то смотреть?

Раока закашлялась и рухнула на колени, невольно тут и там натыкаясь взглядом на кости и черепа. Тело предавало её, и никакие тренировки Цветения, никакие попытки самоконтроля уже не спасали.

— Тело сильнее, верно? — сказал лже-Ис насмешливо, присаживаясь рядом и с нежной лаской стирая текущую по её подбородку пенящуюся кровь, — Оно всегда побеждает, так или иначе.

Раока улыбнулась ему.

— Ты прав и не прав, — сказала она мягко, — И это нормально. Мы можем умереть, но наше дело — брыкаться до последнего.

Ис вернул ей удивительно ласковую усмешку.

— Мне нравится, как ты держишься, — отметил он, — И нравится, что я не чувствую ненависти. И это не притворство — вот что самое поразительное. Почему?

Фейри фыркнула и закашлялась.

— Я выросла из возраста, когда ненависть к себе — единственный ответ на все вопросы, мой Король. Злиться на тебя — все равно что ругать саму себя. Бессмысленно…

— Да, — пальцы лже-Иса нежно огладили её лицо, — Именно потому я так люблю тех, кто приходит сюда добровольно и во имя чего-то хоть немного стоящего. С вами играть куда интересней, чем с трясущимся, покорно принимающим свою участь желе или доморощенными детками-реформаторами, которые на деле понятия не имеют, что же такое настоящая борьба.

Раока улыбнулась.

— Я всегда любила легенды о тебе больше других, — сказала она зачем-то, чувствуя, как слабеет тело, — Без тебя не было бы искусства и порока, радости и боли, разума и безумия. Как можно ненавидеть тебя?

Лже-Ис склонил голову набок — и боль прошла.

— Принято, — сказал он и начал растворяться в окутавшем Лабиринт тумане. Когда его фигура уже была едва видна, голос зазвучал снова, словно бы отовсюду:

— Тело слабо, и все вы — его заложники. И есть лишь один выход из этой темницы…

— Ты, — прошептала Раока.

И рассмеялась.

Когда туман развеялся, она без особого удивления обнаружила себя в покоях леди Крылья Ночи — было бы даже странно, не покажи Лабиринт ей эти роскошные апартаменты, и без того постоянно являвшиеся в кошмарах. Впрочем, интерьер был не совсем таким, как она помнила: многие детали выглядели иначе. Но ядовитые лианы, оплетающие балкон, вид из окна и зеркало во всю стенку она ни с чем бы не смогла перепутать.

Был ещё один чужеродный элемент, вызывающий немалое недоумение. В вычурном кресле у окна восседал человек, возмутительно чистокровный и совершенно точно мёртвый, потому что с такими ранами на шее люди не живут. Вёл себя мужчина поразительно активно для восставшего мертвеца: радостно и немного глупо заулыбался, завидев Раоку, и радостно подскочил ей навстречу.

— Ника?.. Ты все же пришла. Такая красавица!

Раоке почему-то стало очень не по себе, как будто ледяная рука сжала её горло так сильно, что не выдохнуть.

— Я не знаю вас; вы ошиблись, — прохрипела она, и будь оно все проклято, но в её голосе плескалось слишком много страха. Она не понимала, что такого жуткого, знакомого было в имени и голосе, но в глубинах памяти что-то ворочалось — ужасное, гноящееся, пугающее до боли.

Она не хотела понимать.

Мертвец, однако, замолкать не желал.

— Вероника? — звал он упорно, — Ты совсем не помнишь меня, да?

— Я вас не знаю, — она предпочитала думать, что этот ломающийся, звонкий голос — от злости, не иначе, — И меня зовут иначе.

Человек нахмурился.

— Значит, она все же сменила тебе имя. Хотя, о чём я вообще говорю? Глупо было рассчитывать, что твоя мать хоть раз сдержит слово. Скорее гребанные раки на горе засвистят!

У фейри задрожали руки, она отступила на несколько шагов, неотрывно глядя в лицо мертвеца, который…

Ей не хотелось даже допускать такой мысли.

— Это несмешная шутка, — сказала она вслух, — Но я знаю, что ты ненастоящий, так что все в порядке.

Он криво улыбнулся, грустно глядя на неё знакомыми — много раз виденными в зеркале — глазами.

— Ты права, я ненастоящий. Просто твоё воспоминание, оттиск в твоей голове, ментальная тень. Я оставил её, когда понял, что скоро это шоу будет продолжаться, но уже без меня. Вот на сто процентов уверен, кстати, что фейри сделали бы шедевр старичка Меркьюри своим официальным гимном — вот уж где песенка точно про них…

Раока стиснула кулаки в тщетной попытке утихомирить предательскую дрожь.

— Я не знаю тебя, — сказала она, и голос стал чуть спокойней, — И не понимаю, о чём ты говоришь. Воспоминание или след, не важно: ты все равно чужое мне существо.

— Знаю, — снова кривоватая улыбка, и помимо воли Раока отметила, что её губы изгибаются порой точно так же, как его, — Думаю, мало кто из моих соотечественников может себе представить, как на самом деле выглядит интрижка с прекрасной эльфийкой, а уж местная волшебная страна заставила бы нервно прикурить в сторонке даже придворных, заставших Тюдоров или династию Мин. Про эльфийскую Королеву я вообще молчу… Даже интересно, сколько бы прожил Толкиен после знакомства с местной Галадриэль? Ставлю на то, что это были бы три часа, притом худшие в его жизни. В любом случае, прости, что не смог защитить тебя. Знаешь, твоя мать…

— Леди Крылья Ночи, — поправила Раока, чувствуя снова мерзкую дрожь в голосе, — Не называй её… так, как назвал. И вообще! Плевать на неё, и на тебя, и на все остальное впридачу. Я не хочу этого знать!

Он вздохнул.

— Прости, — повторил он снова, — Догадываюсь, что твоя жизнь после всего была несладкой. Но Альен… леди Крылья Ночи… Она не так ужасна, просто была вынуждена подчиняться приказам Королевы.

Раока вздрогнула.

— Приказы Королевы?..

— У этой психопатки Мираны были какие-то особые планы на тебя, — сказал мертвец устало, — Ты должна была попасть в это ваше Цветение, а потом — в Игру… Меня убили, когда я попытался помешать. Все, что я успел — оставить тебе это воспоминание. Стать хорошим, умелым менталистом я так и не успел… Прости. Сделал, что мог.

Раока подумала, что, если выживет, то напьется в хлам, оттаскает снова за патлы Миозу, а после закроется в комнате и будет там истерить пару недель, наплевав на все и всех. А ещё лучше — возьмёт какую-нибудь самоубийственную миссию, чтобы сдохнуть наверняка.

Потому что в этом случае Ис и Гор будут заняты друг другом, а она…

— Да как мне с этим всем жить, мать вашу? — попыталась Раока рявкнуть, но получилось едва слышное бормотание, отвратительно беспомощное и жалкое.

Окружающий мир, между тем, начал таять. Стены Лабиринта выросли вновь, а мертвый человек, исчезая, сказал:

— Прости, Ника. Мы с мамой, какой бы она ни была и что бы между нами ни было, очень тебя…

Раока зажала уши ладонями и закричала, чтобы ничего не слышать.

***

Что делать, если гигантская уродливая статуя сожрала твою начальницу? Точного ответа на этот дурацкий вопрос Бран не знал, ибо не родился ещё укурок, прописавший бы такое в должностных инструкциях. Полулис с уверенностью смог резюмировать одно: в дерьмо такого масштаба он, пожалуй, в последний раз вляпывался разве что в тот приснопамятный день, когда была арестована его семья. И то, несмотря на все ужасы клеветнических обвинений и пыток, по крайней мере, там не было мёртвых собак и призрачных коней, уносящих всадников куда-то в туман, а ещё — жуткого вида толпы в масках, хохочущей, и кружащей, и вопящей. Бран, повидавший на своем веку предостаточно всякой жути, и то чувствовал почти осязаемую необходимость упасть в обморок, например. Удерживало от такого финта ушами только понимание абсолютной бессмысленности этой затеи; вместо этого он сделал попытку забиться за колонну ещё дальше и зажать уши руками.

Говоря об этом, музыка заслуживала отдельного упоминания. По мнению лиса, местные исполнители были несомненно талантливыми, но все же больными на всю голову ублюдками, жизненной целью которых было довести до нервного приступа и перманентного энуреза как можно больше народу. Брану же, в полной мере унаследовавшему чувствительный оборотнический слух, от этой какофонии хотелось буквально лезть на стену.

— Позволь помочь твоим ушам, — переливающийся голосок прозвучал у него за спиной, — Эти звуки, должно быть, невыносимы для тебя, о прекрасный незнакомец?

Бран дёрнулся и, обернувшись, уставился на худенькую невысокую эльфийку в простом белом платье, так непохожем на вычурные наряды остальных. Она казалась юной, совсем ребёнком, и было в её громадных синих глазах, темнеющих к зрачку, что-то знакомое и зовущее, отчего хотелось её обнять.

— Здравствуй, незнакомка, — зачем-то сказал лис.

— Здравствуй, смертный, — ответила она, — Рада встретить тебя снова.

С этими словами красавица медленно моргнула и небрежным жестом отбросила назад прядь синих густых волос. В тот же миг воздух вокруг них, на миг замерцав, стал непроницаем для окружающих звуков.

Бран мысленно присвистнул. Он сам учился на мага и прекрасно знал, как молодёжь любит красивые жесты, пафосные речи и дурацкую мишуру. К сожалению, не сразу — и не ко всем — доходит, что настоящий высокий класс не имеет ничего общего со зрелищностью и пафосом. Колдовать походя, естественно, как дыхание, легко и небрежно, без жестов и слов — вот где пряталось настоящее мастерство, и юная босоногая девица с большущими сияющими глазищами была в крайне небольшой группе существ, им владеющих. И так ли она молода? Фейри, чтоб их… Бран помнил наставление Раоки и теперь отчаянно пытался решить, стоит ли попытаться сбежать от сей девицы (вот уж был бы побег века, всем местным на смех).

— Эти думы тебе не к лицу, мой господин, — улыбнулась она, показывая очаровательные ямочки на щеках, — Не стоит пытаться сбежать от меня, на этот раз все равно не получится. Но поверь, нигде на подлунном свете тебе не будет безопаснее, чем здесь и сейчас, со мной.

Полулис уже открыл рот для язвительного ответа, но все же сподобился его проглотить, заменив галантным:

— Боюсь, вы путаете меня с кем-то. Встреть я вас хоть раз, вовек бы не забыл!

И он не лгал, хотя это была вовсе не ода неземной красе незнакомки — разных видали, как-никак, лиги дорог за спиной. Однако же было в эльфийке что-то пряное, манящее, отталкивающее, она была как война: кажется, век бы не видал, а все равно рвёшься назад. Так что да, он бы не забыл такую — да ни за что, жизнь ему ещё дорога.

— Мужчины, — сказала фейри с не то напускной, не то настоящей печалью, — Всегда так говорите, но все равно — забываете… Ты пришёл сюда с юной Раокой?

— Да, — врать полулис не видел смысла.

— Кто она для тебя? — вопрос был задан нейтральным тоном, но нечто странное, ревнивое сквозило в нём.

— Начальница, — он снова ответил правду. Его собеседница покачала головой:

— Дивно же ты сплетаешь наши дороги, Пряха… сколько разных нитей — здесь и сейчас. С другой стороны, такая уж это ночь. Пить будешь?

"Ничего не ешь и не пей…"

— Нет, спасибо. Трезвость — наше все, да-да!

Она скептически улыбнулась, но язвить не стала, вместо этого повернулась, наблюдая за устроенной соотечественниками вакханалией.

— Ты не пойдёшь к ним? — спросил Бран, — Без тебя ведь танцуют.

Не то чтобы он всерьёз надеялся отослать её, но мало ли…

— О, нет, — она звонко рассмеялась, и звук был, словно разом зазвенели серебристые колокольчики, — Это больше не мой долг. Я однажды победила в Игре и с тех пор не должна танцевать.

— В Игре?…

— Той, где сейчас юная Раока.

— Тебя тоже когда-то сожрала та статуя?! — Бран сам не мог бы объяснить, почему, но это ему жутко не нравилось — мысль о том, что синеволосой красавице причиняли боль, угнетала. Умом полукровка понимал, что стоящее перед ним существо, мягко говоря, не беспомощно — но так ли легко порой примирить ум и сердце?

— Можно и так выразиться, — фыркнула фейри, — Но да, я вошла в статую и вернулась. По крайней мере… надеюсь, что вышла оттуда именно я.

По спине полулиса пробежал холодок.

— Значит, и Раока вернётся?

— Не обязательно, но шанс есть, — отозвалась красавица лениво, — Впрочем, это уже не так важно, потому что главную из своих задач девочка таки выполнила.

— Да? И какую же? — не то чтобы полулис всерьёз рассчитывал на ответ, но мало ли.

— Она привела тебя, — сказала синеволосая фейри и нежно улыбнулась.

Ну да, фейри и их излюбленная игра во внезапную и внеземную любовь, конец которой на практике никогда не оказывается счастливым… Бран покивал в ответ в ответ с деланным пониманием:

— Позволь угадать — ты полюбила меня с первого взгляда?

— Нет, с первого — возненавидела, — насмешливо отозвалась она, — До сих пор ненавижу, если разобраться.

— Да ты знаешь толк в комплиментах… — восхитился полулис, — И чем же это я заслужил эдакое отношение?

Она повернулась к нему всем корпусом, улыбнулась так, будто обнажала что-то надёжно спрятанное. И от этой улыбки, больше похожей на гримасу боли, в душе у парня странно зашевелилось нечто, будто эхо воспоминаний, которых, разумеется, быть не могло — но они были.

— В тебе всегда всего слишком, смертный, — сказали они хором — девушка и эхо, сливаясь походя в одну фигуру, застывшую на грани снов и реальности.

— Сочту за комплимент, моя принцесса! — откликнулся Бран, вторя неясным воспоминаниям.

В её глазах при этих словах отразилось столько, что не сосчитать: боль, шок, волнение, ярость и жгучая, почти болезненная надежда. Все это было столь сильным и неистовым, что по спине полулиса пробежал вполне ощутимый холодок чистейшего ужаса: что бы тут ни происходило, за кого бы она его ни принимала, девушка была безумна, а значит, непредсказуема и опасна.

Видимо, она поняла, что показала слишком много — снова отвернулась, уставилась на буйство сородичей, вновь позволив ему любоваться худенькой спиной и водопадом поистине роскошных волос.

— Хватит о сложном, смертный — в самую тёмную ночь-то! — сказала она с преувеличенной веселостью, — Скажи лучше, как тебя зовут?

Полулис хотел съязвить что-то навроде: "Мы ведь знакомы, сама говорила. Так зачем спрашиваешь?" — но почему-то не решился.

— Бран, — ответил он просто. Её плечи болезненно напряглись.

— Это в честь короля Бранана?

— Да, матушка увлекалась древнейшей историей, и мне перепало… имечко, — сердце защемило.

Благодаря Гэрри, принцу Ликарии, ныне благополучно взошедшему на престол, Бран в своё время не просто присутствовал на казни матери, но и мог наблюдать происходящее, так сказать, из королевской ложи, то бишь — во всех подробностях. Это зрелище отпечаталось в истерзанном бессонницей сознании, как клеймо (к тому моменту палачи не позволяли ему спать уже пятые сутки) и принялось с завидной регулярностью являться в кошмарах.

Почему он вообще заговорил о матери с безумной эльфийкой? Может, что-то в воздухе?..

— Почему тебе больно? — вдруг спросила безумица, повернувшись, — Ты пахнешь болью, и твоё сердце стучит так прерывисто… О чём ты думаешь, смертный? Что бы это ни было, просто скажи — я уничтожу любого, кто огорчил тебя.

Полулису окончательно захотелось оказаться подальше от этого существа.

— Ты путаешь меня с кем-то, — сказал он устало, — Пойми это, наконец!

Она лишь покачала головой в ответ.

— Это особая ночь, Бранан, когда правда и ложь почти неотличимы, мёртвые пляшут с живыми, а ласковая тьма, окутывая этот мир, позволяет погрузиться в себя, отгораживает весь остальной мир, оставляя лишь сотни отражений. Это время, когда замыкается круг года, когда смерть с жизнью встречаются и прорастают друг в друга… Я расскажу тебе одну из легенд о том, в честь кого мать назвала тебя. Историю о любви меж королем Брананом Чужеземцем и Мираной Цвет Аконита, юной принцессой фей.

Раока шла по хрустящему нечто, некогда предположительно бывшему костями, и старалась не допускать упаднических мыслей. До поры до времени сила воли, сдобренная последствиями интенсивных тренировок Цветения, справлялась, но — надолго ли её хватит? Как скоро ей станет наплевать вообще на все, включая даже Гора? Как скоро она окончательно потеряет себя?

В Лабиринте время работало как-то иначе, и все больше прошлая жизнь казалась сном, а эти стены — единственной возможной реальностью, которая всегда была и вовек пребудет. Воспоминания растворялись где-то за спиной, и за самые главные приходилось цепляться, как за сокровища, потому что — кто мы без своих воспоминаний?

Она ласкала пальцами свое киото, то и дело касалась спрятанного оружия и ядовитой заколки в волосах — подарки Иса, которые он называл "секретарской униформой". Ему нравилось заказывать у мастеров, работающих на семью и Службу Безопасности, что-то для Раоки, и преподносить это в своей собственной неповторимой манере. "Будь добра носить то, что мне нравится, коль уж торчишь у меня в прихожей!" — его голос прозвучал в голове, воскрешая воспоминания того дня: и ветер, шевелящий шторы, и птиц, купающихся в воздушных потоках прямо напротив окон княжеской резиденции, и смеющегося Гора, вольготно развалившегося на свет кресле, и Иса с ехидно блестящими глазами… Она цеплялась за эти воспоминания, как утопающий, ибо была готова расстаться с чем угодно, даже с жизнью, но только не с памятью о редкостных моментах душевного тепла, перепавших на её долю.

— Это довольно глупо с твоей стороны, тебе так не кажется? — лже-Ис снова обьявился рядом, как ни в чём ни бывало, идя нога в ногу, — Уж ты-то получше других должна понимать, что я — никакое не чудовище. Для большинства моих гостей Игра — не просто братская могила, а реальный способ освободиться, шанс пойти дальше.

— Дальше?

— В другую жизнь, — сказал её спутник негромко, — Те, кто доходит до этого уровня Лабиринта, не становятся источником питания для меня. Они просто засыпают, чтобы проснуться… другими.

— Кем именно?

— А вот здесь как повезёт, — усмехнулся он, — Но боли, что терзали их на протяжении всего времени, отходят в прошлое. Ты пережила уже нечто подобное… Помнишь?

И чёрная пустота над Лабиринтом расцвела вдруг мерцанием магического фейерверка, воскресив в памяти другой день и другое воспоминание.

— Ты очень устала, — сказал лже-Ис спокойно, — И это нормально с учётом пройденного тобой пути. И это то, что ты хотела в тот момент — начать заново. Почему бы тебе не принять этот шанс?

Раока молча смотрела, как в свете салюта сотканные из мёртвой плоти стены обращаются зарослями кустарника, а кости под ногами — лесным настилом.

— Больше нет причин пугать меня мертвецами? — уточнила она с усмешкой.

— На этом уровне Лабиринта? Уже нет, все трусливые личности уже покинули Игру. Вас у меня теперь всего пятеро, зато такие… интересные, что было бы невежливо не уделить вам побольше внимания. Как ни крути, вы стоите того.

— И сейчас вы решили, что попытаться уговорить меня совершить самоубийство — хорошая идея? Мы ведь оба понимаем, что слова "превратиться во что-то другое" — это изящный эвфемизм. Как-то мне не улыбается превратиться в корм для червей или удобрение.

— Не стоит мыслить столь примитивно, ты и сама знаешь, что речь идёт совсем о другом. Не буду врать, у тебя есть шанс победить. Но что потом? Тебе ведь придётся снова вернуться в собственную шкуру и снова быть собой. И помнить.

Раока промолчала, но в глубине души шевельнулось понимание — да, было много того, что ей хотелось бы забыть.

— Как думаешь, сколько стен этого Лабиринта можно было бы построить из тех, кого ты убила своими руками — по приказу разных правителей? — сказал он, вторя её мыслям, — Сколько лжи, грязи, насилия оставила ты за спиной? И есть ли возможность прекратить это? Ты сменила страну на страну, одну секретную службу на другую, но игра продолжается, и ты уже не сможешь отказаться от неё. От себя. А я всего лишь предлагаю тебе свободу, Раока Крылья Ночи.

Фейри ничего не ответила, любуясь салютом. Зрелище воскрешало воспоминания о боли, готовности умереть и драконьих глазах, взирающих на неё из темноты угасающего сознания. В голове, сталкиваясь и путаясь, роились обрывки мыслей.

В какой-то момент слабеет даже страх, отказывает даже инстинкт самосохранения; жизнь, своя или чужая, окончательно перестает иметь значение, смерть превращается в обыденность, смолкают все голоса, кроме того, что отдает приказы. И тогда уже наплевать, насколько опасно очередное задание, каков сопутствующий ущерб, потому что единственное твое желание в перерывах между развесёлыми кровавыми приключениями — пусть это кончится, как-нибудь, но только быстрее. Не каждый поймёт, как щедро и заманчиво твоё предложение; думаю, многие соглашались.

..Да, Раока могла бы сказать подобное, но каков смысл? Он и сам все прекрасно знал, а она очень, очень устала. Настолько, что ноги подогнулись, и она рухнула на пахнущую дымом и прелой листвой землю, глядя, как всполохи непрекращающегося фейерверка подсвечивают низкие тучи. Искры, падающие вниз, не растворялись, как положено порядочной магии иллюзий, а начинали кружить вокруг на манер стаек летающих светлячков.

— Моя девочка, — пальцы Иса ласково огладили лицо, — Ты так устала, милая. Никто никогда не видел, как тебе страшно и больно, не понимал, что именно разрывает, сжигает тебя изнутри. Ты была одна… но я здесь, с тобой. Я обниму тебя, и боль навсегда пройдёт.

Раока сглотнула невесть когда хлынувшие из глаз слезы, глядя на кружащие в воздухе огоньки. Это было дивно красивое зрелище, от которого воспоминания о жизни почему-то отдалялись, растворяясь без остатка. Хотелось навсегда остаться в этом моменте и ни о чём не волноваться…

— Я так люблю тебя, — прошептала Раока, — Так рада, что у него твоё лицо. Знаешь, я снова хочу сидеть вместе с тобой и Гором, слушать шутки и делать вид, что обижаюсь на твои придирки. Я хочу вернуть и вернуться, победить в игре, но все больше мне кажется, что это невозможно, что одна игра сменит другую, и дальше не будет ни шанса это прекратить. Ис, Гор, вы подарили мне жизнь, я так хочу вас спасти, но мне так страшно, так больно помнить… Я так устала…

Да, просто нагло пользовалась тем, что здесь, в темнейших глубинах неведомого и неназываемого, никто реальный не услышит её. Воспитанница Цветения — одна из лучших в потоке! — она не умела говорить таких слов, хотя ей хотелось, так часто хотелось быть просто слабой, хотя бы иногда. Так почему бы не сказать об этом сейчас, когда душевной боли стало так много, что она даже не чувствуется?

Существо, что склонилось над ней, что-то сказало, нежно стирая её слезы кончиками пальцев, от прикосновений которых по телу распространялось онемение. Раока, однако, услышала другое — словно бы издалека, но ясно и отчетливо.

— Все будет хорошо, слышишь? Просто не теряй веру, продержись ещё немного — я прилечу за тобой. Не смей говорить мне такие вещи по связи, слышишь?! Я не разрешаю тебе делать глупости!

Она вздрогнула. Это ведь невозможно, правда?