Степь лежала под толстым белым одеялом. Спали под этим одеялом живые корешки одуванчиков и сочные луковицы тюльпанов, дожидались весны горькие семена полыни и «паучьи ножки» овсюга-оборотня. Дремали в норах добродушные сурки, в промёрзших озерцах недвижно цепенели лягушки. А по сверкающим снегам вышагивали мачты-великаны. Взбирались на взгорки, спускались в лощины, и если прислушаться, казалось, можно было услышать их перекличку: «Идёшь?» — «Иду-у-у…» — «Несёшь?» — «Несу-у…» Гудят провода под холодным зимним солнцем, несут людям тепло, силу и свет.
Дорогу так укатали, что, разбежавшись, можно было долго ехать на обледеневших подошвах валенок. Даше стало жарко, она даже пальто расстегнула. Домой не заметила, как добежала. Схватила веник у крыльца, обмести валенки, и вдруг услыхала: кто-то тихо смеётся за углом дома и с Лапиком разговаривает:
— Лапик, ну Лапик же… Потерпи ещё маленько, дружок…
Даша обогнула дом. На солнышке, на завалинке, важно разлёгся Лапик, а над ним склонилась незнакомая девчонка, высокая, в коричневой шубке с капюшоном. Нисколько не боясь, девчонка теребила косматую собачью шерсть, и Лапику явно это нравилось. Даша стояла раскрыв рот и постепенно догадываясь, что девчонка в капюшоне и есть двоюродная сестра Аля, которую она так ждала…
Первым заметил Дашу Лапик. Он пополз по завалинке, повизгивая, словно извиняясь, что не встретил её, как обычно, да к тому же позволил незнакомой девчонке так с собой обращаться.
Тут и Аля увидела Дашу.
— Наконец-то! — воскликнула она, шутливо присев и разведя руками. — А я тебя жду-жду. Уже все репьи у Лапика повыбирала. Только вот здесь, на шее, не могу никак, шерсть свалялась…
Заснеженные ветви приземистых северных яблонь, синее небо, яркое солнце — всё это искрилось, лучилось, ослепляло… И так же ослепительно лучисты были Алины глаза, не то серые, не то и вправду голубые.
— Ты что молчишь? Ты знаешь, кто я?
— Знаю… Аля… А вы когда приехали?
— Утром…
— А на чём?
— На палочке верхом! — рассмеялась Аля и обняла Дашу. — Сначала мы ехали на поезде, ясно? Потом автобусом до райцентра. А к вам на попутной машине.
Вот так… Ждали-ждали телеграмму, встречать на станцию собирались, а они взяли и приехали — просто так…
— Будь добра, — сказала Аля, — принеси ножницы, надо же Лапика окончательно в порядок привести. Только маме моей не говори ничего, она не любит, когда я с собаками вожусь.
Но тётя Фая всё равно догадалась.
— Алю-то видела? — спросила тётя Фая, целуя Дашу.
— Там… Во дворе…
— Небось уже с собакой возится?
— Не-е-е, — покраснела Даша. — Мама, дай ножницы.
— Зачем?
— Лапику репьи выстричь.
— Ну конечно, Алина затея! — всплеснула руками тётя Фая.
К обеду подъехали и папа с дядей Сеней.
— Полный порядок, — дядя Сеня разматывал длинный шарф с красными и чёрными разводами. — С завтрашнего дня приступаю к работе.
Дядя Сеня говорил и тут же изображал в лицах, как обрадовался ему директор совхоза, как долго жал руку, а потом усадил в мягкое кресло и пригласил к себе в кабинет парторга и комсорга: «Вот, товарищи, новый директор Дома культуры, прошу любить и жаловать».
Рассказывая, дядя Сеня то и дело встряхивал длинными, на прямой пробор, седоватыми волосами, худая шея торчала из ворота свитера; ворот был неподвижен, а шея вертелась, не задевая его, как на шарнирах. Дядя Сеня тут же взялся помогать маме, приговаривая:
— Сейчас мы бутылочки откупорим. Вот так… Селёдочку очистим, лучок нарежем, колечками, вот так…
— Беспокойная душа, — говорила, позёвывая, тётя Фая. — В поезде так сладко дремлется, а он: «Не спите, смотрите на природу». А на что смотреть? «Вон ворона полетела… Вон лошадка бежит…» Совсем затормошил. А с квартирой-то как, Сенечка?
— Идеально! Вот сдадут новый дом со всеми удобствами… Селёдочку постным маслицем польём…
— Да когда сдадут-то?
— Ну… к весне обещают.
— Надо, чтоб точно… А то ведь как бывает — манят «козочка, козочка», а приманят — волк тебя ешь…
— Директор «Тополиного» слов на ветер не бросает, — возразил молчавший до сих пор Павел Ефимович. — Он, прежде чем вас пригласить, дотошно у меня выспросил: что за человек, откуда, можно ли положиться. Откровенно говоря, с культурой у нас тут слабовато. Приезжал тут один, вроде и не забулдыга, в шляпе… Авансов набрал на костюмы для самодеятельности — и поминай как звали. Потом через милицию разыскивали…
— Нашли? — спросила тётя Фая.
— Нашли. Да толку что? Денежки тю-тю, сейчас где-то срок отбывает. А я как-то в Доме культуры электрическое хозяйство проверял, так обратил внимание… Чего только уже не накупили: рояль, духовые инструменты, балалайки, гитары, и всё без дела пылится. Кино гонят — вот и вся недолга. — Папа разговорился на удивление. Похоже, дядя Сеня ему понравился.
— Ну, Сеня такое колесо раскрутит, — заверила тётя Фая. — Вот увидите. Значит, пока не будет квартиры, мы у вас поживём. Не возражаете?
— Фаечка! — мама даже задохнулась. — Родненькие вы наши… Уж так мы вам рады-радёшеньки…
Николка ёрзал на коленях то у мамы, то у тёти Фаи, всё тащил с тарелок, бросал Прошке под стол, наконец, стукнул вилкой по дяди Сениной рюмке и разбил её.
— Да уймёшься ты, непоседа? — крикнула мама. — Даша, займи его чем-нибудь. А ты, Алечка, сиди, сиди за столом — ты у нас гостья. Покушай хорошенько с дороги…
Даша нехотя вылезла из-за стола, села с Николкой на диван и стала лепить для него из пластилина разные фигурки, прислушиваясь к разговору взрослых.
— Воздух у вас тут, пьёшь — не напьёшься! — говорила тётя Фая. — А мы рядом с асфальтовым заводом жили, загазованно, дышать нечем. Мимо дома грузовики то и дело, ни днём ни ночью покоя нет. Давление у меня так и скачет. Вернулась я от вас и говорю Сене: «Чего мы за этот городишко держимся? Зарплата и там такая же будет, квартиру с удобствами обещают. Сейчас в деревне люди, как в городе, начинают жить…»
— Так сказать, стирание граней, — вставил дядя Сеня.
— Вот именно. К тому же Наташе ребятишек поможем поднять. Сеню, правда, ещё массовиком в санаторий звали, перед самым отъездом. По здоровью-то мне подходяще, да мы уж к вам твёрдо решили…
— Ты и здесь поправишься, Фаечка, — горячо заверила мама. — Вот погоди, Рыжуха отелится — парное молоко, свежие сливки…
— А как у вас насчёт рыбалки? — интересовался у папы дядя Сеня.
— Как же… Есть. И зимой подлёдный лов на озёрах.
Николка улучил момент, цапнул все фигурки — лошадь, корову, собаку — и смял в один комок.
— Николка, дай сюда!
— Не дам!
— Ну и лепи сам! — Даша отвернулась к окну.
Николка сразу стал теребить её за платье и протягивать пластилин:
— На, на!
— Мне не нужен пластилин от такого жадины! — оттолкнула его Даша и тут же пожалела: он завизжал так пронзительно, что все оглянулись.
— Крикса, плакса, слёзная клякса, — шёпотом сказала Даша.
Николка завопил ещё пуще.
— Ну что ты с ним, как с ровней! — прикрикнула мама. — Прямо всего издразнила…
— Николушка, не плачь, — Аля вышла из-за стола, взяла Николку за руку. — Пойдём Курлышке яблочка дадим.
— Он яблоки не ест, — возразила Даша. — И потом, он клюётся, учти.
— Да что ты говоришь! — шутливо ужаснулась Аля. — Придётся учесть, что клюётся. А яблоко, между прочим, он у меня уже с утра ел…
Вот как, оказывается, она уже и с Курлышкой освоилась, не только с Лапиком. Даша вошла в мастерскую следом за Алей и прикрыла за собой дверь. Её удивил вид журавлёнка. Что-то задорное в нём появилось. Вытянув шею, отставив назад ногу, он боком поглядывал на Алю, но когда она подошла ближе, не выдержал — отступил в угол к верстаку. Дальше отступать было некуда. Аля подошла совсем близко и протянула Курлышке ломтик яблока. Он закрутил головой, а потом вдруг отважился и выхватил ломтик из Алиных рук.
— Бедняжечка… Кто же тебе крылышко подшиб?..
Аля притронулась к Курлышкиному красному чепчику.
Он дёрнулся, втянул голову в плечи.
— Я бить не буду… Я только поглажу… Вот так… Вот так…
Аля поглаживала журавлиную шею, перебирала пёрышки…
— А горошек зелёный ты ешь? Даша, принеси, прямо на тарелке…
Горошек пришёлся журавлю по вкусу, а когда собрались уходить из мастерской, он вдруг вытянул шею и тревожно крикнул:
«Кур-курр!» — и в крике этом прозвучало: «Куда ты? Не уходи!»
Даше вслед он так не кричал, а ведь сколько возилась она с ним, кормила, поила…
— Это потому, — объяснил папа, — что нас он боится, мы ведь с мамой ему больно делали, когда лечили.
— А я? — возмутилась Даша. — Я ему больно не делала!
— Всё равно. Ты перед ним появилась, когда ему очень плохо было, он это запомнил. А сейчас он уже почти здоров, ему ласка приятна, вот Аля и сумела к нему подойти.
— Ата-тушеньки-та-та! Ата-тушеньки-та-та! — выплясывала Аля вприсядку с Николкой, и он захлёбывался от восторга.
— Какая добрая, весёлая девочка, — сказала мама тёте Фае, и та просияла:
— Одна она у нас, как свет в окошке…
Даша стала делать уроки. Задачка что-то не сходилась с ответом.
— Помочь? — подсела к ней Аля.
— Я сама. Анна Матвеевна сразу догадается, если кому дома помогают.
— Она у вас сердитая?
— Нет, она не сердитая, только не любит, когда обманывают. Ты, Аля, знаешь что, когда тебя в школу будут записывать, в наш класс просись.
— Как это в ваш? — удивилась Аля.
— У нас два девятых — «А» и «Б». Так ты просись в девятый «А». Его Анна Матвеевна когда-то учила, а сейчас они наши шефы. Там Клава Сивцова учится, сестра Гали, Галя со мной на одной парте сидит.
— Ну что ж, — сказала Аля, — раз такое дело — пойду в девятый «А».
Утром в третьем «А» откуда-то все уже знали, что к Баюковым приехали родственники.
— Везёт же тебе, Дашка! — восхитилась Галя. — Дядя — директор Дома культуры! Теперь тебе в кино можно бесплатно ходить…
А Сауле заметила:
— Красивая у тебя двоюродная сестра. Шея как у лебедя, тоненькая, длинная.
Галя поджала губы:
— Только причёска старушечья какая-то: волосы вверх зализаны и калачик на макушке.
Дома Даша долго разглядывала Алину причёску, потом не вытерпела:
— Ты, Аля, завтра по-другому причешись. У нас такие калачики никто не носит.
— Не носят, так будут носить, — беззаботно качнула головой Аля, играя с Курлышкой. Она высоко поднимала морковку, журавль сначала смотрел искоса, а потом вдруг подпрыгнул и выхватил морковку из Алиных рук.
И впрямь, уже на другой день несколько девочек из девятого и даже из десятого класса пришли с «калачиками» на макушке, в том числе и Клава Сивцова.
Теперь по дороге из школы Даша частенько заглядывала к дяде Сене. Многие двери в Доме культуры, наглухо запертые раньше, словно ожили. За одной вздыхала труба, за другой тренькала балалайка. Двери то и дело хлопали, по коридору пробегали девушки в костюмах разных народов, вертелись перед огромным зеркалом в вестибюле.
Даше не хотелось идти домой — так интересно было смотреть, как дядя Сеня репетирует с ними танцы: возьмётся за брюки, как балерина за юбочку, тряхнёт волосами, и «раз-два-три, и раз-два-три».
По селу были расклеены яркие афиши: «Новогодний бал-маскарад! Концерт! Танцы! Аттракционы! Конкурс на лучший костюм!» Тётя Фая не зря предсказывала: дядя Сеня действительно вовсю «раскручивал колесо».
Сама же тётя Фая крутила швейную машинку. Маму замучила примерками.
— Пока в вашем доме, хоть обошью тебя, Наташа. Молодая, а ходишь лишь бы в чём, совсем на себя рукой махнула. Что я писала, когда тебе в голову взбрело на подстанции остаться? Всё, всё я тебе предрекала. Какая ты раньше была! Цвели, цвели цветики, да поблёкли… Помнишь, как пели мы с тобой? «Уж ты сад, ты мой сад…» — тихо затянула тётя Фая, и мама подхватила:
— «Сад зелёненький…»
— «Ты зачем рано цветёшь?»
— «Осыпаешься…»
Никто и не заметил, что в дом вошёл дядя Сеня, а он стоял в коридоре и слушал.
— Идеально! — воскликнул он, когда песня кончилась. — Какой дуэт! Нет-нет, и не возражайте… В новогодней программе… — дядя Сеня встал в картинную позу и провозгласил: — Сёстры Губины! Русские народные песни!
Незадолго до Нового года выяснилось, что старшеклассникам тоже разрешили идти на бал-маскарад в Дом культуры, и тётя Фая срочно взялась шить костюм для Али. Когда Аля надела голубое платье с серебряными блёстками, а в волосы вплела жемчужную нить, Даша бросилась к шкафу, где хранились детские книжки, и раскрыла «Сказки» Андерсена. Принцесса! Настоящая принцесса!
— У меня костюм не принцессы, а феи! — засмеялась Аля.
— Нет, ты принцесса! — упорствовала Даша.
Под Новый год остались на подстанции втроём: папа, Даша и Николка. Папа дольше и придирчивей, чем обычно, проверял трансформаторы, потом поужинали, и папа стал перекликаться по рации с другими электриками: они его поздравляли с Новым годом, а он — их. Даша уложила спать Николку, вымыла посуду и вынесла остатки еды Лапику. Было ясно и морозно. Звёзды словно со всего неба собрались к подстанции: расселись, как птицы, на проводах и трансформаторах, мерцали в ажурных переплетениях мачт, а одна, очень крупная и яркая, примостилась на макушке громоотвода.
«Сидим, бывало, на крылечке, а звёзды до самой земли, — вспомнились Даше слова мамы. — И будто одни мы на целом свете…»
Даше вдруг стало жаль папу, недаром он сегодня такой хмурый, скажет слово и молчит: раньше-то он всегда встречал Новый год с мамой…
Даша вернулась в дом. Папа сидел на диване перед телевизором, и она села рядом, а на колени ей сразу же прыгнул Прошка. Гремела музыка, мелькали забавные маски, поднимались к сверкающим люстрам воздушные шары… Вот так же людно и весело сейчас там, в Доме культуры, подумала Даша. Прошка был мягкий, тяжёлый, тёплый и так сладко, так сонно мурлыкал… «Не спи, не спи, — приказывала себе Даша. — А то папе совсем скучно будет…» Но музыка вдруг стала расплываться, уходить куда-то всё дальше, пока совсем не заглохла…
— Диспетчер Баюков слушает!
Даша встряхнулась, с трудом разлепила веки. На экране телевизора беззвучно кружились пары, а на часах… На часах уже половина первого! Ну вот, проспала Новый год…
— …На подстанции всё в порядке, — докладывал кому-то папа. — Повреждений на линии нет, потребители питанием обеспечены…
Положив трубку, он обернулся к Даше:
— Разбудил тебя? С Новым годом, дочка!
Папа подкрутил рычажок, и в комнату снова хлынули звуки новогоднего вальса.
— Потанцуем?
Ах, как они кружились! Пускай, пускай веселятся там, в «Тополином», Даше с папой и здесь хорошо!
На другой день в доме только и разговору было что о маскараде.
— Ну, сестрички, нечего в землю таланты зарывать! — дядя Сеня бегал по комнате и встряхивал волосами. — Извольте готовиться к Восьмому марта.
А тётя Фая спросила:
— Алечка, что это за мушкетёр, который тебя всё время танцевать приглашал? Высокий такой и, по-моему, симпатичный…
Аля засмеялась:
— Да это мальчишка из нашего класса, Алёша Зырянов…
— Зырянов? — переспросила Даша.
— Да… А что такого?
— Ничего…
Даша хотела спросить, была ли на балу Клава Сивцова и в каком наряде, но так и не спросила.