— Во время следствия и на суде ты говорил, у кого взял пистолет? — спросил Стивен.

— Я сказал, что купил случайно у одного черного.

— Почему не заложил Вейна?

— У него должен был родиться ребенок. И тогда для меня не имело значения, откуда взялся этот пистолет.

— А теперь, значит, имеет…

— Да, я думаю, что Руперт и Артур меня подставили. Они сделали из меня убийцу.

— Зачем?

— Не знаю. Этого я не знаю…

— А ты все это время пробовал связаться с Вейном? Он тебя навещал? — испытывающе посмотрел Стивен на Кэрригана.

— Я пробовал. Просил маму его найти, но он уехал, исчез куда-то. Наверное, испугался.

— ОК, — мягко посадив брови, сказал Стивен и закрыл блокнот. — Думаю, мы еще встретимся.

9.

Анна принесла чашечку «кастрированного», без кофеина, кофе и маленький эклер. Брезгливо посмотрев на это убожество, Гарри подумал: «А не спуститься ли сегодня вниз, поиграть чуток в покер?» Уже решив было порадовать казино, он обвел взглядом сверкающую панораму Вегаса и увидел на огромном экране перед «Беладжио» — Ее, эту дуру, эту глупую его страсть. Платиновые волосы, словно уложенные ветром, сладко полуприкрытые глаза, губы, словно всегда готовые целовать, рвущаяся из платья, будто раскрывающийся бутон, белая грудь. Самая белая женщина Америки…

Боже, как он Ее любил! Господи, как он Ее ненавидел, как презирал! И наверное, никто не знал Ее, Мелинду Монтрей, лучше, чем он, Гарри Пельц. Ни оба ее мужа, ни ее любовники, ни сотни придурков, которым она отдавалась, как веселая кукла, через час забывая, что ее трахали, ни даже Мо Плоткин, к которому она ездила исповедоваться, вместо священника.

Вся семья им гордилась. И старшие братья, побывавшие в бутлегерах, и средний — менеджер в индейском казино, и сестра, кривоногая и рябая домохозяйка, и еще трое, определившиеся кто в таксисты, кто на стройку. Еще бы: Гершл стал студентом Беркли! Он — первый в семье, кто будет респектабельным господином. Гордилась мама. Вот только отец не дожил… Он умер от рака печени. Тяжело умирал, балансируя между болью и наркотиками. Гершл с мамой навестили его буквально за несколько часов до смерти. Отец словно выглянул из пропасти своим единственным глазом, молча смотрел на Этель и сына, а потом произнес на идиш: «Я истерся, как подошва». Так и сказал: «Их обзех ойсгерибн ви азойил…»

Вскоре закрылась мастерская, туда семья решила переселить своего студента. Но университет Гершл не окончил — началась война. Гершл прошел ее всю, и пули его даже не задели. Может, оттого, что мама молилась за него так много и так горячо, что не хватило у нее молитв для двух средних сыновей и одного старшего…

Вернулся он лейтенантом и уже навсегда Гарри. И он уже ни за что не хотел учиться. Две недели он лежал на кровати, уставившись в потолок, мало ел, а когда встревоженная Этель спрашивала «Что? Вус эрцех?», отвечал: «Все в порядке, мама. Дай мне только прокрутить заново все это кино». То, что он называл «кино», была его война — от призывного пункта до самолета из Дюссельдорфа — страх, мечта выспаться, гибель друзей, кровь, оторванные конечности, разбрызганные мозги… Гарри понимал, что таковы условия этой игры человеческой. А то, что ставку этой игры он до сих пор не знает, означало только, что его использовали, как фишку, как разменную монету.

Досмотрев «кино», Гарри позвонил к одному из первых заказчиков отца Джозефу Марчику: «Мистер Марчик, вам не нужен в работу только что вернувшийся молоденький лейтенант, недоучка из Беркли?». Мистер Марчик мог бы его послать куда подальше, но только не в эти дни, когда еще были «герои спасшие мир от фашизма», а главное — когда в Голливуде каждый день крутили трофейную хронику из гетто и концлагерей, где людей скашивали во рвы, где дымились печи крематориев, вокруг которых лежали горы детской обуви. Еврею, прошедшему всю войну и победившему, мистер Джозеф Марчик отказать не мог и он принял лейтенанта, как родного сына.

Тем более, что своих сыновей у 62-летнего Джо не было, была дочь от давнего брака и внучка — семнадцатилетняя воспитанница ешивы. Он редко с ними встречался: в его мире им делать было нечего, да и для него возвращение в прошлое было пыткой.

Вначале, конечно, Джо тщательно разглядел красно-рыжего, носатого, в общем, не шибко красивого лейтенанта, хмыкнул и сказал: «Ну, в актеры тебя явно не определишь. Придется тебе, парень, поработать у меня в компании. Тяжким трудом будешь добывать себе хлеб насущный».

Джозеф Марчик был владельцем самого крупного в Голливуде артистического агентства. Для лицедеев «фабрики грез» он был бог и царь, который только и мог привести тебя за ручки к продюсеру и сказать: «Вот, Джонни, я нашел как раз то, что тебе в этом фильме надо. Почему? Ну рассуди здраво: фактурный юноша, публика его уже запомнила по «Долине печали»… Помнишь эпизод с белой лошадью? Ну так это тот самый парень — вполне сгодится теперь на вторую роль. Я же понимаю, Гэмбл сожрал у тебя весь бюджет. А тут парень неизбалованный…» Только он и мог подойти с тобой к кастинг-режиссеру, показать ему твое портфолио, присовокупив: «Мы тут, в нашей студии сняли парня в чем-то подобном, глянь…»

Конечно же, не только новичкам-старлеткам устраивал Джозеф Марчик судьбу. Его агентство «Стар Девелопмент» зажигало на голливудском небе добрую четверть светил — от косо мелькающих метеоритов до звезд первой величины. В Голливуде и Нью-Йорке у агентства были актерские школы, при них — две небольшие киностудии, 8 — 10 фотостудий и еще полсотни фотостудий по всей стране на договоре. Работали в агентстве классные педагоги актерского мастерства, сценической речи, да и опытные актеры и режиссеры не гнушались подработать. Но самой многочисленной группой были агенты — те, кто непосредственно опекал клиентуру. Те, кто сначала отбирал из толпы, определял к педагогам, находил работу в массовках, потом уговаривал приятелей-помрежей попробовать в эпизодах. Затем составлял для своих протеже договоры со студиями, затем вместе со сверхновой звездой поднимался на Олимп, платя по дороге дань прессе и имиджмейкерам. А уже потом становился частью новой солнечной системы, непрерывно кружась вокруг Светила, охраняя его пространство от нежелательных вторжений, обеспечивая ему контакты со всеми другими объектами Голливудской Вселенной, достойно принимая тепло и уклоняясь от протуберанцев…

Порой светила первой величины окружены чуть ли не десятком агентов. Один-два — заняты контактами со студиями, режиссерами, сценаристами, еще парочка — той же прессой, еще — подбором репетиторов, портных, парикмахеров, и так далее — до обеспечения самых элементарных бытовых нужд.

Имена агентов публике неизвестны. Их нет в титрах фильмов, в афишах шоу. Правда, разбогатев и не растеряв при этом тщеславия, они могут стать продюсерами лент. Но это уже другая ипостась, та, которая ни Джозефа Марчика, ни — потом — Гарри Пельца не привлекала. «Мне власть и собственность нужна, а слава — чушь она одна», — цитировал по этому поводу Шекспира старина Джозеф. То, что ему было нужно, он имел. Поместье в Беверли-хиллс, несколько дорогих машин, пару арабских скакунов и еще просторную конюшню, где вороные звались брюнетками, гнедые — шатенками, а сивые — блондинками. Джо любил женщин, и в его власти было их покупать, юных — объезжать, со зрелыми — участвовать в парадах, норовистых — обуздывать. На них он тратил много сил, мечтая кончить жизнь на самой красивой женщине Америки.

И такую он нашел, когда никто еще таковой ее не видел. Большим талантом Бог ее не наделил, но во всем остальном она, конечно же, была лучшим его творением.

Когда Джо это понял, Мелинда Монтрей успела сняться в двух-трех второсортных фильмах, а для этого переспать с половиной Голливуда. Но Джо знал: попади она на первую роль — и публика будет млеть от восторга, и сценарии будут писаться под нее, и постель себе она будет выбирать сама. А как раз этого Джо позволить ей не мог. Его тактика была простой: внушить Мелинде, что она гениальна, что теперь ей нужна только звездная роль, а любая другая уже навсегда ее остановит. В принципе, он был прав, однако делал все возможное, чтобы звездной роли Мелинда не получила, а все остальные с ходу отметал.

В эту трудную игру с простаивающей актрисой и был вовлечен Гарри. Именно его, неискушенного в голливудских реалиях, Джо сделал личным агентом Мелинды, ему поручил он прорубать для своей любовницы ступеньки на вершину горы Парамаунт.

Выбор этот многих удивил: «Рыжик», как сразу окрестили парня, явно ничего не понимал в кино и шоу-бизнесе. Но он был настойчив, он бывал на всех съемочных площадках, перезнакомился с менеджментом всех кинокомпаний, продюсерами, режиссерами, сценаристами. Статус доверенного лица самого Марчика открыл ему все двери. И всюду, где бы он ни появлялся, с кем бы ни встречался, заводил речь о Мелинде Монтрей, ее потрясающих возможностях и ее звездной роли.

Было это наивно, даже глупо, выглядело как дурной анекдот. Но именно анекдоты и сплетни больше всего ценил люд «фабрики грез», а потому никто не отказывался встретиться с Рыжиком и узнать что-то новенькое о любовнице Марчика и ее аппетитах. Все быстро разочаровывались, когда выяснялось, что ни на какие деньги, ни на роскошь и драгоценности, ни даже на брак со стареющим Джо она не претендует. И проникаясь уважением к «этой честолюбивой бабешке», удивлялись: «Если ей это так надо, Джо достаточно пальчиком шевельнуть…»

Гарри вскоре и сам понял: Джо совсем не хочет, по крайней мере сейчас, чтобы Мелинда поднялась. Гарри находил сценарии, продюсеров и режиссеров, согласных пригласить ее на пробы, но Джо только гневался и заявлял: «Я плачу тебе деньги совсем не для того, чтобы ты запихивал ее во всякое дерьмо. У нее все должно быть номер 1 — сценарий, роль, продюсер, режиcсер». Такое было по силам только самому Марчику. А может, уже и нет…

Как бы там ни было с Мелиндой, Гарри, сам по себе, довольно прочно освоился в Голливуде. Все другие его клиенты успешно заключали контракты, получали роли. Гарри стал хорошо зарабатывать, у него теперь всегда была возможность подкормить шайку репортеров, назначать деловые встречи в хороших ресторанах. Только Мелинда… Далеко не все, разумеется, что он приносил ей в клюве, проверялось на вкус стариком. Но, увы, у Мелинды была еще и подружка-репетитор Саша, мечтавшая рядом с ней сколотить себе деньги и славу, и не прошедшая никакой актерской школы Мелинда целиком от нее зависела. Без нее она не могла и фразы сказать перед камерой. И Саша, десятки раз сыгравшая перед Мелиндой ее роли, прежде чем те появились на экранах, была союзником Марчика. «Если уж отдавать так много своей крови, то за хорошее вознаграждение…», — рассуждала она, отвергая все попытки Гарри вовлечь Мелинду в «жалкую ленту».

Однажды Марчик вызвал Гарри.

— У меня к тебе просьба. Ко мне на каникулы приезжает внучка. Сам ее пригласил, а теперь вижу, здесь для нее не лучшее место. В общем, без твоей помощи и мне и ей будет трудновато. Понимаешь, она воспитана в религиозной семье. Можешь себе представить, как она все это воспримет…

К приезду внучки тщательно готовились. Первым делом переселили в отель Мелинду, чем та была страшно раздосадована, отменили все вечеринки. Гарри нашел в даун-тауне Лос-Анджелеса симпатичную ортодоксальную синагогу, нашел кошерный ресторан, из которого на виллу Джозефа должны были три раза в день завозить пищу…

И поначалу все шло, как и ожидалось. Из самолета вышла милая, темноволосая, сероглазая девушка, несмотря на лето — в длинном платье с рукавами, в коричневых чулках. В глазах Джозефа стояли слезы умиления, которые быстро высохли, когда его внучка Рэйчел уже в лимузине попросила Гарри пересесть на кресло к деду, а сама села напротив.

— Я не знаю, что с этим делать! — панически шепнул он Гарри. — Ты же понимаешь, мы сейчас приедем домой, а она на двери мезузу не найдет…

Гарри быстро представил эту картину, дополнил ее зрелищем развешенных по стенам полотен «ню», гуляющих у бассейна натуральных блядей и расхохотался.

— Перестань смеяться! — злобно процедил Джозеф.

И Гарри уже совсем не мог остановиться.

— Поделитесь, что смешно? — улыбнулась Рэйчел.

— Ваш дедушка боится, что вы оскорбитесь, не найдя у него на двери мезузу, — честно сообщил Гарри, вытирая глаза платком.

— Не беспокойся, дедушка, — просто сказала Рэйчел, — я знала, куда еду.

Но она и не знала. Глаза у девушки округлились, уже когда въехали в поместье деда, и она увидела его пальмы и гигантские клумбы в экзотических цветах, когда вошла в холл трехэтажного особняка, где по мраморной стене из-под крыши стекал водопад, когда увидела картины и скульптуры, и старинную мебель в гостинных. Ясно, что в ее семье даже не представляли, сколь богат дед.

На следующее утро Гарри предложил отдохнувшей с дороги и весело улыбающейся Рэйчел показать Голливуд, студии, где снимаются фильмы. Джозеф смотрел на него, как на идиота. Но Гарри стал живописно и иронично рассказывать о том, как это делается, как вперемешку с солдатами прошедшей войны шастают куртизанки Древнего Рима, как снимаются любовные сцены и актеры повторяют поцелуй, пока сами не почувствуют, что именно целуются. «В общем, — говорил он, — это так не расскажешь. Это нужно видеть. Если, конечно, вам это можно видеть», — напирал он на слово «можно».

— Видеть, — сердито отвечала Рэйчел, — можно все.

И они поехали сначала на MGM, потом на Fox.

Сначала девушка не знала, куда девать глаза, краска заливала ей лицо, когда она слышала отборную брань операторов, возгласы типа: «Как ты ее держишь?! Ниже руку! За жопу! Ведь ты ее трахать собрался…» Но потом она, кажется, перестала обращать на это внимание. Ей стало любопытно, как и что делается. Ей, внучке самого Марчика, охотно все объясняли, ее знакомили с артистами, о которых она, безусловно, слышала, даже если не видела их фильмов. И все были поражены, какой чистенькой оказалась внучка «этого старого блядуна».

«Хорошо еще, что в пестроте съемочных площадок никто не заметил ее чулки», — думал Гарри.

Пообедали они в том самом ресторане, откуда должны были возить еду на виллу. А когда вернулись, Джо встречал их уже у ворот. Он схватил Гарри за руку и, отведя в сторону, в ужасом сказал: «Не знаю, что делать: приехал Свен Ламми со всем своим блядоходом. Он, кажется, специально это сделал!»

— Нечего особо беспокоиться, — отвечал Гарри. — Она — девочка умная. То, что ей не надо, она не видит, а то, что видит, понимает так, как ей надо.

Свен заведовал производством на МСР-студии, был фигурой покрупнее Марчика, и любил изображать из себя плейбоя и покровителя дарований. Его дом славился бесчисленными вечеринками с кинодивами всех калибров. Многие из них неделями там проживали, развлекая хозяина и его гостей, экскортируя Свена в увеселительных прогулках.

Было похоже, что и теперь Свен решил повеселиться, помогая старому приятелю Джо достойно встретить нью-йоркскую внучку. У бассейна уже разжигали барбекю, гремела музыка, предстояло «пул-пари», разумеется, топлесс, со всеми вытекающими последствиями.

«Умная-то она умная…», — подумал Гарри и, подойдя к Рэйчел, решительно сказал: «Так получилось, что сегодня здесь собралось общество, в котором вам может быть крайне неуютно. Избавиться от них невозможно. А потому было бы правильным, если бы вы согласились провести этот вечер в доме моей мамы». Потерянный Джозеф тут же дал согласие, и они уехали.

Конечно же, для старенькой богобоязненной Этель приезд любимого сына с «такой чудной, такой скромной девушкой» был великим подарком. Она буквально светилась, носилась из кухни в гостинную, стремясь упредить каждое желание гостьи. Можно только представить, о чем говорили эти две женщины, когда Гарри уехал, как рассказывала мама про их тяжелую жизнь и про то, какой замечательный, какой непохожий на других детей ее младшенький — «умница и герой войны»…

Поутру, приехав за Рэйчел, Гарри почувствовал, что он для нее уже не чужой.

Больше двух недель каникул Гарри провел с Рэйчел. Две субботы девушка зажигала свечи в его доме под мамину слезу. С дедом Рэйчел встречалась только за завтраком и вечерами, чем выбитый из колеи Джозеф, похоже, был доволен. Тем более, что обиженная Мелинда стала отбиваться от рук — ходить по вечеринкам и напиваться.

В итоге, к концу каникул молодые люди пришли к деду за благословением и вместе отбыли в Нью-Йорк.

Туда, на свадьбу через месяц прилетел целый самолет голливудских гостей — высокие менеджеры, агенты, мама и братья-разбойники из семьи Пельц.

А еще месяц спустя Джозеф Марчик умер от инфаркта. Как ему и мечталось — в постели с Мелиндой.