Семья
Никто не знает, какого происхождения была наша мама. Говорят, что как-то одна очень большая семья была проездом через Тифлис. У них родился ребенок, и они не смогли его забрать, а ставшая нам бабушкой женщина как раз мечтала взять ребенка и, как только родилась моя мать, взяла ее и выходила. Бабушка нашу маму очень, очень сильно любила, все старалась ей отдать, следила за ее здоровьем, дала гимназическое образование. Она была уже очень старенькая, когда взяла маму на воспитание, поэтому старалась выдать ее замуж пораньше, чтобы у нее был какой-то покровитель и она не осталась бы в возрасте 1314 лет одна. У нас раньше женщины выходили замуж очень рано. Маме подобрали жениха, оказался очень положительный человек – Василий Ургебадзе. Варварушка, мама моя, ему полюбилась. А она тогда даже не понимала, что такое замужество, как это – выходить замуж, потому что почти не имела контакта с другими семьями. Знала, что есть мать, а как живет семья: муж, жена, – она этого не понимала. Потом, конечно, повзрослела, в 14 лет вышла замуж, а в 15 лет у нее уже родилась Эмма – моя старшая сестра. В 17 лет родился второй ребенок – мой старший брат Михаил, а потом, в 19 лет, – Василий. При рождении его назвали Годердзи. Однако, когда маме было 20 лет, а Годердзи был еще грудным ребенком, мужа мамы – Василия Ургебадзе – убили. Это был 1931 год, голодные времена, они с бабушкой вдвоем выхаживали детей. Надо сказать, что мама была очень красивая: невысокого роста, беленькая-беленькая, синеглазая-синеглазая, таких синеглазых я вообще не встречала. Ее приглашали работать в театре, но тогда были другие нравы, и бабушка говорила моей маме: «Знаешь, Варя, нельзя в театр идти, у тебя маленькие дети. С нравственной точки зрения тебе не стоит работать в театре».
Джульета Джигитян-Вариани
Кто были родители матери отца Гавриила – Варвары – неизвестно. Это был революционный период. Ее родители сказали, что у них серь езные проблемы, и оставили Варвару в семье армян, дав большие деньги на ее содержание. Они сказали, что если смогут вернуться, то заберут ребенка, но не вернулись. Женщина из принявшей Варвару армянской семьи как раз подрабатывала, ухаживая за детьми; она в свое время нянчила княжеских детей. Когда отца отца Гавриила – Василия – убили, мать воспитывала троих детей одна, ей было очень трудно, времена были тяжелые. Потом она уже не смогла одна обеспечивать детей и вышла замуж за армянина по фамилии Джигитян.
Звиад Ониани
Мама устроилась на работу, продавала «Воды Лагидзе» на проспекте Руставели. А потом как-то ей сказали: «Ты знаешь, есть один человек, очень интеллигентный, красивый. Может быть, ты выйдешь за него замуж?» Детей-то надо поднимать, они маленькие. Их даже предлагали отдать в приют, но мама и бабушка не захотели. И вот познакомилась наша мама с моим отцом примерно в 26 лет; ему тогда было уже 59, но он был очень представительный, красивый, хороший специалист в области экономики, окончил гимназию, из обеспеченной семьи, братья его получили образование в Женеве. Мама согласилась выйти за него замуж. Он умер в 72 года; к тому времени дети уже были взрослые, а мне еще и 12 лет не испольнилось, когда папа скончался. То есть я моим братьям и Эмме сестра только по матери.
Мы все жили в мамином и бабушкином доме. Рядом с нами была церковь святой Варвары. Там проводили крестные ходы, торжественные службы, а мы играли прямо во дворе этой церкви – ограды тогда там не было. Васико то, что видел в церкви, потом хотел воспроизвести и среди своих сверстников; ну, а им это все было неинтересно. И вот Васико возьмет палку с тряпочкой и торжественно так идет, как будто с иконочкой. Это с детства в нем было. Он был на семь лет старше меня, мне тогда было года 3–4.
В школе с какого-то времени он перестал учиться. Я его потом спрашивала: «Слушай, ты же в школе не хотел учиться, шесть классов отходил, потом вообще бросил школу. Откуда ты это все знаешь?» Его было очень интересно слушать. Ни один историк не рассказывал то, что он рассказывал, ни один глубоко интеллигентный, просвещенный человек не смог бы рассказать то, что он рассказывал нам из жизни святых, из истории Грузии, России. Он все откуда-то знал.
Джульета Джигитян-Вариани
Мама
Отец Гавриил был полным воспроизведением нашей матушки. Характер у нее был особый. Если при ней кто-то говорил неправду она говорила: «Убей меня, но не говори мне неправду больше всего на свете я не люблю неправду! Ложь ненавижу! Не произноси при мне ложь!».
Мама была очень добрая. Во время войны отец снабжал нас едой, а у нее в Кахетии появились друзья. Мама брала старые вещи, меняла их на фасоль, еще на что-то и привозила продукты в то кахетинское село. Ее там встречали всем миром. Наверное, королеву Елизавету бы не встретили так, как встречали маму. Потом ее стали просить становиться крестной детей в том селе: «Тетя Варя, покрести моего ребенка!», «Покрести и моего ребенка!», «И моего тоже!». В итоге она стала крестной чуть ли не у всех селян. Больных из этого села она привозила к нам в дом, хотя какие у нас были условия… наверху комната, галерея и внизу комната с открытым балконом, и нас-то много.
Хотя отец во время войны нас почти всем обеспечивал, у нас не было молока, а детям оно очень нужно было. И как-то зимой мама пошла в деревню Марткопи вместе с Васико – он был тогда молодой парнишка. Купила там корову, и они ночью по снегу пригнали эту корову в Тбилиси. Молоком от этой коровы мы питались всю войну. Около еврейского кладбища был пустырь с травой, мы гоняли туда корову, она там паслась целый день, потом приводили ее вечером домой.
Во время войны мы почти ни в чем не нуждались, но нуждались многие другие, в частности подруги мамы с их семьями. Они питались у нас, не было никакого разделения между нашей семьей и другими, никто ни для кого ничего не жалел. Годы были, казалось бы, безбожные, а тем не менее люди с такой добротой и любовью относились друг к другу… Это было что-то необыкновенное!
Как-то мама привела в дом душевнобольного человека по имени Симон. Она возила его куда-то, видимо к врачам на лечение. Несколько дней он жил у нас, потом мама вывезла его обратно в деревню. Нам говорили: «Слушайте, ваша мама ненормальная! У нее свои дети, зачем она с этим сумасшедшим возится?» То, что она делала, было многим непонятно.
Маму отец Гавриил, конечно, хотел видеть монахиней, но она все время твердила одно и то же: «Васико, ты не покушал. Васико, ты это не сделал. Васико, Васико…» Как мать она не могла ему не делать все время замечаний. У отца Гавриила была очень большая любовь к матери, какая-то особая любовь. Он иногда говорил: «Ну оставь меня в покое. Я уже не могу по твоим подсказкам жить. Я самостоятельный человек. Я монах!». Он ее поругает, а потом приходит, просит у нее извинений: «Матушка моя, прости меня! Я не сдержался». У них все время были конфликты из-за одинаковых характеров. Оба очень упертые, и у обоих очень сильные характеры.
Иногда отец Гавриил выходил из своей кельи и шел куда-то, не знаешь куда. То в какой-то монастырь отвести душу уходил, то еще куда. Мама говорила: «Пропал Гавриил, пойдем его искать. Пойдешь со мной?» Я говорю: «Ну давай пойдем. Пойдем в Бетанию». Транспорта нет, разве что грузовики какие-то были, подбирали людей. Мы доехали до какого-то детского дома… Помню, там еще большое поле ромашек было. Нас высадили из грузовика, и мы с мамой пешком пошли через лес, через горы – в Бетанию. Пришли. Гавриил уже знает, что мама будет с ним ругаться, мол, «Куда ты пошел? Ты не предупредил! Я же нервничаю». Он, как только нас увидел, сразу говорит: «Тихо, тихо, не кричи, здесь два больных старца». Оба эти старца, и правда были больны. Иоанн и Георгий. Мы поговорили с ним, он нам показал монастырь, церковь, останки монахов, которые жили там прежде. Очень все это было торжественно, осталось в памяти.
Джульета Джигитян-Вариани
Один раз мы с моим мужем и двумя нашими подругами возвращались в Тбилиси, и отец Гавриил попросил довезти его до дома. Мы все сидим в машине, не дышим, отец Гавриил впереди сидит. Доехали до его дома: ну это было вообще… Есть в жизни какие-то моменты, которые никогда не забудешь и визуально, и эмоционально. Подъезжаем к дому, открываем дверь машины, чтобы отец Гавриил вышел, и тут из дома выбегает его мать. Для нас он был старенький человек, мы себе представить не могли, что у него была жива мать. Она выбегает в ночной рубашке и ругается: «Ты где до сих пор, я волнуюсь, ты где ходишь? Который сейчас час?! Сейчас уже девятый час, я волнуюсь!» И вдруг отец Гавриил превратился как будто в маленького мальчика: «Мама, извини, я опоздал, больше не буду». – Мы стоим, смотрим на него: у того волосы дыбом. – Мама, извини ради Бога! Я знаю, что ты волновалась, я больше не буду.
Тамуна Иоселиани
Брат
Их было два брата: Мишико и Васико, – так мы их называли. Мишико был ловкий: в воде не тонул, мог подстрелить любую птицу прямо на лету сбивал этих птичек из рогатки. А Васико – в воду его опустишь, он сразу тонул, он был не такой, как брат. У Мишико была и резко противоположная по сравнению с Васико жизнь. Натура у обоих была очень добрая, оба старались всем помогать, но в случае с Мишико эта помощь сопровождалась нарушением законов. Например, он мог остановить человека и сказать: «Вот у тебя есть часы, одежда, а другой почти голый. Давай снимай часы, одежду и отдавай этому человеку». Я была маленькая и присутствовала при таком случае, он у меня останется в памяти, наверное, на всю жизнь. В итоге Мишу поймали, и он всю свою молодость провел в Сибири, там заболел туберкулезом. Потом его как туберкулезника отпустили домой, болезнь была уже в тяжелой, неизлечимой форме, и в 37 лет он отошел ко Господу.
Джульета Джигитян-Вариани
Старший брат отца Гавриила, Мишико, стал вором в законе, большим всесоюзным авторитетом. Тетя Эмма рассказывала, что у него почти никогда не было двух сорочек. Если у него было две сорочки, он вторую кому-нибудь отдавал. Умер Миша от туберкулеза. История была такая: в лагере у него оказался сокамерником русский мужчина, у которого было четверо детей. Как-то у него появились проблемы со здоровьем, и Миша отдал свое одеяло ему. «У тебя четверо детей, ты должен отсюда выйти здоровым, чтобы их воспитать». А Миша умудрялся использовать одно оставшееся одеяло как матрас, частью которого он укрывался. Однако в этом «домике» образовывался конденсат от дыхания, от которого у Миши обострился туберкулез, а тогда эту болезнь было трудно лечить. От него Миша и умер. Отец Гавриил любил своего брата, но с ним почти не общался. Для него воровское мышление было абсолютно неприемлемо, он жил по-другому.
Звиад Ониани
Духовная семья
Отец Гавриил рассказывал, как еще ребенком ходил в монастырь Бетания, это недалеко от Тбилиси. Там жили два монаха: отец Иоанн и отец Георгий. Они сейчас причислены к лику святых. Эти монахи встретились в 1930-х годах. Во время войны у них было свое маленькое хозяйство, пчелы, и люди из ближайшей деревни ходили к ним в гости: монахи всех угощали и даже на дом давали мед. У них всегда всего было вдоволь, несмотря на тяжелые годы. Отец Гавриил их причащал последние годы их жизни.
митр. Николай
Когда старцы уже не могли много работать, почти всю работу выполнял отец Гавриил: он делал гораздо больше, чем вообще человеку возможно, и при этом по их молитвам не уставал.
иг. Мариам
Отец Гавриил стал духовным сыном отца Георгия (Мхеидзе), который незадолго до смерти принял схиму с именем Иоанн. Отец Гавриил рассказывал о нем с большой любовью и большим уважением, как сын про отца, рассказывал, что при смерти отца Георгия (тогда уже Иоанна) отец Гавриил был рядом и не оставлял его. Отец Георгий попросил его выйти на минутку, но тот не хотел, сказал, что никуда не пойдет, будет с ним. В какой-то момент отец Гавриил не сдержался: на него напал сон. А когда проснулся, отец Георгий уже умер.
иг. Феодора
Портрет отца Гавриила
Когда в 1977 году на патриарший престол взошел Илия II, в обществе пошла волна воцерковления, особенно среди молодежи. Церковная жизнь в Грузии начала возобновляться. Патриарх стал великим авторитетом для нас всех, он дал большой стимул для развития церковной жизни. Но пришедшие в Церковь люди искали, конечно, и проявления Божественной силы в священнослужителях, среди которых одним из самых известных и самых любимых, особенно для молодежи, был отец Гавриил. Процесс восстановления Церкви после длительного отступления пришелся на конец 1970-х – начало 1980-х годов. Перестройки еще не было, поэтому все это сопровождалось ощущением риска, некоторым таким диссидентством. И был максимализм, особенно у молодых, была готовность идти на распятие, на мученичество. И вот для нас отец Гавриил стал ярким примером этого. Все думали, что тоже должны жить так, как он живет, но понимали, что это нам недоступно, поэтому смотрели на него, как на идеал.
Я познакомился с отцом Гавриилом еще до того, как Патриарх благословил меня служить в монастыре Самтавро, и до того, как отец Гавриил там поселился. Это было начало 1980-х годов. Я был прихожанином кафедрального Сионского собора в Тбилиси и часто слышал, что есть такой отец Гавриил, который странствует. Про него рассказывали много разных удивительных историй, и у меня, конечно же, было желание с ним познакомиться. И вот как-то он зашел в церковь, было вечернее богослужение. Первое, что я увидел: все подходили к нему и брали благословение, что-то спрашивали, а лицо у него было сверкающее. Это первое впечатление. Удивительное у него было лицо, какое-то огненное, пламя благодати чувствовалось в нем.
Через несколько дней после этого я иду вокруг Сионского собора и вижу, что отец Гавриил там сидит. Он очень любил постелить скатерть, говорил: «Приносите вино!», собирал людей, все садились и кутили во дворе церкви или на улице. Отец Гавриил пел, кого-то благословлял, кого-то ругал, при этом вообще не уставал. Единственное, что с ним бывало, – он иногда, очень редко, вдруг отлучался. Наверное, это был какой-то Божий промысел, Бог ему приказывал, и он уходил, пропадал, может быть, дня два его никто не видел. А потом отец Гавриил появлялся опять такой же, как обычно. Несколько раз, когда он так удалялся, говорил фразу: «Пришла благодать святого такого-то (называл имя святого)», вдруг останавливался, не мог ни произнести ничего, ни продолжить свои действия, и затем уходил. В общем, я иду вокруг Сиони и вижу: сидит отец Гавриил, расстелена скатерть. Мне хочется с ним познакомиться. Отец Гавриил встает и подходит ко мне. А он часто, когда видел, что кто-то незнакомый им интересуется, подходил и начинал испытывать. И вот он начал меня испытывать, сказал: «А ну, встань сейчас на колени перед Богом!», очень императивно так сказал. Я встал на колени. «А сейчас голову положи на землю и будь так». Потом продолжил с кем-то разговаривать и смотрит, подниму я голову или дождусь разрешения. Потом вернулся ко мне, ему понравилось, что я не поднял голову, и говорит: «Иди к нам». Принял меня, усадил, – так я с ним и познакомился. Он тогда принял меня уже среди верующих, которых он признавал верующими.
Некоторым священнослужителям и прихожанам посчастливилось пожить несколько лет вместе с отцом Гавриилом. По благословению Святейшего где-то в конце 80-х годов мне было поручено служить в женском монастыре Самтавро святой Нино в городе Мцхета. И вот отец Гавриил вдруг решил тоже там поселиться. Взял благословение у Святейшего, ему разрешили, и с конца 1980-х годов и до своей кончины в 1995 году отец Гавриил жил в Самтавро. Иногда выходил, но в основном находился на территории монастыря. Часть прихожан Сионского собора, где я раньше служил, стали ходить в Самтавро, и отец Гавриил нас воспитывал. Все эти годы, все эти удивительные годы мы жили в очень строгом режиме. Он ночью мог всех нас поднять, начинал кричать: «Что вы спите, что вы делаете, как это можно! Грузия в грехе, в безверии!» Мне кажется, что отец Гавриил таким образом по Божьему промыслу участвовал в становлении молодого поколения священнослужителей, и монахинь, и монахов, и мирян.
Отец Гавриил был удивительный проповедник. Его проповедь, кроме того что была очень интересна, была еще и необыкновенна. Уже с малых лет его поведение, его слова, его действия были какие-то необычные. Он был свободный человек, всегда выражал свои чувства очень естественно и старался, чтобы эти чувства были угодны Богу. Иногда он впадал в гнев, но этот гнев был не греховен, так как он гневался на грех; он и в себе, и в других этот грех старался уничтожить. Отец Гавриил очень любил грешных людей, людей, которые находятся в слабостях, в серьезных слабостях, у которых были падения в грехах. Таких людей он жалел, очень жалел, поддерживал их в борьбе с грехами и нам говорил, что таких людей надо жалеть, надо любить. Агрессивно греховных людей, которые приносили зло другим, он не терпел. А за грех, из-за которого люди сами страдали, он не осуждал, а, наоборот, очень таким людям сочувствовал. Сочувствие у него было всегда. Он сочувствовал больным, несчастным людям, плакал, когда видел таких. Мы как-то были вместе с ним в доме для престарелых, там были и молодые инвалиды. Он их обнимал, целовал и плакал. Отец Гавриил научил и нас любить несчастных людей, он удивительно заботился о каждом несчастном человеке. Наверное, ему были какие-то видения: кому тяжелей, кому надо помочь. Иногда он помогал даже таким людям, про которых с виду и не скажешь, что у них проблемы может быть, даже богатые, из богатых семей. Он знал их внутреннее состояние и мог приласкать таких людей. Самое большое, что осталось нам всем кроме его проповедей, кроме оставленного им опыта духовной жизни, опыта отречения от самого себя, опыта терпения, любви к ближнему, – он оставил память о том, как он мог сострадать. Допустим, тебе тяжело, ты придешь к отцу Гавриилу, он ничего не скажет, он уже все чувствует, и от тебя что-то отходит, ты освобождаешься.
Несмотря на то что отец Гавриил никуда не уезжал из Грузии, он как будто везде бывал. Для него весь мир был внутри него. Он часто говорил с людьми на очень мирском языке, без возвышенных слов, иногда цитировал Евангелие, а иногда даже на жаргоне говорил, но, конечно, темами разговоров всегда были любовь, христианство.
Удивительная была у него жизнь: он радовался, улыбался, приносил людям радость и дарил ее всем своим существом, иногда даже танцевал, пел. Если он гневался, обличал, то только потому, что хотел показать людям, что так, как они поступают, нельзя поступать, проявлял нетерпение к человеческому равнодушию, безответственности. Иногда нас, верующих или священнослужителей, любил поругать, наставить. Все время что-то говорил, рассказывал, шутил, спрашивал, ходил с людьми: со знакомыми, с незнакомыми, – иногда испытывал людей: как кто поступит. Это все он делал, конечно, с любовью и нам на пользу. Обычно все были как-то напряжены, когда появлялся отец Гавриил, побаивались его, но вместе с тем очень его любили. Он приносил с собой какое-то оживление. Все мы, когда он появлялся, хотели смотреть на него: он все время сверкал, как сверкает и переливается светом звезда.
У отца Гавриила был дар артистизма, удивительный дар. Когда он что-то рассказывал, все изображал, изображал людей, про которых говорил. В той истории про портрет Ленина он показывал, как он подкрался, как поджег, как потом его поймали и как его мучили.
Иногда он говорил: «Веди меня туда-то» – и весь день ходил с тобой, и ты боялся спросить, куда и зачем. Один раз он завел меня в кафе. Там сидели две женщины не очень строгого характера жизни. Отец Гавриил попросил у них сигарету (а он не курил, конечно). Взял сигарету, сделал затяжку и подмигнул этим женщинам, а они не знали, как поступить, чувствовали, что он это несерьезно. И так он умел с людьми как-то пошутить и одновременно старался обличать их в их слабостях.
Как-то когда мы были в Светицховели, там также присутствовала какая-то делегация, человек двадцать, иностранцы, люди серьезные, может быть, высокого положения в обществе, одеты официально. И один из них стоит в храме и держит руки за спиной. И вот отец Гавриил подходит: «Не стыдно тебе?», на грузинском языке говорит: «Такой серьезный человек, в церкви стоишь и руки так держишь!» Этот человек слышит, что ему делают замечания, а тут подбежали переводчики, успокаивают отца Гавриила. Он не унимается: «Какое он имеет право здесь стоять!» Потом тому человеку все объяснили, конечно. То есть для отца Гавриила в общении и выражении своих мыслей не было никаких преград.
Он был, как и Господь Иисус Христос, человеком, которому не было где голову приклонить: все время путешествовал, странствовал по Грузии. И что интересно – везде, где он появлялся среди людей, он укреплял веру, возобновлял ее, потому что в народе в то время вера была уже притухшая, инертная, переходила в маловерие. А после его проповедей очень многие люди стали священнослужителями. Мы все чувствовали от него большую духовную поддержку, укрепление в вере.
И я вспоминаю слова Антония Великого, которого спросили: «Сейчас несколько тысяч монахов ведут ангельскую жизнь. Так будет до Второго пришествия?» Антоний Великий заплакал и сказал, что, к сожалению, будет не так и в последнее время монахи будут жить в таких же условиях, в каких живут миряне, но среди них будут такие, которые будут выше нас, потому что гораздо сложнее жить среди искушений и не искушаться, чем вести такую подвижническую жизнь, какую мы ведем. Подвижническая жизнь, хоть и очень тяжелая, но она богата на примеры. У нас все приспособлено для монашества, а в последнее время не будет никаких условий, нужно будет просто не искушаться. А отец Гавриил не то, что не искушался он распинался каждодневно, ежесекундно, он все свои силы всецело приносил на служение Господу. И удивительно, что его никогда не оставляли силы, Господь его восполнял. Это было чудо.
Один раз поздно ночью – это был январь – иду к себе келью. Прохожу мимо его кельи, которая находилась в одной из башен Самтавро. Слышу, отец Гавриил говорит: «Зайди ко мне». Я захожу, он что-то спросил меня, я ответил. Потом он остановился и ничего не говорит. Тут я почувствовал, что очень холодно. Он спрашивает: «Тебе холодно?» Я говорю: «Да, немножко холодно». – «Иди в свою келью, чтобы не простыть». И я тогда понял, что зиму он не топил. Всегда он был в таком удивительном подвижничестве. От эмоционального перенапряжения отец Гавриил иногда физически очень сильно болел, по нескольку дней его выхаживали. После очередного такого очень сложного периода он упал, и у него ртом пошла кровь. Мы вынесли очень много его крови, думали, что он умрет: он был без сил и все время харкал кровью. Мы его пособоровали, а на второй день он уже выходит, кричит, веселится.
Конечно, это Бог даровал нам такого действительно святого человека для укрепления нашей веры и веры в то, что в последнее время благодать Духа Святого может действовать во всей силе. Как Серафим Саровский говорил, что это только мы не можем, не решаемся рисковать, а благодать Святого Духа может действовать также, как действовала в старые времена. Мы робки, не имеем ревности.
митр. Даниил
Первая моя встреча с отцом Гавриилом произошла в 1990-х годах, когда мы с моими друзьями студентами и выпускниками начали сплачиваться вокруг Церкви и Патриарха. Тогда очень много молодежи начало ходить в храмы, и прежде всего в Сионский патриарший собор. Первое впечатление было очень сильное и как бы двоякое, – как правило, об этом говорят все, кто впервые увидел. Я увидел маленького, согбенного старца, монаха. То, что он не просто священник, а какой-то особый, странный монах, я догадался, хотя многого еще не понимал. У меня сразу появилось особое чувство уважения и страха по отношению к отцу Гавриилу.
Когда он приходил в Сионский собор, это был, я бы сказал, маленький духовный спектакль, – другими словами его действия не назовешь. Это было не то, что приходит такой согбенный, пожилой, смиренный, тихий старец, который благословляет, говорит «сын мой», «чадо мое», на ухо дает поучение, что-то шепчет, потом тихо входит в алтарь и там начинает служить. Нет, это было совершенно другое явление: с шумом, с кликами, с распахнутыми руками, воздетыми к небу, с громогласным криком: «Люди, покайтесь!!!», в это время он мог еще и что-то петь.
Я лично был свидетелем одного характерного случая. Начался благовест, Патриарх должен был войти в Сионский собор. Вот он появился, идет, и тут отец Гавриил понимает руки и громогласно, на весь собор говорит: «Идет Патриарх!» И он это не просто так сказал, не праздно или чопорно, а очень серьезно, с каким-то страхом, без тени юродства. Он как бы говорил: «Приготовьтесь, идет первоиерарх!» Это было сказано с такой духовной нагрузкой, что мы почувствовали смирение и трепет перед Патриархом, почувствовали, что́ он есть для грузинского народа и для нас лично. Вот это отец Гавриил и дал нам почувствовать. И в ту же секунду он мог начать что-то петь, говорить или шутить.
Отец Гавриил особенно подчеркивал любовь к ближним. И слово «ближний» на грузинском он так произносил, с таким чувством, что было удивительно, как он мог так любить простых и грешных людей. Отец Гавриил не любил гордых людей, у которых не было покаяния. Когда он видел, что на человека уже нет надежды, то не делал никаких замечаний. Он искал те души, которые тянутся к Богу, идут к Богу и сомневаются в вере, – он укреплял такие души. Явных богохульников, хотя такие встречались ему очень редко, он, конечно, обличал, но с любовью и ждал от них покаяния.
Одной из его любимых фраз было: «Королева Шантеклера». Называя этой фразой человека, он как-то так с любовью смирял его.
митр. Серафим
Я всегда каким-то внутренним чутьем чувствовала, что Гавриил – необычный. Никаких разногласий на этой почве у меня с ним не было, я его просто воспринимала таким, какой он есть. Я его не понимала, но видела, что он чист по натуре, а значит, это у него не плохое, он не сумасшедший. Ну, а потом я уже вышла замуж, стала взрослее. Знаете, Сам Господь ведь стучится все время в наши сердца; вот долго-долго Он стучался и в мое сердце, и я стала ходить в церковь и стала больше понимать.
Он рано стал монахом, служил в Сионском кафедральном соборе. Когда он служил, я уже была студенткой и тогда, конечно, не ходила в церковь. Своим голосом он очень привлекал людей. Храм трясся от его голоса, – такое у него было служение. И все верующие бабушки туда к нему ходили и говорили моей маме: «Варвара, ты не понимаешь, какой у тебя сын». А мама говорила: «Какой сын?.. Жениться не хочет, какой сын», – переживала за него.
Как-то я поехала к нему в город Цхакая (сейчас это Сенаки). Я была молодая и решила: думаю, сяду в поезд и поеду к нему, как раз к воскресной службе буду. Взяла с собой хлеб, подсолнечное масло, пирожков картофельных напекла. А там в горах два монастыря. С трудом поднялась с этой поклажей в один из них, а мне говорят: «Видишь там напротив другой монастырь? Твой брат там». Пришлось спуститься, подняться, и как раз к службе успела. В этом монастыре хранится палец св. Иоанна Крестителя. Гавриил там читал псалмы, был псаломщиком. Когда я смотрела на него во время службы, тогда в первый раз мне пришла мысль, что этот человек святой, так как он весь светился. Это было примерно в 1987 году. Когда я спустилась, меня спрашивали: «Ну, как твой брат Васико?» Я говорю: «Я уже стала сомневаться, говорить ли, что он просто монах, потому что, по-моему, он святой, так он светился».
Гавриил очень любил Давидгареджийский монастырь, причем ходил туда в ночь. Транспорт ночью не ходил, он пешком шел до горы, где монастырь, поднимался и сидел до утра рядом с храмом, ждал, пока откроют, молился, потом после службы причащался. У него было очень сильное покаяние, мог всю ночь плакать. Видимо, какая-то страсть над ним в свое время господствовала, и он как-то взял свечу и обжег себе руку. Рука потом загноилась, он ничем ее не смазывал, долго она у него гноилась, потом залечил. Большая у него была борьба с какой-то страстью. Это он тогда уже был монахом.
Отец Гавриил любил, когда Господу не просто молишься, не просто произносишь Его имя, а ты должен быть на коленях, бить головой об пол, – другого обращения он не принимал. Когда кто-то просто так говорил о Господе, всуе, он говорил: «Становись на колени! Как ты произносишь это Имя! Как ты можешь Божье Имя произносить просто так?!» А те не понимали, как это: «Ну сказал, ну я же молюсь…» Он глубоко чувствовал Господа и потому очень сильно со всех требовал.
У отца Гавриила висело изображение Николая II с семьей, как икона, – это еще в советские времена. Я тогда боялась, говорила: «Гавриил, у тебя висит царь Николай! Что с нами сделают?..». А он отвечал: «Слушай, так он же святой». Это в 1950-е годы, когда никто не говорил, что царь Николай и вся его семья – святые.
Джульета Джигитян-Вариани
В первый раз я увидела отца Гавриила в Сионском соборе. Он зашел и начал кричать, что мы ходим в оперу и только и умеем, что махать веером, – так мы никогда не попадем в Царство Небесное. Я запомнила ту встречу в первую очередь потому, что глаза у него не соответствовали поведению: отец Гавриил кричал, но глаза его светились любовью, очень живые и необыкновенные глаза.
Я в свое время не считала отца Гавриила святым и никогда не хотела, чтобы он мне что-то предсказывал, но я его очень любила, потому что он сам всех любил. И главное, что он всех любил как-то одинаково. То есть приходила, например, какая-то совершенно сумасшедшая женщина, с которой никто не хотел даже разговаривать и видеть ее, все от нее прятались, а он мог сидеть с ней часами. Например, была такая Карина, ее уже нет в живых. Он с ней пел, вместе с ней радовался… И эти люди, которые никому не нужны, были очень счастливы с ним, потому что с ним они и правда чувствовали себя людьми.
Вел себя отец Гавриил неординарно. Иногда он казался – или правда был – пьяным и совершенно невыносимым: кричал, заставлял окружающих что-то делать, не давал покоя. А иногда он был очень спокойным, и я, по правде сказать, эти моменты очень любила: он сидел и читал нам жития святых или учил, например, как надо протирать подсвечники.
С матушками у него были очень своеобразные отношения, но они его любили; правда, иногда ворчали, но все равно любили. Матушка Кетеван (Копалиани), игуменья монастыря Самтавро, мне рассказала, что когда, она была студенткой и ученицей теперешней матушки Елены, они как-то встретили на улице отца Гавриила. Матушка Елена (тогда еще мирянка) подвела всех студентов к нему, кто-то с ним разговаривал, кому-то он что-то сказал, а матушке Кетеван ничего не говорил, но, когда она его увидела, она просто стала верующей, что-то случилось с ее сердцем: оно растаяло и уже не было каменным.
После того как отец Гавриил поселился в курятнике, спустя время матушки сделали ему келью, но она зимой не грелась, никто не додумался, что ему нужна печка. У нас у всех были печки или обогреватели, а у него ничего не было. Зимой он жил в сильном холоде и никому ничего не говорил, а мы как-то и не думали о том, что он тоже человек, что у него есть такие же повседневные нужды, как у всех людей, что за ним нужно ухаживать.
Отец Гавриил помогал мне молиться. Я ему часто говорила, что мне трудно молиться со вниманием, а он учил, что во время молитвы надо часто креститься, – это поможет. Один раз, когда я читала молитвы по молитвослову и витала в облаках, он взял книгу и хотел отобрать ее у меня. А я думала, что должна удержать молитвослов. Мы начали его как бы перетягивать, и он сказал: «Перестань беспокоить Господа!», потому что я не молилась, а только читала, произносила текст, больше ничего. Он это всегда чувствовал.
Помню необыкновенную зиму, это было Рождество, владыка Даниил был тогда еще отцом Давидом, но его почему-то в тот праздник в монастыре Самтавро не было, и мы были не особенно радостные. На клиросе пела одна матушка – матушка Рахиль, тоже необыкновенным была человеком, – и отец Гавриил. Они пели с такой детской радостью, что она передалась всем нам, мы сразу почувствовали, что Господь очень близко. Похожее у нас было во время одной Пасхи. Это была первая Пасха в монастыре, отец Давид все организовывал, кто какую икону будет держать, все были в организационных заботах. И вдруг в церковь влетел отец Гавриил и сказал: «Христос воскрес!». И все засветилось этой радостью, все уже знали, что делать, никакая организация уже не была нужна, все получилось как-то само собой, и празднично, и радостно, как будто вдруг что-то зажглось. Он приносил эту радость и оживлял все своим существованием, потому что был всегда с Господом.
иг. Мариам
С отцом Гавриилом всегда было радостно. Эта радость, она всегда была какая-то неземная. Один раз после окончания Пасхальной службы в Самтавро мы вышли из храма и накрыли стол у матушек. Мы сидели на большом балконе, отец Гавриил сидел с нами. Владыка Даниил был, прихожане, я в то время, кажется, был уже священником. И отец Гавриил сидит рядом с нами, улыбается, смеется, что-то говорит. И вот я чувствую – больше такого ощущения у меня никогда не было, – чувствую, как вместе с его словами легкие, грудная клетка наполняются радостью, и я думаю: до какой степени это может продолжаться?.. А отец Гавриил не оста на вливается, что-то говори т, шутит, вспоминает. И последнее, что он сделал, после чего я себе сказал, что все, я больше просто не могу, настолько сильно и живо было ощущение благодати, которая тебя наполняет и наполняет, – кажется, что ты можешь разорваться. Последнее, что он сделал, – это была очень простая вещь, но это была та последняя капелька, которая как бы наполнила, как говорится в чинопоследовании литургии, исполнила меня: отец Гавриил попросил принести обычный подсвечник и свечу, установил свечу в подсвечник, зажег и сказал: «Давайте сейчас пустим эту свечу вокруг стола, будем передавать ее из рук в руки». И он передал ее владыке, владыка еще кому-то, и так далее. Свеча обошла весь стол, вроде бы ничего такого в этом нет, но тогда, на тот момент это была какая-то абсолютная полнота. Я тогда попросил Бога: «Больше, пожалуйста, не посылай такую благодать, потому что я больше вместить не могу».
У меня было ощущение его святости. Один раз я прямо подошел к нему и сказал: «Я знаю, кто вы. Я знаю, что я сейчас должен бросить все и жить рядом с вами, но я не могу по немощи. Простите меня». Он улыбнулся, простил. Я рассуждал так: вот настоящий святой на земле; что я готов сделать в ответ на этот факт? Надо просто бросить все и за ним последовать. Но у меня тогда не было таких сил, решимости, веры. Отец Гавриил часто спрашивал: «Ты веришь в меня?» – всех спрашивал, в том числе и меня. Я тогда не понимал, что значит верить. Даже как-то у него спросил: «Что значит верить? Мы верим в Бога. А как можно верить в вас?» Сейчас я уже понимаю, что́ он спрашивал. Он спрашивал, верим ли мы в его святость, в то, что он стяжал благодать. И вне зависимости от того, верили мы в это или не верили, отец Гавриил был человеком, с которым всегда хотелось быть рядом; его присутствие – это было присутствие Бога. И я всегда сожалел о следующем: оказывается, если ты знаешь, что Бог здесь присутствует, ты все равно не можешь полностью все время посвятить Ему, всегда быть с Ним. Во времена, когда Господь был на земле, ходил по земле, даже те, кто верил и знал, что Он Бог, – и те не всегда были рядом с Ним. Это меня удивляет, я не могу ответить на вопрос: как поступать в таком случае?
Со временем для меня ничего не изменилось: я как сейчас верю в святость отца Гавриила, так верил и тогда, но при этом не мог всегда быть с ним. С одной стороны, я об этом сожалею, но с другой стороны как бы какой-то голос мне говорил, чтобы я все запоминал: что он делал, как он это делал. Я не знаю, зачем я это запоминал, не знаю, пригодятся мне воспоминания о его поведении или нет, но когда бывают какие-то безысходные ситуации, когда уже не знаешь, как поступить, когда «мир сей» давит, например нет денег содержать монастыри, епархию, – в таких ситуациях я вспоминаю, что всегда существует путь отца Гавриила. Ведь ему не надо было абсолютно ничего: ни денег, он практически не ел, не пил, и при этом он был настоящим миссионером, проповедовал Христа среди многих, многих людей и добился своего. И если когда-нибудь в жизни не останется никакой другой возможности священнодействовать, этот путь существует всегда. Он нам показал именно это.
Отец Гавриил был мостом. Через него мы видели, каков на самом деле живой святой. Повезло тем людям, которые знали живого святого Николая или еще какого-то живого человека, которого потом канонизировали, но не часты случаи, когда святого канонизировали тогда, когда еще живы были его знакомые. Это нам подарил отец Гавриил.
митр. Николай
Отец Гавриил был воплощением свободы, – конечно, помимо всех остальных христианских добродетелей. Свободы – не в современном понимании этого слова, как вседозволенности и распущенности, а именно христианской свободы. Он не был зависим от мнения людей, его не интересовало положение в обществе, он всегда руководствовался голосом своей совести. Мог обличить любого, включая самых высокопоставленных политиков и иерархов, не говоря уже о монахах, об игуменье, – и это не было дерзостью со стороны отца Гавриила: люди чувствовали, что у него есть на это право, и прислушивались к нему. Многих это раздражало, но он ничего не боялся и никогда не человекоугодничал. Люди, которые не признавали за старца и были с ним холодны, абсолютно его не раздражали, – это его не тяготило. У отца Гавриила не было любимчиков, он любил всех.
Быть рядом с ним порой было очень нелегко. Он служил самым простым, самым грешным людям, утешал, наставлял их и от нас, монашествующих, требовал того же. Были моменты, когда он был дедушкой, сладким каким-то. С ним было всегда очень интересно, очень тянуло к нему, все время хотелось быть рядом с ним. В эти мгновения терялось чувство времени: порой было сложно понять, часы или минуты длилась наша беседа. Я думаю, что это качество очень святых людей. Все время хочешь с ними быть, их слушать, приятно даже просто смотреть на них.
Когда отец Гавриил первый раз пришел жить в монастырь Самтавро, он выбрал себе маленький деревянный курятник, хотя была поздняя осень. «Здесь будет жить монах Гавриил, и никто не посмеет войти сюда», – объявил он всем. Я и Мариам (Микеладзе) все-таки осмелились прибрать его жилище, потому что оно было все в помете. Во время уборки он неожиданно зашел, мы испугались, так как думали, что нашим поведением его разгневали, но оказалось наоборот, он нас благословил.
У отца Гавриила голос был очень громкий и какой-то резкий голос. Как-то, когда мы были уже послушницами в Самтаврийском монастыре, я вдруг услышала его голос, и побежала на звук голоса. Когда увидела отца Гавриила, меня прямо дрожь проняла, колени тряслись. Было такое чувство, как будто это ангел, а не человек. И это впечатление, это чувство благоговейного страха у меня всегда присутствовало рядом с ним, несмотря на то что мы четыре года практически каждый день общались. Рационально, логикой понять отца Гавриила было нельзя, я и сейчас очень многого не понимаю, но его можно было чувствовать сердцем.
Ну и без яркого чувства юмора отец Гавриил не отец Гавриил.
иг. Феодора
Впервые я увидел отца Гавриила в 1988 году во время Великого поста, когда в монастыре Самтавро, где он подвизался последние годы жизни, проходило таинство елеосвящения. Я тогда был мирянином и в первый раз принимал участие в этом таинстве. Вдруг я увидел, что какой-то монах вошел в храм и выборочно начал обращаться к разным людям – в основном это была молодая паства, первая волна конца советского периода, которая пришла в церковь. Он обращался то к одному, то к другому, говорил им: «На колени!», и они опускались на колени. Это для меня было немножко странно, я не был тогда еще силен в вере, был новичком в Церкви и подумал, что это, наверное, какой-то странный человек: в советский период много случайных людей попадало в церковь, и, наверное, он один из таких чудаков. И еще подумал: «Лишь бы он не подошел ко мне и не сказал становиться на колени».
После того как я понял, что он по-настоящему святой человек, стал к нему ходить. К сожалению, делал это не так часто, как мог бы… Для меня это было трудно, потому что это не были такие простые встречи с духовными лицами, как мы привыкли. Это было очень трудно, и я очень переживал эти встречи, они всегда производили такое впечатление, словно через меня проходил электрический ток, и иногда бывало, что, выходя от него, я многого уже не помнил.
Отец Гавриил любил всех и обо всех молился, но подчеркивал, что, кто борется с Грузией, кто притесняет Грузию, тот борется с Пресвятой Богородицей, – не надо этого делать. Чудеса вокруг него происходили ежеминутно, было впечатление, что нет ничего такого, чего он не сможет сделать.
прот. Зураб Цховребадзе
Суть отца Гавриила мне трудно объяснить словами. Скажу так: когда человек бывал у него в гостях, рядом ли сидел или где-то поодаль, отец Гавриил мог действовать, как бы вынося из него все плохое и внося благо. Он мог изменить судьбу человека. У него была какая-то такая монашеская мощь. Когда ты был у отца Гавриила, особенно у него к келье, у тебя было восприятие, как у ребенка, ты не все мог воспринимать до конца. Думал, но не мог все анализировать. А когда выходил от него, все прояснялось.
Проповедовал отец Гавриил не хрестоматийно, слушать его – это был праздник. Приходили люди с тяжелыми проблемами, а уходили – улетали как на крыльях. Он был на ангельском уровне, для него не было преград, он все мог, потому что он полностью существовал в Боге. Я многих встречал, кто уверился в святости отца Гавриила, но каждый видел высоту его святости в своей мере. В полной мере никто не может это увидеть. Я уверен, что и на десять процентов не могу передать его святость. У лягушки есть такая особенность: она видит только серые краски. И вот когда насекомое перед ее глазами делает скачок, язык лягушки его ловит. В этот момент лягушка видит только это насекомое. Если она увидит еще хотя бы одну травинку, ее мозг не сможет переварить этот напор информации. Так и наш мозг – до какого-то уровня может переваривать информацию, а с какого-то уровня уже не может.
Существует много видов письменности: арабы пишут справа налево, мы пишем слева направо, китайцы пишут сверху вниз, но кто-нибудь слышал про то, чтобы писали снизу вверх? Сейчас расскажу, к чему я веду. Отец Гавриил во дворе своего дома абсолютно сам, в одиночку построил церковь. Три раза ее разрушали и три раза он опять строил. И он в ней написал: «Хвала Всевышнему Господу», но не как обычный человек написал бы слова – сверху вниз, и слово «Господь» оказалось бы внизу, – он написал эту фразу наоборот, так чтобы Господь оказался наверху, – это был его взгляд на все.
У отца Гавриила были такие манеры, что актеры союзного масштаба, народные артисты советского союза приходили на него посмотреть. Если бы ты его увидел, ты бы подумал: «С кем я нахожусь?..» Например, он с тобой разговаривает. Взял, допустим, книгу, отвернулся, повернулся – и облик у него уже другой. Он мог его менять каждую секунду, иногда даже шокировал.
Никогда не было такого, чтобы он кому-то сказал «сын мой». Его формой обращения было: «брат», «сестра», а дистанцированный вариант – «ближний». Например: «Брат мой, Кирилл, это так, так, так». А если ты не понимаешь, переспрашиваешь, то он уже обращался: «Ближний мой» – немного дистанцировался. И никогда не бывало такого, что: «Я тебя благословляю, чтобы ты сделал так, так и так». Он всегда обращался с просьбой, и просьба эта была такая, что ты не смог бы отказать. Как, например, когда маленький ребенок только начал разговаривать и что-нибудь просит – ты не сможешь отказать.
Однажды я отца Гавриила спросил: «Каков ваш крест?» Он по-юродивому по-своему сказал: «Грузия и половина России». Но сейчас слава о нем идет уже по всему миру. Иконы отца Гавриила мироточат.
Он во всем был победителем. Как в Псалтыри у Давида: «Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель живота моего, от кого устрашуся?»
Звиад Ониани
По понедельникам мы ходили в Тбилиси в Сионский кафедральный собор на молебен, который служил Патриарх. Шел 1991 год, неспокойное время. Транспорт не ходил на улице было опасно. Мы возвращались из Тбилиси обратно в монастырь во Мцхету, и вдруг кто-то выскочил на дорогу: это были вооруженные люди, нам приказали остановить машину. Отец Гавриил, который был с нами, очень разозлился: как эти люди посмели нас остановить?! Он сказал, что, мол, сейчас я выйду и покажу им, как нас останавливать. Я испугалась, боялась, что будет только хуже из-за того, что отец Гавриил выйдет, вдруг будут стрелять. А он вышел из машины, что-то им сказал, те сразу успокоились и с миром нас отпустили.
Как он молился? Я с книгой его не видела, но он постоянно молился, все время молился или помогал людям. У него были четки, по которым он молился в келье. Всегда говорил словами из Евангелия, – других книг у него я не помню.
Как он спал? Один раз я зашла к нему в келью; стояла поздняя осень или зима, уже было очень холодно. Отец Гавриил лежал в тахте: откидная крышка кровати была открыта, он лежал внутри и говорил, что ему очень холодно. Может быть, ему правда было холодно, но скорее он спал так, чтобы почувствовать себя в гробу. Не знаю, насколько это помогало от холода.
Отец Гавриил часто говорил: «Я голоден!», «Не накормили меня! Срочно мне лобио сварите!». Но, когда ему готовили, он потом этим угощал гостей, говорил: «О, ко мне гости идут! Приготовьте еду для гостей!» Я ни разу не видела, чтобы он сам ел. Еду ему приносила, но за едой я его никогда не видела. Вино немного пил, это видела.
Еще он учил послушанию и очень не любил формализм, раздражался, когда матушки вечером приходили к нему и хоть и по старой монашеской традиции, но по сути формально говорили: «Прости, отче». Он спрашивал: «За что тебя простить? Что ты мне сделала?»
По имени никогда меня не называл, звал «Кутаисо». А потом, много лет спустя, я как-то пришла к нему, ему было уже очень плохо, он лежал, щеки были красными от жара. Я спросила: «Ты не узнал меня?», потому что он всегдавстречал меня с большой теплотой и любовью, а сейчас просто благословил и ничего не сказал. И он ответил: «Кутаисо», мол, как это не узнал. Больше ничего не сказал.
У него была очень большая любовь к людям.
мон. Евдокия
Старец Гавриил среди святых особенно любил святителя Нектария Пентапольского (Эгинского), фотография которого находилась у него среди икон в башне св. Мириана. На этой фотографии было изображено нетленное тело святого в гробу. Как-то раз, еще в студенческие годы, я спросил отца Гавриила о том, кто изображен на этой фотографии и почему она находится среди икон. Он с некоторой печалью рассказал мне о жизни святого Нектария и в заключение добавил: «У нас с ним была похожая жизнь, и по смерти мы тоже будем похожи». Этим он, с одной стороны, хотел сказать о гонениях в течение жизни, а с другой – о нетлении после смерти. «Он окончил свою многострадальную жизнь в женском монастыре – и со мной так же будет».
Многие отмечают сочетающиеся в характере отца Гавриила мягкость и строгость. Он был необыкновенно мягок даже с большими грешниками, в которых видел покаяние, и в то же время неприступно строг с нераскаявшимися гордецами, чем многих из них склонил к покаянию. Он плакал с плачущими и радовался с радующимися.
Все, кто знал отца Гавриила, могут подтвердить, что это был необыкновенно простой, смиренный, любящий и в то же время грозный и прямой в обличении гордых и нераскаявшихся грешников человек. Когда он гневался или обличал тебя, чувствовалось, что его устами говорит Сам Господь, – такой Божественной властью и силой обладали его слова. Но, если он замечал, что ты раскаиваешься, он обнимал тебя, прижимал к своей груди и вселял в твое сердце надежду на спасении.
Ближе к смерти отец Гавриил из-за сильной слабости уже не мог вставать с постели. Из монастыря Светицховели пришел иеромонах для совершения над ним таинства соборования. В это время во дворе монастыря Самтавро кинорежиссер Чохонелидзе снимал фильм о великом подвижнике Антимозе Иверийском. Увидев прикованного к постели умирающего монаха Гавриила, он с болью сказал: «Эх, какой монах умирает». Узнав, что таинство соборования помогло отцу Гавриилу подняться, режиссер очень удивился и попросил его: «Может быть, вы разрешите снять крестный ход с вами?» Во время крестного хода впереди шел старец Гавриил, кропя святой водой, а за ним с пением и иконами шла игуменья и матушки. После этого кинорежиссер попросил отца Гавриила принять участие в фильме, в котором была сцена перенесения преподобным Гавриилом Иверской иконы Божьей Матери в Иверский монастырь на Святой Горе Афон. Тот ответил: «А как же! Но со мной вместе должны быть семь настоящих монахов!» – и он перечислил настоятелей монастырей. Через некоторое время батюшка начал юродствовать. Он красиво воздел руки вверх и спросил режиссера с улыбкой: «А как же мне пройти по воде? Авось буду пьяным, да и упаду?»
Режиссер начал объяснять ему: «Не бойтесь, отец Гавриил, мы внизу постелем доски, которых не будет видно, и вы сможете пройти». Отец Гавриил встал, прошелся из стороны в сторону, нахмурил брови и произнес: «Какой же я тогда Гавриил, если мне понадобятся доски и я сам не смогу пройти по воде?»
прот. Арчил Миндиашвили
Юродство
Преподобный Серафим Саровский говорил, что много юродивых на свете, но из десяти юродивых девять в прелести, а один – от Бога. Отличительная черта юродивых святых от Бога – они ведут свою паству именно к Богу, а не лично к себе. Если люди, которые имеют дерзновение проповедовать или привлекать к себе людей словом Божьим, не от Бога, если их дар не от Бога, они приводят людей лично к себе. Лжепастыри становятся как бы богами, непререкаемыми авторитетами, они не ведут людей к Церкви. Заслуга отца Гавриила именно в том, что он привел огромное количество людей именно к Церкви. Не помню, чтобы он говорил что-то, что отделяло бы людей от Церкви или от священноначалия.
Отец Гавриил был юродивым от Бога. Как и для всех юродивых, для него была характерна такая черта: когда его спрашивали о чем-то, например про то, как спастись, или про Церковь, про Второе пришествие, – он начинал совершенно с другой стороны. Мог начать говорить об опере или о футболе, и вдруг в конце своих слов он высказывал именно ту мысль, давал именно тот совет, который был тебе нужен. Я не помню, чтобы он когда-либо отвечал прямо. Говорил что-то, говорил, пел, и вдруг в то время, когда мы уже уходили и думали, что он не ответит на вопрос, он говорил что-то важное. Причем мы догадывались, что́ он имел в виду, уже спустя несколько минут или несколько часов после встречи. Внешне в те минуты, когда он юродствовал, это был настоящий сумасшедший. Чтобы увидеть в нем святого, для этого нужно было, конечно, смирение и духовный взгляд.
Вино отец Гавриил называл «профессором», и я сам был свидетелем того, что он специально создавал о себе впечатление, что он пьяница, блудник. Про него говорили, что у него незаконнорожденные дети. Те люди, у которых не было духовного взгляда, верили этому, а отец Гавриил, в свою очередь, всячески поддерживал это впечатление о себе. Как-то он дал мне в руки две бутылки белого вина, строго так глазами показал: мол, держи. Потом говорит: «Дай мне профессора». Я дал ему это вино, он выпил чуть меньше стакана, но с таким звуком, как будто он как ребенок, пьет что-то вкусненькое, показывал, как он любит пить. И в это время к нему подошел один молодой человек и спросил его: «Это вы отец Гавриил?» Тут показная веселость отца Гавриила исчезла, он очень внимательно и строго посмотрел на этого парня. Молодой человек сказал: «Отец Гавриил, я очень грешный. Меня простит Бог?», на что отец Гавриил уже совершенно серьезно ответил: «Я все знаю. Господь – это Любовь, Он любит ближнего и тебе все простит. Иди к священнику, поисповедайся, причащайся и больше не повторяй». Молодой человек сделал земной поклон и поблагодарил его. Мы поняли, что отец Гавриил уже знал наперед все его грехи и его прошлое. Спустя секунду вся серьезность исчезла, и отец Гавриил опять начал что-то громко говорить, петь. И что интересно, этому молодому человеку он не сказал: «Я тебя прощаю, ты свободен!» Он направил его к священнику, который, может быть, был в тысячу раз грешнее отца Гавриила. В этом вся соль: каким бы святым ни был человек, какие бы высокие духовные победы ни одерживал, он все равно проповедует и учит тому, чтобы люди шли именно в лоно Церкви, причащались, исповедывались у простых священников. Для отца Гавриила это был закон; его любовь к священноначалию, к священникам была однозначна, я не помню в их адрес ни одного худого слова.
митр. Серафим
У отца Гавриила было полное монашеское нестяжание. Он ничего не имел, кроме одного одеяния и икон. Никакой собственности, никаких денег он при себе никогда не держал. Были моменты, когда он вел себя адекватно, не юродствовал, был очень серьезным, а иногда даже печальным. Иногда отец Гавриил попрошайничал и несколько раз брал нас с собой. А мы все время хотели быть на него чем-то похожи, даже иногда надевали какие-то лохмотья, как у него. И вот один раз он взял нас с собой, начал попрошайничать у одной церкви, а деньги кладет мне прямо в руки. Вдруг я вижу людей, которые меня знают, – они с ужасом на лицах смотрят на меня, но мне как-то все равно было… Рядом с отцом Гавриилом чувствовалась свобода, от него веяло этой свободой, никаких преград для него не существовало.
иг. Феодора
Один мой духовный брат – сейчас он иеромонах – много рассказывал мне об отце Гаврииле: какой святости он человек, как он молится, и мы втроем еще с одним человеком, который тоже сейчас священник, поехали во Мцхету в монастырь Самтавро. Подошли к башне, где жил отец Гавриил, и у входа произнесли молитву святых отцов, – потом мы так всегда делали. Если он отвечал нам: «Аминь», мы входили, а если нет, конечно, мы не имели права входить. Тогда мы вошли, в келье тесно, было очень много икон и очень неуютно – помещение никогда не топили, а вместо окна было отверстие, которое не закрывалось. Летом там было душно и жарко, а зимой холодно. Через некоторое время я обратил внимание, что отец Гавриил ведет себя странно, юродствует. Он не всегда был таким: иногда юродствовал, а иногда вел себя как обыкновенный человек. Тогда он начал юродствовать, и потом наш друг рассказывал, что в тот момент стал переживать из-за того, что нас к нему привел. Он говорил об отце Гаврииле как о святом человеке, а тут он так странно себя ведет. Отец Гавриил пел арии и отрывки из опер и немножко пританцовывал: не ногами, а телом. Когда я брал благословение, он сказал о нас троих: «Это наши пришли». Я тогда подумал, что он говорит в смысле, что верующие пришли, но потом догадался, что он говорил о том, что мы все станем священниками. После этого он уже лично мне сказал: «Мне сейчас Христос сказал, что Он на тебя обижен из-за двух грехов», и он назвал эти два греха. Перед отцом Гавриилом все было как под рентгеном, он все видел: и прошлое, и настоящее, и будущее.
Из-за юродства даже духовные лица далеко не все его понимали. Он старался скрывать свои дарования от людей, и особенно от иерархов и от Патриарха. Мы в то время были обыкновенными молодыми людьми, мирянами, и перед нами он не так скрывал свою силу, а от тех, у кого была над ним церковная власть, он это очень скрывал. Наверное, считал, что не должен получить при жизни ту славу, что его ждет после смерти.
прот. Зураб Цховребадзе
Есть книги, где написано, что отец Гавриил был ради Христа юродивый, как будто в этом была вся его натура. Он был не только юродивым, это только одна сторона его подвига. Отец Гавриил своим таким юродивым тоном как-то сказал: «Я букет!» Еще он говорил: «А ну-ка, узнай, сумасшедший я или мудрый?» И сам потом добавлял: «В этом и есть Божья тайна, – не узнаете. Никто не узнает».
Когда я бывал у отца Гавриила, не он был на первом плане, он был как открытое окно, через которое ты мог увидеть самого Спасителя. Он не себя показывал. Если бы ты хотел увидеть его, он бы так унизился, что ты подумал бы: «У кого это я вообще сижу? Что это за последний человек?» Он всегда показывал тебе Спасителя, Его восхвалял. Абсолютно все его существование было Его восхвалением. Мы, те, кто часто к нему ходил, знали: если отец Гавриил вдруг допускает какую-то странную выходку, порой даже не вполне приличную для воспитанного человека, а тем более для священнослужителя, значит, кто-то среди слушавших его людей подумал о нем что-то хорошее, что-то вроде: «О, какой он святой!» Он не терпел, чтобы у него сидели и думали, что они у святого. Он всегда должен был быть ниже тебя, а ты должен был быть как король или королева.
Звиад Ониани
Отец Гавриил всегда хотел себя показать с другой, плохой стороны. Я стала понимать его постепенно, когда начала больше читать, больше ходить в храм. Это Господь очень помалу открывает. Монахини, они тоже, как и мы, постепенно стали осознавать, кто он и почему все это делает. Гавриил сам себя смирял. Когда мы получили квартиру в Тбилиси, он пришел, накрыли стол. Он был в монашеском одеянии, освятил мою квартиру, а тут рядом был магазин. Гавриил спустился в этот магазин, купил бутылку пива и стал на виду прямо в магазине это пиво пить. Я говорю: «Васико, что ты делаешь? Васико, ты меня позоришь, люди что скажут». Видимо, нужно было, чтобы он зашел в этот магазин и кому-то что-то сказал. Он чувствовал, где что происходит.
Джульета Джигитян-Вариани
После того как Патриарх Ефрем умер, на трон возвели Илию II. И вот когда наш новый Патриарх становился в храме на своем месте на кафедре – а кругом народ, идет служба, – приходил отец Гавриил и говорил ему: «Ты предатель!» Прямо кричал при людях. И народ хотел его задушить, но Патриарх права не давал: «Не трогайте!», а отец Гавриил продолжал: «Ты предатель, ты коммунист, ты чекист! Какое ты право имеешь перед Богом стоять!» Патриарх же был спокоен. И до тех пор, пока не устанет или не закончится служба, Гавриил стоял и кричал: «Ты предатель, ты сволочь, ты чекист, ты антихрист!» Это много где повторялось: в Сиони было, в церкви св. Георгия (Кашвети), в Дидубе – где Патриарх служил, туда отец Гавриил ходил и кричал. А потом в один из дней на вечерней службе в Сиони Патриарх сидит на своей кафедре. Приходит Гавриил, а у него была грязная телогрейка, и вот он натягивает ее на себя, ложится на пол и по-пластунски ползет до Патриарха. Патриарх говорит: «Поднимите его», а он никому не дается. До Патриарха дополз, ноги ему целовал и потом так же уполз назад. Юродивый был. А когда он меня видел, он не юродствовал. Не знаю, почему так. Я смеялся: «Отец Гавриил, почему, когда я прихожу, ты не юродствуешь?». – «Так нужно», – говорил. При мне не юродствовал, ждал, когда я уходил.
архим. Иоаким
Один раз отец Гавриил встретил нас перед литургией. У него был такой круглый клобук, и на нем наклеена обычная бумага, на которой было написано: «Бог есть Любовь». И вот целый день он так ходил.
Одно время он сильно болел, но все равно не переставал юродствовать. Один раз попросил принести к себе в келью гроб. Он время от времени лежал в этом гробу, там спал. И один раз зовет всех и говорит: «Я хочу посмотреть, как вы будете меня хоронить». И вот живого человека в гробу три раза обносили вокруг храма, процессия была потрясающая. А он лежал там, смотрел на все. В действительности отца Гавриила похоронили не в гробу, а по старому монашескому обычаю завернули в ковер и перевязали поясом.
митр. Николай
Когда был какой-нибудь праздник, мы всем монастырем сидели вместе за трапезой, а отец Гавриил приходил и начинал умирать: завещал, что делать после его смерти, заставлял нас всех плакать, потом: «Принесите мой гроб». Кто-то приносил ему этот гроб, он ложился, а потом вдруг воскресал. Я правда не удивилась бы, если бы он действительно воскрес там, когда лежал. А потом вдруг вставал и: «Все, сейчас начнем пить» – говорил.
иг. Мариам (Микеладзе)
Вино
Про отца Гавриила говорили, что он пьет. И мне было очень интересно: действительно это так или нет. Мы были у одной нашей прихожанки; большое застолье, пели, веселились, отец Гавриил тоже там был, сидел рядом со мной. Я все время наблюдала, сколько он пьет: за все это время он выпил один стакан вина. При этом все время притворялся: «Ой, я такой пьяный», поет, чудит, но вот я свидетельница, что много он не пил. Когда пил из чаши: «Засохло в горле, налей, батюшка, налей, засохло в горле! Вы вообще пить не умеете!» а сам просто пригублял.
Тамуна Иоселиани
Гавриил иногда был как будто выпивший, юродствовал. Один раз я принесла ему Евангелие, открываю и говорю: «Вот посмотри, здесь написано, что пьяницы Царствия Небесного не наследуют». Вы знаете, он таким взглядом на меня посмотрел… Я тут же закрыла Евангелие, а ведь везла его ему специально, за двадцать километров, чтобы показать это место, как будто он этого не знал. Мне было так стыдно за себя, до сих пор стыдно.
Джульета Джигитян-Вариани
Как-то один человек уговорил своего запойного, совсем нецерковного друга приехать к отцу Гавриилу. Ему объяснили, что он увидит святого человека и после этого он перестанет пить. Потом этот человек рассказывал: мы приехали, заходим во двор монастыря, а там отец Гавриил стоит совсем пьяный. Пьющий друг, у которого похмелье, поворачивается к приведшему его человеку и говорит: «Ты к кому меня привел? Разве может он меня чему-нибудь научить? Смотри, на что он похож», – и он разворачивается и идет обратно домой, злой, что его, мол, обманули. Через три дня звонит и говорит: «Слушай, кого ты мне показал? Три дня не могу и капли выпить, не могу ко рту стакан поднести!» Вот такая история.
иг. Мариам
Отец Гавриил пил вино, но немного. Для меня остается тайной, что́ было вино для него: слабость по попущению Божию, или он играл с ним. Я по сей день не знаю. Он был настолько сильным, что, может быть, Господь попустил, чтобы у него была какая-то слабость. Если бы этой слабости не было, его бы сразу все сделали святым, потому что он настолько часто делал чудесные вещи, что мы даже уже не удивлялись.
иг. Феодора (Махвиладзе)
После нашего знакомства я чаще стал подходить к отцу Гавриилу, брать благословение, и он начал давать мне задания. Один раз говорит: «Принеси мне вино». Я решил, что сейчас его мучает грех, я ему сейчас не дам вино и этим проявлю свою ему верность. Он так разозлился! Месяц, целый месяц со мной не разговаривал, не хотел меня видеть, потому что я посмел его осуждать.
митр. Даниил
Одно время у меня было послушание быть помощницей в трапезной. Когда утром я ходила в кладовку, отец Гавриил специально выходил ко мне. У нас не было благословения давать ему вина, и, когда я открывала дверь в кладовку, он проскальзывал туда и тайком у меня просил вина. Я ему немного давала. Вино он пил, но немного. Скорее создавал впечатление, что много пьет. Он пил, как сказано в псалме: «Вино веселит сердце человека».
мон. Евдокия
Не знаю, откуда в пище, которую готовил отец Гавриил, появлялись изумительные вкусы. Монахини в монастыре всегда старались что-нибудь из приготовленной им еды покушать, а он сам фактически не ел. Когда мы к нему приходили, в нашем присутствии он не ел. Не знаю никого, кто бы видел это. Для гостей он всегда накрывал стол, за столом пил только вино. Многие говорили, – и сейчас тоже говорят, – что он был пьяницей. Но умный человек мне сказал вот какую вещь: не бывает пьяницы, который стакан не выпивает до конца, пьяница всегда до конца выпивает, половину никогда не оставит. Отец Гавриил до конца не пил. Он никогда пьяным не был, ради смирения делал вид, как будто пьяный, на бороде остатки еды у него могли оставаться.
Если ты его мало знал, то подумал бы, что он ест очень много. Однажды я его спросил: «Отец Гавриил, почему вы ничего не кушаете?» А он мне: «Когда людям в моей стране так трудно, как я могу кушать».
Звиад Ониани
Он все делал с юмором, часто смеялся, часто просил вина и приглашал всех к себе. Очень поздно мы заметили, что он практически ничего не ест и даже не пьет. Стакан вина выпьет за несколько часов, а всем казалось, что он пьяный, – от него всегда пахло вином. И мы все как бы знали, что вино ему нельзя покупать. А он нас всех посылал, чтобы мы ему его приносили. Но вот сейчас мне кажется, что он создавал видимость того, что пьяный, а на самом деле был в полном порядке.
митр. Николай
Проповедь
Слова отца Гавриила имели большую силу, как обоюдоострый меч. Невозможно было оставаться к нему равнодушным: его или очень любили, или ненавидели.
иг. Феодора
Такими достойными словами обращался к народу… А иное время народ смотрел на него и смеялся, думали, что он сумасшедший, а фактически он нормальным был. Он учил народ, и народ его слушал крепко, очень крепко слушал.
Иногда отец Гавриил приносил на себе гроб и залезал в него, был юродивым перед людьми. А когда подходил к нему народ, он садился, сажал людей и внятно и подробно объяснял, рассказывал про веру: как надо с верой обращаться, как надо веру любить, как вера человеку надобна, как вера спасает человека, но с условием: вера спасает человека, если человек глубоко верует.
архим. Иоаким
Отец Гавриил всегда очень интересно рассказывал истории из Евангелия или из Библии, и рассказывал так живо, так оживлял эти картины! И главное-то, что до меня доходил смысл всего этого. Говорил какие-нибудь фразы из Псалмов или из Священного Писания, мог только одно предложение сказать, и это доходило до ума. Я до сих пор помню несколько таких предложений; когда читаю молитвы – они во мне оживают.
иг. Мариам (Микеладзе)
Отец Гавриил говорил, что вершина, совершенство – это любовь. У Иоанна Лествичника самая высокая ступень святости – это союз трех добродетелей: веры, надежды и любви, а отец Гавриил говорил, что вершина – только любовь. Св. Иоанн Лествичник это видел, но сам не бывал в таком божественном состоянии, когда у него своих собственных мыслей уже нет, он весь в Боге. Поэтому он написал, что самая высокая ступень – это союз трех добродетелей, а не единственная любовь, – так говорил отец Гавриил.
Он всегда говорил по Священному Писанию, по Евангелию и по писаниям святых отцов. Однажды к нему пришел один священник, и они начали друг с другом разговаривать на богословские темы. Священник что-то сказал по Василию Великому, а отец Гавриил ему такую вещь говорит: «Добротно пишет Василий и благодатно. Но тогда он был еще юным и не до конца знал эту тему». И потом один раз он нам сказал, что есть такие творения святых отцов, которые они писали, не до конца зная тему, поэтому не нужно думать, что у них все является абсолютно верным учением. «Все это анализируйте с мудростью».
Все его проповеди были очень живыми. Вот иногда некоторые проповедуют, слушаешь, но оно как-то в тебя не входит. А тут ты все как губка всасываешь, все заходило внутрь. Он создавал во время проповеди праздничную атмосферу, но, если кто-то переходил на неуместную тему, отец Гавриил мог строго так посмотреть и сказать: «Этого нам здесь не надо», и сразу эту тему меняли.
Он мог говорить на внешне абсолютно не связанные с сутью вопроса темы, но ты понимал все так, как тебе надо было понимать. Например, он говорил тебе про твои грехи прямо при людях, причем про такие грехи, про которые даже на исповеди стыдно сказать… Один раз он мне говорил такие вещи при людях, а там и монахини были. Думаю: «Слушай, что он делает?!» Потом я узнал: кроме меня, никто ничего не слышал. Один раз другому человеку так при всех что-то говорил; я там тоже нахожусь, грузинские слова слышу, родной язык слышу, но ничего не понимаю. В таких ситуациях его понимал только тот, с кем он говорил.
В русском языке есть такая хорошая фраза: на грани фола. Вот отец Гавриил никогда не фолил, но всегда был на грани фола. У него было это мастерство. Он мог небрежное слово сказать, но чтобы совсем неприличное и недопустимое – такого не было. У юродивости есть своя специфика, юродивые много чего делают, но никогда не фолят. Если ты фолишь, значит, это все не от Бога. Он был как заслуженный артист, только Божественного театра. Так он проповедовал.
Звиад Ониани
Церковь, которую построил отец Гавриил
Отца Гавриила я знаю с детства, он был моим хорошим другом еще до службы в армии. После окончания армии он вернулся домой. Тогда был разгар гонений на веру. Коммунистическая партия как ястреб бросалась на верующих людей, но он ей не подчинился. Он пришел из армии и в своем доме, где и отец жил, и мать жила, – в этом месте он построил маленькую часовню. А государство, чиновники чуть с ума не сошли: как в это время церковь строить… И напали на него, а он не сдавался. Ему приказали немедленно разрушить часовню, а он не разрушал, ни за что не разрушал. Его били, водили в НКВД, били его крепко, но он не сдался. Ни за что не разрушил.
А тогда было такое время, что книги, иконы, в том числе ценные, которые государству не нужны были, вывозили куда-то на свалки. И отец Гавриил ходил на свалки их искать. Он много книг нашел, хороших, важных книг. Церковную утварь находил. Все это собирал и использовал найденное при создании своей часовни. То, что он построил, было изумительно: икона на иконе. А представители государства все время, каждый день к нему приходили и пугали его: мы тебя расстреляем, мы тебя убьем. Но он не сдавался: «Зачем вы меня убьете? Я верующий человек». Он был немного юродивый такой. И долго это время длилось. Потом келья у него там была, рядом мать жила. Эту келью он обвешал иконам и написал у дверей при входе: «Женщинам сюда заходить запрещено».
архим. Иоаким
Первое, что Василий начал делать после возвращения из армии, – строить храм в своем дворе. Построил один раз – храм разрушили. Второй раз – опять разрушили. В третий раз построил – уже не разрушили. Все иконы, которые он находил, собирал в этом храме. Это был не в общем смысле храм, а какое-то такое странное здание с маленькими перегородками, несколькими входами и выходами, как лабиринт. И вся эта церковь увешана иконами разного размера.
митр. Даниил
Часто я видела его очень серьезным, в основном в Тбилиси, в церкви, им построенной, где он запирался во время поста, хотя и там ему не давали покоя, шли и шли к нему, а он никому не мог отказать и принимал всех в своей келье. Здесь он всегда был задумчивым и сосредоточенным, не шутил и не юродствовал, обсуждал с нами серьезные духовные вопросы. В этом месте он и выглядел по-другому: белая прозрачная кожа, спокойный взгляд. «Я осознал свою немощь», – часто повторял он. Эти слова звучали очень искренне – он говорил это от чистого сердца.
иг. Феодора
Как-то отец Гавриил завел нас в храм, который построил своими руками. Открыл двери, включил свет, и у нас вспыхнуло чувство, словно мы попали в сказку типа «Алисы в стране чудес». На улице было очень темно, и вдруг как будто тысяча, миллион лампочек разом включились. Там были не только лампочки, но и какая-то чешская бижутерия, елочные игрушки, – все сверкало. А главное, многие иконы были вырезаны из газет, которые он находил в мусоре. Мы все начали плакать, потому что это было абсолютно неземное место и неземное состояние. Мы стояли на коленях и плакали.
Тамуна Иоселиани
Отношение к иконам
В советские времена очень много икон оказывалось на мусорной свалке, их выбрасывали. Отец Гавриил находил эти иконы, собирал и делал для них рамки, оклады, старался их облагораживать, какие бы они ни были, с любовью относился ко всему, что было связано с именем Христа.
митр. Даниил
У него было особое благоговение к иконам. Однажды мы разбирали и переносили большую Иверскую икону Богородицы, и он с такой любовью и благоговением ее протирал, чистил! Порой он даже занимался тем, что собирал банки из-под рыбных консервов, раскраивал их и делал оклады для икон.
мон. Евдокия
Как-то отец Гавриил очень разозлился, когда мы хотели поменять в храме иконы, потому что они были не канонические, а мы хотели, чтобы все было каноническим. И началось такое вот движение, чтобы все устроить как нужно. А старые матушки, которые давно уже жили в монастыре, конечно, любили свои иконы и привыкли у них молиться. Отец Гавриил, когда узнал о наших намерениях, назвал нас баптистами и очень рассердился. Мы, к счастью, не смогли поменять эти иконы, а потом они начали мироточить.
Отец Гавриил сам делал иконы, вырезая их из газет, и всегда очень переживал, что там печатают изображения икон, которые потом могут выбросить, – это нельзя. По телевизору он как-то раз увидел фильм про Иисуса Христа и прямо начал целовать телевизор. И еще у него была картина, кажется, Марии Египетской… ужасная картина для нас, конечно, но для него это была святая икона. Он все воспринимал как-то по-своему…
иг. Мариам
Отцу Гавриилу очень не нравилось, когда в мирских газетах печатали иконы, и он очень переживал по этому поводу. «Кто знает, куда потом выбросят эти иконы; нужно запретить их печатать в мирских газетах. У каждой иконы есть свой ангел, поэтому их нужно почитать». Даже к изображению обыкновенного человека он относился с большим почтением: «Это же образ Божий!» Газеты он подбирал, сначала просматривал, не напечатана ли в ней икона, потом читал – вдруг в ней напечатано Слово Божие – и лишь после этого сжигал. Говорил: «Нельзя использовать газеты в непотребном месте». Так же он относился и ко всем книгам. Ему не нравилось, когда на обложке была изображена икона, говорил: «Это непочтительное отношение, книга пачкается», всегда отрывал такую обложку и отдельно прятал.
Отец Гавриил говорил: «Если у иконы сохранился лик, ведь можно же ее обновить, сделать ей новую рамку. Как можно зарывать в землю или сжигать икону Господа или святого? Если на обратной стороне иконы недостойное изображение или что-то другое непотребное и его невозможно стереть, то в таком случае, если даже покроешь это краской, порочность все равно останется внутри – тут расставлены сети лукавого, который хочет часть своей нечисти оставить на святыне. Лишь в этом случае икона сжигается.
Когда икона уже завершена, написана, некоторые начинают ее рассматривать и говорят, что что-то им не нравится или чего-то недостает, цвета плохо подобраны. Этого делать нельзя: вдруг на нее сошел Дух Святой. К Кому тогда они прикасаются?»
прот. Арчил Миндиашвили
На отце Гаврииле обычно висели разные иконы, причем он очень любил сам делать для них оклады. Брал, например, какую-нибудь фотографию иконы и делал для нее рамку. Он столько любви вкладывал в эти иконы, столько трудов, что у него они, кажется, были настоящие. Я тогда в первый раз задумался о том, что такое икона: это только изображение, которое можно сфотографировать, или что-то еще?
митр. Николай
Уроки смирения
Отец Гавриил не брезговал грешниками, любил их, легко прощал всякие слабости, но был строг с высокомерными людьми, очень хорошо чувствовал фальшь и был непримирим к формальности и чопорности. Например, если кто-нибудь формально говорил: «Я грешник» или «Прости», он всегда имел для таких случаев свои способы лечения: сперва восхвалял до небес, а потом ругал самыми последними словами. Иногда часами заставлял стоять на коленях, бывали случаи, когда давал благословение поцеловать человека, который тебя раздражает или которого ты не любишь.
Интересно, что люди, которых отец Гавриил обличал, вне зависимости от того, нравился он им или не нравился, все ему повиновались. Когда он говорил: «На колени!», люди всегда вставали на колени.
Отец Гавриил всегда говорил, что самое главное – это смирение, послушание. Он мог сказать, что ты святая Нино, мать Грузии, и сразу же – что ты самая плохая женщина, плохого поведения. Он мог говорить очень плохие слова, даже вульгарные и на людях. Но никогда от этого не было больно, хотя он мог очень грубо сказать, мог даже ударить.
Если отец Гавриил чувствовал, что у человека есть какая-то слабость, он или намекал, или говорил, или делал что-то такое, чтобы показать, что он все знает. Я и сама часто боялась, что он сейчас все скажет про меня, потому что знает. Я ему ничего не говорила, но у меня было такое чувство, что он все знает и сейчас все всем скажет.
Он часто нас просил куда-то поехать вместе с ним, а с таксистами у него были свои методы общения. Когда я садилась в машину, я знала, что таксиста сейчас ждут большие сюрпризы. Помню, таксисты с удивлением и ужасом на него смотрели: отец Гавриил мог ничего не заплатить, или заплатить в сто раз больше, или сказать что-то типа: «Сейчас выходи, встань на колени». Бедные таксисты не знали, что их ждет. Это я очень хорошо помню.
Однажды в день преподобного Шио Мгвимского в монастырь пришло много народу. После литургии во время трапезы отец Гавриил неожиданно обратился к одному человеку и спросил, не совершал ли тот некоего тяжкого греха. Тот, пораженный, признался, что совершал. Все почувствовали неловкость положения, но отец Гавриил с удивительным тактом сгладил эту неловкость. Когда я думала о происшедшем, то удивлялась и тому, как он увидел грех в этом человеке, и тому, как сам человек смог публично признать свой грех. Сейчас этот человек – священник.
иг. Феодора
Мы только-только пришли в монастырь Самтавро, когда отец Гавриил тоже там появился. Видимо, Господь это так устроил, потому что для нас было очень важно его присутствие, он нас направлял и показывал, что такое христианство. Мы более или менее все это знали теоретически, по книгам, думали, что хорошо знаем, и немножко свысока смотрели на матушек этого монастыря, которые были уже старенькие и так много, наверное, не читали. Отец Гавриил же всегда учил нас смирению, причем всех по-разному. Например, матушку Феодору (тогда мы были еще мирянками, хоть и жили при монастыре) и еще несколько человек он водил по городу, заставлял попрошайничать, у них были очень необычные приключения. А я этого не могла выносить, и он никогда не просил меня это делать. Ко всем у него был свой подход.
Отец Гавриил жил под нами, это уже когда он из курятника перешел в келью в башню. Он на первом этаже, а на втором была как раз наша келья. По ночам он не спал и очень часто кричал, а у одной послушницы, которая считала отца Гавриила странным и ни во что его не ставила, была бессонница, – она со мной жила. И вот она на меня нападала, мол, что это такое, он не дает мне спать. А один раз она вдруг пожалела отца Гавриила и принесла ему что-то поесть. Отец Гавриил начал плакать, и после этого у нее вся агрессия по отношению к нему прошла, она тоже начала его любить.
Когда мы еще не были монахинями, он часто нам говорил такие вещи типа: «Ты будешь игуменьей, вот так благослови, зайди в алтарь», заставлял нас делать странные вещи и иногда пугал. Один раз он мне прямо сказал: «Сейчас благослови меня» и наклонил голову. Я никак не смогла этого сделать, не хватило послушания и смирения, в общем, это было для меня невозможно, я убегала – он за мной гонялся.
иг. Мариам
Общаться с отцом Гавриилом было, конечно, очень приятно, но очень тяжело, потому что мы всегда были в напряжении, боялись ему не угодить, да и просто уставали от него, он мог измотать человека, мог ночью не пустить домой. Он сам был человеком, который много страдал, много терпел, и от нас требовал того же: чтобы мы учились отдавать, терпеть, приучал нас к этому.
Когда отец Гавриил стал жить в Самтавро, мы были уже знакомы. То, что он там поселился, стало еще более серьезной, большой нагрузкой для тех, кто там постоянно жил до этого, для меня в том числе. Я в то время еще не был пострижен в монахи, но уже собирался, поэтому практически жил в монастыре, – это было очень нелегко.
Один раз мы были в алтаре. Я тогда уже был священником, и отец Гавриил мне говорит: «Сейчас ты должен встать на колени, – в храме монахини, прихожане, идет всенощное бдение, – и должен на коленях выйти и встать перед иконостасом». А мне неудобно, я же духовный отец у многих людей, присутствующих на службе. И вот я должен был стоять перед иконостасом, пока отец Гавриил не разрешит вернуться в алтарь. Я подумал, что если буду прекословить, то он начнет кричать, ругаться, и решился так выйти, стоял на коленях полчаса.
В монашество меня постригали в Сионском соборе. После пострига матушки из Самтавро попросили Патриарха, чтобы я как новопостриженный монах по типикону провел пять первых дней монашества в алтаре. А так как у меня было много разных заданий в Патриархии, матушки боялись, что я не смогу уединиться, и позаботились обо мне, взяли на эти дни к себе в монастырь. А там отец Гавриил. Он знал, что я постригся в монахи, и говорит, что, мол, это надо отметить. Вывел меня из алтаря, и пять дней мы кутили. Так что ничего у матушек не получилось, потом они сожалели, что меня из Тбилиси вывезли. Но знаете, что удивительно? Вместе с ним не было чувства, что ты нарушаешь воздержание или послушание. Вместе с ним мы были всегда в общении с Богом. Так что, несмотря на то что эти пять дней я провел с ним, а не в алтаре, это были очень важные для меня дни, очень наполненные. Конечно, он не только мне одному посвятил эти пять дней, и, конечно, он отпускал меня на время в алтарь.
митр. Даниил
Однажды отец Николай решил строго держать пост – вообще ничего не ел. Об этом узнал отец Гавриил и попросил, чтобы тот к нему пришел. Отец Николай пришел, и отец Гавриил его спрашивает: «Зачем ты не кушаешь?». Отец Николай говорит, мол, вот так пост держу. Отец Гавриил начал его обличать, говорить ему все его грехи – абсолютно все и в жесткой форме. А когда он начинал это делать, ты по-другому все воспринимал, целостно. И вот отец Николай все это воспринял очень глубоко, голову опустил, заскорбел, погрустнел. И отец Гавриил потом протягивает ему какую-то пищу, говорит:
– Брат Николай, вот на, покушай.
– Нет, не хочу.
– Покушай, покушай.
– Не хочу.
И отец Гавриил ему говорит: «Вот это и есть пост, когда твои грехи так тебя мучают, что ты о еде даже не помнишь. Это настоящий пост. А сейчас ты давай, как монахам положено, так пост и держи. Совсем голодать не надо, а то в океан глубоко заплывешь, там акулы плавают и съедят тебя».
Звиад Ониани
Отец Гавриил все время ругался с монашками. И такой был случай. Он, видимо, совсем надоел матушкам своей руганью: этой сделает замечание, другой. И вот в один вечер они с монахинями поругались, отец Гавриил сказал: «Хорошо, я уйду» – и пошел ночевать из монастыря куда-то в другое место. И в эту ночь в монастыре постоянно что-то происходило: то коровы куда-то вышли, потерялись, еще что-то. Утром монахини встали и говорят: «Гавриил, где ты, вернись в монастырь, пожалуйста. Мы всю ночь в монастыре не спали, все время что-то случалось».
Джульета Джигитян-Вариани
Как-то раз Джаба Иоселиани – человек, у которого во время гражданской войны была своя небольшая вооруженная армия, – пришел с вооруженными людьми в храм монастыря Самтавро. Отец Гавриил приказал им всем положить оружие и встать на колени, и все, включая Джабу, опустились на колени, ни слова не сказав. Представить себе, что Джаба Иоселиани встал на колени, – это уже чудо он был вором в законе и большим политиком, был очень популярен среди молодежи, очень влиятельный, сильный, и вдруг отец Гавриил говорит ему: «На колени», – это чудо невозможно преувеличить. Тогда отец Гавриил сказал ему в лицо всю его жизнь и сказал, что будет потом.
митр. Иосиф, иг. Феодора
Однажды мы с отцом Гавриилом спали на одной кровати. Дело было после одного из церковных празднеств в Светицховели. Я был тогда иеродьяконом и встретил в храме отца Гавриила. Он меня благословил, и мы с ним стали искать место для ночлега. Во дворе Светицховели стоял священнический дом, который тогда являлся и архиерейским домом, – старое здание во дворе. В нем не было места, всюду было закрыто, а настоятель уже отдыхал. Ходим, ходим и где-то в старом коридоре нашли деревянную кушетку. И вот он, я, и там была еще одна верующая женщина, – мы вместе остались в комнате. Перед сном и перед этой женщиной – она потом ушла – отец Гавриил задал мне страшнейший, неудобный вопрос. Такой вопрос, от которого и у меня, и у нее от стыда покраснели уши. Просто так, конечно, он меня бы не отпустил… В общем, задал абсолютно нескромный вопрос с подколкой и смотрел на меня: выдержу ли я этот экзамен, впаду ли при ответе в осуждение или в гордость. Я решил ответить ему просто, без прикрас. Он улыбнулся, похлопал мне по колену рукой и сказал: «Люблю простых монахов». А эта женщина была красная от стыда. Он умел задавать такие вопросы. И вот тогда я рядом с отцом Гавриилом спал всю ночь, правда, не мог двигаться, стеснялся – его потревожить.
Как-то отец Гавриил пришел на трапезу после праздничной службы. Там были Патриарх, епископы, монахи, за столом сидело человек, наверное, пятьдесят, может, больше. И когда все сели, отец Гавриил со своей палочкой зашел туда и тоже сел за стол. Вдруг ему что-то не понравилось, и он завыл так, что мы подумали, что кто-то умер. Мы обернулись к отцу Гавриилу, а он уже уходит, спускается по лестнице и кричит: «Тщеславие, тщеславие!» Что-то ему не понравилось, и он кого-то так обличил.
Что касается того, как он смирял людей, то это отдельная тема. Он мог громогласно сказать человеку что-то из грехов его прошлой жизни, часто говорил людям: «Встань на колени», и они становились. Не было никого, кто бы не встал. Один мой друг говорил, что, мол, если отец Гавриил мне скажет встать на колени, я не встану. И при встрече именно ему отец Гавриил сказал встать на колени, и он встал. А я все боялся: «Господи, я встану на колени, только пусть отец Гавриил не будет говорить мне это делать». И он не говорил, ни разу не говорил.
митр. Серафим
Отец Гавриил часто очень странно себя вел. Иногда я не то чтобы смеялся, конечно, но внутри, в душе улыбался: вел он себя с юмором, хотя, когда он входил в храм, окружающим людям часто было не до юмора. Вот он во время, допустим, всенощной заходит в храм, в руке у него посох, и он этим посохом по каменному полу вдруг как ударит! Да та к, что а ж церковь вздрагивае т, и, руга я, говорит: Всем на колени, опуститесь на колени все!» И так он выглядел, так это делал, что прямо было видно, что это человек Божий. Люди тогда в церковь мало ходили, мало разбирались, кто есть кто. И вдруг заходит вот такой человек, такого вида и во весь голос приказывает: «Опуститесь на колени!» И никто не мог противостоять, все опускались. Он улыбался, потом говорил: «Земной поклон!» И все клали головы на пол. Если кто посмеет замешкаться или поднять голову, на него сразу обрушивался гнев отца Гавриила: «Как ты смеешь голову поднимать, когда здесь монах Гавриил!» – он всегда так себя называл. Потом через какое-то время в храме воцаряется полная тишина, и он говорит: «Встаньте». И все вставали. Он несколько раз подобные вещи делал при мне. Я тоже, конечно, его слушался, опускался на колени, но внутри всегда улыбался. Некоторые люди его боялись, а я точно знал, что его бояться не надо, чувствовал, что это все не просто так.
Когда я был мирянином, отец Давид соборовал нас в храме монастыря Самтавро. Была ранняя весна, Великий пост. Не помню точно, какова была температура, но было безумно холодно из-за высокой влажности. Храм маленький, и совершенно никакого отопления. Мы все стоим в верхней одежде, отец Давид читает молитвы, и вдруг заходит отец Гавриил и начинает кричать: «Что здесь происходит, что это такое?! Кого это вы обманываете?!» Отец Давид прямо обмер: «Ну, таинство сейчас совершается, людей вот соборуем». – «Что это за соборование! Кого вы обманываете!» – Отец Давид: «А что, отец Гавриил, что не так?» – «Как можно в обуви стоять на соборовании?! Быстренько разуйтесь все!» Было совершенно непонятно, что делать, но отец Давид сказал: «Давайте разуемся». Там и женщины были, конечно, и мужчины, человек тридцать-сорок и один священник. Пол холодный, каменный, тем не менее мы все разулись. И вот отец Давид читает молитву соборования, и надо по семь раз каждого человека помазать елеем. Он помазывает нам голову, щеки, уши, руки, шею и ноги. И каждому по семь раз. Представьте себе, сколько это занимает времени, а мы стоим все босиком. Сначала, конечно, было трудно, а потом я не знаю, что случилось: мы абсолютно спокойно все выстояли. Мне это запомнилось очень надолго. Когда я уже стал священником, то и сам соборование как-то по-другому себе уже не представлял. Даже в Тбилиси – я служил в храме Кашвети, соборовал людей босиком. Конечно, мы стелили коврики, я заранее всех предупреждал, чтобы подготовились. Один раз, помню, у меня на соборовании было пятьдесят человек и вот семь раз надо было помазать человек пятьдесят. Кто-то подсчитал, что мне пришлось триста пятьдесят поклонов сделать, чтобы помазать всем ноги. Это было очень живо и очень интересно.
митр. Николай
У нас с отцом Гавриилом были очень простые, непосредственные, близкие отношения. Один раз сижу я у него в келье, он со мной разговаривает. И вот один мальчик прочел перед дверьми кельи Иисусову молитву в качестве разрешения войти. Я говорю отцу Гавриилу: «Давай я выйду, и он к тебе зайдет». А на самом деле я испугалась, что отец Гавриил начнет меня изобличать в грехах или смирять перед этим мальчиком. Например, он мог поставить на колени перед кем-то, и надо было так стоять, пока отец Гавриил не разрешит встать. Я подумала: «Дай-ка уйду, чтобы отец Гавриил этого не сделал». И вдруг он очень строго мне говорит: «Ах ты, гордая и испорченная, сядь там и сиди!» И я села, что мне было делать? На довольно долгое время этот мальчик зашел. И только когда я поняла, что́ я сделала неправильно, и смирилась, отец Гавриил меня отпустил.
мон. Евдокия
Перед монашеским постригом мы искали мне мантию, потому что уже было благословение на постриг. А тогда не было церковных лавок, где имелись бы в наличии мантии, клобуки и т. д., – это был дефицит. Отец Гавриил услышал о том, что у меня нет мантии, а у него их было две: старая, поношенная, которую он всегда носил, и новая, но он ее не носил. И вот эту новую мантию он вынес из своей кельи и подарил мне, этим самым как бы благословив меня.
митр. Серафим
Однажды мне было тяжело на душе, я поехал во Мцхете и пришел к отцу Гавриилу. Он говорил с кем-то, а я сел в углу, тихо себе так сидел, как вдруг в моей душе начало появляться какое-то необыкновенное огромное чувство покаяния. И как это часто бывает, когда мы чувствуем раскаяние в своих грехах, когда открывается душа, человек хочет начать оправдываться, или бес помогает, я уж не знаю, – и вот я начал вспоминать, что́ я сделал хорошего, чтобы как-то этим себя успокоить. Вспомнил, как я помог на улице незнакомому человеку, какими словами он потом меня хвалил. Я несколько раз повторил эти слова про себя, и вдруг отец Гавриил даже не лицо повернул ко мне, а только взгляд, посмотрел мне прямо в глаза и произнес: «Как ты вспоминаешь эти слова (он повторил слова, которые я вспоминал), когда у тебя ежедневно такие-то случаи бывают?» – и сказал, о каких случаях он мне говорит. И он все это так вставил в разговор со своим собеседником, что тот совершенно не понял, о чем идет речь. Мне стало не по себе, еще больше усилилось покаяние. Когда ты был рядом с отцом Гавриилом, чувство покаяния всегда овладевало душой – это бывало систематически, но иногда особенно сильно чувствовалось.
прот. Зураб Цховребадзе
Прозорливость
Отец Гавриил не любил явные чудеса. Он говорил: «Чудо-то, что корова кушает зеленую траву а дает белое молоко». Все чудо. То, что солнце восходит, что мы дышим, существуем, – все это чудо Божье, от Него все это дано.
Отец Гавриил все знал про человека: и прошлое, и будущее, абсолютно все, людей видел как прозрачных. И он не говорил, что ты вот этого не делай, это делай. В его присутствии, во время общения с ним у тебя самого, появлялось желание освободиться от грехов. Однажды я сказал отцу Гавриилу, что курю, но хочу хотя бы во время Великого поста от этого воздержаться. «Как, ты дым выпускаешь изо рта?» – спросил он так удивленно, как будто не знал, что я курю. Говорю: «Да». – «Ты хочешь от этого избавиться?». – Я говорю: «Да». «Тогда иди к иконе Спасителя, вон там, сделай сорок земных поклонов, попроси прощения и потом старайся больше не курить». Я все это сделал и в течение года не мог даже находиться там, где курили где было хотя бы чуточку сигаретного дыма – тошнило. Но, как только этот год прошел, эффект пропал, и я остался опять сам с собой. Как я сейчас понимаю, тогда я должен был уже сам потрудиться, не все же подарками жить. И я снова стал курить. Об этом жалею вот уже лет двадцать, так как до сих пор курю. Тогда я не воспользовался подарком.
Звиад Ониани
Когда мы жили в монастыре Самтавро, очень мало спали – по четыре – пять часов. Мы хотели хорошенько выспаться, а отец Гавриил именно в это время начинал звонить в колокола: «Вы спите, а Грузия в крови лежит! Быстро давайте молиться!» – не давал нам покоя. И потом произошли трагические события в Тбилиси, затем абхазская война. Из того, что он говорил людям, очень мало что, наверное, не сбылось. Мне предсказал, что я буду игуменьей Бодбийского монастыря.
Помню один случай. Я была на исповеди у своего духовника, и он что-то очень тяжелое от меня требовал в духовном смысле. Я очень боялась не оказать послушания, но, с другой стороны, меня это очень тяготило. И вот идем мы вместе с моим духовным отцом по лестнице, и вдруг выскакивает отец Гавриил: «Ты что делаешь? – прямо кричит на него, – ты не понимаешь, насколько это ей тяжело?!» А я отцу Гавриилу никогда ничего про мою ситуацию не рассказывала.
Как-то мы были в Шиомгвимском монастыре, там, где лежат мощи Неофита Урбнели. На дверях висел замок, и мы никак не могли его открыть. Отец Гавриил подошел, перекрестил его, и замок открылся. Это было настоящее чудо, я помню свой благоговейный страх.
Как-то, будучи еще послушницей и заслышав громкий голос отца Гавриила быстро побежала к нему навстречу, оказалась прямо перед ним и от страха остолбенела: было такое чувство, будто передо мной стоял не земной человек, а небожитель. Какая-то сила, словно электрический ток, пронзила меня. «Слышал, что к нам любовь пришла», – ласковым голосом сказал отец Гавриил, потом, обернувшись к послушнице Нино (нынешней игуменье Мариам) и указав на нее, сказал: «Через двенадцать лет станешь игуменьей».
иг. Феодора
В Грузии было очень тяжелое время – начало 1990-х годов. В большом соборе монастыря Самтавро шел ремонт, поэтому служба проходила в маленьком храме поблизости. Вдруг в этот храмик врывается отец Гавриил: «Звиада Гамсахурдиа убьют, я вижу кровь Грузии!» Мы все испугались, батюшка успокаивает, а он все кричит и кричит. Рядом со мной сидела матушка Рахиль – потрясающая монахиня, тогда уже очень старенькая, – она мне говорит: «Слушай, отец Гавриил никогда ничего просто так не говорит». Я сообщила о происшедшем семье Гамсахурдиа, но никто не счел это важным. Что случилось потом, мы все помним. Звиада Гамсахурдиа действительно убили.
Как-то раз отец Гавриил привел нас в свою часовню в Тбилиси. Где-то там стояла грязная алюминиевая кастрюля с крышкой, он ее открыл: «Деточки, вы кушать не хотите? Тут у меня лобио». Я посмотрела в кастрюлю: лобио, наверное, недельной давности, уже бурлит. Отец Гавриил предложил ложку моему мужу, Георгий с удовольствием поел. Я говорю: «Ты что! Не ешь: оно старое». А он: «Знаешь какое вкусное!» А оно прямо бурлило, запах кошмарный. Они очень вкусно поели с отцом Гавриилом из одной кастрюли, а мы отказались: «Спасибо, не надо, не хотим». Потом я уже говорила себе: мол, дура, почему не поела. С самочувствием мужа после лобио все было в порядке.
Тамуна Иоселиани
Однажды отец Гавриил меня позвал и сказал, что меня ждет очень большое искушение. Я была маленькая и не могла серьезно воспринимать эти его слова. Он сказал «Давай вместе помолимся». Мы зашли в его келью, и он начал молиться, а мне поручил прочесть молитву «Отче наш» и еще какую-то короткую молитву. А сам он так молился, словно не находился в комнате, а был полностью устремлен и руками, и глазами вверх, и плакал. Через несколько минут он мне сказал, что это искушение, эту беду Господь от меня отвел. Он что-то увидел нехорошее и своей молитвой защитил меня. Потом сказал: «А сейчас садись». И именно тогда я очень испугалась, почувствовала, что это все было очень серьезно.
мон. Евдокия
Когда я служил в монастыре Марткопи, отец Гавриил бывал у нас около трех раз. Я всегда чувствовал, что он молился за нас. У нашей братии было четыре коровы. Нас там было тридцать человек, монастырь находится в горах, до ближайшей деревни далеко. И вот эти коровы пропали. А нас же много, нужно что-то есть. Искали их несколько недель, пошел снег. Двери в коровник были уже закрыты. Все считали, что коровы окончательно пропали. И как-то послушник зашел, чтобы почистить этот коровник, и увидел всех четырех коров на месте привязанными. При этом там уже был снег, то есть если коров кто-то привел, то были бы следы. Но ни следов, ничего не было, закрытые двери отперты, коровы привязаны на своих местах. Я думаю, что это отец Гавриил молился и св. Антон Марткопский помог.
Однажды к отцу Гавриилу пришел один молодой человек, ныне мой духовный сын. В то время он очень любил женщин и еще не был достаточно воцерковлен. Он привел в Светицховели вместе с собой одну девушку, чтобы познакомить ее со мной. Накрыли стол, и через полчаса вдруг пришел отец Гавриил, присоединился к застолью и начал про этого молодого человека говорить какие-то ужасные вещи: что тот вообще не мужчина, что он болеет какой-то серьезной болезнью. А девушка была очень красивая. Она в итоге испугалась, вышла из-за стола и убежала в Тбилиси. Потом мы узнали, что как раз у этой девушки какая-то серьезная болезнь, и если Отар остался бы с ней, то он рисковал стать инвалидом. Таким образом отец Гавриил спас его от греха и от болезни.
митр. Иосиф
Как-то я поехал к отцу Гавриилу и в качестве скромного подарка принес две бутылки вина, которое я делал сам, – у нас в доме было очень хорошее вино. Мама не знала, куда я еду, и спросила: «Куда ты несешь вино? Ты же знаешь, что у нас больше не осталось». А я как раз налил бутылки, и она, как женщины часто делали, добавила: «Бутылки назад забери». А я же не сказал, куда иду. Как только пришел к отцу Гавриилу, он сказал: «Почему ты принес мне вино, у вас ведь не осталось уже дома» – и потом обратился к матушке Параскеве: «Вылей это вино в какую-нибудь посуду, а бутылки верни Зурабу, потому что они понадобятся им дома». Я догадался, что он знал о нашем разговоре с мамой.
Однажды приезжали монахи из Греции, с Афона. Они сперва помолились в Светицховели, потом пошли в Самтавро и подошли к отцу Гавриилу. Он всем им подарил маленькие бумажные иконочки – это были как раз греческие иконы, которые присылали нам греки. Сначала они удивились бумажным иконам, а потом посмотрели – это были иконы святых, имена которых они носили. В общем, отец Гавриил им показал, что знает, как их зовут. Потом он обратился к одному из них и сказал: «Как ты мог так подумать в Светицховели? Как раз Богородица хранит и спасает нас. Если бы не Богородица, то нашей страны уже не было бы». Тогда были очень тяжелые времена, начало 1990-х годов, разруха, полуанархия в Грузии, и оказалось, что этот грек в Светицховели мысленно обратился к Богородице: «Оказывается, Ты оставила эту страну в таком бедственном положении…» А отец Гавриил сказал ему: «Как ты мог об этом подумать, Богородица нас хранит».
Когда распался Советский Союз, в первые годы независимости Грузии к нам прибыл кто-то из российской Катакомбной церкви. Они тогда уже вышли из подполья, свободно проповедовали и немножко свысока смотрели на официальную Церковь, говорили про себя, что они мученики, исповедники, с советской властью не пошли на компромиссы и т. д. И вот этот человек пришел в Светицховели, нашел там монахов, обругал их, что, мол, вы «красная церковь», и вдруг откуда-то появился отец Гавриил. Он жил в Самтавро, а тут появился у Светицховели и сказал: «Уйдите все, оставьте меня с этим человеком наедине». Примерно сорок минут они говорили один на один, после чего была такая сцена: этот человек (я не знаю, кем он был: монахом, священником, или мирянином) начал просить у отца Гавриила прощения, пошел за ним в Самтавро и по дороге все время просил прощения. Он зашел за отцом Гавриилом в келью, тот сказал: «Встань на колени и прочитай двадцать кафизм Псалтыри». Он прочел двадцать кафизм, и отец Гавриил его простил. Что отец Гавриил ему сказал, мы не знаем, но тот человек догадался, что не может не быть благодати в Церкви, в которой есть такой благодатный святой человек.
Мне говорили, что отец Гавриил иногда рассказывал фрагменты из жизни святых, которые нигде не описаны, а он знал их. Например, о святой Нино он говорил: «Вы не знаете, какие страдания она перенесла, как ей было тяжело». Он знал от Бога те фрагменты из жизни святых, которые не сохранились в официальных житиях.
Отец Гавриил очень любил Грузию, можно сказать, что это была особая любовь, усиленная тысячекратно, христианская любовь. Он очень переживал за страну и очень много молился за нее. Говорил, что без царя-помазанника в Грузии ничего не получится, что надо восстановить царскую династию, династию наших царей Багратиони, и это будет поворотом в жизни Грузии. Он также отмечал, что тот царь, который будет в Грузии, не будет таким царем, как в Средние века, но подчеркивал, что все-таки это будет лучше, чем обыкновенная современная власть. Отец Гавриил также предсказал, что территориальная целостность Грузии обязательно восстановится и Грузия поднимется на ноги как раз тогда, когда все подумают, что все, страна исчезает и нет никакой надежды на спасение. В этот момент грузинский православный народ повернется к Богу. Это надо обязательно прокомментировать, потому что сейчас тоже можно сказать, что последние десятилетия народ поворачивается к Богу, к Церкви. Я полагаю, что отец Гавриил имел в виду время, когда народ обратится к Богу по-настоящему, серьезно, всецело; когда духовная жизнь в Грузии усилится и народом овладеет серьезное чувство покаяния, он принесет покаяние Господу, и будут плоды этого покаяния: Грузия усилится и станет такой страной, о которой мечтал отец Гавриил и грузинский народ.
К отцу Гавриилу приезжала Леонида Багратиони, она была женой Кирилла Романова, который жил в Париже. Леонида была иммигрантка из царской семьи, до замужества жила в Испании. С ней был внук, его звали Георгием. Леонида спросила: «Будет ли восстановлена монархия в России и доживу ли я до этих лет?» Отец Гавриил ответил, что Вы не доживете, а внук доживет.
Однажды, когда я был у отца Гавриила, он сказал, что сейчас Второе пришествие уже при дверях. Когда он закончил речь, я спросил его: «Отец Гавриил, ведь и в другие времена были предположения, что конец света близок. Может быть, и сейчас тоже такая ситуация? Может быть, на самом деле конца света сейчас не будет?» А он почти перебил: «Нет-нет, сынок, сейчас уж наверняка, сейчас уж действительно», – вот так сказал, это я лично слышал из его уст.
Отец Гавриил говорил, что те христиане не примут число антихриста и не попадут под его влияние, кто будет иметь настоящую христианскую любовь. А христианская любовь достигается служением ближнему, так что главной задачей всех христиан последнего времени будет собирание любви. Он говорил, что христианская любовь станет защитой от зла. Антихрист с такими христианами ничего не сможет сделать.
прот. Зураб Цховребадзе
Примерно за два месяца до кончины отца Гавриила я навестил его в монастыре Сам тавро. Было заметно, что он очень страдает от болей. Сначала он говорил со мной полулежа на тахте, потом с большим трудом пересел к столу и пригласил меня, указав место напротив. Батюшка сказал, что приблизился его исход из земной жизни и времени у него осталось немного. «Слушай внимательно, что я тебе скажу». Почти три часа он говорил без остановки. Выражение его лица в это время было очень напряженным и строгим. Иногда он на время прерывал беседу из-за сильной боли. Говорил, что возможны попытки раскола Грузинской церкви (что вскоре сбылось), говорил о выходе грузинского священства из экуменического движения, о приумножении числа священников и монахов, строительстве церквей и монастырей, о смене мирской власти, о распространении содомии и беззакония, о глубоком нравственном падении одной части людей, о большой нужде и бедности грузинского народа, о распаде Грузии-Лазаря… Во время беседы его глаза часто наполнялись слезами, и он горько плакал. В конце нахмуренное лицо разгладилось, прояснилось, просияло, и он с облегчением произнес: «Но Господь и Божья Матерь не оставят Грузию, явят ей миропомазанного царя. Пока он не появится, Грузии ничего не поможет. И восстановится она в своих прежних границах – от Никопсии до Дарубанда. И последние слова отец Гавриил произнес особенным, характерным для него высокопарным звучным тембром: «Грузинский народ победит».
прот. Арчил Миндиашвили
Смерть и прославление
Когда я уже был епископом, видел отца Гавриила перед смертью. Мы с еще одним владыкой пришли к нему; у него тогда уже была водянка и еще какая-то тяжелая болезнь. И это был уже не юродивый отец Гавриил. Это был святой старец Гавриил, по его лицу было видно, что он готовится отходить в мир иной. Он не говорил нам каких-то проповедей или слов и тем более шуток. Мы ничего не спрашивали, не было разговоров, просто подошли к нему и сказали: «Благослови нас, отец Гавриил». Он нас благословил, перекрестил, потом и сам попросил: «А сейчас меня благословите». Я благословил его широким крестным знамением, он поцеловал мою руку, я – его, и вот так вот мы ушли от него. Через два-три месяца он скончался.
митр. Серафим
Отец Гавриил почил 2 ноября 1995 года, 4 ноября мы хоронили его во дворе монастыря Самтавро. Он предсказал место, где будет его могила, еще тогда, когда там лежала гора мусора. Этот мусор вынесли как раз за неделю до его смерти. И при рытье могилы, и при обретении мощей среди людей, которые это делали, был и я, так что мне необыкновенно повезло, и я все время чувствую особое покровительство этого святого. В день его канонизации Патриарх во время проповеди сказал: «Это особенный святой».
Когда открыли его мощи и повезли их из Мцхеты в Тбилиси, в кафедральный собор, для народного почитания, то что тогда происходило в Тбилиси – это просто невозможно описать. Приходило огромное количество людей, оно исчислялось не десятками, не сотнями тысяч, речь шла о миллионах. Люди приезжали из других стран. Очень много чудес тогда произошло, так много, что сперва записывали, а потом уже устали записывать. Наше телевидение отсняло фильм об этом. Открытие мощей было в феврале, и я назвал этот фильм «Пасха в феврале», потому что это была настоящая Пасха.
Отец Гавриил очень скрывал свои возможности, поэтому количество народа, которое к нему шло при жизни, не было таким уж большим. Я помню похороны, на них было совсем небольшое количество людей – примерно сто человек. На поминках нас сидело человек сорок. А когда открывали мощи, была невероятная ситуация, потому что перекрыли весь город Мцхета, – иначе было невозможно поступить. Если бы все желающие прибыли туда, я не знаю, что произошло бы. В Самтавро пускали только по особым пропускам.
Что касается моих личных отношений с отцом Гавриилом… При жизни он, конечно, мне помогал, но можно свободно сказать, что еще больше он помогал мне после своей смерти.
Как это все началось? Однажды я, будучи студентом, заканчивал Духовную академию и должен был решить серьезный вопрос, касающийся моей жизни. Я очень колебался, не знал, как поступить, и мне стало очень досадно, что отца Гавриила нет, потому что с ним все было легко и просто: ты подходил к нему, спрашивал, как поступить, и он не от себя, а от Бога отвечал. Так случилось, что, когда отец Гавриил был жив, у меня не появлялось таких сложных вопросов, не было необходимости принимать серьезные решения, я был еще молод. А как раз после того, как он умер, у меня стали появляться действительно сложные вопросы, и я не знал, что делать, как поступить. Я думал об этом и вспомнил одну книгу о жизни святого Иоанна Кронштадтского. Там было сказано, что после его смерти, но еще до канонизации (святого Иоанна канонизировали поздно – в 1988 году) одна женщина молилась ему как канонизированному святому. И вот святой Иоанн во сне явился ей и сказал, что «пока меня не канонизировали, ты должна быть послушной Церкви. Если ты хочешь получить от меня помощь, можешь заказать панихиду в церкви, и я тебе помогу». Как-то внезапно я вспомнил об этом, пошел в церковь и попросил, чтобы отслужили панихиду по отцу Гавриилу. После этого я очень быстро получил ответ, и дальше в ситуациях, когда я должен был принимать какие-то важные решения, шел в церковь (я тогда был мирянином), просил, чтобы отслужили панихиду, и все потом налаживалось. Я должен особенно подчеркнуть, что отец Гавриил – скоропослушник: очень скоро выполняются желания, о которых его просишь.
Все время до прославления я ходил на могилу к отцу Гавриилу все это время его почитание постепенно и стихийно усиливалось, начались чудеса. Сперва я ничего не говорил про эти чудеса, но когда их количество значительно увеличилось, тогда мы уже стали говорить об этом открыто. Я постепенно начал освещать эту тему на епархиальном радио, потом стал печатать фотографии отца Гавриила, его биографические данные, и постепенно, постепенно мы начали готовить почву для его канонизации.
прот. Зураб Цховребадзе
Как он любил свой народ! К нашему удивлению, его причисление к лику святых произошло очень быстро. Даже очень большие грузинские святые порой канонизировались через сто, двести, триста лет. А отца Гавриила причислили к лику святых чуть ли не через двадцать лет после его смерти. И были просьбы, была, я бы сказал, всенародная просьба к Церкви, чтобы поскорее его причислили к лику святых. На улицах меня останавливали и прямо спрашивали: почему не причисляете к лику святых отца Гавриила? Я начинал мямлить, что, мол, знаете, нужно время… А люди не понимали. На этих словах у них уже портилось настроение, и вот они просто-таки просили Церковь, чтобы как можно скорее состоялась канонизация.
митр. Серафим
После смерти отца Гавриила люди начали ходить на его могилу, как на могилу святого. Все получали какое-то утешение. И я тоже лично не раз еще до канонизации просто приходил и молился у могилы, иногда служил панихиду, иногда просто свечку ставил, и он всегда помогал. Иногда даже было неудобно, что мы постоянно его беспокоим.
Как произошла канонизация отца Гавриила? Представьте, отец Гавриил скончался, и у людей ностальгия: нет отца Гавриила, нет человека, который нам всем дарил такую радость. Все ехали на его могилу. У многих в домах, в машинах, в государственных учреждениях, в магазинах висело его изображение, а в последнее время он часто фотографировался. Кто-то фотографировал, и он просил подождать, что-то поправлял, подходил, фотографировался и прямо говорил: «Вам эти фотографии понадобятся». И действительно, сейчас есть очень много его фотографий, изображений. И вот представьте себе, после смерти отца Гавриила в течение двух-трех лет его фотографиями наполнена вся страна, все ходят на его могилу. И спустя пять или шесть лет после его смерти происходит такой случай: пронесся слух (потом выяснилось, что это было неправдой, это был именно слух): мол, отец Гавриил сказал, что в такой-то день просьбы тех, кто придет на его могилу, обязательно исполнятся. По сути это неправдоподобно, отец Гавриил так бы не сказал, но таковы человеческие желания, чтобы в один день вдруг что-то произошло, – в итоге во Мцхете у его могилы было столпотворение, было ни зайти, ни выйти. После этого Патриарх понял, что канонизацию откладывать нельзя.
После канонизации люди ждали дня, когда мощи отца Гавриила будут обретены и перенесены в церковь. В тот день у могилы, казалось, собралась вся Грузия. Для охраны порядка вызвали не только полицию, но и армию. Церковь была заполнена, перенесли мощи в церковь Самтавро, оттуда – в Светицховели. А потом Святейший сказал, чтобы мощи переместили в Тбилиси, в собор Самеба, так как Светицховели не мог вместить такого наплыва людей. На протяжении двух месяцев двадцать четыре часа в сутки не прекращалось поклонение отцу Гавриилу. Армия и полиция день и ночь дежурили, сменялись, сохраняли порядок. Это было удивительно. Такое поклонение я видел у мощей Сергия Радонежского, Серафима Саровского, когда был в Дивееве, у блаженной Матроны.
митр. Даниил
Решение Священного синода Грузинской православной церкви о канонизации отца Гавриила оказалось непростым. Это было не такая ситуация: кто «за», кто «против», проголосовали, разошлись. У всех имелись свои аргументы, и было необходимо, чтобы весь Синод согласился с прославлением отца Гавриила.
Мы и раньше канонизировали святых, но это были люди, давно известные своей святостью, например родители св. Нино. Мы спокойно принимали эти решения, в них, так сказать, не было ничего личного. Когда же перед нами встал вопрос о канонизации старца Гавриила, сама идея канонизации, которая всегда оставалась недоступной для понимания, вдруг стала абсолютно понятной: нужно было реально принимать решение о конкретном человеке, которого мы, в том числе я, знали очень хорошо.
Я, конечно, полностью поддерживал канонизацию. Есть несколько оснований для канонизации, и из них, во-первых, чудотворение – оно у отца Гавриила было точно – и, во-вторых, всеобщее поклонение, всеобщее признание – оно тоже точно было. Когда пришло мое время выступить на Синоде, я сказал, что во всем, что касается святости отца Гавриила, у меня нет абсолютно никаких сомнений. У меня есть сомнения по другому поводу: насколько я вообще могу что-то по этому поводу сказать? Хоть я и являюсь членом Священного синода, я обычный современный человек, у меня свои мерки. И в отличие от канонизации родителей св. Нино, когда все всем было очевидно, здесь мы реально должны решить, является ли отец Гавриил святым или нет, должны оценить его жизнь, которая отчасти прошла перед нами. То есть личное мнение каждого члена Синода об отце Гаврииле может сыграть роль! И вот это мне казалось с одной стороны очень трудным, а с другой – ощущением живой Церкви. Мы, конечно, договорились, нашли общее основание и единогласно канонизировали отца Гавриила: никого не было против, разные мнения звучали только в обсуждении. Я тоже высказал свое мнение и почувствовал, что мы являемся теми живыми священнослужителями, которые выносят решение о канонизации мы как бы почувствовали за собой это право, которого раньше я лично за собой не чувствовал – можно назвать это правом не канонизировать, ведь могло случиться так, что мы воздержались бы от канонизации. Это было для меня новым ощущением. По живым членам Церкви я принимал разные решения: рукополагать – не рукополагать священника или архиерея. А отец Гавриил как бы поднял нас на уровень принятия реального решения о канонизации.
Какое-то время назад я бы не смог ответить на вопрос, почему отец Гавриил появился именно в это время, именно в Грузии. Но сейчас я, кажется, знаю почему. Господь в такое сложное время, когда практически все нити взаимосвязи поколений православных христиан были обрублены, послал нам отца Гавриила, который часто говорил: «Я последний монах». Мы это принимали за шутку, но сейчас в этих словах я вижу другое. Он последний монах не в том смысле, что после него больше не будет монахов, а в том смысле, что он последний монах из старого поколения, он донес до нас это дыхание старых монахов. Мне кажется, поэтому Господь его послал именно в это время и в это место.
митр. Николай