Фотограф положил на стол фотографию морского офицера и репродуцированный с нее большой портрет.

— Вот, Александр Алексеевич, как вы просили.

Сысоев прислонил портрет к настольной лампе, отошел, посмотрел.

— Отлично сделано. Просто художественно! Спасибо, Юра.

— Пожалуйста, всегда рад!..

Юноша вышел польщенным. Сысоев всунул портрет в конверт из-под фотобумаги, аккуратно упаковал в оберточную, отложил на угол стола.

Майор Рязанов внимательно просматривал еще не подшитое полностью следственное дело и не мог не перечитать еще раз один документ, хотя помнил его уже наизусть. Это было личное письмо капитана третьего ранга Георгия Рындина, вложенное в последний вахтенный журнал и вместе с ним сохранившееся в сейфе.

Поверх очков взглянув на вошедшего помощника, Рязанов кивнул ему на кресло и продолжил чтение. Письмо это впоследствии заняло достойное место в одном из музеев Великой Отечественной войны, а до того было приобщено к делу как документ обвинения, изобличающий шпиона-диверсанта «международного класса» по кличке Марс.

Перечитав, Рязанов аккуратно вложил письмо в прозрачный целлофановый конверт. Протянул Сысоеву:

— Держи. Письмо чрезвычайно ценное, а ветхое. Закажи хорошую фотокопию, оформи. И допроси по нему дочь «предателя и изменника Родины».

На лице Сысоева отразилось непонимание. Рязанов снял очки и, улыбаясь, пояснил:

— Необходимости нет, конечно: все и так ясно. Но...

— ...получить еще одно подтверждение делу не повредит! — ухватил Сысоев. — Душа ты, Петр Петрович! Сделаю.

Вызванная спокойно вошла в кабинет и улыбнулась. Сысоев предложил ей стул возле своего стола:

— Садитесь сюда, Лидия Георгиевна. Разговор предстоит официальный.

Он заполнил бланк протокола допроса свидетеля. Достал из стола лист бумаги с двумя прорезями и фотокопию какого-то письма. Накрыл письмо трафаретом и так положил его перед Лидой. Задал вопрос, записал его и ответ в протокол. Задал другой... Страница протокола покрылась текстом.

В о п р о с. Вам предъявлены строки: «Не для размышлений — в нас нет колебаний! — но для того, чтобы дать людям передышку...» фотокопии письма, написанного от руки карандашом на листе линованной бумаги. Знаком ли вам этот почерк?

О т в е т. По двум строкам трудно утверждать, но уверена — знаком.

В о п р о с. Чей, по-вашему, это почерк?

О т в е т. Моего отца, Георгия Андреевича Рындина.

В о п р о с. Откуда знаком вам его почерк?

О т в е т. Уйдя на войну, отец часто писал моей матери. Письма эти она хранила. Мама очень любила мужа, часто перечитывала его письма (отец не вернулся с войны) и каждый раз показывала их мне. С тех пор я хорошо запомнила его почерк.

Закончив протокол, Сысоев дал его Лиде подписать. Поднялся.

— Ну, вот и вся формальность. Спасибо, — сказал он и, прочтя во взгляде Лиды немую мольбу, отошел к окну якобы покурить.

Глубоко взволнованная, Лида сняла трафарет и стала читать неизвестное еще почти никому письмо отца.

Пишу наспех. Корабли врага прекратили огонь и натиск и, снова требуя сдачи в плен, дали пять минут на размышления. Я принял эти минуты. Не для размышлений — в нас нет колебаний! — но для того, чтобы дать людям передышку, а главное — написать это письмо. Я обязан его написать, дабы когда-нибудь, верю в это, люди узнали правду о нашей гибели.

Мы бьемся как только и подобает советским гвардейцам. Но мы обречены. И виной тому — мерзостная диверсия. Только так! В своих моряков я верю и ручаюсь: изменников-предателей среди них нет...

Сысоев украдкой оглянулся. Лида даже не ощутила его взгляда. Не видя ни Сысоева, ни кабинета — ничего, кроме письма, она дочитывала:

...маневрируем в огненном кольце. Выхода из ловушки нет. Снаряды кончаются — да и что мы можем своими калибрами! Надеваем чистое. Сейчас отдраим кингстоны.

Гв. кап. III ранга Г. Рындин

Себя не жаль — чувствую себя виноватым в том, что не разглядел мерзавцев. Безмерно жаль своих гвардейцев. Но моряки как один отказались покинуть корабль, предпочтя смерть.

Мучительно больно, что никогда уже не увижу жену, дочурку, землю, людей.

Прощайте, товарищи. Да здравствует наша Отчизна, наша Победа и грядущий Мир на земле! Они будут прекрасны, берегите их!

Умираем за нашу Советскую Родину, за Сталина, за партию и дело великого Ленина! Прощайте.

Дочитав письмо отца, Лида уронила голову на руки и заплакала. Сысоев не стал утешать ее, успокаивать. Это были прекрасные слезы — слезы великого счастья возрожденной гордости за отца, его имя, честь и достоинство. Потом Лида, не стыдясь, вытерла лицо, поднялась, повернулась к чекисту:

— Спасибо, Александр Алексеевич. Нет, это не то слово! Вы... Вы не представляете, что вы сделали для меня! Боже мой!..

Голос изменил ей, Лида опять всхлипнула и метнулась к двери.

— Постойте, Лида! Пропуск!.. — задержал ее капитан. И, подписывая пропуск, заметил: — А спасибо скажите лучше Сергею и его товарищам. Это ведь они подняли со дна моря это письмо.

— Да?!

— Да. Вот, пожалуйста, — вручил Сысоев ей пропуск и приготовленный пакет с портретом: — А это от нас лично вам.

— Спасибо. А что тут?

— Дома посмотрите.

— Хорошо, — послушно согласилась Лида и вышла.

Тусклая и скудная до этого жизнь Лиды стала яркой и насыщенной. Лида оказалась в обширном кругу самых различных, но одинаково доброжелательных и заботливых людей.

Так, вскоре ее вызвали в военный комиссариат, где незнакомый полковник с искренним удовольствием известил:

— Когда-то по горькому недоразумению маме вашей была прекращена выплата пенсии на дочь погибшего офицера. Заместитель министра обороны приказал выплатить вам всю задолженность. Пройдите, пожалуйста, в наш финансовый отдел — там все подготовлено...

Кого это не тронет! Радость, конечно, не в деньгах, которые пришлись тоже отнюдь не лишними, — радость в том, что кто-то подумал о ней, довел до сведения самого замминистра, тот вник в суть дела, распорядился... Десятки людей от рядового писаря до маршала позаботились о какой-то медсестре!

А то в клинику к Лиде приехал незнакомый морской офицер. Представясь порученцем командующего, сказал:

— Командование и Политуправление флотом приглашают вас, Лидия Георгиевна, на церемониал в гавани. Куда прикажете за вами заехать?..

Казалось, даже погода замерла в почетном карауле. Позолоченные солнцем в полном штиле плыли в воздухе невесомые паутинки, нежно прикасаясь к лицам, оружию и знаменам моряков. На широкой набережной замерли в строю команды боевых кораблей и береговые подразделения. Перед ними на берегу канала, по которому ежедневно выходят в дозор на охрану Отчизны могучие корабли, между двух великанов-тополей свежела серым гранитом, бронзой и цветами братская могила. Тихо звучала торжественно-траурная музыка.

К микрофону на черно-красной трибуне подошел моложавый адмирал в парадной форме. Без ораторского пафоса, просто и душевно сказал:

— Товарищи моряки. Ветераны флота и молодежь. Боевые друзья-балтийцы. Мы пришли сюда, чтобы, склонив боевые знамена нашего овеянного славой Балтфлота, воздать последние почести погибшим в бою за свободу и независимость нашей великой Родины героям-гвардейцам...

«Как жаль, что мама не дожила до этого дня!» — подумала глубоко взволнованная Лида. Совсем недавно она считала себя всем чужой и лишней. А сейчас смотрела на сотни моряков и чувствовала, что все они — ее друзья, что она дорога им, так же, как и они ей.

Молодость, флотская закалка быстро подняли Сергея на ноги. Но молодости свойственна еще и беспечная самоуверенность: Сергей пренебрег указаниями врачей, посидел на сквозняке у открытого окна и — снова слег с тяжелым осложнением. Опять койка, бульончики, пилюльки, градусники...

После завтрака цыганочка Зина принесла свежие газеты. Сергей развернул одну из центральных — в глаза бросился заголовок «Оборотень». Под ним шел большой репортаж о начале открытого судебного процесса по делу крупного шпиона, диверсанта и резидента «одной из иностранных разведок», как обычно пишут в газетах.

Приход врачей оторвал Сергея от чтения. Проверив температурный лист, послушав больного, терапевт спросил:

— Как общее состояние?

— Откровенно, доктор, осточертело мне это лежание.

— Поделом. Попрыгал, порезвился, теперь полежи, поскучай.

— Осточертело ему! Лежи да радуйся, что еще так обошлось, — сердито добавил хирург.

— Есть радоваться, — смиренно согласился Сергей.

После обеда сержант-связист вкатил в палату Сергея белый медицинский столик с телевизором. Приладил, настроил, вывел под руку больному выключатель.

— Курорт! Развлекайся, симулянт дырявый. Да замполиту спасибо скажи, это он тебе свой прислал.

— Да? Обязательно скажу! И тебе тоже.

Теперь после обеда и тихого часа Сергею разрешалось «без отрыва от койки» быть телезрителем, что в его положении было особенным удовольствием: к общему телевизору в салоне отделения ходить он не мог.

Заступив на очередное дежурство, цыганочка впорхнула в его палату и выпалила очередью:

— Ой Сережа здравствуйте день-то какой чудесный как вы себя чувствуете а к вам гости пришли! — Заложила крутой вираж и умчалась.

Дверь приоткрылась, в палату просунулась бритая загорелая голова.

— Солтан Мустафович! — обрадовался Сергей. — Заходите, заходите!

За Шариповым появился и секретарь парткома Соловецкий. Посмотрев на Сергея, тряхнул русыми с проседью кудрями, притворно изумился:

— Смотри-ка! Напанихидили нам: чуть живой, еле дышит... А тут здоровенный румяный лежебока жирок нагоняет! Ну, здравствуй, бедолага!

Гости расположились, открыли изрядную корзину. Взгляду Сергея открылись переложенные крапивой лоснящиеся жиром копченые угри, золотистые лещи, балыки, вяленая тарань...

— Весь колхоз тебе кланяется. А это гостинца маленько...

— Маленько?! Да тут на хорошую свадьбу хватит!

— На свадьбу еще не то наладим — только женись! И невесту просватаем и... Да мы ведь и сейчас к тебе — навроде сватов.

— Да-да, — подхватил Шарипов, и глаза его сощурились в хитроватой серьезности. — Ты уж извини, времени у нас с бараний хвост, так мы уж сразу к делу. Помнишь наш разговор?.. Так вот мы с Филиппом Федоровичем да главбухом все просчитали, выверили и вынесли вопрос на правление.

— А народ-то вас всех крепко помнит, уважает, — продолжал Филипп Федорович, — и поручил нам бить челом: милости просим к нам в артель!

— То есть как это? — не понял Сергей.

— Обыкновенно. Чуриков к Даше Хромовой на свиданки приезжает...

— Николка? К Даше?! — весело удивился Сергей. — Ну, хват, медведь!

— Любовь у них. Так он говорит — в запас вам скоро. Пора, значит, определяться. Вот артель и зовет вас к себе: тебя, Чурикова, Скултэ — всех, кто пожелает. Работы хватит, заработком не обидим.

— Ну и условия, само собой, — дополнил Шарипов. — Жилье, конечно, обзаведение и разное там прочее. Кто пожелает — в институт определим за счет артели... Так как ты смотришь?

Тронутый предложением, Сергей ответил не сразу. Он вдруг почувствовал себя в новом качестве — взрослым человеком, специалистом, с которым серьезные деловые люди ведут серьезный деловой разговор.

— Спасибо вам. Всем спасибо. Но... Вы только не обижайтесь, пожалуйста, но о работе в рыбколхозе у меня и мысли не было. Так что... Не могу я так сразу ответить.

— А мы сразу и не требуем. Время терпит: подумай, посоветуйся... А там и решишь.

Гости поговорили еще о том, о сем и простились, оставив Сергея в некоторой растерянности.

Сергей Сафонов — водолаз рыбколхозной флотилии! Вот уж чего не ждал, не гадал! А собственно, почему бы и нет? Водолаз — нужная в народном хозяйстве, интересная специальность. Стать водолазом не каждому по плечу, и хорошие водолазы, прямо скажем, на дорогах не валяются. А он хороший водолаз, это уже признано специалистами.

Сергей, пожалуй, впервые задумался всерьез о том, что дала ему военная служба. Служба и офицеры научили его не только мужеству, выносливости, смелости и воинскому мастерству. Они привили ему трудолюбие, добросовестность, чувство коллективизма, гражданственности. Научили пониманию настоящей дружбы и умению, сохраняя эту дружбу, оставаться взыскательным командиром. И наконец — вооружили замечательной специальностью. А теперь пришедшаяся по душе воинская специальность может стать профессией. Полюбившееся море — жизнью. И в нее войдешь вместе с проверенными друзьями-сослуживцами!.. И еще немаловажный фактор: сразу крепко становишься на ноги, обретаешь прочную материальную базу. Право же, очень заманчивое трудоустройство! Только как еще посмотрят на это годки, согласятся ли? Приживется ли к колхозу он сам, горожанин? Поедет ли сюда мама? А как Лида?..

Сергей поделил гостинцы по совести. Отложил понемножку дядьке, бабуле, себе и Лиде. Выбрал три самых лучших угря и вызвал цыганочку.

— Вот, Зиночка, вам с подружками-сестричками подарок от Нептуна. Это спрячьте, пожалуйста, пока в холодильник. А остальное раздайте ребятам по палатам.

— Какая прелесть! Спасибо, Сережа, только это напрасно. И матросам столько незачем...

— Р-разговорчики! — пресек Сергей.

Цыганочка унесла гостинцы. А вскоре, всполошенная, заглянула в палату, выстрелив:

— Ой Сережа включайте телевизор сейчас такая передача по второй программе только тихо!

Сергей щелкнул выключателем и услышал голос диктора:

— ...множество писем. Выполняя желание телезрителей, редакция организовала репортаж из зала суда. Выступает государственный обвинитель. Включаем зал...

На экране возникло энергическое лицо интеллигентного мужчины в очках. Обращаясь к трибуналу, он говорил, сдерживая взволнованность:

— ...Отказавшись от своей родины, подарившей миру Гете, Шиллера, Канта, Маркса, Тельмана, этот, с позволения сказать, человек всю свою жизнь отдал предательству, шпионажу и диверсиям, прячась за фамилиями то Флейшмана, то Смита, то, наконец, Федотова. Порожденный и вскормленный фашизмом, он в годы войны под кличкой Джон предавал германский народ, под кличкой Марс — другие народы, а под обеими — рьяно вел самую подлую и жестокую антисоветскую подрывную деятельность.

Оператор перевел камеру на скамью подсудимых. На ней за дубовой балюстрадой сидел под конвоем солидный, благообразный мужчина, которого еще недавно все называли товарищем и величали Николаем Николаевичем. А прокурор продолжал:

— Вот он сидит перед вами, граждане судьи, — благообразный, импозантный, с лицом праведника и холеными чистыми руками. Не верьте их чистоте! Она так же лжива, как весь облик этого оборотня. На этих руках — и ее не отмоешь! — кровь тысяч немцев, французов, англичан, шведов... а более всего — советских патриотов!

Камера снова вернулась к прокурору.

— Граждане судьи! Я обращаю ваше особое внимание на один эпизод преступной деятельности подсудимого. В разгар Великой Отечественной матерый шпион-диверсант из псарни Канариса, этот самый Марс, со своими подручными был заброшен в наш тыл с важным поручением...