Впервые за всю неделю не надо было надзирателем ходить у открытых дверей во время мертвого часа. Набегавшись по лесу, вволю накупавшись и налазившись по береговым кручам, пионеры дружно уплели обед и теперь дремали или спали. В обеих палатах стояла тишина.

Не захотела отдыхать только Пинигина. Она выпросила у вожатого разрешение почитать и теперь сидела в беседке, уставившись в книгу. Но, как заметил Иван, не читала, а задумчиво глядела поверх страниц. «Неужели все-таки собирается удрать?» — подумал Иван. Он прохаживался в тени террасы и соображал, как бы выкрутиться с проклятой инсценировкой.

— Люда! — позвал он Пинигину.

Она вздрогнула и повернула голову.

— Давай с тобой в четвертый отряд сходим?

Девочка молча закрыла книгу, пошла рядом, грустная, серьезная.

— Ну, понравилось тебе сегодня?

— Ага… — вздохнула Мария Стюарт. — Это было интересно.

И опять Иван вспомнил вчерашний педсовет, ее слова и то, как побагровел начальник лагеря после этих слов. «Если то, что говорят о ее матери и о Князеве, — правда, не жизнь у девчонки, а…»

Они подходили уже к террасе четвертого отряда, и по всему было видно, что приготовление к конкурсу у Тани Рублевой идет полным ходом. На столе лежали склеенные из бумаги и покрашенные в черный цвет каски, в углу террасы — деревянные автоматы. Пионеры мастерили что-то из марли и алюминиевой проволоки, взятой, видно, все из той же катушки, которая шла на обручи хула-хуп.

— Это голуби у нас будут, — улыбнулась Таня на вопрос Ивана. — Мы решили «Витю Черевичкина» инсценировать. Чудесная, знаешь, песня, а почти забытая.

— Все новое — это хорошо забытое старое? — рассмеялся Иван.

— Вот именно, — согласилась Таня. — А вы что?

Иван пожаловался, что инсценировка у него горит, и Таня задумалась.

— А ты тоже военную возьми, песню-то, — предложила она. — Им ведь только подавай военные… — Выглядела Таня этаким подростком: в синей курточке с погончиками, в узких техасах, волосы короткие, жесткие, выгоревшие на солнце. Небольшие глаза за толстенными стеклами очков светились умом и приветливостью. Иван почувствовал, что ему очень просто и хорошо с Таней, он уже верил, что инсценировка обязательно получится.

Остановились на песне «Дан приказ ему на запад…»

— Понимаешь, можно так! — говорила Таня. — На сцене… стол, на нем табличка…

— «Запись добровольцев»!

— Да. Секретарь ведет запись… а хор за сценой: «Уходили комсомольцы на гражданскую войну…».

— И вот остаются эти двое… — продолжал Иван, представив себе уже почти всю сцену и радуясь, что дело-то, оказывается, не такое уж и сложное. — И он ей «напиши мне письмецо…»

— А девчонке красную косынку обязательно! Чтоб в духе времени… И всем котомки… тощенькие такие — в дорогу же!

— Слушай, Тань, а конец так: секретарь остается один… и поворачивает табличку другой стороной, а там: «Комитет закрыт…»

— «Все ушли на фронт!» — Таня шлепнула ладонью по столу. — И песенка удаляется, удаляется… Обязательно к баяну подключи негромко барабан.

Иван положил руку на плечо Пинигиной, которая (и он это отлично видел), глядя на вожатых, таких забавных в эти минуты, постепенно оживлялась, оживлялась, заражалась их выдумкой; брови ее раздвинулись, лицо просветлело.

Положил ей руку на плечо и сказал:

— Солистка у нас вот.

— Что вы, Иван Ильич, какая из меня солистка! — испугалась Мария Стюарт. — Я и пою-то, как… курица лапой!

— Ну да! — возразил Иван. — Помню я твою « молдаванеску »…

— А-а-а, — обрадовалась девочка. — Так тогда же надо было!

— Тогда печь дымила, дым шел, а теперь — «огонь». Понимаешь? Горим.

— Понимаю… Ну, а кто же солист?

— Да хотя бы Ширяев. Он у нас всех перекричит.

— Ой, перекричит! — вроде бы и возразила Пинигина, но возразила таким тоном и с таким выражением на лице, что ясно было: знаю, мол, Ширяева горластого.

— Ну, как?

— Ладно уж, — вздохнула Мария Стюарт, — попробуем.

Попрощались с Таней и отправились домой.

«Славная девушка, — думал Иван о Тане, — разом нашли общий язык. Вот и с Зоенькой… С ними чувствуешь себя свободно, говоришь без оглядки, с ними просто и хорошо. А с Ириной… Эта, наверное, много мнит о себе, воображает, что красавица… Нет, надо подружиться с Таней. Или с Зоей?.. Только не с Ириной. Только не с ней!»

Юрка Ширяев тоже поотнекивался для порядка, но по всему было видно, что предложение вожатого ему, Юрке, польстило.

Оставалось подобрать кого-то на роль комсомольского секретаря. Иван спросил у ребят, кого бы они предложили на роль секретаря?

— Бочу, Бочу! — со смехом закричали сразу несколько человек.

Бочей прозвали в отряде Севу Цвелева. Сева — серьезнейший толстячок. Голос у него почти бас, ходит Сева вперевалочку, перед тем, как что-нибудь сказать или сделать, подумает — голову набок.

Секретаря играть сразу же согласился.

— Секретаря? Это можно, — пробасил. — Это я обожаю. — И пригладил чубчик на своей запорожской голове.

Приступили к репетиции.