— Так, значит, на плотах? — переваривал Василий Васильевич только что сообщенную ему новость.

— На плотах, — подтвердил Юрий Павлович, покуривая.

Разговор происходил все в том же кабинете, из окна которого открывался вид на залив. На гвозде как всегда висел бинокль, а на столе бесшумно работал вентилятор, поворачиваясь на своей оси, как бдительный страж неба — радар.

— Возвратится третий отряд, пойдет отряд Ирины Дмитриевны, — добавил старший бесстрастным тоном. — А чтобы знала, как и что, она тоже присоединяется к Ивану Ильичу.

— Бросит отряд и пойдет? — усмехнулся начальник лагеря.

— Ну, почему же? А Зоенька зачем? Зоя Прокопьевна справится одна. А Ирина, ты это, Васильевич, не забывай, — практикантка, ей полезно знакомиться со всем новым. И связывать ее действия мы не очень-то вправе, это не наша работница.

— Все Кувшинников решил, все расписал! — вскипел Василий Васильевич. — Да только одного не учел: никакого похода я не разрешу! Хватит с меня того, что каждый день дрожу, как бы чего не случилось! В лес поголовно все стали таскаться, а змея укусит, а заблудятся, а мухомора нажрутся? Вам что, вожатым? А я за все в ответе. Сплав на плотах! Нет уж, увольте, я в тюрьму не хочу. Ишь, стервец, какой стал! Ну что захочет, то и делает! Вчера косу пионерам в руки дал, сегодня другое… Я ему сейчас устрою поход, я ему сейчас покажу кузькину мать! — и, весь багровый, начальник лагеря включил радиостанцию, потянулся к микрофону.

— Остынь, Васильевич! — слегка побледнев, старший протянул руку и выключил радиостанцию. — К чему эмоции там, где нужно шевелить мозгами? Кувшинников в поход пойдет, кипятись не кипятись, он, понимаешь, наобещал ребятишкам, готовил их, тренировал. И теперь, конечно, уж не может…

Князев хмуро глядел на старшего из-под бровей.

— Я понимаю тебя, Васильевич, — выдержав взгляд начальника, спокойно сказал Юрий Павлович. — Дело рискованное, но ничего, видно, не поделаешь, придется дать согласие. Не дашь, уйдут тайно, ночью или…

— А я вот что сделаю… Я сейчас же распоряжусь никаких продуктов третьему отряду не выдавать. Пусть тогда попробуют уйти!

Тут старший едва сдержал улыбку.

— В том-то и дело, что они идут без продуктов.

— Как это? — брови у Василия Васильевича полезли на лоб.

— Да вот так… На подножном корму.

Князев вскочил на ноги, прошелся по кабинету раз-другой в растерянности. Юрий Павлович наблюдал за ним из-под полуопущенных ресниц.

— А черт с ним! — вдруг сказал Князев и рубанул воздух ладонью. — Пусть идут.

— Это что, официальное разрешение? — теперь настал черед удивляться старшему.

— Никакого разрешения! Просто я не знаю уже, что и делать. Арестовать Кувшинникова? Так ведь милиции здесь нет…

«Хотел бы я знать, — Юрий Павлович даже в кресле поерзал, — откуда такая покорность судьбе? И что она означает?»

— И еще… Васильевич, я хотел попросить тебя — отпусти меня в город.

— А кто, скажи, твою работу за тебя будет делать? Я, что ли?

— Имею же я право!… Сегодня всю ночь выл, как шакал, зуб разболелся… — старший состроил кислую мину, будто бы трогал языком больной зуб.

— Ну, давай, — думая о чем-то своем, согласился Князев. — Только недолго.

— Как сложатся дела, — развел руками старший. — Пломбу, видимо, придется ставить…

— А попутно разузнай там на заводе, — снова недобро нахмурился Князев, — как он, Кувшинников, на работе? Тоже, может быть, не чают избавиться…

— Понятно, — глубокомысленно произнес старший.

— Да не забывай, — напомнил Князев уже совершенно другим, помягчевшим голосом, — сегодня Эдя именинник…

— Договорились! — с готовностью согласился Юрий Павлович и поднялся с кресла. Выйдя на крыльцо, постоял с минуту в раздумье, потом махнул рукой и заспешил к своей кинокаморке.