Постепенно дальний лес, камыши, тальники вокруг омутов, развалины мельницы становятся неразличимыми, у костра же делается уютнее, теплее. Вот прокричала выпь — царица камышей, всполошились где-то дикие утки, звезды стали заступать в свой вечный дозор.

Боря Анохин скребет яйцевидный затылок и, хитро щурясь, начинает задавать вожатому вопросы. Первые пришедшие на ум: о звездах, о кометах, о луне. Ребята в предчувствии традиционного разговора у костра усаживаются и укладываются поудобнее, а минуту спустя становится так тихо, что закрой глаза — и нет никого, только костер потрескивает, да свой голос слышишь.

Иван любил эти минуты, ему нравилось рассказывать о солнце, о кометах, о звездах. Рассказывай и показывай — вот оно, ночное небо, вот оно, созвездие Кассиопеи… И головы запрокидываются — где, где Кассиопея, покажите, покажите! И снова слушают, а глаза, в которых на сотни ладов отражается костер, устремлены на тебя, рты полуоткрыты, у Гены Муханова вон и язык высунулся; ни движения, ни шороха; да как тут не охватит нежность к этому неистовому любопытству, которое, кажись, взял бы и потрогал!

Но вот в них копится желание говорить, фантазировать, уже внимание неустойчиво, уже каждому хочется самому так же вот, как вожатый, ну не так пусть, но — самому! Этот момент надо почувствовать, не упустить…

— Давайте, — предлагает Иван, — рассказывать невероятные истории? Каждый пусть придумает самую невероятную… Что хотите. Десять минут на размышление и — кто первый?

Вначале было несвязное бормотание, потом все смелее и смелее стали рассказываться фантастические истории. О выходящих из моды, а потому бледноватых колдуньях, русалках и домовых; о космонавтах, попавших на Венеру и встретивших там паукообразных человечков… А вблизи деревни Огрызково приземлился странный аппарат. Он вращал глазами, будто изучал деревню, поле и людей, прибежавших посмотреть. Один старик не вытерпел, прикоснулся к аппарату и сразу же исчез, как испарился. В аппарате же при этом что-то зажужжало и послышалось «хэ-хэ-хэ!», как будто Фантомас… И аппарат поднялся в воздух, и все увидели, что место, на котором он сидел, сгорело. Тогда все поняли, что корабль — из антивещества…

Гена Муханов предлагал использовать для дальних полетов хвостатые кометы, художник Небратов мечтал писать картины не красками и карандашами, а тем, из чего радуга. Юрка же Ширяев прокопал тоннель через ядро земли насквозь. Чем добираться самолетами и пароходами, не лучше ли — метро? Наикратчайший путь, ни ветра, ни дождя… Фантазия Севы Цвелева не поднялась выше какаопровода.

— Просыпаюсь это я, — бубнил невозмутимый Боча, — открываю краник над кроватью, и — пожалуйста.

— У, обжора!

— Одно на уме…

— Тогда уж точно, лопнешь!..

— Заткнись, а то какао захотелось…

Боря Анохин ерзал на месте и вообще пребывал в явном нетерпении, а когда очередь дошла и до него, округлил глазки и начал:

— Сегодня утром… когда все вы еще дрыхли без задних ног, я выглянул из палатки. И — вот на этом самом месте они пасутся. Такие волосатые, с такими клыками. Я спрашиваю: вы кто такие будете, товарищи? Признавайтесь, не то зажарим на костре! Ну, они и признались: мамонты, — говорят, — мы. Доисторические.

Потом пели песни: туристские, пионерские, о геологах, о пиратах. А когда костер сожрал все запасы хвороста и его огненные ресницы стали слипаться, Иван объявил, что пора на покой, тем более, что завтра предстоит ранний подъем.

Двое мальчишек, неряхи из бригады кораблестроителей, почему-то остались бездомными, и Иван определил их в девчачью палатку. Но хозяек это не устраивало.

— Их-то — к нам? — пискнула Люся-хиленькая.

— Их. А что такое?

— Мы сейчас посовещаемся, — Люсина голова исчезла, в палатке некоторое время шушукались, слышно было, как прыснула Мария Стюарт, и Люся снова высунула голову с косичками-хвостиками.

— Нам сопливых, Иванлич, не надо. — Исчезла.

— Это еще что такое? — строго спросил Иван, а сам чуть не расхохотался.

— Если бы Ширяева, то пожалуйста, — пропищала Люся из палатки.

Иван поморгал глазами, но решил, что расспрашивать дальше не стоит. Пришлось потребовать категорическим тоном:

— Если через пять минут ребята не устроятся, расселю всю вашу дружную компанию!

У строптивых хозяек вышла заминка — как можно их, таких хороших, расселять? Опять пошептались, и все та же Люся огласила решение совета:

— Хорошо, Иванлич. Но только у порога.

— Давно бы так, — сказал Иван и, пожелав всем спокойной ночи, направился к своей палатке.

Лагерь еще побубнил немного, повозился и затих.