В декабре 1933 года ЦК ВКП(б) принял постановление о развертывании борьбы за создание эффективной системы коллективной безопасности в Европе. В нем предусматривались возможность вступления СССР в Лигу наций и заключение региональных пактов о взаимной защите от агрессии. Советский Союз считал, что война во всяком районе – это очаг мировой войны, поэтому задача всех стран объединить усилия для борьбы с агрессией любого государства, в любом пункте планеты.

Советский Союз вел переговоры о Восточном пакте с Францией. Структура пакта предусматривала заключение двух соглашений, связанных в единую систему: пакта о взаимопомощи между Германией, СССР, Польшей, Прибалтийскими странами, Чехословакией и Финляндией и гарантийного франко-советского договора о взаимопомощи. Франция стала бы гарантом Восточного пакта, а СССР – гарантом Локарнского договора 1925 года, подписанного Англией, Францией, Бельгией, Италией и Германией.

Стремясь заручиться поддержкой Восточного пакта, министр иностранных дел Франции Луи Барту отправился в поездку по европейским столицам.

 

Лондон, понедельник, 9 июля 1934 года

Французский посол Корбэн устроил прием по случаю пребывания в Лондоне Луи Барту. В зале собрались иностранные послы, представители высшего света, парламентарии, английские дипломаты во главе с Джоном Саймоном, который два дня вел с Барту переговоры о Восточном пакте.

Барту был в центре внимания. «Горячий гасконец» с седой бородкой клинышком, в золотом пенсне быстро переходил от одной группы приглашенных к другой, его большая лысая голова мелькала то там, то здесь.

Об этом адвокате, литераторе, историке, члене Французской академии, избранном в «бессмертные» за труды о Ламартине и Мирабо, Бодлере и Вагнере, о политике, семнадцать раз занимавшем министерские посты, премьеры говорили: «Иметь его в составе своего кабинета опасно, не иметь – трагично». Его колоритная личность затмевала иных глав правительств. Почтенный возраст вроде бы и не давал себя знать: Барту постоянно держался в форме, ежедневно вставал в пять утра, принимал холодную ванну, делал гимнастику и в шесть тридцать садился за рабочий стол.

Этот старик, казалось, был неуязвим для врагов и соперников. Он никогда не оглядывался назад, прошлое интересовало его как материал для историка. Как политик он смотрел только вперед. В литературе и истории он находил отдых от политики. Он никогда не шел против фактов, перед ними он преклонялся. Это был тот самый Барту, член правой партии, в первые годы после Октябрьской революции – один из самых ярых врагов Советской России. Когда Советский Союз вырос в великую державу, он стал способствовать франко-советскому сближению, заметив в одной из своих речей: как у буржуазного историка у меня один взгляд на СССР, как у практического политика – другой. Этот эклектик и скептик умел делать из нужды добродетель, перестраиваться на ходу, блестяще забывать то, что нужно забывать. У Луи Барту было кредо: в политике надо всегда искать соглашения принципов и примирения интересов.

Сейчас в Лондоне он пытался примирить интересы Англии и Франции. Уединившись на приеме с Саймоном у окна, он доказывал ему, как бы продолжая переговоры:

– Мы еще можем стабилизировать положение в Европе. Восточный пакт в рамках Лиги наций – Советская Россия должна в нее вступить – мы оставим открытым для Германии. У Гитлера окажется два варианта: либо быть окруженным, либо принять участие в системе коллективной безопасности.

– В принципе, – ответил сэр Джон, – мы не против региональных пактов. Но нажимать на Германию нам бы не хотелось. Наше же отношение к Советской России вы знаете.

– Знаю, – перебил Барту. – Но не в нынешней ситуации его демонстрировать. Германия перевооружается бешеными темпами. Еще в «Майн кампф» Гитлер призывал к уничтожению Франции как смертельного врага рейха. Мы в такой ситуации не можем сидеть сложа руки. Если Восточный пакт сорвется, мы заключим союз с Россией.

– Германия, – заметил Саймон, – хочет лишь равенства в вооружениях, и это ее право. Дать реализовать ей это право – первое условие нашего одобрения пакта. Второе наше условие – гарантии СССР и Франции должны распространяться на Германию. Иными словами, Германия должна стать участницей франко-русского пакта о взаимопомощи.

Повторенная Барту угроза заключить союз с СССР раздражала сэра Джона. Альянс Париж – Москва выводил Лондон из большой игры. Но своими условиями Англия убивала двух зайцев: удовлетворяла требования Гитлера о праве на вооружение Германии и ставила под вопрос как Восточный пакт, так и франко-советский военный союз. Ведь было совершенно ясно, что Гитлер не согласится в них участвовать.

Барту слушал Саймона, закрыв по привычке глаза и поглаживая бородку. Он чувствовал, что англичане хотят похоронить пакт, а потому выставляют все новые условия, хитрят. Ему вспомнилась мысль Канта: «Хитрость – образ мыслей очень ограниченных людей, она отличается от ума, хотя внешне на него и походит». Конечно, сэра Джона нельзя назвать неумным человеком. Саймон был одним из образованнейших людей Англии, доктором наук восьми университетов, он свободно владел несколькими иностранными языками, как рассказывали, читал на ночь Сенеку и Плутарха в подлиннике. Но сэр Джон слишком хороший юрист, думал Барту, чтобы стать хорошим дипломатом. А юристом, по слухам, он был отменным, брал в годы своей адвокатской практики по тысяче фунтов за выступление в суде. Вот и сейчас перед Барту был опытный адвокат – адвокат политики твердолобых консерваторов, рассчитывающих в союзе с Германией уничтожить в России коммунизм. Адвокат, который найдет массу уверток, лишь бы повернуть дело по-своему. Хитрый адвокат, но не широко мыслящий дипломат.

– Сэр Джон, – сказал Барту, – я считаю, что вы совершаете ошибку, усложняя путь к Восточному пакту. Я слышал, вы увлекаетесь Сенекой. Позвольте мне напомнить вам одно его изречение: от мелких ошибок легко перейти к крупным. Надо смелее соглашаться на наш план.

– С вашего разрешения, господин министр, – ответил Саймон, – я тоже отвечу вам мыслью Сенеки: смелость без благоразумия – это особый вид трусости.

– Не хотите ли вы упрекнуть в трусости Францию? – вскипел Барту.

– Ни в коем случае. Вероятно, у нее, как и у России, есть основания для беспокойства. Мы же уверены, что ситуация отнюдь не критическая и благоразумие сейчас прежде всего. Мы не отвергаем Восточный пакт, но и не можем опрометчиво согласиться со всеми его положениями. Надо успокоить господина Гитлера. Наши условия направлены именно на это.

– Ваши уловки – виноват, ваши условия, – ответил Барту, – подрывают пакт. А Берлин тем временем предлагает всем двусторонние договоры о ненападении, чтобы сорвать систему коллективной безопасности. Поляки первыми клюнули на эту приманку. А что дал Варшаве этот договор? Разве он служит препятствием для предъявления ей территориальных претензий со стороны Германии?

– В какой-то мере…

– Ни в коей мере, – горячился Барту. – Германо-польский договор лишь подорвал позиции Франции, ослабил нашу систему союзов на востоке. В Варшаве мне сказали, что отныне Польша будет уступать Германии, она не собирается участвовать в Восточном пакте, если в нем будет представлена Советская Россия. И все же Восточный пакт необходим. Прага и Бухарест относятся к нему благоприятно. Югославский король Александр – с ним я хочу встретиться еще раз – также положительно расценивает идею пакта. Ведь восточноевропейские страны – и Польша в том числе – только с помощью пакта смогут опереться на Россию, чтобы противостоять Германии. В силу географических факторов Франция способна оказать им лишь косвенную помощь.

– А понадобится ли помощь вообще?

– Уверен, что понадобится.

– Мне кажется, вы переоцениваете опасность. Лающие собаки редко кусают. Вы, по-моему, просто недолюбливаете Германию, – шутливо сказал Саймон.

– Ваше замечание, сэр Джон, напомнило мне недавний визит в Париж сподвижника Гитлера фон Риббентропа. Он запугивал меня красной опасностью, а в итоге назвал неисправимым германофобом. Это не так. Я лишь реально смотрю на вещи.

В это же время в другом конце зала советник германского посольства в Лондоне говорил вполголоса итальянскому послу:

– Когда я получил из Берлина телеграмму с подробностями о Восточном пакте, я подумал, что там что-то перепутали. Настолько чудовищной и нелепой показалась мне эта затея. Собственно, что нам предлагают? Включиться в систему, где господствующее положение займут Франция и СССР, они будут держать Германию в железных клещах.

Одновременно Москва обеспечит свой тыл на случай неприятностей на Дальнем Востоке.

– Как вы полагаете, каков будет ответ Берлина?

– А разве срочно нужен ответ? Можно подождать, пока другие страны выдвинут побольше возражений и оговорок в отношении этой большевистской ловушки. Можно заключить побольше двусторонних договоров о ненападении – дорога к ним теперь открыта, пакт с Польшей вывел нас из дипломатической изоляции. А там… Там посмотрим. Идея пакта может рухнуть сама или…

Советник замолчал, с удивлением посмотрев на проходившую мимо пару. Это были полпред Советского Союза в Англии Иван Михайлович Майский и депутат британского парламента Уинстон Черчилль.

Майскому было пятьдесят, из них двенадцать отданы дипломатии. Экономист по образованию, он третий год работал полпредом в Лондоне. Англию Майский знал прекрасно, написал о ней несколько книг. У него был солидный опыт дипломатической работы – в аппарате НКИД, советником в Лондоне и Токио, полпредом в Финляндии. Приехав первый раз в Англию безвестным эмигрантом из царской России, он двадцать лет спустя вернулся сюда полпредом Советского Союза.

Майский сумел установить прочные контакты в самых разнообразных кругах. Этому способствовали его общительность и эрудиция. Коренастого, круглолицего, с добродушной улыбкой на скуластом лице, с усами и бородкой узкой полоской, полпреда можно было видеть в аристократических салонах и в министерствах, на фабриках и в музеях, в Букингемском дворце и на приемах.

Знаменитый потомок герцога Мальборо был на десяток лет старше Майского. Черчилль уже пять лет не занимал никаких министерских постов, являясь лишь депутатом парламента, но отнюдь не рядовым – он пользовался огромным влиянием в Вестминстере. У него был богатый политический опыт – в молодости он сделал блестящую карьеру и сменил множество министерских кресел. В Лондоне откровенно поговаривали, что серые и мелковатые премьеры последних лет побаивались включать Черчилля в свой кабинет – он подавил бы их своим острым умом, силой характера и авторитетом.

Черчилль был похож на некрупного медведя. По его тщательно выбритому лицу постоянно блуждала язвительная улыбка, взгляд был колючим. Над высоким лбом колыхался хохолок рыжеватых волос. В зубах – неизменная, сигара. Движения его были медлительны, но сравнительно легки, несмотря на полноту и возраст. Взяв Майского за локоть, Черчилль говорил на ходу:

– Британская империя для меня начало и конец всего. Что хорошо для Британской империи – хорошо и для меня. Что плохо для Британской империи – плохо и для меня. В девятнадцатом году я считал, что величайшая для нее опасность – ваша страна. Поэтому я был тогда вашим противником. Сейчас я полагаю, что величайшей опасностью для Британской империи является Германия. Поэтому я – ее противник. Гитлеровская Германия – это страшная и опасная сила, это огромная, научно организованная машина с полдюжиной гангстеров во главе. От них всего можно ожидать. Никто не знает точно, чего они хотят и что они будут делать завтра. Я не удивлюсь, если первый удар Гитлер обрушит не на Россию – это довольно опасно, а совсем на другие страны. Почему бы нам не объединиться в борьбе против общего врага? Я был противником коммунизма и остаюсь его противником, но ради целостности Британской империи я готов сотрудничать с Советами.

– Советские люди, – заметил Майский, – противники капитализма, но в борьбе за мир готовы сотрудничать с государством любой системы. Если оно, конечно, на деле стремится предотвратить войну.

– На деле, – повторил Черчилль. – А у нас сейчас рассуждают так: все равно Германии где-то нужно драться, в какую-то сторону расширять свои владения. Так пусть она лучше выкроит себе империю за счет государств, расположенных на востоке и юго-востоке Европы. Пусть она тешится Балканами или Украиной, но оставит Англию и Францию в покое. Такие рассуждения сплошной идиотизм. Никаких уступок Гитлеру делать нельзя. Всякая уступка с нашей стороны будет истолкована как признак слабости. Требования Гитлера еще больше возрастут.

В этот момент подошел Барту. Черчилль приветствовал его как старого знакомого и представил Майского.

– Нам ныне, – сказал Барту полпреду, – Восточный пакт необходим. Только так Европа сможет решить свои проблемы. Кроме нас, их решать некому – США, судя по всему, останутся в стороне. Никакие двусторонние договоры Берлина Восточный пакт не заменят.

– Совершенно верно, господин министр, – подтвердил Майский. – Они не всегда служат миру: ведь самое агрессивное государство может заключить пакт о ненападении с одним государством, чтобы развязать себе руки для нападения на другие. До того, как оформилась идея Восточного пакта, мы считали такие договоры желательными. Но теперь, когда их предлагают в противовес пакту о взаимопомощи, они неприемлемы. Возможно, мы вновь сочтем их приемлемыми, если Восточный пакт не удастся…

– Нет-нет, – прервал Барту, – я добьюсь его заключения, даю вам слово министра иностранных дел Франции!

Помолчав, он добавил:

– Если буду жив…

Майский сообщит в Москву о настроениях в лондонских политических кругах в отношении Восточного пакта. Он заявит в Форин оффисе – британском министерстве иностранных дел:

– Общественное мнение в Советском Союзе приписывает Англии подталкивание не только Японии, но и Германии к войне с нами и этим только объясняет сопротивление Англии Восточному пакту, а также ее оговорки, внесенные в его проект.

По приглашению тридцати государств в сентябре Советский Союз вступит в Лигу наций. В том же месяце Германия и Польша официально заявят об отказе участвовать в Восточном пакте.

…В октябре в небольшом кинозале рейхсканцелярии Гитлер в третий раз подряд будет смотреть кадры свежей кинохроники. «9 октября, Марсель, – звучит дикторский текст. – В два часа дня сюда прибыл югославский король Александр. Его встречает министр иностранных дел Франции Барту». На экране – молодой король сходит по трапу на набережную, здоровается с Барту, они садятся в открытый автомобиль. Кортеж еле-еле движется по улицам города, возле первой машины лишь полковник верхом на лошади – нет ни мотоциклистов, ни кавалеристов…

В кинозале рядом с Гитлером – министр иностранных дел рейха барон Константин фон Нейрат, шестидесятилетний аристократ, толстый, неповоротливый, будто сонный. Дипломат с двадцатилетним стажем – он служил в Константинополе и Копенгагене, был послом в Риме и Лондоне, министром иностранных дел в правительствах Папена и Шлейхера – Нейрат, проявив преданность Гитлеру, сохранил свой пост и в его правительстве.

На экране следующий эпизод: из толпы внезапно выбегает какой-то человек, вскакивает на подножку автомобиля и начинает стрелять. Мелькают фигуры людей, больше ничего нельзя разобрать.

– Вот так надо делать дела! – скажет возбужденный Гитлер Нейрату. – Пока вы там дипломатничаете, три пули – и все!

Министр промолчит.

– Я знаю ваш вклад в борьбу против Восточного пакта, – смягчившись, скажет Гитлер, – но сейчас меня устраивает такое решение.

– Мой фюрер, без нас все равно не обойтись. Теперь наша очередь – замять по дипломатическим каналам эту историю. Нам невыгодно, чтобы всплыли связи покушавшихся хорватских террористов с нашим посольством в Париже и с людьми дуче.

– Ни в коем случае! – воскликнет Гитлер. Он даст знак прокрутить ленту еще раз. Пока будут перезаряжать пленку, он спросит Нейрата:

–Король умер сразу?

– Да, мой фюрер.

– А Барту?

– Его только через три четверти часа привезли в больницу, и, к счастью, никто не догадался остановить кровотечение из раны в руке.

– Он сказал что-нибудь в больнице?

– Какую-то ерунду, – лениво ответит Нейрат. – «Я больше ничего не вижу, где же мои очки?»

Гитлер рассмеется.

 

Заключение Восточного пакта было под угрозой срыва. Англия подталкивала Францию на подписание пакта с Германией. К этому стремился и новый министр иностранных дел Франции Пьер Лаваль. Для СССР было важно предотвратить подписание такого пакта: ведь за обязательство Германии не нападать на Францию нацисты получили бы свободу рук на востоке.

В результате энергичных действий Советскому правительству удалось добиться подписания 5 декабря 1934 года франко-советского соглашения. Один из его пунктов гласил, что Франция не будет участвовать в переговорах о каких бы то ни было договорах, способных противодействовать заключению Восточного пакта, а также подписывать политические соглашения с Германией без предварительных консультаций с СССР. Тем самым советская дипломатия расчистила путь для заключения франко-советского договора о взаимной помощи.

Сторонники сближения с СССР во Франции требовали продолжить политику Барту. В стране усиливалось движение против фашистской угрозы, за создание Народного фронта, за мир. С этим до поры до времени Лаваль не мог не считаться.

 

Париж, среда, 13 февраля 1935 года

Стрелки больших часов времен Людовика XV в кабинете министра иностранных дел приближались к двенадцати. Хозяин величественного кабинета Пьер Лаваль, сменивший здесь Луи Барту, ждал советского полпреда Потемкина.

Сын трактирщика средней руки, Лаваль появился в Париже за несколько дней до мировой войны полунищим учителем. Он получил диплом адвоката, вступил в социалистическую партию (из которой позднее вышел), стал юрисконсультом профсоюзов и пролез в депутаты. Аферами нажил миллионы. Он приобрел богатейшую коллекцию картин, несколько газет, доходное поместье в Нормандии, солидный пакет акций минеральных вод Виши. Не обладая ораторским талантом, он поднаторел в искусстве политической интриги. Потомок хитрых и осторожных овернских торговцев, Лаваль сам был торговцем в политике.

Лаваль взглянул на висевшую в кабинете карту, возле которой у него произошла недавно стычка с Эдуардом Эррио.

– Когда я смотрю на карту, – сказал тогда Эррио, – то вижу на ней только одну страну, которая могла бы быть для нас необходимым противовесом и которая в состояний создать в случае войны второй фронт. Это Советский Союз. Я говорю и пишу об этом с двадцать второго года. На меня смотрят, как на коммуниста или безумца. Даже царь при всем своем деспотизме пошел некогда на союз с французской республикой. Неужели наша буржуазия окажется менее умной?

– Все это очень хорошо, – ответил Лаваль. – Эти разговоры о союзе с Москвой, о Лиге наций, о коллективной безопасности. Но как вы можете рассчитывать на мир в Европе, если мы не договоримся сначала вот с ними?

И он ткнул пальцем в большое коричневое пятно в центре Европы. Союз с Германией и Италией – вот что хотел выторговать Лаваль. Рассуждал он при этом так: «Человек, которому любой ценой удастся обеспечить мир, будет великим. Если я договорюсь с Берлином и Римом, то мне некого будет бояться. Препятствия могут встретиться со стороны союзников на востоке и на Балканах, а также со стороны умных дипломатов и левых деятелей во Франции. Ну что ж, я похитрее их».

– Франции, этой великолепной чистокровной лошади, – сказал как-то румынский министр иностранных дел Титулеску, – вместо отменного жокея, на которого она имеет право, дали этого отвратительного конюха – Пьера Лаваля.

Своим успехом, достигнутым совместно с Англией, Лаваль считал Лондонское коммюнике, выпущенное десять дней назад. В нем Англия и Франция выразили готовность отменить военные статьи Версальского договора и взамен заключить с Германией воздушную конвенцию и соглашение об уровне вооружений. В Берлине были в восторге, требования Гитлера удовлетворялись Лондоном и Парижем одно за другим. С Германии теперь был снят запрет создавать военную авиацию.

Тогда, в Лондоне, Макдональд и Саймон посоветовали французскому премьеру Фландену и Лавалю отказаться от идеи Восточного пакта. «Превратите его в какое-нибудь соглашение консультативного характера», – говорили они. Не нравилась им и возможность заключения договора о взаимопомощи между СССР и Францией. Лаваль вынужден был маневрировать. Ему приходилось считаться с общественным мнением своей страны. Он мог лишь пытаться выхолостить содержание договора, но действия советской дипломатии связывали ему руки, не позволяя сделать это. Он был раздражен действиями Москвы, и раздражение это находило выход в неприязни к советскому полпреду в Париже Владимиру Петровичу Потемкину.

…Оставив внизу пальто и цилиндр, Потемкин в сопровождении чиновника Кэ д’Орсэ (так именовали французский МИД по названию набережной, где было расположено министерство) поднимался по лестнице на второй этаж в кабинет Лаваля. Крупный, импозантный, с коротко подстриженными усами, с зачесанной назад седой шевелюрой, в пенсне, Потемкин, как всегда, внешне был невозмутим. Сын земского врача, потомственного дворянина, выпускник Московского университета, преподаватель Екатерининского института, историк и публицист, горячо принявший революцию, он после Октября был членом Государственной комиссии по просвещению. В гражданскую войну стал начальником политотдела Южного фронта, а после ее окончания – заведующим губотделом народного образования в Одессе. Когда ему было уже под пятьдесят, его, большевика с девятнадцатого года, партия направила на дипломатическую работу. Это было в 1922 году. За двенадцать лет Потемкину довелось много поездить по свету: член Репатриационной комиссии во Франции, председатель Репатриационной комиссии в Турции, генконсул в Стамбуле, советник полпредства в Турции, полпред в Греции, затем в Италии и с декабря прошлого года – в Париже.

Потемкин выработал в себе такую самодисциплину, он так умел распределять время, что его хватало не только на текущую работу, но и на научный труд в области всеобщей истории.

Встречи с Лавалем в последние дни были необходимыми, трудными и неприятными. Министр вызывал у него антипатию. Маленький, смуглый, с косящими и вечно бегающими черными глазками, Лаваль походил на ловкого конокрада, который не возмущается, когда его бьют, но всегда готов нанести исподтишка ответный удар.

Сразу же после поездки Фландена и Лаваля в Лондон, 4 февраля, Потемкин получил телеграмму из Наркомата иностранных дел:

На основании коммюнике о лондонских переговорах можно прийти скорее к пессимистическим выводам. Главное – это уменьшение заинтересованности как Англии, так и Франции в Восточном пакте. При свидании с Лавалем потребуйте дополнительной информации и, если возможно, ознакомления с протоколами и другими документами, подписанными в Лондоне.

– Господин министр, – начал Потемкин, когда они сели за стол, – во время нашей последней встречи обстановка домашнего завтрака у вас не располагала к детальному разговору. Вы тогда лишь сказали, что Франция не будет нажимать на Англию и Германию в вопросе о Восточном пакте…

– О да, это было бы неэлегантно, – отозвался Лаваль.

– … и что Восточный пакт в принципе – не первоочередная задача. Изменилось ли что-нибудь после переговоров в Лондоне?

– В Лондоне мы выработали широкий план действий, включающий и Восточный пакт.

– Но мы рассматриваем Восточный пакт как самостоятельную акцию. Если Германия отказывается от участия в пакте, надо подумать, что делать дальше. Насколько я понимаю, Франция и Англия присвоили себе в Лондоне право самостоятельно отменять военные статьи Версальского договора и наметили, как теперь говорят, целую программу умиротворения Германии.

– Англию, господин Потемкин, я отстранить не властен. Что же касается судьбы Восточного пакта, то без Германии и Польши я не вижу перспектив для него. Быть может, они согласятся участвовать в нем, если мы заменим обязательства о взаимной помощи обязательствами о ненападении и взаимных консультациях?

– Это, господин министр, означает отход от прежней позиции Франции. Все новые схемы направлены, как мы считаем, к срыву почти готовых региональных пактов. Они не создают ничего нового, кроме платформы для длительной и бесплодной дискуссии. Такая дискуссия выгодна лишь странам, которые противятся подлинному обеспечению безопасности в Европе. Я повторяю, ваше предложение – это отход от прежней позиции Франции. Отход в пользу Германии. И, очевидно, под нажимом Англии?

– Нет-нет, Англия здесь ни при чем, – быстро ответил Лаваль.

– А тем временем Лондон, – продолжал Потемкин, – по моим данным, ведет закулисные переговоры с Берлином о широком соглашении. Если Франция не намерена поддерживать с нами серьезный диалог, то и мы не будем считать себя связанными какими-либо обязательствами. И вот тогда уж Франция окажется ни при чем.

Лаваль быстро просчитал в уме: «Англо-германское соглашение выведет Францию из игры. Оттолкнуть русских – они могут заключить соглашение с Берлином. Опять Франция вне игры».

Потемкин, будто улавливая мысли Лаваля, сказал:

– Мне кажется, мы должны обсудить вопрос о франко-советском пакте взаимопомощи. Это единственно возможная сейчас гарантия мира.

– Пакт должен быть подчинен процедуре Лиги наций? – спросил Лаваль, подумав при этом: «Такой пакт – хорошая карта в сегодняшней игре с Берлином и Лондоном. А потом его можно превратить в клочок бумаги».

– Он должен соответствовать ее Уставу, – ответил Потемкин. – Но в случае внезапного нападения какого-либо третьего государства стороны немедленно окажут друг другу помощь, не дожидаясь рекомендаций Совета Лиги.

– Такой договор не понравится Англии, – сказал Лаваль.

Договор как гарантия мира – из этого исходил Потемкин. Договор как карта в игре – было позицией Лаваля.

Они не раз и не два встретятся для выработки проекта договора, к которому выразит желание присоединиться Чехословакия. Полпред сообщит после очередной встречи в Москву:

Лаваль не считает потерянной надежду привлечь Германию к участию в Восточном пакте. Я доказывал, что оптимизм его не обоснован и что мы подошли вплотную к вопросу о заключении пакта взаимопомощи. Тут я впервые услышал от Лаваля, что парламент встретит этот пакт оппозицией. Он стал уверять, что еще вчера его осаждали депутаты и сенаторы, предостерегавшие против соглашения с СССР. Я спросил: какова же позиция самого Лаваля? Он изворачивался, говорил, что сам он за такой пакт, но Франция не хочет быть втянутой в войну и так далее.

Советское правительство добьется согласия Франции на свой проект договора, который будет подписан 2 мая в Париже сроком на пять лет. 16 мая будет подписан советско-чехословацкий договор о взаимопомощи, в который по настоянию министра иностранных дел Чехословакии Бенеша включат такой пункт: стороны придут на помощь друг другу только в случае, если Франция придет на помощь жертве агрессии. Иными словами, договор будет поставлен Бенешем в зависимость от поведения Парижа. Но Париж, равно как и Бенеш, будет саботировать договор. Впоследствии Лаваль уклонится от заключения военной конвенции, и таким образом советско-французский договор лишится конкретного содержания.

В середине мая он посетит Москву и будет говорить о сотрудничестве. В те же дни Франсуа-Понсе добьется приема у Гитлера и заявит ему, что Франция в любой момент откажется от пакта с СССР ради соглашения с Германией.

На обратном пути из Москвы Лаваль остановится в Варшаве для участия в похоронах Пилсудского. Он воспользуется случаем, чтобы разъяснить своему польскому коллеге Беку: франко-советский пакт подписан не ради сотрудничества с СССР, а для того чтобы предупредить какое-либо сближение между Германией и Советским Союзом. В Варшаве Лаваль встретится с Герингом. Запершись в номере гостиницы «Европа», они будут два часа обсуждать планы расширения франко-германских контактов. По возвращении в Париж он скажет своему Другу:

– Я подписал франко-русский пакт, чтобы иметь больше преимуществ, когда буду договариваться с Берлином.

 

«Договориться с Берлином» – об этом думал Лаваль. Сговор с Гитлером – в этом видели свою цель и реакционные политики Англии. Западные державы продолжали политику попустительства агрессорам. Германия быстро вооружалась с помощью и с благословения западных монополий и правительств. С согласия Англии и Франции в январе 1935 года состоялся плебисцит в Саарской области, находившейся после войны под контролем Лиги наций. Плебисцит должен был решить, сохранится это положение либо Саар войдет в состав Германии или Франции. В условиях гестаповского террора гитлеровцам удалось добиться нужного им исхода голосования: 1 марта Саарская область отошла к Германии. Английское и французское правительства отдали ее в надежде договориться с Гитлером по более крупным вопросам.

 

Берлин, вторник, 26 марта 1935 года

Гитлер пришел на переговоры в форме отрядов СА. Остальные были в штатском. Встреча проходила в кабинете Гитлера. Здесь когда-то работал Бисмарк. Это был огромный зал, отделанный деревянными панелями и заставленный массивной дубовой мебелью.

Напротив Гитлера сидели Джон Саймон и лорд-хранитель печати Антони Иден, тридцативосьмилетний потомственный аристократ с безупречными манерами, одетый, как всегда, с иголочки и по последней моде. В лондонских салонах высшего света Иден считался баловнем судьбы. О таких в Англии говорят: родился с серебряной ложкой во рту. Иден окончил Оксфордский университет, где изучал восточные языки. В 26 лет женился на дочери банкира и был избран в парламент. В 29 лет Иден, протеже видных консерваторов Стэнли Болдуина и Остина Чемберлена, стал парламентским секретарем министра иностранных дел, а в 34 – заместителем министра. Безотказный и надежный для консервативных лидеров деятель, скорее необычайно работоспособный, чем способный, – он работал до переутомления, а его жена называла себя «вдовой дипломата», – Иден сделал себе имя в Лиге наций и на Конференции по разоружению в Женеве. Там же он сделал первые шаги по пути «умиротворения» агрессоров. В 37 лет его назначили лордом-хранителем печати – министром без портфеля для специальных поручений и прикомандировали к Форин оффису.

В прессе Запада постепенно утверждалось нечто вроде культа Идена. Кому-то нравились гладкие речи молодого и элегантного министра. Кому-то пришелся по душе его стиль в одежде – газеты сообщали, в каких магазинах он покупает шляпы и галстуки. Кому-то импонировало, что у Идена прекрасная осанка, что он почтителен и всегда имеет наготове вежливое слово. Его уже прочили в лидеры консерваторов. Многие западные газеты рекламировали Идена как новую звезду дипломатии.

Осторожный в словах и поступках, Иден никогда не выдвигал спорных идей, не озадачивал своими действиями, не поражал остротой речей и всегда придерживался правила: приобретать друзей и не наживать врагов. Однако с сидевшим сейчас рядом Джоном Саймоном отношения у него не сложились. С тех пор как он, лорд-хранитель печати, стал как бы вторым руководителем Форин оффиса, в Англии оказалось два министра иностранных дел: «старший» министр – Саймой и «младший» – Иден.

Иден ревниво отметил про себя: Гитлер чаще обращается к Саймону. «Младшему» министру казалось, что у него не меньше оснований на внимание. Год назад, во время своего турне по европейским столицам, он побывал в Берлине и установил с Гитлером хороший контакт. Фюрер очень понравился Идену, отчасти, быть может, потому, что проявил к нему подчеркнутое внимание. Гитлер лично в сопровождении Геббельса, Гесса и Нейрата пришел в посольство на прием в его честь. Иден понимал, что удостоился этого не случайно: он был первым членом правительства, великой державы, который посетил Берлин для встречи с фюрером. Его визит был на руку новым руководителям Германии. Но тщеславие нашептывало ему: это и в его, Идена, честь пришел сам фюрер. Гитлер добавил ему известности, и Иден был доволен.

Нынешняя поездка должна была состояться еще две недели назад. Жаль, конечно, думал Иден, что Гитлер игнорировал французов – как-никак Лондон и Париж вместе в начале февраля предложили Германии новое всеобщее урегулирование взамен Версаля. Берлин предпочел иметь дело с каждой страной в отдельности.

И вдруг тщательно отработанные планы начали рушиться. Незадолго до поездки в Лондоне было объявлено, что Англия в связи с перевооружением Германии израсходует дополнительно небольшую сумму на оборону. Тотчас из Берлина в Форин оффис пришло уведомление: министров принять не можем, просим отложить визит, так как Гитлер простудился. Пришлось проглотить эту пилюлю.

9 марта Берлин объявил о существовании своей военной авиации, а 16 марта – о всеобщей обязательной воинской повинности и создании регулярной армии из 12 корпусов и 36 дивизий. Это уже «проглотить» было трудно. Одно дело покончить с Версалем совместно, с милостивого разрешения Лондона и Парижа, разрешения, которое они собирались дать. И совсем другое дело, когда Гитлер сам рвет Версальский договор. Французы в тот же день увеличили срок воинской повинности с года до двух. А в Лондоне решили заявить протест и… послать Саймона и Идена к Гитлеру, если тот больше не чихает. Гитлер больше не чихал.

Слушая его сейчас, Иден досадовал на Саймона, на себя и на все на свете: их поездка обернулась пощечиной британскому престижу. Она фактически означала, что Англия согласна с нарушением Германией договоров. И славы такая поездка не прибавит.

Иден попробовал выяснить отношение фюрера к идее Восточного пакта.

– Я предпочитаю двусторонние пакты о ненападении. А эти идеи о взаимопомощи, – Гитлер начинал распаляться, – мне абсолютно не нравятся. Какая взаимопомощь? Кто кому помогает? С какой стати Германии вступать в войну, если произойдет конфликт СССР с какой-нибудь страной. А такой конфликт произойдет! Если Германия – страна миролюбивая, то коммунизм – это воинствующая мировая религия! Укрепившись в СССР, коммунизм завоюет весь мир. Германия – вот главный страна и оплот европейской цивилизации. Поэтому мы должны вооружаться. Ни одна страна не вправе протестовать против действий Германии! Мы указываем миру путь к избавлению от величайшего проклятия! Наш флот должен составлять не менее тридцати пяти процентов британского, у меня есть тысяча самолетов и скоро будет 550-тысячная армия!

В конце своей тирады Гитлер перешел на крик. Идену стало не по себе.

– Мне бы хотелось коснуться вопроса об Австрии, – перевел разговор на другую тему Саймон.

– Об Австрии? – переспросил Гитлер. – Я не намерен сейчас поглощать, как пишет ваша пресса, Австрию. Но мы будем – и это наш святой долг – помогать австрийским национал-социалистам. Тем более что Австрия сама выражает желание присоединиться к Германии. А вообще Австрия для меня не проблема. Мне сейчас некогда заниматься Австрией, Чехословакией или Литвой. Будет время, я ими займусь.

Иден почувствовал в словах фюрера угрозу, но затевать спор было не в планах англичан.

– Не намерены ли вы вернуться в Лигу наций? – спросил Иден.

– Нет. Через полгода нам бы снова пришлось оттуда уйти. Мы можем вернуться только тогда, когда Германия достигнет полного равенства.

– Равенства – в каком плане?

– Равенства в глобальном контексте.

«Так, – сказал про себя Иден, – известная нам терминология. Он имеет в виду возвращение Германии колоний. Это уже прямая угроза британским интересам».

После беседы настроение «старшего» министра было неплохим. Саймон вынес впечатление, что с Гитлером трудно, но можно ладить. Нужны лишь гибкость и кое-какие уступки. «В каждом положении отыщется что-нибудь утешительное, если хорошо поискать», – вспомнил Саймон выражение Дефо.

Иден был настроен менее оптимистически. За прошедший после первой встречи год тон фюрера резко изменился. «Перевооружаются, – думал он, – в старом прусском духе». Сам по себе германский фашизм Идена не беспокоил, его беспокоило то, что Гитлеру, как он говорил, «не сидится дома, в Германии». Иден, привыкший к мысли о том, что он фигура историческая, решил: ничего хорошего его будущие биографы об этой поездке не напишут. На память пришла история, рассказанная ему в Форин оффисе. Когда в конце XVIII века в Китай прибыл английский посол, он должен был выполнить ряд действий, требуемых церемониалом. До Пекина он ехал в лодке, на которой висел плакат, гласивший, что посол едет платить дань Англии китайскому императору. На это он не обратил внимания, поскольку не знал языка. При вручении верительных грамот он должен был три раза становиться на колени и девять раз стучать лбом об пол. Император не мог взять грамоты прямо из рук посла. Посол нашел компромисс: стоял на одном колене, несколько раз кланялся, а затем преподнес свои грамоты в золотом ящике, из которого их и взял император. «На сей раз нечто похожее, – усмехнулся про себя Иден. – Только не в Пекине, а в Берлине».

Вечером на приеме Гитлер был в отличном настроении. Сам факт визита англичан принес ему политический выигрыш. Раз они приехали, значит ему нечего бояться Англии – она уступит раз, уступит и другой.

Речь зашла о прошлой мировой войне. Случайно выяснилось, что Иден и Гитлер в марте 1918 года находились на одном участке фронта друг против друга. Выпускник привилегированного Итона, поставлявшего Англии государственных деятелей, открывавшего путь в Оксфорд и Кембридж, боевой офицер, в 18 лет добровольцем ушедший на фронт, награжденный за храбрость Военным крестом, дослужившийся до звания капитана, должности начальника штаба бригады и мечтавший о славе и дипломатической карьере. И сын австрийского таможенника, несостоявшийся художник, с радостью схватившийся за оружие, как только началась война, ефрейтор, озлобленный на весь мир, снедаемый завистью ко всем, добившимся большего, чем он. Иден и Гитлер встречались во второй раз, но оказалось, что была и третья встреча: семнадцать лет назад их разделяла всего сотня метров. Они вспоминали названия населенных пунктов, нарисовали даже схему на обратной стороне меню и расписались. Как они оба полагали, для истории. Все это поправило настроение Идена, он снова почувствовал себя в центре внимания.

После обеда французский посол Франсуа-Попсе спросил Идена:

– Вы действительно находились в окопах напротив Гитлера?

– Совершенно верно.

– И вы не воспользовались случаем? Вас надо расстрелять!

На следующий день Нейрат пригласит в МИД на Вильгельмштрассе советского полпреда Якова Захаровича Сурица, сменившего два года назад в Берлине Хинчука, чтобы с ведома Гитлера рассказать о беседах с англичанами. Кажется, впервые министр иностранных дел будет столь подробно информировать его о переговорах с государственными деятелями третьей страны. Опытный дипломат – для Сурица Германия стала пятой страной после Дании, Афганистана, Норвегии и Турции, где он работал полпредом, – поймет, что подобная информация дается неспроста. В тот же день он сообщит в Москву о беседе:

Вкратце сказанное Нейратом сводилось к следующему.

Переговоры начались вопросом англичан, согласны ли немцы участвовать в коллективном сотрудничестве европейских народов. Берлин на это ответил положительно.

В вопросе о Восточном пакте, по информации Нейрата, не было и речи о двусторонних договорах. Речь шла лишь о коллективном методе решения вопроса. Гитлер заявил, что готов принять участие в Восточном пакте, если это будет не пакт взаимопомощи, а пакт ненападения, консультации, нейтралитета.

Немцы выразили готовность вернуться в Лигу наций на условиях полного равноправия, под которым они понимают, между прочим, право Германии на колонии.

Нейрат рассказал о требованиях, которые немцы выдвинули в вопросах вооружений, сделав оговорку, что они согласны приступить к сокращению своих вооружений в любых размерах, но на условиях полного равноправия с другими странами.

Говоря о циркулирующих в прессе и в городе слухах об антисоветских высказываниях Гитлера во время переговоров, Нейрат заверил меня, что эти слухи ни в какой мере не соответствуют действительности.

Министр, поймет Суриц, явно хочет преподнести свою версию переговоров в Берлине до того, как Иден прибудет в Москву, – о его визите было уже объявлено.

Нейрат попрощается с полпредом и поедет на вокзал, чтобы проводить Антони Идена. Запасшись учебником русского языка, «младший» министр специальным поездом отправится в Москву.

 

Уступая во всем фашистским государствам в надежде направить агрессию на восток, британская дипломатия одновременно делала вид, будто озабочена укреплением мира в Европе. Саймон, договариваясь о визите в Берлин, условился параллельно с НКИД о поездке в СССР Идена – как бы для баланса. В Англии курс на «умиротворение» агрессоров осуждался народом, да и в самой консервативной партии встречал оппозицию. Против «умиротворения» выступали также многие руководящие деятели и рядовые члены лейбористской и либеральной партий. В таких условиях правительство, рассчитывая на сговор с Германией, старалось не отталкивать и Советский Союз. Следствием этого были многочисленные заверения английских государственных деятелей о приверженности Великобритании идеям коллективной безопасности и визит в Москву Антони Идена.

 

Москва, пятница, 29 марта 1935 года

Сталин, Литвинов и Майский пришли в кабинет Председателя Совнаркома Молотова для встречи с Иденом. Многого от нее не ждали, но определенный интерес она представляла. Недавно, еще из Лондона, Майский сообщил в Москву:

Прежде всего об отношении британского правительства к Восточному пакту: за последний год оно стало еще хуже. Это объясняется, на мой взгляд, двумя причинами. Во-первых, тем, что Лаваль сменил Барту. А во-вторых, Гитлер в последние месяцы всячески старается завоевать симпатии англичан. Это отчасти ему удается. В правительственных кругах вновь воскресла надежда найти с ним общий язык – в этом особенно усердствуют Макдоналъд и Саймон. А в общем-то Лондон всегда относился к Восточному пакту недоброжелательно.

Главная причина этого – враждебность консерваторов к СССР. Британская буржуазия самая умная в мире, нюх у нее тоньше, чем у всякой другой. Наша растущая сила, в частности мощь нашей Красной Армии, производит в Лондоне двойственный эффект: вызывает респект и в то же время пугает. А Восточный пакт сильно бы укрепил наши позиции – обезопасил западную границу и облегчил положение на Дальнем Востоке. Кроме того, Англия никогда не любила слишком сильной Франции. Послевоенная Франция, как считают британские политики, далеко переросла свои естественные размеры. Могущество Франции покоилось на разоружении Германии, на собственной военной силе и на системе французских военных союзов в Европе. Англия же, следуя своей теории равновесия сил на континенте, все время старалась поддерживать и укреплять Германию, даже после прихода Гитлера к власти. Налицо такая ситуация: Германия быстро вооружается, и уже одно это подрывает позиции Франции. Отношения между Францией и Польшей испорчены – это тоже ослабляет Париж. Кстати, англичане восприняли охлаждение между Парижем и Варшавой почти с удовольствием. Они предпочли бы видеть Францию изолированной от всех, особенно от СССР. Тогда, учитывая усиление Германии, Франция стала бы совсем ручной и пошла бы на поводу у Лондона.

Конечно, для Франции все это означало бы отказ от роли мировой державы, но это уже французская забота. Восточный же пакт сцементировал бы все французские связи на востоке и способствовал бы укреплению ее позиций. Уже поэтому британская дипломатия не может к нему относиться с восторгом. И, наконец, надо учесть, что Лондон никогда не любит играть на одной карте, а предпочитает играть сразу на нескольких.

Восточный пакт укрепил бы мир в Европе. Руководителям Форин оффиса это не совсем нравится: стало бы невозможно или очень трудно играть на противоречиях, которыми так переполнен сейчас Старый Свет. Поэтому они предпочитают оставить рану открытой. Пусть она себе понемножку сочится, а в случае надобности можно прибегнуть к хирургическому вмешательству. Если бы, например, встал вопрос о неизбежности германской агрессии, то Берлин можно было бы подтолкнуть в восточном направлении. А Восточный пакт был бы препятствием для такой тактики. Стало быть, лучше совсем обойтись без него или, в крайнем случае, обезвредить его, придав консультативный характер.

Саймон сказал мне, что его правительство придает громадное значение поездке Идена в Москву. И не только в связи с вопросами европейского, как он выразился, умиротворения, но и как крупному шагу вперед по пути улучшения англо-советских отношений. Лондон хотел бы обставить визит как можно эффектнее с точки зрения его влияния на общественное мнение. Отсюда и пожелание, чтобы Иден был принят Сталиным.

…Помощник доложил, что прибыли Иден, начальник секции Лиги наций Форин оффиса Стрэнг и посол в Москве Чилстон. Несколько минут было уделено фотокорреспондентам. Затем хозяин кабинета сел за свой рабочий стол, а остальные – за приставленный к нему перпендикулярно стол для совещаний, накрытый зеленым сукном. Майский приготовился переводить и записывать.

Беседу торжественно начал Иден.

– От имени британского правительства считаю своим долгом выразить благодарность за возможность встретиться с руководителями Советского государства. Личные контакты будут способствовать улучшению наших отношений и укреплению мира. Политика моего правительства – это политика мира. Многие в вашей стране думают, будто бы британское правительство занимается какими-то интригами против СССР. Эти подозрения ни на чем не основаны. Мое правительство хочет только мира, поэтому оно полагает, что территориальная целостность и неприкосновенность СССР – один из важнейших элементов сохранения всеобщего мира. Я надеюсь, что и Советское правительство стоит на той же точке зрения в отношении Британской империи.

– Я могу заверить господина лорда-хранителя печати, – ответил Молотов, – что политика Советского правительства – это последовательная политика мира. Мы не нуждаемся ни в новых территориях, ни в каких-либо завоеваниях. Советский Союз занят мирной созидательной работой и стремится поддерживать наилучшие отношения со всеми государствами, ему чужды какие-либо агрессивные замыслы в отношении Британской империи.

Иден вежливо поклонился и продолжал:

– Видимо нет необходимости подробно излагать содержание берлинских переговоров. Я полагаю, что господин Литвинов уже информировал вас о содержании бесед, которые между нами происходили.

– Я хотел бы, – кивнув, сказал Сталин, – прежде всего, задать вам, господин Иден, вопрос: как вы оцениваете нынешнее международное положение? Считаете ли вы его очень опасным или не очень опасным?

– Оно вызывает беспокойство, но оно не безнадежно. Трудности велики, но у европейских народов еще есть время их преодолеть.

– Ну, а если положение сравнить с 1913 годом, – настаивал Сталин, – как оно сейчас, лучше или хуже?

– Я думаю, лучше.

– Почему?

– Во-первых, сейчас существует Лига наций. Ее возможности, конечно, ограничены, но все-таки есть где обсудить вопрос, когда возникает опасность. Во-вторых, в 1913 году народы Европы вообще не думали о войне, она упала им как снег на голову. Сейчас положение иное: общественное мнение ясно сознает опасность войны и борется с ней. Настроение широких народных масс сейчас я бы назвал пацифистским. А как думаете вы?

– Я думаю, – ответил Сталин, – что положение сейчас хуже, чем в 1913 году. Тогда был только один очаг военной опасности – Германия, а сейчас два – Германия и Япония.

– Но ведь у вас как будто в последнее время отношения с Японией налаживаются? Благодаря политике вашего правительства военная опасность в этой части света несколько ослабла.

– Речь идет не только о безопасности наших границ. Вопрос стоит шире: каковы дальнейшие намерения Японии? Что она собирается делать? Положение на Дальнем Востоке вызывает большую тревогу. Некоторое его улучшение – временное явление, это пауза, которая будет продолжаться лишь до тех пор, пока Япония не переварит Маньчжурию. А затем можно ожидать дальнейшего развития тех тенденций, которые Япония обнаруживала на протяжении последних трех-четырех лет.

– Вы так уверены в агрессивных устремлениях Японии? – спросил Иден.

– Факты заставляют нас опасаться худшего на Дальнем Востоке. Япония вышла из Лиги наций и открыто издевается над ее принципами, она на глазах у всех разрывает международные договоры, под которыми стоят ее подписи. Это очень опасно. В 1913 году Япония еще принадлежала к числу тех держав, которые относились с уважением к собственной подписи. Сейчас положение обратное. Такая политика не может предвещать ничего хорошего.

– Ну, а в Европе?

– В Европе наибольшее беспокойство вызывает Германия. Она тоже вышла из Лиги наций и, как вы сообщили Литвинову, не обнаруживает желания в нее вернуться. Она тоже открыто, на глазах у всех разрывает международные договоры. Это опасно. Как мы можем при таких условиях верить подписи Германии под международными документами? Вот вы говорили Литвинову, что в Берлине возражают против Восточного пакта и соглашаются лишь на пакт о ненападении. Но какая гарантия, что германское правительство, которое так легко рвет свои международные обязательства, станет соблюдать пакт о ненападении? Никакой гарантии нет. Поэтому мы не можем удовлетвориться лишь пактом о ненападении с Германией. Нам для обеспечения мира нужна более реальная гарантия. Такой реальной гарантией мог бы стать Восточный пакт взаимной помощи. Ведь в чем заключается существо такого пакта? Вот нас здесь в комнате семь человек. Положим, что между нами существует пакт взаимной помощи, а Майский, например, захотел бы на кого-нибудь из нас напасть, что бы получилось? Мы бы все общими силами его побили.

Иден улыбнулся:

– Я понимаю вашу метафору.

– То же самое и со странами Восточной Европы, – продолжал Сталин. – Если бы одна из стран – участниц пакта взаимной помощи подверглась нападению другой страны – участницы пакта, то все остальные пришли бы на помощь первой. Это простейшее разрешение проблемы безопасности на данном этапе.

– А как вы себе представляете пакт взаимной помощи – с Германией или без Германии?

– С Германией, конечно, с Германией. Мы не хотим никого окружать. Мы не стремимся к изоляции Германии. Ее нельзя было надолго удержать в цепях Версальского договора. Рано или поздно Германия должна была освободиться от версальских цепей. Мы – не участники Версаля, и мы поэтому можем судить о Версале свободней, чем те, кто участвовал в его создании. Однако формы и обстоятельства этого освобождения от Версаля вызывают у нас серьезную тревогу. Чтобы предупредить возможность неприятных осложнений, нужна страховка. Такой страховкой мог бы быть Восточный пакт взаимной помощи. С Германией, если к тому имеется какая-либо возможность. Вот вы, господин Иден, только что были в Берлине. Каковы ваши впечатления?

– Я ответил бы на этот вопрос одним английским изречением: я удовлетворен, но не обрадован. Я удовлетворен тем, что ситуация прояснилась, но я не обрадован тем, что мы в результате этого прояснения увидели.

– Я с вами согласен. Радоваться нечему. Вообще в Берлине сидят сейчас странные люди. Вот, например, около года тому назад германское правительство предложило нам заем в 200 миллионов марок. Мы согласились и начали переговоры, – и после этого сразу же германское правительство вдруг начало распространять слухи, будто бы Тухачевский и Геринг тайно встретились для совместной выработки плана нападения на Францию. Разве это политика? Или вот сейчас – мне Литвинов говорил, что вас в Берлине все время пугали военной опасностью со стороны СССР. Разве это серьезная политика? Нет, мелкие, неловкие люди сидят в Берлине.

Сталин поднялся, одернул светло-серый френч и прошелся по кабинету. Иден тоже хотел встать, но Сталин жестом удержал его, тем не менее Иден понял, что пора завершать беседу.

– Мне было очень приятно услышать от вас, господа, – сказал он, – что вы решительно стоите на точке зрения мира и целиком поддерживаете систему коллективной безопасности. Великобритания и СССР – члены Лиги наций, и совпадение взглядов наших правительств на основные вопросы создает предпосылки для сотрудничества в Женеве.

– Да, это хорошо, – сказал Сталин. – Мы вступили в Лигу наций вовсе не для игры. Лигу наций надо укреплять, а для этого необходим пакт взаимной помощи.

– Я доложу о нашей беседе своему правительству.

На этом беседа окончилась. Хозяин кабинета пригласил всех выпить по стакану чая. Пока накрывали на стол, Иден подошел к большой карте мира и, показав на Советский Союз, заметил:

– Как огромна ваша страна.

Сталин шутливо ответил:

– Страна-то большая, да трудностей много.

Иден перевел взгляд на Великобританию:

– А Англия на этой карте кажется совсем маленьким островом.

Сталин внимательно посмотрел на Идена.

– Да, маленький остров, но от него многое зависит. Вот, если бы этот маленький остров сказал Германии: не дам тебе ни денег, ни сырья, ни металла, – мир в Европе был бы обеспечен.

Иден на это ничего не ответил.

Майский мысленно подвел итог беседы: «Иден приехал без каких-либо конструктивных предложений. Видимо, его визит – это тактический ход: нажать на Берлин, помешать сближению СССР с Францией и успокоить общественное мнение в Англии. Но обмануть общественное мнение им не удастся. В документах о визите Идена – а их не скроешь, раз визит подавался в Лондоне с помпой, – англичане прочтут, что обе страны намерены проводить политику мира и коллективной безопасности. Они узнают правду о позиции СССР и смогут сравнить слова и дела консерваторов. Сравнение будет не в пользу правительства».

Пройдет меньше трех месяцев, и Англия без консультаций с Францией заключит 18 июня с Германией морское соглашение. Лондон удовлетворит все требования Берлина и вопреки Версальскому договору согласится на создание рейхом военно-морского флота, равного 35 процентам британского флота. Пропорция в отношении подводного флота будет еще более выгодна для Берлина – 45 процентов. В случае «исключительных обстоятельств» Германия сможет по этому соглашению построить подводный флот, равный британскому.

Антони Иден назовет это соглашение «важным шагом на пути к всеобщему сокращению вооружений»…