Разыгрывая против Советского Союза «германскую и японскую карты», правящие круги Англии, США и Франции переходили к прямому сговору с агрессорами. Они дали понять Гитлеру, что не будут возражать против захвата Германией малых стран Европы, если их собственные границы и колонии останутся в неприкосновенности. «Умиротворители» рассчитывали: укрепив стратегические позиции в Европе и заполучив дополнительные экономические ресурсы, Гитлер нападет на Советский Союз. Война же с СССР ослабит Германию как опасного противника и империалистического конкурента. Слепой антисоветизм застилал глаза западных политиков, они не сознавали опасности для собственных стран. В своих расчетах они видели лишь то, что хотели видеть: Гитлер против «угрозы большевизма».

Первой целью германского фашизма в Европе была Австрия. Гитлер намеревался присоединить ее к рейху путем «мирной эволюции», как и советовали «умиротворители». Но эти планы пришлось изменить.

 

Берлин, воскресенье, 13 марта 1938 года

Геринг ждал связи с находившимся в Лондоне Риббентропом. У него было отличное настроение, он был доволен собой, доволен тем, как под его руководством был осуществлен «план Отто» – захват Австрии. Все сложилось как нельзя лучше. Фюрер опасался, что английское и французское правительства помешают ему, но этого не произошло.

4 февраля Гитлер произвел важные перестановки в правительстве. Он сам, глава государства и правительства, назначил себя верховным главнокомандующим. Военное министерство упразднялось. Начальником штаба верховного командования стал Кейтель, его заместителем – Йодль. Главнокомандующим сухопутными силами был назначен генерал Браухич, военно-морскими силами – адмирал Редер, а Геринг возглавил военно-воздушные силы. Нейрат получил почетную отставку, пост министра иностранных дел занял Риббентроп.

Перестройка командования на походный лад, подумал Геринг, была сделана вовремя: надвигались большие дела.

Геринг с удовольствием вспомнил отличный спектакль, который месяц назад устроил фюрер в своей резиденции в Берхтес-гадене. По его требованию туда прибыл австрийский канцлер Шушниг. Гитлер, едва дав Шушнигу время проглотить скудный завтрак, предъявил ультиматум: подписать протокол, по которому пост министра общественной безопасности предоставлялся бы его человеку, нацисту Зейсс-Инкварту, амнистировать и легализовать деятельность австрийских нацистов, установить тесные экономические связи между двумя странами, то есть подчинить австрийскую экономику Германии.

В тот момент, когда фюрер говорил, как бы случайно вошел Кейтель с группой генералов и доложил: армия готова к вторжению в Австрию. Он показал Шушнигу тщательно разработанные планы бомбардировки главных городов. Некоторые из них предполагалось вообще уничтожить. Надо было видеть выражение лица Шушнига! Конечно, он на все согласился.

Но потом канцлер испугался рабочих, которым, видите ли, не нравилась мысль о, присоединении к рейху, и четыре дня назад назначил на сегодня плебисцит о будущем страны. Сегодня – плебисцит! Одно воспоминание об этом сейчас смешило Геринга. Лишнее доказательство того, что только идиот может назначать серьезные дела на тринадцатое число.

Позавчера весь день Геринг провел у телефона. Прямой провод связывал его с Веной.

Утром он говорил с Зейсс-Инквартом:

– Передайте Шушнигу, что фюрер в ярости и требует немедленно отменить плебисцит!

В два часа дня Зейсс-Инкварт сообщил:

– Шушниг плебисцит отменил.

– Отлично! Скажите ему, чтобы он немедленно катился ко всем чертям. Я имею в виду, чтобы он сейчас же ушел в отставку.

Через час позвонил Зейсс-Инкварт:

– Шушниг согласился.

– Еще бы он не согласился! А теперь передайте президенту Микласу наше требование – назначить вас канцлером.

Ответа Герингу пришлось ждать два часа. В пять вечера Зейсс-Инкварт доложил:

– Президент отказался.

– Ах так… Немедленно отправляйтесь к нему и скажите: если он будет упорствовать, то войска, которые частично уже находятся на границе или приближаются к ней, начнут продвижение по всему фронту, и Австрия прекратит свое существование. Вторжение будет приостановлено только в том случае, если в половине восьмого нам сообщат, что Миклас назначил вас канцлером.

Вена молчала.

Без четверти девять Гитлер подписал «Директиву №2» о вторжении в Австрию в соответствии с «планом Отто» на рассвете 12 марта. А три минуты спустя Геринг вновь связался с Зейсс-Инквартом, который к этому времени фактически захватил власть в Вене:

– Слушайте внимательно. Вы должны прислать нам такую телеграмму. Записывайте. Диктую: «Временное австрийское правительство, которое после отставки правительства Шушнига считает своей задачей установление мира и порядка в Австрии, направляет германскому правительству безотлагательную просьбу о поддержке и помощи, чтобы избежать кровопролития. С этой целью оно просит германское правительство прислать как можно скорее войска». Записали? Телеграфируйте!

Из-за всех этих переговоров Геринг опоздал в Дом авиации на балет. А без него спектакль начать не решались, хотя был приглашен дипломатический корпус.

После спектакля, когда пронесся слух, что германские войска вступают в Австрию, подходившим к нему послам Геринг говорил:

– Недобросовестность канцлера Шушнига заставила нас действовать так. Фюрер уже выехал из Берлина, чтобы завтра утром быть в Вене.

Все прошло почти гладко, но были и накладки, о которых со злостью вспомнил Геринг. Многие танки сломались по дороге и остались где-то возле Линца. Потом застряла тяжелая артиллерия. Фюрер, который на рассвете проезжал через Линц в Вену, увидел на дорогах пробки, пришел в бешенство и устроил генералам скандал. Те, оправдываясь, говорили: мы предупреждали, что Германия еще не готова к войне. Скандал с трудом удалось замять. Только сегодня утром легкие танки вошли в Вену, а бронемашины и тяжелую артиллерию погрузили на железнодорожные платформы и так доставили в австрийскую столицу. Торжественная церемония на родине фюрера едва не была испорчена.

Но в конце концов это детали. Сегодня утром имперским законом Австрия включена в состав рейха. Только что Геринг слышал по радио выступление Гитлера. Тот говорил с балкона городской ратуши:

– Если из австрийского города, где я родился, провидение призвало меня к руководству рейхом, то оно не могло не возложить на меня миссию возвратить мою дорогую родину германскому рейху.

И вот теперь Геринг вызвал по телефону Риббентропа, чтобы тот успокоил англичан. Впрочем, Геринг был уверен, что Чемберлен не будет возмущаться. Заявил же он вчера, что английское правительство не может гарантировать защиты Австрии. В Париже вообще промолчали, тем более что Франция опять была без правительства.

Зазвонил телефон. Телефонист сообщил, что через минуту соединит с Лондоном.

В это же время раздался звонок и в Лондоне. У аппарата был Иоахим фон Риббентроп. Он не случайно находился в английской столице именно в эти дни. Гитлер решил тем самым показать всему миру, что Англия не против захвата Германией Австрии.

Риббентропа принимали в Лондоне с королевскими почестями, и это ему нравилось. Наконец-то он оказался в центре внимания. Несколько лет он был здесь послом, в этом качестве возглавлял делегацию в Комитете по невмешательству. С английской столицей у него были связаны не самые лучшие воспоминания: будучи послом, он часто слышал здесь за спиной издевательские насмешки. Виной тому были его вопиющая бестактность, самонадеянно-нелепое представление о своей собственной персоне и полнейшее непонимание Англии и англичан. Сразу же по прибытии он начал нарушать ее традиции. До вручения верительных грамот устроил пресс-конференцию – грубейшее пренебрежение дипломатическими правилами, во время которой ругал Англию за недооценку «красной опасности» и призывал к объединению с Германией для борьбы против коммунизма. В Букингемском дворце приветствовал короля фашистским салютом вместо традиционного рукопожатия. Принимая Майского, он организовал встречу так, что девять эсэсовцев салютовали советскому полпреду по дороге от машины до его кабинета…

С 1934 года он одновременно возглавлял внешнеполитический отдел национал-социалистской партии, а также шпионское ведомство, которое называли «бюро Риббентропа», – посты важные, но не приносившие столь желанных почестей. Почестей же в Лондоне в бытность его послом Риббентропу тоже перепало мало. И вот теперь он вернулся в английскую столицу в новом качестве. На сей раз его самолюбие было удовлетворено. Прибыл он с огромной свитой советников. Вообще с тех пор, как Гитлер решил поставить профессиональных чиновников Вильгельмштрассе под начало своего сподвижника по партии и назначил сорокапятилетнего Риббентропа министром, этот бывший жуликоватый коммивояжер по продаже дешевых шампанских вин не мог обходиться без специалистов. Для своего поста – и это видели окружавшие его дипломаты – он не имел ни таланта, ни знаний, ни опыта. Риббентроп пытался скрыть это надменностью и грубостью.

Министр с кругозором и повадками прусского фельдфебеля обладал болезненным стремлением выставлять напоказ свою личность – в этом он старался подражать Герингу, хотя до него ему было далеко. Жил он на широкую ногу, вытребовал специальный поезд, который состоял из салон-вагона для него самого, двух вагонов-ресторанов и восьми спальных вагонов для помощников, секретарей и секретарш, советников, консультантов и личной охраны. Все это напоминало цирк на колесах, который разбивал свой шатер то здесь, то там.

Риббентроп постоянно чувствовал себя полностью зависимым от благосклонности Гитлера и лихорадочно старался ее сохранить. В окружении Гитлера у него был свой человек – Вальтер Хевель, давний друг фюрера, в свое время сидевший вместе с ним в тюрьме. Хевель сообщал ему о том, что Гитлер говорил в узком кругу. На основании этой информации Риббентроп знал о намерениях и идеях фюрера и в нужный момент преподносил их ему как свои собственные. Гитлер приходил в восторг и хвалил его «феноменальную интуицию и дальновидность».

Снова на столе Геринга зазвонил телефон. На сей раз он услышал в трубке голос Риббентропа.

– Добрый день, Геринг!

– День, кажется, действительно добрый. Как вы знаете, фюрер поручил мне ведение текущих правительственных дел, поэтому я решил дать вам информацию. Восторг в Австрии неописуем. Вы можете услышать это по радио.

– Это прямо фантастично, не правда ли? – воскликнул Риббентроп.

– Конечно! Фюрер был глубоко взволнован, когда он говорил со мной прошлой ночью. Не забывайте, ведь он впервые за много лет увидел вновь свою родину. Но сейчас я хочу поговорить с вами о политических делах. Разумеется, история о том, что мы предъявили ультиматум – чепуха.

Слово «чепуха» Геринг произнес с нажимом, давая попять Риббентропу, что говорить и как себя вести в Лондоне. Он не мог позволить себе большую откровенность, зная, что его разговор подслушивается английской, да и не только английской разведкой.

– Австрийские национал-социалисты, – продолжал Геринг, – просили нас, чтобы мы их поддержали, – они боялись террора красных и гражданской войны. Мы заявили им, что не позволим Шушнигу спровоцировать гражданскую войну. По прямому ли приказу Шушнига или с его согласия, коммунисты и красные были вооружены и уже проводили демонстрации, во время которых раздавались возгласы: «Да здравствует Москва!» Поэтому Зейсс-Инкварт, который к тому времени уже возглавил правительство, просил нас немедленно ввести войска. Мы уже до этого подтянули их к границе, так как не могли знать заранее, будет ли гражданская война или нет. Таковы факты. Фюрер полагает: коль скоро вы находитесь в Лондоне, то должны рассказать там, как все в действительности произошло. Повторяю, абсолютно неверно считать, что Германия предъявила Австрии ультиматум.

– У меня сегодня была откровенная беседа с Чемберленом, – сказал Риббентроп. – Он так и не считает. Только журналисты начинают задавать всякие вопросы, и мне, видимо, не следует здесь далее оставаться. Это выглядело бы как-то странно.

Геринг понял, что Риббентропу не хочется больше сидеть на горячей сковородке, оправдываясь за вторжение в Австрию.

– Да, я тоже так думаю. Но еще раз скажите Чемберлену: неверно, что Германия предъявила какой-то ультиматум. Все это ложь. Зейсс-Инкварт настойчиво просил нас по телефону и по телеграфу послать войска.

– Я вас понял. У меня были здесь продолжительные беседы о германо-английских отношениях.

– Вы знаете сами, что никто не радовался бы больше меня, если бы у нас действительно наладились отличные отношения с англичанами. Но пусть они признают, что мы тоже гордая и свободная нация. В конце концов мы ведь представляем собой две братские нации.

«Если Риббентроп не сумеет передать дословно эту фразу Чемберлену, – подумал Геринг, – то это сделает английская разведка».

– Чемберлен, – донеслось из Лондона, – произвел на меня очень хорошее впечатление. Мне кажется, что он серьезно стремится к соглашению с нами. Он сказал, что всегда желал улучшить англо-германские отношения. Теперь он решил осуществить свое намерение. Он просил меня передать фюреру, что это его искреннее желание и твердое намерение. Я ответил, что согласия между Англией и Германией после того, как разрешен австрийский вопрос, будет еще легче достичь. Я полагаю, что он того же мнения.

– Поскольку вся эта проблема решена, – сказал Геринг, – и всякая опасность волнений или потрясения устранена, то все должны быть благодарны нам за ликвидацию источника кризиса.

– Я тоже говорил здесь об этом. Если эта перемена и повлечет за собой некоторое возбуждение в данный момент, то это пойдет лишь на пользу англо-германскому взаимопониманию.

«Идиот, что он несет, – Геринг на минуту отнял трубку от уха, – возбуждение, взаимопонимание».

– Чемберлен, – продолжал министр иностранных дел, – спросил меня насчет Чехословакии. Я ответил, что у нас нет ни желания, ни намерения предпринимать что-либо в этом направлении. Наоборот, если с нашими братьями-немцами там будут прилично обращаться, то мы, безусловно, придем к соглашению. А вообще-то мои переговоры здесь закончены. Если я буду сидеть здесь еще, это может показаться странным…

– Я тоже уверен, что Чемберлен – вполне разумный человек, – Геринг со злостью перебил Риббентропа. «Опять он об этом. Я ведь уже понял, что он больше не может там торчать, и дал согласие на его возвращение».

– Мои впечатления от него превосходны, – подхватил Риббентроп. – Кое-кто думает, что сейчас здесь могут возникнуть затруднения: в глазах общественного мнения все происшедшее покажется решением, навязанным силой. Но у меня сложилось впечатление, что каждый нормальный англичанин, обыватель, спросит себя – какое дело Англии до Австрии?

– Разумеется, – Геринг понял, что пора кончать разговор. – Это совершенно ясно. Есть дела, которые касаются народа, и дела, которые его не касаются. Все более или менее обстоит превосходно, царит мир. Две нации нашли друг друга, подали друг другу руки, возрадовались и ликуют…

Четыре дня спустя, 17 марта, Наркомат иностранных дел сделает заявление представителям советской и зарубежной прессы. Его текст будет разослан через советские полпредства иностранным государствам.

Советское правительство предостерегало, что международная пассивность и безнаказанность агрессии в одном случае неизбежно повлекут за собой повторение и умножение таких случаев. События подтверждают правильность этих предостережений. Совершено военное вторжение в Австрию, австрийский народ лишен независимости. Насилие создало опасность для всех европейских государств, и не только европейских. Возникла угроза территориальной неприкосновенности, политической, экономической и культурной независимости малых народов. Их порабощение создаст предпосылки для нажима и даже для нападения и на крупные государства. В первую очередь возникает угроза Чехословакии. А затем опасность грозит разрастись в новые конфликты. Международное положение ставит перед всеми миролюбивыми государствами вопрос об их ответственности за дальнейшие судьбы народов. Советское правительство по-прежнему готово участвовать в коллективных действиях, которые были бы решены совместно с ним и которые имели бы целью приостановить дальнейшее развитие агрессии и устранение усиливающейся опасности новой мировой бойни. Оно согласно приступить немедленно к обсуждению с другими державами в Лиге наций или вне ее практических мер, диктуемых обстоятельствами. Сегодня время еще не ушло. Надо, чтобы все государства, в особенности великие державы, заняли твердую недвусмысленную позицию в отношении проблемы коллективного спасения мира. Завтра может быть уже поздно.

 

В условиях надвигавшейся военной катастрофы Советское правительство изыскивало пути налаживания союзнических связей с США.

Но американский империализм был заинтересован в большой войне за океаном, чтобы с ее помощью разрешить внутренние трудности и изменить в свою пользу соотношение сил в мире. США поддерживали политику «умиротворения» и стремились не допустить создания системы коллективной безопасности ни в Европе, ни на Дальнем Востоке. Трояновский сообщал в Москву: «Судьба Австрии не вызывает здесь большого беспокойства. Изоляционисты всех толков в общем готовы примириться со всеми захватами фашистов, лишь бы Америка не начала активно участвовать в международных делах, не связалась бы каким-либо соглашением с Англией и не подверглась бы риску участвовать в войне». Американская дипломатия всячески уклонялась от сотрудничества с Советским Союзом.

 

Москва, воскресенье, 5 июня 1938 года

Американский посол в Советском Союзе Джозеф Дэвис был приглашен в Кремль к половине пятого. В связи с отъездом из Москвы он наносил прощальные визиты. Когда Протокольный отдел НКИД сообщил ему, что встречи назначены на воскресный вечер, Дэвис не удивился: он знал, что советские руководители работают и по выходным.

Он пробыл в Москве полтора года. В августе 1936 года президент Рузвельт, его старый друг, предложил ему сменить Буллита на посту посла в СССР. Буллит получил назначение в Париж. К тому времени у шестидесятилетнего Дэвиса, известного деятеля либеральных взглядов, был богатый опыт политической и дипломатической работы, прочные связи в Вашингтоне. Предложение президента он принял охотно: Дэвис понимал, какую роль играет Москва в мире, и видел, что могут значить хорошие отношения между Советским Союзом и Америкой в предгрозовой атмосфере. Четыре месяца он готовился к поездке, изучал документы в госдепартаменте, неоднократно встречался с Трояновским. Картина, которая ему тогда открылась, производила двойственное впечатление.

С одной стороны, экономическое сотрудничество медленно, но налаживалось. На его пути стоял барьер – вопрос о «долгах Керенского». К удивлению Дэвиса, вопрос этот, судя по документам, умышленно раздувался в Вашингтоне, хотя он лично не считал его существенным. В апреле 1934 года конгресс принял закон, запрещавший предоставление странам-должникам займов и кредитов. Адвокаты стали советовать банкам воздерживаться от сделок с Амторгом. Все шло к свертыванию советско-американской торговли вообще.

Правда, отметил тогда Дэвис, на словах и президент и Хэлл были против того, чтобы считать СССР страной, не выполнявшей своих финансовых обязательств. На деле же… Очевидно, его предшественник Буллит слишком рьяно осуществлял то, о чем не говорили вслух в Вашингтоне. Буллит как-то сам заметил в разговоре с Дэвисом: нам с большевиками не по пути.

Переговоры о «долгах» были прерваны в январе 1935 года без какого-либо решения. Но в июле было заключено торговое соглашение сроком на один год. Советское предложение о взаимном применении режима наибольшего благоприятствования Вашингтон не принял, а потому соглашение не соответствовало реальным возможностям двух стран. И все же это был сдвиг. Так обстояло дело с экономическими связями. Налицо было стремление Москвы их наладить, желание американских бизнесменов торговать и одновременно явное и скрытое противодействие этому в Вашингтоне.

Столь же двойственное впечатление оставило у Дэвиса тогда, в тридцать шестом, и развитие политических отношений. В августе 1935 года Буллит вручил в Москве ноту, в которой Советский Союз обвинялся в нарушении договоренности по «вопросу о пропаганде». Поводом было проведение в Москве конгресса Коминтерна. Дэвис понял тогда: в связи с приближением президентских выборов госдепартамент пошел на этот шаг, сделав демарш под нажимом антисоветски настроенных кругов. Москва протест отклонила, заявив, что стремится к дальнейшему развитию дружественного сотрудничества между СССР и США, отвечающего интересам народов двух стран и имеющего важное значение для всеобщего мира.

Вопрос о Тихоокеанском пакте по вине Белого дома оставался нерешенным. К моменту назначения Дэвиса советско-американские отношения ухудшились: госдепартамент отозвал из Москвы генерального консула и все генконсульство, помощника военного атташе по морским делам, помощника военного атташе по авиации и сократил аппарат посольства.

В ноябре 1936 года назначение Дэвиса было официально оформлено, а спустя три месяца, в январе 1937 года, он прибыл в Москву. Направляясь сейчас в Кремль, посол Мысленно подводил итоги прошедших полутора лет. Политические связи двух стран укрепились. Были организованы поездки советских государственных и военных деятелей, а также ученых в Америку. В 1937 году состоялся первый в истории беспосадочный перелет из Москвы в США через Северный полюс Чкалова, Байдукова и Белякова, которых торжественно встретили на американской земле. С политической точки зрения важным был дружественный визит эскадры американских военных кораблей во Владивосток в тревожные дни 1937 года, когда на Дальнем Востоке снова разгорелся военный конфликт. Но тесное взаимодействие двух стран в дальневосточных делах не сложилось.

Серьезной акцией стало торговое соглашение, заключенное в августе прошлого года. Стороны предоставили друг другу режим наибольшего благоприятствования в торговле. Причем имелись все шансы на то, что соглашение будет продлеваться. Советский Союз разместил в США солидные заказы; велись переговоры с крупнейшими фирмами, расширил свою деятельность Амторг.

Обо всем этом думал Дэвис, направляясь с прощальным визитом к Председателю Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинину. Калинин встретил посла в дверях кабинета, представил переводчика. Когда все сели, Калинин, улыбнувшись, сказал:

– Насколько я знаю, вы назначены послом в Бельгию. Если по-честному говорить, то вам, наверное, там будет и спокойнее и привычнее, чем в Москве.

– Господин президент, быть может, в Брюсселе будет и привычнее, но мне было очень приятно работать здесь. Приятно от сознания важности той миссии, которая выпала на мою долю. Контакты в Москве были очень полезными. Один французский философ сказал: нельзя ненавидеть человека, которого знаешь.

– Не спорю с этим философом, но нас знают и, однако, ненавидят. Наша страна окружена агрессивными и враждебными государствами – я имею в виду в первую очередь Германию и Японию.

– В связи с отъездом из Москвы, – сказал Дэвис, – я хотел бы выразить свое уважение господину президенту, а также поблагодарить за внимание, которое мне оказывали здесь. У меня вызывают восхищение огромные успехи, достигнутые вашей страной за непродолжительный период. Я лично осмотрел типовые предприятия практически всех отраслей тяжелой промышленности, крупные гидроэлектростанции. Это великолепно!

Минут двадцать разговор шел о поездках Дэвиса по стране. Посол с удивлением обнаружил, что Калинин хорошо знаком с его работой в годы мировой войны в качестве правительственного комиссара по наблюдению за деятельностью корпораций и позднее – как председателя Федеральной торговой комиссии.

Когда беседа перешла к политическим вопросам, Калинин заметил:

– Я внимательно изучил речь президента Рузвельта в Чикаго. Хотелось бы надеяться, что Соединенные Штаты начнут играть более активную роль в защите мира от, как он сказал, непослушных членов мирового сообщества.

«Хотелось бы, – подумал Дэвис, – но так ли это?»

– Перспективы на мир в Европе, – сказал Калинин, – плохие. Правительство Чемберлена упорно проводит политику умиротворения и укрепления Германии. Из всех капиталистических стран Англия относится к СССР наиболее непримиримо. Ее политика систематически направлена против нас. Во всех актах против Советского Союза, когда пороешься, поглядишь хорошенько, то заметна рука Англии. Франция все больше попадает в зависимость от Англии. А укрепление Германии в конечном счете направлено против нас. Я думаю, что господин Чемберлен не представляет английский народ. Он потерпит поражение, когда фашистские диктаторы запросят слишком много. Что касается Советского Союза, то мы сможем себя защитить.

Позвольте теперь, – после паузы сказал Калинин, – господин Дэвис, задать вам несколько вопросов, касающихся советско-американских дел.

– Разумеется. – Дэвис вытер платком высокий лоб и лысину, обрамленную зачесанными назад седыми волосами. У него был классический греческий профиль, красивое непроницаемое лицо выражало лишь внимание.

– Вы, должно быть, знакомы, господин Дэвис, с предстоящими переговорами между нашими правительствами о строительстве американской фирмой линкора для нас. Нам трудно понять, почему этот вопрос наталкивается на затруднения. Мы готовы заплатить наличными от 60 до 100 миллионов долларов как за линкор, построенный в Соединенных Штатах, так и за такой же линкор, построенный в СССР при содействии американских фирм. Это, я думаю, даст работу вашим безработным. Ваши верфи, насколько я знаю, загружены только на 60 процентов.

– Мое правительство, – начал Дэвис, – недавно приступило к осуществлению обширной программы судостроения, которая загрузит наши верфи. К тому же есть ограничения, налагаемые законом: запрещены строительство линкоров для иностранных государств, доступ к предприятиям, строящим линкоры, если только армия и ВМС заявят, что это пойдет в ущерб обороне Соединенных Штатов.

Дэвис говорил медленно. Это давало ему возможность обдумать то, что он хотел сказать. А ситуация была щекотливой: посол сам не мог понять, почему в Вашингтоне тянут с линкорами. Рузвельт, припомнил Дэвис, еще осенью прошлого года интересовался вопросом о линкорах и положительно относился к этой программе. Но указаний у Дэвиса на этот счет почему-то не было, ему пришлось сделать вид, что он ничего не знает.

– Мы знакомы с этим законом, – сказал Калинин. – Мы знакомы и с вашим законом о нейтралитете – должен сказать, странный закон, он не делает разницы между агрессором и жертвой агрессии. И не делает чести Америке. Но вернемся к линкорам.

– Мне известно только в общих чертах, – ответил Дэвис, – о переговорах на этот счет. Они планируются в Вашингтоне. Откровенно говоря, мне трудно понять по сообщениям из столицы, в чем заключается сложность положения. Но, по-моему, в этом вопросе недавно появились признаки продвижения вперед. Я думаю, президент ничего не знает об этом. А если и знает, то из-за многочисленных внутренних проблем он не может пока уделять достаточно внимания международным делам.

– А жаль. Пора бы, – заметил Калинин.

Они беседовали около часа. Снова обсуждались «долги Керенского», и Дэвис испытал чувство неловкости из-за подхода к этому вопросу в Вашингтоне. Калинин расспрашивал посла о Рузвельте и в заключение сказал:

– Я знаком с работой, проделанной вами в Советском Союзе, мы ценим вашу объективность, честность и весьма сожалеем, что вы покидаете свой пост в Москве.

Три года спустя Дэвис возглавит созданный при президенте комитет по объединению деятельности всех организаций, занимающихся вопросами помощи союзникам во время войны. Через два дня после нападения Германии на Советский Союз он заявит: «Мир будет удивлен размерами сопротивления, которое окажет Россия». Он будет настаивать на скорейшем открытии второго фронта, в 1943 году вновь приедет в Москву со специальным поручением президента. Он примет участие в Потсдамской конференции. Дэвис, один из организаторов и почетный председатель Национального совета американо-советской дружбы, за успешную деятельность, способствовавшую укреплению дружественных советско-американских отношений, будет награжден орденом Ленина. Но это будет семь лет спустя, в победном мае сорок пятого.

Пока же Джозеф Дэвис завершит свои дела в Москве и отправится в Брюссель.

 

Несмотря на опасность войны, правительства Англии, Франции и США не ответили на предложение СССР от 17 марта о коллективных мерах по борьбе с агрессией. Они по-прежнему «умиротворяли» агрессоров.

Покончив с Австрией, Гитлер готовился к захвату Чехословакии. Повод – «забота» о судетских немцах, проживавших в этой стране. По сигналу из Берлина фашистская «судето-немецкая партия», используя как предлог требование о самоуправлении для немецкого меньшинства, спровоцировала в мае 1938 года политический кризис. Германские войска были готовы к вторжению.

Чехословацкий народ решил с оружием в руках защищать родину. Правительство приказало войскам занять оборонительные рубежи. СССР выразил готовность помочь Чехословакии согласно пакту о взаимопомощи. Франция, также связанная с Прагой пактом, была бы вынуждена выполнить свои обязательства. Не смогла бы остаться в стороне и Англия.

Гитлер решил отложить вторжение и прежде изолировать Чехословакию, разрушив франко-чехословацко-советские пакты. Англия и Франция готовы были отступиться, получив от Германии взамен липовые гарантии своих интересов.

 

Париж, вторник, 19 июля 1938 года

Столица Франции была украшена флагами и под ослепительным солнцем сверкала яркими красками. На улицы вышли сотни тысяч людей.

К вокзалу подошел специальный поезд: прибыли английский король Георг VI и королева Елизавета.

В толпе кто-то сказал:

– А в 1914 году война вспыхнула несколько недель спустя после визита к нам отца Георга VI – Георга V…

Приняты строжайшие меры безопасности – убийство Барту еще у всех на памяти. Накануне арестовали подозрительных лиц. Сейчас взору короля и королевы предстали десятки тысяч солдат и полицейских на всем пути следования торжественного кортежа. Восторженная толпа приветствует гостей, но не видит их: королевскую чету заслоняет непроницаемая стена охраны.

В полдень в честь гостей состоялся парад, после которого предусматривался отдых для короля и королевы. Но не для сопровождавших их руководителей британского правительства – они встречались в это время со своими французскими коллегами. Премьер Чемберлен прибыл на Кэ д’Орсэ вместе с министром иностранных дел лордом Галифаксом.

Эдвард Галифакс в марте сменил в Форин оффисе Антони Идена – он давно рвался на этот пост. Его час пробил, когда отношения между Чемберленом и Иденом испортились вконец. Премьер демонстративно не считался с Иденом, относился к нему с оскорбительным пренебрежением. Нельзя сказать, что у них были серьезные разногласия по существу линии «умиротворения», – термин этот, кстати, ввел в политический лексикон сам Иден. Но в вопросах тактики, методов дипломатии обнаружились расхождения.

Кризис наступил в феврале, когда за спиной Идена Чемберлен стал вести неофициальную переписку с Муссолини. Ради примирения с фашистской Италией он готов был признать захват Эфиопии. Иден тоже выступал за переговоры с итальянцами, но в отличие от Чемберлена настаивал, чтобы Рим прежде вывел своих «добровольцев» из Испании. Итальянцы через агента в английском посольстве в Риме не только были в курсе всех предстоящих шагов Лондона, но и знали об отношении Чемберлена к Идену, а потому не ставили его ни в грош. Дело дошло до того, что итальянский посол в Лондоне Гранди в ответ на приглашение Идена посетить его заявил, что очень занят: у него назначена игра в гольф. А на встрече Чемберлена и Идена с Гранди премьер вместе с послом выступил против своего же министра. Такого Идеи вынести не смог и подал в отставку. Но не зря его называли «счастливчиком»: отставка принесла ему громадную популярность среди противников «умиротворения». Ему повезло – он против своей воли вынужден был уйти, сняв с себя ответственность за британскую политику «умиротворения», которую сам проводил в жизнь. Уйти, чтобы вернуться всего полтора года спустя в ореоле славы. Уйти, чтобы в будущем стать премьер-министром Великобритании.

Чемберлен назначил на место Идена близкого себе по духу и взглядам пятидесятисемилетнего Галифакса. Этот аристократ, член парламента с 1910 года, занимал немало министерских постов при различных правительствах, был одно время вице-королем Индии. Высокий, худощавый, медлительный, со спокойным глуховатым голосом и постоянной приятной улыбкой на лице, Галифакс внешне располагал к себе. Но общаться с ним находилось не много желающих: он любил подолгу философствовать на морально-религиозные темы. Когда он служил в Индии, позади его кабинета находилась часовня – он отправлялся туда перед серьезными встречами и молил бога просветить его разум.

Как министр иностранных дел Галифакс легко мирился с тем, что Чемберлен низвел Форин оффис до положения своей дипломатической канцелярии. Он полностью поддерживал политику «умиротворения». В ноябре 1937 года он по поручению Чемберлена ездил с неофициальным визитом в Германию для переговоров с Гитлером о широком англо-германском соглашении. Собеседники сошлись в своей ненависти к Советскому Союзу. Галифакс одобрил все действия Гитлера и предложил, чтобы Берлин и Лондон совместно с Парижем и Римом переделали существующий порядок в Европе. Он дал согласие на «урегулирование» с Австрией, Чехословакией и Польшей – «по возможности» мирным путем, а также на возврат германских колоний. Аншлюс Австрии уже показал, к чему вело такое «урегулирование».

…Дуэт Чемберлен – Галифакс во второй раз за последние три месяца встречался с новым парижским дуэтом Даладье – Боннэ. Первый раз они беседовали в апреле в Лондоне, когда пятидесятичетырехлетний Даладье только что сформировал свой кабинет.

Сын мелкого лавочника, Эдуард Даладье окончил лионскую гимназию, был учителем, занимался в университете, а затем преподавал там историю Франции. После мировой войны он решил попробовать себя в политике. Удачно: в 1919 году в Бурбонском дворце появился новый депутат от радикал-социалистической партии. На первых порах его держал при себе и подталкивал вверх по служебной лестнице маститый радикал Эдуард Эррио. Но вскоре Даладье перестало удовлетворять положение «второго я» Эррио.

Когда на волнах, экономического и политического кризисов среди французской буржуазии окрепли профашистские настроения, Даладье оказался на поверхности – он занимал ряд министерских постов и был даже премьер-министром, активно выступая против рабочего класса внутри страны и за примирение с фашизмом на международной арене. Представитель мелкой буржуазии, он искал союза с крупной, которая увидела в нем защитника своих интересов и противника Народного фронта. Три месяца назад он вторично возглавил правительство.

Даладье не принадлежал к числу видных ораторов, ему не дано было зажигать слушателей энтузиазмом и ослеплять фейерверком красноречия. Он любил покрасоваться в роли «человека из народа», добившегося всего «благодаря врожденным талантам», которых у него, кстати, не было. Молчаливый и подозрительный, он был человеком настроения – то воображал себя сильной личностью, то вел себя трусливо.

Чемберлен и Даладье, казалось, сильно отличались друг от друга. Тощий, мертвенно-бледный купец из Бирмингема с носом как ястребиный клюв, под которым топорщились усы. И дородный сын кондитера, небольшого роста, с бычьей шеей, с хитрыми, недоверчиво оглядывающими все глазами и с меланхолическим гладким лицом. Сын крупного политика, перед которым открывались все двери. И скромный учитель, которому пришлось с трудом прокладывать путь наверх. Но у них было много общего. Оба были тщеславны и нетерпимы к чужим мнениям. Оба верили в «умиротворение» фашистских диктаторов и считали себя спасителями существующего строя. Вероятность социальных перемен ужасала обоих: Чемберлена как выходца из правящей верхушки, а Даладье как «маленького человека», сделавшего карьеру.

Встретившись, два дуэта не нуждались в прощупывании позиций друг друга: они знали, что в принципе между ними разногласий нет, речь пойдет о деталях.

– Я думаю, – сказал Чемберлен, когда все четверо сели за стол, – мы с удовольствием продолжим сегодня нашу апрельскую беседу. Кризис в мае вокруг Чехословакии заставляет нас вернуться к этой проблеме: ситуация сложилась крайне опасная. Если бы господин Гитлер не проявил благоразумия и выступил против Праги в поддержку судетских немцев, то общеевропейская война стала бы неизбежной. Президент Чехословакии Бенеш объявил мобилизацию, Москва дала понять, что она готова помочь чехам…

– А Франция, – продолжил мысль Чемберлена Даладье, – вынуждена была бы согласно системе франко-чехословацко-советского пактов объявить войну Германии.

– В отличие от нас, – заметил Галифакс, – вы связаны с Прагой и Москвой договорами. А я могу вполне определенно заявить, что Англия не может брать на себя обязательство в отношении Франции на случай войны: мы не хотим, чтобы французские министры решали вопрос о том, воевать Англии или нет. Как сказал один мой коллега по кабинету, Чехословакия не стоит шпор даже одного британского гренадера.

– Сейчас, слава богу, – примирительно сказал Чемберлен, – вопрос так не стоит. Фюрер надеется на английское посредничество с целью добиться от Праги некоторых уступок, направленных на обеспечение чешского нейтралитета.

– Знаю, – перебил Даладье. – Но в случае изоляции Чехословакии Франция по трем своим границам будет под угрозой…

– Я уверен, – продолжал Чемберлен, – что с Германией можно договориться. Гитлер не стремится поглотить всю Чехословакию, а хочет лишь присоединить Судетскую область. Если он добьется этого мирным путем, то ему незачем будет прибегать к насилию.

– Даже если предположить невозможное, – добавил Галифакс, – скажем, Гитлер захватывает всю Чехословакию. Повторяю, это лишь предположение. Что же получится? Установив господство над Центральной Европой, Германия, я уверен, не станет начинать ссоры с Англией и Францией. У Гитлера лишь образуется узкий коридор на восток. А там – только Россия.

– К тому же на часть Чехословакии, – заметил Чемберлен, – претендуют Польша и Венгрия. Причем это союзники Германии. А какую, собственно, помощь могла бы в этой ситуации оказать Чехословакии Франция? Или вы надеетесь на русских?

– Мы ни при каких условиях, – ответил Даладье, – не намерены сотрудничать с большевиками. По сути дела, мы, действительно, не в состоянии оказать чехам непосредственной помощи. Если даже мы объявим мобилизацию, то сумеем лишь сковать германские войска на нашей границе. Мы, правда, не можем об этом открыто говорить: все-таки у нас есть пакт о взаимопомощи с чехами.

– В этом-то все и дело! – воскликнул Чемберлен. – Нейтрализация Чехословакии позволит вам выйти с честью из этого положения!

«Велика честь, – усмехнулся про себя Галифакс. – Французская армия не хуже немецкой. А уж вместе с чехами и русскими они бы могли разгромить Гитлера. Но для Англии это риск быть втянутой в войну, мы потеряем контроль над положением. Этого допустить нельзя. Гитлера надо умело направлять. Направлять на восток».

– Мы считаем, – сказал он, обращаясь к Даладье и Боннэ, – что, во-первых, в Судетской области можно провести плебисцит о присоединении ее к Германии. В результате, надо думать, она тихо и спокойно отойдет к рейху. Во-вторых, необходимо превратить Чехословакию в нейтральное государство – тогда союзы Праги с Москвой и Парижем будут автоматически ликвидированы. Вы, не теряя престижа, избавитесь от необходимости помогать чехам. И Берлин будет удовлетворен.

«А господин Гитлер, – добавил про себя министр, – без затруднений сможет двинуться на восток».

– Советская Россия, – продолжил Галифакс вслух, – таким образом будет отстранена от участия в европейском урегулировании и не сможет помочь Чехословакии.

– Прекрасно, – вступил в беседу Жорж Боннэ. – Любое соглашение лучше, чем мировая война, которая разрушит всю Европу, а победитель вместе с побежденным станут жертвами мирового коммунизма.

Жорж Боннэ, сорока девяти лет, занимавший в прошлом ряд министерских постов и короткое время бывший премьером, был призван Даладье в апреле на пост министра иностранных дел. Они поделили с Даладье роли: Боннэ откровенно выступал за сговор с Гитлером, Даладье, как правило, вслух об этом не говорил. Но по существу они были единомышленниками.

Из особняка МИД на Кэ д’Орсэ с приходом Боннэ посылались взятки в карманы политиков и газетных издателей, выступавших за альянс с фашистами. Он публично фальсифицировал данные о вооруженных силах Франции, представив дело так, что в случае конфликта с Германией положение Франции будет безнадежным. Эту ложь быстро подхватили купленные им газетчики. Его действия объяснялись просто: Боннэ и стоявший за его спиной мощный банк «Братья Лазар» занимались крупными спекуляциями на фондовой бирже, успех которых зависел от уступок Гитлеру. Об этом знал Даладье. Знал, но молчаливо поощрял линию Боннэ на деморализацию населения. Искусно сдабривая ложь полуправдой, Боннэ усиленно снабжал правую печать материалами, бичующими «торговцев войной», статьями, полными клеветы на Чехословакию, республиканскую Испанию и Советский Союз. В этой кампании ему активно помогали бывшие премьеры Фланден и Лаваль.

– Мы готовы, – Боннэ взглянул на Даладье, – оказать на Прагу любое давление, которое английское правительство сочтет желательным, для того чтобы добиться мирного решения судетского вопроса. Если чехи и немцы не могут ужиться в рамках централизованного государства, их надо изолировать друг от друга.

Даладье кивнул.

– Что касается нашего пакта с Москвой, – продолжал Боннэ, – то он ведь весьма условен, мы отнюдь не стремимся на него опираться. Лично я не являюсь приверженцем сотрудничества с коммунизмом, и, если франко-русский пакт в случае нейтрализации Чехословакии рухнет, я буду только рад. Я предпочел бы расширить сотрудничество с Польшей и Румынией и сказать России, что Франция не нуждается в ее помощи.

– Вот и отлично! – воскликнул Чемберлен. – Прага тоже не горит желанием получить помощь от коммунистов. Президент Бенеш сказал недавно нашему послу, что для него отношения с Россией всегда были второстепенным вопросом. Если Запад, сказал он, потеряет интерес к России, то Прага тоже его потеряет.

– А мы интерес к России решительно потеряли, – подвел итог Галифакс. – Мы предлагаем направить миссию в Прагу для посредничества в ее переговорах с судетскими немцами. Если Бенеш не согласится на уступки Германии, надо его предупредить, что он может остаться один. Но, я думаю, он согласится. Мы должны урегулировать чехословацкую проблему – без этого невозможно соглашение между нашими двумя странами, с одной стороны, и Германией и Италией – с другой.

«Снова „пакт четырех“, – подумал Даладье. – Ну и хорошо. Так, по крайней мере, мы избежим войны, а главное – социальных потрясений. Если пустить дело на самотек, то наши левые могут активизироваться. Вот что страшнее всего».

– Кого вы предлагаете поставить во главе миссии? – спросил Боннэ.

– Лорда Ренсимена, – ответил Галифакс.

«Да у них все было заранее решено! – заметил про себя Боннэ. – Как говорится, с друзьями не церемонятся».

– Я полагаю, – сказал Даладье, – у нас не будет возражений. Очевидно, это достойный человек,

Галифакс кивнул. Он едва удержался от улыбки, вспомнив свой разговор с лордом Ренсименом. Этот глухой, еле передвигавшийся старик никогда не занимался международными делами. Теперь ему предстояло доказать правительству Чехословакии «законность» требования гитлеровцев об отторжении Судетской области и присоединения ее к рейху.

– Решено, – завершил беседу Чемберлен и первым поднялся.

Вечером на Кэ д’Орсэ давали торжественный обед в честь короля и королевы. Зал был освещен свечами в двух огромных золотых подсвечниках в стиле ампир. Сто пятьдесят гостей стояли возле столов, накрытых скатертями с шитым золотом орнаментом из листьев. Сверкали баккара, золото тарелок, приборов и бокалов.

– Если Франция станет защищать Чехословакию, то это повлечет за собой полное разорение Западной Европы и победу большевизма, – сказал польскому послу Лукашевичу посол США в Париже Уильям Буллит. – А уж мне-то вы можете поверить, насколько это страшно.

– Франция не будет развязывать большую войну, – заметил в ответ Лукашевич. – Но если Россия окажет помощь Чехословакии, то Польша готова к войне с большевиками плечом к плечу с Германией. Мое правительство уверено, что в течение трех месяцев русские войска будут полностью разгромлены и Россия не будет более представлять собой даже подобие государства. Это будет моментальная религиозная война между фашизмом и большевизмом.

– Правильно, – продолжил Буллит, разглядывая большую вазу из позолоченного серебра, принадлежавшую Наполеону I. – А пока великие демократии Запада обязаны изыскать способ помириться с господином Гитлером. Пусть это будет, скажем, новый вариант «пакта четырех». Мое правительство поддержит такую акцию.

– Из-за чего мы должны воевать? – обратился к группе гостей в другом конце зала Отто Абец, эмиссар Гитлера в Париже. – Из-за того, что три миллиона чехословацких немцев хотят оставаться немцами?

Абец, глава французской секции шпионского «бюро Риббентропа», ловкий делец, не лишенный культуры человек и бойкий собеседник, был женат на француженке и блистал в парижских салонах. Располагая огромными деньгами, он покупал журналистов, издателей, политических деятелей. Как-то, в минуту откровенности, он похвастал, что у него в кармане свыше дюжины французских парламентариев.

– На днях Геринг в состоянии подпития, – сказал Боннэ советскому полпреду Сурицу, который в прошлом году после Берлина получил назначение в Париж, – говорил жене Франсуа-Понсе: «Жаль, но нам придется, вероятно, драться. Какую глупость мы сморозили, что заодно с Австрией не прихватили и Судетскую область. Кто бы тогда хоть пальцем шевельнул! Кстати, не мало, видимо, англичан и французов, которые в душе сожалеют, что мы не сняли с них тогда чехословацкую обузу».

– А для вас это действительно обуза? – спросил Суриц.

– О, конечно нет, но что мы можем сделать? Кризис вот-вот наступит. Объявить мобилизацию? А как поступит тогда Советский Союз?

– До сих пор вы этим почему-то не интересовались, вы меньше всего строите свою политику в расчете на СССР. Хотя прекрасно понимаете, что в Чехословакии решаются судьбы мира, что после ее захвата Германия займет господствующее положение в Европе, – заметил Суриц. – Но ни одно ваше решение по чехословацкому вопросу вы с нами не обсуждаете и не согласовываете, хотя у нас есть система пактов о взаимопомощи. Мы готовы немедленно, в случае, если нас попросят, прийти на помощь Чехословакии. Но нас отделяют от нее Польша и Румыния. Чтобы они пропустили наши войска, требуется сильное дипломатическое давление на них со стороны других государств, в частности Франции. Военные же аспекты проблемы могли бы обсудить представители генштабов наших стран.

– Увы, – Боннэ вздохнул, скорее с облегчением, чем с сожалением, – Польша и Румыния категорически отказываются пропустить ваши войска через свои территории…

В те дни Суриц напишет в Москву:

Когда присматриваешься здесь к печати, больше чем наполовину захваченной фашистскими руками, к роли банков, трестов, реакционной военщины, когда наблюдаешь этот панический страх, смешанный с пиететом перед германской силой, когда изо дня в день являешься свидетелем вечных оглядок, уступок, постепенной утраты своего собственного, самостоятельного лица во внешней политике, когда, наконец, видишь, как с каждым днем все больше и больше наглеет и подымает голову фашизм, то невольно возникают тревожные мысли.

3 августа в Прагу приедет «независимый Посредник» лорд Ренсимен. Он будет угрожать чехословацкому правительству: если оно не примет все условия Гитлера, то Англия и Франция бросят Чехословакию на произвол судьбы.

Майский сообщит в НКИД:

После аннексии Австрии, в течение почти четырех месяцев, английское правительство всемерно давило на Чехословакию, рекомендуя ей максимальные уступки судетским немцам. Почти каждую неделю Галифакс вызывал к себе чехословацкого посла и советовал, обращал его внимание, указывал, предостерегал, даже грозил, требуя все новых уступок Берлину. Я сказал лорду Галифаксу (в соответствии с вашими директивами), что СССР все более разочаровывается в политике Англии и Франции, что он считает эту политику слабой и близорукой, способной лишь поощрять агрессора к дальнейшим прыжкам, и что на западные страны ложится ответственность за приближение и развязывание новой мировой войны.

 

В августе судетские фашисты выдвинули перед чехословацким правительством новые требования. Гитлеровская агентура провоцировала в пограничных с Германией областях Чехословакии кровавые столкновения. Гитлер принял решение привести войска в боевую готовность к 28 сентября.

Советское правительство заявило: если дело дойдет до войны, то СССР, который обещал Чехословакии поддержку, сдержит свое слово.

Даладье, надеясь уклониться от оказания помощи Чехословакии, утверждал: Польша и Румыния не пропустят советские войска через свои территории, и СССР, следовательно, не сможет помочь Чехословакии. Значит, ей якобы не должна помогать и Франция. Но СССР подтвердил намерение выполнить свои договорные обязательства и призвал воздействовать на Польшу и Румынию. Одновременно СССР предложил устроить совещание представителей советской, французской и чехословацкой армий, а также совещание всех заинтересованных государств, в частности СССР, Англии и Франции.

Осуществление этих предложений могло предотвратить агрессию. Но Франция на них не ответила. Реакция Англии была отрицательной.

 

Лондон, воскресенье, 28 августа 1938 года

– Если бы я была вашей женой, я бы подсыпала в ваш кофе яд.

– Если бы я был вашим мужем, я бы охотно его выпил.

Этот обмен колкостями между леди Астор и Уинстоном Черчиллем быстро облетел лондонские салоны. С Черчиллем у леди Астор отношения за последние годы действительно натянулись. Но это был тот редкий случай, когда информация просочилась за пределы ее поместья Клайвден, где собирались ведущие консерваторы правого толка, где решались важнейшие вопросы войны и мира.

Леди Астор была очень богатой взбалмошной американкой, вышедшей замуж за небогатого английского аристократа, красивого и неглупого, занимавшего второстепенные должности.

В Лондоне чета Асторов жила в огромном доме, постоянно полном гостей. Здесь они устраивали званые завтраки, обеды и ужины. К Асторам, где верховодила Нэнси – первая женщина в британском парламенте, стекались видные представители политического мира. Разнородную публику объединяла беспокойная и неутомимая леди Астор: знакомила гостей между собой, кому-то что-то сообщала, кого-то куда-то уводила. Поначалу некоторых чопорных гостей шокировали ее американские манеры: говорила она быстро, смеялась громко, хлопала собеседника по плечу. Потом к этому привыкли. Как привыкли и к ее странностям: она, например, состояла в религиозной секте, запрещавшей пользоваться медицинской помощью. Леди Астор не пригласила врачей к больной дочери, и та умерла. Для рекламы Нэнси любила щегольнуть бережливостью. Рассказывали, что, имея миллионы, она вечерами штопала у камина чулки.

Политические настроения в салоне Асторов колебались от года к году. В начале 30-х годов она, побывав в Москве, хвасталась своей «близостью к большевикам». Но в конце концов истинное лицо ее прояснилось. Она стала хозяйкой политического салона, в котором собирались самые махровые консерваторы, враги Советского Союза и сторонники англо-германского сближения. Избранные приглашались по воскресным дням в Клайвден, загородное поместье Асторов, имитировавшее Версаль. Это был целый комплекс строений на левом берегу Темзы в 20 милях от Лондона, среди которых выделялся трехэтажный дворец с балюстрадами и балконами, южной стороной смотревший на тщательно ухоженную широкую аллею, обрамленную треугольными цветочными газонами. За аллеей начинался густой лес. Во дворце была собрана богатейшая коллекция произведений искусства.

Здесь назначались и смещались министры и послы. «Клайвденцы», кстати, отозвали неугодного им Фиппса из Берлина, назначив послом в Германии своего человека – Гендерсона. Здесь формировались правительства, определялась их политическая линия. Когда же премьером стал Невиль Чемберлен, один из лидеров «клайвденцев», роль вечеринок у Асторов, разумеется, еще более возросла.

Сегодня к Асторам в Клайвден приехали Чемберлен, Галифакс, Саймон, Хор, а также Хорас Вильсон, главный внешнеполитический советник Чемберлена. Пообедав, все перешли в гостиную, обставленную мебелью из охотничьего домика маркизы Помпадур, который подарил ей Людовик XV.

– Ситуация крайне серьезна, – начал Чемберлен. – Надо спасать мир. Иначе мы вплотную приблизимся к роковому и непоправимому акту со стороны Германии. Она может вторгнуться в Чехословакию. Единственный способ избежать войны – передать Германии Судетскую область.

– Нужно бросить собаке какую-нибудь кость, – заметил Сэмюэл Хор, – чтобы она хоть на время перестала лаять. Но как это сделать?

– У меня есть план, – сказал Чемберлен, бросив взгляд на Хораса Вильсона.

На вид Вильсон был сама почтительность и скромность. Он никогда не говорил громко, ему претило все показное, он жил в очень скромной квартире, не появлялся на первом плане во время официальных церемоний. Но собравшиеся знали, какое влияние он оказывал и на Болдуина, и на Чемберлена. Он обладал ненасытной жаждой власти, которую постепенно удовлетворял. Начав в 20-х годах с незаметного поста постоянного секретаря в министерстве труда, он с 1930 года стал главным промышленным советником правительства. Во второй половине 30-х годов, опираясь на поддержку сил, заинтересованных в сговоре с Германией, Вильсон приобрел огромный вес, а с приходом к власти Чемберлена стал его главным внешнеполитическим советником, фактическим министром иностранных дел. Его комната на Даунинг-стрит, 10 была смежной с кабинетом премьер-министра.

Сейчас Вильсон с почтением, но без видимого интереса слушал премьера – кому-кому, а ему намерения Чемберлена были уже известны.

– Мой план, – продолжал Чемберлен, – сводится к следующему: в самый критический момент, в последнюю минуту ради спасения мира я лично отправлюсь к Гитлеру.

Леди Астор, невысокая, изящная, со слегка взбитыми темными волосами, выглядевшая значительно моложе своих 59 лет, вскочила. Ее маленькое подвижное лицо, быстрые глаза – все выражало полный восторг.

– Браво! – воскликнула она.

– Успех плана, – сказал Чемберлен, – зависит от его неожиданности. Поэтому, господа, его надо хранить в полной тайне. Мы посвятим в него лишь нашего посла в Берлине Гендерсона, в нужный момент дадим ему сигнал, когда я буду уже в пути, а он предупредит Гитлера о моем визите. Мы договоримся о широком англо-германском соглашении и об урегулировании чехословацкого вопроса.

– Вы хотите поехать к нему неожиданно? – спросил Саймон. Он вспомнил, как три года назад Гитлер под предлогом простуды не принял его и Идена. – По-моему, лучше предупредить его незадолго.

– Можно и предупредить, – ответил Чемберлен. – Надеюсь, моя идея ему понравится. Господин Гитлер любит встречаться с главами правительств, и, возможно, беспрецедентный шаг британского премьер-министра польстит его тщеславию. Я полагаю также, что на переговорах мне легче будет устранить его любые сомнения насчет позиции Англии.

Наступила тишина. Ее нарушил Галифакс:

– Единственная альтернатива – сказать Гитлеру о решимости Англии вступить в войну, если он нападет на Чехословакию. Но оправданно ли идти на риск войны сейчас ради предупреждения возможной войны в будущем? Зачем нам воевать с Германией, если, отдав ей Чехословакию, направив ее на восток, нам удастся избежать вовлечения в войну?

– Более того, – заметил Чемберлен, – я намерен поставить перед Гитлером вопрос о том, что Германия и Англия должны стать двумя столпами мира в Европе и оплотом против коммунизма.

– А как будет реагировать на ваш план Париж? – спросил Саймон.

– Официального решения французского правительства еще нет, – ответил Чемберлен, – но у нас есть сведения, что французы склонны решать проблему Судетской области в рамках конференции четырех держав – Англии, Франции, Германии и Италии. Ни о каких коллективных мерах они не помышляют. Россию они сбрасывают со счетов так же, как и мы. Премьер Даладье сказал нашему послу, что нужно предотвратить вторжение Германии в Чехословакию любой ценой, иначе перед Францией станет вопрос о выполнении ее обязательств. Плюс ко всему у нас есть достаточно рычагов – я имею в виду банки Сити, – чтобы повлиять на Париж.

– Но как убедить Бенеша отдать Судетскую область? – спросил Хор. – Ведь там его главные пограничные укрепления.

– Я не думаю, что это будет очень трудно, – сказал Чемберлен. – Мы пообещаем Праге участие Англии в гарантиях Чехословакии при условии, что она станет нейтральным государством и, соответственно, откажется от своих договоров о взаимопомощи с Россией и Францией.

– Да, – сказал Хор, – это будет поворотный пункт в развитии кризиса. Мир уцелеет, правда, Чехословакия будет расчленена.

– Лично мне все равно, – заметил Чемберлен, – будут ли Судеты в составе рейха или нет.

– Но как отреагирует на такую акцию общественное мнение? – продолжал Хор. – Как сделать, чтобы она не выглядела прямой капитуляцией перед силой?

– Это уже вопрос техники, – улыбнулся Чемберлен. – Как сказано у Шекспира, из крапивы опасностей мы извлечем цветы спасения. Вот так и представим общественности нашу акцию.

– И к тому же, – вставил Галифакс, – сообщим, что нас поддерживают все демократии мира. На днях американский посол Джозеф Кеннеди сказал мне: «Рузвельт решил идти вместе с Чемберленом. Какой бы курс Чемберлен ни избрал, президент его поддержит».

– Наконец, для широкой публики важно, что мы получим взамен, – сказал Чемберлен, в котором заговорил купец. – Если мы привезем англо-германское соглашение о ненападении, если будет устранена угроза Британской империи, то нас никто не осудит.

– Вас просто будут носить на руках, – воскликнула леди Астор. – Своим гениальным шагом вы спасете Европу от большевизма!

– В конце концов дело не в Чехословакии, – заключил Чемберлен. – Война может уничтожить и нечто гораздо большее. Ее результатом могут быть перемены в Европе, приятные лишь для Москвы и большевиков.

– Итак, господа, – воздух разрезала рука Галифакса, – с богом!

15 сентября Чемберлен прилетит в Германию на поклон к Гитлеру, который потребует передачи Германии Судетской области и ликвидации договоров Чехословакии о взаимопомощи с другими странами. Чемберлен будет на все согласен. Вернувшись в Лондон, он выработает совместно с французским правительством текст ультиматума Чехословакии: удовлетворить территориальные требования Гитлера и расторгнуть договор с СССР.

Утром 19 сентября Жорж Боннэ пригласит к себе чехословацкого посла Осуского. Через несколько минут посол выйдет от министра с документом в руке. Страшно бледный, потрясенный ультиматумом он бросит журналистам:

– Господа, вы видите перед собой человека, которого осудили, даже не пожелав выслушать.

Опасаясь возмущения народных масс, президент Бенеш отклонит англо-французский ультиматум и обратится к СССР с запросом: готов ли он помочь?

20 сентября Советское правительство даст указание полпреду в Чехословакии Сергею Сергеевичу Александровскому:

На вопрос Бенеша, окажет ли СССР согласно договору немедленную и действенную помощь Чехословакии, если Франция останется ей верной и также окажет помощь, можете дать от имени Советского Союза утвердительный ответ.

Больше того, Советское правительство уведомит Бенеша, что окажет Чехословакии военную помощь даже и без участия Франции при условии, что сама Чехословакия будет защищаться и попросит у него помощь. Советские войска приступят к выдвижению в районы сосредоточения вблизи западных границ. 30 стрелковых дивизий, авиация и танковые части будут приведены в состояние боевой готовности.

Александровский сообщит в Москву:

Я все время ощущаю, что Бенешу и хочется и колется принять советскую помощь. В разговорах со мной он каждый раз судорожно хватается за возможность нашей помощи и вызывает меня тогда, когда получает очередной крепкий удар от Англии и Франции. Как только он немного приходит в себя и начинает считать, что нашел новый дипломатический ход, он сразу же проявляет значительно меньшую в нас заинтересованность. Я не сомневаюсь в том, что этот сухой педант и прожженный дипломат надеется достигнуть максимум возможного для Чехословакии, опираясь на Англию и Францию. О помощи СССР он думает как о самоубийственном для чехословацкой буржуазии средстве защиты от Гитлера. Я себе объясняю поведение Бенеша тем же социальным страхом, которым заражены и руководствуются и другие «миротворцы» в Европе.

В 2 часа ночи 21 сентября английский и французский послы в Праге придут к президенту Бенешу. Они потребуют принять все условия, угрожая изоляцией Чехословакии. В 5 часов утра Бенеш согласится.

На следующий день Чемберлен вновь побывает у Гитлера, который из донесений разведки будет в курсе переписки между Лондоном, Парижем и Прагой. Он будет знать, что гость готов на новые уступки. Почувствовав себя хозяином положения, Гитлер потребует немедленно установить новую границу Чехословакии.

– Это ультиматум! – воскликнет обескураженный Чемберлен.

– Нет, не ультиматум. Это меморандум, – издевательски возразит Гитлер. – Но в случае невыполнения этих требований я буду вынужден искать военное решение вопроса.

Чемберлен и Даладье не решатся сразу принять условия Гитлера.

Вечером 23 сентября Чехословакия объявит о всеобщей мобилизации. Ее народ будет готов сражаться. Советское правительство вновь предложит Франции воздействовать на Польшу и Румынию, чтобы обеспечить пропуск в Чехословакию Красной Армии. Но Запад будет думать не о помощи Праге, а о новой сделке. Чтобы согласовать ее в деталях, в Берлин вылетит Хорас Вильсон. Гитлер выдвинет в качестве посредника Муссолини. Риббентроп напишет для него текст предложений, которые дуче выдаст за свои собственные.

Зная о настроениях Лондона и Парижа, Гитлер заявит 26 сентября в берлинском Шпортпаласте:

– Если к 1 октября Судетская область не будет передана Германии, я, Гитлер, сам пойду как первый солдат против Чехословакии.

27 сентября Рузвельт предложит созвать конференцию заинтересованных государств – без СССР. Тем самым он одобрит политику сговора с фашизмом и изоляции Советского Союза.

На конференции 29—30 сентября в Мюнхене Гитлер, Муссолини, Чемберлен и Даладье подпишут приговор Чехословакии. Главной заминкой в последний момент станет отсутствие чернил в роскошной чернильнице. Чернила быстро принесут. После процедуры подписания фюрер и дуче выйдут из зала. Только тогда пригласят ожидавших у дверей представителей Праги. Им скажут:

– Это приговор без права апелляции и без возможности внести в него исправления.

По мюнхенскому соглашению Судетская область отойдет к Германии, часть территории Чехословакии будет отдана хортистской Венгрии и панской Польше. В результате страна потеряет 20 процентов территории, четверть населения, половину мощностей тяжелой промышленности, германская граница окажется в 40 километрах от Праги. Рузвельт поздравит участников соглашения.

30 сентября в 17 часов полпред Александровский телеграфирует в Москву:

Бенеш просил меня поставить перед правительством СССР следующий вопрос. Великие державы, даже не спрашивая Чехословакию, позорнейшим образом принесли ее в жертву Гитлеру ради своих собственных интересов. Чехословакия поставлена перед выбором: либо начать войну, имея против себя Англию и Францию, либо капитулировать перед агрессором. Бенеш хочет знать отношение СССР к этим обеим возможностям как можно скорее и просит ответить часам к шести-семи вечера по пражскому времени.

Спустя сорок пять минут Александровский сообщит:

Бенеш больше не настаивает на ответе на свой вопрос, потому что правительство уже вынесло решение принять все условия. Занятие Судетской области германскими войсками начнется завтра утром.

Бенеш, вопреки требованиям своего народа, капитулирует, не ожидая ответа, несмотря на неоднократные заявления СССР о готовности прийти на помощь.

В Мюнхене Чемберлен и Гитлер подпишут англо-германский договор о ненападении (аналогичный документ в декабре подпишут Боннэ и Риббентроп). Эти обещания Гитлера – все, что они получат за предательство. Вернувшись в Лондон, Чемберлен на аэродроме воскликнет, размахивая бумажкой:

– Я привез вам мир для целого поколения!

До начала второй мировой войны останется одиннадцать месяцев.