19 октября, в пятницу

В газетах как всегда не было ничего утешительного. Опять начались находки человеческих конечностей. Вчера рабочие нашли на месте Скотланд-Ярда человеческую ногу и весь вечер констебли с двумя инспекторами и одной из собак мистера Брафа перелопачивали землю, но так больше ничего и не нашли. Эти находки, отвлекавшие от Потрошителя внимание, очень не нравились Фаберовскому и он решил, что отныне заведет особый конверт, в который будет складывать заметки на эту тему. Но одно сообщение особенно взволновало его – о странной посылке, полученной мистером Ласком, как предполагали, от самого убийцы.

Последние несколько недель мистер Ласк покидал «Корону» только на ночь, особенно с тех пор, как его по трактирам стала разыскивать какая-то грубая и неприятная личность. Такому поведению Ласка было несколько причин и первой была необходимость под благовидным и одобряемым местным обществом предлогом убежать от собственного семейства, где семеро детей, свалившиеся на его плечи после смерти жены, наводили на него черную меланхолию и пробуждали мысли, недостойные истинного христианина и светлых идей масонского братства, в Дорической ложе которого он имел честь состоять. Поэтому мистер Ласк с удовольствием участвовал в заседаниях Уайтчеплского комитета бдительности и дежурил в трактире, чтобы собирать информацию от местных жителей. Появление в Уайтчепле Джека Потрошителя было для него спасением, а охота на него и написание писем в разные высокие инстанции становилось смыслом жизни, вытесняя даже его профессиональные интересы в сфере реконструкции мюзик-холлов.

Второй причиной был страх. Мистер Ласк до смерти боялся неизвестного убийцу и полагал, что только здесь, в «Короне», среди людей, он находится в относительной безопасности. Однако когда к нему долго никто не подходил, чтобы рассказать о соседе, поздно вернувшемся домой, или приятеле, странно посматривающем при встрече на проходящих мимо женщин, страх обуревал его и он был рад любому, кто готов был поговорить с ним.

– Вы знаете, что три дня назад, во вторник, мне по почте доставили посылку: почку в картонной коробке? – сказал Ласк, узнав человека, который посоветовал нанять частных сыщиков.

Появление Фаберовского в «Короне», пусть даже с перевязанным глазом, стало для него настоящим праздником.

– Я только что прочитал об этом в газете. Что это была за коробка?

– Обыкновенная такая трехдюймовая квадратная картонная коробка, завернутая в коричневую бумагу. Штемпель трудно разобрать, но похоже на «Лондон Восточный». А в коробке находилась почка.

Лицо Ласка скривилось от отвращения при воспоминании о том мгновении, когда он развернул бумагу и обнаружил в коробке такую гадость.

– Я решил, что это мистификация и почка, скорее всего, собачья, тем более что к посылке прилагалось какое-то дурацкое безграмотное письмо. Эти каракули едва можно разобрать.

– И он действительно решил, что его кто-то разыгрывает! – с иронией сказал казначей Комитета бдительности мистер Ааронс, сидевший тут же. – Хотя сперва голосил, словно шофар в дни покаяния перед Йом-Киппуром . Можно подумать, что он совсем забыл, как недавно какой-то бородач разыскивал его по трактирам, а затем торчал напротив его дома, так что пришлось для охраны обратиться в полицию.

– Разве такую харю позабудешь! – воскликнул Ласк.

– Вы представляете: я едва убедил его передать почку для медицинского осмотра! – всплеснул руками Ааронс.

– И что же показал осмотр? – спросил Фаберовский, на месте которого и более глупый человек сумел бы сопоставить исчезновение почки из тела убитой на Майтр-сквер с получением почки мистером Ласком.

– Доктора Уайлз объявил ее человеческой и сохраненной в винном спирте, – сообщил казначей, – а потом отнес куратору Музея патологии. Когда ассистент вернул орган нам, то сказал, что это была часть левой почки женщины, привыкшей к пьянству.

– С его слов газеты написали, будто бы куратор Патологического музея сказал, что это была «проджиненная» почка сорокапятилетней женщины, – сообщил Ласк. – С хроническим нефритом. А изъята она из тела в предыдущие три недели.

– Сам же куратор утверждает, – Ааронс поднял вверх скрюченный палец, испачканный штемпельной краской, – что он говорил только о том, что эта почка человеческая и сохранена в винном спирте; все остальное добавлено другими.

– Нашей прессе совершенно нельзя верить, – скорбно посетовал Ласк. – Патологоанатом Сити вынужден был особо указать газетам, что возраст и пол владельца почки не может быть определен в отсутствии остального тела, и что джин не оставляет следов в тканях. Он говорит, что почка, которая осталась в теле Эддоуз, совершенно здорова, а то, что посланную мне почку хранили в винном спирте, указывает на ее происхождение из больницы либо анатомического театра. Он считает это шуткой студентов.

– Не хотел бы я оказаться на месте детективов из Сити, которым приходиться разбираться в этом деле, когда даже врачи не могут прийти к единодушному мнению, – сказал Фаберовский. – Кстати, вы показывали почку полиции?

– А то нет! – воскликнул Ааронс. – Майор Смит специально ездил в Лондонский госпиталь показывать эту злосчастную почку старшему хирургу, и тот высказал мнение, что почка не была насыщена жидкостью, как должно было бы быть, если она находилась в теле, переданном в больницу для вскрытия. В Лондонском госпитале считают, что почка имела симптомы хронического нефрита и что длина почечной артерии такова, как и должно было ожидать из длины почечной артерии, оставшейся в теле Эддоуз.

– Значит, все-таки тот, кто отправил вам почку, и есть настоящий убийца, коли она была изъята из тела жертвы с Майтр-сквер? – спросил Фаберовский и увидел, как посерело от страха лицо Ласка. – А что говорят в Скотланд-Ярде?

– Они отослали нас к детективам на Леман-стрит, – сказал Ааронс. – Сержант Тик записал заявление мистера Ласка оставил у себя и коробку, и ее содержание для дальнейших исследований. Вот и все.

Ласк облизнул пересохшие губы.

– Еще до получения этой посылки мне пришла открытка, в которой было написано: «Говорят Босс, ты редко кажешься испуганным». Он, видите ли, решил меня испугать! Послать коробку с «игрушками»! И еще угрожает! «Надеюсь увидеть тебя, когда я не так сильно буду спешить». Послушайте, мистер, ваши сыщики не смогли найти Потрошителя. Но, может быть, они возьмутся охранять меня и мою семью?

– Нет, мистер Ласк, я разочаровался в них, – ответил Фаберовский. – Если вы посмотрите в окно, то увидите одного из них, мистера Батчелора, на козлах моего экипажа. Там ему самое место. Полагаю, что каждый из нас сам должен защищать себя и свою семью.

Все, что было можно выяснить у Ласка, поляк уже выяснил, и хотя настроение у него было препоганейшее, следовало ехать Харли-стрит, чтобы везти Пенелопу и Эстер на обещанную прогулку. Сославшись на неотложные дела, он распрощался с Ласком и мистером Ааронсом, и велел Батчелору доставить его к клубу «Виктория». Ему не пришлось долго ждать Эстер с Пенелопой: они подошли к клубу ровно в полдень. Поляк открыл дверцу и спрыгнул на землю.

– Спасибо за цветы, мистер Фейберовский, – сказала Пенелопа. – И за ваше предложение покатать нас.

Эстер внимательно посмотрела на падчерицу, чтобы проверить, как та усвоила ее уроки, но легкий румянец на щеках девушки не позволял сделать каких-либо определенных выводов. Пенелопа невозмутимо забралась в экипаж, опираясь на услужливо поданную руку Фаберовского, и Эстер не оставалось ничего иного, как последовать за ней следом.

– Куда мы поедем? – спросил поляк у женщин, когда они разместились на сидениях.

– Нам все равно, – ответила Пенелопа.

– Помните, я рассказывал вам о спиритическом сеансе, на котором королевский спирит указал нам на дом, где живет якобы Уайтчеплский убийца? Я могу показать этот дом.

– Конечно, хотим! – захлопала в ладоши Эстер. – Это далеко?

– Совсем рядом, на Брук-стрит.

– Тогда едем.

Поляк велел Батчелору отвезти их сперва на Брук-стрит.

– Вы сегодня прекрасно выглядите, – сказал он, когда экипаж тронулся. Он не знал пока, о чем говорить с дамами.

– Как было бы прекрасно, если бы вы помирились с моим отцом, – мечтательно сказала Пенелопа. – Я готова сделать все, что в моих силах, ради этого.

– Это действительно было бы замечательно, – согласился Фаберовский, ничуть не кривя душой – разве, черт побери, ради этой цели не затеивалась им вся эта женитьба?

– А летом можно было поехать куда-нибудь на курорт, например в Бат на воды. Я так люблю купаться…

– Если в Бат, то я обязан взять с собой моего друга, инспектора Пинхорна, – помрачнев, сообщил Фаберовский. – Он язвенник, он не пьет, и к тому же женоненавистник. Милейшей души человек.

Пенелопа с Эстер поняли смену настроения поляка и в экипаже наступило молчание. Доехав до Гровенор-сквер, Батчелор свернул налево на Брук-стрит, и тут Фаберовский вдруг резко вскочил и застучал кулаком в стенку экипажа, приказывая ему остановиться. Обе дамы с недоумением взирали на своего спутника, на этот раз уже не находя объяснения его поведению. А поляк замер, вперив взгляд куда-то на улице. Эстер тоже взглянула туда и в волнении схватила руку своей падчерицы: в подъезд "Кларидж отеля" входил Артемий Иванович под руку с Ольгой Новиковой. Он что-то весело говорил ей на ухо. Но совсем не это взволновало Фаберовского: рядом с Новиковой шел Ландезен, агент Рачковского в Цюрихе и Париже.

В этом не могло быть никакого сомнения.

– Какой гад! Огурцы он соленые нашел, видите ли, в Лондоне! А я-то, как фраер, поверил! Вот кто ему огурцы возит! – пробормотал поляк, и Эстер, не услышав, но чутьем поняв, что он говорит, поддержала его:

– Вы правы, так гадко обмануть меня!

Теперь она окончательно уверовала в правдивость поляка и в вину Гурина.

– Вы обещали мне все разузнать.

– Я сделаю это к завтрашнему дню, – пообещал поляк.

– А как я обо всем узнаю?

– Если вы не сочтете меня слишком назойливым, я хотел бы пригласить вас завтра на прогулку в Зоосад. Там я все и расскажу.

Дамы переглянулись и согласились. Встреча была назначена на десять утра прямо в Зоосаду у входа в Львиный дом. Сам поляк терпеть не мог зоопарк, но у публики он пользовался большой популярностью и Фаберовский решил, что это будет подходящим местом для всяческих объяснений и его маленькой мести Владимирову.

К тому же рев зверей сможет заглушить крики Артемия Ивановича – на случай, если тот даст Эстер неподходящие показания.

* * *

А Артемий Иванович и не подозревал, что его кто-то видел. Он спокойно проследовал наверх, в номер Новиковой, где она предложила обоим по чашечке кофе. Хотя ему хотелось пойти и спустить ее в унитаз, он напустил на себя роль галантного кавалера и пытался сглаживать впечатление от застывшего у него на лице выражения гадливости обаятельным обхождением.

Помня прошлый конфуз, Артемий Иванович не решился прибегнуть к высоким материям античной мифологии, известной ему только из тех скудных фраз, что доносились до него из гимназических кабинетов в широкий коридор петергофской прогимназии во время хождения там дозором. Его комплименты были теперь просты и понятны:

– Я, быть может, и косноязычен, Ольга Алекшеевна, но жато предан без лести. Говорю, как оно ешть, а уж гигиена вы или фурия – вам шамой лучше видать!

Приезд Ландезена Владимирова не обрадовал – он не любил этого хлыща и прощелыгу, но вбитое с детства понятие о субординации примирило его с таким неожиданным поворотом дел. Если Петр Иванович Рачковский посчитал необходимым прислать в Лондон Ландезена – значит так нужно. Переговорив с хозяйкой номера, Ландезен попросил у нее разрешения занять на несколько минут одну из комнат, чтобы наедине побеседовать с господином Гуриным, и, получив любезное разрешение, увлек Артемия Ивановича за собой.

– Я вам скажу, мосье Гурин, что вы великий человек. Мне удивительно смотреть на вас, с каким размахом вы тут действуете! Словно Самсон ослиной челюстью!

– Львиной! – поправил Артемий Иванович.

– Я гляжу на вас только по газетам, так как мосье Рачковский мне ничего не изволит говорить. Но то, что вы сумели произвести насчет газетной шумихи, так это гениально!

В другое время комплимент Ландезена бальзамом пролился бы на душу Артемия Ивановича, но не сейчас. Разумом Владимиров понимал, что где-то в Париже, всего в дне езды от Лондона, действительно существует Петр Иванович Рачковский, но в глубине душе уже вовсе не был в том уверен.

– Работаем не покладая рук, – настороженно ответил Артемий Иванович, для которого единственным доказательством существования Рачковского являлись деньги, которые он до последнего времени более-менее исправно получал в банке и поступление которых могло прекратиться по одному только доносу сидевшего перед ним человека.

– И мосье Продеус с вами тоже не покладает рук?

– Продеус?! – крик, исторгнутый Артемием Ивановичем, заставил Ландезена присесть от испуга.

– Ваш Продеус шмерти моей желает… Избавьте меня от него!

– Мосье знает, где он?

– На Бетти-штрит, 22. Неподалеку от клуба на Бернер-штрит в Уайтчепле.

– Петр Иванович мне забрать его предписал. Продеуса примерно накажут за такое самовольство. Но не будем, мосье, о грустном, будем, мосье, о веселом. Все газеты на континенте только и пишут, что о Жане Распарывателе желудков!

– Так уж и пишут! – с пробуждающимся страхом проговорил Артемий Иванович.

В лести Ландезена он почувствовал скрытый подвох. Он знал, что в последнем письме написал что-то лишнее, но совершенно ничего не мог вспомнить. А Ландезен между тем продолжал, манерно жестикулируя ручкой:

– Скажите, мосье, вот тут вы писали Рачковскому, что послали кому-то письмо. Кому именно и какое письмо мосье Гурин изволили послать?

– В газеты, для учинения всеобщей паники, – настороженно ответил Владимиров.

– О, мосье Гурин, вы не поверите мне на это, но я скажу вам как перед смертью: мне всегда виделось, что Петр Иванович так мало ценит ваши способности и такие усилия, с которыми вы тут предпринимаете. Хотя бы та история с разгромом типографии в Женеве и наградой государя!

Ландезен благоговейно воздел очи небу.

Артемий Иванович сразу же спрятал руку с изуродованным перстнем за спину. Но Ландезен подобострастно заметил:

– Я уже наблюл, что прославленный перстень мосье Гурина лишился камня, а губа его разбита, как мое сердце от восторга!

– Хорошо, что я вообще жижни не лишился! – мрачно заявил Артемий Иванович. – Вы там в Париже и представить себе не можете-с, в каких ушловиях я существую и работаю ждесь! Многократные покушения, обливание пивом, вываливание в селедках, топление в пруду, наконец враждебная рука доктора направила на меня шашку! Шначала шашни, потом шашки. Вместо помощи от соотечественников меня отшылают в клозет. Все это требует совершенно неимоверных расходов. Подчиненные на редкость тупы и враждебны, не знают языка, штирают кальсоны и разбрасывают тюки с кровавой одеждой. Одного из них мне штоило невероятных трудов вырвать из рук полиции, что обошлось в триста фунтов! А доктор уштроил на меня покушение и револьверные пули, пущенные предательской рукой наемного убийцы, раздробили виноградную лозу в моей трепетной руке, которую я подносил к алчущему рту.

– Постойте, постойте! – Ландезен вытащил знакомое Артемию Ивановичу письмо и заглянул в него. – Вот тут мосье Гурин излагает о каком-то докторе Смит и его жене в трактире, где своими плясками ему препятствовали размышлять непотребные женщины. И это и есть тот доктор, о котором мосье Гурин только что сказал?

– На дочке доктора Шмита хочет шрочно жениться поляк, – пояснил Артемий Иванович. – А жену доктора Шмита я ишпольжую для личных целей…

Владимиров с шумом выпустил воздух и ожесточенно зачесал в затылке, надеясь тем самым стимулировать деятельность того, что помещалось у него под черепной коробкой. И это ему удалось. Просветлев лицом, он добавил:

– Она прекрашный агент. Виртуожно владеет шашкой.

Ландезен недоуменно кашлянул.

– Да, иногда жижнь вынуждает нас прибегать к самозащите, – сказал Артемий Иванович. – И тогда приходиться применять вше, што окажется в тот момент в руке.

– Например, шашки. – Ландезен саркастически закивал головой. – А чем гениальнейший мосье Гурин предохранялся от поляка, когда его избивали на улицах Восточного Лондона и пускали в лицо струю мочи?

– Какой мочи?! – испугался Артемий Иванович, но быстро понял, в чем дело. – Я приверженец новой школы в агентурной работе и всегда ошень ясен в швоих донесениях! У меня не было о моче ни шлова в моем донесении!

– Верно, – Ландезен для пущей точности заглянул в письмо.

– Это была штруя из шифона!

– Представляю, что тут у вас творится! – покачал головой Ландезен.

– Откуда вы можете предштавить! – воскликнул Артемий Иванович. – Да мы тут в крови по уши! Чешно говоря, я и шам не могу ничего себе предштавить, что тут у нас творится.

– Да-да, великолепный мосье Гурин. Объясните мне о том, кто такой прилипший к вам Курашкин?

– Вы когда-нибудь были во Пшкове? Бывало, идешь по улице, и вдруг чувствуешь – пахнет. А это к твоему шапогу што-то нехорошее прилипло. И неудобно перед людьми, да што делать – ражве ты в том виноват? Вот так и Курашкин.

– Так вы знаете Курашкина еще со Пскова? – непонимающе спросил Ландезен.

– Я вовше не жнаю никакого Курашкина! – взревел Артемий Иванович, которого бесило, что он должен давать отчет этому пинскому жиду, чей папа Мойша наверняка был каким-нибудь бандером. – И што вы со всякими дурацкими вопросами ко мне, в шамом деле, лежете!

– Только не возбуждайтесь раньше времени, мосье Гурин, это плохо повлияет на ваши успехи у женщин! Я не буду говорить к вам с глупыми вопросами, я задам вам один маленький умненький вопросик: какие гадости говорил про жену нашего общего начальника ваш поляк?

– Вот я ужо напишу Пёрду Иванычу, – Артемий Иванович погрозил Ландезену пальцем, – о чем вы на шамом деле меня выспрашивали.

Еврей мгновенно перешел на серьезный тон и сказал, схватив палец Владимирова:

– Если говорить о деле, то Петр Иванович предписал мне представить мосье Гурину следующее: новое убийство необходимо совершать не на улице, а в доме.

Снимите через подставное лицо конспиративную квартиру где-нибудь поблизости от мест собраний русских нигилистов, повесьте там кого-нибудь, а затем пошлите письмо в Особый отдел: заберите, мол, своего осведомителя. Это требование Монро.