13 августа, в понедельник

Настырный звонок телефона прервал кошмар, мучивший Фаберовского всю ночь. Ему снилось, что он привозит на какую-то квартиру вчерашнюю проститутку из Миллерс-корта, и дверь ему открывает Пенелопа с эмалированным ночным горшком в руках. Он не знает, что сказать, а Келли показывает дочери доктора Смита безымянный палец своей руки с обручальным кольцом, в ответ на что Пенелопа надевает Фаберовскому горшок на голову, а из глубины квартиры доносится голос Гурина: «Пенни, душка, иди сюда, я уже изнемог!». Сон этот повторялся с механическим однообразием деревянной «дымковской» игрушки – мужика с медведем, пилящими бревно. Снова и снова спитлфилдзская шлюха воздевала свой украшенный кольцом перст, а горшок насаживался поляку на голову по самые оттопыренные уши. «Пенни, душка, иди сюда, я уже изнемог! Пенни, душка, иди сюда, я уже изнемог!».

Однако поляк рано радовался разбудившему его телефонному звонку – действительность была ненамного приятнее кошмара.

Незадолго до полудня коридорный в гостинице принес Артемию Ивановичу письмо из Парижа. Прочитав его, Владимиров сорвался с места и, поймав кэб, помчался к Фаберовскому.

– Что мне делать, что делать? – завопил он прямо с порога, утирая платком со лба струившийся пот. – Всего неделя! Где же я ему их возьму?

– До чего неделя? – не понял Фаберовский. – Кого пану потребно взять?

– Рачковский прислал мне письмо. Вы только послушайте: «Что ты наделал, каналья?» Это он обо мне так – каналья! Как ты посмел самовольно распоряжаться агентами, определенными к делу, даже не посоветовавшись со мною! И куда же ты их отправил, что они до сих пор не появились в Париже? Немедленно верни ирландцев, скотина! Сроку тебе неделя, сладкий мой. Пришлю в Лондон Продеуса, он набьет тебе морду».

– Это, конечно, проблема. Если пан дал им денег на дорогу, то где же мы их найдем?

– Дурак я что ли – давать им деньги! Они как на пароходе сбежали, так я их больше и не видел.

– Кулаки-то у этого Продеуса, видать, большие?

– Каждый размером с мою голову. Представляете себе?

– Очень слабо. Как Рачковский узнал об ирландцах? Пан писал ему об этом?

– Что вы! – открестился Артемий Иванович. – За кого вы меня принимаете?

– Тогда кто же его об этом известил? Кому пан говорил, что ирландцы сбежали?

– Ни единой душе. Только вашему французу. Я тут ни при чем, он сам меня спросил.

– Получается, что только Легран и мог донести. Хорошо он пристроился. Сам меня на это дело сосватал, сам на нас и доносит. Но Рачковский не очень дорожит своим соглядатаем, если так выдал его.

– Я не хочу Продеуса, – сказал Артемий Иванович. – Вы можете оставаться здесь, а я эмигрирую в Амэрику.

– Погодите эмигрировать, пан Артемий. Мы напишем Рачковскому, что Легран не знает и не понимает русского языка, и объясним, что на самом деле ирландцы живут сейчас на конспиративной квартире и ждут своего часа. Может быть, они еще объявятся. А нет – каких-нибудь других найдем вместо этих. Для начала нам надо съездить в «Слепой Нищий» и встретиться там с Остругом насчет помещения. И не забудьте взять с собой деньги, мистер Скуибб особо напоминал, чтобы мы не забыли задаток. А затем посетим Большой Зал Собраний мистера Чаррингтона на Майл-Энд-роуд, где анархисты и нигилисты часто арендуют помещения для своих собраний.

– Я голодный! – расстроился Артемий Иванович. – Разве мы не будем завтракать?

– Рози сделает пану сандвичи. Кстати, Рози, а что за цветы все время появляются у нас в столовой на столике? Опять в мое отсутствие приходил Легран?

– Гасси говорит, что ухаживает за мной с самыми серьезными намерениями.

– У этого француза гнилая душа, Рози, на твоем месте я бы не стал ему доверяться.

– Вот сандвичи для мистера Гурина, – Розмари завернула бутерброды в бумагу и подала Фаберовскому.

Воспользовавшись хорошей, солнечной погодой, Фаберовский повел Артемия Ивановича не к ближайшей станции подземки, а с заходом в Риджентс-парк на станцию Бейкер-стрит, которая должна была поразить Владимирова своей непохожестью на все, что тот видел до сих пор. На станции Фаберовский купил билет первого класса и отдал билет контролеру, который указал им спуск на платформу, откуда должен был отправиться нужный поезд. Огромный полукруглый свод, прорезанный двумя рядами больших круглых световых окон, перекрывал все пространство над путями между двумя дебаркадерами и гулко и невнятно отражал звуки, производимые копошившимися в ожидании поезда людьми.

– А, может, не надо? – дрогнувшим голосом спросил Артемий Иванович, косясь на черное жерло тоннеля, откуда нарастал странный дрожащий звук и усиливался поток воздуха, заставляя трепетать ленты на шляпках у дам.

– Держитесь покрепче за свой сандвич, – грубо ответствовал поляк.

– Послушайте, Фаберовский, – шепнул Владимиров, вцепившись в его рукав. – Это не опасно?

– Не опаснее, чем ездить на кэбе, – ободряюще похлопал тот по спине Владимирова. – Если только отпущенный паном Даффи не вспомнит свои прежние увлечения и что-нибудь не взорвет.

– Но ведь там темно! – занервничал Артемий Иванович.

В туннеле сверкнул мутный фонарь и из него выполз шоколадного цвета паровоз, поблескивая надраенным до блеска медным сухопарником. Артемий Иванович перекрестился, кондуктор впустил их в вагон с большими белыми единицами на дверях, и паровоз уполз в темноту. Оглядываясь по сторонам на великолепное убранство, на зеркала, ковры и узкие бархатные диваны довольно тесного купе, Владимиров успокоился, поудобнее устроился на диване и разложил на коленях завернутый в салфетку сандвич.

– Остановки здесь маленькие, пан Артемий, – предупредил Фаберовский. – Надолго не располагайтесь.

И вправду, в окнах вагона опять заиграл дневной свет.

– Грейт-Портланд-стрит! – выкрикнул кондуктор.

– Эка зараза! – крякнул Артемий Иванович, заворачивая сандвич обратно в салфетку. – Все у них в этой Англии не слава Богу! Извозчики кувыркучие, остановки с гулькин хрен…

На конечной станции, где подземка соединялась с Восточной железной дорогой, шедшей на правый берег Темзы, кондуктор объявил Уайтчепл и они выбрались на свет божий почти напротив Лондонского госпиталя на широкую и шумную Уайтчепл-роуд.

– А вот и «Слепой нищий»! – обрадовался Артемий Иванович счастливому окончанию их подземного путешествия.

В «Слепом нищем» им не повезло: Скуибби был неизвестно где, а Оструга, по мнению трактирщика, скорее всего можно было найти в Уайтчеплском институте рабочих парней, на полицейском дознании по зверскому убийству в Джордж-ярде, которое произошло во вторник два дня назад.

Уайтчеплский институт рабочих парней находился неподалеку, в соседнем со станцией подземки здании. Им даже не пришлось входить внутрь, потому что публику полиция на дознание не пускала и немногочисленная толпа любопытных стояла у входа, среди которых на целую голову возвышалась тощая фигура Оструга.

Завидев поляка, Оструг отделился от толпы и шопотом сообщил, что он нашел помещение под динамитную мастерскую в сарае на задворках Восточно-Лондонского театра неподалеку отсюда на Уайтчепл-Хай-роуд рядом со станцией подземки Сент-Мэри.

– А зачем тогда ты здесь околачиваешься, если никого на дознание не пускают? – спросил Фаберовский.

– Хочу попасть в библиотеку, где проводят заседание. Говорят, там много дорогих книг, пожалованных принцессой Уэльской и ее дочерью принцессой Беатрис, великолепный портрет принцессы Уэльской кисти Льюиса Флейшманна и прочая живопись вроде портретов королевских особ и ландшафтов модного акварелиста Макхуэртера.

– Сколько мне помнится, тебя уже приговаривали к исправительным работам за кражу книг, личных вещей и одежды у преподавателей и студентов в Итоне, Оксфорде и Кембридже? Сперва ты устрой нам мастерскую, а потом можешь воровать что угодно.

– Я собирался просто посмотреть на произведения искусства, – с апломбом ответил Оструг. – Я большой поклонник творчества Макхуэртера.

– Я могу познакомить тебя с ним лично, он живет рядом со мной. Иди лучше домой. Встретимся в воскресенье в два часа дня у театра и там окончательно решим, походит ли место для наших целей.

Едва Оструг удалился, толпа перед институтом оживилась. Присяжные заседатели во главе со своим старшиной и полицейские чины, представлявшие полицию на дознании, явились взорам собравшихся зевак.

– Смотрите, пан, – шепнул Фаберовский. – Видите вот того плотного высокого человека в щегольском костюме из голубого сержа? Это детектив-сержант Рид из Департамента уголовных расследований. Давайте подойдем к нему.

Они подошли поближе и Фаберовский привлек к себе внимание полицейского.

– Сержант Рид? Удивительно видеть вас в таком месте. Я помню вас пять лет назад, когда вы на своем воздушном шаре во время воздухоплавательного праздника в Хрустальном дворце установили рекорд высоты и получили за это медаль.

– А, вы тот молодой человек, на которого я так неловко скинул мешок с песком, освобождая корзину! – улыбнулся Рид.

– Стивен Фаберовский, к вашим услугам. А это мой друг Артемас Гурин, торговый агент.

– Чем вы теперь занимаетесь, сэр?

– Я владею частным сыскным агентством на Стрэнде.

– Сыскное дело затягивает, – сказал Рид. – Через год после того полета меня повысили, так что теперь я не сержант, а инспектор. На том моя воздухоплавательная карьера и завершилась. Я был направлен в Джей-дивизион в Бетнал-Грин для организации там Отдела уголовного розыска, а с конца прошлого года возглавляю сыскной отдел тут, в Эйч-дивизионе, вместо инспектора Абберлайна.

– Так значит это вы были тем инспектором Ридом, которого постоянно упоминали детективы этой весной?

– Ваш покорный слуга. Мне еще надо зайти в участок. Может быть, вы проводите меня?

– С удовольствием, – слегка наклонил голову Фаберовский.

И коротко бросил Артемию Ивановичу, который стоял рядом, то и дело со скучающим видом посматривая на циферблат своих новых часов, которые доставал из кармана жилетки, с шиком отщелкивая крышку:

– Я вынужден покинуть пана Артемия, потому что мне представилась возможность установить знакомство с начальством местного Отдела уголовных расследований.

– Я тогда пойду пивка в «Слепого Нищего» выпью, – Владимиров показал поляку и инспектору зажатый в кулаке бутерброд.

– Лучше сходите в Зал Собраний на Майл-Энд-роуд, надеюсь, вы и один справитесь. Встретимся у меня дома. И будьте осторожны, тутошние жители не церемонятся.

Оставив Артемия Ивановича недоуменно стоять на Уайтчепл-роуд, Фаберовский с Ридом свернули на Бейкерс-роу и потом по Ханбери-стрит пошли по направлению к Спитлфилдзскому рынку в участок на Коммершл-стрит.

– Что за убийство вы сейчас расследуете? – спросил Фаберовский. – Я ничего не слышал о нем.

– В одном из домов Джордж-Ярда убили женщину, нанеся ей тридцать девять колотых ран, – сказал инспектор Рид. – Доктор Киллин говорит, что одна рана, смертельная, в грудину, была нанесена чем-то вроде кинжала, а остальные – инструментом, который, скорее всего, был обычным перочинным ножом. Похожие нападения уже были в нашем дивизионе. В конце февраля на Уайтс-роу неподалеку от участка какой-то мужчина напал на солдатскую вдову Анни Миллвуд и нанес ей многочисленные удары в ноги и нижнюю часть тела. Потом в марте на Майдмен-стрит в районе Майлд-Энд-роуд у себя дома получила от неизвестного мужчины две колотых раны в горло складным ножом швея Ада Уилсон, отказавшись дать ему денег. А в апреле, в Банковский праздник, вон там слева, на углу Осборн и Уэнтуорт-стрит, близ горчично-шоколадной мельницы братьев Тейлор, подверглась нападению трех юных подонков вдова Эмма Смит. Скончалась потом в Лондонском госпитале.

У рынка они повернули направо и вскоре подошли к солидному трехэтажному дому, нижний этаж которого был облагорожен рустованной штукатуркой, а величественый подъезд украшали синие фонари.

– Что за черт! – донеслаясь до них чья-то громкая ругань, когда они закрыли за собой массивную дверь и оказались в участке. – Почему все неприятности случаются в мое дежурство! Вот Эллисдон взялся за это дело, пусть бы он и допрашивал бы ее! И почему она не пришла вчера, когда дежурил Бек!

– Инспектор Чандлер, – сказал Рид, – причем тут Эллисдон? Дело об убийстве в Джордж-Ярде он передал мне.

– Вот сами и допрашивайте эту «леди»! – Чандлер с облегчением указал на сидевшую на стуле сорокалетнюю женщину с кирпичного цвета пропитым лицом. Женщина была замотана в старую и грязную зеленую шаль.

– А, Жемчужная Пол! – узнал ее Рид. – Вот, мистер Фейберовский, это наша местная достопримечательность, Мэри Конолли.

– При этом типе в золотых очках, – проститутка ткнула пальцем в поляка, – я не буду ничего говорить. Я для него привела одного достойного джентльмена в бордель к миссис Шапиро на Сидни-стрит, а он мне за это не заплатил ни фартинга!

– Мне самому ничего не заплатили, – ответил проститутке Фаберовский.

– Какое мне до этого дело! – возразила Коннолли. – Ты обещал!

– О чем это она? – спросил инспектор.

– Под Рождество прошлого года одна дамочка, полячка, некая Ядвига Рейвнскрофт, как она сама себя представила, наняла меня следить за ее мужем, который пристрастился посещать различные злачные места в Восточном Лондоне. Полгода я пытался добыть неопровергаемые доказательства, затем неудачно попытался сфотографировать мистера Рейвнскрофта в одном китайском опиумном притоне и спасибо сержанту Тику, который в тот раз спас мне жизнь.

– Рейвнскрофт? – задумался Рид. – Откуда я знаю имя?

– Он прислал к вам в Отдел уголовных расследований письмо с требованием закрыть тайный притон на Сидни-стрит, который содержала миссис Шапиро, – напомнил инспектор Чандлер, – а потом этот язвенник Пинхорн с участка на Леман-стрит, которому место в рядах членов Общества трезвости, разругался со своей знаменитой тещей, и не только разгромил бордель, но и со злости разломал там всю мебель.

– Да-да, а я не захотел тогда связываться с ним и суперинтендант Арнольд по моей просьбе отдал приказ Пинхорну! – обрадовался инспектор.

– Рейвнскрофт хотел закрыть этот бордель потому, что именно в нем мне удалось сфотографировать его в одной компании с тамошней проституткой, – сказал Фаберовский. – На этом моя миссия была закончена. Но когда мой напарник Диббл отправился к его жене получать деньги, он был убит и брошен в реку, а пани Ядвига, которая оказалась вовсе и не женой мистера Рейвнскрофта, бесследно исчезла.

– Печальная история, – вздохнул Рид. – И все же, что ты хочешь нам сообщить?

– Я была с Эммой в Банковский праздник в ту ночь, когда ее убили в Джордж-ярде, – сказала проститутка. – В «Двух пивоварах» мы с ней познакомились с гвардейцами – капралом и рядовым – и потом почти до полуночи шлялись по кабакам. После «Белого оленя» мы решили перейти к делу. Она пошла со своим рядовым в Джордж-ярд, а я с капралом – в Анджел-элли. Примерно через полчаса мы с капралом расстались на углу Джодж-ярда. Он пошел к Олдгейту, а я в Уайтчепл.

– Это очень интересно! – сказал Рид. – А у покойной были размолвки с ее клиентом?

– Нет, – сказала Пол. – Была ссора из-за денег, но не с покойницей Эмми. Мы все были добрыми друзьями. Мы разошлись без всяких оскорблений.

– Попозже я тебя еще допрошу, – сказал инспектор, – а пока посиди у Чандлера. Еще один вопрос: ты сможешь опознать ваших солдат?

– Конечно, если вы мне их покажете.

– Может быть завтра? Я договорюсь с командиром шотландских гвардейцев, чтобы он построил для тебя на плацу в Тауэре всех рядовых и капралов, находившихся в увольнении в ту ночь.

Жемчужная Пол согласилась и инспектор Рид поинтересовался у Фаберовского, не желает ли он поприсутствовать на опознании. Поляк согласился, сочтя очень полезным для себя завязать более тесные сношения с начальником всех детективов Эйч-дивизиона, и они договорились встретиться на площади Тауэр-Хилл в одиннадцать утра.

* * *

Артемий Иванович развернул бутерброд, заглотил его и, сунув салфетку в карман, с облегчением двинулся вдоль Майл-Энд-роуд, на ходу отряхивая крошки с украшенного часами брюшка.

На улице было холодно и пасмурно. Артемий Иванович взглянул на небо и вытянул руку ладонью кверху. Но с неба ничего не капало. Какая-то маленькая девочка, стоявшая на тротуаре, тоже протянула к нему руку в надежде, что Артемий Иванович положит в нее что-нибудь, но Владимиров досадливо отмахнулся от нее и потянулся за часами, чтобы взглянуть на время. Внезапно на месте своих часов он почувствовал чью-то чужую руку. С цепкостью настоящего классного надзирателя Владимиров ухватился за эту руку и вперил взор в ее владельца. Нахалом, покусившимся на его часы, оказался Скуибби, тот самый вор, с которым их познакомил Оструг, и который обещал найти к сегодняшнему дню помещение для динамитной мастерской.

– Полиция! – заорал Артемий Иванович, не отпуская руку вора. – Караул! Грабят!

Чарльз Скуибб был силен, но и Владимиров тоже не был слабаком. Особенно, когда дело касалось его личного имущества. Вор уже и сам не рад был, что выбрал в качестве жертвы этого русского. Он отпустил часы с цепочкой и теперь прилагал отчаянные усилия для того, чтобы вырваться от Артемия Ивановича, тем более что на помощь тому уже спешили два констебля.

Скуибби размахнулся и заехал Владимирову в ухо. От неожиданности Артемий Иванович разжал руку и Скуибби отскочил в сторону. Не дожидаясь, пока констебли навалятся на него, вор, растопырив два пальца, ударил ближайшего полицейского в лицо, целясь в глаза. Затем он подобрал с земли половинку кирпича и метнул во второго. Второй констебль был уже достаточно пожилой и, не сумев уклонится от кирпича, принял его на грудь. Второй кирпич попал констеблю в шлем, но в третий раз Скуибби промахнулся.

Он бросился наутек и исчез где-то на Брейди-стрит. Гордый своей победой, Артемий Иванович направил свои стопы к рекомендованному Фаберовским Залу собраний. Миновав станцию подземки, «Слепого нищего» и пивоваренный завод, он прошел Сидни-стрит, затем еще несколько улиц и остановился напротив здания Большого Зала.

Дверь распахнулась и на улицу вывалила тьма народу – большей частью характерной еврейской внешности. Те, кто не принадлежали к избранному народу, судя по виду, были либо англичанами, либо восточными славянами. С невообразимым шумом анархисты остановились тут же при дверях и начали галдеть и махать руками, словно торговали селедкой вразнос где-нибудь на рынке в Бердичеве. Среди них сновала немка лет за сорок. Она совала всем толпившимся и просто проходящим скверно напечатанную газетку "Freedom" – «Свобода». Единственным, кто безропотно купил газетку, был Артемий Иванович, которому она была нужна для присовокупления к рапорту Рачковскому.

– Простите, а товарища Захарова среди вас нет? – ухватил он одного из анархистов.

– Я Захаров, – обернулся тот, оказавшись тем, кого искал Владимиров, – а что?

Артемий Иванович пожал ему руку.

– Выпить мне надо, – сказал Захаров. – А то здесь кроме кофе с молоком и выпить-то нельзя ничего. Пойдемте в «Корону», вы угостите меня пивом.

– Почему это я должен угощать? Вы же меня приглашаете!

– Не вы, так кто-нибудь другой пригласит. Там в это время обычно Курашкин околачивается.

Послушно проследовав за Захаровым, Артемий Иванович вошел в кабак под вывеской, изображавшей корону.

– Я же говорил! – воскликнул Захаров. – Вон и Курашкин. Тарас, ты угостишь нас с товарищем пивом?

– А вы, по часам дывясь, жывете не в Ист-Энде? – спросил Тарас, заказывая всем троим пива.

– Туточки, в Уайтчепле, – осторожно ответил Артемий Иванович. В гости не приглашаю-с, покуда своего жилья не заимею-с.

– А чого це вас до нас занесло? Спивчуваете?

– А если по-русски?

– Он спрашивает: Сочувствуете? – пояснил Захаров.

– Интересуюсь.

– Мы маемо, на мий погляд, потрибну вам литературу, – сказал Курашкин. – Я мог бы прыслати их на вашу адресу, якщо б його знав.

– Мне книжки посылать трудно, – сказал Владимиров, прикрываясь пивной кружкой. – По разным местам пока кочую. Вы их лучше домой заберите, а я к вам попозже зайду и возьму почитать. Вы где живете?

– Давайте свидимся в клуби на Бернер-стрыт. Як вас запысаты, щоб я не забув?

Артемий Иванович улыбнулся еще шире. У него больше не было сомнений – Курашкин тоже шпик. Но вот кому он служит?

– Да вы так и пишите – товарищ Артемий, – сказал Владимиров, ставя пустую кружку на стол.

– Так вы Сруля Эвенчика знаете? Хиба вы не бачили нашого Сруля?

– Никого я не знаю. Никаких срулей, кроме старины Энгельса.

– Мы вас с ним познакомим, – утешил Захаров, панибратски похлопав Владимирова по плечу. – Заходите к нам еще.

– Когда же вы соберетесь в следующий раз? – спросил Артемий Иванович.

– По нашей просьбе товарищ Шабсельс согласился повторить свой доклад о борьбе с заграничными агентами Охранки в клубе на Бернер-стрит и поделиться личным опытом в ближайшую субботу.

– Я где-то уже слышал об этом товарище. Думаю, я приду-с его послушать. Небезынтересно узнать, как же борются здесь, за границей, пламенные революционеры с подлой царской охранкой. До скорого свиданьица! – Артемий Иванович встал и, откланявшись, с некоторым креном вышел на улицу, где тотчас столкнулся с двумя юными девушками.

– Приятные барыньки! – Артемий Иванович галантно изогнулся, приподняв котелок.

С приезда в Лондон Владимирову стало везти на женщин. Сперва Ханна Мандельбойн, потом Пенелопа с докторской женой, теперь вот на него и на улице барышни внимание обращают.

Девушки улыбнулись. Одна из них, с огненно-рыжими волосами, убранными под кокетливую черную шляпку, отцепила от своей жакетки искусственный белый цветок и приколола Владимирову к лацкану пиджака.

Замурлыкав, словно мартовский кот, Артемий Иванович потянулся к девушкам, но они, игриво подмигивая, пригласили его следовать за собой. Взяв обеих под ручки, Артемий Иванович покорно поплыл по переулку прочь от оживленной улицы. Завернув за угол, он увидел еще несколько барышень, дожидавшихся своих подруг.

– И эти тоже мне? – спросил он, слегка испугавшись. – Но у меня нет столько денег!

Вопрос был даже не в деньгах. Артемию Ивановичу нравилось женское общество. К женщинам он испытывал большей частью платонические чувства, питаемые взаимным интересом к его особе. Во встретившихся ему барышнях он усмотрел какую-то угрозу. Они не смотрели на него с восторгом и обожанием. Их взгляды показались ему плотоядными.

Чтобы не показаться трусом, он подмигнул рыжей девице и приобнял ее за талию. Однако окружавшие его милые дамы, не понимая по-русски, продолжали, видимо, считать, что денег посетившего их достойного джентльмена хватит на всех.

Рыжая девица сняла с себя шейный платок и накинула на плечи Артемию Ивановичу. Это потрясло его до глубины души. Даже в Париже, не говоря уже о Щербаковом переулке, заигрывая с мужчинами, барыни не доходили до таких высот обольщения, как повязывание своего платка на шею понравившегося кавалера. И вовсе они не плотоядные, а очень даже милые! У Артемия Ивановича перехватило дыхание. Он попробовал вздохнуть, но затягивающийся все туже и туже у него на шее платок и рука рыжей девицы, зажавшая ему рот, не дали это сделать. Владимиров почувствовал, как казавшиеся только что такими прекрасными девицы стопудовой тяжестью повисли у него на руках. Его дорогие часы вместе с золотой цепочкой, только что вырванные из ловких пальцев Скуибби, мгновенно испарились. Множество рук начали шарить по его телу. Чьи-то тонкие ловкие пальцы влезли в карман, безбожно щекоча нежное брюшко Артемия Ивановича.

– Ой-ой-ой, не надо! – закричал он, извиваясь. – Мне же щекотно!

Гомерический хохот Владимирова привлек внимание полицейского. Полицейский свисток заставил девиц мгновенно исчезнуть. Оставшийся без опоры, Артемий Иванович плюхнулся прямо на мостовую, но тут же вскочил и дал деру, памятуя, что в полицию ни в каком разе никогда не стоит попадаться.

До Эбби-роуд он добрался только к вечеру, претерпев в своем путешествии столько мытарств, что даже не смог объяснить толком Фаберовскому, каким образом это ему удалось. Поляк сразу заметил его помятый костюм, отсутствие часов и бумажный цветок на лацкане.

– Чьи прелестные ручки на этот раз учинили такой беспорядок в доселе безупречном облике пана Артемия? – спросил Фаберовский. – От кого у пана в петлице этот цветок из кладбищенского венка?

Артемий Иванович молча проглотил издевательства поляка. Заплатив и за Владимирова, Фаберовский повез его к себе домой.

Дома поляк провел Владимирова прямо в гостиную. В прошлое свое посещение Артемию Ивановичу не довелось побывать здесь и он с болезненной завистью огляделся – ему всегда мечталось иметь свой собственный домик, а не таскаться по гостиницам и меблированным комнатам. Посреди гостиной стоял круглый стол, стулья, несколько покрытых летними чехлами от пыли кресел и небольшой столик у камина. В углу у стены – два больших мягких дивана-честерфилда с подлокотниками. Место у окна занимала пальма в деревянной кадке, в простенке между окнами висели большие швейцарские часы красного дерева с безжизненно свешивавшейся из окошка на пружине кукушкой. Стены были увешаны портретами и фотографиями в резных рамках, а на каминной полке стояла особняком фотография пожилого джентльмена с густыми бакенбардами.

– Отец Розмари, – пояснил Фаберовский.

– Господи, а это что за черт усатый?! – воскликнул в непритворном ужасе Владимиров, уставившись на одну из фотографий.

– А это уже мой отец, – с обидой ответил поляк.

– Какой-то тут у вас непорядок, – сказал Артемий Иванович. – Все должно быть на своих местах.

Подтянув на часах гирю, Владимиров рачительно заправил кукушку обратно.

– Ну, и для чего пан это сделал? – спросил поляк. – Ведь она теперь будет куковать!

– Так положено! – Артемий Иванович решительно направился к пальме и пристроился под ней в кресле.

– Пан начинает меня удивлять. Сперва он обнимается с Энгельсом в каком-то клубе, потом эти картинки в Гайд-парке, а теперь цветок на лацкане после встречи с анархистами.

– У меня нет больше картинок, – мрачно ответил Артемий Иванович. – У меня их отобрали.

И он зарыдал от долго сдерживаемой обиды.