16 августа, в четверг

«Таймс»

ХРУСТАЛЬНЫЙ ДВОРЕЦ. – Вход с 10 до 10. 1 шиллинг. – ОРГАННЫЙ КОНЦЕРТ: Опера 3:00 (от 1 шилл. до 5 шилл.); военные оркестры в угодьях, 3:30; представление д-ра Холдена, 4:30, 6:15, 7:15 (6 пенсов и 1 шиллинг); фейерверки, 8:30; Волшебный Балет, 9:15 (свободно); картинная галлерея, открыта весь день (свободно); тобогган; Кверхтормашная железная дорога; панорама (1 шиллинг)

ХРУСТАЛЬНЫЙ ДВОРЕЦ. – Компания Большой Английской Оперы м-ра Дж. У. Турнера, СЕГОДНЯ, в 3, в «ФАУСТЕ» Гуно. Оркестр Хрустального Дворца. Дирижер м-р Т. Э. Туррелл. Сидения, от 1 до 5 шилл. Распределение ролей см. под часами.

ФЕЙЕРВЕРКИ. – ХРУСТАЛЬНЫЙ ДВОРЕЦ. – ЭТИМ ВЕЧЕРОМ, в 8:30, К. Т. Броком и Ко., второе ДЕТСКОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ, включая серию огромных живых картин, изображающих историю «Дома, который построил Джек». Десять тысяч детей могут наблюдать представление без дополнительной оплаты.

ФЕЙЕРВЕРКИ. – ХРУСТАЛЬНЫЙ ДВОРЕЦ. – ЭТИМ ВЕЧЕРОМ, в 8:30, ЖИВЫЕ ФЕЙЕРВЕРКИ – Белокурый Осел. – Живые фейерверки – представление «Панч и Джуди». – Живые фейерверки – Боксеры.

В течение всего лета каждый четверг Хрустальный дворец в Сиднеме и окружавший его парк заполнялся к вечеру гуляющей публикой, желавшей поглазеть на иллюминацию и большие огненные фейерверки известной фирмы К. T. Брока и Ко.

Большая компания молодежи, полтора десятка молодых денди и их дам, практически все занимавшиеся в Фехтовальном клубе, приехали сюда, чтобы взглянуть на маленькую акварель кисти миссис Эстер Смит под названием «Ночной цветок», впервые выставленную в картинной галерее мистера Уосса по протекции одного из членов Союза Искусства Хрустального дворца, с которым она познакомилась по пути на занятия в университете при Хрустальном дворце, которые посещала уже третий год.

Выразив учтивое восхищение талантами миссис Смит, компания покинула выставку и, дойдя по галерее, которая тянулась на всю длину дворца вдоль центрального пассажа до главной лестницы, остановилась у чугунных перил, откуда можно было посмотреть на бродившую внизу публику. Пассаж был разделен на множество так называемых дворов Прекрасных Искусств – Египетского, Греческого, Католического, Альгамбрского, Византийского, Романского, Средневекового, Ренессансного, Помпейского и Китайского, – и было интересно наблюдать, с каким глубокомысленным видом разглядывали респектабельные леди и джентльмены какую-нибудь копию западного фасада Тинтернского аббатства в Монмоутшире или часть фасада из Гуисборского аббатства в Йоркшире, а потом тайком зевали в рукав, стараясь, чтобы другие не заметили этого.

Среди молодых и веселых лиц выделялось мужественное усатое лицо пожилого армейского полковника, облаченного в парадный красный мундир и белый шлем, с тяжелым палашом на левом боку. Это был полковник Каннингем, старый служака, преподававший в Фехтовальном клубе главный и единственный предмет – владение холодным оружием.

– Нет, джентльмены, чтобы вы не думали, а военная служба – единственное пристойное занятие для мужчин, – говорил полковник своим юным товарищам, которых взялся сопроводить. – Особенно в колониях. Одной холерой я болел восемь раз! Увлекательное занятие. А дизентерия и вовсе не проходит.

– Меня всегда поражает в ваших рассказах, полковник, отсутствие подвигов, словно в колониях их вовсе нет в жизни наших солдат и офицеров, – сказала Эстер.

– А их и нету. Какой может быть героизм для солдата в том, чтобы сечь тощие сраные задницы индийцев и неделями не вылезать из грязных полковых борделей! Впрочем, есть место и для подвигов. Представьте, например, что вы играете в поло. Под вами горячий пони, в руках молоток и вы вот-вот загоните мяч в ворота. И вдруг вы чувствуете, что у вас опять приступ дизентерии. И всего тридцать секунд на то, чтобы спрыгнуть с лошади и домчаться до нужника, прежде чем вы наделаете в штаны.

– Не забывайтесь, полковник, кругом дамы! – воскликнул Гримбл.

– Да, да, кругом дамы, доктор Гримбл, – подтвердил Каннингем, – и они заключают пари: успеете ли вы добежать или нет! И вы выкладываетесь изо всех сил и несетесь совсем как те два джентльмена внизу, отталкивая любого, кто может оказаться на вашем пути к спасению.

– Эстер, посмотри! – воскликнула Пенелопа. – Это же мистер Фейберовский со своим русским другом!

И она показала вниз, где Артемий Иванович, расталкивая гуляющих, с выпученными от возбуждения глазами пробирался в сторону Аквариума, то и дело подпрыгивая, словно мячик. За ним едва поспевал Фаберовский, прижимая к себе огромную кипу цветов и связки корзинок с фиалками.

– Степан, быстрее к аквариуму! – крикнул Артемий Иванович, на мгновение приостановившись.

– Мы там уже пять раз были.

– Но вдруг та восьминогая рыба уже рассосалась!

– Пана Артемия туда больше не пустят.

– Тогда давай еще раз сходим посмотрим ватерклозет! Там вода педалью спускается.

– Лучше застегните штаны. Зачем пан Артемий вообще их расстегивает, ведь он там ничего не делает, только на педаль по двадцать раз давит?

С момента выхода из поезда на станции Хай-Левел и до настоящего времени все чувства Артемия Ивановича находились в беспрестанном и хаотичном возбуждении, порождая невероятные и необъяснимые желания, которые он часто даже не успевал дожелать до конца, прежде чем новые хотения и нужды овладевали им. Стеклянная громада Хрустального дворца потрясла его, она просто раздавила его своими невероятными размерами. Как очумелый Артемий Иванович принялся носиться из одного отдела дворца в другой, выбегать в парк и даже едва не упал в Доисторическое Озеро, испугавшись гигантской фигуры плотоядного ящера, больше похожего на увеличенную копию зубастой лягушки, статуя которой стояла среди других разбредшихся вокруг водоема доисторических чудовищ. Эта лягушка показалась Владимирову воплощением расплаты за его женевский промысел. Затем он забрался на самую северную из водонапорных башен и долго силился разглядеть Остров Любви с Тауэром, но низкая облачность и смог над Южным Лондоном помешали ему сделать это. В Аквариуме он показал кукиш скату и дразнил осьминога, расплющивая о стекло покрасневший от возбуждения нос, отчего осьминог очень обижался и покрывался багровыми пятнами, пока вовсе не выпустил чернильную струю, скрывшись от глаз за черной завесой. Еще четыре раза Артемий Иванович заставлял поляка платить за вход, возвращаясь после очередного круга по парку и дворцу в надежде увидеть, что черное облако растворилось в циркулирующей воде и он может разглядеть то, что осталось от лопнувшей у него на глазах странной рыбы с клювом и ногами. Владимиров даже порывался сбегать на Уэстоу-Хиллскую ярмарку к Дымшицу, но Фаберовский не пустил его и вынужден был купить леденец на палочке. На какое-то время Артемий Иванович успокоился, он только извозюкался в липком леденце и грудь его жилетки и сюртука пришлось отмывать в фонтане. Последним из осуществленных желаний Владимирова стало море цветов, которое он решил подарить своей возлюбленной Пенелопе, чтобы уговорить ту перебраться на конспиративную квартиру, куда Харрис уже доставил мебель.

– Прошу прощения, леди, я позволил себе лишнее, – сказал полковник Каннигем, отходя от чугунных перил галереи, через которые он перегнулся, чтобы лучше разглядеть двух джентльменов, о поведении которых в Гайд-парке был осведомлен весь Фехтовальный клуб. – Рассказы о борделях и соревнованиях на быстроту не для дамских ушей. Хотя однажды супруга генерала Робертса выиграла на мне пари в сто фунтов! То, как ваши знакомые, мисс Пенелопа, носятся по дворцу, больше напоминает мне одну мою встречу с тигром…

– Это когда же вы охотились на тигров, полковник? – спросила Эстер.

– Чтоб не соврать, леди и джентльмены, я ни разу не охотился на тигров. А в мою встречу с тигром скорее он охотился на меня. И если бы не мой верный слуга, который бегал медленнее меня, быть бы мне у тигра в желудке. Кстати, мои юные друзья, какая может быть из этой истории извлечена мораль? Необходимость физической подготовки! Вы посмотрите на того высокого джентльмена с цветами, он уже задыхается и не в состоянии развить приличной скорости. А тот, что поменьше, высовывает язык, как убегавшаяся гончая.

– Разве вы не могли развернуться и уложить тигра метким выстрелом из винтовки? – спросила Эстер, которую всегда тянуло к героическому и необычному.

– Что вы, леди! – полковник подкрутил ус. – Вы когда-нибудь пытались бегать с винтовкой? Ее я бросил в первую очередь, едва увидел тигра.

– А сабля?

– С саблей оказалось сложнее. Ее очень неудобно отстегивать на бегу, – полковник Каннингем похлопал по палашу, висевшему у него на боку. – Проще на ходу снять штаны через голову. Но от сабли я тоже быстро избавился. Это меня и спасло.

– А вот ваш знакомый, полковник Маннингем-Буллер, утверждал, что убил однажды целых трех тигров за один день.

– Миссис Смит, мы делили с Буллером и еще четырьмя молодыми офицерами бунгало и двух слуг в течении пяти лет, и за это время он даже не удосужился узнать, с какого конца заряжается ружье. А когда на глазах у всего полка он попытался зарядить «снайдер» со ствола, уперев его прикладом в ногу, затвор прищемил ему… Во общем, с тех пор он стал человеком образцовой нравственности. Если бы не ваш муж, миссис Смит, у него и детей бы никогда не было.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что он избавил полковницу от бесплодия. Кстати, на эту тему есть хороший анекдот. Приходит однажды муж домой… Но нет, я не могу рассказывать это при дамах. Как-нибудь напомните мне после занятий в клубе, когда дамы разойдутся, я вам расскажу.

И полковник Каннингем расхохотался.

Молодые джентльмены поддержали его и даже некоторые дамы позволили себе хихикнуть.

– Мисс Пенелопа, смотрите, опять те джентльмены, – воскликнул Каннингем и вновь перегнулся через перила. Вся компания тут же выстроилась с ним рядом, джентльмены спешно поправляли монокли, а юные леди доставали из ридикюлей лорнеты.

– Стой, холера, стой! Не могу, в боку колет! – Фаберовский остановился посреди толпы, поймав наконец Владимирова за шиворот. – Я тебя третий раз в парке искать не буду! На меня и так уже в ватерклозете служащие пальцами показывают!

– Малохольный ты какой-то, Степан, – запыхтел Артемий Иванович, расстегивая ворот рубахи. – И нервный. Бегаешь. Суетишься чего-то. Совсем меня загонял. Не возьму я тебя с собой больше. И жадный. Подумаешь, леденец купил! Я и сам его мог себе купить. Лучше бы пива поднес. С рыбкой. Слушай, а восьминогих рыб к пиву подают? Или ту большую камбалу с длинным хвостом? На такую камбалу бочку пива нужно. Пошли куда-нибудь, пить хочется. Как называлась та шипучка, что мы пили на скейтинг-ринге? «Шмякс-с-с»?

– «Швепс». Шмякс сделал пан Артемий, когда надел роликовые коньки на свои копыта.

– Ты мои ноги не трожь! Получше, чем твои ходули! И перестань совать мне в нос эти дурацкие цветы! Взялся носить – так носи!

Фаберовский в сердцах бросил на пол цветы и корзинки с фиалками, чем вызвал внимание со стороны окружавшей их с Владимировым публики. На галереях этот жест не остался незамеченным. Один из фехтовальщиков даже позволил себе отпустить замечание, которое могло показаться Гримблу оскорбительным:

– Представляю, как эти двое ввалились в вашу коляску с корзинами цветов, доктор Гримбл. Вот была, наверное, умора!

– Не вижу в этом ничего смешного! – осадил спортсмена Гримбл. – Это во-первых. А во-вторых, ввалился один только Гурин!

Пенелопа отошла в сторону и облокотилась на прохладные перила. Оркестр играл вальс Вальдтейфеля и ее мысли, повинуясь свободной и легкой мелодии, уплыли прочь от действительности, от занудного и утомительного Гримбла, от полковника с его однообразными солдатскими шутками, от спортсменов и дам из Фехтовального клуба с их глупыми тщеславными замашками на исключительность и независимость от условностей и мнения общества. Пенелопа глядела на Фаберовского с охапкой цветов, о чем-то бурно объяснявшегося внизу с Гуриным, и ей вспомнилось, как весной к ним в дом впервые приехал поляк, только что познакомившийся с доктором Смитом, с вот такой же охапкой цветов. Она почувствовала тогда в Фаберовском какую-то необычную целеустремленность, свободу и благожелательность, какой не было ни у кого в ее окружении. Поляк откровенно восхищался Пенелопой, не подразумевая никаких обязательств с ее стороны, что давало возможность и ей чувствовать себя с Фаберовским свободно и непринужденно. Она не удивилась бы тогда, узнай, что он влюблен вовсе не в нее. Это не казалось ей чем-то предосудительным и мешающим их отношениям. Поляк умудрился даже отца расположить на недолгое время, чего до тех пор не удавалось никому, даже Гримблу, хотя он считался другом семьи Смитов. Фаберовский возил ее несколько раз в «Лицеум» на Шекспира в постановке Ирвинга и охотно разговаривал с ней на любые темы, будь то искусство или биология, лабораторные работы по которой с большим трудом давались ей в Бедфордском колледже для леди. Никто из ее знакомых просто не считал нужным разговаривать с нею, считая это пустой тратой времени. И она не на шутку влюбилась в поляка, но потом у того произошла какая-то крупная ссора с ее отцом, и с тех пор несколько месяцев, до встречи в Гайд-парке, она не видела его.

– Не слишком ли пристально вы смотрите на мистера Фейберовского, мисс Пенелопа? – вывел ее из мечтаний доктор Гримбл. – Я нахожу это не совсем приличным. В конце концов он вам никто!

– Вы тоже, мистер Гримбл!

– Напротив, Пенелопа, все те цветы и другие подарки, не говоря уже об издержках на ваши поездки с миссис Смит в различные увеселения вроде Хрустального дворца стоили мне больших денег. Но не думайте, что я делал это из корыстных целей. Я порядочный человек и джентльмен, и не собираюсь колоть вам глаза расходами, которые понес и еще понесу ради вас.

– Я счастлива, доктор Гримбл, что не должна вам денег. Если я, конечно, правильно поняла вас. Вы очень благородны.

Тем временем Фаберовский, чувствуя неудобство от внимания окружающих, собрал цветы и теперь было видно, как Артемий Иванович куда-то зазывал его, показывая рукой в сторону южного выхода.

– Должно быть, собираются вскочить еще в чью-нибудь коляску! – отпустил шутку один из фехтовальщиков и все остальные громко засмеялись.

– Вот вы все смеетесь, а между тем ничего смешного в этом нет, – разозлился Гримбл. – Гурин не только нанес оскорбление нам с доктором Смитом, но еще и скомпрометировал обеих дам в глазах гулявшего в это время в парке общества. И никаких объяснений от мистера Фейберовского мы не получили.

– А вы их и не требовали. Вы первый закричали: «Едем, едем!» – зло бросила Пенелопа.

– Пенни, что ты делаешь! – попыталась удержать ее Эстер.

– Я не могу сдержаться, Эсси. Все эти глупости, которые кругом говорят, пошлые сентиментальные картинки в галерее… Лучше бы я осталась дома!

Кто-то из спортсменов сказал, глядя вниз:

– По большому счету следовало бы проучить мистера Фейберовского, посмевшего водить свою дикую обезьяну в публичные места, вместо того чтобы держать ее на привязи!

– Вы только представляете, леди и джентльмены, он посмел сбить цилиндр с головы такого уважаемого человека, как доктор Смит! – поддержал его Гримбл.

– Между прочим, и с вашей тоже, – сказала Пенелопа.

– Пойдемте, потребуем у него удовлетворения! – дружно зашумела толпа.

– Эти негодяи заслуживают палки!

– Господа, мне кажется, что требовать удовлетворения у того джентльмена – дело исключительно личное самого доктора Гримбла и мужа миссис Смит.

– Вы же видите, полковник, какого удовлетворения доктор Гримбл может потребовать! Теперь это дело касается не только репутации миссис и мисс Смит, это дело чести для всей Британии.

Полковник Каннингем, как истинный британец, не мог игнорировать подобное обвинение, да и с русскими у него были свои счеты, то тем не менее он считал, что в данном случае требовать каких-то объяснений от поляка неправильно, и решил отвлечь разгоряченных юнцов. Это же пришло в голову и Эстер, которая раскрыла программку, бесплатно раздававшуюся при входе во Дворец, и сказала:

– Скоро мистер Эйр начнет концерт на Большом генделевском органе, может нам следует занять места получше? Или мы решим послушать симфонический оркестр Компании Хрустального дворца под управлением мистера Огаста Маннса?

– Нет, леди и джентльмены, – возразил полковник. – Я ни черта не понимаю в вашей музыке. Что толку слушать пиликанье какой-нибудь скрипки? Я чую, в парке должен играть военный оркестр. Вы слышите трубы и барабаны с литаврами? Клянусь Богом, джентльмены, это лучшая музыка на свете! Пойдемте в парк!

Поляка и Артемия Ивановича внизу уже не было, поэтому спортсмены довольно легко согласились на предложение Каннингема.

– Ты в своем уме, Пенни?! – взялась выговаривать падчерице миссис Смит, когда они спустились вниз и вышли из здания дворца в ночной парк. – Неужели ты не видишь, что они как собаки, почуявшие лису? Им нужен только сигнал, чтобы броситься на добычу.

– Я не могу больше терпеть всю эту глупость.

Пенелопа умолкла и рассеянно подняла глаза к небу, куда со свистом устремлялись запускаемые пиротехниками разноцветные фейерверки, хлопая и шипя над головами и бросая отблески на низкие тучи. Яркие электрические огни разгоняли темноту на аллеях парка. Позади, поражая воображение, светится огромный стеклянный корпус Хрустального дворца. В струях фонтанов играли блики иллюминации и огненных колес, вертевшихся на шестах между деревьями, а между темных масс кустов вдоль дорожек полз сизый дым, кисло пахнувший порохом и селитрой.

– Мне действительно нравится Фейберовский, – сказала Пенелопа.

– Я поняла это еще весной, – откликнулась Эстер. – Но это еще не повод для того, чтобы делать себя посмешищем для своих друзей. Может быть, мне тоже понравился мистер Гурин, он такой оригинальный и необычный. Я же не кричу об этом на каждом углу. К тому же на твоем месте я не стала бы строить планов в отношении мистера Фейберовского. Он не слишком завидный жених, он католик и инородец, так что он тебе не пара. Сначала устрой свою жизнь, а потом уже думай о любви.

– С кем же, по-твоему, я должна устраивать свою жизнь? Уж не с Гримблом ли?

Пенелопа посмотрела вслед Гримблу, тактично позволившему дамам отстать, и лишь изредка слегка поворачивавшему голову в великолепном цилиндре, чтобы краем глаза убедиться, что они на месте и никто не пытается завести с ними знакомство. При взгляде сзади особенно бросалась в глаза нелепость его костюма, сшитого по последней моде: визитка с мешковатой спиной, тесные полосатые брюки с подвернутыми штанинами и остроносые лакированные туфли с короткими гетрами. Гримбла не принимали как своего члены Фехтовального клуба, они шли впереди шумной толпой, дамы шествовали отдельно, обсуждая русских знакомых Эстер и Пенелопы, а мужчины кучковались вокруг полковника Каннингема, то и дело разражаясь хохотом – видимо, старый солдат рассказывал обещанные анекдоты. Военный оркестр играл около громадной, в четверть натуральной величины модели Тауэрского моста, строившегося через Темзу близ Тауэра, и полковник уверенно вел своих подопечных прямо на знакомые звуки марша.

– Полагаю, Энтони Гримбл довольно выгодная parti для тебя, – сказала Эстер. – Энтони – ученик доктора Смита и со временем унаследует его практику.

Повинуясь указанию полковника, гуляющие направились вокруг бассейна Южного фонтана, через который и была перекинута гигантская модель. Эстер умолкла, любуясь освещенными по всем своим контурам башнями будущего моста, но тут Пенелопа привлекла ее внимание к двум мужским фигурам, стоявшим по другую сторону бассейна.

– Если мы пойдем вокруг, мы обязательно встретимся с мистером Фаберовским и мистером Гуриным, и тогда не избежать некрасивой сцены, если не чего-нибудь худшего.

– Нам надо остановить наших джентльменов, – решительно сказала Эстер. – Доктор Гримбл, догоните полковника. Я устала ходить и хотела бы передохнуть тут немного, полюбоваться иллюминацией моста и фейерверком.

Мужчины послушно вернулись и остановились неподалеку, всецело увлеченные рассказами Каннингема. Это дало Эстер и Пенелопе возможность наблюдать за Владимировым и Фаберовским издалека, дожидаясь, когда они покинут берег бассейна. Между теми, однако, происходил какой-то конфликт, судя по тому, как поляк агрессивно наступал на Артемия Ивановича, а тот растерянно оправдывался. Внезапно разъяренный поляк схватил Владимирова за ворот и стал трясти его, свободной рукой указывая куда-то. Артемий Иванович не пытался сопротивляться, он полез за пазуху, достал оттуда тощий юфтевый бумажник и всучил поляку. Тот бесцеремонно залез внутрь, выкинув оттуда какие-то бумажки, и положил его к себе в карман. Затем принялся обыскивать Владимирова с ног до головы.

– Вот видишь, Пенни, – сказал Эстер Пенелопе. – И ты допускаешь мысль, что с таким человеком для тебя возможно связать свою судьбу! Посмотри, как грубо он ведет себя со своим другом. Да он просто разбойник какой-то с большой дороги! Без сомнения, сейчас он заставил мистера Гурина отдать ему деньги. И мистер Фейберовский вовсе не Робин Гуд. Мистер Гурин человек простодушный и доверчивый, и мне кажется, что вся цель торговых отношений Фейберовского с Гуриным состоит в том, чтобы облапошить его.

– Да-да, Пенни, мистер Фейберовский – человек весьма сомнительной репутации, – вмешался доктор Гримбл, который внимательно прислушивался к разговору.

– Энтони же хоть и нудный, но порядочный джентльмен, – добавила Эстер.

Из-за грохота фейерверка они не слышали, о чем шел разговор между поляком и Владимировым, к тому же они не были свидетельницами начала разговора, а возник он из-за того, что Артемий Иванович столбом замер при виде модели моста, перекинутой через бассейн, и спросил у Фаберовского: «А кто в этом балагане самый главный по коммерческой части?» Фаберовский честно назвал фамилию одного из директоров компании Хрустального дворца, но потом поинтересовался, что же задумал пан Артемий. Идея носила глобальный характер. Артемий Иванович решил арендовать модель моста у Компании Хрустального дворца, запустить в бассейн рыб из Аквариума и устраивать каждое воскресенье состязания рыболовов, которым будут предоставляться за один фунт: место на верхней ферме моста, брезентовое ведерко для рыбы, коробка с червями, которых за гроши будут копать местные мальчишки в парке, безмен, складной аршин и удочка с длинной лесой, а специальный фотограф будет фотографировать победителей с их уловом. Фотографии будут вывешиваться в одной из галерей Хрустального дворца, а также печататься в специально учрежденном бюллетене «Рыболовные ведомости». Больше всего поляка испугала кажущаяся реальность осуществления этого плана, а значит Артемий Иванович сможет даже заключить контракт, внеся существенный залог, который никогда уже не будет получен обратно. Все это вкупе с накопившимся за день раздражением подвигла Фаберовского к решительным действием и он категорически потребовал, чтобы Владимиров выдал ему все оставшиеся деньги, а также часы с рубином, в которые была вложена треть полученной ими на всю операцию суммы. Оставшихся денег оказалось совсем немного – всего около двадцати фунтов, но даже энергичная тряска за ворот не заставила Артемия Ивановича признаться в потере часов.

– Мне кажется, Эсси, что мистер Фейберовский требует у мистера Гурина возврата долгов или отчета за потраченный совместный капитал, – сказала Пенелопа. – Тем более что мистер Гурин производит впечатление не столько доверчивого, сколько беспорядочного, и, по правде говоря, не очень умного человека.

– Ты ничего не понимаешь в жизни, Пенни! Вот увидишь, если ты не будешь слушаться советов опытных людей, ты влипнешь в какую-нибудь скверную историю!

– Так вот почему вы опять завели разговор о тех двух невежах! – сказал Гримбл, тоже заметив Владимирова и Фаберовского, которые уже не ругались, а собирали с земли цветы, только что обрушенные Фаберовским Артемию Ивановичу на голову. – Посмотрите, джентльмены, эти две макаки опять забавляются с цветами, как тогда в парке, а ведь эти цветы специально для нынешнего цветочного шоу выращивали лучшие садовники Англии!

– Пойдемте, надерем им уши! – выкрикнул кто-то, и джентльмены с улюлюканьем устремились вокруг бассейна к своим жертвам.

– Остановитесь! – крикнула им Пенелопа, но ее не послушали.

– Не бойся, Пенни, – сказала одна из девушек, также посещавшая Фехтовальный клуб. – Их просто проучат. Иногда надо давать понять инородцам, на чьей земле они живут.

– Мне это не нравится, – сказал полковник Каннингем. – Пойдемте скорее туда, попробуем урезонить наших молодых друзей.

И они поспешили следом за толпой разгоряченных юнцов, которые уже достигли Фаберовского и Владимирова и обступили их кругом.

– Расступитесь, джентльмены, что вы делаете! – Пенелопа протолкалась в круг и увидела Фаберовского с целой охапкой цветов и Владимирова, затравленно оглядывавшегося кругом.

– Что им от нас надо? – спросил Артемий Иванович у поляка, но тот вместо ответа вручил все цветы Пенелопе, главным образом для того, чтобы освободить руки. Намерения окруживших его денди были прозрачны и сейчас Фаберовский более всего жалел, что не захватил с собою свою залитую свинцом трость.

Получив цветы, Пенелопа расцвела в улыбке, чем вызвала очередной приступ ревности у Гримбла.

– Вы наглец, мистер Фейберовский! – воскликнул доктор. – Я видел, как вы собирали эти цветы на земле. И вы еще смеете после этого дарить их такой порядочной девушке, как мисс Пенелопа.

– Так его, Гримбл, скажи ему еще! – подзадоривали его юнцы. – Чтобы знал.

– Степан, мне не нравятся эти мышиные жеребчики с моноклями, – сказал Артемий Иванович. – Как бы они нам морды не начистили.

– И начистят, если не отбрехаемся, – согласился поляк. – Доктор Гримбл утверждает, что я нанес оскорбление мисс Смит, подарив ей цветы.

– А ты от моего имени их подарил или от своего? Если от моего, то скажи ей, что это не просто так, что я готов взять ее на содержание. А если от своего, то разбирайся сам, я тебе не помощник в твоих глупостях.

– Что вы там обо мне говорите? – подскочил к Фаберовскому Гримбл. – Я слышал, как вы произнесли мою фамилию.

– Дерните эту макаку за хвост! – крикнули Гримблу из толпы. – Может быть она еще чего-то скажет!

– Как вам не стыдно, джентльмены! – возмутилась Пенелопа.

– Но вам же не бывает стыдно, когда вы дразните обезьян в Риджентс-парке, – возразили ей.

Кто-то зацепил Фаберовского сзади тростью, а когда он обернулся, раздался хохот:

– Ну-ка, отгадайте, мистер Гиббон, кто вас ударил?

– Осторожнее, он может кусаться.

– Да-да, он может оказаться бешеным, и тогда придется делать у Пастера сорок уколов!

– Доктор Гримбл, вы делаете уколы от бешенства или нам придется ехать в Париж всем клубом?

– Что, что они говорят, Степан? – дернул Фаберовского Артемий Иванович.

– Они обзывают нас макаками и гиббонами, и считают, что мы можем их покусать.

– Давай их и вправду покусаем. – Артемий Иванович приподнял верхнюю губу, с рычанием оскалив зубы.

Это еще больше развеселило юнцов.

– Куси, куси! – закричали они и стали совать Владимирову под нос свои трости.

– Вы должны немедленно прекратить это, Гримбл! – бросилась к доктору Пенелопа. – Стивен, не отвечайте им, иначе все окончится очень скверно.

– Вот, Пенелопа, посмотрите! – сказал Гримбл. – И этих дикарей из России вы считаете равными себе! И не слишком ли вы много себе позволяете, Пенни, называя этого человека Стивеном?!

– Стивен, ну, сделайте что-нибудь! Они же изобьют вас!

– Простите, мисс Смит, но я вообще ничем не спровоцировал выходки этих джентльменов. Что я могу сделать?

– Ну же, джентльмены, кто решится стать той мышью, что повесит колокольчик на шею коту? – спросил кто-то в толпе.

Сам говоривший был, видимо, труслив как мышь, потому что не показался на арене, зато вышел плотный низколобый джентльмен с длинными руками, в котелке и визитке, и встал в боксерскую стойку напротив Фаберовского. Стоявшая кругом толпа ободряюще захлопала в ладоши, а Гримбл поспешил покинуть арену, чтобы ему не досталось. Артемий Иванович перестал рычать и спрятался за спину поляка.

– Перестаньте! – крикнула Пенелопа, пытаясь выйти в круг, но дамы удержали ее. – Стивен! Эстер!

– Джентльмены, вы же цивилизованные люди! – поддержала падчерицу Эстер.

– Мне кажется, джентльмены, что вы переходите допустимые границы, – громко сказал своим подопечным полковник Каннингем. – Вы ведете себя недостойно.

Но его уже никто не слушал. Подбадриваемый криками, противник Фаберовского начал движение по кругу, словно выжидал удобного момента, чтобы нанести первый удар. Фаберовский поворачивался на месте, все время оставаясь лицом к боксеру, а Артемий Иванович крепко держал его за талию, чтобы постоянно оставаться у поляка за спиной. Наконец, боксер счел момент подходящим и распрямил согнутую руку, послав кулак прямо в челюсть Фаберовскому. Костяшки пальцев боксера ободрали поляку губу и он почувствовал солоноватый привкус крови. Толпа кругом взревела. Перепугавшись за Фаберовского, Пенелопа выронила цветы и бросилась искать лицию.

Еще два сильных коротких удара, хук слева и хук справа, пропали впустую, и тогда боксер нанес прямой удар, которого поляк не мог избежать, так как сзади его подпирал Артемий Иванович. Фаберовский дернулся назад, Владимиров наступил на развязавшийся шнурок и рухнул на землю, увлекая за собой поляка. Боксер не рассчитывал, что кулак его не встретит преграды, потерял равновесие и повалился вперед, а взметнувшаяся в падении нога Артемия Ивановича угодила носком ботинка боксеру прямо в пах. Даже стекла в Хрустальном дворце содрогнулись от раздавшегося рева.

Услышав этот крик, Пенелопа, ведшая констебля к месту битвы, бросилась вперед. Спешивший следом за ней констебль побежал следом, еще несколько полицейских сбегались с разных сторон, оглушительно свистя.

Протолкавших через орущую толпу, Пенелопа увидела относительно целого и невредимого поляка, помогавшего подняться Артемию Ивановичу с усыпанной растоптанными цветами земли и подававшего тому слетевший ботинок, и боксера, с воем прыгавшего вокруг них на корточках, зажав руки между ног.

– Что случилось? – спросил констебль, вставая рядом с Пенелопой.

– Эти молодые балбесы вели себя недостойно по отношению к двум джентльменам, но, кажется, вопрос улажен, – сказал полковник Каннингем.

– Вы будете предъявлять какое-нибудь обвинение? – обратился полицейский к поляку, но тот отрицательно покачал головой:

– Полковник прав, дело улажено и инцидент можно считать исчерпанным. К тому же мне будет очень сложно сформулировать обвинение.

Заметив кровь на губе Фаберовского, Пенелопа шагнула вперед, но была остановлена предостерегающим шипением Эстер и окриком Гримбла.

– Мистер Фейберовский, надеюсь, вы целы? – спросила она.

– Мы целы и невредимы, мисс Смит, – ответил поляк. – Очень неприятно, что все так получилось. Вот и мистер Гурин очень сокрушается.

– Когда же он прекратит выть? – громко спросила Пенелопа, с неприязнью глядя на боксера. – Доктор Гримбл, окажите же ему какую-нибудь помощь!

– Теперь этот джентльмен, не знаю, к сожалению, его фамилии, сможет полностью сосредоточить свои помыслы на фехтовании, не отвлекаемый низменными страстями, – заметил Фаберовский.

Пенелопа покачала головой:

– Мистеру Ходжеттсу нравилась моя подруга, мисс Флудгейт.

– Передайте ей мои соболезнования.

– Вы негодяй, вы со своим диким макаком покорежили нам всю жизнь! – подала из толпы голос мисс Флудгейт.

– Он сам напросился, – крикнул ей поляк. – Для него все могло кончится значительно хуже.

– Он бы вас побил! – всхлипнула невидимая за спинами спортсменов мисс Флудгейт. – Он должен был вас побить!

– Если должен был, так побил бы, – проворчал поляк, трогая языком разбитую губу. – Хотя по совести то, что досталось ему, следовало бы получить доктору Гримблу.

– Мне тоже так кажется, – тихо сказала Фаберовскому Пенелопа.

– Джентльмены, давайте разойдемся, пока тут опять что-нибудь не началось, – предложил полковник Каннингем.

– Пенни, мы должны остаться с мистером Гуриным и его другом, – сказала Эстер, восхищенными глазами глядя на Артемия Ивановича, который сосредоточенно завязывал шнурок на ботинке. – Мы должны загладить свою невольную вину перед ними.

– Вы не будете возражать, мистер Фейберовский? – спросила Пенелопа.

– Джентльмены, я полагаю, что вы проводите обеих дам до Лондона, – сказал Каннингем, когда поляк дал утвердительный ответ. – А я повезу своих оболтусов домой. И так уже они меня в такой конфуз ввели.

– Прошу прощения, полковник, – вмешался Гримбл. – Я не могу оставить обеих леди в обществе двух дикарей. Мне придется остаться с ними и проследить, чтобы с дамами ничего не случилось.

– В вашем обществе, Гримбл, мы будем находиться в значительно большей опасности, чем даже просто одни, без сопровождающих, – язвительно сказала Пенелопа, беря поляка под руку. – Кто знает, кого вы в следующий раз изберете мишенью своих низких нападок. Благодаря вам сегодня эти два джентльмена подверглись нападению толпы самых настоящих дикарей.

– Вы же слышали, Энтони, мы не желаем, чтобы вы нас сопровождали, – решительно поддержала Пенелопу Эстер. – На сегодня хватит ваших услуг.

– Действительно, доктор, – хлопнул по плечу Гримбла полковник Каннингем. – Вам следует вернуться в Лондон одному. Если вы все еще в этом сомневаетесь, то взгляните на несчастного Ходжеттса, которого всего несколько минут назад перестал выть и с которым, возможно, случится то же самое, что с несчастным Маннингемом-Буллером. И доктор Смит уже едва ли по своим преклонным летам сможет помочь вам. Тем более что мисс Пенелопа его дочь. А самолечение тут не проходит. Так что послушайтесь моего совета, доктор, езжайте в Лондон один. Нет, мне не хотелось бы видеть вас в одном с нами вагоне. У меня и от перекошенной рожи Ходжеттса зубы болят.

Полковник увел пристыженную толпу и с нею полностью потерявшего свое реноме спортсмена боксера и его, надо полагать, бывшую уже невесту. Доктор Гримбл долго стоял поодаль, потом, спросив, найдется ли у мистера Фейберовского два шиллинга шесть пенсов, чтобы купить билеты дамам на обратную дорогу, повернулся и удалился с видом побитой собаки.

– Как я этого боксера! – потер руки Артемий Иванович. – Поделом ему! Ты, Степан, сказал барышне, что я тебя просил? Ну, там, про квартиру конспиративную и прочее?

– Сказал, сказал.

– Врешь ведь! По глазам вижу. Такая дубина вымахала, а врать не научилась. Ну, да я ей сейчас сам скажу.

– Мистер Фаберовский, у вас течет кровь, – Пенелопа достала платочек и, привстав на цыпочки, промокнула поляку кровь с разбитой боксером губы.

– Ничего страшного, мамзель Пенелопа, – сказал ей по-французски Артемий Иванович. – Если б не я, его б вовсе убили. Он человек ничего, этот поляк, только нехороший какой-то. Я вот вам цветов накупил на свои деньги, а он их сперва в грязи вывалял, а потом вам поднес, будто от себя. А я, между прочим, к вам не просто так, я вас готов на содержание взять. У меня уже и квартирка с мебелями снята, и горшок вам с цветочками куплен, – живите в свое удовольствие, пока я в отлучке по своим делам. А то еще можно пианино туда свезти. Степан, мне нужны деньги на пианино.

Из речи Артемия Ивановича Пенелопа поняла только про цветы и про горшок, так что заданный ею вопрос о том, не по цветочной ли части он торгует тут в Лондоне, был с ее точки зрения вполне уместен.

– Как это по цветочной? – удивился Артемий Иванович. – У нас солидное капитальное дело. У нас денег хватит, не сомневайся. И на твое содержание, и даже рыбу ногастую купить, у которой клюв промеж ног.

Артемий Иванович для наглядности показал место, где видел у осьминога клюв.

– Это не рыба, это осьминог, – недоуменно сказала Пенелопа.

– Мистер Гурин просто никогда не видел осьминогов, Пенни, – пояснила Эстер. – У них на Севере они не водятся. Говорят, там до сих пор питаются сырой медвежатиной, как во времена атамана Платова. Если бы ты не побежала за констеблем, ты бы увидела, как он мастерски разделался с Ходжеттсом!

– Ну так вы пойдете ко мне на содержание? – опять поднял вопрос Артемий Иванович.

– Извините, но я ничем не могу вам помочь, – сказала Пенелопа, так и не поняв, что же хотел от нее Владимиров. Ей не нравился этот русский, и даже если он в действительности спас мистера Фаберовского, это не могло заставить ее быть с ним более приветливой.

И Артемий Иванович понял, что тут ему не рады. Его с головой захлестнула обида на эту неблагодарную молодую женщину, ради которой он так потратился, отверг ухаживания трех женщин, в том числе двух прекрасных дочерей мистера Ласка и той милашки Мандельбойн, он даже завез мебель в конспиративную квартиру! А ночной горшок с цветочком, который он лично выбрал на рынке среди тысяч безвкусных и убогих горшков без цветочков! Непрошеная слеза навернулась ему на глаза.

– Я не знаю, Пенни, чем тебя так привлек мистер Фейберовский, но если и думать о браке по любви, то я выбрала бы мистера Гурина, – жестко сказала Эстер своей падчерице. – Ты могла бы отказать Гурину как-нибудь более мягко, не оскорбляя его чувств. Не надо расстраиваться, мистер Гурин, Пенелопа еще слишком юная и потому жестокосердная девушка. С возрастом это проходит.

– С возрастом мне неинтересно будет, – сказал, всхлипнув, Артемий Иванович. – А вам сколько лет?

– Такие вопросы женщинам не задают, – кокетливо ответила Владимирову Эстер. – Я всего на два года старше Пенни.

– А вы будете моей содержанкой?

– Но я же замужем, мистер Гурин, – рассмеялась миссис Смит. – Меня и так уже содержит мой муж.

– Меньше расходов, – пробормотал Артемий Иванович.

Еще недавно ему казался очень неприятным факт наличия у миссис Смит мужа и поэтому он сразу отмел ее кандидатуру, однако теперь ее замужнее положение обернулось неожиданным достоинством. К тому же со стороны Эстер он почувствовал такую волну восхищения и восторга, что это возместило ему все неприятности и разочарование от отказа Пенелопы стать его содержанкой.

– Только как же мы с вами будем встречаться? – спросил он. – Мне, что ли, к вам заезжать? Или вы сами ко мне приезжать будете? Степан, дай мне денег, я куплю мадам Смит мороженое.

Фаберовскому надо было бы отказать Владимирову в этой просьбе и немедленно отвезти того в Лондон, где устроить разбирательство по поводу растраты денег, но ему ужасно не хотелось сейчас никаких разбирательств. В парке играла музыка, гуляла веселая публика, и рядом с ними были две красивые женщины, которые, как он чувствовал, совершенно не желали ехать домой. Если они с Артемием Ивановичем сейчас уедут отсюда, то у них, скорее всего, уже никогда не будет повода для встречи.

– Так вы, значит, не считаете, что нам пора отправляться домой? – спросил Фаберовский у Эстер с Пенелопой, отослав Владимирова разыскать мороженщика.

– Нет, нет! – в один голос заявили обе дамы. – Если вы не против, мистер Фейберовский, мы бы еще погуляли в парке. Здесь так хорошо.

Дожидаясь возвращения Владимирова, они потоптались на месте, и спустя минут пять сквозь толпу к ним продрался Артемий Иванович. Сперва из темноты послышался его голос: «давай, давай, нам сюда», а потом и сам он показался, волоча за собой за ручки мороженый сундук на больших деревянных колесах. Владелец сундука, беззубый старик в фартуке и порыжевшем котелке, недоуменно плелся следом, вцепившись в свое имущество мертвой хваткой и даже несильно упираясь.

– Вот, Степан, покупай!

Фаберовский действительно не дал денег Артемию Ивановичу, но послал он Владимирова всего-навсего найти, где мороженым торгуют, а тот умудрился тут же выставить и себя самого и поляка совершенными дураками. Выбрав среди всевозможных клубничных, лимонных и иных мороженых самое дешевое, поляк попросил продать ему три порции. С опаской поглядывая на Артемия Ивановича, мороженщик трижды зачерпывал ложкой с длинной ручкой из бидона шарик мороженого и клал его в вафельный стаканчик.

– А ты что, не будешь, Степан? – спросил Артемий Иванович.

– Нет, это пана Артемия я сегодня наказал.

– Но мне нужно два мороженых! – закричал Владимиров. – Я тебе сейчас по-французски закричу, что ты жадина и скупой как жид!

– Вот тебе два мороженых! – сказал поляк и сунул под нос Артемию Ивановичу два сложенных в кукиши кулака.

– Я же говорила тебе, Пенни, – тихо проговорила Эстер. – Гримбл хотя и мрачнеет всякий раз, когда собирается купить тебе какие-нибудь сладости или лимонад, а я нахожусь рядом, но все равно держит себя в руках.

– Это хорошо, что ты мне напомнила, – улыбнулась Пенелопа. – Мистер Фейберовский, купите нам с Эстер, пожалуйста, лимонаду и миндальных пирожных.

– Это верно, Степан, – сказал Артемий Иванович. – Купи каждому по миндальному пирожному и по стакану шмякса. А мне два, раз мороженое не даешь. Да не жмоться ты, вон у тебя теперь сколько денег!

– И пойдемте покатаемся на электрических каноэ у Северной Башни, – предложила Эстер.

Фаберовский, скрепя сердце, купил дамам и Владимирову сладостей и лимонной воды. Он уже приготовился выложить по шиллингу за каждого, чтобы проехаться по узкой водяной дорожке на лодочке, которая катилась по проложенному по дну рельсу, приводимой в действие от электрической машины при помощи цепной передачи, но к его радости Артемий Иванович категорически отказался лезть в каноэ, заявив, что лимонад на него плохо подействовал и они могут покататься, пока он сбегает в ватерклозет. Конечно же, он не собирался идти ни в какой ватерклозет, тем более что за сегодняшний день служитель этого заведения, состоявший при нем со времен переноса Хрустального дворца из Гайд-парка в 1856 году, впервые в жизни запомнил лицо своего клиента и последние два раза встречал Владимирова бурными аплодисментами и криками «гип-гип, ура!», лично помогая Артемию Ивановичу спускать воду. На самом деле Артемий Иванович просто боялся сесть в лодку по той же причине, по которой не хотел плыть на пароме.

В итоге бурного обсуждения электрические каноэ были заменены на «кверхтормашную», как выразилась по-французски Эстер, железную дорогу. Эта «кверхтормашная дорога» оказалась обычными американскими горами, чьи горбатые спины очень эффектно выглядели в темноте, освещенные разноцветными фонариками. При посадке в вагонетки Фаберовский нарочно приотстал вместе с Пенелопой, так чтобы они оказались с Артемием Ивановичем в разных тележках.

Убедившись, что Фаберовский не услышит ее, Эстер спросила Владимирова, пока поезд из вагонеток с лязгом взбирался в гору, чтобы начать оттуда свой головокружительный спуск:

– Скажите, мистер Гурин, а каким торговым делом вы занимаетесь здесь, в Лондоне?

– Мы тут мастерскую сооружаем… театральную, – выкрутился Артемий Иванович. – Точнее, перенимаем опыт.

– Странно… Может быть, ваш друг вам не говорил, но прежде он не имел никакого отношения к театру, он занимался частным сыском.

– Он меня эта… консультирует. По своей части. Где чего частным образом сыскать, что плохо лежит, ну, там, во общем, то да се или где как…

– Просто мне показалось, что ваш компаньон, мистер Фейберовский, больше блюдет свои интересы, чем интересы вашего бизнеса. И потом, сегодняшняя отвратительная сцена, когда он шарил в вашем бумажнике, а потом отказался купить вам мороженое…

– Да поляки, они все такие… – с готовностью окунулся Артемий Иванович в волны жалости и сочувствия, которые буквально излучала Эстер. – Где вы видели поляка, чтобы он у нас, русских людей, деньги не отнимал? Они, поляки, такие жадные… А в остальном он ничего, когда не пьян и по бабам не шляется. Душка-человек. Я его очень полюбил в последнее время.

– Но вы осторожнее с ним, – сказала миссис Смит. – Мой муж говорит, что за ним числятся некоторые темные делишки. Мне очень не нравится, что Пенелопа, похоже, увлеклась им. К сожалению, я не могу открыть ей глаза, потому что муж не сказал мне, что именно такого натворил мистер Фейберовский, и она может счесть меня клеветницей.

– Да какие за ним могут быть дела! – скептически сказал Артемий Иванович. – Он даже кукушку обратно в часы толком вправить не может. Она каждые пятнадцать минут обратно норовит выпасть да еще орет дурным голосом, мне даже пришлось ей дверцы веревочкой привязать. Так что вы за вашу падчерицу не беспокойтесь.

На вершине горы вагонетки на несколько мгновений остановились и Владимиров с недоумением взглянул вниз, в разверзшуюся перед ним бездну, в которую уходили маслянисто поблескивавшие рельсы и терялись в непроглядной мгле.

– Это что, нас сейчас туда? Но я не хочу!

И словно в ответ на отчаянный крик Артемий Ивановича служитель спустил рычаг и вагонетки с грохотом понеслись вниз. Фаберовский едва успел уклонится от миндального пирожного, вылетевшего изо рта Владимирова. Пенелопа в восторге прижалась к плечу поляка и взяла его за руку. Другой рукой Фаберовский осмелился приобнять ее за талию и она не рассердилась на него. Под визги заполнявших вагонетки дам и вой кавалеров, среди которых выделялся поросячий баритон Артемия Ивановича, поезд миновал спуск и снова взлетел из темноты на освещенную фонариками горку. Где-то в парке гремел оркестр, а небо, в которое, казалось, они сейчас улетят на ничем не удерживаемых вагонетках, было расцвечено огненными шарами фейерверков.

– Как хорошо! – прошептала Пенелопа поляку и слегка сжала ему руку.

Впереди взвыл Артемий Иванович и вагонетки снова ринулись в черную бездну. Фаберовский видел, как обернулась Эстер и мельком взглянула на них с Пенелопой. На следующем подъеме поляк получил по голове чьим-то зонтиком, который, ударив его по цилиндру, улетел в шумящую где-то внизу листву деревьев.

– Они что там, с ума посходили! – возмутилась Пенелопа. – Ой!

Под истошный визг Владимирова вагонетка перевалила горку и ухнула вниз. Чья-то нарядная шляпка некоторое время порхала рядом с Пенелопой, пока поезд не обогнал ее, чтобы снова взлететь вверх. Девушка еще теснее прижалась к своему кавалеру и почувствовала, что его рука крепче обняла ее талию. Однако этим восхитительным мгновениям быстро пришел конец. Миновав последнюю низенькую горку, вагонетки совсем замедлили ход и уже на излете ткнулись в буфер из набитых песком мешков. Пенелопа с сожалением опустила руку поляка и высвободилась из его ослабших объятий.

Фаберовский помог ей выйти из вагонетки и они вдвоем подошли к Артемию Ивановичу и его даме. У Эстер был очень сердитый вид, словно ее обманули в самых сокровенных чаяниях.

– Зачем вы, мистер Гурин, визжали, и почему вы не обняли меня, как это сделал ваш друг с Пенелопой?

– Я не визжал, – ответил Артемий Иванович, который еще минуту назад мечтал доехать сухим до ватерклозета, а теперь ему страстно захотелось промочить горло. – Я кричал от напряжения, потому что обоими руками вынужден был удерживать нашу вагонетку, которая еще на старте треснула пополам.

– Я этого не заметила.

– Еще бы! Я специально не подавал виду, чтобы вы не паниковали-с!

Возникшее было разочарование мгновенно сменилось в душе Эстер искренним и безоговорочным восхищением. Отныне ее сердцем навсегда овладел этот быть может невзрачный на вид, но добрый и мужественный русский богатырь.

– Вы не видели шляпку моей дочери? – спросил у них высокий седой шотландец в клетчатой юбке и гетрах. – Она потеряла ее во время катания.

– Спросите у служителя, – посоветовала ему Пенелопа.

Она все еще находилась под впечатлением от романтической поездки и ей не хотелось разрушать очарование недавних счастливых минут будничными разговорами об улетевших шляпках. Однако какой-то мрачный джентльмен, разыскивавший свой выпавший из вагонетки зонтик, все-таки сделал то, что не удалось шотландцу. Пора было возвращаться в Лондон и они направились к станции. Когда они садились в поезд, двое служителей, чей рабочий день уже закончился, обсуждали полет некоего джентльмена с дерева, куда он лазил за своим зонтом.

Фаберовский с Владимировым проводили дам до самых дверей дома доктора Смита на Харли-стрит, где им надлежало расстаться.

– Сегодня был один из самых восхитительных вечеров в моей жизни, – сказала Пенелопа.

– Вечер действительно был прелестный, – согласилась Эстер. – Как это ни странно может звучать, мы все должны быть благодарны доктору Гримблу за то безобразие, которое он учинил в Сиднеме.

– Я не хочу даже слышать о докторе Гримбле! – заявила Пенелопа. – Если он решит идти вместе с нами на «Джекила и Хайда», я лучше останусь дома.

– Мы можем сделать по-другому, Пенни. Джентльмены, дело в том, что доктор Смит снял нам кресла в ложе в театре «Лицеум» по полторы гинеи за место на пьесу «Доктор Джекилл и мистер Хайд» по Стивенсону, на которую вот уже вторую неделю полный аншлаг. Мистер Ирвинг пригласил американскую труппу, а в главной роли занят сам Ричард Мансфилд! Доктор Гримбл с моим мужем не пойдут, я об этом позабочусь. Вы могли бы выкупить их билеты и сопроводить нас.

– Да, мистер Фейберовский, это было бы просто чудесно! – воскликнула Пенелопа, умоляюще глядя в глаза поляку.

– Мы подумаем, – вынужден был ответить он.

Распрощавшись с дамами и пообещав, в ответ на слова, что они будут жить приятными воспоминаниями о сегодняшнем вечере до счастливого момента их следующей встречи, также не забывать об Эстер и Пенелопе, поляк с Артемием Ивановичем остались на улице одни.

– Степан! – воскликнул Артемий Иванович. – Ты должен мне фрак купить с шапокляком, чтобы в театр ходить.

– А с чего пан Артемий взял, что мы с ним в театр идем? – мрачно спросил Фаберовский.

– Нас же пригласили!!

– А шесть гиней у пана есть?

– Но я же тебе вон сколько денег отдал!

– На театр у нас денег нет!

– Что же нам делать?

– Продайте, пан Артемий, – Фаберовский выдержал длинную паузу, окончание которой со страхом ожидал Артемий Иванович, – свои часы.