4 сентября, во вторник

Утром Фаберовский заехал к Владимирову в гостиницу и застал Артемия Ивановича собирающим чемоданы.

– Пан опять собрался до царя? – ехидно спросил Фаберовский.

– Я здесь больше не останусь, – пробормотал Владимиров, не оставляя своего занятия. – Дерут три шкуры. Так скоро вовсе без штанов останешься…

– А что я говорил по приезде пана? Но ведь он не хочет меня слушать… И куда пан теперь?

– Куда угодно, лишь бы подешевле… – Артемий Иванович крякнул, нажав коленом на крышку чемодана, и затянул до отказа ремни.

– Если пану будет угодно послушать меня на сей раз, то я мог бы ему кое-что посоветовать.

– Я к Дарье и к этому жить не поеду, – категорично заявил Владимиров.

– Того и нельзя делать из соображений конспирации. Я предлагаю пану уютный первоклассный хотельчик в Найтсбридже. Он потише и подешевле «Кларидж-Отеля». В поблизу гвардейские казармы, через дорогу – Гайд-парк и французское посольство. Покои от двух с половиной шиллингов, с утренним завтраком от шести шиллингов, пансион от шести до десяти шиллингов. Завтрак отдельно.

– Едем, едем! – вскричал Артемий Иванович. – Прочь с этого отелю!

– Но поселиться пану Артемию придется под иным именем на случай, если полиция добьется чего-нибудь от Оструга, – предупредил Фаберовский. – А потом нам потребно съездить до Спитлфилдзу на повидание с ирландцами, для того чтобы подыскать место для нового убийства.

Артемий Иванович покорно согласился. Спустя полчаса они вышли с чемоданами из «Кларидж-Отеля», погрузились в экипаж и поехали на запад. Кэб выехал к Гайд-парку и, проехав некоторое время вдоль южной ограды по Найтсбридж, остановился у дверей небольшой щеголеватой гостиницы, выстроенной четверть века назад прямо перед входом в Олд-Баррак-ярд – двор севернее Найтсбриджских казарм.

– Вот тут пан и будет жить, – сказал Фаберовский, ткнув тростью в направлении гостиничного подъезда. – Чуть дальше находится больница Св. Георгия, так что если пану станет худо, ему будет где лечиться. До Гайд-парку пан может пройти через ворота Альберта, то в нескольких минутах ходьбы отсюда, а с окна он сможет каждое утро обозревать места своих казацких подвигов.

Осмотрев номер и оставив вещи, они вернулись в кэб и поехали в Ист-Энд. Доехав до давно уже закрытой по причине грязной воды каменной Олдгейтской водоколонки с бронзовой львиной головой, агенты отпустили кэб и дальше пошли пешком. Олдгейт, по которой они шли, была широкой и шумной. По обеим сторонам ее тянулись одинаковые невзрачные трехэтажные дома, вдоль тротуаров стояли большие распряженные повозки с бочками и тюками тканей, тележки зеленщиков, торговцы оглушали прохожих криками, и все это покрывал грохот колес по булыжной мостовой.

Артемия Ивановича больше не трогал жалкий вид окружавших его в Восточном Лондоне трущоб, он спокойно шествовал по покрытому грязью узкому тротуару, поглядывал по сторонам и даже попросил Фаберовского задержаться, чтобы в толпе ротозеев насладиться дракой двух пьяных женщин, с воплями выдиравших друг другу волосы и оглушительным визгом перекрывавших даже грохот ломовых телег.

Когда они дошли до угла Миддлсекс-стрит, за которой Олдгейт перетекала в совершенно неотличимую от нее Уайтчепл-Хай-стрит, Фаберовский остановился.

– Вот, пан Артемий, тут проходит граница Сити, – сказал он. – Когда мы перейдем улицу, то окажемся в Спитлфилдзе. Полиция Сити находится на особом положении и не имеет отношения ни к Уоррену, ни к Монро, так что в Сити ничего планировать нельзя. Потом я покажу пану границу Сити по карте, а тем часом запомните вот что: у констеблей полиции Сити номера в петлицах желтого цвета, а у Столичной полиции – белого.

* * *

В маленьком, обнесенном железной оградой садике справа от церкви, известном как «Зудящий парк» и заполненном спящими прямо на траве и на скамейках бродягами и бездомными, их уже ждали оба ирландца и Васильев. В убогих лохмотьях, покрытые язвами и коростой, в синяках и кровоподтеках, бродяги отвратительно воняли, поэтому, поздоровавшись, все пятеро поспешно покинули зловонное место и встали под массивным портиком из четырех величественных тосканских колонн, ведущим в храм. Здесь тоже вповалку лежали люди, но все же их было меньше, чем в садике, и легче было отрешиться от вездесущего запаха нищеты и грязи.

– Давайте найдем местечко, где мы могли бы поговорить и откуда мы начнем действовать, когда наступит время, – сказал Фаберовский.

– Может, выберем вот этот трактир, босс? – спросил Даффи, указывая на трактир на углу напротив церкви.

– Нет, – Артемий Иванович негодующе запыхтел. – Как можно! Напротив Божьего храма! Лучше вон там.

Он ткнул пальцем в сторону пивной в трехэтажном здании на углу Дорсет-стрит на другой стороне Коммершл-стрит.

Поляк пожал плечами и они вошли в дверь под вывеской «Британия».

– О! – воскликнул Артемий Иванович. – Вон там у окна Шапиро сидит.

– Я знаю ее, – сказал Даффи. – Ничего баба, чистенькая, только злая слишком. Я ей пенни не додал, так она мне чуть глаза не выцарапала.

Все вместе они подсели к еврейке и поляк представил ее тем, кто ее еще не знал.

– В этом трактире очень даже неплохо, – сказал Артемий Иванович, оглядываясь. – Для такой злачной слободы почти чисто.

– К нам даже фараоны бояться соваться. Один как-то пытался около входа к нам во двор вора поймать, так ему за это рожу-то начистили.

Фаберовский расспрашивает о впечатлении, произведенном последним убийством на Бакс-роу, и о том, какие слухи ходят о произошедшем. Его интересует, догадывается ли кто-нибудь о личности убийцы, и получил ли распространение слух о том, что убитая была осведомителем Особого отдела, но Шапиро говорит, что единственное, что она слышала – будто убийца – Кожаный Фартук. Кроме этого, должно быть произведено вливание Васильеву за то, что он так зверствовал. Надо будет делать все аккуратно. Поляк пытается узнать у нее, известно ли что о разгроме динамитной мастерской и куда делся Оструг.

– Чем же знаменит этот Фартук? – спросил Фаберовский у еврейки.

– Говорят, он тоже еврей и раньше тачал туфли, но теперь его занятие – вымогательство.

– И много ли народу его видело воочию?

– Насколько мне известно, – сказала Шапиро, – он знаком многим женщинам в Ист-Энде. Говорят, что он шантажирует женщин и в других частях Лондона, что ходит с дубинкой или пистолетом. Я этого не знаю, но несколько раз видела этого человека у нас на Дорсет-стрит. Одна проститутка, живущая в ночлежке близ Брик-лейн, говорила мне, что Кожаный Фартук со своим приятелем Миклджоу держат ночлежный дом.

В прошлом году за нападение на нее Темзенский суд магистратов приговорил Кожаного Фартука к семидневному заключению. А еще он часто появляется около «Принцессы Алисы» на Коммершл-стрит и подкарауливает там своих жертв.

– Для чего он есть Кожаный Фартук? – спросил поляк.

– Потому что он, как все башмачники, постоянно носит кожаный фартук. А еще картуз с двумя козырьками.

– Скажи мне, Хая, а сюда, в «Британию», полиция ночью не заглядывает?

– Да если фараон здесь ночью покажется, он живым отсюда не выйдет.

– Здесь самое удобное для нас место. В окрестностях всегда, даже поздно ночью, можно снять какую-нибудь шлюшку, – сказал Конрой, мотнув бородой в сторону улицы. – Куда не пойди, через пять шагов наткнешься на трактир. А где трактир, там и бабы.

– Шлюшек надо снимать около Б***ской церкви на Олдгейт, – со знанием дела заметила Шапиро. – Это совсем близко.

– А если погода будет плохая? – спросил Конрой. – Тут хоть от дождя укрыться можно.

– Подумаешь, погода плохая! – хмыкнула Шапиро. – Да девочки около церкви по полночи при любой погоде стоят, чтобы дождаться какого-нибудь кобеля вроде Даффи, да еще чтобы их потом обсчитали. На паперти под портиком постоишь.

– Всю ночь? – спросил Даффи. – Да нас примут за богомольцев. Какая же шлюха пойдет с богомольцем?!

– Хватит препираться, – оборвал их Фаберовский, взглянув на улицу сквозь полоски от пивной пены на стакане, зажатом в вытянутой руке. – «Британия» нам подойдет. Так или иначе, но кого-нибудь вы тут найдете. А вот где Васильев дело будет делать? Тут кругом сплошные ночлежки, в которые всю ночь входят или выходят люди.

– Давайте у самих проституток спросим, – ухмыльнулся Артемий Иванович. – Они-то, небось, знают-с, где их зарезать, чтоб никто не увидел.

– Да уж конечно, – сказала Шапиро. – У всех на глазах, чай, не попихаешься.

– А мы не боимся оставлять пана Николая самого? Я напуган тем, что он натворил прошлый раз.

– Да пропади он пропадом, зараза такая! – в сердцах сказал Владимиров. – Не маленький, тридцать лет дурню.

Васильев обиделся и отвернулся, поджав губы. Фаберовский сообщил ирландцам о предложении Владимирова и те бурно поддержали его. Они покинули Шапиро, оставив ее в трактире одну, прошлись взад-вперед по Коммершл-стрит, на север до полицейского участка и затем на юг до «Принцессы Алисы» на углу с Уэнуорт-стрит. Потом все пятеро вернулись к Дорсет-стрит и по ней пошли в сторону Сити. Вдоль улицы у дверей ночлежных домов прямо на земле сидели женщины, вычесывая вшей друг у друга.

Около Миллерс-корта нагнали слегка покачивавшуюся на нетвердых ногах Шапиро, которая возвращалась домой из трактира.

– Кто эти два джентльмена? – спросила у нее Келли – женщина из тринадцатой комнаты, стоявшая у входа в подворотню в ожидании возвращения своего сожителя, ушедшего искать хоть какую-нибудь работу.

– Откуда я знаю, – огрызнулась Шапиро.

– Но ведь они оба приходили к тебе недели полторы назад и чуть не убили Барнетта!

– Эх, милочка, да для них убить какого-то Барнетта – пара пустяков. Я конечно, не знаю, но мне кажется, что они связаны с убийствами в Джордж-Ярде и на Бакс-роу. И по-моему, они положили на тебя глаз.

Она многозначительно посмотрела на Келли и перевела взгляд на Фаберовского с Владимировым. Те шли впереди, увлеченно беседуя, следом шествовали ирландцы, Даффи приценивался к проституткам, а сзади плелся Васильев, что-то бормоча себе под нос. Шапиро видела, как едва они прошли мимо Кроссингемской ночлежки, из глубины дома вылезла женщина, внезапно встала позади них и указала своим сидевшим на ступеньках подругам на прошедших пальцем. Голос ее был столь низок и хрипл, что Васильев обернулся на его звук.

Если бы после убийства Мэри Николз Васильев мог осознавать происходившее вокруг, то сейчас в этой женщине он без труда узнал бы Жемчужную Пол. Да и Фаберовскому с Владимировым следовало бы внимательней глядеть по сторонам. Но начальники были увлечены разговором, а фельдшер лишь осмотрел Мэри Коннолли с ног до головы и пошел дальше.

Рядом с Жемчужной Пол сидели ее подруги. Одна потасканная, украшенная совсем свежим синяком под левым глазом, с распухшей губой и щербатым ртом, подшивала истрепанный подол юбки, ловко орудуя иглой, зажатой скрюченными пальцами, торчащими из грязных митенок и воинственно покачивая длинным облезлым пером на шляпке. Другая – черноволосая, тощая, маленького роста, еще не очень потрепанная, но уже со сломанным носом, плевала вдаль, стараясь всякий раз побить свой предыдущий рекорд. Все трое долго провожали взглядом мужчин. Когда те скрылись из виду, Жемчужная Пол сказала:

– Я видела этих людей, которые шли следом за двумя сыщиками, у еврейского кладбища в ту ночь, когда убили Полли.