5 сентября, в среду

За прошедшую со дня убийства неделю инспектору Хелсону не удалось получить в руки ни одной нити, которая могла бы привести к раскрытию преступления. Целыми днями он просиживал в участке на Бетнал-Грин, но детективы не приносили ему ничего, кроме вздорных слухов о Кожаном Фартуке. Через два дня, в пятницу, ему надо было отсылать еженедельный рапорт в Скотланд-Ярд, а писать было не о чем. Он сидел над черновиком и задумчиво чертил на нем остроконечный нож с каплей крови, стекающей с лезвия. Затем мысли его изменили направление и он пририсовал рядом с ножом вилку с насаженной на ней куриной ножкой. Хелсон открыл ящик стола, где лежали два завернутых в бумагу сандвича с холодной телятиной, и выложил их на черновик. В предвкушении ленча он потер руки, но приход сержанта Энрайта заставил его быстро выдернуть черновик и накрыть им сандвичи. Вместе с сержантом вошел маленький щуплый человечек с изуродованным оспой лицом, мявший в руках грязный картуз, и сказал от порога:

– Сэр, я думаю, что знаю, кто такой Кожаный Фартук.

– Почему ты решил вдруг, что нас интересуют кожаные фартуки? – с голодным раздражением произнес инспектор, убирая сандвичи обратно в стол.

– Сэр, о Кожаном Фартуке говорит сейчас весь Ист-Энд, – заискивающе сказал рябой человечек. – Ходят слухи, что именно он совершил то страшное убийство на Бакс-роу.

– Да, мы сейчас проверяем эти слухи, но против него имеются лишь подозрения некоторых проституток. – Хелсон разогнал рукой оставшийся над столом аппетитный запах холодной телятины. – И не говори мне, что он бывший сапожник, что он всегда ходит в кожаном фартуке и носит с собой огромный нож…

– Но сэр, он действительно сапожник и действительно всегда носит кожаный фартук. Его зовут Джек Пайзер, или Пицер, как произносят его имя евреи. Еще его отец, польский еврей, жил в доме 22 по Малберри-стрит, а после его смерти мать Пайзера вела там хозяйство. Он до сих пор проживает там.

– Откуда ты знаешь Пайзера? Почем мне знать, может ты из злости хочешь сделать на него навет?

– Нет, нет, что вы, сэр!

– Пайзер, Пайзер… А, вспомнил! Уж не из-за тебя ли в прошлом году Пайзер отработал шесть месяцев на каторжных работах? – спросил Энрайт.

Под голодным взглядом инспектора посетитель съежился и забормотал под нос в надежде, что его не расслышат:

– Мы начинали с ним вместе работать и были подмастерьями у одного башмачника. Затем Джек ушел, чтобы начать собственное дело, а я стал работать в потогонной сапожной мастерской на Морган-стрит в приходе Св. Георгия, где доводил обувь. Летом прошлого года Джек шел мимо мастерской. Он просунул голову через открытое окно и сказал: «Неудивительно, что я не могу получить никакой работы, когда всю ее забрали вы». Мне велели выставить его прочь, но когда я приблизился, Пайзер ударил меня сапожным ножом в руку. За это его и приговорили к шести месяцам каторжных работ.

Человечек умолк и спрятал лицо за картузом.

– Теперь понятно, почему ты решил, что это Пайзер совершил убийство на Бакс-роу. Проваливай отсюда!

– Нет-нет, сэр! Я не держу на него зла. Но в начале августа Джека опять судили. Темзенский суд обвинил его в непристойном оскорблении и угрозе физическим насилием.

В голосе опытного сутяги зазвучало удовольствие от весомости произносимых им слов. – Он сцепился с одной бабенкой по соседству, потому что она обещала отдать ему на ремонт свои туфли, но не сделала этого. Он никогда не пойдет драться в открытую, но он очень нервный, особенно из-за отсутствия работы, и потому может напакостить исподтишка, особенно женщине, если она не может дать сдачи. Он все время носит кожаный фартук, но у него уже давно нет постоянной работы, поэтому он мог совсем потерять голову. Его все приятели за это зовут Кожаным Фартуком!

– Давай-давай, проваливай! – махнул рукой инспектор и сержант Энрайт вытолкал человечка вон. Когда дверь закрылась, Хелсон положил перед собой черновик и написал ниже вилки с ножом:

«Следствие обнаружило факт, что человек по имени Джек Пайзер, он же Кожаный Фартук, имел обыкновение в течении некоторого значительного промежутка времени плохо обращаться с проститутками в этой и других частях столицы. Был произведен и продолжается тщательный поиск этого человека, поскольку его передвижения могли бы объяснить ночь, о которой идет речь, хотя в настоящее время не имеется каких-либо улик против него».

После этого инспектор опять открыл ящик стола и скрип пера сменился громким чавканьем.

* * *

Отсутствие денег на посещение в новой гостинице блестящего и дорогого ресторана подействовало на Артемия Ивановича угнетающе и уже на следующий день после переезда он явился к Фаберовскому в надежде развеять нахлынувшую тоску за стаканчиком хорошего вина.

– У нас намечаются небольшие осложнения, – сказал ему Фаберовский, откладывая в сторону «Стар» и направляясь вместе с Владимировым наверх в кабинет к винному погребку. – Сегодня «Стар» опубликовала большой материал о Кожаном Фартуке. Репортер опросил в каком-то трактире за три часа полсотни проституток, которые сообщили ему якобы одно и то же. Кожаный Фартук – невысокий, коренастый человек лет сорока, с черными волосами, черными усами и страшно толстой шеей, который носит плотно натянутую кепку и кожаный фартук. Он также носит острый нож и угрожает: «Я выпотрошу тебя!». Его движения бесшумны и зловещи, глаза сверкают, а улыбка отталкивающая.

– Ну и что?

– А то, что письмо пана в полицию от имени русских нигилистов никто даже не прочитал, – Фаберовский достал из винного погребка бутылку коньяка, – а всякую ерунду газеты с удовольствием подняли на щит. Репортер даже разыскал ночлежку, которую якобы держит Кожаный Фартук.

– Да не забивайте вы голову всякой чушью! – сказал Артемий Иванович. – Нас-то, во всяком случае, полиция не поймает. Открывайте быстрее. На этот раз напишем письмо не в полицию, а в прессу…

Поляк согласился с ним и они уселись за стол. Но обещавший быть приятным и душевным вечер испортила в самом начале Розмари, объявившая о приезде доктора Смита.

– Ведите его сюда.

Фаберовский налил коньяк в две рюмки и пояснил в ответ на недоуменный взгляд Артемия Ивановича:

– Третью не достаю, он у нас не задержится.

Владимиров потер руки в предвкушении скандала. Доктор Смит энергично вошел в кабинет, бросил пальто на спинку кресла, мельком взглянул на Артемия Ивановича и сказал:

– Мне кажется, что нам с вами стоит ко взаимному удовлетворению разрешить наши дела, мистер Фейберовский.

Сегодня Смит был решителен и уверен в себе.

– О чем вы говорите, доктор? – Фаберовский пригубил коньяк. – Нет-нет, я не буду разговаривать с вами наедине. Считайте, что мистера Гурина тут просто нет, для того что он ни слова не разумеет по-английски.

– Я отправил по вашей просьбе совершенно здорового человека в отпуск, чем явно способствовал планам кампании против полиции.

Огромный кадык доктора заходил на тощей шее.

– А что, он не хотел ехать и сопротивлялся? – поляк перехватил взгляд доктора на бутылку и демонстративно налил себе и Артемию Ивановичу. – Если вы совершили ошибку и неправильно поставили диагноз, то причем тут я? Ваши заявления по этому поводу выглядят странно. Я не имею никакого отношения до полиции и политики. Вам никто не поверит и вы ничего не можете доказать, только навредите себе еще больше. Могу вам сказать в утешение, что своим медицинским заключением вы просто спасли своего пациента от неминуемого позора. Полицию поливают грязью все, кому только не лень, а доктор Андерсон сидит в лечебной грязи, лечит нервы и в ус не дует. То редкий случай, когда вы на самом деле спасли кого-то из своих пациентов.

– И все-таки продайте мне эти документы!

– Какие документы? Нету у меня ничего!

– Я отниму их у вас! Мне тогда будет нечего терять и я буду способен на все. Вы можете использовать ваши документы для шантажа, но если вы их используете, я уже не остановлюсь ни перед чем!

– Это, конечно, пугает. Страшно даже подумать, скольких вы отправили на тот свет с помощью ланцета. Ваша врачебная репутация сама по себе может служить предметом шантажа, даже без всех ваших грязных делишек. Да и для чего вас так беспокоят те документы, если вы уверены, что я не смогу их использовать? В чужие руки они не попадут, можете быть уверены, лежат себе спокойно в надежном месте, может быть, даже и не тут, а в подвале какого-нибудь банка… можете надеяться, что когда-нибудь их там съедят крысы.

– Да вы понимаете, я просто убью вас! А то вы можете получить деньги!

– Так я не собираюсь у вас лечиться, а никаким другим способом вы со мной не справитесь, уверяю вас, милейший доктор! Мне это сделать гораздо проще, чем вам. В том разе, если вы станете слишком назойливы.

– Ведь у вас нет причин мстить мне, – тоном ниже сказал доктор.

– То так, ведь я не был вашим пациентом.

Артемий Иванович, на протяжении всего разговора мучительно пытавшийся составить английскую фразу, наконец преуспел в этом и выговорил:

– Эс э хелс… э-э-э… хелть… твою мать! Хелф! Эс э хелф оф ю вайф? Эка!

Изумленный Фаберовский перевел тарабарское наречие Артемия Ивановича на английский.

– Какое вам дело до здоровья моей жены? – доктор был изумлен английской речью в устах Артемия Ивановича не менее поляка.

– Этот человек, – сказал Фаберовский, указывая на пузо Артемия Ивановича, – наслышан о ваших докторских талантах и сволочном характере. Вы общались с нами несколько минут, а нам уже плохо. Для того что его удивляет и волнует здоровье человека, который вынужден проводить разом с вами столько времени.

– Глядя на этого доктора, – мечтательно начал Артемий Иванович по-русски, – меня охватывает все большее желание познакомиться с его женой поближе. Воображаю, сколько забавных вещей она мне расскажет про причуды этого старого страуса! Нам будет над чем с миссис Смит посмеяться.

Слова «миссис Смит» доктор понял даже в устах Артемия Ивановича. После оскорблений Фаберовского и при виде наглой рожи Владимирова с его сальными глазками, доктора оставила выдержка и начало охватывать бешенство.

– О чем вы говорите? – сквозь зубы спросил Смит у поляка дрожащим от ярости голосом.

Фаберовский перевел. Трость доктора с треском обрушилась на стол.

– Может, возьмем его вместо нашего урода? – спокойно осведомился Фаберовский у Владимирова, переставляя на подоконник бутылку и рюмки. – Опыт у него есть.

– Да ну его, он какой-то бешеный. Наш-то ручной.

– То так, и глаза у доктора кровью налились, как у быка.

Фаберовский разлил на подоконнике коньяк по рюмкам и протянул одну из них Артемию Ивановичу.

– Правда, пока безрогого. Однако он становится неприлично назойливым, – поляк сказал это, когда доктор вцепился ему в воротник халата. – Давайте снесем его за калитку.

Без всяких околичностей Артемий Иванович подошел к доктору сзади и поднял его за ноги, а Фаберовский перехватил тело Смита подмышки. Брыкающегося и верещавшего доктора снесли по винтовой лестнице в гостиную, выволокли на улицу и аккуратно уложили на сидение экипажа, дожидавшегося у ворот.

– Что с доктором? – осведомился кучер.

– Ничего страшного. Переволновался, нервы пошаливают, – ответил Фаберовский, притворяя дверцу.