22 сентября, в субботу

Хотя Фаберовский первоначально и не собирался ехать на дознание, справедливо считая, что ничего существенного из свидетельств на нем уже не почерпнет, возможность узнать, что же такое унес с места преступления Васильев, заставила его одеться и покинуть дом на Эбби-роуд. На месте вчерашнего бродяги он увидел знакомый сундук мороженщика с тентом из матрацного тика и подошел поближе. Похожий на английского бульдога мороженщик с отвисшими брылями, покрытыми курчавящимися рыжими баками, выпучился на поляка.

– Любезный, я хочу вот этого мороженого, – сказал поляк. – Только оно какое-то неприглядное, словно тот бродяга, которого ты обычно сменяешь по утрам. Кстати, мы ошпарили его сегодня ночью кипятком. А потом посадили его задом на каминную решетку, и стали щипцами драть ему ноздри…

– Я не могу продать вам мороженое, – нервно засуетился продавец, закрыл бидоны крышками и спрятал ложку на длинном черенке в сундучок.

– Отчего же, любезный?

– Место тут, на Эбби-роуд, невыгодное, никто мороженое не покупает. Надо в другое перебираться.

– Подожди, подожди! А как же я?! – поляк пошел следом за мороженщиком, который навалился животом на ручку сундука и тот заскрипел несмазанными колесами, подпрыгивая на булыжниках. – Передай мистеру Проджеру, что сегодня я еду в Уайтчеплский Институт Рабочих Парней на дознание. Если он хочет, может сам подъехать туда, я его все равно не узнаю.

Артемий Иванович не захотел никуда ехать и на вокзал встречать Продеуса не пришел. Продеус приезжает к Фаберовскому (тот как раз уходит), но поляк требует денег, а поскольку денег нет, то заявляет, что ничего не знает и вообще больше никаких дел с Рачковским и его господами не имеет. Он едет на дознание и Продеус едет вместе с ним до Восточного Лондона.

Из-за забав с мороженщиком Фаберовский очередной раз опоздал к началу дознания. Дежурившие в оцеплении констебли уже помнили его в лицо, поэтому беспрепятственно пропустили в зал, где рядом с Пинхорном он увидел пустое место – инспектору надоело всякий раз гонять зрителей и он попросту положил на него свою форменную кепи, на которую никто не осмелился сесть.

– Я думал, что вы не придете, – сказал Пинхорн, убирая кепи со стула. – Ничего особо интересного вы не пропустили. Сейчас допросят нашего дивизионного хирурга и можно уходить, поскольку, кроме болтовни коронера Бакстера, ничего больше не предвидится.

– Решили-таки узнать, что украл из тела убийца? – обернулся к ним сидевший впереди Абберлайн.

Фаберовский утвердительно кивнул и приготовился слушать.

– А сейчас мы заслушаем доктора Филипса, который представит нам дальнейшие свидетельства о посмертных увечьях, которые он опустил на предыдущих слушаниях, – объявил коронер, приглашая полицейского врача занять место для дачи показаний.

– Но ведь на прошлом заседании было решено не сообщать публике подробности, – возразил доктор, поднимаясь со стула.

– Свидетельство необходимо дать по различным причинам, которые мне нет нужды теперь перечислять, – коронер поправил цепь на груди и повелительным жестом предложил доктору пройти. – В частности, не все медики могут согласиться с доктором Филипсом в том, что увечья произошли после смерти.

Услышав это, доктор Филипс сник.

– Я вынужден уступить коронеру, но сожалею о его решении представить подробности публике.

– Я согласен с доктором Филлипсом, что свидетельство слишком шокирующе, – сказал Бакстер. – Поэтому предлагаю женщинам и детям покинуть зал суда, а прессе воздержаться от оглашения подробностей.

Раздались протестующие крики, послышались расстроенные женские рыдания и обиженный детский плач, но Бакстер был непреклонен и велел своим помощникам навести в зале порядок. Началась толкотня, женщины завизжали, а мужчины, что посметливей, бросились на помощь судейским, пользуясь возможностью пощупать молодых и еще не развращенных дам, за что при других обстоятельствах пришлось бы выложить немалые деньги.

– Это становится интересней, – потер руки Пинхорн. – Я как чувствовал, что на первые дознания можно было не ходить. А ты что, особенный? – инспектор вытащил из под скамейки, прямо из-под Фаберовского, чумазого мальчонку, который надеялся там укрыться от бдительного ока коронерских чиновников. Мальчишка был вышвырнут Пинхорном в проход между скамьями и тут же его взашей вытолкали прочь из зала.

– Зачем вы его так, инспектор? – спросил поляк.

– Как нападать стаей на моих констеблей и избивать их во время дежурства – так этой шпане можно, а как выкинуть их из зала во исполнение распоряжения коронера, так уже и нельзя? Ему полезно. Я вас постыдился, а то бы ему еще и в морду дал.

– Итак, доктор Филипс, – громко сказал Бакстер, призывая зал к тишине, – огласите подробности, которые были опущены в прошлый раз.

Доктор покорно кивнул головой и, достав из кармана визитки бумажку, прочел:

– Живот был полностью вскрыт: внутренности вынуты из тела и помещены на плечо трупа; в то время как из таза полностью удалены матка и придатки с верхней частью влагалища и задние две трети мочевого пузыря. Никаких следов этих частей не смогли найти, и раны были чисто разрезаны. Очевидно, это работа эксперта – одного, по крайней мере, который имел такое анатомическое знание или знания патологической экспертизы, которые позволяют получить органы тела одним взмахом ножа.

– Хотел бы я знать, – сказал Пинхорн. – Каким образом убийца прячет дома свои трофеи, что это не становится известным его домочадцам? Чтобы сделали вы, мистер Фейберовский, если бы ваша служанка принесла подобное домой?

– Скорее всего решил бы, что это мясо, которое Розмари купила на рынке, чтобы приготовить еду.

– Да, действительно, – согласился Пинхорн. – Ну а если бы это принесли домой вы? Ведь вы-то не ходите за покупками на рынок?

– Способ, которым использовался нож, кажется, указывает на большой анатомический навык, – заявил доктор Филлипс.

– Сколько времени, по-вашему, могло занять причинение этих повреждений? – спросил коронер.

– Я думаю, что сам бы не смог нанести все эти повреждения, которые описал, даже без борьбы, менее чем за четверть часа. Если бы я делал это обдуманным образом, с каким приступают к обязанностям хирурга, мне, вероятно, потребовалась бы значительная часть часа.

– Я не знаю, как спрятать мясо, которое я не покупаю на рынке, так, чтобы служанка его не заметила, – сказал Фаберовский, взглядом провожая возвращающегося на свою скамейку хирурга.

– Это общая проблема, – вздохнул Пинхорн. – Я тоже не знаю, как спрятать мясо, которое я покупаю для кота, от своей тещи, которая все время пытается приготовить его мне на обед.

– Мне иногда кажется, инспектор, что в этой жизни вас интересуют только ваш кот и ваша язва.

– Вот и ошибаетесь. Моя жена меня вовсе не интересует.

– Я имел в виду язву желудка.

– Вот это верно!

– А подозреваемые вас интересуют?

– Меня – нет. А вот Фредди, – Пинхорн кивнул на спину инспектора Абберлайна, – любит с ними возиться. В прошлую пятницу он допрашивал Эдуарда Маккену. Вам интересно? Констебль, который арестовал его, утверждает, что люди, указавшие ему на подозрительного человека во время обхода, заявили, что он вызвал у многих подозрение тем, что угрожающе вел себя по отношению к женщинам на улице, и за ним следили весь день. Он соответствует описанию человека, виденного половым из «Десяти колоколов»: та же поношенная одежда, грязная спутанная русая борода и усы, та же суконная ермолка на голове. И ростом похож, а набор вещей в карманах – тронуться можно. Женские кошельки, какие-то платки, даже луковица проросшая была. Если бы он не был мужиком, я бы решил, что это моя теща.

– Он доказал свое алиби, – обернулся к ним Абберлайн, услышав, о чем они разговаривают. – Он спал в ночлежке на Брик-лейн в ночь убийства, и мы тотчас его отпустили. Зато сейчас у нас в розыске имеется парочка сумасшедших. Один – некий Освальд Пакридж, которого в начале августа выпустили из психиатрической лечебницы в Хокстон-Хауз. Если доктор Филлипс прав и убийца имеет анатомический опыт, то Пакридж весьма подходит на его роль. Мы нашли, что во время женитьбы он сообщил священнику свое занятие как аптекарь, а это значит, что он, вполне вероятно, имеет хирургическое образование.

– По слухам, – вставил Пинхорн, – он любил поговаривать, что ему нравится потрошить людей длинным ножом.

– Мы ищем этого Пакриджа, но пока не нашли, – Абберлайн вздохнул. – А о втором сообщила комиссару Уоррену одна содержательница борделя, которая, не назвав своего адреса и имени, написала ему, что человека, жившего в ее доме, видели в крови в утро убийства. Она описала его внешний вид и сказала, где его можно было увидеть. Но когда сержант Годли с напарником приблизились к нему, он пустился наутек, удрал и теперь у нас нет никакого ключа даже к автору этого письма.

– Вы оба, конечно, не станете меня слушать, – сказал Фаберовский, – но попомните мое слово: убийца, если мы все-таки его поймаем, окажется либо анархистом, либо каким-нибудь нигилистом или социалистом из евреев.

– Вам, мистер Фейберовски, следует потолковать об этом с комиссаром Уорреном. Старший инспектор Суонсон, видевший его несколько дней назад, сказал, что комиссар уверен, что оба убийства осуществлены тайным обществом, так как он не может найти им иного объяснения.

Тик сообщает Хелсону про историю, рассказанную Элизой Купер и Элизабет Аллен. Хелсон говорит, что Жемчужная Пол уже сообщала ему эту историю еще сразу после убийства на Бакс-роу, но он не придал ей никакого значения. Они решают, что история, возможно, требует внимания, и Хелсон решает, что сразу же после дознания отправить для распросов на Брейди-стрит сержантов Энрайт и Годли.

По дороге с дознания Фаберовский встречает у Лондонского госпиталя идущего с дежурства доктора Смита. Смит несколько раз встречал Васильева в районе госпиталя, когда тот шел на работу, и видел, как того арестовали. Он спрашивает поляка, не мог ли тот больной быть убийцей, а поляк выкручивается. Это еще больше усиливает подозрения Смита. Одновременно к Фаберовскому начинает приставать пьяная проститутка. Доктор Смит возмущен, и у них с Келли происходят пьяные безобразия. Пока Смит сдает женщину констеблю, поляк удирает.

Тут новая напасть: он видит ирландцев, бегущих к себе на Брейди-стрит, и забирает их с собой.

После того, как ирландцев не удается арестовать, на Брейди-стрит Годли и Энрайт в присутствии Мерфи допрашивают Слоупер и прочих. По результатам допроса решают, что в доме необходимо выставить засаду. Засада оставлена также в мастерской, что позволяет следить и за цирюльней, и за мастерской.

* * *

Кроме очевидных неприятностей, бегство ирландцев с Брейди-стрит принесло еще некоторые побочные неудобства. Фаберовскому пришлось взять их к себе, что вовсе его не устраивало. Поэтому, отсидев положенное на коронерском дознании, поляк приехал к Артемию Ивановичу в «Александру» и заявил, что сегодня же переселит их куда-нибудь в Пимлико или Килбурн.

– Что вы! – выпучил глаза Владимиров. – Петр Иванович строго-настрого запрещали-с селить их где-нибудь кроме Ист-Энда. Пусть, говорят, живут там же, где гадют, да-с!

– Да их же в Уайтчепле тут же поймают! – воскликнул Фаберовский. – После вчерашнего бегства полиция наверняка развесит кругом афишки с их приметами.

– Ну и что-с? – сказал Артемий Иванович. – Мы изменим им внешность.

– Гениальная идея! Отрубим им обоим головы.

– Ну зачем же! Давайте покрасим Патрикея в другой цвет. А Даффи и так никто не узнает.

Идея покрасить Конроя показалась Фаберовскому не такой уж глупой. Это дело можно было поручить Васильеву, который, работая в цирюльне, наверняка в этом разбирался. Заехав на Эбби-роуд за обоими ирландцами, Фаберовский повез их в Вулворт.

– Пан Артемий не ведает, красится ли пани Дарья? – спросил поляк, останавливаясь перед дверью в квартиру.

– Когда я вытаскивал ее из фонтана, она, вроде бы, не линяла, – пожал плечами Артемий Иванович. – А зачем нам нужно ее красить?

– При чем тут она?! Пан Артемий сам предложил покрасить Конроя. А раз уж мы сюда приехали, заодно проверим всю одежду фельдшера на предмет кровавых пятен. Но самое главное – надо убедиться, что Урод не оставил у себя внутренности, которые он украл из тела Чапмен. Только не вздумайте говорить об этом Дарье! Как нам устроить все так, чтобы она ни о чем не заподозрила?

– Не волнуйся, Степан, мы это запросто. Дарья! – Владимиров распахнул дверь и вошел. – Петр Иванович сообщил сведения от Продеуса из Франции, что твой Николай хранит у себя запрещенную литературу.

– Да ваш Продеус в желтом доме сидит вместо Коленьки! – ответила Дарья.

– Да что ты! Так значит он не приедет?! – обрадовался Артемий Иванович.

– Как отпустят его, он первым делом к пану Артемию придет, – сказал Фаберовский.

– Замолчи! Замолчи! – замахал руками Владимиров. – И слушать не хочу ничего! Ужас-то какой! Кстати, Дарья, у тебя нет красочки для волос? Для брюнетов.

– Перекраситься хотите, пан Артемий? – поляк положил руку на плечо Артемию Ивановичу. – Не поможет. Он все равно найдет пана.

– Да нет, мы же с вами Конроя красить хотели! – возмущенно скинул руку с плеча Владимиров.

– Вы всяких девок красить будете, – выскочила из своей спальни в гостиную Дарья, – а я свою краску должна давать? Мне ее Коленька из цирюльни принес, не дам!

– Да кто тебя спрашивать будет! Сейчас мы всю твою спальню перевернем!

И с видом опытного погромщика Артемий Иванович направился к спальне Дарьи, но та успела захлопнуть дверь перед самым его носом и запереться на ключ.

– Вот и сиди там, дура. И не выходи! – Артемий Иванович гордо повернулся к поляку: – Ну, как я ловко все устроил!

– Только не переловчите, пан, а то Рачковский вас с Продеусом местами поменяет, – Фаберовский внимательно оглядел гостиную. – Ну что, исчезнувшие из тела внутренности начнем искать со спальни. А вы сидите тут на диване и не двигайтесь, – велел он ирландцам.

Васильев мирно дремал на кровати, когда Артемий Иванович бесцеремонно нажал ему на живот коленом.

– Вставай, гнида, – сказал он фельдшеру, выпучившему спросонья глаза. – Пришел твой конец.

– Я хочу спать, – прохрипел Васильев.

– Спать надо ночью, – поляк с Владимировым взяли его за руки, за ноги, и вышвырнули в коридор. – А ты по ночам шлюх режешь.

Раздался глухой удар – фельдшер растянулся на полу. Но на него никто не обратил внимания.

– Если у него что-то осталось, за эти две недели оно должно было протухнуть, – сказал Артемий Иванович на всю квартиру, с грохотом выдвигая ящик комода. – Но тут ничем не пахнет.

– Он стукнулся головой и не шевелится, – сообщил из гостиной Даффи.

– Ничего, очухается, – ответил поляк. – А может Урод заспиртовал их и хранит в какой-нибудь банке? Тогда они пахнуть не будут.

– Нашел на что спирт изводить! Что это за настойка у него получится?

– Утробовка называется. Посмотрите, может у него что под кроватью припрятано.

Артемий Иванович присел и тут его штаны с оглушительным треском лопнули по всем швам.

– Ого! – изумился Артемий Иванович, сидя в облаке пыли. – Как же я теперь на улицу появлюсь?

– Одолжите кальсоны у Конроя. Он и без них может ходить, в одних грязных волосатых ногах.

– Что это вы тут ломаете? – высунулась из своей крепости Дарья. – Коленька! Ах, звери! Звери!

Лежавший на полу Васильев, почуяв опасность, перевернулся на живот и на четвереньках бросился наутек в уборную. Она не успела его догнать и вынуждена была вернуться в гостиную, так и не удовлетворив свой порыв материнской заботы.

С траурным вздохом и тяжелыми мыслями о своих безвозвратно погибших на царской службе штанах Артемий Иванович встал на колени и стал шарить рукой под кроватью. Пол там отличался невероятной чистотой, его можно было тереть белым платком и не бояться, что на платке останутся следы грязи, зато под изголовьем стоял аккуратно завязанный куском гардинного шнура полотняный мешочек с чем-то цилиндрическим, похожим на стеклянную банку.

– Что вы там ищете? – встала в дверях Дарья.

– Ночной горшок, – пропыхтел Артемий Иванович.

– На шкафу, на шкафу, – сказала Дарья. – Коленька не любит, чтобы к нему под кровать кто-нибудь заглядывал. Он даже пол сам в своей спаленке моет.

– Не развязывайте мешок, пан, – предостерег Фаберовский. – Полагаю, это то, что мы ищем. Снимите пока штаны и отдайте их Дарье – пусть зашьет.

Артемий Иванович отставил мешок в сторону и стянул с себя штаны, оставшись в одних носках и рубашке до колен, торчавшей из-под жилетки. Дарья фыркнула и в смущении кинулась к себе.

– Догоните ее, пан, и отдайте штаны. Пока она будет стрекотать, мы будем знать, что она не подглядывает и не подслушивает.

Стрекот швейной машины подал сигнал к продолжению осмотра. Из мешка была извлечена банка с плавающим в желтой жидкости человеческим органом.

– Ой, какая гадость! – отвернулся Артемий Иванович. – И как он это может пить?

– Он хранит это для каких-то других целей, – сказал Фаберовский.

– Это мое, – подал жалобный голос покинувший уборную Васильев, увидев свое сокровище в руках Владимирова. – Отдайте.

– Зачем тебе эта дрянь? – Артемий Иванович потряс банкой, отчего ее содержимое внутри заколыхалось. – Совсем псих: всякую гадость настаиваешь, а сам на шкафу гадишь! Да куда это годится!

– Мне это нужно, – всхлипнул фельдшер. – Я на нее посмотрю, и мне хорошо. Мне скоро новая понадобится, с этой мне уже не так хорошо. Когда мы пойдем опять?

– Матка Боска! – сказал поляк.

– Это не боска, это я на Ханбери-стрит взял.

Артемию Ивановичу стало дурно, он сел на пол рядом с кроватью и прислонился спиной к шкафу, отчего на него сверху свалился ночной горшок и, звеня, поскакал по полу в гостиную.

– Эту мерзость мы у тебя забираем, – поляк взял банку и вернул ее обратно в мешок. – Ты их что, еще и подписываешь? – Владимиров вертел в руках мешочек от банки. – Что тут написано? Коля Васильев, Вулворт, Сент-Джорджс-уэй, дом… Что это? Кто это сделал?

– Это не я! Это все Дарья! Она везде мои метки нашила.

Рокотание швейной машины оборвалось и в гостиную со штанами в руках вышла Дарья.

– Что вы там опять обо мне говорите? Неужели вам вот перед ними не стыдно?

Она махнула штанами в сторону ирландцев.

– Да тут на каждой вещи бирка пришита! – взревел поляк. – Холера ясная! Что же ты наделала!

– Это я специально! – с достоинством пояснила Дарья. – Коленька ведь целыми дням-то дома не сидит. Он к мистеру Дохлому в цирюльню ходит, а теперь еще для практики в больницу устроился.

– В какую еще больницу? – насторожился Фаберовский.

– А мне почем знать! Где-то в Ламбете.

– Николай, в какую это ты больницу повадился ходить? – грозно спросил поляк.

– Ни в какую, – еле слышно ответил фельдшер.

– Да ходит он, ходит, – сказала Дарья. – Только редко. А он припадошный, вдруг что случится на улице? Примут за пьяного, а так там все написано – и кто такой, и куда отвезти.

– И давно ты их пришиваешь?

– Вот как тут поселились, в тот же день и нашила.

– Даффи! – Поляк подошел к молодому ирландцу. – Немедленно мчись на Стрэнд ко мне в контору и скажи Батчелору, чтобы он ехал на Лаймхаузский причал к мистеру Уилсону, владельцу катера «Меркурий», нанял его на весь день и осмотрел берега Темзы вниз по течению от Лондонского моста вплоть до Ширнесса. Он должен найти тюк, брошенный нами вчера в воду, и привезти в контору, где все находящиеся вещи должны быть сожжены! Николай, ты отказываешься говорить, в какую-такую больницу ты ходишь? Тогда пеняй на себя. Даффи, пусть Легран объедет все больницы в Саутуорке и выяснит, куда шляется Урод. А мы с паном Артемием пока перекрасим Конроя.

– Дарья, ставь греть воду и неси краску! Эта краска пойдет на высшие государственные нужды! – Артемий Иванович поднял горшок и зашвырнул его обратно на шкаф. – Ирландца красить будем! Да-с!

– Из почтения к вашим сединам мы не будем брить вас, – сказал старому ирландцу Фаберовский. – Но некоторую экзекуцию все же вынуждены провести.

Когда вода была согрета, Дарья была выставлена из гостиной и, заломив Конрою тощие руки, Артемий Иванович и поляк опустили его головой в деревянный ушат. Васильев намылил старику голову.

– У нас в Третьем отделении был прапорщик по фамилии Шубо-Яблонский, так он всегда арестованных мыл, прежде чем сажать в камеру, – говорил Артемий Иванович, сжимая руками сухое запястье старого ирландца. – И знаете почему? Однажды он на время отправил за недостатком места одного арестованного с Фонтанки в Трубецкой бастион, а там этого арестованного возьми да и вымой вместе со своими арестантами. Он и полинявши из черного в русого, да борода приклеенная отмылась. Стали его обратно на Фонтанку отправлять, а там не принимают. Нет у нас, говорят, такого по приметам, и не возьмем. И для своих места не хватает.

– И что же с тем арестантом было?

– Возили его туда-сюда неделю, он застудился да помер.

Утомившись сопротивляться, старик затих на стуле. Васильев, получивший в цирюльне некоторые навыки по покраске, развел в тазике для бритья кашицу из хны и басмы. Он прихватил у ирландца прядь волос и от макушки вниз намазал ее кашицей. Конрой дернулся, но Артемий Иванович крепко держал его. За волосами последовали усы и борода.

– А теперь сиди четыре часа! – наставительно сказал Фаберовский.

Старик тихо ойкнул, но ослушаться не посмел. Зато, увидев себя в зеркале, когда истек положенный срок, ирландец приосанился и остался доволен. Итог всему подвел Артемий Иванович:

– Ну надо же, как изменился! Жид жидом. Теперь и ермолку носить не грех.

Прежде чем отпустить Даффи с Конроем на все четыре стороны, Фаберовский сказал ирландцам:

– Надеюсь, урок Брейди-стрит пойдет вам на пользу и вы, поселяясь, не повторите предыдущей ошибки.

– Мы даже знаем место, – сообщил Даффи. – Это на Виндзор-стрит, позади складов от доков Святой Екатерины.

– Запомните, джентльмены, где бы вы не поселились, вам не стоит ходить ни в сторону Брейди-стрит, ни вообще в тот конец, где вас многие могут узнать.

– Но босс, нам нужно взять белье у мистера Крисмаса! – возразил Даффи. – Ведь нам из-за Гурина ходить не в чем!

– Считайте, что я посадил вас в карцер.