7 октября, в воскресенье

Получив утренние газеты, Фаберовский попросил Розмари, чистившую в это время столовое серебро, принести ему в кабинет кофе и яичницу с беконом, а сам принялся за дело, намереваясь прочитать отчеты о дознании в Сити, и другие заметки, касавшиеся Уайтчеплских убийств. Среди писем возмущенных читателей, выражавших негодование бездеятельностью полиции и ужас от совершаемых в Уайтчепле убийств, среди всяческих теорий и домыслов ему бросилось в глаза сообщение о новой страшной находке, которую журналисты тотчас объявили делом рук Потрошителя.

Еще в середине сентября несколько мальчиков нашли в Темзе близ моста Ватерлоо правую женскую руку, которая была исследована доктором Невиллом и объявлена принадлежавшей молодой женщине. Рука была пухлой, красивой и изящной, и была грубо отрублена от плеча. Уже тогда газеты поспешили объявить находку доказательством очередного Уайтчеплского убийства, но потом сошлись во мнении, что это был экземпляр из анатомической комнаты. Затем на прошлой неделе во дворе позади убежища для слепых на Ламбет-роуд в Саутуорке, в половине мили от моста Ватерлоо, была найдена другая рука, соответствующая первой.

То, что рука была найдена в Южном Лондоне, навело Фаберовского на мысль о возможной причастности к этому таинственному убийству Васильева, однако он сразу же отбросил ее. Фельдшер потрошил свои жертвы, но не расчленял их. Полиция немедленно завладела находкой и наотрез отказалась давать любую информацию относительно ее вида или говорить, указывает ли она на новое преступление. Мальчики, которые нашли ее, сказали, что это была хорошо сохранившаяся человеческая рука, но травмированная и с содранной кожей во многих местах, как будто от действия негашеной извести. Полиция отказалась говорить «да» или «нет» по этому поводу, но намекнула, что все это было ошибкой, и что найденная вещь была просто старым скелетом руки без плоти на нем. И вот два дня назад, приблизительно в двадцать минут четвертого пополудни, Фредерик Уилдборн, плотник, служащий у господ Дж. Гровера и Сыновей, строителей из Пимлико, подрядчиков на строительстве новой штаб-квартиры Столичной полиции на Темзенской набережной, работал на фундаменте одного из сводчатых подвалов, когда натолкнулся на аккуратно завернутый пакет. Пакет был вскрыт и в нем было найдено сильно расчлененное тело женщины, возможно лет тридцати, которое было тщательно обернуто в кусок того, что, по его предположению, являлось черной нижней юбкой. Труп был без головы, рук или ног и представлял ужасное зрелище. Полицейский хирург А-дивизиона доктор Бонд и несколько других медицинских господ сделали заключение, что это останки женщины, чьи руки были незадолго до этого обнаружены в различных частях столицы. Полагали, что человек, положивший страшный пакет в фундамент, проник туда не ранее прошлой пятницы со стороны Кэннон-роуд, перебравшись через восьмифутовую ограду. Полиция перевезла тело в мертвецкую и утром в день дознания по Эддоуз доктора прикладывали к нему руки, чтобы увидеть, соответствуют ли они туловищу. Эти руки казались намного лучше сохранившимися, чем тело, и если бы полиция признала их не соответствующими ему, их наличие служило бы доказательством второго ужасного преступления. Как объявил доктор Бонд, тело принадлежало замечательно красивой молодой женщине. Тогда же было произведено вскрытие, результат которого должны были объявить на дознании.

Фаберовский сам поразился, что это сообщение вызвало странное чувство раздражения на неведомого убийцу, пытающегося перехватить инициативу у фельдшера и превзойти его в свирепости и жестокости. Если и было что положительное в этой находке, то только то, что слава досталась Потрошителю.

Отложив газеты в сторону, поляк спустился вниз, оделся и, сказав Розмари, что поедет в контору, отправился к детективам на Стрэнд узнать, чем закончилась вчера беседа Пакера с комиссаром Уорреном. Француза на месте не оказалось – он отправился перекусить в соседний трактир, – зато имелся возбужденный и рассерженный Батчелор.

– На вашем месте я бы оторвал Леграну голову, хозяин, – сказал рыжий сыщик и было видно, что он так и сделал бы, будь на то его воля.

– Что случилось, Батчелор?

– Утром – я еще лежал в кровати, – в конторе раздался шум и я услышал голоса: Леграна и еще какого-то мужчины. Я оделся и собрался уже было выйти, но меня насторожило кое-что. Я понял, что разговор идет о вас, хозяин. Я подошел к двери и прислушался. Человек, разговаривавший с Леграном, интересовался, какое отношение имеете вы ко всей этой проделке с Пакером.

– И что же Легран? – поляк снял очки и устало потер кулаком глаза.

– Ему пообещали хорошо заплатить и он рассказал все от начала до конца!

– Я убью этого француза, – сквозь зубы процедил Фаберовский и кривой оскал его не сулил ничего хорошего иуде. – Как жалко, что я использовал Леграна в этой истории с Пакером! Газеты только сейчас начнут ее раскручивать и он не может просто так исчезнуть.

– Вчера комиссар выгнал нас вместе с Пакером из кабинета и пригрозил отдать под суд. Так Легран всю вину на вас свалил!

– Я разберусь с французом позже. Что от него хотел сегодняшний посетитель?

– Этот человек просил Леграна сообщать ему обо всем, что будете делать вы, и обещал хорошо заплатить за это.

– Он назвал свой адрес?

– Да, хозяин, но я не расслышал его. Он понизил голос почти до шепота, я знаю только его фамилию – Проджер.

– А ты не помнишь Проджера? – спросил Фаберовский.

Батчелор задумался и тогда поляк напомнил ему:

– Весной доктор Смит нанимал человека с такой фамилией.

Появление Проджера в сыскной конторе не было столь уж неожиданным для Фаберовского, однако то, что этот полумифический сыщик значительно опередил его в игре, чрезвычайно разозлило поляка. Он надел очки и сказал, жестко выговаривая слова:

– Определенно, этого Проджера пора проучить, он заходит слишком далеко в своем рвении услужить доктору Смиту.

– Батчелор! – донесся снизу от входной двери голос Артемия Ивановича и по лестнице затопали слоновьи шаги. – Фаберовский просил дать ему десять фунтов. Надо Крофорду заплатить. Тен! Ты меня понимаешь? Это есть десять пондов. Десять фунтов. Тен пондс. Срочно. Квикли!

Владимиров вошел в приемную, показал Батчелору три пальца и сказал, продолжая коверкать слова на иностранный манер:

– Твоя понимать, рыжий обезьян, десять фунтс?

Боковым зрением он вдруг увидел поляка и все его вытянутые пальцы на обоих руках непроизвольно сложились в кукиши.

– Я как раз заехал насчет денег, – пояснил Артемий Иванович, всем корпусом поворачиваясь к Фаберовскому. – Хотел сказать, что жалование нам задерживают. У меня еще плохо получается по-английски.

– Я уже научился понимать английскую речь пана Артемия, – вздохнул Фаберовский. – Как вы вчера съездили в Биллинсгейт?

– Мы очень неплохо провели с Пенюшкой время.

– С Эстер, – поправил поляк.

– Да нет же, с Пенюшкой. Асенька обиделась, когда я ей селедку за корсет… ну, в общем, обиделась и уехала сразу – мы еще трезвые были.

– Какая пану Пенюшка! – оборвал его поляк. – Она дочь доктора Смита!

– Но почему же? – удивился Артемий Иванович. – Очень невредная Пенюшка, совсем и не ломается. Не хуже мачехи. Мы вполне мило провели с ней время.

– Что пан Артемий творит? – Фаберовский постучал себе перстом в лоб. – Он хоть что-нибудь соображает?

– Ничего не помню, – развел руками Владимиров.

– Где она сейчас?

– Наверное, дома, где ж еще. Опохмеляется. Мы прямо оттуда поехали купаться в этот, как его, в Серпентайн, и больше я ее не видел. А меня из участка прямо в гостиницу отвезли. Сказали, в пруду только утром и вечером купаться можно.

– Купаться в октябре! Так ведь было холодно!

– Нам с Пенюшкой было тепло.

Батчелор с испугом увидел, как Фаберовский потемнел лицом и долго молча стоял, сжав кулаки и тяжело сопя. Рыжий сыщик не понял ни слова из того, что сказал русский поляку, но единственный раз он видел своего хозяина в таком состоянии этой весной, когда Фаберовский узнал о смерти Диббла и о том, что молодая женщина, нанявшая его и вызвавшая у него чувства большие, нежели положены для сыщика по отношению к его клиентке, оказалась авантюристкой и сбежала. Батчелор ждал, что сейчас последуют громы и молнии, но гроза почему-то не разразилась.

– В участке у Пинхорна я познакомился с одним медиумом – он утверждает, что он медиум королевы, – сказал наконец поляк, через силу выговаривая слова, – и намеревается помочь полиции выследить убийцу при помощи своих парапсихических способностей. Его зовут Роберт Лиз. Мы даже договорились о том, что при необходимости я тоже смогу воспользоваться его услугами.

Однако мысли Фаберовского были далеко и от Диббла, и от медиума Лиза. Его охватило подозрение, что, вероятно, Пенелопа слишком отзывчиво отнеслась к медвежьим ухваткам Артемия Ивановича, иначе Эстер, уже знакомая с его манерами, не обиделась бы даже на селедку. Скорее всего, ее обида была вызвана поведением ветреной падчерицы. Но нет, Пенелопа, конечно, играет в женскую самостоятельность и даже учится в Бедфордском колледже для благородных девиц, но она слишком скромна и благовоспитанна, чтобы позволить себе что-то лишнее.

– Хозяин, – Батчелор осторожно дотронулся до плеча поляка, чтобы вывести его из раздумий. – Мы с Леграном видели этого Лиза вчера в Скотланд-Ярде. Он пришел к Уоррену сразу после нас, но комиссар без каких-либо церемоний отправил его прочь.

«А ведь я ни разу еще ни разу не купался с Пенелопой, – с обидой подумал Фаберовский, бессмысленно глядя в лицо рыжему сыщику, – не говоря уже о том, чтобы напиться с ней в ресторане. Один раз, в вагонетке, она коснулась моей руки, а я приобнял ее за талию, потому что в тот момент это казалось допустимым и не нарушало приличия. Как это все оскорбительно и нелепо!»

– Чего это вы такой красный? – спросил у него Артемий Иванович. – Не зубы ли болят? Или опохмелиться надо?

– Из истории с детективами и виноградной лозой мы выжали уже все, – сказал, с трудом отвлекаясь от тягостных мыслей, поляк. – Мы подарили прессе хорошую игрушку. Но этой забавы хватит газетам на несколько дней. Нам нужна еще одна. Наверное, надо наняться еще к одной газете.

При взгляде на хлопающего глазами Артемия Ивановича Фаберовскому стало ясно, что тот ни в чем не мог быть виноват. Все произошло без участия его сознания, как судорога в ноге во время купания. При мысли о купании мозг Фаберовского пронзила еще одна, гораздо более страшная мысль: Владимиров видел ее последний раз во время купания на Серпентайне в Гайд-парке. А если она утонула? Ему вдруг припомнилось, как он еще мальчиком в Спале бегал на речку Пилицу смотреть на деревенского колдуна Хшцицеля, творившего заклинания, чтобы вызвать речных духов, и пускавшего полено с зажженной свечкой, чтобы найти место, где лежит тело соседа-утопленника. Но нет, если бы Пенелопа утонула, Эстер уже подняла бы на ноги весь Лондон, а Артемий Иванович не пришел бы так спокойно сюда в контору.

«О чем я только что говорил ему? – подумалось поляку. – Ах, да, о мистере Лизе и о необходимости состряпать новую газетную утку.»

– Пан Артемий уважает спиритизм? – спросил он у Артемия Ивановича.

– Лучше, конечно, водочку, – оживляясь, ответил Владимиров, – но можно и спиритизм, если водой разбавить.

– Понятно. Из всех духов пану знаком только винный перегар. А про медиумов пан что-нибудь слышал?

– Это которые столы вертят в темноте? Был один такой у нас в Заграничной агентуре. Революционеров с блюдцем по столу выслеживал.

«А если все-таки Пенелопа утонула? – закралась у Фаберовского мысль. – Тогда мы будем совершенно беззащитны перед доктором Смитом!»

– Нет, Степан, с медиумами нельзя. Нам сейчас не до шуток, – серьезно сказал Артемий Иванович. – Сами знаете, какое у нас создалось тяжелое положение.

– Какие уж тут шутки! – откликнулся, словно с того света, поляк. – Роберта Лиза выгнал комиссар полиции, когда тот предложил ему свою помощь. Я своими глазами видел, как Пинхорн с бранью прогнал его из участка. Мы проведем у меня предварительный спиритический сеанс и посмотрим, что скажет Лиз. Если все пройдет хорошо, мы устроим публичный сеанс в присутствии журналистов. Им будет забава еще на несколько дней унижать полицию за их самонадеянность и нежелание принимать советы от кого-либо: пока детективы из Скотланд-Ярда рыскают по улицам и не могут ничего найти, полиция тем часом грубо отвергает помощь человека, который в состоянии указать действительного убийцу.

– Давайте попробуем, – согласился Артемий Иванович. – Только я хотел… Насчет десяти фунтов…

«Что мог наболтать Владимиров в полицейском участке? – подумал Фаберовский, неприязненно отворачиваясь от Артемия Ивановича. – Если он там вдруг на французском стал разговаривать или чего по-английски вспомнил.»

– У меня будет тебе задание, Батчелор, – сказал поляк рыжему сыщику. – Тебе необходимо завтра либо послезавтра съездить в Олдгейт к мяснику Йосефу Леви, живущему на Хатчисон-стрит, 1. Он один из тех трех евреев, вышедших из «Имперского клуба» и видевших нашего Николая. Попробуй убедить его заявить прессе, что Лавенде не мог разглядеть убийцу в лицо. Что это? – спросил Фаберовский, когда Батчелор, согласившись съездить к Леви, протянул ему на гигантской ладони скомканную десятифунтовую купюру.

– Мистер Гурин сказал, что вам нужны деньги.

– Мне?!

– Вы же всегда берете деньги из кассы через мистера Гурина! – пожал плечами сыщик.

– Отныне, Батчелор, мы больше не будем хранить в кассе агентства наличность. За все будем расплачиваться исключительно чеками.

Письмо Фаберовского Рачковскому, в котором он излагает свой план использования Страйд и отказывается работать дальше, если деньги будут присылаться Владимирову, а не ему.

К Фаберовскому заявляется Оструг и предлагает за вознаграждение сообщить, кто похитил документы.

Фаберовский предлагает удвоить вознаграждение, если Оструг сходит к доктору Смиту и посмотрит, где у того находится сейф.

Вскоре после этого к Фаберовскому заявляется Шапиро с вопросом: где обещанные две тысячи фунтов. После долгих переговоров Фаберовский получает отсрочку еще на неделю. (Шапиро этот вариант кажется предпочтительней, потому что это будут живые деньги, а официальные еще могут не дать). Она сообщает, что практически находится на службе у Особого отдела, который вчера посещал ее, и непременно сообщит ему о местонахождении Фаберовского и Гурина, если они попробуют ее обмануть.