В это же самое время на полуострове Кюбассари готовились к боям. Командир береговой батареи старший лейтенант Букоткин отпустил отдыхать вконец измученного дежурного, а сам остался у телефона. Командир чувствовал: назревали большие события. Уже рассвело, когда настойчивый телефонный звонок прогнал дремоту. В трубке раздалось:

— Оперативный, слушай. Один самолет другой на веревке тащит. Давай тревогу, пожалуйста.

Букоткин по голосу узнал татарина Тазлукова. Его пулеметный пост находился на восточном мысу полуострова.

Утро вставало хмурое. Противоположный берег Моонзунда затянуло мглой. Сквозь легкую дымку вдоль полуострова Кюбассари шли самолеты. А за ними, казалось, следовали их тени. Присмотревшись, командир понял, что это планеры. Сосчитал: семь штук, на крыльях хорошо заметны черные кресты.

«К нам», — безошибочно определил Букоткин. Замысел врага стал ему ясен. Не добившись уничтожения батареи бомбежкой, фашисты решили высадить на Кюбассари планерный десант.

— Боевая тревога! — приказал старший лейтенант.

На севере в нескольких километрах от огневой позиции батареи артиллеристы заблаговременно подготовили оборонительный рубеж. Пересекая наиболее узкое место полуострова Кюбассари, от воды и до воды протянулось проволочное заграждение в три кола. Подходы к нему саперы лейтенанта Г. В. Кабака заминировали. На холмах построили несколько дзотов. У артиллеристов такой рубеж назывался сухопутной обороной.

В случае угрозы с суши сюда от батарейцев направлялся пулеметный взвод старшины Чурова. Командовать сухопутной обороной должен был помощник командира батареи лейтенант Смирнов. Но его отправили на Муху. Кого послать на перешеек? Букоткин не удивился, когда к нему подошел старший политрук Карпенко. Высокий, слегка сутулящийся, Григорий Андреевич был очень требовательным и строгим.

— Василий Георгиевич, на перешеек со взводом пойду я.

Карпенко когда-то кончил строевое училище. Он хорошо знал тактику, еще лучше — своих людей. Букоткин крепко пожал ему руку.

Пока взвод грузился на машину, загрохотал мотор мотоцикла политрука. «Индиану» хорошо знали на батарее. Сколько раз старенький мотоцикл из-за порчи мотора останавливался на дороге, и его на Кюбассари привозили на машине.

— Божко! — крикнул Карпенко одному из батарейцев. — Со мной на багажник.

Обогнув полуостров, пошли на посадку вражеские планеры. Вскоре с перешейка послышались пулеметные очереди и торопливый треск автоматов. Букоткин с удовлетворением подумал, что батарейцы успели занять оборону.

Между тем положение на батарее усложнялось. Возвращавшегося от опушки леса Букоткина встретил запыхавшийся командир огневого взвода младший лейтенант А. З. Кухарь.

— Товарищ командир, сигнальщик Березин доложил: с моря к полуострову идут катера и шхуны.

В то время батарейцы еще не знали, что против них выделены специальные силы полка «Бранденбург», что авиации поставлена задача подавить эту «наиболее опасную береговую батарею», а комбинированному десанту с моря и воздуха приказано захватить Кюбассари и уничтожить советских артиллеристов.

С площадки, где расположен дальномер, хорошо видна серая поверхность залива. На таком расстоянии силуэты вражеских шхун и катеров кажутся маленькими и безобидными. Но в бинокль видно, как осели они под тяжестью десанта. Катера и шхуны шли тремя отрядами, в кильватер, потом на ходу перестроились и строем фронта двинулись к берегу. Их насчитали свыше двадцати.

— К бою! — пронеслось по батарее.

С вражеских катеров был хорошо виден пустынный берег. Уже можно различить желтые пятна деревьев, несколько сараев, заросли кустарника. Совсем мирная картина, если б не отдаленная канонада на севере у Муху да редкие разрывы бомб где-то за рощей.

Фашисты на катерах и шхунах уже подумывали, что у зеленого лесистого полуострова они не встретят серьезного сопротивления. Но когда вражеский десант приблизился, раздалась команда Букоткина:

— Огонь!

Дрогнули, закачались деревья от орудийных залпов, со свистом рассекая воздух, понеслись снаряды. Орудия под маскировочными сетями били прямой наводкой. С третьего залпа вырвавшийся вперед крупный немецкий катер задымил, потом на нем взвился и тотчас погас язык пламени. Раздался взрыв. Когда дым взрыва рассеялся, на волнах плавали одни обломки.

Батарея вела беглый огонь. Обнаружив по вспышкам замаскированные орудия, вражеская авиация обрушила на них бомбовый удар. Первую восьмерку бомбардировщиков сменила вторая. Скоро от близкого попадания бомбы вышла из строя рация. Струйки сизого дыма от начавшегося пожара поползли на командный пост. Вышка, на которой находился дальномер, где ниже была радиорубка и КП, загорелась. Букоткин перенес управление огнем на второе орудие. Еще две шхуны погрузились в воду, но десант не отворачивал.

Взметнув фонтан земли, около орудийного дворика разорвалась бомба. Упал сраженный командир орудия сержант Григорий Герасимов, тяжелое ранение в голову получил замковый Иванов. При новом взрыве, последовавшем через несколько секунд, Букоткин почувствовал, как какая-то сила швырнула его на орудийный щит, жарким дыханием опалила лицо. Он потерял сознание. Когда очнулся, санитарный инструктор Писков перевязывал ему раны. Место убитого командира орудия заменил матрос Демин. Батарея продолжала вести огонь по десанту. Позднее подсчитали: одиннадцать осколочных ранений получил командир батареи. Но когда матросы хотели отвести его в санчасть, он отстранил их:

— Подождите, бой еще не кончился.

Только после того как седьмой фашистский катер исчез в волнах Рижского залива, гитлеровцы не выдержали, повернули обратно, волоча за собой хвост дымовой завесы. Вскоре вражеский десант растаял в надвинувшемся тумане.

Придерживая раненую руку, наскоро перебинтованную матросами, Букоткин спустился в землянку санчасти. Первым, что бросилось в глаза, был переполненный таз с окровавленной ватой и бинтами.

У военфельдшера, немолодого, торопливого человека, призванного из запаса, нос заострился, глаза лихорадочно блестели.

— Что с вами? — морщась от боли, спросил Букоткин, когда военфельдшер трясущимися руками снимал бинты. Тот ответил не сразу. И, глядя на его небритую щеку, командир батареи подумал: «Здесь работы хватает, как и на всей батарее».

— Раненых у нас полно, а фашист все бомбит и бомбит, — заговорил наконец медик.

— Ничего, выстоим. Из штаба сообщили, что на помощь батарее выслана велорота.

Медик продолжал говорить торопливо, не поднимая глаз. Букоткину показалось, что от него попахивало спиртом.

— Товарищ командир, кругом вода. Отсюда ног не унесешь.

Закравшегося сочувствия к этому человеку как не бывало. Старший лейтенант зло спросил:

— Струсил?

— Товарищ командир, — медик отворачивался, старался не смотреть, — вы меня не так поняли…

А в это время в тылу батареи продолжался ожесточенный бой. Батарейцы под командованием Карпенко уже отбили несколько атак гитлеровцев. Они подожгли опустившийся в камышах планер.

Букоткин отправился на перешеек, чтобы лично проверить, как идут дела на сухопутной обороне. Через амбразуру дзота, в котором находился политрук, командир видел проволочные заграждения, пересекшие единственную дорогу, соединяющую батарейцев с Сааремаа, зеленые кусты можжевельника. Над темной изгородью из плитняка, за которой укрылись гитлеровцы, вставали редкие дымки выстрелов.

В дзоте пулеметчики, готовясь к отражению новой атаки, набивали ленту. Вошедшему командиру батареи Карпенко скупо доложил:

— Отбили четыре атаки. Потери противника — до 20 убитых и приблизительно столько же раненых. У нас пять ранено. А как положение на батарее?

— Личный состав отлично дерется, Григорий Андреевич. Штаб сообщил, что на помощь выслана рота велосипедистов. Только раньше ночи их не жди — авиация мешает.

— Мы продержимся, — уверенно сказал политрук.

В дзоте раздался телефонный звонок. Оперативный дежурный докладывал, что в видимости батареи вновь показались вражеские транспорты. На этот раз они шли в сопровождении миноносцев. Обстановка снова обострялась. Букоткин заторопился обратно на батарею. Комиссар предложил ему свой мотоцикл.

— Возьми мою «Индиану». А я с тобой отправлю одного легкораненого. Пусть санчасть навестит да и тебя поддержит, если голова закружится.

— Кстати, Григорий Андреевич, не нравится мне наш медик. И разговоры у него какие-то нездоровые.

Густые брови Карпенко сошлись у переносицы, глаза зло блеснули.

— Давно я это за ним замечаю.

День разгуливался. На четко очерченной линии горизонта, словно вырезанные из жести, виднелись четыре дымящих транспорта. За ними на буксире тянулись катера и шлюпки. Еще дальше, едва различимые, держались четыре эскадренных миноносца.

Снова на батарее раздался сигнал боевой тревоги. Огневой взвод, понесший потери утром, пополнили за счет хозяйственников и прожектористов, и он приготовился к бою. Тихо над батареей. Лишь шумит в верхушках деревьев ветер, полощет обрывками маскировочных сетей над пушками. Можно подумать, что после усиленной бомбежки с воздуха батарея выведена из строя.

В тылу на перешейке перестрелка тоже затихла. Экономили ли фашистские десантники патроны или ждали сигнала, чтобы предпринять совместную атаку с моря и суши?

Транспорты приближались. Эскадренные миноносцы тоже подошли ближе. Еще несколько минут, и батарея сможет вести по ним огонь. Лестно в бою потопить миноносец, но не они главная цель. Нельзя допустить высадку десанта на Кюбассари, значит, стрелять нужно по транспортам.

На вражеских кораблях замелькали вспышки. Начался обстрел батареи. Букоткин не отнимал от глаз бинокля, следя за противником, когда прибежал кок Оливер Дубровский:

— Товарищ командир, Яценко принял радиограмму открытым текстом: «Кюбассари свободен».

— Спасибо, Дубровский. Идите на свое место. Сейчас мы их встретим.

Вражеские снаряды рвались в воде. Частые столбы, встающие в окулярах бинокля, подчас скрывали приближающиеся транспорты. Букоткин внимательно следил за ними. После уничтожения дальномера командиру стало трудней определить расстояние. Вот передний транспорт застопорил ход, к нему подошли катера и шлюпки, началась пересадка десантников. Видимо, фашисты считали, что батарея действительно подавлена.

Букоткин сообщил в штаб: «Вновь вступил в бой с морским десантом противника».

И тут же подал команду:

— К бою! По головному транспорту… огонь!

Желтым пламенем полыхнул залп сорок третьей.

Внеся необходимую поправку, Букоткин приказал батарее вести огонь на поражение. Фонтаны воды вздымались у транспорта. В грохоте выстрелов артиллеристы не заметили, как снова над полуостровом появились фашистские бомбардировщики. Опять на батарею обрушились вражеские бомбы. Роща, в которой стояли орудия, вздрагивала от взрывов. Над ней непрерывно клубилась пыль, но огня батарея не прекращала. В разгар боя в нише орудийного дворика вспыхнул пожар. Огонь перекинулся на ящики с зарядами. Под пулеметным огнем истребителей ленинградский паренек краснофлотец Василий Травкин бросился в нишу, огнетушителем и собственной шинелью быстро погасил пожар.

Отличился в этом бою и расчет пулеметчика краснофлотца Тазлукова. Он находился в дзоте на мысу. По доносившимся выстрелам с перешейка и непрекращавшейся бомбежке моряки-пулеметчики догадывались, что происходит на батарее. Тазлуков предложил вести огонь по фашистским самолетам, которые над дзотом ложились на боевой курс, товарищи его с готовностью поддержали. Моряки вынесли пулемет, установили на перекрытие дзота и встретили передний вражеский самолет длинной очередью в лоб. Или прицел был неверен, или очень волновался пулеметчик, но самолет, ревя моторами, прошел над ними так, словно внизу никого и не было. Только жарким пламенем полыхнули на опушке рощи два новых разрыва бомб.

Тазлуков вытер вспотевший лоб. Посоветовавшись, пулеметчики изменили прицел: навыка в зенитной стрельбе ни у кого из них не было.

Когда они обстреляли следующий самолет, на посту раздалось нестройное «ура». Запылавший вражеский бомбардировщик резко изменил курс, крылом вспахал воду и исчез в заливе.

— Налетался, гад фашист, — сказал ему вслед Тазлуков и достал новую ленту.

Дорого обошлась фашистам вторая попытка высадить десант на Кюбассари. К семи потопленным в утреннем бою катерам и шхунам прибавились еще два транспорта и пять катеров, погрузившихся в воды Рижского залива.

Когда сгустились сумерки, батарейцы на перешейке вместе с подошедшим подкреплением атаковали десантников с планеров, загнали их в камыши .

Скоро из Курессаре за ранеными прибыли на батарею машины. Букоткин не хотел оставлять товарищей, но от потери крови ему стало плохо, и комендант Береговой обороны приказал командиру немедленно следовать в госпиталь.

В командование батареей вступил командир взвода управления лейтенант И. С. Мельниченко.

Хотя артиллеристы 43-й вышли из боя победителями, обстановка оставалась серьезной. Рассеянные в камышах десантники представляли для батареи неприятное соседство. Ночью вылавливать их вышел специальный отряд. Руководил действиями в камышах командир пулеметного взвода Чуров, человек, неоднократно ходивший на ночные поиски шпионов и диверсантов.

На батарею артиллеристы вернулись лишь под утро, выполнив боевое задание. Пришли они с трофейными автоматами и флягами, полными рома. Рассказывали, что не только перебили фашистов, но и подорвали планеры, на фюзеляжах которых были нарисованы носороги и тигры. Говорили, что с этих планеров высаживался немецкий десант на остров Крит.

В числе отличившихся в ночном бою в камышах называли артиллериста Грузина, сигнальщика Березина, младшего сержанта Логунова.

Через три дня о бое на Кюбассари генерал-майор Елисеев радиограммой доносил в штаб Краснознаменного Балтийского флота: «В героической борьбе с противником особенно отличилась береговая батарея № 43. Выдержала штурм с моря и воздуха… Эту часть ходатайствую наградить орденом «Красное Знамя».

На следующее утро хоронили погибших. Батарейцы собрались у землянки санчасти. На земле белели свежими досками двенадцать гробов. Молчали.

— Прощайте, дорогие товарищи, — нарушил тишину политрук Карпенко, — вы отдали свои жизни за Родину, за правду, за светлую победу. — Он передохнул и, возвысив голос, неожиданно добавил по-украински: — За дило партии мы вси помремо…

Батарейцы знали, только сильно волнуясь, Григорий Андреевич переходил на родной украинский язык.

Карпенко махнул рукой. Нестройный винтовочный залп рванул воздух. Еще больше ссутулившись, тяжело ступая, с непокрытой головой, политрук направился к раненым.

14 сентября 1941 года фашистам не удалось высадиться на полуострове Кюбассари. Зато в тот же день, используя до 400 малых судов — шхун, баркасов, штурмовых ботов, — крупные силы противника ценой огромных потерь захватили небольшой плацдарм на острове Муху. А еще через три дня после ожесточенных боев фашисты форсировали мелководный пролив Вяйке-Вяйн между Муху и Сааремаа и начали наступление на остров в трех направлениях: на Триги, Курессаре и полуостров Кюбассари. Снова 43-я батарея оказалась отрезанной от своих частей.

За эти несколько дней на батарею было сброшено до 500 бомб. Таяли ряды защитников полуострова. Теперь по ночам больше не делали гробов, а хоронили погибших в братской могиле недалеко от маяка. Подходил к концу боезапас. Однако днем, когда после обстрела и новой бомбежки фашисты попытались захватить батарею, они вновь получили достойный отпор. Артиллеристы вместе с армейской ротой лейтенанта Александра Голяны, отступившей от Ориссаре на полуостров, сожгли три вражеские бронемашины и отбросили противника.

Подошел вечер. За лесом, где-то в стороне бухты Кейгусте, вражеские пикировщики сбрасывали бомбы. Было хорошо видно: в лучах солнца сверкнет белым холодным огнем маленький самолет, потом упругие клубы дыма и облака пыли взметнутся над деревьями, чуть вздрогнет земля от удара.

А над полуостровом Кюбассари установилась тишина. Отброшенные от перешейка вражеские части больше не предпринимали атак.

Старший политрук Карпенко приказал собрать оставшийся личный состав у развалин казармы.

17 сентября на 43-й батарее с утра царило оживление. Над баней, топившейся по-черному, валил дым, но, как ни странно, на этот раз он не привлекал внимания вражеской авиации. Тяжело гудя, самолеты проплывали на юг к Курессаре и где-то там сбрасывали бомбы. Видимо, фашисты решили ждать, когда отрезанные на полуострове советские артиллеристы сами поднимут белый флаг.

Воду для бани по очереди таскали из колодца. Тут же под дубом батарейный парикмахер брил всех желающих. Распаренные, помолодевшие, уходили моряки и пехотинцы на сухопутную оборону сменить товарищей.

— Эй, Петро, бельишко приготовил?

— Для бани, что ли?

— Само собой. Только не знаю, для которой — дневной или ночной? Знаешь, когда русский человек белье чистое надевает?

— Не каркай, Гришка, типун тебе на язык! Карпенко собрал коммунистов. Внимательно осмотрел каждого.

— Савельев где?

— Убит утром во время бомбежки.

— Слушайте внимательно, товарищи. Из штаба получена радиограмма: «Расстрелять весь боезапас и действовать, как указано». Значит, сегодня ночью мы пойдем на прорыв. Немцы, видимо, не ожидают этого. Командование приказало прорваться на Сырве. Если что с нами случится, враг не должен воспользоваться партийными документами. Поэтому партбилеты всем уничтожить. Останемся живыми — партия поверит нам, скажет, что мы поступили по-партийному. Ясно, товарищи?

Эх, политрук, политрук, каково тебе сказать такое? А каково коммунистам выполнить?

В ранних осенних сумерках у развалин казармы собрались защитники Кюбассари. У многих в темноте белеют повязки. А пятен крови на шинелях и не различишь — темно. Батарейный писарь Осадченко, лучший чечеточник на вечерах самодеятельности, пристроившись на пустом патронном ящике, вертит в руках новенький костыль.

Пожалуй, кроме бойцов, оставшихся с Мельниченко на сухопутной обороне, да лежачих раненых, — все в сборе. Хотя нет, надо срочно вызвать медика. Отправить раненых на лодках будет не так-то просто.

— Срочно фельдшера сюда. Пусть за ранеными пока присмотрит санинструктор.

— Уже пошли за ним.

Батарейцы не выпускали из рук оружия. Карпенко заговорил:

— Положение на батарее нелегкое. Боеприпасы на исходе. Фашисты отошли от перешейка и стали окапываться.

Политрук оглядел усталые, сосредоточенные лица артиллеристов и вдруг заметил бежавшего старшину. Придерживая на груди автомат, тот перепрыгивал через воронки от снарядов. Карпенко понял: что-то случилось. Почувствовали это и окружающие. Стало совсем тихо. Лишь где-то у маяка совсем по-мирному лениво брехала собака, словно не было никакой войны.

Подбежав вплотную к Карпенко, старшина негромко начал:

— Фельдшер бросил раненых. Заперся у себя. Выходить отказывается.

На бледных щеках политрука проступил румянец.

— Громче! Пусть все слышат.

Спокойного, медлительного старшину словно подменили:

— Фельдшер заперся в своей землянке. Говорит — немцы цивилизованные люди. Кого с оружием не возьмут, того не тронут. Его призвали, он беспартийный.

— Ах, поскуда!

— Старшина, а разве твой автомат без патронов? — крикнул кто-то.

— Шкура, — вскочил похожий на цыгана комсорг Иван Божко, — о плене мечтает.

— Тихо, товарищи! — возвысил голос Карпенко. — Прекратить базар! Предатель и трус получит по заслугам. А сейчас по приказанию штаба Береговой обороны всем готовиться к прорыву.

Позднее среди балтийцев ходил рассказ, что в тот же день в сумерках молодая эстонская женщина Мария Кааль, минуя вражеские заслоны, на лодке пробралась на батарею. Ее отец, старый эстонский рыбак Василий Алексеевич, прислал дочь, чтобы сообщить артиллеристам, где расположены вражеские засады.

К вечеру с севера наползли тучи и начал моросить дождь. Быстро стемнело. Батарейцы молча простились с убитыми товарищами. У развалин казармы зарыли железный ящик с нехитрой документацией батареи и деньгами. Попрощались с группой, оставшейся взрывать орудия, и теми, кого отправляли в госпиталь на рыбацких лодках. Двух лодок даже для поредевшего личного состава батареи было слишком мало.

Карпенко с карабином на плече еще раз обошел батарею. У землянки, где размещалась санчасть, брезгливо поморщился, увидев распростертый труп фельдшера.

В вершинах деревьев шумел ветер. Когда он замирал, было слышно, как монотонно шуршал дождь в листве. Выслав вперед охранение, батарейцы шли осторожно, ожидая внезапного нападения. Темень, чавканье грязи под ногами, напряженная тишина, готовая ежеминутно встретить прорывающихся огнем.

Рядом с политруком шагал комсорг Иван Божко. Ступал он легко, крадучись, словно не было за плечами тяжелого вещевого мешка с патронами. Когда впереди неожиданно залаяла собака, чавканье грязи, как по команде, прекратилось. Словно услыша чужих, собака лаяла злобно и надсадно. «Выдала, проклятая», — подумал Карпенко, сжимая ложу карабина. Но раздались немецкие голоса, короткая очередь, собака несколько раз взвизгнула и смолкла. Фашисты сами прикончили надоевшую им собаку.

И снова темень, осторожные шаги, шум дождя и грязь под ногами. Охранению удалось незамеченным подойти к пулемету, установленному посреди дороги. Однако здесь их обнаружили. Прогремел выстрел, показавшийся неожиданно громким. Вместе с ним в темное небо взлетела ракета. Карпенко увидел рядом бледное от света лицо комсорга. Тот держал винтовку наперевес и изменившимся голосом крикнул:

— Вперед, за мной!

Раздались новые выстрелы. Батарейцы кинулись вперед. Политрук перепрыгнул через окоп. Кажется, он был пустой. Едва не потерял равновесия, скользнув по липкой грязи.

Ракета быстро опускалась. Черные тени от раскидистых деревьев стремительно неслись навстречу прорывающимся, обещая помочь, укрыть, спасти. Справа совсем близко показались темные фигуры. Оранжевой вспышкой раскололась граната. Комсорг обогнал Карпенко. Он бежал навстречу вражеским солдатам. Политрук видел, как на бегу комсорг ловко сделал выпад винтовкой, и фашист со стоном повалился. К Карпенко бросились сразу трое. Почти в упор он выстрелил. Кто-то со стороны налетел, тяжело дыша, вцепился в карабин, потянул к себе. Нет, не зря до прихода во флот старший политрук работал в кузнице трамвайного парка. Вот когда ему пригодилась сила бывшего молотобойца. Карпенко легко отшвырнул солдата в сторону, наотмашь прикладом ударил другого. Не оглядывался, знал: больше не поднимутся.

Сзади слышались крики, стоны, треск ломаемых сучьев. Стреляли редко. В такой темноте легко было перебить и своих. В небо взвились еще две ракеты, но в лесу от них было мало проку. Прорвавшиеся батарейцы уходили все дальше от дороги. Противник их не преследовал: боялся напороться на засаду.

Не все смогли прорваться к лесу. Раненые через кусты ползком пробирались к морю. Они не теряли надежды уйти на шлюпках. Но были и другие. Когда раздалась команда политрука: «Вперед!» — одинокая темная фигура отделилась от общего строя.

— Ты что, к фашистам попадешь!

— Будет с меня. Отвоевались… — зло ответил отделившийся.

— Значит, остаешься, Гришка?

— Иди воюй, а я свое кончил.

— Пули на тебя жалко, гад!

Скоро, отраженные в воде залива, заплясали на берегу языки пламени. Опасаясь нового нападения со стороны полуострова Кюбассари, фашисты зажгли сарай. На ветру пожар усилился. Утром запылали деревья на берегу. Решив, что батарея брошена, гитлеровцы бросились тушить лесной пожар. Тут вновь заговорила молчавшая 43-я. На ней ведь еще находились наши артиллеристы. Она выпускала последние снаряды. Там, где недавно копошились фигурки в зеленом, все заволокло дымом и пылью.

Командир огневого взвода Кухарь хотя и был молод, но успел получить боевое крещение. Недаром первой правительственной наградой, медалью «За боевые заслуги», он был награжден во время войны с белофиннами в отряде лыжников капитана Гранина.

Как вспоминает Андрей Зосимович, остались подрывать орудия старший сержант Василий Рубцов, дальномерщик Иван Павлов, бойцы Шилов, Рыжов и еще несколько артиллеристов. Балтийцы уложили тол на основаниях орудий, рядом рассыпали аммонит. Осталось поджечь бикфордовы шнуры, но туляк Рубцов неожиданно попросил:

— Стойте, товарищ младший лейтенант. Дозвольте проститься с пушкой.

Он обхватил толстый ствол, отвернулся от товарищей. Артиллеристы по очереди прощались с орудиями. В это время на сухопутной обороне началась стрельба, и младший лейтенант поджег шнур.

Однако тол не сдетонировал, взорвался только аммонит. Орудия были хорошо укреплены, поэтому от такого взрыва они не пострадали. Тогда в ствол, горячий от недавнего обстрела, насыпали песку, положили камни, крепко завернули дульную пробку.

Отправив товарищей в щель, вырытую на случай воздушных налетов, младший лейтенант Кухарь сам произвел последний выстрел. С воем понеслись над головой осколки. Когда пороховое облако рассеялось, все увидели исковерканные орудия с поникшими обрубками развороченных стволов. Батареи, которую пришлось самим строить, на которой служили, воевали, героической 43-й больше не существовало.

С моря от лесного пожара тянуло гарью. «Какой едкий дым от пожарища. От него режет глаза и першит в горле». Младший лейтенант оглянулся на своих товарищей. По их лицам катились слезы.

И они не стыдились их.

18 сентября радисты на острове Хийумаа приняли радиограмму: «Окружены, батарею взорвали, отомстите за нас». По почерку безошибочно определили, откуда была послана радиограмма. Это была последняя весточка с 43-й.

Забрав замки орудий, семь батарейцев отошли к маяку Кюбассари. Там со шлюпками их ждал краснофлотец Демин. Карпенко поручил ему уничтожить маячную аппаратуру и отходить вместе с группой Кухаря.

Демин рассказал, что от маяка в направлении на Кюрессаре ушли несколько рыбацких лодок, на которых были раненые батарейцы. С ними отправилась часть сигнальщиков с поста СНиС.

Пройти на рыбацкой лодке 30–40 миль вдоль берега, большая часть которого занята противником, задача не из легких. Но другого выхода не было. Решили идти только ночью, а днем укрываться на берегу. Иначе вражеская авиация расстреляет людей на переходе.

В море вышли в сумерки. Было туманно, шел дождь. Не было даже шлюпочного компаса. Кто-то предложил двигаться вдоль берега, чтобы не потерять ориентировку. Так и сделали. Вот когда артиллеристы убедились, что Моонзундский архипелаг состоит из тысячи островов. Лодка то налетала на камни, то выскакивала на мель, то приходилось обходить какие-то островки, о существовании которых никто из них раньше не подозревал. Когда на рассвете выбившиеся из сил, промокшие батарейцы вышли на берег, они увидели вдали черно-белую башню маяка. Это был Кюбассари. За ночь прошли всего километров пятнадцать.

День батарейцы провели в сарае, видели, как фашисты и эстонские националисты прочесывают кусты, вылавливая защитников острова. Но к их сараю они не подошли, видимо, проверили его накануне. Наступили сумерки. Поднялся ветер. Море заштормило. Дальнейший путь единодушно решили продолжать по острову. Двигались ночами, днем прятались в сене. За продуктами заходили на хутора. Видимо, это и погубило их. Батарейцев обнаружили. Они приняли бой. Несколько раненых оказались в плену.

Позднее жители Кюбассари рассказывали, что гитлеровцы на полуострове долго не задержались. А когда фашисты ушли, близ сожженного дома семьи Каалей осталось девять трупов. Они были в матросской и красноармейской форме.

Восемь расстрелянных лежали головами к морю, и только девятый, с простертыми руками, тянулся к дороге, где в грязи остались автоматные гильзы. Он словно молил о чем-то палачей.

Что, Гришка, далеко ты прополз на брюхе?