Матримониальное повеление в среде деловых людей

XIV–XVI вв. принадлежат эпохе, когда в публичной сфере почти безраздельно доминировали мужчины. Это утверждение в полной мере можно распространить и на купеческий социум Лондона, элитарную группу которого составляли представители так называемых «Двенадцати больших ливрейных компаний», монополизировавшие муниципальное управление в городе, — олдермены. Однако совершенно очевидно, что функционирование публичной, «мужской», сферы зависело от созидательной деятельности женщин в домашней, частной, жизни, от ее участия в повседневном управлении семейным хозяйством. Кроме того, женщины имели возможности неформального влияния на модели поведения мужчин, подкрепляя или корректируя их публичные действия. И именно женщины служили весьма эффективным инструментом, при помощи которого мужчины скрепляли деловые и политические союзы.

В силу этого заключение брака и связанный с этим матримониальный выбор представляются одними из наиболее ответственных поступков в жизни деловых людей Лондона. При этом социальное положение мужчин и женщин оказывало решающее влияние на матримониальное поведение — как на саму возможность вступления в брак, так и на способ (в условиях полного контроля со стороны родственников или при самостоятельном решении) и критерии выбора будущей супруги или супруга. Институты брака и семьи играли во многом решающую роль в определении индивидуальных судеб мужчин и женщин.

Обыденное пренебрежение к женщинам не отражало их реальной роли в судьбах мужчин. Как уже было показано, брак купцов с наследницами дворянских фамилий служил механизмом реализации их социальных амбиций, брак с горожанкой — дочерью или вдовой лондонского купца — был одним из распространенных инструментов, при помощи которого осуществлялась интеграция новичка в купеческий социум столицы. Более того, матримониальный союз был одним из средств для проникновения богатых купцов в городскую правящую верхушку. Знакомство с нашими источниками показывает, что муниципальную среду Лондона буквально пронизывали узы родства. Так, известно, что бакалейщик Джон де Престон, сын олдермена 1321–1339 гг. Джона де Престона-ст., был женат дважды. Первый раз — на дочери своего опекуна Джона де Оксенфорда, виноторговца и олдермена 1324–1342 гг.; второй — на дочери Ричарда Константина, суконщика, олдермена 1336–1343 гг., и внучке Ричарда Константина-ст., тоже суконщика и олдермена 1319–1336 гг. Примечательно, что и сын Ричарда Константина-мл., Джон, также суконщик, был лондонским олдерменом в 1349–1358 гг. Потомок де Престонов — Ричард, бакалейщик и олдермен 1378–1387 гг., состоял в браке с дочерью Джона Олшема, торговца предметами роскоши, олдермена 1342–1345 гг., одна из дочерей которого была замужем за Уильямом де Уэльдом, суконщиком, олдерменом 1349–1372 гг.

Теснейшими узами родства были связаны еще три фамилии лондонских олдерменов: де Кройдоны, де Джизорсы и Хорны. Две дочери торговца рыбой и олдермена 1367–1375 гг. Ричарда де Кройдона (они же — внучки торговца рыбой и олдермена с 1347 г. Джона де Кройдона) вышли замуж за внука Джона де Джизорса, торговца пряностями и олдермена 1306–1321 гг., представителя одной из наиболее уважаемых лондонских семей, и за родственника торговца рыбой и олдермена 1377–1381 гг. Джона Хорна. Любопытно, что в XV–XVI вв. в Лондоне было еще три олдермена по фамилии Хорн.

Интереснейшие сведения о брачно-семейных узах в деловой чреде Лондона предоставляют материалы по истории фамилии Чайчелов. Роберт Чайчел, бакалейщик и олдермен 1402–1426 гг., женился дважды: первый раз — на вдове виноторговца Уильяма Мора, олдермена 1382–1400 гг., второй раз — на вдове Ричарда Мэрлоу, торговца железными изделиями, олдермена 1403–1420 гг. При этом вторая супруга Роберта Чайчела, и это особо подчеркивалось, приходилась родственницей сэру Уильяму де Фарндону, лондонскому ювелиру и олдермену конца XIII в. Брат Роберта — Уильям Чайчел, бакалейщик, олдермен 1407–1420 гг., состоял в браке с дочерью тоже олдермена и бакалейщика Уильяма Барета. Потомка Роберта Чайчела удалось обнаружить среди олдерменов XVI в. — это сэр Эндрю Джадд, меховщик, олдермен 1541–1558 гг.

Немало олдерменов XVI в. находили брачные партии для себя и своих детей в собственной олдерменской среде. В частности, три дочери торговца железными изделиями, олдермена 1556–1581 гг. Кристофера Дрейпера вышли замуж за лондонских олдерменов: Беннет — за сэра Уильяма Уэбба; Эгнис — за сэра Уолстона Дикси; Бриджит — первый раз за Стефена Вудроффа, второй — за сэра Генри Биллинсгейта. Торговец предметами роскоши Лайонел Дакет, олдермен 1564–1587 гг., вторым браком сочетался с вдовой Хэмфри Баскерфелда, тоже олдермена 1558–1564 гг. Отметим, что именно в год смерти Хэмфри Баскерфелда (1564 г.) Лайонел Дакет пополнил олдерменскую элиту Лондона. Джордж Барн-мл., галантерейщик и олдермен 1574–1593 гг., сын олдермена, галантерейщика сэра Джорджа Барна-ст., был женат на Анне, дочери сэра Уильяма Гаррарда, олдермена 1547–1572 гг., тоже галантерейщика. Немаловажно, что Джордж Барн-мл. стал олдерменом на второй год после смерти своего тестя. Одна из дочерей сэра Джорджа Барна-ст., Элизабет, была супругой сэра Джона Риверса, бакалейщика, олдермена 1565–1584 гг.

Становится понятно, что многие лондонские олдермены стремились жениться на дочерях, вдовах и прочих родственницах своих «коллег» по должности в муниципалитете и детей своих предпочитали отдавать в такие же олдерменские семьи. Потомки таких браков также нередко становились олдерменами Лондона. Этот вывод может быть подкреплен многочисленными и не менее яркими материалами источников.

Заключение браков между представителями олдерменских фамилий, безусловно, способствовало сплочению и консолидации правящей элиты Лондона, придавало ей большую устойчивость и закрепляло относительную замкнутость этой социальной группы. Семейная солидарность — важнейший инструмент реализации как политического и экономического господства городского нобилитета, так и хозяйственных и политических устремлений высших слоев купечества.

Материал наших источников позволяет проследить переплетение деловых и матримониальных интересов лондонских олдерменов и купцов, как столичных, так и провинциальных. Особенно много ярких фактов содержат завещания. Приведем лишь некоторые из них. Три дочери торговца предметами роскоши Роберта ле Кэллера, олдермена 1321–1323 гг., были замужем за столичными купцами. В своем завещании Роберт ле Кэллер, наряду с пожертвованиями часовне и приходской церкви св. Томаса и наследством сыновьям — Уильяму и Генри, оставил «суконщику Джеффри де Уэстону и его жене Маргарет, дочери завещателя, ежегодную ренту в приходе св. Марии и имущественные права на помещение на Кордуэйнер-стрит, сданное в аренду Джону де Брайе, торговцу шерстью, и его жене Джоанне, второй дочери завещателя. Имущественные права на помещение, сданное в аренду Роберту Миссоку, торговцу шерстью, и его жене Маргарет, третьей дочери завещателя, передаются им…». Вероятно, эта семейная компания, состоявшая из отца, трех дочерей и их мужей, была связана как родственными, так и деловыми интересами. Возможно, что Джон де Брайе и Роберт Миссок поставляли шерсть для Джеффри де Уэстона, участвовавшего в организации процесса переработки сырья и производства сукна, торговлю которым могли осуществлять и сам де Уэстон, и особенно его тесть — Роберт ле Кэллер, имевший, как олдермен, наиболее широкие возможности.

Дочь Ричарда де Уэркинга, суконщика и олдермена 1335–1348 гг., вышла замуж за поставщика пшеницы. Можем предположить, что и Ричард был каким-то образом связан с торговлей зерном — это не являлось большой редкостью для лондонских олдерменов, учитывая многообразие их коммерческой деятельности. Известно также, что ювелир и олдермен 1464–1468 гг. Хэмфри Хэйфорд был женат на дочери торговца предметами роскоши. Две дочери бакалейщика Томаса Хэйла, олдермена 1473–1485 гг., вышли замуж за представителей компаний суконщиков и ювелиров. Олдермен 1495–1503 гг. Роберт Фабиан, суконщик, заключил брачный союз с дочерью тоже суконщика, а торговец предметами роскоши и олдермен 1497–1500 гг. Роберт Тэйт — с дочерью Ричарда Вуда, купца из Ковентри.

Многие факты из источников XIV–XVI вв. свидетельствуют об особом интересе олдерменов к купеческим вдовам и вдовам своих бывших «коллег» по муниципалитету. Так, суконщик и олдермен 1319–1332 гг. Ричард Константин состоял в браке с вдовой богатого лондонского торговца пряностями Саймона Горрарда. Меховщик Джон Сели (один из предков Ричарда Сели-ст. — главы семейной компании XV в.), олдермен XIV в, дважды заключал брак: первый раз — с вдовой лондонского торговца рыбой Уильяма Лоуренса, второй — с вдовой известного лондонского купца Ральфа де Каунтбриджа. Обратим внимание на то, что Джон Сели предпочел взять в жены вдову торговца рыбой, т.е. представителя ливрейной корпорации, которая занимала более высокое положение в иерархии «Больших ливрейных компаний» Лондона. Вероятно, такой брак мог обеспечить меховщику Сели укрепление и материального, и социального положения в деловом мире английской столицы. То же можно сказать и в отношении торговца рыбой и олдермена 80-х — начала 90-х гг. XIV в. Николаса Экстона, связанного браком с вдовой суконщика Джона Гилла. На протяжении трех рассматриваемых столетий в почетном списке ливрейных компаний Лондона компания суконщиков неизменно находилась выше компании торговцев рыбой. И меховщик Ричард Элли, олдермен 1451–1460 гг., женился на вдове суконщика Клемента Лиффина. А торговец солью Ричард Чаури, олдермен 1481–1509 гг., был женат на вдове меховщика Уильяма Шосмита. Известно, что корпорация торговцев солью в то время только оформлялась как ливрейная, входившая с число «Двенадцати Больших ливрейных компаний», и заручиться поддержкой давно зарекомендовавшей себя компании меховщиков было весьма своевременным и полезным шагом.

Примечательно, что олдермен 1381, 1385–1387 гг. Джон Фрэш, принадлежавший к компании торговцев предметами роскоши, женился на вдове Николаса Плакета, тоже торговца предметами роскоши. Два представителя компании торговцев рыбой — Уильям Аскем, олдермен 1395–1410 гг., и Томас де Уэрнвелл, олдермен 1433–1437 гг., также предпочли вступить в брак с вдовами торговцев рыбой. Супругой Уильяма Аскема стала вдова Уильяма Уайта; супругой Томаса де Уэрнвелла — вдова Уильяма Флэта.

По подсчетам Б. Хэнуолт, в 1309–1458 гг. 2/3 олдерменских вдов вновь выходили замуж, причем очень быстро, в период между смертью супруга и регистрацией осиротевших детей и их имущества у мэра и чемберлена. Столь повышенный интерес к горожанкам, оставшимся без своих богатых и влиятельных мужей, не случаен. По городскому обычаю, они наследовали так называемую «вдовью долю», которая, как правило, составляла треть движимого имущества умершего купца. А вдовы с малолетними детьми получали еще и треть недвижимости скончавшегося супруга, которая закреплялась за его несовершеннолетними детьми. В такой ситуации мэр и олдермены несли ответственность за эту собственность и назначали опекунов, обычно мать или мать совместно с ее новым супругом. Естественно, опекунство могло служить и служило источником доходов опекуна, и олдермены не желали упускать такую привлекательную, с точки зрения материальных выгод, возможность. Данный факт наглядно подтверждает история заключения брака между Джорджем Сели и Марджери Ригон. Эта вдова обрела второго супруга через 3 месяца после кончины первого. И произошло указанное событие не без участия представителей лондонской элиты из числа купцов-стапелыциков Кале.

Однако еще более показательна «карьера» вдовы Маргарет Стоди (леди Филпот) в 70 гг. XIV — начале XV в. «Переходя» от одного мужа к другому, сменяя один траурный наряд на другой, Маргарет превращалась из «пешки на шахматной доске», которую перемещали и которой жертвовали представители «сильного пола», реализуя свои социальные и политические амбиции, в настоящую «королеву», главным образом благодаря тому, что наследство ее отца и мужей сделало эту женщину необычайно богатой и привлекательной на рынке невест.

Своими корнями Маргарет Стоди связана с хорошо известной в лондонском обществе и влиятельной семьей торговцев пряностями и вином, бакалейщиков де Джизорс, представители которой впервые упоминаются в анналах городской истории еще в начале XIII в. Основателем этого семейного клана, на протяжении трех столетий игравшего заметную роль в истории Лондона, считается Лоренс де Джизорс. Именно его внук, Джон, торговец пряностями и вином, в 1243 г. стал первым олдерменом из этой семьи и первым мэром английской столицы — в 1245–1246 и 1258–1259 гг. После него на протяжении XIV–XV вв. из де Джизорсов были избраны еще пять олдерменов Лондона.

Маргарет приходилась внучкой Джону де Джизорсу, третьему олдермену (1306–1310, 1310–1321 гг.) и мэру (1311–1312, 1312–1313, 1314–1315 гг.) из этой фамилии, бакалейщику и торговцу вином, финансисту. Отцом Маргарет был сэр Джон Стоди, крупнейший импортер вина, олдермен, мэр Лондона 1357–1358 гг., женатый на Джоан, внучке и сонаследнице упомянутого Джона де Джизорса. Этот брак оказался необычайно выгодным для Стоди: после кончины Джона де Джизорса в 1351 г. он получил два огромных дома и другие строения, сосредоточенные вокруг одного из престижных районов — Винного двора в Лондоне.

В браке сэра Джона Стоди и Джоан Джизорс родились четыре дочери: Айдония, интересующая нас Маргарет, а также Марджери и Джоан. Джон Стоди (ум. 1376 г.) сумел подобрать весьма подходящие брачные партии для всех своих дочерей. Айдония в 1369 г. вышла замуж за Николаса Брембра, став женой одного из самых богатых, амбициозных и одновременно противоречивых фигур того времени. К моменту заключения брака Брембр, бакалейщик и торговец пряностями, уже был состоятельным и успешным человеком: жил в огромном лондонском доме, тесно сотрудничал с торговцами вином из Гаскони. Значительную часть своего состояния, в том числе некоторую недвижимость, он приобрел благодаря удачным вложениям в торговлю шерстью. Женившись на дочери сэра Джона Стоди, Брембр обеспечил себе вхождение во влиятельную среду лондонских виноторговцев и олдерменов Лондона.

Именно Николас Брембр, признанный лидер «партии виктуаллеров», наиболее последовательный сторонник Ричарда II (1377–1399) в его борьбе против «партии» Джона Гонта, герцога Ланкастерского, в ноябре 1379 г. устроил брак Джоан, младшей дочери сэра Джона Стоди, с Томасом Гудлейком, который к тому времени давно и успешно участвовал в коммерческих делах Брембра. Вполне вероятно, что Гудлейк получил руку девушки как средство более основательного вовлечения его в тесный круг доверенных лиц Николаса Брембра. Брембр также — видимо, в благодарность за оказанные услуги и гарантии лояльности в будущем — поспособствовал назначению Томаса ко двору малолетнего Ричарда II, на должность смотрителя королевских охотничьих угодий и парков Ислворт в Миддлсексе.

Избранником еще одной дочери Джона Стоди, Марджери, стал Генри Веннер, считавшийся завидной партией из-за своих семейных и отлаженных деловых связей. Он был сыном виноторговца, одного из компаньонов Джона Стоди, унаследовавшим после смерти своего отца в 1354 г. солидную недвижимость в Кенте, Миддлсексе и Лондоне. Мать Генри Веннера вторично вышла замуж за еще одного богатого торговца вином Томаса Корнуоллиса, шерифа в 1378–1379 гг. Следовательно, когда Веннер взялся за управление процветающим бизнесом своего тестя, ему было на кого опереться. И хотя Генри Веннер не стал столь же влиятельным как Брембр, вплоть до своей кончины в 1395 г. он играл значимую роль в управлении Лондоном в качестве олдермена, члена парламента и шерифа.

Возможно, стараясь расширить экономические связи семьи, Джон Стоди до декабря 1370 г. устроил брак интересующей нас Маргарет с купцом Джоном Беллингэмом, вовлеченным в коммерческие дела семьи Стоди. Именно в это время Беллингэм присоединился к Брембру и новому тестю в управлении собственностью — двумя манорами в Миддлсексе. Джону Беллингэму, казалось, суждена блестящая политическая карьера (в октябре 1373 г. он был избран в парламент), но его ранняя смерть в 1375 г. разрушила эти надежды.

Маргарет в это время ждала третьего ребенка, но вопрос о ее втором браке был слишком важен, чтобы откладывать его решение. Известно, что дела ее почившего супруга шли успешно: в октябре 1375 г., например, его душеприказчики выплатили 200 марок адвокатам двух итальянских купцов, у которых он закупал предметы роскоши, а единственная дочь, Айдония, получила крупную сумму — 100 ф. — в качестве «свадебного капитала». В целом наследство Джона Беллингэма, которое оказалось в руках Маргарет, было весьма значительным: оно состояло не только из наличных денег, но также из лавок и прочей недвижимости, по крайней мере, в шести приходах Лондона и земель в Миддлсексе. И это наследство необходимо было использовать с максимальной выгодой.

Джон Стоди тем временем старел и, видимо, задумывался о том, чтобы подыскать для Маргарет еще гораздо более удачную партию, чем первый брак. Реализации задуманного способствовало и быстрое продвижение Брембра по социальной лестнице, и его стремление использовать семейные связи и усилить свое влияние в городе. В 1372 г. он был шерифом вместе с Джоном Филпотом, торговцем рыбой, необычайно богатым и влиятельным человеком, с которым стремился заключить длительный союз. Жена Филпота, Маргарет Кройдон, умерла в то же время, что и Беллингэм, и, таким образом, не было препятствий для его брака с молодой вдовой. Брак Джона Филпота и Маргарет Стоди (Беллингэм) был заключен к марту 1376 г. Именно в это время Джон Стоди написал завещание, разделив свое состояние на четыре части, — для каждой из дочерей. Все три зятя становились душеприказчиками, но опека над младшей дочерью, Джоан, которая получала дополнительные 200 ф. после свадьбы, досталась, что примечательно, одному только Брембру.

Не только материальные, но и политические мотивы заставили Филпота породниться с Брембром и Стоди. Все трое были связаны с королевскими финансами; после смерти Стоди и воцарения Ричарда II два свояка доминировали в правительстве Лондона, поочередно занимая должность мэра во время богатого на события десятилетия, закончившегося в октябре 1387 г. Не следует пренебрегать и тем обстоятельством, что в 1376 г. умер могущественный покровитель Филпота — Ричард, герцог Арундел, один из основных кредиторов Эдуарда III, использовавший обладавшего несомненными способностями Джона в качестве своего коммерческого агента и финансового советника. В изменившейся ситуации Джону Филпоту необходимо было найти влиятельного союзника в Сити, которым и стал Ник Брембр.

На фоне острейшей борьбы фракций в Сити, когда богатые олигархи столкнулись с угрозой со стороны «партии» Джона Нортхемптона и серией серьезных столкновений с Джоном Гонтом и другими членами Королевского совета, Филпот предстает как привлекательная и популярная фигура. Его личная храбрость в нападках на коррумпированный двор и тот факт, что он практически в одиночку взял на себя финансовые расходы, связанные с двумя крупными сухопутными и морскими операциями против французов, обеспечили Джону поддержку в городе. Вместе с тем, он продемонстрировал преданность королю, активно участвуя в подавлении восстания Уота Тайлера 1381 г., за что Ричард II даровал Филпоту рыцарство. Ему повезло заручиться лестными отзывами персонального пропагандиста в церковных хрониках Томаса Уолсингема, который не скрывал своего восхищения всеми, кто был достаточно храбр, чтобы противостоять дискредитировавшей себя «партии» королевского двора. «Как следствие, все требовали похвалы, оценки и восхищения, но лишь Джон Филпот заслужил их», — писал он, наделив своего героя ролью одинокого и лояльно патриота, окруженного сворой рычащих и мерзких дворян и знати.

Личные чувства Маргарет Стоди к ее второму мужу доподлинно неизвестны. Вместе с тем, готовность Филпота обеспечить Маргарет пожизненным доходом от его имений в Лондоне и Миддлсексе (за исключением тех, которые были оставлены для благотворительных целей) в ущерб своим взрослым сыновьям и дочерям, указывает на то, что он достаточно высоко ценил свою супругу и был искренне к ней привязан. Именно на Маргарет Джон Филпот возложил выполнение некоторых религиозных обетов, указанных в его завещании, хотя и не назначил ее душеприказчицей. Он был весьма щедр к ее дочери Айдонии, завещав ей 100 ф. Маргарет, в свою очередь, была готова пожертвовать интересами и перспективами своих сыновей от первого брака, чтобы обеспечить достойным приданым старшую дочь Джона Филпота: первоначально мальчики были записаны в завещании как наследники ее доли в состоянии Стоди, включая движимое и недвижимое имущество, но затем она лишила их права на наследование недвижимости в пользу дочери Филпота. Смерть летом 1384 г. «лорда Джона Филпота, рыцаря и гражданина Лондона, знатнейшего из мужей, служивших королю и королевству», вероятно, была причиной искренней скорби Маргарет и явилась жестоким ударом для Брембра. Он также был посвящен в рыцари в 1381 г., но, в отличие от Филпота, не получил признания горожан. В феврале 1384 г. Брембр успешно, но жестоко подавил выступление оппозиции Джона Нортхемптона и его сторонников, и у него оказалось много врагов среди горожан и еще больше — среди влиятельной знати, которых все больше не устраивал стиль правления Ричарда II. И эти враги скоро проявят себя. А пока Брембр был озабочен поисками новой брачной партии для леди Филпот, которая теперь стала вдовой одного из самых уважаемых горожан своей эпохи, обладала огромным состоянием и могла выйти замуж за одного из членов городской элиты или найти мужа в среде знати. Но судьба Маргарет была связана с Брембром, который вместе в Веннером, всегда поддерживавшим его в семейных делах, стал опекуном наследства Маргарет в период ее вдовства. И она вышла замуж за королевского чиновника Джона Фиц-Никола, который, как и ее свояк, был вовлечен в мир правительственных финансов.

Знакомство Брембра и Фиц-Никола состоялось в 1373 г., когда крупнейшие финансисты лондонского Сити, в том числе Брембр и Филпот, предоставили королевскому правительству 9 тыс. ф. для займа Жану де Монфору, герцогу Бретонскому, сражавшемуся в тот момент за свое наследство, и Фиц-Никол, с 1369 г. являвшийся, по сути, одним из доверенных лиц герцога, выступил его агентом в этой сделке. С этого времени у Джона Фиц-Никола установились тесные деловые контакты с купцами и финансистами Сити, а с Брембром сложились и дружеские отношения. Поэтому выбор Фиц-Никола в качестве мужа для Маргарет Филпот кажется вполне оправданным. Готовность Брембра принять Фиц-Никола в семью во многом была продиктована стремлением удержать под контролем состояние Маргарет. Сама мысль о том, чтобы передать этот источник дохода кому-нибудь, кроме близкого друга, вызывала сильнейшее беспокойство. Возможно, что брак Фиц-Никола и Маргарет Филпот был вызван желанием короля Ричарда II устроить судьбу преданного подданного за счет другого подданного. Возможно, оба фактора имели место, и дали Брембру шанс угодить венценосному покровителю и укрепить собственные позиции. Даже если, что вероятно, именно король приложил руку к третьему браку Маргарет, Брембр был весьма доволен выбранным ей мужем. У Фиц-Никола была приличная собственность в Лондоне и поместье в Хартфордшире, хотя, надо признать, его доход в 80 ф. был слишком мал по сравнению с доходом любого зажиточного лондонца. Причина его продвижения лежала в связях с королем Ричардом и сэром Николасом Брембром. Свадьба состоялась в последние месяцы жизни Брембра, сразу же после того, как 10 июня 1387 г. Маргарет подтвердила права на получение Фиц-Николом части доходов с ее поместий. Примечательно, что в тот же день Фиц-Никол совместно с сэром Николасом получили права на годовую ренту в 8 ф. с лондонской недвижимости, а в сентябре 1387 г. он и Веннер весьма своевременно стали опекунами собственности Брембра. Каковы бы ни были причины этого брака, он укрепил связи Маргарет с королевским двором: далеко не случайно в конце 80х гг. XIV в. ее овдовевшая сестра Айдония стала супругой сэра Болдуина Реддингтона, влиятельного представителя королевского окружения, тесно связанного со столичными купцами и, вероятно, покровителя Фиц-Никола при дворе.

Между тем, для сэра Николаса Брембра наступили трудные времена. Своей политикой в качестве мэра, сопровождавшейся многочисленными злоупотреблениями, он вызвал массовое недовольство в Сити. К этому времени сумели укрепить свое положение и противники короля — главного покровителя Брембра. В феврале 1388 г. сэр Николас Брембр был казнен. Ни один из его родственников не смог действенно постоять за него.

А в конце февраля или начале марта 1391 г. умер Джон Фиц-Никол. Снова, уже в третий раз, Маргарет овдовела, а ее богатая коллекция собственности обогатилась поместьем Бадуэлл, всеми владениями Фиц-Никола в Лондоне и солидной долей от вложений почившего супруга.

Казалось бы, смерть Брембра и сдвиг в городской политике от конфронтации к согласию между различными «партиями» сделали вопрос о браке Маргарет менее насущным, но она была слишком выгодным активом, чтобы спокойно наслаждаться годами вдовства. Ее огромное состояние и социальный статус теперь как никогда могли использоваться правящей элитой, чтобы окончательно победить или умилостивить последние остатки «демократической» оппозиции. Спустя девять или даже менее месяцев ей вновь была предложена партия на рынке невест.

Последний брак Маргарет был самым политически ангажированным и в полной мере иллюстрирует весь чуждый сентиментальности прагматизм, который был характерен для многих женщин ее круга. Ее новым «избранником» стал ювелир Адам Бамме, личность столь примечательная, сколь и неоднозначная. Первоначально он был сторонником мэра Джона Нотхемптона и поддерживал его в борьбе против Брембра и других купцов-виктуаллеров. В качестве шерифа в 1382 г. он сыграл главную роль в обвинении в измене, предъявленном пяти соратникам Брембра из числа олдерменов. Однако, будучи столь же расчетливым, как и амбициозным, он предусмотрительно покинул Нортхемптона за два года до падения последнего, избежав тем самым ответных мер со стороны Брембра после его триумфального, но недолгого возвращения в должность в 1385 г.

Отголоски старой вражды между крупными продовольственными компаниями (представленными в свое время Брембром) и «партией» Джона Нортхемптона, все еще ощущались на выборах мэра 1389 г. На должность претендовали ювелир Адам Бамме и бакалейщик Уильям Венур. Бамме был слишком искушен в опасном деле городского противостояния и предпочел победить своих противников демонстрацией внутренней величественности. Его готовность в данный момент отступить в пользу Венура не только обеспечила ему победу на следующих выборах 1390 г., но стала пропуском в круг ведущих олигархов.

Рука и состояние леди Филпот стали предложением, от которого Бамме не смог отказаться, особенно если учесть, что его первая жена, будучи вдовой преуспевавшего ювелира Лондона и источником доходов для него самого, недавно скончалась. Как необычайно искусный ювелир, клиентом которого были Джон Гонт и его сторонники при королевском дворе, Бамме может считаться более выгодной партией, чем почивший Фиц-Никол. Он к тому же не уступал Джону Филпоту, когда речь шла о заботе о так называемом общественном благе. Во времена жестокого голода, который совпал с его пребыванием на посту мэра в 1391 г., например, он лично подписал заем на 400 ф. из корпоративной казны, чтобы купить дополнительные запасы пшеницы, договорившись о поставке «зерна из-за моря <…> в таком количестве, которое необходимо для города».

Как следовало ожидать, Бамме максимально пользовался своими новыми связями. В 1392 г., например, он получил поместья Брембра, которые были конфискованы у его душеприказчиков. Бамме помог Маргарет получить, по крайней мере, 600 ф. от имения покойного сэра Джона Филпота, с чем у нее возникли серьезные затруднения: сбор таких больших сумм денег лежал в сфере его личных интересов, так как Адам мог эффективно пользоваться ими по своему усмотрению. Если говорить об отношениях между свояками, можно предположить, что они были рады покровительству такой влиятельной и снисходительной персоны. Не теряя времени, Веннер, например, передал Бамме управление своими поместьями в качестве доверителя и вверил ему надзор за исполнением условий его завещания.

Адам Бамме внезапно умер 6 июня 1397 г., во время второго срока пребывания в должности мэра. Возможно потому, что в предыдущем браке у Адама не было сына, он предпочитал по большей части арендовать, а не покупать недвижимость, вследствие чего значительная часть оставленного им состояния была получена Маргарет лишь на время. Тем не менее, Адам арендовал эту собственность на льготных условиях, и во владении семьи еще несколько десятилетий находились лавки, постоялые дворы, дома в двух лондонских приходах. В полной собственности оказались гостиница, известная как «Ле Контур» с разнообразными пристройками, пивоварня в Паултри, лавки и дома в Уэстчипе. У Маргарет к тому же был солидный доход в 116 ф. от собственности в городе. Смерть ее родственницы, Джоан Джизорс, вдовы крупного бакалейщика и олдермена Хью Фастолфа и наследницы бакалейщика и олдермена Саймона Долсли, принесла ей дополнительные ренты и недвижимость, по крайней мере, в четырех городских приходах, которые отошли к ней в 1423 г.

Маргарет, чье четвертое замужество принесло не только важные материальные приобретения, но и сына Ричарда, могла покинуть рынок невест и насладиться 34 годами в качестве уважаемой, знатной и самой богатой вдовы Лондона. Ей было уже за 40, она вышла из детородного возраста, и, по крайней мере, один из ее отпрысков мужского пола дал надежду дожить до зрелого возраста — все это снижало ее привлекательность как невесты. Теперь, когда и Брембр, и Веннер скончались, она могла вести свои дела без постороннего вмешательства, следовательно, мало что мешало ей удалиться с рынка невест и принять формальный обет целомудрия. Так она и сделала через семь недель после смерти Бамме перед лицом епископа Лондонского Роберта Брейбрука в ризнице собора св. Павла. Неясно, сделала ли она это, исполняя волю своего мужа, или из уважения к нему. Возможно, ей просто хотелось побыть одной, что само по себе весьма привлекательный мотив. Так или иначе, Маргарет отошла от общества в знак исполнения обета, облачившись в траурное одеяние, украшенное мехом горностая, которое впоследствии перешло ее крестнице, Марджери Уэйк.

Примечательно, что в период вдовства Маргарет предпочитала называть себя леди Филпот, но похоронить себя она завещала рядом с Адамом Бамме в церкви св. Георгия в Баклсбери. Следует также отметить, что в своем завещании, составленном менее чем за месяц до кончины (ум. 1431 г.), она именовала себя вдовой обоих мужчин, скромно пропустив первого и третьего мужа и троих детей от Беллингэма, один из которых, надо полагать, пережил ее на несколько лет. Она, несомненно, испытывала теплые чувства к сыну Ричарду Бамме, чье имя встречается рядом с ее собственным на всех распоряжениях по поводу собственности Адама Бамме начиная с 1407 г. (а ему тогда было не более 7 лет). И именно ему она оставила свои владения в Лондоне. Не удивительно, что Ричард был назван исполнителем ее завещания, в котором она оставила ему также утварь и кровать с драпировкой. Мы можем лишь догадываться, был ли тайный смысл в ее подарке своей невестке, дочери судьи Мартена, которой она отдала серебряную чашу с павлинами — птицами, известными своим тщеславием, но щедрость, с которой она одарила своих прислужниц, Сесили и Эмми, «за их труд и усердие», показывает, что и ей была свойственна доброта. Об этом же свидетельствует ее дар из двух серебряных блюдец младшему внуку, Джону Бамме, который, надо полагать, был ей утешением во время ее долгого уединения. В отличие от драматичных событий первых лет ее жизни, последние прошли без потрясений.

Несмотря на свое состояние и важное место в обществе, которые выделяют Маргарет Филпот среди других женщин такого же уровня, ее фигура остается неясной, затененной ее политически активными и амбициозными родственниками-мужчинами. Вероятно, она помогала в коммерческих делах своему первому мужу, но с тех пор она заняла слишком важное место, чтобы стоять за прилавком или вести счета семьи. Возможно, ей не хватало интеллектуальных способностей и образования, чтобы стать купцом, более того, нет никаких свидетельств, что у нее вообще было образование, хотя она, безусловно, могла написать свое имя. Отношение Маргарет к религии было весьма обыденным, а принятие ею обета целомудрия могло быть и реакцией на бурную молодость, и стремлением оградить себя от амбиций родственников. Можно предположить, что у нее наконец-то были развязаны руки, чтобы исполнять собственные желания после стольких лет исполнения желаний родственников-мужчин, но будем надеяться, что ее скромное домашнее окружение и любящая семья принесли ей некоторое удовлетворение.

Важно отметить, что женитьба была семейным делом. В этом нас убеждает и история Маргарет Филпот, и пример купеческой семьи Сели. В частности, Ричард Сели-мл. в своем письме брату Джорджу, отправленном из Лондона в Кале 4 июня 1481 г., подробно описывает события и высказывает свои суждения: «…Сэр, ты должен помнить о разговоре по поводу сестры Дальтонов. Ты опасался условий, поставленных ее отцом и братьями <…> Я видел ее, она была на том завтраке со своей матерью. Она интересная молодая женщина: красивая, с хорошей фигурой, серьезная. Дай Бог, чтобы это отложилось в твоей голове и затронуло сердце. Сэр, в последнюю пятницу мы с отцом были в новом фруктовом саду, и я рассказал ему о впечатлении, которое произвела на меня эта молодая женщина…».

В этом письме любопытны многие детали. Совершенно очевидно, что предполагаемая невеста Джорджа находилась под опекой отца и братьев, один из которых был деловым партнером купцов Сели. Ясно и то, что между сторонами велись переговоры об условиях заключения брака, которые впоследствии, возможно, должны были оформиться брачным договором. Видно, что обе семьи, по крайней мере, отец братьев Сели и мать Дальтонов, благожелательно относятся к возможной женитьбе. Просматривается и определенная заинтересованность в этом самого Джорджа Сели. Весьма характерно, что Ричард передает свои впечатления, описывая брату внешность его возможной избранницы и некоторые особенности ее характера, — свидетельство неподдельного интереса к личности будущей супруги. Показательно и желание Ричарда, чтобы достоинства избранницы не только «отложились в голове», но «и затронули сердце» Джорджа.

По каким-то причинам свадьба Джорджа Сели и сестры Дальтонов так и не состоялась. В конечном счете, супругой Джорджа стала Марджери, молодая вдова лондонского суконщика и купца-стапелыцика Эдмунда Ригона, который завещал ей 1800 марок и назначил ее главной душеприказчицей. Эта богатая вдова, еще не имевшая детей и находившаяся под покровительством компании купцов-складчиков Кале, оказалась весьма достойной брачной партией для одного из братьев Сели.

Не меньший интерес вызывал поиск супруги другому брату — Ричарду. В письме брату Джорджу из Лондона в Кале от 13 мая 1482 г. он сообщает: «…Уильям Мидуинтер встретился со мной и в разговоре спросил, подумываю ли я о женитьбе. Я ответил утвердительно…». Заметим, что когда в XV в. молодой человек из обеспеченной семьи говорил, что готов жениться, это означало, что его имущественное положение позволяет после заключения брака жить в соответствии с происхождением, достоинством и без ущерба для репутации. Затем Ричард довольно подробно рассказывает о встрече и знакомстве со своей возможной избранницей и ее мачехой, о семье предполагаемой невесты, ее мачехе и отце — «крупнейшем rewlar и богатейшем человеке» из дворян — Лимрике.

И вновь, как и в предыдущем письме, бросается в глаза то, с каким вниманием отнесся Ричард Сели к внешности молодой женщины: «Она молода, невысока, очень хороша собой и белолица…». Немаловажно, что братья просят совета друг у друга в таком, казалось бы, личном вопросе, как выбор невесты, что позволяет говорить о доверительных отношениях между ними: «Напиши, что ты думаешь об этом деле…», — пишет Ричард Джорджу. Не подлежит сомнению в данном случае и то, что одним из немаловажных мотивов выбора брачной партии братьями Сели, видимо, как и многими другими купцами, были материальные соображения и вопросы социального престижа.

Неизвестно, по каким причинам, но женитьба Ричарда Сели на этой особе тоже не состоялась. Можно лишь предположить, что отказ последовал, скорее всего, со стороны влиятельного и богатого Лимрика. Но вот уже 22 мая 1482 г. в своем письме Джорджу Сели в Кале или Брюгге Ричард-мл. пишет: «…Гарри Брайан убедительно советовал мне повидать дочь Роузона <…> У меня много разных мыслей». Речь в данном случае идет об Анне, дочери Ричарда Роузона, торговца предметами роскоши и лондонского олдермена, на которой Ричард Сели-мл. женился в январе 1484 г. Видимо, семьям крупнейших купцов Лондона, каковыми являлись Роузоны и Сели, договориться об условиях заключения брака оказалось проще. Безусловно, важным объединяющим моментом здесь, как и в случае с Джорджем, выступали не только личные симпатии сторон, но и их деловые интересы.

Однако не все братья Сели удачно женились. Много неприятностей и переживаний семье доставил старший из братьев — Роберт. Из нескольких писем становится ясно, что личная жизнь Роберта Сели после того, как он, находясь в лондонском доме, 19 июля 1479 г. потерял жену во время эпидемии, не была безоблачной и очень волновала домочадцев. Так, Ричард Сели-мл. в письме брату Джорджу из Лондона в Кале от 7 апреля 1480 г. с досадой сообщает: «…Сэр, между нашим братом Робертом и той женщиной, которая должна стать его женой, произошла размолвка, он не пошел ей на уступки. Теперь он предполагает уехать и вскоре будет в Кале…». А 15 мая 1480 г. он же взволнованно пишет брату Джорджу: «…Сэр, нам предстоят большие хлопоты. Дело в том, что женщина, которая поймала в ловушку брата Роберта, оставила его и забрала все имущество — и то, которое привезла с собой, и все то, что брат приобрел за время их совместного проживания…». Данные фрагменты писем очень ярко характеризуют повседневную практику межличностного общения, выявляют особенности характеров и поведения людей. Обратим внимание и на то, что Роберт Сели фактически сожительствовал с некой, оказавшейся весьма недобропорядочной, женщиной, а не находился с ней в законном браке. Это лишний раз доказывает, что реальная жизнь и в XV в. была значительно сложнее и разнообразнее известных общественных установок и обычаев.

Понятно, что поведение Роберта вызывало недовольство его родственников. Роберт, в том числе по этой причине, был отстранен от торговых дел, хотя по традиции, существовавшей в английской торговле, дело должен был унаследовать именно он, как старший сын. Но, несмотря на немилость к Роберту, семья, как могла в тех условиях, продолжала оказывать ему помощь: «Сэр, наши отец и мать хотели бы, чтобы ты уплатил за его жилье в Кале и передал ему 5 ш. или чуть больше на расходы, взяв с него долговое обязательство на всю выданную сумму…». Особенно удивляет следующая фраза из того же письма Ричарда Сели-мл.: «Сэр, я прошу тебя не показывать ему этого письма и не говорить с ним об этом, пока все не успокоится…». Оказывается, и в конце XV столетия близкие родственники столь трепетно относились к чувствам и переживаниям друг друга!

К сожалению, у нас крайне мало данных, по которым мы могли бы судить о возрасте, в котором в богатых купеческих семьях Лондона вступали в брак. Известны лишь отдельные случаи. Небезызвестный мерсер и олдермен второй половины XIV в. Джон Пайел женился в возрасте 30–35 лет, а Джон Ишем — в 28 лет. Косвенными свидетельствами, указывающими на брачный возраст, могут служить имущественные распоряжения отдельных купцов в отношении дочерей и сыновей. Согласно документу, проходившему через лондонскую мэрию 24 июля 1464 г., Элис, дочь скончавшегося торговца предметами роскоши Джеффри Болейна, могла вступить в права наследования по достижении 25 лет или в случае замужества. Вполне вероятно, что выйти замуж она могла и раньше, не дожидаясь 25-ти летнего возраста. Такой возраст (25 лет) встречается во второй половине XV в. довольно часто, и не только когда речь идет о дочерях олдерменов, но и при упоминании сыновей. Единственное исключение в отношении дочери было сделано в 1469 г.: она получила от своего отца — виноторговца право вступить в наследство «в возрасте 15 лет или в случае замужества». Для сыновей определены также 24 года и 27 лет. Известно, например, что Джордж Сели женился, судя по всему, в возрасте 25–26 лет, а его брат Ричард, видимо, когда ему было 26–27 лет.

В XVI в. в одном из завещаний встречается и такая фраза: «дочери Анне — 1500 фунтов <…> по достижении ею 21 года или в случае замужества». Что касается юношей, то они, судя по некоторым завещаниям XVI в., получали свободу в распоряжении своей частью имущества позднее. Так, торговец предметами роскоши Николас Элвин 22 февраля 1504 г. завещал, чтобы душеприказчики «владели усадьбами <…> на Милк-стрит до тех пор, пока сын Фрэнсис не достигнет 26 лет. Если Фрэнсис умрет раньше, то пусть все усадьбы перейдут Николасу, сыну Ричарда Элвина, брата завещателя, когда ему исполнится 26 лет».

Особый интерес представляет вопрос о возможности повторных браков в семьях лондонских купцов. История с Робертом Сели показывает, что овдовевшим мужчинам ничто не препятствовало вновь жениться. А, судя по некоторым завещаниям, — даже в весьма преклонном возрасте. Об этом красноречиво говорят факты из завещаний. Торговец рыбой Джон де Мокинг де Сомерсет в завещании от 8 сентября 1347 г. оставляет «некоторые средства на проведение заупокойных служб по душе своей умершей жены», а в качестве одной из наследниц называет жену здравствующую. Скорее всего, она была моложе своего супруга. Стефен Броун, бакалейщик и олдермен 1429–1460 гг., в своем завещании от 28 апреля 1462 г. просил «в течение 60 лет молиться за упокой душ жен Джулианы, Элис и Роуз». И суконщик Уильям Уайт, олдермен 1482–1504 гг., распорядился «молиться за упокой души умершей жены Маргарет» и оставил имущество живущей супруге Анне. То же можно сказать в отношении бакалейщика Роберта Чайчела: находясь к моменту составления завещания в 1438 г. в весьма почтенном возрасте (не менее 70 лет), он просил молиться за упокой души трех своих умерших жен. Упоминание в купеческих завещаниях нескольких умерших жен не должно удивлять. Смертность среди женщин даже из состоятельных семей была довольно высокой, прежде всего, из-за частых родов (до 20% от общей смертности замужних женщин). В семьях богатых горожан высокий уровень жизни, лучшие гигиенические условия, использование кормилиц и раннее вступление женщин в прокреативный период стимулировало рождаемость. Женщины рожали детей примерно каждые два года, что ослабляло организм и могло привести если не к смерти, то к инфицированию, истощению и туберкулезу.

Как отмечает Л.П. Репина, в повторных браках отчетливо проявляется тендерная дифференциация: вдовцы заключали такие браки гораздо чаще и с более коротким интервалом, чем вдовы. Женщинам, как правило, удавалось вступить в повторный брак лишь, если они были еще молодыми: чем старше была невеста, тем сложнее было найти для нее жениха, но не невозможно. Трудно представить, что супруга Ричарда Сели-ст., скончавшегося 14 января 1482 г., мать троих, уже не юных сыновей, пребывала в молодом возрасте, когда Ричард Сели-мл. написал 24 июня 1482 г. брату Джорджу в Кале: «…наша мать собирается вступить в брак или, по крайней мере, размышляет об этом…».

Но зачастую женщины оставались вдовами в весьма молодом возрасте, что подтверждается многими примерами из истории лондонской жизни. Так, из 14 горожанок, судьба которых, в большей или меньшей степени, изучена и представлена в исследованиях, только одна — Джоанна Хилл — не прожила и года после смерти своего супруга, лондонского олдермена XV в.; остальные 13 женщин впервые овдовели в возрасте 26 лет. При этом одна из них, Элизабет де Бург, и после трех замужеств, продолжавшихся 14 лет, осталась вдовой в возрасте 38 лет; вдовство Элис Линн продолжалось 59 лет; еще четыре женщины (среди них — Маргарет Филпот и Джоан Пайел — супруги олдерменов XIV столетия) оставались вдовами около 30 лет.

Очевидно, что повторные браки были достаточно распространенной практикой. По оценке Б. Хэнуолт, в первой половине XIV в. только треть овдовевших горожанок Лондона повторно вступала в брак; вслед за «Черной смертью» эта пропорция увеличилась на половину; после 1380 г. — вновь сократилась и оставалась на относительно низком уровне в течение всего XV столетия. Аналогичные данные для XVI в., но в отношении вдов лондонских олдерменов, приводит К. Бэррон: из 208 повторно вышли замуж 70, т.е. около трети.

Иногда горожанкам Лондона удавалось неоднократно побывать в браке. Из 14 горожанок, о которых мы упоминали выше, восемь были замужем лишь один раз, одна — дважды, три — трижды и две — четыре раза. Пожалуй, самая яркая иллюстрация к сказанному — Элизабет Николас, жена, а затем вдова сэра Эмброуза Николаса, торговца солью и олдермена 1566–1578 гг., мэра и шерифа Лондона. У этой «госпожи», как она сама себя называет в завещании, были дочь Анна от сэра Эмброуза и еще шесть дочерей и два сына от разных мужей! Видимо, состоятельные вдовы находились в наиболее благоприятном, прежде всего материальном, положении, дающем им возможность применить свою энергию и деловые качества, что не могло не привлекать предприимчивых лондонских купцов и представителей дворянских кругов.

Однако сами олдермены иногда противились подобной практике. В частности, при вступлении в повторный брак женщинам грозила утрата того имущества, которое покойный завещал им в пользование при условии отказа от нового замужества. Суконщик и лондонский олдермен 1336–1343 гг. Ричард Константин записал в своем завещании: «…жена Маргарет назначается опекуном детей, всех их товаров и движимого имущества до тех пор, пока не выйдет замуж вновь…». Подобные завещания могли служить достаточно большим стимулом для отказа от повторного замужества. Видимо, надеясь сохранить для своих наследников приданое их матерей, мужья завещали последним часть своего имущества и выгодные права распоряжения им при условии, что, овдовев, жена останется жить с детьми, будет воспитывать и оберегать их. Заметим попутно, что в таком поведении мужчин просматривается и их отношение к женщине — жене и матери. Будучи уверены в морально-нравственных и деловых качествах своих супруг, они доверяют им и воспитание своих детей, и управление имуществом. 

 

Семья и внутрисемейные отношения

Следует отметить, что в интересующий нас период семья характеризовалась немалым своеобразием, что порождает определенные трудности при выработке ее дефиниций. Самого понятия «семья» в современном его значении (супружеская пара с ее несовершеннолетними детьми) вообще не существовало. Человек означенного времени не ограничивал себя женой/мужем и собственными детьми, не отделял себя и их от своих родителей, близких или дальних родственников, зачастую, но не всегда живших с ними под одной крышей. Средневековая семья была совокупностью людей, связанных не только кровным родством. В это понятие включались и чужие по крови, но жившие в доме постоянно люди: коммерческие партнеры, факторы, ученики, а также слуги.

В наших источниках можно обнаружить много тому подтверждений. Известная в Лондоне XIV в. семья де Абиндонов состояла из отца — сэра Стефена де Абиндона, суконщика и олдермена 1312–1321 гг., сына Ричарда, дочерей — Марджери и Изабеллы, их мужей и двух внуков сэра Стефена. Торговец предметами роскоши и лондонский олдермен 1321–1323 гг. Роберт ле Кэллер упоминает в своем завещании своего отца Ральфа, мать Эгнис, жену Джоанну, братьев — Уильяма, Ричарда и Томаса, сыновей — Уильяма и Генри, дочерей — Маргарет, Айдонию и Марджери и их мужей. Сходной по составу была семья Джона де Оксенфорда, виноторговца, олдермена 1324–1342 гг.: отец Адам, мать Кристина, жена Элис, братья — Ральф и Джильберт, сыновья — Джон, Уильям и Томас, дочери — Екатерина, Джоанна и Маргарет.

Семья купцов Сели в XV в. состояла из отца (Ричарда-ст.), матери и трех сыновей (Роберта, Ричарда-мл. и Джорджа), а также лиц, теснейшим образом связанных с ними. Это — Уильям Марион, Джон Дальтон, Уильям Сели (слуга и однофамилец, ставший после смерти Ричарда-ст. главным действующим лицом в Кале), Роберт Гуд (слуга), Томас Кестен и др. О значимости для Сели некоторых из перечисленных персон свидетельствует одно из писем Ричарда Сели-ст. от 13 октября 1480 г., адресованное сыну Джорджу в Кале: «…Я послал тебе письмо <…> со своим слугой Робертом Гудом, без которого я не могу долго обходиться, так же как и без Уильяма Сели; никто не служит так безупречно мне и твоей матери в течение 20 лет…». Впоследствии, уже после кончины Ричарда-ст., это семейство пополнилось детьми Ричарда Сели-мл. и Анны Роузон (дочери Маргарет, Изабелла и Анна) и Джорджа Сели и Марджери Ригон (сыновья Ричард, Джордж, Джон, Эдмунд и дочь Эйвери).

Довольно большой, с современной точки зрения, представляется семья другого лондонского олдермена (1536–1567 гг.), ювелира сэра Мартина Боувза. Она состояла из него самого, как главы этого семейства, его жены Элизабет, сыновей — Томаса, Уильяма и Мартина, дочерей — Чарити и Сесилии, мужа Сесилии, сыновей Томаса, один из которых, Мартин, уже был женат.

А в состав семейного клана Ишем входили братья Грегори, Джон и Генри; мужья сестер — купцы Генри Беллами, Томас Бакер и Уолтер Мале; агенты (факторы) в Антверпене, Эмдене и Бергене-на-Зуме — Хэмфри Рамсден, Джон Бакер, брат жены Джона Ишема; Эдмунд Балейс, зять Генри Ишема, и некий Дрю Мапессон. Кроме того, в деловых книгах Джона Ишема упомянуты слуги (servants) — 4 человека и 4 ученика.

Что касается общей оценки количества детей в семьях английских горожан, то исследования последних десятилетий показали: 60% женатых мужчин оставляли в среднем по одному сыну, 20% — дочь или только дочерей, 20% были бездетными. В этом контексте представляются интересными факты личной жизни мерсера и олдермена второй половины XIV в. Адама Фрэнси. Известно, что Адам был дважды женат. Первой его избранницей стала девушка, имя которой история не сохранила. Но, очевидно, что этот брак не стал счастливым: появлявшиеся на свет дети (в том числе две дочери — Джоан и Мод) умирали почти сразу после рождения. Видимо, переживания по поводу отсутствия наследников заставили Адама искать утешения вне семьи. Некая Эгнис, дочь и наследница Уильяма Чэмпнеса из Кента, родила ему вне брака троих сыновей. Один из них — Томас — умер в младенчестве, а двое — Роберт и Адам — выжили. К 1359 г., после кончины первой супруги, Адам и Эгнис поженились и произвели на свет дочь Мод, которая оказалась единственным рожденным в законном браке ребенком Фрэнси. Очевидно, что Адама с Эгнис связывали очень теплые чувства. Именно на ней он женился, когда это стало возможным, хотя, как полагают, имел внебрачных детей (около 10) от нескольких женщин, а по завещанию от 26 августа 1374 г. оставил в пожизненное владение супруге все сданные в аренду строения в двух приходах в Паултри и Уэстчипе, обеспечив ей безбедную жизнь вдовы.

Взаимоотношения родственников в рамках широкой — «большой» — семьи не были юридически оформлены и не регламентировались властями, но в разных сферах социальной жизни семейная общность признавалась и осознавалась, не вытесняясь, а взаимодействуя с другими формами общественных связей. В рассматриваемое время первостепенная роль в городе принадлежала малой супружеской семье, наиболее важному и сплоченному элементу социального «мира» купечества, что было неизбежно в условиях города: специфика коммерческого дела требовала мобильности, быстрого принятия решений. Однако абсолютизировать степень индивидуализации отдельных малых семей не следует. В хозяйственно и социально нестабильном обществе, где смертность была весьма высока, семейные и более широкие родственные связи обеспечивали преемственность в делах, гарантировали кредит и его безопасность, открывали возможности для своеобразного «разделения труда»: дальние деловые поездки, мореходство становились функцией одних, чаще всего молодых, неженатых, а руководство делом, контора, кредиты — других членов родственного коллектива: отцов, дядей, старших братьев.

Индикатором внутрисемейных отношений в известной степени является завещание. Оно отражает весьма важный аспект интересующей нас проблемы, который связан с процессом перемещения имущества внутри такой локальной общности как городская семья. Важно, что характер распределения движимого и недвижимого имущества между членами семейства (и теми, кто составлял более широкий круг родства по обеим линиям) отражает и степень привязанности к ним завещателя, и уровень правовой культуры. Интерес к завещаниям важен и с точки зрения той роли, которую они выполняли в гетерогенном правовом поле средневекового Лондона.

Как известно, в области наследственного права средневековое английское право знало наследование по закону и по завещанию. Представляется, что в рассматриваемый период в городском праве наследование по завещанию получает приоритетное значение. Видимо, именно так следует толковать часто встречающиеся в завещаниях олдерменов любопытные пассажи в отношении наследства их жен. Наиболее четко применительно к данному случаю выразился в своем завещании от 29 ноября 1408 г. торговец предметами роскоши Джон Уодсок. Он оставил своей супруге «в качестве ее вдовьей, вполне обоснованной, части наследства 2 тыс. ф., домашнюю утварь, льняные и шерстяные одежды, находящиеся в доме, тарелки, серебряные чайные блюдца в качестве особого дара, а также его земли, сдаваемые в аренду помещения и ренты в приходе св. Олбана на Уод-стрит в пожизненное пользование. Если же она не будет удовлетворена, то не получит ничего кроме того, что ей полагается согласно общему праву и обычаю Лондона». Обычай же предполагал, что вдова купца могла получить треть движимого имущества, включая товары, скончавшегося супруга, но в не ограниченную никакими условиями собственность. Важно, что в первую очередь принималось во внимание именно завещание, и лишь несогласие вдовы с его условиями влекло за собой обращение к принципам общего права и обычаям.

Судя по завещаниям купцов, движимая (персональная) собственность, как правило, наследовалась по еже упоминавшемуся обычаю Лондона: треть — вдове, треть — детям и треть — на благотворительные цели. В частности, олдермен 1536–1567 гг. сэр Мартин Боувз по завещанию от 10 августа 1565 г. оставил жене Элизабет третью часть всего движимого имущества, детям — Уильяму и Черити — другую треть и последнюю — на благотворительные цели. Аналогичным образом поступили Хэмфри Баскерфельд, олдермен 1558–1564 гг., торговец предметами роскоши, один из ведущих купцов-авантюристов, член Московской компании, и Джилберт Бакл, олдермен 1582–1594 гг.

В том случае, если у купца не было детей, он, как правило, делил свое движимое имущество на две части: одну половину оставлял жене, а другую — на благотворительные цели. Именно так распорядился олдермен 1556–1558 гг., бакалейщик Ральф Гренуэй: не имея детей, он завещал половину своего движимого имущества, что составило 2400 ф., жене Кэтрин, которая продолжила вести дела (импорт вина) умершего мужа. Вторая половина отошла церквам, слугам и на прочие благочестивые цели.

Что касается недвижимой (реальной) собственности, то ее наследование было более сложным в силу разнообразия форм владения и объема владельческих прав, о чем подробнее будет сказано ниже.

В завещаниях налицо типичная модель умонастроения и поведения богатого горожанина: стремление обеспечить жену, детей, прочих близких и продемонстрировать свои добродетели, щедрость, материальную и социальную состоятельность.

При составлении завещания особое внимание купец уделяет своей жене. Ее доля наследства определяется даже раньше, чем доля наследства детей. Как уже говорилось, вдовы гарантированно получали третью часть всех товаров и движимого имущества умершего мужа в безусловную собственность, обладая законным правом наследования и распоряжения этим имуществом без ограничений, о чем свидетельствует составленное 24 января 1583 г. завещание леди Элизабет Николас, вдовы торговца солью и лондонского олдермена 1566–1578 гг. сэра Эмброуза Николаса.

Зачастую купцы в своих завещаниях выделяли своим женам (наряду с третьей частью движимости) дополнительное имущество. В частности, торговец рыбой Ричард Рэдуэлл в завещании от 2 мая 1411 г. распорядился, чтобы земли и помещения в графстве Хартфордшир после его смерти были «незамедлительно проданы» душеприказчиками, а вырученная сумма разделена на две части, одну из которых надлежало передать жене (вторую — на благочестивые дела). А олдермен 1556–1573 гг. и торговец предметами роскоши сэр Роджер Мартин оставил своей жене в дополнение к трети движимого имущества (что составило одну тыс. ф.) 333 ф. 6 ш. 8 п. и право на пожизненное владение лондонским домом и домом в Хокстоне; затем эта недвижимость должна быть передана сыновьям — Эдмунду и Хэмфри. Возможно, такой шаг со стороны купцов объясняется их благодарностью, доверием и особым расположением к своим супругам. Во всяком случае, более объективного объяснения мы не можем дать, поскольку и Ричард Рэдуэлл, и сэр Роджер Мартин ничего на этот счет не говорят.

А вот Ричард Чемберлен, олдермен 1560–1566 гг., торговец железными изделиями, купец-авантюрист, член Московской компании, высказался вполне определенно. Он оставил своей жене (дополнительно к трети движимого имущества) сумму в 2200 ф. «для ведения торговли». Видимо, супруге сэра Роджера были не чужды его коммерческие интересы и, вполне очевидно, что она была компетентна в вопросах торговли. Иначе этот купец вряд ли бы доверил именно ей продолжить важнейшее дело его жизни.

Наряду с наследованием вдовами трети движимости и дополнительного имущества в завещаниях купцов часто встречается упоминание о так называемой «вдовьей доле» наследства, которое состояло из различных объектов движимой и недвижимой собственности и предоставлялось, как правило, в пожизненное владение. Так, торговец рыбой Уильям Брэмптон по завещанию от 5 июня 1405 г. оставил своей жене Элис в качестве ее вдовьей части наследства сдаваемое в аренду помещение и верфь на Темз-стрит в пожизненное владение (впоследствии данное имущество должно было перейти в распоряжение церкви св. Магнуса, мэра и общины Лондона), а также пивоварнк» в пожизненное владение (впоследствии она должна быть передана сыну Джеймсу). Уже упоминавшийся Ричард Рэдуэлл по завещанию от 2 мая 1411 г. оставил жене Матильде «в качестве ее вдовьей доли наследства» сдаваемое в аренду помещение на Темз-стрит в пожизненное владение, впоследствии — в доверительную собственность (trust) с использованием на благотворительные цели. Генри Бартон 31 июля 1434 г. завещал жене Джоанне «в качестве ее вдовьей части лавки и дома в двух приходах Лондона, манор Yonges в приходе Стаундон, графство Хартфордшир, земли и луга около Wadismyln, графство Хартфордшир, манор Marshal в High Cross, графство Хартфордшир, и местечко Sotes в приходе Стаундон в пожизненное пользование». Впоследствии названное выше имущество должно было перейти в доверительную собственность для продажи на благотворительные цели. Сэр Эндрю Джадд, олдермен 1541–1558 гг., по завещанию от 2 сентября 1558 г. передал своей жене Мэри «в качестве ее вдовьей части три манора в графстве Кент, манор в графстве Хартфордшир, усадьбы в Лондоне, поля в графстве Суррей в пожизненное владение», впоследствии все это имущество должно перейти к его сыновьям — Джону и Ричарду.

Скорее всего, купцы предоставляли супругам право выбора между наследством по обычаю и вдовьей долей. По крайней мере, в тех завещаниях, где установлена вдовья часть наследства, нет упоминания о возможности наследования трети движимого имущества. Единственное исключение — завещание Уолтера Рэда от 10 июня 1415 г., который фактически объединил эти части наследства, распорядившись, чтобы его жена Эмма получила «в качестве вдовьей доли и ее части всего движимого имущества одну тыс. ф. и все, находящееся в холле, опочивальне, кладовой и кухне, ее одежды и украшения, а также сдаваемое в аренду помещение в пожизненное пользование, впоследствии — Джону Буну и его жене Эгнис, дочери завещателя». Но и здесь мы видим, что, в конечном счете, определено условие наследования именно вдовьей доли — пожизненное владение. Другой купец, Джон Уодсок, как мы уже видели, прямо записал в своем завещании, что если его жена «не будет удовлетворена вдовьей долей наследства, то не получит ничего кроме того, что ей полагается согласно общему праву и обычаю Лондона».

Важно отметить также, что вдове, согласившейся на получение выделенной ей умершим мужем вдовьей доли наследства, не позволялось требовать другое имущество. Упоминавшийся выше Генри Бартон специально записал в завещании, что, если его жена согласится на предложенные им условия, «то не сможет в дальнейшем требовать какую бы то ни было другую вдовью часть».

В целом ряде завещаний олдермены оставляют своим женам в пожизненное владение с последующей передачей детям и другим родственникам разнообразную недвижимость, в Лондоне и вне его, безотносительно к наследованию, как вдовьей части, так и к наследованию по обычаю. Среди такого рода наследства — дома, земли и сдаваемые в аренду помещения, усадьбы, лавки, товарные склады, пастбища.

Возможно, некоторый свет на причины такой щедрости купцов может пролить завещание ювелира Генри Бамме, составленное 7 ноября 1413 г., согласно которому «жене Элис, ее душеприказчикам и правопреемникам» были переданы до конца ее жизни и еще на 6 лет после ее смерти земли и сдаваемые в аренду помещения, совместно приобретенные купцом и его супругой». Можем предположить, что и другие купеческие жены были непосредственно причастны к приобретению семейной недвижимости и получали не только право пожизненного владения ею: видимо, на протяжении шести лет после смерти Элис Бамме земли и строения будут использованы в интересах ее близких.

Судя по завещаниям, нередко именно вдовы купцов получали движимое и недвижимое имущество в так называемое целевое пользование (use). Стефен Константин в XIV в. оставил своей жене Джулиане дом в целевое пользование, пока его сын Джон не достигнет совершеннолетия. А Джон Константин по завещанию от 19 сентября 1358 г. передал жене в целевое пользование сдаваемые в аренду помещения, ренты, товары и движимое имущество на время малолетства сына Джона. Жена Джона Дэхема по его завещанию от 2 октября 1359 г. получила в целевое пользование товары детей — сына Джона, дочерей Джоанны, Джулианы и Эгнис, «пока они не достигнут совершеннолетия или не выйдут замуж». Ричард Лакер по завещанию от 25 июля 1361 г. оставил на попечение своей жены Изабеллы сына Ричарда и передал ей в целевое пользование принадлежащие тому ренты и сдаваемые в аренду помещения, пока он не достигнет совершеннолетия. Фактически олдермены оставляли и детей, и их имущество на попечение своих жен, что в немалой степени свидетельствует о весьма высоком статусе последних в купеческой среде Лондона, о доверии к ним со стороны преуспевающих и влиятельных горожан.

Таким образом, вдова являлась опекуном детей и их имущества либо до своего вторичного замужества, либо до достижения детьми совершеннолетия. Важно, что горожанка получала права распоряжения имуществом детей, правда, лишь с согласия детей или при их формальном участии. Кроме того, вдова могла выступать в роли хранительницы имущества своих детей, завещанного им умершим мужем. И наиболее вероятная возможность получить доступ к управлению земельной собственностью открывалась перед вдовами с несовершеннолетними сыновьями.

Иногда олдермены передавали своим женам имущество, движимое и недвижимое, в абсолютную и безусловную собственность (absolutely, in fee). Об этом свидетельствуют завещания отдельных представителей правящей элиты Лондона. Так, Томас Миддлтон, торговец предметами роскоши, в завещании от 25 ноября 1434 г. распорядился, чтобы его жена Летиция получила «земли и сдаваемые в аренду помещения в одном из приходов Лондона в безусловную собственность; также его товары, движимость и недвижимость после уплаты по долгам должны перейти в ее полное распоряжение». И Джеймс Бартоломью по завещанию от 24 ноября 1481 г. оставил своей жене Элис сад и сдаваемое в аренду помещение в приходе св. Маргариты в безусловную собственность. Следует, однако, заметить, что такого рода формулировки встречаются крайне редко и только в завещаниях, где нет упоминания о детях.

Итак, судя по завещаниям, горожанки наследовали, прежде всего, значительные денежные средства, предметы роскоши, ценную посуду, мебель, постельные принадлежности, утварь, предметы, нажитые в браке и имеющие непосредственное отношение к домашнему хозяйству и обиходу, а также товары и недвижимость: земельные участки в манорах, дома, торговые склады, пивоварни, верфи и прочие постройки. Чаще всего недвижимое имущество передавалось вдове в качестве условного дара, призванного «кормить» ее. Как правило, полученное «в кормление» недвижимое имущество впоследствии надлежало передать по мужской линии.

Горожанка могла получить наследство по завещанию не только от мужа и родителей, но и от собственных детей. Так, упоминавшаяся уже Айдония Каунтбридж, дочь сэра Стефена де Каунтбриджа, по завещанию от 12 сентября 1359 г. оставила своей матери Эвайс в пожизненное владение (впоследствии — брату Томасу) ренты в двух приходах Лондона, которые, в свою очередь, были ей завещаны отцом в качестве приданого. Эгнис Дерби, вдова сэра Уильяма, торговца готовым платьем, судя по завещанию от 11 июня 1361 г., владела сдаваемыми в аренду помещениями на Уотлинг-стрит и рентами, которые были завещаны ей сыном в пожизненное владение (впоследствии — на благотворительные цели). Важно отметить, что дети фактически передавали имущество матери «в кормление», дабы обеспечить ей достойное содержание и соответствующий образ жизни.

В целом можно констатировать, что вдова обладала достаточно широкими правами распоряжения завещанным ей и детям имуществом, а также нередко — правом опеки над детьми. Положение вдовы состоятельного человека в средневековом городе давало ей больше правовой свободы, чем могла иметь замужняя женщина, что обеспечивало ей относительную деловую самостоятельность и хорошие шансы на брачном рынке.

Важнейшую часть завещательных распоряжений лондонских олдерменов составляет обеспечение наследством детей, которые, как мы уже видели, обязательно получали, согласно обычаю Лондона, третью часть всего движимого имущества своего отца. Завещатели обычно делят треть своего движимого имущества поровну между всеми детьми. Так поступил, например, торговец предметами роскоши и олдермен 1342–1345 гг. сэр Джон де Олшем. И известный в Лондоне XVI в. купец Ричард Мэллори разделил треть своего движимого имущества между всеми 17 детьми. Как правило, детям же отходило наследство матери, завещанное ей супругом в пожизненное владение.

Очевидно, если у олдермена были дети одного пола, они, как правило, становились равноправными наследниками. В частности, дом на Бэйсинглэйн, лавки на Кордуэйнер-стрит и ренты, завещанные Стефеном Константином в середине XIV в. в пожизненное пользование жене Джулиане, после ее смерти в равных пропорциях перешли к его дочерям: Эмме, Маргери, Саре, Изабелле и Катерине. Земли и сдаваемые в аренду помещения, оставленные в 1413 г. Генри Бамме его жене в пожизненное пользование, после ее смерти должны были перейти сыновьям: Генри, Томасу, Джону. Сыновья галантерейщика и олдермена 1548–1560 гг. Дэвида Вудроффа — Николас, Стефен и Ричард — после смерти матери унаследовали три дома и четыре строения в Лондоне, два дома в Сент-Олбансе, пастбище в Энфилде, оставленные ей в свое время мужем в пожизненное владение. Двое сыновей сэра Роджера Мартина, олдермена 1556–1573 гг., торговца предметами роскоши, получили по 500 ф. при жизни отца, а после его смерти им отошла треть его движимого имущества, составлявшего 3 тыс. ф. и дополнительно по 200 ф. каждому.

Некоторые олдермены, имевшие только сыновей, в своих завещаниях особо выделяли старшего из них. Именно ему они предпочитали передавать наиболее важную и ценную часть своего имущества. Так в XIV в. поступил Джон ле Брэт, завещавший, чтобы после смерти его жены дом в приходе св. Сепульхры перешел к Роберту, его старшему сыну. И Ричард Фолкс в ноябре 1570 г. оставил особняк, лавку и товарные склады в Лондоне старшему сыну Остину.

Особые условия при разделе своего имущества оговаривали олдермены, оставлявшие лишь единственного сына, которого стремились всячески выделить и обеспечить. В частности, торговец рыбой Уильям Брэмптон по завещанию от 5 июня 1405 г. оставил сыну Джеймсу сдаваемые в аренду помещения на Крокедлэйн в безусловное владение и пивоварню с условием наследования только по мужской линии (in tale male). Аналогичное завещание составил 28 апреля 1462 г. лондонский бакалейщик Стефен Браун: его сын Джон получил сдаваемые в аренду помещения, верфь в приходах св. Ботольфа около Биллинсгейт, св. Данстана около Тауэра и св. Эндрю на Корнхилл с условием наследования только по мужской линии. И Томас Роув в завещании от 11 августа 1565 г. распорядился передать сыну Генри земли и сдаваемые в аренду помещения с условием наследования только по мужской линии.

В большинстве случаев олдермены, оставлявшие детей разного пола, отдавали предпочтение сыновьям. Особенно, если дело касалось недвижимости. Это видно хотя бы из завещания Генри де Глостера от 30 ноября 1332 г.: он оставил лондонскую усадьбу и четыре лавки своему сыну, дочь же могла получить эту собственность только после смерти брата (если переживет его). Определенная дискриминация дочерей просматривается и в завещании Уильяма Уодсока (XV в.): все его дети — Джон, Уильям, Джоанна и Филиппа — получали 2 тыс. марок, которые были поделены между ними в равных пропорциях, но сыновьям дополнительно передавались земли и имущество в манорах Нобрайт и Ностед, графство Суррей.

В целом такой принцип доминировал на протяжении всей эпохи, что вполне объяснимо: купцы были заинтересованы иметь, прежде всего, сыновей, которых видели продолжателями рода и дела, и которым можно было доверить недвижимость, товары, деньги, важные поручения. Не случайно шестерым сыновьям олдермена 1556–1577 гг., торговца предметами роскоши сэра Ричарда Мэллори, кроме их доли в третьей части движимого имущества отца, был завещан пай в Московской компании. Известно, что, по меньшей мере, старший из сыновей, Ричард, достиг больших успехов в торговле. А вот второй сын олдермена 1553–1584 гг., бакалейщика Томаса Лоджа, тоже Томас, «поэт и драматург», был полностью лишен наследства — его имя даже не упоминалось в завещании. Скорее всего, купец вовсе не хотел предоставлять средства сыну, избравшему столь «бесполезные» занятия.

Очень редко (нам удалось обнаружить всего два случая) купцы отдавали некоторое предпочтение дочерям. Хотя мотивы такого поведения не ясны. Скорее всего, в этих случаях распределение наследства осуществлялось по принципу старшинства. Так, Николас де Фарндон, ювелир, 24 июня 1334 г. завещал своей дочери Роуз все сдаваемые в аренду помещения на Уод-стрит в пожизненное владение и только впоследствии — сыну Николасу. А Стефен де Абиндон в завещании от 10 августа 1336 г. оставил дочери Изабелле ренты в приходе Всех Святых на Бред-стрит в пожизненное владение и лишь затем — сыновьям Томасу и Джону.

Интерес к дочерям отражен, прежде всего, в рассмотрении вопросов их замужества и выделения приданого. Обеспечение дочерей приданым признавалось «отцовским долгом», «семейной обязанностью», и на эти цели олдермены, как правило, не скупились. Детально описывается та его часть, которая состояла из вещей, необходимых девушке в ее будущей семейной жизни. Перечень неизменно начинается с кровати, подушек, перины, простыней, одеял и т.д. Далее следует описание платьев, плащей, поясов и прочих предметов одежды, часто с указанием вида ткани и ее цвета, колец, брошей и других украшений — серебряных, позолоченных, золотых, с драгоценными камнями. Третье место занимают мебель (столы, скамьи) и кухонная утварь.

Особо, как правило, в завещаниях оговариваются денежные суммы: от 40 ф. до 2 тыс. ф. Яркий пример — завещание Генри Сэчфорда от 24 августа 1337 г., по которому этот олдермен оставил своей дочери Матильде 100 марок в качестве приданого. Не менее интересны завещательные распоряжения сэра Роджера Мартина, олдермена XVI в., касающиеся пятерых его дочерей. Две них — Сьюзен и Марта — получили по 500 марок приданого и по 200 марок после того, как выйдут замуж, а третья дочь, Мэри, — одну тыс. ф. в качестве свадебного дара и 200 ф. дополнительно. Двум незамужним дочерям — Джейн и Анне — передавалось, согласно завещанию, по 250 ф. Дочери другого лондонского олдермена XVI в. Ричарда Мэллори — Анне — были завещаны 200 ф., а дочери Схоластике — 400 марок в качестве свадебного дара; 4 незамужние дочери этого купца получили по 60 ф. приданого. Кроме того, все они получили свою долю наследства в трети движимого имущества отца. Галантерейщик и олдермен 1567–1576 гг. Уильям Бонд завещал дочери одну тыс. ф. в качестве приданого. А вот Роберт де Пэрис оставил своей дочери Марджери для ее замужества 10 марок и несколько домов. Это единственный случай передачи дочери в качестве приданого не только денежных средств, но и недвижимой собственности. Единственным в своем роде является и завещание Дэвида Вудроффа, олдермена 1548–1560 гг.: его сын и дочь наследовали одинаковые суммы на свои свадьбы — по 266 ф. 13 ш. 4 п..

Таким образом, судя по завещаниям лондонских олдерменов XIV–XVI столетий, фиксирующим передачу части их имущества детям, дочери наследовали не только деньги и домашнюю утварь, но и недвижимое имущество, включая дома и торговые помещения. Заметим, однако, что более всего имущественные права девушек были ущемлены именно в распоряжении землей и другой недвижимостью. Особенно наглядно это проявилось в завещательных распоряжениях олдерменов, которые либо отдавали преимущество при наследовании сыновьям перед дочерьми, либо устанавливали право первородства (в соответствии с ним все земельные владения безраздельно переходили к старшему сыну, а младшим сыновьям и дочерям выделялись небольшие доли наследства в виде движимого имущества или денежных средств).

Нередко завещатель передавал свое имущество, движимое и недвижимое, в совладение дочери и зятю с равными правами на его отчуждение. Уже упоминавшийся лондонский суконщик Стефен де Абиндон по завещанию от 1336 г. оставил сдаваемые в аренду помещения в нескольких приходах и ренты трем дочерям и их мужьям в совместное владение и распоряжение.

В число наследников лондонских олдерменов входят также внуки и внучки, права которых в отношении наследства во многом аналогичны правам сыновей и дочерей. Можем утверждать, что внукам олдермены предпочитали завещать преимущественно недвижимую собственность, внучкам же — денежные средства. Не случайно, что торговец рыбой Уильям Брэмптон по завещанию от 5 июня 1405 г. оставил своему сыну Джеймсу пивоварню, которую мог унаследовать только еще не родившийся на тот момент внук. В том случае, если у Джеймса в течение его жизни так и не появится сын, после его смерти пивоварню следует продать, а вырученную от продажи сумму разделить среди оставшихся в живых его дочерей. Весьма красноречиво и завещание бакалейщика Стефена Брауна от 28 апреля 1462 г. Этот олдермен оставил своему сыну верфь и сдаваемые в аренду помещения в трех приходах Лондона. Впоследствии, если в семье Джона родится сын, т.е. внук Стефена Брауна, то он и унаследует всю эту собственность. Если же внук так и не появится на свет, указанную недвижимость необходимо будет продать и из полученной суммы выделить по тысяче марок каждой из оставшихся в живых дочерей сына Джона: Роуз, Катерине и Эгнис.

Часть имущества олдерменов могли унаследовать и другие родственники, среди которых в завещаниях чаще других упоминаются братья, племянники и племянницы. Однако такие наследники появляются лишь в случае отсутствия у того или иного олдермена собственных детей, особенно сыновей. Томас де Нортхемптон в начале XIV в. завещал дом в приходе Св. Марии Магдалины на Старом Рыбном рынке Томасу, сыну его сестры Джоанны. Роберт Пэрис, торговец железными изделиями, по завещанию от 8 ноября 1406 г. оставил различные суммы денег дочери и двум сыновьям брата Уильяма. Из содержания этого завещания ясно, что на момент его составления жена Роберта Пэриса уже умерла, а детей, судя по всему, у него не было. А вот Саймон де Пэрис в 60-х гг. XIV в. и Генри Рэд в 1420 г. завещали свои дома и сдаваемые в аренду помещения братьям — соответственно Роберту де Пэрису и Томасу Бланту из Бристоля, «ввиду отсутствия прямых мужских наследников».

Иногда в число получателей наследства по завещанию олдермены включают свою прислугу. Роджер де Палмер 6 октября 1327 г. завещал своей служанке Изабелле дом, в котором он жил, и две лавки на Брэдстрит в пожизненное владение «за ее хорошую и преданную службу». Уже упоминавшийся Роберт Пэрис отписал слуге Джону Бэйджу, «в знак признания его заслуг», усадьбу в приходе св. Марии ле Боу в пожизненное владение (впоследствии — на благочестивые цели). К сожалению, мы не имеем возможности выяснить, каковыми именно были данные заслуги — в завещаниях больше нет никакой информации на этот счет.

Завещания лондонских олдерменов рассматриваемого периода зафиксировали существование особого института управления наследственным имуществом — института душеприказчиков. Чаще всего душеприказчиками назначались священники приходских церквей. Но в некоторых завещаниях в качестве таковых упомянуты родные и близкие купцов-олдерменов. Так, Стефен Константин в завещании, составленном в середине XIV в., одним из душеприказчиков назначил свою жену Джулиану. Аналогичное распоряжение содержится и в завещании Николаса Экстона от 24 октября 1393 г.: среди душеприказчиков этого торговца рыбой и олдермена упомянута его жена Джоанна. Одним из душеприказчиков Ричарда Уайттингтона, судя по его завещанию от 5 сентября 1421 г., был небезызвестный городской клерк Лондона — Джон Карпентер. Генри Бартон по завещанию от 11 сентября 1432 г. оставил управлять своим наследством брата Ральфа. Бакалейщик Томас Ноллес в завещании от 29 июня 1435 г. назначил одним из душеприказчиков своего сына Томаса.

Какие чувства связывали супругов и домочадчев? Было бы явным упрощением считать, что теологические трактаты и поучения проповедников, столь сурово порицавшие любовь, которую они сводили к похоти и не признавали даже в рамках законного брака, не оказывали воздействия на современников. Формально в браке приветствовались не страсть, а взаимопонимание супругов, совместное ведение домохозяйства и дел, воспитание детей. Представляется, однако, неправомерным полагать, что любовь, привязанность, разумеется, в пределах эмоциональной сферы средневекового человека, никогда не существовали в отношениях между супругами.

Обратимся к истории взаимоотношений олдермена второй половины XIV в. Джона Пайела и его супруги Джоан. Джон женился к февралю 1349 г., в возрасте не меньше 30–35 лет. Столь поздний, по современным меркам, брачный возраст объясняется, видимо, тем, что в средневековом городе семья для молодого человека, стремившегося к финансовому достатку и карьере, была, скорее, препятствием, чем поддержкой. Вступление в брак становилось возможным лишь после достижения требуемого уровня профессиональной подготовки и материального благополучия, которых Джон Пайел сумел достичь в конце 1340-х гг. К этому времени он уже прочно обосновался в столице и вполне мог обеспечить своей супруге надежную защиту, доброе имя и положение в обществе. Его избранницей стала девушка по имени Джоан, о жизни которой до смерти ее супруга в мае 1382 г. достоверной информации почти не сохранилось. Известно лишь, что она родилась в Лондоне между 1330–1335 гг., видимо, в семье торговца готовым платьем.

Важнейший, если не основополагающий аспект жизни Джона Пайела составляла его профессиональная деятельность, которая утверждала его социальную и личную ценность как мужчины. А что же Джоан Пайел? Как протекала ее жизнь? Чем она была наполнена? Каким образом складывались ее отношения в семье?

О жизни Джоан до смерти ее супруга в мае 1382 г. достоверно почти ничего не известно. Скорее всего, она вела достаточно скромный и размеренный образ жизни, уделяя большое внимание религиозным вопросам. В частности, в феврале 1349 г., вскоре после заключения брака, она и Джон получили полное отпущение грехов (полную индульгенцию), а в 1355 г. Джоан добилась особого разрешения папы, предоставившего ей право по своему усмотрению выбрать духовника для предсмертной исповеди. Уже эти факты показывают, сколь большое внимание в жизни Джоан Пайел занимали религиозные вопросы.

Несмотря на мизерность информации, необходимо признать, что Джоан была компетентной, умной женщиной, способной полностью взять на себя инициативу в деле управления домом, домашним хозяйством и, возможно, присматривала за «бизнесом» мужа в Лондоне во время его довольно частых поездок. Документально засвидетельствовано участие Джоан в делах мужа, связанных с движением недвижимости в Лондоне: в 1363–1367 гг. ее имя упоминается вместе с именем супруга в нескольких сделках по приобретению земли в городе. Джоан и Джон являлись совладельцами земель и рент в Итлинборо и Нортхемптоншире в целом.

В силу своей профессии Джон проводил много времени вне дома. И это не могло не сказаться на его семейной жизни и на взаимоотношениях супругов. С течением времени Джон и Джоан отдалялись друг от друга, их отношения становились все более прохладными и официальными. Показательно, что Джоан с большим нежеланием согласилась последовать за мужем в Итлинборо в конце 1370-х гг. Безусловно, здесь сказалась ее привязанность к Лондону, который она никогда не хотела покидать. Видимо, ее совершенно не прельщала перспектива сельской жизни. Но была и еще одна причина, объясняющая такое поведение Джоан. Видимо, в Итлинборо у Джона была дама сердца — некая Маргарет Джой, возможно, местная вдова, получившая по завещанию Пайела не только 10 ф. наличными все земли, строения и ренты в Файндоне, графство Нортхемптоншир, но и личные вещи, в т. ч. кровать, скатерть, салфетку, кубок и плоскую чашу. Весьма показательно, что упоминание о Маргарет и ее наследства следует сразу же за перечислением доли Джоан. Супруга, скорее всего, получила личные вещи на основании устного распоряжения Джона. Но в данном случае любопытен контраст — «личностно окрашенное» наследство, предназначенное Маргарет, и официальный, «обезличенный» характер, присущий имуществу, отписанному жене.

В целом бросается в глаза исключительно скупой тон завещательных распоряжений в отношении Джоан, который резко контрастирует с великодушием и щедростью, проявленным к друзьям и их женам в графстве и нескольким религиозным домам.

Сложными были и отношения Джоан с детьми. У нее и Джона родились два сына — Джон (умер в 1385 г.) и Николас, главный наследник (прожил до 1406 г.). В браке Николаса и некой Элизабет родились тоже двое детей: сын Джон, скончавшийся примерно в 1406 г., и дочь Элизабет, дважды выходившая замуж и умершая после 1445 г. При жизни супруга Джоан не принимала активного участия в воспитании и обучении сыновей. Это была прерогатива Джона. После смерти Пайела эти обязанности взял на себя друг и деловой партнер Джона Пайла хорошо нам известный Ник Брембр. Именно он был назначен опекуном обоих мальчиков, которые поселились в Нортхемптоншире, и ответственным за их воспитание и обучение. И позже Джоан редко виделась со своими взрослыми сыновьями и внуками.

Таким образом, с точки зрения человеческих отношений брак Джона и Джоан Пайел нельзя назвать счастливым. Не был он и союзом единомышленников. Возможно, сказывалась разница в возрасте: возрастной интервал между супругами составлял 11–14 лет.

И, тем не менее, несмотря на все сложности, Джон ценил свою супругу, что наглядно проявилось в его завещаниях. Джон Пайел назначил Джоан душеприказчицей обоих своих завещаний — первого, составленного 25 июня 1377 г. и касавшегося недвижимости в Лондоне и его предместьях, и второго — от конца февраля 1379 г., содержавшего детальные распоряжения относительно имущества в Нортхемптоншире.

По первому завещанию всю свою недвижимость в Лондоне и предместьях Джон Пайел оставил жене в пожизненное владение. Во втором завещании Джоан упоминается только однажды — как совладелица наследства, очищенного от долгов и прочих завещательных отказов, в виде движимого имущества сыновей. Правда, в дополнительном распоряжении к завещанию, сделанном 25 июня 1379 г., она получала в пожизненное пользование 50 марок ежегодного дохода от земель мужа в Нортхемптоншире.

Джон Пайел умер в мае 1382 г. Это событие, несмотря на весь свой трагизм, внесло новые краски в жизнь Джоан. Ведь, как известно, основной составляющей статуса женщины было ее положение по отношению к мужчине (дочь, жена, вдова), и потому именно для женщин вдовство означало особый социальный статус: определенную правоспособность, самостоятельность в решении имущественных вопросов.

Как и подобает вдове, Джоан получила полную самостоятельность в распоряжении своим имуществом, домашним хозяйством и даже — в какой-то степени самой собой, конечно, с учетом строгих правил приличия. В материальном отношении годы вдовства Джоан Пайел были благополучными и даже комфортными. В 1411 г. ее годовой доход только от лондонского имущества составлял 23 ф. 9 ш. 4 п., что позволяет говорить о ней как о состоятельной женщине. Именно теперь в полной мере проявился, как оказалось, сильный характер этой женщины, ее понимание долга и смысла земного бытия. Джоан показала себя женщиной выдающейся в своем роде.

Она овдовела в возрасте 47–52 лет, осталась жить в доме мужа на Брод-стрит в приходе св. Варфоломея и замуж больше не выходила. Джоан Пайел нашла себя в другом. После смерти мужа она, не останавливаясь ни перед какими трудностями, занялась созданием колледжа в Итлинборо — мечты последних лет жизни Джона Пайела. Он начал эту процедуру в 1373 г., когда папа Григорий XI в ответ на его просьбу отдал епископу Линкольнскому Джону Бакингему распоряжение предпринять конкретные шаги, необходимые для возведения приходской церкви св. Петра в Итлинборо. Соответствующий королевский патент был получен в феврале 1375 г., а в ноябре аббат и конвент Питерборо, являвшиеся патронами св. Петра, написали епископу Бакингему, попросив созвать специальную, полагающуюся в подобных случаях, комиссию. Однако епископ всячески затягивал процесс, ссылаясь преимущественно на технические сложности. К моменту составления второго завещания в 1379 г. Джону Пайелу стало ясно, что он может и не увидеть зримого результата своих усилий. И он не ошибся. Однако Джоан посчитала своим долгом завершить начатое мужем богоугодное дело и с невероятной энергией и упорством принялась за осуществление его проекта. Ей пришлось преодолеть серьезные препятствия, чинимые главным образом епископом Линкольнским, проявив всю свою мудрость и даже хитрость. Джоан добилась того, что папа Урбан VI 10 июня 1386 г. не только подтвердил первоначальное распоряжение Григория XI, но и направил новое распоряжение, но уже не Джону Бакингему, а Томасу Бэйктону, архидиакону Лондона. Основанием для этого послужил тот факт, что Джон Пайел был горожанином Лондона. Джоан также смогла добиться и 12 марта 1388 г. купить за 20 марок новый королевский патент. После длительных препирательств и ожесточенных споров упорное сопротивление епископа Линкольнского было сломлено. В феврале 1393 г., спустя 11 лет после смерти Джона Пайела, было принято окончательное решение об учреждении колледжа в Итлинборо. Основная заслуга в том, что замысел Джона получил-таки свое воплощение, принадлежит его вдове — Джоан, которая с честью справилась с тяжелой обязанностью, которую фактически сама на себя возложила.

Как оказалось, окончание этой миссии ознаменовало начало нового этапа в жизни Джоан Пайел. Она фактически отошла от прежней жизни и семьи. Возможно, поселилась в монастыре. Известно, что в 1392 г. Джоан сделала щедрые дарения в пользу приорства св. Варфоломея в Лондоне и женского монастыря в Хартфордшире. Больше о ней ничего не быдо слышно вплоть до 1 февраля 1412 г.: достигнув 80-летнего (или более) возраста, она умерла, пережив мужа на 30 лет, сыновей, Джона и Николаса, и внука Джона. Дольше нее прожила только внучка Элизабет. Интересно, что в своем завещании Джоан называет себя «бывшей женой Джона Пайела, умершего горожанина Лондона».

Она оставила подробные инструкции относительно своих похорон — «напротив южного входа в монастырскую церковь св. Елены на Бишопсгейт», где был похоронен и ее супруг. Этой церкви Джоан завещала две свечи, чтобы «горели в день ее похорон». Основную часть своего имущества, в т.ч. деньги, она оставила монахиням монастыря св. Елены и других религиозных домов Лондона. Исключение составляют ее служанка Джоан Лукас, возможно, родственница одной из монахинь, персонально упомянутая в завещании, и бывший слуга Джон Шарп. Предусмотрены также «посмертные дарения» на помин души.

Большую часть своей жизни Джоан Пайел жила в тени своего мужа, одного из самых успешных лондонцев своего времени. Неудивительно, что больший интерес она проявляла к религии. Джоан была женщиной исключительно набожной. Все, что мы знаем о ней, так или иначе связано с церковью. Получение полной индульгенции, разрешение самостоятельно выбрать духовника, рвение, проявленное в деле основания колледжа в Итлинборо, личные пожертвования, поддержка монахинь и, наконец, ее завещание — своеобразный каталог религиозных домов Лондона — все это позволяет говорить о ней как о женщине горячо верующей. И, несмотря на все сложности во взаимоотношениях супругов, Джоан выполнила свой долг перед Джоном, тем более что это было созвучно ее внутренним запросам и переживаниям.

Не менее показательный материал содержат письма Сели. Каким горем из-за утраты близкого человека переполнено письмо Томаса Кестена Джорджу Сели, написанное спустя месяц после смерти Ричарда Селист. 13 февраля 1482 г.: «…Уважаемый сэр и мой самый почитаемый друг <…> я должен поговорить с Вами. Но если я приду к Вам и моей убитой несчастьем госпоже, я только усугублю ее горе. Поэтому я не решаюсь показываться в Лондоне…». Привязанность и добрые воспоминания вдовы Ричарда Сели-ст. были столь сильны, что спустя полгода после его смерти, 24 июня 1482 г., Ричард Сели-мл. сообщает в письме брату Джорджу в Кале: «…наша мать <…> прошла в процессии на Празднике Тела Христова <…> как и в месяц поминовения после смерти отца…».

Надо сказать, что кончина главы семейства Сели на всех произвела довольно сильное впечатление. Джон Дальтон пишет буквально через две недели после случившегося, 27 января 1482 г., Джорджу Сели из Кале в Лондон: «…Я получил от Вас два письма, из которых узнал о большой беде с Вашим отцом, да пребудет с Вами Божье милосердие…».

Обратим внимание на то, что Джордж оперативно поставил в известность о смерти своего отца и главы семейной компании людей, связанных с семьей личными и деловыми интересами, успев, в частности, написать даже два письма Джону Дальтону. 

Необходимо отметить, что кончина члена семьи, тем более ее главы, связанные с этим переживания и заботы, не были уделом лишь оставшихся в живых. Сами купцы-олдермены, как правило, тщательно готовились достойно отойти «в мир иной». Еще при жизни они стремились как можно обстоятельнее подойти к организации собственных похорон, детально прописывая их организацию. С распоряжений о похоронах тот или иной олдермен обычно начинал свое завещание. Иногда такого рода распоряжения делались с удивительной скрупулезностью. Ярчайший тому пример — завещание меховщика Генри Бар-тона, составленное 31 июля 1434 г. Этот известный в Лондоне купец пожелал, чтобы на его похоронах в часовне ле Чарнел присутствовали «мэр, олдермены, судья Лондона, шерифы, чемберлен, городской клерк, каноники церкви св. Олфега на Крипплгейт и бедные люди компании меховщиков и нескольких приходов». Это, вероятно, должно было подчеркнуть значимость Генри Бартона, его роль в жизни столицы, признание его заслуг перед лондонцами. Далее этот купец подробнейшим образом описывает, как должна проходить сама церемония похорон: кто и где должен стоять и что в какой момент делать, в какой последовательности участвовать в траурном шествии, какие понадобятся одежды, сколько потребуется факелов и свечей и т.д. Удивляет, с какой тщательностью меховщик продумал все детали! Среди вещей, необходимых, по мнению Генри Бартона, для достойных его персоны похорон, мы обнаруживаем: хлеб, 6 галлонов вина, пивные бочки, вмещавшие по 30 галлонов этого напитка, одежды для священников, в том числе «роскошное одеяние из черного бархата с золотой вышивкой и отделкой из меха» для приходского священника церкви св. Павла, в часовне которой этот олдермен и был похоронен, 2 фунта воска для изготовления небольших свечей, деньги для раздачи присутствующим на похоронах, ткань «с золотой нитью и прочая ткань для напрестольной пелены, серебряный крест, покрытый глазурью и позолоченный, весом в 3 фунта и 8 с половиной унций монетного веса, золоченая монета с изображением креста Архиепископа, серебряная с позолотой монета весом в 2 фунта 7 унций монетного веса, большие серебряные чаши, кувшины для умывания, большие плоские блюда и тарелки с изображением герба завещателя». Последнее представляется явным стремлением подчеркнуть свой дворянский титул. Конечно, все оставленные купцом одежды, кувшины, блюда, монеты, крест и прочее после обряда похорон переходили в распоряжение церкви.

Невольно возникает вопрос: к чему такая тщательность, такое исключительное внимание к собственной похоронной церемонии? Думается, объяснение этому факту нужно искать в особенностях мировоззрения средневековой эпохи, в том, что сильнейшее влияние на все сферы жизни средневекового общества в целом и каждого отдельного индивида оказывали религиозные представления. А сама жизнь человека того времени получила своеобразную направленность к загробному воздаянию.

Видимо, учитывая вышесказанное, можно понять и широко распространенную практику служения месс «за упокой души». Все без исключения купцы просят в своих завещаниях молиться и отслуживать мессы за спасение своей души и душ умерших родителей, прочих родственников и друзей. И, конечно же, оставляют разнообразное имущество (земли и помещения, ренты и деньги) церквам и священнослужителям на проведение подобных служб. Чувствуется, что купец искренне верит в возможность таким способом спасти свою душу и освободить ее от грехов. Поражает, что купцы просят отслужить немалое количество месс: на протяжении 12-ти, 16-ти и даже 60-ти лет. Составители завещаний буквально одержимы мыслью о необходимости отправления как можно большего числа служб «за упокой души». По мнению А.Я. Гуревича, подобная практика свидетельствует об утверждении в сознании купца идеи пропорциональности «добрых дел» на земле и наград на том свете. Купец старается устроиться по возможности с «удобствами» и в потустороннем мире. И это его старание реализуется в «добрых делах». Поступая так, олдермены, очевидно, старались застраховать себя, свои души от посмертных мучений на том свете. Фактически же в купеческой олдерменской среде вырабатывается новый тип религиозности, который объединял веру в Бога и страх перед загробными карами с коммерческим подходом к т.н. «добрым делам» на земле, приносящим награды на том свете.

С другой стороны, анализ завещательных распоряжений купцов, составленных в Лондоне XIV–XVI вв., убеждает и в том, что традиционный похоронный обычай вытесняется ныне конкретным волеизъявлением завещателя. Оно касается и имущественных вопросов, и места захоронения, и ритуала похорон. Уже во второй четверти XIV в. в завещаниях обычными становятся упоминания о факельных похоронных процессиях, об использовании особых, преимущественно белых, погребальных тканей, о привлечении в похоронные шествия возможно большего числа людей из числа клириков, «бедных» и городской элиты. Получает распространение обычай строить семейные часовни, убедительным доказательством чему является и завещание Генри Бартона. Есть сведения и о том, что олдермены, по крайней мере, в XVI в. возводили памятные монументы в местах погребения умерших близких родственников. Известно, в частности, о существовании своего рода фамильной усыпальницы Лэмбардов в часовне приходской церкви св. Николая, где сыновья лондонского олдермена 1547–1554 гг. Джона Лэмбарда установили памятник своей матери Джулиане, скончавшейся в сентябре 1540 г.

Косвенные свидетельства завещаний олдерменов позволяют согласиться с выводом Ю.Л. Бессмертного о том, что человек того времени больше боялся внезапной смерти, лишающей возможности должным образом уладить земные дела, чем Страшного суда. Внимание, которое уделяется в завещаниях похоронному ритуалу, видимо, связано с изменениями в общей системе ценностей состоятельных горожан: земные почести бренному телу все более теснят заботы о потустороннем блаженстве.

Очень тяжело переживали в семействе Сели не только смерть отца, но и другие людские утраты. Какой скорбью и болью проникнуто письмо верного слуги Уильяма Сели, адресованное Джорджу Сели из Кале в Лондон 29 августа 1482 г.: «…Сэр, сообщаю вам с прискорбием, что Марджери, дочь, скончалась, это случилось в день Вознесения Христова. Сэр, это такой большой и внезапный удар и такая боль, которую трудно выразить словами…».

Судя по переписке, добрые отношения, проявлявшиеся не только в моменты трагических событий, связывали многих членов семьи Сели. Искренней представляется привязанность и теплота во взаимоотношениях между Джорджем Сели и его женой Марджери, что явственно проступает в письмах, которыми они обменивались. В частности, Марджери в письме Джорджу, отправленном из Лондона в Кале 14 сентября 1484 г., пишет: «Достопочтенный и милостивый сэр, я обращаюсь к Вам со всем, почтением, с каким супруга должна обращаться к супругу, и со всей сердечностью, на какую способна, всегда желая Вам процветания <…> И если сочтете возможным написать мне о ваших делах, я буду очень рада <…> И как только Вы сможете завершить Ваши дела, я прошу Вас поторопиться домой…». И сколь трогательны слова из письма Уильяма Мариона, обращенные все тому же Джорджу Сели в Кале 20 сентября 1484 г.: «…Сэр, моя госпожа, Ваша жена, сердечно обращается к Вам и сообщает, что в последнюю неделю отправила Вам письмо и <…> маленькое золотое украшение <…> Также, сэр, она умоляет Вас, чтобы Вы по завершению дел в Кале тотчас поспешили домой, так как она никогда не была так долго с Вами в разлуке…».

Не менее теплые чувства связывали других членов семьи Сели. Прежде всего, это относится к братьям Сели — Ричарду и Джорджу, которые проявляли самые искренние родственные чувства. Письма Ричарда Селимл. к брату Джорджу, пребывавшему, как правило, в Кале, неизменно начинались словами: «Мой любимый брат, я сердечно тебя приветствую…»; «Мой дорогой и горячо любимый брат Джордж, сердечно тебя приветствую…»; «Искренне уважаемый и сердечно любимый брат». «…Пиши нам. Ожидание очень тягостно, а твои письма доставляют нам большое удовольствие…», — просит Ричард брата, явно скучая по нему. Тем же отвечал и Джордж Сели своему брату: «Мой любимый брат, прими мои обычные заверения в самой горячей любви <…> Я ежечасно думаю о нас <…> Надеюсь вскоре увидеться с тобой…»; «…Я скучаю и не могу заставить себя веселиться, пока не буду с Вами, надеюсь на скорую встречу…».

Из содержания писем понятно, что эти братья по возможности старались сделать друг для друга что-нибудь приятное. Так, Ричард пишет Джорджу: «…я обращаюсь к тебе и благодарю за большой подарок, который ты сделал по приезду…». И в другом письме этих же корреспондентов от 15 ноября 1480 г. читаем: «Искренне и до глубины души любимый брат, я приветствую тебя от всего сердца и благодарю за те затраты, на которые ты пошел ради меня и моих друзей во время нашего последнего пребывания в Кале…».

Очевидно, Джордж Сели выделялся особо добрым нравом, со всей искренностью относился к родственникам и партнерам по торговле. И они, со своей стороны, старались проявлять дружеские чувства. Это явственно просматривается в письме некоего Джона Спенсера, написанном Джорджу Сели 2 декабря 1476 г.: «Милостивый сэр и мой добрый друг <…> Сердечно благодарю за гостеприимство, которым я пользовался много раз, и также за Ваши хлопоты в связи с моим отъездом. Когда мы будем вместе, я готов сделать для Вас все, что в моих силах…».

Джордж Сели, по всей видимости, пользовался почти безграничным доверием в купеческой среде: ведь без доверия невозможны были те многочисленные просьбы, которыми буквально одолевали Джорджа знакомые, партнеры по торговле и т.д., поручая ему изрядные суммы денег или, напротив, прося купить что-либо, включая товары, с обещанием оплаты в последующем. Многочисленность таких взаимных одолжений дает основания полагать, что подобное поведение становилось традицией, правилом поведения купцов, их этической нормой.

А какой переполох и переживания доставила всем болезнь Джорджа! Отец, Ричард Сели-ст., пишет Джорджу из Лондона в Кале или Брюгге 6 ноября 1479 г.: «…рад слышать о твоем выздоровлении. Если я правильно понял, ты во время пребывания в Брюгге заболел. Твоя мать, оба брата, Уильям Марион и я были опечалены этим и очень беспокоились за тебя <…> слава Богу, ты выздоровел…». И немного времени спустя, 11 ноября 1479 г., Ричард Сели-ст. вновь обращается к Джорджу в Брюгге с проникновенными словами: «…Мы с матерью надеемся услышать о твоем здоровье. Я надеюсь, что с Божьей милостью ты уже здоров. Будь весел и жизнерадостен и не экономь на вещах, которые могут быть полезны тебе, ни на обильной еде, ни на напитках. Обращайся к докторам, прислушивайся к их советам, я все оплачу. Не переутруждайся в поездках верхом, пока не окрепнешь <…> поддерживай себя любыми средствами…». И брат Ричард не мог не откликнуться на известие о болезни Джорджа. 11 ноября 1479 г. он пишет: «Мой любимый брат, искренне рад написать тебе. Письмо твое <…> получил и узнал из него о твоей тяжелой болезни, благодарю Бога за твое выздоровление, надеюсь, что худшее позади <…> все мы просим тебя быть здоровым и веселым. Наши отец и мать хотят, чтобы ты не брался за работу до полного выздоровления…». Удивительно, но и в XV столетии купцы, видимо, осознавали, что при плохом самочувствии добротно выполнять работу невозможно. Забота о здоровье выходит на одно из первых мест. Те же мотивы звучат в другом письме Ричарда-мл. от 12 декабря 1479 г., адресованном брату Джорджу в Брюгге: «…В конце твоего письма написано, что, слава Богу, ты приедешь, мы будем рады встрече, все печали будут забыты <…> Я прошу тебя не переутруждаться, пока не почувствуешь себя здоровым, все дела могут подождать…».

Не осталась без внимания и поездка Ричарда Сели-мл. в Кале, когда там разразилась очередная эпидемия. Уильям Марион в своем письме из Лондона в Кале от 8 ноября 1478 г. Джорджу или Ричарду-мл. сумел передать немалое беспокойство родителей за сына: «…Мой господин, Ваш отец, и моя госпожа, Ваша мать, были бы довольны, если бы Ричард Сели вернулся домой, ибо, слава Богу, здесь не такая смертность, как в Кале. Сэр, они требуют, чтобы он выезжал прямо завтра…».

Много хлопот и огорчений семье доставлял старший брат — Роберт Сели. Недовольство вызывала, прежде всего, его необязательность и непорядочность в финансовых вопросах. Уже в письме от 5 июля 1474 г., отправленном из Лондона в Кале Ричардом Сели-ст., он укоряет сына Роберта: «…ты ленишься написать обо всем <…> Твоя жена полагает, что ты должен писать сюда, но сам ты забываешь это делать…». И Ричард Сели-мл. в письме брату Джорджу в Кале от 9 апреля 1479 г. сетует на Роберта: «…Боюсь, на нашего отца сильно подействует огорчение, причиненное ему Робертом, разрушающим все, что он сделал своими руками <…> Я советую тебе не давать ему взаймы ни денег, ни вещей без свидетелей. Ты достаточно знаешь его необязательность…». Обращает на себя внимание весьма официальный тон писем, которыми обменивались братья. В частности, Роберт Сели начинает письмо Джорджу в Кале от 6 сентября 1480 г.: «Уважаемый и милостивый брат…». О заверениях в «горячей любви», которыми проникнуты письма других членов семьи Сели, здесь не может быть и речи.

Итак, можем отметить, что деловые люди Лондона — олдермены и члены их семей со всей ответственностью подходили к вопросам брака. Об этом свидетельствует и вполне зрелый возраст заключения первого брака (в среднем, 25–30 лет), и та тщательность, с которой осуществляли поиск подходящей брачной партии, обращая внимание на здравомыслие и привлекательные внешние данные (для женщин), и, что представлялось гораздо важнее, на материальное благополучие и социальный статус семьи избранницы/избранника. Брак олдерменов, их детей и прочих родственников решал, прежде всего, меркантильные и социальные задачи: укрупнение и консолидация семейной собственности, упрочение финансов и положения в торговой сфере, укрепление позиций в экономике, городском социуме и управлении, реализация замыслов, связанных с социальным престижем, социальными амбициями. В таком контексте закономерным представляется тот факт, что многие лондонские олдермены женились на дочерях, вдовах и других

родственницах своих «коллег» по должности в муниципалитете, а детей своих стремились отдавать в олдерменские же семьи. Нередко дети от таких браков, спустя определенное время, пополняли состав правящей элиты города, становясь олдерменами. Бесспорно, заключение браков между представителями олдерменских фамилий служило мощным стимулом для сплочения и консолидации сообщества деловых людей Лондона, придания ему большей устойчивости и относительной замкнутости. Думается, что именно такими соображениями можно объяснить и столь очевидный интерес олдерменов к олдерменским же вдовам, которые в кратчайшие (после кончины супруга-олдермена) сроки вновь выходили замуж и снова — за членов столичного муниципалитета. Можем отметить также довольно широко распространенную в олдерменском сообществе Лондона практику повторных браков, охватывавшую как мужчин, так и женщин.

Однако говорить о полном замыкании олдерменской элиты Лондона, конечно, не приходится. Можно констатировать наличие определенной, четко выраженной и в значительной мере реализованной тенденции к замкнутости столичной правящей верхушки на фоне довольно высокой в условиях Лондона мобильности ее состава. Это обстоятельство наглядно проявилось в неизбежности пополнения извне и систематического обновления олдерменской общности Лондона (из-за высокой социальной подвижности английского общества вообще и лондонского в особенности, необходимости расширения деловых контактов, стремления к упрочению власти и политического влияния, по соображениям престижа) за счет представителей иных социальных групп и слоев. Одним из важнейших инструментов реализации такой тенденции было заключение брачных союзов.

Рассмотренный материал источников позволяет выделить три «круга» родственных отношений, характерных для семей олдерменов. К самому тесному из родственных объединений принадлежали потомки до второго колена одной супружеской пары. Именно этот круг родственников обычно и скрывается под термином «малая семья». Отношения ее членов были значительно более интенсивными, чем контакты с более дальними родственниками. В рамках малой семьи всемерная поддержка — денежная, правовая и пр. — считалась не только нормальной, но и необходимой. Кроме того, лишь члены малой семьи в эпистолярном наследии Сели пишут о том, что испытывают друг к другу родственную любовь.

Крепость родственной группы в среде лондонских олдерменов обнаруживает себя в практике возведения часовен, обустройстве фамильных захоронений, проведении фамильных заупокойных месс, на которые завещаются специальные суммы наследникам.

Главой малой семьи был старший из мужчин, который мог отдавать распоряжения другим ее членам хотя бы потому, что ему принадлежала значительная, если не большая, часть семейного имущества, и который должен был защищать интересы и благополучие своих домочадцев. По смерти отца его главенствующее положение переходило, как правило, к старшему сыну. Если же старший сын по каким-то причинам вел себя недостойно, традиция могла быть нарушена, как и произошло в семье купцов Сели.

Вопрос о главенстве в семье был не совсем решен, если жена переживала мужа, и наследство получали ее дети, прежде всего, старший сын. Сыновняя почтительность обязывала нового главу семьи прислушиваться к мнению матери, которую он и другие члены семьи обязаны были уважать и всемерно о ней заботиться. Возможно, сыновняя почтительность считалась одним из правил приличия, и нарушение ее могло неблагоприятно отразиться на репутации всей семьи. В то же время положение сына, унаследовавшего дело отца, во внутрисемейной иерархии после смерти последнего было выше, нежели положение матери. По всей видимости, в такой ситуации многое зависело от характеров конкретных людей, их отношении друг к другу, а также от материальных возможностей вдовы.

Семейная переписка Сели, купеческие завещания и прочие наши источники предоставляют весьма обширный материал, касающийся положения жены во внутрисемейной иерархии. Письма, которыми обменивались Джон Сели и его молодая жена Марджери, дают возможность проследить, как с течением времени менялась степень участия жены в делах супруга и семейных делах вообще. Постепенно она, как и супруги многих других лондонских купцов, становились надежными помощницами, а зачастую и деловыми партнерами своих мужей. Оставаясь вдовой, женщина могла уже совершенно свободно распоряжаться собственным имуществом (а иногда и имуществом детей).

Следующим по интенсивности родственных отношений был, очевидно, круг родственников до 3–4 колена, включавший в себя кузенов, кузин, дядей, племянников и т.п., которые также включались в число наследников и на поддержку которых в трудных ситуациях, скорее всего, рассчитывали.

Можно говорить и о существовании круга еще более дальних родственников, а также слуг. Последние не только выполняли определенную работу по дому, но и помогали своим хозяевам в торговых делах.

Необходимо отметить следующие неотъемлемые качества родственника в среде купечества XIV–XVI столетий: уважительное отношение друг к другу, забота об интересах и чести семьи, оказание материальной, юридической, моральной поддержки друг другу.

Мы лишь отчасти затронули вопрос о браке, семье и семейных ценностях лондонских олдерменов XIV–XVI вв., выделив только некоторые аспекты этой многогранной и, безусловно, научно перспективной проблемы. Тем не менее, даже рассмотренный материал позволяет отметить, что все заметнее становилось появление отдельных личностных черт, без которых рождение в более позднюю эпоху индивидуальности было бы невозможно, и которые требуют специального исследования.