ПРОЛОГ

Перед занавесом — П р е д с т а в и т е л ь  т е а т р а  с газетой в руках.

П р е д с т а в и т е л ь  т е а т р а. Жесткая действительность. Сухие факты. Мы читаем газетный очерк. (Читает.) «За горой Таганай, между сопками, над прудам, как на пятачке, расположен главный город Южного Урала — Златоуст. Там давным-давно ходил Пугачев с башкирами, с чувашами, с поволжским людом, — одним словом, громить и жечь пушечные заводы царицы Екатерины. Так что ежели мы с вами назовем Златоуст старинным рабочим городом, нас за это историки не упрекнут в ошибке. От крепостных плавильщиков, кузнецов, слесарей, от крепостного народа и до сей поры от поколения к поколению передается высокий опыт златоустовских мастеров. Над выплавкой, закалкой, проковкой какой-нибудь стали работали прадеды и правнуки их, может быть, через полстолетия открывали секрет мастерства. Поэтому златоустовские мастера сделали единственную на весь мир булатную сталь. Это страшный металл, который может быть крепким, как рельсы, острым, как бритва, и изгибающимся, как пружина. А теперь, в наши дни, когда выйдешь на Александровскую сопку и оттуда поглядишь вниз, на горный рабочий город, то вот что представится тебе. Какая-то библейская речушка, которую называют рекой Ай, образует пруд, как осколок зеркала, отражающего облака, солнце и синие уральские леса. А потом на запад — плотина, мост, музейная доменная печь, какую еще жег Пугачев, и сизый дым металлургических заводов. Иногда, в особенности по ночам, полыхает пламя, густое, красное, как кумач, и туда, на гору, далеко на простор, долетает гул адовой работы доменных и мартеновских печей. А вокруг — веером по пригорью, как-то трогательно близко к заводам — расположились люди под своими кровлями. Так вот сидишь на сопке вдали от города и видишь, как на самом деле нарисована жизнь. Ты видишь своими глазами, что самое существенное для людей — это печи, пламя, станки, металл, завод. Ты вдруг начинаешь понимать, что тут начало и конец всему, и если однажды в стране остынут ее печи, то возникнут ужас, голод, мор. И дальше и выше ты видишь, что люди, хозяйствующие у печей, по единственно справедливому праву, по великому праву утверждают, что владыкой мира будет труд. И теперь, в наши дни, высокое мастерство златоустовских пролетариев обрело иное содержание. Простые вещи теперь не так просты, как можно думать о них. И в примерах простых дел златоустовского или какого-нибудь другого завода вы без особого труда раскроете международные проблемы и поймете, что от этих простых заводских дел очень недалеко стоят сложные планы дипломатических комбинаций, действия шпионов, предателей, классовых врагов, проповеди римского папы или работа генеральных штабов буржуазных государств… интервенция. Потомки крепостных златоустовских мастеров стали теперь в авангарде диктатуры пролетариата. И вот так стоишь на вышине сопки, вдали от старинного горного города металлистов, и думаешь: кто знает, может, это пламя какой-то плавильной печи, отражается заревом в Париже?.. Кто знает?.. А так все воистину просто. За горой Таганай между сопками, над прудом, расположен главный город Южного Урала — Златоуст».

Действие первое

Э п и з о д  п е р в ы й

Сквер, скамейки. На скамейке сидит  Р у д а к о в. Он задумался. В руках трость. Сидит согнувшись, глядя в какую-то точку гравия. Одет дорого и просто. Летнее светлое пальто. Вдруг встает со скамейки порывисто, но идет спокойно-лениво, прогуливается, насвистывает. Взглянув на часы, снова сел. Входят  Е к а т е р и н а  П е т р о в н а  и  п е р е в о д ч и ц а.

Е к а т е р и н а  П е т р о в н а. Рудаков! Рудаков! А вот и мы! То есть, я. То есть, мы вместе. То есть, Рудаков! У меня адски бурное настроение. Брому! Брому! Я должна пить бром. Представьте себе — вы!

Р у д а к о в. Я.

Е к а т е р и н а  П е т р о в н а. Вы! Глебка… (Переводчице.) Мой муж, инженер Глеб Орестович, приходит домой и начинает хохотать, как громкоговоритель. Он кричит: «Катя! Петька-то, Петька Рудаков, дружок по институту, Петро Рудаков приехал к нам главным уполномоченным из Москвы. Обед! Самый пышный обед!» И дальше… Представьте себе, я купаюсь и вдруг вижу ее. Извиняюсь! Познакомьтесь: Паяцова, Женя Паяцова — в ореоле иностранного окружения. Подруга по гимназии, восемь лет рядом сидели, переводчица, языки… Ах, черт возьми! Мы целуемся, я плачу, она меня знакомит с иностранцами… Такие совпадения бывают раз в жизни. Вы… она… Нет, я должна пить бром.

П е р е в о д ч и ц а. Катя, пойдем. (Рудакову.) Простите — старые подруги, воспоминания, юность, грезы… Катя, пойдем!

Е к а т е р и н а  П е т р о в н а. Рудаков! Вы не забывайте старых друзей. В любое время обедать, ужинать, завтракать… Ждем! (Воздушный поцелуй.) Да приходите сегодня.

Р у д а к о в. Нет, сейчас у меня совещание — доклад вашим властям.

Е к а т е р и н а  П е т р о в н а. Перед докладом вы организуете плавное течение мыслей?

Р у д а к о в. Организую плавное течение.

П е р е в о д ч и ц а. Гражданин, вы какую-то бумажку потеряли.

Р у д а к о в. Спасибо. Пустяк.

Но, как только женщины скрылись, Р у д а к о в  быстро поднял со скамейки нечто, покачал головой — это не пустяк. Издали слышен иностранный говор, смех. Р у д а к о в  сел, принял прежнюю позу. Глядит в одну точку. Никто из прошедших здесь иностранцев не взглянул на  Р у д а к о в а, и сам  Р у д а к о в  не поднял головы. Но вот от группы отделился один, замедлил шаг, закурил, подошел к  Р у д а к о в у, не здороваясь, взял его под руку. Тихо разговаривая, они идут по аллее в глубину сцены. Повернулись, идут обратно.

Г и п с (с легким акцентом, но свободно говорит по-русски. Беззаботен и ласков, с долей наглости).

Да… Поэт горной природы. Уважаю горы, горные города и в особенности горную промышленность. Мне нравится походка русских женщин и крымское вино… О, черт возьми! Мистер Рудаков, как дела?

Р у д а к о в. Не блестяще, но и не плохо.

Г и п с (хохочет). Сказка про белого бычка. А мы говорим просто: стальной концерн ДВМ хочет знать, что будет дальше. Мы платим, надеюсь. Но мы говорим удивительно просто: что есть топор? Кусок стали. Мы говорим дальше: что есть сталь? Сталь — металлургическая проблема страны.

Они остановились. Р у д а к о в  передал  Г и п с у  пакет, затем бумагу, которую  Г и п с  пробегает глазами. Затем подает  Г и п с у  телеграмму.

(Читает ее.) Уже сделка подписана. Наши топоры сейчас грузят в Россию? Пока забираю свои слова в карман. (Хохочет. Вдруг перестал смеяться.)

Мгновенно оба повернулись и разошлись в разные стороны. Входит  С т е п а н  с гармонией. Играет, покусывая губы.

С т е п а н. Дураки мы все, близорукого характера! Такие клещи потерять! Знал бы я, какой обормот, какой аполитичный элемент, какой сукин сын спер эти клещи, я б ему… Нет в нас культурного ума — факт. Мозги — как студень в котле. Котел! Такие клещи потерять! (Посмотрел в зрительный зал, туда, сюда, плюнул и ушел.)

Э п и з о д  в т о р о й

Мартеновский цех. Е в д о к и м,  А н к а.

Е в д о к и м (догоняя Анку, пугает). Я — тигра морская!.. Испужал? Ага… Анютка, ты брось по лесам плутать. Медведь спортит. С одной кержачкой медведь полтора года жил, и родилось у них дете — половина зверь, половина человек, а говорит на японском языке.

А н к а. Завел… алкоголик!

Е в д о к и м. Анюта, не спорю, две профессии имею. Первая профессия — кузнец, вторая профессия — пьяница. И по обеим профессиям я ударник. Я… вот видишь, я… Ну посмотри же ты на меня умильными глазами! Я из себя телосложенный мужчина?

А н к а. Собак пугать.

Е в д о к и м. Не скажи. Я, брат, был приговорен к ордену Красного Знамени, но не выдержал…

А н к а. Запил?

Е в д о к и м. Воспитание такое. Эх, Анюта, да ежели бы Евдоким не пил, то женился бы он на тебе, родила бы ты двенадцать пролетариев, работали бы они на заводе, приносили бы нам полторы тысячи в месяц, я бы сидел и пельмени варил, а ты бы в очереди за водкой стояла. Не жизнь, Анюта, а социализм на полный ход!

А н к а. Дурак! При социализме водки не будет.

Е в д о к и м. Ну, это еще посмотрим!

А н к а. Евдоким!

Е в д о к и м. Ну?

А н к а. Ты, наверно, ничего еще не слыхал… оттого и дурачишься.

Е в д о к и м. А ты что слыхала?

А н к а. Я, друг, и слыхала и видала. Ступай-ка в цех сейчас.

Е в д о к и м. У меня к Степану дело есть.

А н к а. В цех иди. Тебя Баргузин спрашивал… Иди, медведь! (Толкает.) Иди. Тебя там выдвигают.

Е в д о к и м. Выдвигают?.. Куда? (Встал.) Винной лавкой заведовать?

А н к а. А, черт! Нешуточные дела начинаются… Нешуточные, понял? Ты человек или баран?

Е в д о к и м. Человек… Ну какая ты сердитая!.. Пойду. Пошел. (Уходит.)

А н к а. Как же это так?.. Вот — он… Что ему? Бросит и уйдет с завода. Бросит и уйдет пчел разводить? Да? Медом торговать? Да?

Проходит  С т е п а н.

Степка! Степашка!

С т е п а н (остановился). Ну?

А н к а. Ты что же никогда не ходишь в кино? Ну?

С т е п а н. Ну?

А н к а. А я вчера была, картину смотрела из монгольской жизни, «Потомок Чингис-хана». Хороша! Степан, ну?.. Я… вчера у вас дома была. Ты что, спал?

С т е п а н. Ничего.

А н к а. Да я спрашиваю: ты спал?

С т е п а н. А тебе какое дело?

А н к а. Ты посмотри на себя: ты чистый мертвец.

С т е п а н. Мертвец? Не может быть!

А н к а. Значит, ты и ту и эту ночь не спал? И опять ты молчишь, как утюг. Именно, ты утюг, а не человек. Ты думаешь, если ты здесь умрешь, то я отравлюсь?

С т е п а н. Зачем?

А н к а. О чем ты думаешь сейчас? Куда смотришь?

С т е п а н (в сторону, куда-то вверх кричит, жестикулируя). Облом! Давай медь!.. Облом, сукин сын!.. (Анке.) Иди сюда. Кваша ко мне опять идет, сейчас технический разговор будет.

А н к а. Я шла тебе сказать…

С т е п а н. Ну?

А н к а. Цех наш становится.

С т е п а н. Зачем?

А н к а. Паника. Ты понимаешь? Слух какой-то… Точильщики берут расчет.

С т е п а н. Не верь слухам. Иди.

А н к а. Дурак ты, Степан, вот что!

С т е п а н. Ага. Иди…

А н к а плюнула, уходит. До свиданья!.. (Пошел.) Облом, сукин сын! (Делает знаки.) Э-э… О-о!..

Входит  К в а ш а.

К в а ш а (стал перед Степаном, выразительно жестикулирует, явно ругаясь про себя). Что?

С т е п а н. Не знаю.

К в а ш а. Как?

С т е п а н. Не знаю.

К в а ш а. Сукин ты сын! Разве тебя надо убивать?! Тебя надо жарить на примусе! Вот-вот, таланты, гении… Азия! Левша какой нашелся! (Подходит.) Тебе учиться надо, сукин ты сын! (Отошел.) Он клещи сделал — в кислотных ваннах работать… клещи, которые не подвергаются окислению. Взял и сварил кислотоупорную сталь, нержавеющую сталь. Ты понимаешь хоть как-нибудь, что ты сделал, нахальный подлец? За тебя, за дурака, миллионы рублей в любой стране заплатят. Ты же дал металл, всеми качествами превосходящий золото. Неужели ты никак ничего не понимаешь! (Сел.) Как ты варил эту сталь?

С т е п а н. Да варил я ее, дьявола… в тигле сам варил. А как варил — не помню.

К в а ш а. Где эти клещи?

С т е п а н. Какой-то охломон спер.

К в а ш а. Ты сам охломон!

Входит  З н а м е н с к и й  и  Г л е б  О р е с т о в и ч.

З н а м е н с к и й. Привет!

Г л е б  О р е с т о в и ч. Здравствуйте, сталевар! Как плавка?

К в а ш а. Он и сам не знает, что варит… Ты расскажи, как было дело.

С т е п а н. Ну чего ты ругаешься, товарищ Кваша? Вроде я виноват или вредитель… Ну хорошо, ну при чем я?.. Приходит ко мне Дрызгун: «Так и так… Свари, говорит, мне, Степка, сталь какую-нибудь такую, чтоб ее кислоты не могли взять, а то, говорит, в ваннах клещи рвутся. Что ни день — подавай новые». Я говорю: «Пару пива поставишь?» — «Поставлю. Идет?» — «Заметано!» Ну, я, между прочим, помарковал. Дело вроде на интерес. Ну, значит… как говорится, составил шихту… (Смотрит на Квашу.) Ну, чего вы меня ругаете? Сварил ее, дьявола! Действительно… клещи — во! На большой палец. Дрызгун мне пару пива поставил, а клещи сперли. Дрызгун опять ко мне приступает: «Так и так… сперли, гады. Свари». Я говорю: «Пару пива поставишь?..»

К в а ш а. Видите?

С т е п а н. Ну, второй раз мне уже не подвезло. Ни черта не получилось, и Дрызгун тоже на меня осерчал.

З н а м е н с к и й. И пару пива не поставил?

С т е п а н. Нет. Не поставил.

К в а ш а. Пару пива ему поставил Дрызгун!.. За пару пива мировое открытие сделал! Сек бы я тебя розгами.

С т е п а н. Чего вы на меня наступаете?.. Ну ладно… ну сварим… Мой отец только по-церковнославянски царя Давида нараспев умел читать, а булатные стали какие варил! Сварим ее, в Америку занимать не пойдем.

З н а м е н с к и й. Америка не владеет таким секретом.

С т е п а н. Америка?.. Не может быть.

Г л е б  О р е с т о в и ч (подходит). Вот что, сталевар… Мы образуем тройку. Я (указывает на Знаменского), товарищ Знаменский, вы, химик, термист, практик-мастер. Вы согласны?

С т е п а н. Это даже здорово.

Г л е б  О р е с т о в и ч. Мы не можем так это дело оставить. Никон Владимирович, вы химик, ваше знание языков…

З н а м е н с к и й. Кое-что даст, конечно, английская литература, но… после выплавки соберемся в лаборатории. Начнем систематическую работу. Вы… Степан, верите в успех этой выплавки?

С т е п а н. Вроде верю, вроде не верю…

З н а м е н с к и й. Будем смотреть… Во всяком случае, я готов работать. (Уходит.)

К в а ш а (отходя с Глебом Орестовичем). Какой анализ вчерашних слитков?

Г л е б  О р е с т о в и ч. Абсурд! Вот… (Вынул записную книжку.) Посмотрите, что вышло… Но есть идея… Хром дает себя знать. Видите?

Они, усевшись, тихо разговаривают, рассматривая записки. Вбегает плавильщик  О б л о м.

О б л о м (Степану). Мастер… Пом-маешь? (Делает жест, точно забрасывает в печь шихту.) Пом-маешь? (Изображает, как он сквозь очки следит за плавкой.) Пом-маешь? (Дал знак, чтоб закрыли печь.) Пом-маешь? Стою… (Показывает, что он закурил.) Пом-маешь? Не впервой… И бум-трам! Душу, сердце… Пом-маешь?

С т е п а н (очень спокойно). Не может быть.

О б л о м. Факт.

С т е п а н (подошел). Сгорел?

О б л о м. Пом-маешь? (Показал, что печь сгорела.)

С т е п а н. Раскрыл свой паяльник… «Пом-маешь?..» (Пошел.) Обезьяна сибирская! Угробил!

О б л о м (горестно.) Загнал. (Пьет воду из бака.)

С т е п а н идет в одну сторону, О б л о м — в другую. (Кричит вверх.) Э-э! (Опять пьет воду.)

Вот пом-маешь… (Уходит.)

Входит  Д и р е к т о р  с топором в руках, за ним — Б а р г у з и н,  Х р у с т а л е в.

Д и р е к т о р. Ну, хозяева, сели… На, товарищ технорук, пощупай… Сели. (Подает Кваше топор.) Получили с испытания. Москва сообщает, после испытания подписан генеральный договор со стальным концерном ДВМ. Так-то, металлурги! Иностранная зависимость. Топора путного сделать не умеем, а хорохоримся. Сковородки делать будем или урильники.

К в а ш а. Глеб Орестович, что же это значит?

Г л е б  О р е с т о в и ч. Такой же вопрос я вам могу задать.

К в а ш а (Директору). Заграничные образцы прислали?

Д и р е к т о р. Вам в кабинет сложили.

К в а ш а. Надо посмотреть.

Д и р е к т о р. Идите посмотрите.

Г л е б  О р е с т о в и ч. Необходимо тщательное изучение.

Д и р е к т о р. Изучайте.

К в а ш а. Невероятно.

Г л е б  О р е с т о в и ч. Но факт.

К в а ш а. Факт.

К в а ш а  и  Г л е б  О р е с т о в и ч  идут. К в а ш а  остановился, рассматривает топор. Д и р е к т о р, Х р у с т а л е в, Б а р г у з и н  поднимаются наверх, в комнату заводской редакции, где работает редактор  Д а в и д. Он беседует с  Р у д а к о в ы м. Наверху.

Р у д а к о в. А в заключение моей беседы для вашей заводской газеты я бы сказал так, просто и ясно, чтобы рабочий читатель понял мою мысль. Ну что ж! Постигла нас неудача с топором. Мы теперь вынуждены для рубки наших лесов выписывать продукцию концерна ДВМ. Тяжело. Дорого. Невыгодно. Знаем. Но своей продукции нет. Возникает вопрос: что же делать? На этот вопрос я отвечаю… И вот тут, товарищ, надо осторожно написать, чтобы сразу не пугать людей. Примерно так: здесь будут необходимы сложные и крупные мероприятия, может быть, капитальные строительства… не знаю. Во всяком случае, мы во имя общих наших задач будем жертвовать частными интересами этого завода. Вот и все.

Х р у с т а л е в. Ну?

Д и р е к т о р. Как здорово нам заграница-то по морде дала! А? Помню, на Алтае вот так же нас Колчак двинул. Я вам скажу, и бил же — по морде, по морде… Молодец!

Д а в и д. Кто?

Д и р е к т о р. Колчак. Выучил! А то мы тоже хорохорились. На знамя буквы нашили: «Шестая часть земли». А какая там, к черту, шестая, ежели вся завоеванная территория была только под ногами!

Х р у с т а л е в. Что же будем делать, директор?

Д и р е к т о р. Урильники делать надо, урильники. Ходовой товар. Стальные урильники для ответственных работников, вроде нас с тобой.

Внизу. Р а б о т н и ц ы несут на носилках землю.

П е р в а я  р а б о т н и ц а. Им что! И весь завод спалят.

В т о р а я  р а б о т н и ц а. Спалят.

П е р в а я  р а б о т н и ц а. Сукины дети!

В т о р а я  р а б о т н и ц а. Не сукины дети, а вредители.

П е р в а я  р а б о т н и ц а. Факт.

Уходят. Проходят мартеновцы. Возбуждены.

Г о л о с а. Говорю гадам: «Смотрите, гады!» Но не слушают, гадовые души!

— Остановят цех!

— А ты думал…

— Пожгут электропечи, а потом за мартен возьмутся!

И м а г у ж а. Бульно никураша… Бульно никураша. Зачим мастир Аблум себе брал планка давать? Зачим, говорю, Аблум выдвигалка даешь? Давай мине выдвигалка. Аблум — дурак-башка. Ему выдвигалка дает, рабочий разговор ни делает. Бульно никураша. Директор звать давай, на участок сажать, тюрьму сажать, сукин сын, подлюка!

Уходят. Наверху.

Д и р е к т о р (просматривая записи беседы с Рудаковым). Рано, товарищи, рано такие вещи опубликовывать. Панику на заводе поднять легко, а вот тушить ее кому?

Б а р г у з и н. Не сдаемся! Партколлектив в таком духе и резолюцию вынес. Не сдаемся!

Д и р е к т о р. Спланировать останов завода…

Р у д а к о в. При чем здесь партколлектив? При чем здесь «спланировать»? Моя задача весьма проста — найти выход из создавшегося положения. Что же, мы предлагали вам производить такую продукцию, которая не удовлетворяет потребителя? Поэтому я рекомендую не бросаться словами относительно планирования. Сами говорите — сели. А я не уеду отсюда до тех пор, пока не проведу намеченных мероприятий, ибо не имею права уехать. Поэтому не рано опубликовывать мою беседу. Я не привык работать за спиной у общественности, тайком от рабочих. (Встал.)

Директор. Так. Дуете, значит, под гору? Дуйте.

Р у д а к о в  уходит.

Х р у с т а л е в. А мы, значит, на гору.

Д и р е к т о р. Ну вот, треугольник, видели?.. Дела! С одной стороны, я Рудакову ничего не могу возразить. Человек с головой, дело понимает.

Б а р г у з и н. Вот тебе прямая директива, директор — молчи. Пускай он шурует, составляет планы, приказывает, а ты молчи. Отношения с ним не обостряй, но втихомолку мы будем делать свое.

Д и р е к т о р. Саботаж?

Б а р г у з и н. Плевать!.. (Горячо.) Формально он прав, а по существу… Что тебе твое чутье говорит? Что нам ударники скажут по существу? Нам воевать надо. Я сегодня ночью войну обдумал… Нет. Воевать будем за свой топор, за свой металл, за свою индустрию. Газетка твоя плохо зовется. Называй ее так: «В бой». Нет. Не «В бой» — «В атаку». «В атаку». Как смотришь, директор? Посидели — хватит. Массу мобилизуем, директор, до чернорабочего доведем боевые задачи, ярость подымем — прямо, конкретно, против концерна ДВМ. В чем дело? А?! Оборона. Чем не тезис?

Д и р е к т о р (Хрусталеву). Ну, завком, наваливаться надо… Переходи жить в свой кабинет.

Б а р г у з и н (Директору). Сегодня, в десять ночи, бюро в расширенном составе и с привлечением ударников. Пошли!.. Давид, ты эту беседу не печатай.

Х р у с т а л е в. Набери, пошли корректуру… поволынь.

Б а р г у з и н. Без моего разрешения не печатай. (Уходит.)

Звонит телефон.

Д а в и д. Редакция… А, черт, не слышно!.. (Дует в трубку.) Ну редакция… Ну здесь… Да. (Директору.) Петр Семенович, в мартеновский цех вас экстренно зовут. Какой-то кричит… Плавка…

Х р у с т а л е в. Плавка!.. Сейчас должны были закончить третью плавку… Так и есть, двенадцать с четвертью. Наверно, получили нержавеющую. Ах, черт те возьми.

Д и р е к т о р (выходя). Нержавеющая?.. Подняли бы завод. Думаешь, выплавили? Баргузин!

Появляется Б а р г у з и н.

Б а р г у з и н. Тебя ищут. Экстренно. Что-то есть…

Д и р е к т о р,  Б а р г у з и н,  Х р у с т а л е в  спускаются вниз, где уже человек двенадцать рабочих и работниц окружили  С т е п а н а  и  О б л о м а.

И м а г у ж а. Зачим Аблум выдвигалка давал? Печка каюк, шихта путал, казел варил, убытка, давал ты отвечать будешь.

Р а б о ч и й  с е д о й. Вредительство и есть, как желаете. Какие могут быть опыты, когда печь сожгли?

Р а б о ч и й  р я б о й. Анжинера тоже!

В т о р а я  р а б о т н и ц а. Черти сопливые!

Шум. Крики толпы.

Р а б о ч и й  с е д о й. Как это так?!

С т е п а н. Ну… ну чего вы бузу трете? Я сжег — я отвечаю.

П е р в а я  р а б о т н и ц а. Чем? Портками?

И м а г у ж а. Тюрьму надо, суд давай! Шутка играешь. Моя двадцать лет плавка делал, моя твоя чистый вода водить будем. Аблум, сукин сын, зачим спина мастир стоишь? Стой морда здесь!

Шум.

Д и р е к т о р. Что за шум? Что такое. О чем митинг, мартен? Как дела, мастер?

С т е п а н. Угробили.

Д и р е к т о р. Козел?

С т е п а н. Хуже.

Д и р е к т о р. А?

С т е п а н. Первую электропечь сожгли.

О б л о м (выскочил). Пом-маешь, Петр Семеныч? Я, пом-маешь…

С т е п а н. Катись! Я виноват.

Д и р е к т о р. Тридцать тысяч убытка. Две недели из строя вон. (Рабочим.) А вы что? Ага… Ну сожгли — значит, сгорело. Так, дядя Федор!

Р а б о ч и й  с е д о й. Сгорело, конечно, так надо глядеть.

Д и р е к т о р. А с кем ты у нас свод-то в мартеновской сжег? С Демой плавили, помню. Ты, мастер, опыты переноси на вторую. А вас, ребята, очень я прошу всячески помогать опытам. Знаете, какую сталь плавим?

Р а б о ч и й  с е д о й. Мало что с Демкой! Не моя вина в том была.

Р а б о ч и й  р я б о й. Опытов на копейку, а убытков…

П е р в а я  р а б о т н и ц а. И цех спалят.

Р а б о ч и й  с е д о й. Не знаем мы, каки-таки опыты.

В т о р а я  р а б о т н и ц а. Да прекратить, и все тут.

Р а б о ч и й  р я б о й. Кому надо эту сталь?

Р а б о ч и й  с е д о й. Простой стали не хватает.

Шум.

Б а р г у з и н. А ну, дай-ка…

П е р в а я  р а б о т н и ц а. И давать нечего.

Р а б о ч и й  р я б о й (Баргузину). Нет, ты скажи — кому?

Б а р г у з и н. Что — кому? Что — кому?

Р а б о ч и й  р я б о й (Баргузину). Нет, ты скажи — кому?

Б а р г у з и н. Тебе.

Шум.

Дай сказать-то… Ну, товарищи, это мура. Черт вас знает, где у вас память! Не я ли с вами вот тут подробно все обсудил? Толковали, толковали! Дали обязательство всем цехом поддержать опыты? Дали.

Р а б о ч и й  р я б о й. Печи жгут.

Б а р г у з и н. Первая неполадка, а вы — караул! Какие же мы, к черту, тогда большевики?.. Вот что: шум во время работы подымать нечего. Вы хотите взять свою резолюцию обратно? Ну?.. Эх, друзья, вдумчивей думать надо… Неужели мне вас агитировать?

Д и р е к т о р. Окупятся убытки. Верное слово. Очень прошу, бросьте вы это самое… неверно, как говорится. А?.. А ты что, Имагужа?

И м а г у ж а. О, зачим Аблум выдвигалка давал, зачим Имагужа молод считают? Имагужа пять штук детей делал. Одна штука на практике работает.

Д и р е к т о р. Пять штук? Сам?.. Мастер!

Смех.

Ты, Степан, бери его в плавильщики… Но неграмотен ты, Имагужа.

И м а г у ж а (выхватил из кармана газету, прочитал). Га-зе-т… (Понюхал газету.) Си-во-днишний.

Смех.

Д и р е к т о р. Кончено, ребятки! Поволынили — хватит. Плавь, Степан, я отвечать буду. На места, народ, на места!..

(Шлепнул вторую работницу пониже спины.)

В т о р а я  р а б о т н и ц а (отходя, оглянулась). Не играй.

Расходятся. К  Д и р е к т о р у  и  Б а р г у з и н у  подошел  К в а ш а.

Д и р е к т о р. Ну, техрук, седохом и плакохом…

К в а ш а. На электростанции авария?

Д и р е к т о р. Ясно. Плавильщик электропечь сжег.

К в а ш а. Сукины дети! Какую?

Б а р г у з и н. Опытную.

К в а ш а. По нержавеющей?

Б а р г у з и н. Да.

К в а ш а. И там, и здесь, и кругом. (Отходит, ругается.)

Д и р е к т о р. Воевать будем, старик… (Кому-то грозится.) Мы вам дадим знать про нас, про лесных дураков, про древлян!