Одна нога у Петровича короче и посохла как-то, но на мотоцикле он все равно «дает шороху». А мотоцикл-то у него — «козел» старый. Треску — на всю Чугуновскую… Бабуськи бедные плюются вслед ему.
И возится, и возится в сарайке Петрович. Сперва — тихо. После — ка-ак затрещит… И дым…
Евпраксия, жена Петровича, выскочит на крыльцо: не сделал ли чего с собой муж. Да нет: «козлик» стоит, а Петрович под ним с гаечным ключом в зубах. Живой…
— Столько нежностей железке…
— Железка — она тоже человек, — ответит Петрович. — Ездить-то все охотники, а чтоб тряпочку взять и протереть или там гайку закрутить — никого.
…А собрались они завтра, между прочим, в Тундуш к дочке Марье. Стало быть — «на козле». Вот Петрович-то с утра сегодня опять возился в сарайке. Все пылинки сдул, все гайки затянул («еще колесо отвалится»), бензин залил, масло сменил в коробке передач, — хоть на выставку достижений вези: не мотоцикл — конфетка! Вечером молока попил и опять в сарайку вышел полюбоваться. Евпраксию позвал.
— Как рублик блестит! — хвалился.
— Ага, «червонец»… — подзуживала жена, — «сто рублей»…
— Не понимаешь в красоте ничего, — незло огрызался Петрович, костыляя вокруг «конфетки». — Он же улыбается, просто… шепчет.
— Треском… — вставила Евпраксия. — Как поедем-то на нем — ужас!
— Не боись, мать! С ветерком! — пообещал Петрович.
— Перед бабами-то стыдно… Как на метле сидишь… Спиридоновы-то вон «Жигули» купили…
— Прыткая какая — «Жигули» ей подай… Штаны тут потеряешь с «Жигулями»-то… Во-о, машина! — он хлопнул «козлика» по спине, — ветерок, простор, крас-сота. Сел — поехал: хочешь — в магазин, хочешь — в баню, хочешь — по грибы. Мобильный. А «Жигули» что? Тыр-пыр в лесу-то, и — стоп машина!
Разговор свой продолжили уже в избе.
— Зато крыша над головой и тепло… Расти надо. Все растут, обзаводятся.
— Барахольщики больно стали, — сказал Петрович. — И копют, и копют, и копют… Половики километровые, атласы всякие, паласы напридумывали. Скупердяи… Уж все шифоньеры набиты, комоды — нет, опять на барахолку бегут, опять тащат. Когда натаскаются-то тащильщики…
— Рассуждаешь как-то интересно: «тащат». Охота красиво пожить, в достатке… Много ты понимаешь!..
— Я одно понимаю: не в этом счастье.
— А в чем же?
— А в том… Родился, уму-разуму набирайся, ремесло освой. Чем богат, то и отдай — выложи.
— А коли нечего отдавать? — полюбопытствовала Евпраксия.
— Дурак, значит! Только небо коптишь, добро переводишь…
Евпраксия мужа любила слушать. Подзуживала понарошку, чтоб масла в огонь подлить.
— Себя отдай! — сказал Петрович. — Не жадничай в тряпочку. Вот я лекальщик — человек точный, отдаю себя, значит, через лекальное дело…
Так они беседовали до вечера, а после легли спать пораньше, чтобы отдохнуть перед дорогой. Евпраксии ведь предстояло сидеть, «как на метле», всю дорогу до Тундуша. Сиденье-то у «козлика» так себе, неровен час — свалишься…
Петрович поднялся рано. Разумеется — сразу в сарайку. Жена чай согрела, покушать собрала, позвала его.
Посидели после завтрака, как положено, минутку перед дорожкой и — в путь.
Раскрыл Петрович ворота, вывел «коня» своего, тронул педальку — «заржал» конь. Вся Чугуновская проснулась…
Посадил жену, газу поддал и, маленько петляя, выехал в проулок. А там — прямо!
Евпраксия прижалась к мужу, «обняла».
— Не гони сильно-то! Уронишь…
— Не боись, мамуля! — кричал против ветра счастливый Петрович. — Я сам боюсь.
«Козлик» хлопал, радовался свободе: колесики весело катили.
Ехали по лесу — благодать! Теплый ветер обдувал, солнышко спину грело… Стала нравиться Евпраксии такая езда. Воздух чист, жизнью пахнет — молодой зеленью, землей, грачи кричат, весне радуются…
Петрович «козлик» свой вел уверенно. Лента дороги накручивалась на колеса. Путь пролег далее с шоссейной на проселочную, и стало совсем «весело» на кочках.
— Намозолишься так… — сказала жена.
— Терпи, мать!
Она терпела.
В одном месте особенно тряхнуло, даже мотоцикл затрещал басистее. Может, оттого, что вдали показались разноцветные крыши домов — Тундуш?..
Уверенно, как и раньше, Петрович вел машину по главной улице села.
Марька, услыхав треск, выбежала встречать, и Макар, муж ее, тоже вышел.
— А маму чего не взял? — спросила дочь.
— Как?
Петрович обернулся на «сбоку бантик».
— Как же?.. Погоди, Маш, — развернул он «коня». — Потерял я мамку-то! Тьфу ты!..
Километра два ехал обратно Петрович.
А Евпраксия сидела на лужайке среди пахучих желтых одуванчиков, веночек из них плела, напевала что-то… Ждала.
— Ты что тут, мать, делаешь?
— Дышу.
— Не ушиблась, мамулька?
Слез Петрович с мотоцикла, заглушил мотор.
— Тут не больно? Нет? А тут?
— Цела, вроде.
— Ну, ты даешь! — прямо-таки сел муж.
Хорошо ему стало — жену нашел. Обнял ее. Сказал:
— Люблю ведь я тебя, дуру.
— Спасу нет — как любишь.
— Нету мне спасу… Поцелуемся, что ли?
— Что ли, молодость вспомним?
— Нашла стариков. Мы ишо молодые… «Вся жизнь впереди-и-и…»