Об авторе

Черняев Анатолий Сергеевич 1971–1986 гг. заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС, С 1986–1991 гг. помощник Генерального секретаря ЦК КПСС, Президента СССР.

 

Предисловие

Каждое объемное и неопределенное по жанру сочинение теперь принято называть «проектом».

Я замыслил описать «свой исход». Он растянулся на 20 лет. И, видимо, предчувствуя, что он начинается, я как раз 30 лет назад взялся писать (почти ежедневно) подробный дневник. Накопилось 45 «томов» — толстых блокнотов (это ежегодные календари, каждый около 400 страниц).

Там много всего — и сугубо интимного, и политического, и, что называется, «вообще»: о том, что приходило в голову от прочитанной книги, от общения с кем-то или участия в чем-то. В проект войдет максимум возможного и допустимого, что, мы надеемся, может когда-нибудь кому-то и понадобится.

Почему такое название? Потому, что это будет повесть о человеке, случайно-неслучайно втянутого в политику, которая, как оказалось, олицетворяла постепенную и неизбежную гибель целого государства, великой державы. И личные его проблемы, и поведение просматриваются в дневнике сквозь события и перипетии общества за 20 лет. Образ жизни этого человека, воспитание которого с детства как и его индивидуальная культура совсем не соответствовали тому, что ему приходилось делать по службе на протяжении большей части этого двадцатилетия. Отсюда и его ответственность в какой-то степени, за то, что случилось со всей страной.

Слово «совместный» в заголовке означает не только связанность личной биографии с судьбой государства, но также и то, что проект мы будем делать вместе, вдвоем с Людмилой Павловной Рудаковой.

Особенность его в том, что не просто воспроизводится записанное в свое время, а сопровождается оценками и размышлениями по поводу занесенного в дневник в свое время.

За последние 8 лет изданы четыре книги, написанные с использованием тех же дневников («Шесть лет с Горбачевым», «Моя жизнь и мое время», «1991 год. Дневник помощника президента», «Бесконечность женщины»). Опубликованы десятки статей. Повторения в проекте неизбежны. Но мы будем стараться сводить их до минимума, а когда что-то нельзя будет обойти, — делать ссылки на соответствующие публикации.

Разделы проекта — это годы, начиная с 1972-го и кончая 1991-ым годом. Каждый раздел будет сопровождаться послесловием, в котором подводятся итоги года и даются оценки событиям, лицам и самому себе с позиций сегодняшнего дня.

 

1972 год

Сначала цитата из Маркса, что естественно для одного из составителей проекта: «Этикетка системы отличается от этикетки других товаров тем, между прочим, что она обманывает не только покупателя, но часто и продавца».

Это к тому, что верхи и низы советской системы считали, а многие и верили, что они строят социализм и даже уже живут в нем.

26 февраля 1972 г.

На днях, по службе — мне принесли из Института марксизма-ленинизма дневник Георгия Димитрова с пометкой: «Сверх секретно. Только для Вас». 1934–1945 гг. Впечатление ошеломляющее: вся кухня политики, которую делал Сталин. Он предстает, как преступный, мелочный, пошлый и ничтожный человек. Димитров так не думал, конечно, и ничего подобного не писал, но это само собой вылезает из едва ли не повседневных его контактов со Сталиным, из произносимых тостов, записок, заметок, телефонных звонков, которые скрупулезно фиксируются в дневнике.

Вообще же записи такие: к примеру — «встречался с Копленигом (председатель австрийской компартии). Говорили с Пономаревым. Пал Мадрид. Послал Ст. проект о китайских делах. В Большом театре: Ст., Мол., Вор., Каганович

И т. д. В этом духе. Тем не менее, а может именно поэтому воссоздается эпоха и человек.

Что у меня за вчерашний день?

Последние стришки на статью Кириленко (член Политбюро, секретарь ЦК КПСС) для «Проблем мира и социализма» — о принципиальном значении революционного пути Чили.

— Речь для Б. Н. (так впредь будет обозначаться Пономарев) на первом заседании главной редакции многотомника «Международное рабочее движение».

— Само заседание редакции. Б. Н. мямлил. И все мои попытки интеллектуализировать это тронное выступление и направить все это ; дело в оригинальное русло оказались незамеченными.

Волобуев (директор института истории АН СССР) использовал свое выступление, чтобы отомстить (в присутствии Сеньки Хромова) за обвинение в ревизионизме. Б. Н. возможно не заметил, но все заметили.

— Хромов (зав. сектором отдела науки ЦК, бывший мой товарищ по университету в 1938-41 годах). Хитрый, глазки бегают, совесть не чиста. Вижу, гадит мне в угоду своему шефу — черносотенцу Трапезникову (зав. отделом науки), привезенному Брежневым из Молдавии. Сенька попросился зайти ко мне: «мол, посмотреть кабинет». Извинялся, что ничего еще не сделал, чтобы помочь Тарновскому (сотрудник института истории, который вместе с Гефтером образовал в институте группу по «новому прочтению» Ленина). Сам, думаю, делает наоборот — топит Тарновского со товарищи.

— Волобуев после заседания просился к Б. Н. на прием. Спрашивал у меня совета.

— Когда у меня был Хромов, зашли вдруг Тимофеев, Куценков и Галкин. Хромов для них начальство. Явно взял на заметку, с кем я якшаюсь, и откуда в Международном отделе ЦК идет поощрение ревизионистам. Будет гадить всем нам. А между тем, уходя предложил вновь собрать старых университетских (с истфака, поступивших в 1938 г.).

— Вечером заехал к Литвиновым (друзья по ПМС — так будет обозначаться журнал «Проблемы мира и социализма», издававшийся в Праге). Они опять собираются в Прагу (мы там были вместе с 1958–1961 г.) В разговоре ничего особенного: бытовые подробности о знакомых и о… неустройствах нашего общества.

— Позавчера от Помелова (помощник Кириленко) узнал, что 12 млн. га (одна треть озимого клина) погибли, надо пересевать. Погибли также сады и многолетние травы.

— февраля 1972 г. (воскресенье)

С утра читал «Антимемуары» Андрэ Мальро. (Второй раз принимаюсь за них). Что-то влечет к ним, но основное не схватываю. Раздражают претензиозность и свойственная французам банальность содержания при блестящей форме. (Я, между прочим, замечал, что в переводе на французский наши, написанные суконным «партейным» воляпюком статьи, звучат довольно ничего).

Интересно: кто у кого содрал манеру письма — Эренбург у Мальро или наоборот?

Заехал в ЦК. Почитал дневник Димитрова. В 1938 году отчетливо видна тенденция Сталина стереть коммунистическое обличье в политике СССР:

— всякие коминтерновские заседания (пленумы ИККИ, секретариаты и прочие) велел проводить закрыто. Не публиковать никаких директив;

— ликвидировал интербригады в Испании;

— прикрыл идею Димитрова о «международной рабочей конференции» в защиту Чехословакии;

— запретил Торезу свергать Блюма;

— велел испанским коммунистам втихаря уйти из правительства Народного фронта («без шуму!») и т. д.

Но вот — зачем? Тогда уже готовился к союзу с Гитлером, или рассчитывал на союз с Англией и Францией??

Вечером дочитывал Анфилова «Бессмертный подвиг» (о кануне и первых месяцах войны). Очень примитивная книжка, написанная военным. Много в ней из архивов etc. Товарищ по-простецки уважает факты и дает потрясающую картину: подготовились неплохо к войне и все сделанное в первые дни бросили под ноги немцам.

Каждую главу он завершает пошлыми агитпромовскими выводами, против которых вопиют факты и документы, приводимые им самим.

28 февраля 1972 г.

— Коммюнике о поездке Никсона в Пекин. На банкете в Шанхае Никсон сказал: «Сегодня два наших народа держат в своих руках будущее всего мира».

А вчера прочел у Malraux: о его первом разговоре с де Голлем в 1943 г.

«Маркс, Гюго, Мишле мечтали о Соединенных Штатах Европы. Но в данном случае пророком оказался Ницше, который назвал XX век веком национальных войн… Вы, мой генерал, когда были в Москве, слышали там «Интернационал?»…

— Подписал бумагу на согласие, чтобы Каштан (руководитель КП Канады) выступил против австралийских коммунистов — их ревизионизма, антисоветизма, троцкизма.

— Информация чилийцам о положении в КП Австралии.

— Отказался поехать на ужин с Клугманом, который сидит у нас в ИМЛ'е и уже сочинил два тома «Истории КП Англии» (А я их и не видел). У него 60 лет, подарили ему часы. 12 лет назад в Праге в гостинице я пытался с ним по-английски рассуждать о чем-то, а он мне, помнится, сказал: «Пока не умрут те, которые делали политику партии, историю партии написать нельзя». Вот он и не торопится.

— Портятся отношения с Жилиным. Он нечестен со мной. И в душе презирает меня. Послезавтра они с Загладиным поедут в Берлин объяснять Марковскому об МКД, выяснять, что на самом деле думает о нас французская КП и информировать об испанских и греческих коммунистах. И т. п. Немцы попросили консультацию.

1 марта 1972 г.

Вчера узнал, что налеты «израильской военщины» на партизанские базы на юге Ливана, по поводу которых поднимается каждый раз большой шум и Совет безопасности ООН выносит грозные резолюции, происходят следующим образом: израильское правительство заблаговременно уведомляет об этом ливанское правительство, которое в свою очередь отдает своим войскам приказ не вмешиваться, но партизан о предстоящем налете не предупреждают.

Вчера вновь весь вечер просидел у Помелова (помощник Кириленко): доводили статью последнего для ПМС.

Красин и Галкин обратили мое внимание на опубликованную в № 3 «Коммуниста» статью ИМЛ'а (коллективная, но это выдержка из книги, подготовленной под редакцией Федосеева!) Предложили возмутиться. Статья по- существу объявляет ревизионизмом все то, что сделано за 10 лет по исследованию современного рабочего класса (приписывая основную мысль и вывод этих десятилетних исследований Гароди и Фишеру, — об «интеллектуализации труда», о расширении границ рабочего класса…).

Основывается статья на фальсификации известной цитаты из Маркса о «совокупном рабочем».

… Значит, уже и Федосеев включился в очередную (начатую историками партии под руководством подонка Трапезникова) охоту за ревизионистскими ведьмами. Это плохо. Федосеев ходит у Брежнева в непогрешимых цензорах марксизма-ленинизма (я сам это наблюдал в Завидово при подготовке материалов к XXIY съезду).

Поручил подготовить опровержение статьи, в частности, с помощью мнения братских партий. Попробую что-либо предпринять, но уверен, что — безнадежное это дело.

В Москву приехал Рахман — президент Бангладеш. 75 млн.! Зачем он нам нужен. Когда мы перестанем оперировать геополитическими категориями 50-летней давности? Чего мы добьемся, если будем считать, что Китай окружен=обложен со всех сторон десятками миллионов оборванцев, якобы верных нам? Это политика великой державы?!

Или: усмирим Израиль (если это вообще возможно) и будем иметь 100 млн. ненавидящих нас арабов!!

Два тома History of the Communist Party of Great Britan Клугмана (1919-26 гг.) я получил. А 22 года назад я по крупицам собирал для диссертации хоть что-то об основании КП Великобритании…

Кулаков (член Политбюро) потребовал, чтоб я был включен в группу по подготовке его доклада к ленинской годовщине 22 апреля. Б. Н. склонен поддержать. Брыкаюсь всеми силами.

5 марта 1972 г.

В четверг позвонил Цуканов (первый помощник Брежнева) и сообщил, что я включен в группу по подготовке речи Генерального секретаря на XV съезде профсоюзов (20.III). Кулаков, естественно «отпал». Более того, Арбатов мне передал разговор Цуканова с Брежневым: мол, растаскивают «основную группу». Тот будто ответил: «Ты уж сам как-нибудь регулируй»…

7 марта 1972 г.

Продолжаем с утра до вечера сидеть в комнате при Секретариате: будущие академики Арбатов, Богомолов, Сухаревский (председатель Комитета по труду и зарплате), Смирнов (зам. зав. отдела пропаганды ЦК).

Потом — с Арбатовым вдвоем.

Несколько дней тут был О'Риордан (со 2 по 7) — Генеральный секретарь КП Ирландии. Опять просил оружия для ИРА (выступает в роли посредника, чтоб «после победы» было на что сослаться). Ему уже два года отказывали. Загладин устраивал ему встречи с кгбэшниками, которые ему доказывают, что по техническим причинам переслать оружие трудно, опасно, почти невозможно. А он дело представляет себе просто: советская подлодка или рыболовный корабль сбрасывает где-то км. в 100 от Ирландии груз, оставляет буек, а потом ировцы на лодке забирают его… Пока удается морочить ему голову…

Вчера был прощальный ужин на Плотниковом (партийная гостиница в районе Арбата). Рассуждали: оборона Ленинграда — выражение чистой идеи нашей революции.

Оборона Москвы — густо замешана на российском патриотизме.

Переезд правительства Ленина в Москву — это приближение пролетарской революции к крестьянской России. Не сделай он этого, революция геройски бы погибла, как Парижская Коммуна, но зато в проекции на будущее не было бы ни культа, ничего подобного…

Брутенц (мой друг, сотрудник Международного отдела ЦК) 3-го защитил докторскую. Ученый совет (я там член). Сегодня — банкет в узком составе, почему-то тоже на Плотниковом. Я не пошел. Устал я.

Позавчера была Бианка (в очередном визите в Москву со своими фирмачами-фиатовцами). Скучно. Сидела до 2 часов ночи. Потом я проводил ее в «Националы). Говорит, что высохла от безмужья (Франко Моранино, ее муж, был командиром бригады Сопротивления, умер в мае).

8 марта 1972 г.

Суббота, но для меня рабочий день, Собрались у Цуканова. Ждали, что позовет Брежнев к себе на дачу в Кунцево. Не позвал. Пока переколпачивали текст, переговаривались.

Сухаревский: в январе 3 % роста производства, в феврале — 4 %. Такого никогда не было с 1928 года.

Арбатов: Бангладеш нужен, чтоб устроить морские базы в Индийском океане, т. е. это опять дедовская геополитика военных, за которую народ расплачивается миллионами.

Жуткое постановление ЦК о Тбилисском горкоме. 6-го опубликовано в «Правде». Самые сильные — неопубликованные места: взяточничество, семейственность, грабежи, распад всякой законности.

9 марта 1972 г.

Утром позвали к Брежневу. Цуканов, Арбатов и я. Он вчера еще прочел текст и размышлял вслух, что означало «замечания»… Продиктовал начало…

«Основная моя идея — подняться над профсоюзной тематикой. Не я должен от имени партии приспосабливаться к их заботам, а их приспосабливать к политике партии»…

Загудел зуммер селектора: узнали голос Косыгина. Брежнев тоже отвечал, не оборачиваясь к аппарату: как разговор двух людей в одной комнате.

Цуканов знаком предложил нам троим (вместе с ним) выйти. Но Брежнев остановил. И мы услышали:

К: «Как провел праздник?» (8-ое марта, женский день)

Б: «Да так. На даче с Викторией Петровной (жена). Никто к нам не приезжал. Днем она в больницу съездила: дочка (20 лет) заболела язвой двенадцатиперстной кишки. Подумать только… Но, кажется, ничего, обходится.

К: Я тоже съездил к дочери в больницу в Барвиху. Погуляли. Вечером кино посмотрел, не помню, как называется, Одесской киностудии, про наших разведчиков. Ничего. Хотя, конечно, там всякие подвиги — только в студии так легко.

Б: Я с В. П. посмотрел вечером фильм… как он называется-то… «Щит и меч» что ли? Давний. Но я раньше не видел. Хороший фильм. Днем позвонил в Ставрополь. Секретарь обкома рассказал, что у них там один ученый (не помню фамилии) опыт закончил: выдерживал пшеничные ростки при -20 градусах. Так это же огромное достижение!

Немного поработал. Готовлюсь к выступлению на ХV съезде профсоюзов. Товарищи мне тут помогают.

К: Да… Вот что я хотел тебе рассказать. Помнишь, мы Мацкевича послали сопровождать Рахмана до Ташкента. Он говорит, что в самолете министры упрекали его, Рахмана, за то, что он надавал нам слишком большие авансы. Он был сильно

взволнован. Потом наедине клялся Мацкевичу, что он выполнит все что обещал Брежневу и что ему так понравилось в Советском Союзе, что не хотел уезжать.

Нам предстоит принимать на той неделе Бхутто и премьера Афганистана. С афганцем дело просто: они хотят и со своей стороны пощипать Пакистан, пуштунов отобрать. Скажем ему, что не надо (этого делать).

А с Бхутто серьезнее. Он ведь там… этих генералов, которые расправлялись с бенгальцами, взял в правительство. Так, может, не стоит его сейчас принимать?.

Б: Вообще-то сейчас действительно много дел, ну, а как?.

К: Написать письмо или устно, через посла: мол, посади своих этих генералов, иначе мы принимать тебя не будем.

Б: Ну, на это он не пойдет…

К: Да, действительно… И если мы его не примем, он перебежит к американцам и китайцам.

Б: Он и так уже у них…

А, может быть, написать ему вежливо, что мы не готовы сейчас обсуждать. сложные проблемы, выросшие из вооруженного конфликта. Пусть, мол, они сами, между собой (с Индией, с Бангладеш) и попробуют урегулировать, не наше дело выступать посредниками.

А на сколько отложить?

На май? Нет… В мае — Никсон, черт возьми. Тогда давай на июнь.

К: Хорошо. Я поговорю с Громыко.

Б: Не надо, я сам поговорю.

К: Посмотри, как Никсон обнаглел. Бомбит и бомбит Вьетнам, все сильнее, Сволочь.

Слушай, Лень, может быть нам и его визит отложить?

Б: Ну что ты!

К: А что! Бомба будет что надо. Это тебе не отсрочка с Бхутто!.

Б: Бомба-то бомба, да кого она больше заденет!?

К: Да, пожалуй. Но надо ему написать, что ли…

Б: Да. Кажется, есть какое-то еще письмо от Никсона. Я на него не ответил. Надо будет воспользоваться этим. Я вот хочу в субботу и воскресенье заняться этим: посмотрю еще раз всю переписку, почитаю материалы.

К: Хорошо. А я сейчас буду принимать югославского посла. Давно просится. Что-то от их премьера (или как он у них там называется) ему надо передать.

Селектор выключается.

Брежнев включает его на Громыко.

Б: Здравствуй.

Г: Здравствуй, как ты(!) себя чувствуешь?

Б: Ничего. Знаешь, мне сейчас Алексей Николаевич звонил. Предлагает отложить визит Бхутто. Я тоже подумал: дел сейчас много, устал я очень, да и неясность там большая, не улеглись еще там проблемы. Рано нам посредниками выступать.

Г: А нас в посредники никто и не приглашает. Нам это и не нужно.

Б: Ну, это я так, условно. Ты же понимаешь. К тому же, Ал. Ник., знаешь как у него — он так и так считает возможным.

Г: Ты один сейчас?

Б: Один! (И посмотрел на каждого из нас по очереди).

Г: У этого Косыгина двадцать мнений на один день. А мое мнение такое: ни в коем случае нельзя откладывать визит Бхутго. Если он к нам в такой отчаянной у себя ситуации едет, значит признает, что если Якъя Хан послушал бы нас перед началом вооруженного конфликта, он бы не потерял такого куска, как Бангладеш. Значит, он понял, что лучше слушать нас.

У нас сейчас очень сильные позиции во всем этом районе. А если мы оттолкнем Бхутто, то потеряем шанс быстро укреплять и расширять их дальше.

Требовать же от него, чтоб он посадил генералов, просто глупо. Он всегда успеет это сделать. И не надо преувеличивать их роль. Это неправильно, будто он уже не хозяин, а полностью в руках военной хунты.

Надо ковать железо, пока горячо.

Б: Хорошо. Я поставлю этот вопрос сегодня на Политбюро. Пожалуй, ты прав. Я то колебнулся, потому что времени совсем нет. И из внешних дел у меня на уме два: Германия и Никсон. Брандту надо помочь. Я думаю в речи на съезде профсоюзов «закавычить» пару абзацев в его поддержку, против аргументов оппозиции.

Г: Это было бы очень важно. Мы представим по твоему поручению свои предложения. Кстати, надо упомянуть об Общем рынке. Тут пора решать. Оппозиция сейчас бьет на то, что, мол, СССР хочет нормализоваться с ФРГ, чтоб оторвать ее от Общего рынка. И вообще, мол, с ним нельзя иметь дело, раз он поставил своей целью вести непримиримую борьбу против Общего рынка.

Б: Да, я думаю об этом сказать. А ты, знаешь, Косыгин и Никсона предложил отложить. Бомба, говорит, будет

В селекторе — затянувшееся молчание. Громыко, видимо, несколько секунд выходил из остолбенения.

Г: Да он что!?.

Б: Ну, ладно… Этот Бхутто и афганец, наверное, ко мне попросятся.

Г: Конечно. Ненадолго надо бы их принять. Это важно.

Б: Устал я. Обговорим сегодня все на Политбюро.

Выключает селектор.

Минут 15 продолжаем обсуждать текст. Звонок ВЧ (правительственная связь).

Брежнев, снимая трубку, — А, Николай. (Это Подгорный из Гагры, отдыхает там). На этот раз слышно только, что говорит Брежнев. Коротко повторил о болезни дочери, еще о каких-то повседневных делах. Потом:

«Ты, знаешь, Коля. Нервы не выдерживают. Я вот тут очень крупно поговорил с Устиновым. Он мне — я, мол, в этом убежден и буду настаивать. Ну, ты знаешь этот его пунктик. Я разошелся. Потом только опомнился. Весь день в себя не мог придти. Ночью уже, часа в два, взял позвонил ему. Ну, вроде помирились. Утром он мне на работу позвонил. Вот ведь как бывает. А ведь мы всегда с ним по- товарищески. Это нервы…

Так вот мотаешься, мотаешься. Я тебе так скажу, Коля: в отличие от своих предшественников на этом месте я не руковожу, а работаю».

Вечером Цуканов сообщил, что на ПБ все было коротко и «хорошо». А что «хорошо», не успел или не захотел сказать.

Одно только ясно, что если б дело оказалось в руках Косыгина, мы б горели синим огнем. А это очень легко могло бы случиться, если б Брежнев действительно только царствовал, а не работал.

Вначале, когда мы только зашли, он жаловался на беспорядочность и огромность информации. Перебирал папку с шифровками, со статьями из американских газет, из ТАСС.

И будто спрашивал: можно лишь с заголовками знакомиться? Вот, смотрите, — в Польше в руководстве раздрай, профсоюзы козни строят против партии… Могу ли я только это зафиксировать в памяти, не вникнув в суть?

И т. д.

10 марта 1972 г.

Вчера на Политбюро утвердили визит Бхутто на 16–18 марта. Т. е. Косыгина

смазали.

Утверждены «аргументы» для Брандта в борьбе с оппозицией договору. Посол должен их передать «на усмотрение канцлера».

Отправил письмо Федосееву против статьи в № 3 «Коммуниста» — о структуре рабочего класса со ссылками на то, что позиция этой статьи — от ИМЛ, т. е. Федосеева, по существу означает обвинение доброго десятка КП в ревизионизме. Жилин предостерегал меня от этого опрометчивого шага, «как друг», а также потому, что «в таких делах» нельзя полагаться на порядочность людей (в том числе Федосеева). Федосееву я позвонил перед отправкой бумаги. Интересно, как он отреагирует. Вариантов может быть несколько:

а) положит в сейф;

б) положит в сейф, но затормозит распространение текста за границей;

в) выгонит Семенова, который инспирировал «точку зрения ИМЛ», т. е. Федосеева;

г) пошлет Демичеву;

д) начнет борьбу открытую против меня;

е) затеет интригу, будет ловить меня на ревизионизме, используя мои известные всем статьи. (О них молчат пока, хотя других, например А. Галкина, за меньшую провинность давно уже объявили в протаскивании ревизионизма).

Посмотрим.

12 марта 1972 г. (воскресенье)

Вчера опять работал — у Цуканова плюс Арбатов.

Узнал о взрыве на радиозаводе в Минске — 400 человек оказались под обломками цеха.

Объявят ли в печати?

Брежнев подписал некролог в газете по Хвостову (известный ученый, германист, международник, один из авторов написанной по указанию Сталина в 1946 году знаменитой брошюры «Фальсификаторы истории»).

К вечеру заехал к Арбатову. Выпили. Хвалил я его перед Светкой (жена) поделом, а ему и ей, к тому же, приятно.

Вечером с Литвиновыми (друзья по ПМС). Завтра они уезжают в Прагу.

С утра вновь у Цуканова, опять в компании: Арбатов, Смирнов, Сухаревский, Богомолов. Еще раз прошлись по тексту (доклада Генсека).

Рассказал Шапошникову (коллега, зам. Пономарева) об акции в отношении Федосеева. Он посоветовал все-таки поставить в известность Б. Н. Хотя, мол, тот явно не одобрит и будет огорчен, но уж совсем нехорошо, если он узнает обо всей этой истории, например, от Суслова или Демичева.

Шапошников навел на мысль, позвонить А. Н. Яковлеву (первый зам. отдела пропаганды ЦК) и попробовать с его помощью предотвратить издание федосеевской брошюры за рубежом. В самом деле: если он сам сможет это сделать или мы оба войдем в ЦК с просьбой остановить издание, — дело будет фактически сделано во всех смыслах.

Яковлеву звонил. Он обещал поговорить с Удальцовым (директор Агенства печати «Новости» — АПН) и потом условиться, как быть.

Вечером было собрание партгруппы с докладом Жилина об инфляции слов, ответственности, о самодисциплине, о срыве плановых заданий, о том, что все рассчитывают, что Черняев доделает.

Я вслед за всеми долго и бурно говорил. Все правильно. И по-доброму разошлись. Но вообще все всем надоело.

14 марта 1972 г.

Часов в 10 позвонил Цуканов: Брежнев, говорит, согласился разослать написанное по Политбюро, но заходи: тут у нас в тексте обнаружили цитату из Гароди…

Я понял, о чем идет речь, — о моей попытке «навязать» Брежневу высказывание о рабочем классе, которое разом решило бы созданную Федосеевым проблему (о включении «инженерного пролетариата» в состав рабочего класса).

Оказывается, Брежнев поручил почитать Александрову-Агентову («Воробью», как его прозвал Бовин). Тот увидев это место, схватил книжку Гароди, отчеркнул соответствующее место жирным синим и приволок к Цуканову.

Появился Арбатов. Я еще до этого объяснил Цуканову суть дела. Он согласился: если встать на позицию Федосеева-Александрова, через 10 лет и пролетариата как такового в природе не будет. Но… С Брежневым же теоретическую дискуссию не затеешь. И кому вообще какое дело, расширяется пролетариат или сужается. Раз у Гароди написано так-то, то все, на это похожее, есть ревизионизм. Арбатов это продемонстрировал так: открыл первую страницу книги Гароди и прочел что-то о неизбежности победы социализма. Получается (по логике охотников за ревизионистскими ведьмами) — если так у Гароди, значит это ревизионистский тезис. И т. д. Смешно. Но не очень.

Мое выступление против. Федосеева в этом свете приобретает совсем иной оборот: как попытка помешать борьбе против ревизионизма…

Прочел доклад Берлингуэра на ХII съезде. Прочел заготовку Красина (для доклада Б. Н. в Софии о Димитрове). Боже мой! А ведь Красин, как и мы все, это наиболее информированные и наиболее политически опытные из «писателей» в аппарате. Но наш удел, выкручиваться, чтоб безжизненные формулы, уже негодные даже для элементарных учебников, излагать как-то так, чтоб, «выглядели».

И этой школьной меркой мы мерим тех, кто берется и кто пытается думать. по-новому, овладевая сложнейшим материалом действительности. Много у — них туману, но в нем проглядывается живая жизнь. А в наших заготовках для «теоретических» выступлений Б. Н. — пахнет одной мертвичиной. Пошлое надутое доктринерство, озабоченное лишь тем, чтоб не оступиться в глазах начальства.

18 марта 1972 г.

Давно не писал. В среду вечером ездил к Б. Н. в больницу. Дряхл он. Много рассказывал о болезни й о лечении. Неожиданно одобрением встретил мое дело с Федосеевым. Презрительно ругал его… И сказал вдруг: «Вы вот там с Арбатовым догадались бы включить в речь Л. И. абзац по этому поводу — и дело в шляпе. Я в ответ сообщил ему об интервенции «Воробья»

В среду вечером «учитывали» замечания членов Политбюро и Секретарей по тексту Л. И. Смешно: в основном правили «стиль» или сглаживали углы, словесно замазывая недостатки, которые были обозначены «народными» выражениями, вроде: «если копнуть поглубже»…

Из принципиальных, пожалуй, одно: Суслов вычеркнул все про Общий рынок — сенсационное место, где мы ради поддержки Брандга, впервые заявляем, что не навечно записали себя в смертельные его враги. Брежнев отверг страхи Суслова. Втык Федосееву либо никто не заметил (скорее всего) либо… Впрочем, Демичев в отпуску.

Б. Н. озабочен открывшейся после смерти Хвостова должностью академика- секретаря отделения истории. Боится, что вновь появится Поспелов. Просил подумать. На другой день я ему послал записку с предложением назначить Трухановского (главный редактор журнала «Вопросы истории»).

Рассказал Б. Н. о слышанном в кабинете Л. И. разговоре с Косыгиным и Громыко. Удивлялся Косыгину. Но и Громыко обозвал нахалом за то, что он «тыкает» Брежневу и в то же время лижет Гвишиани (зять Косыгина). Вспомнил, что Громыко был до конца против войны Индия-Пакистан, считал, что они оба для нас одно и тоже. «А почему бы им было и не повоевать? Результаты показали, что это совсем не плохо», — заметил Пономарев.

В пятницу — банкет в СЭВ'е по случаю Брутенца. Все-таки пошлый ритуал. Светка Арбатова в сногсшибательной брючной паре… Выступал Румянцев (академик, бывший шеф-редактор ПМС), Гриша Морозов (профессор, первый муж Светланы Сталиной)… Я лицемерил в тосте — насчет отношения Брутенца к труду. Борька Пышков меня косвенно поправил.

Уезжаю на дачу читать Димитрова.

19 марта 1972 г.

Весь день читал дневник Димитрова. Впечатление — перманентно ошеломляющее, особенно тосты и прочие высказывания Сталина.

Берлингуэр избран Генсеком ИКП. (Приветствие Брежнева в «Правде», более сдержанное, чем помещенное выше приветствие Лонго по случаю назначения председателем ИКП).

Вспомнил ядовитость Б. Н. в больнице по поводу «правительства демократического сдвига»: «Не знают чего уж и придумать!»

Ну, а он, Б. Н., что посоветовал бы им придумать?!

Речь Брежнева на XY съезде профсоюзов. Он, как потом мне рассказал Цуканов, правил ее в ночь на воскресенье. (Это было заметно, когда слушал по радио). Некоторые международные моменты, например, о том, что переговоры в Пекине проходили под грохот бомб во Вьетнаме, — результат интервенции Арбатова.

Александров-Агентов узнал об исправлениях в последний момент, за полчаса до произнесения. Сильно трепыхался против Цуканова, кричал: по почерку вижу, что это Арбатова работа.

Мой абзац против Федосеева прозвучал слабо, не убедительно… Но Федосеев что-то учуял. Именно сегодня, спустя 11 дней, вдруг позвонил. (Арбатов был прав: о благородстве и порядочности в таком деле не могло быть и речи). Начал Петр Николаевич с демагогии — что, мол, это полезно и правильно бороться против Гароди и Фишера, но неправильно говорить о слияний рабочего класса с интеллигенцией и т. п.

Чувствовались нотки запугивания и даже угрозы в связи с «запретом» (моим и А. Н. Яковлева) переводить брошюру на языки. Сначала я глупо вступил с ним в интеллигентский спор по существу. А потом, когда он намекнул, что, мол, позиция мне навязана парой известных товарищей в Отделе, которые давно выступают с неправильных позиций по данному вопросу, — я завелся и сказал: «Не хотите по- товарищески, пусть нас рассудит ЦК. Мы напишем записку, Вы — объяснение etc». Он сбавил тональность. Договорились: мы дадим конкретные исправления в брошюру, а он посмотрит…, но «в пределах позиции нашей партии». Между прочим, он пытался анализировать соответствующее место из речи Брежнева в свою пользу. Я сказал: «У меня есть веские основания трактовать это место в противоположном духе». Вся дальнейшая эпопея «идейной борьбы» с Федосеевым и Трапезниковым, которая чуть не закончилась моим изгнанием из ЦК, подробно изложена в книге «Моя жизнь и мое время» (стр. 247–257). В ходе этого столкновения я разочаровался в своих коллегах по Отделу, потерял друга.

Оно длилось долго. Последняя неделя апреля могла стать переломной для всего остатка моей жизни. Во вторник состоялось совещание у Трапезникова, на котором объявлена война на уничтожение ревизиониста Черняева. Участвовали: Федосеев, Йовчук (ректор АОН при ЦК КПСС), Смирнов, Егоров (директор Института марксизма-ленинизма), Кузьманов, Семенов (сотрудники этого института), Руткевич (директор Института социологии), Чехарин (зав. отделом науки), Тимофеев, Глезерман (известный специалист по марксизму-ленинизму).

После этого гнусного заседания, на котором меня пытались морально раздавить и запугать, я позвонил Суслову. Все ему рассказал. Он был не в курсе и даже не знал о существовании записки Международного отдела. Принял он мой рассказ благожелательно. Велел своему помощнику доложить ему все материалы. Что он на самом деле думает — неизвестно, но теперь все будет зависеть от него.

В своей книге «Моя жизнь и мое время» я рассказал, чем кончилось. Суслов вдруг порекомендовал ввести меня в состав редколлегии журнала «Коммунист» и таким способом мгновенно прихлопнул всю эту возню Федосеева-Трапезникова. Почему он встал на мою сторону, «идеологически» объяснить нельзя. Скорее всего потому, что презирал моих оппонентов, и того и другого.

Вывод для себя я сделал такой: увы, это позиция слабости — в наше время открыто презирать прохвостов, значит, «губить» себя. Их слишком много, они везде и их трудно распознать в их многообразных личинах.

В общем, по жизненной сути и борьба моя, и вроде победа, если о них поразмышлять по крупному счету, представали суетой, чем-то никому всерьез не нужным. Никакого удовлетворения от того, что я уцелел, я не испытал.

22 марта 1972 г.

С утра опять Цуканов: речь при вручении ордена профсоюзам. За полтора часа сочинил бодягу. Собрались: Арбатов, Лукич (Смирнов), я у Цуканова. Прошлись. Сопли.

Вечером мне Цуканов сказал, что попытается уговорить Л. И. не мельчить и не вручать. Не его это дело.

Читал беседу Брежнева с Бхутто. Брежнев великолепно вел дело. Заполоскал Бхутто и тот ушел покоренным другом. Брежнев почти уговорил его вести дело с Индией к заключению договора о ненападении, неприменении силы, невмешательстве. Тогда, мол, и все остальные вопросы решатся сами собой, о военнопленных, например. Если согласны, то будем в этом направлении «работать с Индией». На это пакистанцу было очень тяжело решиться. Но лично он был уже согласен. «Буду делать все, провалюсь — хоть пришлите венок на мою могилу».

23 марта 1972 г.

Весь день не могу отделаться от самодовольства по поводу того, как ловко я переделал записку в ЦК об ответе австралийской Компартии.

Суть: Ааронзы («ревизионисты и антисоветчики») предлагают встречу делегаций КПСС и КПА, просят прислать приветствие их съезду (31 марта).

Записка: ответим, мол, после вашего съезда, в зависимости от его результатов. Если съезд нам не понравтся, официально рвем с КПА.

Вернулся Вадим Загладин из Италии, обеспечив, кажется, перелом в отношении с ИКП.

Наш посол в Париже встречался с Мальро (по поводу его поездки к Никсону). Уверяет, что Никсон все свои действия подчиняет предстоящей встрече с Брежневым. Не считает, что произошло нечто существенное.

Чжоу он ценит в отличие от всего мира весьма низко — примитивен, знает несколько слов по-французски.

Чжоу ездил в Ханой, оказывается, по просьбе Никсона, который обещает вывести все войска и прекратить боевые действия немедленно, как только вьетнамцы отпустят пленных летчиков. Китайцы хотят выглядеть умиротворителями и торопят, боятся, что Никсон обратится за таким же посредничеством в Москву: военнопленные для него — главный козырь на президентских выборах.

Меньшиков (консультант Международного отдела) был месяц в США. Поразило его с 1970 г., когда он туда ездил последний раз, что в университетах сейчас самая острая проблема — «свобода гомосексуалистам!» Тогда как в 70-ом — лезли на автоматы из-за Вьетнама. Полная политическая апатия молодежи.

Читаю ТАСС. Альтамирано поехал в Пекин. (Генеральный секретарь социалистической партии Чили, с которым я познакомился, когда он был год назад в Москве, и встречались, когда я был в Чили, в октябре 1971 года).

5 часов он провел с Чжоу. Восторги — «незаконченная революция», «великий народ», «судьбы человечества» (в духе Никсона), «750 млн. китайцев + 600 млн. латиноамериканцев», «признанный лидер третьего мира»…

Либо они отчаялись в реальности советской помощи, либо сказывается «революционная» натура антикоммуниста=антисоветчика, поскольку СССР — законченное общество, подобное западно-потребительскому, и заурядная сверхдержава…

Я рассказал Загладину о протесте ИМЭМО по поводу двух антисемитских книжонок бывшего еврея Евсеева (по решению ЦК выпущены для борьбы с сионизмом). Объекты протеста: Евсеев записал там Мирского в сионисты, но подставился, присоединив Помпиду к сторонникам Израиля (критиковать лично глав дружественных государств и правительств запрещено ЦК). Загладин сказал, что книжки плохи, но практически тоже не реагировал, хотя это его сфера.

Я чувствовал за всей его позицией мысль: не тем ты, Черняев, занимаешься. Что это тебе все даст? Да и — не только тебе лично может повредить. Ты — зам. Об отделе пойдут разговоры… Почему ты всегда лезешь, и к тебе липнут, когда что- нибудь связано с борьбой против ревизионизма и сионизма?! Сам Загладин «выше» всего этого.

26 марта 1972 г.

Вчера был на работе несколько часов. «Вымарал» статью Шапошникова (о Европейской ассамблее), написанную Берковым, — интеллигентские мерихлюндии. Нет такой политической кондовости, которая приходит с опытом работы в аппарате (и то — не всякому) и у которой что-то от зрелости и реализма.

Читаю Франсуазу Саган («Иностранная литература» № 3). До сих пор читал ее только по-французски. Сейчас — «Немного солнца в холодной воде». Прекрасная она писательница. Обаятельная… И этот роман — прелесть. Там есть, например: «любовь иной раз можно определить как желание рассказывать все только этому человеку». По этой maxime я, значит, любил всю жизнь только Искру.

Сегодня она, кстати, позвонила: говорила о новой квартире — как она циклюет полы и о том, что Гулыга (муж) перевел из самиздата для журнала «Звезда» Зощенко, теперь вибрирует по этому поводу. Но о чем бы она ни говорила, о чем бы мы вообще с ней ни разговаривали, — для меня это всегда самое высшее человеческое общение. Я, видно, тоже что-то для нее значу. При всей ее иронии и поносительстве в мой адрес, она все время продолжает от меня что-то «требовать»… и обижается, когда я, замороченный работой, оказываюсь невнимательным или даже недостаточно «почтительным».

Впрочем, мы действительно очень редко видимся.

Видел Искру — прошлись минут 20 возле ЦК. Отругала меня за восторги по поводу Франсузы Саган… Обычно, говорит, мы о твоих бабах разговариваем. А тут, подишь-ты — о конфликте из-за принципов (это о деле с Федосеевым).

28 марта 1972 г.

Обсудил с Красиным и Вебером доклад для Б. Н. (в Софии) о Димитрове (90- летие). Пока еще слабо. Но ребятам уже надоело выкладываться «на дядю». Тем более, что политическая (идеологическая) эффективность выступления Б. Н. практически сводится к нулю. Его речи, доклады, статьи ни для кого уже не указ.

Обнаружил в ужасающем состоянии «памятку» для Капитонова, который едет во главе делегации КПСС в Англию по приглашению Голлана. Примитив, переходящий в политический ляп. А, оказывается, Капитонов его уже акцептировал. Нагнал я панику на Матковского и Джавада, которые, кстати, сами едут в составе делегации. Поработал с ними над текстом.

Между прочим, на другой день после речи Брежнева на XV съезде профсоюзов, ко мне зашел Панкин (редактор «Комсомолки»). Говорит: «Кто участвовал-то?»… Вот ведь… От речи к речи все лучше. Одна красивей другой. А дела все хуже и хуже.

29 марта 1972 г.

Материалы для Капитонова в Англию.

Борисенко! Ох, один разговор по телефону повергает в уныние.

Позвонил из больницы Б. Н. Всякие заботы по поводу интервью для болгарского телевидения о Димитрове…

1 апреля 1972 г.

«Брат Алеша» в театре на Малой Бронной у Эфроса. Рвотная слякоть, сентиментальное слюньтяйство. В бешенстве от потерянного вечера. Наша интеллигенция (которая там хлопала и вызывала автора) в своей беготне от действительности, в «протесте» тыкается во что попало, потеряла всякие ориентиры. Отвратительно!

Видел в кормушке у «Ударника» внука Сталина.

Читаю Олвина Тоффлера «Столкновение с будущим»: 800-ое поколение», конец постоянства, эскалация ускорения, ритм жизни, общество «выбрасывателей», новое племя кочевников, легко заменяемый человек, избыток выбора… etc.

Теперь-то уже ясно, что это современный Нострадамус. Тогда воспринималось как нечто «не про нас» и в смысле: «нам бы ваши заботы».

2 апреля 1972 г. Воскресенье.

Вечером был с Вадькой у Нинки Гегечкори. У нее 1 апреля день рождения! Такая же взбалмашная, почти чокнутая. Собачится с матерью, которая действительно «незаметно» сыграла пагубную роль в ее жизни. Два человека — нинкины старые друзья и покровители: некто Соломон Менделевич (видный ученый, физик) и Максим — крупный радиоинженер. Очень интересная публика.

Спор о Наполеоне (в связи с только что вышедшей книгой Манфреда), о «Рублеве» Тарковского.

3 апреля 1972 г.

Вчера был на выставке «Художники Москвы. Весна 1972» на Кузнецком. Социально впечатление такое же, как и от «Брата Алеши». Но здесь что-то сложнее. В результате «послаблений» художественное развитие обратилось на 40–50 лет назад, к пункту, когда его «естественное течение было прервано волевым способом». Художники повторяют Штейнберга, Альтмана, Ларионова, Петрова-Водкина, даже Шагала, Тышлера. Но все это глядится скучнейшим эпигонством, особенно после посещения запасников Русского музея в Ленинграде, где я был в декабре.

Есть просто дешевый модернистский выпендреж. Масса натуральных пейзажей, которым, кажется, 100 лет, огромное количество церквей (в городе и деревне), русских изб, палисадов и крылечек, камерных портретов и т. п.

Стихия аполитизма и бездумья.

Видно, обрыдла официальная тематика «соц. героизма» и т. п. Но новой идеи нет, нет и новой формы, которая побуждала бы искать новое содержание.

Ужасающее бегство от реальности. И очень слабо технически.

Сегодня узнал, 15 и 21 марта в Венгрии в ряде городов были студенческие волнения «с националистическими и антисоветскими лозунгами». Не первый раз уже это читаю в ТАСС'е и телеграммах о том, что экономическая реформа привела к огромной передвижке доходов «к частно-кооперативному» сектору. Велики доходы ученых, профессоров, врачей и прочей интеллигенции. Ропот в рабочем классе. Студентов разогнали дубинками. 16 арестов. «Зачинщиков» еще не нашли.

А между тем, в последние годы Венгрия казалась самой благополучной страной среди «наших». Все ждали взрыва в Болгарии (после Польши в 1970 г.). И вот, пожалуйста!

Материал к встрече Брежнева с подыхающим Всемирным Советом движения сторонников мира.

6 апреля 1972 г.

Сегодня впервые в жизни был на Политбюро. Обсуждались материалы к приезду Никсона.

Это в Кремле, недалеко от ленинского кабинета. Окна выходят на Грановитую палату — где Свердловский зал. Постовые долго всматривались в мою физиономию, сличали с фото на удостоверении. Маленький зал — прихожая. Там минут за 15–20 начали скапливаться Громыко, Гречко (с ним какие-то два генерал- полковника и вице-адмирал, потом выяснилось, что их вызывали, чтобы утвердить на какие-то должности), Байбаков и прочие министры, зав. отделами — всего человек 10–12:

Заходили и секретари ЦК.

Катушев тут же поручил мне статью для «Правды»: мол, прочитал шифровку — Брандт просит поддержки у Социнтерна, что мы тоже готовы оказать… Надо-де похвалить социал-демократов. (Не понимает, что такая наша похвала — серпом по яйцам т. Брандту!)

Пригласили в зал «на первый вопрос».

Брежнев одобрил представленные материалы (похвалил МИД, «наш Отдел», как он выразился, т. е. именно наш Отдел, и… кто-то подсказал — Андропова).

Сказал, что сейчас важно отметить лишь самое принципиальное: материалы — основа, но по ним с Никсоном ведь не будешь разговаривать, нужно преобразовать в «рабочий материал». Пусть каждый член ПБ письменно представит замечания и соображения. Образуем комиссию, которая пусть денно и нощно этим занимается.

Характерен порядок фамилий в комиссии: Суслов (член ПБ), Андропов (кандидат в члены ПБ), Пономарев (просто секретарь), Устинов (кандидат в члены ПБ), Демичев (кандидат в члены ПБ), Громыко, Гречко (министр обороны).

Просил обратить внимание на некоторые неприемлимые подходы в материалах, в том числе в проекте коммюнике.

Например, говорится о борьбе против колониализма и неоколониализма. «Это что же? Мы их берем в компанию по вопросу, по которому у нас с ними не может быть ничего общего?! А в 1969 году на Совещании мы обязались бороться против США как раз по этим вопросам. Нас ведь никто не поймет, и прежде всего МКД. Или — о соблюдении суверенитета. Запишем это тогда, когда Никсон воюет во Вьетнаме. Впрочем, он может и согласиться записать все это. Но он не будет и не может это выполнять. И нам скажут коммунисты: «Чепуха все это, наивные вы люди»

Надо зафиксировать все наши принципиальные несогласия. Но метод не должен быть китайским: по одну сторону наши позиции, по другую — ихние.

Конечно, о многом я буду говорить с Никсоном устно, без памятки. Но на бумаге должна быть взвешена каждая фраза.

(Как видно, Брежнев тогда еще соображал вполне нормально для своего положения).

Приходила ко мне на работу «Людка» Малова. Много говорили о жизни. Она прямо живая героиня для Франсуазы Саган, умная, злая, отчаявшаяся, слов не выбирает и т. д.

Две у нее мечты: отдаться любимому человеку на ковре из пармских фиалок (это по Анатолю Франсу из «Сильвестра Бонара»), выйти в зал миланской оперы в роскошном длинном платье, бриллиантах, с лучшей в мире прической — чтобы весь вечер на тебя только и смотрели (пусть бриллианты напрокат!). Один только вечер и вся жизнь!

Кто такая Людмила Малова? Одна из четырех девушек 19–20 лет, которых ЦК направил в 1959 году в Прагу в журнал ПМС в качестве стенографисток, машинисток, каждая с каким-нибудь иностранным языком. Одна из них — Валя — вышла замуж за известного деятеля Французской КП — Жана Каналу, другая — Оля — вышла за консультанта международного отдела Жилина, третья — Надя — потом долго работала в международном отделе ЦК, а четвертая — та самая «Людка» — вернувшись в Москву, затерялась в разных министерствах-. И у всех у них оказалась несчастная женская судьба. В Праге они были в центре увеселительных компаний, где преступались всякие нормы ЦК-вской морали. Умные, образованные девушки. Я счел возможность вставить их в этот политический текст в качестве персонажей, разрушающих представление об «аппаратчиках того времени».

8 апреля 1972 г.

Любопытная дискуссия была на Политбюро по протоколу приезда Никсона.

Брежнев: «Никсон в Китае ходил по «стене» (Великая китайская стена) с мадам. А у нас всюду она будет ходить одна. А он — только на «Лебединое озеро». Удобно ли?

Не предусмотрено речей, на обеде и тостов на приеме (с нашей стороны). А если он захочет (и, наверное, захочет, это ему нужно)?.

Не надо селить сопровождающих в гостинице. Там за ними Андропову не уследить. Надо их всех — на Ленинские горы. (В правительственные особняки, построенные при Хрущеве). И контактов будет меньше».

Толпа на аэродроме. Обычно у нас машут флажками и кричат «Дружба!». Сейчас это не пойдет. Но надо, чтоб не молчали совсем. Надо 5–6 ребят подготовить, чтоб что-нибудь сказали президенту, пожелали успеха в переговорах что ли…

Подгорный стал настаивать, чтоб показать Никсону ансамбли Осипова и Александрова (Советской Армии).

Брежнев: Это не то, чем мы можем блеснуть.

После довольно комедийных, препирательств по протокольной стороне приема Никсона, Брежнев поставил вопрос, представленный Байбаковым и Патоличевым, - проект торгово-экономического соглашения с США.

Подгорный первый взял слово: Неприлично нам ввязываться в эти сделки, с газом, нефтепроводом. Будто мы Сибирь всю собираемся распродавать, да и технически выглядим беспомощно. Что мы сами что-ли не можем все это сделать, без иностранного капитала?!

Брежнев пригласил Байбакова объясниться. Тот спокойно подошел к микрофону, едва сдерживая ироническую улыбку. И стал говорить, оперируя на память десятками цифр, подсчетами, сравнениями.

1. Нам нечем торговать за валюту, сказал он. Только лес и целлюлоза. Этого не достаточно, к тому же продаем с большим убытком для нас. Ехать, на продаже. золота мы тоже не можем. Да и опасно, бесперспективно в нынешней валютной ситуации.

2. Американцев, японцев да и других у нас интересует нефть, еще лучше — газ. Топливный баланс США будет становится все напряженней. Импорт будет расти, причем они предпочитают получать сжиженный газ. И предлагают:

а) построить газопровод из Тюмени до Мурманска, а там — газосжижающий завод, и на корабли;

б) построить газопровод из Вилюя через Якутск в Магадан.

Нам выгоднее последнее. Через 7 лет окупится. Все оборудование для строительства и эксплуатации Ихнее.

Если мы откажемся, продолжал Байбаков, мы не сможем даже подступиться к Вилюйским запасам в течение по крайней мере 30 лет. Технически мы в состоянии сами проложить газопровод. Но у нас нет металла ни для труб, ни для машин, ни для оборудования.

3. Сахалин. Японцы предлагают организовать здесь добычу нефти со дна океана. Но у нас для этого нет установок. Одна, голландская, работает на Каспии.

Подгорный: Да там же ветры дуют на Сахалине, все постройки снесут.

Байбаков с ухмылкой: «Николай Викторович, Сахалин большой, на севере там дуют ветры, на юге — не дуют. А потом, это у японцев пусть голова болит насчет ветра, но они почему-то его не боятся».

Вечером был в больнице у Б. Н. Речь шла опять о его докладе в Софии к 90-летию Димитрова. Он стал навязывать идею прямой связи между Народным фронтом с государствами народной демократии. Дурацкая идея. Он все хочет учить зарубежные компартии, хотя те отвергают эту связь, по существу осуждают «народную демократию» как государственную форму. Иногда поражаешься бюрократической ограниченностью мышления Б. Н. Его невежеству в вопросах, которыми он с утра до вечера занимается, проявляя поразительный интерес к кухонным сплетням в руководстве братских партий и к их скандальным заявлениям в наш адрес, по которым он, главным образом, и ориентирует свою политику в МКД.

Опять он ругал итальянцев. Будто не было ни ХIII съезда ИКП, ни шифровок из Рима от нашей делегации, ни заседаний Политбюро, где обсуждались итоги поездки делегации и где очень поддержали итальянцев. Это же единственная реальная сила в комдвижении! Он даже заявил: «Я не уверен: начнись война — они займут позицию нейтралитета против нас». Я запротестовал. Он сделал вид, что пошутил.

Утром в Шереметьево встречали Гэс Холла. Был, естественно, вьетнамский посол. Демичев ему говорит: «Вьетнамцы уже обеспечили выборы американского президента». Это в связи с их мощным наступлением, которое после долгого затишья длится уже 9 дней и которое срывает «вьетнамизацию» президентской компании США.

После такого общения захотелось развлечься. И поехал в бассейн ЦДСА на соревнование СССР-ГДР. Девчонки, мальчишки, визг, азарт, красивые тела, красивые движения, самому захотелось. Плавать-то еще могу, и красиво.

10 апреля 1972 г.

Катушеву — речь о десятой годовщине ленинской школы.

Консультантам — замечания Б. Н. по его докладу о Димитрове.

Несмотря на настойчивые приставания отказался читать доклад о социал- демократии на слете преподавателей заочной ВПШ.

Первое заседание комиссии по итогам Никсона, у Суслова: Андропов, Катушев, Гречко, Гришин, Демичев, Замятин, Яковлев, Ковалев, Семенов и я.

Организация конференции по случаю годовщины смерти Рузвельта.

16 апреля 1972 г.

Вчера был субботник. Работали опять в Кунцево на строительстве, прекрасных домов ЦК-вского комплекса, который народ уже прозвал «Заветами Ильича». Бригада из консультантов Международного отдела и примыкающих к ним референтов. Работали весело и ударно. Рабочий Юра (со стройки), который нами руководил, очень гордился своей бригадой перед начальством. Кончили раньше

всех. Выпили 3 бутылки водки и 2 коньяку. Совсем стало хорошо. По домам пошли пешком. Я увязался за Надей (это одна из тех, которая была в Праге), но она мне заявила: «У меня все дома». В Москве 21 градус, 100 лет не было такой жары в такое время года.

На той неделе не пошел на заседание редколлегии «Вопросы истории». Свои отзывы о некоторых статьях послал Трухановскому. Особенно возмутился я дурацкой статьей, посвященной 1956-57 годам на Ближнем Востоке.

Поучительность истории не «примерна»: у автора была хорошая цель — показать, что мы всегда были за арабов. Но… Это мое «но», спустя почти 20 лет, по видимому означало, что мы тогда, в середине 50-х, при Хрущеве, впутались в «историю», которая легла тяжелым бременем на всю нашу внешнюю политику и на наш имидж, и на наш бюджет. И когда я это «но» постаеил, было уже ясно, что даже Брежнев начал понимать, куда нас заводит безоглядная поддержка Сирии, Насера и т. п.

Во вторник был на праздновании 10-летия Ленинской школы. Главным от ЦК был Катушев. Выступал Престес (легендарный председатель бразильской компартии, полная развалина, как и многие прочие от компартий). Французская компартия отказалась не только кого-либо послать на торжество, но и прислать приветствие. Возник вопрос о публикации сообщения в печати. Суслов согласился, но, когда я позвонил об этом в больницу Б. Н.,- что тут было! Это же скандал. Это же разглашение того, что мы всегда держали в секрете, в том числе само существование такой школы! Вздор, конечно. Весь мир знает о ней. И реакция Б. Н. - это ревность к Катушеву (тогда он был тоже секретарь ЦК, который курировал социалистические страны), и обида, что болезнь помешала ему самому быть в центре торжества, ведь он и ленинскую школу считает своим детищем.

Шапошников затеял возню, добиваясь приема Брежневым представителей Комитета борьбы за мир. Это дохлая организация, зачем ее гальванизировать? Брежнев никогда бы не согласился, если б представлял себе, что это такое.

В среду был у Бориса Слуцкого. Считаю его одним из самых сильных поэтов военного поколения. Он недавно вернулся из поездки в Венгрию, где воевал. Милая у него жена Таня. Пили вино. Он прекрасный рассказчик. И много любопытного узнал я от него про Ахматову, про ее отношение к Пушкину, к Толстому, к Блоку и Брюссову, с которыми, она, случалось, спала, к Есенину, который в 21 году застал ее за мытьем полов и не мог скрыть на своей «рязанской роже» издевательской ухмылки. С этого момента он перестал быть для Ахматовой поэтом. Она вычеркнула его из литературы, как потом и Заболоцкого, который не захотел под тост за нее выпить водку, потому что никогда ее в рот не брал, и для Ахматовой не стал делать исключение.

Свое последнее перед смертью сидение в президиуме съезда Союза писателей РСФСР она назвала — «вызов королю!» В конце концов — она победила!

Рассказывал Борис также о Коненкове и Шостаковиче, которые за последние 15 лет, не только не писали своих статей, но и не читали их.

В четверг выступил экспромтом на партсобрании Отдела. И еще раз почувствовал, что меня воспринимают в качестве зама иначе, чем других, одни — с большей симпатией, другие — с презрением, и, пожалуй, все с некоторым удивлением и непониманием. Ищут какую-то "закономерность появлению в аппарате ЦК такого зам. зава Отделом и ждут, когда провалится, чтобы привычная ситуация была восстановлена.

На этой неделе произошло важное событие: Сашка Бовин был изгнан из ЦК. Вся история с его отставкой тоже подробно рассказана в моей книге. В этой истории большой личностный элемент, однако сам Бовин связал свое изгнание с победой в окружении Брежнева людей, близких к Александрову-Агентову и поражением Цуканова-Андропова. Он связал это также со слухами об образовании при Брежневе группы внешнеполитических помощников во главе, конечно, с Александровым, в которую войдут Русаков, Блатов и Загладин. Прощаясь со мной, Бовин сказал: «Толя, вот тебе мое политическое завещание — бойся Вадима» (т. е. Загладина, который, был «лучшим другом» Бовина).

Директор «Рено», беседуя с Косыгиным, сказал: Вы меня извините, но на «Москвиче» и в Ижевске, Вы производите автомобили, которые мы выпускали 15 лет назад.

Беседуя с Батцем (министр сельского хозяйства США), Брежнев просил передать Никсону, чтоб тот закруглялся с бомбежками во Вьетнаме. Наш народ, сказал он, этого никогда не поймет, не признает: он помнит свою войну, у вас, американцев, такой войны не было.

Беседа Капитонова с Голланом (делегация КПСС в Англии). «Никогда не соглашусь с вашей идеологической политикой, — сказал Голлан, — Даниэля и Синявского никто не знал. Вы их посадили — и их книжонки стали бестселлерами, вокруг них и этих имен была создана «целая индустрия» на Западе. И что же? Они отсидели, и первое, что сделали, выйдя из тюрьмы, — написали книжки о своей тюремной жизни и проч. Теперь вы их опять посадите? Но какой смысл сажать людей, которые не боятся этого?

Или — Солженицын.

Это вы сделали его Нобелевским лауреатом. Это вы своей политикой превратили его в современного Толстого и Достоевского. А если посадите, он станет вторым Христом!»

И т. д. в этом духе.

В Чехословакии скоро начнутся процессы над 46 бывшими деятелями оппозиции, которые вели подпольную работу. Гусак, распорядившись, чтоб процессы были закрытыми, пояснил: «чтоб не плодить новых Димитровых».

22 апреля 1972 г.

Когда я был последний раз у Б. Н. в больнице, он мне кое-что порассказал о том знаменитом Политбюро, которое заседало с утра до вечера по национальному вопросу.

Обсуждался доклад Андропова в связи с обнаруженным на Украине документом. Написан он еще в 1966 году группой националистов. Суть — против «русификации» и за отделение.

Между тем, как говорил на ПБ Пономарев, никогда за всю историю Советской власти не было такой «украинизации» Украины. Я, говорит, привел такой факт — ведь со времен Мануильского и еще раньше Пятакова и др. первыми секретарями на Украине были не украинцы: Коганович несколько раз, Постышев, Хрущев и др. Так было до Подгорного.

А теперь — единственное «деловое» и «политическое» качество при подборе кадров — является ли украинцем? Если да — значит, уже хороший. Это сказал Щербицкий, который гораздо резче и самокритичнее выступал на ПБ, чем Шелест.

Брежнев: Я, говорит, общаюсь с Петром Ефимовичем (Шелест) по телефону почти каждый день, говорим о колбасе, пшенице, о мелиорации и т. п. вещах. А ведь с 1966 года ему, и ЦК КП Украины известен этот документ, известна деятельность националистов, и ни разу ни одного слова он об этом мне не сказал. Не было для него тут со мной проблемы. Или: когда уже стало все это известно, поднимаю трубку, спрашиваю у Петра Нилыча (Демичев), что он об этом думает. Он стал заверять, что ничего особенного, разобрались, мол, и т. д. Такова позиция нашего главного идеолога.

Вот так. А вообще-то надо смотреть в корень. К Брутенцу сходятся некоторые армянские и азербайджанские нити. И ему рассказывают, что нелюбовь и даже ненависть к русским растет на почве распространения убеждения (которое, кстати, широко внедряет сам местный партийный и государственный аппарат — как алиби для себя), что все идет плохо потому, что все сверху зажато, а там — вверху — сидят русские и руководят некомпетентно, неграмотно, глупо.

Отличие нынешнего национализма в том, что его главным носителем является именно национальный аппарат, а истоки его в том, что «бывшие колониальные окраины» живут много лучше, чем российская «метрополия», они богаче и чувствуют «свои возможности». Благодарность же — не политическое понятие.

23 апреля 1972 г.

Когда начинается неделя, жду субботы и воскресенья. И так каждый раз: как свободы и отдыха, покоя. Но они всегда — дни метаний. Что-то прочтешь недочитанное, что-то полистаешь, переберешь. И все время хочется куда-то пойти, с кем-то встретиться, чего-то посмотреть — в музей, на выставку (вот давно Слуцкий зовет к подпольным художникам), к Дезьке (известный поэт Давид Самойлов) съездить в Опалйху, к Карякину, к Вадьке…

Это все попытки бежать от себя, укрыться в призрачном занятии. Потому, что нет дела в жизни, своего — вне службы. А служба — во многом — профанация настоящего дела: статьи и доклады для Пономарева, тексты для Брежнева и др. Иногда, правда, бывает и консультативное участие в определении каких-то реальных политических позиций (в отношении той или иной партии, комдвижения, каких-то вопросов внешней политики, каких-то акций пропагандистско-политического плана).

Скоро 51 год. Что сделано в жизни? Ничего в общем, заслуживающего для преемников. Хотя она прожита честно: не прятался от ответственности, других вместо себя не подставлял, защищал какие-то убеждения, когда не безнадежно было, не подстраивался ни под кого из начальства, тем более не помогал непорядочности и общественной глупости, презирал идеологических хапуг и делал все от меня зависящее, чтоб подставить им ножку.

А все-таки, своего, генерального дела нет, даже курса на диссертацию нет. И не только потому, что не уверен в своих силах, а, главным образом, потому, что весь собственный (и окружающих) опыт показывает бессмысленность всей этой, так называемой, общественной науки, никчемность самого ее существования и бумагомарания. Оттого и жизнь в научных институтах — это либо ярмарка тщеславия и полового обмена, либо пошлая возня самолюбий и карьер под видом идеологической борьбы. Тошно.

Да и не только диссертацию — вообще писать (для публикации) ничего не хочется: слишком много знаю, и потому любое сочинение (а оно может быть только на «научно-политическую» тему) представляется как ложь перед самим собой и перед другими.

Конечно, графоманская привычка все время что-то писать вырабатывает, видно, в человеке чувство ремесленника (что бы ни делать, лишь бы делать, — заполнять страницы и быть довольным самим слово- и — абзацесочитанием). Но у меня такой журналистской привычки нет. Хотя косвенно она где-то присутствует: замечаю, что хорошо сделанная служебная бумага, безотносительно к ее реальной ценности, вызывает удовольствие.

Да, кстати, Брежнев на той неделе встречался с вьетнамским послом. В печати потом были всякие выражения солидарности и прочие. А в беседе контрпунктом было требовательное и настоятельное беспокойство (и просьбы передать в Ханой) по поводу того, что «мы ничего не знаем ни о планах предпринятого наступления, ни о его целях, ни о его реальном ходе» и т. д. Узнаём об этом лишь из публикуемых сообщений «нашего общего врага».

25 апреля 1972 г.

Вечером — вместе с Шапошниковым — у Б. Н. в больнице. Разговор о предстоящей поездке в Швецию, о Бовине. Он сообщил, что накануне у него был Иноземцев, который обещал пойти к Суслову (по федосеевскому делу).

Принял Фриду Браун (жена одного из лидеров «здоровых сил» в Австралии, член ЦК новой Социалистической партии). Она заявила, что это «историческая встреча»: впервые представитель СПА принят в ЦК КПСС. Довольно храбро (без полномочий на то) выразил я ей поддержку и одобрение СПА, «вдохновил» — так держать! — против Ааронзов и Ко.

Объявлено, что с 20 по 24 апреля в Москве находился Киссенджер, был принят Брежневым и Громыко.

А между тем, к нам в Отдел, идут отовсюду (в том числе от ученых Белоруссии) письма с требованием отказать Никсону в визите, так как он бомбит Вьетнам. Пожинаем плоды своей собственной пропаганды во время поездки Никсона в Пекин!

27 апреля 1972 г.

Весь день сегодня был в напряжении: в бундестаге решалась судьба правительства Брандта. Барцель поставил на голосование «конструктивный вотум недоверия». Все зависело от одного-двух голосов. А до этого пару социал- демократов и «Свободных демократов» перекупили хедеэсовцы (ХДС). К счастью Брандт «победил», хотя и двумя голосами!

1 мая 1972 г.

Был на Красной Площади. Медленно шел туда. Всякие мысли. А главная — «порядок»! Очищенные от народа центральные улицы. Уже у Кропоткинских ворот — кордон милиции и дружинников, а потом — на каждом повороте. Боже, как много у нас милиции! И еще целые толпы дружинников. И это тоже — «порядок». Машины с пропусками на стекле, перед которыми расступаются кордоны, — это тоже «порядок». И то обстоятельство, что пассажиры этих машин (хотя им 15–20 минут пешего ходу до Площади), тем не менее едут, — это тоже «порядок». И цепи солдат и «добровольцев», образующие дефиле для колонн, уже на Манежной… Это все тоже элементы «порядка».

И речь Подгорного, состоящая из нужняка, затертых формул и банальностей, — это тоже символ «порядка», устойчивости — establishment! Более тото, когда после речи над площадью громыхал «Интернационал» (через репродукторы, конечно), — со своим архаическим текстом, с почти неуместным и волнующим ритмом и музыкой, — это была также составная часть «порядка»: потому, что такое есть решение — исполнять «Интернационал», официальный революционный энтузиазм нужен для нашего «порядка», поди, вырази.

То, что происходило на Площади, это, конечно, большая абстракция (особенно это становится заметным, когда за полчаса до конца демонстрации, я стал спускаться по Кремлевскому проезду и видел вблизи остатки колонн, идущих навстречу…)

Но, зная, что — абстракция, все равно волнуешься. И сильно. И по многим причинам. Прежде всего — «физкультурный парад». Девки, здоровые, красивые в своих брючных костюмах разных цветов, все фартовые такие, показывающие свои сиськи, походку, волосы. Конечно, в них — ничего от идейности и романтизма 30-х годов. Но — в них здоровье, сила народа…. благополучие. Да, на этой демонстрации очень много хорошо и модно одетых молодых женщин (поражаешься даже какое количество красивых женщин может быть в одном месте) — по всему этому видно, что уровень благополучия уже довольно приличен. И это волнует. Приятны и мелодии, старые и новые.

А вообще у меня настроение было скверное после вчерашнего «разбора» отношений. К концу рабочего дня, как повелось уже перед праздником, Загладин зазвал к себе замов и «девок» — Лариса, две Лиды и Танька. Здорово выпили (виски, какая-то цветная литовская водка, еще что-то). Сначала все было нейтрально, а потом, когда Шапошников произнес тост за «авторитет Международного отдела», который, мол, никогда не был так высок, а я по этому поводу внес поправку, сообщив, как Глезерман задирал хвост на статью Вебера (консультанта Международного отдела) на редколлегии, помахивая при этом федосеевской брошюрой, — Кусков вспотел и стал злой.

Загладин предложил — для хохмы — тут же позвонить Глезерману и от имени (!) Теосяна предложить ему письменно представить «объяснение своего поведения на редколлегии». «Его, говорит, сразу инфаркт хватит». И пошел было к телефону, перелистывая блокнот с телефонами.

Вот тут-то и началась подлинная паника… с Кускова, который поддержал Шапошникова.

Я завелся. И орал, что Кусков меня всюду продает, а здесь произносит всякие речи о «единстве и сплоченности».

Бовин с Леной. Обедали вчетвером + Шишлин (консультант из Отдела соцстран). Он, наконец, разговорился и выдал, похожую на правду, версию его изгнания из ЦК. Дело восходит, оказывается, к чехословацким событиям 1968 года.

Бовин, как и я, знал за несколько дней, что вторжение произойдет. И написал Андропову о возможных последствиях. Тот послал Брежневу, но до него это не дошло, застряло у Александрова (очевидно потому, что не хотел портить игру. Уверен я, что в настраивании Брежнева на вооруженное вмешательство «Воробей» сыграл едва ли не первую роль. Помню, где-то за месяц до 21 августа в его кабинете, когда я вновь поспорил с ним из-за Чехословакии, он мне гнусно пропел: «А что, Анатолий Сергеевич? Может, уже скоро и войска придется вволить!»). Ну так вот. После вторжения Бовин вновь написал письмо Брежневу. Теперь уже с некоторыми фактами, подтверждающими его прежнюю аргументацию. И вновь оно осело у «Воробья». А теперь он это, видимо, пустил в ход, — ему надо было ликвидировать «концепцию» Цуканова о создании группы консультантов, при Брежневе, главой которых должен был стать Бовин, а я — его замом! (По утверждению Бовина). И навязать свою концепцию — расширение числа помощников.

Это его «дело» сомкнулось с потребностью Катушева, которому предстояло стать зав. отделом. Он не хотел иметь в Отделе Бовина, — слишком непослушный, не любит черной работы, да к тому же имеет прямой выход «наверх». Катушев знал от Биляка (а тот — от бывшего посла Чехословакии в Москве Хноупека, с которым Бовин чуть ли не каждый месяц пьянствовал и ходил к нему, как домой) о позиции Бовина в чехословацких событиях. Более того — Биляк не раз выражал Катушеву «удивление», как такой человек может работать в ЦК, да еще быть близок к Брежневу!

Так и сошлись «две линии», — в перекрестье они и дали-изгнание Бовина.

2 мая — провел с Карякиным. Он напился до помрачения. Главная тема — федосеевское дело и реакция разных людей… Большой мат.

Сегодня — работа над материалами для Б. Н. о 50-летии СССР. На политическом уровне очень серьезная вещь. (В основном сработал Соколов, но Б. Н.'овские идеи тоже очень «смелые», например, о соединении в Китае диктатуры пролетариата с буржуазным национализмом!)

Б. Н. одобрил доклад о Димитрове.

Вебер потерял пропуск в ЦК — просто беда. Жалко Сашку, да и вообще очень некстати.

4 мая 1972 г.

Принимал молодых чилийских специалистов. Перед отъездом домой — учились в Леншколе 3 месяца. 7 человек, одна прелестная девчонка. После революционных речей рассовали по карманам конфеты из вазочек со стола.

Дурацкий прием в посольстве ГДР.

7 мая 1972 г.

После приема в посольстве ГДР походили с Жилиным. Он распространялся на тему, что не тем мы занимаемся в Международном отделе. Если бы не обслуживание Б. Н. докладами, статьями и прочим, куда уходят лучшие творческие силы, время, энергия, — мол, могли бы выдавать аналитические разработки о комдвижении, готовить инициативы, обдумывать стратегию нашей политики в МВД.

Я возражал: если б не Б. Н. и его претензия выступать в роли теоретика, что бы мы вообще делали? Занимались бы текучкой, как в братском отделе (по соцстранам). Напомнил Жилину, что по крайней мере с 1966 года не раз предпринимались попытки серьезно проанализировать состояние МКД и нашу стратегию в целом. Даже однажды предполагался специальный Пленум ЦК. Где это все? — У меня в сейфе, мертвый груз, корзиночные усилия.

Не нужно все это «начальству». Комдвижение сейчас — это не более, чем идеологическая приставка к нашей внешней политике, архаичный «аргумент», что мы все еще «идеологическая величина», а не просто великая держава. Комдвижение, как самостоятельная сила, со своими законами и задачами — одно неудобство для нас. Лучше его не замечать в качестве такового, хотя с некоторыми партиями, как суверенными величинами, иногда нельзя не считаться. И поэтому — полный идеализм предлагать объективный анализ и из него выводить стратегию МКД.

Говорю Жилину: Вот уйдет Б. Н., дадут кандидата наук Червоненко (бывшего посла в Чехословакии), много ты будешь заниматься «проблемами»?! Достаточно было так поставить вопрос, спор исчез.

Попросил Сашу Галкина (прелесть — человек!) одготовить статью для «Коммуниста», которая, конечно, никогда не будет опубликована, тем не менее, нельзя отступаться от изложения credo, раз Егоров, заказав, поймался на этом.

Между прочим, статья-то была заказана мне и Жилину. Однако он, сославшись на личные мотивы, попросился отлучиться… и не участвовать в обсуждении плана статьи — для чего я и пригласил Галкина.

Словом, Жилин «отруливает» от борьбы. И если б он не был просто болтуном, как я теперь окончательно убедился, можно было подумать, что он просто занимался провокацией, когда при начале конфликта с Федосеевым настаивал на том, чтоб к вопросу о «структуре рабочего класса» добавить еще вопрос о множественности партий, которую вопреки позициям КП Федосеев осудил, как ревизионизм.

Вчера вечером поехали к Красину (я, Вебер, Галкин). Пили мою «смирновскую» водку с красинским (финским) джусом из клюквы.

Читаю Збигнева Бжезинского «Между двумя веками»!

8 мая 1972 г.

Накануне дня победы. Сижу дома. Поправил верстку статьи «Тимофеева- Черняева», изучаю материалы к поездке в Швецию.

Никак не могу отделаться от чувства горечи от последнего разговора с Жилиным. Мне стыдно было за него, когда он «отпрашивался» перед встречей с Галкиным по статье.

Но он отражает общую для почти всего моего окружения тенденцию. Ведь я начал борьбу с Федосеевым по их инициативе. (Красин, Вебер, Соколов, люди из институтов). Они обратили мое внимание и на статью в «Коммунисте» и на брошюру, на опасность всего этого. Я взял главную роль на себя.

И по мере того, как развивались события и становилась ясной опасность этой борьбы и замаячила угроза поражения, началось отпачкование. Да и в самом деле — одному скоро докторскую защищать, другому — реабилитироваться от обвинения в ревизионизме, третьему — закреплять свои аппаратные позиции. Стоит ли из-за какой-то там «структуры рабочего класса» ставить под вопрос свое положение и свои перспективы?

Вчера днем зашли с Элкой в кино повторного фильма, что у Никитских. Смотрели «Бумбараш» с Золотухиным. Это по Гайдару. Дух тот же, что и «В огне брода нет», «Белое солнце пустыни» и некоторых других. В условной манере, несколько даже шаржированно выражается здесь с большим искусством первородная наша революционная идейность. Это — явно реакция молодого поколения на конформизм нашего истеблишменского, нашего устойчивого и упорядоченного бытия, а также против цинизма тех, кто официально исповедует ленинизм, а в жизни давно уже руководствуется совсем другими мотивами. Здесь — «конфликт поколений», в котором очень ясно угадывается социально-идейная напряженность в нашем обществе.

Недаром, все такие картины выходят в свет с большим скрипом, с купюрами, а идут мало, на окольных экранах. Лапин, Романов, Катька и др. достаточно умны, чтоб не понимать в чем дело.

Как-то корреспондирует с этим то, что мне вчера рассказала Генька. У нее была экскурсия — 5 класс какой-то московской школы. Мальчик, очень интеллигентный, серьезный и дотошный, ей сказал: вот у нас возле школы есть два дома — ХYII века, на них написано, что они памятники и что они — на содержании государства. А какое же это «содержание», если там все загажено, разбито, запущено?… Потом: при переходе от «объекта к объекту», она его спросила — ты, что древностями интересуешься. Нет, — ответил он, — Я занимаюсь 1937 годом!

Генька, потрясенная, сначала сделала вид, что не понимает. Он ей: «А, Вы, что не знаете, что такое 1937 год? — Ну, и как же ты этим занимаешься, где ты достаешь материалы и т. д.? — Да, это трудно — достать что-либо.' Но я не отступлюсь. Я должен узнать, как это стало возможным, чтобы было уничтожено столько невинных людей, борцов революции, ленинцев?!» Это — пятиклассник.

9 мая 1972 г.

День победы. Жуткий день. В нем будто концентрируется вся юность, все главное в жизни, вся твоя значимость реальная и самоуважение. И хочется куда-то вырваться, что-то сделать, побыть с людьми… С какими? С кем?

Вчера я весь день был с Колькой Варламовым. Походили вдвоем по улицам. Рассказал я ему все свое. Потом стали пить, пьяные провожались до его дома. А сегодня уже не сошлись и даже не позвонили друг другу: то ли у него дела, то ли у меня — сознание ненужности портить вчерашний день, потому что делать нам друг с другом больше нечего.

А состояние полного отчаянья — от беспощадной одинокости, из которой невозможно вырваться. Анька (дочь) даже не поздравила меня с праздником. Генька тоже. Из жалости к ней, из врожденного чувства долга, из привязанности к ее беспомощности — я самым пошлым образом гублю все свое, так называемое, «свободное время». У меня столько возможностей видеться с интересными людьми, быть в очень содержательном обществе, такая, резко усилившаяся в последние годы, тяга к интеллектуальному потреблению (особенно через картины — когда в декабре я был в Ленинграде, высшее наслаждение и. самое сильное впечатление — «Русский музей», в котором я был около десяти раз, а запасник оставил просто ошеломляющее впечатление) — при всем этом я бессмысленно просиживаю субботы и воскресенья (когда они свободны) в своей комнате (а она лежит в своей) только ради того, чтоб не обидеть, чтоб она была спокойна и…, чтоб я сам не испытывал комплексов. Идиотизм.

Сегодня — в такой день — меня звал Любимов на юбилейные «Зори здесь тихие», а затем на праздничный капустник на Таганке. Ох, как мне хотелось там быть среди этих людей, которым я чем-то нравлюсь, во всяком случае они мне всегда рады. А сами они талантливы и веселы.

Но я просидел дома — читал Бжезинского и изредка подходил к телевизору, за которым сидела Генька и смотрела пошлый концерт из театра Советской Армии.

Двухчасовая прогулка с Брутенцем по Москве. Кстати, она на этот раз довольно пустынна. Он рассказал о поездке с Кусковым в Венгрию (по делам антиимпериалистического конгресса).

Впечатления: бурная экономическая активность, завалено все товарами, видимое и явное благополучие. Но от него больше имеет «средний класс» и интеллигенция, много меньше — рабочие. Увеличивается разрыв, растет и внутренняя напряженность. Идеологическая «распущенность», хотя стриптизы прикрыли. В аппарате, как и в верхушке партии — уже «мы» (здоровые силы) и «они», которым «Москвичей» и «Волг» мало, им «Мерседесы» подавай. Предсказывают «нечто», если так будет продолжаться еще год-полтора.

После того, как насытишься Бжезинским «Между двумя веками» (он все видит, все понимает, очень глубок и беспощаден) — становится совсем невозможным что либо серьезное писать в печать. Все будет немыслимой пошлостью, демагогией, ложью. А опровергать его можно только логически; т. е. показывая несовершенство его анализа, метода, но опровергать фактически… Нет таких фактов, есть только страстное желание не соглашаться с его умозаключениями и прогнозами.

21 мая 1972 г.

Вчера вечером вернулся из Швеции. Официальная делегация ЦК (Зимянин — Дризулис из Латвии — я). С 1964 года не было такого. А было: с приходом Херманссона в качестве председателя ЛПК — жесткая, без оглядки критика нас за «сталинизм», промежуточность между нами и китайцами с симпатией больше к ним, отказ от связей с другими партиями, с нами в первую очередь; потом — Чехословакия и публичное требование Херманссона разорвать с СССР всякие отношения, «разоблачение» телевизионщиком Шрагиным Херманссона, как мужа миллионерши — еврейки (кстати, я ее там видел, прекрасная баба, умница, а Ворожейкинутверждает, что если б не она, никогда бы Херманссон не стал коммунистом, к нам она относилась всегда с искренней любовью). Говорят, что когда после этого налета Шрагина, журналисты спросили Херманссона, как он это оценивает?. Он ответил: «Я знал, что теперь меня «осудят там», но не предполагал, что так «низко это сделают».

Так вот: теперь, после поворота в обоюдных настроениях, они нас пригласили. С 14 по 20 мая. Чтоб все описать, потребуется целая тетрадь.

Пунктирно.

Аэродром Аг1аnd: посольские, в последний раз симпатичный и все знающий М. Н. Стрельцов (советник посольства, его" перемещают в Финляндию), вице- председатель ЛПК Вернер, Урбан Карлсон (секретарь ЦК), Мерклюнд с двумя девочками (возможно дочерьми Вернера).

Потом хозяева оставили нас на этот день в покое — воскресенье. С послом по городу: виллы, парк, верховые, телевизионная вышка. Вечером в «Лидо» (Зимянин, Ворожейкин, я, Яхонтов — корреспондент «Правды»): порнофильмы, перемежающиеся живыми сценами в натуре.

15 — понедельник. Первая встреча с руководством ЛПК: Херманссон, Вернер, Фортберг, Карлсон, Юханссон. Неожиданность для Зимянина, приготовившего «рассказ о работе КПСС после ХХIV съезда»: Херманссон просто стал задавать вопросы и первый из них: Никсон едет в Москву, он же минирует Хайфон, война во Вьетнаме разрастается… На нас, мол давят со всех сторон, просят разъяснений. (В Швеции вьетнамское движение — самое мощное в мире. Это отражает и уровень ее реального демократизма, демократического сознания и ловкость политиков, которые сумели мобилизовать и использовать этот фактор).

Зимянин понес нечто бессвязное, причем все громче и громче. Иронические улыбки сменились вскоре откровенной скукой. Поскольку я имел возможность немножко подумать, пока говорил Зимянин, попросил заменить его. Он с разбегу, совсем уже запутавшись, согласился и я за 5–7 минут попытался внести некоторое облегчение.

Завтрак. Ворожейкин-Пальме (председатель СДРПШ, премьер-министр).

Вечером — в отеле «Карлтон» — встреча со Стокгольмской организацией партии: Юханссон с лицом черепахи, «организованный противник» курения и вина, 10 лет назад отказался служить в армии, присудили месяц тюрьмы, сейчас он выбирает, в какой тюрьме отсидеть и когда: во время отпуска, или в рабочее время. Все это разрешается, так же как два «выходных» в месяц для всех заключенных.

Его зам — врач, длинноволосый и неопрятный. Говорят, прекрасный оратор, но весь его вид — слюнтяя и губашлепа недозрелого — не вызывает доверия. Леван (член секретариата). Оба эти — «академики», т. е. интеллигенты. Остальные 10 — рабочие, в том числе — члены ригсдага. Один из них — парень лет двадцати семи, «идеолог» пролетарского начала, презирающий «академиков». Всякие там идеи ему до фонаря. Он строитель, зарабатывает не хуже врача, того самого, у него дом, машина, он «свой» в профсоюзе, который — настоящая сила, он депутат и имеет веский голос в муниципалитете. Считает, что и всем такими следует быть.

Был там еще бывший испанский интербригадовец (62 года, на пенсии). Одно время сидел якобы за шпионаж в нашу пользу. А последние годы был самым крикливым антисоветчиком. Теперь потеплел.

Разговор Зимянин вел более уверенным, чем поутру. Однако, уже сильно проявилась другая нота: покровительственный тон, фамильярность, начальственные (дурацкие) шуточки.

Темы: опять Никсон и Вьетнам, потом — о молодежи. Зимянин, а потом Дризул долго рассказывали им, как плохо живет молодежь в США и какой там бич — наркотики.

16 вторник. С Карлссоном готовили коммюнике.

Встреча в ригсдаге с комфракцией. Зимянин основы политики КПСС изложил довольно складно.

Манера, которая портит его же собственные речи и заявления: раз сказав что-то, подчас удачно и впопад, он увлекается успехом и начинает комментировать самого себя, — становится смешно и скучно, а потом и очень неловко, особенно когда (а это случалось почти без исключений) появляется тон поучения, накачки, разъяснение банальностей сверху вниз, словом ликбез.

После завтрака — социал-демократы: генсек Андерссон, секретари Карлссон и Туннель. Атмосфера совсем иная, чем у коммунистов. Там — натужная серьезность, за которой скрывается чувство неполноценности, разногласия между собой, которые хотят скрыть, недоверие к нам, настороженность. Здесь — уверенность в своей силе, ни малейших опасений, что от общения с нами может пострадать «независимость» партии: поэтому открытый, доброжелательный тон, шутки, ирония, «самообшучивание». (Сбегав раза 3 во время беседы с нами в зал, где шло парламентское голосование, Стэн Андерссон заявил «грозно» — надоела ему эта кнопочная война, он теперь против парламентской демократии, которая мешает спокойно поговорить с друзьями). Охотно рассказывают нам о своих делах, о межпартийной борьбе, дают характеристики разным деятелям и т. д.

Зимянин был, кажется, немного ошарашен, нам-то с Ворожейкиным не впервой, мы действительно уже «друзья» и держались они потому так. А Зимянин, видимо, впервые близко увидел социал-демократов такого ранга в таком добродушном расположении. Он еще в Москве меня с беспокойством спрашивал: что мы им будем говорить, если они спросят, почему мы их считаем «предателями рабочего класса».

Вечером улетели в Гетеборг. Было холодно, а я не взял плащ.

22 мая 1972 г.

Сегодня прилетел Никсон. Но я доскажу о Швеции.

В гостинице за пивом первая «дискуссия». Хагель — председатель окружной парторганизации. Я выпустил большую обойму о жертвах советского народа на алтарь интернационализма.

Утром 17 мая — поездка по городу, кварталы, подлежащие сносу; вид на город с холма, на котором стилизованная церковь викингов (1912 года), но прекрасная; летящий мост через реку Гета-Эльве; порт, верфи, новые кварталы, город-спутник с торговым центром в середине. Но вот плохо, что нет театра, кино и проч. — коммунисты очень критиковали за это муниципалитет, заметив, кстати, что у каждого жителя тут автомобиль и до центра — 10 минут.

Народная библиотека — чудо современной культуры, и, как мы бы сказали, «культурного обслуживания» на основе электронной техники, большой фантазии и изобретательности персонала, их искренней, я бы добавил, идейной преданности делу народного просвещения. Все — на средства муниципалитета. Государство — ни ерика.

Завтрак в ресторане с мэром Хансеном (бывший моряк). Большой и веселый человек из крупнобуржуазной партии, друг СССР. Его рассказ о том, как студенты, подражая парижанам, в 1968 году захватили пивозавод и требовали проведения «пивопровода» в рабочие кварталы и студенческие общежития. Интервью директора завода прессе во время «брожения».

Завод «Volvo»! 60 % иностранных рабочих.

Обед в «красном ресторане» с Хагелем и другими. Интересный разговор — начало дискуссии.

Официальная встреча в правлении окружной организации коммунистов. Зимянин очень громок, запальчив, многословен. Мои интервенции по Никсону и Вьетнаму, по Солженицыну, Чили и «революционная целесообразность» и по поводу «свободного выражения мнений».

Уже поздно — встреча с местной организацией портовиков. Пролетарии, бойцы коммунизма в условиях, когда всем прилично живется. Самоотверженные простые люди. Это наследники «партячейки № 1» Компартии Швеции, возникшей в 1917 году, — самая старая после большевиков.

Длинно и задиристо Зимянин.

Мои замечания по кризису капитализма, по экономическим связям СССР с капиталистическими странами, что якобы мешает революционному процессу в этих странах; по Никсону — Вьетнаму.

Длинная худая девушка смотрела на меня большими удивленными глазами. Всего человек 150 было.

18 мая утром улетели в Стокгольм. Работа над шифровкой в Москву. Встреча с Пальме в ригсдаге: прошли — даже никто не интересовался, куда и зачем идем.

О Пальме посольские рассказывают удивительные (впрочем, для нас, а не для шведов) истории — о том, как его с дочерьми затолкали в толпе на стадионе; как затаскали по судам за то, что проехал на красный свет и в комиссариате крупно оштрафовали; как он за рулем каждую неделю ездит к избирателям и т. д.

Умный, острый, компетентный человек 42-х лет.

Все разговоры Зимянин провел хорошо. Один раз только не удержался и повоспитывал Пальме насчет интернационализма.

Затем заключительная встреча в руководстве партии. Впрочем, до этого утром сидели с Карлссоном (на этот раз с социал-демократическим, их там очень много Карлссонов!) по коммюнике в гостинице, просил выкинуть насчет «совместной борьбы против антисоветизма». Довольно мирно все кончили. Позавтракали вместе в самообслуге ригсдага.

Зимянин уехал.

Вечером прием в посольстве. Дурацкое мероприятие. После — один в non- stope. В основном лейсбиянская проблематика.

В Ратуше. Завтрак. Разговор с главой муниципалитета — коммунистом (забыл фамилию). Искренне и про все. Потом покупка в sex- shop'e искусственных членов. Очень дорого — ушла половина наличной суммы.

У Викмана (министр иностранных дел). Говорил я. Очень интересная беседа: об экологии, о судьбах Европы, о социал-демократии, о единении с коммунистами, о Брандте, об отношении СДПШ — КПСС, о том, что Викман с Пальме очень довольны, что мы все разъяснили «их коммунистам». Об опасности фашизма и кто виноват в попустительстве ему.

Секретарь Викмана все записывал в большой блокнот.

Поездка в загородный торговый центр с Яхонтовым (Юлий Алексеевич) и его Ириной. Мило.

20-го утром — по магазинам.

Самолет опоздал (сломался в Осло). Образовались лишние 3 часа. Разговор на чистоту под коньяк и орешки с У. Карлссоном (коммунистом): про партию Центра и угрозы фашизма, про острые противоречия в партии, про опасность заговора Вернера-Фрошберга против Херманссона. И т. д. Он оказался много умнее, образованнее, глубже, чем я его представлял ранее.

Отлет.

3 июня 1972 г.

Две недели не мог даже открыть эту книжицу.

Два ряда событий… — от них будет много зависеть, хотя смешно даже их ставить рядом. Но они произошли именно в эти две недели.

Приезд Никсона и продолжение федосеевского- дела (о нем, как я уже. ссылался, подробно в книге «Моя жизнь и мое время»).

В своем честолюбивом стремлении утвердиться в качестве главного идеологического цензора в стране и в партии и умостить себе дорогу к посту секретаря ЦК, Федосеев стал добычей Трапезникова' (которого он совсем недавно люто ненавидел) и Демичева.

Эти же двое давно уже организуют идеологическую кампанию вполне сталинистского свойства. Первый — в силу культового фанатизма, может быть. даже шизофренического комплекса рассматривать всех несогласных с «Кратким курсом» как врагов народа, в лучшем случае — как ревизионистов.

Второй — потому, что он давно понял, что может удержаться в данном ему судьбой положении только в качестве фельдфебеля в Вольтерах.

Признаки их хорошо продуманной линии (где все средства хороши) обнаруживаются почти повседневно. Но в сфере науки в последнее время — в трех очевидных фактах:

1. Эти двое и их аппарат (в том числе аппарат Московского горкома партий — Ягодкин) превратили в злую карикатуру (на самом деле очень серьезное и полезное) постановление ЦК об Институте экономики АН СССР (фактически о постановке и задачах экономической науки в нынешних условиях). Они организовали на основе этого постановления сведение личных счетов, главным образом с помощью разжигания антисемитизма, использовали его для насаждения своих беспринципных клевретов на ключевые посты, для создания в научных институтах (не только экономических) атмосферы запугивания, подхалимажа, зажима, циничного до анекдотизма.

2. В исторической науке была организована травля Волобуева — директора Института истории СССР. Я знаю его больше 20 лет. Это большой проныра и оппортунист (в бытовом смысле слова). Но заподозрить его в «свободе мысли» и в «ревизионизме» — просто смехотворно. Однако он по старой дружбе и в силу реноме, которое помогло ему стать тем, кем он стал, — связан с большой группой творческих историков, с тёми, кто составили надежду на действительное развитие советской исторической науки в современных условиях. Именно поэтому против него организовали кампанию, чтоб «снять голову группе». Из затхлых углов вытащили замшелых культовиков (типа некоего Петрова), которые давно уже используются как наиболее оголтелые реваншисты против XX съезда. Натаскав соответствующих цитат из сочинений «ревизионистов», они полезли на кафедры и трибуны, на «симпозиумы» и «научные сессии» с разоблачениями.

3. И, наконец, — в этой струе подсуетился Федосеев. Воспользовавшись необходимостью ударить по Гароди, он и его ближние решили разоблачить местных ревизионистов. Рамки трапезниковского наступления на науку и на интеллигенцию сразу сильно расширились, включив значительную группу специалистов (и целые институты), занимающихся проблемами капиталистической экономики и рабочего движения. В этом деле Федосеев замыслил убить одновременно и еще одного зайца (для ради утверждения своей идеологической монополии): косвенно нанести удар по «ревизионизму» в компартиях (пусть по частному вопросу — о структуре рабочего класса). Показав тем самым, что именно он, а не Международный отдел ЦК(который идеологически до безобразия распустил комдвижение) может вести принципиальную партийную линию в МКД.

Таковы три направления атаки.

Однако, проблема выглядит еще шире. В этом меня убедил разговор с моей старой приятельницей Иркой Огородниковой. Она всегда была в центре литературной и всякой иной интеллигентской Московии. Работает она в одном из толстых журналов.

Так вот, она говорит, что узнала о «конфликте на Старой площади» от людей, которые не только не знают, кто такой Черняев, а уж о «структуре рабочего класса», вообще не слыхивали, с чем это едят. Однако слышала, что «на Старой площади» происходит что-то очень серьезное. Исконная вражда между отделом науки, отделом пропаганды и отделом культуры с одной стороны, и Международным отделом с другой, выплеснулась вдруг в открытом конфликте. И речь, мол, идет о двух несовместимых линиях: — «линии интернационализма и прогресса» и — «линии шовинизма, антисемитизма и сталинистской реакции».

Ушлая прагматическая интеллигенция сделала для себя выводы: пока не высовываться, затаиться, подождать, чья возьмет. А некоторые кое-что предприняли — задерживают кое-какие статьи, а авторы отзывают кое-что на «переделку», на выпуск в свет дают банальщину, к которой ни с какой стороны не придерешься. Пикейные жилеты и кофты считают, что если Федосеев возьмет верх, — наступит эпоха второго Победоносцева, си речь — Трапезникова.

Подготовлена статья к 3-х летаю Совещания: политическая галочка, что «в условиях Никсона» мы не забываем об МКД. Архаические банальности, но никто не знает, что делать с движением. Его старое содержание просто ликвидируется с помощью новой практики.

Так и с Вьетнамом. Кажется, «Гардиан» удачно сказала, что жизнь уже не может не идти мимо этого «хронического конфликта», который становится непонятен.

Аналогия с Испанией 1939 года явно не подходит. Но почему-то она то и дело приходит на ум.

Но я обещал вернуться к визиту Никсона. Немыслимо даже в крайне спрессованном виде передать тот поток мыслей, который возник в мировой печати в связи с этим. Я процитирую здесь заключительный абзац из выступления Никсона в конгрессе через час после его возвращения в США.

«Америке представилась беспрецедентная возможность. Еще никогда не было такого времени, когда надежда была бы более оправданной, а наша самоуспокоенность более опасной. Мы положили хорошее начало. И поскольку мы сделали первый шаг, история ныне возлагает на нас особую ответственность за доведение этого дела до конца. Мы можем использовать этот момент или упустить его, мы можем воспользоваться этой возможностью для возведения нового здания мира на земле или дать ей ускользнуть. Поэтому давайте вместе воспользуемся этим моментом, чтобы наши дети и дети повсюду на земле освободились от страха и ненависти, которые были уделом человечества на протяжении многих столетий.

Тогда историки будущего, оглядываясь на 1972 год, не напишут, что это был год, когда Америка поднялась на вершину переговоров на высшем уровне, а затем вновь спустилась в долину. Они напишут, что это был год, когда Америка помогла вывести человечество из низины постоянной войны на возвышенность прочного мира».

У нас это, разумеется, не было опубликовано. Думаю, что суть наших оценок произошедшего сводится в конечном счете к этому же. Только мы выражаемся на идеологическом языке.

Однако этот язык не случаен. Во первых, потому, что представление о себе как об идеологической державе (= части МКД) пока еще остается элементом нашей реальной силы (мифология тоже ведь была силой в свое время). Во вторых, потому, что от идеологии кормится у нас огромная, многомиллионная армия людей, очень влиятельной части нашего общественного и партийного механизма, которую со счетов не скинешь. Так же, как в свое время — церковь. В третьих, за годы и десятилетия управляемой пропаганды мы в состоянии представить себе и другим, то или иное политическое явление только в привычных идеологических терминах.

В этой связи — характерный эпизод. 28 мая Зигель пригласил нас с Генькой к себе на празднование (!) 300-летия со дня рождения Петра I. Само по себе все это придуманное Феликсом действо было остроумным и содержательным. Сам он говорил только по старославянски etc. Но не в этом дело.

Среди гостей были две пары: один геолог с женой, другой — довольно известный писатель-фантаст Казанцев. Оба бородачи. Как раз, когда мы там веселились, началась передача Никсона по телевизору. Все прослушали и… Какова же была реакция этих бородачей: лицемер и болтун, распинается о мире, а сам убивает вьетнамских детей, дипломату и язык дается для того, чтобы скрывать свои мысли и т. п. Обычные заключения человека с улицы. И таково же, надо сказать, было массовое восприятие Никсона.

Как бы там ни было, а рубикон перейден. Великий рубикон всемирной истории. С этих майских недель 1972 года будут датировать эру конвергенции: не в том пошлом значении этого слова, каким его представляют наши идеологи типа Федосеева, а в его объективно революционном и спасительном для человечества смысле.

Сейчас наша печать перестала шуметь о борьбе против империализма и т. д. Это, конечно, конъюктурно-дипломатическая ситуация, но когда-то она станет реальной действительностью. Да! — благодаря нашей нынешней силе.

Вот некоторые конфиденциальные иллюстрации этого вывода. 29 мая я был вызван (вместе с Шишлиным из братского отдела) в Секретариат (Пономарев, Демичев, Капитонов, Катушев) и получил задание готовить к 31 числу речь Брежнева для Политбюро по итогам советско-американских отношений. Кроме того, я и до этого читал некоторые записи бесед Брежнева с Никсоном. Отмечу лишь главное из того, что я узнал за эти два дня работы «наверху» и для «верха».

Так вот о Никсоне, что помню. Наедине Никсон сказал Брежневу (в связи с КНР): «Помните и верьте мне, я никогда ничего не сделаю, что повредило бы Советскому Союзу».

Уже в самолете (когда летели в Киев) Киссинджер сказал Добрынину (для передачи, разумеется): «Президент огорчен исходом экономических переговоров. Мы, понятно, скованы — фирмы не хотят, им не выгодно. Но мы сделаем все, чтобы уже в этом году заключить торговый договор. И он будет вам выгоден. Уверяю вас».

Может быть и в самом деле Киссинджер и Никсон — адепты концепции, столь широко пропагандируемой «Нью-Йорк тайме» и «Вашингтон пост» — полагают, лучший способ установить всеобщий мир на земле, во всяком случае — не допустить ядерной войны, это — поднять благосостояние советского народа до американского уровня, со всеми вытекающими последствиями.

Киссинджер сказал также Добрынину, что президент предложит вам осенью такое (в сфере разоружения), что должно «вам очень понравиться».

Между тем, в письме ЦК к партактиву по итогам визита Никсона, наряду с деловой информацией и «взвешенными», быть может, объективными оценками (взятыми из письма ЦК братским партиям) содержится обзор «писем трудящихся» по поводу выступления Никсона по телевидению. Мол, лицемер, верить нельзя, говорит о мире, а сам в это время убивает женщин и детей во Вьетнаме. Сопровождается это похвалами в адрес политической зрелости советских людей. Так мы сами себе подвешиваем на ноги идеологические гири, которые будут очень мешать нам идти по, казалось бы, правильно найденному, наконец, пути. (Иной — безумие).

Впрочем, может быть, здесь и полубессознательное стремление сохранить статус идеологической державы (наше отличие и пока реальный фактор нашей силы). Однако, делается это, что называется, «по-Демичевски», т. е. пошло и глупо, без прицела на будущее, с расчетом не на два, а едва полхода вперед.

Тито. Был в Москве со своей Йованкой (которая стала несколько громоздской, но еще в свои 60 с лишним вполне аппетитная, да к тому же в мехах и бриллиантах).

В контексте Никсона прошли германские ратификации и приезд Тито. Демонстративное радушие, дружба, уважение, даже некоторое почтение к нему — событие примечательное. Какая-то газета, кажется «Observer» писала, что визит означает, что в новой обстановке, когда «великие» договорились о status qwo, Тито уже невозможно будет так ловко балансировать между «двумя», как это он делал 20 лет с лишним. Вот он и сделал выбор (учитывая свои внутренние трудности). Может быть, может быть…

Однако, я вижу и другое: отныне «югославский ревизионизм» перестает быть фактором нашей внутренней идеологической политики. Им теперь можно пугать только на ушко! А ведь Тито не пошел в Канноссу. В своей публичной речи на «Шарикоподшипнике», опубликованной в «Правде», он трижды говорил «о самоуправлении», очень много — о невмешательстве и суверенном праве каждого, один раз, но веско — о разнообразии форм социализма, о социализме вне границ как общемировом явлении, а не как системе государства и т. д., и ни разу о заслугах Советского Союза в мировых делах, о советско-американском сдвиге.

Шишлин мне говорил, что при составлении совместного коммюнике пришлось много помучиться.

Прием по случаю Тито. Федосеев — Йовчук! Панкин, Ягодкин, треп с Чаковским. Знакомство с Ириной — женой зам. министра иностранных дел Толи Ковалева, еще какая-то белокурая, чья-то жена, где-то были знакомы. Самотейкин сообщил, что что-то не так было изображено в письме ЦК к коммунистам по поводу Никсона. И «Воробей» стал за это ругать меня в присутствии Б. Н. Но тот отрубил: «Черняев к этому не имел никакого отношения».

Жена Пономарева — в процессии начальства во главе с Брежневым, Тито, Подгорным. Самая красивая среди всех присутствующих баб.

11 июня 1972 г.

Вроде выгнали из партии Булата Окуджаву. За то, что эмигрантские «Грани» опубликовали чего-то из него, а он отказался облаять их за это в «Литературке». Более того, говорят он послал в «Грани» благодарственное письмо. Странно это. Плохо верится.

19 июня 1972 г.

В понедельник смотрел на Таганке (еще не разрешенную, просмотровую) — «Под кожей статуи Свободы» по Евтушенко. Любимов — в блеске (и уже полном своеобразии) таланта. Я его потом в присутствии Евтушенко, Наровчатова и еще кого-то лобызал. Это по-настоящему талантливо, ни на что непохоже. Везде — хитро подцензурный адрес: изобличается Америка, но почти в каждой строке — «ассоциативность», иногда до хулиганства (в любимовском духе). Кое-что я ему потом сказал (про Кеннеди, про «никакая я не анти…», про Христа и т. п.). А вечером перед Элкой изображал кретина кандидата наук из культуправления: как бы он перед своим начальством «доносил» об этой насквозь антисоветчине. Даже при моем «даре» мимикрии, это изобразить очень просто. Она хохотала. Но крыть ей было нечем. Я заводился все больше. И, наконец, сказал ей: я очень боюсь и за ваш спектакль, и за вас… Очень боюсь, что появится такой вот кретин, даже не обязательно кретин, а, например, Александров-Агентов (при всей его культуре и уме) — сверхпринципиальный сторонник «порядка». Посмотрит и скажет: поразительная вещь — в 1972 году, в центре Москвы, открыто демонстрируют антисоветскую вещь, а все делают вид, что ничего не происходит. И — хана вам!

Но ни из управления культуры, ни из министерства культуры — те, кто разрешили выпустить спектакль на публику (не дав еще официального разрешения на премьеру) — не говорят ничего подобного, жмутся, намекают, но открыто не отваживаются сказать то, что на самом деле думают, И получается замкнутый круг взаимообмана:

— Любимов (вместе с Евтушенко), изображая Америку, сознательно хочет сказать зрителю, общественности, что он думает о наших порядках, о нашей общественной морали, о наших властях. А когда его пытаются деликатно поправить, он переходит в атаку: «Как вы могли подумать! Ведь тут же точно названо, кто имеется в виду!»

Власти («культурные представители») сознательно делают вид, что они не замечают сути любимовского замысла. Они не осмеливаются это сказать и на этом основании зацепить спектакль, потому что это действительно дико — открыто и публично заявить, что в инвективах против Америки они увидели себя и окружающую их жизнь!

— Но вместе с тем, они понимают, что это все на своем уровне цинично может сказать какой-нибудь Александров. И. они будут гореть синим огнем. Поэтому они боятся разрешить спектакль полностью.

Это лицемерие — печальный результат, когда обществу не дают заглянуть в зеркало, хотя всем и так хорошо известно, как оно выглядит на самом деле.

Таганка уехала в Ленинград (там ей запретили играть эту пьесу).

1 июля 1972 г.

Соколов (консультант из моей группы в Международном отделе) — со своими наивно-жалкими заботами и бегатней вокруг подготовки докторской защиты изображает и Иноземцева как препятствие. Со слов Хавинсона — будто против Соколова интригует жена Иноземцева. А скорее всего она просто против его концепции западной интеграции и вообще оценок современного капитализма: ведь. Игорь в общем консерватор, «проходимец» (в смысле пишущий на проходимость в печать, для защиты диссертации). Я с этим остро столкнулся еще при подготовке материалов к ХХIV съезду. А Максимова (жена Иноземцева) думает смело. Ее разработки по Общему рынку (для ЦК) повлияли на изменение нашей позиции, на то, что уже указано готовить в смысле установления контактов с ЕЭС, и на речь Брежнева на XY съезде профсоюзов.

9 июля 1972 г.

Стоит жара — 36!

Б. Н. в Праге — конференция по 50-летию СССР. Последняя суета перед этим.

«Разговор» с Гавриловым (помощник Демичева) — из-за замечаний Демичева на текст доклада Б. Н. Боже, до каких пор этот кретин будет у пульта нашей идеологической жизни!

15 июля 1972 г.

Анвар Садат в прошлое воскресенье объявил, что он требует немедленного отзыва советских специалистов и всех советских военных из Египта — в знак протеста, что ему не выдали обещанное на последних переговорах с Брежневым в Москве, а именно наступательного оружия, истребителей-бомбардировщиков СУ-17. И началась суматоха. Уговорили приехать в Москву Сидки — премьера Египта. И думаю, уладили — в том смысле, что дали, если уже не по самый локоть, то далеко выше пальца. Неделю назад был Асад — президент Сирии, этот умеренный и то вынудил наших фактически одобрить «военное решение» и немало получил.

Сидки, 200 человек из райкома для проводов с. энтузиазмом. Греков (секретарь МГК), Колоколов (начальник протокола МИД). Задержка с переговорами, и провожаемого гостя все нет к самолету.

Я разрешаю распустить людей, так как жарко, сидят 4 часа без обеда, пятница… В результате «народ» не провожает Сидки. Для меня могут быть «большие последствия».

22 июля 1972 г.

Все время стоит жара — около 30. Телесиноптики сообщают, что такого не было за все время метеослужбы в России.

Сгорели урожаи в Астраханской, Саратовской, Волгоградской областях, на Ставрополье. Мировая печать полна двумя сенсациями недели: 1) СССР закупил в США на 750 млн. долларов кормового зерна («чтобы выполнить обещание кормить советских людей мясом»). В нашей печати, конечно, ничего об этом нет, хотя сделка, которую по величине приравнивают к Ленд-лизу, беспрецедентна в истории СССР. 2) Садат выставил-таки наш военный персонал из Египта. Впрочем, может, это и хорошо — не будем нести ответственность, когда он полезет войной на Израиль и его вновь шмякнут. А престиж «великой державы»… — в наше время, в этом смысле, это не такая уж драгоценность. Скорее наоборот. Твердит же швед Пальме, что «победа США во Вьетнаме была бы величайшим позором для Америки!»

Заменяю Кускова (он в отпуску) по Латинской Америке. Встреча, проводы секретаря Компартии Аргентины Арнедо, а также Гиольди, получавшего здесь орден. Провожали на Плотниковом. Речи, тосты. Обоим им по 75 лет. У одного жена — Кармэн. У другого — Лида.

Сегодня был у Эрнста Неизвестного в студии на ул. Гиляровского. Опять потрясение — безумно талантлив. Но и оборотист… иначе погиб бы. Ездили с ним на выставку в Сокольники «Электро-72», где в главном павильоне его 13-метровая скульптура. Рассказал он мне о скандале, который учинил Ягодкин — «почему без его ведома». Чуть было не пришлось скульптуру убирать накануне открытия. Хорошо, что инструкторша от райкома, видно опытная баба и порядочная, запаслась всеми бумагами заранее и доказала, что все было «по закону», №№-ое количество комиссий и прочих инстанций. Но все равно… нигде, ни в буклетах, ни в программе, ни у входа не обозначено, что центральный художественный символ выставки — произведение Неизвестного. Зато все сравнительно ремесленные панно — авторские.

И вот этот, в самом деле великий скульптор и художник нашего времени, ищет всяких «влиятельных знакомых» вроде меня, бегает, хитрит, «обходит» кого нельзя преодолеть, только для того, чтобы иметь возможность показывать свое творчество людям. Просил меня, чтобы я уговорил Зимянина («Правда») поместить по случаю закрытия выставки фото его скульптуры.

Вчера читал статью Дж. Кеннана — по поводу 25-летия его собственной статьи «ИКС» о судьбах мира после войны. Много важного про нас. Надо будет кое- что выписать… В осведомленных кругах принято считать, что эта статья ученого, бывшего посла в СССР дала «классическое» обоснование идеологии холодной войны.

29 июля 1972 г.

Жара. Что-то во мне начинает надламываться. Иногда придешь вечером домой — и ничего не хочешь и не можешь, даже телевизор смотреть. Лежишь бездумно, распластавшись на тахте. И спать даже не хочется.

Душа изнашивается и тело сдает — ему нет обычной тренировки: не плаваю, не бегаю и даже в теннис не играю. И на даче не бываю.

Во вторник (25-го) — поездка в авиадесантную дивизию под Тулу. Спектакли из «боевых действий». Командующий — генерал армии — попрошайка. Комдив — молодой осетинского типа. Солдаты — великолепный материал. Готовят их как «Джеймсов Бондов» — самбо, сальто, центрифуги, качели… испытывают в огне, под наезжающим танком…

Когда я вечером приехал домой и сказал Аньке (дочь), где я был и что видел, она простодушно заметила: «Это их так хорошо учат убивать?!»

На этой неделе появилась уверенность, что статья в «Коммунисте» будет опубликована. Я был убежден, что Демичев сделает все, чтоб не допустить публикации: в самом деле — он санкционировал объединенный ученый совет, всей Москве таким образом было дано знать, что Федосеев «наверху» и вдруг, через неделю, после совета, тайный смысл которого, — придавить Черняева, появляется его статья, т. е. за ним остается последнее пока слово в споре.

Проводы Пономарева в Париж.

Встреча Лонго и Новеллы (лидеры итальянской КП) в «Шереметьево». Приехали на отдых.

Встреча Дюкло.

Бианка в Москве. Виделись в среду вечером. (Она приехала с итальянской фирмой вести обратно экспонаты выставки «Электро-72»).

Я практически единственный из замов сейчас в Отделе — и все дела на мне: бумаги, встречи, беседы.

В четверг интересная 3-х часовая беседа с немцами из ФРГ (партработники среднего звена). Думал ли я 30 лет назад на Редье (на Северо-Западном фронте), что буду вот так сидеть в ЦК с немцами и рассуждать, об интернационализме! Фантастика. Другая жизнь. Другой человек.

Беседа с секретарем ЦК КП Швейцарии Лехляйтером. Впервые я его увидел в 1964 году, когда был там с Шелепиным с делегацией в Швейцарии.

Когда «в дни объединенного совета» "мы пьянствовали у меня в составе: Куценков, Карякин, Гилилов, первые двое обязались найти мне «мечту всей жизни» — женщину, стройную с № 11 лифчика. Срок поиска — полтора месяца. Но Карякин уже звонил, говорит, — задание выполнено.

Первые 9 томов Ленина (подарок ко дню моего рождения) — нового издания у меня до сих пор не было. Гляжу, перебираю тома, листаю вновь — и то, что помнится, и забытое — охватывает волнение. Дело не только в том, что с чтением Ленина связана вся почти сознательная жизнь, не только в том, что не перестаешь поражаться его гению и силе самовыражения этого гения (55 томов и почти нет просто банального, рутинного текста, какой есть в изобилии у любого политического писателя, есть и у Маркса-Энгельса!). Дело также в том, что Ленин обладает магической силой «Евангелия» для нашего общества, объединяя людей, которые вообще его никогда не читали, людей, которые когда-то что-то читали и даже изучали из Ленина, но плотно все забыли; людей, которые не зная Ленина, считают себя его представителями и верными учениками; людей, которые знают Ленина начетнически и каждый раз подбирают из него то, что выгодно, либо то, что подтверждает их интеллектуальную и карьерную схему; и, наконец, людей, которые действительно глубоко знают и понимают Ленина.

Впрочем, тут, как всегда, проблема из «Великого инквизитора» Достоевского. Но, может быть, так и надо для минимальной жизнеспособности общества. Тем не менее, (хотя, возможно, это неизбежный процесс) беда, что Ленина читают и знают лишь немногие интеллигенты (и некоторые въедливые студенты), а политики его уже не знают и давно не читают, а Демичев даже, наверное, считает вредным особенно углубляться в Ленина: «всякие» мысли могут придти в голову.

8 августа 1972 г.

Опять день за днем по 35–36°. Кроме того, где-то возле Шатуры горит торф и вся Москва (и Подмосковье) — в синей пелене дыма. Солнце даже не пробивается через нее… Впрочем, это может быть и лучше.

Шишлин вчера рассказал нам с Бовиным о письме секретаря Астраханского обкома в ЦК КПСС: озимые посевы в области выгорели на 100 %, пересев стоил столько-то; яровые погибли на 100 %; весной от голода погибло столько-то голов скота; сейчас в день гибнет столько-то; луга и выпасы — все сгорело; осенью скот кормить будет нечем. Питьевой воды в Астрахани (по гигиеническим нормам) практически нет. Канализация разладилась. Холера разрастается И т. п.

Шишлин был в Крыму, присутствовал у Брежнева на встрече руководителей социалистических стран. Кое-что услышал между делом и на эту тему: Брежнев велел направить в сельское хозяйство 50 000 военных автомашин и еще 25 000 снять (невзирая ни на какие обстоятельства) из промышленности и также направить на уборку, чтоб там, где урожай получился, собрать все, что можно. (Кстати, в Москве исчезли поливальные машины — они отправлены туда же).

И в то же время для Брежнева, в Крыму (рассказывает Шишлин) бассейн с раздвигающимися стенками и с прозрачным куполом, который может прикрывать от ветра с моря, или вообще превращаться в крышу. Неподалеку от этой «дачи № 1», недавно построены другие дачи, в частности, для больших министров и отдельных завов и замов из ЦК — особняки 4-х этажные с японскими обоями, с барами, с кондиционерами, с венгерской специальной мебелью и балконами, нависающими над морем. Стоил каждый столько-то.

До этого Шишлин был в «звездном городке» (когда туда ездил Кастро). Береговой — генерал их старший, говорил ему на ухо: вот, видишь, свежий асфальт? Это вчера залили. А чтоб «не казалось», я солдат тут попросил походить. Да, и то… мы, космонавты, и так дорого народу стоим…

Вчера, вернувшийся с Байкала Бовин, устраивал мне разнос, зачем я «топтал его здесь, переписав его статью о Венском конгрессе Социнтерна. Всерьез обижался. Пришлось вынуть верстку и тыкать пальцем в полную (и опасную для него) хуйню, какую он там написал. Кажется, успокоил.

Вечером мы пили у него виски (на Б. Пироговской) вместе с Шишлиным. Тогда-то он все и рассказывал про Крым.

Кстати, я почти целиком прочитал стенограмму Крымской встречи. Она гораздо банальнее прошлогодней. Причины? Мне кажется, две: а) наличие Чаушеску, б) письменные тексты, а не свободный разговор.

11 августа 1972 г.

Болею. Третий день — не на работе. Провожу их бессмысленно. Жара не спадает. Все время больше 30°. Москва в дыму. Горят еще и леса. Пожарные, войска, местное население и москвичи — все там…, но говорят, (да и по густоте дыма видно) результатов пока нет. Горит картошка. Пытаются ее спасать «методом местного полива»: газеты пропагандируют этот способ — нечто вроде бутылки с зажигательной смесью против танков в 1941 году. Вообще — несчастье.

Очень контрастирует все это с «поступью» нашей Программы мира. Ворчуны даже противопоставляют одно другому, но ведь всегда в подобных случаях, так называемый, «народ» ищет козла отпущения.

Однако, как бы там ни было, предстоящий год с точки зрения снабжения будет очень тяжелым, а значит, и политически сложным. (Хорошо, кстати, что развязались с Ближним Востоком, опасностью — для нас!). Не. дай Бог, впрочем, если Демичев сделает свои выводы из засухи в смысле дальнейшего идеологического зажима!

Заезжал ко мне Куценков. Рассказал о «Кармэн». Большой он мастер по бабьей части. И красиво делает. Проблема эта меня увлекла.

Странное состояние бессмысленности, отсутствия конкретных желаний, какой-то общей «нецелесообразности» существования. Оттого и хочется поскорее вернуться на работу, где за ритмом суеты, в которой важное перемежается с пустяками, с нервами попусту, забываешь, что общий смысл все равно давно утрачен.

В № 7 «Нового мира» — вторая статья Ал. Янова о литературном герое 60-х годов. Во первых, он восстанавливает метод «новомирской» социологической литературной критики, укрепляя составленный при Твардовском мост к Белинскому- Добролюбову-Писареву. Во вторых, он железно проводит линию Твардовского — смотреть на наше общество реалистически и писать о нем без демагогии: речь у него, как вообще в серьезных статьях журнала, идет не о строительстве коммунизма, а о рациональном развитии общества в соответствии с его историческими и «национальными» (в широком смысле) возможностями и предпосылками. С этим корреспондирует и манера ссылок на партийные документы: из них берутся только деловые, реалистичные, пусть критические мысли и рекомендации. И сами эти документы рассматриваются как проявления самой нашей общественной жизни, а не как указующие персты, по которым она должна развиваться.

9 октября 1972 г.

Почти два месяца спустя. За это время: с 21 августа по сентября был в Италии. Еще до отъезда — рецензия для «Вопросов истории» Черменского на Волобуевский сборник. Мой разгромный отзыв. Сегодня на редколлегии (в присутствии рецензента) — обсуждение переработанного варианта. Гнусная ситуация. Узаконенная подлость совершается на глазах, а все вынуждены делать вид, что речь идет о научном споре.

Происхождение: подонок Шарапов — бывший наш референт, потом проректор Университета Лумумбы, потом ректор Высшей комсомольской школы, лизоблюд и жополиз Трапезникова, мечтавший стать член-корром и директором Института истории взамен Волобуева — написал донос Шелепину: что, мол, в сборнике посягают на руководящую роль КПСС в Февральской революции, на гегемонию пролетариата и т. п. Шелепин отписал соответствующую записку в ЦК. И Суслов с Демичевым дали указание раскритиковать сборник в «Вопросах истории КПСС» и в «Вопросах истории».

В «Вопросах истории КПСС» Загладин попытался торпедировать гнусную рецензию, а в «Вопросах истории» — я. У меня результативнее получилось: политических обвинений во всяком случае уже нет.

За две недели моей работы: встреча с итальянской делегацией (ужин на Плотниковом, тематика: Солженицын, разделение функций государства и партии и т. д. Спор — но не до предела). Коньо и Бюрль (ЦК французской компартии). Ужин с Коньо.

Все службы во главе с Агатиропом (Яковлев) подстраиваются под итог борьбы Черняев-Федосеев. Черняев получается, вышел с перевесом 52 на 48! Форсируется литература в духе моей статьи в «Коммунисте». Чхиквадзе (директор Института права) счел необходимым сообщить мне, что организаторы ученого совета в АОН в смущении. А те, кого они хотели заставить выступать, по отказавшимся это сделать, теперь радуются. Он, Чхиквадзе, среди них.

Заходил Иноземцев — тоже несколько смущен, что не поддержал меня решительно.

1-го же был в Опалихе у Дезьки (давид Самойлов, поэт, школьный друг). Вел себя как бонза-оптимист. Напился и потом вывалялся во всех глиняных траншеях. Удивляюсь, как на обратном пути ночью не попал в вытрезвитель!

Пономарев: доклады о 50-летии СССР. Расценивает свой доклад как «Анти- дюринг» — анти- антикоммунизм. Хочет публично громить (в «Правде») Каддаффи за антисоветизм. Поручил Брутенцу писать на эту тему статью.

Я предложил Б. Н. выдвинуть A. M. Румянцева на директора ИМЭЛ (поскольку Федосеев собирается «сосредоточиться» на Академии наук). Б. Н. реагировал с интересом. Но колеблется, сомневается: говорил о том, как плохо относится к Румянцеву Суслов. Уповает на Кириленко, соперника Суслова. Посоветовал мне предложить Румянцеву выступить в «Правде» — в. порядке идеологической «реабилитации». Хотя «Правда», мол, не сразу и согласится…

Карякин за 4 месяца соорудил сочинение о «Моцарте и Сальери» и наивно излагал мне свои открытия, которых 150 лет ждала читающая Пушкина публика. Поразителен он.

Читаю Marc Paillet "Marx contre Marx".

Разговор с Коньо о Роже Гароди и нашем к нему подходе.

Книжка Элейнштейна по истории СССР — рецензия французского сектора (Международного отдела ЦК), возмущение Пономарева. И моя выволочка Моисееву за дезинформацию и глупость.

Письмо Ротштейна к Б. Н.'у о том, что политические выпады наших авторов против антикоммунистов вызывают либо смех, либо возмущение, потому что: а) ясно, что авторы этих инвектив не читали критикуемых книг, б) боятся их правильно цитировать, чтоб «не давать трибуны врагу». (Б. Н. - ругал это правило, которое «кто-то выдумал при Сталине», и оно стало законом, вместо того, чтобы добиваться отмены. Взамен он предлагает издавать «анти-антикоммунизм» за границей, чтоб свободнее можно было с цитатами из критикуемых текстов!

Луи Арагона наградили орденом «Октябрьской революции». За сотую долю того, что он иногда говорит о нас по поводу Солженицына и Чехословакии, кое-кого из советских авторов повыгоняли из партии и с работы.

10 октября 1972 г.

Приходил Румянцев. Несколько жалок. Я сообщил ему о своем разговоре с Пономаревым — «двигать» его в директора ИМЛ вместо Федосеева. Ему очень хочется, да и не скрывает: дал мне! «официальное согласие».

Пообещал ему организовать в «Правде» рецензию на его книгу о Мао.

Домнич — несчастный еврей из Высшей проф. школы. Шарапов — ректор и заведующий кафедрой Корольков устраивают ему моральный погром, который доведет его до физической смерти. («История христианского синдикализма», докторская диссертация). Плакал, признавался в пожизненной любви к своей жене, «которая тоже погибнет». Однокомнатная квартира, заваленная 50 000 выписок из источников и книгами. Обещал помощь. А что я могу!

17 октября 1972 г.

Пушкин — это как тоска по невозвратимой юности.

Роман Белова «Кануны» в «Севере» — о коллективизации. Пахнет литературой 20-30-х годов.

Вчера был на премьере «Под кожей статуи Свободы». Бомонд: Арбатовы, Самотейкины, Ефремов с женой- знаменитой артисткой «Современника». Евтушенко с порезанной рукой (обстругивал раму для подаренной картины). Меня либо не замечает искренне, либо презирает как чиновника, который не помог ему уехать в Америку. (Без меня обошлось, но видит Бог, я помогал). Интересно, на какой букве по Маяковскому — «Юбилейное» — он будет стоять в советской литературе: на «Надсоне» или на «Лермонтове»?

Спектакль не поразил. Но, конечно, пощечина властям. Ассоциативность, помноженная на любимовщину (технические и режиссерские находки), уже, видно, пройденный этап. И если бы культдеятели всяких управлений и министерств заботились не только о своих местах и могли делать хоть «местную политику», самое лучшее было бы «не заметить», адаптировать, представить скрытый в цьесе протест против советских порядков как шалость, адресованную в сторону.

В воскресенье — выставка в Музее изобразительных искусств портрета с ХV1 по XX век. Смотрят лица, такие же, как нынешние. «Девушка с горностаем» Леонардо, Ван-Дейк «Автопортрет», юноша в цветастой рубахе Машкова, Толстой (45 лет) Крамского, мальчик на руках княгини Муравьевой и т. д.

Очереди в музей (как и в Манеж на «Лица Франции» — фото за 100 лет) стоят километровые, и в будни, и в субботу, и в воскресенье, под проливным дождем. Интересно, нравится ли это Демичеву или в этом он видит опасность.

Вспомнилась Биенналле — ретроспективная у площади Сан-Марко в Венеции. Пустующие залы.

1-го октября, взлетев с Адлера, через несколько минут упал в море Ил-18. 102 человека задохнулись в разгерметизировавшемся фюзеляже. А 13-го при подлете к Шереметьево (из Парижа через Ленинград) разбился Ил-62: 173 человека. О последнем сообщили в «Правде»: там было 38 чилийцев, 5 алжирцев, 6 перуанцев, француз, немец, англичанин. Послам в Чили и Алжире велено было выразить соболезнование (поскольку это дружественные правительства).

Об Адлеровском падении в газетах не было: только «Московская правда» и «Вечерка» целую неделю печатали траурные квадратики о трагической гибели (где и как?) одного, другого или семейных пар.

Готовлюсь к поездке в Бельгию. Новое постановление ПБ по Китаю: опять придется письма с объяснениями писать «своей партии» и «братским партиям». Опять разоблачать. Что, как?

До тех пор, пока мы не отрешимся от самовнушаемой концепции: «мы социалистическая страна, они — социалистическая страна, и уму непостижимо, как они могут лаять на «КПСС — партию Ленина», до тех пор мы будем закрывать себе дорогу к пониманию происходящего и к последовательной политике, реалистической и ясной для всех. Нам уже никто не верит, как бы мы ни изображали китайцев и как бы мы ни объясняли свою марксистско-ленинскую чистоту.

Марше просится поговорить с Брежневым «на равных». А Брежнев предпочитает Помпиду, которому уже дано согласие на визит в Москву в январе. Еще по возвращении из Парижа, Брежнев сказал в своем кругу: «Болтает (о Марше, о демократии, хотелось бы посмотреть, что он будет делать, если окажется у власти». «Государственно мыслит (о Помпиду), хозяин, видит все проблемы, умеет охватить их в целом».

Помпиду же, в свою очередь (как и Никсон, как и Брандт) отлично усвоил, что у нас идеология идет лишь на внутреннее потребление, т. е. там, где ее можно практически применить государственными средствами. И мы не такие дураки, чтоб заниматься идеологическими упражнениями в деловых, государственных отношениях с теми, кто спокойно может послать на х…

6 декабря 1972 г.

Вся западная мысль возвращается к Токвилю. И я тоже. Вспомнил, что в 1947 и 48 г. г. выписал в блокноте из его «Старый порядок и революция» наиболее важные мысли, как раз те самые, которые сейчас в ходу у Раймона Арона и др. И еще по поводу Токвиля: «Революция ломала историческую действительность в угоду отвлеченным теориям, но могущество отвлеченных теорий (других?) сложилось задолго до революции, в ту эпоху, когда общество отвыкало от всякого участия в политической деятельности».

16 декабря 1972 г

Вчера в «Современнике» — Инс Рэйд в постановке поляка Вайды «Как брат брату». Американская ситуация в связи с Вьетнамом. Великолепны Гафт, Е. Васильева, Кваша, Табаков.

Смысл: бессмысленность жизни стало самим ее содержанием, а поскольку она благополучна — сила привязанности именно к ее бездуховному, внечеловеческому содержанию такова, что даже потрясение (слепой сын возвращается из Вьетнама и эпатирует ужасами пережитого) только где-то на большой глубине будоражит совесть и тягу к осмысленной жизни, в конце же концов еще больше усиливает (до истерики, до бешенства) желание сохранить все как есть (Гафт, лежа на полу, обхватив руками голову бессчетно твердит: «я хочу смотреть телевизор!»). Выход находят в том, что отец, мать, брат предлагают слепому перерезать вены, кровь течет в два таза, образуются лужи, мать тут же их подтирает, а брат спрашивает убиваемого, как он себя чувствует etc.

Говорят, что очень не понравилось Фурцевой (тем более, что она сама пыталась этим заниматься после XXII съезда, когда ее вывели из Президиума ЦК).

Публика, готовая, как всегда, одобрить и поддержать «Современник», смущена и аплодирует робко.

Затем Галя Волчек (как всегда в экстравагантном наряде, подчеркивающем и так непомерно огромные сиськи). Мы с Карякиным наговорили ей и Табакову всяких неприятностей о спектакле: «зачем тратить силы и талант на то, что не имеет общественного значения для нас?»… «бездарная пьеса… зачем ее было брать?» «Не волнует, не оставляет ничего — слишком приземленно к американской конкретике, чтобы зритель видел общечеловеческий замысел пьесы и постановки».

Галя делала вид, что благодарна за откровенность, но в душе очень обиделась. Естественно. Потом изобразила несколько сцен из своей работы с Айтматовым и еще одним казахом (она делала это на том «русском» языке, на котором говорит этот казах — сценарист). Хохотали. Чертовски умна и талантлива эта роскошная грудастая баба!

Из событий, которые не отмечены из-за запущенности дневника.

— Поездка в Бельгию (21–31 октября) с заездом 29-го, в воскресенье, в Голландию (Амстердам, Гаага, Роттердам) — когда-нибудь, может, опишу все это.

— Выборы в Академию наук: о том, как с помощью Карякина и Пыппсова вышли на академиков Флерова, Капицу и Леонтовича, и с треском провалили Йовчука.

— Доклад Б. Н. на общем собрании АН СССР — его страхи, как бы не «получить», зачем вылезает с «50-летием СССР» накануне «генерального доклада», предстоящего 21 декабря! «Ведь все для дела стараешься»…, - сокрушенно и жалко говорил он мне. И махнул безнадежно, припомнив, однако, что в свое время при Сталине и Калинин, и Куйбышев, и. Ордженикидзе, и другие «из руководства» выступали и «имели свое лицо» в глазах народа.,

22 ноября встречался с Галиной Серебряковой.

В 30-х годах она была «известной писательницей». Ее «Женщины французской революции» мгновенно стала бестселлером. То, что она написала до и после 17-летнего ГУЛАГ'а о Марксе и Энгельсе, — и не литература, и не история. Но ее мемуарные вещи замечательные и очень, как теперь принято называть, информативны.

Посадили ее как жену «врага народа» Георгия Сокольникова (соратника Ленина и автора знаменитой денежной реформы эпохи НЭПа — «золотой червонец»!), заодно и как жену первого ее мужа, тоже «врага народа» Леонида Серебрякова, в прошлом секретаря ЦК, одного из благороднейших большевистских революционеров, героя Гражданской войны.

Познакомился я сначала с ее дочерью — Зорей Серебряковой, которая тоже провела в ГУЛАГе немало лет, но из прихоти «отца народов», вместе с другими подобными, была после войны выпущена и оказалась в университете, на истфаке, куда я вернулся в гимнастерке и шинели весной 1946 года. Зоря смотрелась удивительно красивой, изящной, аристократичной, рафинированно интеллигентной. Мне, фронтовику, легко было защищать ее от тех, для кого она оставалась «отродьем врагов». Впрочем, через пару лет, во время космополитии, ее опять посадили, на этот раз уже до самой смерти «великого вождя». Общение наше возобновилось и Зоря считает, что я и тогда ей не раз «существенно» помогал — устроится на работу, сохраниться на ней и заниматься своей любимой наукой. Я этих своих заслуг не запомнил. Правда, уже будучи помощником Генсека, я добился реабилитации ее отца (которая, впрочем, все-равно бы произошла рано и поздно).

В конце 1972 года в гостях своего коллеги по Международному отделу ЦК Игоря Соколова я встретился с мамой Зори — той самой, ставшей уже опять известной писательницей Галиной Серебряковой.

Она была уже «в летах», но сохраняла свою необычайную, впечатляющую красоту и женскую силу (которая, наверное, и помогла ей выжить в лагерях). Поразила она меня и как великолепная, фантастическая рассказчица. Она ведь очень много повидала в своей жизни и наслышалась от других — в той большевистско-интеллигентской среде, по сути дворянской по происхождению, к которой она принадлежала сама в 20–30 годах.

Вернувшись домой, я набросал конспективно кое-что из рассказанного этой редкостной женщиной из когорты Ларисы Рейснер. Попробую здесь воспроизвести.

I. Баронесса Мария Игнатьевна Бутберг-Закревская. Тогда о ней знали только по шушуканью на интеллигентских «кухнях». До знаменитых исследований Нины Берберовой «Железная женщина» советским читателям было еще очень далеко. А Галина Серебрякова, бывало, встречалась с ней после революции и в 30-х годах в Лондоне.

Перед Первой мировой войной в Петербурге было три салона высшего света, где завсегдатаями были «властители дум» — поэты, литераторы, философы, издатели, не говоря уж о политиках и дипломатах. Один — графини Палей, другой — Марии Игнатьевны, третий — еще чей-то. После 17-го года баронессой заинтересовалась ЧК — муж, Будберг, оказался белогвардейцем. Спасал ее от Дзержинского Горький, тогда же она уже и сошлась с ним. Но вскоре опять оказалась «в сфере ЧК», на этот раз то ли как «подсадная утка» к английскому шпиону Лоуренсу, то ли просто как его любовница. Опять вступился Горький. Дзержинский обратился к Ленину; «Что будем делать?» Тот ответил: «Любовь надо уважать!» Потом мы ее видим в роли секретаря у Алексея Максимовича в Сорренто.

Галина Серебрякова помнит (от своего второго мужа Сокольникова, который был уже полпредом в Лондоне), что Горькому — через посольство и Бутберг — советское правительство пересылало в Италию 100 000 рублей золотом в год.

Когда под влиянием Марии Игнатьевны Горький отказался принимать у себя людей «с красным паспортом», ему этот «цивильный лист» в 1928 году уполовинили.

Умирал он на ее руках. Хотя она уже была женой Герберта Уэллса. Помнит Галина Серебрякова и вереницу красавиц в крематории при прощании с Горьким.

«Сейчас (1972 г.), — завершила Галина Серебрякова эту часть рассказа, — баронесса, которой 81 год, едет опять в СССР, наверно, теперь уже как шпионка».

Горький не любил Бернарда Шоу. Тот постоянно острил, а Алексей Максимович не успевал «угнаться». Однако нередко общался. Однажды на каком-то приеме, показывая на декольтированных дам, Шоу, громко произносит: «Помните, в конце века ошеломление мужчин, когда из-под платья высунется вдруг носок туфельки?! Что там декольте!»

— О Жемчужной. В 13-ой армии она была комиссаршей. «А я при ней — мальчик в галифе» (Серебрякова вступила в партию в 1919 году, когда ей едва исполнилось 15 лет). В 1922 году обе они работали в Женотделе ЦК. Жемчужная ей однажды говорит: «Давай — я за Молотова, а ты — за Серебрякова». И то и другое получилось.

Молотов, между прочим, предупредил Галину Серебрякову в 30-х годах, что над ее бывшим мужем «нависла опасность». И он же в 1946 году, когда Зорю выпустили. из лагеря, позвонил Кафтанову, министру высшей школы, чтоб ее приняли в МГУ.

Четыре последних лагерных года Галина Серебрякова провела в сверхсекретном гарнизоне Байконур (!). Накануне смерти Сталина, ее, умирающую от какой-то болезни, вдруг погрузили в бронированный вагон и срочно доставили на Лубянку. Помнит фрукты, жаренную курицу, еще какие-то яства, которыми ее там потчевали, а она уже и есть не могла.

На второй день после смерти вождя в дверях ее камеры появился сам Берия. «Великая мученица!» — произнес он, поднял на руки, донес до машины и повез на квартиру к Молотову. Тот не принял, а дочка Светлана спряталась. Через три месяца арестовали самого Берия. «Помню, было мне очень неловко».

— Сокольников. Он дружил со Сталиным. Рассказывал потом об одном эпизоде перед ХІV съездом ВКП(б). Крупская на Пленуме ЦК зачитывает «завещание» Ленина. Сталин бурчит сидящему рядом Сокольникову: «Не мог уж умереть как честный вождь». В другой раз он ему, во время застолья, сказал: «Самое большое удовольствие иметь врага, медленно готовить ему западню, покончить с ним и потом выпить стакан хорошего вина». Присутствовал Сокольников и на пьянке на даче, когда Сталин, вспомнив лихие времена, экспроприации, разыграл «сцену из Вильгельма Телля»: поставил сына Ваську к дереву и стрелял из нагана поверх головы. Василий на всю жизнь остался заикой.

Сокольников был приглашен в гости к Сталину за две недели до ареста. Сталин произносил тосты — в том числе и за этого «своего друга». Галина Серебрякова считает неслучайным, что муж ее умер в тюрьме в один день с Крупской: «Сталин любил символику!»

Первый советский «князь Курбский», Шейнман, член партии с 1902 года, председатель правления Госбанка, объявился в Лондоне, когда Сокольников там был полпредом. Шейнман имел на Сталина компрометирующий материал и Сокольникову было поручено его выкупить, что он и сделал, съездив для этого в Париж, куда в целях конспирации направился также и Шейнман.

IV. Поскребышев. Цепной пес в приемной Сталина. Телефонный звонок от этого человека повергал кого в трепет, кого в обморок. Галина Серебрякова описала его отвратную внешность. В 30-ые годы с ним случилась «своя история». Арестовали вдруг его жену — Броню, красавицу, работавшую врачом в Кремлевской больнице. Поскребышев бросился к Сталину — на коленях'… Тот ему: «Брось, забудь, иначе и тебе плохо будет». Вернувшись домой, Поскребышев застал в квартире «огромную латышку». Она поднялась навстречу и говорит: «Мне велено быть твоей женой». И жил он с ней около 30-ти лет, дочь имел.

V. На знаменитой встрече Никиты Хрущева с писателями, на своей даче, Серебрякова тоже выступила. И начала разоблачать лицемерие Эренбурга. Смущение и замешательство. Однако никто не бросился возражать. А потом оборвали телефон, восторгались и хвалили! Американский «великий журналист» Гаррисон Солсбери подарил ей «за храбрость» золотые запонки на кофту.

Сталин, говорила она мне, любил Фадеева, Панферова и Эренбурга. Под конец жизни — только этого последнего. По телефону с ним разговаривал напрямую, «без посредства» Поскребышева.

Любил он и Пастернака. Трижды ему звонил.

В начале 20-х, знаю, Сталин побывал в литературном салоне, где выступал Есенин, который ему не понравился.

Таковы пять новелл Галины Серебряковой.

12 декабря 1972 г.

История с Обращением к народам мира, которое будет принято 21-го на торжественном заседании в Кремле — 50-летии СССР. В нашем проекте (главный автор Брутенц) на Секретариате ЦК заметили только: неопределенно о руководящей роли КПСС (Суслов), отсутствие руководящей роли рабочего класса (Демичев), наличие «какого-то общежития, студенческого, что-ль?» (Кириленко — то была расковыченная фраза из речи Калинина на I съезде Советов СССР — о «человеческом общежитии»).

Отличие этого текста по мысли и словесности (во что мы выложились!) от пошлого газетного текста Отдела науки (Обращение к советскому народу) никто не захотел (или не смог) заметить. Вот судьба нашего творческого подхода!

Разослан проект доклада Брежнева на предстоящем 50-летии. В главном — национальной проблеме отмечено ее наличие в очень взвешенной форме. А между тем — открытый, наглый антисемитизм по всей Украине, да и в Москве тоже, антируссизм в Литве ext. Что-то будет с нашей великой дружбой народов лет через. двадцать? Спасение только в выведении благосостояния повсеместно хотя бы на уровень Западной Европы и резкий рывок в сфере культуры народа, она, кажется в массе образованного населения падает. Иначе выход в новой диктатуре.

Книга «Принцип историзма в познании социальных явлений» (под редакцией Келле, моего преподавателя философии в 1946-48 годах в МГУ). На основе текстологического анализа Маркса-Энгельса в строго хронологическом порядке (подлинный праздник мысли!) рушатся схемы официального истмата, марксизм обретает форму метода познания и научного творчества. Держитесь, авторы! Как только вас прочтут, раздолбают и вашу прекрасную книгу и вас.

Оказывается все эти формационные ступени: рабство, феодализм, капитализм, социализм, коммунизм — совсем не Маркс с Энгельсом придумали.

Каждый день несколько поездок в Шереметьево: заезд гостей на 50-летие СССР. Потом — «разговоры» за ужином или обедом, на Плотниковом или в «Советской».

Позавчера — хороший разговор с Куссельманом (член ПБ компартии Бельгии). Умный, искренний он. Рассказывал, как умирал Дрюмо. Неожиданным для них были похороны: они увидели, что он за четыре года председательствования в КП Дрюмо стал национальной фигурой. Я его хорошо знал.

Вчера Грэхем из Ирландии. Примитивный и. придурковатый, может быть, сознательно: я его спрашиваю, как будут голосовать твои профсоюзники (он профсоюзный босс) на референдуме об объединении двух Ирландии? А он мне — о том, что они хотят соединить экономические требования рабочих с борьбой за «социализм в будущем».

Интересный Эддисфорд из Манчестера. Интеллигент, руководитель обкома в Средней Англии. Либо, такие как он, хотят нас обмануть (чтоб мы не очень общались с их правительством), либо сами обманываются: убеждал меня в том, что британский капитализм окончательно выпотрошен, никаких потенций у него, уже нет и силы никакой он уже не представляет. Но тогда, почему его так боятся партнеры по Общему рынку и почему коммунисты (и даже лейбористы) не берут его «голыми руками».

Хавинсон просит писать статью о 125-летии Коммунистического манифеста (в просторечии — «призрака»). Я было согласился. Но, во первых, совсем нет свободного времени, а во вторых, и главное. Перечел я «Манифест». И странное ощущение: Маркс и Энгельс уже тогда утверждали в отношении капитализма то, чего он и сейчас еще не во всем достиг. А что касается развития противостоящих ему сил, то правы вроде западные интерпретаторы марксизма, как устаревшего Евангелия. Нужно пофантазировать: ведь это было гениальное прозрение, рабочая гипотеза, которая уже потому была единственно правильна тогда, это ее разработка (и в теории и на практике) оказала столь мощное воздействие на всю последующую историю. Но ведь так не позволят публично писать о «Комманифесте»…

30 декабря 1972 г.

День этот теперь объявлен праздником взамен 5 декабря — дня «Сталинской конституции». Интересно происхождение инициативы: Пономарев дал мне текст доклада Брежнева, разосланный по Политбюро за несколько дней до празднования (50-летие СССР). (Кстати, я предложил ему порядочно замечаний, но, то ли он сам принял лишь процентов пять, либо Александров-Агентов срезал, не знаю, но в окончательном тексте я увидел мало своих правок).

Вот, — говорит Б. Н., передавая мне текст, — здесь предлагается новый праздник. И, знаете, кто предложил? — Голиков (помощник Брежнева по идеологии, лучший друг Трапезникова, черносотенец и сталинист). Удивительно… Вот вам и сталинист… А мы не догадались.

Эти две недели были заполнены «парадами» по случаю 50-летия СССР, а у нас, международников, встречами иностранных гостей и всяким трепом с ними, а главное (у моего подразделения консультантов) — редактированием их речей на разных собраниях трудящихся. Иногда это было нечто совсем невообразимое и не поддающееся простому переложению на бумагу. Авторы сами говорили нашим референтам: «Вы там подработаете… я согласен заранее с тем, что вы сделаете»… И мы делали, даже умудрялись приспосабливать к специфической обстановке в соответствующей стране.

Вообще, убожество «нашего» комдвижения как-то особенно густо представилось мне на этот раз. С одной стороны — О'Риордан, которого здесь сажают в президиум, а в Литве, где он выступал на торжествах, буквально носили на руках. Снечкус его обильно цитировал с трибуны Кремлевского дворца. А у себя в Ирландии его никто не знает, никто, ни левые, ни правые, ни те, кто бросает бомбы, ни англичане, не берут всерьез, если им вообще известно что-либо о его партии, состоящей из нескольких десятков человек. И рядом с ним — его друг Грэхен, член исполкома партии и профбосс в Белфасте. Я пытался вести с ним политический разговор. И был потрясен дремучим мещанским «тредюнионизмом». Ему до лампочки все эти взрывы и стрельбы. Его забота и круг интересов, чтобы члены его профсоюза получили надбавку к зарплате и не потеряли работу.

Или — Сэнди, председатель КП Австралии, который уже много лет задирает хвост на КПСС.

Они никак не могут адаптироваться к тому, что происходит в. мире, где громоздко и мощно вращаются несколько (в основном два-три США-СССР-КНР) маховика, которые настолько в своей инерции привязаны друг к другу, что никакие песчинки, вроде КПА, не могут им помешать, даже и скрипа от них не будет слышно, если они неосторожно попадут между колесами. И самое правильное для таких КП, как австралийская, спокойно лепиться на нетрущейся поверхности советского (или китайского, если угодно) маховика.

С другой стороны, — Жорж Марше, который теперь стал генсеком французской КП. Он отлично знает правила игры. Однако вознамерился стать одним из колесиков системы, занять место Помпиду. Пытается использовать нас, чтоб свалить Помпиду в свою пользу. Получает оплеухи от нас за это. Но поскольку он все-таки некоторая сила (и чем черт не шутит), мы с ним тоже играем. Помпиду напросился на «неформальную» встречу с Брежневым где-то в Советском союзе и Марше — туда же. Как говорил Канала (его серое величество) нашим ребятам: «Ну почему же Марше и Леонид (!) не могут где-нибудь под Москвой в свободной обстановке, походить по аллеям, обсудить дела?… Потом можно их снимок («непринужденный») опубликовать в газетах»…

Все понимают, что мы с Жоржем играем не потому, что он коммунист, а потому, что он может (?) стать государственной силой.

А ФКП тем временем быстро «прогрессирует», превращаясь в то, чем давно уже стали массовые социал-демократические партии в других странах. Да иначе и не возникло бы перспективы ее превращения в «государственную силу».

Так с двух концов (не говоря уже о китайском феномене в этом деле) ликвидируется историческое коммунистическое движение, каким оно мыслилось еще 30 лет назад. Больше того, исчезают и сами компартии, как самостоятельная идейно-политическая категория.

Впрочем, есть еще Итальянская компартия. Явление оригинальное. И, возможно, ей будет принадлежать заслуга возрождения движения на какой-то новой основе.

Перед 50-летием был Пленум ЦК. После отчета Байбакова (Госплан), который заявил, что план 1972 года не выполнен очень крупно, и план 73 года не будет выполнен, и что вообще неизвестно, как выходить из положения, произнес большую речь Брежнев. Вот ее короткое изложение:

«Не выполняем пятилетнего плана практически по всем показателям, за исключением отдельных.

Причины: ссылаются на погоду прошлого года. Но — это правильно для сельского хозяйства. И хотя не во всем, выкарабкались. И не надо было панику поднимать с закупками зерна заграницей. Обошлись бы. Пример: в «Правде», — председатель колхоза в Кировоградской области, — все сгорело, но сумел получить по 25 центнеров, а соседи «через дорогу» — по 11 центнеров.

А в промышленности — ссылка на погоду… «Как вам не стыдно, товарищ Казанец… хвалитесь, что выплавляете больше США… А качество металла? А то, что из каждой тонны только 40 % выходит в продукцию, по сравнению с американским стандартом, остальное — в шлак и в стружку?!»

Капитальное строительство. Незавершенные стройки. Старая болезнь. Мы прикинули: на каждую из 270 000 строек приходится по… 12 рабочих. Если же, скажем, на Камазе — 70 000, то получается — на сотнях, тысячах строек вообще нет рабочих! Предлагаю: заморозить все, кроме того, что должно было войти в строй в 1972 и 73 годах. Но эти — довести!

Мы по-прежнему' получаем 90 копеек на один рубль вложений, а американцы — наоборот (на один доллар — 90).

Ссылаются на поставщиков. Но посмотрим на факты. Товарищ Тарасов (легкая промышленность) — у Вас на складах… млн. пар обуви валяются. Их уже никто никогда не купит, потому что фасоны лапотные. А ведь на них ушло сырье, которого, как Вы говорите, вообще мало. Так ведь можно скупить все заграничное сырье и пустить его под нож.

Решает план группа Байбакова. Потому что людям нужны не деньги, а товары. И только, имея товары — продаваемые (!), мы можем вернуть деньги, чтоб строить домны и т. п.

А как мы работаем? Был я в августе в Барнауле на новом шинном заводе. Спрашиваю у рабочих: вот вы имеете все современное оборудование, наше и заграничное, вы должны выпускать 9 000 шин в день, а выпускаете 5 000. Отвечают: министр Федоров дал нам 30 месяцев до выхода на полную мощность. Хорошо! На днях получаю сводку: этот Барнаульский завод уже в ноябре выпустил 9 000 шин — проектную производительность. Т. е. «приняли меры» после моего разговора. Итак: 30 месяцев и 3 месяца! Что же это такое? Лень, безответственность, головотяпство, преступление?!

Мы не выполняем главного в постановлении ХХIV съезда — подъема производительности, эффективности. Весь съезд и вы, присутствующие здесь, сидели и хлопали, когда говорилось о новой задаче — одновременного движения по основным направлениям экономического развития (и подъем благосостояния, и рост производительности, и обороны). А что же получается? Мы же этого поворота не совершили, 2 года уже прошло после съезда, половина пятилетки! А нам вот товарищ Байбаков докладывает, что план 1972 года не выполнили, в 1973 году тоже не выполним, а потом вообще неизвестно.

Госплан проявляет либерализм, а организации, которые за ним стоят, — просто безответственность. Госплана, как организаций, определяющую стратегическую перспективу и строго контролируемую ход нашей экономики, у нас нет!»

Характерна реакция на эту речь, о чем мне рассказал Брутенц со слов Арбатова, одного из авторов речи. Выходим, говорит, толпой из Свердловского зала, рядом оказался Бородин (директор ЗИЛ'а), один из боссов нашей индустрии. Я, говорит, спрашиваю у него: Ну, как? Да, красиво. Это вы, наверное, подпустили там красот и убедительности, писатели вы хорошие. Но только мы все это слышали уже не раз. От раза к разу речи все красивее, а дела все хуже и хуже.

И это все вслух, в толпе членов ЦК, которые даже не оглянулись, занятые, видимо, такими же мыслями.

И еще, рассказывает Арбатов: мы (т. е. он, Цуканов, Александров-Агентов, Загладин, которые тоже участвовали в подготовке речи) всячески старались смягчить остроту, на которой настаивал оратор. Причем, острота явно была направлена в адрес Косыгина.

Почему надо было смягчать? Конечно, Косыгин ничего уже не может. Но «нам только сейчас не хватает раздрая в верхушке», тем более, что на подхвате выжидают своего часа Шурик Шелепин, Полянский, Демичев, Воронов, а теперь к ним присоединился недовольный, снятый с поста Шелест. И потом: снять Косыгина, значит убрать и его команду. А что толку? Байбаков вроде «не обеспечивает» надлежащей роли Госплана. Но он умный, смелый и знающий человек. Он хоть говорит, не боясь, правду, как она есть. Лучше не найдешь сейчас. Тем более, что кого ни посади на это место, дела не поправишь, потому что не тут корень.

В связи с этим рождаются уже легенды: Косыгин, говорят, оставался на приеме (по 50-летию) до самого конца, все время один, и пил, и пил. Шелепин ушел из полупустого зала в окружении «своих». «Заострение» против Косыгина: конечно, тот ничего уже не смыслит в том, что надо делать и как делать. Но ведь и «сам» тоже ничего не понимает в экономике. В международных делах он поднаторел за эти годы и это теперь — его любимое занятие. А в экономике — «не представляет, как обеспечить тот перелом, о котором было объявлено на съезде».

И еще «музыкальный момент», как выражается Бовин. Арбатов говорит: «Мы ему (Брежневу) все время советуем поменьше фигурять перед телевизором. Да и не только ему пора воздерживаться: Ведь его дряхление всем заметно, бросается в глаза».

 

Послесловие к 1972 году

Каков итог 1972 года?

Тринадцать лет до перестройки — что мы имели?

Восстановлен поколебленный при Хрущеве беспрекословный авторитет (и власть) первого лица — Генерального секретаря ЦК КПСС, хотя оформлено это было в партийном порядке в следующем году. Тогда же появились первые признаки «культа», пусть вторичного, фарсового.

В высшем властном эшелоне — Политбюро, Секретариат — сохранилось интеллектуальное и культурное убожество:. Подгорный, Полянский, Кириленко, Воронов, Шелест (потом Щербицкий), Шелепин, Кунаев, Демичев, Капитонов.

Суслов, Пономарев, Косыгин — люди немного иного порядка. Последний — профессионал, но именно в этом году его начали отодвигать, Первые два оставались носителями большевистской традиции, для которой свойственна была все-таки определенная образованность.

Экономика, после неожиданного взлета в 8-ой пятилетке, снова начала деградировать. Умные и циничные хозяйственники во главе с Байбаковым уже тогда понимали, что никакие постановления, призывы, взыскания за невыполнение планов ничего поправить по сути не могут. «Корень» — в другом, глубже.

Материальный уровень основной массы городского населения был еще терпимый, хотя люди помнили, что как раз к этому году Никита обещал завершить «первую фазу коммунизма».

Брежнев, несколько опомнившийся после интервенции в Чехословакию, утвердившийся во власти, обнаружил наличие здравого смысла. С подачи Андропова и Цуканова он приблизил к себе интеллигентов «высшей советской пробы» — Иноземцев, Бовин, Арбатов, Загладин, Шишлин. Допущенные к сверхзакрытой информации, широко образованные, реалистически мыслящие и владеющие пером, они сумели использовать «разумное и доброе» в натуре Генсека для корректировки политики — там, где это было возможно в рамках системы.

Регулярное неформальное общение их с Брежневым, советы, собственные мнения и возражения, в которых они себя с ним не стесняли, а, главное, — «стилистика» изложения политических установок, которая была на 90 % в их руках, сказались, прежде всего, во внешних делах, а именно — поворот к курсу на разрядку, к диалогу с Америкой, с Западной Германией, перемена отношения к «третьему миру» — отход от безоглядной поддержки «национально-освободительного движения», опасной, в принципе недальновидной и наносившей вред государственным интересам СССР.

Доверенная приближенным Брежнева «форма» провозглашения политики снимала с нее идеологическую оголтелость, что в ядерный век и вообще в международных отношениях неизбежно отражалось и на содержании, делая его более «цивилизованным».

Идеология, давно и необратимо утратившая свой революционный, вдохновляющий и мобилизующий потенциал, окончательно слилась с лживой «пропагандой успехов». Оторванная от реалий внутри и вовне, потерявшая всякую эффективность, она давно уже не использовалась в практической политике, но нужна была для сохранения имиджа альтернативы «империалистическому Западу». И, конечно, служила демагогическим прикрытием партийно-государственного контроля за духовной жизнью общества.

В самой духовной жизни отчетливо обозначился поворот от апологетики советского строя, обязательный в «соцреализме», к исконному предназначению литературы, театра, кино, живописи. Проблемы мужчина-женщина, счастье-горе, человеческие отношения, превратности повседневности, смысл собственной жизни и тому подобное — вот что определяло теперь интерес и производителя, и потребителя духовной продукции. Одновременно начали рваться заслоны к «Серебряному веку», к «Авангарду» 20-х годов. И то, и другое было фактически протестом против надоевшей официалыцины. Но появился и протест активный — в форме противопоставления нынешних порядков идеализированным нормам и принципам ленинского времени, в виде эзоповской сатиры на существующие порядки.

Все это свидетельствовало о растущем неустройстве общества, его недовольство навязанным, хотя и привычным образом жизни.

Реакцией было ожесточение чиновников идеологической и культурной сферы, включая ортодоксов официальной науки. Борьба шла уже не за идеи, а за сохранение социальных привилегий и идеологической власти. Соответствовало такой цели и «качество» применяемых средств — наглая демагогия, запугивание, шовинизм, черносотенство, антисемитизм. Это не было официально оформленной, «утвержденной по правилам» политикой. Но отражало настроения и уровень «культуры» многих членов Политбюро, Секретарей ЦК, аппаратных бонз, обкомовских и министерских начальников. Ими и поддерживалось.

Международное комдвижение на глазах стаивало, окончательно утратив свой политический и идейный потенциал. Празднование в Москве

50-летия СССР, спустя три года после последнего всемирного Совещания компартий, продемонстрировало распад МКД, ничтожество его составных частей, находящихся на иждивении КПСС. Исключения не меняли общей картины. Попытки некоторых компартий нарастить политический капитал в своих странах за счет критики советских антидемократических порядков, окончательно подорвали саму основу существования коммунистического движения как явления мирового.

Таковы «стартовые» признаки периода, которому посвящен данный проект.

 

1973 год

6 января 1973 г.

Сегодня, хотя и суббота, весь день на работе. Очередной доклад для Пономарева — об МКД. Удовлетворение только от одного — насколько я ловчее сумею это сделать по сравнению с «ребятами» (консультантами) и они добровольно, естественно, подчиняются моему умению. Но, когда кто за 10 лет службы ничему не научиться, это вызывает презрение у всех.

Цирк парного руководства отделом Кусковым м Загладиным. Доходящее до бессмысленности косноязычие Кускова, видимо, отражает притупление интеллекта, усталость в свое время пропитого мозга, который, впрочем, не получил надлежащей тренировки и «культуры» работы в юности. Загладин не то, чтобы пользовался этим. Скорее ему просто претит беспомощность, которая означает кражу времени у подчиненных, не говоря уже о неясности заданий, которые они получают.

Читаю Быковского.

8 января 1973 г.

В Москве эпидемия гриппа, говорят (ссылаясь на статистику горкома), что в день в городе заболевает 70 000 человек. Наверное, врут. Хотя больных вокруг много.

Третьего дня встречался с делегацией Австрийской КП. Мури (председатель) и Шарф (бывший социал-демократ, участник Сопротивления). Большая дискуссия об социал-демократах. В их подтексте: вы, мол, делаете свой бизнес с ними, как с государственными деятелями. А мы от этого несем прямой ущерб, ибо они не только интегрированная часть государственно монополистического капитала, но и наиболее умная ее часть, способная им управлять и его направлять лучше, чем современные буржуазные партии.

Прием Клэнси (из новой просоветской КП Австралии) у Б. Н. на той неделе. Дохлое их предприятие.

Обобщали (по поручению ЦК) просьбы братских партий, высказанные во время празднования 50-летия СССР. В основном, это — деньги и деньги: на издание газет, устройство мелких фирм, пенсии ветеранам, но также и, например, определить племянницу в Московскую консерваторию, содержать сына со стипендией в Киевском университете, «помочь» написать книгу (т. е. написать за лидера партии, а он подпишет) и т. п. Словом, удручающая картина.

У Капитонова собраны зав. отделами ЦК. Обсуждение плана Секретариата на первое полугодие. Присутствующие боссы, хозяева, так и ведут себя. Новый секретарь Долгих, видно, уже вошел в роль. Явно умнее Капитонова, что, впрочем, не очень трудно.

Потом Шауро затащил к себе. Часа два беседовали. У него, видно, комплекс «непонимания и пренебрежения со всех сторон». В «международниках», как и многие другие, он видит скрытую, загадочную силу, так как они интимно общаются с самым верхом. Этим и объясняется его оправдательный тон, в частности, в отношении меня. Много рассказывал, главным образом, об изменении «атмосферы» в среде деятелей культуры, писателей, и об отношении к нему, равно как и к ЦК. Однако — ни мысли, ни собственного убеждения, ни тем более политики ни на грош.

Хотя положение, видимо, понимает. А учитывает его, главным образом, в смысле — «чтоб не подставиться».

Поразительная ситуация. Брежнев в Белоруссии ласкает Помпиду, который накануне в Париже на пресс-конференции говорил о нас и обо всем «нашем деле» следующее:

Вопрос (Пьер Шарли, «Франс-суар»): «Не переоценивая совместную программу (социалистов и коммунистов), нужно сказать, что в ней, помимо основных направлений политического курса, содержится также определенный проект общества. Основные линии политики, которую намерено отстаивать нынешнее большинство, премьер-министр изложил. Не можете ли вы сказать нам, каков ваш проект общества?»

Ответ Помпиду: «Каков мой проект общества? В самом деле, в совместной программе, по крайней мере в общих чертах, обрисован облик, так называемого, «социалистического» общества, т. е. коммунистического, т. е., с моей точки зрения, тоталитарного общества в полном смысле этого слова. Я хочу этим сказать, что все находится в руках государства, что все зависит от государства и что само государство находится в руках партии и эта партия командует жизнью людей во всех аспектах.

С другой стороны, есть — это верно — классическое капиталистическое общество, которого в полном смысле уже нет нигде, но которое все-таки в большой мере сохранилось в Соединенных Штатах или в Японии (хотя и это еще требует доказательств). Но во Франции в настоящее время оно уже во многом ушло в прошлое, учитывая целый ряд реформ, мер, принятых прошлыми правительствами, — и в 1936 году, и в период Освобождения, и после 1958 года.»

3 февраля 1973 г.

История с Ульяновским (один из замов Б. Н. по Востоку). Гафуров (академик, директор Института востоковедения) написал на него Брежневу письмо — об использовании материалов, присылаемых по заданию Международного отдела, в статьях и брошюрах Ульяновского; о монополизации редактирования всяких сборников и книг по международному освободительному движению; о каше во взглядах, когда в статьях Ульяновского, выходящих в разных местах почти одновременно, директивно отстаиваются противоположные взгляды; о перепечатке одних и тех же статей в разных изданиях; о несметных гонорарах.

Б. Н. был очень огорчен. Долго ходил по кабинету. После пьянки, организованной замами накануне 7 ноября в кабинете Загладина, чем занимался сам Пельше, теперь вот новое напоминание, — что замы у него «того»!

Столкновение с Б. Н. в связи с докладом об МКД, который мы ему подготовили (для «сборов» идеологических секретарей республик). Обвинил меня в пацифизме, в том, что за «успехами Программы мира» мы не видим, что гонка вооружений продолжается, военные бюджеты растут (США — 83 млрд.), НАТО продолжает маневры, совершенствует военную машину, а Помпиду нам улыбается, интригует с американцами и поощряет антикоммунизм.

Я ему ответил: но как же вы будете выглядеть? На закрытом сборе, перед элитой руководящих кадров, вы, по существу, хотите представить дело так, что толку от Программы мира нет, что наше «мирное наступление» — это топтание на месте, что ничего в мире не изменилось и что 90 % времени, которые. Брежнев и другие отдают внешней политике (и только 10 % — хозяйству) — это понапрасну затраченные силы.

И потом: о Помппду наши слушатели судят по телепередачам, в которых они видят «объятия», улыбки, взаимные подарки и прочие, на самом высшем уровне. А вы в этот самый момент идеологам скажете, что все это — чистый фасад, а на самом деле — Помпиду наш ярый враг и т. п.?

Он несколько сник… Естественно, в докладе осталось все как было, лишь с небольшим добавлением об американском военном бюджете.

Впрочем, в тактическом плане Б. Н., возможно, прав. Особенно, когда произнес передо мной речь о «европейской безопасности». «Вот, — говорит, — шум и в печати у нас и вы тоже, в докладе для меня: европейская безопасность, новая система отношений, сотрудничество, взаимная выгода, обмен людьми и идеями, добрососедство… Ни хера, Анатолий Сергеевич, этого не будет! Уверяю вас. Дай Бог нам добиться приличного совместного документа, чтоб пропаганда не смогла его использовать потом против нас. А так — все останется по-старому. Ведь то, что мы хотели от Хельсинки, мы уже получили (границы и признание ГДР), а теперь оно оборачивается против нас, и нам бы лишь прилично выпутаться из этой нашей же затеи.»

Тут он, конечно, прав. Он и знает, и отражает теЩаІіїе всего нашего руководства (впрочем, за вычетом, пожалуй, самого Брежнева).

В то же время, в этой его откровенности — признание того, чего мы не хотим признать: мировое развитие — «революционный процесс» уже пошло иначе, чем это предполагалось на протяжении 50 лет; победила наша «реальполитик», основанная на силе и запугивании, но не наша идеология, и чем больше успехов в нашей политике, тем больше ущерба нашей идеологии (классически представляемой, а теперь можно уверенно сказать — не случайно представляемой, Демичевым и Трапезниковым).

Так что в глобально-стратегическом плане Б. Н. уже архаичен. И он даже не в состоянии заметить глубокого противоречия в самой собственной деятельности. Он отмахивается от проблемы, чтобы свести концы с концами.

Есть у нас в Отделе Борис Ильичев, заведующий сектором Юго-Восточной Азии. Умный, образованный, острый, насмешливый, циник и анекдотчик. Объездил весь свой район, работал много лет в Индонезии. У нас с ним давно взаимные токи, в частности, обмениваемся «марксистско-ленинской» литературой по сексуальным вопросам. Он большой знаток в этом деле. Недавно явился он ко мне, сел в кресло и быстро, в своем полухулиганском стиле стал излагать свою концепцию.

4 февраля 1973 г.

Так вот — Б. Ильичев. Мне, говорит, надоели эти бесконечные постановления о «противодействии», об «отпоре» китайцам. Рука устала расписываться. У наших лидеров какое-то самоочарование: они полагают, что раз они приняли постановление, то все само и делается именно таким образом. Да, если бы и делалось — все это не то… Посмотри: посадили группу специалистов «при Секретариате ЦК». Три месяца они сочиняли стратегическую разработку, «что делать с китайцами». И гора родила мышь, ныне утвержденную на Политбюро. Анализ их во многом правилен, анализ убеждает, что перемен к лучшему не будет, их нельзя ждать, даже если умрет Мао или Чжоу, или оба вместе. Китаю не нужна и не выгодна объективно дружба с нами.

А какой же вывод сделали эксперты: «политика ХХІV съезда в отношении КНР правильна». Да, она правильна для провозглашения на весь мир. Но должна быть еще реальная собственно политика, которая будет исходить из того, что война неумолимо идет к нам со стороны Китая, не через 5, так через 10 лет, не через 10, так через 15 лет.

Я всегда считал, что после 1945 года войны в Европе не будет никогда. Я был уверен в этом, несмотря на всякие кризисы, Западный Берлин и прочие. Теперь уже всем ясно, что ее не будет никогда.

Я понимаю, конечно: «20 млн. убитых»… психологически это была проблема, от которой нельзя было просто отмахнуться. Но теперь и психологический перелом произошел. И тем не менее, мы все главные силы тратили на Помпиду, Брандта и т. д.

Между тем, ось мировой политики уже давно переместилась в Юго- Восточную Азию. Нам сейчас, после окончания войны во Вьетнаме, надо создавать «Великий Вьетнам», все эти Лаосы и Камбоджи и прочие Филлиппины объединять — «Великий Вьетнам» со 100 млн. населением плюс Индонезия со 125 миллионами. Сухарто — подонок и враг, но и его надо быстрее заполаскивать на свою сторону. Надо создавать Китаю серьезный враждебный тыл. Если мы опоздаем с этим и Китай сам оседлает с помощью японцев Юго-Восточную Азию, песенка наша спета. Миллиард китайцев! Никакая наша ядерная мощь не остановит эту силу.

По ходу я подбрасывал ему разные вопросики, пытался издеваться над его экстремизмом, хохотал над его заборной экспрессией. Но где-то в основе он прав: мы очень неманевренны в своей политике, очень архаичны в методах ее проведения… Хотя Борька и утрирует, закрывая совсем глаза на «требования историзма» — «всему свое время».

За эти две недели дважды был на ПБ и один раз на Секретариате ЦК. Первый раз вел Суслов. Среди прочего интересно было отметить случайность во взглядах на тот или иной вопрос и боязнь у большинства (кроме основных членов ПБ) отстаивать свои позиции или предложения.

6 февраля 1973 г.

На Политбюро обсуждалась записка Кириленко «об упорядочении» внешнеэкономических связей министерств и ведомств. Смысл был в том, что министры и их замы с большим удовольствием и страстью занимаются загранпоездками, чем своим делом.

Выступил Демичев: надо здесь действительно порядок навести. Дело дошло до того, что ведомства с ведомством общаются через границу, а мы и не знаем, что министерства там и прочие… и даже заводы и институты… ездят по заграницам, устраивая собственные связи. Надо этому положить конец, поставить под контроль центра и т. д.

Андропов: нарушается порядок представления отчетов о беседах во время загранпоездок.

Косыгин, который, видно, невнимательно слушал, кто что говорил, обрушился на Андропова, имея в виду высказывания Демичева (мол, у нас дело идет к интеграции и нормально, что заводы, институты и прочие общаются с нашего разрешения, но непосредственно, а все заузить на центр — это мы потонем, да и вообще — это абсурд).

Андропов слушал, слушал, встал и своим комсомольским голоском заявил, что ничего этого он не предлагал, это предлагал «вот он», и показал пальцем на Демичева. Тот вскочил и стал путано доказывать, что он не то имел ввиду.

На Секретариате ЦК обсуждался вопрос «о толкачах», командировочных от предприятий и ведомств по выколачиванию необходимых материалов. Записка Кириленко. Докладчики от комиссии приводили всякие смешные и «вопиющие» факты о том, как командировки используются для празднования юбилеев начальства в Москве, для махинаций, туристических целей и т. п.

Но выступил заместитель председателя Госснаба и тоже на фактах показал: да, злоупотребления имеют место, но не — причина толмачевства. Причина в другом. Если, скажем, директор металлургического завода отвечает на мольбы тех, кому он поставляет трубы, что за I квартал он, может быть, и выполнит план поставок, но в январе он даст только 13 % заказа, в феврале — 27 %, а в марте — остальное. Что прикажете делать? Как должен работать завод, который имеет такого поставщика? Чем он будет платить рабочим? Как выполнять свой план?

Или: стройке нужен металл такого-то сорта, ему присылают совсем не то, и это «не то» валяется и пропадает, потому что из него строить данный объект нельзя. А по тоннажу поставщик план выполнил и даже премию получил. И т. д.

Я был удивлен, когда Соломенцев, Устинов, Долгих — Секретари ЦК, выступили очень резко в поддержку анализа Госснаба, требовали глядеть вглубь, вскрывать действительные причины толмачевства. Т. е. они все это видят и хорошо понимают, что дело в повсеместном и всеобщем невыполнении планов.

На последнем Политбюро (2 февраля) «подведены итоги» прекращения войны во Вьетнаме — вернее итоги встреч Брежнева с Ле Дык Тхо, а Суслова с министром иностранных дел Нгуен Зуй Чинем.

Брежнев: оценка откликов на свою речь на приеме вьетнамцев в Москве (проездом из Парижа, с переговоров) — главное, мол, что на Западе подчеркивают «твердость Брежнева в борьбе за разрядку». И все больше верят, что линия ХХIV съезда — не конъюктура, а принцип. Не гнать по-прежнему военную технику в ДРВ. На вопросы Тхо об экономической помощи, я, мол, «не отреагировал».

Гречко: вьетнамцы по-прежнему не дают нам сбитую авиатехнику США, к Б-52 не подпускают, к американским минам в море — тоже.

Брежнев: Садат пусть подумает, что и для него значит окончание войны во Вьетнаме. Андропову и Громыко поручаем изыскать новые пути к контактам с Израилем. Прежние попытки — безрезультатные. «Сидеть, порвав отношения, — это не политика».

На этом же ПБ Полянского назначили министром сельского хозяйства, освободив от первого зама Председателя Совета Министров! Когда в субботу это было опубликовано в «Правде», никто ничего не мог понять. Я — тоже. (Я присутствовал только на обсуждении вьетнамского вопроса). Сегодня до меня дошел слух, что произошло это вопреки возражениям Подгорного, но потому, что Косыгин, давно враждующий с Полянским, нашел вдруг понимание у Брежнева, которого «подготовил» к этому Кириленко.

Итак, в Политбюро довольно крупная теперь группа недовольных, обиженных: Шелепин, Шелест, Воронов, Полянский, да и премьер с генсеком не друзья, еще того хуже отношения президент — премьер.

В Грузии большое недовольство тем, что снятый первый секретарь Мджаванадзе прикрыт от критики и разоблачений. Потому, что друг генерального «по войне».

В Армении: Бюро ЦК КПА единогласно вынесло решение об освобождении первого секретаря Кочиняна. Но из Москвы срочно пришло указание — отменить. Собрался Пленум ЦК, учасники которого, делая вид, что не знают о мнении Москвы, долбали членов ПБ, отменивших, конечно, свое решение, за мягкотелость и либерализм, за беспринципность. Кочинян — тоже друг генерального «по войне».

Еще в начале января утвержден план внешнеполитической активности руководства ЦК на 1973 год, в том числе и главным образом, поездки Брежнева в Индию, ФРГ, США, Польшу, Чехословакию, возможно, Финляндию, в какие-то социалистические страны.

Помню, как в мае прошлого года, когда готовили речь Брежнева на ХУ съезде профсоюзов, окрысился на меня Арбатов, когда я настоял перед Цукановым выбросить место, обещавшее ближайший Пленум ЦК посвятить научно-технической революции. Я тогда говорил ему: «Не будет твоего Пленума в 1972 году». Теперь похоже, что его не будет и в 1973 году.

В газетах, по телевидению и радио идет большой шум по поводу перестройки соцсоревнования на «состязательный» лад. А по впечатлением пропагандистских групп ЦК, объехавших страну с «итогами» доклада Брежнева на 50-летии СССР, ничего не делается по существу. И вообще ничего не делается. Декабрьского Пленума как не было.

Не возникает ли ситуация осени 1964 года?

Арисменди (первый секретарь КП Уругвая) у Суслова. Моя беседа с ним о поездке Арисменди в Корею. Его впечатления о Ким Ир Сене. Пышность приема там. Ужин на Плотниковом. Мой тост. Проводы в Шереметьево-2.

Разговор с Галей Волчек о ее новой постановке «Восхождение на Фудзияму» (по Айтматову) — видел за два дня до этого. Это — новое слово театра, глубочайшая вещь и острейшая. И опять — вызов нашим «культвластям придержащим». Кульминация — возглас героя=директора института: «Так это было потом (реабилитация), а тогда было не потом!» Это — находка на уровне пушкинского «народ безмолствует».

Высоцкий с новыми песнями. Одна из них о том, как два рабочих парня, друзья-забулдыги, решили ехать в Израиль (русский и еврей). Русского отпустили, еврей не прошел по пятому пункту. Марина Влади. Поговорили. Она мила.

8 февраля 1973 г.

Вновь был на Политбюро, вопрос о вступлении СССР в международную конвенцию по авторским правам. Вчера весь день готовил для этого ПБ по наущению Б. Н. проект решения о новой Конституции. Б. Н. явно хочет внедриться в руководство подготовкой проекта. Однако посланный за подделанной Балмашновым (помощник Пономарева) подписью Пономарева (сам он в Гаграх) мой проект не обсуждался сегодня. Поручили Секретариату ЦК — «подготовить вопрос и внести»…

На днях был у меня Боря Панкин — главный редактор «Комсомолки». Говорит: «Наша общая (и индивидуальная — таких, как ты, я, подобных) беда в том, что на ключевых исполнительных постах сидят подонки, особенно (если говорить о нашей сфере — идеологии) в органах информации. И ничего ни Яковлев, ни ты не сможете вопреки им сделать. Вот ты выступил в «Коммунисте», вроде все согласились, а они тебя и на «дискуссиях», и на «ученых советах», и, косвенно, в печати помаленьку прикладывают (см. № 12 «Вопросы истории КПСС») и ничего ты сделать не можешь. Они создают в определенном слое «общественное мнение». И за ними — «масса» служителей культа, как говорили несколько раньше, а теперь, я бы сказал, просто идеологические попы, которые готовы на все, лишь бы сохранить свои кормушки».

Видел сегодня в приемной ПБ Шауро. Он говорит мне: знаете, Сафронов выпустил первый том своего собрания и получил за него 75 000 рублей! Что делается!! Это он мне говорит!

9 февраля 1973 г.

Вскочил в 6 утра. Поехал на теннис, проиграл, взбодрился.

Прочитал десятка два шифрограмм, дал всякие распоряжения… Попросил правку «Правды» к статье Арисменди о революционном процессе в Латинской Америке. Поправил набор статей для «Известий» о китайском шовинизме.

Поговорил с Катушевым о приезде на той неделе секретаря СЕПГ Аксена с большой группой — на взаимоинформацию по МКД. Дал команду секторам готовить материалы.

Написал две записки Пономареву на Юг — об Австралийской КП и о предстоящей в марте в Берлине конференции сорока двух компартий по 125-летию Комманифеста.

Прочитал ТАСС'овскую информацию. Поговорил с Шапошниковым и Пухловым о письме отца одного нашего младшего референта=кляуза на сына. Сын, возможно, дерьмо, но отец явно подонок полный. Я попросил разобраться, главным образом, зачем он написал такое на сына.

Поговорил с заместителем министра иностранных дел Кузнецовым о некоторых материалах к визиту Брежнева в Индию, с зав. сектором — о порядке их подготовки у нас.

Переписал и подписал несколько шифрограмм в разные концы мира.

Не раз пообщался с Балмашновым по разным проектам и принятым постановлениям ПБ и Секретариата.

Начал было читать рукописи к редколлегии «Вопросов истории», которая будет в понедельник, но не дали.

Подготовил проекты записки и телеграммы Берлингуэру, который приедет на встречу с Брежневым в середине марта.

И что-то еще было. Не припомню.

Читаю «Судьбу» Проскурина. О коллективизации. Новая реанимация Сталина. В библиотеке ЦК за ней — очередь.

13 февраля 1973 г.

Подряд серия празднеств. В субботу — у Гилилова (коллега по работе в журнале ПМС). Арбатов, Ковалев (редактор БСЭ) со своей уже очень оплывшей постаревшей Соней. Тосты. Мне все говорили, что молод и не меняюсь. Было в общем мило: Гилилов — Ольга (новая, сравнительно молодая жена) — все как будто так всегда и было.

В воскресенье у Зигеля (школьный друг) 50-летие его Гали. Опять странное собрание самых разных людей: от «фантаста» Казанцева, который рекламируется в фильме ФРГ «Воспоминание о будущем», до полковника танковых войск, который напившись говорил: на чем советская власть держится, на авторитете что-ль? Он уже давно испарился! На нас она держится, вот! И поэтому мы всегда будем в порядке.

Прелесть старшая дочь Таня. Стихи о матери, фонари из коры и из железа, шаржи: Петр1 — Зигель и Екатерина П — Галя: в рисунок вмонтированы фото — лица матери и отца, очень здорово. Девочка статная и вполне спелая, охотно прижимается бедрами.

Зигель произнес ряд тостов в честь жены, преподнес ей рукопись (хобби) о Екатерине П, коя есть "прототип Гали"… как будто не было в течение 7-ми лет ни Клавы, ни каадый год буфетчиц из разных московских кафе и т. п.

Словом, благообразная, организованная, дисциплинированная русско- немецкая интеллигентная семья, какие, видно, были типичны для «московского общества» в начале XX века, а осколки их — и для 20-тых годов.

А гости (родственники и «те» знакомые) — публика в общем пошлая: советское чиновничество с претензиями на значительность.

И совсем другое «общество», хотя и не менее неприятное — в понедельник у режиссера Митты. Сам он — Саша Митта, постановщик талантливых детских фильмов, добр, обаятелен, прост, умен, без намека на выпендреж и современную богемность. Его жена (кстати, Дезькина двоюродная сестра) Лиличка. Прелесть, к тому же тоже невероятно талантливая баба. Она — кукольница и рисовальщица — иллюстратор детских сказок. Их сын, которому 9 лет, просто гениальный еврейский ребенок. То, что он рисует в духе экспрессионизма и примитивизма (не детского, а именно в стиле) может затмить экспозиции модных европейских художников. Его шаржированные портреты, сделанные в трехлетнем возрасте, поразительны глубиной и точностью схваченного образа.

Меня всегда потрясает тайна таланта, который может улавливать и выражать то, что недоступно даже энциклопедической учености. А здесь просто становишься в тупик. Ведь мальчишке 9 лет, он обычный школьник.

Но об «обществе». Артистки, дипломаты, научные деятели, литераторы. Мелко-средняя сошка, конечно (кроме Гали Волчек). Но зато — какие брючные костюмы, какие каблуки, какие блузки и бижутерия, как «сидят» сигареты и стаканы с джином в пальцах! Какая надменность и «простота» повадок. И вместе с тем — у баб — постоянный плотоядный поиск в глазах: не клюнет ли новый, незнакомый мужик, тем более — говорят — в ЦК работает!

Еще несколько лет назад я стушевался бы от застенчивости среди этой публики. А теперь почему-то держусь плево и совсем спокойно. Мне ничего от них не нужно. И их выпендрель мне смешна. Впрочем, среди этих двух десятков пяток людей было действительно интересных и милых.

Островитянов по поводу похорон Шаврова из МГИМО: «оказывается, умереть даже хуже, чем жить».

Загладин, наконец, вышел на работу после более месячной болезни. Рассказывал, чем он занимался: главным образом, изучением «совокупного рабочего» и вскрыл систему взглядов Маркса, Энгельса, Ленина на проблему — понятие — «рабочий класс». С увлечением рассказывал мне схему, которая у него в результате сложилась. Он очень поскучнел, когда я стал ему говрить о делах, которые я за него должен был делать в это время… Отмахнулся от того, что теперь ему бы следовало взять на себя…

И еще — смотрел я на его огромное рыхлое тело, теперь к тому же больное, и ужаснулся в душе: оно не может взлететь по лестнице, оно не может обнять женщину, не вызвав отвращения у нее, оно не знает наслаждения лыжни, ему недоступен теннис, да просто ощущение ловкости и силы, здоровья. Это страшно. И хорошо, что он об этом не знает. А ведь он моложе меня на 7 лет.

20 февраля 1973 г.

Пономареву готовили доклад для международной конференции в Берлине по поводу 125-летия «призрака», который тогда «бродил по Европе». Кроме того, он же будет открывать конференцию в Колонном зале.

А когда мне предложили поехать в Бонн на аналитическую конференцию ГКП, Пономарев бумагу отложил. А в разговоре со мной об этом, проговорился:

«Ведь это же значит, что вам готовится к своему выступлению надо»… Он не хочет, чтоб я тратил время на себя, тогда как ему нужен для себя «свежий, интересный и содержательный текст».

Приехала большая делегация КП Англии. Видимся с нею. Они дотошные: везде — в райкоме, в оргпартотделе ЦК, у писателей все спрашивают, почему у вас все единогласно «за»? Неужели так уж все одинаково со всем согласны? Ведь, если, положим, до снятия Хрущева вы спросили бы у народа, он наверняка сказал бы про все его деяния «за». А через неделю сказал «за» его снятие!

Мы им говорим: а вы хотели бы у нас парламентских спектаклей? И чтоб по каждому вопросу — референдум?

Завтра начинается закрытая встреча европейских компартий по молодежи. Хоть я и принимал участие в ее подготовке, не пойму, что там закрытого… Ни «о себе», ни «о других» мы не ставим никаких проблем молодежи. Даже, собственно, практическая цель не ясна, просто надо демонстрировать самим себе и партиям международную активность МКД.

Встречал ирландку, которая приехала на молодежную встречу (Эдвин Стюарт). Она мне говорит в машине: третьего дня трех католиков убили у нас в доме. Боюсь за дочек (10 и 18 лет). На воскресенье мы их отправляем из Белфаста в другие города, к родным. В воскресенье протестанты особенно неистовствуют. Да и вечерами все время неспокойно на душе: я и Джимми (муж) то на митингах, то в разъездах. Они одни обычно дома. Ей самой лет 40.

В воскресенье были лыжи в Успенке. Это первый в эту зиму настоящий лыжный день. Я стремительно мотался по всем своим разведанным в прошлом году лыжням. Три часа — до полного изнеможения. А вечером пришлось встречать английскую делегацию (с Капитоновым!) и ужинал с ними.

Подписывая сегодня бланки на выдачу карманных денег прибывающим на «молодежную встречу» (по 100 рублей каждому, и это на два дня! При полном пансионе и прочем сервисе), я подумал: ведь это все «за счет тамбовского мужика». Пожалуй, ни одна другая страна не выдержала бы так долго долг интернационализма. И он давно бы загнулся совсем, если бы революция (главная) произошла не в России, а, допустим, в Германии или во Франции.

24 февраля 1973 г.

21 февраля — на Плотниковом, московский корреспондент "Morning Star" — Коллин Вильяме, вместе с женой Джейн и делегацией КПВ. Мой тост. Подарил «от ЦК КПСС» часы. Тост главы делегации (Гордон Макленнан) — подтексты.

Закончилась встреча европейских КП по молодежи. Мое участие — косвенное.

На другой день два шведа (участники встречи) сказали: мол, ничего, конечно. Правда, неизвестно для чего такая встреча. А потом, больно уж старые дяди занимаются проблемами молодежи.

Банкет на Плотниковом по поводу окончания встречи. Молодой итальянец, француз — соседи по столу.

У Б. Н. еще один доклад перед аппаратом ЦК — 28 числа. Боже!

Кроме поездки в Берлин с «призраком», он еще будет открывать торжество по этому случаю в Колонном зале.

4 марта 1973 г.

Неделя была трудная. Английская делегация вернулась в Москву (Ленинград, Киев, Вильнюс, Львов). Много пришлось с ними возиться, но в итоге — это интересно. Они начали (еще в Москве, на заводе малолитражек) интересоваться: «Какая средняя зарплата у вас на заводе? — 150. Ага…,- быстро считает что-то на бумажке, — значит надо три года работать, не есть, не пить, в кино не ходить…, чтобы приобрести автомобиль»

После этого начинается скандальная перепалка с переменным успехом. Ночью бородач Ральф Пиндор, рыжий, молодой шоп-стюард из Шотландии попросил главу делегации собрать всех вместе: «Вы зачем сюда приехали? Бузить, как провинциалы? Портить отношения между партиями? Вы что — в баре за углом находитесь или выполняете политическое задание?»

На утро все извинялись.

С каждым днем их критический пыл ослабевал. Даже те вопросы, которые они задавали всюду и хотели донести до ЦК КПСС, они в конце концов так и не поставили: о евреях (их теоретики пришли к выводу, что если бы у нас перестали евреев считать национальностью и записывать их таковыми в документах, — все сразу бы оказалось в порядке), о социал-демократии, об Общем рынке. Они хотят, чтоб мы по-прежнему против него боролись.

Матковский и Лагутин, которые с ними ездили, говорят: после многочисленных встреч на всех уровнях, англичане признавались, что они в каком-то странном состоянии. Возразить вроде нечего, крыть нечем, а неудовлетворенность остается.

Видимо, это от того, что они, как и вообще на Западе, хотят нас мерить несоизмеримым масштабом. А главное — их ошеломляет наша огромность, наша (пусть расхристанная — это, впрочем, только мы замечаем) мощь; то обстоятельство, что они каким-то боком ее родственники… И лезть с претензиями на то, против чего в общем «не попрешь», оказывается в конце концов смешным и мелким. И они утихают.

Тем не менее с Гордоном Макленнаном у меня, в связи с согласованием коммюнике, состоялся серьезный разговор. О том, почему мы нуждаемся, чтобы они «высоко оценили строительство коммунизма», об Общем рынке, о нашей внешней политике, о том, зачем нам нужна формула «совместной борьбы за единство МКД».

1 марта была официальная встреча делегации в ЦК КПСС. Делегация (глава) уже ни на что не претендовала, все страшно хвалила. Робко Гордон, обозначив, что вопросы по существу выяснены, предоставил Б. Н. самому решать, нужно ли останавливаться и здесь на них. Но Б. Н. «не счел» и нес баланду, фрагментами из своего последнего доклада для пропагандистов. Слушать было стыдно. Но англичане все сидели и кивали. Даже на вопрос Гордона о сельском хозяйстве, Б. Н. нагло заявил, что все «врут на Западе», что у нас трудности. Не было даже 1972 года, вообще ничего не было и все обстоит отлично.

Я сидел и думал: зачем он это делает? Все же знают, что это не так. Но, может быть, за этим какая-то своя мудрость есть? Может быть, им надо услышать из официальных уст поток оптимизма, чтоб также официально отбиваться от своих антисоветчиков в Англии?

Потом Капитонов говорил «о партии». По бумажке, какую-то совершенную нелепость с точки зрения нужд англичан. В захлеб рассказывал о том, как сегодня был подписан Леонидом Ильичем билет № 1 — Ленину. Англичане таращили глаза и еле сдерживали ехидство на лице. Еще что-то, оторвавшись от бумажки — и уж совсем понять было нельзя этого косноязычия. Джавад, который переводил, выруливал как мог, ища среди бессвязности, что же передавать по-английски.

Сначала мне было очень стыдно, потом стало страшно. Ведь этот человек ведает всеми руководящими кадрами Союза ССР! И счастье, что по случаю он не злой человек. Но его интеллектуальный потенциал, его представления о достоинствах человека, о том, что нужно нашему народу, просто не поддаются определению, потому что это нечто глинообразное, способное принять любую форму и выдавиться в любом направлении.

Вечером — беспрецедентно — Б. Н. и Капитонов приехали в гостиницу на прощальный ужин. В общем было неплохо. И искренне — дружески. Такие вещи Б. Н. умеет проводить: после их отбытия Макленнан затащил меня обратно в застольный зал. И тут уже начались тосты от души. Мой тост — долгий. О любви моей к Англии, о будущем этой «великой-таки страны».

Упомянутое «вручение» (как выразился на нашем партсобрании Паршин) билета № 1 В. И. Ленину содержало само по себе «музыкальный момент»: Подгорный, Косыгин, Суслов, которого в этот день не было в Москве, захотели быть запечатлены, как участники процедуры. Поэтому Замятину (ТАСС) было поручено раздвинуть фотографию для «Правды» и поместить их на соответствующие места рядом с Леонидом Ильичем. Но Шелеста и Шелепина, которые также отсутствовали, не сочли нужным вмонтировать, хотя в официальном сообщении «Правды» о церемонии они названы среди присутствующих.

Билетом № 1 дело не кончилось. На другой день в «Правде» последовало сообщение о том, что билет № 2 был вручен Л. И. Брежневу!.. Мало ему, что до этого целую неделю вся Москва рассказывала друг другу о том, как «Брежнев обнимал Подгорного по бумажке». (По случаю вручения Подгорному второй золотой медали Героя социалистического труда за 70-летие).

Я поражаюсь всему этому, несмотря на то, что Брежнева и многих других из них знаю лично. Неужели они не видят не только пошлости в этих «мероприятиях» (это ладно бы, можно было списать на то, что пусть, мол, интеллигентики морщатся), но и прямого вреда своему престижу: ведь народ смеется. И смеется злобно, презрительно, отнюдь не добродушно.

8 марта мне надо ехать в ФРГ. На конференцию ГПК. Вчера весь день писал доклад. Соорудил двадцать страниц.

А 9-го и 14-го Пономарев выступает по «призраку» в Колонном зале и Берлине. Очень он следит за тем, чтоб я занимался его докладами, а не своим. И действительно, я не имел ни дня, чтоб даже подумать о своем тексте.

Сегодня три с половиной часа бегал на лыжах. Километров 40, если не больше. На даче — сказка. Это, видно, последний в этом году лыжный день. А как лыжник я еще могу. Во всяком случае со стороны я не «прогулочник» и не «моционщик», а именно гонщик, хотя и престарелый.

5 марта 1973 г.

Сегодня вечером прогуливались с Искрой. Я хотел организовать ей поездку в Италию, в одну из организаций ИКП для чтения лекций. Это у нас практикуется каждый год. Б. Н., как-то посоветовал мне искать для этого новых, толковых людей. Первая пришла мне в голову она и я порекомендовал ее. В самом деле — великолепный лектор, превосходно владеет аудиторией, универсально образована, умна, обаятельна, чего еще?!

Но ее очень долго проверяли в КГБ. Это мне показалось странным. Потом прислали короткую записку: «находилась близкой связью с Бурхард» Кто такая Бурхард?… Устно добавили (правда, звонили не мне, а в секретариат отдела), что про ее мужа (Гулыгу) лучше и не перечислять, что за ним тянется. И вообще среда очень подозрительная. «Но за самой Андреевой (Искрой) кроме Бурхард вроде ничего нет».

Я решил наплевать и представил ее в комиссию по выездам. Ее туда вызывали и инструктор невзначай спросил, знает ли она Бурхард. Потом Искра мне рассказывала, что она сначала не поняла и по контексту думала, что это кто-то из деятелей ИКП, и ее проверяют на осведомленность в делах этой партии. Она смущенно ответила, что не знает такого (!) (не поняла, что это женщина).

Потом ей разъяснил инструктор, что речь идет об осужденной за антисоветскую деятельность. Она тем не менее все равно не могла припомнить Берхард. Но сказала, что была знакома с какой-то знакомой родственницы Солженицына. Инструктор, как потом выяснилось, заметил, что она все врет и намеренно запутывает.

На днях мне H. H. Органов, председатель выездной комиссии, позвонил и с негодованием стал говорить, какая Андреева антисоветчица, что она помогала переправлять рукописи Даниэля за границу, что Бурхард — это жена Даниэля, которая тоже в 1968 году осуждена за антисоветчину и т. п. Словом, мы, не можем ее выпустить и собираемся обо всем сообщить в райком.

Я заговорил на басах, хотя Органов старик и большой чин. Я ему сказал, что не верю ни единому слову в этом, так называемом «расследовании», что если б это было так, ее давно бы выгнали из партии (где она, кстати, уже 20 лет), как это сделали с другими, и прогнали бы с работы, что я знаю Андрееву уже четверть века, «живого человека знаю, а не бумажку», и подобные речи о ней ни одной секунды больше слушать не буду. Все это полный вздор.

Искре я ничего этого, конечно, не сказал, но поскольку о том, что ее спрашивали о Бурхард (кстати, оказывается, жена Даниэля — Богораз, а совсем не Бурхард, которая нечто другое, но ни ту, ни другую Искра никогда не знала) я узнал сначала не от Искры, а от самой комиссии. Я посоветовал Искре позвонить инструктору и «ответственно заявить» ему, что она никакой Берхард и никакой жены Даниэля не знала и пусть они ей этого не клеют.

Искра страшно расстроена: в ее официальной биографии появилось такое(!) «пятно». А я боюсь, что они все-таки сообщат в райком. И тогда я своей инициативой ее поездки в Италию стану причиной того, что ей не обменяют партбилета! Ничего себе!.

Пономарев сказал мне сегодня, что он подумывает, не рекомендовать ли меня на директора Института марксизма-ленинизма. Но, говорит, жалко отпускать. А Федосеева надо освобождать от одной из должностей (вице-президента или директора ИМЛ). В ответ я назвал Загладина, который мне не раз говорил, что не прочь бы пойти туда. Но Б. Н. разразился против Вадима, назвав его «вертопрахом». И делал при этом всякие презрительные гримасы. Сказал, что непосредственной причиной его «тогдашнего» указания насчет публикаций замов и вообще работников Отдела был не Ульяновский, а именно Загладин. Перед тем ему, Б. Н.'у Суслов показал целую стопку брошюр, сборников «под редакцией» Загладина и потребовал от Б. Н., чтоб тот прекратил эту «распущенность». И вообще, заключил Б. Н., к Загладину там (!) очень неважно относятся… (при этом он мотнул головой вверх).

Я то со своей стороны думаю, что до Б. Н. дошли какие-нибудь «высказывания» Загладина на его, Б. Н.'а, счет на стороне, а, может быть, и в среде Александрова-Агентова… Что вполне вероятно. У Загладина действительно появился «беляковский» оттенок в отношении Пономарева.

19 марта 1973 г.

С 8 по 15 марта был впервые в ФРГ. Огромные впечатления всякого рода, пожалуй, самая интересная из моих деловых поездок.

8 марта — Восточный Берлин. Встреча с Гарри Оттом (заместитель заведующего Международным отделом СЕПГ). Обед в партгостинице. Случайная встреча с Сашей Хениным — вторым секретарем КП Израиля, который отдыхает с дочкой в ГДР. Дочь — это подлинное еврейское божество. У мня буквально отвисла челюсть, когда я оглянулся, представленный Марковским, чтоб протянуть ей руку. Кажется, такой красоты женщины я не видывал никогда — ни на картинах, ни в кино, ни в жизни.

Обед. Переезд сквозь «стену» в Западный Берлин. Через час — в Кельне. Вечером — ужин в ресторане с Трамбовским (секретарь Рейнско-Вестфальского обкома), членом ПБ Гердом Доймлих, еще кем-то. Скучно. Первый разговор — первая разведка.

9 марта — беседа в Рейнско-Вестфальского обкоме. Речь, дискуссия. После обеда — в Вупертале на родине Энгельса. Дом партпросвета, в январе выжженный фашистами. Дом, где родился Энгельс, вернее место, где был этот дом, разрушен бомбой. Венок у камня. Дом-музей семьи Энгельса. Сделан муниципалитетом. Очень приличный, но коммунисты урчат, обидно, что не ихний.

10-11 марта — конференция в Кельне. Посвящена «призраку». Но не научный симпозиум, а политическая акция. Я — в президиуме, рядом с Бахманом (председатель ГКП). Доклад Бахмана, мой доклад, доклад Диля — директора какого- то института в Восточном Берлине, доклад главы ЦК СЕПГ. О Диле — 12 раз подходили к нам с Рыкиным участники конференции, чтоб выразить презрение к болтовне, которую он нес, «позорив и нас и свою партию». Характерно, что, не очень оглядываясь, норовили довести это именно до нашего сведения.

Осмотр центра Кельна. Собор! Дом № 4711, где был изобретен одеколон. Дом, в котором был процесс «Союза коммунистов». Дом, в котором выступал Маркс.

12 — понедельник. В Бонне. Беседа с послом Фалиным. Держался подчеркнуто просто, но с дистанцией: понимай, мол, кем я назначен и перед кем отчитываюсь (он из брежневской Завидовской команды. Друг Толи Ковалева). Четкость и деловитость ума, отвращение к трепу и общим фразам, несколько наигранная критичность, из которой следует, что все остальные дураки.

Основные его идеи:

Отдали Брандту национальную проблему. Он — национальный герой. У «бороды» (Ульбрихта) была концепция будущей Германии пусть утопическая на сегодня: когда вся Германия будет социалистической, тогда возродится и единство нации. У Хоннекера нет никакой концепции. Он плывет по течению и им крутят приближенные, которые знают, что делают. С одной стороны, они предлагают СССР интеграцию, понимая, что это не будет принято, но выглядеть будет как знак высшей преданности. С другой стороны, они организуют мелкие провокации против политики Брандта: со статусом журналистов, с воссоединением семей (особенно детей), возбуждая ненависть прежде всего у ГДР'овского населения. Впрочем, сами они ничем не рискуют. Потому что едва ли они действуют не по заданиям западногерманской разведки.

Вы учтите, продолжает Фалин, что помимо активнейших экономических связей между ГДР и ФРГ, о которых нам известно «почти ничего», так, в общих чертах, в обе стороны идут невидимые, но мощные потоки. Это, знаете, как подводные течения, которые в конечном счете и определяют жизнь океана. По всем линиям: профсоюзной, научной, технической, культурной, но особенно — лично- семейные связи и (!) межпартийные, политические=сверх тайные.

Десятки, сотни эмиссаров с разными хорошо прикрытыми заданиями ездят взад-вперед ежедневно. От нас это скрывают в первую очередь. Недавно, говорит, был такой эпизод: один такой несмышленный эмиссар должен был что-то срочно передать в Берлин, а шифросвязи, естественно, нет. Он прибежал к нам в посольство и попросил сделать это через нашу службу. Мы сделали. А потом узнали, что в ГДР он уже вернулся исключенным из партии, и — канул куда-то.

Они (ГДР) действительно демонстрируют перед нами (СССР) самую преданную дружбу. В этих целях, помните, они предложили нам проекты полной отраслевой производственной интеграции. Мы-то не нахвалимся, уши развесили. А между тем, они отлично знали, что мы не в состоянии принять их «смелых интернационалистских проектов». Обратите, между прочим, внимание: несмотря на все наши подходы, ГДР'овцы упорно отказываются принять нашу систему ГОСТ, и пользуются западно-германской, общерынковской системой стандартов. Вот вам и интеграция.

Да, что вы хотите! Возводить в теорию разделенность великой нации, в конце XX столетия! Это ли не абсурд! Нам надо серьезно думать над «концепцией Германии». Иначе через пяток лет мы будем иметь в ГДР такое, что оккупационных войск может не хватить.

Много Фалин говорил о ЧП, которое произошло месяц назад. Один из членов ПБ ГКП «потерял» портфель со всей кадровой картотекой партии и ее финансовыми связями. Портфель оказался в полиции… Теперь все в руках Геншера — министра внутренних дел ФРГ.

В известном противоречии с самим собой Фалин считает, что ГКП не стать серьезной силой, пока и если она не откажется от «поклонения» СЕПГ и повторения за ней всех «позиций» по кардинальным вопросам… Во всяком случае до тех пор, пока ГКП не будет иметь самостоятельной линии в таких делах, как «Общий рынок» и национальный вопрос! Хорошенькое дело! — возразил я, это вы предлагаете, когда ГКП — в кармане у СЕПГ и существует на ее средства!

Сказал о Венере, зам. председателя СДПГ, председателе фракции социал- демократов в бундестаге, бывшем коминтерновце, а теперь «патриархе» СДПГ.

Мне-таки пришлось выступать с докладом перед дипсоставом посольства, после чего Марта (жена Каплука) доставила нас с Рыкиным из Бонна в Эссен (120 км.) за 30 минут. Она настоящий асс за рулем, да еще хулиганит, сметая с пути на скорости в 200 км. впереди идущие машины. Она была «связной» у партии когда-то в подполье. Возила запрещенную литературу, документы людей. За 10 лет ни разу не попалась и всегда уходила от погони, если ей «садились на хвост».

В этот вечер в Эссене — расширенный пленум обкома: подведение итогов забастовки на «Маннесманне». Огромное впечатление: рабочие-коммунисты, те, кто «делал» забастовку, вопреки профсоюзам и социал-демократам, обеспечил ей успех. Их рассказы — о том, что делалось прямо по дням и часам. Целую неделю. И обобщения и выводы. И какие все ораторы! И этот боевой пролетарский дух! Ведь на заводе всего 12 коммунистов, а социал-демократов — 3200.

Дважды были встречи в правлении партии: в воскресенье, сразу после конференции. И в среду — Ангенфорт, Мюллер и другие. Прощание с Бахманом, Мисом. Интеллектуальный и политический потенциал почти всех лидеров. Их серьезность и авторитет, основанный на умении, на знании, на силе самоотдачи, на высокой идейности и открытости для любого спора, любого дела, для каждого, кто захочет испытать их квалификацию и преданность. Но куда он идет, этот потенциал? Безнадежному делу служит.

Дороги, мост через долину реки Рур: 2 км. на тонких опорах 125 м. высоты. Чудо. Индустриальная мощь Германии — по бокам автобанов, когда едешь по Руру. В ночи — огни, днем — громады заводов. Рурские города: Дюссельдорф, Дуцсбург, Дортмунд, Эссен — это уже один мегаполис с населением больше 9 млн. Не замечаешь, когда выезжаешь из одного города и въезжаешь в другой.

Немки — красивые, породистые, отмытые, грудастые, богато со вкусом одетые. Сила нации. Столько красивых женщин — подряд, косяками, я не встречал ни в одной стране.

21 марта 1973 г.

Всего неделя, как я был в Германии. Отскочило и это.

Сегодня — «грозные события». Неожиданно Загладина и Шапошникова вызвали на Секретариат ЦК и объявили им «на вид, строго предупредить» за то самое дело, которое было в канун 7-го ноября, т. е. тому уже 5 месяцев (речь идет о небольшой выпивке в кабинете Загладина, участвовал и я, и Кусков, и Жилин, и Пушков, и Брутенц, но большинство ушло рано, «попались» оставшиеся часов до одиннадцати).

Почему вновь все это всплыло? Мы все вместе долго обсуждали, старались докопаться до корней. Щелчок Пономареву? Зачем? По-видимому, в «верхушке» продолжается перестановка акцентов, перебалансировка, первый явный знак которой — понижение Полянского. Дело в том, что вслед за разбором Загладина и Шапошникова, тут же на Секретариате сняли Яковлева с первого зама агитпрома («направить на дипработу»). Предлог — его статья в «Литературке», громившая почвенников и современных славянофилов. И, собственно, даже не сама статья, а тот факт, что она была опубликована «без ведома». (Справка: каждому более или менее аппаратно грамотному человеку ясно, что она не могла быть опубликована «без ведома». Когда она вышла и против нее началась вонь со стороны Голикова и Ко, Яковлев организовал утечку информации — а именно: статья была одобрена и разрешена Демичевым.)

Однако, когда Суслов поставил вопрос на ПБ, Демичев заявил, что он статьи вообще не читал. На эту для всех очевидную ложь никто и глазом не моргнул, а выводы были сделаны против Яковлева. Демичеву «подсказали» представить его к отчислению. В записке, говорят, он (вопреки тому, что заявил на ПБ) «подписал», что против содержания статьи не возражает, хотя она содержит идейно-политические недостатки. В вину Яковлеву поставлено главным образом то, что «без ведома» — явная ложь. Общественное последствие этой акции очевидно: статья выглядит как ошибочная, причем настолько, что ее автора, члена Ревизионной комиссии и фактически заведующего отделом ЦК, сняли с работы. Все наше черносотенство возрадуется весьма.

… Б. Н. не раз в последнее время говорил мне, что у Суслова на столе целые подборки наших произведений (т. е. работников Международного отдела), в которые он, М. А., тыкал носом Пономареву: мол, нехорошо, ведь этих «авторов» воспринимают как представителей ЦК.

Сам Пономарев на этот счет на большом подозрении: он появляется в печати больше, чем все остальные вместе взятые члены, кандидаты ПБ и Секретари ЦК, исключая, конечно, Генерального.

Помощники (особый клан, населяющий Усово и Успенку) открыто бурчат по поводу «теоретической» активности Пономарева, у которого де на побегушках целая свора консультантов-писарей.

Но это все явно уже «отложилось» и на верхотуре. Это создает (вернее выдает) атмосферу какой-то большой коллективной безнравственности. Так называемые «интересы дела» не имеют к этой жизни никакого отношения.

Б. Н. собирал сегодня весь Отдел. Говорил о бдительности при общении с иностранцами. Смысл: не говорить ничего, что не опубликовано у нас. Записывать все сказанное тобой и собеседником в пронумерованную тетрадь. И т. п. Все это — полный абсурд. Никакую политику нельзя делать, если ее исполнителей превратить в истуканов, бездумно повторяющих газетные фразы.

25 марта 1973 г.

Встал рано. Перечитываю «Литературку» — последние номера, которые пропустил из-за ФРГ. Густо идут статьи о современном рабочем, о современном интеллигенте, о современном герое литературы. Каков он? Каким должен быть? В центре таки образ руководителя. За объект дискуссии взят Пешков из «Человек со стороны» Дворецкого (я видел в «Современнике»): «социальная активность, сознательность, гражданская честность и мужество личности героя современности, профессиональное мастерство, четкая компетентность, безусловная рациональность, как условие нравственного подхода к современным задачам». Обсуждают горячо и грамотно этот эстетический поиск современной советской литературы. Но — в свете того, что рассказано выше, — не без хозяина ли они этим занимаются? Или, может быть, хозяин не в курсе дела?

Вчера ходил в Третьяковку на Бориса Мусатова. Только, пожалуй, «Реквием». А так — анемичный мир болезненного, «убогого», как сказали бы раньше, человека утонченного вкуса. Мир, который заставляет задуматься о бесконечности вариаций и возможностей человеческого духа, о нераскрытых тайнах этого духа, которые притягивают, волнуют. Но сам этот художник не волнует.

1 апреля 1973 г.

В «Вопросах литературы» — неопубликованная ранее рукопись Ахматовой о гибели Пушкина. Вообще о Пушкине. Любимовский Пушкин («Товарищ, верь»…) на Таганке. Мне дали посмотреть стенограмму многочисленных обсуждений «прогонов» перед выпуском или невыпуском спектакля, в том числе убогие и страшные высказывания начальника управления культуры Покаржевского, и одновременно смелые, со ссылкой, что мы, писатели, тоже несем ответственность перед народом за его культурное и духовное развитие, что нетерпима претензия на монополию в этом со стороны всяких управлений и т. д. Так вот о Пушкине. Почему к нему все возвращаются? Он универсален, как всякий гений, как всякий великий — он «вечен». Но Пушкин универсален и вечен в гениальности каждого своего конкретного, неповторимого проявления. А потом — слово! Вот читаю его сейчас и застаю себя на том, что раньше воспринимал многое просто как музыку, не вдумываясь в смысл словосочетаний. А иногда, оказывается, и не понимал смысла его стихов. Сейчас — чувство слова очень обострено, сейчас видишь и все стихотворение в целом, его балансировку, и каждую строфу, и каждый слог. И музыка соединилась с восторгом от проникновения в каждый поворот мысли. А за этим — еще и труд великий. Некоторые стихи предстают совсем в другом свете, чем когда-то. Например, «К вельможе» (Юсупову — хозяину Архангельского).

Одновременно читаю привезенную из ФРГ книжку Jack Pine "The love sucker". Секс-бомбовая книжка, с редким набором ядреных приемов. Я, кажется, уже образованный в этом деле человек… Но тут опять много неожиданностей. Поистине, сексуальная революция, как и всякая революция, вскрывает необыкновенные творческие возможности!

«Умер Че Гевара, но «для мальчиков не умирают Позы», и тень его бродит по странам Америки и Европы, как грозное предостережение всем чрезмерно сытым, успокоившимся, зарвавшимся, раболепствующим и пресмыкающимся, всем забывшим о человеческих идеалах достоинства, истины, справедливости». Это из статьи В. Гусева (?) в № 3 «Юности». Это когда в апогее власть над нашей духовной жизнью у таких людей, как Демичев, Трапезников и, как говаривал Ленин, tutti quanti.

Этого Трапезникова — уродца в большой кепке я видел недавно издали в Успенке. И вновь испытал чувство бешенства, — подойти бы и в морду, и поднять за грудки, и опять в морду, приговаривая: «Чтоб не мордовал советскую власть, чтоб не поганил идеалов!»

2 апреля 1973 г.

Вчера прочитал «Альтернативу» Роже Гароди. Долго откладывал. По началу, казалось, что все — одно и тоже. Он ведь каждый год по книге выпускает. В общем-то и на этот раз оно так и есть. Но все-таки заставляет (когда на досуге) задуматься.

Поскольку он ренегат, сжегший все мосты, он наслаждается свободой мысли. Буквально купается в ней, резвится, как жеребец, долго застоявшийся в ограде марксистского догматизма, в возведении которого, кстати, Гароди принял самое живое участие — причем не только за рубежом, но и у нас: в 50-тых — начале 60-тых годов.

Но такая неуемная «свобода мысли» вредна для действительно научного анализа. Пороки догматического марксизма очевидны. Они давно на поверхности. Строить «систему на будущее», отталкиваясь от них, — достаточно одного литературного опыта. Это тем более легко делать человеку, который сам был взращен на федосеевском марксизме (говорят, Федосеев был даже официальным оппонентом на его докторской а АОН). Но это дело мало перспективное. Этим занимаются батальоны антисоветчиков самых разных оттенков. Это первое.

Второе. Будучи, как его раньше у нас принято было называть, «образованным марксистом», т. е. весьма начитанным в. марксистско-ленинской литературе и ее истории человеком, а плюс к тому — будучи в курсе огромного потока общественной мысли на Западе, он ухватил практически все коренные проблемы современной революции. Многие он поставил интересно и свежо, возможно — правильно. Например, с определенного момента, а именно — когда производство начинает «определять» рынок, диктовать потребности, изобретать их, навязывать спрос и, таким образом, расширять его, снова и снова обновляя ассортимент, — коренным образом меняется положение А и Б в способе производства. Основную массу капиталовложений потребляет уже Б, а это лишает производство средств производства (А) его определяющей роли: 1) в развитии цикла; 2) в создании тенденции к понижению нормы прибыли, которая согласно фактам, уже не действует сейчас. (Также и благодаря превращению научного труда в «живой труд», непосредственно создают прибыльную стоимость, а не только омертвленный в прошлом в машинах и прочие).

Подобное и многое другое требует, конечно, очень серьезного внимания и анализа. Но дело в том, что теперь не только для нас, но и во всем нашем комдвижении все, к чему прикоснулся Гароди, — ревизионизм. Я это смутно почувствовал в ФРГ: на конференции, где речь шла о тех же вопросах, о которых пишет Гароди в своих книгах, — никто не захотел «давать ему отпор», имя его за два дня ни разу не было произнесено. Но (и это важнее!) — никто не осмелился поставить вопросы так, как они поставлены у Гароди (хотя бы в другой форме), хотя, возможно, иная постановка каждого данного вопроса научно немыслима. Таков очевидный вред его ренегатства.

Но всякие публичные размышления на эту тему и в СССР и в нашем комдвижении — теперь табу, ревизионизм. Потому что здесь прошелся Гароди под ручку с испанским Каррильо.

А федосеевский марксизм, оказывается, такой пугливый и такой (на самом деле) творчески беспомощный, да к тому же еще невежественный, что он не осмелится сам поставить проблему на попа и решить ее лучше, чем это пытается сделать Гароди. Да, к тому же у него и задача другая: клеймить иноземных и вылавливать отечественных ревизионистов, а не проникать в суть вещей.

Третье. Антисоветизм Гароди, яростный и ослепляющий, как у всякого ренегата, вывел его не только за пределы ФКП,

3. Можно быть полностью уверенным, что если б не антисоветизм и не посягательство на «демократический централизм», т. е. на позицию Марше, Гароди остался бы в партии, и все его теории оказались бы в иной «системе отношений». ,

но и за пределы здравого смысла. Много интересных мыслей у него о, скажем так, преодолении капитализма. В частности, и о «национальной забастовке», идею которой он заимствовал у Каррильо: там особенно, — что решающая борьба развернется не на улице и не в парламенте, а «на рабочих местах». (Кстати, не зная об этом, Пономарев перед каждым своим очередным докладом настаивает на этой мысли). Однако, все частности девальвируются, если они не выстроены в контексте основного баланса сил в мире. Списав нас идеологически (техно-бюрократический социализм), он игнорирует нас и политически, не понимая, что мы уже — органическая составная часть всего современного развития, во всяком случае, — на тех направлениях, которые имеют или смогут иметь историческое значение. И Наоборот, поверив Мао и поддержав его идеологически (философия культурной революции), он и политически берет маоизм только с плюсом. Между тем, это — сила реакционная, и чем дальше, тем больше. Если она когда-нибудь и станет формирующей новую высокую цивилизацию, то только путем подавления цивилизаций уже созданных. Гароди, не чуждый в проникновение сути и возможностей религиозной идеологии в истории человечества (а здесь еще включается расовая психология массы), должен был бы это понимать. Однако, ему застит глаза тот же антисоветизм.

3 апреля 1973 г.

Вчера еще читал новый роман Войновича о Вере Фигнер. Он — талантливый и по стилистике, сделан под прозу 80-ых годов прошлого века. Очень хорошо вводит в атмосферу эпохи. Однако, главное его достоинство — в скрытой философии. Современная сложность судьбы нашей революции (Октября) как бы экстраполируется на революционное развитие тогда: чистая идея, воплощенная в Вере и ее подругах — в соприкосновении с пошлой реальностью сверху до низу. Но автор (и в этом небанальность его трактовки этого противоречия) вместе с рассказчиком, от имени которого идет повествование, сам глубоко ироничен (не в литературном только — и этого много — но в философском смысле). Он как бы все время сочувственно и с горечью издевается и высмеивает беспомощность, наивность и в общем — бессмысленность их подвига и самопожертвования. И вместе с тем, оставляет глубокое убеждение в исторической неизбежности и… необходимости таких порывов, такой идейности.

4 апреля 1973 г.

Возвращаюсь к «Вере Фигнер». В последние годы тема народовольчества и вообще «той эпохи» очень популярна: и в исторической литературе, и в художественной, и в журналах, и в издательском деле. Только из того, что попало в сектор моего внимания: о Перовской, о Бакунине, о Кропоткине — в серии «ЖЗЛ» или в популярной серии издательства «Наука». Издан заново Степняк-Кравчинский. В каждом выпуске «Прометея» обязательно что-то есть: в последнем — о Клеточкине (агенте Народной воли в Ш отделении). В «Вопросах истории», где я член редколлегии, то и дело что-то идет. Теперь вот Войнович, вспыхнувший лет 7–8 назад на литературном горизонте своими далеко не ортодоксальными рассказами, выпустил книгу о Вере. А Лебедев (автор знаменитого «Чаадаева») заканчивает книгу о Желябове.

Что бы все это значило?

Это явно перекликается с такими штучками, как я процитировал из «Юности» — о Че Геваре. Образовался вакуум в духовной жизни. Молодежь (лучшая из массовой ее части) прагматична, деловита, готовит из себя специалистов, рано женятся. Какой-то, сравнительно тонкий слой отпрысков «элиты», паразитирует за счет родителей. Остальные просто работают и живут, ни о чем не думая. Есть довольно многочисленная группа комсомольских горлопанов и карьеристов втихоря. Среди комсомольских активистов — единицы действительно идейных и самоотверженных, или опять же деловых людей, очень положительных, но «без всяких этих фантазиев» (вроде руководителей студенческих отрядов). Срез молодежи отражает состояние нашего общества.

И, пожалуй, не молодежь сейчас — «носитель потребности в идеях». Скорее — «поколение комбатов», людей, вышедших из войны и торопящихся сделать все, что могут, чтобы не допустить опасной (в своей необратимости) утечки духовности из общественного сознания и жизни.

5 апреля 1973 г.

Жажда духовности возникает скорее не из жизни повседневной, она питается подпочвенным потоком «национальной традиции». Сейчас вошел в моду (среди рафинированной интеллигенции) Токвиль. Давление «старого порядка» (почти равнозначное «природе человека») сказывается у нас не только в структуре и обычаях государственной практики, но и в идейной жизни. Находит разные выражения. Одно — хорошо известно: неославянофильство, почвенничество от Солженицына до Солоухина и далее — неосталинистской «Молодой гвардии». Другое — «неозападничество», которому положил начало «Новый мир» (особенно Лакшин своей блестящей публицистикой). К этому течению и примкнуло увлечение народничеством, а скорее — народовольчеством. И здесь не только тяга к идейной чистоте и самоотверженности. Здесь — и какой-то смутный намек. Недаром активизировалась эта тенденция в связи со стрельбой у Боровицких ворот года три тому назад.

Тогда говорили, что если стране суждено проделать еще один исторического масштаба революционный цикл, то она находится сейчас где-то в 60- ых годах XIX века (по аналогии).

Поиск духовности идет и на основе советской традиции. Характерны все более частые (и все более стилизованные — для удобства современников) обращения к эпохе гражданской войны. Но еще более примечателен затаенный и страстный, неистребимый как больная совесть интерес к «Великому 1941-ому». Как ни стараются его притушить, фальсифицировать, канализировать в нужное русло демичевские клевреты, корни этого интереса глубоки и долго еще будут держаться и прорастать. Ибо это была высшая кульминация в развитии собственно советского общественного сознания. Где-то в 1942 году можно датировать начало «постреволюционной» эпохи в истории нашего государства и общества.

7 апреля 1973 г.

После болезни первый день на работе. Ощущение: без тебя она все равно бы делалась. И в общем-то незаметно, должно быть, чтобы хуже, чем при тебе. Пожалуй, только в секторе: Англия, Ирландия, Австралия — делалось бы что-то не так, как нужно. А главное ощущение — каждый раз, когда отрываешься от работы, что она тебе больше нужна, чем ты ей.

Я настолько уже интегрировался в свои 52 года в эту свою деятельность, что не могу теперь представить себя иначе, как именно в этой «жизненной ситуации».

Оказывается, началась бурная подготовка к Пленуму ЦК. Два года, если не больше ждут от раза к разу Пленума по научно-техническому прогрессу. Но это опять отложено. Как и Пленум по международным вопросам. Генералы и полковники от хозяйства, обкомовцы и прочие, видимо, наполняются тихим бешенством. Да, и в самом деле, какая логика?. Там, где дела идут все хуже, «проблемы лежат», их не хотят возбуждать (то ли потому, что неизвестно, как их решать, то ли потому, что раз не сделан главный выбор: вооружение или экономика, нет средств их решать; то ли потому, что не «Сам» готовит этот Пленум, а другие, конкретно — Кириленко). А там, где дела идут прилично и ясно, то все равно уже пойдут в этом направлении, другого пути нет, там многократно и пышно обсуждаются «итоги и выводы», к деланию которых 99,99 % Пленума прямого отношения не имеют.

Впрочем, это соблазнительная сфера: все мировые средства массовой информации работают тут на наш престиж и авторитет. Все на виду: красиво и приятно. И дело видно…

Пономарев, Александров-Агентов, Загладин и Ко засели в Новом Огареве. Готовят основной доклад и попутно материалы к поездке Брежнева в ФРГ. Эта связь не случайна. Загладин «просочил» такой разговор с докладчиком: «Я, мол, не хочу, чтобы это выглядело как моя поездка; я хочу, чтобы это было нашим общим мероприятием, коллегиальным»… Именно поэтому, в отличие от практики, которая установилась после XXIII съезда, на Пленуме будут выступать и другие члены руководства, в частности, и Пономарев. Консультанты во главе с Жилиным имеют большую суету в связи с этим. Юрка сообщил мне о главной проблеме: как подавать заслуги Генерального в выступлении Б. Н. Между прочим, он, Жилин, вспомнил один момент, случившийся в Берлине, где Б. Н. делал доклад о 125-летии «призрака». Ему пришлось произносить тост на итоговом банкете. Он сделал это экспромтом, а потом, когда Юрка подлез к нему с записанным текстом для печати, тот с беспокойством стал его наставлять: «Только, чтоб было так, как я сказал, именно так: не «во главе с», а «Политбюро», запятая, «лично товарищ Брежнев» и т. д. Повторил это несколько раз. Вернул уже уходящего было Жилина и еще раз ему «разъяснил».

Яковлева, говорят, уже назначили послом в Канаду. Москва еще ничего не знает. Сам Яковлев — в больнице. Хлипкий народец пошел!

10 апреля 1973 г.

Еще о Яковлеве. Говорят, что вовсе и не статья в «Литературке» — причина. Так… повод. Главное, что «неправильно» обеспечивал «подачу» руководства в нашей пропаганде. Недостаточно развертывал эту тему, даже сдерживал!.

С этим корреспондирует один знаменательный эпизод. На последнем Секретариате ЦК обсуждался вопрос: о 2-ой книге пятого тома «Истории КПСС». Обсуждалось закрыто. Всех попросили… Оставили Поспелова (главного редактора всего издания), Федосеева (директор ИМЛ, где издается) и Кукина (ответственный в ИМЛ за издание). Говорил один М. А. (Суслов). Итог: «книга подготовлена на чрезвычайно низком теоретическом уровне, допущены грубые политические ошибки».

В чем дело?

Период: 1946–1958 г. г. Оказывается, авторы допустили очернительство в отношении деятельности партии. Принизили ее роль. Акцентировали на критике. Неправильно оценили XIX съезд партии.

Как понял «проницательный читатель», т. е. причастная общественность, до которой просочились сведения о Секретариате?

Очень просто понял: ведь на ХЗХ съезде в руководство партии впервые был избран Брежнев. Как же можно называть этот съезд плохим! Наоборот, надо подымать его роль, как это сделано, например, с битвой под Новороссийском etc.

Так мне изобразил дело «Воробей», от которого я узнал от первого о происшедшем.

К этому: Отдел науки дал критическое заключение на макет, но не разгромное. Оно рассылалось по секретарям до заседания, как это обычно делается. Но М. А. выступал не по этой записке, а по другой, которая была написана собственноручно Брежневым по информации его помощника Голикова.

У Отдела то науки был свой бизнес: приложить еще раз Б. Н.'а. Дело в том, что главным редактором пятого тома является Зайцев, состоящий консультантом в нашем Отделе, а в действительности уже "лет 15 состоящий при Пономареве в качестве лейтенанта по историко-партийным делам, вроде бригадира по подготовке учебника по истории КПСС, других книжек под редакцией Пономарева и т. д. Трапезников уже давно к нему подбирается. А тут такой случай. Но удар оказался гораздо более тяжелым. Зайцев мне сегодня сказал, что «его песенка спета».

Симптоматично, что Б. Н. ничего не знал, т. е. не знал, на какой круг дело заворачивается. И на Секретариате не присутствовал, потому что был в Завидово с Брежневым, готовя Пленум и поездку Леонида Ильича в ФРГ.

Вывод пока только один: Трапезников плюс Голиков отлично сорентировались в проталкивании своей линии, во всю используя старческие слабости лидеров. Да, собственно, и крыть нечем. В самом деле, что плохого или неправильного было на XIX съезде? И как раз речь Сталина была очень интересная и проницательная…

Был у меня Тимофеев. Он всегда держится, будто людям больше и делать нечего, кроме как наслаждаться его интригантским трепом. Раздулся он до невероятия, того гляди лопнет кожа. В эпизоде с «Историей КПСС» он увидел только одно: возможность приложить Федосеева.

Записка об отношении с социал-демократией.

Записка о новой встрече братских партий по европейской безопасности (предложение Берлингуэра) по типу Карловых Вар.

Записка о встрече компартий по проблемам идеологической борьбы (против антисоветизма).

Записка о создании при Рыженко (ректор Ленинской школы) научно- исследовательского отдела по МКД, в помощь нашей группе консультантов.

14 апреля 1973 г.

Доделки и переделки к речи Пономарева к предстоящему Пленуму.

Партийное собрание о проведении субботника. Вызывающее убожество нашего партсекретаря Паршина. Меня приводит в бешенство, когда я его вижу, а особенно, когда слышу (да еще с трибуны). И не то, что он таков сам: мало ли на свете кретинов, а то, что он «устраивает» Б. Н.'а, который его демонстрирует и рекомендует вот уже в третий раз на эту должность. Единственное разумное объяснение: зная, с кем отдел имеет дело в парткоме аппарата и в Секретариате, зная, что парторганизация отдела ЦК в условиях аппарата — это нуль без всяких палочек, и на работу, и положение главных дел никакого влияния не имеет, Б. Н. предпочитает иметь партидиота в роли прикрытия «интеллектуализма» и «свободы мысли», которые он допускает в своем хозяйстве, потому что без этого Отдел не сможет выполнять своих сложных функций.

Но, думаю, он заблуждается, думая, что Паршин хорошо выполняет эту свою роль. Скорее (причем, даже не по подлости, а по первородной, простодушной глупости и злобе на определенных лиц) он как раз «выносит из избы» то, что Б. Н. хотел бы прикрыть его идиотской физиономией и дремучим кретинизмом.

Был на премьере «Пушкина» на Таганке. Присутствовал член ПБ Полянский (один из «Пушкиных» — еврей Ванька Дыховичный его зять, муж его дочери. Прекрасный парень, может быть, и отличный актер, музыкант и прочие. Он ведет линию «Пушкин-гусар, прожигатель, охломон»).

Местами просто содрогаешься от реплик и целых сцен, которые пушкинскими словами бросают нахальный вызов нынешним порядкам. И это все прошло, несмотря на яростное сопротивление «культурных властей», ибо Любимов отлично освоил и ловко использует принцип «голого короля». Каждый более или менее соображающий человек, задав себе вопрос: какой общественный смысл вкладывал режиссер в эту постановку? Может ответить только одно — «большой кукиш в кармане, причем, то и дело вытаскиваемый оттуда наружу! "»Но публично этого никто не может или не хочет сказать, боясь выглядеть ретроградом или идиотом. И все бурно хлопают: от представителей райкома до члена ПБ, не говоря уже о широкой публике, которая еще и ехидно хохочет. Формально все аплодируют мастерству режиссера и актеров… Оно действительно местами потрясает, хотя спектакль, как и все предыдущие, не без обычных любимовских пошлостей, ради которых он поступается вкусом, а, может быть, вкус ему здесь просто изменяет.

16 апреля 1973 г.

Виделся с Пономаревым. Дал мне поручение писать резолюцию предстоящего Пленума. Дал черновой вариант доклада Брежнева. Не знаю, что останется в окончательном, но пока:

1. Не было бы Чехословакии, не было бы сейчас и Брандта, ни Никсона, ни разрядки, ни сотрудничества.

2. Доверие к Никсону. А про Брандта впервые сказано, что антифашист, эмигрант, бежавший из гитлеровской Германии и вернувшийся в погонах норвежского офицера. И такого человека немцы поставили над собой — это ли не психологический перелом?

3. Об Общем рынке впервые не как об «экономической базе НАТО», а даже чуть наоборот.

4. Экономическое сотрудничество с Западом и Японией — во главу всего «международного нашего угла».

5. Плохо с СЭВ'ом. Виноваты мы сами, наши ведомства (и возможности). Отсюда — пассивное сальдо в торговле с социалистическими странами, невыгодная структура экспорта туда и то, что оборот у них с Западом растет быстрее, чем внутрисэвовский товарооборот.

6. Однозначно положительно о Польше и (!) Венгрии. Так же — о Югославии: Политбюро, мол, всегда ее считал социалистической страной.

7. Китайцы (в связи с США, Европой, Японией) «проскальзывают», наконец, как главная опасность.

8. Впервые — что мы экономически заинтересованы в разоружении и что без материализации политической разрядки через разоружение (сокращение вооружений) не может быть настоящей мирной структуры международных отношений.

9. Похвалы в адрес американских, и западногерманских бизнесменов (видно, работа Арбатова) и что их стремление нажиться — фактор, который надежнее любых политических обязательств. На него и надо де ориентироваться.

10. Утверждена идея новых «Карловых Вар» — конференция европейских КП по европейской безопасности и выдвинута идея нового всеобщего Совещания МКД — на неопределенное будущее.

11. Предстоящая поездка в ФРГ — как форма определения дружбы и сотрудничества с Западной Германией на «длительную перспективу», навсегда!

12. О ГДР'овцах сказано, что они еще не разобрались, что им делать в новой ситуации.

13. Румыны и корейцы — паршивые овцы.

Очень откровенный доклад.

29 апреля 1973 г.

О Пленуме. Доклад действительно выдающийся в смысле признания реальностей и необходимости на деле на них ориентироваться. С этой точкой зрения переломного значения идеи: а) экономические связи наши и с нами обеспечивают прочность мира и мирного сосуществования; б) отказ от линии — внешнеэкономические связи — не довесок к экономике для затыкания дыр, а интегральная часть планирования всего народного хозяйства, в особенности долговременного; в) китайцы — действительно опасность № 1.

Проблема «культа». Мы с ней столкнулись еще до Пленума, при подготовке резолюции и выступления Пономарева. На уровне замов долго рожали, включать или нет в резолюцию упоминание о «личном вкладе». Включили. Пономарев снял, и, кажется, получил одобрение (скорее молчаливое согласие) от Суслова. Последовал «окрик» от Александрова-Агентова, но — Загладину: в том смысле — «кто готовил?». Загладин, конечно, довел до Б. Н. Тот стал отруливать, но сдержанно. Без упоминания «о личном вкладе» проект держался до середины второго дня заседания Пленума. Потом в перерыв, на коротке Секретариат, по настоянию Кириленко, включил формулу, которая и появилась в опубликованном тексте. Для Б. Н. — чистый ущерб: он «раскрылся», а Суслов, его видимо подставил.

Вряд ли Б. Н.'ом двигали «идейные соображения», скорее он не сорентировался в расстановке главных сил и недооценил, куда неумолимо идет дело. Вот факты:

Подгорный, который выступал на Пленуме первым, трижды поднимал в овации присутствующих на тему о Брежневе. После него каждое, даже проходное, упоминание имени вызывало более или менее сильные аплодисменты.

Вечером этого дня Пономарев вызвал меня к себе. Сидел расстроенный и злой, перед ним проект его выступления и проект резолюции, какие-то листочки с каракулями (как я потом увидел) о значении Брежнева. Сверкнув на меня глазами, спросил: «Видели, что происходит?»… Я ответил, что не сомневался, что так и будет.

Смягчившись, он раздосадованно стал говорить: «Я не ожидал этого от Подгорного. Он всегда держался как… (и показал руками, обозначая дистанцирование). А теперь… Что происходит?!» И в этом роде.

Я обмолвился: «Может быть, вставить чего-нибудь о его умении связывать внутренние и внешние проблемы?» Б. Н. на меня воззрился: «Куда вставить? В резолюцию? Вы что?… (едва не добавив — с ума сошли) На весь мир?!»… Я говорю: «Да нет — в ваше выступление». Он: «Ну, это еще куда ни шло»… И вдруг как-то сразу завелся, вскочил и грохнул свою кожаную папку в край стола. Она проскользила и шлепнулась на пол. Вот тут у меня сверкнуло, что он озабочен не только своей личной ситуацией.

Видно, он почувствовал себя очень одиноким в своем упорном и тайном стремлении отстоять какую-то ниточку, оказавшуюся по ряду причин для него весьма прочной, протянувшуюся от XX съезда: глухой отзвук большевистской общественной нравственности.

Суслов выступал очень четко, с отточено ортодоксальными формулами, в которых тщательно взвешены были признание «нового подхода» к мировой политике и классовая бдительность, упор на усиление идеологической борьбы. О роли Генсека сказал сдержанно (не так разливанно, как Подгорный), но увесисто. Вообще, выглядел верным самому себе, своему реноме, сложившемуся в партии. По тому, как зал его слушал, можно было почти физически ощутить силу авторитета, которым он пользуется: что-то в нем от прежней «тайны», окружавшей руководителей сталинской эпохи.

Пономарев еще почти за месяц до Пленума говорил нам, что его намечают провести «по-новому»: в разрыв с правилом, которое установилось после ХХГІІ съезда. На Пленумах члены руководства, кроме Брежнева, не выступают, предполагалось, что на этот раз выступят многие члены ПБ и Секретариата. И вообще — будет де обсуждение, а не только «поддержка доклада». Но ничего этого не было. Кроме Подгорного, Суслова, Косыгина никто из «центра» слова не получил, хотя, не говоря уж о Пономареве, готовились (мне стало известно) Пельше, Кириленко…

За вычетом упомянутого, все пошло по обычному кругу: Ленинград, Свердловск (Урал!), республики по периметру и по кустам (Азербайджан от Закавказья, Киргизия от Средней Азии) от Прибалтики Снечкус, у которого на второй фразе сел голос и он говорил шепотом: никто ничего разобрать не мог даже через наушники, тем не менее он договорил и получил свои аплодисменты. Машеров громким, театрально поставленным голосом извергал поток пышных слов — совершенно бессодержательный пропагандистский треп. И его откровенно никто не слушал, как впрочем и многих других. Представители рабочих, крестьян, интеллигенции. В зале стоял во время таких выступлений шум, некоторые разговаривали прямо в голос, и председатель то и дело нажимал на звонок, призывая к порядку.

То есть — разыгрывался обычный спектакль, как и на публичных мероприятиях, прерываемый однако на отдельных деловых точках: Андропов, Громыко, Гречко, Патоличев, отчасти Щербицкий.

Кое-что из выступлений некоторых из них.

Андропов. Я обратил внимание: «единый фронт империалистов- антикоммунистов, левых и правых ревизионистов, маоистов и сионистов» — против нас. Широкое использование туризма для шпионажа против нас, вернее для «идеологических диверсий». И еще: активность сионистов направлена не на то, чтобы обеспечить полную свободу эмиграции нашим евреям, а для того, чтобы создать у нас «еврейский вопрос».

«Встречали» его тепло, особенно после отступления от текста, которое сделал в своем докладе Брежнев в адрес Андропова и КГБ: в том смысле, что это — огромная помощь Политбюро во внешней политике, что если обычно думают, что КГБ это значит только кого-то хватать и сажать, то глубоко ошибаются. КГБ — это прежде всего огромная и опасная загранработа. И надо обладать способностями и характером… Не каждый может… не продать, не предать, устоять перед соблазнами. Это вам не так, чтобы… с чистенькими ручками (и провел ладонью по ладони). Тут нужно большое мужество и большая преданность.

Все это было покрыто громом аплодисментов.

Громыко. Говорил много о яростном политическом сражении, которое вел Леонид Ильич во время встреч с Никсоном. О «могущественном ЦК», о котором пишет советологическая пресса. Отдельные фразы остались в памяти: «Прошлая Германия умерла, она рухнула под тяжестью своих преступлений». По поводу КНР: «Наша страна большая и богатая, но лишних земель у нас нет». «Наша страна никому не собирается уступать своего места в мире, которое она занимает по праву».

Поставил отметку Политбюро и Генсеку: «ведут дела хорошо и солидно».

Когда потом его избрали членом ПБ, я вспомнил, что во время его выступления сделал себе пометку в дневнике: «Выступает, как если бы был вторым лицом в партии и государстве».

Гречко. Бросилось в глаза, что наши оценки китайского ядерного потенциала много меньше, чем американские (в печати): несколько десятков ракет с радиусом в 2000 км., около 200 ядерных единиц. Шутил: «А у нас»… и, прервав себя, повернулся к президиуму: «Как ты (!) думаешь, Леонид, сказать, сколько у нас?» Брежнев из президиума: «Не надо, не пугай!»

Меня поразило и другое: он сказал — ихний потенциал ни в какое сравнение с нашим идти не может и по оценкам они не достигнут нашего нынешнего и через 15–20 лет. Ладно. Но через 15–20 лет, пусть не достигнут, но приблизятся. А ведь нашего теперешнего потенциала достаточно, чтобы несколько раз разрушить все жизненные центры нашей страны. Что дальше?

Патоличев хорош был тем, что ораторствовал без бумажки, чувствовалась старая партийная школа — массовика 30-40-ых годов (он ведь был тогда секретарем обкома), словом — личность. Однако, хорошо начав, в духе доклада о значении внешнеэкономических связей и о нашей беспомощности и аляповатости в общении с крупным бизнесом, кончал он мелковато — все с намеками в адрес Байбакова (Госплан), который презрительно морщился (я сидел почти рядом с ним): он то хорошо знал (и знал, что Патоличев тоже об этом знает), где безрукость и неумелость кадров, а где объективный тришкин кафтан, т. е. где Патоличев бил ниже пояса и все это видели.

Любопытно было выступление Косыгина: совершенно технократическая и довольно откровенная в этом смысле речь, с цифрами и т. п. Фразы: «Нельзя развивать НТР в отрыве от других стран»; «нужна новая концепция кооперации с другими странами»; «надо уметь взглянуть на эти вещи по-новому. От этого зависит наше будущее».

Факты: 2/3 наших кредитов идет на Кубу, во Вьетнам, в Монголию; 25 % стоимости экспорта составляет оружие и оборудование в развивающиеся страны; 2/3 наших экономических связей приходится на соц. страны.

И ни слова восторга по поводу роли Генсека. Он был единственный в этом стиле из выступающих.

Наконец, еще один момент в связи с Пленумом. Во время последнего перерыва участникам Пленума был роздан проект резолюции. Сидят сзади меня двое: Стукалин (председатель комитета по печати) и Хренников. Первый говорит: «Посмотрите, всего три с половиной страницы, а вся суть доклада трех с половиной часового, здесь умещена и довольно точно». Хренников поддакивает: «Удивительно!» Стукалин: «Какое мастерство, а?!» Подслушать это было приятно: резолюцию писал я. Разумеется, я мог ее написать только так, и никак иначе. Так как никакого значения в смысле влияния на политику этот мой «труд» не имел (хотя допустимо, что при другом исполнении что-то могло быть упущено или какой- нибудь стилевой нюанс не так акцентировал бы что либо). Тем не менее странно мне было после этого «диалога» не знающих меня людей, оглядывать зал, где подавляющее большинство сидевших абсолютно никакого касательства к политическому содержанию Пленума не имело.

Провел совещание по первому тому многотомника «Международное рабочее движение». Состав людей сильный. Может получится интересно. Пора начинать писать введение (автор — Пономарев!).

Состоялось еще одно решение Секретариата по У тому «Истории КПСС». Снят Зайцев. Его, видно, будут удалять из аппарата. Федосеев утвержден главным редактором всего издания: вышел сухим из воды и даже с повышением, хотя вместе с Поспеловым подписал макет, сопроводив его «положительным отзывом» в ЦК. Поспелов переведен в рядовые члены главной редакции. Во главе У и У1 томов, т. е. всего периода с 1946 до 1964 годов поставлены люди Трапезникова. Сам он введен в главную редакцию.

Моя тайная (рукописная) записка Б. Н.'у в Завидово накануне этого решения, где я со слов Тимофеева, Волобуева и др. излагал ему свои соображения по складывающейся в этой связи ситуации в отношении его самого. Он звонил мне после этого по ВЧ. Очень расстроенный и в общем беспомощный.

Дело все ведь началось с того, что Трапезников вместе с Голиковым что-то подсунули Брежневу насчет этого несчастного тома. Он поднял вопрос на ПБ: в смысле, почему чернят XIX съезд и вообще работу партии в тот трудный период? Секретариату поручено было разобраться. И складывается у многих впечатление, что Суслов, воспользовавшись этим, аккуратно «приложил» Пономарева, как идеолога, во всяком случае отсек все его претензии выступать в роли идеолога на внутреннем фронте с помощью этого его хобби — Истории КПСС.

Перед Пленумом, на котором намечались столь небывалые с 1957 года кадровые перемены, эта операция была «весьма кстати».

5 мая 1973 г.

Пономарев уже адаптировался. Куча текущих дел накопилась у меня к нему (наверно, и у других замов), но об этом всем разговаривать некогда. Он озадачен суетой вокруг подготовки визита Брежнева в ФРГ, хотя ему прямых поручений на этот счет нет. А вчера позвал меня с Шапошниковым и велел срочно готовить: а) благодарность Брежнева для печати в ответ на вселенский поток поздравлений в связи с присуждением Ленинской премии мира; б) ответную речь Брежнева при вручении премии.

По этому случаю сидели до 11 вечера, а сегодня (суббота) — рабочий день. Впрочем, не в этом дело, выходных и так до разврата много, все майские праздники и день Победы. Дело в том, что дела не делаются, в том числе и те, которые прямо вытекают из Пленума, для нас, для международного отдела конкретно!

6 мая 1973 г.

Был с утра на даче. Немножко поиграл в теннис. Смотрел фильм по М. Булгакову — «Иван Грозный». Смешной и местами злой.

Вчера прошлись с Искрой от пл. Ногина до метро «Динамо». Обо всем поговорили. Все стало яснее и легче. Она — мудрая и очень- добра ко мне. Она поразительно все видит.

Забегал Брутенц, рассказал со слов Гаврилова (помощник Демичева) следующее: Яковлева сняли по прямому указанию Брежнева, который после Секретариата, где постановили не снимать (за статью), вызвал к себе «химика» и жучил его в течение часа. Тот пришел красно-белый и весь день потом никого к себе не пускал. На другой день подготовил «выписку» о назначении Яковлева послом в Канаду. Гаврилов комментирует это так: Демичева этим делом специально подставили — чтоб своими руками снял. Причина, по словам Гаврилова, — в нежелании Яковлева понять, что от него хотели, а хотели от него «концентрации пропаганды на одном лице». Его де пытались «приручать», «обласкивать», а он, якобы при молчаливой поддержке «химика» (очень это сомнительно!) делал вид, что не понимает. На него жаловался Замятин, что, мол, «зажимает», т. е. не дает развернуть славасловие. То же самое делал не раз Удальцов (АПН). (А я то их чуть ли не каждое воскресенье в Успенке в обнимку видел с Яковлевым!) Демичев, по словам Гаврилова, в изоляции. Он — нуль для всех остальных в руководстве. Характерно, что в течение полутора лет не утверждают ни одно из его представлений на более или менее ответственные посты в идеологическом аппарате. Это де верный признак, что ему «осталось недолго».

Гаврилов рассказывал также, что сейчас к ним (с Демичевым, надо понимать) ежедневно поступают со всех концов жалобы на печать: более или менее серьезная критика сразу же вызывает протест соответствующих ведомств, которые тут же вносят свои предложения: снять редактора, объявить выговор, дать в «Правде» опровержение и т. п. Мы, говорит, отбиваемся, как можем. Но жалобщики работают «в струе»: понимают, что в конце концов найдут поддержку, потому что на самом верху «хотят, чтоб все всюду выглядело хорошо и в порядке».

Много в этой картине явно неправдоподобного, продиктованного озлобленностью человека, который почувствовал, что из-под него уходит почва. А между тем, уже лет 20 как он считал себя представителем пожизненно господствующего клана, и держал себя как хам и сволочь, которому все позволено. Демичев в роли борца за демократию… — довольно фантастическая ситуация, чтоб ее с ходу принять. Что-то, видимо, еще стоит за этими «дворцовыми» делами.

Интересно, есть ли связь между V томом «Истории КПСС», делом Яковлева, положением «химика», историей с наказанием за пьянку Загладина и Шапошникова, атмосферой Пленума?

9 мая 1973 г.

День Победы сегодня. Виделись, как всегда с Колькой Варламовым. Походили по улицам, навесив планки. Посидели, выпили водки. О войне не говорили. Говорили о текущем. О повседневной суете нашей: он в Общем отделе, я в своем. Он вспомнил, как чуть было не сшиб с ног Сталина, столкнувшись на лестнице в Кремле (он работал тогда в особом секторе). Я поддакнул, как чуть было на днях не сбил с ног Суслова, возвращаясь утром через 1-ый подъезд с тенниса. Разница!

Старые становимся. Правда, я вижу это больше на других. В себе старость не чувствую и не очень-то она на мне видна. Тем не менее — 28 лет уже только после войны…

Вчера перед концом рабочего дня очередная «интимная» сцена у Пономарева. Советовался со мной, как ему отказаться от редакторства 12-томной «Истории КПСС». Я ему говорю: «10 томов вышло. Там вы значитесь. И как «общественность» поймет отсутствие вас в 11 и 12 томах? Однозначно, как отстранение в связи с историей 5 тома». Он отложил дальнейший разговор.

Вообще, говорит: «Стараешься, стараешься — и многотомники, и статьи, и делегации, и бумаги, и ему (?) материалы готовишь… А потом найдут какую-нибудь у тебя фразу и все летит к ебене матери…».

Неожиданно перешел на другую, но ассоциативно вполне уместную, тему: «Возьмите нашего премьера… Ведь ходил с петлей на шее. В конце 40-ых мы были близки домами. И жену я его хорошо знал и дочку, нынешнюю жену Гвишиани, еще маленькой знал. Сам я работал тогда в особом секторе при Политбюро… Он сам мне говорил, как, будучи кандидатом в члены ПБ, из рассылки материалов допроса Кузнецова и Попкова (ленинградское дело) узнал, что он, оказывается, вместе с ними планировал передачу Ленинграда Финляндии и т. п. Сказал мне, тогда помню: «Осталось мне несколько дней».

Вскоре после этого часа в два ночи позвонил мне Поскребышев:

— Ты материалы ПБ всем рассылаешь?

— Да, как всегда.

— Косыгину не посылай!.

— Почему?

— Не твое дело. Сказано — не посылай.

Я тогда, говорит Б. Н., убежден был, что его возьмут вот-вот. Тем более, что вместо двенадцати охранников, как обычно, ему их увеличили до сорока пяти.

Однако, как-то пронесло… А теперь? Ведь к месту и не к месту то и дело вспоминает Сталина: «Сталин сказал так-то», «Сталин велел делать так-то»… «Сталин решил бы этот вопрос так-то» и т. д. и т. п. Вчера принимали Асада (президент Сирии), так он даже и здесь сумел вставить о Сталине. Бюст на Красной площади — это его работа. Да еще Шелепина. Брежнев сдержанно относился к этой идее, не торопился. Но Косыгин добился, настоял. Что происходит? — Не пойму».

И перешел к своей статье в энциклопедии о Коминтерне. Написал ее я лет 7 назад для исторической энциклопедии. С тех пор она раза три перепечатывалась. Сейчас должна была идти во 2-ое издание БСЭ. Но Ковалев — главный редактор — как только пронюхал о решении Секретариата по У тому «Истории КПСС», сразу прислал поправочку к абзацу о культе личности, приведшему к ликвидации некоторых партий в 1938 году и многих видных деятелей Коминтерна.

В общественной жизни «прорвало». После Пленума и упоминания в резолюции о «личном вкладе» идеологическая атмосфера быстро заполняется Генеральным: речь с мавзолея 1 мая, речь в Варшаве при вручении ордена Ленина Тереку, телевизор: отъезд — проводы — встречи, отъезд в ГДР, там опять будут речи, потом будет вручение «Ленинской премии мира», потом ФРГ, потом США… И все речи и речи, по несколько раз передаваемые радио и телевидением. Никто не чувствует «обратной» реакции простого человека, массы, не говоря уже об «интеллихенции».

И это при всем том, что его заслуга в деле мира — безусловна а, значит, и в общем повороте мирового развития — к действительному сосуществованию, т. е. к совсем новой эпохе, в корне отличной от той, которая была прямым наследием Октября и Войны.

Карякин зовет к Неизвестному. А мне не хочется. Наверное, потому что весь разговор уйдет в обсуждение казуса с государственной премией за Зеленоград. И что я скажу?!

Последние дни, несмотря на большую «текучку», много занимаюсь многотомником по рабочему движению. Встречаюсь с авторами томов. Могло бы быть все это очень интересно. Но требуется: а) время; б) отсутствие Трапезникова, чтоб действительно вышло нечто новое и приличное.

15 мая 1973 г.

Б. Н. собрал замов. Сообщил, что Брежнев на аэродроме (из Берлина) сказал: Герек и Хоннекер считают: не нужно второй Карловарской конференции, лучше сразу — большое Совещание — против китайцев. Никто из присутствовавших (члены ПБ, секретари), естественно, не возражал. Наоборот, хвалили Совещание 1969 года. Однако, это совершенно неквалифицированно: на открыто антикитайское совещание никто не пойдет, кроме уже совершенно карманных партий; откровенно противоимпериалистическое совещание будет выглядеть совершенной нелепостью в свете нашей внешней политики; отказ от европейской конференции (по типу Карловых Вар) будет означать, что мы Европу будем делать без компартий и открыто им заявляем об этом. Мало того, идея «Каловых Вар» высказана Берлингуэром в беседе с Брежневым. И latter ее в общем одобрил. Под это итальянцы уже развернули работу. Если мы теперь делаем вольт, они организуют сепаратную конференцию КП Западной Европы, тем более, что и они, и, особенно, французы с большим подозрением наблюдают за нашей «мировой политикой», по поводу которой мы даже не считаем нужным советоваться с комдвижением. Они — коммунисты Запада — все больше задумываются (статья Каналы в «Юманите» по поводу идеи Никсона-Киссинжера о новой Атлантической хартии): не определиться ли им самим промежду или сбоку от большой игры «двух великих»?!

Правильный подход только один: европейская конференция.

А китайцы?. Коммунистов на Западе они мало волнуют. Все больше они исходят из того, что это межгосударственная драка. О ее мировом значении они не то что не задумываются, просто им не до этого.

Зайцев оказался благородным. А выглядел простаком. Спокойно хочет уйти: «пусть, мол, история рассудит, а Вы, Борис Николаевич, не впутывайте себя в это дело, никому от этого пользы не будет». Б. Н. мечется, боится, что его осудят за непринятие организационных мер против Зайцева: мол, пренебрег и мнением Генерального, и решением Секретариата. А с другой стороны, совесть не позволяет так легко разделаться с Зайцевым. Да и «общественность» может это воспринять, как очередной щелчок самому Пономареву. На всем этом фоне благородство Зайцева его очень раздражает и смущает.

Все со мной советуется, а советов не слушает: просто ему уже по «интимным делам» и разговаривать-то не с кем!

16 мая 1973 г.

Записка о подготовке нового международного Совещания компартий. Написал я. Обсуждали у Кускова среди замов. Кусков либо действительно маразмирует, либо хитрит: почти уже невозможно понимать его нечленораздельную речь, можно только чувствовать злобу или недовольство в бессвязно бросаемых словах.

Некий ленинградский писатель Масалов написал документальную книжку о партизанах Гдовщины «Кремень высекает огонь». Сегодня вечером я прочитал ее. Там есть и о нашем Зайцеве, который, оказывается, был комиссаром отряда, сам из тех мест. (Отец его — тоже партизан — был повешен фашистами). И вот этого Зайцева теперь измордовали два урода — морально и физически — Трапезников, заведующий отделом науки ЦК и Голиков, помощник Генерального секретаря, с помощью Политбюро и Секретариата. Они выглядят лучшими патриотами и коммунистами, чем Зайцев, хотя будучи один колченогим, другой косоруким от природы, войны, естественно, не знали. Когда думаешь об этих двух подонках, этой сволочи в самом прямом смысле слова, хочется подстеречь их где-нибудь и бить морду, пока не устанет рука.

19 мая 1973 г.

Брежнев в ФРГ. Телевизор работает на полную мощность. Да, это, безусловно, символ новой эпохи, причем не в затрепанно-пропагандистском смысле этого слова, а по-настоящему. Но увы, это, к сожалению, по-настоящему понимают (а еще меньше — принимают!) очень немногие в нашей партии, особенно же те, кто работает в многомиллионном идеологическом ее аппарате, который на 90 % пропитан духом трапезнико-голиковщины.

Джон Голлан. 17–18 мая проездом во Вьетнам. Вечером я его встречал. Утром в 5 часов провожал дальше. Вечер на Плотниковом. Как говорится, «кроме вреда — никакой пользы». Раздражение, что его встречают на моем уровне, в то время, как «в Румынии его встречает Чаушеску, в Венгрии — Кадар, в Югославии — Тито» и т. п. (Это его собственные слова! Он из таких!). Раздражение, что никак не отреагировали на его предложение встретиться с Брежневым: либо на пути во Вьетнам, либо на обратном пути. Я был весь скован от этого его настроя, особенно после того, как все мои попытки вывести его на какой-нибудь политический разговор, встречены были презрительным молчанием: не на том, мол, уровне он готов такие разговоры вести.

20 мая 1973 г.

Арбатов награжден Орденом Трудового: «За заслуги в развитии советской науки(!) и в связи с пятидесятилетием». И это (в отличие, что бывало у нашего брата) напечатано во всех газетах. Через Шишлина (якобы потому, что он сам в больнице до вчерашнего дня, — надорвался при переезде в начале мая на новую квартиру, в Староконюшенный) пригласил меня на раут, но solo (мол, народу будет очень много, не поместятся). Я сразу решил, что без жены не пойду. Это вообще свинство, да и не хотел, чтоб она на всю жизнь на него обиделась. Сочинил очень понятную ему в свете Пленума телеграмму. На том и хватит.

22 мая 1973 г.

Брежнев возвратился в Москву. Все прошло как и следовало ожидать. Это и символ и начало новой эпохи, к которой наше общество и (наш аппарат) не готовы: ни экономически, ни особенно культурно-идеологически. Обычно бывает наоборот на крутых переломах истории.

А уже во всю готовится визит в США. Наш отдел занят речью Генсека по американскому телевидению. Брутенц-Жилин написали красивый текст. Но уже на уровне Кускова началась «борьба», в какой степени дозировать идеологическое первородство, чтоб «не обидеть», не помешать главному — сотрудничеству.

Проблема информирования братских партий о Пленуме. Кусков долго и бестолково суетился, измучил консультантов. А Пономарев (с моей помощью) хочет все это нокаутировать, хотя уже есть решение Секретариата (впрочем, принятое без ведома Пономарева). В самом деле, нелепо сообщать в конфиденциальном порядке то, о чем месяц говорит весь мир. А то, что действительно «для внутреннего потребления», не следует «доводить» до компартий (и чтоб не просочилось куда не надо, и чтоб не шокировать их действительными мотивами нашей политики: они не готовы к этому, а многие и не хотят такой нашей политики, потому что им, в случае ее полного успеха, не останется места в историческом процессе).

Заходил Арбатов. Гэбэшные страхи. — В ужасе от того, что Бовин у него на дне рождения рассказывал по углам анекдоты про Брежнева. В «его новом доме»! Ругал Бовина, который не умеет распорядиться своими великолепными мозгами. Рассказал кое-что неизвестное из «истории его падения». Помимо того, что Бовин ходил к Хноупеку (послу ЧССР) и по пьяной лавочке всякое ему говорил, а тот незамедлительно сообщал куда надо, — имел место такой эпизод: в декабре 1971 года, к концу очередного сидения в Завидово Бовин, воспользовавшись отъездом хозяина на охоту, надрался до безобразия, «шумел и лапал девок», «говорил непотребное и про самого в присутствии Андрюхи и Загладина». Брежнев его застал в совершенно свинском состоянии и, видимо, (полагает Арбатов) тогда уже твердо решил «убрать от себя».

Уже «после изгнания» Бовина Андропов внезапно пригласил к себе Арбатова. Говорил о Бовине, будто бы хотел «помочь», вступился за него вместе с Цукановым. Но «посмотри, что он выделывает». И показал фотокопию письма. Бовин писал «из творческого курорта», с Юга своей Авочке. «До востребования…, а к таким письмам, ты знаешь, отношение подозрительное». Писал о том, какая серость, глупость и невежество его Бовина окружают, как тяжело работать и жить»… в этом духе. И хотя ИМЯ не было названо, но Андропов считал, что главным образом речь шла о Генсеке. «Я (Арбатов) пытался уверить Ю. В., что Сашка имел в виду Русакова (зав. отделом), максимум Катушева… Не знаю уж, носил ли он это письмо Самому или нет, тем более, что Бовина в ЦК уже не было».

Рассказал Андропов Арбатову и о том, что он вызывал к себе Делюсина. Встретил его словами: «Как хочешь понимай: пригласил я тебя к бывшей знакомой — вместе работали в отделе ЦК, или»… Ясно, считает Арбатов, — это «профилактика». Ю. В. поставил в упрек Делюсину связь с Любимовым и «всякие разговоры» с ним и, особенно, с Можаевым, «который бегает к Солженицыну». «Вел он себя (слова Ю. В.) плохо. Ото всего отпирался» и т. д. «Предупреди и ты его», посоветовал он Арбатову.

Обругал он и Любимова за то, что он не отплатил за доверие, которое ему оказал Генсек. Продолжал «свои штучки». А теперь (Hear! Hear!) выбрал в покровители Полянского. «Что-нибудь уж одно», — многозначительно заключил премудрый Арбатов.

Сегодня заходила Искра. Завтра она уезжает с мужем на Кавказ. Передал ей подарок для дочки. У Искры по-прежнему поразительно красивое лицо. И вся она умная и глубокая. Но возраст уже испортил тело навсегда, потеряна форма и стать: пожилая дама.

26 мая 1973 г.

Мне исполнилось 52 года. Престарелым я себя не чувствую никогда и ни в чем. Есть, что называется, «усталость души».

Вчера мне Пономарев дал тот злополучный макет Y тома «Истории КПСС», за который сняли Зайцева. То, в чем его обвинили — чистый навет, фальсификация. Все что. нужно (в смысле работы партии по восстановлению хозяйства и прочие) там есть. Значит, близстоящий к высшей власти подонок может подсунуть чистую подделку (для ради своих темных делишек), это становится основанием для решения ЦК, и даже секретарь ЦК (Пономарев) бессилен опровергнуть явную и наглую клевету. Более того — считает нарушением правил игры саму попытку придти и сказать, что это был подлый поклеп.

2 июня 1973 г.

Читал внешнеполитическую программу лейбористской партии (добыли еще неопубликованный проект). Завтра приезжает большая их делегация (председатель лейбористской партии, генеральный секретарь), хотят устанавливать «хорошие отношения» с КПСС!

Б. Н. собирается отделаться пошлыми формальностями. Если так и будет, мы теряем шанс. Впрочем, политику у нас такие, как Б. Н., не делают. Но хоть бы осмелился подыгрывать настоящей политике, а не держался за социал- демократическую фобию из страха перед Трапезниковым и Ко.

28-го Высоцкий + Марина Влади (прелесть!). Он пел новое. Становится более открыто — философски. Иван Дыховичный (зять Полянского), мировой парень со своими современными гусарскими балладами. Саша Митта и его Лиличка. Изумруд.

Теннис на Петровке. Кругом юность и здоровые тела, уверенная в себе и спокойная жизнь в спорте.

Беспомощность Матковского и всего сектора при подготовке материалов к лейбористской делегации. Убожество в самом подходе к делу и неспособность даже быть простым исполнителем. Это — позапрошлый день Международного отдела ЦК. И если мы не примем мер (а у нас почти все сектора на таком уровне, с огромным разрывом от консультантской группы), нас очень скоро вытеснит из нашей собственной сферы МИД. Он уже взялся за наши дела: информация компартиям по советско-китайским отношениям, впервые без трепа, по настоящему дельная и впервые подготовлена не нами, а МИД" ом. Даже приложил и список партий, которым посылать. Правда, пока еще «прислушался» к нашей корректировке.

Упиваюсь сборником «Достоевский об искусстве». Какая мощь и как мало известен он нам был в целом!

6 июня 1973 г.

Приехала лейбористская делегация. Семь человек: председатель партии, генеральный секретарь, зам. лидера Шорт, одна женщина — рыжая, крупная, с очень красивым правильным и надменным лицом, говорят, содержит на свои средства детский сад, воспитывает четырех приемных сирот, не замужем, хотя ей всего 35 лет.

Принимали их в Шереметьево, а потом ужинали в «Советской». И сразу вторглась циничная политика. «Мы приехали как политическая партия, которая хочет быть у власти. Если, вы, КПСС, хотите в Англии лейбористского правительства, помогите нам. А для этого нас должен принять Брежнев и Громыко. Пусть на 5 минут. Нам важно только, что мы их видели и можем сообщить прессе. Дискуссии, конечно, хорошо. Мы готовы даже выслушать ваши замечания по нашей новой внешнеполитической программе. Но главное — поддержка престижа лейбористов с вашей стороны. В Лондонском аэропорту нас провожали десятки корреспондентов, они злорадно ждут нашего возвращения. И если вы не пойдете нам навстречу, вся Англия будет неделю смеяться над нами. И на ближайших парламентских выборах мы наверняка провалимся. Ваш Косыгин недавно в течение 3-х часов принимал Уокера (консерватор, министр промышленности), а тут перед вами по крайней мере 6 завтрашних Уокеров и один возможный зам. премьера (Шорт)». И т. д. в таком духе.

Я понимал, что на Пономарева это не произведет впечатления: для него лейбористы это даже не просто идеологическая, а лично-идеологическая проблема, т. е. как бы трапезниковцы не обвинили его еще раз в попустительстве ревизионизму. В силу этого, а также интеллектуально-образовательной заскорузлости, где-то искреннего убеждения, что «все они — предатели рабочего класса», он не в состоянии «делать политику» (а уж с социал-демократами полностью и наверняка). И выглядит очень глупо (даже передо мной), как человек, который хотел бы от социал-демократов только одного, чтобы они думали по «марксистско-ленински» (в его понимании) и озабочены были бы только аплодисментами по поводу каждого шага КПСС внутри и вне. Слушать его разглагольствования на эту тему (в том числе и в связи с приездом этой лейбористской делегации) просто стыдно.

Так вот. Я понимал, что надо что-то делать в обход Пономарева, иначе мы либо полностью теряем политический шанс, либо даже наживаем врагов. Тогда уж лучше было вообще не приглашать… и не затевать всего этого. Впрочем, и на это-то Б. Н. пошел очень неохотно, под большим моим нажимом.

Я предложил Иноземцеву позвонить прямо Громыке (он с ним лично знаком). H. H. согласился. Мы поехали на Плотников к вертушке и он это проделал, впрочем безуспешно (тот был уже дома). Но наутро — преуспел. Позвонил мне, говорит: «Громыко считает все правильным с нашей стороны, сам готов их принимать, только пусть Международный отдел внесет в ЦК формальное на этот счет поручение. Посоветовал Иноземцеву настоять в Международном отделе, чтоб записка была «в истеричном тоне, чтоб дошло»… И надо, мол, обязательно настаивать на приеме у Брежнева.

A propos: вот принципиальная разница между современным политиком и идеологом на политике (Пономаревым). Громыко сразу ухватил главное: если самая крупная социал-демократическая партия одной из самых крупных стран приезжает в Москву и чуть ли не умоляет помочь ей придти к власти, причем обращается за этим к «большевикам», которых она столько десятилетий третировала, — то это шанс. Мы ничего не теряем, а приобрести можем.

Вдохновленный, я явился к Пономареву (он не хотел даже принимать меня так рано, ему надо было какую-то бумажку редактировать, но я настоял).

— Что там у вас?!

Я с большим нажимом передал заявки делегации. Добавил от себя. Изложил все очевидные политические дивиденды для нас и проч.

— Анатолий Сергеевич! Не поддавайтесь, не будьте наивным. Они вот сладкие речи говорят, а приедут домой опять будут плохие вещи о КПСС говорить. Я знаю их. Многих лично. Вот этот Хили»… И начал мне рассказывать, как они с Сусловым лет 20 или 15 назад ездили в Англию, были в Транспорт-Хаузе, обо всем тоже хорошо говорили, а потом, мол, что было? «Так-то вот. Еще чего захотели, Брежнева им подавай!»

— Вы, Анатолий Сергеевич, не поддавайтесь иллюзиям, они только свои интересы преследуют.

— Я в этом никогда не сомневался. А вы, Б. Н., хотели бы, чтобы они сюда приехали ради наших интересов?

Он озлился, даже покраснел.

— Нет, нет, Анатолий Сергеевич. Вот как договаривались: согласны, чтоб я их здесь принял — пожалуйста. А не согласны — извините!

— А вот Громыко согласен с ними встречаться и считает, что к Брежневу их не вредно сводить, — пустил я вход туза.

— Откуда Громыко знает?

Иноземцев ему рассказал.

— Неправильно это. Не надо этого было делать. И вообще вы с Иноземцевым превышаете свою компетенцию… Впрочем, конечно, мы не можем скрывать их требований. Ладно, пишите записку и проект постановления Политбюро.

Я написал. С большим нажимом, даже с цитатами из Хейворда (генсека). Б. Н. всю эту «лирику» вычеркнул, как и предложение о приеме у Брежнева. Осталось: прием у Громыко.

Прием Сусловым, Пономаревым, Иноземцевым и Черняевым в ЦК КПСС.

Это и прошло. Проект превратился в решение за несколько часов. Б. Н. сегодня утром велел мне «торжественно» объявить им об этом, в официальной обстановке. Я поехал к концу их беседы в Комитет по науке и технике и там, в кабинете Кириллина объявил им: мол, Политбюро обсудило, поручило, Суслов — второе лицо в партии и т. д. Они приняли вежливо. Явно понравилось им, что будет Громыко. К встрече Суслов-Пономарев отнеслись холодно. А Хейворд все-таки сделал заявление: он, мол, по-прежнему глубоко разочарован, что не будет встречи с Брежневым.

Однако, этим дело не кончилось. Б. Н. напутствуя меня, сказал, что принять их в ЦК до понедельника будет невозможно (а у них билеты на самолет на утро в понедельник!), пусть де отложат отъезд. Я очень вежливо это им предложил. Почти все сделали гримасы. Симпсон (член делегации) сказал, что они обсудят и потом дадут ответ.

После обеда их принимал Громыко. Иноземцев, который там был, передавал, что делегация была очарована прямотой и откровенностью, действительно политическим подходом к делу.

Вечером я сказал об этом Пономареву. Сделал это сознательно. Он скривился. Я добавил, что ответа насчет понедельника они еще не дали, но из разговоров с сопровождающими становится ясным, что ответ скорее всего будет отрицательным: они уедут.

Б. Н. обозвал подготовленный материал для Суслова «стенгазетой». Сказал, — подождем до завтра. Если не согласятся, тогда сдадите все эти ваши бумажки в архив. Я повернулся и вышел.

В такой стадии и находится сейчас эта большая политика Пономарева.

Кстати, в «pendent»: вопрос о политике КПСС в отношении социал- демократии, запланированный для обсуждения на Секретариате ЦК, он неделю назад велел «свести» к предложению об информации братским партиям «о работе КПСС с социал-демократическими партиями». Срабатывает тот же комплекс страха перед Трапезниковым и заскорузлость политического мышления.

Шифровка о беседе Венера С Фалиным перед отъездом Венера в Берлин для встречи со своим старым товарищем по антифашистскому подполью З. Хоннекером, который теперь, видимо, считает, что «я, Венер, на каком-то этапе спасовал»…

9 июня 1973 г.

Лейбористская эпопея продолжается. Они согласились остаться до понедельника. Мы же (с сектором, консультантами, Иноземцевым) №№-ое количество раз переписывали всякие памятки для Суслова: что ему сказать при встрече. Пономарев, как всегда в таких случаях, не знает, что может быть хорошо, а что плохо. Поэтому он на другой день хвалит то, что в предыдущий обозвал «стенгазетой». Придирается к мелочам и ничего не читает всерьез из того, что ему предлагают (для Суслова тоже). Слушать ему тоже некогда: он занят выжиманием сока из Брутенца и Соколова то для телевизионного выступления Брежнева в США, то для его беседы с «деловыми людьми». Страшно суетится.

Мне он объявил, что «вы, мол, никогда лейбористами не занимались» (я счел ниже своего достоинства сообщить ему, что студенты до сих пор учатся по учебникам, в которых главы об Англии и ее рабочем движении написаны мной, и что я спецкурсы читал о лейбористах. Это с его стороны было иносказанием: что, мол, я ничего не понимаю в предмете с лейбористами… И пошел ругать Матковского… (Впрочем, отчасти поделом!) Я вступился: «У нас нет позиции и мы до их приезда не представляли себе, что затеяли серьезное дело. И оказались к нему не готовы. Матковский сектор ничего не мог и не может в этом изменить. Нужно политическое решение, политический подход, нужна позиция, и не Матковскому ее определять. И я тоже этого не могу. А у вас нет времени».

У меня есть позиция, — объявил он. Однако раскрыть мне ее не захотел, отговорившись занятостью!

А при обсуждении проекта коммюнике на меня вновь густо пахнуло главное, что его заботит: боязнь замараться об социал-демократизм. Почему состав их делегации поставили впереди нашей? (Хотя всегда так делалось при подобных случаях!) Почему нет о том, что мы на разных идеологических позициях? (Хотя ясно, что если мы им предложили это в проекте, он, обрадовавшись нашей готовности обсуждать идеологические вопросы, всю беседу в ЦК сведут к Чехословакии!).

Горько мне: судьба связала меня с мелким человеком в большом кресле. Впрочем, он — не худший, да и трудно мне себя представить в аналогичном положении при ком-нибудь другом. Тут хоть говорить можно откровенно, хотя для дела это ничего, конечно, не значит.

10 июня 1973 г.

Страшная катастрофа в прошлое воскресенье (3 июня) в Ле Бурже с Ту-144. Самопожертвование + возможно, диверсия + что-то, наверное, и от нашего российского бардака.

Великий Достоевский: упиваюсь сборником об искусстве. Он как человек впервые выглядит для меня совсем другим, нежели из его собственных романов, из прочитанного о нем и даже из того, что узнал от Карякина. Это наш Токвиль, т. е., следовательно, и в 10 раз мощнее Токвиля.

В истекший год как-то особенно отчетливо вырисовывалось, что альтернативы нет: я буду в Международном отделе, пока не уволят. Партийный чиновник, который почти ничего не может. Ибо сфера приложения сил — бесперспективная, умирающая или перерождающаяся: коммунистическое движение. А у пульта регулирования отношений с ним стоят люди, вроде Б. Н. и Суслова, которые заскорузли в понятиях эпохи «Краткого курса» и не дадут ему естественно развиваться во что-то конструктивное, по-новому революционное и вместе с тем связанное с нами. Либо, если дело круто пойдет, например, в Западной Европе, эти люди объективно будут причиной разрыва нашего (вернее его с нами) с комдвижением, в лучшем случае — полного выхолащивания реального содержания связи с ними. К этому последнему мы подошли уже очень близко.

16 июня 1973 г.

В понедельник состоялся прием лейбористов в зале Секретариата. Суслов, Пономарев, Иноземцев, я, Матковский. Суслов оказался смелее, чем я ожидал. Принял их «вызов» (от ЦК и от Брежнева) на хорошие отношения. На них встреча произвела впечатление и потому, что они не ожидали, что наш «партийный уровень» — это кое-что! Да еще в здании ЦК. А потом Суслов их завел в (пустующий) кабинет Брежнева!

Накануне, в воскресенье, после футбола Англия-СССР ужин в «Советской». Тосты, которые размягчают почву для нужной политики. Мой тост. Тост Джоан Лестер. Она была в белом со шлейфом платье. Напилась.

Кусков мне вчера рассказывал, как Суслов, принимая делегацию Колумбийской КП, говорил о встрече лейбористов: «свидетельство глубоких перемен в мировой общественности».

Да… Он доволен. Доволен и Б. Н. (страхи прошли, хотя он на беседе пытался «воспитывать» лейбористов в духе марксизма-ленинизма, в своей обычной манере).

И несмотря на наши оговорки «об идеологических различиях» (которые устраивали и лейбористов), мифы рушатся. (Впрочем, это не мифы, а идеологическая надстройка над неизбежным прошлым. Но она уходит).

Безыменский заходил ко мне перед возвращением в ФРГ. Рассказывал о том, как шведский посол в ФРГ (естественно, социал-демократ), с которым он знаком, говорил ему об одном вечере у Брандта (был еще Венер). Они долго «качали головами» по поводу последнего сборника АН СССР «по проблемам современной социал-демократии». Впрочем, они уже смеются над всем этим. Сами же (Брандт — мессионерски) строят социал-демократическую Западную Европу на основе богатств и организационных достижений государственного монополистического капитализма. Под этот процесс явно подстраиваются Берлингуэр, а теперь и Марше.

Так вот: мы говорим об идеологических несовместимостях, но на уровне реальной политики, конкретно ни один серьезный человек не сможет указать на эти действительно принципиальные различия между средним уровнем современного социал-демократизма (Брандт-Пальме-Миттеран) и средним уровнем западного комдвижения (ИКП,ФКП,КПВ и прочие шведы). Именно поэтому дело идет к социал-демократической Западной Европе. И нас в политическом и особенно экономическом смысле это все очень устраивает.

Брежнев вылетел в США! Еще один крутой поворот… в общем-то в том же направлении. Наша печать полна «деловыми» объятиями с Америкой.

24 июня 1973 г.

Заключено соглашение Брежнев-Никсон о предотвращении ядерной войны. В разумной истории человечества это, пожалуй, значит больше, чем акт о капитуляции Германии 1945 года в тогда безумной истории. Правда, для безумия у нее еще много резервов: Китай, «трапезниковщина», «третий мир».

Вся эта поездка Брежнева означает, конечно, и ощутимый идеологический поворот. Само усиление идеологической борьбы, на чем изо всех сил будут настаивать трапезниковцы (опираясь на официальный тезис «о неизбежности» такого усиления, поскольку империализм понял невозможность подавить нас угрозой войны), само это — лишь подтверждение реальности идеологического поворота (ждановизм появился в похожей ситуации, но времена с тех пор изменились).

А вот симптомы. В разговоре с нашим консультантом Козловым профессор Ковалев, заведующий кафедрой научного коммунизма МГУ и мудак, так сказать, ех оШсс1о, сетовал: «Как же так получается? Конечно, мир это хорошо. Ленин тоже был за мир. Но ведь вот мы заключаем экономические соглашения с капитализмом на 30–50 лет… Подводим материальную структуру под мирные отношения. А вместе с тем и повязываемся накрепко с капиталистами. И помогаем им выходить из кризисов и т. п. Значит, мы исходим из того, что 30–50 лет там никакой революции не будет? Как же нам теперь преподавать научный коммунизм, говорить об умирающем капитализме?»

В самом деле! Войдите в его положение. Каков бы он ни был, но он соприкасается каждодневно со студенческой массой, для которой то, что она видит по телевизору и вычитывает из газет (если она их читает), и то, что она слышит с амвонов «научного коммунизма», на семинарах и прочие — две большие разницы. Одно на другое никак не накладывается, и ни в чем даже не напоминает друг друга. Какая же это, с их точки зрения теория, которая призвана объяснить все наперед?! {Кстати, эта теория в виде учебников, лекций и профессоров вся — и психологически и логически — выросла из «Краткого курса», она порождена эпохой сталинизма и представляет собой либо фальсификацию, либо схоластизацию ленинизма).

А в результате студенческая масса (и это уже факт, а не возможность) в лучшем случае равнодушна к «научному коммунизму», для одной ее части, — это лишь обязательная экзаменационная дисциплина, а остальные просто презирают и смеются над всей этой «теорией», все более цинична в отношении всех ценностей советского общества, в том числе и с его местами поистине героической историей. И править имбудут выходцы из этой же среды, но еще большие циники, к тому же и карьеристы, и, не дай бог, подонки, увы, править — от имени того же самого «научного коммунизма» и, опираясь на полное безразличие массы, которая из рук Брежнева получает, наконец, действительно «вечный мир» и, возможно, в не столь далеком будущем — материальный достаток.

Выход: трапезниковщине пора объявить войну — этого требует утвердившийся мир. Колоссальная трудность такой войны в том, что речь идет не просто о профессорах, и части аппарата, а об уже целом социальном слое, охватывающем несколько поколений. Его не переделаешь, а главное — из него не сделаешь умных и образованных сторонников нового. Начинать надо с волевой, на уровне, генсека, перестройки самой теоретической концепции, с подлинного возрождения ленинизма на современной основе, с освобождения всей общественной жизни от идеологических догм, которые в свое время и долго имели реальное значение для социального развития, для нашей страны в особенности, но теперь превратились в идеологические., мифы, в тормоз и опасность для нашего общества, в источник его морального разложения.

Вот интересно: на каком языке Брежнев будет разговаривать на встрече с руководителями социалистических стран, когда вернется, — на языке идеологических мифов или на языке реальной политики? Или на смеси их обоих?

Воскресенье, вечер. По возвращении с дачи. По телевизору — заключительные сцены Брежнева в США. Доброжелательство, открытость и даже какая-то приятельская манера в общении с Никсоном, его женой, с сенаторами, «деловыми кругами» и т. д. Будто перечеркнут одним махом весь взаимный лай, продолжавшийся четверть века. Комментатор передал оценки американских газет: Брежнев действовал как крупный политик, государственный деятель мирового масштаба, который видит перспективу, с мужеством и смелостью, необходимых для такого крупного поворота. Американские газеты, может быть, даже и не подозревают, что при всех высоких оценках они далеко недооценивают сделанное Брежневым за последний год. А это сделанное по последствиям для нас (если, конечно, вновь не произойдет «реставрации», что, впрочем, вряд ли) будет значить больше, чем XX съезд.

Нужно было действительно большое политическое искусство, чтобы подвести нашу верхушку к согласию на такой поворот. И надо было действительно огромное мужество, храбрость, чтобы этот поворот произвести с таким размахом, не половинчато, без мелочных оглядок на идеологию и т. п.

Теперь — хватит ли обобщающей силы, политической культуры в самом высоком смысле, чтобы сделать из этого поворота все назревшие выводы?. Впрочем, для этого нужно неизмеримо большее число подготовленных и «согласных» кадров, чем для внешнеполитического начала поворота… Кадров, умеющих понять, объяснить, создать новую идейно-политическую атмосферу в стране и умеющих работать, по-современному работать.

А вместо этого пока среди этих «кадров» начинается шипение: «распродают богатства страны», «что мы сами что-ль не можем овладеть своими кладовыми», «талантами что ли иссякли» и прочие пошлости.

30 июня 1973 г.

Вчера весь день заседало Политбюро. Обсуждали визиты. Сегодня в «Правде» — постановление. «Антиимпериалистическая» взвешенность наличествует. Дух Суслова еще жив. И этого духа еще все побаиваются. Он — наша форма политического реализма («здорового недоверия» к партнеру — противнику, а заодно и бальзам на революционную совесть). А мы все формируем перспективу в связи с предстоящей встречей Брежнева с Тереком, Гусаком и т. п. Загладин сделал замечания на мой текст. Они толкнули меня на усиление «социального момента», на связь «необратимости» с ростом левых сил и возможным приходом их к власти в виде социал-демократических правительств. Пожаловался он, что все надоело: ему интереснее возиться со слушателями Ленинской школы — «живая жизнь», которая мне-то кажется просто политическим трепом. В этом («пикейном») духе он делал и свои замечания, но я воспринял лишь посылки, а не выводы и конкретные предложения. Кстати, он сообщил, что «работал с Косыгиным» в связи с предстоящим официальным визитом в Австрию. Похвалил того за то, что «все изучает», «вдумывается», «задает вопросы», осваивает материал всерьез… «Чего нет у Брежнева… Этот хочет действовать, но знать ничего не хочет. Никаких материалов величиной больше трех страниц не читает!» Это Загладин, видимо, — по опыту Завидово.

14 июля 1973 г.

Давно не писал, потому что был отправлен «в лес» — Волынское 2. Это неподалеку от дачи Сталина. Там жил, говорят, в свое время Жданов, а по соседству, в домике поменьше — маршал Василевский (во время войны). Огороженный полуразвалившимся (но «зеленым») забором участок в несколько гектаров. Райский уголок: раньше явно было большое имение, потому что до сих пор еще просматриваются аллеи, теперь уже более чем столетних лип и вязов. Заросший, в буйной и густой зелени, трава — в рост человека, а промежду — асфальтовые дороги для авто — к дачам, впрочем, повторяющие изгибы старых, конных. Там прохладно даже в очень жаркие дни.

Ну так вот: вызван я был туда самим Александровым-Агентовым, собрались (для памяти), помимо него самого, который, естественно, был за главного, — Блатов, Смирновский Михаил Николаевич (МИД, бывший посол в Англии), еще один из МИД'а, который пять месяцев провел в Вене по разоружению, Шахназаров, Пекшев (руководитель экономической консультантской группы из отдела Катушева), Горбачев (оттуда же), Жилин. Потом подъехал Загладин и зам. МИД Ковалев (прямо из Хельсинки). Задача уже упоминавшаяся: материал для встречи Брежнева с Тереком, Гусаком, Кадаром и т. д. Но теперь уже — не пономаревская «самодеятельность», хотя и предпринятая по решению ПБ, а текст на главный вынос.

Из существа: за мир — совершенно искренне и безусловно, без обмана. Разоружение — и хочется и колется. Т. е. — присутствует абстрактное желание сократить расходы на эту прорву. Но при полной уверенности, что этого все-равно не будет сделано. Потому что все, в конечном счете, основано на убеждении: и внешние успехи, и внутренняя стабильность — результат, главным образом, мощной и беспрекословной военной машины (кстати, именно в дни наших сочинений в Волынском Брежнев из Завидово (где он с другой группой готовился к речи при вручении ему медали за мир и дружбу и к вступительной речи по случаю 70-летия П съезда РСДРП) летал на вертолете в Кубинку осматривать «новые боевые машины», как выразился Александров.

По Китаю — ничего нового и ничего путного. По-прежнему, несмотря на все раздражение, впрочем, вполне справедливое, и на все грозные термины осуждения, фактически исходим из того, что это социалистическая страна и можно ее в конце концов урезонить. Единственная оригинальная идея, вытекающая из такой установки — «может быть послать китайцам совместное обращение?» Идея Катушева. В просторечии мы ее называем — письмо запорожцев турецкому султану. Я всячески выступал против этого дурацкого предложения, пытался даже высмеивать. Но меня отвергли. Впрочем, убедительно: «А что ты предлагаешь?» В самом деле, не ядерную же кастрацию Китая предлагать…

«Наши» проблемы комдвижения в общем не вызывали споров: поставлена будет на обсуждение идея Берлингуэра о «2-ой Карловарской» конференции европейских КП и идея нового «большого Совещания» (впрочем, Брежнев на этот раз сам предложил: в разделе о Совещании — ни слова о Китае, чтоб через румын не просочилось, тогда и треть компартий не доберешь!). Однако, если вдуматься, реальный смысл и того и другого может быть только антикитайский. Характерно в связи с этим: мои попытки включить в текст упоминание, что мы поддерживаем линию на «левые блоки» коммунистов и социалистов в Италии и Франции и что видим в их эвентуальном приходе к власти фактор необратимости позитивных сдвигов в сторону мира — не прошли. Александров это дважды выкидывал. (Хотя оставил упоминание о социал-демократических правительствах в этом же смысле — достижения необратимости: мол, это не выходит за рамки внешнеполитической деятельности, а поддержка «левых блоков» — это вмешательство во внутренние дела с целью изменения социального строя). Ясно, что так будет и дальше: мы не будем втягивать комдвижение в наши державные дела, оно нам будет тут только мешать. И в самом деле — будет мешаться! Значит (хотя об этом и не говорится), оно нам нужно, как фактор антикитайский, для моральной изоляции Китая и для безвредного (с точки зрения отношений в государственных верхах) поддержания нашего морального престижа в революционном общественном мнении, которое как определенный миф еще существует.

Большие споры в нашей волынской группе были по поводу «обмена идеями и людьми» — пункт повестки для Общеевропейского совещания государств. Ковалев убеждал, что нам сорвут это совещание, если мы чего-нибудь не придумаем. Похоже судя по всей мировой печати, что так и будет. Они (на Западе) довольно откровенно пишут, что Запад хочет получить компенсацию, которая, просто говоря, состоит в том, чтобы с помощью «своих идей» создать в СССР «свободное общественное мнение», способное реально влиять на политику (и на состав руководства) и, таким образом, исключить «коварство»: мол, Советы всех усыпят своим «мирныи сосуществованием», а потом — раз — и захватят всю Европу.

В некоторых их статьях рассуждения о том, чтобы «восстановить Европу», какой она была 200 или 100 лет назад; о том, что «настоящая разрядка» — это, когда все люди, где хотят, там и живут, что хотят, то и читают, куда хотят, туда и ездят.

Примитив (или сознательно идеологический подход) всех этих рассуждений в том, чтобы противопоставить наше руководство народу, который, как выразился Дуглас Хьюм в Хельсинки, хочет повсюду очень простых вещей: прилично питаться и одеваться, иметь жилье, чувствовать себя в безопасности и использовать возможности, имеющиеся у каждого.

Но наше руководство тоже не хочет войны: искренне и навсегда. Но на Западе никак не могут понять, что — Чехословакия — это внутренняя идеологическая проблема, а не выражение «подлинной внешней политики Советов».

В поддержку Ковалева выступил Блатов, другие присоединились. И тут Воробей нахохлился и стал произносить речи: мы, мол, не понимаем, что существует одна альтернатива — либо мы позволим себя идеологически размягчить, либо не позволим (тезис о недопустимости идеологического проникновения) и все равно своего добьемся. Потому что им (Западу) все равно деваться некуда: мы им насчет нерушимости границ, а они от нас стребуют свободной циркуляции идей, т. е. право на вмешательство в наши дела. Любой обыватель, рассуждает Александров, понимает, что эти неравнозначные вещи и безумие — отказаться от одного, если не позволят делать второе. Конечно, в тактическом плане, он прав. Но в плане исторической перспективы — это страусизм.

Коллизия между двумя этими подходами далеко не осознанными, смутно различаемыми самими участниками, продемонстрировано в пятницу, 13 июля. Имело место торжественное собрание в Большом кремлевском дворце по случаю 70- летия П съезда РСДРП. Брежнев произнес вступительную речь, Суслов доклад.

Накануне Пономарев мне сказал, что решили приподнять это мероприятие (раньше планировалась лишь научная, конференция в ИМЭЛ'е), — чтобы «сбалансировать, а то у нас последнее время все внешняя политика, да внешняя политика, может создаться впечатление, что мы отходим от своих классовых целей».

Разумеется, все это решалось вместе с Брежневым и с его согласия. Но, если внимательно сопоставить его речь при вручении Ленинской медали мира 12 июля и даже его упомянутую вступительную речь с докладом Суслова, — разница бросается в глаза. Доклад состоит из наших железных штампов: «крушение империализма», «классовая внешняя политики», «бескомпромиссная идеологическая борьба, которая будет обостряться», и весь пафос — только наш путь правилен, только такая партия, как наша приводит к победе… Мирному сосуществованию (при всех высоких оценках, которые, конечно, на лицо) отведено его надлежащее место: исключение ядерной войны.

Подход Брежнева шире и мудрее. В США он сказал, что человечество выросло из кольчуги «холодной войны», оно хочет дышать вольно и свободно. На это обратили внимание. И, повидимому, это не только красивый образ. Брежнев понимает, что отказ от «холодной войны» и действительно коренной перелом в мировой обстановке не может не иметь глубоких социально-психологических, а значит и идеологических последствий… Что нельзя, открывая дверь иностранному капиталу и рассчитывая всерьез использовать международное разделение труда, а значит — выводя огромное количество советских кадров на прямой контакт (и на новые формы профессиональной деятельности) с Западом, — полагать при этом, что сухие догмы, унаследованные от «Краткого курса», могут неколебимо оставаться реальным мировоззрением сознательной части общества. Лицемерие и двоемыслие и так уже до основания растрясло нашу официальную идеологическую жизнь. И закрывать на это глаза — значило бы сознательно идти на то, что общество рано или поздно зайдет в тупик.

Что делать конкретно (даже в связи с совершенно практической задачей, порожденной Общеевропейским совещанием), ни Брежнев, ни даже «волынские мудрецы» вроде нас не знают. «Не знают», в частности, и потому, что Суслов, олицетворяющий незыблемость официальной идеологии, и многомиллионная армия ее служителей по всему Советскому Союзу, не допустят даже мысли о каком-то новом подходе к классовой борьбе на мировой арене, которая действительно идет, но которую вести надо как-то иначе, если хотеть настоящей победы и заботиться о духовном здоровье своего народа.

Кстати, аудитория в Большом кремлевском дворце очень горячо встречала Суслова. Не мудрено — там ведь был самый цвет «служителей».

Не могу думать за Брежнева и, конечно, ничего не знаю на этот счет, однако, не верю, чтоб он не замечал разницы в его собственном подходе и подходе Суслова. (Не важно, что исходные материалы в обоих случаях готовят не сами ораторы. Но в одном случае — это ИМЭЛ и, возможно, отдел науки, а в другом — Александров, Блатов, Загладин, Арбатов и т. п. под непосредственным наблюдением Брежнева). Как показывает опыт, Брежнев в кадровых делах — великий тактик. Я не хочу сказать, что он может быть недоволен Сусловым уже сейчас. Нет… Суслов до какого-то предела может быть даже выгоден: ведь Брежнев учитывает, что его международная сила связана также и с тем, что он представляет идеологическую державу. Однако, не уверен я, что Брежнев, слушая Суслова, не испытывал и некоторой неловкости. Ведь на фоне этого доклада, его слова, его манера держаться с людьми на Западе, больше того — сама его политика может показаться там лицемерием и сознательным, ловким обманом. И наверняка (завтра это все можно будет прочесть в ТАСС) многие скажут: «вот, что мы говорили! Все это брежневское мирное сосуществование — одно сплошное русское («восточное») коварство. А истинная суть советской политики и советских намерений — в докладе Суслова, который Брежнев освятил и своим присутствием и своей вступительной речью».

И в самом деле: с точки зрения тактической — так уж ли надо было торопиться с этим идеологическим evocation? Сделать бы одно дело, а потом уж и опять за свое! Хотя бы провести Общеевропейское совещание, не подставляя собственную ногу, чтоб оно споткнулось на полдороги! Всего этого не мог не понимать ни Брежнев, ни Громыко, ни многие другие, кто реально смотрят на вещи. Однако, идеологический комплекс слишком силен, чтоб кто-то осмелился возразить против подобного «баланса», инициатором которого был Суслов. (Недаром же он то ли проговорился, то ли неудачно пошутил, то ли сознательно выпустил жало, когда встречали Брежнева на аэродроме из США. «Хорошо, говорит, что ты, Леонид Ильич, не забыл, что ты коммунист и встречался с Гэсом Холлом и Марше»).

Но симптомы недовольства нашей идеологией появляются. Загладин рассказывал в Волынском, что во время сидения в Завидово (после возвращения из Америки) Брежнев неоднократно и в присутствии всех, в том числе обслуги и врачебного персонала, высмеивал и просто грубо поносил Демичева, отзывался о нем с явным презрением, как о невежде и бездари. Однако, вскользь «пропустил»: «пусть, мол, пока живет», тем более, что его даже на пищевую промышленность не поставишь, он и там ничего не понимает, хотя и химик. Загладин полагает (и другие тоже, кто все это наблюдал), что здесь — проблема ротации: Брежнев, мол, сказал, что сначала надо людей как следует накормить… (т. е. по закону ротации имеет в виду решить вопрос сначала с Полянским).

Вчера заехали к Сашке Митте. Недавно был в Японии. Увлечен новым своим фильмом. А «Точка, точка, запятая» идет как конкурсный на фестивале по разряду детского фильма. Талантливый и добрый человек. Детдомовец, между прочим. И Лиличка его, прелесть, знаменитая кукольная художница и оформитель детских книг. А начинала уборщицей в театре Образцова. Теперь они радуются как дети новой мебели, где один диван стоит аж 4000 рублей.

17 июля 1973 г.

Утром встречал ирландцев. Приехали со Снечкусом в его салон-вагоне из Вильнюса. Завтра переговоры с ними в ЦК. Суета с проектом коммюнике. Б. Н. опять его-то боится: мол, слишком большой текст, «скажут там, знаете?»…

А Загладин вновь отозван в Волынское-2 писать речь для Брежнева при вручении Ордена Украинской ССР. Суть: о визитах два; слова, остальное — по внутренним делам. Хочет сказать, что раньше все управленческие реорганизации оставляли существо управления нетронутым. А теперь (создание промышленных объединений) должна произойти перемена управления по существу! Будет говорить об урожае. Вроде в этом году около 190 млн. тонн. Это — небывалое. Дай бог собрать.

Между прочим, вручать орден Украине должен был Суслов. Уже месяца полтора сидела группа по подготовке текста (от нас — Козлов). Но Леонид Ильич решил и это провести собственноручно.

Спросил я у Загладина, обратил ли он внимание на диссонанс доклада Суслова на 70-летии РСДРП (наверно, напрасно это сделал). Во первых, выяснилось, что он, Загладин, доклада не читал. А во вторых, сообщил, что Брежнев ничего не заметил. Про доклад же Суслова сказал: скучно до невероятия, весь зал должно быть засыпал, знаете, говорит, как сваи бабой в фундамент забивают. Вот так и здесь: ни одного живого слова, ни одной мысли. Тысячу раз слышанное и писанное.

Только и всего. Однако, в этом что-то есть.

21 июля 1973 г.

Неделя прошла трудно: ирландцы, Б. Н. капризничал с коммюнике (все боится выглядеть нескромным). Вычеркнул одно из двух упоминаний Брежнева и несколько раз напоминал мне, чтоб я никому не показывал черновик, где Брежнев присутствовал, и обязательно вернул ему его обратно. Комедия!

Снечкус — сауна с ирландцами в Литовском постпредстве. Мой тост об интернационализме.

До этого днем — беседа в ЦК с делегацией у Б. Н. Он довольно ловко ее провел и для его положения квалифицированно.

Работал над его текстом для Крымской встречи, на которой Брежнев предложил ему тоже выступить.

Вебер — статейка против Питтермана (заигрывание с китайцами). Хорошо получилось. Но пропустит ли Б. Н?

Любопытно, что доклад Суслова никто и не заметил. Арбатов, который там присутствовал, говорит, что помнит лишь, что было очень скучно. Западная печать тоже не обратила внимания на контрасты, о которых я писал. Из окружающих в Отделе вообще не читали доклада! Вот так.

22 июля 1973 г.

На работе неделя была заполнена подготовкой Пономарева к отъезду в Крым (завтра там начинается встреча Брежнева с Тереком, Кадаром и т. д.), проектами речей для Брежнева в Индию (состоится, видимо, в сентябре), статьей для «Правды» насчет китайцев. Б. Н. «вдруг» решил пустить эту статейку по Секретарям ЦК, на себя ответственность не взял. Впрочем, это, видимо, результат звонка к нему Блатова, который возразил против одного абзаца в нашей информации для европейских КП «об отношениях с социал-демократами». Ему не понравилось, что там исключается сейчас возможность выйти на контакты с Социнтерном. И не то, чтоб у него были аргументы: просто Брежнев недавно походя в разговоре с помощниками обронил: а почему бы нам и с Социнтерном не завязать отношения? Однако в записке осталось как было: мы с нынешним руководством Социнтерна не хотим иметь дела.

Прочитал по белому ТАСС'у интервью академика Сахарова шведской газете. Удивительно, прежде всего, как это ему удается. Пригвождает он наше здравохранение и систему образования, которые в жалком состоянии, экономику, которая неэффективна и расточительна. Говорит о том, что социализм как строй продемонстрировал свою несостоятельность. В обеспечении материальных условий жизни капитализм показал несравненно большую эффективность, а в творческо- духовном плане — и говорить нечего: социализм «не дал свободы и демократии». Причина всего — в монополизации партией всей общественной жизни, это, с одной стороны, создало «аппарат»-людей, которые заботятся лишь об устойчивости порядка, обеспечивающего им привилегии, а с другой стороны, цинизм, иждивенчество, отсутствие заинтересованности и желания «вкладывать душу» и т. д. со стороны массы. Большой порок — отсутствие внутренней информации (вместо нее пропаганда) и т. п.

Можно ли изменить? — спросил корреспондент.

Нет. Система удивительно стабильна. К тому же менять круто — это еще одна катастрофа, которых у страны и так было вдоволь. Он, Сахаров, за постепенные, частичные реформы.

Зачем он гоношится, если ничего нельзя изменить? — спросил журналист.

Вразумительного ответа не последовало: интеллигентское, «чтоб вы знали» (т. е. на Западе). Но тут же сообщает, что (в силу отсутствия информации) он и сам- то очень мало знает.

Рецепты? — «Другая оппозиционная партия», частная инициатива в мелком производстве и сфере обслуживания, информация, т. е. то, что официальные антисоветчики предлагают уже четверть века.

И опять на этом интервью начинается накрут. Генрих Белль уже его приветствует и т. д. Вздор все это. Помнится, такой тип у Войновича в «Вере Фигнер» есть: либеральствующий смельчак, очень огорчившийся, что его не брали всерьез и «не хватали».

Загладин еще какую-то брошюру сочинил «между делом», т е. одновременно с написанием (на дачах) текстов для Генерального. Делается все это с помощью отделовских технических средств: стенографистки, машбюро, ксерокс и т. д. Полистал: компилятивный треп, хотя и легко читаемый.

Разговор у него в кабинете с Луиджи Ноно (итальянский композитор, коммунист), Любимовым, Целиковской. Ее болтовня и «образованность хочет показать». Ноно и Любимов начали подготовку поп-оперы о революционном движении от Парижской коммуны до Че-Гевары для Ла-Скала. Стало возможным после беседы Берлингуэра с Брежневым, о которой дали утечку Катьке (Фурцевой) и ее заму Попову. Что-то будет! Прокрутил все это Загладин.

Вчера: впечатления (по теле) от открытия фестиваля молодежи в Берлине. Кое-что заслуживает… Во всяком случае, разрядка, кажется, может вдохнуть новую жизнь во все эти наши давние затеи. Однако, борьба против империализма все больше (в том числе и в самой «Правде») выглядит как борьба против империалистической политики, даже — как против «акций» империализма, а не против капитализма как строя.

Известна мне история с израильской делегацией на этот фестиваль. СЕПГ попросила КП Израиля, чтобы делегация «опоздала» на открытие: появление израильского флага на параде рядом с десятками арабских флагов могло вызвать «инциденты». Однако, что они будут делать на закрытии? Ведь израильский флаг уже будет «обнародован» в ходе фестиваля.

4 августа 1973 г.

На работе за неделю. Речи для визита Брежнева в Индию. Самотейкин (референт Генсека) с меня не слезал.

' Ответ Лёруа (ФКП) об «Общем рынке», поскольку Брежнев Жоберу (МИД Франции) сказал, что будем выходить на связь СЭВ-ЕЭС. Между прочим, очень крутой разговор был Брежнева с Жобером. Брежнев прямо ему отрубил: против кого вооружаетесь, совершенствуете ядерное оружие и т. п.? И это в обстановке разрядки. США — ваш союзник. Для ФРГ вы, мол, и так уж накопили бомб сверх достаточно. Остаемся мы, СССР. Это нам не нравится и начинает беспокоить.

Жобер в ответ: Вы, господин Брежнев, сами недавно (в Киеве) говорили, что борьба двух систем продолжается и разрядка ее не отменяет, что цели и идеология этих систем непримиримы и противоположны. Мол, классовая борьба на мировой арене. Вам мы верим. Верим, что вы искренне проводите мирный курс и мирное сосуществование берете всерьез. Но ведь Вы — не вечны!. Не в тех, конечно, словах, но смысл был именно таков.

Брежнев не стал ему на это ничего отвечать и перевел разговор на другую

тему.

Весьма серьезные материалы Катущев разослал по ПБ накануне Крымской встречи — о положении дел в каждой из социалистических стран. Везде плохо с экономикой. Почти у всех колоссальный валютный долг на Западе (особенно у Болгарии и Румынии).

Улучшение материального положения в Польше за счет проедания национального дохода. Ни о какой коллективизации в сельском хозяйстве, ясно, не может быть и речи, даже в отдаленной перспективе.

Особенно тревожно морально-политическое состояние. ГДР буквально потрясена «мирным наступлением» Брандта. Он уже стал национальным героем, носителем национального единства. Открытие шлюзов для западных немцев в ГДР привело к массовому требованию выездов (поездок) в ФРГ из ГДР. Отказы ведут к открытым протестам, все чаще случаи, когда люди высоких должностей демонстративно отказываются от постов, если не удовлетворяют этих их просьб, а члены партии кладут партбилеты. Кажется, молодежный фестиваль еще больше расшатает ГДР'овское общество.

У болгар помимо страшной запущенности в кадровых делах (неспособность, моральная несостоятельность, интригантство, семейственность и прочие), оказывается очень острый — национальный вопрос: 8 тысяч турок, около 700 тысяч полутурок, плюс македонцы, цыгане. Местные власти их откровенно давят и дискриминируют. Дело доходит до насильственных столкновений. Массовые требования об исходе в Турцию. Живков оценивает положение весьма пессимистически и видит выход — в превращении Болгарии в союзную республику СССР.

В Польше и Венгрии — антисоветизм и национализм. Впрочем, везде «проблема» молодежи и интеллигенции, даже в Монголии, где цивилизованный (за наш счет) слой не хочет обратно интегрироваться в «свое» общество, паразитирует и презирает все вокруг. В Монголии еще проблема Цеденбала. Он, видно, совсем себя дискредитировал и всем там надоел. Сам никому не доверяет до такой степени, что вот уже полтора года после смерти Самбу (председателя Верховного Хурала) никого не допускает на его пост и не хочет сам, чтоб не расставаться с постом премьера. Цирк в общем.

Кадар, оказывается, уже дважды подавал в отставку. Он действительно болен. Но, говорят, еще устал мирить две группы в руководстве: просоветскую (Комочин и Ко) и националистическо-либеральствующую (Атцел, Фок и Ко). Не исключено, что о своей отставке он поговорил с Брежневым, когда был с ним один на один (и с Надей, переводчицей, выросшей в СССР).

В Чехословакии: магазины полны, но резервы исчерпаны, в основных тяжелых отраслях — застой. Нормализация — на поверхности. Потому что масса сыта и одета. Но оппозиция действует- в обстановке (и под прикрытием) всеобщего политического безразличия и презрения к властям. Молодые ребята, вступающие в партию, сразу чувствуют изменение отношения мастеров, инженеров, окружающих: стена презрения и насмешек, изоляция от друзей.

Обкомы Брно и Остравы возглавляют антисоветчики. Попытки их снять на прошедших недавно конференциях не удались. Подавляющее большинство вновь проголосовало за них. Многие из верхнего партактива тайно общаются с Кригелем, Смрковским, Млынаржем и с эмиграцией. Вся творческая интеллигенция (кино, теле, писатели, театр) открыто игнорирует власть; не отзывается ни на какие призывы и уговоры, ничего не выдает в официальные издательства и на сцену, пишет в «ящик». А те, которые пытаются вырваться из ее среды и нарушить молчаливый заговор презрения и игнорирования, — малоспособны и выдают макулатуру, над которой смеется молодежь. Студенчество полностью вне влияния партии. Активизируется церковь. В ПБ нет единства. Гусак-Биляк пытаются решать без остальных. Но нет уверенности, что и между ними самими действительно «единство взглядов». Просто Гусак знает, что Биляк — любимчик Москвы. Сам Гусак весьма пьет и очень плохой организатор.

5 июля 1973 г.

На прошлой неделе — встреча (вместе с Загладиным) в «Арарате» с Гербертом Мисом (предстоящим генсеком ГКП, вместо Бахмана) и Готье, его будущим заместителем. Грубо подлаживаются, хотя и умны. Наш отпор Мису в его попытке понравиться за счет критики в адрес итальянцев. Грубовато получилось, но, кажется, дошло.

Встреча с Бернтом Карлссоном (международный секретарь СДП Швеции) — вместе с Шапошниковым на Плотниковом. Застенчив он и уж очень осторожен. Проблема та же, что у Жобера: мол, Брежневу мы верим, но ведь у вас и Шелесты есть. Дважды я его высмеивал: по поводу Шелеста (мол, сняли, потому что не справился на Украине) и по поводу слухов, что хотим восстановить Коминтерн. Все- таки весьма примитивно они нас представляют. Даже на людей весьма информированных действуют вульгарные пропагандистские клише.

27 августа 1973 г.

Вышел на работу после отпуска, который провел в Тессели. Проблемы: подготовка выступления Брежнева на миролюбивом конгрессе, подготовка «идей» к встрече Секретарей ЦК социалистических стран — результат Крымской встречи. План работы с социал-демократией (по итогам нашей информации европейским КП), разное прочее. Кстати, прочитав стенограмму Крыма, обнаружил, что заключительное слово Брежнева на 75 % состоит (текстуально) из подготовленного мной для Пономарева и не состоявшегося его выступления на этой встрече.

Калейдоскоп всякой сверхзакрытой информации отовсюду. В Чили, видно дело идет к концу. Еле лепятся наши попытки «удержать» Египет. Алжирцы хотят превратить предстоящий очередной конгресс «неприсоединившихся» в акт институционализации этого движения вроде «ООН для слаборазвитых», с постоянными органами и т. д. с главной задачей — противостоять разделу сфер влияния сверхдержавами. Югославы не прочь присоединиться к этой идее, но при условии, если им предоставят гегемонию во всем этом хозяйстве.

Итальянцы кисло отнеслись к идее нового международного Совещания. Впрочем, в Крыму против него категорически выступил Чаушеску. К этому отнеслись сдержанно, но вот его заявление, что Китай вносит вклад в разрядку напряженности вызвало отпор всех за ним выступавших: Гусака, Живкова, Цеденбала. С Живковым даже произошла перепалка. Чао его прервал: мол, я не могу допустить, чтобы здесь критиковали мою партию. Тогда вступился Брежнев, как председательствующий и дал буквально выволочку Чао, назвав его реплики бестактностью и «полностью присоединившись к мнению товарищей». В своем заключении потом он еще раз долбанул его за предложение подумать о роспуске Варшавского пакта.

28 августа 1973 г.

Пономарев с Юга прислал записку: надо готовить диспозицию к европейской встрече компартий и международному Совещанию.

Велел дать положительный ответ Аоронзу: пусть приезжают в конце сентября для переговоров в Москву, — это несмотря на карикатуру в «Tribune» (Никсон и Брежнев обнимаются, а в ногах у них путается-маленький Маркс, стараясь привлечь внимание к «Капиталу», который он держит в руках), несмотря на большой документ Национального комитета, где осуждается гегемонизм КПСС в МКД и прочие подобные вещи. Вот, говорит, мы здесь все это и выложим. Его заботит: не потерять «единицу» в преддверии нового Совещания. По инерции «государственного интереса» он принял правильное решение, идущее в направлении «признания реальностей» и в МКД. Иначе движение исчезнет.

Сахаров — тема № 1 в мировой печати и радио. (Еще одно интервью для французской прессы: совет Западу не идти на разрядку на условиях СССР, разрядка оборачивается полицейско-идеологическим ужесточением режима здесь). Сейчас по телевизору передали письмо примерно двадцати академиков, осудивших Сахарова, среди них — подлинные светила. Франк, Несмеянов, Вул, Энгельгарт и т. п.

Реакция Ненни, Питтермана, «Аванти», Галуцци, социал-демократических органов на статью А. Борисова в «Правде», реакцию инспирировал я. Многие позлорадствуют моей (тактической) оплошности, но стратегически я буду прав.

7 сентября 1973 г.

События: «Всенародное осуждение академика Сахарова. Неистовство западных демократов». Интервью Солженицына в «Монд».

Процесс Якира-Красина. Пресс-конференция с их участием в Доме журналистов.

Эпизод с приветствием Брежнева по случаю праздника «Униты»: его выпуск совпал с реакцией ЦК ИКП на Сахарова-Солженицына. Наш Б. Н. и Кириленко намекнули: мол, может не стоит, раз так, отправлять приветствие. Но Л. И. сказал Цуканову по телефону: «Скажи там, что надо делать политику, а не хуйней заниматься. Пусть посылают, как есть». Однако, Суслов все таки добился, чтобы послание в «Правде» не было опубликовано, а отдано для очередного номера «Партийной жизни».

Сегодня опубликована благодарность Брежнева за приветствия по случаю вручения ему Ленинской премии мира. Прошел загладинский вариант, а не утвержденный Секретариатом ЦК! Загладин вставил туда о Программе КПСС!., на радость Пономареву и к великому гневу Химика и Tutti quanti.

X съезд КП Китая. Доклад Чжоу Эньлая. Наше руководство фигурирует там в качестве «новых царей», «советско-ревизионистско-империалистическая клика» и т. п. Причем, обращено внимание, что поименно называется (и не раз) только Брежнев. В других случаях (реже) употреблено: «другой главарь советского империализма». Анализ Андропова (мидовский анализ, говорят, полностью несостоятельный): усилилась группировка Чжоу (технократы-западники), к ним подтягивается шанхайская группа Ван-Хун-Вэня (стоит на третьем месте после Мао и Чжоу), Чжан-Хунь-Цяо. Вану 36 лет, западная печать ему предсказывает пост Мао. Идеолог, но не хунвейбин, рационалист. Группировка «культурной революции» явно отодвинута, сильно потеснены военные. Треть доклада посвящена нам, треть — делу Линь Бяо и урокам («негативный учитель»), остальное — всему прочему. Однако, в разделе о нас среди ругани есть фраза: «группа Брежнева наговорила де всякого вздору о советско-китайских отношениях, будто КНР не хочет нормализации по государственной линии». На самом деле это, мол, не так. Вот за эту ниточку мы вроде и собираемся ухватиться в предстоящей речи Брежнева в Ташкенте. Между тем, западная пропаганда каждый день твердит о том, что мы готовим «ядерную кастрацию» Китая. Глупо. Хотя что именно делать, никто не знает.

Главная, я считаю, реальность съезда КПК состоит в том, что Чжоу-Эньлай, в руках которого реальная власть, оскорблениями Брежнева (с такой трибуны!) лично и навсегда связал себя с «курсом на Запад» плюс Япония, с антисоветизмом.

Б. Н. названивает с Юга. Основная его забота речь Брежнева на миролюбивом конгрессе. Сегодня в это дело влез уже и Александров. Пришлось на субботу оставить Брутенца и Ермонского для редактирования того, что консультанты делали три недели. Идея: сформулировать новую «дальнейшую» Программу мира.

Оказывается, консультанты сдали Жилину проект 10 дней назад. Он же каждый день кормил меня завтраками. А последние три дня вообще не являлся на работу — пьянствовал. Откровенно паразитирует на чужом труде. И при этом у него хватает наглости выдавать чужой труд за свой перед Пономаревым. Это уже — распад личности.

9 сентября 1973 г.

Вышел очередной (ежегодный) обзор капиталистической экономики в журналах ИМЭМО. Перспективы для нас отнюдь не радостные (вернее для нашей идеологии). Поразительная объективность в этих обзорах, да и во многих статьях анализ, что называется, без дураков. Например, в статье Манукяна № 8 «Некоторые изменения в условиях развития экономики капиталистических стран». Как это совмещается у нас с трапезниковщиной?!

Впрочем, несколько месяцев назад я читал письмо одного сотрудника ИМЭМО на имя Брежнева, где Иноземцев (директор) и «вся эта компания» обвиняются в ревизионизме, предсказаниях капитализму «долгая лета», ориентации на его рост и отсутствие революции в обозримом будущем. Было на рассмотрении у Трапезникова и Демичева. Долго мурыжили. Копию Демичев рассылал по Секретариату. Хлебушек для них, конечно, подходящий. Но недавно я узнал, что письмо сдано в архив, а автору «отвечено», что он не объективен. Наверно, не решились посягнуть на Кольку (Иноземцева), — как никак он в команде Генерального, кандидат в члены ЦК, поставляет материал Косыгину, академик ко всему прочему.

11 сентября 1973 г.

Военный мятеж в Чили. Три главнокомандующих образовали хунту. Президентский дворец подвергнут бомбардировке, начат штурм. Хунта объявила военное положение, запретила выходить из домов, носить оружие. Радиостанциям правительства приказано замолчать; кто не подчинился — подвергнуты разгрому. Это — язык контрреволюции. А революция Альенда занималась трепом, уговорили и громкими декламациями.

Это, конечно, принципиальное поражение современной революции вообще. Едва ли не смертельный удар по самой концепции мирного пути революции. Единственный плюс, что подтверждены вновь ленинские железные законы революции: она штука серьезная и без диктатуры, настоящей, пролетарской — нигде еще и никогда удержаться не могла. Это главный урок, но и поражение, всякое — политическое, идеологическое, психологическое, международное.

А мы? — Последние известия по радио начались в этот день с благодарности, которую Брежнев направил Живкову и Ко за присвоение звания Героя Народной Республики Болгарии. Затем — о приеме Брежневым в Крыму личного представителя президента Афганистана. Потом — о предстоящем в Москве конгрессе миролюбивых сил(!), в частности, о том, что все удовлетворены, что местом его проведения избрана именно Москва. Прекрасная тема: мы и современная революция! Увлеченные миром для себя, мы теряем чувство реальности.

12 сентября 1973 г.

Альенде покончил собой. Вчера у меня было предчувствие, что этим кончится. Хунта уже приступила к делу. Объявлены имена 40 человек, которых должны были до 16–00 явиться в министерство обороны, «иначе будут приняты самые крайние меры со всеми вытекающими последствиями». Список возглавляют Корвалан, Альтамирано… Многие мне знакомы. В списке — жены, сестры лидеров. Более 100 коммунистов и 60 социалистов уже схвачены в Сантьяго и Валопараисо. В заявлении хунты — разрыв «с Кубой и другими коммунистическими странами».

Словом, фашистский террор.

Очевидно, правы были социалисты, которые убеждали меня, когда я там был осенью 1971 года, что «мирно дело не кончится, надо форсировать революционный процесс и вооружиться, просили помощи». А Кальдерон (тогда заместитель Генерального секретаря соцпартии) на приеме в посольстве отвел меня в глубину сада и убеждал «убедить в Москве», что нужно оружие, «много оружия, тайно, чтоб вооружить боевые отряды партии, чтоб перетянуть на свою сторону часть армии». Тогда, может быть, было не поздно. Потому что, тогда основная масса народа готова была сражаться за правительство. Но за два последних года беспомощность правительства, политическая, административная и особенно экономическая, дискредитировали революцию и уже мало кто захотел, видимо, класть жизнь за явно дохлое дело. А тогда еще возможна была диктатура, опирающаяся на сочувствие по крайней мере 50 % населения.

Идеологические и политические ошибки этого поражения неисчислимы. В том числе — у нас. Брутенц, пожалуй, прав, назвав сегодняшний день — «днем Трапезникова». Идеи блока партий, мирного пути революции — все это теперь «чистый ревизионизм», доказанный! А КПЧ поделом наказана за то, что пошла на разделение гегемонии с социалистической партией (не важно, что политически эта последняя была более права).

Сегодня позвонил мне Кириленко, просил «помочь» в подготовке доклада к 7 ноября. Очень по-товарищески со мной разговаривал. А Б. Н., когда я ему сообщил об этом (он позвонил из Крыма), крайне этим огорчился: это отвлечет меня на целый месяц.

14 сентября 1973 г.

О Чили — мы разразились (с обычным опозданием) сильным заявлением ЦК. Весь мир взволнован событиями там. Протесты заявляют: Социнтерн, премьеры социал-демократических правительств, даже ФРГ'овское правительство, не говоря уже о коммунистах. А наш Басов — посол там, «герой Новороссийской забастовки» — в телеграмме советовал «официально» ничего не говорить, а давать лишь информацию, ссылаясь на информационные агенства.

Вчера послал наброски планов по подготовке конференции компартий Европы («Карловы Вары-2», как мы ее называем) и нового международного Совещания компартий. Ни того, ни другого, по нашим первым сведениям, братские партии не хотят. Они хотят консолидации КП и левых сил Западной Европы, они хотят своего западно-европейского пути революции и своей, подлинно-марксовой модели социализма, вызревшего на почве высокоиндустриализованного капиталистического общества с его высокоразвитыми демократическими традициями. Они все чаще (и англичане, и французы, и итальянцы) подчеркивают неприемлимость для них «советской модели, русского образца» и рассматривают Октябрьскую революцию и Советский Союз лишь как объективную реальность, которые оказали и оказывают воздействие на ход мировых событий и с которыми надо считаться, учитывать их последствия, но отнюдь не подражать и не связывать свою политику с намерениями и желаниями КПСС, ни в коем случае не идентифицировать себя с советским и восточно-европейским коммунизмом. Дело Сахарова, Солженицына, Якира-Красина спровоцировало еще большую кристаллизацию этих настроений, вытолкнуло их вновь на всеобщее обозрение, в более откровенном обличьи — и в обстановке, когда нам приходится «схлебывать» и помалкивать.

На этой неделе прекращено (решением ПБ) глушение радиопередач государственных радиостанций («Голос Америки», «Би-Би-Си», Немецкая волна и т. п.), но не Пекин, Тирана, Тель-Авив, не «Свободная Европа» и «Свобода». Эфир — теперь и над Москвой заполнен в данный момент «проблемой Сахарова и Ко» Нас сравнивают с ЮАР и т. п.

Тем же решением поручено «продумать» о расширении зоны допуска иностранцев в разные районы страны, о снятии 40 км. зоны вокруг Москвы для иножурналистов и вообще иностранцев (без специального разрешения), об облегчении их контактов с разными советскими организациями и учреждениями (уже не только через соответствующий отдел МИД), об упрощении визовой практики, о сокращении налога при получении загранпаспорта, если человек едет по частным делам и т. д. и т. п. Это все — в связи с начинающимся 18 сентября вторым этапом европейского Совещания и крайним заострением пункта повестки — «об обмене людьми и идеями». Брежнев ведь распорядился с Юга, вскоре после Крымской встречи по этому поводу: продумать меры, чтобы идеологические наши принципы не потрясти, но и…, чтобы не сорвать европейское Совещание.

Но зачем же тогда Якира-Красина выпускать на суд именно в это время? Зачем с Сахаровым именно так и именно сейчас?… Или общая стратегия не продумана, или ее вообще нет, и правая рука не в курсе, что делает левая.

Заходил Вадька. Опять о Сахарове. Я ему сказал, между прочим: я не знал бы, что делать, если бы стал самым главным в стране. Но одного я не позволил бы никогда — чего бы это ни стоило — материального благополучия ценой легализации кулацкой психологии и кулацкого образа жизни.

16 сентября 1973 г.

Проглядел книжку Ж. Марше «Демократический вызов». С точки зрения трапезниковской (да и не только, увы!) ортодоксии это скорее вызов марксистско- ленинскому образцу социализма, а не капитализму. В самом деле:

1. Частная собственность на большую часть средств производства не будет отменена при установлении французского социализма.

2. Коллективизация сельского хозяйства не будет проведена.

3. Ремесла и мелкая торговля не будут кооперированы. Вообще не будет допущено «всеобъемлющего коллективизма».

4. Не будет руководства всей экономикой из единого центра. Государство будет лишь регулятором.

Не будет цензуры. «Для нас не может быть расцвета без свободы творчества, не может быть развития мысли без свободы мысли, без свободного ее выражения и распространения».

1. Безусловное признание принципа «чередования» у власти, подчинения избирательной воле народа, который вправе отказать коммунистам в доверии и они безропотно уйдут.

2. Исключается господство единственной партии при переходе к социализму. Право на оппозицию, на существование оппозиционных партий.

3. Исключается превращение «нашей философии» (т. е. марксистско- ленинской) в официальную идеологию общества.

4. Исключается смешивание государства с «нашей партией»

5. И вообще — почему возражать против термина «демократический социализм». Это клевета, будто коммунисты против демократического социализма. Наоборот, они не мыслят социализма, нарушающего демократию, завоеванную в народных революциях прошлого (т. е. буржуазную демократию).

Спрашивается, что общего между выше изложенным и нашими учебниками по истмату, по научному коммунизму, по истории КПСС, сотнями книг и статей в теоретических и политических журналах? Что общего тут с Программой КПСС, с документами наших съездов?

Но если французская компартия избрала своей Программой ревизионизм, то что остается от коммунистического движения и может ли впредь международное Совещание компартий носить идеологический характер? О каком идеологическом единстве вообще может идти речь?

17 сентября 1973 г.

Усталый день. Опять проблемы текста для речи Брежнева на конгрессе мира. Опять текст для Кириленко к 7 ноября. Звонок и резолюции на моих записках Б. Н. Правка им плана на «Карловы Вары-2». Речи для Брежнева, который поедет завтра получать героя в Болгарию, оттуда — прямо в Ташкент.

Шеменков с запечатанным пакетом из Сургута (около Тюмени), со сделанными КГБ снимками висящего в петле Захариадиса (до 1956 года — генсек компартии Греции). Покончил самоубийством первого августа, причем грозился это сделать, если его не реабилитируют, не восстановят в партии. Жуть. (Копия письма, которое он оставил попала к сыну, выросшему и учившемуся у нас, 23-х лет, не знающему даже греческого языка).

Мы — благодетели и филантропы комдвижения и вся грязь из-под неизбежных подворотен пачкает всегда и нас. Хотя — взять и этот случай — что нам было делать, как иначе поступать… в какой-то степени мы охраняли его почти 20 лет от его собственной партии.

22 сентября 1973 г.

«Творческие муки» вместе с Загладиным (он делал много больше, даже дважды кровь носом шла) — над двумя подряд вариантами речи Л. И. на предстоящем «Конгрессе миролюбивых сил».

Возня с вариантом для Кириленко, в четверг отправил в группу в Серебряный бор. В пятницу съездил туда сам. Выслушал замечания Ричарда и

Косо лапова (руководитель консультантской группы отдела пропаганды). Держался я с достоинством, просто, покорно делал пометки, чуть не взорвался однажды только (но на паре реплик с покраснением лица сдержался). Однако, противно выслушивать самовлюбленного пижона, чувствовать его высокомерие, которое он не умеет скрывать за напускной естественностью человека, которого поставили над людьми, выше его и рангом и возрастом. Многие замечания — просто выпендривание. Вернувшись в Отдел, я просидел до 9 вечера и сделал все заново. Но домой пришел в обморочном состояний.

Для чего? Для того, чтоб сам оратор спокойно отдыхал в Крыму, а потом зачитал это с трибуны Кремлевского дворца при напыщенном безучастии аудитории, которая даже и слушать-то не будет: это ведь дежурная праздничная банальщина. Большим ей и не положено бьггь! А сколько нервов она требует: надо ведь сказать «иначе» обо всем, о чем сейчас говорится каждый день.

Разорвали дипломатические отношения с Чили. Я знал об этом еще с понедельника — было решение ПБ. Это очень хорошая акция. С Индонезией надо было в свое время так сделать.

Из Чили — там чисто фашистские ужасы. По некоторым данным, казнен Карлос Альтамирано, с которым я познакомился, когда он приезжал в Москву к Брежневу в июне 1971 года. Вместе ездил с ним и Кальдероном по каналу на катере, на Солнечную поляну. Тосты там — за чилийскую революцию и моя речь о ее международном значении, «чтоб берегли ее для всех нас». Последний раз его видел во Дворце президента, в той самой столовой, где Альенде покончил собой. Был обед у президента по случаю нашей делегации (по приглашению соцпартии мы ездили по стране-это октябрь 1971 года). Романов (ленинградский) возглавлял.

Наш посол там, Басов — полный мудак. Даже после заявления ЦК КПСС о мятеже он в шифровках продолжал настаивать — не рвать отношений. Или — кресло берег? Другого такого теплого, конечно, не получит.

14 октября 1973 г.

Большой разрыв. Это — как на фронте бывало, когда я пытался вести дневник. В дни и недели боев писать было некогда, даже пометки делать. Не то, что не было времени — не было физической возможности. А когда утихало и записывал что-нибудь, получались уже мемуары с налетом литературщины, а не собственно дневник.

Между тем, эти три недели насыщены всяким и «внутри» и «вне» меня.

25 сентября выехали на дачу Горького (Загладин, Жилин, Собакин, Брутенц и я). Доводить заготовку для речи Брежнева на Конгрессе мира. Б. Н. жал на нас и устно и письменно, чтоб придать тексту «тревожный характер»; даже «напугать общественность». Мол, разрядка разрядкой, а подготовка войны продолжается. Миллиарды на гонку вооружений, на невероятное усовершенствование истребительного оружия и т. п. Все мы — «бригада» не только внутренне, но и в голос сопротивлялись такому подходу. Я говорил Б. Н.'у, что сам факт разрядки в решающей степени зависит от того, считаем ли мы, СССР, что она есть. Достаточно нам публично заколебаться в отношении «достигнутых сдвигов» и на другой день никакой разрядки уже не будет. Загладин применил еще более ловкий прием: вот, мол, китаец выступал в ООН. Набрал десятки фактов, доказывающих, что разрядка «явление поверхностное», в том числе из сферы гонки вооружений. И это — факты, а не выдумки. Значит, дело в том, как их интерпретировать и что им противопоставить тоже фактическое. Ленин, де, напомнил Вадим, говорил, что факты для чего угодно можно подобрать.

Наконец, все мы деликатно намекали Б. Н., что Брежнев никогда не откажется от того, что связано во всем мире с его именем, какие бы негативные события и факты ни произошли. Обратили его внимание на то, что, несмотря на массированную атаку на нас в связи с Сахаровым и евреями, несмотря на то, что завис 2-ой этап европейского Совещания (из-за «третьей корзинки» — обмен людьми, буйства Джексона с законопроектом о режиме наибольшего благоприятствования и т. д.) Брежнев неизменно, не упуская случая, принимает лично каждого из появляющихся в СССР американского деятеля, особенно по коммерческой части и в беседах с ними упорно жмет на долговременное сотрудничество. Его не смущает даже отказ Конгресса утвердить вышеупомянутый закон… А ведь проблема Мы- США пока еще главная с точки зрения возможности мировой войны. Но старик со своим теп1аШе 30-х годов уперся. Обижался, когда пропускали его малейшее предложение, делал нам выговоры и т. п. В результате получилось ни то, ни се. Крупно сказано о сдвигах, но рядом — с большой тревогой о продолжающейся подготовке войны.

Начавшаяся в прошлую субботу, 6-го октября, война на Ближнем Востоке, казалось бы, сработала на концепцию Б. Н., хотя он, конечно, знал об интенсивной работе в эти дни «красного телефона» между Кремлем и Белым домом. А Брежнев, чуть ли не на другой день, принимая Танака, заявил на обеде — «наша внешняя политика может быть только миролюбивой». То есть вопреки всему и несмотря ни на что.

Его не смутило, что китаец совсем накануне напомнил: запугивание Ближневосточной войной, которая якобы превратится в мировой пожар, — это, мол, треп сверхдержав, которым выгодно состояние «ни войны, ни мира». И в самом деле, как только война началась, вся наша пропаганда и известные мне акты политики направлены на то, чтобы представить дело как локальное. Даже новости о боях там сообщаются где-то на предпоследнем месте в последних известиях по радио и телевидению.

21 октября 1973 г.

С понедельника до пятницы был в Волынском — 2. Александров-Агентов, Загладин, Иноземцев, Жилин и Чаковский — писатель. Мы с Иноземцевым поселились отдельно в маленькой дачке (бывшая Василевского — во время войны). Я

— в той же комнате, где был летом, когда готовили Крымскую встречу.

Работа строилась в темпе и в духе, который легко можно было предугадать.

Собрав нас всех вместе плюс стенографистка, Воробей почти без запинок стал диктовать полупроспект, полутекст на основе плана, составленного у него в кабинете в пятницу. Строго выдерживал оптимизм в отношении разрядки. Более того, ввел такую новинку: упомянуть Никсона, Брандта, Помпиду, Кекконена, Пальме, Ганди… в контексте творцов современной разрядки напряженности, т. е. (принимая во внимание характер события — Конгресс мира) в качестве «творцов мира». Это, конечно, было весьма смело, особенно в свете того, что все антиимпериалистические и прочие силы объявили Никсона (особенно в связи с Вьетнамом) кровожадным убийцей и преступником на уровне Гитлера.

Мы все не возражали (вообще Воробья отличает от Б. Н. и ему подобных честность политического мышления — я еще скажу об этом!). Но обратили внимание на трудности другого рода. Неловко тогда не помянуть деятелей соцстран… Да — но кого именно упоминать? По железной традиции — всю обойму? Но тогда и Чаушеску, и Ким-Ир-Сен (!), т. е. людей, которые делают все, чтоб подговнить нам в международной политике? А в отношении Чаушеску — еще и такой деликатный момент. Он недавно сделал турне по Латинской Америке. Потом пленум РКП объявил это величайшим вкладом в обеспечение всеобщего мира! Таким образом, назвав Чао, Брежнев санкционировал бы эту оценку перед всем миром.

Однако, принялись за дело, распределившись кому что писать. Мне достался последний раздел: «Какого мира все хотят», «сочетание общечеловеческих и текущих задач», «проблемы, которые на очереди для закрепления разрядки», «наша философия мира — почему мы оптимисты?» и торжественный финал.

Мои отношения с Александровым — нашим Киссинджером — прежние. Он меня не терпит, видимо, чувствуя всем своим острым, проницающим чутьем мою неприязнь к нему… Хотя я уже давно стараюсь ничем это не выказывать. Любые мои предложения или замечания вызывают автоматически раздражение. И только, если их поддерживают другие, он их принимает. Мой раздел, хотя и понравился ему (он сказал об этом Чаковскому и Жилину) подвергся всяческим сомнениям, причем (как это ни парадоксально) именно в тех местах, которые были написаны по идеям, высказанным самим Александровым. Некоторые из этих идей он осмеял и я вынужден был сообщить, что они принадлежат ему самому. Он только сверкнул на меня очками.

На Ближнем Востоке за эту неделю произошел, видимо, окончательный поворот в сторону Израиля. Израильтяне прорвали фронт на Суэце и уже третий день на западном берегу канала орудуют 300 танков, плацдарм превышает 25 км. в глубину. Поставки американцев наверстали и теперь уже обогнали наши поставки (по воздушному мосту через Югославию). Победные реляции Садата неделю назад выглядят уже смешно, а его отказ от наших услуг в ООН — предложить прекращение огня — трагическими. Косыгин был в Каире три дня, но вроде не добился уступчивости. И именно в день возвращения его в Москву (в четверг) израильтяне нанесли удар по каналу и прорвались в Египет.

Вчера вечером в Москву прилетел Киссинджер «по просьбе советского правительства». Но что можно предпринять? Очевидно, только отказ от поставок оружия, взаимный. Но ведь в этом случае арабам за несколько дней будет хана. И нас осудят все, кто не за «сионизм».

С 27 сентября по 6 октября в Москве находилась делегация КП Австралии (Ааронз, Тафт и Мэвис Робертсон — женщина). На главной — первой встрече — у Пономарева они держались нахально: Ааронз в официальной речи выложил все, что у них утверждено и в программных документах: КПСС проводит гегемонистскую политику в МКД, мирное сосуществование — это только государственный интерес СССР, Советский Союз — страна лишь «с социалистической базой», а отнюдь не социалистическое общество, зажим демократии, подавление инакомыслия тюрьмами и психбольницами и т. п. в духе Сахарова, КПСС занимается расколом коммунистического и рабочего движения в Австралии: серия больших и мелких фактов наших связей с СПА.

Б. Н. беленился, даже прерывал, заявляя «протест против клеветы».

Его собственная речь была беспомощна в смысле аргументов по-существу и местами досадно некомпетентна, что только усиливало позиции Ааронза в споре. «Опровержения» Б. Н. вызывали у них иронические усмешки. Однако на них подействовал угрожающий тон и твердость: если, мол, вы будете так и дальше — не ждите никакой нормализации с нами и… тем хуже для вас, с нас-то и волоса не упадет от вашей критики!

Потом 2-го и 3-го октября (я приезжал с дачи Горького для этого) — на Плотниковом и у меня в кабинете в ЦК — говорил в основном я. Я чувствовал, что в чем-то их можно еще убедить, а не только запугать. Включился, как всегда это бывает в спорах с иностранцами, «патриотическо-интернационалистический комплекс», и я работал увлеченно, в этот момент веря во все то, что говорил. И это подействовало, сначала — в tete-a-tete с Ааронзом, а потом и со всей делегацией. Они на глазах менялись. Мэвис внесла конкретные предложения по развитию связей КПА-КПСС, Тафт пообещал изменить «программные» положения с оценками СССР.

Очень они хотели иметь коммюнике. Этим воспользовался Б. Н. и велел им навязать признание «успехов в коммунистическом строительстве» и «одобрение нашей внешней политики», т. е. такое, что в корне противоречило их позиции в начале переговоров. После долгих споров и колебаний они на это пошли. Тем и закончилось. Расстались «тепло». Мы с Жуковым 4 часа провожали Ааронза в Шереметьево. Проинформировали обо всем СПА. Впрочем, они ожидали разрыва. Дело, видимо, все-таки пойдет на нормализацию. Они понимают, что разрыв с нами изолирует их от основной массы компартий и в конце концов и внутри сведет их к положению секты.

22 октября 1973 г.

Между тем сегодня усилиями США-СССР прикончена война на Ближнем Востоке. Это колоссальное событие с точки зрения перспектив всеобщего мира. Значит, записанное в нашем договоре с Никсоном «о принципах — консультироваться» на предмет тушения конфликтов, могущих перерасти и т. д. — не просто слова. Это реальность, да еще какая!

А дело было так (со слов Пономарева). Косыгин не привез из Каира согласия Садата на прекращение огня. Тем не менее мы решили это предложить Киссинджеру. Он прилетел с самыми широкими полномочиями от президента. И вел себя с размахом, иронически, не торговался по мелочам, уверенный, что все будет так, как надо. Уже, когда он был здесь, израильтяне долбанули Синая, на западном берегу канала — 300 танков, 13 бригад уверенно расширяли плацдарм и создалась реальная угроза захвата главных переправ уже с запада. В 4 часа утра с пятницы на субботу Садат вызвал к себе посла Виноградова, будучи в состоянии полной паники, не владел собой. Буквально умолял посла тут же позвонить (т. е. поднять с постели) Брежнева и просить добиваться немедленного прекращения огня. Что и было на утро согласовано окончательно с Киссинджером, передано в Нью-Йорк, в ООН. Совет Безопасности немедленно четырнадцатью голосами принял резолюцию (китаец воздержался), с ней тут же согласились Египет и Израиль. Асад, правда, бурчит, что с ним даже не потрудились посоветоваться.

Сторонам дадено было 12 часов для прекращения огня. Киссинджер, правда, заметил было, смеясь, что в международной практике на подобные дела обычно дают 24 часа. Ему в ответ: «Ну зачем же люди-то будут гибнуть еще целых 12 часов?» Он: «Ну, ладно, пускай 12!»

Так что война, видно, уже кончилась.

Арабов опять «смазали». Очень трудно представить себе, чтоб израильтяне так просто начали уходить с Голанских высот, из Синая и даже с западного берега Суэцкого канала (выполняя резолюцию 242!) И еще труднее вообразить, чтоб переговоры между враждующими сторонами «под эгидой» начались в скором времени.

Однако, нам тоже уже не удастся вернуться к политике 1967–1973 годов: т. е. вновь перевооружать арабов, гнать туда танки, самолеты, ракетные установки и т. д. и в то же время «выступать» за политическое урегулирование. И еще — главное: хотя всем ясно, что мы вновь спасли их от разгрома, и этого они нам уже никогда не простят. Карта наша там бита окончательно. Надо кончать с нашими великодержавными заботами и держать свой авторитет и перед ними, и перед всем миром только одним: не позволим мы вам развязать мировой пожар! А освободительное движение? От него мало что осталось. Кто теперь поверит всерьез в прогрессивность режимов и вообще в какие-то «идеи», если Саудовская Аравия, Кувейт и Марокко выступили в роли самых яростных носителей «правого дела»?! Все это самый вульгарный национализм.

Пономарев опять затеял учить коммунистическое движение: статья для «ПМС» в связи с 50-летием смерти Ленина; доклад на юбилее «ПМС» в Праге; и снова — о двух путях рабочего движения для «Коммуниста». Оно бы и ничего, но ведь все опять сведется к едва завуалированным коминтерновским прописям. На фоне того, что на самом деле происходит в жизнеспособных звеньях комдвижения (Италия, Франция и кое где еще), — стыдно и смешно все это.

4 ноября 1973 г.

Вчера был вызван Помеловым (помощником Кириленко) доделывать доклад к 6 ноября. Мука мученическая, когда политический деятель (4-ое лицо в партии и стране!) не знает, что надо и чего не надо. В частности, упоминать о ядерной тревоге, объявленной Никсоном 25 октября? (в связи с якобы имевшем место намерением Брежнева послать в Египет советские войска для спасения Садата от прорвавшихся через канал израильских танков и бригад, которые находились уже в 50-ти км. от Каира) Брежнев сказал об этом на Конгрессе. Было заявление ТАСС. Чего же еще? Сам я колебался: с одной стороны, «игнорирование блефа», как оценила западная печать, произвело впечатление на Запад. В Западной Европе — испуг (американские базы) и раздрай в НАТО, публичная перепалка между Лондоном, Парижем, Бонном и Вашингтоном. Киссинджер обвинил союзников в нелояльности, а они его в пренебрежении их законным правом. Перепалка продолжается, хотя прошло 10 дней. А мы в официальном политическом выступлении сделаем вид, что для нас это — прошлое, пустячный эпизод. И все успокоятся (!) в НАТО.

А с другой стороны, — сказать, да еще резко, да еще полить на раны в НАТО, это значит обозлить американцев, а нам с ними Ближний Восток надо доделывать. К тому же наш канкан может только сплотить западный блок.

Но это — мои колебания. Я не всей информацией располагаю…

Впрочем… замечания на рассылку доклада распределились так: Подгорный, Пельше, Мазуров, отчасти Демичев выступили против этой темы. А Андропов, Пономарев, Громыко, Суслов — прошли мимо, никак на нее не отреагировали.

Вчера уже в 10 часов вечера докладчик решил ее снять.

… Главная же мука от того, что докладчик не владеет — хотя бы на уровне секретаря низовой парторганизации — умением формулировать литературно мысли (говорит он — через слово — мат), тем более — складывать их в каком-то порядке для публичного выступления. Даже не обладает решимостью (хотя вообще-то он человек весьма решительный) выбрать из предлагаемых ему вариантов темы, более нужные или менее обязательные. В результате в течение 12 часов действовала «гармошка»: он говорит — надо сократить на одну треть. Сокращаем, приносим. Он, ругаясь, все восстанавливает: я, мол, привык к этому тексту, сокращайте другое. Сокращаем другое. Он опять восстанавливает. И т. д.

Однако, вернемся к Брежневу. Его разговор с Громыко. Министр спрашивает: как, мол, Леонид, будем действовать-то (на Ближнем Востоке).

Брежнев: 1. Участвовать в переговорах, причем настойчиво и повсюду. Мы на это имеем и право и обязанность.

2. Будем участвовать в гарантиях границ. Причем — границ Израиля, потому что именно о них идет речь, они — яблоко раздора.

3. В подходящее время восстановим дипотношения с Израилем. И — по своей инициативе! Да, именно так.

Громыко: Но арабы обидятся, шуму будет…

Брежнев: Пошли они к ебене матери! Мы им предлагаем сколько лет разумный путь. Нет — они хотели повоевать. Пожалуйста! Мы дали им технику, новейшую, какой во Вьетнаме не было. Они имели двойное превосходство в танках и авиации, тройное — в артиллерии, а в противовоздушных и противотанковых средствах — абсолютное превосходство. И что? Их опять раздолбали. И опять они драпали. И опять завопили, чтоб мы их спасали. Садат меня дважды среди ночи подымал по телефону: «Спасай!» Требовал послать советский десант, причем немедленно! Нет! Мы за них воевать не будем. Народ нас не поймет. А мировую войну затевать из-за них — тем более не будем Так-то вот. Будем действовать, как я сказал.

31 октября, в день окончания Конгресса встречался с Урбаном Карлссоном — международным секретарем Шведской КП. Еще раз убедился в том, что западные КП все меньше и меньше склонны идентифицировать свою политику с нами. Речь шла о предстоящей в январе конференции западно-европейских компартий в Брюсселе. На это они идут охотно. Но на Общеевропейскую конференцию с участием социалистических стран с большой натугой и подозрительностью.

В свете Конгресса миролюбивых сил складывается любопытная ситуация: некоммунистические демократы (включая сугубо буржуазных) на почве мира все ближе подтягиваются к нам, в наши «друзья» все больше отдаляются по мере того, как разрядка становится реальностью. Мол, покуда шла речь о ядерной войне, мы были с вами, потому что вы единственная сила, от которой зависело не довести до этого. А когда эта угроза фактически исчезла, извините — свои дела мы будем делать сами.

Карлссон заметил, между прочим, что на западно-европейской конференции КП, возможно, будет предпринята попытка создать общую модель будущего социализма для развитых капиталистических стран. Но я, говорит, боюсь, что это будет антимодель (т. е. все не так, как в Советском Союзе!).

Странный, какой-то неслужебный совсем разговор с Пономаревым. Он остановил меня после правки текста Кириленко. Мялся. Напомнил, что надо искать кандидатуру на директора ИМЭЛ, так как Федосееву следует сосредоточится на Академии наук (Суслов так тоже считает). Келдыш очень плох. Другие вице не тянут. «А этот, — Б. Н. сделал гримасу, изображая Трапезникова, — уже пронюхал и двигает своего Кузьмина, тупого, подлого человека».

Я: «Борис Николаевич, что же вы меня спрашиваете?. Ведь академики — члены ЦК вроде Федосеева просто так по улицам не ходят. Людей много способных, умных, практичных. Но у них нет такого звания и положения. Их никто всерьез не возьмет… Вот, например, Замошкин из Ленинской школы. Но согласитесь, смешно даже вылезать с такой кандидатурой».

Б. Н.: «Ну, почему же, почему же… Сейчас не посмотрят, пойдут на то, чтоб молодой. Суслов вот хочет Егорова (из «Коммуниста») туда послать… А кого — в «Коммунист»?!»

Так эта тема ничем и не кончилась.

9 ноября 1973 г.

7-го под дождем был на Красной площади. Опять, как каждый раз, — это ощущение силы, перекрывающее всякие «аргументы от интеллигентности». Сила государства — это жизнеспособность народа. Пока это еще так и долго, видимо, будет так. И на Конгрессе мира тоже ведь была демонстрация силы, хотя в другой форме. Именно поэтому многие приехавшие с протестами по поводу Сахарова, евреев и т. п., увидели неуместность протестов, с точки зрения, главного дела, ради которого они старались — мира, а значит права на жизнь.

10 ноября 1973 г.

Последний праздничный день. Был вчера у Дезьки (Давид Самойлов, поэт) в больнице. Один глаз еще залеплен, другой — без повязки, но все равно не видит. Застал его спящим. Проснувшись, он бодро стал мне сразу рассказывать о соседях: Гарин, известный артист (на воскресенье смылся домой); серб — гэбист, красивый 50- летний мужик, не первый раз уже здесь; «помещик-марксист» из Аргентины, названный Дезькой Степаном Степановичем, платит 500 долларов в месяц за пребывание в этой больнице, хотя за эти доллары мог бы лежать в хорошей европейской частной клинике. Однако — это институт Гельмгольца!

Разговор не получился. Скакали с темы на тему. Чувствовалось, что он где- то уже не доверяет мне до конца и не знает, как себя держать со мной. Назвал Сахарова единственной чистой и простодушной искренней фигурой во всем этом. Бросил вскользь, что не бывало еще в русских общественных движениях, чтобы тех, кто их предавал, считали, если не героями, то правыми и даже победителями. А к Якиру и Красину (которого, кстати, уже выпустили) сейчас «эти оппозиционеры» с почтением… «Вообще все это мерзостно — так называемое оппозиционное движение, не только по импотентности, но и по содержанию»… «Что Галич имеет общего с Сахаровым? Этот подонок, который обиделся на всех за то, что кому-то наверху не пришлись его песенки… Вот и вся природа его оппозиции. А он вьется возле Сахарова, пачкает его, сочиняет ему политические тексты. Баба его (Боннэр) играет тоже гнусную роль, а сама дура — дурой и пошлая»…

… «Вообще, Толька, из меня выходит хороший (со смаком) реакционер. Я вот выйду — стихи им (!) напишу»…

Держится он бодро, видно, в самом деле большой духовный потенциал всегда помогает держаться, сохранять достоинство. Между тем, положение его скверное: в лучшем случае через 2–3 недели он сможет читать полтора, два часа в день с очень сильными очками.

18 ноября 1973 г.

Всю неделю просидел в Серебряном бору, — очередная «теоретическая задача». Тезисы к встрече секретарей ЦК социалистических стран по внешнеполитической пропаганде и идеологии. Намечена на вторую половину декабря. Там — Шахназаров, Медведев, Вебер, Пышков и соответственно — из других отделов. Народу тьма, что только усложняло работу. Бурлацкий… Он был начальником над Шахназаровым, он — создатель консультантской группы в отделе соцстран (еще при Андропове, он выпестовал Арбатова, который затем его сменил в роли руководителя группы). При подготовке Программы партии и вообще XXII съезда КПСС летом 1961 года в Соснах, Бурлацкий был весьма важная персона. Я «бегал мальчишкой» тогда на этой даче. Но ко мне он был снисходителен. А теперь все наоборот: он зав. сектором в Институте права и рассматривает как благодеяние сам факт приглашения его к такой работе. Шах над ним начальник. И от былой заносчивости — ни следа. А в общем довольно одаренный человек, который, как и Беляков, на определенном этапе решил, что «все дозволено» и мгновенно был низвергнут и даже потерял право выезда за границу. Но старые друзья, многим ему обязанные, не оставляют.

1 декабря 1973 г.

Визит Брежнева в Индию закончился. Наговорены тысячи и тысячи красивых слов. Возможно и даже наверняка что-то полезное и для дела…, но ценой, как это ни странно, еще одного крупного шага (говоря языком нашей «публицистики») к утрате всякого престижа: народ объелся до тошноты этими полосами газет с тостами, речами и документами, бесконечным показом на телевидении выступлений, речей, приемов, подарков, поцелуев, рукопожатий, проводов и встреч. Никто уже ни во что не вникает, всем эти церемонии до лампочки. Лидер же выглядит совершенно смешным с этой своей страстью к многопублично-говорению при ужасающем косноязычии и бормотании самых простых слов. А уж с индийскими именами полный конфуз. Нелепость всего этого настолько общепризнана, что, не стесняясь, самые разные люди говорят об этом на улице, в троллейбусах, везде. Хрущев по этой части давно «привзойден».

Кстати, из документов я узнал, что во время пика войны на Ближнем Востоке, все было совсем не так, как изображал Загладин: будто бы ночью в Завидове в пижамах, втроем в зимнем саду были телеграммы Никсону, гнев против собственных экстремистов, предлагавших крутые меры против Израиля и т. п. Оказывается, когда Израиль, нарушив договоренность о прекращении огня, 22 октября, отхватил еще большой кусок территории на западном берегу Суэца и двинул танки на Каир, Брежнев сделал две вещи: а) написал Никсону письмо с предложением вдвоем высадить в Египте советско-американские войска; если же Никсон не захочет, то он, Брежнев, сделает это один. Вот почему и последовало объявление американцами боеготовности № 1.

б) Брежнев написал записку членам ПБ, предлагая «что-то» немедленно предпринять — подвести советский флот к Тель-Авиву или разрешить египтянам долбануть по Израилю нашими средними ракетами (но не по Тель-Авиву и Иерусалиму), или еще что-то сделать.

Остаются загадкой две вещи:

— Почему Никсон и Киссинджер (прошел уже месяц слишним) не сделали утечки информации, хотя они ведь оказались в очень сложном положении, вынуждены оправдываться и перед союзниками, и перед американцами, и перед общественным мнением вообще — зачем они предприняли столь грозную акцию, не имея на то вроде серьезных причин.

Почему записка Брежнева в ПБ осталась без последствий. Кто и как остановил эту инициативу.

Причем, поразительно, что эта записка не изъята. Ее читали даже некоторые работники нашего отдела, читают и сейчас, когда все обернулось иначе и Брежнев выглядит из записки совсем не так, как он выглядел с этим же вопросом на трибуне Всемирного конгресса.

Все это для меня непостижимо.

5 декабря 1973 г.

Последний, не отмененный еще день сталинской конституции. Вчера шла подготовка к встрече замов международных и идеологических отделов ЦК соцстран. Мне придется ее вести, потому что Шахназаров отозван в Завидово готовить Пленум ЦК. За полтора предыдущих дня готовили и мы свой вклад в речь на Пленуме об МКД… под диктовку Пономарева. Где тут подумать о судьбах комдвижения! На четырех страницах, которые нам отвел Александров — Воробей, едва можно уложить «личный вклад» (т. е. встречи Брежнева с Марше, Гэссом Холлом, Рао, Бахманом и т. д.) и заявку на общеевропейскую конференцию компартий и международного (4- го, как его предпочитает называть Б. Н.) Совещания. Впрочем, он нам сообщил мнение Суслова: Совещание проводить после очередного съезда КПСС.

Да и вообще думать о деле некогда. Оно по настоящему никого и не интересует. Другие дела иссушают мозг и нервы: 6-го — встреча замов из соцстран.

18-20 — совещание секретарей ЦК соцстран. Доклад Пономарева на 50-ти страницах.

24 — доклад Пономарева на встрече послов и представителей агенств пропаганды на заграницу.

27-28 — речь Пономарева в Нальчике по случаю вручения Ордена дружбы Кабардино-Балкарии. Там же — доклад о международном положении и об МКД.

7 января — доклад Пономарева в Праге о судьбах журнала «ПМС».

20 января — доклад Пономарева о 50-летии со дня смерти Ленина. Тема — МКД за полвека.

И все это выходит на меня помимо текущих дел.

Б. Н. вчера сказал мне, что Рыженко надо снимать с Леншколы. Он ездил в ГДР и там (видимо, пьяный) поносил в «определенном кругу» Громыко и Суслова, а Брежневу ставил в пример Сталина, который сам писал свои доклады и речи. Хонеккер сразу же в ужасе сообщил все это в Москву.

Б. Н. предлагает взамен Рыженко послать в Леншколу Матковского, нашего завсектора по Великобритании. Ну и слава Богу, освобожусь от этой серости.

Когда был в Серебряном бору и выдавались свободные два-три часа от официальных текстов, читал я Герцена, том XII — о Воронцовой-Дашковой, его письма Александру П, переписку с русскими друзьями по поводу перехода от одного царя к другому. Этот метод — читать Герцена все время подсказал мне академик Тарле 20 лет назад: читать Герцена, открывая наобум любой том, хотя бы по одной странице в день. Очень плодотворно, очень освежает. Гениальность проникновения в суть событий настолько велика, а язык настолько точен и силен, что будто читаешь о наших днях. Все это я читывал лет 25 назад, но сейчас это воспринимается совсем иначе, как вполне актуальное чтение (а для русского эмоционально несравненно более значительно), чем, например, чтение Бжезинского.

7 декабря 1973 г.

Приходил Волобуев. Говорил про своих парней. Один — физик, другой — инженер, третий — студент-экономист, они и их друзья загоняют его в угол. Крыть, жалуется Пашка, нечем. У этой публики, говорит, две тенденции: одна ищет спасения в вожде, другая — в демократии (например, в альтернативных выборах и т. п). Отчего спасаться? От воровства, пьянства, безделья, безответственности, распада связей между властью и людьми, кроме как на основе страха.

Рассказывал о своей командировке в Омск — как предгорисполкома, женщина, водила его делегацию по городу и приговаривала: ох, уж этот нам развитой социализм! Нам бы хоть какой-нибудь, пусть плохенький, да настоящий, чтобы сортиры бы поставить, да тротуары замостить.

Зачем он, собственно, добивался целый месяц встречи со мной? Выживают его с директорства Института истории. Рыбаков, академик-секретарь исторического отделения, уже предложил ему отставку (мол, мне архиологией надо заниматься, да книгу писать, а тут постоянно из-за вас — Волобуева — скандалы, да склоки). Видно, это с Трапезниковым согласовано. Пашка хотел узнать у меня, согласовано ли с секретарями ЦК.

Я говорил с Б. Н. сегодня. Он ничего не знает. Впрочем, это не значит, что не знает Демичев. Б. Н. отпарировал мне: «А зачем Волобуеву уходить?» Подумал я про себя: так помоги, если не хочешь, чтоб уходил.

Б. Н.'у и польстило и напугало (аж покраснел) о ходячей по Москве концепции — почему Трапезников и Голиков едят Волобуева. Концепция такая: Иноземцев, Арбатов, Тимофеев, Волобуев — все эти директора институтов сателлиты Пономарева. Но первые трое хорошо «прикрыты». А Волобуев — нет. К тому же он занимается сюжетами, по которым его легче бить — историей советского общества, т. е. монополией Трапезникова. Разъярился Б. Н. Вы, говорит, скажите Волобуеву, чтоб он не болтал об этом.

17 декабря 1973 г.

Главное мучение этих дней — подготовка доклада Б. Н. на совещании секретарей соцстран по внешнеполитической пропаганде. Еще в Серебряном бору сделали первый вариант — с попыткой (очень, конечно, робкой) сформулировать специфику этой нашей внешней пропаганды применительно к разрядке. Вариант был брезгливо отвергнут. Б. Н. надиктовал какие-то лохмотья — обракадабра слов, из которых, однако, проистекало главное: природа империализма не изменилась и надо его долбать идеологически по-прежнему. Преодолевая собственное внутреннее сопротивление и пытаясь все же протащить идею нового этапа в пропаганде, вымучивали с Вебером и Пыннсовым новый текст. Теперь он ему нравится. Но… ив этом бессмысленность, кафкианство всей затеи. Он мне говорит сегодня:

— Я слышал, хотят размножить мой доклад. Это значит его собираются раздавать участникам совещания?

Вероятно. Вы же знаете, что всегда так бывало.

— Нет, нет, Анатолий Сергеевич! Ладно, если китайцам попадет в руки, а если империалистам! Получается, — что мы здесь собираем своих друзей и науськиваем их: мол, разрядка разрядкой, а надо по-прежнему громить Америку и вообще Запад… Нет, нет. Давать текст только особо доверенным людям.

… твою мать! Для чего же ты, политик, собираешь такое совещание, если боишься, что узнают на Западе, что ты призываешь к борьбе против него, несмотря на всякое там мирное сосуществование и проч. Не доказываешь ли ты этим лишний раз, что доклад этот нужен лично тебе только для того, чтобы перед Сусловым- Демичевым-Трапезниковым и всеми, кто за ними, показать себя сверхартодоксом революционной идеологии?!

И вместе с тем опасаешься, как бы доклад твой не получил реального резонанса в сфере политики (а так и будет, если он дойдет до Запада), и тогда тебя огреют по шее Брежнев, Громыко и другие реальные политики. Вот и вся высокая философия, ради которой затрачено столько нервов, изобретательности и времени, что становится тошно жить на свете.

А между тем, 10–11 декабря прошел Пленум ЦК. Подведены итоги 73 и обсужден план на 74 год.

Я был на первом дне Пленума. Тогда выступал Брежнев. Ощущение у меня какое-то неопределенно- тяжелое. С одной стороны, нутром чувствуешь — выдюжим. А с другой — гложит бесперспективность происходящего.

Год был вроде бы удачным — вместо 5,8 % прироста 7,8 %. Но может быть именно поэтому труднее мирится с положением. План не выполнен по энергетике, металлу, химии, легкой промышленности и т. д. На 74 год намечен предельно напряженный план, иначе горит пятилетка: за три ее года прирост 44 млрд. рублей из 103 млрд., запланированных на всю пятилетку. Значит, за оставшиеся два года надо дать 59 млрд. рублей.

Брежнев «по-сталински» поставил вопрос: либо мы должны к народу и сказать — извините, мол, не получается, либо мобилизовать все силы, кровь из носу, но добиться выполнения плана. Большевики всегда избирали второй путь.

Видимо, действительно другого пути нет. Первый вариант — это крах, а замены режиму нет, и нет условий для эффективной замены без страшнейшей национальной катастрофы.

Но второй, большевистский путь — это путь штурмовщины. Но, в изменившихся у нас социальных условий этот метод психологически отторгается народом. Сам Брежнев сказал Арбатову: «Все успехи этого года были за счет политических средств (использование студентов, армии, горожан на уборке). Налаженного действующего автоматически механизма у нас нет и опять будем нажимать на соцсоревнование, награды, ордена и т. п.»

А ситуация вот какая:

Байбаков, составляя перспективный план на 15 лет из заявок министерств и ведомств, подсчитал, что если мы примем проект на такой основе, реальный доход населения будет расти на 2 % в год. Это меньше, чем ежегодно в предыдущие 15 лет.

60-70 млн. тонн металла у нас во время переработки идет в отходы.

По тоннажу металлообрабатывающих станков мы производим столько же, сколько США, Япония и ФРГ вместе взятые, а по числу, сделанных из этого металла станков и по их производительности, далеко отстаем от каждой из них.

Финляндия вывозит древесины в 10 раз меньше, чем мы, а выручает валюты по этой статье экспорта в два раза больше. Это потому, что от нас она уходит в необработанном элементарно виде.

Договорились с ФРГ построить им на компенсационной основе газопровод, но во время не сделали и нам предъявили иск в 55 тысяч долларов за каждый просроченный день.

На складах скопилось на 2 млрд. рублей неходовых товаров, т. е. таких, от которых отвернулся покупатель. Это почти равно сумме капиталовложений во всю легкую промышленность на остаток пятилетки.

Проект на строительство КАМАЗа был оценен в 1 млрд. 700 млн. рублей. Теперь выяснилось, что потребуется еще 2,5 млрд., а потом, может быть, и больше. И это при плановом хозяйстве, когда все централизовано в одних руках.

В 1955 году задумали строить в городе Салават завод полированного стекла. Проект был готов к 1962 году. Но в 1961 году англичане предложили нам лицензию на завод с иной, огневой методологией. В 1965 году мы купили у них лицензию, по которой работают уже три завода и дают великолепное стекло. Между тем, салаватский завод продолжал строиться. В 1872 году был закончен, но выяснилось, что установленное оборудование стекло не полирует, а ломает. Все оно было пущено на переплавку. А ответственность за все это до сих пор установить не удалось.

Из одного кубометра древесины мы на три четверти производим продукции меньше, чем в капиталистических странах.

Наши авиа и автодвигатели обладают гораздо меньшим моторесурсом, чем

их.

В Курске построили трикотажную фабрику на иностранном оборудовании для особо дефицитного трикотажа. Но она работает вполовину мощности: не хватает рабочей силы. Оказывается, при проектировании фабрики забыли о жилье.

Огромное количество (не успел зафиксировать цифру) собранного в этом году зерна оставили хранить в буртах под открытым небом. Сгнило.

В миллионах рублей исчисляются потери зерна, цемента, овощей, фруктов и др. из-за отсутствия тары и несвоевременной подачи транспорта.

Из-за плохого качества металла мы закладываем в конструкции из него гораздо больше тонн, чем можно было бы.

И т. д. и т. п.

Запланировали превышение группы В над группой А. Но с 1971 года по- прежнему происходит изменение соотношения в пользу А. Планы по производству товаров народного потребления систематически не выполняются.

Брежнев признал, что мы не можем преодолеть положение, когда предприятиям выгодно обманывать государство, и объяснение этому есть: на стороне количественных показателей и план, и премии, и традиция, и контроль инстанций. Немудрено, что в схватке с качеством они всегда побеждают. Ибо на стороне последнего — одни только призывы и умные статьи в газетах.

Какие же предложения, чтоб преодолеть все это? Все они из той же сферы реорганизаций, создания комиссий, погоняловок и призывов, только оформлено это более интеллигентно, чем прежде, ибо написано Арбатовым и Иноземцевым под руководством Цуканова.

Брежнев самим фактом своего критического выступления подтолкнул большинство, выступивших в прениях, вываливать десятки фактов, подобных тем, какие я перечислил, взяв их из выступлений Брежнева и Байбакова.

Не сложилось ли у нас уже какая-то инертная, бюрократическая, закостеневшая сила безнадежного равнодушия (по принципу — лишь бы уцелеть еще на несколько лет), сила, которая поглотит любого кто попробует на месте действовать по-новому?. Даже если есть люди, которые способны так действовать.

Сегодня в доме приемов на Воробьевых горах шло согласование тезисов по итогам встреч секретарей ЦК соцстран. Жалко и смешно выглядели претензии румын и очень активничали болгары.

Кстати, на Пленуме Брежнев говорил, что у нас с болгарами складываются «особые отношения». Болгары взяли курс на превращение своей страны в очередную советскую союзную республику. На встрече секретарей они предложили тезис: патриотом можно считать только того, кто любит социалистическое содружество так же, как свою родину! Остальные (венгры, немцы и прочие) переглянулись, но возражать не стали.

Обратил я внимание на манеру его выступления на приеме «друзей». Державность. Внешняя демократичность больше походила на фамильярность. Он над ними, он патриарх. Он имеет право на отеческую откровенность, на внушение. Говорил без бумажки и подтекст был все время антирумьшский. Все это понимали, а румыны ежились.

25 декабря 1973 г.

Б. Н. вдруг стал сомневаться, нужно ли вообще собирать общеевропейскую конференцию компартий по типу Калово-Варской. Не лучше ли прямо держать курс на большое Совещание. Резоны вроде есть: негоже комдвижению подстраиваться под межгосударственное совещание по безопасности в Европе. Противопоставлять одно другому тем более невозможно — дипломатический скандал. А поскольку никто в компартиях не хочет выходить на конференции за рамки международных проблем, то и платформы вроде для нее никакой нет.

Б. Н. хочет вылезти на совещании в Праге по журналу поперед батьки и фигурировать в качестве человека, который первый сказал А насчет большого Совещания. Но не дадут ему ли по шее за эту претензию?

30 декабря 1973 г.

Неделя была наполнена подготовкой к Праге. С помощью Юрки Карякина — «учение Пономарева» об уроках Чили, на этот раз развернутое так, чтоб было видно не только подтверждение «догм» революционной теории, но и реальные уроки.

Столкновение с Пономаревым по поводу оценки нынешней ситуации в мире (социальной). Он настаивает, как уже много лет, при каждом его докладе: показать кризис империализма и, значит, подъем революционной борьбы. Кризис действительно есть. И он имеет свое лицо: энергетический, в котором как в узле сейчас затягивается все остальное. Но не видно, чтоб был революционный подъем, да и неоткуда ему взяться. Я Пономареву пытался доказывать, что исторический опыт опровергает его догматический оптимизм. В условиях мирного времени экономические потрясения всегда оказывались на руку реакции и даже фашизму: 1921-23 г. г., 1929-33 г. г., 1947-48 г. г., и революционное движение либо терпело прямое поражение, либо впадало в длительный период стагнации.

И сейчас — поправение всюду на лицо. Даже социал-демократию везде теснят: массовик-обыватель, естественно, не верит в ее способность справиться с кризисом. А он, этот обыватель, хочет преодоления кризиса, а не обострения его до революционной точки. И ему подбрасывают приманку: «порядок» авторитарного руководства. Отовсюду идут сигналы о правой опасности. (Другое дело, что она может пойти навстречу нашей политике мира!). Но болтать сейчас о наступлении «прекрасной революционной ситуации» в китайском духе — просто смешно, не говоря уже о близорукости таких оценок.

Конечно, он меня переломил: доклад-то ему делать! Но пока я, переменив акценты, сохранил большой кусок о правой опасности.

31 декабря 1973 г.

Итог 1973 года во внутриполитическом плане, пожалуй, лучше всего символизирует утреннее сообщение по радио… (о поздравлении!) «в 23–45» Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Леонида Ильича Брежнева советскому народу по случаю Нового года»… Такого еще никогда не было. Ни Президиума Верховного Совета, ни ЦК и Советского правительства, ни даже «от имени»…, а лично.

При всех его несомненных заслугах (особенно во внешней политике) он незаметно для себя и заметно для всего остального мира соскользнул на хрущевскую дорожку. Апогеем презрительного раздражения (об этом можно было слышать со всех сторон, даже прямо на улице — из случайно услышанного разговора) по поводу положения, в которое он себя поставил, была реакция на телерепортажи о его пребывании в Индии. Но ему, видимо, об этом не донесли. И вот результат: новогодний выход.

Трудно судить, как к этому относятся в душе (!) его «коллеги». Единственно, что я могу наблюдать непосредственно, что Пономарева это коробит. И «позиция» его проявляется в гримасах и жестах, но отнюдь не в формулах. Судя по контексту этих гримас (например, при упоминании о подготовке резолюции апрельского Пленума ЦК, где впервые официально было сказано «и лично»!), не очень в восторге от происходящего Громыко.

В аппарате известно, что его трусливо и подобострастно, но люто ненавидит Демичев. Но тут — не дай Бог, если именно такое недовольство (с этой стороны) обернется против Брежнева.

Полянский, о котором перед декабрьским Пленумом чуть ли не на улице говорили как о кандидате на вылет из Политбюро, не очень скрывает своей неприязни. Скорее даже хочет, чтобы о ней стало известно. Мне рассказывали: Ванька Дыховичный — актер театра на Таганке, женат на дочери Полянского и в хороших отношениях с ее братом, с которым Полянский «всем делится». Так вот, Полянский перед Пленумом сказал сыну: «Мня уже не волнует, останусь ли я в ПБ. Я, как и остальные, фактически уже год не являюсь его членом. Там теперь порядок такой: Брежнев говорит, а мы киваем или поддакиваем». Распространяет Полянский подобное, видимо, для того, чтобы, когда его выгонят, выглядеть не «освобожденным за неспособность» (что, видно, соответствует действительности), а как пострадавший за принцип.

«Личный» момент весьма благоприятный и, как показали эти годы, очень эффективный фактор во внешних делах. Но он может быть и очень опасен. Именно на «личном моменте» случился Карибский кризис, который чуть было не привел к катастрофе. Но ведь во время октябрьской войны на Ближнем Востоке произошло, по-видимому, нечто подобное. Недавно я прочитал интервью Моргентау в «Вашингтон пост». Он говорит: повышенная боевая готовность США была объявлена потому, что стало достоверно известно, что в Александрию направлен советский транспорт с ядерными ракетами на борту. После объявления «тревоги», советский корабль повернул в обратном направлении.

Это согласуется с тем, о чем я писал выше: в одну из ночей, после 22 октября был окрик Генсека — «надо же что-то сделать!» И даже бумага была разослана по ПБ. Вот это и было, видимо, тем «что-то», чему никто не осмелился (уже!) возразить.

Прочитал вчера очень содержательный сборник ИНИОН'а о Брандте. Как раскованно и умно пишут, когда продукция не подцензурна и распространяется только среди доверенной и «всепонимающей» публики, не подверженной влиянию чуждых взглядов.

 

Послесловие к 1973 году

Этот год выявил инерционный характер существования Советского Союза.

Экономика — в состоянии депрессии. Но не той, которая свойственна обновляющей ее цикличности капиталистической экономики. Это было начало стагнации и необратимого упадка. Будучи государственной и опираясь на партийную дисциплину и карьеризм номенклатуры, она могла существовать, но уже не развиваться.

И это начал ощущать, если и не понимать, правящий слой. Даже такие умные. и осведомленные люди, как Иноземцев и Арбатов, ничего не могли предложить, кроме паллиативов, которые не выводили за пределы уже забуксовавшей системы.

Идеология все более явно становилась жертвой безвыходного экономического застоя. В качестве квази-религии внутри она была мертва. Никто не верил в ее догмы, сверху донизу.

Официальная идеология (как теория) впервые натолкнулась на внутреннюю оппозицию, которую нельзя было уже задавить по-сталински. Появился Сахаров и диссидентское движение, которое критиковало и осуждало советскую власть, апеллируя к ее собственным законам и программными установками.

Государственный de facto антисемитизм выплеснулся наружу вместе с «еврейским вопросом», подрывая в корне интернационалистскую целостность советской идеологии. Евреи, которые были самым активным этническим слоем в Революции и становлении советского государства, воспользовавшись укреплением Израиля, как международной величины, потребовали свободы выезда. И побежали бывшие большевики, их дети и внуки из своей, оскорбившей их и неблагодарной Родины.

Утратила свою роль советская социалистическая идеология и как всемирный (экспансионистский по сути) фактор. Знаменитая формула Энрико Берлингуэра — «импульс Октябрьской революции иссяк» — точно отражала ситуацию. Коммунистические партии, имевшие какую-то социальную базу у себя в стране, начали вырываться из под патернолистской крыши КПСС на путях «еврокоммунизма». Малые, ничтожные у себя партии, целиком материально зависимые от нас, тоже отторгали советский образец для своих стран. СССР перестал быть символом надежды и вдохновения, источником энтузиазма. Но без СССР и против СССР компартии были обречены. И поневоле сохраняли верность пролетарскому интернационализму.

Международное коммунистическое движение, таким образом, тоже продолжало существовать лишь по инерции. Оно не хотело, да и было уже не способно выполнять даже роль пропагандистского рупора и защитника своей революционной когда-то «праматери». Лихорадочные усилия Пономаревского ведомства ЦК сохранить хотя бы формальную оболочку МКД обнаруживало все большую беспомощность.

Положение СССР как одной из двух сверхдержав вошло в явное противоречие с его претензией быть центром мирового социализма. Брежнев, окончательно утвердившись в качестве неоспоримого лидера и не будучи по натуре человеком злобным, агрессивным, сознавал свою ответственность за недопущение ядерной войны. Для него «мирное сосуществование» стало реаль-политик. Соответственно он и действовал, предпочтя разрядку на главном фронте холодной войны — в Европе и при тушении региональных конфликтов (даже вместе с США) в третьем мире; начал поиск подходов к нормализации с Китаем.

Арабско-израильская война 1973 года нанесла непоправимый удар по ореолу национально-освободительного движения. Впервые и в народе, и в правящих кругах почувствовали, что оно для нас не опора, а нахлебники, которые к тому же могут втянуть нас в большие неприятности при решении главной, жизненной внешней задачи — не допустить мировой войны.

В социалистическом лагере, в нашей внешней империи неблагополучие ощущалось все заметнее. Вопреки ожиданиям интервенция в Чехословакии не укрепила социалистическую систему, а стала дополнительным источником ее разложения. Бремя подпитки приличного жизненного уровня в странах-союзниках становилось все тяжелее для советского народа. Привязка экономического развития этих стран к советскому рынку и советская модель промышленного развития вызывали там все большее недовольство. Сервилизм и холуйство в правящем слое государств-сетелитов все больше отрывали там власть от народа, где зрели антисоветские настроения, мощно подпитываемые западной пропагандой.

Можно сказать, что социалистический лагерь тоже существовал с этого времени скорее по инерции, чем на основе взаимной заинтересованности.

Реализму Брежнева противостоял, и все более нагло, напор со стороны его окружения, — идеологов и охранителей, олицетворяемых Сусловым и Андроповым. Он отмахивался от них в главном внешнеполитическом его деле. Во всем остальном уступал или проявлял безразличие, хотя иногда и «поправлял» (в отношениях с художественной интеллигенцией и с западными коммунистами).

По мере развития болезни и старения в самой личности Генсека стали отчетливее проступать отрицательные черты. Непомерное тщеславие делало его часто смешным, абсолютная власть атрофировала самоконтроль. Снижалась дееспособность, физическое ослабление замыкало в режиме, — чтоб «поменьше беспокоили».

Это было на руку охранителям и идеологам, которые и определяли общественную атмосферу. Она становилась все более мрачной, безысходной. «Творческая интеллигенция» либо показывала кукишь в кармане, либо искала пристанище в вечных истинах любви и повседневных забот, либо убаюкивала себя и публику напоминаниями о благородстве и героизме отцов и дедов в далеком и близком прошлом.

В аппаратах власти (не знаю как в государственном, но в главном его аппарате, в ЦК, в некоторых его отделах, особенно в международном), образовался круг людей, которые, соблюдая «правила игры» и смыкаясь с наиболее просвещенной и вольнодумной частью ученых в гуманитарных институтах Академии наук, в редакциях газет и журналов, все больше проникались чувством собственной ответственности за страну. Внутренне, духовно и нравственно (на уровне культуры) они уже отделили себя от начальства. Оно было им чуждо и неприятно даже по-человечески, в обычном общении.

Однако и они продолжали жить по инерции. Пытались что-то подправлять, что-то улучшить, что-то навязать с помощью стилистики (будучи спичрайтерами и советниками) в духе реаль-политик и здравого смысла. Но не шли «на разрыв», не зная сами выхода и повязанные привычкой, бытом, интеллигентскими сомнениями во всем и вся.

Но именно в это время в их среде исподволь начало формироваться ядро кадров будущей перестройки.

 

1974 год

3 января 1974 г.

Приходил ко мне Трухановский (редактор «Вопросов истории»). Говорили об истории с Хавинсоном (главный редактор журнала «Мировая экономика и международные отношения»), о Кузьмине, его заместителе, которому было поручено вести тему антисионизма и тот ее проводит во вполне антисемитском духе. Некий Большаков из «Правды» (зам. главного) подвизается на разоблачении сионизма. Сунулся он со статейкой с Хавинсону. Там не приняли. Тогда он принес ее в «Вопросы истории» и здесь прошло, — вопреки мнению редколлегии и позиции Трухановского, зафиксированной в протоколе заседания, Кузьмин, воспользовавшись отсутствием Трухановского, включил в статью критику журнала Хавинсона (ИМЭМО) «за ошибки в борьбе с сионизмом».

Я, говорит Трухановский, думал, что дело в простой недисциплинированности или редакторском огрехе. И уж никак не подозревал, что Кузьмин и Большаков закадычные друзья на весьма «идейной» почве. Но новогодняя поздравительная открытка Большакова к Кузьмину, вскрытая секретаршей, как и все прочие открытки такого рода, приходящие в журнал, всё объяснило. В ней было написано: «Дорогой (идет имя Кузьмина)! Желаю тебе новых побед. Против нашей Руси (а Кузьмин занимается древностями российскими) вся эта сволочь жидковата».

Так-то вот!

Трухановский мне предложил: рассказать все Пономареву и попросить его посоветовать Федосееву подыскать для Кузьмина какую-нибудь «повышенную» должность, в институт перевести или что-нибудь в этом роде.

5 января 1974 г.

Юрка Карякин (друг, вместе работали в Праге, в журнале «Проблемы мира и социализма») со свойственной ему интеллектуальной честностью продолжает (по инерции от моего задания) углубляться в Чили. Он уже имел три встречи с Тейтельбоймом (один из руководителей компартии Чили). Выяснил следующее: Киссинджер через 10 дней после победы Альенде заявил в комитете по национальной безопасности США: главная опасность от Чили — в Западной Европе. Если будет доказана возможность мирного пути к социализму, наше (т. е. США) дело в перспективе проиграно! Поэтому задача — сорвать чилийский эксперимент. Этим мы покажем, что мирный путь исключен, а вооруженной революции западный обыватель (в том числе и так называемый рабочий класс) сам никогда не захочет! И дело — в шляпе.

В США тогда же был создан оперативный центр по ликвидации «чилийского

дела».

Юрка сделал такие выводы и уже выдал их Тейтельбойму:

1. Всюду и везде доказывать правильность стратегии мирного пути. Срыв его — результат стечения случайностей, а не порочности в основе. Шуметь об этом возможно больше.

2. Не раскисать, не бить себя в грудь, не искать прорех в курсе КПЧ, а доказывать, что ее стратегическая линия была правильной. Не заниматься интеллигентским слюнтяйством в диалоге с союзниками по Народному единству (социалистами и особенно «миристами»): мол, хотя «ваша» общая концепция была неприемлемой, но во многом тактически вы были правы. Помнить, что это — безответственная публика и она будет болтать что угодно, забывая, что тот, кто хочет оставаться на почве реальной политики, не может себе позволить разверзать грудь и публично ковыряться в своих ранах. Помнить, что Маркс и Ленин после поражений, даже если оставались в крайнем меньшинстве, всегда яростно доказывали правильность пути, который именно и только они указывали и в канун событий, и в ходе их, и после провала! В этой революционной убежденности — секрет политического успеха. Пусть на публику это выглядит немного твердолобо, но иначе политику не сделаешь, она сама очень грубая штука. А для себя надо все очень тщательно — без всякой скидки, без всякой пощады собственному самолюбию — разобрать и учесть все неправильные ходы, все ошибки, все недосмотры, все сделанные глупости. И намотать на ус!

На Западе выпустили «Архипелаг Гулаг» Солженицына. Развертывается большой шум. На примере Солженицына реально чувствуешь, что такое классовая ненависть и что опять (как в 1919-21 и 1929-31 годах) может произойти, если дать ей возродиться в массе. Ведь он дошел до того, что объявил власовцев — действительно самое отвратительное и мерзкое явление войны, и не только войны — идейными героями, превозносит их службу нацизму, преклоняется перед их «подвигами» и проч. «Идею» лагерей он открыл уже у Маркса-Энгельса, а Ленин будто воплотил это в политике, Сталин, мол, лишь эпигон, который довел дело до совершенства. «Гулаг» представлен, как закономерность советского общества, как источник всех материальных достижений социализма за полвека.

Многие «там» пошло клюнули на это. Боятся нас, боятся себя (нет альтернативы), боятся своих, особенно сейчас, когда в обстановке и энергетического, и экономического, и валютного кризиса мы предстаем, как организованное общество, т. е. такое, которое в современный век в принципе только и может справляться с проблемами, не преодолимыми в условиях даже «государственно-монополистической демократии».

И еще одна идея. На Чили пока не нашлось своего Маркса и Ленина…

Парижская Коммуна (всего три месяца) была первым поражением вооруженного пути пролетарской революции. Но какой колоссальный опыт и урок был извлечен марксистами (прежде всего Лениным) из этого поражения! Как основательно послужило это поражение делу революции в последующем!

Чили (34 месяца) было первым поражением мирного пути социалистической революции. И если извлечь из этого поражения такой же опыт и урок, какой сумели извлечь марксисты из Парижской Коммуны, — Чили встанет (в наш век) в ряд великих событий, наподобие Коммуны.

Мы недооцениваем еще значения этого опыта и этого поражения.

Маркс говорил (правда, в несколько другом смысле): революции побеждают, даже когда они терпят поражения.

И вот почему опасно ставить под сомнение стратегию мирного пути на основе опыта Чили. История с Парижской Коммуной вопиет против такого подхода.

21 января 1974 г.

С 6-го по 11-ое была Прага. Пономарев, Рахманин, Толкунов и я. Плюс Лариса, которая была при мне в работе редкомиссии.

Кислая реакция Тейтельбойма на «учение Пономарева об уроках Чили».

Жан Канапа — член Политбюро французской КП. Его всплеск по поводу предложений о «Карловых Варах-2» и общего европейского совещания компартий. Инициатива — ПОРП.

Аксен (член Политбюро СЕПГ) — председатель редкомиссии. «Битва» в редкомиссии по резолюции и коммюнике. Две перекрестных (в общей сложности около 18 часов) стычки по периметру: румын-японец-итальянец-испанец-я-Аксен. Иногда болгары. Я выступал раз 20. В конце концов, мы (Канапа эффективно поддержал) добились «единого коммюнике» и это — «победа единства», — так уверял меня Канапа. Болгарин же жаловался своему главе делегации, что КПСС=Черняев «слишком много идет на компромисс».

Прием в Испанском зале, на Градчанах.

Прага. Улицы, витрины. Сытые чехи и великолепные чешки.

Анекдоты чехов про себя на обеде с Пономаревым.

В общем была первая репетиция к новому международному Совещанию.

Проблемы вокруг Брюссельской встречи компартий Западной Европы. Итальянцы, французы, особенно испанцы против упоминания в документе о том, что «в СССР строится материальная база коммунизма».

Возвращение из Праги. Вновь рутина: доклад Б. Н. по случаю 50-летия со дня смерти Ленина. Состоялся в Колонном зале 18-го, в пятницу. Со всех концов идут поздравления: в общем, по нормам нашей идеологической работы, может и в самом деле неплохо. Опять я измотался на этом.

25 января 1974 г.

Закончили два доклада Пономареву: он едет в Нальчик вручать орден Дружбы народов Кабардино-Балкарии.

Загладин на съезде компартии в Австрии. Его телеграммы: полное возвращение партии в лоно КПСС. Исповедь председателя партии Мури (как колебался во время событий в Чехословакии, как «исправился»!).

Замирение Египет-Израиль на основе Киссинджера. Нас обдурили. И немудрено: нельзя строить политику в расчете на то, что Садат и проч. представляют «национально- освободительное» движение (вернее — на то, что он будет считаться с тем, что мы его рассматриваем, как представителя этого движения. На самом деле он лишь спекулирует на этом нашем «обязательстве»). Они представляют национализм, который очень легко, при обстоятельствах, может оборачиваться фашизмом. Впрочем, может и хорошо, что так вышло: будем постепенно привыкать к тому, что действуют в мире категории, которую уже нельзя мерить аршином сталинской внешней политики. А в этом районе мы пока действуем именно так: имперская стратегия под прикрытием идеологии.

Был разговор с Б. Н. Он сообщил об обмене мнениями на Политбюро. Начал Брежнев: нехорошо, мол, у нас получается — на руководящих постах почти уже совсем не осталось евреев. Один Дымшиц (зам. председателя Совмина СССР). Везде мы его в этом смысле демонстрируем. Надо изменить это. Зачем нам создавать впечатление, что у нас какие-то антисемитские соображения в этих вопросах… Другие поддержали. Б. Н. считает, что этот разговор был заранее подготовлен, в частности, не без участия Андропова.

Сам Б. Н. будто бы в ходе «обмена» сказал: правильно, мол. Конечно, был одно время (!) перегиб в другую сторону, когда Каганович пришел в МК и вообще в аппарат. Начал повсюду сажать евреев, а русских выдворять. Для этого была придумана углановщина, мол, чтобы обвинить людей в троцкизме. А на самом деле — люди из революции, настоящие рабочие-ленинцы.

Читаю в «Иностранной литературе» Андрэ Моруа «Из писем незнакомке». Концентрат французской манеры — от Паскаля через Анатоля Франса к Валери. Вкусно читать, да и поучительно.

29 января 1974 г.

Вчера приехал в Успенку, чтобы отбыть те 10 дней отпуска, которые Пономарев отнял у меня в прошлом году.

Утром были великолепные лыжи: три с половиной часа с очень хорошей спортивной скоростью. И еще мог бы часа два носиться. Размышлял, походя о том, что лет 20 назад я не умел так ходить на лыжах, да и не выдержал бы такой нагрузки. Я себя чувствую молодо, продутый весь свежим ветром или окропленный какой-то живительной водой.

Навез с собой книг и прочей «информации», только бы было время углубиться. Читаю, вот в который раз, ленинский «Ответ Киевскому» и «О карикатуре на марксизм». Когда вдумываешься глубоко в текст этих двух великолепных вещей, ленинские известные мысли предстают иначе, чем в идеологическом нашем обиходе. Потрясающая ленинская многоплановость. В его фразах и образах образуется такая полярность, как магнитное поле, которая рождает массу ассоциаций и размышлений, вызванных собственным политическим опытом.

Опять читаю Герцена. На этот раз «Русские немцы и немецкие русские». Поразительно много корней нашей современности находишь у Герцена. Свойство гения или свойство жизни, которая где-то в основе не меняется? Так же как у Андрэ Моруа: основные законы отношения «мужчина-женщина» не меняются.

8 февраля 1974 г.

Вышел на работу. Прочитал телеграммы. Садат прогнал Хейкала, потому что он, оказывается, мешал ему крениться к американцам. Он был насеровцем, а Садату это уже мешает. Словом, наша «игра» в Египте» проиграна.

Соколов (консультант Отдела) приехал из США, с пагоушских встреч. Его «коллеги» по Пагоушу стали жестче: уверены, что мы их во всем обманываем (и в торговле, и в военном плане, и на Ближнем Востоке). Эти интеллигенты почти требуют послать авианосец к берегам нефтяных шейхов. Рядовому американскому обывателю — автомобилисту надоело с 6 часов утра вставать в очередь за бензином.

Волобуева сняли с директорства Института истории на президиуме АН, не дождавшись от него заявления об отставке. Я знаю, как все было. Сам он тоже дважды звонил: врет в главном. Ему давно надо было уходить, но он воспитан в «коридорах парткомов и партбюро». Он не знает ни гордости, ни презрения, он мелок и суетен. Теперь его прогнали за «ревизионизм» — и он пишет жалобу Суслову, ссылаясь на то, что он еще 15 лет назад боролся против ревизионизма «Вопросов истории». Впрочем, тогда его прогнали из ЦК за «догматизм», за то, что он не понял духа XX съезда. После чего он тоже жаловался в ЦК на Румянцева (тогда зав. отделом), который-де действовал не принципиально. Мне противна моя связь с Волобуевым, конечно, не потому, что он потерпел поражение. Он и не мог выиграть, потому что беспринципный и мелкий человек оказался борцом за правое дело — против Трапезникова и Ко.

Б. Н. сообщил, что предстоит готовить доклад к 104-ой годовщине В. И. Ленина!

Умер Мочульский. На мгновение возникло memento more, но не огорчился. Впрочем, это своего рода тоже «сын нашего времени».

Читаю Эйдельмана «Секретная политическая история России XVIII–XIX веков и вольная печать». Книга рассчитана на ассоциации. Но и по исполнению, и по материалу — великолепна. Между прочим, она — один из признаков превращения исподволь нашей «исторической науки» в самое себя, обратного движения к своему предназначению — рассказывать о прошлом, а не извлекать из каждого факта только то, что относится к «общим закономерностям» (чем она — советская историческая наука — занимается уже много десятилетий). Факты теряли самостоятельный смысл, они служили лишь символами социологии, ее чешуей.

10 февраля 1974 г.

С утра занялся многотомником «Международное рабочее движение», введением к нему, которое будет принадлежать Б. Н.'у.

Играл в теннис. Сейчас листаю «Воспоминания о Герцене».

Днем сходил в Пушкинский музей. Там — день памяти А. С., 137 лет со дня смерти. Слово о Пушкине произнес Дезька (Самойлов). Маленький зал забит до невозможности. Потом директор музея, кстати двоюродный брат нашего консультанта Козлова, сказал, что вмещает он 200 человек, а в нем сейчас 300 и еще 150 в комнатах музея слушают через трансляторы. Публика — от интеллигентских бабушек до самых маленьких, есть известные персоны культмира. На 50 % — еврейская аудитория. Самая поверхностная причина этого — они больше любят всякие виды интеллигентской самодеятельности. А между тем, Дезькино слово могло бы войти в историю общественной мысли. Говорил он не более 10минут. Собственно, три сильно и просто оформленные мысли:

1. Облик современного цивилизованного человека нашей страны сложен по Пушкину. Мы этого не замечаем, потому что Пушкиным пропитана вся наша культурная традиция, в которой вырастает такой человек.

2. Пушкин нашел и дал нам меру соотношения между нашей страной и всем миром, определил место русского человека в интеллектуальной истории этого многонационального мира.

3. Пушкин ближе (должен быть ближе) к нам, чем те в XIX и частью в XX веке, кто унаследовал от него русскую литературу — духовную традицию. Он человек чести, а не совести. Вспомните Лермонтова: «. невольник чести». Про совесть писал Достоевский и др., Пушкин про это никогда не писал. Совесть — это, когда человек что-то сделал, вопреки своим правилам, потом раскаивается и часто считает, что тем искупает сделанное.

Невольник чести — не значит ее раб. Честь — это следование, добровольное следование (а не служение) благородным правилам. Современному человеку надо ориентироваться именно на это.

Директор Пушкинского музея очень деликатно сопровождал Дезьку к его месту на сцене, так, что те, кто не знают, что он почти ничего не видит, и не заметили бы. Он был в очках, перед тем, как говорить, снял их. Держался с самого начала очень спокойно и уверенно. Говорил искренне, ясно, ни малейшего намека на заученность, хотя в этой сложнейшей по мысли речи не было ни одного слова-паразита, ни одной словесной пробуксовки.

Потом, где-то на уровне квалифицированного клубного мероприятия, были арии, флейта, арфа, чтение писем и дневников тех, кто был возле умирающего Пушкина. (Запомнилась скверная актриса с длинным носом и большими, под есенинские времена, глазами. Пела ужасно. стыдно.). Потом, произведя скандальный шум, меня вытащил, зажатого среди стоящих в проходах, поводырь Дезьки, чтец его стихов и бывший актер с Таганки, некий Рафка… и уволок за кулисы. Мы с Дезькой расцеловались. С ходу он повторил мне (уже не раз рассказанные) больничные анекдоты собственного производства. Рассказал, как он делает книгу о рифме (на самом деле — краткая теория=история российской поэзии). Сказал, что ему дали квартиру в 50 кв. м. с кухней в 9 кв. м. в районе Коломенского. Звал к себе — «почитаю тебе свою прозу». Он огромно талантлив. Обещал к нему приехать в Опалиху в следующее воскресенье.

15 февраля 1974 г.

События недели. Поехал было на панихиду Мочульского, но из морга его привезли с опозданием на 2 часа и я не дождался. Было это в старом клубе МГУ на улице Герцена. Убогость, малолюдство, в основном люди с кафедры. Повидал все тех же, которые уже 25 лет назад выглядели полными маразматиками. Сейчас в общем немного изменились. Застенкер бросился сразу меня упрекать и учить насчет социал-демократов. Другие — те, кто были еще аспирантами, когда я начинал преподавать: Адо, Языков. Тут же Маша Орлова, теперь профессор и доктор наук. От всех от них, и от разговоров, и от их вида, и от их скучного, будничного отношения к «событию» веет такой затхлостью, такой интеллигентской провинцией, такой давящей тоской, что, общаясь с ними, думал только об одном: «Боже! Какое счастье, что жизнь меня своевременно вытолкнула из этой среды!»

Мочульский, говорят, то и дело болел. Ходил весь скрюченный от радикулита, потом появился палеартрит. Машка откомментировала: «Ты ведь слышал, что жена от него ушла. А ему диета нужна была. Целыми днями он ничего не ел, потому что нормальной пищи ему нельзя, а специально готовить некому было. Принесет сын из буфета винегрет — вот и вся дневная еда». «Скрывал свою болезнь, — продолжил Дробышев, — даже, когда в больницу лег, просил меня не говорить об этом на кафедре. А потом его зажало, почки отказали. Десять дней он орал на все отделение — это ужас какой-то. Я там тоже лежал в это время».

Вот так-то. Серо прожил. Достиг профессора. Написал за всю ученую карьеру пару скучных статеек об Англии 30-ых годов и одну брошюру — по кандидатской диссертации. Сам никого не любил, был зол и вреден. И его никто не любил, большинство презирали, некоторые побаивались. Был он огромен и нелеп, несколько квадратного облика, одно время очень толст. И вот в 55 лет кончился. Ничего никому не оставил, даже следов в памяти.

В среду выдворили в ФРГ Солженицына. Операция была проведена ловко, корректно и элегантно. Подробности (согласие Брандта) мне пока неизвестны. И уже сейчас — прошло два дня — серьезные западные газеты признают неизбежность его скорого затухания. Еще одна «вспышка» крика и потом он быстро начнет им надоедать.

Сочинили план «выхода» на общеевропейскую конференцию компартий: телеграмма французам, потом соцстранам и ИКП, потом четверная инициатива (ИКП, ПОРП, ФКП, КПСС) публично — о созыве консультативной встречи в мае сего года.

Сочинили телеграмму всем КП, с которыми имеем связь, о нашей позиции в отношении общего (международного) Совещания. Но Б. Н. пока отложил, чтоб не «девальвировать» дело европейской конференции.

На Западе, и вообще в капиталистическом мире, дело явно идет к большому кризису, который будет очень отличаться от кризиса 1929 года по своим экономическим характеристикам, но скорее всего приведет к сдвигу вправо с неисчислимыми последствиями.

Сочинили речь Б. Н. для Колонного зала — сегодня он вручил орден Дружбы советским женщинам.

Начали подготовку его доклада по случаю 104 годовщины Ленина. Жилин предложил центром доклада сделать мысль — преобразование последних лет для победы коммунизма аналогичны (равнозначны) преобразованиям 20–30 годов для победы социализма.

21 февраля 1974 г.

В воскресенье ездил к Дезьке в Опалиху. В нем никакого комплекса слабости и меланхолии (хотя видит он наугад). Он бодр, на юморе, от него исходит уверенность и активность.

Почему? По-видимому, по двум причинам. Наличие таланта, который, должно быть, всегда укрепляет уверенность в себе, дает жизнестойкость. Мол, я — мастер, я умею делать свое дело, а раз так — никогда не пропаду. И второе — очевидно, «среда». Среда доброго и бескорыстного товарищества на почве общности «общественного состояния» и мировоззрения, и, конечно, личной привязанности друг к другу (в данном случае — еще и уважение, и любви к Дезьке, почитание его поэзии). Эта среда — вне системы. Она себя так мыслит, она оппозиционна системе, а некоторые ее представители, возможно, и враждебны ей. Помогали, например, Солженицыну, «Самиздату», поставляли материальчики «Хронике текущих событий». Об этом я могу, конечно, только догадываться.

Сплачивает эту общину скорее всего (помимо перечисленных эмоциональных обстоятельств) сознание враждебности к социально-политической ситуации в стране. Одно время одной части интеллигенции это отчуждение от власти и всей, так называемой общественной жизни выражалось в ностальгии по революционному нашему первородству, по революционной чистоте юности целых поколений. Отсюда огромная популярность (непонятная для молодежи и для массового зрителя) таких фильмов, как «В огне брода нет», «Бумбараш», «Белое солнце пустыни», в которых этот зритель видел не совковость, а естественный, бескорыстный интернационализм русского простого человека, интернационализм кристального идеализма светловской «Гренады».

… Но эта волна прошла. Устали и поняли, что это всего лишь бессильная ностальгия по невозвратимому прошлому.

И какая-то часть отпочковалась в полное отрицание всего нашего советского прошлого — в несколько солженицынском духе: «всё, мол, было с самого начала неправильно и не туда». Разумеется, в большинстве случаев — без его, Солженицына, классовой ненависти к советскому. Это скорее — отрешенное «над схваткой», полупрезрительное отрицание и возможностей, и желания современной власти вести общество на уровне, его достойном.

На это наслоилась еще «еврейская проблема». Конечно, такие, как Дезька, никогда никуда не уедут (хотя кто мог ожидать, что уедет Коржавин). Но антисемитизм, ставший неизбежно спутником «израильской проблемы» в целом, поразил в самое сердце этих людей и разрушил окончательно их интеллектуальную связь с «системой». По поводу каждого конкретного случая Дезька со своим умом и мудростью может, думаю, и поднимается выше обывательских реакций и оценок. Но, чтоб его это не задевало где-то в глубине души, — сомневаюсь!

А пока что Вадька Бабичков (школьный друг) поинтересовался, что с Даниэлем (тот, который вместе с Синявским был осужден в 1965 году и теперь вернулся из ГУЛАГа). Дезька объяснил: живет в Москве, «ехать» вслед за Синявским отказался (этот теперь профессор Сорбонны), послал к еб. матери свою жену, которая, когда его посадили, отличилась фанатичной антисоветско-еврейской активностью и сама загремела, хотя теперь выпущена, женился на молодом прелестном существе. Печатается: главным образом, переводы. Под псевдонимом, конечно. Построил дом под Москвой. Сам? Нет, конечно. Помогли.

Вот это «помогли!» как бы засветило всю внутреннюю жизнь этой «общины», о которой шла речь, этой особенной среды, которая готова на большое самопожертвование, на необычную для современного уровня человеческих отношений отдачу ради друг друга.

За эту неделю. Евтушенко. Открытое письмо «к советскому народу» в миланской газете «Джорно». Отменили его концерт в Колонном зале (по случаю 20-летия творческой деятельности) после того, как он направил Брежневу телеграмму с протестом против ареста Солженицына. У меня это письмо вызвало отвращение. Не могу я признать за этим пижоном права говорить «от имени народа», «проявлять заботу о судьбе и престиже Родины». Из каждой строки прет мелкое тщеславие, претензия не по средствам, политическая инфантильность. И еще одно, что просто коробит: апелляция к западному общественному мнению против своей власти, которая-де не посмеет тронуть такую фигуру, если за спиной «такая сила». Не успел Солженицын завершить спекуляцию на этом, — объявился еще один.

Однако, тоскливо становится от всего этого. Если поглубже взглянуть, такое — от бесхозности нашей идеологии, от того, что под руководством Демичева (министр культуры) она утратила всякую определенность, не говоря уж о привлекательности.

Кстати, на днях я прочитал письмо, присланное Суворовым, секретарем партбюро Института философии АН СССР в адрес Кириленко. Тот распорядился, чтоб Суворов был принят Гришиным и Ягодкиным (т. е. первым секретарем МГК и секретарем Москвы по идеологии). Те приняли. И приложили к письму объяснение.

По Суворову, весь наш «философский фронт» поражен ревизионизмом, и не только философский. Он называет историков, экономистов, социологов, даже математиков, вообще естественников, на которых, мол, управы нет. И они что хотят, то и говорят, и даже пишут, а это все — сплошной «позитивизм» или того хуже. Перечисляет десятки имен, начиная от академика Кедрова, директора Института философии, и кончая авторами «отдельных статеек». Тут и Замошкин (зав. кафедрой Ленинской школы), и Фролов (редактор «Вопросов философии», бывший помощник Демичева), и Келле (бывший мой учитель философии) и проч. из МГУ. А кадры подлинных марксистов так оскудели, что если, мол, начать сейчас снимать ревизионистов с ключевых постов, которые они все позанимали, то и заменить-то некем. Несколько раз поминается сам Федосеев в роли центриста, который, мол, попустительствует и смотрит на всё сквозь пальцы.

Конкретно суть ревизионизма этих людей не формулируется. Есть только намеки: один, мол, считает, что наступит век биологии и философия в прежнем виде ей не указ; другие — что исторический материализм и диамат все больше сводятся к «философии человека», третьи вообще не считают нужным цитировать в своих книгах Маркса и Ленина. Вот, кажется, все претензии.

Внизу обозначена группа, человек 12, от имени которой и выступает Суворов, и просит ее целиком принять в ЦК. Возглавляет всё это академик Митин — подонок и доносчик 30-х годов, плагиатор и вор работ посаженных им людей. За ним идет Руткевич, Ковальчук, Одуев и еще несколько бездарностей, которых Кедров попер из института за неспособность.

Какой же ход дан делу?

Гришин и Ягодкин, вместо того, чтобы пристыдить этого прохвоста, беседовали с ним несколько часов и потом «доложили» в том смысле, что МГК с 1969 года принимал всякие меры, чтоб выправить положение на идеологическом фронте Москвы. Столько-то раз «заслушивали» в МК такие-то институты, приняли такие-то постановления, обследовали такие-то звенья, сняли пять директоров. Однако, когда вместо умершего киевлянина назначили нового директора Института философии, их (МГК) мнения не спросили, назначили Кедрова. Вот, мол, теперь вы сами (ЦК) и расхлебывайте. На этом докладная и заканчивается. В таком виде она, вместе с письмом Суворова, разослана Кириленко по Секретариату ЦК.

Анненский «Воспоминания о Герцене». Белинский. Письмо к Гоголю (перечитал другими глазами).

Начал читать Фолкнера — сэндвичевая проза, в которой тонешь.

10 марта 1974 г.

Все больше разрывов в дневнике. Объясняется это частично работой до позднего вечера, а в свободное время надо и читать, и готовить к изданию многотомник о рабочем движении. Кстати, вчера на даче, в Успенке, закончил редактирование 90 страничного введения, которое в основном сделано Галкиным путем очень ловкой, творческой компиляции пономаревских докладов и статей. Большинство вложенных туда им самим (Б. Н.'ом) и нами мыслей использовано и удачно.

Из событий этих недель: лейбористы у власти. Правительство меньшинства. Забастовку шахтеров они уладили. Но что они смогут сделать?

Брежнев сегодня улетел в Пицунду для встречи с Помпиду. Игра с Францией продолжается (мы, например, поддерживаем ее экстравагантности в энергетическом вопросе: отказ участвовать в Вашингтонской инициативе по координации капиталистических стран в этом деле). Но «мелкость» этих наших ходов (поддерживать тех, кто сам обостряет «межимпериалистические» противоречия) у всех на виду. И реально мы ничего не добьемся, потому что (как правильно писал Раймон Арон), Франция устами Жобера и самого Помпиду будет шуметь о самостоятельности и проч., а втихоря будет поступать почти так же, как и другие (ФРГ, Англия), ибо деваться ей некуда. Так она ведет себя в НАТО, так будет и в энергетических делах.

Киссинджер (поездки в Египет и Сирию) на глазах у всего мира отбирает у нас плоды многолетней пономаревской ближневосточной политики. С Садатом они публично лобызаются и — лучшие друзья. Наша ставка «на прогрессивность режимов» — не дает дивидендов, потому что прогрессивность выдумали мы сами. А тягаться с американцами по части мошны — мы слабоваты.

Что-то не пишется. Дам только пунктиром основные вехи.

О'Риордан сломал ребра. Беседа с ним на Плотниковом.

Сообщение Тимофеева, что Трапезников будет сам читать наш многотомник о рабочем движении (в макетах). Говорить ли об этом Б. Н'у. Боюсь, что испугается и задержит издание. Встретил этого Трапезникова на дороге в Успенке: захотелось выйти из машины, сковырнуть этого гнома в канаву.

Волобуева «сняли» уже и на Секретариате ЦК. Б. Н. рассказал о ходе Кириленко, который предложил рассмотреть «со всей строгостью», руководствуясь запиской отдела науки: а в ней — и ревизионистские ошибки, и отход от ленинизма, и даже политическая фракционность. Между прочим, с запиской этой согласились и Суслов, которому Волобуев перед тем написал длинное письмо (что, мол, травят), и Демичев, и другие. Значит, это письмо либо вообще не читали, либо игнорировали. А Кириленко вообще, видно, впервые услыхал о Волобуеве и реакция была натуральной: раз человек такой ревизионист, чего с ним либеральничать (так он и сказал Пономареву). Не знаю уж, как себя вел Б. Н., но удалось решение свести к формуле: «как не справившегося с работой директора». Конечно, Волобуев в роли лидера советской исторической науки — это анекдот. И было анекдотом, когда назначали. Но история его снятия имеет самостоятельное и совсем «другое», причем очень поучительное значение.

Погонял на лыжах. Для этого вскакивал в 6 утра и затемно уходил на лыжню, встречал восходящее солнце, а мороз утром бывал больше 10 градусов. Лыжня хрустящая, летучая. Скорость спринтерская. Красотища — левитановский март. Возвращался часам к 11 на полном «излете».

Был в музее Маяковского — там, где он стрелялся, в бывшем Лубянском проезде. Содержательный музей. А какая эпоха! Какая духовно богатейшая наша революция и Советская республика! Нигде никогда ничего подобного не было и быть не могло. Великий народ. Кстати уходишь из музея и начинаешь понимать, о чем говорил Дезька, когда я был у него в Опалихе: «литературная общественность» все дальше отходит от Маяковского, а у некоторых он даже вызывает раздражение. Здесь, безусловно, присутствие антисоветского снобизма нынешней «литературной общественности». Но есть объективное: Маяковский, хоть и сверхгениально, но отразил уникальное время и неповторимых людей, которые временно очень сильно оторвались от, так называемой, извечной «природы человеческой», благодаря соприкосновению с которой Пушкин, например, — на века.

Прибегал Арбатов с проблемой увольнения сотрудницы из Института США за то, что она вышла замуж за итальянца, хотя и коммунистка. Вот такие проблемы у власти, за которой судьбы страны!

3 апреля 1974 г.

Перерыв в дневнике объясняется тем, что с 15 марта по 2 апреля сидел на «даче» в Волынском-2. Писали доклад Б. Н.'у к 104 годовщине Ленина.

Любопытны идеи, которые он хочет зафиксировать в этом тексте:

— ленинизм распространяется по всему миру;

— отразить 50-летие после Ленина;

— ни одно учение не встречалось с такими препятствиями;

— «фундамент», оставленный Лениным — от науки построения социализма и опыта правящей уже партии до «базы» международного социализма;

— что сделано после Ленина «его учениками и последователями»: во 100 крат приумножили наследие (включая, подразумевается, самого Б. Н.);

— партия для XX века (нового типа) — как великое открытие Ленина, определившее весь последующий ход событий;

— Ленин создал науку о построении социализма, КПСС сейчас создает науку о построении коммунизма и на этой основе шаг за шагом строит коммунизм.

Последнее требует комментария: как выяснилось сегодня из разговора по ВЧ (Б. Н. уехал в Гагру, догуливать положенные кандидату в члены ЦК 2 недели), — его забота о построении коммунизма и о теории на этот счет вызвана желанием косвенно напомнить о Программе партии. Он давно меня к этой мысли подталкивал, а я все не догадывался. Пояснил он так: «Вы помните, когда Программу приняли, был большой шум вокруг нее. А потом всякое бывало. Теперь вообще редко упоминают. Одно время даже предлагали ее пересмотреть и т. д.» Между тем, Б. Н. считает себя создателем «третьей Программы партии» и в какой-то степени обоснованно. Знает ее наизусть и там явно присутствуют любимые его игрушки, которые он пытается осторожно расставлять в своих статьях и докладах.

5 апреля 1974 г.

Теперь при подготовке ленинского доклада он трижды выражал недовольство тем, как изображена теоретическая работа партии, а именно — решение ею вопросов и задач перехода к коммунизму. Я, повторяю, долго не понимал, в чем дело, тем более, что не мог в нем заподозрить веру в то, что теоретическая мысль у нас на уровне. Он сам о ней не раз отзывался непочтительно, но тогда речь шла о «теоретической мысли» у других!. Теперь же все стало ясно: о «его», Пономарева, Программе надо сказать.

Другая трудная проблема — «личный вклад» (Брежнева). Поначалу он был за сдержанность. Я ему говорил: во-первых, это может быть не так понято, во-вторых, Генеральный действительно поступал подчас смело. Если бы не он, мы никаких бы «сдвигов» не имели и проч.

— Так то оно так, — ответствовал он мне. — Если бы у нас не было такой истории, какую мы имеем, и разговаривать бы нечего. А тут ведь, знаете.

Между тем, поправки его к вариантам, которые один за другим мы посылали ему на Юг, свидетельствовали, что здравый смысл берет свое. Имя внедрялось в текст все чаще, а оценки становились все более «масштабными».

Красной нитью доклада он сделал «битву за мир», решение этой «всемирно- исторической задачи спасения человечества», которая по плечу родине Ленина. Он просит выражаться об этом пышно. Я всегда удивлялся его настойчивости в этом деле. Мне казалась она несколько несовместимой с его «большевизмом», с его революционным менталитетом образца 1920 года. Только теперь я стал помаленьку прозревать. Старик мудр и информирован. Он знает, что в наш «революционный пример» уже никто не верит. Но держава наша по природе своей должна сохранять идеологический характер — в том числе и для внешнего мира, в том числе и для коммунистов. Поэтому она должна нести всечеловеческую миссию. Мир — это и есть ее миссия. А ее способность нести такую миссию произошла из великой революции. Впрочем, тут не только логика идеологического охмурения, здесь есть и реальная логика и проблема.

Никто ведь не предполагал в 1920, что капитализм продержится так долго, да еще и такую мощную способность к небывалому экономическому преобразованию. И в этих условиях проблема «мировой революции» перемещает акценты со второй части этого понятия на первую. Именно к этому «сдвигу» (акцентов) и старается Б. Н. приспособить ведущую революционную роль родины Ленина.

Втайне он, как старый большевик, ждет, между тем, вселенского кризиса капитализма, наподобие или даже хуже «1929-33». В каждом своем докладе или статье любой признак кризиса он старается пропагандистскими средствами раздуть до нелепости. Нам всегда приходится употреблять немало сил и хитростей, чтобы умерить эту его страсть, не допустить, чтобы он выглядел смешным и вздорным.

И на этот раз (тем более, принимая во внимание действительный кризис на Западе) он давит на нас с «небывалой силой» (употребляя его собственные любимые словечки).

Мучаемся мы сейчас с проблемой «Карловы Вары-2». С одной стороны, откладывая ее, мы упускаем все больше и больше лидерство в комдвижении Европы, более того — они (братские КП) просто уплывают из нашего ведения. А с другой стороны, мы не можем форсировать это, так как идет государственное совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе. И если мы сейчас противопоставим ему коммунистическую конференцию, то оно, которое и так идет туго, завалится совсем. А это ведь «реаль- политик» в отличие от идеологии «Карловы Вары-2».

13 апреля 1974 г.

Неделя проскочила стремительно — самый мучительный период подготовки ленинского доклада. Вернувшись из Гагры, Б. Н. трижды со мной разговаривал сугубо конфиденциально. В «этом деле» он практически не доверяет никому. Даже о Жилине спросил меня: «А как он в отношении «личного вклада»? Помнится были мы вместе в Берлине на конференции по случаю 125-летия «Коммунистического манифеста». Попросишь что-нибудь добавить, а он (Жилин) несет абзац-два с фамилией Генсека. Попробуй, вычеркни, когда уже столько глаз видели!» Я объяснил — мол, старается, чтоб «не возникало проблем», для Вас де старается.

И совсем другое — с Загладиным. Б. Н. просил меня показать ему текст. Забыл об этом своем поручении и сам дал ему (Загладину) свой экземпляр, но с исправленными предварительно страницами, где как раз — о «личном вкладе». Узнав о том, что у Загладина в руках оказалось два варианта и он может сличить, Б. Н. страшно разволновался и стал меня учить, как бы «изъять» у него оба, да поскорее. Но Загладин ничего не стал сличать (он выше этого), а написал две вставки по мотивам декабрьского Пленума, персонифицировав все до крайности. Ему даже и в голову не приходит, что эта проблема вызывает столько мучений и колебаний у Б. Н. Он представляет себе это «как оно есть», как естественный и всем понятный процесс.

Я не стал Б. Н.'у показывать эти вставки, а взял из них только мысли о задачах по преобразованию «всего народно-хозяйственного механизма».

Б. Н. волнует в этой связи также проблема — как быть «с двумя другими» (Подгорный, Косыгин, упоминать их или нет в докладе). Велел мне перечитать шифровки Подгорного из Парижа, где он был на похоронах Помпиду и где он (по его рассказу на ПБ) едва успевал отбиваться от «просителей» — глав государств и правительств, которые непременно хотели продемонстрировать «контакт» с высоким представителем Советского Союза. Подгорный, со слов Б. Н., с изумлением обратил внимание на то, что на приеме (поминках) Никсон стоял, как в вакууме, трогая за плечо наследного принца Марокко — мальчика, который один только подошел и задержался возле президента США. Прочие же старались раскланиваться издалека, и Никсон явно нервничал, озираясь и ожидая, что, наконец, начнется вокруг него столпотворение. К Подгорному же буквально человек в двадцать выстроилась очередь, чтоб поздороваться и перекинуться мнениями.

Б. Н., рассказав мне это и поинтересовавшись впечатлением от шифровок, говорит: «Как же вот в этих обстоятельствах произносить в докладе только одно имя. А у вас, посмотрите, вот хотя бы на 21 странице. раз, два, три раза. неизвестно, о ком доклад, получается (т. е. о Ленине или о Брежневе). Подумайте, — говорит, — как бы тут отразить получше».

Я, естественно, придумал. Не знаю, как ему понравится. Эти два дня он был занят с Асадом: приехал на высший уровень президент Сирии — наша «последняя надежда» на Ближнем Востоке.

Кстати, прочитал я рассылку по ПБ речи Брежнева на предстоящем 18 апреля ПКК в Варшаве. Она хорошо сделана, чувствуется сильно рука Александрова, скорее напоминает дипломатический отчет (с оценками и акцентами, конечно), чем наметку новой Программы. Никаких новых крупных идей на будущее я не заметил. Но не в этом дело.

В этой речи я обратил внимание Б. Н.'а на то, как подается тема Ближнего Востока. Увлеченный изложением деталей, Александров, видно, не заметил (а впрочем, это его стиль), что мы по существу признаемся, хотя и друзьям (плюс румыны) в своем поражении, в том, что американцы нас обыграли, что мы фактически ничего уже не можем поделать с Египтом, где Садат в публичных выступлениях последних недель поливает нас грязью, беспардонно врет, искажает факты, отрицает, что кричал: «Караул. Спасите. Добейтесь прекращения огня», когда израильтяне прорвались на западный берег канала и проч.

Другое дело, что я, например, считаю, что нам давно надо менять политику в этом районе. Этого, кажется не собираются делать, но нельзя и так, как в речи: фактически расписывать, что она зашла в тупик, и ничего не предлагать взамен, кроме упований на то, что Асад будет честнее Садата и добьется нашего участия в Женевской конференции!

Я сказал об всем этом Пономареву. Он всполошился. На другой день сообщил мне, что разговаривал с Александровым и тот будто согласился «поубавить пессимистический тон». Сомневаюсь, чтоб Александров изменил что-нибудь, если ему не скажет сам Брежнев. Я не перестаю только удивляться другому: ведь Б. Н. сказал, что Брежнев лично послал ему текст и попросил высказаться. Так почему же надо разговаривать о таких вещах с помощником, а не с самим Леонидом Ильичем?

Мне рассказывали, как загонялы-активисты гонялись за студентами, выведенными демонстрировать сирийско-советскую дружбу (Асад уже уезжал из Москвы), а они прятались в подъездах и метро, потому что шел сильный мокрый снег. Ребята делали из ситуации игру, развлечение: Асад им до лампочки. Наш «истеблишмент» временами оборачивается идиотской гримасой. А механизм его функционирования уже таков, что с того конца, где запускают, не видно и не слышно, что выходит с другого конца. И даже неприлично и недопустимо, чтобы эти концы сходились.

12 мая 1974 г.

С 23 апреля в Волынском-2. Избирательная речь Брежнева. Команда под руководством Цуканова («Цу-Ка», как его прозвал Аграновский и, кажется, сочинил об этом гимн). Аграновский — это самый выдающийся наш журналист, из «Известий».

«Беспартийный еврей», «Золотое перо» и проч. клички, изобретенные для него Бовиным. Человек огромного обаяния и разнообразных талантов: рисует (профиль Бовина, уставившегося в голую девицу, в которой угадывается машинистка Валя), сочиняет и поет под гитару, уморительный рассказчик и анекдотист. Спокойный и естественный, без тени подобострастия и комплекса, казалось бы понятных в здешнем его положении.

Другие: Иноземцев, Арбатов, ныне тоже кандидаты в депутаты Верховного Совета. Один от Грузии (но хоть в Совет Союза), другой — Арбатов — от Азербайджана в Совет Национальностей. Вся наша избирательная система этим, как на ладони.

Еще Шахназаров и помянутый Бовин, который держится так, как если бы ничего с ним никогда не происходило.

Я на положении ишиботника. Остальные все не только между собой, но и с Цукановым на «ты» и только по имени. Мои возможности у всех присутствующих под сомнением. Хотя зачем тогда Цуканов выпрашивал меня у Пономарева? И откровенно ему льстил доверительностью: мол, у Александрова своя команда, у нас, мол, своя, и не хуже можем делать тексты. Поскольку я «подсобник» дела идут так: мой текст, прочитанный вслух на «общем сборе» Бовиным (после его мелкой косметической правки) признается почти готовым и «хорошим». Тот же текст с учтенными по ходу первого чтения незначительными замечаниями, но к которому Бовин не успел прикоснуться, и прочитанный вслух Иноземцевым, признается никуда не годным. И поручается Бовину его переделать!

Меня это, однако, угнетает. После такого оборота дела, — безумно хочется отсюда

бежать.

Впрочем, корзиночность любого варианта международного раздела текста совершенно очевидна после следующего эпизода: 8-го числа утром звонок по вертушке, подошел я.

— Это Александров. А кто со мной говорит?

— Черняев. Здравствуйте, Андрей Михайлович!

— Здравствуйте, Анатолий Сергеевич (кислость в голосе). Позовите, пожалуйста, Георгия Эммануиловича.

(Дальнейший разговор передаю со слов Цуканова, который нам потом рассказал, что произошло).

— Георгий! Вы всю речь пишете?

— Да.

— И международный раздел?

— Да.

— А почему ты мне ничего не говоришь. Ты поступаешь нелояльно. Как можно? Ты же знаешь, что это я должен готовить. Ты действуешь, как настоящая свинья!

— Ах, раз я свинья, пошел ты на х…

И Цуканов с грохотом бросил трубку, ушел к себе.

Бовин, как и другие, присутствовавший при происшествии, откомментировал так: «Член Центральной ревизионной комиссии КПСС, помощник Генерального секретаря нашей ленинской партии назвал члена Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, первого помощника Генерального секретаря Центрального Комитета нашей ленинской партии свиньей, за это был послан последним на х…». И далее (тот же Бовин): «Граф! Теперь ты можешь написать свой международный раздел на уровне Маркса, Энгельса и даже Ленина, но все равно «Воробей» расклюет его и затопчет в говне».

А проблемы есть, помимо этой нашей суеты. Речь избирательная. Нужна платформа, пусть и, конечно, в рамках «программы мира» (принят был такой документ на XXIV съезде КПСС). Но надо что-то сказать. В политике нельзя стоять на месте. Перемена, действительно, почти неправдоподобная, если посмотреть с рубежа 1970 года.

Но сейчас ситуация такая: в словах (по логике самой борьбы и по другим причинам) содержится больше того, на что мы сами на деле готовы идти. То, что мы рассчитывали иметь, начиная «мирное наступление», уже завоевано. Дальше мы идти не можем и не хотим — дальше идеологический «классовый» предел. (Пример нагляднейший — Европа. Реальную разрядку и безопасность в Европе мы уже имеем. Но в ответ — на нас развернули контрнаступление. Требуют идеологической разрядки. Для нас это немыслимо). А раз так, надо прекратить пышную словесность. Не ставить себя в глупое положение, не подставляться под удары партнеров. Надо спокойно утрамбовывать полученное. На этом я и стою.

А Арбатов и Бовин считают, что словеса надо продолжать и усиливать. Так как мы этим, мол, сами себя повязываем, загоняем себя в дурацкое положение и становимся вынужденными (чтобы выйти из него) предпринимать что-то реальное, например, в области разоружения и даже идеологических послаблений.

Это, конечно, вздор. Арабески технаря-романтика (имею в виду Арбатова), которому не дают спать лавры Киссинджера.

13 мая 1974 г.

Встал пораньше, чтоб писать.

С разоружением стало еще хуже (Арбатов думает, что он знает какие-то секреты). Весь мир видит, что препятствием в этом процессе стали мы. Мы добились разрядки военной напряженности. Войны мы не хотим и не будем ее провоцировать. Но и — никакого реального разоружения. По причинам совсем иным.

То же самое — с блоками. Варшавский пакт нам нужен вовсе не против НАТО (как и американцам НАТО — не против нас). Весь мир это давно отлично понимает. И зачем же шуметь на этот счет. Зачем вести словесную «холодную войну»?! Так что, я предлагаю прагматическую платформу: утрамбовывать полученное и все внимание — к экономическим связям. Иноземцев (который в курсе) говорит, что бардак у нас в этом деле страшенный. Дело не только в том, что у нас не хватает, чем торговать. Дело главным образом в нашей системе общения с капиталистическим миром и полном отсутствии ответственности на том уровне, где есть компетентность. И соответственно — наоборот. (Ответственность — в смысле права решать).

Телеграмма из Лондона. Посол беседовал с Голланом (генсек компартии) на сюжеты по нашему поручению. Тот по-прежнему шипит по поводу международного Совещания. Вы, мол, советуетесь только с теми, мнение которых вам заранее известно. А потом изображаете дело так, будто уже многие братские партии поддерживают вашу идею. И вообще, толку де от этих ваших совещаний нет, потому что нельзя всерьез поговорить — идет обмен заранее заготовленными речами.

И вот я подумал: до чего же дошло наше МКД и как оно выглядит. Пример: Португалия. Свергнут фашизм после пятидесяти лет господства. Сброшен сходу армией. Развернулся самый настоящий «февраль 1917 года». Событие огромное. Куньял на другой же день возвращается в страну и его на аэродроме встречают так, как Ленина на Финском вокзале. Но я не о том! Лидер португальской соцпартии Соареш — и недели не прошло после переворота — едет по странам Европы. Встречается со своими друзьями из Социнтернационала, присутствует на Совещании соцпартий северных стран. И везде — публичные резолюции в поддержку Португалии, обещания политической и материальной помощи демократическому развитию в Португалии. Это ли не реальный интернационализм на социал-демократический манер. Между тем, резолюции принимаются по инициативе правящих социал-демократических партий. Они не боятся дипломатических скандалов, не чувствуют даже неудобства от своих коллективных акций. Попробовало бы комдвижение сделать нечто подобное! Попробовал бы кто-нибудь предложить кому-нибудь конференцию по Португалии или что-то в этом роде, — все бы шарахнулись в разные стороны.

Понять все это очень легко. И тем не менее — грустно!

17 мая 1974 г.

Вчера я вернулся из Волынского-2. Хотя чемодан еще там и наездами еще придется работать. Цуканов, Арбатов, Иноземцев были с нашим «материалом» у Брежнева. Читали. Цуканов уверяет, что на Брежнева произвело впечатление («знаю его 15 лет и чувство меня не обманывает»). Замечаний мало. Реализовать их — проблема нескольких часов, что вчера и сделано было.

В показанном варианте — скорее моя точка зрения, чем точка зрения Арбатова или Иноземцева относительно того, как держать себя дальше (против «иллюзионизма»). Брежнев попросил лично упомянуть Брандта и Помпиду.

Вообще конец апреля и начало мая насыщен событиями:

— Ушел Брандт (дело Гийома — шпиона ГДР);

— Сражение Миттерана — Жискар д'Эстена во Франции (визит Червоненко к Жискару, скандал — заявление ПБ ФКП в «Юманите»);

— Португалия, где только что сформировалось правительство и Куньял (министр без портфеля) одна из главных его фигур;

— В Израиле три палестинца захватили школу, потребовали освобождения из тюрьмы своих соратников-убийц, потом штурм школы — 20 убитых, 70 раненых, главным образом ребята. Наш газетный комментарий: Израиль сам виноват!

— В Италии на референдуме по вопросу о разводе линия коммунистов получила неожиданный для них самих перевес — 60 %;

— Затрещал «Общий рынок»: Италия и Дания ввели пошлины. И сейчас идет поток оценок — пессимизм и разочарование всех тех, кто в нем видел будущее Европы. Кстати, я лично думал, был убежден и всегда отстаивал эту точку зрения, что «Общий рынок» укоренился в жизни Европы сильнее и необратимее, чем это оказалось на самом деле;

— В связи с португальской революцией рухнула последняя колониальная империя в Африке.

В общем, все в переменах и брожении.

Европейское Совещание компартий повисает в неопределенности. Наше настояние завершить его на «высшем уровне» теряет смысл, так как общепризнанные творцы разрядки (кроме Брежнева) ушли со сцены, а присутствие Никсона в его теперешнем положении вряд ли добавит авторитета этому «высшему уровню».

И у нас, и там высказывают опасения насчет будущего разрядки. Мне кажется, ей никто не угрожает. Из-за Ближнего Востока теперь уже никто не полезет в большую драку, из-за Юго-Восточной Азии — тем более. Все заняты своими делами, хлопот полный рот, чтоб удержать на уровне «общество потребления» — и к разрядке уже начинают привыкать, как в свое время привыкли к «холодной войне».

И это обретает реальность — почвы для большой войны нет. Если она возникнет, то причиной ее будут идеологические мифы, т. е. глупость человеческая, которая в нашу эпоху уже непростительна, потому что исторически не оправдана. Раньше у обществ и правительств (в силу материальной неразвитости) не было альтернативы, война была заложена в самой закономерности объективного развития. Теперь уже не так. Теперь война будет, если на авансцену выйдут вселенские «Трапезниковы».

Неопубликованная речь Брежнева на встрече с ветеранами 18-ой армии. Прочитал стенограмму в Волынском. Флотские брюки на 36 см., почему-то расстроился, рассказывая, как мы расшатали Программой мира капитализм. Говорил без бумаги.

На Западе выпустили II том мемуаров Хрущева. На этот раз — они с магнитофонных лент, которые хранятся в Гарварде и каждый может придти и послушать сам. Встречи Никиты с Капицей и Сахаровым по поводу водородной бомбы. Сожаления по поводу «полицейских мер» в отношении Пастернака, отношение к Евтушенко, к «новым школам» в искусстве. Такой вроде добрый дядя, огорченный post factum недоразумениями с интеллигенцией, тем что он поздно понял значение «свободы творчества» и т. п.

А между тем, то, что мы уже 10 лет в Вольтерах имеем Демичева и Трапезникова виноват непосредственно Никита. Хотя корни этих деятелей — в сталинизме.

— июня 1974 г.

В конце мая вылетел в Швейцарию, на X съезд ШПТ (Швейцарская компартия, официальное название — Швейцарская партия труда) с поездкой по стране. Козырь — глава делегации, первый секретарь Одесского обкома. Затем присоединились из Франции Панков, Якухин и другие.

Вечером в Цюрихе знакомство с Игорем Мельниковым — корреспондент газеты «Правда» из Вены. Гостиница модерн на окраине Цюриха, у склона горы.

Утром 31 мая — поездка к Рейнскому водопаду. Обед на берегу Рейна в Шаффхавене — городок, откуда Ленин уезжал из Швейцарии.

К вечеру в Базеле. Обед в ресторане с Венсаном, Хоффером, Даффлоном, Эдигером (надежда партии). Первые острожные контакты: Эдигер смотрел с подозрением на меня, огрызался. По-моему, он начал меня уважать только после встречи делегации с новым Политбюро в Лозанне и, особенно, после моего выступления на собрании в Женеве в тот же вечер. До этого, на съезде, держался сухо и неприязненно. Так же и Маньен. Впрочем, и Венсан только в Лозанне оценил, что мы приехали с серьезными намерениями и ради этих намерений послан именно я.

С 1 по 3 июня — съезд. Доклад Венсана — ни слова об СССР, но все остальное свидетельствовало «о возвращении в семью». Выступление Козыря. Практически на 80 % его «не слышали». Но встречали и провожали бурно, стоя. Этого удостоились еще только испанцы (скорее всего потому, что много испанцев-иммигрантов было в зале) и, конечно, Володя Тейтельбойм — Чили. Выступал он ораторски очень сильно. В его докладе в основном — «об уроках», явно подготовленном Карякиным для меня (для Пономарева) и что уже стало очередным учением Б. Н.'а «об уроках Чили».

Прогулки по городу. Трамваи Базеля. Книги Солженицына в витринах. Итальянцы на улицах пустынного воскресного города, как у себя в неаполитанской или сицилийской деревне: играют, возятся, шутят со своими девицами. Холеные, надменные швецарцы (немцы) с презрением взирают на эту «низшую» расу, которая, однако, составляет шестую часть населения страны. На некоторых заводах 80 % рабочих — иностранцы. А по 40–50 % — обычное явление.

Вечер — встреча с активом. Мое первое большое выступление и почти все ответы на вопросы.

— июня 1974 г.

Девушка с вопросом об инфляции в СССР. Седовласый литератор, который еще на съезде спрашивал, может ли он со мной побеседовать по поводу «свободы творчества». Он задал такой вопрос: как у вас формируются новые идеи?

Я много говорил, не всегда убедительно для самого себя. Объяснения Козыря — почему у них в Одессе бывает иногда разница цен на картошку и клубнику весной в магазинах и на колхозном рынке, вызвали недоумение и иронические улыбки.

В Лозанне, в Народном доме — встреча с новым Политбюро. Говорил в основном я. Венсан: «Мы, мол, выговорились на съезде, вы все слышали, а теперь вы скажите то, что считаете нужным». Проблемы Китая, Уотергейта, конференции КП Европы и международного Совещания.

15 июня 1974 г.

На другой день утром уехали в Берн. Грязная гостиница в самом центре города. Часа три шатался по городу. Демонстрация студентов на велосипедах.

Вечером был прием в посольстве — все Политбюро. Застольное великолепие Венсана (он по профессии адвокат, известный не только в Швейцарии). Европейская масштабность его и других. Убожество Козыря на этом фоне. Торжественно-ироническое восприятие приветствия ЦК КПСС Венсану (по случаю избрания председателем ШПГ). Феерия его воспоминаний об участии во французском Сопротивлении. Пустяки о тогдашнем хлебе, о зонтике в Карловых Варах в 1945 году, но изящно: умение заполнять мертвое время условностей, с помощью которых делается политика.

К концу вечера он отозвал в сторону Панкова и сказал следующее: «Партии угрожает серьезный скандал. Из-за инфляции горит газета. Чтоб покрыть дефицит в 200 000 франков, мы залезли в страховую кассу типографских рабочих. Если это обнаружится, газету конфискуют и не исключено судебное дело, т. е. политический скандал, который надолго опозорит партию. Нужна ваша срочная помощь».

На утро мы с Панковым заскочили в посольство и через резидента дали шифровку в Москву (посол к таким вещам не допускается) — просили помочь. По приезде я узнал, что вопрос решен: им дают сверх обычной годовой нормы 12 000 долларов — немедленно.

Б. Н. оказался в это время у избирателей. А вернувшись, для формальности поинтересовался — как там в ШПГ. Впрочем, может быть больше того, что дано в двух шифрограммах о существе дела и не нужно? Для его политики!

Сам он опять в состоянии эйфории готовится во главе делегации во Францию — обговаривать европейскую конференцию КП. Обнаружилось, что он через Загладина поручил мне, как только вернусь, заняться материалами «шестерки» (встреча секретарей ЦК компартий стран Варшавского договора), которая состоится 26 июня, — возглавить в Серебряном бору группу Жилина. Однако Загладин не передал мне этого. Обнаружилось это «назначение» Жилина, когда мы оба, я и Загладин, сидели у Б. Н., который потом выражал гнев, явно понимая, что за этим (т. е. за маневром Загладина) «непринципиальные соображения». Б. Н. сказал: «А вы не стесняйтесь, берите в свои руки».

Вчера состоялась речь Брежнева перед избирателями. Успел пока только кусками услышать по радио, потому что во время заседания в Кремле мне пришлось работать. В международном разделе, над которым я сидел в Волынском-2, заметны кое-какие перемены, особенно по советско-американским делам и по разоружению. Но основное «Воробью», видно, не дали расклевать. У Брежнева все хуже с произношением. Он коверкает самые простые слова.

Навеянное вчерашней встречей Брежнева с избирателями: недели две назад, в конце мая, идучи на работу, встретился с Хавинсоном (он прогуливает себя в определенном направлении, а потом его подбирает машина). Я как раз накануне вернулся из Волынского. «Да, я знаю, — произнес мудрый Хавинсон.

— Мне Коля (Иноземцев) говорил. Они ведь вместе с Арбатовым и Цукановым были у Генерального в связи с этой «вашей деятельностью» в Волынском. Коля в который раз выносит впечатление, что «ничего не будет». Генеральный принимает аргументы, соглашается с предложениями, возмущается сам и т. д., но смотришь на него и видишь: ничего не будет сделано. Не раз Иноземцев говорил ему, что после декабрьского Пленума, как и в 1972 году, ничего практически не делается. Аппарат и Совмин все заблокировали. И опять — хорошие слова и резкая критика лишь на мгновение вызвали колебания воздуха. Генеральный это знает., но ничего не изменится. Что вы думаете по этому поводу, Толя?»

Опять произнесена хорошая речь. Но Косыгин, Демичев и прочие остаются на своих местах. И ничего не сдвинется.

18 июня 1974 г.

Подготовка к «шестерке». Поездка в Серебряный бор.

Встреча делегации Бельгийской соцпартии (16 секретарей обкомов) в Шереметьево. Так как Загладин уезжает в Париж, возиться с ними буду я. «Новое качество», такое впервые в истории не с братской партией, а с социал-демократами. Говорил речь о том, что отношения между КРСС и БСП представляют тенденцию, за которой будущее.

Умная статья о мировом хозяйстве Э. Плетнева в журнале Хавинсона.

Тадеуш Ярошевский «Личность и общество» — впервые толково об экзистенционализме. И вообще необычная книга на фоне нашей «философского» талмудизма.

20 июня 1974 г.

Вчера утром провожал Пономарева в Париж. Это он меня специально позвал «для количества», о чем простодушно сообщил мне: мол, секретарей (ЦК) никого нет.

Потом уехал в Серебряный бор доделывать документ — директивы к «шестерке».

Вечером был в Большом театре на «Ла Скала» «Норма» Беллини. Бомонд. Временами давился от смеха. Действо профанирует и музыку, и действительно мощные голоса. И хотя по окончании артистов (в буквальном смысле, не в переносном) закидали цветами, я вышел из театра окончательно и навсегда убежденный, что опера, как вид искусства, мертва и даже хуже — она смешна. Только профессионал или сноб может всерьез оспаривать это. Надо быть очень примитивным или ограниченным человеком, чтобы испытывать действительное наслаждение от такого искусства.

Сегодня меня пригласили в Совэкспортфильм посмотреть новую картину Феллини «Я вспоминаю». Очень национально итальянский фильм. Характер города и образ жизни, конкретизированный на обстановке 30-ых годов. Очень точный анализ сугубо кинематографическими средствами. Типажи, ситуации. Немало, правда, и феллиневской выпендрели.

6 июля 1974 г.

26 июня состоялась «шестерка» все порешили: о сроках, о графике подготовки конференции КП Европы. Подговорили Аксена (СЕПГ) выступить с предложением — поручить КПСС подготовку проектов документов конференции, а потом-де согласовать с шестью-пятью остальными.

[Дьюла Хорн — зам. Международного отдела ВСРП, парень, который был у меня переводчиком в 1960 году, когда мы из Праги приезжали на Балатон, на отдых. Он почти не изменился, а ведь прошло 15 лет. Переводил он тогда так: «жена козла» (это значит коза).]

Теперь поляки поедут в Рим, чтобы составить (уже согласованное с нами) закрытое письмо от ИКП-ПОРП ко всем европейским КП с приглашением на консультативную встречу в Варшаве в конце сентября.

По итогам «шестерки» принято решение ПБ. По этому решению мы себя обязали подготовить проекты Декларации конференции (аналитический документ) и «Обращение к народам Европы» в течение полутора месяцев. По требованию Б. Н. переезжаем на Дачу Горького (Б. Н. там рядом живет и будет к нам наведываться).

Зло берет. Когда я сам углубился в тему, понял, как много надо сделать, вжиться в материал, попробовать с десяток вариантов, искать слова, существующие брежневские формулы сочетать с брюссельскими западно-коммунистическими и т. д. и т. п. Но консультантам это уже все до лампочки: ткнешь носом — пожалуйста, сделаем, как вы хотите. А чтоб самим- зачем силы-то тратить, когда можно поиграть в бильярд, в шахматы, сбегать на речку. Подумаешь, Черняев расстроится! Делов-то! Ведь в конце концов все всегда получается.

Единственный, кто кроме меня озабочен этим разложением, это Брутенц. Он действительно духовно богатый, незаурядный человек. А для меня, пожалуй, единственный, с которым я могу говорить открыто обо всем, зная, что буду понят, что это интересно для него. Т. е. он мой друг, при всех оговорках, которые проистекают из-за уж слишком большой между нами разницы в характерах.

Между прочим, по окончании подготовки речи Брежнева был в Волынском «товарищеский» ужин. И имел место эпизод, который может получить продолжение. Уже в подпитии Колька (Иноземцев — академик и депутат Верховного Совета, кандидат в члены ЦК и т. д.) произнес второй свой тост «за международников», за их роль в партийной политике, в общественном нашем развитии т. д. Наперебой подхватили тему Арбатов, Шапошников и другие. Почуяв неладное, они говорили о том, что мы, мол, международники просто стараемся хорошо помогать ЦК и проч. в этом роде. Но уже было поздно: присутствовал Гаврилов, помощник Демичева, его близкий собутыльник и друг, и одновременно друг Карэна. Он сразу все усек и стал собираться к выходу. Его задержали, стали говорить о единстве международных дел и пропаганды, смазывая неловкость и понимая, что при подонке и стукаче не надо было «эту тему» поднимать.

Возвращаясь к европейской конференции, надо сказать вот о чем. Когда мы ее замышляли, идея была положить в основу сочетание разрядки с борьбой за социализм во всей Европе. Так мы представляли себе и отличие этой, новой конференции от Карловарской, и этим хотели привлечь, заинтересовать западноевропейские КП. Они с подозрением продолжают наблюдать за нашим мирным сосуществованием с правительствами и деятелями, против которых они ведут ожесточенную политическую войну. Б. Н., съездивший (еще перед «шестеркой») в Париж, зондировал там на эту тему Марше. И что же? Оказывается они (ФКП) совсем не хотят поднимать на общеевропейской конференции «социальных проблем». Мораль сей басни такова: делайте свою разрядку, поскольку действительно альтернативы нет, а мы будем делать свои дела, имея в отдаленной перспективе «свой» западноевропейский, действительно, развитой социализм. Вам, соцстранам, в это лезть не следует, только повредите общению нас с нашими союзниками (социал-демократами), да и в глазах общественного мнения, так как мы такого социализма, как в СССР и в «странах народной демократии», не хотим и тем более его не хотят «наши массы».

Тем не менее, Б. Н. считает, что не будем отказываться от идеи сочетания мирного сосуществования с «социальным прогрессом» и «классовой борьбой». Дело за словесностью!

Визит Никсона с 27 июня по 3 июля. Шуму меньше, но кондоминиум вырисовывается довольно реально. Эпизод с проектом постановления ПБ по итогам визита Б. Н., как всегда, подсуетился его подготовить, хотя прямо отношения к переговорам не имел. Поручил Кускову. И в последний момент, отредактировав собственноручно текст, все таки не удержался и заставил меня смотреть. Я обратил его внимание на то, что партийный документ не может повторять формулы совместного коммюнике, создавая впечатление, что ПБ КПСС всерьез считает, что «американский империализм» будет бороться за прогресс человечества, за справедливость на Ближнем Востоке, за интересы всех народов и т. п. Б. Н. взвился. Заявил, что он тоже «в этом духе» правил, но не доправил. И матерно выругался в адрес Кускова, который пыжится с «классовым подходом» ко всему на свете, а такие вещи пропускает.

Вчера аналогичная история повторилась с подготовкой информации компартиям по итогам визита Никсона.

13 июля 1974 г.

Составляем «проект схемы плана проспекта Декларации» (так мои консультанты язвительно оценили задачу — из пяти родительных падежей подряд) для общеевропейской конференции компартий, которую неизвестно еще согласятся ли они проводить. Впрочем, по сообщению поляка Фрелека, который ездил в Рим, итальянцы согласились разослать письмо ИКП-ПОРП всем европейским КП, но смазали там всю конкретику.

Приезжал к нам на Дачу Горького Б. Н. Два часа излагал свою концепцию, смысл которой главным образом в том, чтобы в «документе» показать спасительную роль социализма для Европы и «мобилизовать» всех против антисоветизма.

Впрочем, вчера, когда я был у него по другим делам, он уже говорил иначе: мол, западных КП большинство, а мы все о себе, да о себе. Это влияние Катушева, с которым он встречался накануне и мнение которого привез Шахназаров на дачу за два дня до этого. Однако, у Катышева есть тоже бредовые идеи. Например, показать, что мы, соцстраны, одобряем и поддерживаем линию западных КП на «народный фронт» (как перспективу революции). Шахназарову я разъяснил, что западные КП больше всего боятся нашего «одобрения» их внутренней политики, так как в этом случае она сразу вызывает подозрение у «союзников» КП, да и у самих масс, становится «политикой Москвы».

Он также предлагает в Программу европейского мира, которую мы сочиняем для конференции, включить пункт о создании в Западном и Восточном Берлине общеевропейского культурного центра! (Как в «третью корзинку» государственного совещания по безопасности — в Женеве!).

В общем-то на этой нашей «теоретической» возне отражается все большая «дивергенция» между реальной политикой и идеологией. Она очень заметна во внутрипартийном документе — информации ЦК об итогах визита Никсона. Вся ее оценочная часть, связанная с нашей политикой на США, тянет к выводу, что наши конструктивные и улучшающиеся отношения с американцами служат не только ликвидации войны, но и прогрессу всего человечества. И только в конце, в четырехстрочном абзаце, будто спохватившись, сказано, что надо помнить о сохраняющихся принципиальных противоречиях. О необходимости идеологической борьбы уже ничего не говорится.

Кстати, в своем выступлении перед нами на даче, Б. Н., как бы вскользь и с явным сожалением (но и с безнадежностью в голосе) заметил: мы, мол, в газетах теперь уже почти не пишем о борьбе против империализма, так хотя бы надо компенсировать это борьбой против антисоветизма.

Любопытна в этой связи фраза, проброшенная Шишлиным (консультант в Отделе Катушева) вчера, когда мы на веранде сообща редактировали «схему». «Знаете, мол, как однажды Генеральный выразился, о вашем Пономареве? Он, мол, все про империализм, да империализм. А времена-то изменились. И империализм-то по разному выглядит в зависимости от того, кто его представляет». Что-то в этом роде.

Да. Сами реальные дела, которые Брежнев делает каждодневно будут толкать в направлении деидеологизации прежде всего нашей международной политики. И наша связь с комдвижением все больше будет выглядеть помехой. А отсюда марксистско-ленинская дидактика в отношении того, как им, западным КП, идти к социализму, будет становиться все более неуместной, а наши попытки идеологически вмешиваться в их дела будет встречать все больший и все более открытый отпор. Итальянцы это лучше всех понимают и поэтому открыто поощряют нашу «реальполитик» (Берлингуэр в беседах с Фрелеком больше всего был озабочен тем, как бы наша коммунистическая европейская конференция не помешала Женеве!). А ведь вроде нас это должно заботить в первую очередь!

Очень я опасаюсь, что затеем мы подготовительную работу к созыву конференции, а потом от Брежнева-Громыко поступит гримаса и сами же начнем заматывать это дело.

3 августа 1974 г.

С 16 по 25 июля пробыл в Финляндии. Встреча в ЦК КПФ: Аалто — Генеральный секретарь. Впечатление от него: умный, спокойный, неторопливый по-фински, красивый, крепкий, довольно молодой, знает себе цену, уверен в себе. По нашей официальной оценке — главарь право ревизионистской группировки большинства; организатор «правых сил» в партии. В его руках аппарат, пресса.

Три дня путешествия по разным красивым городкам и достопримечательностям Финляндии. Принимали очень хорошо. Я никогда столько и так не танцевал.

Всю ночь провели за ужином с послом в присутствии советника Андреева. Посол умен и деловит, бывший наш резидент там. Из острого и без обиняков разговора стало ясно, что наши референты (в международном Отделе), работавшие не раз в посольстве в Хельсинки и повязанные лично с многими деятелями проводят «свою» политику в отношении КПФ. Правые, левые — это в значительной мере ими искусственно созданное представление, которое перешло в реальность, потому что было усвоено Сусловым, Пономаревым, Пельше и др., словом нашим ЦК. Референты информируют ЦК на основе того, что получают от леваков, которые, однако, тупы, глупы, влиянием нигде, кроме Турку не пользуются и с нашей помощью хотят захватить партию. Массе же коммунистов эта «идейная борьба» в верхушке (за места) до тошноты надоела. И на областном и местном уровне деления «правые-левые» нет и на работе оно не сказывается.

Я согласился с анализом посла. И обещал воздействовать в смысле «исправления». Например, игнорируя Аалто, мы озлобляем его сторонников, его самого и создаем опасность «потерять партию», потому что именно Аалто и его люди делают дело и держат все в руках. Считать их антисоветчиками нет ни фактов, ни оснований. Они изо всех сил хотят доказать, что они лучшие наши друзья. И делают это не втихомолку, а на глазах у всей страны. Если мы и дальше будем их отпихивать и натравливать на них Кайнелайнена и Ко, мы превратим их в Ааронзов (лидер компартии Австралии, ярый антисоветчик) собственными руками.

Я согласился с послом и в этом духе говорил с Шапошниковым (он курирует в нашем Отделе Финляндию) по приезде. Он выслушал меня с подозрительностью и дал понять, что лучше б я не вмешивался во всю эту историю, понимая как трудно будет преодолеть «стереотипы» в умах руководства ЦК, в частности, добиться положительной реакции на недавно посланное финскими социал-демократами письмо в ЦК КПСС с предложением развивать межпартийные обмены. (Мне даже не показали этого письма, хотя я веду в Отделе тему социал-демократии).

За время моего пребывания в Финляндии разразился кипрский кризис и сбежал архиепископ-президент Макариос, произошло бескровное свержение фашизма в Афинах. И то и другое очень симптоматично для нашего времени: империалисты НАТО (англичане и американцы) предотвращают войну между Турцией и Грецией, свергают фашистских путчистов (Самсона) на Кипре и ликвидируют фашистский режим в Греции!!

5 августа 1974 г.

Вчера встречал в Шереметьево Макленнана и Уоддиса — члены Политбюро КП Великобритании: приехали выяснять с КПСС отношения по поводу «идеи международного Совещания», которое мы якобы (!) навязываем братским партиям. Джавад правильно предположил, что тут не обошлось без румын. Они, видно, после прошлогодней Крымской встречи изобразили дело так: Брежнев, мол, потребовал Совещания, все, конечно, поддержали. А мы, румыны, Чаушеску, — принципиальные! Стояли на своем, возражали и ставили условия. Теперь-де КПСС будет выламывать руки компартиям капиталистических стран. Многие легко поддадутся. А вы, англичане, вы тоже принципиальные, и на хитрости не поддавайтесь, тем более — на нажим. Стойте на своем. Русским Совещание нужно против китайцев. Нельзя допустить, чтоб они протащили эту свою линию, тогда хана самостоятельности партий. Что-то, очевидно, подобное было обговорено между англичанами и румынами.

И вот они здесь. А Б. Н. отказался их сегодня принимать — у него сирийская делегация. Я в течение трех часов у себя в ЦК разговаривал с ними. Выложил все по конференции европейских КП и по Совещанию, за исключением, конечно, «шестерки», Дачи Горького и т. п. И о китайцах, и о евреях шла речь. Я был предельно откровенен. И аргументов Уоддис не подобрал, потому что в самом деле: если ты за то, чтоб МКД существовало и проявляло себя как единое целое, разумных аргументов нет. Особенно, кажется, их подкупила моя прямота по европейской проблеме. Но, посмотрим, что будет дальше. Как бы не получилось «расхождений» с Пономаревым, что вполне возможно. Он будет лукавить и они сразу уловят «тактику».

10 августа 1974 г.

Никсон подал таки в отставку. Пономарев суетится, больше чем нужно, по поводу «пропагандистского обеспечения» этого события и ответа Брежнева Форду (сегодня посол США посетил Кириленко и вручил письмо Форда Брежневу). По этому случаю Б. Н. держит меня со вчерашнего вечера на привязи, хотя МИД все эти бумаги готовит, рассылает, и вовсе не собирается спрашивать у Пономарева, что делать. Громыко в отпуску, но он вчера проявил инициативу: дать в «Правде» редакционную статью — вроде, как правительственное заявление. Подготовили Замятин (ТАСС) и Афанасьев («Правда»), и называлось: «Событие в США и внешняя политика СССР». Прочитав этот ужас, я позвонил Б. Н.'у, который был уже на даче, и сказал, что такое печатать нельзя. Он позвонил Кириленко, который сейчас, в отсутствии Брежнева и Суслова — «на хозяйстве». Публикацию удалось сорвать, она продемонстрировала бы, что мы в панике и сожалеем по Никсону, выдаем свою неуверенность в том, что политика КПСС строится на серьезном фундаменте.

Однако, в «Правде» готовится по указанию Пономарева большая его статья, которой придется заниматься сразу, также как и ответом Брежнева Форду, который приказано сделать «неформально», «человечнее» и т. п.

С англичанами все в порядке. Б. Н. был в форме. Страхи их по поводу Совещания сразу развеял, сказав, что это дело долгое, пока что только идея, и надо сначала провести европейскую конференцию. Они же ожидали выламывания рук. Уоддис, уверявший ранее, что они впервые услышали об этой конференции, из совместного письма ПОРП- ИКП в день отъезда из Лондона, развернул тут же целую программу работы конференции. Кстати, он произнес от имени Исполкома КПВ такой дифирамб в адрес внешней политики ЦК КПСС, какого мы от англичан не слыхали со времен Гарри Поллита, а уж после Чехословакии и подавно, и какого не было в устах многих наших самых близких, в роде французов.

На другой день на Плотниковом вел с ними разговор об Ирландии, провожал их в Шереметьево.

Пономарев был на Даче Горького вечером 6-го, в день приема англичан. Ругал проект речи, подготовленной для него на Консультативную встречу. Мол, такую речь на ассамблее пацифистов прилично произносить, а не на коммунистическом Совещании. Она в корне противоречит марксистскому положению о том, что пока существует капитализм — война неизбежна. Я тут же ввернул: а как же быть с другим положением — о возможности ликвидации войн еще до полной победы социализма во всем мире? Все засмеялись, на шутке (т. е. на деликатности к старику) этот вопрос замяли. Однако, проблема, вечная с коминтерновцем Пономаревым, осталась: как совместить его, густо замешанную классовость и шумную бдительность по поводу происков НАТО и гонки вооружений с линией Брежнева, который с помощью Александрова-Агентова заявляет в каждой своей речи, что главная тенденция современного развития — это тенденция к миру и безопасности и что можно создать международный порядок, исключающий войну?? В общем, начинается «гармошка».

Б. Н. требует, чтобы уже сейчас я ему представил проспект речи Брежнева на европейской конференции компартий (хотя она будет в феврале-марте 1975 года, т. е. после того, как он произнесет еще массу всяких речей, в том числе на межгосударственном Совещании по безопасности Европы). А нужно это Б. Н., чтоб подсуетиться, когда поедет в отпуск и будет где-то рядом с Брежневым.

Спятил Балмашнов — помощник Пономарева. Красин его застал на черной лестнице, уже перекинувшим одну ногу через перила. Отправили в психушку.

18 августа 1974 г.

Неделя была очень плотная. Накануне отъезда Пономарева в отпуск надо было доделать проекты к Консультативной встрече (декларация, Обращение к народам Европы, речь Б. Н.'а на встрече, «сценарий», т. е. с кем из каких партий встретиться, на кого нажать, кого уговорить, кому что «поручить», как между партиями распределить вопросы, которые нам самим не удобно поднимать и т. д.).

Брутенц был забран из нашей команды в Серебряный бор к Шишлину и Шахназарову для подготовки брежневской речи по случаю 25-летия ГДР.

Надо было еще раз встретиться с Каштаном (генсек КП Канады) по возвращении его из Болгарии и дорассказать ему все то, что он хотел услышать, но не услышал на официальной беседе у Б. Н.'а.

А вчера (в субботу) пришлось также встречаться с О' Риорданом, который сегодня возвращается в Ирландию, и объяснить ему все про Консультативную встречу, про саму конференцию, про румын, югославов и т. д.

На Дачу Горького приезжал Б. Н., попросив меня предварительно пригласить туда зам. министра иностранных дел Толю Ковалева, который недавно вернулся с Женевских переговоров. Был большой разговор о перспективах госсовещаний по Европе. Толя все очень четко изложил: если мы хотим кончить в этом году и вообще успешно закончить это дело (Совещание в Хельсинки), мы должны пойти на какие-то шаги. Например, нашу позицию по мерам доверия никто признать и даже понять не может. Мы не согласны оповещать о маневрах войск на расстоянии больше 100 км. от границы, но и об этом сообщать хотим только соседям. Однако, практически для большинства европейских стран 100 км. — это вся их территория. А что значит оповещать только соседей? Польша, например, будет это делать только в отношении своих союзников по Варшавскому пакту, которые без всякого оповещения будут знать о маневрах задолго. Нелепость очевидная. Но Б. Н. рассказал, как вопрос обсуждался на ПБ. Гречко (министр обороны) решительно отверг предложения «Женевских собеседников» оповещать о маневрах на расстоянии 500 км. от границы, иначе, мол, «они» все будут про нас знать. Между тем, Толя рассказал такой эпизод. В Женеве к нему как-то обратились два американца из делегации США. Спрашивают: «Что это было у вас третьего дня в Рязани?» — Не знаю, — говорит Толя. — А что? «Да уж больно много «чаек» стояло на площади у обкома, причем не с рязанскими номерами». — А откуда вы это знаете, — спросил Толя. «Как откуда? Вам что, неизвестно, что со спутника можно сфотографировать номер автомобиля, рисунок на галстуке и тому подобное».

По «третьему пункту» (об обмене людьми и идеями) дело тоже весьма трудное. Мы, — рассказывает Толя, — согласно директиве решительно возражаем против создания у нас всяких иностранных центров культуры, где можно было бы свободно читать литературу из Франции, Англии, ФРГ etc. Покупать любые их газеты, смотреть фильмы и проч. Мы совсем одиноки в этом упорстве. Наши братья и союзники сидят на переговорах и помалкивают, потому что такие центры есть и в Польше, и в Болгарии, и в Чехословакии, и в Венгрии, не говоря уж об Югославии.

Короче говоря, из беседы с Ковалевым Пономарев, как я понял из встречи его со своими замами перед отъездом в отпуск, сделал вывод: Хельсинское совещание вряд ли закончится в этом году. «И вообще неизвестно еще, как пойдет все дело, раз от нас продолжают требовать такие вещи».

После выдворения Солженицына Юрка Карякин вновь запросился в Прагу. Уверен, что это не пройдет. Зародов (шеф-редактор журнала «Проблемы мира и социализма») и другие, от которых зависит прохождение Юркиной кандидатуры, знают его, как облупленного. Зародов, когда я с ним говорил об этом, не возражая мне прямо, предложил: «Пошли проверку. Посмотрим. Уверен, что он замешан в делах Солженицына и т. п.» (Проверка — это запрос в КГБ, который выдает данные из своего досье и, если в них есть «сомнительные», сопровождает рекомендацией, можно ли или нельзя посылать человека за границу). Я не стал посылать проверку, чтоб лишний раз не привлекать внимания КГБ к Юрке. Думаю, что что-то на этот счет у них имеется, хотя Карякин тщательно скрывает от меня свои связи. Вот судьба чиновника: ты хоть тысячу раз друг — но я тебе не доверяю! Впрочем, теперь-то все, что связано у него с Солженицыным позади, как и его приятельство с уехавшими Коржавиным, Максимовым, а также с Якиром и всякое прочее.

Юрка сообщил, что Эрик Неизвестный тоже собирается «туда». По этому поводу я произнес речь. Карякин со мной согласился, хотя пришел ко мне оправдывать Неизвестного. Не знаю, может тот и передумал уже. Это тоже была бы большая потеря.

29 сентября 1974 г.

Б. Н. задумал поучить братские партии экономической политике на случай, если они придут к власти. Побудила его к этому поездка в Италию. А еще раньше история с Альенде в Чили, а потом португальская революция. Он вспомнил о ленинских работах «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» и «Удержат ли большевики государственную власть». Б. Н. решил в подражание Ленину опубликовать статью, отталкиваясь от нынешнего кризиса на Западе. Мы с Дилигенским (ученый из ИМЭМО) и отчасти с Лешей Козловым, еще будучи на Даче Горького, сочинили на эту тему сорок страниц, со ссылками на экономические программы компартии. Отправил я это Б. Н.'у на Юг. Вчера он отреагировал: «Не то». Поразительна его бестактность. Ведь ему написали статью, пусть «не то», но он даже не пытается сделать вид, что в тайном соавторстве с нами, он будет ее доводить. Он просто требует, чтобы ему сделали «то». Из разговора с ним выясняется, что кризис он представляет себе по старинке, в духе его экзерциций в институте Красной профессуры в 30-ых годах, что он даже не знает, что компартии давно уже основательно разрабатывают эту тему, многое передумали по сравнению с прежними шаблонами. Он хочет выступить со своим «учением» о современном кризисе, понятия не имея о кейнсианстве, не знает, что это такое, полагает, что это какая-то очередная апология капитализма и имеет отношение только к борьбе с марксизмом, но никакого — к той самой реальной политике государственно-монополистического капитализма, благодаря которой Запад и Япония на протяжении четверти века бурно развивались, причем темпами более мощными, чем когда либо социализм.

Это я пишу, чтобы еще раз напомнить себе, в какой интеллектуальной и нравственной атмосфере я работаю.

А между тем, это не самое худшее. Я, кажется, писал раньше об истории с V томом «Истории КПСС» и о последствиях для нашего Зайцева, который был редактором этого тома, а Б. Н. членом главной редакции всего издания. Зайцев третий месяц в психушке. А новый авторский коллектив подготовил новый текст. Федосеев прислал его Б. Н.'у. Тот велел мне посмотреть. Мы с Красиным посмотрели. Там нет ни ВАСХНИЛ'а с Лысенко, ни «сумбура вместо музыки» (про Шостаковича), ни философской дискуссии с Александровым, ни языкознания, ни «экономических проблем социализма» со Сталиным, ни, конечно, космополитии, ни «дела врачей», ни ленинградского дела. Там нет даже сельскохозяйственного Пленума ЦК 1963 года. Там вообще не замечено даже перемен после смерти Сталина и счет ведется по пятилеткам (1946-50, 1950-55). Все хорошо и все гладко. Партия все предвидела и все делала правильно, в том числе и в области идеологии. Я сказал об этом Б. Н.'у и апеллировал не к тому, что наука в этом томе не ночевала, а к недавней истории с советскими абстракционистами, желая предупредить Б. Н.'а, чем дело может кончится, когда все это дойдет до Генсека.

Позапрошлое воскресенье одиннадцать художников, в том числе те, кто не раз по указанию министерства культуры выставлялись за валюту (в пользу государства, конечно) в Нью-Йорке и Лондоне, задумали на каком-то пустыре, на окраине Москвы сделать вернисаж. Предварительно они обратились за разрешением в Моссовет. Ответа не получили и решили, что молчание — знак согласия. Их беспощадно разогнали с помощью пожарных шлангов и бульдозеров. Картины были конфискованы, некоторые раздавлены. Двоих забрали и посадили на пять суток, а иностранных журналистов и одного дипломата помяли. Дело это мгновенно получило международную огласку. Газеты и «Голоса» подняли большой шум. Братские газеты «Юманите», «Унита», «Морнинг стар» и даже «Ланг ог фольк» выступили с осуждением, заявив при этом, что они, компартии, будут вести «совсем иную культурную политику», если придут к власти.

Через несколько дней картины художникам вернули. Извинились. Разрешили вернисаж в парке Измайлово. Оказывается, Александров-Агентов написал возмущенную записку Брежневу. Смысл ее примерно такой: до каких пор мы будем себе срать в карман? Тут же было велено разрешить выставку и наказать виновных, вероятно. водителей бульдозеров.

Так вот, я Б. Н.'у и напомнил эту историю, сказав: «Когда все эти Голоса начнут смеяться над такой историей КПСС, наши друзья-коммунисты не осмелятся вступиться за нас. Наоборот, им придется поддерживать, хотя и на свой лад, кампании против СССР. Короче говоря, мы опять насерем в собственный карман».

Б. Н. меня выслушал и перевел разговор на другую тему.

Но я еще раз на подобную тему. В августе, в Торонто состоялся очередной конгресс социологов. Туда ездил наш консультант философ Красин. Возглавляли делегацию академик Константинов и директор института Руткевич. Позорище, — рассказывает Юрка (Красин) — невиданное. Не только американцы, но и наши поляки ничего не могут понять: вроде бы в течение ряда лет мы эволюционировали в сторону здравого смысла, ближе к науке, а теперь вдруг опять запели псалмы из «Краткого курса». Спасти лицо пытались в своих выступлениях, и особенно, в «неформальном» общении такие, как Замошкин и ему подобные, которые, кстати, общались с иностранцами на их языках. Но в отчете, присланном в ЦК КПСС об этих — ни слова, превозносятся Руткевич и Ко. Я посоветовал информировать Федосеева. Юра был у него. Федосеев, — говорит Красин, — разводит руками вообще и по поводу Руткевича, которого он в свое время выдвинул против меня по делу о «составе рабочего класса». Я, — говорит Красин, — понял так, что за Руткевичем стоит Ягодкин (секретарь МГК) и еще выше Демичев (секретарь ЦК КПСС по идеологии). В Москве известно, что эта банда обкладывает флажками и самого Федосеева, который, мол, прикрывает разных ревизионистов.

В середине сентября состоялось вручение Новороссийску звания города-героя. Делал Брежнев. Соответствующие акции средств массовой информации: волнение от встречи с «малой землей», слезы и объятья, соответствующие слова., а потом и статьи, в которых Новороссийск, обеспечивший левый фланг всего советско-германского фронта, приравнен к Сталинграду, а Брежнев там сыграл решающую роль, будучи полковником и начальником политотдела армии. Через неделю, когда Гречко вручал то же Керчи, Щербицкий в своей речи назвал Брежнева «великим солдатом и выдающимся полководцем».

Выпущен фильм о вручении звезды Героя Новороссийску.

Кстати, в вышеупомянутом V томе «Истории КПСС» — восстановление промышленности страны было обеспечено восстановлением Запорожстали, где парторгом был Брежнев. А целина была поднята потому, что в Казахстан вторым секретарем был послан Брежнев.

11 октября предстоит его речь в Кишиневе по случаю 50-летия образования Молдавской автономной (!) республики.

Почти каждый день газеты печатают, а радио и телевидение передают письма Брежневу или его приветствия по случаю ввода в строй какого-нибудь завода, электростанции, стройки, той или иной инициативы или победы какого-нибудь коллектива в соцсоревновании. Не говоря уже о том, что также почти каждый день Брежнев приветствует какую-нибудь международную конференцию и они, естественно, проходят под «огромным впечатлением» этих приветствий, а затем принимают ответные послания.

Также не проходит недели, чтоб не появлялось новых Героев соцтруда. На прошлой неделе — Гришин, член Политбюро, в связи с 60-летием. На этой неделе — дюжина писателей, среди которых, наряду с Симоновым, Катаевым, Борис Полевой и Георгий Марков и им подобные «серые».

Приезд Канапы по поводу подготовки Консультативной встречи и конференции компартий Европы. Обед на Плотниковом. Его пижонство.

Много мелких дел. Социал-демократы. Дьюла Хорн (ВСРП).

Юрий Иванов (сионизм) — патологический антисемит в роли референта в нашем международном Отделе.

Читаю рукописи I тома истории (и теории) международного рабочего движения. Высокий уровень. Интересно написано даже уже известное. Удастся ли выпустить?

3 октября 1974 г.

Полдня с Дьюлой Хорном. Он очень активен в готовности выполнять решения «шестерки». А я сдерживал, так как выполнять-то их по существу, т. е. сочинять окончательные коллективные тексты все равно придется нам.

Вчера вечером Б. Н. вызвал меня с Загладиным сообщить замечания Суслова на проект Декларации к конференции европейских компартий. Выше я писал о тенденциях самого Пономарева, но перед Сусловым даже он выглядит либералом.

Велел вычеркнуть такие слова, как «сотрудничество», «добрососедские отношения», «система европейского мира», похерил (и долго, говорит Б. Н., ругался) предложения о создании общеевропейской энергетической и транспортной систем (хотя Брежнев не раз об этом говорил), жирно вычеркнул тезис о разъединении войск, ликвидации баз на чужих территориях, о предотвращении конфронтации на морях. С его точки зрения это все не партийный язык и не партийный подход. «Конечно, — передает Б. Н., - мы говорим обо всем этом в пропагандистских целях. Но делаем это потому, что уверены, что империалисты сами никогда не пойдут на меры военной разрядки. А нам такие меры, о которых мы шумим, не выгодны: наши войска в других странах играют очень важную роль, они обеспечивают. (и показал сжатый кулак)».

Я попытался вякнуть на тему о том, что мы не вписали в проект ничего такого, чего не было бы в документах съезда, Пленумов ЦК, в речах Брежнева. Но Б. Н. уже от себя срезал: «Не преувеличивайте разрядки, Анатолий Сергеевич!» Все, конечно, поправили как надо.

Сегодня приезжал Фрелек (зам. международного отдела ПОРП), чтоб согласовать окончательные позиции перед Консультативной встречей в Варшаве. Меняя на переговоры не пригласили. Думаю, что в Варшаву поедут не те, кто готовил проекты и идеи.

4 октября 1974 г.

В продолжение вчерашней догадки.

Утром зовет Пономарев. Прихожу.

— Мне надо с вами поговорить.

— Пожалуйста.

— Почему вы вчера не были на нашей встрече с поляками?

— Потому, что меня на нее никто не звал!

Молчание. Потом продолжает.

— Вчера Загладин предложил включить в состав делегации на Варшавскую Консультативную встречу себя и Шахназарова. Мол, другие партии посылают по 4–5 человек и это правильно, ведь будут разные комиссии и проч.

— Борис Николаевич, я все понимаю. Вам неудобно вносить в ЦК в составе делегации двух своих замов. Проблема предпочтения: я или Загладин также совершенно очевидна. Но советником я не поеду. Надеюсь, вы это понимаете.

— То есть вы вообще не поедете в Варшаву?

— Не поеду. То, что едет Шахназаров, это и хорошо. В связи со всей этой проблемой я хотел бы просить вас разрешить мне вообще отстраниться от этой конференции и всего, что с ней связано. Я не буду лукавить: я много вложил в это дело. Но для меня вопрос престижа не столь, очевидно, важен, как для других. Дел у меня и без этого хватает: социал-демократия с венграми и «шестеркой», экономическая политика западноевропейских компартий, многотомник по рабочему движению, а теперь вот ваша статья о роли социализма в революционном процессе (к 25-летию социалистической системы). К тому же нужна уже какая-то концентрация ответственности. А то, что же выходит? Сегодня я отвечаю, завтра Загладин. Толчемся, перебиваем друг друга, лишнее это. До сих пор в общем шло ничего, но пора уж и определиться. Так что я прошу вас уволить меня с этой темы.

— Ну, зачем же так, Анатолий Сергеевич! Ведь это важно и для дела, чтоб вы участвовали. С другой стороны, правда, — ведь и Жилин над этой же темой работает. (Я смолчал!). Хорошо, я подумаю. Только я хотел поговорить с вами об этом по- товарищески.

Я повернулся и ушел.

Все это ерунда, конечно. И неприятное здесь только одно: Жилин (вместе с Загладиным) будет торжествовать победу: Черняева шмякнули, как он ни пыжился изображать из себя главного во всем этом деле!

Когда узнал о случившемся Брутенц, он именно так это и оценил.

Сейчас начался прием в ресторане «Арбат» по случаю 25 — летия ГДР. Я не поехал.

Сегодня день провел опять с Дьюлой Хорном по социал-демократическим делам. Потом обедали на Плотниковом.

— октября 1974 г.

Навестил меня сегодня Волобуев, отставной директор Института истории. Всякие вещи рассказывает про науку. Сценки из заседаний академиков-маразматиков: выдвигают кандидатов на очередные выборы в Академию. Жополижество и прохиндейство совершенно в открытую. Уже никто не стесняется, потому что знает, что только так туда попадают. И именно это эксплуатирует Трапезников: готовность научных сотрудников всех степеней запродать себя с потрохами и ползать публично на животе позволяет ему организовывать любые охоты за ведьмами по части ревизионизма. Может быть, не только порядочных, но позволивших себе нейтральность, изгоняют из ученых советов, с должностей, а то и из институтов. Пошлейшая вакханалия критиканства в духе 1949 года в исторических публикациях, в докладах, во всем. Все напуганы до потери человеческого облика.

Волобуев брюзжит, все поносит, всем недоволен. Неприятно на него смотреть в этой роли, потому что сам он всю свою карьеру строил на том же, что его сейчас возмущает, — на беспринципности, цинизме, демагогии, антисемитизме, «чего изволите» и проч. А теперь, видите ли, он, оказывается, хороший. Но его недовольство — не только ворчание выброшенного из тележки деятеля. Оно глубже. И это страшно, страшно уже не за него, не за себя, не за окружающих, — за страну.

А в это время по телевизору наш главный лобызается с Хоннекером, речи произносит, новые ордена на грудь вешает, ручкой машет организованным немецким толпам и т. п.

— октября 1974 г.

21 год со смерти Ленина — это 1945 год. 21 год со смерти Сталина — это нынешний 1974 год. К 1945 — ому году что осталось от Ленина? Только то, самое общее — что, если б не было его, история после 1917 года пошла бы иначе. А что осталось от Сталина за тот же период? Всё! За исключением массовых репрессий всех кого попало. Вот это значит преемственность «структуры». Вот, что значит самовоспроизводство посредственности, раз она уже захватила власть!

Б. Н. утром позвал к себе и молча протянул постановление ЦК о делегации в Варшаву: там была и моя фамилия. Торжествующе посмотрел на меня, будто пятак подарил. Я уже знал об этом. И равнодушно протянул ему бумагу обратно. Тут же он наговорил мне всяких замечаний к бумагам (в связи с Варшавой), от которых я уже сознательно отошел за последние дни.

Встреча с Галкиным. Рассылка рукописи I тома «Истории рабочего движения». Подписал я один.

Встреча с Бутенко (специалист по соцсистеме в Академии наук). Б. Н. поручил готовить ему статью в ПМС о роли мирового социализма в мировом революционном процессе (30-летие социалистической системы). Это сейчас его больше всего интересует.

Завтра «шестерка» замов международных отделов в тайной квартире на Сивцевом Вражке: сценарий для Варшавы. А сегодня встреча с Суйкой (зам. зав. ПОРП) у Загладина — согласование с нами того, что поляки будут предлагать от себя!

Читаю толстенную книгу Джорджо Бокка «Пальмиро Тольятти» — факты о жизни человека, который приспособился к сталинской необходимости, чтоб стать великим и противопоставить себя наследию Сталина.

13 октября 1974 г.

З0 лет назад мы с комбатом Толмачевым брали Ригу. По радио услышал, что отмечается эта дата.

А вчера был юбилей Молдавии (его тоже сделали под «50-летие», хотя это 50-летие Молдавской АССР, без Бесарабии). Опять Генеральный не сходил с телевизора и со страниц газет. Туда съехались все первые секретари республик и т. п. Делать больше им дома сейчас нечего. Главный политический смысл я вижу в том, что торжественно, на весь мир, при таком (!) скоплении народа было заявлено (в адрес Чаушеску, конечно), что

а) империалисты с помощью реакционного режима Румынии отторгли Бесарабию в 1918 году от матери-родины;

б) в 1940 году справедливость восторжествовала и весь молдавский народ вместе с Бесарабией навсегда добровольно вошел в Советский Союз.

Это очень заинтересует большую прессу на Западе. А Чаушеску озвереет теперь совсем. К тому же был организован (в подтверждение сказанного) грандиозный военный парад в Кишиневе.

Однако публика уже не улавливает никакого смысла в этих регіютапсе8, кроме как желания еще и еще раз демонстрировать «личную роль» и «личный вклад», и обращает внимание лишь на дефекты речи, нелепости «протокола» и т. п. То есть с точки зрения авторитета все эти бесчисленные юбилеи и речи имеют обратный результат.

Завтра еду в Польшу на Консультативную встречу 28-ми европейских компартий.

26 октября 1974 г.

С 14 по 19 октября был в Варшаве.

Болтающийся прицепной салон-вагон для Пономарева и Катушева. Ужин там часов до двух ночи. Жилин в роли наглого шута. Панибратство с Катушевым.

«Шестерка» в Варшаве, на вилле, отведенной Пономареву.

«Шведская» гостиница, где жили остальные и все прочие из других стран.

Закулисная работа вместе с поляками: по проблеме двух греческих партий. Известно было, что, как минимум, румыны поставят вопрос о приглашении «внутренней» КПГ и что итальянцы их могут поддержать. Перехвачен был ночной звонок Серге (ИКП) в Афины: посоветовал «внутренникам» послать телеграмму в Варшаву. Поэтому срочно была инспирирована аналогичная просьба от Листера,которая, мол, тоже проявила «интерес» к Варшаве. И то, и другое было «ненавязчиво» доведено до сведения румын, итальянцев и испанцев. И они завяли…

Впрочем, Андрей — секретарь РКП не удержался, чтоб не затронуть проблему «объединенной делегации коммунистов Греции». В ответ греческая делегация распространила в письменном виде очень грубый протест. А Канапа на заключительном заседании взял краткую реплику, в которой заявил, что партия (т. е. румыны), поучающая нас тут насчет независимости и невмешательства, является единственной среди присутствующих, которая вмешивается в дела другой партии.

Вообще румыны выглядят уже вполне комически и вызывают легкое презрение своими назойливыми повторениями темы невмешательства и самостоятельности. Да и в самом деле — атмосфера отношений между партиями настолько изменилась, что никто реально не ощущает вмешательства, или какого либо давления с нашей стороны. Больше того, все знают, что могут не согласиться с нами по любому вопросу — и от этого «ничего не произойдет». А мы в свою очередь воздерживаемся от таких проблем, по которым можем встретить «несогласие». Например, Б. Н. сам, еще в Москве, предложил снять из своей речи абзац о китайцах. И это было мудро. Это сразу обезоружило всех потенциальных оппозиционеров и вызвало вздох облегчения у тех, которые вслед за нами сочли бы своим долгом тоже сказать на эту тему (прежде всего- соцстраны).

От югославов не ждали ничего неожиданного. Но факт их присутствия вызывал любопытство. Они произнесли свои обычные заклинания: против блоков, в обоснование неприсоединения, как условия независимости, о самом этом движении, как главной международной силе и проч. Тем не менее они здесь и согласны оставаться.

Глядя на участников встречи, физически ощущаешь непередаваемую словами тягу к демонстрации себя как международного движения. Объяснение: времена наступают трудные и непонятные, и на всякий случай лучше «держаться вместе», по крайней мере не обижать Москву, помощь которой в любой момент может понадобиться. У мелкоты, которых дома почти никто не замечает, демонстрационная потребность выглядеть частью международного целого, очень много. Верные из мелкоты, вроде люксембуржца Урбани, западного немца Шредера и т. п. прямо просили Загладина проинструктировать — о чем им надо говорить. Т. е. им самим вся эта затея — ни к чему. Но раз она нужна КПСС, пожалуйста, они готовы на все, так как «КПСС знает, что делает» и от нее многое зависит повсюду.

А нам демонстрация единства нужна, чтоб оставаться идеологической державой: это наш и внешний, и внутренний капитал.

Непосредственное политическое значение предстоящей конференции равно нулю. Ничего она не изменит и ни на что не повлияет, как, впрочем, и общеевропейское Совещание государств (Женевское). Об этом Пономарев нам, своим, твердит почти каждый день. Это все хорошо понимают.

Даже в теоретическом плане. Мы ведь не можем всего сказать о нынешнем положении в мире и в Европе, да еще на коммунистическом собрании! Потому, что мы не можем политически противопоставить себя своим «классовым противникам» до такой степени, до какой это мыслимо с точки зрения нашей марксистско-ленинской теории и как того хотели бы наши братские партии из капиталистических стран. Мы нуждаемся в реальном экономическом мире, который зависит не от коммунистов. На днях я прочел материал о наших экономических связях с капиталистическими странами. Там весьма внушительные вещи, мы интегрально повязаны с капиталистической экономикой.

И рядом с этим вырастают проблемы, которые никакое комдвижение не решит. Неделю назад Киссинджер дал интервью Рестону — философское. Киссинджер выступает там, как «историк», а не как государственный деятель. И начинает с того, что все цивилизации в конце концов погибали, истощив свои ресурсы идейности и исторического воображения. Свою задачу он видит в том, чтоб оттянуть конец нынешней цивилизации. Угрожает ей голод и нехватка энергии. Продовольственная проблема приобретет катастрофический характер. (Кстати, недавно с Б. Н.'ом встречался Кришнан — один из лидеров индийской КП. Сообщил, что уже есть случаи голодной смерти. На этой почве поднимается волна правой реакции и Индире реально угрожает переворот. Просил для спасения положения 2 млн. тонн зерна. Индира просила об этом Брежнева месяц назад. Увы — им дважды отказали).

Над всем этим инфляция (которая есть результат исчерпания кенсианских средств развития капитализма) — она грозит полным хаосом.

Мы, СССР, исходим из того, что сможем «отсидеться» от этих бед. Киссинджер считает, что это не удастся. И в определенной степени он прав. Мы, например, уже объявили своим социалистическим друзьям, что не сможем и впредь продавать им нефть по 16 руб. за тонну, тогда как на мировом рынке она 80-120 руб. Но, если мы поднимем цены на нефть, потом на всякое другое сырье, то при структуре экономики братских стран, которая сложилась под нашим влиянием и давлением, эта экономика рухнет в несколько месяцев. Политические последствия от этого понятны!

А в мировом масштабе надвигается новый фашизм, он вырастает из кризиса. Возможна и новая война, для начала — войны.

На подъеме кризиса коммунисты во многих странах набирают очки и их продвижение к правительственным сферам становится все заметнее. Но «верхи» это не только видят — они все чаще начинают говорить в открытую о том, что армии нужны теперь для внутренних нужд.

Вообще грядут любопытные времена. И сколько я ни читаю всякого о том, что может произойти в ближайшей перспективе, ничего путного не видел. Да, и кто решится предсказывать.

Варшава — современный внушительный город. Хоть поляки и говорят, что в своей исторической части он восстановлен по старым чертежам (оно, наверно, так и есть), но современные вкрапления: массивы высотных домов, сквозные магистрали с серпантином развязок, переходы и галереи торговых центров, «шведские» гостиницы и проч. Лишили Варшаву провинциальности, какой много в Праге, Берлине, даже в Будапеште. Это западный город, напоминающий местами голландские города.

Стриптиз в «Доме науки и культуры» — высотном доме типа нашего на Котельнической набережной, построенного Сталиным в подарок Варшаве! Красивые девушки. Одна особенно хороша, трясла своими прелестями в двух метрах от Пономарева, сидевшего, естественно, вместе с членами Политбюро ПОРП на самом почетном месте. У Б. Н. давно заметна склонность к такого рода западным развлечениям. Но интересно, как укладывается в его ортодоксальном мозгу тот факт, что для лидеров наших братских социалистических государств — это нормальный вид вечернего, праздничного отдыха и что в условиях «развивающегося» социализма в Польше, Венгрии этот бизнес получает все большее распространение.

В Варшавских магазинах, в отличие от наших, есть все! Любого качества — от похожей на нашу ширпотребную дрянь до лучших образцов на уровне Запада, в том числе польского происхождения. Но стоит это фантастически дорого. Может быть это и не дороже, чем у нас., но у нас это имеется только в закрытой для публики секции ГУМ'а.

3 ноября 1974 г.

В пятницу Б. Н. пригласил меня на беседу с Куньялом. Присутствуешь при том, как творится история. Это человек, от которого очень много сейчас зависит и не только в Португалии. Смущаясь и торопясь, излагал Пономареву, как на исповеди, что происходит, кто есть кто, как он собирается действовать и на что рассчитывает.

Б. Н. на этот раз очень косноязычно поучал его, как спасать и двигать революцию: знать, что происходит в армии, иметь свою разведку (при ЦК партии), поставить дело охраны лидеров (можем дать для пяти-шести человек соответствующее оружие), ну и за ЦРУ следить.

Помню, как в 1962 году, когда Куньял только что бежал из тюрьмы и приехал в Москву, покойный ныне Терешкин пригласил меня на беседу с ним. Думал ли я тогда, как все повернется. Думал, наверно, о безнадежности его дела и о героизме его самого. Сам он произвел тогда сильное впечатление, но был подавлен. И вот — во главе революции.

8 ноября 1974 г.

Скучный день. Вчера был на параде. Шел все время дождь со снегом, весь промок и был, конечно, без шапки. И вообще. даже на фоне наших референтов я выгляжу, должно быть, затрапезным, в стареньком сером пальто и дешевых ботинках. Спасает умение носить вещи. И всегда появляется недоумение: почему люди (те же референты), которые получают на 70 рублей меньше меня, одеты лучше и выглядят более состоятельными. Не будь заграничных поездок — не было бы приличной одежды! Откуда у людей лишние деньги? А вернее — почему у меня никогда нет никаких лишних денег?

На трибунах было необычайно много народу. Не помню такого. Не протиснешься. В речи Гречко впервые отсутствовал знаменитый оборот: «однако силы империализма продолжают угрожать, поэтому мы будем и впредь.» Эта тема сделана элегантнее. И кроме того, он залез не в свою тему, впервые на таком уровне заявил, что в условиях разрядки классовая борьба разворачивается сильнее.

Кончился парад. Ждут все появления демонстрантов. А их нет и нет. Потом из-за Исторического музея появились поливальные машины. Демонстрация была отменена после того, как демонстранты с 7 утра мокли под дождем и уже продвинулись к Красной площади. Сделано, должно быть, под предлогом «заботы о людях».

Потом был прием во Дворце Съездов. Обычно я не хожу туда. На этот раз меня уговорил Джавад, мол, чтоб повидаться с австралийцами (приехал Кленси, председатель СПА) и отделаться от них на все праздники. С Кленси я действительно пообщался. Подгорный произнес скучную речь. И вообще начальство через полчаса удалилось. Заслуживали внимания: Марта Бушман, австрийская красавица из ФРГ; Арбатов с женой, которая блистала среди академиков. Скоро очередные выборы, а Арбатов один из знатных претендентов. Александров-Агентов, обрядившийся в дипломатический мундир со всеми медальками и орденом Ленина. Несмеянов, бывший ректор МГУ, бывший президент Академии наук, которому стало дурно и его вынесли, что, впрочем, не произвело никакого впечатления на окружающих.

Вечером был в гостях у школьного друга Феликса. Там были и другие школьные друзья. Удивительное это явление. Как далеко мы разошлись в жизни, и как много у каждого было возможностей обзавестись интересными друзьями и средой. И эти возможности не раз становились реальностью. И тем не менее осталось что-то такое, что неодолимо тянет нас друг к другу.

15 ноября 1974 г.

Неделя очень насыщенная. Приезжали поляки и венгры, чтобы «согласовать» план Подготовительной встречи в Будапеште. Вся работа уложилась в два-три часа в кабинете Загладина. Вечером их принял Б. Н., но это — протокол.

На 16–19 декабря намечена сама встреча.

В понедельник Суйка и Хорн съездят в Рим, согласуют пригласительное письмо и все закрутится.

Б. Н. сегодня согласился, чтоб я съездил на 2–3 дня в Лондон «поработать» с Уоддисом, пообещав ему включение в Рабочую группу по подготовке документов конференции. Но при этом он так отредактировал мою телеграмму, что спесивые англичане не захотят меня принимать.

Приятные встречи по поводу проводов с поляками, и особенно с венграми. Умный и молодой народ: Берец — зав. отделом ЦК ВСРП, 44-х лет. Ни у тех, ни у других (в отличие от чехов и болгар) ни тени подобострастия, заискивания. И вместе с тем то, что на «интернационалистическом» языке называется — «полное взаимопонимание». Они горды, а венгры даже надменны в делах и при том очень дружелюбны, хотя и язвительны в общении.

Б. Н. устроил разнос по поводу написанной ему еще до праздников статьи в ПМС (к 30-летию социалистической системы). Причем, как это обычно с ним бывает, «забыл», чему учил меня при подготовке статьи и «ругал» как раз за то, что было результатом его прямых желаний. А, кроме того есть жизненное правило:

— первый вариант всегда надо отвергнуть, чтоб «поработали» еще и не зазнавались;

— надо показать, что до его личного вмешательства может быть создано только говно. И т. п.

Но поскольку его воспринимаешь и как человека, с которым в общем-то в довольно товарищеских отношениях столько лет, — я опять взбеленился. И главным образом из-за того, что он все больше и больше теряет всякий стыд и открыто, не стесняясь кричит на людей, которые написали ему его авторскую статью. Не советуется, не просит поучаствовать, помочь, не ссылается на собственную занятость (т. е. не извиняется косвенно), а требует, как будто речь идет о служебной бумаге. И он уже и в душе считает нас обязанными по службе писать ему доклады и статьи. Искренне расценивает наше рвение в этом деле, как проявление партийности, как служение партии.

Я, правда, поостыл, потому что он очень долго говорил свои глупости. Тем не менее я был в ответ довольно груб и прям.

Потом (через день) он давал понять, что «переборщил». Однако новый вариант мы ему сделали. И сейчас в лифте (уходя столкнулись в коридоре, и он меня пригласил в свой персональный лифт) говорит: «Это много лучше».

Так что эта неделя, состоявшая из двух главных событий (дела с венграми и поляками, и статья Пономарева) очень характерной оказалась для моего жизненного положения вообще: почти одновременно чувствуешь себя, с одной стороны политическим деятелем, который довольно свободно и самостоятельно что-то решает, обсуждает, добивается принятия своего мнения на международном уровне. А с другой стороны — писарчуком, мелким чиновником, которого бранят за плохо подготовленную авторскую (!) статью для начальства.

Снят Демичев! Пономарев сообщил мне это с явной радостью и пошутил: «Давайте кандидатуры!» Назначен министром культуры — сегодня опубликовано в «Правде». Произошло это еще «хуже», чем с Полянским (в 60-ых, начале 70-ых годов был членом Политбюро и зампредом Совмина). Суслов вел Политбюро. Под конец говорит: «Еще, товарищи, есть один вопрос. Предлагается утвердить указ президиума Верховного Совета об утверждении П. Н. Демичева министром культуры». Все кивают или одобряют возгласами. «Ну, что же, принято». Но Демичев просит слова, понятно, ошеломленный неожиданностью. Жалко лопочет что-то по поводу того, сколько он сделал для «нашей идеологии», называет почему-то цифру обучающихся в школах экономического самообразования. Говорит, что он «долго был на партийной работе» и назначение ему не привычно, однако он «солдат партии» и т. п. Б. Н. все это рассказывал с нескрываемым злорадством, издевательски.

Я ему ответил тоже шутя: «Для политики, во всяком случае, для ЦК это, безусловно, хорошо, а вот для культуры — сомневаюсь».

По Москве котируются на его место: Зимянин и Абрасимов. Лично мне симпатичнее первый и в хороших отношениях мы, но он горяч и не очень самостоятелен, будет таки подлаживаться ко всем и вся.

Итак, Брежнев не отошел от принципа «стабильности» и на этот раз, и пока не умерла Фурцева, он Демичева «держал». А теперь это выглядит не как акт политического недовольства им (он оставлен в сфере руководства идеологическим участком), а как снятие технически лично не справившегося работника.

А в так называемом «общественном мнении» как это выглядит? Одни думают, что это продолжение линии назначения членов и кандидатов ПБ министрами (Полянский, Громыко, Гречко). Другие — мой зять, когда я сообщил эту новость, спросил: «А кто такой Демичев?»

Читаю Фейто «Ленинское наследие» — бывший венгерский коммунист, сбежавший в США.

Маркиз де Кюстин «Николаевская Россия». Написана в 1839 году. Издана у нас в 1930. Сплошные аллюзии и ассоциации.

21 ноября 1974 г.

В начале декабря поеду в Англию: договариваться с Уоддисом о «совместных действиях» на Будапештской Подготовительной встрече.

Сегодня, не разгибая спины, весь день «совершенствовал» проект Декларации по материалам Варшавской КВ. Задача состоит в том, чтоб многие (во всяком случае важные) партии увидели себя в проекте, но чтоб дух его остался «нашим». Однако, это много интересней, чем писать статьи для Пономарева.

Очередная пошлейшая вакханалия выборов в Академию. В отделе науки некий Пилипенко (зав. сектором философии) напрямую вызывал к себе в кабинет член-корров и академиков, и требовал голосовать «за этих», и «этих», в том числе за себя. Те потом шли к консультанту этого сектора Кузьмину (интеллигенту, которому доверяли) и жаловались, руками разводили. Кузьмин позвонил Красину. Это дошло до Б. Н.'а. Он возмутился и спросил: «А может этот Кузьмин, или как его там, если его вызвать к Суслову, заявить, что было дело?» Красин ответил: «Не знаю. У него, видите ли, ВАК до сих пор докторскую не утвердил»

Арбатов получил проходной балл в Отделении экономики и уже, почитай, академик. Фантастическая карьера: в 1962 году Пономарев ему предложил должность младшего референта в нашем Отделе. А теперь он депутат Верховного Совета, член Ревизионной комиссии КПСС, академик, один из приближенных Генерального. Не то что завидую. На фоне общественного разврата Арбатов даже много лучше других. Другие-то совсем уж прохвосты и маклеры возле науки, в грязной куче которых затерялись «отдельные, настоящие» ученые, получающие свои 2–3 балла в первом туре и выбывающие из игры.

С Б. Н.'ом имел такой разговор.

— Я по другому делу, — говорит мне, — имея в виду «свою» статью. Хочу с Вами посоветоваться. Как мне быть? Ведь, вероятно, на место Демичева будут двигать Зимянина. Я — за. Но кого тогда на «Правду»? Могут предложить Загладина. Я, конечно, не могу возражать. Но давайте взвесим и с точки зрения Отдела, и с точки зрения — хорошо ли это вообще.

— Что Загладин справится, — говорю я, — в этом нет сомнений. Что он согласится — тоже. Но, во первых, почему вы думаете, что будут двигать обязательно Зимянина в секретари ЦК. А почему бы — не Абрасимова, который, как Вы хорошо знаете, ехал из Парижа именно на это место. И у него довольно сильные тылы.

— Нет, нет. Ну что Вы! Это же полный невежда. Зимянин-то не бог весть какой грамотный. А этот уж совсем. Правда, апломбу у него много. И очень нахальный, претенциозный. Но его не все хотят. Я, например, знаю трех членов ПБ, которые будут решительно против (и стал считать по пальцам, но не вслух).

Я не боюсь, что Загладин сорвется, — продолжал я. Он достаточно уже авторитетная фигура, чтобы там не он приспосабливался, а к нему приспосабливались. И к тому же при внешней решительности, очень осторожен в главном.

— А здоровье?

— Оно перекрывается феноменальной работоспособностью и любовью «делать дело», умением делать все быстро, не откладывая. По уровню знаний, образованности и умению писать он стоит дюжины Зимяниных. А если где и споткнется, у него есть на кого опереться: Андрей Михайлович (Александров-Агентов).

— Это да!

— Впрочем, в этом и слабость его. Так, когда с ним разговариваешь, вроде приличные взгляды. Но стоит Александрову вмешаться, как Загладин будет писать «то, что нужно», не успев даже подумать — рука будет нестись впереди мысли.

— Это тоже правда!

— А для Отдела, — продолжал я, — уход Загладина — потеря невосполнимая. Никто его заменить не сможет: ни по репутации у братских партий, ни по связям, ни по умению работать «с друзьями», ни по многоязычию и влиянию на собеседников, по умению нужным образом сходиться с кем нужно.

— А Жилин?

И тут я выложил про Жилина все, оговорившись, что долго молчал, потому что боялся быть неправильно понятым. И о том, что он года два уже ничего практически не делает, сам пером не водит (и возвел это в теорию), а разглагольствует перед консультантами, которые сдают полуфабрикат или даже просто сырье замам. Загладин так его любит, что ночами готов сам за него работать, лишь бы не подвести. Авторитет он среди консультантов растерял окончательно — и своими пьянками, а главное — своим циничным бездельем. Мы были друзьями. Но отношения именно на этой почве безвозвратно испортились. И я даже подумываю о том, чтобы отказаться от консультантской группы, потому что общаться с Жилиным я просто не могу физически. Он мне отвратителен.

Б. Н. слушал молча. Временами поддакивал или делал вопросительную мимику.

«Объяснение» не закончилось, так как позвонил Александров и Б. Н. помчался, как я понял, рассказывать ему о книжке Дэвидсона про Брежнева.

Читаю второй раз «Бесов» Достоевского. Тридцать лет спустя. Первый раз читал, когда учился еще в школе. И был ошеломлен тогда. А теперь упиваюсь не сюжетом, а языком. Какой язык! Боже ты мой! Каждую фразу хочется по десятку раз перечитывать и запомнить. И думаю — это самое язвительное сочинение Достоевского. Каждый оборот речи идет на нескончаемом издевательстве и иронии.

5 декабря 1974 г.

С 29 ноября по 3 декабря был в Лондоне. Произошло то, о чем думал, что воображал в течение десятилетий, с тех пор, как еще в детстве увидел в старой дореволюционной «Ниве» портрет Байрона и никак не мог понять, почему его имя пишется через «y» (Byron): тогда уже, на уровне рощинско-аристократической гувернантки я «знал» французский язык, об английском до университета понятия не имел.

Поездка в КП Великобритании для «согласования» позиций по Будапештской встрече. Визу дали только поздно вечером 28-го, а утром мы вылетели из Шереметьево.

Далее я «телеграфно» буду обозначать цепь событий, потому что описывать каждое с комментариями — на неделю работы.

«Первый класс», который Джавад выбил из Управления делами ЦК в расчете на красный ковер у трапа в Хитроу. Но не было не только ковра, не было и встречающих. Нас не ждали (из-за виз), на всякий случай послали в аэропорт Мишу Соболева (занимается в посольстве межпартийными связями) — очень милый человек.

В машине в Лондон — первое знакомство с неповторимой «конструкцией» улиц — блоки домов на целую улицу, разделенные на отсеки — индивидуальные двух-трех этажные квартиры. И ни пары одинаковых «рядов». Поразительное разнообразие в однообразии.

Гостиница на Queen'nay terrace упирается в Гайд-парк, в десяти минутах ходьбы от посольства, которое расположено на «частной» улочке.

Попросили заплатить за гостиницу «вперед». 60 фунтов на двоих за 4 дня. А у нас деньги на три дня (поскромничал я, посылая записку в ЦК). Пришлось занимать у посольства.

В посольстве: знакомство и беседа с зам. посла Семеновым В. М. (посол утром этого дня отбыл по вызову в Москву). Симпатичный, умный и (что редко бывает) скромный мидовец. Ввел в обстановку, позвонил Уоддису. Его реакция: «Зачем такая спешка?» Но пригласил в 3 часа к себе в ЦК.

Первая поездка по городу. Первые впечатления: Лондон — целая держава. Во всем его облике: памятники, дворцы, парки, архитектура (за которой мифология британской вездесущности и имперского могущества) — сама история веков, столь хорошо мне знакомая. Даже левостороннее движение, когда все время путаешься, куда смотреть, переходя улицу. Красные двухэтажные автобусы, уникальные по форме черные такси.

В 15. 00 в ЦК. Захолустный, обычный, этажей в шесть дом на границе Сохо. В подъезде — неряшливый парень, задравший ноги на какую-то стойку. Отнесся к нам вполне равнодушно. Старая деятельница, бросившаяся к Джаваду, провела в пустую комнату Уоддиса: потертая мебелишка, холодно, папки вокруг, книги, стопки газет. Уоддис вошел, как будто мы живем на противоположной стороне улице. Усадил напротив, вынул лист бумаги и без всяких предисловий уставился на меня с выражением: «Я вас слушаю».

Я стал рассыпать наши «соображения», только чуть-чуть приоткрывая сценарий, разработанный вместе с поляками и венграми. Иногда он ехидно улыбался, что-то помечал. Спустя час он попросил меня остановиться и высказал «со всем согласие». Сказал, что сам не поедет. Врачи разрешают только две самолетные поездки в год, а он уже выполнил норму. Это меня огорчило, ибо он знаком с кухней и знает, где безнадежно сопротивляться нашей инициативе и попусту нервы нам тратить не будет, а новый будет руководствоваться «чистыми принципами» и качать права.

К нашим предложениям по связям лейбористы-КПСС отнесся очень сдержанно. Напомнил, что сказал мне еще в Москве («хотя по вашим глазам я и увидел, что вы не очень поверили: мы не можем систематически общаться не потому, что у нас какие-то политические соображения, а потому, что у нас нет ни людей, ни времени»). Добавил: мы маленькая партия, но у нас обязанности большой партии, такой, как ИКП или ФКП. К тому же наш Исполком считает главной задачей моего международного Отдела развивать интернационалистические кампании внутри страны (Чили, Вьетнам, Португалия, Греция, Куба). А я хоть и являюсь зав. международным Отделом, но заведую только самим собой.

Как бы извиняясь за убогость обстановки, пошутил: вот в таком помещении находится штаб по свержению британского империализма.

Через пять минут после того, как мы начали разговор, в комнату, как бы невзначай, зашел Джон Голлан. Деланное удивление, еще более деланная радость. Поздоровался, отпустил какую-то шутку и, не пробыв и минуты, выскочил. Заранее продуманная сцена — для демонстрации: мол, у нас есть дела поважнее, чем плясать под вашу сурдинку на европейских сборищах. То же самое, спустя еще пять минут проделал Фалбер (зам. генсека партии), который возглавлял делегацию в Варшаве.

Уоддис проводил до дверей, где продолжал, задрав ноги сидеть тот же парень. Не дал за 4 часа ни чаю, ни пригласил «осмотреть помещение» (общепринятый ритуал) и, хоть знал, что мы будем в Лондоне еще почти три дня, не позвал встретиться еще раз.

Под конец я сообщил ему, что Хейворд (генеральный секретарь лейбористской партии) знает, что мы здесь. Я умолчал, естественно, что у нас поручение непременно с ним встретиться. Уоддис опять хорошо отозвался о самом Хейворде, сказал, что у них сейчас, как никогда, хорошие отношения с лейбористами. Напомнил, что Хейворд сейчас, наверно, сверх занят лейбористской конференцией и выразил «некоторое сомнение», сможет ли он нас повидать. (Знать бы ему, что с энтузиазмом отнесся к нашему возможному приезду и каждый день звонил в посольство, спрашивая, когда мы сможем с ним повидаться, хвалился, что именно он выбил из Каллагана визы для нас и заставил МИД в Лондоне и консула в Москве просидеть лишние 4 часа на работе, чтоб обеспечить оформление виз, что он пригласил нас — беспрецедентно! — на заключительное заседание конференции, а встреча с ним уже была назначена на субботний вечер!)

Покинув ЦК КПВ, я долго не мог отделаться от ощущения, чего-то по- диккенсовски жалкого и безнадежного во всей «их деятельности», какой-то обреченности для них быть коммунистами.

Вернулись в посольство. Кубейкин (атташе по культуре, на самом деле — резидент) рассказал, что происходит на лейбористской конференции, предварительно включив «глушитель»: посольство со всех сторон «простреливается» направленными антеннами прослушивания. Договорились, что он утром «уточнит с Хейвордом». Мы будем в городе, чтоб не терять времени, и будем позванивать в посольство.

Ужин в «австрийском» ресторанчике. Принесли с собой водку, подпоили метрдотеля и музыканта, поговорили и пошли в кино в Сохо.

30-го утром после завтрака в гостинице поехали с Мишей по городу, на Oxford street. Великолепие центра, особняки, клубы. Трафальгарская площадь. Нельсон. Заодно заходили во множество магазинов, чтоб наметить «объекты», когда поедем тратить свои скудные фунты, не терять много времени. Магазины потрясают изобилием, разнообразием и классом продукции. Вместе с тем, говорят, что Лондон до сих пор остается «самой дешевой» столицей Европы. Французы, бельгийцы, голландцы, даже шведы и норвежцы ездят сюда на week-end, чтобы сделать выгодные покупки. Правда, скромно поесть в риЬ'е на троих — 6 фунтов, книги от 2,5 до 5 и более фунтов. Жена пресс-аташе говорила, что они с семьей тратят на еду 100 фунтов, а получает он в месяц 300. Квартира обходится в 60–70 фунтов.

Из всего этого следует (учитывая бесплатную медицину, в том числе лекарства по рецепту, даже очки и зубы; бесплатные учебники и школьные завтраки, бесплатные музеи и прочие общественные места), что жизненный уровень значительно выше нашего. А главное, нет этой унизительной заботы, где достать подходящую вещь, как выкрутиться, чтобы иметь красивую одежду и т. п. Покупки вещей — это удовольствие, развлечение, отдых, а не раздражающая толкотня, заканчивающаяся, как правило, разочарованием.

Около 11-ти Миша позвонил в посольство. Оказывается, Кубейкин уже нас ждет у входа на лейбористскую конференцию. Через 10 минут мы подъехали к бывшей церкви, а теперь конференц-залу, рядом с Вестминстерским аббатством и Парламентом.

У входа — полицейские, напротив на тротуаре — несколько десятков молодых людей с транспарантами: они ждали приезда Шмидта, германского канцлера. Среди плакатов были очень грубые. (Газеты были полны ожиданием скандала: Шмидт едет уговаривать англичан оставаться в «Общем рынке».) Мы прошли мимо входа, я попросил позвать Кубейкина. Тот прибежал. Я изложил ему свои сомнения. Дело в том, что накануне он нам всучивал два пригласительных билета, добытые им «из-под полы». Я же хотел получать билеты от Хейворда. Иначе можно было нарваться на большой скандал: московские коммунисты из самого ЦК КПСС на лейбористской конференции! Неслыханно!

Кубейкин сбегал, разыскал секретаршу Хейворда, та — его самого (он сидел в середине стола президиума), и он сказал: «В чем дело!» И велел ей тут же передать нам билеты.

У входа нас внимательно оглядели (не несем ли мы бомбы). Незадолго перед тем в Бирмингаме, видимо, ирландцы взорвали бомбу — убили 17 человек и 100 ранили, а кроме того, взорвалось несколько почтовых ящиков в самом Лондоне. Позже мы увидели, как полиция шарит в сумочках и портфелях при входе в Национальную галерею и Британский музей.

Внизу, в вестибюле стоял Вильсон (премьер-министр), тоже ждал приезда Шмидта. На лестнице столкнулись с Шортом (зам. лидера партии, председатель парламентской фракции, был в Москве в 1973 году в составе лейбористской делегации). Он вытаращил на нас глаза и в то же мгновение сделал вид, что не увидел нас. Это чисто по-английски. Он сразу, видно, сообразил, что это «штучки» Хейворда. Поздороваться, значило бы «реагировать» тут же или потом.

Круглый зал, амфитеатром со всех сторон. Шло обсуждение резолюций (мы застали 42-ую, а всего — 62). Обстановка ни на что у нас не похожая. «За» и «против» того или иного проекта: шумная, активная реакция зала, если председательствующий (Каллаган) пытается навязать голосование поднятием рук (левые знают, что они останутся в меньшинстве и бегут к столу президиума с требованием голосовать «по мандатам»). В трех случаях им удалось принудить Каллагана.

Искренний и огромный энтузиазм солидарности при обсуждении резолюции по

Чили.

Бурные приветствия, когда неожиданно (для нас) в зале появилась Голда Меир. Потом я обратил на это внимание в разговоре с Хейвордом. Он сразу нашелся: дело не в том, что лейбористы так уж любят Израиль, а его политику тем более. Им просто нравится эта старуха, которая с таким упорством гнет свою линию. Англичанам такое импонирует.

Когда мы вошли, Шмидт уже уселся в президиуме между Хейвордом и Вильсоном. Его встретили очень тепло. Потом он говорил — единственный из иностранных гостей. И, пожалуй, впервые в жизни не по книге, а наяву я наблюдал ораторское искусство — политическое. Прежде всего, он говорил на чистом «оксворде», с английскими приемами. То остро шутил, то вдруг становился серьезным, то незаметно предлагал в афористической форме неотразимый аргумент, то иронизировал над обычным пониманием того, что такое политика и как ее надо делать. И т. д. Он говорил минут 40. Аудитория была все время в напряжении и «точно» реагировала на все его «ходы». Проводила она его овацией, хотя он действительно призывал «братскую партию» и «братское правительство» к солидарности в рамках «Общего рынка» в эти трудные для Европы и всего индустриального мира времена.

Внешне он очень элегантен и хорош собой, свободно и уверенно держится.

Обдумывая потом увиденное и услышанное, я понял: Англия никогда не уйдет из «Общего рынка», а «братский союз» двух крупнейших социал-демократических партий — это огромная политическая сила в Европе, причем сила демократическая. И если мы действительно желаем Европе добра и мира, хотим «социального прогресса» на континенте, мы должны учитывать в своей политике (и увы, идеологической борьбе) и то, и другое.

Вечером мы уже были в посольстве, ожидая Хейворда. Кубейкин его привез. Он сходу заговорил о закончившейся конференции, о том, что еще удалось нажать на правых, на правительство. Вновь, как и в Москве, повторил свое кредо: смысл своего пребывания на посту генсека он видит в том, чтобы Британия, наконец, получила «настоящее социалистическое правительство». А для этого надо поломать традицию, когда лейбористское правительство и парламентская фракция позволяют себе не считаться с решениями лейбористской конференции и не признают контроля со стороны Исполкома. Он уже много сделал, чтоб поднять роль и авторитет ИК, воспользовавшись левым приливом, который на этот раз небывало длительный в ЬР. На этой почве у него нарастает конфликт с Вильсоном, с которым они друзья молодости. (Вильсон на первом заседании, как только Хейворд начал свою речь, встал и вышел из зала. Вернулся — как только тот кончил).

В этой же связи он сделал ставку на развитие связей с КПСС. Думаю, что никаких идейных симпатий он к нам не имеет. Но относится и без предубеждения, с позиций «здравого смысла». Советский Союз не только реальный и длительный фактор в мировой политике, но и супердержава, да еще явный гарант мира. Никакой угрозы с нашей стороны для Англии, как и вообще угрозы коммунизма в своей стране он не видит. А хорошие отношения с такой страной, т. е. если она его, Хейворда, признает за величину, могут дать большие дивиденды с точки зрения популярности и внутриполитических перспектив. К тому же по натуре он плебей, искренне ненавидит британский аристократический стиль и капитализм. И хотя он прекрасно знает цену нашему «плебейству», мы ему, как народ, в душе, видимо, симпатичны. С нами можно быть «откровенным», можно держать себя попросту. Может быть, впрочем, он сознательно играет на этой карте, как бы ловит нас на слове: раз, мол, вы объявляете себя большими и главными демократами, так давайте и держаться друг с другом соответственно, поскольку я тоже демократ.

Много говорили об ответной делегации КПСС к ним. Он хочет ее иметь на «высоком уровне», думаю, он «мечтает» о Суслове во главе. Но пригласили они ее по линии института Иноземцева, т. е. таким же образом, как и сами были приглашены в 1973 году, настояв именно на этом: правые в лейбористской партии не хотят пока прямых и открытых связей с КПСС, хотя фактически и они сами были на очень высоком уровне, и обещают самый высокий уровень приема у них — открыто и публично. Тут есть и элемент спеси, престижа, а главное, есть, действительно, нежелание у многих уж очень-то с нами родниться

Хейворд утверждает, что «масса» примет делегацию на ура. И вообще, мол, не судите о нашем отношении к вам по прессе. В народе антисоветизма уже нет.

Но «проиграть в этом деле» (его слова) я не могу, ибо тогда все у меня пропало. Этим воспользуются, чтоб меня смять: мол, пыжился, а советские с тобой всерьез и знаться не хотят.

Говорил, что ему приходится действовать с оглядкой. В ИК у него большинство в 1–2 голоса, стоит кому-нибудь из этих одного-двух заболеть или отлучиться — и любой вопрос могут повернуть против него. Правда, он готовит молодых, расставляет их на нужных местах, помогает «стать заметными» (прямо таки ленинская кадровая политика). Однако, до ключевых постов им далеко, нужно время.

Так беседовали мы более трех часов, перемежая «дело» отступлениями. Я ему, как бы невзначай, кинул несколько крупных комплиментов. Например, когда он стал доказывать, какой он социалист, я его прервал и сказал примерно такое: нам не надо это доказывать. Мы еще в Москве убедились, что вы действуете таким образом не ради тактики или выгодной конъюнктуры, а по убеждению. Мы верим в вашу верность своим идеям, рабочему делу. И т. п. Он весь даже вспыхнул, хотя, казалось бы, что ему моя похвала. Впрочем, я говорил «голосом Москвы».

Вспомнили войну. Он был летчиком. Я сказал: я впервые в Англии. Подлетая к Лондону вчера утром, я поразился его необъятным размерам. И это ведь буквально насыщено жизнью. Миллионы домов, десятки миллионов людей. И подумал: какое же надо было мужество и какая нужна была самоотверженность и преданность, чтобы прикрыть этот город от фашистов. Вы это сделали. И весь мир будет всегда вам благодарен за это. Мы выстояли в 41-ом. Вы — в 40-ом. И это наш общий вклад в спасение цивилизации.

Мой Хейворд чуть не прослезился.

Поговорили об их отношениях с коммунистами. Он чуть закипел: я первый за всю историю лейбористский лидер, который не стесняется выступать с одной платформы рядом с коммунистами. Среди них есть активисты, которых я считаю лучшими борцами за социализм, за интересы рабочего класса. Я бы их с радостью принял в I. Р. Назвал Макгихи (член ПБ КПВ, вице-президент профсоюза горняков). Я и с Голланом дважды выступал на митингах. А на собрании, посвященном 50-летию англо-советских дипотношений, я говорил лучше его. И показывая пальцем на Кубейкина и Мишу, добавил: Так ведь? Разве не правда?! Но в политике, на выборах они наши противники. И понес их за поведение на последних выборах: выставили кандидатов как раз там, где для нас (LP) каждый голос был дорог, и в результате проскочил тут тори, там либерал.

Я не стал с ним спорить. Да и как спорить? В КПВ — 30 тысяч (и то, как говорится, кто их считал!), а Хейворд представляет 10 миллионов. Доказывать ему, что они большие и лучшие борцы за социализм, бесполезно и. оскорбительно. Потому, что он искренне считает себя лучше их в этом смысле, нужнее, надежнее, сильнее. Ему ни с какой стороны компартия в Англии не нужна. Вот он собирается на Кубу по приглашению Дортикоса, добился посылки Микардо(левый лейборист) наблюдателем на съезд Румынской компартии. Он встречался с Берлингуэром, когда тот приезжал к Голлану. То есть он хочет иметь дело с реальными величинами. На остальное у него нет времени.

Говорил, что в Кенте у него от родителей осталась ферма. Он приспособил ее под дачу. Пригласил съездить, когда появимся в Англии вновь.

Рассказывал о своей поездке в Чили (еще при Альенде), крыл матом британское посольство в Сантьяго и вообще всю английскую дипломатическую службу, которую обещал всю разогнать, когда будет у власти.

Он яростный и немного отчаянный, хотя хитрый англичанин в его характере ни на секунду не выпускает его из своих рук. Во всем он ищет реальную выгоду, иначе — «несерьезно». Он никогда не позволяет фамильярности (к которой мы, советские, склонны, как только атмосфера принимает дружеский оттенок). Но он естественен и без всяких протокольных предрассудков. Быстрый и практичный умом. со своим рыжим пробором и не классически английским лицом.

Сложившиеся отношения с ним — нечто совершенно необычное и, казалось бы, немыслимое между коммунистами и социал-демократами. Как далеко мы ушли за последние годы от сталинских табу. Но, увы! Это касается, хотя и реальной, но закулисной стороны политики. А для миллионов наших партийных активистов и «ученых» (типа Трапезникова) — все стоит на месте. Достаточно взять любую «солидную» книжку о социал-демократии издания 1974 года.

В воскресенье 1 декабря — совсем свободный день. Рано выехали с Мишей: Сити, Флит-стрит, дракон на границе Сити, где до сих пор королева, проезжая платит 1 пенни пошлину; собор Святого Павла Христофера Рени, зашли внутрь послушали службу; окраины Лондона, старый вокзал, библиотека Маркса, где работал Ленин, на пустынной маленькой площади, а рядом XVI века каменная поилка для лошадей. Воскресная ярмарка.

Гринвич — въезд в эту деревню: огромная зеленая лужайка, а посредине одно ветвистое дерево, по ее периферии ряды домов, разноцветные, островерхие. Прямо лубочная картинка с гостиничной стены. Парк вверх к обсерватории. Старые ее здания. И главное — где меридиан!

И часы с 24-мя делениями — те, что дают ориентир для всего мира — гринвичское время! Это — Англия!

Обсерватория стоит на холме. Вниз к Темзе широкая «лужайка». На самом холме памятник Вольфу — завоевателю Канады: «от благодарного канадского народа». Это тоже Англия.

Внизу за лужайкой королевский военно-морской колледж: старинный дворец.

Спустились вниз. Слева от колледжа на вечной стоянке в сухом доке «Cutty Sark» — последний парусный клипер, самое быстроходное парусное судно, какое знала история, с очень славной военной биографией, десятками побед и прочим служением «родине и империи». Создание это (ощущение, что это живой организм) красоты необычайной по гармоничности и целесообразности своих форм, стремительности и энергии всего своего вида, с килем высотой с его собственные мачты. Великолепное произведение искусства.

Это тоже Англия.

Вернулись в город по мосту Тауэра, мимо самого Тауэра, мимо последнего крейсера второй мировой войны — на вечной стоянке, мимо памятника по случаю «спасения» от пожара, от которого в 1666 году сгорел почти весь Лондон.

Ринулись в Национальную галерею. Она менее богата, чем Лувр, Римские, Флорентийские, но разнообразнее, чем две последние. Скорее напоминает Эрмитаж. Там много самых, самых знаменитых картин. Много итальянцев, французов, фламандцев, голландцев. А самих англичан всего два небольших зала. Они «хитрые» — держат в своих загородных домах, в частных коллекциях. Рейнольдс, Лоуренс, Гейнсборо, Хогарт… Портреты потрясающие. Особенно Гейнсборо «Mrs. Siddons» — красивейшая породистая англичанка, длинноносая и полногрудая, рафинированная аристократка.

Британский музей. Оставался час до закрытия, но если и бегом, то все равно колоссальное ощущение по сравнению с нашими жалкими черепками и копьями. Да, обобрали весь мир. Но цивилизация от этого получила ни с чем не сравнимый выигрыш. И заметьте: с XVII–XVIII века за завоевателем в любой край земли шел ученый, собирал, выискивал, вез домой, изучал, систематизировал и сохранял. Если б не Британский музей с его награбленным больше половины того, что там есть, пропало бы за последние два века безвозвратно — и для мировой культуры и самопознания человечества и, кстати, для самих народов, которые теперь стали тоже (или становятся) цивилизованными.

Вечером «Эммануэль» — фильм того же автора и в том же стиле, что и «Последнее танго в Париже». Я на нем заснул!

Понедельник 2-го. Сначала в посольстве. Сочинение шифровки. Она шла «поверху» и я довольно откровенно изложил на 6 страницах свои выводы и наблюдения.

Утром следующего дня проводы. Семенов в порядке извинения за то, как встречали, организовал это по экстра классу.

А в Москве в тот же день опять доклады и статьи Пономарева, опять ничего не готово: от чего уехал, к тому приехал.

14 декабря 1974 г.

9-го мы уехали в Будапешт на «шестерку»: я, Шишлин, Вебер, Иванов. На другой день подъехал Загладин, он только что вернулся из Парижа (был в команде Брежнева к Жискар д'Эстену).

Поселили нас на их «Ленинских горах» в Ракошиевских особняках на горе, на краю города. Место роскошное, а «уровень обслуживания» — королевский.

Встреча у Береца (зав. международного отдела) в ЦК ВСРП.

Затем два дня заседаний с болгарами (Иван Ганев), чехами (Владимир Янку), поляками (Богуш Суйка), немцами (Бруно Малов). «Тайное коммунистическое заседание», где вся кухня будущей встречи и, кроме того, всякие другие дела.

— Сценарий Подготовительной встречи. Распределение ролей между собой и между другими «верными». Проекты документов, порядок инициатив.

— Проблемы современной социал-демократии: обмен информацией о контактах, обмен другими материалами по социал-демократии, разработка координации политики «шестерки» по отношению к социал-демократам.

— Идеологические проблемы в связи с 200-летием США. Координация.

— Проблемы репатриации греков из наших стран.

— Финансирование Совета мира, ВФП и проч., ибо каждый год они сводят с дефицитом, который почти превышает первоначальную сумму бюджета. Прожирают на

любовниц, на разные «мероприятия», вояжи и роскошную жизнь — профессиональные борцы за мир.

— Об участии в съезде правительственной партии «Новый Иран».

Обсуждение всех этих вопросов шло так, как должно быть, это происходило на ранних ступенях существования Коминтерна. Откровенно остро, иногда даже умно.

Мы с Загладиным вели себя как полномочные представители своего ЦК и воспринимали нас именно так, хотя директивы имели (не от ЦК, а всего лишь от Б. Н.'а) и только по первому вопросу.

Ужин в первый день. Тосты. Мой тост — о массе особенностей и интернационализме, и о пионерах революционного движения современности, традиции и стиль которых мы возрождаем на своей «шестерке».

Высокая политическая культура и хорошая деловитость венгров.

Город великолепен. Он, должно быть, в первой пятерке великих европейских

центров.

Загладин был только на первых двух вопросах, потом уехал в Москву — ему с Александровым поручено написать текст для Брежнева на предстоящем 16-го Пленуме ЦК (о визитах — Форд, Шмидт, Жискар).

12-го вернулись в Москву. И пошла куралесица с внедрением в Пономарева накопленного в Будапеште.

Мне вчера передали, что Брежнев гневается по поводу того, что ему скоро вновь придется «ехать» — теперь в Египет, Сирию, Ирак. «Зачем я туда поеду? Что я там забыл? Этот Громыко навязал тогда мне. А я не подумал. А теперь, чем больше думаю, тем больше убеждаюсь, что не нужно все это».

И в самом деле — не нужно и вредно. И Международный отдел, во главе с Б. Н.'ом всегда так считал и думал. Но он, к сожалению, не осмелился своевременно вякнуть на этот счет. А теперь уже весь мир обзвонили по поводу предстоящих и, конечно, «исторических» визитов.

Но, думаю, мотивы недовольства — не в зарубежной политике. Скорее, он почувствовал, что надоели и народу, и партии эти его бесконечные поездки и косноязычное фигуряние по телевизору. К тому же, и Пленум на носу по хозяйственным делам, по плану. А здесь — положение весьма печальное. И, наверно, ему докладывают (если не помощники, то Андропов), что, например, в Перми (большой город с военной промышленностью) мясо дают по талонам один раз в неделю — в пятницу, и уже не в магазинах, а распределяют по предприятиям. И, по-видимому, для пермяков совсем неинтересно при этом смотреть бесконечное число раз по телевизору театральные представления на международной сцене во главе с человеком, которому следовало задуматься и о более насущных вещах, ибо мир уже в кармане, если мы сами его не сорвем.

16 декабря 1974 г.

Состоялся Пленум ЦК (по госплану на 75 год, «завершающий»). За один день, собственно за 5–6 часов. Вообще в этом году Пленумов, почитай, не было. Оба — предсессионные к Верховному Совету. А зачем?

Этот — скучища. Все те же недостатки, неувязки и узкие места. Те же проблемы. Вялый и бесстрастный Байбаков излагает ситуацию казенно и однотонно. В подтексте и даже в тексте: «воз и ныне там», т. е. об этом точно так же говорилось и на декабрьском Пленуме 73 года.

Оживление вызвал лишь грузинский Шеварднадзе, который докладывал, как он борется со взяточничеством, подхалимажем, нечестностью, рвачеством и т. п. Это, конечно, «малинка», но вместе с тем и что-то светлое пробуждает в заскорузлых мозгах и сердцах сановных бюрократов перед ними борец, который рискует, как может быть рисковали в свое время и некоторые из них, несет с собой нравственный заряд, давно оставленный этой серой массой в своем былом.

Впрочем, вслед за страстной и честной речью Шеварднадзе Ломакин (Приморский секретарь) совершенно открыто занимался подхалимажем под аплодисменты аудитории. Выступление он посвятил Владивостокской встрече Брежнева с Фордом, сопровождая его немыслимыми дифирамбами и, ссылаясь на самих американцев.

Брежнев произнес многостраничное заключение. Бовин мне рассказал следующее. Он, Бовин, вместе с Арбатовым, Иноземцевым, Цукановым, Сухаревским и еще кем-то сидел два месяца в Волынском-2. Готовили доклад Брежнева на Пленуме ЦК. Подготовлено было 42 страницы «красивого» текста на основе изучения вороха разных закрытых материалов. Впрочем, сами же писари пришли к выводу, что ничего нового по сравнению с декабрьским Пленумом прошлого года не придумали. Бовин предложил примерно наказать двух министров и тут же заявить об их отстранении. Идея не прошла. Не прошел вообще этот большой текст. Велено было свести к 5–8 страницам. Суть, думаю, можно свети к фактам, которые привел Рябов (Свердловский секретарь): в 1968 году заложили трубопрокатный цех в Свердловске, в 1970 стройку заморозили, в этом же году заложили такой же цех в Челябинске, в 1972 году заморозили. В 1974 году выяснилось, что, несмотря на импорт, труб не хватает. Но вместо того, чтобы разморозить (впрочем, уже заржавевшие с тех пор стройки), заложили новый цех в другом городе.

Брежнева слушали вяло. Все уже привыкли к красивым речам. Знают, что ничего им не будет и что даже на закрытом Пленуме не осмелятся на какую-нибудь крутую акцию, которая может выглядеть скандально и очернит «новые грандиозные успехи».

Пленум постановил и дальше «руководствоваться выступлениями Брежнева по этому вопросу».

Бовин говорит, что был момент, когда показалось, что Брежнев на Пленум не пойдет: не здоров, мол, устал от Форда, Цеденбала и Жискара, и вообще, — мигнул Бовин, — чувствовалось за всем этим, что «что-то происходит».

Этой атмосфере усталости и томительно пышной бездеятельности соответствовала процедура с Демичевым: его оставили кандидатом в члены Политбюро, освободив от должности Секретаря ЦК. В самом деле, зачем будоражить общественность, возбуждать всякие разговоры? К съезду само собой все образуется.

Мой проект резолюции Пленума, из-за чего так суетился Пономарев, как и следовало ожидать, оказался в корзине. Не знаю уж, как и кому Б. Н. его представлял, но в принятой резолюции следов моего творения незаметно.

29 декабря 1974 г.

На восемь дней отпросился отгулять отпуск и поехал в Пушкино.

Конечно, там писал про разные вещи.

Вот одно из размышлений. Живем, вроде в обстановке «всеобщего порядка и спокойствия» в отличие от всяких заграниц. А там — инфляция, безработица, забастовки, социальная ненависть, нападения и похищения людей, взрывы бомб в магазинах и кафе, а то и просто военные действия — стреляют из пушек и бомбят и во Вьетнаме, и на Ближнем Востоке. Судят и казнят, например, в Эфиопии. Не слишком ли нам спокойно?! Не закоснели ли мы в своем видимом благополучии, а оно, должно быть, действительно, массовое. Недели две назад прошел слух, что с 1 января подорожают кофе и полотняные ткани. Так магазины были буквально опустошены. Люди расхватывали все — пододеяльники, простыни, наволочки и прочее белье на сотни рублей в одни руки! А кофе покупали даже такое, которое, наверно, лежало годами и давно выдохлось.

19-21 декабря в Будапеште была Подготовительная встреча к европейской конференции компартий. Накануне говорили о серьезных осложнениях в отношениях с Хоннекером, будто он нас крупно обманывает, произносит подобострастные речи, а сам интегрируется с ФРГ. В результате встречи мы получили то, что хотели — рабочую группу в нужном составе, и теперь начнется в темпе закулисная подготовка, на основе сочиненных нами на Даче Горького текстов, а потом инфильтрация в тех, кто за нас целиком.

Впрочем, братские товарищи за пределами рабочей группы все уже прекрасно видят. Англичанин Фалбер прямо мне сказал: «У всех, с кем бы я ни говорил, ощущение, что все варится за их спиной, но никто не хочет выступать в роли enfant terrible, хотя робкие попытки были со стороны югославов, румын, испанцев и итальянцев». Никто не хочет оказаться за бортом, сойти с этого старого корабля, называемого Международным Коммунистическим Движением. А раз так, приходится мириться с отказом от безбрежно демократической процедуры: нельзя же, в самом деле, писать один или два документа в двадцать восемь рук.

Румын произнес речь, которая в подтексте вся была направлена против нас. Он говорил примерно следующее: Никакой подлинной реальной разрядки нет и не будет, пока не распустят блоки, не выведут войска из других стран, не уничтожат ядерного оружия, не перестанут вооружаться. Пора переходить от слов к делу — от заявлений к реальным мерам и т. п. в этом духе. Я включил это в шифровку для Москвы, для Политбюро. Пономарев меняя поддержал. Но Катушев, курирующий социалистические братские партии, взбеленился: вот, мол, всегда плохие румыны, да югославы, а ваши испанцы и итальянцы всегда хорошие, хотя говорят то же самое. Катушев вычеркнул мой абзац. Но тогда взбеленился Б. Н. и вписал нечто подобное моему. Катушев вычеркнул опять, заявив, что иначе он не подпишет шифровку.

Уже в Москве я узнал от Рахманина (первый зам Катушева), что, информируя свой Отдел о встречах в Будапеште, Катушев с негодованием говорил обо мне.

От чего все это происходит? От того, что даже в рамках Политбюро политику делают не открыто, а путем умолчаний и «нежелания волновать» высшее начальство. Хорошо: ты не хочешь обострять отношения с румынами, может быть это мудро, но тогда добивайся, чтобы это было общей политикой, а не пытайся проводить свою из-под полы, обманывая своих товарищей и втирая очки ПБ. И не в моральной стороне только дело: трусость всегда наказывается — в большой политике, разумеется.

 

Послесловие к 1974 году

Записи этого года — «хроника текущих событий». С теперешней вышки, однако, в них проступает тенденция. Из разнородных наблюдений и размышлений, из информации, как правило, недоступной публике, образуется картина, в красках и сюжетах которой — унылая безнадежность.

Кончилась крахом мирная чилийская революция, победила португальская революция. Хотелось видеть в их опыте какой-то просвет для движения по пути, открытом 1917 годом в России.

Контакты с социал-демократией, с лейбористами тоже побуждали думать о дополнительном дыхании для антикапиталистического процесса.

Однако угнетали все более убедительные факты разочарования в советском социализме союзнических, «братских», вообще левых сил. И на этом фоне попытки реанимировать «идейное» единство международного коммунистического движения выглядели все более безнадежными, даже смешными.

Стремительное размывание социалистического имиджа Советского Союза, потеря им роли «идеологической державы» подтверждались и усугублялись гонениями на диссидентов, подавлением творческой свободы, пошлым мини-культом Брежнева, нагнетанием лжи в пропаганде, циничной фальсификацией прошлого и настоящего в общественных «науках». Происходила вопиющая «дивергенция» между марксистско- ленинским вероисповеданием и реальностью, которая уже погружалась в глубокий кризис и вызывала у многих отвращение.

Утрата Советским Союзом революционного импульса и потенциала, произошедшая давно, но еще не вполне освоенная противниками в «холодной войне», получила новое подтверждение в фактическом поражении советской политики в арабском мире, где мы маскировали великодержавие поддержкой «национально-освободительного движения». По этой же причине СССР инициирует разрядку международной напряженности, рассчитывая, впрочем, обмануть своих партнеров по «Хельсинскому процессу», выиграть время.

Интеллигенты-партаппаратчики, которым доступна закрытая информация, начинают понимать, что окружающий мир круто меняется и что наша политика неадекватна, тупиковая и уже опасна. У самого Генсека, не очень «быстрого умом», но хорошо осведомленного, прорываются признания, что «империализм уже не тот», а мы о нем все так же «талдычим», как 20 и 30 лет назад.

Однако, какие бы разумные заявления ни делались, какие бы красивые миролюбивые речи ни произносил уже впадающий в косноязычие сам Генеральный секретарь ЦК КПСС (а случались даже конкретные шаги вполне на уровне здравого смысла), система и ее механизмы исключали перемену стратегического курса, определяемого изжившей себя идеологией.

В «томе» много о практике патерналистского общения КПСС с зарубежными компартиями, об усилиях некоторых работников ЦК — манерой держаться, «умными» речами, умением слушать собеседника, вести дискуссию — как-то сгладить неравноправие в комдвижении. Сами эти партии пытались вырваться из замкнутого круга, в котором Великая русская революция и логика развития Советского Союза их обрекли пребывать и в котором они, особенно после XX съезда КПСС, вынуждены были метаться между «отторжением и притяжением» к одной из сверхдержав и оплоту исходного их смысла, самой материальной возможности (!) их существования.

Представляет, кажется, и собственный интерес фактическая панорама рассказанного в «томе»: инерционное исполнение служебных обязанностей и переживания по этому поводу, мелочные интриги и тщеславные амбиции, иерархические порядки и фарисейские правила игры в партийный долг, двоемыслие и двусмысленность добросовестной работы думающих и образованных партийных чиновников, приближенных к самым верхам власти.

Сейчас такой образ жизни вызывает удивление, смешанное с презрением., впрочем, и со стороны тех, кто сам заслуживает еще большего презрения. Но когда-то, возможно, такой редкостный источник сведений об уникальном периоде в истории великой страны обратит на себя внимание.

 

1975 год

9 февраля 1975 г.

Подумать только: первая запись в Новом году. Это потому, что я почти не бываю дома. Так посмотреть — за два месяца масса событий и стремительный их ход и вместе с тем неизменное и угнетающее ощущение трепыхания на месте, в ожидании, что что-то вот-вот должно случиться (и в обществе, и в твоей жизни).

Вчера я работал с Блатовым (помощник Генсека) — над материалами к приезду 13 февраля Вильсона (британский премьер).

Теперь можно только пунктирно восстановить некоторые события.

Болезнь Брежнева. Слухи о необратимости и о приемниках, по «голосам» и в народе.

14-15 января с поляками и венграми (Суйка, Хорн) — объединение итогов Подготовительной комиссии к европейской конференции компартий и подготовка материалов для Рабочей группы. Вообще-то эту работу редкомиссии в Будапеште поручили ПОРП и ВСРП, но они попросили и нас. В результате получилась наша концепция: «том» в 150 страниц, «Введение» плюс набор цитат из Варшавы и Будапешта, систематизированных по нашей логике, по логике Дачи Горького, плюс резюме всего наговоренного в Варшаве и Будапеште по плану и даже с формулировками из нашего проекта Декларации.

Все это на языках разослано теперь немцами всем 28 партиям, чтоб 17-го в Берлине могла начаться Рабочая группа.

Вечер у Загладина на Старо-Конюшенном с Суйкой и Хорном. Споры.

17 января у Гарри Отта в ГДР'овском посольстве. Павлов, Поплавский, Гостев и др. из промышленных отделов. Тосты за международников. У тех, наверно, ощущение «белой кости» и выпендрель с нашей стороны. Было не очень ловко.

17 января — 70-летие Пономарева. Герой соцтруда. Наши поздравления. Подарок — «Собрание его сочинений» с 1931 года. Речь Загладина. Ответ Б. Н.'а. Впервые видел его растроганным, утирал глаза платком. Говорил о «народе», что мы тоже часть народа.

С 20 по 23 января — Берлин. Загладин, я, Шахназаров. С другой стороны — Аксен, Марковский, Малов и др. Поскольку они принимают Рабочую группу, надо было согласовать тактику. Также — о чилийских делах: КПЧ-СПЧ. Альтамирано. Пленум СПЧ в Берлине, который немцы, конечно, подслушали. Социалисты все больше хотят забрать под себя движение освобождения в Чили. Тейтельбойм — рохля. Подсчет ошибок, и кто виноват?

Социалисты ориентируются на точку зрения Фиделя Кастро, который почти публично заявил, что какая бы помощь ни была оказана Чили, поражение было неизбежно. Это корреспондирует с тем, о чем я докладывал во время своей поездки в Чили осенью 1972 года, со слов лидеров социалистов: «если мы не вооружим народ, а вы не дадите нам оружия, мы погибнем. Без гражданской войны революция дальше развиваться не может». Радригес за обедом в Роорадеро сказал: «Мы знали, что они неизбежно завалятся и поэтому заранее закупили побольше их великолепного вина». Это говорится в шутку, хотя и как не подлежащее обсуждению и сомнению.

Сейчас Альтамирано ведет дело, видимо, к вооруженному сопротивлению. И КПЧ ему только помеха, либо — подсобная сила. Но гегемонию он ее никогда не признает, поэтому он и «единство» понимает не «по-нашему».

Haus an der Schpree… Ужин в избе. Ужин в Потсдаме, т. е. поездка туда поздно вечером, за 150 км. вокруг Берлина. Невероятная затея по-немецки.

Приемный обед с Хоннекером. Производит впечатление компетентного и очень верного нам человека. Но знающего, что он лучше бы вел дела с западными немцами, чем мы сами, если бы ему дали в этом отношении, если не свободу, то хотя бы длинный поводок.

Уровень и характер приема (почти что, как членов ПБ КПСС) объяснялся тем, что накануне немцам был сделан «втык», согласованный вроде с Брежневым, но затеянный Громыко. Дело в том, что ГДР'овцы разработали план сотрудничества с ФРГ — «11 пунктов», в том числе постройка автобана на Гамбург, Бельтов-канала и проч. экономические вещи в основном за счет кредита ФРГ. Все это, естественно, заблаговременно было согласовано с нами. Туда даже ездил по этому делу зав. отделом МИД'а Бондаренко. Однако, то ли он не доложил во время (хотя, впрочем, я сам видел шифровку из Берлина, где Хоннекер докладывал Москве об этих всех намерениях), то ли была сознательная провокация со стороны Громыко, Русакова и примкнувшего к ним Блатова, чтоб, воспользовавшись случаем, «напомнить немцам, кто они есть, и если они хотят проводить общую с нами политику, то пусть проводят нашу политику», — так или иначе Громыко затеял втык. И немцам уже до нашего приезда было дано это понять.

Поэтому, принимая нашу делегацию (которая никакого отношения к этой истории не имела), они всячески хотели показать, что тут происходит какое-то недоразумение. Надо сказать, мы держались (в том числе Шахназаров, который, как и его шеф Катушев были против всей этой затеи) — так же: всячески подчеркивали, что ничего не происходит и «дружба наша крепка, как никогда». Шифровку по нашим делам мы тоже составили с подтекстом, из которого следовало, что подозревать немцев в нелояльности глупо и смешно, вредно. Кстати, Громыко продержал ее три дня и, казалось, вообще не выпустит по большой разметке. Однако выпустил, но не раньше, чем было подписано решение — немедленно пригласить Аксена, Марковского и нового МИД Фишера в Москву и произвести задуманную операцию внушения.

И в самом деле — они появились в Москве через день после нашего возвращения из Берлина. У меня было отвратительное чувство: не заподозрили ли они нас в том, что мы подлили масла в огонь громыкинской провокации.

Шахназаров потом рассказывал, что встреча (с нашей стороны Громыко, Катушев, Блатов, Русаков) прошла «жестко». Их трепали и фактически отменили все их «11 пунктов», несмотря на разумные объяснения Аксена и на его ссылки на то, что «все ведь было с вами заранее согласовано».

По докладу нашего посла, отчет Аксена на ПБ СЕПГ прошел «формально»: «общая точка зрения и полное согласие с советскими товарищами». Ни об атмосфере московских переговоров, ни об их результатах он ничего не сказал. Оказывается, Хоннекер приказал всей делегации, ездившей в Москву, молчать под угрозой потерять партбилет.

29 января мой триумфальный доклад на теоретической конференции аппарата ЦК, в большом зале. «НТР и противоречия капитализма».

31 января — 6 февраля — налет на Кубу.

10 февраля 1975 г.

Дополнение к памятке Брежневу для Вильсона — о Португалии (чтоб не подталкивали социалистов к расколу с коммунистами. Исторические образцы последствий этого).

Замечания к проекту речи Брежнева на обеде с Вильсоном. Шифровки, шифровки, бумаги. Ответ Кадару — в связи с тем, что ЦК ВСРП разослал парторганизациям закрытое письмо по поводу повышения нами цен на нефть. Довольно злое, по нашей оценке — вполне «националистическое письмо»: теперь на случай любых завалов в экономике виноват все равно будет Советский Союз, который даже не посчитался, что у «нас на носу съезд и что новый пятилетний план был уже сверстан».

Совещание у Б. Н., плюс Катушев, Загладин, Шахназаров, Брутенц — о предстоящем в Праге в марте совещании секретарей по международным вопросам (координация внешнеполитической пропаганды). Я определен на это мероприятие, особенно на доклад Б. Н. там, в Праге. Это теперь, конечно (!), самое главное.

Совещание у меня с ребятами, которым предстоит сочинять доклад Пономареву.

Краткий утренний отчет Б. Н.'у о Кубе: мало, что его интересовало. И он все время меня перебивал вызовами своего секретаря по пустякам.

Прочитал донос Кроликовского (зам. МИД ГДР) на Хоннекера, членов Политбюро СЕПГ, других деятелей. Вот сволочь! Я бы такие бумаги возвращал в ГБ соответствующей страны, тем более, что всё — на «личных впечатлениях», а не на фактах. Да и откуда могут быть эти впечатления о Политбюро и отношениях внутри него у чиновника МИД'а, как не из рассказов брата В. Кроликовского, которого недавно выставили из Политбюро.

Куба. Шахназаров — Дарусенков. Полет в ночь. Сарай- транзитный аэропорт в Касабланке. Марокканцы. 10 часов над ночным океаном. Встреча в аэропорту. «Резиденция» — оазис на окраине Гаваны, где год назад помещался Брежнев. Переезд в Voradero — курортная зона в 150 км. от столицы. Современные дороги. Пальмы с «железобетонными столбами». Бунгало. Комары, пляж, канадцы-туристы.

Гавана — город без витрин магазинов. Испанская и американская часть города. Фидель: «Гавана в последнюю очередь. Мы строим не фасад, а новое здание».

2 февраля: Рауль Кастро, Карлос Рафаэлес Родригес, Рауль Вальдес. Беседа в ЦК. Наша главная задача — согласовать европейскую конференцию компартий с латиноамериканской конференцией КП, которая состоится в Гаване в мае.

2 марта 1975 г.

Опять разрыв, потому что в основном работаю в Серебряном Бору. Дома почти не бываю. Доклад для Б. Н. в Праге — совещание секретарей ЦК по внешнеполитической пропаганде и идеологии соцстран. Очередное после московского в декабре 1973 года, перед которым мы тоже сидели в Серебряном Бору. Плюс всякие «совместные» документы (проекты), которые будут приняты для ради координации. Их должны представлять чехи, но готовим, как и все прочее, мы.

Загладинскую диктовку мы использовали, но убрали пережимы по части разоблачения наших капиталистических партнеров по разрядке. Он недавно вернулся из Берлина с Рабочей группы по подготовке конференции компартий под впечатлением (а его политическая философия часто определяется последней конфиденциальной беседой с каким- нибудь западным деятелем). На этот раз «впечатление» было от того, что французы, итальянцы, испанцы и др. говорили на Рабочей группе. Разрядка для них (для КП на Западе), — не только плюс, но и минус. Она укрепляет авторитет правительств, с которыми мы боремся как с классовой враждебной силой. И нам нужна-де «компенсация». Таковой Загладин считает, может быть, ужесточение капиталистических порядков во Франции, ФРГ…

Вообще-то это по душе Б. Н.'у. Он любит разоблачать капитализм. А сейчас — кризис и всякие противоречия в особенности. Но «оглядывается», потому что знает, что на Западе к нему уже прицелились и нет-нет подают его в роли «ястреба» по отношению к линии Брежнева.

На последнее Политбюро неожиданно пришел Брежнев. Не ждали. И между прочим, стал говорить: Вот, мол, в Праге, оказывается, будет совещание по внешнеполитической пропаганде. А мы ничего не знаем. А дело серьезное.

Б. Н. засуетился. Стал оправдываться. Мол, решение Секретариата есть и проч. Но сам усек (он мне это предположение третьего дня изложил): кто-то шепнул Леониду Ильичу — мол, не повредит ли идеологический треп о внешней политике самой нашей внешней политике? Подозревает Александрова. Возможно. Как бы то ни было, он срочно стал вычеркивать из своего доклада многие свои любимые игрушки с критикой буржуазных правительств и порядков. Даже выпад по Понятовскому убрал.

Так что загладинская «компенсация» совсем уж оказалась не ко двору.

Переговоры с Вильсоном не могли не завершиться «большим успехом». Впрочем, я удивился тому, что принятые документы практически советские по вокабулярию, формулировкам и т. д. Ну да, англичане практичные люди. Что им слова! Дали нам кредит на 2 млрд. долларов. Утерли нос американцам (300 млн. — по закону Джексона). Б. Н. и Блатов намекали мне, что «наш» не использовал 80 % того, что ему заложили мы в памятку. Жестами., что, мол, «не тот уже». А Вильсон и проч. в восторге от активности, динамизма. Получается, похоже, та же аберрация, какая складывалась в 1963-64 годах: иностранцы восхищаются, а советские недоумевают и руками разводят. По телевизору — на приеме в честь Вильсона — Брежнев выглядел очень «неорганизованно», было такое впечатление, что он сам не понимает, что говорит, и сил хватает, чтоб только произнести кое-как написанный крупными буквами текст.

Сейчас его готовят на съезд ВСРП. Дело деликатное (в связи с повышением нами цен на нефть и письмом ЦК ВСРП активу, где открытым текстом нас «критиковали»). Не превращается ли он в символ-форму, которую по инерции наполняют соответствующим его прежнему настрою содержанием?

Встреча с Арисменди перед его поездкой на Кубу.

Беседа с канадцами — членами Исполкома ЦК, которые ездили по Советскому Союзу две недели. Когда вот так общаешься — опять и опять чувствуешь себя значительным лицом, но как только возвращаешься к обычным и главным делам — сочинению текстов для Пономарева — сразу «на место!» — мелкий чиновник, который может проталкивать свое мнение лишь с помощью хитроумных словесных вариаций: авось Б. Н. не усечет.

9 марта 1975 г.

С 3 по 6 марта был в Праге. Совещание секретарей соцстран по внешнеполитической пропаганде, в особенности в связи с 30-летием Победы. Поместили в президентском дворце на Градчанах, вся Прага как на ладони. Выступление Б. Н., конечно, первое — то, что мы готовили в Серебряном Бору. Затем обмен монологами. В каждом: а) дифирамбы эпохальной роли Брежнева в современном мире, б) взахлеб по поводу речи Б. Н.'а, которая-де отражает мудрость, реализм и теоретическую глубину, присущую КПСС (особенно болгары — Милов, чехи — Биляк, немцы — Хагер, но не венгры, конечно, не румыны, а поляк Шидляк «высоко оценил» и присоединился, но сдержанно).

Нервы с коллективными документами, с отчетной телеграммой. Казус с румынами: в принятии документов они отказались участвовать (и вообще были на уровне зам. завов), а по коммюнике заявили, что если не будут сняты слова о борьбе против «левого» и правого оппортунизма, они просят снять упоминание об их участии в совещании вообще, лишь в конце сказать: румынский представитель проинформировал совещание об идеологической работе своей партии.

Произошла перепалка — монгол, немец врезали румыну за нежелание бороться против оппортунизма. Биляк очень глупо вел заседание. Интервенция Катушева, который предложил согласиться с вариантом румын. (Хитрый Б. Н. сам не стал этого говорить, а выпустил «примирителя» Катушева). На этом согласились. Но вечером румыны прибежали и попросили вернуть как было: получили по шее из Бухареста. Позорище. Б. Н. по этому поводу ехидно заметил Катушеву: Вот, как важно проявлять твердость в принципиальных вопросах!

С повышением нами цен на нефть они обошлись так: цены на бензин подняли, но отменили прямой налог на владельцев автомашин, в результате все чехи довольны, они даже выгадали. Но, если государство может позволить себе такое, значит у него есть из чего! Помню, года два-три назад шла тревожная информация (в том числе от посольства): чехи, мол, проедают национальный доход, пустив все в ширпотреб, чтоб «умаслить» и предотвратить рост политической оппозиции. А оказалось, что эта политика (в общем-то политика нашего XXIV съезда) дала прямой эффект — накормленный и довольный чех лучше работает и никакого проедания национального дохода не случилось!

Публика на улице более модная и хорошо одетая, чем, например, в Берлине и Будапеште (в Варшаве бросается в глаза контраст между сверхмодным и почти нищенским). Очень много всего строят и украшают. Прага красива.

7-го, в пятницу, такая история: Блатов звонит Б. Н.'у и говорит, что Генеральный недоволен пражским коммюнике — празднование 30-летия Победы не подчинено идее борьбы за современный мир. Б. Н. ответил, что, во-первых, это следует из контекста, если честно читать, во-вторых, это видно из его доклада, из телеграммы, т. е. под этим знаком прошло все совещание, а в-третьих, где вы были целые сутки, когда вам на рассмотрение был послан проект коммюнике с эмбарго впредь до специального разрешения? Как бы то ни было, однако, Б. Н. был крайне огорчен: ложка дегтя, тем более неприятная, что только ее-то и показали Генеральному, а меда он не в состоянии сам видеть.

Подстроили, конечно, помощнички. Скорее всего Воробей (Александров-Агентов). Брутенц по этому поводу сказал: им о душе пора подумать (в смысле — о вакансии на место консультанта в Отделе), а не подставляют ножку секретарям ЦК.

Впрочем, прочитал я записи переговоров Брежнева с Вильсоном. И из них увидел, что в отличие от публичности на завтраке, Генеральный был вполне в форме и как полемист не раз прижимал ушлого Вильсона. Действовал совсем не по бумажке, хотя и с учетом заложенных туда идей и информации. И вообще выглядел значительно крупней, в государственном смысле, масштабнее англичан. Я понял восторги Вильсона по поводу личных контактов, которые он выражал по возвращении в Англию. Понял я и другое (в том числе и из замечания по нашему коммюнике): основная жизненная идея Брежнева — идея мира. С этим он хочет остаться в памяти человечества. В практической политике реальным делам в этой области он отдает предпочтение перед любой идеологией. Именно поэтому он перед нашим отъездом в Прагу на Политбюро выразил смутное беспокойство по поводу того, что лишний идеологический треп по внешней политике может повредить ей самой.

Прочитал я записанную разведчиком (или переданную) запись телефонного разговора в Нью-Йорке одного нашего уехавшего еврея с другим. Это вопль отчаяния об эмигрантской жизни в Америке наших бывших ученых. Некоторые готовы на четвереньках ползти обратно, если пустят. Ура Андропову, который добился, чтобы евреев стали выпускать тысячами, практически всех, кто хочет. Но в чем его замысел? Каков дальний прицел?

Кстати, недавно мне Шахназаров сказал «по секрету», что ему достоверно известно из интимных источников, что изначальная мечта и ставка «председателя» — стать Генеральным после Брежнева. Может быть, это и не плохо. Посмотрим.

Б. Н. поручено выступать на той неделе с инструктивным докладом перед идеологами со всего Советского Союза по вопросам 30-летия Победы. Опять вкалываем, едва сойдя с самолета. Он уже фактически выполняет роль идеологического секретаря ЦК Так он и воспринял (в разговоре со мной) это новое поручение.

Был в Третьяковке. Там портреты XVIII века из провинциальных захолустий: Новгород, Орел, Ярославль, Самара. Производит. В основном портреты неизвестных авторов, но есть и Панин, Орлов и т. п. И два зала из коллекции, подаренной Третьяковке Сидоровым, особенно советский зал: Ларионов, Машков, Шагал, Кандинский, Малевич, Петров-Водкин и др. Боже, какая прелесть, и как глядится из этих рисунков и картин эпоха — 20-ые годы.

В «Монде» напечатаны большие выдержки из мемуаров Смрковского — перепечатано, кстати, из итальянского коммунистического журнала. Рассказывает о своих встречах с Брежневым в мае 1968 года, когда Смрковский возглавлял здесь парламентскую делегацию; о самих днях 20–21 августа, о том, как их взяли и привезли на дачу под Москвой, о переговорах в Кремле, о протоколе, об отъезде назад, о Кригеле, который отказался подписать протокол. Между прочим, там приведены слова, которые он сказал Брежневу, Косыгину, подгорному в ЦК КПСС, когда его и других привезли с дачи для начала переговоров (в первых числах сентября):

«Вы, товарищи, разрушили вековую дружбу, которая существовала между нашими народами. Более 100 лет наш народ культивировал в себе славянофильскую любовь к России, 50 лет — любовь и верность Советскому Союзу. Вы были в глазах нашего народа самыми верными друзьями. И вот за одну ночь вы все это разрушили!»

Принимая во внимание, что «акция» предпринята в историческую эпоху, когда нация, как главная форма жизни народа, еще далеко не изжила себя, а в определенной мере даже оживилась, как фактор жизнеспособности и самосознания. Принимая также во внимание, что (по опыту истории) национальное унижение очень долго (если вообще когда-нибудь) не забывается, может быть, и впрямь мы заплатили слишком большую цену, чтобы предотвратить то, что, скорее всего, не случилось бы и так.

В конце концов ведь не в сытости народа смысл, сытость чехи и так бы очень быстро бы организовали, даже если бы им пришлось пережить маленькую гражданскую войну, в которой антисоветизм все равно бы не смог победить без вмешательства извне, а вот если бы такое вмешательство началось, вот тогда бы нам самое время и предпринять бы «акцию».

Еще неделя прошла. Еще один доклад сделали Б. Н.'у. Читал его вчера он на совещании идеологических работников (как проводить 30-летие Победы). И передовую в «Правде» фактически тоже пришлось делать мне.

Устал я от всего этого. Даже в «функциональном» отношении это черт знает что: ведь я неделями, а то и месяцами не читаю систематически ТАСС'а, а о журналах и книгах и думать нечего. Шифровки и прочую закрытую информацию пробегаю. Подумать ни над чем некогда.

22 марта 1975 г.

В прошлую субботу — у Б. Н.'а на даче. День рожденья в узком кругу. Тосты — Загладин, Шапошников, я, Балмашнов. И еще брат Б. Н.'а генерал и пара из его соратников по комсомолу 20-ых годов. Жена- красавица с фрески Рублева. И вообще она молодец: прекрасно, умно держится. Да и он еще хоть куда. Был прост, откровенен: на тему о том, что тех среди его друзей и товарищей, которые «загремели» в 1937 году и чудом остались живы, не заставишь вновь восхвалять… и он показал пальцами, изображая сталинские усы.

Играли в бильярд, Вадим за роялем — песни. В промежутках разговоры, которые, как правило, мы позволяем себе только «между собой».

Он, пожалуй, редкостный человек на активном политическом фоне: соединяет наше «чистое» прошлое с циничным настоящим. И в общем-то в нем жива идейность. Она — значительная сила, во многом объясняющая его неиссякаемую энергию и, казалось бы, совсем ненужную (для ради карьеры) инициативность.

Доработка проекта декларации (для европейской коммунистической конференции) перед Рабочей группой (в Берлине 8 апреля). Загладин с Жилиным съездили в Париж, на «тройку»: ФКП, КПСС, СЕПГ. «Отработали» текст после первой Рабочей группы. Получили, как выяснилось вчера, похвалы от Плиссонье (член ПБ ФКП)) за «единый (с французскими коммунистами) революционный подход к проблеме Европы». Когда я здесь посмотрел эту продукцию, я понял, что такие уступки превращают конференцию в опасный треп, направленный по существу против нашей политики разрядки («заставить империализм еще отступить», только тогда разрядка будет обеспечена, «нанести ему поражение», «победить его», «превратить всю Европу в социалистическую» и т. п.) В соответствии с этим внешнеполитическая программа единых действий была объединена с социальной программой, с борьбой за социализм, за коммунизм. И это еще больше лишало такую программу всякого реализма: за социализм и за коммунизм с нами вместе никто не пойдет бороться, и даже многие КП будут возражать против общей программы борьбы за социализм. Фразы о широкой коалиции и сотрудничестве с некоммунистическими силами превратились в насмешку.

Я сказал обо всем этом Загладину. Он частично согласился, но ему было некогда — готовил делегацию на съезд ИКП, — попросил кое-что поправить, а «потом видно будет, вся работа впереди».

Б. Н. заинтересовался проектом и сказал, чтоб без его ведома не давали немцам согласия на рассылку всем (28) партиям. Я поделился с ним опасениями. Он насторожился. В эти же дни я узнал, что Катушев, прочитав проект, встревожился еще больше.

Договорились пригласить двух немцев и вместе с ними кое-что поправить. В какой-то степени это, конечно, было дезавуированием Загладина и Жилина (в Париже), однако что делать. Поправили. Немцы уехали, а на другой день вечером пролетом из Кореи в Москве оказался Канапа.

Рубились с Канапой до 2-х ночи. Жан очень быстро сообразил, что «причиной всему я». Начал шантажировать, но мне очень легко его было придавливать, потому что его аргументы либо противоречили один другому, либо были простой демагогией, к которой я относился спокойно, а когда получалось, с насмешкой.

Вы, говорил, например, Канапа имеете социализм и хотите мира, мы тоже хотим мира, но хотим и социализма. Почему же вы мешаете нам за него бороться? И т. п. Программа, мол, должна быть коммунистической, а не социал-демократической.

Да, я говорю, программа должна исходить от коммунистов (в этом смысле она коммунистическая), но она должна быть обращена и к коммунистам, и к некоммунистам. Иначе конференция превращается в сектантскую затею.

Чем объяснить такую революционность? Помню, при подготовке Совещания 1969 года Канапа насмешничал, упрекая нас в революционности и наступательности на империализм. «Теперь же, говорит он, мы, исходя из новой ситуации в мире, повысили ставки, другие же, например, ИКП, наоборот, понизили». Это видно. Но что это даст, что вообще может дать подмена политики демагогией, когда Жискар д'Эстена сравнивают чуть ли не с Гитлером и изображают французскую политику в роли мальчика на побегушках у американцев?!

Мы согласились на 3–4 поправки. Сегодня я сообщил их по телефону в ЦК СЕПГ. Успел: они уже имели распоряжение Хоннекера рассылать, ничего больше не ожидая. Кстати, немец Винкельман, первый зам. зав. международного Отдела, говорил со мной очень жестко и одну поправку отверг категорически. Надоело им вертеться по нашей указке, да и вызывает раздражение, видно, что мы вынуждаем их поступаться немецкой аккуратностью и порядком.

29 марта 1975 г.

Взорвалось противоречие между нашей государственной внешней политикой и нашей «коммунистической» политикой. В самом важном звене. Марше и Ко взвились по поводу приема, который был устроен премьеру Шираку в Москве: помпа, пресса, первые страницы газет, телевидение, три часа с Брежневым и т. д. Предлогом стало нахальство Ширака: он заявил здесь корреспондентам, что, мол, знает, что у Брежнева с Марше какие-то отношения и, поскольку он с Брежневым увидится, он ему скажет, что ФКП ведет непоследовательную политику в отношении вооруженных сил Франции. Ведь СССР выступает за сильную Францию, а ФКП подрывает боеспособность французской армии и т. п.

Через несколько часов Марше уже звонил в Москву и требовал, чтобы Шираку публично (а в беседе сам Брежнев) врезали за это. Естественно, день-другой, при нашей-то машине рассмотрения вопросов ничего не было (и не могло быть) сделано.

Ширак под величайший шум прессы (Франции нужно подчеркивать, что она имеет с нами привилегированные отношения) возвращается в Париж и тут же в аэропорту, между прочим, говорит, что Брежнев ему сказал: «Жискару мы доверяем. Это — человек, которому можно доверять, он держит слово!»

Жора тут же собирает ПБ и публикует решение: визит Ширака в СССР ничтожен, он ничего не дал, это сплошное надувательство, как и вся жискаровская политика, и нужно это было только для того, чтобы подкрепить антинародную политику правительства и усилить антикоммунистическую кампанию.

На этом же ПБ было составлено письмо «В Секретариат ЦК КПСС». Нечто подобное (от братской партии) можно было в свое время прочитать только на китайском языке.

Примерный смысл: все, что происходило в связи и вокруг визита Ширака, наносит огромный вред интересам трудящихся Франции и политике ФКП. Вы, КПСС, просили наших советов и рекомендаций перед визитом. Мы их вам дали. Но, судя по всему, вы их игнорировали. Более того: мы в своей политике делаем все, чтобы показать французам, что

Жискару доверять нельзя, что вся его политика — обман. А вы заявляете на весь мир, что он заслуживает доверия. Вы подрываете наши усилия в сложной борьбе, которую мы ведем за интересы трудящихся Франции. Мы вам заявляем, что вы нарушили принципы пролетарского интернационализма. С братским приветом. Жорж Марше, Генеральный секретарь ЦК ФКП.

Началась суета. Брежнев велел готовить ответ. (Кстати, еще до того как они собрали ПБ, после звонка Марше в Москву наш посольский человек в Париже ходил к ним и просил не торопиться, мол, вы вот-вот получите из Москвы подробную информацию о разговорах с Шираком… Но «не возымело!») Громыко подготовил совсем дурацкий ответ. Наш сектор — получше. Сошлись два текста у Блатова (который очень боится Громыки). Появился из Рима Загладин. Его туда, к Блатову. Словом, еще вчера ответ не был готов. Но в «Правду» дали (от имени Седых — корреспондент в Париже) статью, одно название которой говорит само за себя: «Позитивные итоги». Там, между прочим, упомянуто, что «некоторые органы печати» (!) попытались, как всегда, использовать визит в антикоммунистических целях. Это, конечно, для Жоры недостаточная сатисфакция.

В свете этого то, что произошло между мной и Канапа приобретает принципиальное значение, и европейская конференция компартий, главная идея которой сочетать официальную внешнюю политику с классовой борьбой, — боюсь, повисает над пропастью.

С Брутенцем (на основе консультантской заготовки) сделали проект обращения ЦК, Президиума, правительства к народам, парламентам, правительствам в связи с 30-летием Победы. Отвергнув предварительно совершенно идиотский текст МИД'а (оценку его я дал зам. министра МИД'а Родионову, — еще будет скандальчик). Вообще затея не очень. Но что поделать, решение ЦК. Кстати, наши союзники по антигитлеровской коалиции сообщили в ответ на наш конфиденциальный зондаж, что они «праздновать» не собираются.

А вообще я эту неделю, как уехал в отпуск Б. Н., блаженствую: прочитал все почти, что было отложено, прочитал много другого интересного. В том числе стенограмму переговоров Кириленко-Пономарев с финской делегацией. Почти все Политбюро здесь было. И еще раз убедился, что «наши ребята» из финского сектора во главе с Шапошниковым уже нанесли (может быть, непоправимый) вред финской компартии, поставили ее на путь раскола, который, видимо, и произойдет. Начал эту линию 10 лет назад Беляков и она упорно продолжается, причем играют на идеологических мифах Б. Н.'а, Суслова, других. И открыто эксплуатируют возможность грубо «жать» на КПФ, чего нельзя было бы себе позволить в отношении многих других КП. Выдумывают какие-то явно искусственные и вздорные идеологические уклоны у «большинства» и натравливают на него карьеристов (Синисало) и обиженных стариков. А если подумать: даже эти надуманные уклоны выглядят жалким лепетом по сравнению с тем, что пишут в своих газетах и утверждают на съезде, например, итальянцы. В сравнении с «финскими уклонами» итальянщина уже не ревизионизм, а самая настоящая махрово-буржуазная идеология. Однако устами Кириленко с трибуны съезда ИКП мы итальянцев одобряем и поддерживаем, а здесь выламываем руки и создаем врагов, разваливаем партию. Очень просто: там (ИКП) — руки коротки.

12 апреля 1975 г.

4-го был в театре Маяковского. «Беседы с Сократом». Странное ощущение, когда долгие минуты ничего не понимаешь, не связываешь одно с другим, — то ли огрубел и не доходят простые и ясные идеи, то ли эти идеи настолько банальны и плоски (при твоем-то объеме информационности и внутренней свободы мысли), что удивляешься, как это все всерьез могут показывать взрослым интеллигентным людям. То ли претензия на актуальную ассоциативность (намеки) вызывает отупляющее раздражение, потому что это кукиш в кармане, глупо и в общем-то антихудожественно. Радзинский переписал Платона.

Вчера — 3, 5, 8 Бранденбургские концерты Баха в Консерватории. Какая прелесть. Особенно 5-ый с фаготом. Оркестр Баршая.

Мемуары Надежды Мандельштам. Многое еще и еще раз заставляет задуматься и переживать.

Шпенглер «Закат Европы». Опять взял эту книгу. В первый раз (лет 10 назад) я отнесся к ней несерьезно и не прочитал внимательно. Она производит огромное впечатление. Он фактически довольно точно предсказал главное в развитии мира после 1917 года. И, кстати, его философия отнюдь не пессимистична. Она — реалистична. Она зовет смотреть на вещи, на историю, на будущее трезво, прямо и квалифицированно (со знанием дела).

С 8-го по 10-ое в Берлине проходила Рабочей группа (документы к конференции компартий Европы). Загладин говорил кое-что по телефону, но отчета пока не прислал. Он все дальше оттирает меня от этого дела. Взял с собой в Берлин ораву бездельников…

«Казус Миттерана». 14 апреля должна была приехать делегация французской соцпартии, фактически вся ее верхушка. Кстати, визит откладывался раз пять, в том числе однажды по причине «антисоветского» интервью Миттерана. А на этот раз Зуеву (зав. сектором) во вторник 8-го позвонил Блатов и сказал, что визит надо отложить, придумайте аргументы и подготовьте письмо Миттерану и Марше. Придумали: занятость в связи с подготовкой пятилетнего плана и юбилейных торжеств по случаю 30-летия Победы. В Париже это вызвало потрясение. Причем больше, чем сами социалисты (Миттеран был на Таити), взвились коммунисты. Ночью в посольство примчались Леруа и Плиссонье и заявили: «Что вы делаете? Мало вам скандала с Шираком? Теперь в пятый раз откладывая Миттерана, вы фактически заявляете, что не хотите иметь дело с левыми силами Франции! Как это все понимать? Мы сделаем заявление Политбюро.» и т. д.

И если социалисты опубликовали сообщение без всяких квалификаций: откладывается по просьбе советской стороны, то Марше «выразил сожаление».

Между тем, сегодня программа «Время» по телевидению открылась показом того, как Брежнев в течение 5–7 минут держал в обеих руках руку министра торговли США Саймона, приехавшего в Москву на очередную сессию советско-американской комиссии, потом долго «принимал» его.

16-го, как мне сказал Б. Н., велев готовить проект резолюции (!), откроется Пленум ЦК. Впрочем, он будет не о пятилетке, а как раз о внешней политике с докладом Громыко.

Бунт в Париже возымел действие. Может быть, сыграло роль и то, что в Москву вернулся Б. Н. и на Политбюро «чего-то такое говорил». Удалось добиться, чтобы Миттеран все-таки приехал 23 апреля!

Однако, как же делается политика?! Ведь то, что произошло, Зуев почти точно предсказал Блатову за два дня до того, как это случилось на самом деле. Но Блатов не осмелился (!) «довести до сведения», а послушно делал то, что велели, хотя велели явно неквалифицированно, во вред делу. Это ужасно и опасно, когда помощники бессловесны, бесхарактерны. И это плохо, что делают важные политические шаги, даже не спросив у тех, кто может и должен рассчитать неизбежные последствия.

В проекте «Обращения к народам, парламентам и правительствам» досталось мне согласовывать его между Громыко, Пономаревым, Катушевым и Отделом пропаганды ЦК. Мне удалось до самого последнего момента избегать слова «Германия». Громыко (а его подпись последняя) таки его вставил. Однако я настроил Б. Н. попытаться вычеркнуть его.

Сижу дома, правлю доклад Суслова к ленинским дням. Скучный. Если бы его делал обычный пропагандист, аудитория разбежалась бы. А тут банальности выглядят серьезной идеологией и политикой. Некоторые места (по комдвижению и Вьетнаму) ему вписали неквалифицированно. Сейчас поеду отдавать замечания Б. Н.'у.

18 апреля 1975 г.

Я ужасно устал. Что делать? Непонятно, куда идет жизнь. Но сначала о том, как делаются политические документы, о которых несколько дней говорит весь мир.

Еще в прошлую пятницу мне Пономарев сказал: 16-го будет Пленум ЦК. Нам, видимо, надо подготовить проект резолюции. Тема — о международном положении и внешней политике Советского Союза. Доклад будет делать Громыко. Подумайте за выходные дни.

Я подумал и за два часа сочинил проект резолюции. Б. Н. был занят иракским Хусейном и только поздно вечером прочитал. Утром во вторник он помчался с этим к Суслову, тот поправил две-три фразы. Б. Н., торопясь опять к Хусейну, вызвал меня по соседству с Сусловым в комнату Секретариата ЦК, передал мне пару замечаний. А 16-го за полчаса до начала Пленума Суслов «прокатал» текст среди коллег по Политбюро и потом сам зачитал на Пленуме. Брежнев сказал, что члены Пленума могут, конечно, поправить какие-то слова, но он лично считает проект превосходным и готов голосовать обеими руками.

Вечером по телевизору слушал, как диктор с чувством и выражением читает мой текст. На Пленуме я не был, доклада Громыки в глаза не видал. Те, кто там был, Арбатов, Загладин и, говорят сам Воробей (Александров-Агентов), не говоря о Б. Н.'е, считают доклад скучным и бессодержательным. Арбатов мне сказал (не зная, что я и есть автор резолюции), что она несравненно сильнее самого доклада и «все там так говорили в кулуарах».

Снят Шелепин. Это — неожиданность и для Пономарева. Не посмотрели даже на то, что англичане, устроившие председателю ВЦСПС кошачий концерт две недели назад, могут воспринять это как результат их давления. Они так и восприняли, судя по «Times» и Ко. Шелепин подал заявление Пленуму, в котором говорится, что 7 лет, мол, я выполнял поручение ЦК, но теперь, поразмыслив, убедился, что у меня нет «производственной квалификации», чтобы руководить этим участком!

В общем-то, конечно, хорошо, что полетел Шурик, претендент в «наполеончики». Но, тем не менее как-то все непонятно делается, и почему именно сейчас?

На 24 февраля 1976 года назначен XXV съезд.

Б. Н. уже засуетился и я вынужден был сегодня среди прочих дел срочно готовить задания секторам по трем нашим темам: МКД, социал-демократическое и национально- освободительное движения.

А кроме того, академический доклад Б. Н.'а, дважды проект статьи (по решению ПБ) «Великий урок» — о распределении долей в Победе. Скандал в Югославии после статьи министра обороны Гречко по случаю 30-летия войны. Он там вклад югославов приравнял к вкладу болгар и чехов. Глупость, которая, впрочем, не случайная, а подготовлена была всей линией нашей пропаганды и всей нашей манерой подправлять историю во имя политической конъюнктуры. Тито шесть раз гневно выступал по этому поводу и вся югославская пресса словно с цепи сорвалась. Так вот, чтоб «поправить неловкость», велено было подготовить «объективную» статью, вроде как на общую тему, а на самом деле ради этого. Первый «правдинский» вариант был очень слабый и глупый. Второй уже поприличней, там хоть и о союзниках сказано кое-что.

Б. Н. все еще заставляет атаковать социал-демократов: зачем они вмешиваются в Португалии. Смешно. Собирается их публично гвоздить, одновременно расстилая ковер перед Миттераном, который приедет 23-го на высший уровень… одновременно, принимая у себя по моему настоянию Новодемократическую (социал-демократы) партию Канады. Сегодня состоялся «круглый стол» у Арбатова в Институте. Все это коминтерновские отрыжки.

Заставил меня вчера Б. Н. вписывать в проект выступления Брежнева на 8-ое мая (ко дню Победы) — «об идейно-политическом уровне народа». Я вяло возражал, доказывая, что это демагогия: какой уровень, когда взятки, рвачество, прогулы, протекционизм, пьянство. Огромная масса рабочих плевать хотела на общие дела и проч. Все-таки он настоял. Но я вывернулся и написал «абстрактно».

26 апреля 1975 г.

Приезжал О'Риордан. После своего съезда (компартии Ирландии). Предлог — рассказать о XVI съезде своей партии. «Идеологический съезд». Отменили решение 1968 года по Чехословакии. В партии 600 человек. У меня с ним была скучная беседа. Когда я его спросил о работе коммунистов, что, собственно, они делают в стране, он вновь стал рассказывать о положении дел вообще в Ирландии. И был очень смущен. А просьбы? — Оплатить билеты для делегации на съезд КП США, — принять 23 человека в Ленинскую школу.

Однако, когда я упросил Б. Н.'а его принять, он подготовился и произвел на Б. Н.'а впечатление боевого, идейного, верного лидера, «каких побольше бы в других партиях». Тем не менее Б. Н. кинул ему вопрос о численности партии и потом не раз возвращался, что, мол, все хорошо, но «мало, мало членов».

Записали О'Риордана на телевидении, посадили в президиум во Дворце съездов на ленинском вечере (доклад Суслова). Обласкали. А перед этим несколько недель пребывал в ГДР, где тоже был обласкан. Вот так он и содержит свою партию, в которой, конечно, не 600, а дай бог, сотня.

Миттеран. Делегация ФСП на высшем уровне. От нас Суслов, Пономарев, Загладин, другие. Вадим рассказывает о совершенно необычайных вещах. Дело даже не в том, что Миттеран целиком присоединяется к нашей внешней политике. Дело больше в самом факте равноправного разговора, в котором обе стороны признают законность, и даже необходимость существования и деятельности друг друга. Миттеран восхищается Брежневым не просто как государственным деятелем, а как коммунистом, качества которого (именно как коммуниста) позволили ему стойко, упорно, неуклонно вести дело к поставленной цели и добиваться своего, несмотря ни на что.

Когда Загладин попытался записать в коммюнике обычную нашу формулу: мол, ФСП отмечает успехи в коммунистическом строительстве, французы предложили иначе — успехи в строительстве социализма по планам и программе КПСС. Т. е., пожалуйста, стройте то, что вы считаете социализмом, а мы будем строить свой социализм. И мы (!) идем на это.

По другим вопросам Загладин изобразил позицию Миттерана так: НАТО!. Ну, что вы так болезненно это воспринимаете. Да, мы за НАТО, потому что западный европеец привык связывать с ним свою безопасность. Это массово-психологическое явление, которое постепенно исчезнет по мере того, как мы вместе будем работать над ликвидацией обоих блоков.

ФКП. Мы признаем ее и считаем, что она нужна Франции. Но и мы тоже нужны. Это объективная реальность. Из этого мы и исходим в союзе левых сил. Есть конкуренция с ФКП. Тоже неизбежно и тоже ничего в этом драматического не видим. А мы, КПСС? Мы согласны с этим — это вытекает из самого факта такой встречи. А как же с нашей идеологической посылкой о руководстве со стороны марксистско-ленинской партии? Как себя чувствует Трапезников, хранитель сталинской ортодоксии в ЦК КПСС? Или, может быть, он и ему подобные думают, что все это с нашей стороны лишь конъюнктурная тактика?

На обеде: открытость разговора, теплота и естественность. «Суслов разошелся», — заметил Вадим. Вспомнил, что у него есть какие-то картины импрессионистов. Послал за ними домой. Подарил. Миттеран подарил альбом оригинальных рисунков времен Парижской коммуны. Объятия, шутки и проч. Это Суслов! Хранитель чистоты марксизма-ленинизма и чемпион борьбы против всякого реформизма и ревизионизма, всяких отступлений и уклонов!

Все это, может быть, даже не до конца продуманный, во многом импульсивный выход на новые реальности, отказ от стереотипов эпохи, безвозвратно отшедшей в прошлое.

Но наряду с этим упомянутое выше требование Б. Н. о записке против социал- демократии. Наряду с этим недавнее выступление Пальме по поводу «письма Дубчека» и речи Гусака на этот счет. Впрочем, это не значит, что Пальме, который метит на председателя Социнтерна, Крайский и Ко не признают реальностей коммунизма. Просто они отстаивают реальность социал-демократии и рассчитывают на либерализацию коммунизма.

Но тогда зачем мы Миттерану, который тоже ведь в Социнтерне не последнее лицо? Очень просто: общение с нами утверждает его в качестве альтернативы Жискару. А если такая смена произойдет, он будет добиваться «своего социализма» во Франции, используя мировую ситуацию, в которой СССР один из главных полюсов, причем уже отказавшийся от претензий на унификацию всех революций по октябрьскому образцу. Там, на Западе это уже поняли. Этим объясняется и наглость Пальме, и готовность Брандта-Миттерана дружить с нами. Не поняли этого (и никогда не признают) Трапезников и миллионы его единомышленников в КПСС.

Встреча Брежнев-Миттеран. За час до нее звонок Блатова и по телефону составление вдвоем проекта сообщения об этой встрече. Насыщение его значительностью этой встречи, которая, конечно, станет объектом большой прессы во всем мире. Загладин мне сказал, что Пономарев морщился, когда ему показали проект. Но уже был не в силах «ослабить», так как ему было сказано, что Генеральный в принципе уже одобрил. А Миттеран не внес ни единого изменения.

Во второй половине дня позвонил Бовин и позвал где-нибудь «сплотиться на прочной марксистско-ленинской основе». Заехал за ним в «Известия». Направились в Дом кино. Долго нас не сажали, но за солидностью вида и не выгоняли, но то и дело спрашивали: «Вы члены?». Одна официантка усадила таки, стоило это лишней пятерки. Откровенно говоря, я думал, что Сашка «имеет что-то сообщить» мне. Но ничего подобного. Просто некуда ему было деваться и хотелось поесть.

Рассказал он мне такой эпизод из времен XXIII съезда, когда Шурик (Шелепин) был в центре внимания зарубежной прессы и слухов насчет того, что Брежнев — это «временно», а грядет «железный Шурик». Приходили, говорит, ко мне «его ребята» звать к себе. Нам, говорят, нужны умные люди. Что ты прилип к бровастому! Ему недолго быть! А у нас все уже почти в руках. Я посмотрел на них и ответствовал: «Ребята! Я вас не видел и разговора никакого не было». «Ну, как хочешь. Только смотри — пожалеешь!»

Думаю, что такая деятельность Шуриковой опричнины известна была не одному Бовину.

29 апреля 1975 г.

Умер Жак Дюкло.

Старейший и самый знаменитый лидер французской компартии.

Пономарев поехал хоронить.

Португальская КП получила 13 % на выборах в Учредительное собрание (30 мест). Социалистическая партия — 38 % (116 мест). Большой шум вокруг этого, хотя все совершенно естественно. Победа социалистической партии — отнюдь не ее заслуга и не отражает (далеко!) реальной роли этой партии.

Достал альбом Иеронима Босха. Уму не постижимо. Оказывается, даже сюрреализм 500 лет назад как возник, не говоря ужо том, что Шекспир все про все давным давно сказал.

Достал, наконец, последний сборник Дезьки (Давид Самойлов) — «Волна и камень». Читал, обливаюсь слезами. Великий Дезька, бедный Дезька! И как близко все, что он пишет!

13 мая 1975 г.

С 30 апреля по 11 мая был в загородной больнице: сам пошел резать нос. Бюллетень у меня до 14-го, но я 11-го сразу же поехал на работу. В больнице не хотелось делать ничего служебного. Но в своем «отстранении» я еще острее почувствовал, что без работы я ничто. Что бы там ни говорили о свободе, она не бывает без достоинства, а это — категория общественная.

Готовлюсь к встрече с Брауном (член ПБ из соцпартии Австралии). Едет перед съездом (вторым после основания партии). Хочет знать наше мнение о проекте программы. А программа — скучнейшее, сумбурное сочинение, где почти все правильно. переписано из учебника для Ленинской школы. Писали ее люди, которые в ней учились. Ее выпускники считаются теоретически подкованными кадрами. На самом деле — если они сами до этого не учились, и после этого не собираются учиться и думать — это просто люди, заучившие «краткокурсовой отче наш», отбивший у них способность самостоятельно и реалистично анализировать события.

Что-то я буду говорить этому Брауну о его проекте?

Пономаревский доклад для сессии АН СССР, который будет 21 мая. Будут освобождать Келдыша. Но, как мне сказал Б. Н., «парадоксальная ситуация — обычно толпятся, чтоб занять это кресло. А на этот раз — никто не хочет». Да! Даже в той среде все больше берет верх другая «система социальных ценностей».

16 мая 1975 г.

Беседа с Билл Брауном по проекту программы, которую они примут на 2-ом съезде в июне. Три часа! Возражать он не мог, да и не смог бы, потому что я ему фактически («по- Ленину») растолковывал, что «чистый коммунизм», который они напихали в программу, никуда не годен с точки зрения реальной борьбы современных коммунистов (о возможности войны между империалистами, о полиции и армии, о «двух этапах революции», о том, возможны ли независимая политика и недопущение фашизма еще и при капитализме, о разных кризисах и проч. И в особенности о том, что сейчас компартия без своей внешней политики — безнадежна).

Вечером — на Плотниковом. Хосе Вандель. Первый за полтора года чилиец из руководства КП Чили, который перешел границу в Аргентину и приехал в Москву, а вчера уезжал обратно.

Моя горячность по поводу латиноамериканской конференции компартий. Всякие ортодоксы из Ленинской школы начинают щипать проект резолюции к конференции. Даже выискали противоречия с Заявлением Совещания 1969 года, а некоторые усмотрели преднамеренность в этом. Жалуются в наш ЦК и даже ищут поддержки: вот, мол, мы какие идеологически бдительные. Все эти теоретики по перестановке запятых вдруг нашли поддержку со стороны Престеса, Арисменди, узнав об этом, пришел в бешенство. Сегодня я подписал его телеграммы в Боготу и Хорхе дель Прадо в Лиму: предупреждает и зовет дать отпор Престесу.

Я вчера разъяснял чилийцам (а там были и Тейтельбойм, и Мильяс, приехавший из Берлина, и Коррера, и их комсомольский лидер), что если допустить срыв конференции сейчас, кубинцы никогда больше на нее не согласятся. Им она не нужна. И неужели в партиях еще столько политического детства, что из-за разных там формулировок они могут поставить под вопрос дело принципиальной, может быть, исторической важности — фактическое восстановление латиноамериканского коммунистического единства (причем, в новых условиях и единства с кубинской КП, которого еще не было).

Когда я рассказал об этом сегодня Б. Н.'у, он отреагировал «намеком»: я всегда подозревал этого Престеса. Действительно, что-то неясное в нем. Ведь партию-то он развалил. И к тому же, 20 лет находился в стране на нелегальном положении, и с него волос не упал, а он ведь фигура, известная в Бразилии каждому мальчишке. Не думаю. А, впрочем, черт его знает! Не такое в компартиях бывало.

Сегодня беседа с Мендесом — помощником Куньяла. Приехал по экономическим делам. Хотят продавать нам вагоны, суда, портальные краны. Будут договариваться, чтоб мы им поставляли хлопок, а они из него будут делать вещи и экспортировать нам. Только качество плохое. И прозевали — хотели объединить мелких текстильщиков для этого дела, но технари из правительства объединили 10 крупных. Для ПКП главная во всем этом проблема — рассасывание безработицы, которой не было в Португалии до революции 25 апреля 1974 года.

18 мая 1975 г.

Вечером был у Б. Н.'а. Рассказал ему про Брауна, про Престеса, про Арисменди, про помощника Куньяла. Насторожил его насчет возможного срыва латиноамериканской конференции.

Он в свою очередь рассказал мне про беседы с Грличковым (СКЮ) насчет конференции компартий Европы. «Сказали ли югославы, наконец, чего они хотят и чего боятся?» — спросил я. «Говорили то же самое, что мы у них уже читали, — ответил Б. Н. — Не хотят, чтоб документ был обязательным. Я спросил тогда: А вы что хотите так и записать — документ, мол, не обязателен? Смеются. Все понимают, что это глупо. Не хотят никаких коллективных действий: это, мол, восстановление центра.

Я: Но ведь даже в Совете мира принимают коллективные решения и договариваются об организации совместных действий.

Б. Н.: Соглашаются и тем не менее. Не хотят подвергать опасности свой статут неприсоединения. И, кстати, изложили классификацию партий по 4 группам: партии у власти и входящие в блок; партии не у власти, но влиятельные; партии не у власти и не влиятельные; партии (партия СКЮ) у власти и вне блоков.

Было, — говорит Б. Н., - у них и резонное соображение. Нельзя, мол, допускать, чтобы эта конференция компартий нанесла вред нашей государственной внешней политике. Я (Пономарев) поддержал эту идею. И в самом деле: Женевская конференция вновь смещается. Раньше осени ее не провести. И мы свою теперь должны проводить осенью, так как там съезд поджимает. Значит. Сразу же после государственной конференции собираются коммунисты и, либо по существу противопоставляют себя Женеве-Хельсинки, как того хотят французы, либо тащатся в хвосте у государственной конференции, как того хотят югославы.

И вновь Б. Н. понес на чем свет стоит тот день, когда согласились на конференцию компартий, и тех людей, которые эту идею подхватили. (Итальянцы-де сами теперь локти кусают — зачем они вылезли с этой инициативой).

Ничего, кроме демонстрации расширяющейся дистанции и углубляющихся различий между компартиями конференция (уже ее подготовка) не приносит. ФКП с каждым днем заводится все больше. Марше в недавнем интервью заявил: «Мы не менее независимы, чем ИКП. И если документ нам не подойдет, мы его не подпишем».

А «Юманите» пояснила: разногласия и споры в Рабочей группе идут между теми, кто хочет «обелить империализм» и теми, кто считает, что мир может быть завоеван через борьбу против империализма и победу над ним в каждой капиталистической стране. По тону и фразеологии статья явно принадлежит Канапе («некоторые уже имеют социализм и хотят мира, мы тоже хотим мира, но мы хотим и социализма».)

А мы. Мы чего хотим и что можем?

Ведь ситуация вверху такая, что дилемму, которая ясна всем компартиям, ясна нам — специалистам международникам, ясна Пономареву, Катушеву., не могут даже обсудить на ПБ. Потому, что сама постановка такого вопроса большинству его состава не понятна и покажется «неправильной». Ведь будут искать не «что делать?», а «кто виноват?» и «как допустили?», если, например, Б. Н. осмелится поднять этот вопрос. А поднять он его не может, потому что «нельзя обременять подобными глупостями» Генерального, которому определен «щадящий режим» (как, впрочем, и Суслову) и который после торжеств 8–9 мая опять удалился от дел. И по этому случаю отменен (или отложен), намеченный на 14 мая визит Брандта (а пресса-то на Западе шумит — гадает, что бы это значило, не меняет ли Москва своего внешнеполитического курса, не переборщили ли ФРГ в своих играх с Западным Берлином, не срываются ли советско-германские экономические отношения и т. д.).

Ох, Россия матушка! Ох, mass media! — куда вам со своими утонченными инструментами разобраться в наших мотивах и причинах!

24 мая 1975 г.

В четверг в 6 часов, к концу рабочего дня Вершинин принес мне «Особую папку» и еще одну, толстую, явно какую-то рукопись. Сказал: Б. Н. просит тебя ознакомиться, но только сегодня, на ночь ее надо обязательно вернуть. У меня сидел Дилигенский — дела по многотомнику «Рабочее движение», а также о книжке Перегудова по лейбористам, которую издательство боится издавать и проч.

Он ушел, я раскрыл «Особую папку».

Записка двух отделов (Пропаганды и Оргпартотдела) по поводу записки в ЦК Андропова «Об антипартийной деятельности Л. Карпинского, Глотова и Клямкина». Л. Карпинский — сын знаменитого старого большевика, который после XX съезда и до своей смерти года два-три назад, когда ему было уже лет под 100, непременно занимал места в президиуме Дворца Съездов по большим праздникам, по случаю съездов партии и т. п. Лен Карпинский (имя от «Ленин») был до 1962 года секретарем ЦК ВЛКСМ, потом зав. отделом «Правды», потом его вытурили за совместную с Бурлацким статью в «Комсомолке» о том, как московские культорганы задушили одну из очередных пьес на Таганке (тогда и Бурлацкий полетел из «Правды»), потом вроде долго болел печенью или кровью, потом устроился на какую-то мелкую должность в издательстве «Прогресс».

Я его знал немного, как-то виделись раза два в театре на Таганке, потом однажды оказались рядом в троллейбусе. Раза два он внезапно заходил ко мне на работу, приносил списки иностранных книг, из которых мы, Международный отдел, должны были выбрать нужное, а они, «Прогресс», тогда уже будут переводить на русский для «особого списка». Из разговоров с ним я вывел только одно: это мягкий, очень интеллигентный и вместе с тем простой, контактный человек, симпатичный и отзывчивый в общении. С ним очень легко сходиться. Он держался со мной на «ты» и так, будто мы чуть ли не друзья детства. Никаких «таких» своих взглядов и идей он при мне и мне никогда не высказывал. Но вид у него был всегда печальный и угнетенный, на всем его старо-русско-московском интеллигентном облике лежала печать «мировой скорби». Большие глаза, тонкий с горбинкой нос, узкий овал, красивый правильный рот, черные волосы, костлявый, плечистый, сутуловатый и узкогрудый. Лет под 30 с небольшим.

Что он недоволен «режимом» было видно по всей его манере, хотя он не мог бы по самой своей натуре быть злобным оппозиционером.

Фамилии Глотова и Клямкина я увидел впервые. Это, оказывается, заведующие отделами редакции «Молодой коммунист».

Суть дела. Андропов докладывает в ЦК о том, что обнаружено намерение этих трех (во главе с Карпинским) издавать подпольный (самиздатовский) журнал «Солярис». В первом выпуске предполагалось поместить статью самого Карпинского «Слово тоже дело», статью Гефтера о ленинской методологии исследования общества и работу Лациса «Год великого перелома».

Карпинский, Клямкин и Глотов вызывались в КГБ, с них взята подписка об отказе от затеи, они предупреждены, а остальное — дело партийных органов (т. е. вопрос об их партийности и увольнении, или сохранении на прежнем месте работы).

Приложена магнитофонная запись беседы с Карпинским начальника управления КГБ Бобкова и фотокопия рукописи Лациса (та самая толстая папка). Запись поразила меня. Оказывается Бобков и Карпинский до 1962 года вместе работали в ЦК ВЛКСМ. С тех пор не виделись. И вот теперь встретились.

Поговорили об этом. Бобков напомнил, как бы спохватившись, что все-таки должностное лицо. Спросил, догадывается Лен, зачем его «сюда» пригласили. Тот сделал вид, что «нет». Далее — обычные, видимо, заходы: будем ли откровенны, иначе нечего и время терять.

Бобков вел разговор очень умно, достойно, без малейшего намека на запугивание, без всякого шантажа. Он откровенно сказал, что речь идет о «Солярисе». И когда, после некоторого перетягивания (не каната) слабой резиночки, Карпинский понял, что все и обо всем известно, он назвал и все фамилии и все, что делалось. И разговор пошел, можно сказать, теоретический, хотя оба не раз оговаривались, что не для того они здесь, чтобы вести теоретические дискуссии.

Карпинский отрицал намерение издавать журнал «по линии самиздата». Бобков резонно парировал: зачем тогда излагать мысли в связном статейном виде, редактировать тексты (Карпинский это сделал в отношении Лациса) и даже писать послесловие (к Лацису). Карпинский доказывал, что речь все же шла об обмене мыслями в очень узком кругу, а записывать — чтобы четко откладывалась мысль, чтобы можно было последовательно и организованно спорить, чтобы был какой-то порядок в рассуждениях, чтобы можно было фиксировать результаты дискуссий и т. д. Бобков отвечал (и вполне компетентно), что все самиздатовские дела начинались так же. Но коль скоро что-то напечатано, вещь неизбежно выходит из-под контроля инициатора, какие бы добрые намерения у него ни были. Вот, говорит, о вашем журнале (пусть, вы говорите, «библиотеке», которую вы хотели лишь складывать у себя на полке) знает Янов (это, оказывается тот самый литератор, который года два-три назад напечатал в «Новом мире» интересную статью об НТР и современном герое производственного романа. Я, помню, обратил на нее внимание). А теперь этот Янов — в Израиле, работает в «Голосе Израиля».

Или: написанное надо печатать. Для этого нужна машинистка. И вы нашли машинистку Алексееву. Но о том, что она печатает, узнали не только мы, но кое-кто другой. Мы сделали обыск и вот «Солярий» у нас, но он мог быть и уже, может быть, имеется и кое- где еще.

Карпинский при этом воскликнул: «Значит, мы ошиблись в человеке!». Оба засмеялись.

Между такими «отступлениями» Карпинский излагал свое кредо. Уже более 10 лет он мучается проблемой, откуда взялся Сталин, изучал, думал, живет от этого раздвоенной жизнью и несчастен от этого. (Да, и во внешней жизни он несчастлив. Мне говорили, что от него ушла жена, или сам он развелся, полюбил другую, женщину с четырьмя (!) маленькими детьми. И будто они живут душа в душу, он возится с ребятами, как со своими, но бедствует, бывает просто нищенствует. Вид у него всегда был затрапезный, неопрятный — вид, едущего с работы шофера тяжелого грузовика или водопроводчика.)

Так вот мучает его эта проблема потому, что, наблюдая, что происходит в стране, он пришел к убеждению, что причина в непоследовательности XX съезда. На съезде был поверхностный, теоретически несостоятельный, кухонный анализ феномена «Сталин», а после съезда были сделаны лишь кое-какие политические выводы (главным образом, ликвидация лагерей), а социально и экономически, а значит, идеологически все было оставлено по- старому. Демократия не развивается и в этом — источник наших неурядиц и бед.

Бобков согласился. Дважды или трижды они возвращались к теме демократии и реакция Бобкова была однозначна, что демократию, действительно, надо развивать, «но не с помощью же нелегальных изданий».

Карпинский горячо говорил, что не только вредно замалчивать и искажать нашу историю, что без этого мы не найдем средств к эффективному решению экономических и духовных проблем, но что это и невозможно. Длительный опят России показывает, что это невозможно. И нельзя еще и потому, что анализом того, о чем мы молчим, занимаются враги — иностранные враги. И всё все-равно становится известным.

Бобков возражал: кто же вам запрещает заниматься таким исследованием? Да и десятки институтов, ученых и проч. занимаются этим.

Карпинский тоже резонно парировал, что то, что он хотел бы сказать и до чего он додумался, никто печатать не будет. А в институтах даже устно можно говорить только в таких рамках, за которыми, собственно, и начинается настоящее исследование и понимание предмета.

Так они мило разговаривали.

Карпинский упрашивал не трогать Клямкина и Глотова. Бобков ему отвечал, что их «трогать» никто не собирается в определенном смысле. Но с ними уже беседовали, но они ведут себя по-дурацки. Все отрицают.

Карпинский: «Я им скажу, чтоб они не валяли дурака».

(Впрочем из «беседы», да и из записки неясно, какова роль этих двух из «Молодого коммуниста» в деле с «Солярисом»).

Бобков: «Ну, а что Гефтер?»

Карпинский: Гефтер вообще не при чем. Я с ним разговаривал, вообще мы много беседовали на вот эти темы. Он умный, глубокий человек. Он мне (Карпинскому) сказал: делай, как знаешь, я в этом участвовать не буду.

Гефтера я знаю с 1938 года, с первого курса университета. Он шел на два курса старше. Сначала я его помню как комсомольского вождя — он был секретарем вузкома. А перед войной (он заканчивал в 1941 году 5-ый курс) он был секретарем партбюро истфака. Гефтер был кумиром далеко за пределами истфака. Превосходный оратор, с ясной и четкой мыслью, большой культурой слова, он умел склонять в свою пользу любой спор, покорял аудиторию убежденностью. Я сам, помню, поражался, что после его речи я уже думал совсем наоборот по сравнению с тем, в чем был убежден до начала и в ходе собрания. (Меня он, конечно, не знал и не замечал. Я был тогда весьма рядовой и очень пассивный элемент). В нем было что-то от деятелей революционного времени, от эпохи гражданской войны. Он, видимо, представлял тот тип деятеля, который начинался от Троцкого, Зиновьева. Трибун огромной силы воздействия, с хорошей дозой демагогии, которая, однако, различима лишь для опытного слушателя (или для не очень правоверного интеллигента). В противоположность деятелям типа Кирова, тоже оратором и трибуном, тоже обладавшим кипучей, неуемной энергией. Но те были снисходительны к слабостям, к житейским обстоятельствам, способны понять простого человека — словом, представляли собой тип русского революционера и борца. А это был (как, видимо, Троцкий и Зиновьев) деятель с еврейским характером, неумолимый ригорист, не терпящий ни возражений, ни слабостей, признающий либо «белое», либо «черное», несколько любующийся своим превосходством и своей «железной принципиальностью».

Сейчас я, может быть, модернизирую свои тогдашние ощущения (и свой «восторг») от Гефтера довоенного. Но где-то, видимо, близко они лежат от того, чем он был на самом деле. Не надо также забывать, что это «1937–1939 годы»!!

22 июня 1941 года, когда нас собрали в Комаудитории на митинг, говорили многие. И говорил Гефтер. Это был огонь и пламя. Мы уходили вечером без тени растерянности и недоумения, которые охватили, в частности, меня после речи Молотова по радио. А 26-го или 28-го июня (точно не помню) мы уже ехали в эшелоне в сторону Рославля копать противотанковые рвы. Гефтер ехал во главе всего нашего много сотенного отряда в качестве комиссара.

Там он был тоже строг, вездесущ и неумолим. Его называли «Миша», однако, дистанция у него от массы всегда чувствовалась. Его авторитет был беспрекословен и вполне натурален. Все восхищались им и по-настоящему уважали. Да и впрямь! На него выпала нелегкая доля. Нас надо было кормить (и доставать еду где попало, в том числе от бегущих на Восток эвакуированных), надо было поддерживать наш дух и дисциплину, более того — энтузиазм. А потом, когда немец стал нас обходить и не успевали мы дорыть одну линию рвов, как надо было выбираться из пол-окружения и начинать копать на другой позиции — опять же Гефтер был организатором всего этого. Он связывался с воинскими частями, он распределял задания и руководил работой.

Помню, завелись вши. Миша отдал приказ: немедленно всех постричь. И начали стричь. Он, кстати, сам стоял с машинкой и помогал добровольным парикмахерам. Я восстал: у меня была роскошная шевелюра. Миша публично сделал мне длинное внушение, но все же снизошел и разрешил лишь обкорнать меня покороче.

К концу августа начался ропот. Мы то и дело вынуждены были отходить (нас ночью вывозили на машинах). Потому, что мы работали под постоянным наблюдением «рамы» или «костыля», немцы то и дело глубоко обходили нас слева и справа. Ребята призвали Мишу и потребовали, чтобы нам выдали винтовки, иначе нас в один прекрасный день возьмут как гусят в плен. Миша сказал речь (винтовок, конечно, не дали), но, помнится, прежней уверенности в том, что дело не может кончится плохо для всех нас, в его словах и манере уже не было. В конце августа 2-ые, 3-и, 4-ые курсы «по приказу Сталина», конечно, вывезли в Москву. Помню, с какой бешеной скоростью гнал эшелон машинист ночью и днем, а на Киевском вокзале студенты вытащили его из паровоза и минут 20 качали. 1-ый и 5-ый курсы остались. Остался и Гефтер.

Остальное — уже с чужих слов. Они там докопались до того, что попали, наконец, в полное окружение. Выбирались кто как мог. Миша вышел к своим без партбилета: закопал, когда случилась ситуация, из которой он уже не мыслил выбраться.

8 июня 1975 г.

Был у меня разговор с Пономаревым. Он сам заболел.

— Слыхали? Про Карпинского и других. И Лацис затесался. Из журнала («Проблемы мира и социализма» в Праге). А это ведь мы его туда посылали. Какой это Лацис?

— Не знаю. Впервые о нем услыхал.

— Это не муж поэтессы, которая ходит часто к нам. Все говорит: «У меня муж, Лацис, такой талантливый, такой талантливый» Вот тебе и талантливый. И Красинанадо поскорей убирать. Как бы он не оказался здесь замешанным. Ведь Рой Медведев тут как тут!

Я попытался втянуть его в серьезный разговор. Наивность Карпинского никого не убеждает. Но за этим и проблема, и трагедия. И я начал было излагать то, что успел прочесть из папки Лациса (там три главы: Сталин против Сталина», «Бухарин против Бухарина» и, кажется, «Ленин против Ленина»). Успел я прочесть только первую, блестяще написанную повесть о том, как Сталин вместе с Бухариным стойко обороняли и проводили ленинскую генеральную линию (после смерти Ленина) и как Троцкий, Зиновьев и Ко и проч. потерпели поражение (и потому, что у Сталина в руках был аппарат), и потому что они выступили против утвержденной съездом генеральной линии партии — и оттого с самого начала были обречены. Он приводит уйму цитат из Сталина, которые (я поразился себе) мы все в свое время знали наизусть, в особенности из 1927 года, XV съезда., из которых Сталин, действительно, выглядит последовательным и умелым проводником ленинского (НЭП) подхода к строительству социализма.

Но вот январь 1928 года. Сталин едет в Сибирь и в его речах, опубликованных, оказывается, только в 1949 году, «когда Сталину некого было бояться и не перед чем стесняться», Сталина будто подменили. Он целиком перешел на позиции Троцкого, в чем его эзоповски через полгода уличил Бухарин в своих «заметках экономиста».

И т. д. Сумбурно, торопясь я изложил это Б. Н.'у. Он отреагировал — «Это сейчас не актуально». Я ответил: «Что же тогда актуально в нашей истории, если не это?» Ведь туда уходят корни и современной идеологической борьбы. Я, говорю, прочтя Лациса впервые понял, что Трапезников, удерживая монополию на этот период нашей истории, определяет исподволь, кто ревизионист, а кто ортодокс. Я понял, почему он так яростно, когтями держится за эту монополию. Ведь в нашей идеологической суматохе сейчас водораздел в конечном счете все-таки по линии: сталинист-антисталинист (или, хотя бы что тоже «подозрительно» несталинист). И именно Трапезников, занимал такую позицию в «Истории КПСС» у пульта в решении этого вопроса. Пока так будет, он будет определять идеологическую атмосферу, и будут вновь и вновь появляться «Карпинские» и проч.

Всю эту тираду Б. Н. выслушал с досадой. Повторил, что «это не актуально». И еще «Они (?) должны видеть, что во время празднования 30-летия Победы ни разу нигде не был упомянут». и он провел по усам. Вот это важно.

Разговор на этом кончился: к Б. Н.'у кто-то рвался.

Конечно, «важно!». Но на это тот же Трапезников и другие привыкли не обращать внимания. И это им вполне сходит. А главное. Тот самый итог, которым я хотел сегодня ограничиться: никто не составил себе труда вникнуть в суть дела (кроме кгэбиста Бобкова, но его функции ограничены и не он обязан делать идеологические выводы). Даже Б. Н. не захотел даже прочитать ни беседы Карпинского с Бобковым, ни брошюры Лациса. Но все секретари ЦК расписались, поддержав записку двух отделов, где тоже, видно, полностью материал прочитал какой-нибудь инструктор. Все это было передано в КПК для определения партийной ответственности Карпинского, Глотова, Клямкина.

За прошедшие две недели были всякие текущие события. 25-го приехал Уоддис. Я его встречал и ужинал с ним.

26-го Пономарев его принимал. Довольно все банально, хотя и значительно доброжелательнее, чем в прежние времена. Потом мы с ним отдельно имели две большие «дискуссии» по разным вопросам: «зачем вы так хотите встречи на высшем уровне между КПСС и КПВ?», «будет ли не формальный разговор?» — не понравилось ему, что Б. Н. назвал таиландских, малайских и т. п. коммунистических повстанцев «прокитайцами, сидящими на деревьях и стреляющими оттуда». Уоддис прочел мне целую лекцию о законности их вооруженной борьбы и закономерности влияния китайцев в их среде, как и в Африке.

В ответ я ему: если мы с вами будем так готовить встречу Брежнев-Макленнан, мы только поссорим наши партии. Это же ведь не теоретический симпозиум. Вы имеете что- нибудь предложить политическое по результатам обсуждения подобных вопросов? Нет! Тогда не надо их и поднимать на такой уровень. Мы, например, не имеем ничего для решения вопросов комдвижения в упомянутых странах и, следовательно, пусть поработает время, а не Брежнев с Макленнаном.

Еще говорили с Уоддисом о наших и китайских специалистах в Африке о том, «голодает ли английский рабочий класс» (этот вопрос задал Уоддису Пономарев), а также — «кому нужна европейская конференция компартий, — кому больше — нам или им?»

Луньков (посол в Лондоне) на аэродроме в Шереметьево. Предсказал 60:40 по референдуму об «Общем рынке». Теперь известно — 67:32. Причем 20 млн. англичан вообще не пошли к урнам — так он их заботит, этот «Общий рынок»!

Напряжение с Пономаревым перед отъездом его к избирателям: речь и доклад (для актива). Я в сердцах ему сказал: «Зачем столько хлопот? Все равно никто этих речей не читает!» Обиделся и больше меня «не тревожил», доматывал Вершинина, доказывая ему, что на Западе рабочий класс таки голодает, а наши ученые и статистики все врут.

В пятницу 30-го мая Б. Н. встречался с Арисменди перед его отъездом на Гаванскую конференцию компартий. Заготовил ему основу для разговора. Но без меня.

А мне пришлось провожать туда чилийцев. Для Пономарева они теперь потерпевшие поражение, и он не очень-то ими интересуется. Большой разговор — о смысле конференции, о том, что мы хотели бы упоминания о международном Совещании, упоминания маоистов и проч.

Они мне в свою очередь рассказали о поездке Альтамерано в Румынию. Тот вернулся в бешенстве. Между прочим, на требование объяснить, для чего Румыния сохраняет дипотношения к Чили, Чаушеску ответил: почему бы и нет, Советский Союз в 1939 году даже договор о дружбе заключил с Гитлером!»

Подонок! Но что делать?!

Пономарева сейчас очень заботит солидарность Брандта, Пальме, Крайского с португальским Соарешом (и деньги дают), их стремление развернуть антикоммунистическое наступление (после Вьетнама). На каждой шифровке он пишет мне всякие резолюции: мол, надо что-то делать. Я ему однажды предложил план конкретных действий (перед визитом сюда Миттерана). Был уверен, что никуда он этот план не употребит. Так и получилось. На этот раз я сочинил красивую реплику «Мера ответственности» (на 7-ми страницах). Вроде как бы для «Правды». Но такое надо пускать по Секретариату, и опять Б. Н. не пойдет, отговорившись, что, мол, «не то» и «не так». А на самом деле, просто 20 июня к Брежневу приезжает Брандт, и Б. Н., конечно, ничего не знает, как там будет, и тем более повлиять ни на что там не сможет. И уж, конечно, вылезать с критической, увещевательной статьей в адрес социал-демократии не согласится. К тому же, избирательная речь Генерального вот-вот!

В понедельник 2 июня были здесь Аксен и Марковский (СЕПГ). Обсуждали с Б. Н., что делать с европейской конференцией компартий. Обсуждали и французский казус. Между тем, французы заводятся все больше. Панков пишет из Парижа: встречался с Плиссонье. Тот был необычно жесток: мол, мы в корне расходимся с КПСС по анализу и оценке сути мирного сосуществования. КПСС отошла от принципов и от договоренности. Она пошла за итальянцами, югославами и румынами. Ради их присутствия и участия в конференции КПСС готова уступить в принципах. Документ, который представлен на подгруппу в Берлине в середине мая, для нас неприемлем. Он не может служить никакой основой. И если не будет возврата к апрельскому ауап1-рга|ес1:'у, мы документа не подпишем.

Марше публично тоже грозился документ не подписать. А «Юманите» опубликовала статью, в которой узнается все то, что говорил мне Канапа на Плотниковом, возвращаясь из Кореи.

Канапа на последнем Пленуме стал членом Политбюро! (Во время развелся с советской Вальей!).

3 июня состоялось первое заседание редколлегии «Вопросов истории» в новом составе. Появился там Хромов (от Трапезникова, из отдела науки) и еще человек пять в этом духе из ИМЭЛ'а, Института всеобщей истории и т. д. Домашняя атмосфера товарищества, иронии, доверительности и откровенности (с принципом — не обижаться), сложившаяся за 10 лет, исчезла начисто. Хромов трижды возражал мне (косвенно), «решительно» поддержав тех, кто не соглашался с моими оценками (по трем материалам). Трухановский ловко лавировал. Гапоненко наклонился ко мне: «Трудно теперь ему будет!» Но интервенции Хромова имели вполне четкую цель: показать, кто теперь здесь хозяин. Сел он рядом с главным редактором и все время чего-то ему бурчал — по каждой статье.

До первой большой стычки. Обидно. Все-таки журнал был для меня какой-то отдушиной в другую сферу. А теперь? Принципиальность свою демонстрировать? Зачем? При той-то ситуации, когда никто ничем по существу не интересуется.

Новенькие старались себя показать. И все — чтоб услышал Хромов. Громко, настырно, всюду требуя идеологического подхода и т. д. Я смотрел на них и думал: что движет этими 50-60-летними людьми? Зачем им это? Движет идея, какой-то свой принцип? Или они верят, что если в статье будет по ихнему сделанный абзац, что-то изменится? Или просто инерция держаться кресла? Не только инерция, а целая философия.

5 июня был у Дезьки (Давид Самойлов), 1-го у него день рожденья. Дезька читал свою прозу. Две больших главы (часа на полтора). Проза мемуарная, но глубоко объективизированная. Временами было ощущение, что присутствуешь при чтении чего-то подобного «Войне и миру» по густоте и структуре мыслей и чувств.

Одна глава — об Эренбурге как явлении советской истории и советского образа жизни. Другая — «Горянка» о горно-стрелковой дивизии, в которой он служил в конце 1942 — начале 1943 года на Волховском фронте.

Бессмысленно пересказывать. Отрывки очень разные и по теме, и по манере. Но объединяет их одно — Дезькино мировоззрение. Оно далеко от Солженицына. Он бесконечно далек от дешевой антисоветчины, от мелкотравчатого смакования наших провалов, несообразностей и недостатков. Но он позитивно не приемлет официальные и официозные, полузакрытые и закрытые (хотя и допустимые в узком кругу) объяснения нашей истории. Он не декларирует своего объяснения и даже в этих, по крайней мере, главах не формулирует его прямо. Но оно проступает из самой этой настоящей прозы: есть народ, он живет по своим законам, он меняется под влиянием неумолимых обстоятельств, но совсем не так, как это представляют записные политики, философы и литераторы. Он меняется по своему и он, в конце концов, определяет движение страны. Так было до войны (в меньшей степени, чем во время войны), так есть и так будет. Из ярких образов солдат, с которыми он вместе воевал (отнюдь не обязательно «хороших»), и, с другой стороны, из спокойного, бесстрастного и неодолимого разоблачения Эренбурга, как носителя лжи и полуправды, как спекулянта на народных понятиях и чувствах, складывается стихия движения народа. И несколько даже жутковато — от ощущения невозможности уйти от судьбы, которая заложена в этой саму себя не сознающей силе. Это проступает и из языка, который он впервые услышал на войне и понял, что для народа язык нечто совсем другое, чем для интеллигента и политика.

Внешне он страшен. Стар и облезлый. Хотя видит лучше. Читает. И бодр — не наигранной бодростью отчаянья, а от полноты и уверенности своего интеллекта. И от того, что у него столько друзей. Сама бытовая атмосфера, где пренебрегают «мелочами жизни», тоже, видно, жизненный фактор не последней важности.

14 июня 1975 г.

Вчера выступал Брежнев перед избирателями. Хотелось пойти, но как только сообразил, что каждая фраза будет сопровождаться аплодисментами (так оно и было), стало неприятно, и не пошел. Мне очень стыдно (и перед собой, и вообще) за эти «ладушки- ладушки» в серьезном деле. Говорит (т. е. произносит) он все хуже и хуже. Текст по внутренним делам очень банален — банальнее прежних (хотя писали по-прежнему Бовин, Блатов…). По внешней — новое. Врезал он и Форду и НАТО'вцам за ужесточение позиции (после Вьетнама), за всякие угрозы и нажим, за раздувание военных бюджетов. Это правильно. Язык построже ничего не попортит, но во время показать кулак в современной борьбе полезно.

Все обратили внимание, что появление Кириленко перед своими избирателями (причем, в Ленинграде) произошло позже Суслова (в Ульяновске), непосредственно перед Косыгиным. Все задают вопрос — что бы это значило?

Б. Н. вынудил-таки меня сочинить реплику для «Правды» на ужесточение позиции Запада после Вьетнама с акцентом на социал-демократию. Я сделал еще в прошлое воскресенье. Но он, как и следовало ожидать, положил под сукно. Пора бы уже привыкнуть, что его сверхактивность сразу затухает, когда от шума в наш адрес, приходится переходить к делу на уровне политики. И тут он сразу чувствует «пределы своей компетенции».

11-го июня состоялась «шестерка» соцстран в Волынском-1. О конференции компартий Европы и о положении в Португалии. Обсуждался и «французский казус», большинство было склонно приписывать причину «престижности», гонору французов. Однако, это на поверхности. На самом деле — за этим политика, которая в более резких и уверенных формах (чем у итальянцев, испанцев и многих других, имеющих реальные позиции в стране) все больше опирается на «не московскую» ориентацию, как главный фактор выживания и движения вперед. Вот буквально позавчера «Юманите» самым грубым образом отчитала поляков «за дифирамбы» в адрес Жискара д'Эстэна, который вот-вот должен приехать в Польшу: мол, мирное сосуществование не предусматривает в качестве обязательной нормы восхваление лидеров империализма, которые на самом деле ведут лживую политику и каждый день занимаются антикоммунизмом, называя социалистические государства «фашистскими», «тоталитарными» и проч.

Обсудить Португалию предложил Аксен, еще когда приезжал отдельно. Б. Н. охотно согласился и произнес длинную поучающую речь. Однако, из выступлений Аксена, Телалова, Фрелека, Денеша выяснилось, что их страны и партии имеют более активные и действенные связи с Португалией и помогают ей не только относительно (своих размеров по сравнению с нашими), но и абсолютно гораздо больше нашего. Я написал записку Вадиму об этом, а он ее взял и передал Б. Н.'у. Тот грустно согласился.

Неделю или больше до этого он мне вдруг заявил (в связи с почестями, которыми удостаивались у нас во время официальных визитов в СССР Великий герцог Люксембургский Жан и элегантная Маргарита II Датская). «Черт-то кого принимаем и обхаживаем, а на Португалию, которая имеет колоссальное значение для всего нашего дела, никто как следует не хочет обращать внимания!»

Между прочим, Костиков, зав. сектором Польши в катушевском отделе, рассказал мне о встречах Герека с Пальме. Герек был в Швеции с официальным визитом. С Пальме они встретились один на один (оба превосходно знают французский язык). А потом Герек подробно рассказал Костикову о разговоре.

Герек: зная, что предстоит тема Португалии, я еще из самолета позвонил Брежневу. Л. И. ему сказал: Ты скажи, мол, ему (Куньялу), что мы не вмешиваемся и не будем вмешиваться, что мы сдерживаем коммунистов Португалии в их увлечениях социалистическими преобразованиями и в отношениях с другими партиями. Никакие нам базы в Португалии не нужны и мы не собираемся этим заниматься.

Обсуждали они и Чехословакию. Пальме будто бы был крайне удивлен, когда узнал, что Гусак был одним из руководителей словацкого восстания, а после войны сидел «за национализм» и в то время как Дубчек требовал «повесить всех таких, как Гусак». Пальме был убежден, что Гусак из сталинской школы Готвальда.

Я, кстати, во время «шестерки» был приставлен к полякам (Фрелек-Суйка). Несмотря на мою откровенность и открытость в обращении, обратной «ласки» я не получил. Загладин и Жилин (который обоих их знает меньше моего) пользовались у них на прощальном вечере гораздо большим расположением, не говоря о Шахназарове, который их «шеф» в отделе Катушева. Видно, я не располагаю к фамильярности, а значит и к «партийной душевности». И Фрелек, хотя он при том, что Секретарь ПОРП, еще и поэт, и сценарист, и художник больше (как и все) подвержен грубой лести.

Б. Н. мне сообщил, что когда Карпинского вызвали в КПК, он заявил: «Я не доставлю вам удовольствия разбирать меня. Я сам заявляю, что выхожу из этой партии».

Завалилась поездка делегации КПСС к лейбористам — то, с чем мы волынили два года, несмотря на настояния Хейворда. Причина очень простая: Суслов отнесся к этому плево, ему Пономарев нужен здесь, чтоб общаться с американскими сенаторами.

А Пономарев, хотя и понимает, что отказываясь от визита, мы заваливаем очень важный канал на Англию и на европейское социал-демократическое движение, списываем работу, которую сами же начали и за два с лишним года немало в нее вложили, — тем не менее не настаивает, уверенный, что Суслов его подозревает «просто в желании съездить в Англию». Таков уровень политических отношений между ними!

Хейворду и вообще всему левому крылу лейбористов, как и Вильсону и Ко, конечно, и в голову не придет искать объяснения отказа в таких «простых вещах». Они будут думать о повороте в нашей политике по отношению к лейбористскому движению и к социал- демократии вообще, а может — и к Англии.

Грустно еще и потому, что помимо Пономарева (и еще, может быть, самого Суслова) некому во всем ЦК возглавить такую делегацию. Ибо там надо сходу говорить о самых разных вопросах, надо их знать и уметь этим знанием распорядиться в полемике с острыми и злыми англичанами. А по заготовленным в Москве бумажкам, как этого потребовал, например, Капитонов, такую полемику вести нельзя — это значило бы поднять на смех всю нашу партию.

Беседа моя с Моррисом (зам. Гэс Холла). Казус с избирательной речью Андропова — «Нью-Йорк таймс» спекульнула на одной фразе из его речи: мол, при всей американской демократии безработные сколько угодно могут протестовать у Белого Дома, но от этого ничего не изменится. Гэс Холл взбесился и потребовал от ЦК объяснений: мол, как так, — мы тут боремся, жертвуем собой, в нас даже стреляют во время таких демонстраций, а с вашей точки зрения все это — пустое занятие, которое ничего не стоит и ничего не дает! Что же, мол, нам сидеть и ждать революции, социализма?

Б. Н., потом и я долго объясняли Моррису, но все же пришлось послать Холлу и письменное объяснение, подготовленное самими андроповцами с его ведома.

Моррис, а до него Каштан и Уоддис во время визита сюда официально протестовали против статьи некоего Дм. Жукова в «Огоньке» в октябре 1974 года — как явно антисемитской. Уоддис даже встречался с Сафоновым, редактором «Огонька». Тот признал, что статья плохая и что Жуков «подвел» и что его даже не приняли «за это» в Союз журналистов.

Я тоже всем говорил, что статья плохая, «не отражает» и проч. Они мне: хорошо, но ведь никто, кроме нас с вами, не знает этой вашей оценки, а статью Жукова буржуазная печать разнесла по всему миру.

В этом духе я доложил и Пономареву. Он велел «вместе с агитпромом» принять меры по этому случаю. Буду принимать, но уверен, что о том, что статья Жукова антисемитская, останется «между нами» с Моррисом, Уоддисом, Каштаном и еще председателем компартии Израиля Вильнером (который на недавнем приеме у Б. Н.'а также резко протестовал против нее).

29 июня 1975 г.

Съездил в Будапешт. Опять жили на правительственной горе. Спал в постели, в которой до меня почивали Елизавета II, Брежнев и т. п. Венгры шутили: белье-де мы с тех пор заменили.

«Шестерка» — болгары, венгры, ГДР'овцы, поляки, чехи и я. Международные замы. Повестка: что делать с социал-демократией; о Португалии; об антикоммунизме.

Непривычная мне роль запевалы всех обсуждений (я ведь был на этот раз «КПСС»). Все, кроме самих хозяев, подстраивались под меня и молчали, если я скромничал и хотел выступать «потом». Венгры упрямились (хотя с ними еще до начала договаривался), навязывали свои иллюзорные, максималистские планы. Я их все время деликатно спускал на земь.

Вернулся 18-го июня. Б. Н. через пару дней после моего возвращения уехал с делегацией в Сирию, забрав с собой нового нашего зама — Румянцева, который «прошел» через Суслова, а Брутенц не прошел.

А мне было оставлено писать очередной доклад для Б. Н. по случаю 40-летия VII Конгресса Коминтерна! Я уже целый год борюсь с этим юбилеем.

Но против второй волны, поднятой Тимофеевым ради саморекламы, я устоять не мог. Хотя дважды довольно грубо доказывал Пономареву несвоевременность и нелепость этого юбилея — размахивания коминтерновскими флажками в момент, когда заходит в тупик европейская конференция компартий (и именно из-за подозрений в адрес КПСС насчет гегемонии), а югославы прямо говорят и пишут о ностальгии у некоторых по Коминтерну.

И вот вновь я мучаюсь, пережевывая ассоциации и аллюзии насчет идей VII Конгресса и современности. За 12 лет я написал ему примерно пять статей и докладов о Димитрове и три-четыре доклада и статьи по Коминтерну, в том числе к 30-летию VII Конгресса, т. е. все о том же, только все с новой конъюнктурщиной.

У Б. Н.'а безусловно «графомания» на выступления. Сейчас он бьет все рекорды: выступает по 3–4 раза в месяц. Помимо его претензии на «теоретика партии», т. е. мелкого тщеславия, есть у него, по-видимому, и политическая идея.

Он моден в антикоммунистической литературе. За его выступлениями следят и комментируют в том духе, что вот он-то, мол, и отражает истинные, скрытые планы и намерения Кремля — использовать разрядку для подрыва Запада, для экспорта революции или по крайней мере поощрения на революцию в капиталистических странах. О нем есть специальные статьи, где его изображают в качестве тайного лидера комдвижения, инспиратора коммунистической деятельности и пропаганды, организатора финансовой и другой помощи компартиям. Он все это, естественно, знает. Знает, что его противопоставляют Брежневу, которого считают искренним сторонником мира, ведущим честную игру. Б. Н. знает, конечно, что Брежнев тоже в курсе о том, как на Западе представляют Пономарева. Но пока все обходилось.

Совсем недавно дело дошло до большой провокации и ТАСС даже выступило вчера с опровержением.

Французская «Котидьен де Пари» напечатала «Письмо Пономарева», в котором якобы содержатся директивы компартиям, как им захватывать власть в обстановке кризиса. «Документ» этот получен был газетой от португальских социалистов. Шум сейчас идет все европейский. Компартии одна за другой выступают с гневными опровержениями. Леруа и другие явились в редакцию «Котидьен де Пари» и потребовали показать подлинник. (Кстати, очень характерно для современной обстановки в комдвижении — пуще всего боятся быть заподозренными в получении директив от Кремля). Португальская КП выступила с разоблачением. Смысл всей этой кампании ясен как божий день — запугивание коммунизмом (московским) из-за Португалии, победы ИКП на выборах (33 % голосов) и других симптомов колебания маятника влево в связи с кризисом.

Никакого, конечно, письма не было и быть не могло. Но провокация имеет вполне «материальную» основу. (Организовали ее работники португальской газеты «Република» — это нам сообщили шифрограммой ЦК ПКП. «Котидьен де Пари» лишь перепечатала сделанный ими материал). А сделан он был путем выдирок из речей и статей Пономарева, в том числе и в первую очередь на Консультативной встрече в Варшаве и на Подготовительной встрече в Будапеште. Препарировано, конечно, в стилистике советологов. Просто оголен смысл (надо использовать кризис для свержения капитализма) и придан тон директивы — циркулярного письма.

Между прочим, Б. Н. должен был 6-го июля по приглашению Куньяла ехать с делегацией КПСС в Португалию. Теперь той же шифрограммой они просят не приезжать — мол, будет «неправильно понято», могут быть провокации и т. п. Однако Б. Н., как я его наблюдаю, превосходно себя чувствует. Не исключено, что ему даже нравится эта роль — «серого величества» комдвижения, «последовательного революционера», «ленинца», «борца против империализма». Возможно, он с этой «славой» связывает свое ближайшее и посмертное будущее.

Если это предположение верно, тогда понятно, почему он готов опять юбилейничать по поводу Коминтерна.

История с публикацией Декларации Гаванской конференции. «Правда», когда я был в Будапеште, опубликовала «изложение» ТАСС на двух страницах, в которых содержалась лишь то, что мы навязали кубинцам (Шахназаров и я — на Кубе, через Арисменди): сильнее сказать о роли СССР, позвать на конференцию китайцев, призвать к международному Совещанию и т. п. Кубинцы были в бешенстве.

Решили срочно публиковать Декларацию в «Коммунисте». Но как? В ней три печатных листа. Это раз. Во-вторых, она там «поименно» обругивает Форда. Несмотря на это (а может быть, не прочитав) Шапошников, который ведет Латинскую Америку, внес записку, чтоб публиковать полностью. Б. Н. еще до Сирии ее визировал, но попросил показать мне до отсылки в ЦК. Я воспротивился.

Суслов (главным образом потому, что такой объем все равно невозможно напечатать в «Коммунисте») согласился на «изложение». Я сделал сокращение на 1/5 и, естественно, выбросил о Форде. Когда Б. Н. вернулся, в «Коммунисте» уже готова была сверка. Он вызвал нас с Шапошниковым. Тот настаивал на своем (публиковать полностью, так как кубинцы нам этого не забудут). Я стоял на своем. (У нас своя политика, мы серьезные люди и разрядка зависит не от кубинцев и т. п.) Б. Н. явно был на стороне Шапошникова, но не решился ломать сделанное в «Коммунисте», так как за этим стояло уже согласие Суслова.

Столкновение с Шахназаровым по поводу статьи в «Правде» об этой же Декларации. Вопиющая безграмотность и безответственность правдистов и Дарусенкова (зав. сектором у Шахназарова), которые сочинили эту статью. Скандально. Кричал на Шаха в трубку.

4 июля 1975 г.

На перформанс в Колонный зал, где Суслов и Б. Н. будут выступать, приглашены 50 отдыхающих в Москве в данный момент лидеров и членов ЦК из разных компартий. Жалею, что не воспротивился: это же — демонстрация, на фоне «Письма Пономарева» и проч. Инициатором был Федосеев, получил согласие у Суслова, а замороченный Пономарев отмахнулся. А у меня не было сил что-либо предпринимать.

Опять мир обратит внимание на контраст Суслов-Б. Н., с одной стороны, Брежнев- Брандт, с другой. Сейчас Брандт с визитом по приглашению Генерального Секретаря ЦК КПСС. И вчера на обеде они обменялись речами. Речь Брежнева и по стилю, и по духу (а я видел ее еще в рассылке) категорически отличается от потуг Пономарева выглядеть «принципиальным борцом за идеалы».

Меня не покидает подозрение, что он сознательно действует в этом направлении, давит на братские партии: вот, мол, я таков и вам придется с этим считаться. Однако, осторожничает. Шумел по поводу публикации Гаванской Декларации: чего нам бояться, вон кубинцы под боком у главного империализма и не боятся. (Это в связи с оскорбительными для Форда пассажами в тексте, за изъятие которых я стоял). А тут, в докладе, в последний момент, снял даже отдаленный намек на Форда и Киссинджера (по поводу их заявлений, что США должны быть сильнее всех, и СССР в первую очередь), и везде заменил «социализм» на «социальный прогресс». Согласился со мной, что не след ему сейчас вылезать с темой о вхождении коммунистов в правительство, и вычеркнул соответствующие страницы, которые заставил нас сочинить (это у него была одна из главных идей, когда он «планировал» доклад).

6 июля 1975 г.

В субботу не пошел на работу. Плохо себя чувствовал.

Занялся альбомом «Мир искусства». Вышел недавно, великолепные иллюстрации и вдохновенное предисловие страниц на сто, какое, пожалуй, еще пять лет назад было бы невозможно. Помимо подлинного наслаждения, опять чувство горечи и досады. Десятилетия гонений на величайшие художественные открытия российского гения: Сомов, Бенуа, Добужинский, Бакст, Головин, Кустодиев, Остроумова-Лебедева. Или задавленность, например, Лансаре, который в 1948 году за псевдорусские поделки на станции метро «Комсомольская» даже лауреатом сталинской премии был удостоен. А на Машкова, Ларионова, Гончарову до сих пор запрет.

И что это давало идеологически (в подлинном смысле)? Размножение вульгарности и утверждение прав глупости (в социальном смысле), которые и сейчас, «когда надо», торжествуют без всяких аргументов и объяснений (случай с Неизвестным).

И вот теперь издают роскошный альбом с вполне объективным и разумным введением, где объясняется, что они, эти «мир искусники» значили тогда, сейчас и в будущем.

Или: в пятницу зашел на Кузнецкий мост в выставочный зал Союза художников. Посетителей — ни души. Выставлено несколько современных художников, по-видимому, молодых. В манере «модерн» там и от «мир искусства» есть, и от Петрова-Водкина, и от Леже, и от Пикассо, и прежде всего от наших 20-ых годов. Но все это даже на взгляд неспециалиста — явное эпигонство: нет ни поиска нового содержания = реакция на официальную тематику нашего времени, а форма своей подражательностью, иногда прямо наивной, вызывает скорее не раздражение, а улыбку.

Это, между прочим, один из итогов культурной политики эпохи Сталина и потом его наследников из Союза художников, министерства культуры, Демичева и Фурцевой с их аппаратом. И еще одна грустная улыбка возникает, когда смотришь на такую выставку. Выставки в подобной модерн-манере сейчас рядовое явление. На них и не ходят, если не какой-нибудь знаменитый художник. А ведь всего 3–5 лет назад появление нескольких подобных картин было сенсацией и предметом беспощадной ругани в «руководящих искусством» учреждениях. Летели партбилеты, портились биографии, люди лишались мест, средств, репутации. Зачем все это? Какой смысл был всего этого эразмового иконоборчества?

То есть так называемые абстракционисты, которые с прошлой осени сначала нелегально, а потом полулегально, а теперь за границей, выставляют свои сочинения, — это, пожалуй, еще хуже, — там просто вульгарная претензия на протест в искусстве, но самим искусством и не пахнет.

А общий и главный итог культурной политики — полный разрыв профессионального таланта (именно таланта, а не профессии и самодеятельности) со средой, с материей, которую надо изображать в соответствующих формах. Отсюда и отсутствие генерального развития искусства, хотя бывают индивидуальные удачи, которые ничего не продвигают вперед.

Сегодня вышла, наконец, в «Правде» редакционная статья о Латиноамериканской конференции компартий со всей моей правкой.

Поразительный парадокс образуется современной международной жизни. Брежнев встречается с Брандтом. Оба подчеркивают, что «у нас разные идеологии», которые несовместимы, и их не надо смешивать. И оба говорят о разуме, который должен торжествовать в отношениях между странами и народами. Ибо альтернатива — ядерная катастрофа, во всяком случае, человеческие проблемы (экономическое сотрудничество, разделение труда, энергии, сырья, голода, бедности и проч.) не могут быть решены. Но самый элементарный вопрос, который из этого возникает, таков: зачем нужны идеологии, если они не позволяют решать вопросы жизни, а, наоборот, грозят только бедствиями, т. е. противоречат разуму, каким он выглядит в XX веке?!

Действительно, всемирная история развивалась в борьбе идеологий (со всеми чудовищными, кровавыми последствиями этого). Но, очевидно, как логика совершенствования оружия приводит к невозможности его использовать даже для развития общества, так и логика борьбы идеологий становится бессмысленной и античеловеческой в современных условиях. Этого, конечно, не отменишь. Но тот самый здравый смысл, с помощью которого мы начали действовать в международных делах, ставит эти наивные «детские» проблемы.

13 июля 1975 г.

Через пару часов уезжаю на Рижское взморье. Пансионат «Янтарь», где-то рядом с Кемери, который я отвоевывал осенью 1944 года. Латыши говорят, что это самое комфортабельное место в Советском Союзе среди курортных спецдач.

А Б. Н.?! И на этот раз он оказался прав. Доклад о VII Конгрессе прошел великолепно. Суслов хвалил, подгорный даже на ПБ чего-то доброжелательное буркнул. Б. Н. в эйфории. Сгладил еще углы перед публикацией. (Молнией прошла публикация доклада в «Партийной жизни» и будет дано в «Коммунисте»). И мировая печать вновь о нем заговорила, на этот раз как о рупоре примирения Кремля с социал-демократами.

Кстати, в эти дни Брежнев затащил Брандта на сессию Верховного Совета и депутаты встретили его бурными аплодисментами. Вот где знамение времени-то! Вот как Брежнев решает извечную проблему раскола рабочего движения и проч., с этим связанное. Через здравый смысл, через человеческие отношения, через «комплекс доверия».

В этом же смысле весьма симптоматичен роман Бондарева в «нашем современнике» — «Берег». Он безусловно талантливо сделан. Но не в этом дело. Бондарев ходит уже в ортодоксах и, пожалуй, в первой пятерке действительно и официально авторитетных писателей, т. е. тех, кому отдел культуры ЦК уже не указ. И вот он так копнул человеческий материал, который обеспечил тогда победу, с таким пренебрежением к устоявшимся правилам игры и идеологическим табу, что диву даешься. И второй план — дискуссия с современными немцами: это тоже (как и с Брандтом) разговор на человеческом современном языке здравого смысла, а не спор подставных фигур, представляющих два мира. Очень симптоматично все! Мирное сосуществование втягивает нас в какой-то совершенно иной климат, где привычные понятия обретают новый вид, а застарелые штампы вдруг очищаются от коросты и предстают в своем первоначальном облике — простых и хороших идей.

Б. Н. после своего доклада активизировался по части подготовки материалов к XXV съезду. Из-за этого чуть не сорвал мне отпуск. Организовал группу во главе с Брутенцом. Сам хлопотал о «теоретической даче» и добился таки от Управления делами, что нам дали Ново-Огарево — место, где перед XXIV съездом родилась и идея о «Программе мира» и сама она была сформулирована. Группа уже выехала туда. По возвращении из Латвии я тоже там засяду. Подготовительные работы могут быть интересными. Особенно надо попытаться отразить «новую реальность» комдвижения. Жизнь уже сейчас обгоняет наши клише. А за пять последующих лет многое произойдет — и все в том же направлении — полного обновления МКД. И если нельзя будет дать откровенную оценку новой его реальности, то хотя бы с помощью словесности открыть щели, чтоб потом через них и здесь пробивался здравый смысл.

Увлекательно: как отложится в Отчете съезду вся новая мировая обстановка, что будем говорить об империализме, капиталистической системе, «национально- освободительном (от кого) движении»? Надо только сначала развернуться мыслью, а потом уже клеить слова. Надо сделать такой прорыв в новое осмысление происходящего, чтобы потом ни Б. Н., ни «Тирешка» (Александров-Агентов) не смогли вымарать все и чтобы что-то осталось, помимо неизбежных банальностей.

Интересное будет дело.

Не успел проглядеть материалы, которые представили Институты АН для нас в связи с XXV съездом. Любопытно, они чего-нибудь нащупывают и осмелятся ли говорить что-то новое по существу, а не по мелочам?

1 августа 1975 г.

С 14 по 28 июля был в пансионате «Янтарь», в Юрмале. По существу — госдача. Там в это время пребывал Гришин (член ПБ и секретарь МГК). Дом построен в 1974 году, модерн, царственный комфорт, стоил, говорят, 8 млн. (планировалось построить за два млн.) Латышский персонал: неулыбчивая четкость, предупредительность почти незаметная и без российского подхалимажа.

Наш особняк в центре Майори торчал, как роскошный обелиск привилегиям и власти. Толпы прохожих останавливались и простодушно любопытствовали, что это такое и в их взглядах: «баре развлекаются».

Вечером пляж и улицы превращаются в проспекты мод и туалетов. Но наряду с профессиональными курортниками много и российских провинциалов, целыми группами, экскурсиями.

На пляже несколько раз встречался с Ю. П. Любимовым. Он отдыхал в Доме писателей в Дубултах, в двух километрах от нашего «Янтаря». В весьма бравурном настроении. Завидев меня, бросал свое окружение и водил меня до изнеможения, рассказывая о своей борьбе с властями — с Демичевым (которого он называет «Ниловной» — Петр Нилыч — ерническое уподобление героине известного всем со школы романа Горького «Мать»). Орал на весь пляж, что это сволочь и подонок, что он, Любимов, так это не оставит! Хватит! Поизмывались! Пусть гонят из театра, но больше это не пройдет. Вот он вернется и напишет «на высочайшее имя». А дело в том, что, став министром культуры, Демичев, наконец, сподобился посетить Таганку. Был на просмотре многострадального «Кузькина» по Можаеву. Сказал, что «разрешает», прислал своих людей с замечаниями, по которым Любимов два месяца исправлял пьесу. А когда она была вновь готова, явился демичевский аппарат на новый просмотр и потом, ни на кого не ссылаясь, «запретил». Любимов, впрочем, узнал, что министр, явившись в свой кабинет на утро после посещения Таганки, заявил своим подчиненным: «Это не пройдет!».

Вот Любимов и беснуется: что же это за министр? Говорит одним одно, другое — другим, а делает наоборот.

Иногда он вдруг останавливался и, собирая сразу вокруг зевак, артистически изображал какую-нибудь бюрократическую сцену в лицах. Особенно это ему удавалось, когда одним из действующих лиц была «Катька» (Фурцева).

Дважды был в Домском соборе. «Реквием» Моцарта и Бах. Скрипка и соната для скрипки с органом. Я по настоящему был восхищен.

Был на экскурсиях по Риге и ее окрестностях.

Съездил по местам своих последних боев — в Слоку, в Кемери.

В Кемери постоял я возле знаменитого санатория, который был цел, когда мы вошли в город, но у него были выбиты все стекла и вокруг здания на несколько десятков метров все было покрыто битым стеклом. Потом доехали до Джуксте, который мы в январе 1945 года так и не смогли взять и откуда немец пошел на нас в контратаку. Тогда я был ранен в хуторке Путну-Жиды, в трех километрах от Джуксте. Помню передовую, которая начиналась прямо на опушке, где в 50 метрах на хуторе сидели немцы. И никак мы оттуда не могли выкурить, а их пулемет заставлял нас все время ползать по пластунски.

Километров через пять доехали и до самой последней моей передовой. Хуторка, где стоял штаб в полутора километров от окопов, я не нашел. Все заросло. Но рощицу, где мы со 2-го по 5-ое мая 45 года на нейтральной полосе по ночам копали исходные позиции для дивизии, которая должна была сменить наш полк и пойти в наступление, кажется, обнаружил отчетливо. Мостик, речушка и уж очень характерный изгиб опушки. Здесь 30 лет и два месяца назад я руководил последним своим «делом», здесь отбивались от немецких вылазок, которые хотели нам помешать закрепляться, запугать. Здесь в упор из автомата был убит старшина, шедший впереди меня, когда мы бросились к недавно вырытому окопу: мне сообщили, что его, только мы ушли, заняли немцы. Здесь я чуть было не подорвался на шариковой мине и весь похолодел, когда почувствовал под руками проволоку — растяжку взрывателя. Здесь нас бешено глушили минометами и секли рощу из пулеметов, почти на протяжении всей темноты, пока мы с рассветом не убрались за свою передовую. Отсюда мы каждую ночь на плащ-палатках несли по три, четыре, а то и по десятку раненых и убитых. После этих ночей инженер полка, капитан, который очень трусил, но держался, сказал прямо в моем присутствии Бамбалю (командир нашего полка): «Ну, товарищ подполковник, у нашего капитана (это про меня) железная храбрость и невозмутимость. С таким спокойствием он там ходил, пока мы копали землю, что до сих пор не перестаю удивляться. Без него все бы разбежались из этой жути.»

Еще до этого там однажды ночью, после ругани чуть не до пистолетов с много орденоносным комбатом-грузином, который отказался отправить своего зама в поиск, я сам повел поисковую группу за «языком». Пять человек, я — шестой. Но до немецкой передовой мы не доползли, нас обнаружили, засветили ракетами и открыли бешенную пулеметную стрельбу. Еле выбрались оттуда.

Помню также, именно здесь жуткое ощущение: когда бывало проверяешь ночные посты в окопах, стоишь возле солдата и вдруг выстрел с немецкой стороны. И если стреляют прямо в твоем направлении, хотя, конечно, вслепую, потому что ночью не видно высунувшихся из окопов, — выстрел бывает очень громким из винтовки, как мелкокалиберного орудия, и яркий свет от выстрела. Да и в самом деле — ведь почти в упор: наши линии окопов в некоторых местах были от немецких на расстоянии 100–150 метров.

Помню, что именно здесь, раз проснувшись утром в своем штабе, я увидел перед собой на табурете немца. И опешил. Оказалось, это разведчики «языка» только что притащили.

Вернулись из Тукумса по превосходному шоссе, достойному Швейцарии и Бельгии.

Странно все. И даже как-то неловко было за ужином говорить соседям по столу, куда и зачем я ездил. Все это — мое личное военное прошлое и мои переживания по нем. Выглядел бы хвастуном.

4 августа 1975 г.

Последний день отпуска. Займусь сегодня Введением к многотомнику. Перед отъездом в Ригу я оставил Б. Н.'у новый вариант, в котором учел его июньские замечания. Их смысл: мы теперь перегнули влево. Со стороны Б. Н. это новое. Думаю, на него действует ветер перемен, а скорее обстановка в верхах — Брандт, разрядка и проч. Тогда в июне он очень упрекал меня за то, что нет его главной идеи — о двух путях рабочего движения: революционном, который привел к таким (!) победам, и реформистском, который привел «ясно к чему». Я это быстро исполнил, пользуясь разработкой, которую мы с Вебером сочинили лет пять уж как, в виде большой брошюры. Прочтя, он испугался излишней «революционности», такого поношения реформистского пути, по которому идет, кстати, большинство рабочего класса в капиталистическом мире и который исключает перспективу единства. Теперь надо сделать «несколько наоборот».

Европейская конференция коммунистов! (о которой я не раз упоминаю). Я не говорил с Загладиным, который в середине июля вновь ездил в Берлин на Рабочую группу. Не знаю, что там было. Но помимо противоречий, которые обнажили французы и о которых я ранее писал, сейчас обнаруживается более общее и серьезное обстоятельство. После Хельсинки (что является действительно эпохальным событием и в социальном смысле, я в этом убежден) просто нелепо и глупо заниматься коммунистическими инициативами, вроде упомянутой конференции. О чем там будут говорить, к чему звать? И зачем все это? Ясно, что мировая политика делается теперь совсем иначе: не на путях конфронтации и выжимания, а комдвижение по своей сути предназначено именно для таких методов, для методов непримиримой и бескомпромиссной борьбы с противником. С кем же должна призывать на борьбу нынешняя европейская конференция коммунистов? С крайними, беснующимися, с которыми не делают политики и не будут допущены к большой политике в решающих ее пунктах? Но тогда комдвижение сходит с магистрали истории и обрекает себя на роль подчищала на флангах. Оно не согласится публично продемонстрировать переход в это качество. Зачем же собираться?!

Завтра поеду в Ново-Огарево, где уже сидит группа по подготовке материалов съезда.

Да и к материалам съезда нужны новые идеи. Бессмысленно строить их как продолжение XXIV съезда и всех предшествующих. Даже сама структура доклада Генсека (идущая от Сталина) теперь выглядит анахронизмом. Да, видимо, мы вступаем в очередной этап «ревизионизма». И он неизбежен, он уже грядет — через итальянцев, через мирное сосуществование, через объятия с Брандтом и т. п. Т. е. обусловлен объективными обстоятельствами современности. Нужны новые идеи. Глубокие, коренные перемены в подходе к решающим идеям марксизма-ленинизма. Нужны повороты масштаба, равного созданию большевизма, НЭП'у. Иначе наша теория совсем потеряет всякий смысл. Нужны такие идеи, которые вызовут всеобщий афронт служителей идеологии, как это было и с НЭП'ом и с XX съездом. И нужен крупный авторитет. Чтобы справиться с этим афронтом. Пока что авторитет Брежнева (хотя уже и сам он, физически резко сдавший) еще в состоянии, кажется, обеспечить такой поворот.

Попробуем что-нибудь придумать в Ново-Огареве. Интересно, ребята там думают в этом направлении или обкатывают давно заасфальтированные магистрали?

10 августа 1975 г.

Выехал в Ново-Огарево. Принял бразды от Брутенца. Прочитал, что они сочинили. Не шибко. Когда полистал академические материалы, понял, что наши схалтурили в основном, так как даже в этих материалах — лучше и интереснее, чем у спичрайтеров. Опять старая проблема — особых усилий, как я понял по обстановке, не прикладывали и уж во всяком случае не выкладывались.

Но дело не в этом. В тот же день, когда я им сказал все, что я о них думаю и предложил, как дальше работать, стало известно, что на эту дачу решением Брежнева и ПБ едет другая группа во главе с Александровым-Агентовым. Оказалось, что и Пономарев в курсе. Ему сделали уступку — включили в эту группу меня и Брутенца, остальных пришлось в этот же вечер эвакуировать.

Как и следовало ожидать, наш текст был «игнорирован». Правда, соблаговолили принять во внимание при первом обсуждении, как будем строить мост, наш план, на котором строился этот текст. Александров-Агентов, конечно, отвел концепцию плана (вперед выдвинуть действительно видные всему миру наши международные достижения) и предложил пойти по традиционному пути: социалистическая система, кризис капитализма и т. д.

В группе помимо Александрова-Агентова, Черняева и Брутенца были еще Ковалев (зам. министра), Блатов (помощник Брежнева), Загладин и Шишлин.

При первой же дискуссии произошел «музыкальный момент»: схлестнулись Александров-Агентов с одной стороны, Ковалев и Блатов — с другой. Остальные наблюдали этот цирк. Ковалев поставил вопрос о целесообразности дать на съезде новую формулу мирного сосуществования, чтобы она не отпугивала партнеров, поскольку то и дело мы напоминаем о том, что это особая форма классовой борьбы на международной арене.

Александров-Агентов набросился на него с истерической яростью (ему плевать, что этого человека теперь знает весь мир, что он проделал за два года в Женеве действительно гигантскую работу в связи с Хельсинским Совещанием). Обвинил его в оппортунизме, в отказе от Программы партии, в пацифизме, либерализме. Толя спокойно возражал. Вступился Блатов. И тут началась настоящая истерика: раз так, мы с вами Анатолий Иванович (Блатов) работать вместе не сможем!

Для нас этот спор показался нелепостью и примитивом по существу. А по форме — он очень симптоматичен. Нетерпимость и фанатичное самомнение Александрова-Агентова дорого ему обойдется потом!.

Пока же было так: после дискуссии Александров-Агентов, конечно, взялся один составлять проект. Весь вечер и утро он диктовал. Поразительная работоспособность, но проект, созданный таким образом — банальность, без всякой попытки сказать новое слово, а главное — это проект выступления министра иностранных дел перед дипломатами, а не Генерального Секретаря ЦК КПСС с Отчетным докладом съезду партии.

17 августа 1975 г.

Прошла неделя под водительством Александрова-Агентова. Впечатления от него самого: ханжество, болезненное самомнение, сочетание внешней интеллигентности и джентльменства с женщинами с внутренним хамством и истерической грубостью.

В итоге расклад работ был такой: Шишлин и Блатов — социализм, Карэн — третий мир, я — кризис капитализма, рабочее движение, комдвижение, общий революционный процесс. Трехслойный пирог, как определил сам Александров-Агентов.

Сам он взял на себя всю внешнюю политику, но писать не начал, ждет варианта от Громыко, которому Политбюро, как мне Пономарев объяснил, поручило представить этот вариант к 1 августа, но тот и в ус не дует, хотя его ребята текст уже сочинили.

Мы же свои разделы написали. Я сидел как проклятый, вылизывая каждую фразу и стараясь максимально использовать новые формулы и мысли из материалов институтов.

Обсуждали эти предварительные варианты утром в субботу, сидя на солнышке, первый теплый день после недельного холода.

Блатов обвинил нас с Карэном в академизме. Но Александров-Агентов, поскольку он уже частично считал себя ангажированным с текстами, бросился защищать, окрысившись на Блатова Тем самым было спасено все остальное.

На предстоящей неделе будем доканчивать свои куски.

Б. Н., вернувшись из Крыма, где был у Брежнева вместе с американскими конгрессменами, опять начал мучить меня с «Введением» к многотомнику о рабочем движении. Все боится. Рано, мол, сдавать в издательство (а том I уже набран), Бог его знает, что там написано, судя по тому, что «Введение» уже пятый раз приходится переделывать. Я возразил: не знаю насчет Бога, но я лично знаю, что и как написано, потому что дважды читал и редактировал этот том.

23 августа 1975 г.

Еще одна неделя в Ново-Огарево. К удивлению нас с Брутенцем отношения с «Воробьем» (Александров-Агентов) вполне нормальны. Бытовое общение (за столом, купанье, анекдоты, разговоры на «посторонние темы», о литературе и т. п., а он любит похвалиться своей образованностью и знанием всяких стихов от Д. Бедного до Гете и Киплинга) проходит во вполне «товарищеской обстановке». А деловое общение — еще того лучше.

В среду обсуждались вторые варианты разделов и, неожиданно для меня, и он, и Блатов начали расхваливать мой раздел. Брутенц из этого умозаключил, что по каким-то мотивам Александров-Агентов хочет сделать из меня альтернативу Загладину (возможно, ревнует — после публичного заявления Брежнева, что, мол, пока материал не пройдет через Загладина, он не чувствует себя уверенным).

Во всяком случае, на этот раз работать с Александровым не только сравнительно покойно, но в этом человекосочетании — интересно. Я по крайней мере пока с увлечением работаю над своими кусками.

Только вчера получили раздел о внешней политике, написанный в МИД'е Адамишиным и правленый Громыко. Получен он от Брежнева с Юга, который, видно, его смотрел и очень не хотел отдавать, боясь обидеть Громыку. Вообще у Александрова ощущение (он делился с Брутенцем), что Громыко сильно изменился и возымел силу (у Брежнева), которой пользуется бесцеремонно и грубо. Оказывается для Хельсинки были подготовлены две речи — Громыкой и группой Александрова. Андрей Михайлович, естественно, считает, что его вариант был лучше (и, наверно, так оно и было). Но Громыко устроил истерику и Брежнев сказал: «Ладно, не ссорьтесь, прочту мидовский, какая разница!»

Мы с Карэном напросились навестить Пономарева в больнице, где он проводил предотпускное обследование. Рассказали о ходе дел и об отношениях с Александровым. Встретил он нас «испугом» — не напросились ли мы к нему, потому что оказались в конфликте с Александровым. Успокоился, но насторожился в обратном плане: не слишком ли мы поддались влиянию Александрова и не готовы ли уже мы во всем уступить, и по принципиальным вопросам. Потом давал советы= «мысли» для Отчетного доклада. При всем его политическом здравом смысле и информированности, он ретроград. О комдвижении он мыслит полицейскими категориями, а о борьбе за мир категориями Гречко — с позиции силы. И если Брежнев, отдавая дань этой нашей «исторической традиции», фактически давно уже отошел от концепции — «как бы похитрее объегорить империалистов», то Пономарев железно стоит именно на этой позиции. И недаром антикоммунистическая пропаганда расставила их в разные «лагери» в Кремлевском соотношении сил.

Б. Н. неожиданно сходил в спальню и принес Твардовского «За далью даль» и начал вслух читать нам главу о Сталине. Читал долго с выражением и комментариями. Одобряя одно и негодуя по поводу того, что Твардовский допускает виновность народа в том, что он имел такого вождя. Это была «сцена, достойная кисти Айвазовского». Мы вновь увидели перед собой человека, целиком сотканного из кусочков истории партии и пропитанного духом ее почти неправдоподобной по контрастам и несовместимости судьбы и деятельности.

В Португалии плохо. Б. Н. считает, что дело кончится Соарешом, что нет сил для фашистского режима. Не знаю, не знаю! Дай Бог! Но коммунисты переиграли, хотя может быть и не они главная причина. Однако, эволюция чудовищная от встречи Куньяла по образцу «возвращение Ленина в Петроград» до нынешних осад помещений, где он выступает с речами, погромов и поджогов штаб-квартиры ПКП. Какая-то, видимо, общая антикоммунистическая тенденция пробивается везде — на почве сепарирования КПСС как фактора мира и неприемлемости ее как образца.

31 августа 1975 г.

Еще одна неделя в Ново-Огарево. Дотачивали каждый свой раздел. Когда сложили, получилось 75 страниц. А надо около 40.

Вчера Брежнев вернулся из Крыма в Москву. Возможно это как-то отразится на нашей дальнейшей деятельности в Ново-Огарево. Кириленко же сказал Александрову: «Не торопитесь, хотя срок и 1 сентября, спешка во вред качеству, посидите еще недельку».

Александров выходил и на Суслова, который тоже недавно вернулся из отпуска. Сказал, что план наш ему понравился. Но, мол, посильнее нажимайте на империализм. Мы, говорит, сдерживались до Хельсинки, а теперь у нас руки более свободны. И Чили, и Португалию, и Вьетнам ему припомните.

Любопытно, есть у нас общая пропагандистская линия или кто во что горазд? Скорее последнее (конечно, применительно к личным симпатиям и страхам за кресло). Ведь никто на авторитетном уровне не думает и не руководит систематически нашей идеологической деятельностью. Так — от случая к случаю, отбрехиваемся, как правило, с опозданием и без расчета хотя бы на два хода вперед.

6 сентября 1975 г.

Вчера закончилось сидение в Ново-Огарево. Неделя состояла из вылизывания текста, мелких взаимных придирок. Теперь по решению Политбюро это должно пойти Суслову и Кириленко, а они уже решат, давать ли, например, еще Пономареву и Катушеву или еще кому-нибудь.

Больше всего придирок было к разделу о соцстранах по причине, что там вообще-то нечего писать, все мифология, но надо, чтоб все было внушительно и красиво, потому что «это главное». Затем шел мой кусок о кризисе капитализма (вмонтирован в раздел Александрова о нашей внешней политике). «Сомнения» рождались каждый раз, потому что оппоненты поразительно в этом несведущи и ссылаются на то, что оратор и вообще «первые читатели» тем более не разбираются «в разных там теориях». Теорий я там никаких особенных не подпускал, но хотел-таки элементарно хотя бы систематизировать особенности нынешнего состояния.

По «нелюбви к теории» (о которых писал Ленин) мы давно уж превзошли, по-моему, все партии МКД — по отсутствию всякого вкуса к теории, выходящей за рамки пропаганды. Так что наша наука о капитализме, которая сравнительно высоко стоит сейчас, например, в институте Иноземцева и в его продукции, совершенно никак не «зацепляется» с политикой и с этой точкой зрения (т. е. с точки зрения политической теории) абсолютно не используется и никому не нужна.

Теперь уже сложилось такое положение, что не только основные лидеры КПСС десятилетиями не держали в руках книжку Ленина (о Марксе и думать нечего), но и их весьма образованные помощники его не знают и знать не хотят.

11 сентября 1975 г.

Идет неделя на работе. Много читаю про социал-демократию и про Португалию. Загладин, посланный туда со специальной миссией, прислал три телеграммы. Его задача (директивы ЦК) была в том, чтоб «подсказать» Куньялу не «левить», остановиться, может быть даже отступить, чтоб собраться с силами. Курс на выход к власти через военных провалился. По-видимому, ленинская тактика оказалась без каких-то существенных элементов.

«Миссию Загладина» надо было нам делать раньше. В частности, когда Куньял приезжал в Москву. Но тогда его приняли плево. Брежнев не захотел с ним встречаться, а Б. Н. (я присутствовал) говорил пошлости в духе своего учебника по «Истории КПСС».

Беспомощность нашего Отдела теперь очевидна. Перцов (референт по Португалии) «информировал» ЦК (через Загладина и Пономарева), передавая то, что ему говорили португальцы, без малейшего анализа и собственного мнения. Создавал впечатление, что Португалия (и в первую очередь ДВС, армия) в кармане у коммунистов. Да что Перцов! Никто всерьез не хотел заниматься Португалией. Думаю, что а) по причине старческого безразличия к тому, что прямо не касается и «не каплет»; б) по причине почти не осознаваемого разделения сфер с американцами (Чехословакия — «наше», Португалия — «ваше»).

Сегодня принимал Уинстона (председатель КП США, негр, слепой). Просвещал его насчет МКД, европейской конференции КП, перспектив Совещания, отношений КПСС с ИКП, ФКП, КПИ, по Ближнему Востоку. Очень он был доволен. Не много же им нужно, этим лидерам партий!

Вчера прочел а «Новом мире» очередную повесть Ю. Трифонова «Другая жизнь» — как скальпель снял с быта московской интеллигенции. Страшная вещь на фоне «строительства коммунизма». Либо идет процесс всеобщего социального распада, либо незаметно складывается новое общество — банальное, безыдейное, бесцельное, скучное.

Все заметнее недееспособность Брежнева. Вернулся из отпуска еще 29 августа, но нигде не появился и в ЦК его не чувствуется. А поскольку все сколь-нибудь существенное замкнуто на него, дела стоят. Достаточно посмотреть на его график: Кошта Гомеш, Жискар д'Эстен, Форд, съезды в Польше и на Кубе, какой-никакой Пленум ЦК — и все на оставшиеся три месяца, чтоб стало ясно, что никакой европейской конференции компартий (даже, если ее сумеем подготовить и уломать братскую оппозицию) — не будет.

13 сентября 1975 г.

Сегодня встречался с О'Риорданом (генсек КП Ирландии). Он заехал из Будапешта, чтоб повидаться со своей любимой женщиной. Ну, а заодно — проинформироваться. Откровенно я ему рассказал о Португалии, о европейской конференции, о наших делах перед съездом. Отвечал он мне банальностями. Но умный человек, который понимает, что можно делать и говорить в его положении.

Прочитал В. Афонина «Письма из Юрги» в «Нашем современнике». Тоже очень талантливо, как и у Трифонова, но совсем другая материя, чем у Трифонова, социально — то же самое: безысходность всей нашей жизни, и в городе, и в деревне, полная утрата всякой идеи, полный разрыв с революционной эпохой и даже с «надеждами на будущее», волевым образом созданными в обществе. Наподобие русского общества 70-ых годов XIX века — без всякой «точки отсчета», как это бывает некоторое время после переломного исторического события. Невероятный разрыв между тем, что в официальной идеологии и повседневной прессе, радио, телевидении и тем, что в жизни. Мы еще не привыкли к тому, что стали банальным обществом. Поэтому и переживаем. А французы или англичане, например, давно к этому привыкли.

В четверг приходил Гарри Отт (посол ГДР). Принес предложение ЦК СЕПГ о графике подготовки европейской конференции КП. Предлагают созвать Рабочую группу на уровне Секретарей ЦК 9-10 октября. Б. Н. звонил с Юга — согласен. В то же время передал свой разговор с Брежневым, который очень кисло относится к этой конференции, главным образом по причине «уплотненности программы».

24 сентября 1975 г.

Болею. Сижу дома.

В пятницу вечером был у Бовина на ужине. Поговорили. Он работает в экономической группе по подготовке XXV съезда в Волынском-2. Гостев за главного. Это — первый заместитель планово-финансового отдела ЦК, правая рука Кириленко. Арбатов, Иноземцев и еще несколько аппаратчиков из промышленного и сельскохозяйственного отделов. Печальная картина. Сначала они там долго спорили, от чего считать успехи пятилетки. Казалось бы, естественно — от Директив XXIV съезда. Но тогда вопиющее невыполнение по всем параметрам скрыть будет никак невозможно. Если же — от Закона о пятилетнем плане, то картина будет еще хуже, так как закон был принят несколько позже и с нажимом на интенсификацию показателей. Оставалось одно — считать от суммы годовых планов, каждый из которых более или менее своевременно занижался и потому с грехом пополам по многим направлениям выполнялся. Точка отсчета, конечно, совершенно нелепая, ни разу не использовавшаяся. И это, конечно, сразу бросается в глаза, особенно западным советологам, которые не преминут все пересчитать в наших Директивах (что естественно!) и сообщат об этом по всем «Голосам» советскому слушателю.

Бовин (с чужих слов, конечно, так как Брежнев с ним не общался) говорит, что Генсек ворчит по поводу всех этих дискуссий о базе отсчета. И получается вроде так, что это все косыгинские выдумки — Директивы всякие и проч. «Ведь успехи-то есть! Все выросло, все увеличивается, всего больше становится. Чего еще нужно? Зачем ковыряться во всяких «методиках». И т. д.?!»

Действительно, все вроде выросло. Но куда и как идем! Что от идеологии ничего не осталось — уже очевидный факт. Теперь мы, оказывается, и планирование (один из наших трех китов) начинаем попирать ногами. Бовин говорит, что, если с превращением провалов и отставания в новые исторические успехи, мы, спичрайтеры, как-нибудь еще справимся (лучшие умы, искуснейшие и опытнейшие писарчуки брошены на это дело), то с определением перспективы вообще не знаем, что делать, — так все запутано, так все неопределенно, в смысле возможностей и ресурсов. В основном, следовательно, десятая пятилетка тоже буде составлена на глазок, с потолка. И потом: какова главная идея новой пятилетки? На XXIV съезде очень красиво арбатовским пером было сказано, что в основе девятой пятилетки должен быть рост благосостояния народа, что темпы «Б» должны быть отныне выше темпов «А», что теперь мы достигли такого уровня, когда можем одновременно с успехом решать и проблемы накопления, и проблемы потребления. Наконец, что девятая пятилетка — это пятилетка качества, производительности труда, соединения социализма с НТР. Так вот: по всем этим параметрам никаких принципиальных сдвигов и достижений с момента съезда нет. Какая же новая идея должна быть заложена в новую пятилетку? Пятилетка качества? Но ведь и о девятой то же самое говорилось, и на XXIV съезде и на всех Пленумах ЦК между съездами, и во всей пропаганде. И во всех текущих постановлениях ЦК по экономическим вопросам об этом только и твердили. Что придумать в такой ситуации, абсолютно не ясно рабочей группе (спичрайтерам), тем более — ведомствам, начиная с Госплана, который поставляет ей данные.

То, что мы пошли на мир — это, конечно, великое достижение. И сейчас надо молиться, чтобы не остановились на полпути, как это произошло после XX съезда с культом личности, т. е. чтобы решились на прекращение гонки вооружений, на реальное разоружение. Иначе все буде смазано и даже может пойти вспять. Проблема мира нашим народом (несмотря на память о Войне) воспринимается, особенно послевоенными поколениями, так же, как и на Западе, — как дело, которое любой нормальный человек на высоком государственном посту обязан был сделать. И никакой особой заслуги в этом люди уже не видят. Но этот политический капитал быстро растрачивается. И все более явно выступает экономический застой и беспорядок. У них там, на Западе кризис, инфляция и проч., между тем, они дают нам кредиты и снабжают нас зерном — более 20 млн. тонн в год. Все это народу известно, который уже пустил в ход частушку: «Повелося на Руси в восемь слушать Би-Би-Си».

Между тем, после съезда так и не решились провести ни одного специального Пленума по экономике, хотя чуть ли не перманентно рабочая группа (я-то это знаю) готовила и совершенствовала материалы для такого Пленума. А ведь это — минимум: нынешние обычные Пленумы, когда один говорит, а другие — себе на уме — слушают и обсуждают потом в кулуарах всякие призывы и поучения с трибуны, мало что значат. И даже после специальных постановлений ЦК, вроде бы конкретных, — а их было за эти годы великое множество, — ничего по существу не менялось.

Вообще, в аппарате ЦК, да я думаю, и в так называемом общественном мнении, ощущение какой-то беспомощности «вверху», бездеятельности и неэффективности. Оно усугубляется каждодневными приветствиями ЦК или Брежнева то по поводу 40-летия стахановского движения, то по случаю ввода в строй моста через Лену, то в связи с пуском, например, рязанской ГРЭС, то еще по поводу чего-нибудь, а также почти ежедневным появлением новых Героев социалистического труда и разных орденоносцев.

Во всем очевидно отсутствие подлинного руководства страной. Всем нашим основным «лидерам» за 70, а Брежнев, забрав на себя все дело мира, видно, надорвался. И уже физически не может выполнять свою роль, вновь, как и при Хрущеве, гипертрофированно сконцентрированную на Генсеке.

Садат, который сейчас лает на нас каждый день, заявил недавно в интервью: «С советским лидерами невозможно иметь дело, они отдыхают по три месяца в Крыму, а потом еще полтора месяца отдыхают от отдыха». И слова эти «Голос Америки», «Би-Би-Си» и проч. разнесли по всему миру, а также по нашей великой, необъятной стране. Беда, что это, увы, правда. Систематически, повседневно, как того требует современная политика сверхдержавы, Брежнев уже больше года «не руководит». Он на щадящем режиме и в смысле информации, и в смысле деятельности. А замкнуто все основное, принципиальное и даже политическая повседневщина — на него. Т. е. — как при Никите и при Сталине, однако такого не было в те два года, перед смертью Ленина, когда он был уже не состоянии непосредственно вести дела государства.

Все, что я тут пишу, в общем-то — банальности. Подобными умозаключениями полны советологические исследования и вульгарная антисоветская пропаганда. Как бы, однако, там ни было, «что-то не благополучно в нашем королевстве». Обидно, что страна при таких ресурсах, наверно, уже превращается в заурядное большое государство с иррациональной, но закономерно присущей большой стране, логикой внешней и внутренней политики с бездуховностью и безыдейностью, с реагированием на всякое внутри и вокруг, но без собственных идей и без вдохновенья. И что делать, никто не знает. Не за Солженицыным же идти с его подонством.

Больше всего обидно, что мы уже сколько десятилетий не можем набить магазины от Бреста до Владивостока современным барахлом и едой. Здесь, судя по всему, нужна настоящая смелость, готовность пойти на риск, не путаясь в выкладках маразматического Байбакова и ему подобных.

Загладин приехал из Португалии и Франции. Полтора часа его слушали на Политбюро. Сам факт — неслыханный, еще более неслыханно, что мы согласились на социал- демократическую Португалию и устами Загладина сказали об этом Куньялу. По существу это может иметь принципиальные последствия. Но не для нашей пропаганды и науки, которая по- прежнему будет пережевывать и перелицовывать абзацы из старых учебников. Поразительно в этом смысле двухподвальная статья в «Правде» — о задачах философской науки на современном этапе. Это — нечто! С одной стороны, все у нас, согласно статье, на научной основе, а с другой стороны — для человека, знающего положение дел, — такая статья — циничное подтверждение того, что марксистско-ленинская наука у нас — это болтливая схоластика, которая у нас сама по себе, а жизнь и политика — сами по себе. Крутятся научные колесики, идут хорошие зарплаты и гонорары, затеваются интрижки друг против друга, идет охота за ревизионистами, ломаются иногда отдельные судьбы, кто-то остается без партбилета, что в целом придает серьезность «проводимой работе», повышает «сознание политической ответственности». Но все это нужно только для того, чтобы колесики и в этой части закосневшего истеблишмента вертелись, демонстрируя «соответствие».

Встречи Загладина в Париже с Канапой, Дени и Фитерманом были, по его словам, возмутительны. Хотелось, говорит, встать, опрокинуть стол и уйти. Грубо и нагло французы говорили, что мы все делаем не так, что у них с нами коренные расхождения в оценках разрядки, и вообще хода мировых событий, что из мирного сосуществования сделаны ошибочные выводы и т. п.

Суть дела, видно, в том, что то, что для Берлингуэра и югославов — пройденный этап (демонстративная и, не у кого не вызывающая уже удивления независимость от Москвы, потому и нет необходимости говорить об этом публично каждый день), — для Марше еще не преодоленная проблема. Парадоксально то, что они, обвиняя нас в реформизме и ревизионизме по части внешней политики, по сути отстаивают свое право проводить реформистскую политику внутри страны. Иначе говоря, хотят, чтобы мы, СССР, антиимпериалистическим кликушеством в адрес Жискар д'Эстэна помогли им придти на его место и устраивать социал-демократический социализм во Франции.

Какова наша позиция? Да, никакой. Повергла, однако, всех нас в смущение неожиданная встреча Брежнева с Зародовым (шеф-редактор журнала «Проблемы мира и социализма»), который только что опубликовал разгромную статью в «Правде» в адрес Марше, итальянцев и испанцев. И это тогда, когда Брежнев вроде никого не принимает и пробиться к нему невозможно. Да он и не в курсе дела.

Остается гадать — сделана ли эта зуботычина по верху преднамеренно или по безалаберности, когда одна акция не связана со всеми другими и даже прямо противоположна им.

25 сентября 1975 г.

Б. Н. вернулся из Крыма. Дважды звонил по внутреннему телефону.: что я думаю о конференции компартий Европы? Сегодня должен был приехать Аксен (член ПБ СЕПГ), чтоб рядить с Б. Н. «что делать?» Я сказал Б. Н.'у, что в новом проекте Декларации (коммюнике) есть попытка пойти навстречу и французам, и нашим правым оппонентам. Но я, мол, сделал ряд существенных правок и рассчитываю, что они будут учтены.

Он: А не получится так, что мы не удовлетворим ни тех, ни других?

Я: Это зависит от генеральной задачи, которую они преследуют. Если, например, французы задались целью сорвать конференцию, то их ничего не удовлетворит.

Он: Ну, что вы! Зачем им срывать?.

Я: Думаю, есть зачем. Марше сейчас проделывает то, что Берлингуэр сделал несколько лет назад: хочет показать и убедить всех, что он не рука Москвы, а совсем независимый. Вот он грубо и нагло демонстрирует это, «решает свою генеральную задачу». В этой ситуации ему совсем «ни к чему» ставить свою подпись под коллективным, т. е. КПСС'овским документом.

Он: Да, Анатолий Сергеевич, неблагополучно что-то в нашем хозяйстве. Думайте, думайте. Завтра поговорим. И потом, Загладин мне все твердит: надо проводить, надо проводить конференцию. А мы-то сами готовы ее проводить? Ну, вот добьемся мы в Берлине 9-10 октября на Рабочей группе того, что все согласятся до конца года собрать конференцию. А в Москве нам потом скажут, что — не получается.

Я: Это так, Борис Николаевич. Декабрь для нас совсем выпадает — съезд ПОРП, КП Кубы, Форд, Следовательно, остается ноябрь, т. е. один месяц для подготовки. И кроме того, меня смущает, что в проекте документа конференции мы по существу (на 95 %) «выстреливаем» всю «Программу № 2», предназначенную в качестве продолжения Программы мира для XXV съезда. Согласится ли наш «верх» в наше время пересказывать на съезде то, что будет на коммунистической конференции «выработано» вместе с румынами, испанцами и «прочими шведами»?

Вернулся из Болгарии театр на Таганке. Первые его заграничные гастроли. Демичев вынужден был пойти на это (под нажимом Живкова) и ввиду того, что надо было как-то реагировать на 42 заграничных приглашения Любимову. Выбрано было самое «безопасное» Однако, Живков оказал театру подчеркнутое внимание. И его теперь будет труднее мордовать: неловко перед «братьями».

28 сентября 1975 г.

Вновь взялся за дневник Байрона. Поразительная вещь. Кто (начиная с меня) станет сейчас зачитываться его знаменитыми поэмами? Кого удовлетворят и насытят, да просто всерьез заинтересуют его поэтические произведения (не считая специалистов)? А соприкосновение через дневник и письма с этой простой, умной, вполне «реалистичной» личностью приносит необычайное духовное наслаждение.

В пятницу к концу рабочего дня два часа с Загладиным, Шапошниковым, Жилиным разбирали состояние МКД в связи с визитом Аксена к Пономареву и с предстоящей встречей по подготовке европейской конференции коммунистов. Я глубоко убежден, что она завалится. И не только потому, что нам будет некогда. А потому, что нам не нужна конференция, которая не даст «уря-уря» в адрес КПСС и не будет демонстрацией единства вокруг нас. А такой конференции мы ни за что уже не получим.

3 октября 1975 г.

Во вторник был на Секретариате ЦК. Вел Суслов. По одному нашему вопросу сделал обобщающую выволочку: об участии советских организаций в «Днях СССР» в Италии, в 10- ти городах «красного пояса» — Болонья, Феррара, Сиена, Римини, Реджо-Эмилия и др. Предполагалось направить 450 человек (ансамбли, выставки, лекторы, спортсмены, повара, просто артисты и т. п.), впрочем, столько же, сколько было в 1972 году в Неаполе, в Риме в 1973 году на аналогичных встречах. 150 тысяч наших рублей, ни одного валютного. Сами итальянцы собирают на это 300 млн. лир. Инициатива областного правительства Эмилии- Романьи и, конечно, ЦК ИКП.

Партия, с руководством которой у нас далеко не все гладко, использует свои позиции в политической жизни страны, чтобы максимально открыть нам дверь в Италию. Просто здравый смысл, не говоря уж о заботах, интернационализме. Ни в одной другой капиталистической стране такого не получишь.

Суслов, никого не выслушав, как обычно в таких случаях, повел атаку: Безобразие! Размахнулись! Мы тут экономим каждый рубль, а они на областное мероприятие — и не в Донбасс, а в Италию, — 450 человек, и не на дни, а почти на месяц! Сократить! Резко сократить!

Это, несмотря на то, что была приложена справка: к «Дням» подтянуты многие мероприятия на Италию, предусмотренные годовым планом, утвержденным ЦК, и деньги на это уже отпущены. Дополнительные расходы — минимальные.

После поддакиваний других членов Секретариата, включая Пономарева (который при подготовке материала был еще в отпуску и теперь имел алиби, чтоб отмежеваться от продукции собственного отдела) Суслов дал новую очередь: «Зачем в 10-ти городах! Взять надо один город, например, Болонью за базу. А из других пусть приезжают. Зачем столько дней на «круглый стол» и дискуссии? Двух хватит». (Между тем, в записке — да и без нее легко сообразить, — сказано, что ведь это ИКП организует! Не мы! Мы не можем ей сказать: Берите Болонью за базу, а из остальных возите на автобусах! Да много ли привезешь? А итальянские коммунисты хотят, чтоб это были народные празднества, а не галочные мероприятия, как у нас!)

Постыден для нашей страны и партии такой подход. И как мы теперь будем смотреть в глаза итальянцам, которые в течение года вместе с нашими соответственными организациями все это готовили, арендовали помещения и т. п.?

То, что мы экономим на таких вещах, само по себе печально. Суслов напомнил о том, что за день до того на Политбюро обсуждался план десятой пятилетки и сказал: «помните, с каким напряжением мы будем подводить финансовый баланс». А Б. Н., которого после ПБ в понедельник я встретил вечером в коридоре, покачал (по поводу заседания) головой и безнадежно махнул рукой. На другой день после Секретариата я узнал, что потребовали от государств, которым мы продаем оружие (а это, главным образом, арабские и африканские) выплатить досрочно причитающуюся сумму, причем, в ценах мирового рынка, а не в договорных, и в конвертируемой валюте, что не было оговорено в соглашениях. По этому поводу Бакр, президент Ирака, нагло заявил: «Ничего Советы не получат этого, а будут нажимать — получат второй Египет!»

Это я к тому, что раз идут на такие явные глупости, дело с финансами, действительно,

плохо.

Но почему оно так плохо?

А, впрочем, вот, в частности, почему: в тот же день на Секретариате при столь же императивной позиции Суслова была утверждена (опять же при поддакивании остальных) поездка в Канаду и Мексику заместителя председателя Совмина СССР Новикова с восьмью сопровождающими, по вопросам предстоящей Олимпиады. Так вот: первый класс для 10-ти лиц в самолете, по 450 золотых рублей на каждый из запланированных приемов, суммы на сувениры и проч. В общем (в реальных ценностях для страны) это не меньше, чем наше несчастное мероприятие на «красный пояс» в Италии. Зато с точки зрения интересов партии и страны поездка Новикова равна нулю. Все это бюрократический протокол. Но здесь никому в голову не пришло экономить, даже с валютными расходами не посчитались.

Второе: помощник Суслова Воронцов выдал «тайну» экономии на итальянцах нашему референту, которого я послал к нему убедить и разъяснить политический смысл. «Это, говорит, все Кириленко завязал, когда был на съезде ИКП. Он наобещал Берлингуэру. Но — не вышло! Не удалось ему поставить ЦК перед свершившимся фактом!» А Кириленко, соперника за «второе место, Суслов ух как не любит.

Кириленко сейчас в отпуску. Будь он здесь, Суслов, должно быть, не затеял этого позора. А если б сам Кириленко вел Секретариат, то может быть даже еще и добавили денег на это мероприятие, а присутствующие так же поддакивали бы, как они делали сейчас, только «наоборот».

Вот вам и вся принципиальная экономия!

И, наконец, еще одно. Вчера Б. Н. позвал меня для какого-то дела, а потом говорит: вот, Михаил Андреевич (Суслов) передал мне ваш ново-огаревский текст, просил читать и готовить мнение, сам он прочел всего несколько страниц (это с 8-го сентября!). [Речь идет о проекте Отчетного доклада к XXV съезду]. Он слепнет. Вы знаете? Правый-то глаз у него давно уже не видит. Читал одним левым. Но много ли прочтешь одним глазом! — простодушно комментирует Б. Н. — А вот теперь и левый, естественно, начинает отказывать. Лечили наши. Приглашали швейцарского профессора. Тот рекомендовал тренировать слепой глаз. Словом, не может он всерьез уже ничего читать.

В самом деле, человеку 73 года. Да еще не видит. Иначе говоря, его информированность не выходит, должно быть, за самый минимум. А решает он жизненные вопросы страны. Ведет и Секретариат ЦК и очень часто Политбюро.

Все рассказанное здесь, вроде как привязано к частному случаю. Но, думаю, в какой- то степени оно объясняет, почему у нас плохо с финансами, и не только с ними.

Я не часто бываю на Секретариате. Но, как правило, выношу оттуда весьма мрачные впечатления. И на этот раз тоже. Убогость уровня обсуждения, некомпетентность одних в вопросах, которые предлагают другие, мелочность самих вопросов — повергают в отчаянье. Ведь из 20-ти с небольшим вопросов, вынесенных на этот Секретариат, около дюжины были посвящены награждениям людей и учреждений. Или всяким текстам приветствий. По поводу одного из них (в связи с 250-летием АН СССР) Капитонов, как на уроке в сельской школе, явно по шпаргалке от своего отдела, нудил: «вот тут слово повторяется, а это какое-то неподходящее, а здесь запятая по моему не на месте стоит» и в этом роде.

Б. Н. рассказал мне, что к нему вчера приходил Кусков. Вид, говорит, у него совсем не рабочий. Еле вяжет слова. Поговорили. Я подумал, целый год он почти мается и врачи ничего не обещают, взял да и спросил его: «Елизар Ильич, а не пойти ли вам на пенсию. Сейчас вы член ревизионной комиссии КПСС, первый зам., нам будет легко добиться и всесоюзной пенсии и сохранить «кремлевку». После съезда будет труднее. Да и надорваться вы можете, если в таком состоянии приступите к работе. Он, — продолжал Б. Н., - неожиданно для меня отнесся к этому спокойно. И согласился, так что встает вопрос о первом заме. Я помню, вы высказались при нашем первом разговоре на эту тему в пользу Загладина. А как сейчас?»

Я: Я и сейчас так же думаю, в ваше отсутствие Шапошников исполнял эту роль совсем неплохо. Однако, даже формально будет трудно представить его, а не Загладина, который — член ревизионной комиссии, известен и любим в самых верхах.

Б. Н.: Так оно так. Но уж больно он тянется вверх. Теперь вот эта поездка в Португалию. Ничего особенного не сделал, а на ПБ полтора часа слушали! Или возьмите такую вещь: некоторые важные вопросы, сколько ни понукаешь, держит, тянет, а как уеду в отпуск или в командировку, он их сразу наверх выпускает, чтоб себя показать. Ведь не было случая, чтоб он поехал за границу, пусть даже на отдых, — и не написал самому верху шифровки о своей выдающейся деятельности там!

Старик усек планы Загладина сесть в его кресло. И хотя он не верит, что это возможно, пока он сам жив, ему неприятно. Не хочет он делать главным после себя человека, который при каждом случае будет демонстрировать, что он умнее шефа. И к тому же имеет прямой выход на Генерального, не говоря уж о помощниках.

Я: А вы с Шапошниковым говорили на эту тему?

Б. Н.: Да. Только, Анатолий Сергеевич, совершенно между нами, пожалуйста, он против того, чтоб назначить Загладина первым замом. Он предлагает потянуть.

Я: Дело ваше. Но Шапошникова все равно неудобно представлять сейчас. А после съезда Загладин будет уже либо членом ЦК, либо кандидатом в члены. К тому же, при всех достоинствах Шапошникова по своей квалификации (говорить, писать, знать) он не может в наше время достойно представлять Международный отдел.

На этом разговор кончился.

А сегодня был очень противный разговор с Б. Н.'ом о I томе. Не читал и читать не будет. Все мои попытки рассказать ему, насколько это интересно, оригинально, временами даже захватывающе, упираются в презрительный скепсис: «Введение-то пять раз пришлось переделывать, а весь остальной том делали ведь те же люди!»

Поражает меня его беспардонность и бестактность. Он хамски пытается перенести свои сомнения на других, хотя совершенно ясно, что любой на моем месте это будет принимать на свой счет.

Для чего все эти интеллектуальные усилия большого коллектива, такая концентрация знаний и энтузиазма, любви к делу и мастерства — а все это есть в I томе, — если такое отношение?! Этот почти простодушный цинизм с другой стороны отражает тот же внутренний распад в нашем начальстве, который так обнажил себя в истории с «Днями СССР в Италии».

5 октября 1975 г.

Поехал вчера к Дезьке (Давиду Самойлову). Поговорили о том, о сем. О Португалии, об Израиле, о Садаме, о том, к кому прислонится Вьетнам. Даже Дезькин огромный ум не в состоянии преодолеть отсутствие надлежащей информированности. И его попытки обобщать выглядят, как у всех непричастных, банально. Потом он вдруг говорит: Сдал в «День поэзии» свою поэму об отречении Александра I. Там, между прочим, впервые печатают ответ Солженицыну на его «Письмо вождям».

Он прекрасно себя читает. И вещь, конечно, не просто незаурядная, а по-настоящему крупное произведение — и по мысли, и по стихам.

К Солженицыну он трезв, без всяких слюней и почтения. Пересказал мне «Бодался теленок с дубом». Конечно, говорит, производит впечатление, когда один человек встал против могущественного ГБ. Ничего, говорит, там нет про Твардовского, который так ему помог. Но в целом вся его затея — ерунда. И ничего оно не даст. Как писатель он весь «вторичен». Особенно это видно стало в «Августе 1914». Но как мемуарист-разоблачитель он силен художественно, ловок и фанатичен. Но и только.

10 октября 1975 г.

Сейчас проходят дни празднования 250-летия Академии наук. К вопросу о наградах. Наградили сплошняком всех академиков, член-корров, директоров, замов, кроме тех, кто в течение последних двух лет уже получил за что-нибудь орден. Арбатов отхватил орден Ленина, хотя совсем недавно получил орден «Октябрьской революции» по случаю своего 50- летия. А Иноземцев и Федосеев, представленные к Герою, оного не получили, а лишь тоже — ордена Ленина. Вакханалия награждений продолжается. В АН почти две недели идут торжества — встречи, заседания, взаимовосхваления. Серьезные взрослые люди в поте лица изо дня в день занимаются этим. Девальвация наград, празднеств, протоколов, тостов, речей, докладов — на базе общей нашей инфляции. Но любая инфляция на очередном этапе становится признаком нездоровья, во всяком случае — какого-то неблагополучия в обществе.

Пономарев вдруг сам решил ехать в Берлин на Рабочую группу по подготовке конференции европейских компартий. Там собрались представители 27 партий на уровне членов Политбюро и секретарей. Видно, все поняли — в обстановке буквально ажиотажа в западной прессе насчет того, что конференция заваливается — дальше тянуть опасно (для разных КП по разным причинам). Результатов не знаю еще, хотя Б. Н. завтра уже возвращается. Перед отъездом после того, как он добился «добро» (хотя и не окончательного — от Л. И. на ПБ) — вести дело к тому, чтоб провести конференцию до XXV съезда, он имел со мной «серьезный разговор». Фактически он обвинил меня в том, что я хочу сорвать конференцию. До этого, несколько дней он не раз выспрашивал мое мнение и о самой конференции, и о проекте документов. Я говорил все откровенно: во-первых, я не верю, что Брежнев выберет время; во-вторых, я не вижу смысла в этой конференции в данный момент: ничего нового по сравнению с Хельсинки она не скажет; в-третьих, и главное — она может превратиться в демонстрацию отмежевания наиболее влиятельных партий «от Москвы». Мол, раз они пошли на такую уступку КПСС и приехали на конференцию, которую весь мир рассматривает как отчаянную попытку «Кремля» показать свою заглавную роль и способность настаивать на своем, — раз уж это оказалось неизбежным, то они воспользуются такой публичной трибуной, чтобы в присутствии самого Брежнева сказать на весь мир, что они «независимы», самостоятельны и будут делать по-своему, хоть ты тресни.

Я говорил Пономареву: Вы упрекнули меня, что я не понимаю «интересов отдела», мол, для его престижа очень важно к съезду преподнести такой подарок и, чтобы это был наш, отдельский подарок. Ну, а если случится демонстрация всеобщей независимости (как выразился однажды Загладин, — уже не «единство многообразия», а «разнообразие многообразий»), как тогда мы, отдел, будем выглядеть! Ведь сейчас Брежневу что-то докладывают о положении в компартиях, что-то опускают, чтоб не раздражать. Но полной картины развала «нашего хозяйства» он не видит еще. На конференции же он эту картину обнаружит в натуральную величину.

На Б. Н.'а это произвело. Однако он отговорился: Надо думать, надо думать. А вся серьезность его разговора сводилась к тому, чтоб мои опасения и аргументы не дошли до Александрова. И начал он с вопроса — не довел ли я уже их до его сведения. Я, — продолжал Б. Н., - стараюсь заполучить Александрова в союзники для соответствующего влияния на Брежнева, а вы подрывает эти мои усилия. Я убедился, что вы (Черняев) против конференции, когда прочитал проект Отчетного доклада съезду, раздел, написанный вами, где о конференции компартий говорится, как о чем-то таком, что может быть после съезда.

Я успокоил Пономарева: Александров моих аргументов не знает, он их не слышал. Но мне была противна вся эта сцена. Ведь он фактически заподозрил меня в том, что я срываю конференцию, потому что меня оттерли от ее подготовки, многочисленных поездок в Берлин и т. д. С него станется такое, хотя он меня знает более 15-ти лет.

Вчера Сахарову дали Нобелевскую премию мира. Что-то будет?

11 октября 1975 г.

Передо мной верстка статьи Салычева для «Коммуниста». Называется «Революция и демократия». Зам. главного редактора Баграмов просил меня «сугубо конфиденциально» посмотреть. Посмотрел. Революционная схоластика. Еще одно свидетельство того, когда же сравнительно умные и грамотные люди, действуя в соответствии с нашей идеологической логикой, создают политически безграмотные сочинения, даже вредные с точки зрения конкретной политики.

Если такую статью опубликуют, она вызовет поток подозрений насчет нашей серьезности в отношении Хельсинки со стороны официального Запада и поток презрительных комментариев и несогласия «с Москвой» со стороны таких наших друзей, как итальянцы, французы и им подобные. Для чего же статья в официальном органе ЦК КПСС? Для идеологического самоуслаждения.

Читаю Быкова «Дожить до рассвета». Война, и опять волнуюсь. От чтения Быкова всегда и особенно волнуюсь, потому что он пишет о самоотверженности в душах воевавших, которая отнюдь не всегда завершалась героизмом результатов.

15 октября 1975 г.

Сегодня звонит мне Афанасьев (главный редактор «Коммуниста»): «Тебе. — говорит, — все таки придется идти к нам в редколлегию». Дней десять назад он уже звонил мне по этому поводу, получив указания от Суслова. Я сказал, что предпочитаю остаться в «Вопросах истории». Вызывал меня Пономарев на эту тему. Я ему разъяснил, что не хочу уходить из «Вопросов истории», а с «Коммунистом» я и так связан: по каждому более или менее серьезному случаю от них прибегают с просьбой прочесть верстку или рукопись.

— Ну, смотрите, — резюмировал Б. Н.

Афанасьев продолжал давить на меня, ссылаясь на Суслова. И это оказалось для меня неожиданным. Будто Суслов сказал: «Если нужен представитель Международного отдела ЦК в редколлегии, лучше берите Черняева, он грамотней других».

И опять позвонил Пономарев, на этот раз зная мнение Суслова. И уже не уговаривал, как при первом разговоре, а лишь дважды произнес: «Вы же ведь, Анатолий Сергеевич, не хотите.» Что-то у старика на уме. А что, не догадываюсь.

В воскресенье устраивал в Успенке «Девятнадцатое октября» (в подражание Пушкину). Дезька, Вадим, Лучана, Феликс и др. Крупно выпили. Было мило. На политическое обострение разговора я с Вадькой не пошел. Дезька читал кое-что из нового. Сильно он сейчас пишет. Собирается купить дом в Пярну (Эстония), но не продают, раз не хочет сдавать московскую квартиру. Сегодня я позвонил по этому поводу Вайно Вялясу (Секретарь ЦК компартии Эстонии), с которым мы в прошлом году познакомились в Финляндии. Он обещал сделать «исключение из правил».

Прочитал стенограмму Рабочей группы в Берлине (9-10 октября) по подготовке европейской конференции компартий. Патетика Пономарева во славу интернационализма понравилась, но ничего не изменила в позициях компартий. Дискуссия подтвердила воочию, что комдвижения как политически международной силы нет. Согласны только в том, в чем согласны были главы государств и правительств в Хельсинки, и ключ к пониманию этого, пожалуй, в одной мысли итальянцев: пора поставить ограничитель идее единства компартий. Это — сектантство. Актуально и реалистично единство коммунистов, социал-демократов, социалистов, христиан и вообще всех демократов. Здесь — перспектива, здесь действительная общественная сила. Эта мысль корреспондирует с заявлениями большинства участников, включая тех, кто ее не уловил, и тех, кто ортодоксально строг в отношении социал-демократов (вроде австрийцев), которые, однако, заметили, что в проекте итогового документа слабо отражена необходимость единства с социал-демократией. А между тем, как сказал Шарф (представитель компартии Австрии), она у власти в большей части Западной Европы. И с нею придется иметь дело, если хотеть строить какую-то новую Европу.

Участников не смутила резолюция Социнтерна, принятая недавно в Лиссабоне и ориентирующая на усиление антикоммунистической активности.

Итак, Берлин показал, что комдвижение «не актуально», что оно, с точки зрения его участников, — «устарелая форма» исторической инициативы и формирования реальной общественной силы, способной добиться перемен. Таким образом, итальянский «исторический компромисс» выходит за национальные границы так же, как до этого незаметно стала реальностью идея Пальмиро Тольятти о «единстве в многообразии».

Сегодня принимал Кленси и Саймона, председателя и генсека австралийской Соцпартии.

Они внедряются в профдвижение. Но общий их уровень жалок. Все просят подачек. Одну мы недавно сделали: подписались на 100 экземпляров их газеты «Socialist» и ликвидировали подписку на газету КПА «Tribune». Решение ЦК. Это их обрадовало.

Кленси о людях с Тимора. Нельзя, мол, опоздать с признанием этого осколка Португальской империи.

История с корреспонденцией Мидцева (референт Отдела) в «Правде» о конференции Социнтерна в Тунисе. Этот мудак-сталинист под руководством Ульяновского (зам. зав. Отдела) хотел протащить статейку об социал-демократии в духе конца 40-х годов. Боже! Политики! Подрубил я эту затею, хорошо «Правда» сама смекнула и прежде чем печатать, послала мне.

Жискар д'Эстэн в СССР. Демарш ФКП — предупреждение КПСС, чтоб не вели себя так же, как с Шираком в начале года. Наглецы. Впрочем, это тот же аспект эволюции комдвижения. Раньше (год назад) делали нам представления и оскорбляли нас в закрытых письмах. А теперь — в «Юманите».

Читаю книжку о Жискаре, подготовленную «для служебного пользования» Институтом информации АН СССР. Хорошо составлена из французских источников. Поучительное чтение.

Вроде Загладина сегодня утвердили первым замом (сообщил Брутенц). Как это произошло конкретно и почему вдруг Б. Н. заторопился, не знаю.

16 октября 1975 г.

Обстановка в верхотуре партии и страны почти тупиковая. Болезнь и умственный упадок Брежнева становятся очевидными для всех. Он бодро выступил на обеде с Жискар д'Эстэном, но перед этим в аэропорту, как заметила вся Москва по TV, был «скучен». И на другой день французам предложили отложить переговоры до пятницы. Жискар отправился в Ясную поляну и Бородино. Все mass media» Запада шумят: что-то произошло! Что будет завтра? Пономарев, который мне сообщил, что, мол, «неважно себя чувствует», при этом безнадежно махнул рукой. Сам он в мандраже по поводу судьбы европейской конференции компартий. Противоречия и разногласия с братскими партиями создают неопределенность. Но главная для Б. Н. неопределенность — сможет ли Брежнев участвовать в конференции.

Завтра на ПБ Брежнев вроде будет сам председательствовать. Будут выбирать кому куда ехать: 8 декабря съезд ПОРП, 17 декабря съезд КП Кубы, затем заседание ПКК (Политический Консультативный Комитет Варшавского договора), поездка Генсека в США, конференция компартий Европы.

Кроме того, в декабре же обещано принять с официальным визитом монгол и алжирцев.

Будто бы Брежнев собирается поехать на съезд на Кубу, это ведь первый съезд кубинской компартии. А оттуда прямиком в Соединенные Штаты. Как это расценит «Борода»? На польский съезд тоже немыслимо Генсеку не поехать.

Куда же втискивать конференцию компартий Европы-то? Тем более, что не Брежнев, не другие в ПБ, кроме Суслова и Б. Н.'а, не понимают толком, зачем она вообще нужна и что даст. Впрочем, Суслов с сегодняшнего дня ложится в больницу на операцию глаз, т. е. месяца на полтора.

Сколько такое может продолжаться? Ведь я знаю только о том, что связано с международными делами, да и то — с теми, от который практически ничего не зависит. Есть еще и внутренние дела, которые повседневно связаны с самой жизнью народа. Между тем, руководство страны фактически парализовано. Никто не состоянии действовать и лишен возможности что-либо предпринять по существу, т. е. решать, раз есть беспрекословный лидер, в руках которого непререкаемая власть. Но руки эти уже беспомощны.

Разговаривал с Б. Н. о вчерашней своей беседе с Кленси и Саймоном. Плевать он хотел на все это, в том числе на всю проблему Тимора.

Джавад (зав. сектором британских стран) съездил на Мальту. Убедился, что там есть компартия. Но Б. Н. и слушать не захотел о ней, не говоря уже о том, чтобы включить ее в подготовку к европейской конференции. Его беспокоит только одно — как бы не перегрузить лодку конференции еще какой-нибудь проблемой.

18 октября 1975 г.

Вчера был прием в честь Жискар д'Эстэна в Георгиевском зале. Давно я уже не хаживал на подобные перформансы. Происходит это так: на лестнице от главного входа толпа «наших» — стандартный набор, приглашенных по списку №. Их не пускают до тех пор, пока через образуемый ими тесный коридор не пройдут дипломаты. Делается это у нас, как обычно, грубо и обидно. Некоторые дамы выражали возмущение. Потом разрешают входить в зал. Толпа, более или менее поспешно устремляется в высокие двери к столам. Распределяется по привычным группкам. Например, замы из аппарата ЦК, я заметил,

сосредоточились целиком в одной нише зала. И сразу начинают пить и есть, говоря между собой про свое, чокаясь, хватая что повкуснее и необычнее (стерлядку, икру т. п.).

В назначенный момент у входа в зал скапливаются главные лица, на этот раз в первом ряду — Брежнев, Жискар, Косыгин, Подгорный. Затем члены и кандидаты в члены ПБ. Затем жены самых главных и, наконец, замыкают гурьбой, французы. Раздается Марсельеза. Потом наш гимн. Потом вышеуказанные медленно идут меж столов под аплодисменты. Брежнев улыбается, приветствует рукой, кого узнает, другие, Косыгин, например, как обычно, насупленный, идут, как по пустому залу. Пономарев, веселый кланяется налево и направо, скользнул глазами по мне, вроде даже удивился. Заглавная группа проходит в глубину, остальные принимаются «за дело» с еще большим жаром. Я оказался рядом с Ковалевым (зам. МИД), Самотейкиным (референт Генсека) и Цвигуном (зловещий зам. Андропова), и их женами. Я занялся женой Толи Ковалева — умная, простая, интеллигентная женщина.

Никаких официальных тостов и речей. Ровно через час «основная группа» в том же порядке прошествовала обратно под менее организованные аплодисменты. И все.

Брежнев (я его близко уже года два не видел) выглядит располневшим, обрюзгшим, с потемневшим лицом.

Вечером читаю Jean Ellenstein. Histoire du phenomene Stalinien. Это французский коммунист, автор четырехтомной «Истории СССР». Книга написана для обоснования нынешней политической позиции ФКП — «мы пойдем своим путем, а то, что было в России, — результат ее дореволюционной дикости. В России сталинизм был так же неизбежен, как он невозможен во Франции.» Все в этом духе. Фактические цифровые данные в книге вновь потрясают.

19 октября 1975 г.

На днях бывшему первому заму Пономарева Елизару Кускову определили пенсию: 270 рублей с сохранением до следующей осени Успенки, кормушки и Кремлевской больницы. Сошел человек. А сколько лет был «величиной».

Меня остановило одно замечание, походя брошенное Пономаревым, когда он сообщал мне о графике предстоящих дел. (Съезд ПОРП, съезд КП Кубы, европейская конференция компартий, встреча Брежнева с Фордом и т. п.). «А от съездовских материалов отмахнулся. Сказал: потом, потом». Б. Н. комментирует: «Удивительная вещь, не поймешь ничего, никогда так не было. До съезда партии-то ведь рукой подать». И опять махнул рукой, скорчив гримасу.

Я думаю, уж не готовится ли Брежнев к уходу на покой. Ведь с каждым его появлением на публике все больше в народе утверждается ощущение о его физическом и психическом угасании. Он сам это чувствует, наверно. Вчера на экране, из Внуково-2 при проводах Жискара он выглядел просто жалко, в этой нахлобученной шляпе, у которой он все время держал руку, дрожащую, это было видно, якобы в воинском приветствии. И весь этот нелепый протокол выглядел мрачным, скучным, бессмысленным. Неужели он не озабочен, как лучше передать наследство?

Съездовские материалы, которыми он еще ни разу не поинтересовался с того момента, как сказал, чтоб пишущие бригады выезжали по дачам, видно, утратили для него значение. Не исключено, что он уже не рассчитывает сам произносить то, что ему напишут. Я, например, не представляю себе, как он в таком состоянии смог бы стоять с текстом на трибуне 4–5 часов. Может быть, он по примеру XIX съезда обдумывает — не поручить ли чтение доклада кому-нибудь другому, а себе взять краткую напутственную речь (так сделал Сталин в 1952 году).

В воскресенье прогуливался с Брутенцем. Он тоже озабочен. Праздники каждое воскресенье (сегодня, например, День работников пищевой промышленности), юбилеи, приветствия, награждения, приемы, послания, поздравления, проводы, встречи, беседы. Что происходит? Где мы находимся? Куда мы идем? Что будет через год? Куда там — что будет со съездом?

Официальная действительность, а вернее — мифология совершенно оторвалась от реальной жизни, от умонастроений и интересов людей. Газеты и общественно- художественные журналы — нечто совершенно различное. В газетах оптимистическая тарабарщина по изъезженным правилам. В журналах все более высокохудожественная бытовщина — унылая, беспросветная, никуда не идущая и ни к чему не стремящаяся. Раньше этим «грешил» «Новый мир». Его клевали, он был паршивой овцой. Теперь в этом смысле все журналы такие. Я не берусь думать, что их редакторы исподволь, со злорадством протаскивают эту атмосферу (отражающую реальную безыдейность общества). Может быть, есть и такие скрытые либералы. Но большинство наверняка зажало бы это все, как и делали раньше. Однако сейчас, видимо, это невозможно. В этом случае вообще нечего было бы печатать. Читатель бы не стал читать жвачку. Более того, профессиональный уровень (и «этика» в этой среде) уже, видно, таковы, что они автоматически не могут создавать искусственно «одухотворенные» вещи.

Повсюду, чуть ли не на улице пахнет ожиданием чего-то. В открытую говорят о «дряхлости правительства». В самом деле, такого старого «контингента» в правительстве не знало, по-видимому, ни одно цивилизованное государство за всю историю человечества.

Сделано великое дело — разрядка. Автор ее — Брежнев. Но мы подошли к рубежу в этом процессе, когда не знаем, что делать дальше. Она имеет перспективу, если будет продвижение вперед. Иначе неизбежно какое-то новое издание «холодной войны». Жискар в своей нашумевшей речи на обеде в Кремле очень точно сформулировал, куда только и можно идти дальше. А именно: два направления — разоружение и отказ от «холодной войны» в области идеологии=идеологическая разрядка (при сохранении борьбы идей). Мы не идем ни на то, ни на другое. Да и они ведь не идут. Но дело в том, что над ними не каплет, они даже в условиях кризиса могут позволить себе «и пушки и масло».

Кроме того, раз мы инициаторы разрядки и раз она нам больше всего нужна, как мы заявляем, то пусть мы и впредь «подаем пример». А они могут подождать, будут нас шантажировать, провоцировать, подлавливать, уличать в непоследовательности, в отступлениях от Хельсинки.

Но мы-то не можем себе позволить топтаться. Впрочем, можем. И, наверное, ничего не случиться. Если мы столько лет, в худших обстоятельствах, позволяли себе половину национального дохода вбухивать в армию и вооружения, то почему бы не продолжать теперь. А потом — куда деваться-то? Создав такой военный аппарат с десятками маршалов, с десятками тысяч генералов и сотнями тысяч полковников, с инфраструктурой военной промышленности, в которой заняты миллионы людей, — не запустить же все это на Луну! Теперь это уже приобрело силу объективного закона самовоспроизводства. Это уже социальная категория нашего общества, очень привилегированная в основном и очень влиятельная. С ней «просто так» не расплюешься.

А в области идеологии еще того хуже. Идеологический маразм, к которому мы пришли (в немалой степени благодаря своей экономической и военной политике), в конце концов даст «новое качество» (когда вырастут совсем уж новые поколения, свободные от революционно-патриотической веры отцов). Но это когда-то будет! А пока что можно делать вид, что все в порядке. Тем более, что идейную проблему нашего общества не решишь идеологическими средствами. Корень ее в том кадрово-психологическом наросте, который как кораллы, облепил политическую и экономическую структуру общества и не даст ему дышать, душит, стесняет его, сталкивает в гниющее болото.

Впрочем, я отклонился. На Западе уже поняли, что мы подошли к рубежу в своей политике разрядки, через который нам очень трудно будет переступить (разоружение и идеологическая разрядка). И вот тут-то они нас возьмут (и уже берут) в оборот с помощью нами же вызванных к жизни «культурненьких» методов и принципов Хельсинки.

Европейская конференция компартий поэтому приобретает принципиальное значение. Если она пойдет по пути, которого хотят французы и, как выяснилось в Берлине, большинство наших «братских» партий, т. е. по пути «усиления классовой борьбы против империализма», то тут-то нас и схватят за руку партнеры по Хельсинки. И китайцы окажутся, боюсь, правы в своих разглагольствованиях о ложной разрядке. Увы, товарищ Пономарев со своей коминтерновской психологией, склонен идти именно в этом направлении. И скорее всего, принимая во внимание явное отключение главного автора разрядки от практической политики, его физическую неспособность разобраться, что и зачем, Пономареву (при поддержке Суслова) может быть и удастся эта операция. И значит еще на годы балансирование в неопределенности между «холодной войной» и разрядкой, когда ничего не решается, все проблемы заблокированы, ничего никуда не продвигается и социальный маразм крепчает.

Пономарев любит кричать о разоружении, везде и всюду разоблачает гонку вооружений и т. д. Одновременно, своей европейской конференцией он внесет «посильный» вклад на данном этапе в усиление этой гонки.

24 октября 1975 г.

Неделя очень содержательная. Во вторник я невольно подслушал разговор по телефону Катушева с Пономаревым: был у него в кабинете, когда позвонил Катушев. Из обмена репликами я понял, что конференция компартий Европы заваливается. Но виду не подал. На следующее утро Б. Н. сам меня позвал и после разговора о докладе на съезде вдруг ехидно улыбнулся и сказал: «Ну, вроде ваша точка зрения на конференцию побеждает». Телеграфно — дальнейший разговор: Суслов, мол, тот принципиально держался в этом вопросе, не отступал. Но он лег в больницу. А Кириленко-де подлаживается. и повел линию на завал конференции под тем предлогом, что Брежневу будет очень трудна эта нагрузка! В ответ на эти «пояснения» я вновь произнес «краткую речь» на тему о том, что лучше пусть не будет конференции вообще, чем такая, какой она сейчас начинает складываться. Итальянцы (Сегре и Пайетта) в интервью о Рабочей группе в Берлине цинично девальвируют конференцию, прямо говорят, что гора рождает мышь, сводят общность взглядов участников до жалкого минимума, равного межгосударственным отношениям и явно предупреждают, что, уступив Москве и пойдя на конференцию, они используют ее для демонстрации «независимости» и пренебрежения к КПСС. В еще более грубой форме, с другой стороны, но к тому же результату (демонстрация отсутствия всякого коммунистического единства) ведут дело французы — интервью Канапа, новые речи Марше и т. д. Мы и так своей неуемной активностью сильно подставились: предстали перед всем фронтом антикоммунизма как партия, которой почему-то чуть ли не жизненно заинтересована в конференции. Но зачем нам она — перестала понимать даже буржуазная печать!

Б. Н. меня покорно выслушал и поручил подготовить (от руки, чтоб даже машинистки не знали) в пользу отказа от проведения конференции в этом году.

Между тем, с понедельника в Москве уже была группа немцев во главе с зам. завом Бруно Маловым, который вместе с Загладиным, Жилиным, Собакиным, Ермонским срочно готовила новый проект документа конференции (по результатам Рабочей группы), чтобы уже к концу октября обсудить его с испанцами, итальянцами, французами, югославами, для который уже были обозначены дни приезда в Берлин. За две недели до редакционной комиссии, которая должна собраться около 20 ноября в Берлине, этот проект надо разослать всем 28 Центральным Комитетам. Короче говоря, работа шла полным ходом. Немцы, стараясь сделать все как надо, чтобы услужить КПСС, наращивали темпы. И их уже насторожило, что Б. Н. отказался смотреть продукцию их совместной работы и визировать проект.

Вчера вечером, когда мы с Загладиным проводили главную редакционную комиссию по II тому «Истории и теории международного рабочего движения», нам положили на стол записку: «Пономарев едет с Политбюро, просит задержаться всех замов». Уже в девятом часу мы были у Б. Н. Без подготовки он заявил нам: «Политбюро решило конференцию до съезда не проводить».

31 октября 1975 г.

Решение ПБ было вызвано отнюдь не политическими соображениями (вроде тех, какие я излагал, сомневаясь в нужности этой конференции). Просто Брежнев понял, что ему не вытянуть «все это». На ПБ, как рассказывал Б. Н., понимали (и не скрывали), что зашли слишком далеко. Но, мол, ничего не поделаешь! Он пытался оправдываться: зачем же, мол, не сказали, не намекнули о такой «возможности» до берлинской Рабочей группы? Я бы тогда и дело повел соответственно, воспользовался бы капризом ФКП и свалил бы на нее вину. А теперь — как отруливать? И СЕПГ поставили, мол, в очень тяжелое положение. Но его успокоили. Мол, надеемся на ваше (Б. Н. и международников) «мастерство», чтобы выйти из этого без ущерба.

От Б. Н.'а (после того, как он объявил нам решение ПБ и порассуждал о тактике отруливания) мы переместились в кабинет Загладина. Возбужденные. Я наблюдал за Вадимом и Жилиным, которые без оглядки толкали Б. Н. на форсаж конференции и обрабатывали в этом духе и немцев и др. братские партии, — как они сейчас будут вести себя? Ни тени сожаления! Наперебой пустились цинично и с азартом перебирать все, что только приходило в голову, какие аргументы выдвинуть против конференции и как околпачить тех, кого затаскивали на нее, как свалить вину за перенос (а фактически провал) на других.

Б. Н. поручил нам всем обдумать и изложить на бумаге и тактику, и аргументацию. Поскольку я знал обо всем этом раньше их, я на утро быстро написал страниц пять — политическую мотивировку нецелесообразности конференции и как, примерно, донести это тем или иным партиям.

В пятницу Б. Н. принимал Малова, но ничего ему не сказал. Но тот почувствовал «потерю интереса». Позвонил в Берлин. Аксен по телефону напросился приехать в Москву немедленно. И в воскресенье он был здесь, встречался с Пономаревым и Катушевым. Б. Н. ему откровенно все выложил. Тот был расстроен. Рыпался, пытался что-то «доказывать». Но потом спохватился и сказал: «Раз Политбюро КПСС решило, интернациональный долг состоит в том, чтобы выполнять».

Сам Пономарев, перепоручив все это, переключился на наш новоогаревский международный раздел Отчетного доклада. Брежнев его попросил сделать замечания (хотя о том же его просил Суслов и текст он имел с начала месяца, но до брежневской записки он ничего не делал). Раздел ему не понравился.

1 ноября 1975 г.

Все, — говорит Б. Н., - приземлено и все общеизвестно. Он считает, что невозможно отступить от «традиции наших съездов», — начинать надо с картины мира, соотношения мировых сил, отступления империализма и наступления социализма. Кризис дан «бледно» (вспомните, как Сталин на XVI съезде. Правда, это Варга ему готовил.). Надо острее написать о потрясениях, о безработице, об инфляции и дать на фоне нашего «неуклонного подъема», наших успехов. Это выгодно нам сейчас преподнести — у нас нет кризисов, безработицы, инфляции. Компартии ждут от нас этого. Массы ждут. А «общеизвестно» потому, с его точки зрения, что в тексте подробно говорится о том, как складывались отношения с США, с ФРГ, Францией и т. д. (Он прав в том смысле, что там измельчено под давлением мидовского варианта, который прислал нам в Ново-Огарево сам Брежнев). Однако, что нового он, Б. Н., предлагает? Оказывается, сказать, что «природа империализма не изменилась», что он усиливает гонку вооружений, чтоб подорвать разрядку, что «мирное сосуществование не означает классового status quo», что надо усилить борьбу против империализма и т. п.

В этом духе он написал замечания (показывал их мне) и отправил прямо Брежневу. Правда, в окончательном варианте, несмотря на то, что несколько дней подряд воспитывал меня, что «природа империализма не изменилась», не написал этой формулы. Предложил там Программу мира поставить во главу отчета об успехах и выдвинуть Всемирную конференцию по разоружению, как главную идею, вокруг которой мы будем шуметь дальше в борьбе за мир и разрядку. Это, вроде как, следующая ступень после Хельсинки, т. е. Хельсинки-П.

Я не то что спорил, когда он мне все это говорил, но вяло и упрямо отбивался: чего мы достигнем этой своей классовой наступательностью в традиционном стиле? Ублажим Жоржа Марше? Вряд ли. У него совсем другая сверхзадача — отнюдь не вынудить нас к такой политике, чтобы мы, СССР, выглядели более революционно, а настолько дистанцироваться от КПСС, чтобы стереть всякую возможность связывать его с «приказами Москвы». Ему не дают спать лавры Каррильо и Берлингуэра в этом плане. Поэтому он ищет любого предлога, чтобы оскорбить и спровоцировать нас на скандал, на отмежевание от ФКП.

От Марше мы все равно ничего не получили. Да, мы понравимся (если поступим по Вашему) нашим верным друзьям — ГКП, Синисало, датчанам, австрийцам, люксембуржцам и, конечно, Гесу Холлу. Но в реальной политике они ни у себя дома, ни на международной арене ничего ведь не значат.

Однако, «классовое ужесточение», пусть даже словесное (но — с такой трибуны) может серьезно повредить генеральному направлению нашего внешнеполитического наступления — по линии мира и экономического сотрудничества. А это вещи реальные и с точки зрения возможностей хотя бы поубавить бремя гонки вооружений, и с точки зрения необходимых нам экономических связей с внешним миром.

Так что здесь надо выбирать между пропагандой (кстати, плохой и неэффективной) и политикой.

То же самое в отношении их кризиса. Да, они сами признают, что он очень глубокий. Может быть и в самом деле, относительно (по своим глубинным законам) он много сильнее кризиса 1929-33 годов. Но в отличие от того, что было тогда, капитализм неплохо справляется с ним. Тогда он был совершенно не подготовлен к удару. А сейчас в его распоряжении не только неизмеримо большее богатство и экономические ресурсы, не только отсутствие таких противоречий, которые тогда вели к войне между державами, но и международные механизмы, и психологическая готовность справиться с «этим вызовом», как они говорят. В самом деле, такой острый и длительный кризис привел к сокращению реального жизненного уровня всего на 1–2 %, да и то в некоторых странах. Но разве это можно сравнить с социальным опустошением 30-х годов?!

Б. Н. меня прервал заявлением: вы в плену наших либеральствующих ученых и западных пропагандистов. Вон какая инфляция: 16, 25, 34 %! А какие массовые забастовки!

Хорошо, — говорю я, — ведь этими забастовками рабочие вырывают повышение зарплаты сразу на 30–50 %. Этого тоже никогда не бывало. Безработица — да. Никто, кстати, и не говорит, что кризис — это благо для народа. Но ведь в некоторых секторах безработные получают больше, чем консультанты в ЦК КПСС…

Б. Н. озлился. И стал вновь мне внушать, что я под влиянием неправильных данных, фальсификаций.

Хорошо, говорю, если мы хотим всерьез «нажимать на разрушительные бедствия» и проч. мы должны иметь данные, цифры. У нас их нет — ни от Институтов, ни от компартий. Где их взять? Выдумать. Иначе мы будем выглядеть очень несерьезно. Заниматься дешевой пропагандой с трибуны съезда, да еще Брежневу, который имеет вполне определенное реноме во все мире, — это легкомыслие. И ничего это нам не даст, кроме ехидных усмешек и в стране (мы покупаем хлеб у этих загнивающих империалистов), и тем более на Западе, в том числе — у тех же наших братских партий.

К тому же — опять надо выбирать: выгодно ли нам с точки зрения интересов нашей экономики и внешней политики танцевать канкан по поводу их кризиса и кричать «таскать вам не перетаскать»?

Б. Н.: Зачем канкан? Надо изложить, как есть.

Я: Во-первых, вы хотите не как есть, а пропагандистки жестче. А, во-вторых, это же политический доклад съезду партии, а не лекция о мировой экономике! И поэтому всегда стоит вопрос: зачем нужна в докладе та или иная тема с точки зрения политики?

Разумеется, я передаю не в тех словах и схематично, только суть. Разговор=спор был живой и сбивчивый, но основное в моем разглагольствовании перед Б. Н., думаю, передано правильно.

Подобным же образом развивалась на той неделе моя дискуссия с Б. Н.'ом по поводу его идеи дать в «Коммунисте» статью «Мирное сосуществование и классовая борьба». Я ему прямо сказал, что она будет прежде всего воспринята, как «ответ Жискар д'Эстэну». На это он отреагировал в своем стиле: не надо, мол, ссылаться на Жискара, хотя, конечно, ни одному идиоту не пришло бы это в голову. Идея Б. Н. опять же родилась из потребности «оправдаться перед Марше», сказать хорошим коммунистам, что мы, КПСС, тоже хорошие классовики и, хоть проводим политику мирного сосуществования, но от цели уничтожить империализм не отказываемся.

Статью мы сделали. Но, когда я принес Б. Н.'у текст, он не взял, а велел раздать замам, чтоб они ответили на три вопроса: нужна ли такая статья? Есть ли основа? Что добавить? И — конкретные замечания по тексту. Вот теперь замы этим и занимаются. Я попросил Загладина собрать все вместе и единолично доложить Пономареву.

Так что, Б. Н. мечется между государственным подходом и своей пропагандистско- классовой природой человека 30–50 годов. Он и с европейской-то конференцией компартий маху дал, так как перевес в нем взяло последнее. Ибо, если бы он всерьез и своевременно подумал — он убедился бы, что такая конференция не нужна. Тем более, что расползшийся кафтан комдвижения все равно уже обратно не слепить, да еще методами, которые только усиливают расползание.

На неделе Б. Н. принимал Морриса Чайлдса — члена Политбюро КПП США, особо приближенного Геса Холла, порученца по «всяким таким делам».

Б. Н. позвал меня. Формально Моррис приехал, чтоб информировать ЦК КПСС о недавнем их Пленуме (так сказать, плата за просьбу о финансовой помощи, в чем Б. Н. тем не менее отказал). Но в изложении, да и в самом докладе Г. Холла на Пленуме был и нажим на нас по части «мирного сосуществования и классовой борьбы» — в духе ФКП. Выражено «сомнение» в отношении статьи академика Арбатова на эту тему, где якобы имеет место отказ от тезиса «мирное сосуществование — форма классовой борьбы на мировой арене». Потом Моррис был у Арбатова, после чего тот, очень обеспокоенный, звонил мне и просил разъяснить Б. Н.'у, что американцы его неправильно поняли, так как «Нью-Йорк таймс» дала только выдержки из статьи, некоторые извратила — неправильно перевела.

Тем не менее, он матерно ругал и Морриса и Холла за то, что те лезут в наши дела и хотят, чтоб мы на весь мир опять орали о том, что своей политикой разрядки мы рассчитываем свергнуть империализм.

Б. Н., конечно, много знает и многим озабочен, он приучен мыслить крупно, так сказать, «теоретически». Но, сведения, которые он потребляет в огромном количестве ежедневно и из шифровок, и из ТАСС, и из бесед с КП, отрывочны, разнохарактерны и противоречивы. У него нет ни времени, ни сил синтезировать их. Когда он их пытается обобщать, они — по закону экономии энергии — ложатся на древние схемы «теории», заимствованной в конечном счете из Сталина, хотя он искренне это отвергает и был бы возмущен, если бы ему об этом сказали.

Все-таки ему за 70. И он реагирует на информацию функционально, как добросовестный чиновник. И только в остаток усталого времени начинает думать о перспективах и последствиях.

Да я и сам в силу моего собственного чиновного положения и в силу принадлежности Б. Н.'а к тому руководящему кругу, который согласно массовой психологии, все должен знать, понимать и проч. — по всем этим причинам я невольно ищу у Б. Н.'а ответов на наши «великие проблемы». Тут я похож на человека с улицы, который считает, например, что Брежнев все должен видеть и знать — и о ситуации в литературе, и о том, что есть и чего нет в магазинах, что происходит на транспорте, и про воровство и про бардак в администрации, в экономике, везде. Словом, — про все. И все должен исправлять сам. Это еще наследие царистского сознания, которое революция опрокинула, но и возродила в другой форме, а Сталин восстановил, усилил и закрепил железобетонно.

У меня оттиск выступления Вилли Брандта в Лондоне. На меня оно произвело впечатление масштабом политического мышления. Мне кажется, что с точки зрения интересов Запада здесь выражен оптимальный подход к проблеме противоборства двух социальных миров. И у нас должен быть подход такого же масштаба, с точки зрения интересов своего, социалистического мира. А у нас его нет. И не только потому, что мы в плену отживших идеологических штампов, от которых боимся отказаться. А еще и потому, что такой подход предполагает много денег, материальное богатство, которое хотя бы приближенно можно было бы сравнить с американо-европейско-японским.

2 ноября 1975 г.

Было отчетно-выборное партийное собрание. Обычная проформа. Но поскольку такое бывает раз в году, выступал Б. Н. Говорил банальности, которые можно было произнести и 10, и 5, и 25 лет назад. Будто ничего не происходит в МКД, будто все по-прежнему здесь здорово и гладко, только вот «непонятно, мол, французы как-то не так себя повели» и т. д.

Есть у нас один зав. сектором по Скандинавии, в отделе лет 30, тупой и подло хитрый. Ему надо показать свою принципиальность и он задел меня в своем выступлении (мол, не просвещаю сектора, что делать с социал-демократией, а только езжу за границу на всякие совещания по этой теме, результатов же, мол, никто не знает). Вздор и мелочь, но все обратили внимание: зам. зава публично критикует! С точки зрения служебной ход это сотрудника — явная нелояльность Я бы мог его вызвать и врезать. И никакой партком не заикнулся бы насчет зажима критики. Но мне плевать. Однако, примечательно, что он осмелился это сделать в отношении меня. Почему? Либо потому, что считает (как и немало других), что у меня недостаточно фактической власти, чтоб «прижать», либо потому, что думают, что по моей интеллигентности я не стану мстить.

Читаю Виктора Афанасьева. Сборник «Где-то гремит война». Это один из тех, кто представляет нашу великую современную советскую прозу. Огромный мастер. В каждой из повестей или рассказе есть место, где невозможно удержаться от взрыва переживаний.

8 ноября 1975 г.

Второй день праздника. Вчера был на параде и частично задержался посмотреть демонстрацию. Обратил внимание на выдержанную в миролюбивом духе не стандартную речь Гречко с Мавзолея: упомянул даже «Союз-Апполон». И, что особенно любопытно, парад был дан в «оборонительном варианте». Новинки — ракетные установки по низко летящим самолетам, пехотная ракета «Стрела» и без ракет стратегического назначения.

Пошел и на прием в Кремлевский Дворец съездов. Брежнев сам сказал тост — тоже довольно мирный. Потом пошутил, предложив маршалам и генералам ухаживать за дамами. (А дамы там разные, — все шикарно одетые, но очень мало, кто со вкусом). Был один эпизод, на который все обратили внимание: патриарх Всея Руси со своей свитой, уже, видно в поддавшем состоянии, направился в сторону президиума, Брежнев поднялся ему навстречу. Они обнялись и минут пять говорили на глазах, как говорится, у изумленной публики. И затем патриарх прошествовал через весь зал к выходу.

С 3 ноября мы опять в Ново-Огарево (Александров, Блатов, мы с Карэном и Шишлин). Загладин бывает наездами. Участвует только в обсуждениях. И явно не хочет ангажироваться. А Карэну «интимно» сказал, что текст скучный и что надо усилить «классовость», что от болтовни о разрядке выиграли все, и Запад, и Восток, — ерунда, Хельсинки состоялись и «Бог с ними», надо держать курс на отщипывание от империализма кусок за куском и т. д. Не поймешь — то ли он набрался этого где-то в верхах, то ли сам придумал под влиянием французов.

Между прочим, замечания, которые были получены на августовский наш текст от Брежнева и, особенно, от Громыко дают основание думать, что Загладин, хоть и забегает вперед, но в «нужном направлении».

Брежневские замечания очень неопределенны и не отформулированы. Он прослушал текст, что-то отчеркнул сбоку или под строчками по принципу «догадайся, мол, сама», поставил знаки вопроса кое-где, а в отношении оценок по части «установления мира» сказал, что надо сдержаннее и осторожнее.

А Громыко, хоть и «высок одобрил» текст, по существу отверг всякую разоруженческую перспективу, практически исключил возможность сдерживания гонки вооружений, дав понять, что это нам невыгодно и что не надо тут очень уж повязываться, мы, мол, на это не идем. Мы все рот разинули, а Александров нервно заявил, что он с этим не может согласиться.

Андропов же, напротив, вроде вполне одобрил курс, изложенный в нашем тексте — на то, что дальнейшая разрядка по существу лишается реальной перспективы без акцента на устранение гонки вооружений.

9 ноября 1975 г.

По моему разделу («КПСС и революционный процесс») никто, собственно, замечаний не сделал. Но Брежнев наставил вопросов возле абзацев о региональных конференциях компартий и сказал, что «стиль лекционный». И весь текст надо сокращать более, чем на треть. В этот раздел теперь передается тема кризиса, которую надо уложить на полутора страницах и чтоб «без разных там терминов и учености», но чтобы новое было видно. Вообще — не приведи Бог занятие: употреблять все силы ума и нервов на то, чтобы отразить сложнейший современный мир наипримитивнейшим языком, да еще на то, чтобы некоторые мысли выглядели по-марксистски. Например, заказчик сделал такое замечание: нужно четче определить, что такое революционный процесс, нужно, чтобы было видно, что это борьба за независимость и мир!

15 ноября 1975 г.

Еще одна неделя полностью, безвылазно проведена в Ново-Огарево. Мученье тратить силы на примитивизацию даже таких вещей, которые в «Правде» излагаются более или менее интеллигентно.

После переделки доклада по замечаниям Громыко, Андропова, Пономарева, Катушева и, конечно, самого докладчика, нам удалось его сократить с 58 до 47 страниц, а надо — до 40 и даже до 35. Но даже при этом объеме текст на глазах сохнет, а любая украшательская словесность требует места. Еще, видно, будем сидеть неделю, заниматься сокращением.

20 ноября 1975 г.

Вчера забрел ко мне Сашка Бовин. Он только что вернулся из поездки в Грецию, Турцию и на Кипр (как обозреватель «Известий», но с нашим заданием). Написал, говорит, оттуда несколько телеграмм, думая помочь нашей политике. А вернувшись в Москву,

обнаружил, что выше зам. министра иностранный дел никто на них не обратил внимания. Обычная ситуация.

Бовин продолжает сидеть в группе на Волынском-П. (Экономический раздел Отчетного доклада). Заодно они там подготовили Генеральному речь на Пленуме, который состоится 2-го декабря по плану на следующий год и вообще по экономике (предсъездовские проблемы). Брежнев встречался с ними. Один, по выражению Бовина, музыкальный момент: мы вписали, что пришлось закупить зерно за границей. Генеральный велел выбросить. Стали доказывать: мол, все знают и могут сказать. Он: «Пока мы живы, никто ничего не скажет. А умрем, тогда пусть говорят!» Между тем, заготовки зерна составляют 50 млн. тонн, а на 30 млн. есть решение ПБ купить за границей, 24 уже закупили. И тем не менее, действительно пока никто ничего не скажет.

У меня самого и от Ново-Огарево, и от сегодняшнего разговора с Пономаревым такое ощущение, что Генеральный почти недееспособен. Помощники — Александров, Блатов — никакого выхода, даже телефонного на него не имеют. Члены ПБ и Секретари — только через зав. Общим отделом Черненко. Велено «не тревожить».

Александров перед отъездом ничего путного не мог нам сказать, какое же дальнейшее будет движение съездовского материала. Ему известно только то, что и нам было известно от Б. Н.'а еще перед отъездом в Ново-Огарево: на ПБ Брежнев сказал то, что он с 1 января отключается, едет в Завидово и целиком посвятит себя подготовке к съезду.

Прошла в Берлине редакционная комиссия по подготовке злополучной конференции компартий. Б. Н. не поехал. Поехал Катушев с Загладиным. Сегодня читал их отчетную шифровку: докладывают в ЦК, что не нужна перед съездом конференция, где будут демонстрироваться разногласия. Т. е. то, о чем я твердил и Загладину, и Пономареву, начиная с августа месяца.

21 ноября 1975 г.

День суматошный. Б. Н. позвал меня. Спрашивает, читал ли я совместное интервью Марше-Берлингуэр после их двух встреч в Риме и Париже. Там они совместно и окончательно заявили, что пойдут к социализму только через максимальное расширение демократии, что советский путь решительно им не подходит, хотя Октябрьская революция и вклад Советского Союза в мир — огромное дело, что условие движения вперед — союз всех демократов и не только демократов, что единство с социал-демократией по существу пора поставить на одну доску с тем значением, которое раньше придавалось единству компартий, что единство этих последних возможно по отдельным вопросам, например, по европейской безопасности в развитие Хельсинки. Для этого только и нужна, мол, конференция компартий Европы.

Я давно ему говорил, что не вижу принципиальной разницы между позицией ИКП и ФКП по программным вопросам и что критика французами нашей внешней политики якобы «слева» — это не левизна, а антисоветизм, нужный для утверждения национальных позиций партии.

Но он уже не в состоянии проникать под поверхность. Обилие информации скользит по нему, не проникая под полицейский уровень мозга. И по-прежнему слепая вера в то, что, если, например, «Правда» выступит со статьей, то все сразу встанет на место.

И на этот раз, вызвал стенографистку и начал диктовать схему статьи о том, какая хорошая наша демократия и критикам надо ее знать, прежде чем критиковать. А те, кто ничего знать не хотят, тех все равно не исправишь. И все это при его-то информированности! Он не хочет понять, что главное, почему они (КП) от нас отмежевываются — это отсутствие с их точки зрения в структуре нашей демократии гарантий против сталинизма. Ведь, как ты, так и они противопоставляем антикоммунистической пропаганде в этом вопросе только одну гарантию — добрую волю КПСС. А на Западе в такую гарантию никто не верит, а некоторые даже ссылаются на исторический материализм.

Прочитал новую книжку Реже Дебре «Критика оружия» (автор знаменитой «Революции в революции», соратник Че Гевары по Боливии). Очень крупный ум и почти ленинского масштаба анализ латиноамериканской ситуации.

Егоров — директор ИМЭЛ'а — прислал отзыв на рукопись I тома «Истории и теории международного рабочего движения». Положительный. Это мне пригодится против Пономарева, который до сих пор трусит и ворчит (вместо того, чтоб полистать рукопись или верстку), и в мое отсутствие говорил опять Тимофееву, что, мол, Введение-то переделывали раз пять и весь том, должно быть, такой. Я решил до выхода в свет тома вообще больше с Б. Н.'ом на эту тему не разговаривать, поставить его перед фактом. Иначе можно загубить все издание, в котором заняты сотни людей и вложены десятки тысяч рублей, зарплата и проч.

23 ноября 1975 г.

Вчера был в музее изобразительных искусств. В основном зале — итальянцы XVI–XVII веков. Пара Караваджей и 5–6 картин из Неаполя. Для тех, кто был на Западе, скучно: таких картин в каждой европейской столице навалом. И наша публика весьма равнодушна (кроме прилежных девочек и пенсионерок, который записывают на бумажку названия картин и художников).

Но зато в боковых галереях — французские современные художники. Почти ни одной абстракции, разве что тянет на абстракцию «Луч лазера». Один художник — одна картина. Всего не менее 200. Помимо эпигонства под раннего Пикассо, Дега и проч.

Особенно поразительно: верещагинская тщательность в выписывании деталей, но уровень одухотворенности (через мастерство впитавшее в себя весь изыск нашего века) — несравненно. И очень все «не наше». Сюжетность, предметность как в лучших образцах русской классики, но ничего похожего. И ощущение совсем иное.

Вчера начитался всяких рефератов, особенно по социал-демократии. В духе вышеупомянутой речи Брандта. Социал-демократия обгоняет коммунизм, так как опирается на эффективность, мощь и богатство современного капитализма. И если раньше буржуазия использовала социал-демократию, когда ей было нужно, то теперь социал-демократия использует капитализм в интересах своего «демократического социализма» и победы над коммунизмом. Мы будем пока ехать на коне мира (они готовы нам не мешать и даже помогать, чтоб мы скорее загнали этого коня), они будут ехать на коне экономической эффективности, используя «блага мира» и разрядки.

Наше идеологическое оружие в борьбе с ними — только архаичная риторика. Политически мы уже блокированы в борьбе против них, ибо они главный наш социально- политический партнер в борьбе за разрядку.

24 ноября 1975 г.

Разговор с Загладиным, участвовавшим в берлинском заседании редкомиссии по конференции компартий Европы (17–19 ноября). «Верные» партии (Австрия, Ирландия, ФРГ, Бельгия, Дания) говорят tête-à-tête: мы перестаем понимать КПСС. Вы подгоняли нас с этой конференцией. Мы старались вас поддерживать, подстраивали под ваши нужды свои дела и интересы. И вдруг: stop! Хоть бы предупредили! Правда некоторым пришла через посольство очень невнятная информация. Послы ведь понимают (и знают) еще меньше, чем мы сами. А главное — никаких объяснений. На самой комиссии сначала примерно десяток «верных» выступили за скорейший ее созыв, выразив при этом готовность снять еще некоторые свои замечания и предложения к проекту документа, лишь бы облегчить дело. Но потом — после того, как вывалили кучу замечаний румыны, испанцы, шведы и проч. и стало ясно, что дело идет к полной девальвации документа, после выступления Катушева, они стали что-то понимать и, вторично выступая, отруливали наоборот, настаивая на тщательной подготовке документа. Сама необходимость такого крупного маневра на глазах у всех, при всей ловкости выступлений, например О'Риордана, обидела «верных».

С газу на глаз они говорили: мы, конечно, осуждаем антисоветские упражнения Жоржа Марше. Но какой-то резон за такими вещами есть. Нам становится непонятным, как вы, КПСС, разрешаете проблему сочетания своих государственных и партийных интересов и приоритетов. Огромный поток приемов разных государственных деятелей — и полное прекращение в последние два года приемов и встреч на высоком партийном уровне. Встречи с Арисменди и Орнедо 7-го ноября — это, по-видимому, где-то мимоходом не то на параде, не то на праздничном приеме. Немец говорит: товарищ Мис уже 4 года председатель ГКП, десять раз мы просились на визит и прием (пусть даже не на уровне Брежнева) — безрезультатно. Больше напрашиваться не будем. (Кстати, с августа по октябрь ИКП трижды просила, чтоб Берлингуэра принял Брежнев. Им даже путно не ответили). Шарф (КПА): КПСС помогает нам и деньгами, и другими средствами. Но в наше время этого недостаточно. Коммунистам нужна политическая помощь. А когда все-таки удается прорваться на какой-то уровень беседы в ЦК КПСС, мы слышим одно и то же, очень правильное, но такое, что мы знаем с юношеских лет — «надо работать с массами», «надо увеличивать численность», «нужен союз левых партий» и т. д. А нам хотелось бы конкретного и компетентного разговора с КПСС: что делать конкретно в нынешних конкретных международных условиях. Ведь у вас никто всерьез не знает и не знаком с нашей работой и нашим нынешним положением. [Тут Загладин пытался возражать].

Складывается впечатление, говорят "верные", что КПСС потеряла интерес к коммунистическому движению, что она склонна «делать дела» по государственной линии вместе со своими союзниками по Варшавскому пакту. Чего ж тогда удивляться, что появляется сначала Брюссель (конференция КП западной Европы, январь 1974 г.), а потом теперь и «историческая декларация» Марше-Берлингуэр, которая легализует особый путь комдвижения капиталистической Европы и открыто отмежевывается от опыта КПСС, даже не упоминает соцстраны в рамках борьбы за демократию, социальный прогресс и социализм, отводя Советскому Союзу лишь действительно выдающуюся роль в вопросах разрядки, мира и проч. Хельсинки.

Я спрашиваю у Вадима: «Ты Б. Н.'у это все рассказал?»

— Да.

— Ну и что?

— Ничего. А что он может?! Он-то все понимает.

Кстати, по возвращении из Ново-Огарево, когда я встречался с Б. Н. по другим делам, он вдруг разразился матерно по поводу того, что вот «этого паршивого Леоне принимают, а Берлингуэра чтобы приняли, три месяца не можем добиться».

В самом деле: силою обстоятельств сложилось так, что мы все больше склонны смотреть на МКД, как на орудие своей внешнеполитической пропаганды (больше оно нам ни зачем не нужно!), но в еще большей пропорции мы потеряли реальную способность использовать его даже для этой цели.

Разумеется компартии ищут причины. Они, как и советологи на Западе, подверженные формальной логике, выводимой ими самими из наших доктрин, придумывают разные концепции, конструируют логику нашего поведения.

Она, возможно, и есть. Но это не логика поведения, т. е. не продуманная политика, а логика объективная — неизбежный результат развития структуры власти. Им и в голову не придет, т. е. они не позволят себе допустить, что дело обстоит примитивно просто. Брежнев стар, устал и болен. Он способен на крайний минимум осознанной политической активности. Другие тоже стары и тоже немощны, например Суслов, который «ведает» партиями. К тому же, все замкнуто на первого. И там, где его нет, нет и значимых для дела решений. Громыко, друг Брежнева и нахал, в этой ситуации использует любую возможность, чтоб навязать Брежневу тех, кого он, Громыко, считает нужным: того же Леоне и т. п. А Пономарев уже и доступа-то, даже телефонного не имеет к Брежневу. Некому даже и предложить того же Берлингуэра ему на визит, объяснить зачем и почему.

Ситуация ведь такова, что вот состоялась знаменитая Декларация Марше-Берлингуэр. По оценке мировой печати — это «исторический поворот», знаменующий конец традиционного ленинского коммунистического движения, в котором социалистические страны (в той или иной форме) лидировали и были авторитетом, с которым при решении любого вопроса считались в первую очередь.

Но ведь я могу поклясться, что Брежнев даже и не слыхал про это событие. О какой же политике, о каких приоритетах вообще может идти речь при таком положении. Да и вообще — Секретариат или Политбюро — разве они, как решающий орган, обратили внимание на эту Декларацию, дали ей оценку, сделали выводы для политики?! Нет и не сделают. Значит, нет и самой нашей политики в отношении МКД. Есть спорадические, инерционные связи, политическое и идеологическое содержание становится все более неопределенным, расплывчатым и, конечно, оно все больше ускользает от внимательных наших друзей. И, естественно, что они в растерянности.

29 ноября 1975 г.

Брежневу Ромеш Чандра (стоивший советскому народу, говорят, не менее семи химических заводов) вручил еще одну медаль: имени Жолио-Кюри. Объявлено это было в Ленинграде, на сходке движения за мир. Туда выезжал Шапошников. Сразу после объявления о награждении Шапошников получил взбучку от Б. Н.'а по ВЧ. Кто-то из вышестоящих коллег Б. Н.'а строго спросил у него: а почему они ничего не знали об этом награждении заранее! Для Б. Н.'а такой вопрос звучал как подозрение в выслуживании на индивидуальной основе. Но, по мнению других, в вопросе содержался и скрытый смысл: «не довольно ли!». Однако все прошло как надо. «Все присутствовали в Свердловском зале. Б. Н., который сидел в створе юбиляра (по ТУ), напряженно вслушивался в заливистую речь Чандры («не сказал бы чего лишнего!» А он, кстати, и наговорил не того). И вся печать и прочие средства массовой информации, не говоря о советском народе как он есть, третий день только этим и живут!

Вчера я прочел речь Брежнева на предстоящем 1-го декабря Пленуме ЦК. Сочиняла ее команда Бовина-Арбатова-Цуканова в Волынском-11. Очень умело и умно все сделано. По объемам производства ни одна предшествующая пятилетка не дала таких показателей. Однако, 160 млрд. рублей — потери в национальном доходе из-за двух неурожайных лет (а в 1975 году засуха такая, какой не было 100 лет). Будут «трудности с молоком и мясом. Опасность массового падежа. Возможен новый неурожай в 1976 году. Главное же: «Б» так и не опередила «А», вопреки решениям XXIV съезда. «Не отказались ли мы от этой установки? Нет. Но мы и не научились еще ее обеспечивать». В качестве примера, что мы «умеем, когда хотим» приводится Тюмень (весь прирост нефти, газа в стране за счет Тюмени). Сам говорит «не пожалели средств и сил». Так что, как пример не получается. В легкую промышленность не дали того, что обещали даже приблизительно. За ее счет соревнуемся с США в гонке вооружений. И опять на 1976 год закладывается рост «Б» только на 2,7 %!

«Не умеем работать!» Действительно, печально, когда вкладываем суммы в производство мощнейших тракторов К-700 и Т-150, а навесных орудий к ним не делаем. И используются они лишь на 50 % своих возможностей. Или: вбухиваем несметные деньги в производство хлопка, но текстильное, швейное, красильное хозяйство настолько устарело, что конечная продукция ложится мертвым товаром в магазинах. Однако, вряд ли здесь дело в головотяпстве. Дело опять же в том, что на К-700 денег с грехом пополам хватает (к тому — престижно), а вот на «добавки» к нему — извините, их нет!

При всей умелости речи тревожит, что главная методика на будущее — то же самое, что говорилось и на XXIV съезде и на Пленумах. И, очевидно, пока не произойдет «психологического» перелома насчет гонки вооружений, ничего другого и не предложишь. В ответ Чандре при вручении медали Брежнев искренне и взволнованно опять и опять перед лицом всего мира связывает себя с миром. Но объективная-то логика остается: мир через угрозу силой. Американцы откровенно и публично следуют этой логике. Но им проще: они вбухивают в гонку значительно меньшую долю национального дохода, чем мы, и технологически уже выходят на такой уровень современного оружия, когда вся наша атомная и танковая мощь в один прекрасный день может превратиться в груду бессмыслицы. Неужели мы еще верим, что американцы на нас нападут, если остановимся в гонке?!

В этом контексте, как расценивать доклад комиссии Черча о ЦРУ, которая на протяжении почти 20 лет организовывала убийства то Кастро, то Лумумбы, то Шнайдера и проч. неугодных политических лидеров? Скорее всего они безумно, до умопомрачения боялись нас, боялись коммунизма. Выглядят они, конечно, весьма гнусно теперь. Однако поразительно, что мир не поразился. Мол, от современной политики все можно ожидать. Самое лучшее и мудрое — не обращать внимания на их провокации, в том числе на гонку, которую они нам навязывают и которая есть не что иное, как провокация в наш адрес. Раз решить: не боимся мы вас и займемся своими делами, поплевывая на все «страхи», которые вы на нас напускаете. Видимо, в этом примитиве — единственный выход и выбор.

28 декабря 1975 г.

С 15-го по 27 декабря были в Завидово. Подготовка речи Брежнева к XXV съезду.

Вернулись туда вчера вечером. Но до отъезда масса событий, которые придется только пометить.

8-го декабря была партконференция аппарата ЦК. Я был избран в редкомиссию, поэтому слышал, что говорили отрывочно. Но успел заметить, что наряду с бюрократическим ритуалом, полной запрограммированностью всего хода конференции — от открытия до выборов и нужного количества упоминаний Брежнева — прозвучали и некоторые любопытные вещи. Особенно Гостев (зав. Отделом плановых органов), желчный и умный прагматик. Например, 95 % предприятий не выпускает никакой продукции высшего качества, 2/3 министерств не выполнили план. Пришлось перевести в распродажу (из-за низкого качества и старомодностью) на 2 млрд. продукции ширпотреба, но она все равно осталась на полках. Секретарь партбюро из КПК навалом давал факты о коррупции на всех уровнях — от облисполкомов и республиканских министерств до журналистов и хозяйственников. Оказывается, Насрединову, длительные годы бывшую председателем Совета Национальностей СССР, сняли, а потом и вывели из ЦК за невероятные аферы с дачами, домами, шубами и машинами. Свадьба ее дочери обошлась государству чуть ли не в миллион рублей.

В тот день — совещание замов у Б. Н. о положении в МКД. Он рассчитывал, что мы будем говорить лишь о том, что надо сделать с итальянцами, которые (коммунисты-сенаторы во главе с Пайеттой) потребовали в парламенте мер перед советским правительством по поводу отказа выпустить Сахарова в Осло. Но мы, я начал, Загладин продолжил, стали говорить о «глубоких тенденциях», о том, что Декларация Марше-Берлингуэр — это оформление нового направления МКД, которое рвет с традиционным, ленинским, советским, и что, хотя в Москве сделали вид, что этого не было, нам придется реагировать. Не перед съездом, конечно, чтобы не превращать его в символ развала МКД, а вообще и после. Можно поступить двояко: есть «югославский вариант». Месяц назад по решению ЦК была подготовлена и опубликована в «Правде» заметка по поводу гонений коминформовцев (они продолжаются в Югославии уже 3–4 месяца и приобрели характер массированной идеологическо-репрессивной кампании. 200 человек арестовано, причем не делается тайны, что коминформовцы — это агенты Москвы). Так вот, в этой статье КПСС осудила коминформовцев словами югославской печати, как предателей и контрреволюционеров. Таким образом, мы сказали югославам — «делайте, что хотите, и идеология, и внешняя, и внутренняя политика — это ваше дело. Для нас важно лишь — не ругаться с вами и чтоб вы продолжали быть «социалистической страной». С ФКП-ИКП-Испанской КП и всей тенденцией, о которой идет речь, можно обойтись так же: делайте и говорите, как хотите, но не лейте на КПСС, и тогда между нами и в МКД будет все в порядке. Именно этого они и хотят от нас добиться, однако, как и югославы, они настаивают на своем праве нас критиковать и от нас отмежеваться (особенно по вопросам свободы слова и администрирования в идеологии). Причем, делают это провокационно. Последний пример, когда Марше и «Юманите» подхватили какую-то фальшивку с каким-то тайно кем-то заснятым документальным фильмом о трудколонии под Ригой и начали опять нас осуждать за «политических заключенных по идеологическим мотивам».

Но я отвлекся. Б. Н. нервно нас слушал, потом пренебрежительно «отвел» наш анализ объективных причин Марше-Берлингуэра и Ко, сказал, что главное — «в персональном моменте» и «перешел к очередным делам». Он явно не хочет присутствовать (как в свое время Черчилль при развале Британской империи) при развале МКД. Однако, развал идет и нам придется к этому приспосабливаться. (Пока для доклада Брежнева на XXV съезде я сделал вариант в основном в традиционном духе, но примирительный).

Я думал на Ново-Огареве кончится мое участие в подготовке Отчетного доклада. Вызов в Завидово был неожиданным. Позвонил Александров и передал команду Генерального. На этот раз получилось так, думаю, потому, что Александров заподозрил Загладина в желании дистанцироваться заблаговременно от Брежнева, который из-за прогрессирующего маразма неумолимо сходит на нет. Намеки такие в адрес Загладина Александров делал и мне, и Брутенцу еще в Ново-Огарево. Воспользовался он и тем, что Вадим должен был в это время ехать в Рим, а потом в Берлин.

Так вот в Завидово на предпоследний виток Отчетного доклада была вызвана новоогаревская команда: помощники Александров, Блатов, Русаков и мы с Брутенцем.

Прежде всего: вопреки ожиданиям и опасениям, связанным с телевизионными впечатлениями и слухами в аппарате, которые подкрепляются длительным отключением Брежнева от дел, я его нашел в более или менее нормальном (для него) состоянии, т. е. таким, каким я его помню по прежним посещениям Завидово 4 и более года назад. Едва ли он меня вспомнил, хотя с 1967 года я раз 5–6 был в Завидово. Брутенц же для него явился совсем новым человеком. Однако, он не стеснялся держать себя так, будто мы, ничего не значащие родственнички. Рискованно и грубовато балагурил с женщинами (стенографистки, машинистки, врач, сестра, официантки). Те, кто давно с ним, принимали это спокойно, а новые, например, машинистка Валя, терялись с первоначалу. Минутами казалось, она вот-вот упадет в обморок. Например, за завтраком: «Ты что, губы-то так ярко намазала? Это, чтоб не прикасаться к тебе что ли? Но я ведь не посмотрю.» Потом, увидев, что она вся смешалась, говорит: «На, вот, возьми пирожок (подает ей из блюда, хотя перед ней стоит такое же). Что ты уж так! Я ведь шучу!»

Каждое утро за завтраком он подробно рассказывал нам, как он провел ночь. Он плохо спит и постоянно на это жаловался. Например, однажды: «Лег в безрукавке, а я не люблю, когда руки открытые, летом — другое дело. Встал, накинул халат — мало ли может докторша зайдет. Пошел к столу, думал выпить молока, люблю можайское, хвать, а его нет, доктор спер. Или сам выпил (доктор, Михаил Титыч, молодой хваткий врач, отнекивается, отшучивается). Пришлось боржомом удовольствоваться. Позвонил Володе (охранник): принеси, говорю, газету — дай, думаю речь Суслова в Гаване почитаю. Тот принес, но читать расхотелось. Пошел было спать, но вспомнил про безрукавку, снял ее. Достал из шкафа свою любимую рубашку, ей лет 15, заштопанная вся и сразу успокоился, потому что привык к ней. Валя, там дырка еще одна образовалась. Придешь завтра ночью заштопать? А то у меня полпостели пустует (все смеются, а зубастая опытная другая Валя, которая Мишустина, стенографистка, подмигнув другим, озорно говорит: «Конечно, Леонид Ильич, только вы смотрите не раздумайте!»

Или: рассказывает, наклонившись к соседке по столу — Вике (Виктория — самая давняя при нем стенографистка, женщина лет тридцати, миловидная, умная). «Не помню, по какому случаю надо было мне очистить желудок. Доктор дает какие-то шарики. Ем два, потом три. Потом горсть — никакого результата. Все в больнице поражены, никогда такого не видывали. А мне хоть бы что. Но часа через полтора, как взорвет — прямо хоть на Луну лети ракетой. Все немножко смущены, но принимают, как нечто обычное».

Или: начнет подробно рассказывать, как он брился, как пошел в бассейн, как долго размышлял во что одеться, начинал расхваливать какую-нибудь свою куртку или фуфайку, вспоминать, откуда она у него взялась. Однажды пришел в куртке, которую, говорит, не одевал лет 15, забыл, что она существует и обнаружил глубоко в шкафу.

Объявил нам как-то, что из вещей любит часы и оружие. Действительно, часов у него целая коллекция. К дню рожденья, 19 декабря, ему еще надарили. Министр электроники Шокин подарил какие-то замысловатые, электронные, без циферблата, показатели времени «выскакивают» каждую минуту. Долго разъяснял нам и показывал, как они действуют.

Однажды, явился в «зимний сад», перепоясанный военным ремнем, с кобурой американского типа (рукоятка наружу). Мы заинтересовались, окружили его. Он картинно выхватил пистолет (вообще он явно не лишен актерского дара, говорил, что в молодости, когда учился в Курске, подрабатывал статистом на сцене) и наставил его в живот Арбатову. Тот отпрянул. «Не бойсь, академик, я шучу!» Объяснил нам, что взял у ГБ'шников этот уникальный бесшумный пистолетик, который, однако, обладает огромной останавливающей силой, не меньшей, чем «кольт», подаренный ему в США артистом-ковбоем. Показывал нам в другой раз и этот «кольт». Рассказал, как он из этого пистолетика добивал раненного кабана, прошил его насквозь, а тот все еще сучил ногами и, когда отошли, вскочил и еще метров 50 пробежал. «Вот, силища! Удивительно живучий зверь!»

Все: ах, ах, какая живучесть, подумать только!

Об охоте (а он ездит на охоту через день часа на два, на три) рассказывает много и за трапезой и в ходе работы над текстами: «Залезли на вышку, ждем. Нет и нет. Вдруг целое стадо. Первый вышел из-за дерева: я его раз — готов! Другой за ним: я его раз — готов! И так подряд восемь штук, без промаха! А зверь-то ведь чуткий и умный. Но видит только на уровне своих глаз. То, что над ним, а мы ведь на вышке, не видит. Зато нюх и слух изумительные. За километры чует, если ветер переменится и пойдет «от охотника» — сегодня не жди, охоты не будет».

И т. д. каждый день что-то в этом роде.

 

Послесловие к 1975 году

Год Хельсинки. Год получения Сахаровым Нобелевской премии мира. И, наверно, не случайно, что именно в это время обозначился, если не разрыв, то противоречие между государственной политикой разрядки и деятельностью на международной арене правящей коммунистической партии, КПСС.

При всем лицемерии, тайных надеждах обмануть и обыграть Запад («империализм»), советское руководство предпочло в определенном смысле придерживаться хельсинского Заключительного Акта. Из записей видно, что олицетворял эту установку Брежнев, «послепражский Брежнев». Он действительно, «натурой», не будучи способным «умствовать» по этому поводу, был за мир. Он, пожалуй, единственный в советском руководстве ощущал громадную ответственность своего положения за недопущение мировой войны, ядерной (слово «осознавал», пожалуй, не подходит для его мыслительных способностей).

Но, если Генсек сверхдержавы так считал — это по тем нашим временам было более, чем достаточно.

При Брежневе, однако, разрядка не могла стать необратимой, перерасти в нечто большее. И прежде всего потому, что он бдительно берег основные опоры системы и поощрял их укрепление, — такие, как ВПК, КГБ, закрытость общества, цензура, репрессивная идеология, фактически сталинский механизм и аппарат управления, назначение кадров сверху донизу.

Все эти опоры власти давно изжили себя как «инструмент» служения интересам народа — в том смысле, какой по идее закладывала в них Великая революция 1917 года. Но они всегда — и чем дальше, тем больше — были по самой своей природе враждебны внешнему миру, наиболее динамичной и прогрессивной его части. Поэтому потенциально были носителями военной угрозы.

В томе много наблюдений над личностью Брежнева, эпизодов и фактов, свидетельствующих о его интеллектуальном и культурном убожестве. В его бытовом поведении, в манерах, в причудах и пристрастиях было много смешного, постыдного, позорного, унизительного, наряду с добродушием и щедростью. В отношениях с людьми «всех рангов» в нем сочетались плебейский демократизм и провинциальное российское барство.

Ладно, когда тысячи людей на каком-нибудь собрании или съезде заходились в овациях при его появлении и после каждой сказанной им фразы. Это — официальный ритуал, ничего не поделаешь, здесь индивидуальность теряется, как в толпе. Но, когда в узком кругу, при подготовке ему доклада или какого-нибудь другого материала с его участием, взрослые дяди, доктора наук, профессора, люди культуры, не меньшие, чем он, участники Войны умиляются его пошлой фамильярностью, хохочут над его дурацкими шутками, млеют от его ласкового слова, поддакивают и восторгаются его банальностями, становится совсем тошно, тем более, что сам себя при этом глубоко презираешь.

В этом году уже явственно сказалась его болезнь, которую я назвал бы «волнообразным маразмом» со все более краткими периодами «просветления». Какое еще нужно доказательство утраты системой жизнеспособности, ее прогрессирующей деградации, если во главе великой страны стоял (в течение 7–8 лет!) умственно и физически ущербный человек!

Тем не менее, остается его историческая заслуга — он держал инерцию международной разрядки, пока она не оборвалась Афганистаном, за который по причине болезни с него спрос минимальный.

Параллельно с брежневской линией присутствовала, часто близко соприкасаясь, международная деятельность КПСС, олицетворяемая Пономаревым и Сусловым.

В этом томе она обильно представлена суматошными усилиями по организации конференции европейских компартий, к чему автор записок был непосредственно причастен, и мучился бессмысленностью того, что ему приходилось делать вопреки своим убеждениям и здравому смыслу.

Работа эта, как он и предсказывал (и предупреждал начальство) закончилась провалом.

По многим причинам:

Во-первых, она шла в разрез с линией и намерениями Генсека.

Во-вторых, в отличие от этой линии, она не отвечала новым реальностям, в том числе потребностям коммунистических партий, которые, наконец, поняли жизненную для них необходимость вписаться в национальную специфику своих стран.

В-третьих, целью усилий ортодоксов из ЦК КПСС была реанимация единства комдвижения. А оно, это единство, не могло не быть «по природе вещей» (т. е. согласно традиции и историческому предназначению МКД) идеологическим. Для партий же это означало сохранение подчиненности КПСС. Но к середине 70-ых годов для тех из них, кто хоть что-то политически значил, такое уже исключалось. Не в последнюю очередь потому, что СССР перестал быть в их глазах символом и образцом того социализма, к которому они стремились. Именно в этом году обнажилось публично недвусмысленное отторжение, пожалуй, большинства европейских коммунистов от политики и практики КПСС, нежелание следовать ее опыту и слушать поучения на этот счет.

В-четвертых. В результате сказанного — и к тому же находясь в жалком состоянии (большинство) по своим внутренним причинам — «братские партии» не могли и не хотели больше служить безоговорочным рупором апологетики советского общества и политики Москвы. А раз так, советское руководство, в лице прежде всего самого Брежнева, потеряло к ним интерес. Они стали не нужны в контексте real politik. Их несогласия, часто враждебные заявления и действия, вызывали обиды в Москве, вспышки гнева, их пытались уговаривать, мириться с ними, несмотря ни на что. Но делалось это без всякого убеждения, что можно что- то вернуть вспять, «навести порядок в МКД». Выглядело, как автоматически действующая функция должностных лиц и институтов, вроде международных отделов ЦК, как выполнение поручения, полученного в давно прошедшие времена.

По всем этим причинам 1975 годом можно датировать начало конца коммунистического движения как европейской, да и международно значимой величины. Ему уже не было влиятельного места в мировом раскладе политических сил.

Том получился относительно большой, в нем много и всякого другого, помимо названных выше проблем, — любопытных, отражающих образ жизни в СССР эпизодов, странных событий, наблюдений автора, его знакомых, коллег.

 

1976 год

1 января 1976 г.

Три дня прокрутился на работе. Б. Н. Расспрашивал о Завидове. Обеспокоен. отношением Брежнева к своим коллегам. Мы с Карэном рассказали ему, что Леонид Ильич особо отличает и приподнимает сейчас Суслова, к которому, как я помню по прежним визитам в Завидово, он относился иронически, насмешливо (за скучные тексты, за постную ортодоксию, за то, что он любит кефир и не прикасается к водке, за полное отсутствие чувства юмора и т. д.). Теперь же он называет его в основном «Мишей», беспокоился, как он там на Кубе (Суслов возглавил делегацию вместо предполагавшегося сначала самого Брежнева, на I съезд Кубинской компартии). Не обидел ли его там Кастро за то, что сам Брежнев не смог поехать.

Несколько раз Брежнев обсуждал с нами, не стоит ли поручить Суслову открыть съезд. Он, Брежнев, сам очень бы хотел это сделать — Генеральный Секретарь. Но тогда придется в течение получаса произносить приветствия иностранным гостям, называть труднопроизносимые фамилии… И — «устанешь еще до начала доклада». (Брежнев очень тревожился по поводу того, что болезнь челюсти не позволит ему внятно говорить несколько часов подряд. Он, действительно, утомляется после 25–30 минут говорения и начинается косноязычие).

На одном из таких разговоров Шишлин предложил: пусть Леонид Ильич войдет в зал один. Откроет съезд, проведет выборы президиума и даст слово Суслову для перечисления братских партий. На том Брежнев и порешил, успокоившись и заметив: «Так-то лучше. А то прошлый съезд Подгорный открывал — то же мне партийный деятель!» В другой раз он приложил Подгорного в связи с вопросом о «ликвидации компартий союзных республик и превращении их в республиканские партийные организации». Я, говорит, давно это предлагал. Но против выступил Шелест и его поддержал главным образом Подгорный. Я тогда еще почувствовал что-то не то в его настроении.

Примечателен и такой эпизод. Обсуждали в Завидово международный раздел к докладу Брежнева на XXV съезде. Он вдруг завелся. Вспомнил Хрущева, который, по его словам, оставил такое положение, что начать двигаться к миру стало, наверно, труднее, чем за десять лет до 1964 года. В Карибском деле пошел на глупую авантюру, а потом сам в штаны наложил. «Я не забуду, — говорил Брежнев, — в какой панике Никита то пошлет телеграмму Кеннеди, то «с дороги» требует задержать ее, отозвать. А все почему? Потому что хотел об… ать американцев. Помню на Президиуме ЦК кричал: «Мы в муху попадем ракетой в Вашингтоне!» И этот дурак Фрол Козлов (при Хрущеве фактически второй секретарь ЦК) ему вторил: «Мы держим пистолет у виска американцев!» А что получилось? Позор! И чуть в ядерной войне не оказались. Сколько пришлось потом вытягивать, сколько трудов положить, чтоб поверили, что мы действительно хотим мира. Я искренне хочу мира и ни за что не отступлюсь. Можете мне поверить. Однако не всем эта линия нравится. Не все согласны».

Сидевший напротив Александров заметил на это: «Ну что вы, Леонид Ильич. 250 миллионов в стране — среди них могут быть и несогласные. Стоит ли волноваться по этому поводу?!»

Брежнев ответил: «Ты не крути, Андрюша. Ты ведь знаешь, о чем я говорю. Несогласные не там где-то среди 250 миллионов, а в Кремле. Они не какие-нибудь пропагандисты из обкома, а такие же, как я. Только думают иначе!»

Меня это поразило. Он сказал это в запальчивости, с нажимом, в нашем с Брутенцом присутствии (а с Карэном он был «знаком» всего два дня).

О Косыгине он не может говорить без явного раздражения. Рассказал к слову один случай: Косыгин ездил в Англию. Звонит оттуда Брежневу по простому телефону: «Ты знаешь, Леня, меня принимает сама королева, в старинном замке, который был заколочен много десятилетий, а теперь ради меня его впервые с тех пор открыли… И пошел, и пошел в этом духе. Я ему говорю: «Алексей, приедешь — расскажешь». И положил трубку. Вот политик!» И с презрением покачал головой.

О Мазурове отозвался как о беспомощном и безруком руководителе. Письмо, говорит, получил от тюменских нефтяников. Жалуются, что нет меховых шапок и варежек, не могут работать на 200 морозе. Вспомнил, что еще когда был секретарем в Молдавии, создал там меховую фабрику. Потом она стала известна на весь Союз. Позвонил в Кишинев: говорят — склады забиты мехами, не знаем, куда девать. Звоню Мазурову, спрашиваю, знает ли он о том, что делается в Тюмени и в Молдавии на эту тему. «Разберусь», говорит. Вот вам и весь общесоюзный деятель!

Теперь о самом Пономареве. Позвонил как-то мне Б. Н. туда. Поговорили. Спрашивает, как «у вас там» оценили доклад Кастро на съезде. Я сказал, что очень высоко и что Брежнев собирается сообщить об этом Кастро через Суслова. На другой день (Б. Н. не мог не подсуетиться) в Завидово приходит бумага от Пономарева: проект письма Суслову, где в частности, предлагается, чтоб он «через кубинских товарищей» поручил кубинским посольствам в Латинской Америке заняться распространением доклада Фиделя в соответствующих странах. (Я то понял это телодвижение Б. Н.'а: у компартий возможностей почти никаких, а своих советских посольств в Латинской Америке у нас раз-два, обчелся!). Но Брежневу этот довод показался смехотворным. Он вспылил: «Он кто, этот Пономарев, академик, кажется? (Оглядел нас с деланным удивлением). Что за глупость! Такой простой вещи сочинить не могут. Что ж я каждую такую бумажку должен редактировать. Наверно, референт ему сочинил, а он подмахнул. И это работа. академик! Х. знает что! Позови стенографистку. (продиктовал сам письмо Суслову). Вот и все дело. И не надо гонять за 150 километров фельда с такой бумажкой, прошу передать это господину академику!»

Сказано это было с раздражением и презрением. В явном расчете, что до Б. Н.'а дойдет (двое из его отдела — я и Карэн — тут же сидят). Видно было, что прокол с бумажкой — лишь предлог, чтобы громогласно выразить свое давно сложившееся и глубоко неприязненное отношение к Пономареву.

За что он его не любит? Может быть, не может забыть, что Б. Н. «колебнулся» в 1964 году, когда решали смещать Никиту? А может быть (и скорее всего), за книжность, догматизм, занудство. А может быть, и это самое главное — за то, что в изображении буржуазной прессы Пономарев представитель и даже «лидер революционно-классового» направления в Кремле, в отличие от брежневского «пацифистского»?!

История с Капитоновым. После того, как «прошли» международный раздел (и мы уже рассчитывали отчалить оттуда), Брежнев вдруг предложил вызвать вторую бригаду — экономическую. «Вместе, мол, посмотрите, дело-то общее, партийное». 21-го, в понедельник прибыли: Бовин, Цуканов, Иноземцев, Арбатов и Седых (сельхозник, зав. сектором). Прочитали, обсудили сначала без Брежнева. Отнеслись снисходительно, так как задача была трудная: пятилетка из рук вон плохая, а надо говорить что-то вдохновляющее и закладывать оптимизм на будущее. Брежнев после прочтения раздела выслушал Александрова, изложившего наше общее мнение, встал и ушел — ко всеобщему немому смущению. Через полчаса вернулся и заявил: «Категорически не согласен с вашим мнением (об экономическом разделе)». Однако, после этой угрожающей декларации фактически мало что предложил сверх нашего: больше строгости, меньше хвастовства и громких слов, больше критичности и конкретности. Дай Бог, если на этом уровне сохранится текст! Я не верю в это.

Однако, я лишь подобрался к теме Капитонова.

На другой день за завтраком Брежнев заявил, что он хотел бы представить себе весь доклад в целом и велел Александрову заполучить от Капитонова текст третьего раздела (о партии и идеологии), не вызывая никого из людей. Через несколько часов текст был в Завидове и нам было поручено его прочесть. Это нечто невообразимое: будто сели и переписали из газеты «Правда» передовицу. А работали в Волынском-1 с июня человек 15.

Сказали о своем впечатлении Брежневу. «Давайте, говорит, почитаем вместе». Сели читать, дошли до половины. Вдруг Л. И. захлопнул рукопись, встал и заявил, что больше он читать эту галиматью не намерен.

— Вызвать сюда немедленно Капитонова!

Александров: «Но ведь он сам все равно ничего не напишет!»

Брежнев: «Знаю, что он сам ничего написать не может. Но он секретарь ЦК. Он отвечает от Секретариата за этот раздел. Под его руководством, по его указаниям сочиняли эту болтовню. Кто должен отвечать?! И зачем мне такой секретарь, который даже не понимает, что нужно для доклада съезду?! Немедленно вызвать и дать ему здесь взбучку, чтоб проняло».

Александров все-таки настоял на том, чтобы пригласили еще Петровичева (первый зам. Капитонова, о котором Брежнев тоже очень нелестно отозвался) и Смирнова (первый зам. отдела пропаганды). А на утро за завтраком «подкинули» сообща еще фамилии Загладина и Ковалева. По поводу Вадима Брежнев произнес несколько «добрых слов», пожурив отечески, что откололся надолго от «нашей группы». «Способный человек и его надо вызвать немедленно же», — что и было сделано.

Международника Загладина и зам. МИДа Ковалева определили на партийно- идеологический раздел и они в день приезда, особенно Вадим, все заново передиктовали.

Капитонову, который за трапезным столом сел напротив Генсека, тот в первый же вечер в довольно унизительных выражениях в нашем присутствии высказал все, что он думает о его разделе и тут же велел нам разделать его, разговаривать не как с Секретарем ЦК («тогда толку не будет!»), а как с «автором».

Но Александров попросил всех нас не приходить на это раздевание и передал Капитонову и его новой бригаде что полагается лишь в присутствии других помощников (Русакова и Благова… Цуканов не захотел пойти. У него сложности с Генсеком и он остерегается восстановить против себя еще и Оргсекретаря ЦК).

2 января 1976 г.

С часу на час жду команды на выезд в Завидово. Никто ничего не знает, у Брежнева спросить не решаются, предполагают, что возможен перенос на завтра.

О Ягодкине, секретаре МГК по идеологии. Черносотенец и сталинист, организатор разгрома в Институте экономики и философии и т. п. предприятий.

Разговор о нем зашел случайно, «в ходе работы». Помнится, в связи с сетованием Брежнева на своих коллег, которые его не хотят понимать, и не согласны. Александров, как бы невзначай, кинул: «А что вы хотите, если во главе московской идеологии сидит Ягодкин»…

Брежнев отреагировал так: «Мне о нем говорили. Но Гришин, который его не очень раньше жаловал, теперь стал защищать. Это, говорит, когда он, Ягодкин, секретарем парткома МГУ был, вел разговоры, что ему, видите ли не нравится Брежнев. Нужна мне его любовь! А в МГК он вроде хороший стал. Не очень я верю, но и черт с ним».

Все наперебой загалдели: как же так, Леонид Ильич. Ведь это же чистый вред партии, когда такой человек ее представляет, да еще перед интеллигенцией. Все от него стонут. А тут еще в «Новом мире» опубликовал двуспальную передовую — ведь, если ее внимательно прочитать, ясно, что она — против линии XXIV съезда в области культуры. И Ленина там нагло переврал. Немыслимо такого человека и после XXV съезда оставлять. И т. п.

Брежнев слушал, слушал, оглядываясь то на одного, то на другого, и говорит: «Ладно, вернусь в Москву, поговорю с Гришиным».

Через несколько дней приехал в Завидово Загладин, конечно, узнал об этом разговоре и будто ничего о нем не зная, сочинил записочку: о разговоре в Риме с членом руководства ИКП Галуцци (очень правым). Этот Галуцци (я его помню) будто бы сказал Загладину: вот вы утверждаете, что в советском обществе нет оппозиции, но ведь у вас в самой партии есть она. Посмотрите на статью Ягодкина в «Новом мире», разве она совпадает с линией XXIV съезда?

Сидим мы за завтраком (а Загладин заранее показал нам эту записку, в том числе Петровичеву и Смирнову — лидеру всей пропаганды). Александров наклоняется к Вадиму и говорит: «Вадим, сейчас самый момент. Положите перед Леонидом Ильичем записку». Вадим встал, подошел, сказал слова и попросил прочитать. Брежнев долго, внимательно читал. Положил в карман и, обернувшись к Загладину, сказал: мы тут уже разговаривали об этом человеке. Да, да. Приеду в Москву, обязательно поговорю с Гришиным.

И, наконец, уже в Москве, 29-го декабря позвал меня Б. Н. Захожу. Он говорит по телефону.

— Нет, нет, Виктор Васильевич, дело не в недоверии, но, знаете, нехорошо, если был такой разговор и, несмотря на это, он (я понял — Ягодкин) открывает в Колонном зале важное политическое мероприятие. Вы, конечно, извините, что мы (!) доставляем вам лишние беспокойства в связи с этим, но лучше, если откроет Греков, второй секретарь и т. д.

Я понял: Пельше и Пономарев должны были на другой день выступать на собрании в Колонном зале Дома Союзов по случаю 100-летия Вельгельма Пика. А открывать его было поручено Ягодкину. Так вот, Б. Н. «отменял» это. И действительно, открывал это собрание Греков. (Б. Н. мне походя сообщил, что Суслов еще месяц назад поручал Смирнову писать записку в ЦК о Ягодкине, но тот не решился. Был, между прочим, страшно рад, что эту акцию в Завидове провернули международники, т. е. чужими руками осуществил свою заветную мечту — спихнуть Ягодкина).

Так, накануне XXV съезда сделана важная акция по осуществлению записанного тем же Загладиным и Александровым в доклад Брежнева на XXIV съезде по вопросам «культурной политики».

И еще одно в этом духе. В связи с обсуждением капитоновского раздела Брежнев, как я уже писал, вспылил. «Мы Шелеста сняли, Мджаванадзе сняли, а до этого еще — Алиева, Кочиняна сняли. Это, между прочим, и идеологические дела тоже, а не просто за то, что завалили работу. Но в тексте и намека ни на что подобное нет. И вообще никакая работа не показана и как надо работать — тоже ничего нет. А я вот вспоминаю такой случай. Приносит мне Самотейкин (его референт) письмо. От Любимова — режиссера театра на Таганке. Тот пишет, что горком его хочет исключить из партии., что-то он там поставил, что им (!) не понравилось. Звоню Гришину, говорю: «Отмени решение, если уже принял. Так нельзя с интеллигенцией работать». Тот отменил, вроде встретился с Любимовым. И смотрите: через несколько месяцев он поставил такую пьесу, как она, ну как называется? (Все подсказывают: «А зори здесь тихие»). Ни один человек без слез не уходит из театра. (И сам прослезился, проглотил комок). Вот как надо работать!

Он так говорил, что я подумал — уж не ходил ли сам на Таганку? Или ему засняли ее что ли? Потом перепроверил. Говорят Л. И. в театре не бывал, но Цуканов пьесу смотрел.

А вот еще как делается политика:

Накануне дня рождения Брежнева (19 декабря 1975 года ему исполнялось 69 лет) в Завидово приехал Громыко. Три часа они беседовали с глазу на глаз. Все решили, что Громыко приехал поздравлять — они ведь считались друзьями. Но на утро, за завтраком, Л. И. как бы невзначай бросил: «Вот Громыко отпросился от Японии — он ведь туда по решению Политбюро должен был ехать в начале января. Я согласился: оно, конечно, — неохота ему Новый год портить подготовкой, поездка трудная. Да и смысла особого нет: они хотят островов, мы им их не даем. Так что результатов все равно никаких не будет. Ничего не изменится — поедет он или не поедет».

Александров насупился, побледнел, потом взорвался: «Неправильно это, Леонид Ильич. Мы — серьезное государство? Мы должны держать слово? Или нам плевать? Мы четырежды обещали, японцы уже опубликовали о визите в газетах. Мы с их престижем должны считаться? Или мы совсем хотим отдать их китайцам? Громыке, видите ли, Новый год не хочется портить. И решение Политбюро для него — ничто! Приехал отпрашиваться! Неправильно вы поступили, Леонид Ильич!»

Брежнев, явно не ожидавший такой атаки, ответил: «Он попросил — я согласился…»

Алесандров снова возразил: "Вот и неправильно, что согласились. Киссинджер пять раз в этом году в Японии был. Тоже ведь ничего, кажется, не изменилось. Но не изменилось в пользу американцев. А наш Громыко в Бельгию, Италию, во Францию, еще куда-то — пожалуйста. А как действительно сложную работу делать, ему «не хочется Новый год портить». Надо разговаривать с японцами. Пусть, как вы говорите, мы ничего не можем сейчас дать им. Но надо вести переговоры, показывать свою добрую волю. Это — крупнейшая страна и она хочет иметь дело с нами. Этим стоит дорожить, считаться с этим. В этом и смысл дипломатии. Неправильно вы поступили, Леонид Ильич».

В дело вступил Блатов. Что-то проговорил в этом же духе своим методичным нудным тоном, но достаточно настойчиво. Мы заговорили в поддержку «Воробья». С каждой минутой Брежнев мрачнел, но отпихивался репликами, пытался перевести разговор. Потом встал, бросил на стол салфетку: «Хорошенький подарочек подготовили вы мне ко дню рождения!» И ушел из-за стола.

Мы вскоре переместились в зимний сад. Сели работать, но дело не шло. Через час вошел Брежнев. Направился прямо к Александрову: «Ты победил, Андрюша. Сейчас я целый час разговаривал с Громыко. Сказал ему, чтоб он ехал в Японию».

В другой раз, в той же тональности, пошел еще один разговор в таком же духе: Брежнев напомнил, что на переговорах в Вене натовцы выступили с предложением: они убирают из Европы тысячу ракет с ядерными головками, а мы — тысячу танков. Это — для начала, чтоб сдвинуть переговоры с мертвой точки. «С точки зрения безопасности, — продолжал Л. И., - препятствий вроде нет. Ни американцы, ни немцы на нас после такого соглашения не нападут. Тут и бояться нечего. Вопрос в другом: друзья в социалистических странах будут против. Им наши танки нужны по совсем другим причинам. А так бы я и не такое соглашение пошел. Не знаю, слышал ли ты об этом (обратился к Андрею Михайловичу)? Нет? Об этом знает только Суходрев (переводчик). Я это говорил с глазу на глаз Никсону. Я ему предложил: давайте наш Верховный Совет и ваш Конгресс торжественно заявят, что никогда каждая из наших стран ни под каким видом не нападет на другую ни ядерным, ни каким другим способом. Примем такие законы и объявим об этом на весь мир. И добавим, что если кто-либо третий нападет на одного из нас, другой поможет обуздать нападающего. Никсон очень, помню, заинтересовался этим предложением. Но потом его затравили и сбросили. Так это все и кануло.

А теперь вот даже после Хельсинки — и Форд и Киссинджер и всякие сенаторы — требуют вооружать Америку еще больше, требуют, чтоб она была самая сильная. Угрожают нам — то из-за нашего флота, то из-за Анголы, то вообще что-нибудь придумывают. А Гречко — ко мне. Вот, говорит, нарастили здесь, угрожают «повысить» тут. Давай, говорит, еще денег — не 140 млрд., а 156. А я что ему должен отвечать? Я — председатель Военного Совета страны, я отвечаю за ее безопасность. Министр обороны мне заявляет, что если не дам, он снимает с себя всю ответственность. Вот я и даю, и опять, и опять. И летят денежки»…

Таков был первый разговор «о разоружении». Потом уже в расширенном составе (приехали экономисты) за обедом Андрюха опять напомнил об инициативе НАТО. Брежнев резко отреагировал: не будем мы принимать этого предложения. Не раз ведь разговор был о чем-то подобном с американцами. Я им всегда отвечал, что это нам не подходит. А теперь — вроде бы я испугался. Надо подготовить отрицательный ответ, — распорядился он.

Все мрачно молчали в ответ. Никто не вякнул.

Продолжение случилось за день до отъезда, 26 декабря. Вечером после охоты Брежнев зашел в комнатку рядом с зимним садом, мы ее называем телевизионной. Там Бовин обычно сидит сочиняет, поглядывая одновременно на экран. Потом начал подтягиваться «народ». Разговор шел о чем попало. Брежнев заметил (в который раз) — мол, слишком много всяких бумаг и (в шутку), а вот Андрей все подсовывает новые.

Андрей завелся: А что вы обижаетесь, Леонид Ильич. Можем и не докладывать. Как хотите!

Брежнев: Ну, что ты опять! (вроде как — нервничаешь).

— Да, нервничаю. И не могу иначе. Вот, что, например, делать с предложением НАТО? Очень легко — сказать «нет». Но ведь есть большая политика. Хотим мы продолжать разрядку или только говорить, что хотим. Мы же начали — «что политическую разрядку надо дополнить военной». А теперь что получается? Сами ничего не предлагаем. Они же предлагают совсем невинную вещь. У нас в соцстранах 16 000 танков. Что изменится, если там будет 15 000. Ничего абсолютно! Ничего не изменится и у них, если они выведут 1000 устаревших ракет. Но разрядка выиграет. Потому, что все увидят, что мы готовы разговаривать и что-то делать по вопросам гонки. Если же мы скажем просто «нет», понесем ущерб только мы. Будьте уверены, что их средства пропаганды используют наше «нет» наилучшим образом.

Брежнев встал и ушел. Андрей за ним, жестикулируя и что-то объясняя. Брежнев крикнул, оглянувшись: «Ужинать!» Но, спустившись вниз, он завернул в комнату охраны (там же узел связи) и минут 40 говорил по телефону. Вышел и объявил: «Поручил Гречке готовить предложения по Вене. Пусть подумают, как отреагировать на НАТО'вский ход. И велел ему провести до приезда Киссинджера (19.01.76) какие-нибудь маневры и пригласить туда натовцев».

3 января 1976 г.

Закончу про Завидово. (Если потом что-то всплывет в памяти, буду фиксировать). Сейчас вспомнил следующее. Как-то вечером, незадолго перед отъездом, за ужином включили телевизор. Там что-то про предстоящую Олимпиаду. Брежнев говорит: «Какой это дурак предложил устраивать ее в 1980 году в Москве?! Это же глупость! Угрохаем кучу денег, а зачем это нам?. Косыгин все волновался по этому делу. Как-то звонит мне — не возражаю ли я, чтоб его заместитель Новиков был председателем олимпийского комитета у нас? Я сказал — «пусть!» А сам подумал: черт-те чем человек занимается. И в голову ему не приходит, что кроме нескольких антисоветских скандалов мы ничего от этой Олимпиады иметь не будем». И т. д. Все за столом наперебой поддержали, приводя свои аргументы. Впрочем, кажется, Русаков сказал: мы слишком далеко зашли с этим, и сразу отменить — шум будет невероятный. Я добавил: и опять припишут наш отказ тяжелому экономическому положению.

Брежнев отреагировал на реплику так: Конечно, не завтра это (отказаться) надо сделать. Надо выбрать удобный момент, подготовиться пропагандистски, но отменить эту олимпиаду у нас надо обязательно.

19 декабря был день рожденья у Леонида Ильича. Он задолго начал об этом говорить. Чувствовалось, что придает этому значение, как и вообще — оценивает себя очень высоко, и — безусловно. Сомнения с чьей-либо стороны в масштабах его роли, кажется, даже не вызвали бы у него гнева. Они просто показались ему нелепыми и смешными. Заранее сказал нам, что не хочет встречать день рожденья в кругу «своих коллег». Придумал отговорку: «У Устинова, мол, недавно жена умерла, ему не до веселья, а не звать — неловко! Несколько раз повторял этот аргумент. С Викторией Петровной (женой) мы, говорит, давно условились «на этот счет» — тут обид не будет. А праздничный торт она «спечет» нам и пришлет, а мы выпьем за нее тут».

Однако, он слетал-таки на вертолете в Москву, побывал только дома, и ни с кем из «коллег» не встречался. Хотя (судя по звонкам ко мне Пономарева) они явно рвались, чтоб поздравить хоть по телефону.

Черненко собирал поздравительные телеграммы и прислал список авторов Брежневу. Тот говорил нам, что все обкомы поздравили и т. д. Но особенное удовольствие ему доставили «письма трудящихся». Впрочем, это были не только поздравления. Это и письма к XXV съезду. Зачитывал нам выдержки: один предлагает сделать Брежнева генералиссимусом, другой — пожизненным Генсеком, третий дает оценку его заслуг в стихах. Брежнева явно волновали такие вещи. Он с некоторым простодушием одобрительно комментировал восторженные и часто наивные оценки его деятельности.

А в 6 часов вечера Л. И. (опять же на вертолете) вернулся в Завидово. С 7 до 12 — до полуночи сидели за столом, «при свечах». Говорили тосты. В общем, можно сказать, грубого подхалимажа не было. Все говорили дело — о действительных его заслугах и действительно хороших его человеческих качествах. Я тоже говорил…

Некоторые черты характера реализовались в делах, для страны и мирового значения… сочетание не наигранной простоты и государственного масштаба. Получился несколько восторженный тост. Но я не откажусь ни от одного своего слова.

«То, что Вы сделали для людей, для мира — известно всем. К сожалению, к этому, как к воздуху и повседневной пище, начинают привыкать. Но эти вещи непродящи, они остаются в истории, в памяти народов. И… я хотел бы обратить внимание на одну вещь. В Ваших мыслях и в Ваших делах вопрос о мире охватил не только все области политики (внешнюю и внутреннюю), но он стал и вопросом партийной идеологии.

Ленин видел и понимал, что тогда еще нельзя было устранить войну. Но он всегда подходил к миру, как к передышке, а к войне, как к условию для революционного действия.

Потом мы знали период, когда с помощью разговоров о мире хотели лишь обмануть своего противника. Так как пользовались им как тактическим оружием. И это только усугубило опасность войны. Это настолько обострило и запутало ситуацию, что в 1964 году было гораздо труднее отстоять мир, чем 10 лет до этого. Вы сами нам на днях рассказывали, как это выглядело.

К сожалению такое представление о политике мира не изжито и сейчас. Именно поэтому есть сопротивление и непонимание.

Ваша искренность и убежденность в борьбе за мир воплотили в себе живое опровержение разговоров о том, что мир несовместим с революцией. Вы лично доказали, что в наше время быть верным партийной идеологии, марксизму-ленинизму, быть революционером — это значит быть страстным борцом за мир. В этом смысле нашей партии очень повезло. Прежде всего именно Вы обеспечили ей тот авторитет, который заслужил народ не только за Победу над фашизмом».

Обстановка была очень простая. Нас было шестеро международников, не считая генерала, егеря, и потом он позвал еще двоих охранников, очень симпатичных ребят.

Сам Леонид Ильич говорил несколько раз. Отмечал и преувеличение в тостах. Но, между прочим, сказал, что мечтает написать книгу «Анкета и жизнь», — т. е. что стоит в его жизни за каждой строчкой «краткой биографии» с плакатов, которые вывешивают на улицах перед выборами в Верховный Совет. Эта тема широко обсуждалась в тостах и вообще была, естественно, главным предметом разговора за столом. Под конец его упросили почитать стихи. И он опять (как в 1967 году в «шалаше») читал очень выразительно Апухтина, Есенина, еще кого-то.

Вообще в нем что-то есть от актерского дара. На другое утро, еще немножко хмельной, он почему-то вспомнил парад Победы 1945 года. Встал и рассказал три эпизода: как он, явившись раньше других в банкетный зал, пошел поближе к «отсеку» президиума, где должен был появиться Сталин и опрокинул стул с горкой запасных тарелок (десятка три); как они с Покрышкиным пили в ресторане «Москва» и когда их стали выдворять (после 12 ночи), Покрышкин извлек пистолет и начал стрелять в потолок. (На утро доложили Сталину. Тот отпарировал: «Герою можно!» Как он, возвращаясь с женой с победного банкета в дребадан, беседовал с Царь Колоколом. Это он особенно картинно изобразил, с жестами, пьяными ужимками, спотыканием и т. п.

Л. И. намекал, что он и Новый год не прочь встретить в Завидово. Только к этому времени «компания» утроилась бы, даже обеденный стол пришлось бы надставлять. Однако, мы по разным поводам начали хныкать. И в субботу, 27 декабря он неожиданно объявил, что к вечеру разъезжаемся до Нового года. Дал всем отгул и запретил являться в ЦК.

Но у нас с Карэном (скорее именно у меня) еще свой начальник.

Из интересного за три дня в ЦК перед Новым годом было, пожалуй, следующее.

Андропов представил в Политбюро записку о положении в СССР с «диссидентами». Мол, советские люди слушают радио и удивляются, почему ФКП вдруг стала на защиту Плюща и Сахарова, и вообще лает на КПСС по поводу «наличия в СССР политических заключенных». Что в связи с этим делать, в записке ответа нет. И получается, что внутренний замысел, как мне показалось, состоял в том, чтобы оправдаться перед ЦК за то, что, несмотря на протесты со стороны партнеров по разрядке, приходится «продолжать сажать». В документе были любопытные данные: за последние 10 лет за антисоветскую деятельность арестовано около 1500 человек. Когда в 1954 году Хрущев объявил на весь мир, что в СССР нет политзаключенных, их было не меньше 1400. В 1976 году насчитывалось около 850 политзаключенных, из них 261 — за антисоветскую пропаганду. Поразила меня цифра: в стране 68000 «профилактированных», то есть тех, кого вызывали в КГБ и предупреждали «о недопустимости» их деятельности. Предупреждено вскрытых через «проникновение» свыше 1800 антисоветских групп и организаций. Вообще же, по мнению Андропова, в Советском Союзе — сотни тысяч людей, которые либо действуют, либо готовы (при подходящих обстоятельствах) действовать против советской власти.

6 января 1976 г.

На Новый год моя секретарша ездила в Кострому на свадьбу дочери своего мужа. Спрашиваю:

— Как там?

— Плохо.

— Что так?

— В магазинах ничего нет.

— Как нет?

— Так вот. Ржавая селедка. Консервы — «борщ, «щи», знаете? У нас в Москве они годами на полках валяются. Там тоже их никто не берет. Никаких колбас, вообще ничего мясного. Когда мясо появляется, — давка. Сыр — только костромской, но говорят, не тот, что в Москве. У мужа там много родных и знакомых. За неделю мы обошли несколько домов и везде угощали солеными огурцами, квашенной капустой и грибами, т. е. тем, что летом запасли на огородах и в лесу. Как они там живут!

Меня этот рассказ поразил. Ведь речь идет об областном центре с 600. 000 населением, в 400 км. от Москвы! О каком энтузиазме может идти речь, о каких идеях?

О Загладине. Он то и дело мелькает на страницах буржуазной печати. Вчера в «Монде» прочел: передовая и большая корреспонденция — о положении в комдвижении Европы в связи с декабрьской Рабочей группой 15–19 декабря в Берлине. Загладин представлен как «ближайший советник Брежнева», его роїіе-рагоіе. В этом смысле представлена и его поездка в Рим, встреча с Берлингуэром. Дело изображается так, будто Загладин всюду осуществляет прямые указания Брежнева, который-де решил пойти на уступки итальянцам, французам, югославам, румынам, чтобы конференция все-таки состоялась. Однако, мол, уступки делаются de facto таким образом, чтобы не поймали на слове и не уличили «в отступлении от принципов». Условие, мол, только одно — чтоб коммунисты оставались коммунистами. Но что это означает, никто сказать уже не может. Газета ехидно советует собрать коммунистов Востока и Запада на коллоквиум с одним вопросом: «Что такое социализм?»

Брежнев-де пошел на уступки не сразу, а после того, как убедился (в ходе подготовительных встреч к европейской конференции), что иначе КПСС не будет иметь ни этой конференции, ни тем более всемирного Совещания.

Знали бы они, какая ситуация на самом деле! Что Брежнев в общем-то не имеет никакого касательства ко всем многочисленным эволюциям Загладина, выслушивает его, если вообще слушает, со скучающим видом, никак не реагируя. Именно так это выглядело в Завидове, когда сразу после Рима и Берлина Загладин за завтраком пытался изложить свои «итоги» и соображения. Брежнев, то и дело перекидываясь шуточками с женщинами и егерем, просто не слушал. Было такое впечатление, что то, что повествовал Загладин за столом, его никак не интересует и вообще не для него предназначено, а так — соседям по столу.

По поводу художеств Марше Брежнев высказался только раз, походя, жалуясь, что плохо спит и что «всякая информация задавила, а я еще должен волноваться, почему Марше с ума сходит!»

В другой раз, за рабочим столом, когда ему доложили, что французы просят ответа о составе делегации КПСС на их XXII съезд, он заметил: «А надо бы их проучить» (имея в виду — снизить уровень делегации).

10 января 1976 г.

Началась лихорадка подготовки к совещанию Секретарей ЦК соцстран (27–28 января в Варшаве). Б. Н. опять хочет «поразить мир». Суета его смешна на фоне: а) изложенного выше отношения к нему Брежнева. Не светит ему стать членом Политбюро, дай Бог удержаться на нынешнем уровне. Хотя (а может быть и поэтому!) антикоммунистическая желтая печать продолжает публиковать статьи, в которых Пономарев изображается главой могущественного органа (Международного отдела ЦК), который выше и сильнее КГБ и который дирижирует всеми тайными революционными операциями в мире, финансирует и подчиняет всех, кого можно, советским интересам и политике.

б) По причине того, что процесс ликвидации традиционного МКД стал явным и приобрел, как говорят, необратимый характер. Итальянцы, правда, «извинились» за интерпелляцию в парламенте по поводу Сахарова (после нашего представления). Но — они просто умнее и деликатнее Марше, они понимают, что с Советским Союзом им ссориться невыгодно. А Марше «жмет дальше».

Компартии соцстран ждут от нас каких-то объяснений, поэтому они и настояли на совещании в Варшаве. Оно будет посвящено координации внешней пропаганды после Хельсинки. Но мы там ничего не можем говорить по существу положения в МКД, так как там будут румыны! Да и что толку, если говорить в «нашем традиционном духе»?

12 января 1976 г.

Сегодня с консультантами Отдела готовили речь Б. Н.'а к Варшавскому совещанию. А вечером он вызвал меня и надиктовал стенографистке «свой подход» — куча банальностей. И опять раздираем противоречиями: с одной стороны, ему хочется учить братские партии бдительности по случаю накопления «монбланов оружия» (его термин), а с другой стороны, вот-вот будет в Москве Киссинджер и заранее можно предсказать, что его встречи с Генсеком будут «позитивными и консультативными».

С одной стороны, ему хочется что-то сказать о бяках Марше и Берлингуэре, с другой — он понимает, что румыны сразу им об этом донесут и будет предсъездовский скандал.

Встречался с Дроздовым (бывший советник в Париже, теперь наш референт) — информация для ЦК «об отрицательных явлениях в политике ФКП». Все приглажено и отнесено на счет субъективистского подхода Марше. И ничего по существу явления.

Читаю протоколы Секретариата ЦК (мне их дают каждую неделю) — 95 % о награждении предприятий, людей и о «приветствии Генерального Секретаря» тому или иному предприятию, стройке и т. д. Остальное — о перемещениях кадров. И редко какой-нибудь принципиальный вопрос внутренней или внешней политики.

Узнал о замечаниях ЦК КПСС на проект новой программы СЕПГ. Со всеми замечаниями Хоннекер «с благодарностью» согласился, кроме одного — упомянуть о политике «размежевания» с ФРГ. Довольно жестко возражал, поддерживаемый Хагером и Аксеном, не называя подлинной причины несогласия.

Б. Н. со сов Загладина, который звонил ему из Завидово, сообщил, что там состоялось сплошное чтение текста Отчетного доклада к съезду. И будто бы Генеральному вновь очень понравилась та часть международного раздела, которая посвящена «третьему миру» и революционному процессу (т. е. Брутенц-Черняев), а кусок о соцстранах он якобы велел Александрову переписать. При этом — в противоречии с тем, что Брежнев будто бы, взяв большой фломастер, начертал на всем международном разделе: «Принимаю!», — Загладин настраивал Б. Н. (если ему пришлют на просмотр) «поднимать уровень». Я предупредил Б. Н.'а об опасности вторгаться в текст с «принципиальными» возражениями на данной стадии. Я и по существу считаю, что всякая пономаризация текста Отчетного доклада политически вредна.

14 января 1976 г.

Был у меня Янош Берец — зав. международным отделом ЦК ВСРП. Поговорили о социал-демократии, о конференции в Будапеште по социал-демократии, которая опять откладывается на май.

Спрашивал наше мнение о Декларации Марше-Берлингуэр. В ответ — травил баланду. Сообщил, правда, что мы делаем «представления» в закрытом порядке по поводу активности Марше насчет диссидентов, а вообще-де наш ЦК «этого вопроса» не обсуждал и мы не намерены перед своим съездом заваривать кашу, не хотим превращать съезд в трибуну раскола. Вообще же, мол, Бог бы с ними — пусть попробуют свой демократический путь, посмотрим, что они будут делать, придя к власти, например, со своими фашистами и т. п. Если б только они не лаяли на нас, на тот фундамент, созданный нашими усилиями и жертвами, — мы бы вообще не стали бы и думать о «теоретическом» публичном опровержении их намерений. Мы, мол, хотим только справедливости: не будь нас, всех наших ошибок, провалов и достижений, нашего драматического опыта, они не могли бы не только болтать подобное, но им бы и в голову не пришел их «демократический путь».

Снят (с директора АПН) И. И. Удальцов, тот самый, который был в 1968 году советником в Праге и на совести которого «информация в центр», приведшая к акции. Его сталинизм и тоска по порядку мне давно известны, с самого XX съезда, когда он был зав. сектором в Международном отделе, а потом зам. завом в Отделе науки. Но сняли его не за эти «убеждения», а за их следствие: болтовню, что, мол, порядка нет, наверху засели старики, ни на что уже не годные, молодым (т. е. ему и Ко) хода не дают, отсюда все беды.

Загладин, который только что вернулся из Завидово, рассказывает, что «импульс» об Удальцове на днях дошел туда из Москвы, а там вопрос был решен за несколько секунд. В результате отправлен Иван Иванович — послом в Грецию, где, как известно, «все есть», только его не хватало.

Рассказал Загладин и о проблеме Демичева, как она там вновь разбиралась. Началась, как и при нас, с того, что вот опять (как и перед XXIV съездом) идеологические разделы готовят международники, а соответственные отделы ЦК и министерство культуры абсолютно не при чем. Брежнев вроде бы заметил, что нет-де подходящего человека на место министра культуры, а то бы… На что Кулаков (который туда был вызван по разделу сельского хозяйства) возразил: «Давайте Шауру туда двинем. Как зав. Отделом ЦК он нам не очень нравится, а как министр, может быть, и подойдет».

В добавок дошло до Завидово, что здесь на последнем заседании ПБ, Демичев якобы заявил, что надо-де «принимать меры»., в экономике у нас непорядок, в Международном комдвижении тоже. До каких пор будем терпеть?

— Ах, он говнюк, — воскликнул Генеральный. — А у него в идеологии был порядок!? Сейчас у него в культуре порядок!?

Очень, говорит Загладин, гневался.

Б. Н. предложил мне подумать, кого бы выдвинуть в новый состав ЦК (из «нашего актива», т. е. людей, могущих работать по нашим заданиям — в МКД и среди общественных движений). Я предложил: Некрасова («Правда»), Наумова («Новое время»), Ратиани («Правда»), Полякова («Известия»), Трухановского («Вопросы истории»), Стукалина (Комитет по печати), Аганбегяна (академика из Сибирского отделения).

Б. Н. с негодованием отверг Ратиани, пропустил мимо ушей Аганбегяна, поспорил со мной насчет Трухановского, но все-таки оставил в списке. Помянул я также Тимофеева со всеми, разумеется, оговорками. Б. Н. очень сомневается, хотя ему хочется иметь нечто более послушное в составе ЦК, чем Арбатов и Иноземцев.

Думаю, что Генеральный включит в ЦК (в Ревизионную комиссию) Сашку Бовина.

19 января 1976 г.

Сегодня зашел Иноземцев. Он с Арбатовым, Бовиным, секретарем ЦК Кулаковым и помощниками Генсека вернулись в Завидово после Нового года, в отличие от меня, Брутенца и Ковалева. Позвонил по моему ВЧ в Тбилиси Шеварднадзе.

Спрашивает:

— Что делаешь?

— Вот видишь: готовлю Варшаву (совещание Секретарей ЦК), речь Б. Н.'у пишу.

— Ты знаешь, на днях такой всплеск был там, в Завидово по этому поводу. Не помню уж, с чего пошло, только он (Генсек) как вспыхнет: «Х… знает чем занимаются, какое- то совещание придумали! Делать нечего! Вместо того, чтоб нам вот помогать съезд готовить, занимаются чепухой. И что они там перед съездом могут наговорить?! Кому это нужно!» И пошел, и пошел по вашему Пономареву. Александров даже вступился, говорит: «Ну, зачем же, мол, так, Леонид Ильич. Ведь вот первый зам Пономарева Загладин здесь с нами работает, до этого работали и очень много сделали Черняев и Брутенц — они тоже из пономаревского отдела. Так что Международный отдел ЦК уже немало сделал для Отчетного доклада» и т. д. Но тот ни в какую. Досталось опять бедному Б. Н.'у — хуже, чем тогда с этой злосчастной кубинской телеграммой.

Я буквально взревел: Как же так, Коля? Ведь не только мы, замы, но Б. Н. сам был против того, чтоб проводить это совещание до съезда. Б. Н. тянул с этим два месяца, хотя на него давил Катушев и чехи. Но он уже не мог сопротивляться, когда из Варшавы со съезда ПОРП пришло сообщение, что на встрече делегаций братских стран Брежнев горячо поддержал эту идею, выдвинутую Гусаком и Биляком. Именно они предложили перенести на январь это очередное совещание, намеченное на июнь (в Варшаве). Это же зафиксировано и в телеграммах из Варшавы от советской делегации, и в письмах-приглашениях ЦК ПОРП Лукашевичем и Фрелеком, которые на этой неделе специально приезжали в Москву. Мы все не идиоты и понимали, что до нашего съезда довольно нелепо проводить совещание по координации внешнеполитической пропаганды. Однако, кто же мог ослушаться прямого указания. Коля! Ты пойди и расскажи все сейчас Б. Н.'у.

Он колебался, потом позвонил в приемную: Б. Н. оказался занят с делегацией. Посидел, порассуждал вслух и стал вдруг убеждать меня ничего не говорить Пономареву, не волновать старика, все равно ничего уж не изменишь.

Но я пошел к Б. Н.'у и рассказал ему. Тот действительно был удивлен, расстроился. Долго рассказывал, как было дело, хотя знал, что я и так все знаю. Я ему говорю: Вы ведь все равно должны сообщить Леониду Ильичу свои замечания по Отчетному докладу (текст был разослан Секретарям ЦК), вот «как бы невзначай» и скажите ему, что выполняете его задание.

Б. Н. ответил, что Брежневу звонить запрещено. Замечания он передаст письменно. И вообще он влезать в это дело не будет. Пусть Катушев. Я ушел.

Что же происходит?

Либо Брежнева не поняли (хотя при мне еще в Завидово он по какому-то случаю хвалил «идеологическую координацию соцстран»); либо он настолько не любит Пономарева, что само его присутствие в каком-нибудь деле превращает в глазах Генерального это дело в пустое занятие и выпендреж, в «глупость академика». А тот-то старается, из кожи лезет, все норовит показать, как он горит на работе и «служит партии», не считаясь ни со здоровьем, ни с возрастом.

В субботу был на творческом вечере Евтушенко. Лично был приглашен им, и билеты (2) он мне, заплатив, оставил загодя в дирекции ЦДЛ. Один билет отдал у входа какой-то дрожавшей на морозе женщине. Потом сидели рядом. Она оказалась из Тулы, работает в типографии. Обожает Евтушенко: «из всех газет вырезаю его стихи». Прелесть, какая непосредственность и простота. И еще раз я подивился этой нашей провинциальной образованности, в которой неведомая российская сила, хотя это и очень смешно с точки зрения столичной интеллигентности (даже настоящей, не снобистской).

Читает он себя хорошо, с блеском. Бутылка кефира, подтягивание штанов, впрочем по последней моде Лондона, откуда он только что прибыл.

Особенно «Старухи». Новая поэма про Ивана Федорова — так себе, перепевы его собственной (и других) модной темы: культура и власть через старину. Может быть, под влиянием Дезьки (Давида Самойлова), но без дезькиной образованности и исторического чутья, и с кукишем в кармане, которые слишком уж грубо выпирает.

Публика на 90 % евреи. Попробовал понять — почему. Но обессилел в поисках ответа. В основном — около-литературная среда и просто завсегдатаи культурных мероприятий подобного рода. Впрочем, все было пристойно, не хлопали буйно в местах, пахнущих «антисоветчиной».

27 января 1976 г.

Только что вернулся из Варшавы. Уехал туда в воскресенье. Совещание секретарей ЦК соцстран по международным и идеологическим вопросам. Делегация: Пономарев, Катушев, Смирнов. Кроме того — замы и консультанты.

На самом совещании — обычный обмен трепом, который, впрочем, косвенно отражает политическое настроение в каждой партии-участнице.

Но сначала — «шестерка» (без румын и почему-то без кубинцев и монгол) в замке Радзивилла. Парк и замок, — как в польских кинофильмах.

Б. Н. информировал о позициях французской и итальянской компартий. Вместо того, чтобы зачитать нашу памятку, где все четко и логично, он полтора часа (иногда возвращаясь к тексту и путаясь) разводил бодягу (думаю, что они не всегда могли даже следить за «ходом мысли» — «хода» не было).

Все потом поддакивали и выражали обеспокоенность, а болгары даже развели теорию о ревизионизме и проч. Договорились по нашему совету — шума не поднимать, открытой полемики не вести, но в «позитивном плане» теоретически доказывать неправильность и опасность новых взглядов.

Потом, сегодня утром, когда Б. Н. и Катушев отдельно встречались с Гереком (мне рассказывал Костиков, зав. сектором из братского отдела, он переводил), Б. Н. занял в отношении перспектив «исправления ФКП» гораздо более пессимистическую позицию, чем он обычно придерживается с нами. Когда ему Герек предложил воздействовать на Жаннету Вермеш, чтоб она опротестовала ссылки Марше на Тореза по поводу диктатуры пролетариата, Б. Н. возразил: не исключено, что эти ссылки имеют основания.

Естественно, на общем заседании — ради чего официально съехались — ни словом, ни даже намеком французы и другие не были упомянуты. Сорвалась запланированная встреча замов международных отделов для обсуждения франко-итальянской проблемы, потому что референт, сопровождавший румын, по ошибке пригласил и их зама. Была сцена из «Ревизора», но Фрелек (поляк, председательствующий) быстро совладал с собой и начал тачать баланду, а мы все активно поддержали.

На прощальном концерте вчера поздно вечером я не был: надо было сочинять отчет- шифровку. Да и не хотелось. Мне претит эта нарочитая непосредственность официальных веселий.

Утром доделывал шифровку уже с участием Б. Н. и Катушева.

28 января 1976 г.

На работе: Б. Н. мечется с «диктатурой пролетариата». На нем сидит Кириленко, который поедет на XXII съезд ФКП, а Марше в последний момент согласился его принять «в ходе съезда». Кириленко потребовал от Б. Н.'а: что, мол, говорить про диктатуру. Пономарев, естественно, потребовал от меня. Я продиктовал три страницы: мол, почти все КП не употребляют теперь этого термина, но ни одна до вас не делала сенсации, когда меняла формулировки. А вы превратили этот вопрос (нужный вам по внутренним соображениям) в наживку для антисоветчиков и провокаторов раскола в МКД. Мы же никогда не возражали против корректировки теории в соответствии с обстановкой и мы, КПСС, начиная с XX съезда, остро и принципиально поставили вопрос об учете специфики в каждой стране. Спорить с вами публично по диктатуре пролетариата я не собираюсь. Однако, неясно многое, — прежде всего, как «новая власть» будет защищать завоевания «новой демократии» от тех, кого, вы сами говорите, начнут экспроприировать. Да и опыт Чили не стоит так уж попирать ногами, как это вы делаете. И т. д.

Б. Н.'у это все не понравилось. И он продиктовал в моем присутствии свое. Смысл: отказ от «диктатуры пролетариата» — ревизия (хотя этого слова нет), которая грозит вам расколом в партии. Впрочем. Тут же откомментировал — «все равно не послушают!»

То есть опять он разрывается между ортодоксией, здравым смыслом и желанием «попасть в точку» перед начальством.

Взбесила его последняя беседа посла с Плиссонье в Париже. Тот клялся, что отношение к КПСС и СССР для ФКП — принцип. И разногласия — это «частности», а вообще- то будем-де всегда верны и громко скажем и напишем в резолюции о значении Советского Союза, пролетарского интернационализма. Однако, один абзац, настаивал француз, будет о «несогласии с КПСС» по вопросам демократии. «Не сказать мы теперь этого не можем!» Вот так.

Политическая логика неумолима. Теперь они в документе съезда затвердят право на критику КПСС и легализуют тем самым разногласия в МКД, как естественную форму его жизнедеятельности! Вобьют официальный гвоздь в наш тезис (и в нашу ностальгию) о монолитности.

Б. Н. сочинил три страницы для Кириленко — что сказать, мол, Плиссонье по этому поводу. Думаю, не пройдет!

10 февраля 1976 г.

Сегодня утром Б. Н. собрал меня, Шапошникова, Жилина, Брутенца и заявил, что срочно надо сочинить статью о советской демократии. Есть-де сведения, что Марше превращается в глазах наших диссидентов в мессию, которая принесет и им, и «советскому народу» свободу и демократию, в защитника всех у нас гонимых. Конечно, не надо прямо называть Марше, но надо «дать ему понять», а всех, кто на него рассчитывает предупредить, что «так было — так будет», что «мы будем защищать свой режим всеми возможными средствами». Именно — предупредить, чтоб «потом не пришлось сажать, что нежелательно». Это, говорит, все — результат того, что «слушают всякие голоса». Татары крымские апеллируют к Марше. Вы знаете, как было с Плющем: Марше и «Юманите» выступали за него яростнее, чем «Свободная Европа», а потом в Париже была пресс-конференция Плюща и «Юманите» ее целиком перепечатала.

Евтушенко, вроде собирается возглавить поход студентов к XXV съезду с призывом «дать свободы» (думаю, что это вздор).

Так вот: надо объяснить, какая у нас демократия и подтекстом предупредить Марше, что у него ничего не выйдет! Пошли сочинять.

5-8 февраля прошел XXII съезд ФКП. Б. Н. много вложил сил, чтобы составить речь Кириленко (глава нашей делегации) — эзоповским стилем дать понять, что мы выражаем большое «фэ» по поводу новой линии ФКП. Однако, французские коммунисты сделали вид, что «фэ» они не заметили и бурными аплодисментами приветствовали делегацию КПСС, в том числе и речь Кириленко.

По существу же съезд стал поворотным пунктом в МКД. В официальном документе съезда самой ортодоксальной и самой авторитетной в капиталистическом мире компартии легализовано право на развитие марксизма-ленинизма без КПСС, вопреки КПСС, а кое в чем и против КПСС. Причем, обставлено все это «горячим» признанием заслуг КПСС, роли СССР, Октябрьской революции, в том числе советской диктатуры пролетариата, клятвами верности интернационализму, солидарности с СССР, со странами победившего социализма и т. п.

Тем самым «на товарищеской и интернационалистской платформе» узаконено не только право на несогласие с КПСС, но и желательность на критики КПСС, ее политики, ее методов и т. п.

Эти дни вся мировая печать завалена комментариями XXII съезда ФКП и все признают, что даже если это все — тактика, то она не может остаться без последствий, ибо после того, что сказано и сделано — возврата нет. Попытка возвратиться назад теперь будет гибельна для партии.

А мы ведем себя глупо: напечатали в «Правде» доклад Марше «с купюрами как раз самых главных мест, которые и определили «поворот». Теперь товарищ Пономарев удивляется: мне, говорит, звонил один политически зрелый, теоретически грамотный преподаватель марксизма, очень опытный человек и изливался в восторге по поводу доклада Марше. Я громко отпарировал: «А что вы хотите? Дезинформация в таких вещах всегда, а в наше время почти немедленно, оборачивается против нас самих».

— А куда же вы смотрели? Я же вам давал читать укороченный текст для «Правды».

— Нет, не давали. Напротив, вы уже потом спрашивали мое мнение, не стоит ли наложить запрет на продажу «Юманите» с докладом Марше. И я, как помните, категорически возразил. Мы перепечатываем статьи из «Нойес Дейчлянд» с похвалами диктатуры пролетариата, даже пошли на такую дешевку, как перепечатка речи Чаушеску в защиту диктатуры пролетариата.

Сами же сказать ничего не можем. Во-первых. Потому что наше громогласное выступление в защиту диктатуры пролетариата для других (у нас самих уже «общенародное государство») вызывает всеобщее подозрение, в том числе и по линии внешней политики. И уже — никого не направишь на путь истинный. (Кстати, в консультантской группе подсчитали, что из 89 компартий только у 14 это понятие сохранилось в программных документах!). Да и теоретически смешно опровергать французов, которые по существу сохраняют все главные элементы диктатуры пролетариата, как категории социально-политической (по Ленину, в широком смысле слова), но отвергают применимость ее в узком смысле слова (тоже по Ленину), как орудия насилия, не считающиеся ни с какими законами.

Пономарев это понимает. Недаром он сегодня обмолвился: «это, мол, их внутреннее дело, и диктатуру пролетариата в статье не надо трогать».

Между тем, перед отъездом делегации в Париж он несколько дней меня мучил на эту тему — все хотел в памятке для беседы Кириленко с Марше заложить втык по поводу диктатуры пролетариата. Я же все ему делал заготовки на тему о том, что «нас удивила и обеспокоила форма отказа от диктатуры пролетариата, сенсационная и антисоветская, в то время как другие партии это сделали так, что никто в мире не заметил» Он это отверг. В результате Суслов и Кириленко вообще решили, что не надо эту тему поднимать с Марше и акцент сделать на «недопустимости открытой критики КПСС в Отчетном докладе» (по поводу демократии). Однако, и Плиссонье, встречавший делегацию, и потом Канапа, и сам Марше категорически отвергли наш протест.

«Не успевает» старик, мечется, мельчит, не знает, за что хвататься.

Еще пример: в январе в Эльсиноре и Париже прошли две социал-демократические конференции на высшем уровне. Главный вопрос — об отношении к коммунистам (в виду их такой эволюции!). Предложил мне отреагировать заметкой в «Правде». Мы сделали. Вот уже две недели она лежит у него на столе среди вороха других бумаг. А время ушло!

14 февраля 1976 г.

Я устал «в принципе» от бесконечных вздорных инициатив Б. Н.'а, которые требуют постоянного «творческого» напряжения, т. е. надо все выдумывать что-то «оригинальное», заниматься фарисейской публицистикой.

Кончился французский съезд, вернулась наша делегация. Но не кончились наши мытарства. Надо, учит Пономарев, подготовить «страничку» для Отчетного доклада — определенно откликнуться на французскую ситуацию, хотя термин «диктатура пролетариата» не поминать. Мол, (вы же шифровки читали) хорошие партии ждут, что XXV съезд даст ответ французам, а наши люди (вы ведь читали подборку писем в ЦК от разных и простых людей, возмущающихся поведением Марше!) тоже хотят ответа.

Я спросил: А как со статьей?

— Статью отложить или поручить доделать консультантам.

Только я вернулся к себе, звонит Андрей Михайлович (Александров-Агентов). Спрашивает: вы имеете какое-то задание в связи с докладом Леонида Ильича? Пришлось признаться. Тогда он раскрыл карты. Оказывается, Андропов предложил вставку: об общих закономерностях, которые обязательны для каждого марксиста-ленинца и под которыми стоит подпись всего МКД на совещаниях 1957, 60 и 69 годов. Мол, Брежнев принял это, Суслов горячо одобрил, а Пономарев «не очень внятно» согласился. Какое мое мнение? (И зачитал текст вставки). Я сказал, что очень уж в лоб и к тому же совещания 20-летней давности ни для кого сейчас не резон. Они (в том числе ФКП) как раз и апеллируют к творческому развитию даже Ленина. Что им совещания! Не говоря уже о том, что тем самым мы намекаем, что, например, и пассаж по СКЮ в заявлении 1960 для нас по-прежнему valable. Александров, как всегда он делает, когда вопрос практически решен, бурно стал отстаивать вставку Андропова. Я, естественно, не стал продолжать дискуссию.

Кончили разговор мирно: хочу, говорит, порадоваться теперь вместе с вами, что фундамент международного раздела, заложенный нами в Ново-Огарево, остался не поколебленным.

И тем не менее спросил: а вы все-таки будете делать еще вставки? Я говорю: но я же не могу манкировать поручением Пономарева. Это уж вы с ним решайте!

Потом, часа через два Блатов уже подгонял со вставками, возражая, впрочем, против самой инициативы Б. Н. Сделал я эти вставки (с участием Карэна): эзоповщина, но для всех очевидная попытка ткнуть Марше в самые слабые места.

Но у нас с Карэном такое ощущение, что так же, как со статьей по Марше, эта «инициатива» не дойдет до цели. Б. Н. сам это чувствует. От утра до вечера его энтузиазм заметно обмяк.

Ворох всяких справок и памяток идет для тех (членов ЦК, министров и проч.), которых мы (решением ЦК) прикрепляем к братским делегациям. Некогда этим как следует заняться, но мимо наиболее важных я проходить не могу: читаю и правлю. И не перестаю негодовать и материться. Видно не только равнодушие и делячество (тяп-ляп, сдал, отчитался) нашего аппарата, не только убогие способности многих (по теперешним требованиям), но и неповоротливость мысли, непонимание и неумение реагировать на совершенно новую ситуацию в МКД. Отсутствие политического чутья — то, что раньше кое-как работало в нашу пользу, теперь (то же самое) будет работать против нас.

22 февраля 1976 г.

Б. Н. все-таки добился, что статья его была сделана и опубликована буквально за несколько дней до съезда: 20-го числа. Намучился я с ней. Называлась она поначалу «Свободы, которые мы будем защищать». Придумал Жилин, Б. Н.'у очень понравилось. Но Суслову совсем не понравилось и он предложил — «Свободы действительные и мнимые» (как и предвидел Карэн).

В 14–00 после линотипирования начисто статья пошла по Политбюро. И вскоре — замечания от них. Андропов настаивал, чтоб эмиграция евреев во всех случаях связывалась только с «воссоединением семей». Я — в тройке приемщиков замечаний — доказывал, что «это же не соответствует действительности»: надо понимать — он не хочет больше поощрять эмиграцию вообще, по любым мотивам.

Вообще же, я считаю, что с точки зрения внутренней самым главным пунктом статьи является абзац о евреях, который я сходу сочинил и который ни у кого, ни на одной стадии не вызвал замечаний. Что евреи в основной массе такие же советские люди, как и все другие, и что для них Советский Союз — единственная (против претензий Израиля на двойную лояльность, на право для евреев иметь две родины!) и любимая родина, и что они с негодованием отвергают саму мысль о возможности ее покинуть. Такую морально- политическую реабилитацию евреев в «Правде», т. е. официальную, от имени ЦК (статья подписана «И. Александров») давно пора было сделать. Это нужно и для самих наших евреев и против наших антисемитов, официозных и самодеятельных.

Косыгин, позвонив Пономареву, восстал против выражения: «социализм дал свободу от нужды», дав понять, что нужда, мол, еще есть.

Андропов и Кириленко «попросили» убрать угрозу о том, что в прошлом году у нас лишь 15 человек было арестовано за антисоветскую деятельность (имелась ввиду пропаганда).

Полянский потребовал значительно сократить «кусок о сумасшедших» (т. е. о «психушках»).

Суслов, который читал уже второй раз, тщательно убрал слово «эмиграция» (евреев), заменив его везде на «выезд».

Блатов попросил дать в активной форме часть о Хельсинском заключительном акте. И больше ничего не сказал. Это было воспринято, как молчаливое одобрение «факта» выпуска такой статьи со стороны Брежнева. Вообще-то мы думали, что из его окружения (или он сам) как раз и будет возражение: нашли, мол, время! В канун съезда! Но — не последовало, хотя Соломенцев, например, нажимал именно на это.

Катушев прислал свой текст, испещренный редакционными поправками. Кое-что мы приняли, а в основном — это вкусовщина не очень искушенного в писании человека. Зимянин пренебрежительно, с эпитетами, удивлявшими и шокировавшими Лукича (Г. Л. Смирнов), хотел отвергать все подряд.

Уже вечером, часов в восемь Зимянин попросил меня приехать в «Правду», чтоб вместе еще раз пройтись по тексту после всех замечаний. Сидели до 11-ти, т. е. впритык к запуску в машину утреннего выпуска «Правды».

Думаю, что шум большой будет вокруг статьи. Это ведь еще одно разъяснение, что из-за Хельсинки мы не собираемся менять своих порядков и вообще не имели этого ввиду.

Другая статья, которую мы с Вебером сочинили еще раньше (о социал- демократических конференциях в Эльсиноре и Париже), напечатана была 13 февраля, с санкции одного только Пономарева, который, будучи ее инициатором, продержал текст у себя 10 дней, а потом вдруг утром позвонил: «Я согласен, можно давать!»

Её на Западе вроде бы не заметили. Между тем, мне казалось, она закладывала «новый стиль» разговора с социал-демократами.

А наряду с этим — огромная текучка: всякие записки и справки в связи с приездом братских делегаций на съезд и предстоящей с ними работы.

Нам с Карэном поручено еще составить тост, с которым Брежнев выступит 5-го марта на приеме в честь иностранных гостей съезда. (Из подобного тоста, как говорят, родилась знаменитая речь Сталина на XIX съезде — о знамени буржуазных свобод.). Но мы на такое не претендуем, разумеется, тем более, что в эпоху многоговорения даже яркие политические афоризмы живут не более одного газетного дня.

Кстати, Марше на съезд не едет, а Берлингуэр едет. Итальянцы сейчас вообще один за другим выдают «горячие братские высказывания о КПСС» — набирают очки за счет дурака Жоры (Марше).

7 марта 1976 г.

За эти две недели прошел съезд. И, конечно, было бы интереснее помечать хоть что- нибудь каждый день. Но в таких случаях получается, как бывало на фронте: в самое жаркое время невозможно было даже вспомнить о дневнике, а когда бои уходили — записи превращались в «литературу».

Тем не менее, что-то «свое» хочется оставить для памяти.

Неожиданно бодр и четок в произношении был Брежнев. Причем, чем дальше, тем энергичнее он читал текст. Думаю, что был на уровне своих выступлений (в смысле ораторства) 4-5-летней давности. На это обратили внимание и инопресса и комделегации.

Доклад прозвучал (как я и ожидал, потому что я-то его знал во всех подробностях) более «партийно», чем на XXIV съезде и особенно по сравнению со всеми большими его выступлениями последних лет. То есть — в том смысле, что он не был докладом главы государства и правительства, в качестве которых Брежнев действовал и выступал в последние годы, а был текстом партийного лидера, хотя по своей словесности и формулам сильно отличался от ортодоксальных партийных докладов времен Сталина-Хрущева.

Прежде всего — критичностью по внутренним делам и отсутствием крикливости, демагогии по внешним делам. Все и на Западе, и в зале обратили внимание на «сбалансированность», спокойный тон и «уверенность в себе». Даже в отношении МКД проявлена сдержанность, которой, будь это не Брежнев, а любой другой из нынешнего ПБ, не бывать бы.

Разумеется, во всем этом сказалось «искусство» бригады, которая писала доклад, однако, определяющим был характер и подход самого Брежнева. Это уж я, что называется, могу утверждать из «первых рук». Сам все это видел и в какой-то степени соучаствовал. Это называется Отчет ЦК. Но ЦК даже не видел текста доклада. Ему на Пленуме за 4 дня до съезда было сделано «сообщение» (Брежневым) о докладе объемом в 30 страниц, в то время, как сам доклад — 130 страниц.

Доклад прочли один раз члены ПБ и Секретари ЦК, а отдельные (Суслов, Пономарев, Андропов, Громыко) имели возможность смотреть и один из последних предварительных вариантов. Собственно, эти четверо и сделали кое-какие замечания, которые были учтены. Б. Н.: усилить тему разоружения и сказать о женщинах. Суслов: сильнее о кризисе капитализма и сказать, что уступки оппортунизму (в компартиях) в конечном счете обернутся против партии. Андропов: сказать об общих закономерностях социалистической революции, сославшись на Совещание коммунистических и рабочих партий 1960 года. Громыко еще летом предлагал объединить разделы о «третьем мире» и капиталистическом мире. Но это не прошло. через Александрова. Замечания Суслова и Андропова «ужесточили» соответственные места доклада. Но на общую его тональность не повлияли. Так что можно сказать, что это даже не доклад Политбюро, это — целиком брежневский доклад.

Мои 12–14 страниц остались практически в новоогаревском виде. Но — с отмеченным «ужесточением». И другие мои некоторые вставки и редакционные варианты (в других разделах) прошли. Сильнее был затронут текст Брутенца (о третьем мире), но «дух» сохранен и основные формулы тоже.

Я был в зале только на докладе (в первый день) и при закрытии съезда 5-го числа. Остальное время — за сценой, в полуподвале, в артистических уборных вместе со всем нашим отделом.

Моя обязанность была — «выпускать» для стенограммы съезда и для «Правды» речи и приветствия братских делегаций.

Иногда приходилось просто переписывать. Во многих случаях, особенно у маленьких, безнадежных партий поражала (даже меня) элементарная политическая неграмотность. Куда там — до наших тонкостей и всякого рода ухищрений, например, чтоб отделить разрядку от вмешательства («революционного») в чужие дела. Вся наша формулировочная изобретательность просто до них не доходит. И они в «классово ясных» выражениях засвечивают то, что мы всячески в своей прессе и в своих документах хотели бы укрыть. Так вот, мне очень часто с помощью «редактирования» приходилось все же укрывать «самое невозможное». Иногда — в рамках перевода, иногда — советовать оратору поменять или исключить, подсказать формулу, а чаще всего — оставлять для стенограммы, но решительно изымать для «Правды». Конечно, сравнительно легко было уговорить сирийца опустить абзац о том, что МКД должно сплачиваться «вокруг КПСС». Труднее — заставить Сиада Барре (президента Сомали) не давать для «Правды» разгромные абзацы о французском империализме в Джибуте. Или — уговорить марокканца и алжирца не устраивать свалку по поводу Западной Сахары.

И совсем не удалось что-либо поменять у Берлингуэра и Макленнана. Да, собственно, и не пытались. Все понимали, что — безнадежно.

И тот, и другой, как и Плиссонье (Марше не приехал), в вежливой форме сказали все, что хотели: и о «своем социализме», и о демократии, и о свободе культуры, и о желании (итальянцев) остаться в НАТО, и о несогласии (французов) с нами насчет Жискара и вообще французской внешней политике.

Все это обратило на себя внимание. Поэтому, когда Машеров, Щербицкий и некоторые другие говорили об оппортунизме, «модернизации» марксизма, об интернационализме — зал встречал эти пассажи чуть ли не овацией. И под гром аплодисментов шла речь Гэс Холла, который всю ее посвятил фактически прямой атаке на французов, итальянцев, испанцев, англичан.

Впрочем, Холлу нечего терять и не перед кем отвечать и за слова, и за политику, которой у него нет, так как нет никакого политического влияния, тем более — перспектив. Однако — и Макленнан, собственно, в таком же положении. И то, что он «осмелился», было воспринято как оскорбление съезду. Президиум на него реагировал хуже, чем на Берлингуэра: «Что позволено Зевсу, не позволено Быку». Туда же, мол!.

Словом, наш съезд «засветил» реальную ситуацию в МКД на глазах у всего мира. И теперь надо со всем этим считаться. Выход один: не признавая открыто, отступать в сторону «нового интернационализма» (итальянцев), чтобы вообще что-либо от интернационализма сохранить.

Чтоб закончить начатую тему, в ходе и особенно по окончании съезда встречался с несколькими делегациями: за обедом в гостиницах и в ЦК тоже. Убожество. Они очень плохо или совсем не осведомлены друг о друге (одна партия о другой). И сами ничего собой не представляют: канадцы, ирландцы, австралийцы, немцы, да и англичане тоже, а теперь еще мальтийцы и целый сонм латиносов.

Здесь их возят на «Чайках» с милицейской мигалкой. Они нам заявляют всякие претензии и даже обиды. Каштан пригрозил уехать со съезда, если ему не дадут слова с трибуны Дворца съездов. Между тем, он сам и его партия стоит не больше тех шести десятков других, которым пришлось выступать не во Дворце съездов, а на активах в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Волгограде.

Поразило меня и то, что, например, канадцы только понаслышке знают о позиции ФКП, о художествах Марше, вообще о ситуации в европейском комдвижении. Они даже не знают того, что пишет «Унита» и «Юманите», не знают «Morning Star», хотя она — на их языке.

Все это еще и еще раз убеждает, что основная масса братских партий — чистая символика. И не будь Москвы, они значили бы (если бы вообще существовали) не больше любых других мелких политиканских группочек, которые есть в любой стране «свободного мира».

На этом фоне наглядно смешными выглядят потуги Пономарева «учить» и «мобилизовывать» их с помощью своих и АПН'овских статей и брошюр.

У Брежнева, может, не до конца осознанная, но несравненно более реалистическая «философия» МКД.

Реальная альтернатива капитализму — ФКП, ИКП и социал-демократы, разумеется, «при нынешнем соотношении сил на мировой арене», т. е. при наличии нас. МКД же, как целое — это чисто идеологическая, причем безнадежно устарелая категория.

С другого фланга это подтверждено на съезде массированным присутствием черных африканцев и некоторых арабов, которые не в МКД.

13 марта 1976 г.

На съезде меня избрали в Центральную ревизионную комиссию, т. е., что называется, в состав ЦК. Еще месяца полтора назад, когда Б. Н. просил подумать, кого бы из нашего (международного) актива можно было бы рекомендовать в ЦК, он вскользь обмолвился, что- де говорил с Сусловым обо мне и Шапошникове. Я ни тогда, ни после не допускал и мысли, что это может произойти (особенно, учитывая отношение ко мне Суслова). Поэтому, когда после закрытого заседания съезда Б. Н. сообщил мне, что я включен в списки для тайного голосования, я воспринял это как неожиданность. И не нашел ничего другого, как в ответ спросить: «А Шапошников?»

— А Шапошников — нет. Троих от одного отдела невозможно (он имел в виду и Загладина).

Вечером появились подробности. Позвонил Бовин (он делегат съезда, был на закрытом заседании) и стал поздравлять: «Откровенно говоря, я ждал фамилию Шапа, когда зачитывали список. И был приятно удивлен, услышав не его, а твою фамилию. Чтоб только между нами, — Загладин очень двигал Шапа там в Завидово. Но Генеральный морщился. Отговаривался, что он его не знает и т. п.»

Это единственный намек, что проблема обсуждалась в Завидово. До конца я так и не знаю, как было. Ясно, что решающим звеном был Суслов в отборе кандидатов в состав ЦК. Может быть, некоторые «выносились» на решение Брежнева. Возможны два варианта: либо Суслов акцептировал от Пономарева обе кандидатуры, а потом сам выбрал или посоветовался с Генеральным. Либо Б. Н.'у было предложено самому выбрать из двух и он предпочел меня.

Когда он меня поздравлял уже официально, на мое заявление, что-де мне «немного неловко», он ответил, что Шапошникова «там» не знают и вообще он больше по оргвопросам и работает только в «масштабах отдела».

В Отделе явно не ожидали такого оборота дела. По аппаратно-отдельской логике всем показалось бы более нормальным, если бы выбрали Шапошникова. Он и держался как «главный», хотя и отдавал должное Загладину, как официально первому заму. И в последнее время буквально не отходил от Загладина. И видно было по всему его поведению и настроению (а в дни съезда особенно), что ему «очень хочется».

Среди коллег, как говорят друзья, мое «возвышение» было воспринято «с хорошим удивлением». Меня многие поздравляли и из других отделов тоже, и большинство — от души. Считают, что «по справедливости» и «заслуженно», за работу. Знают, что я этого не искал, не заботился об этом и уж во всяком случае «не интриговал» ради этого (как выразился Арбатов). В Отделе, да и вокруг знают, что я много работал «на дачах», т. е. непосредственно для съезда. Кое-кто из тех, кто меня не любит, говорят (между собой): мол, награда за Завидово. Но и они не могут отрицать, что «за дело», а не по блату.

При всем при том, у меня такое ощущение, что, если мое избрание было воспринято, как некая мини-сенсация, то будь на моем месте Шапошников — оценили бы, как совершенно нормальный шаг.

Именно поэтому Шапошников оказался в дурацком положении. И переживает он тяжело. Думаю, меня возненавидел, — он ведь «при всем уважении» и внешне товарищеских отношениях всегда считал себя старшим по званию, и его таковым воспринимали. Да и я, чтоб ублажить его тщеславие, «делать приятное» (мне ведь ничего это не стоило, только удовлетворяло мое внутреннее пренебрежение к нему) — тоже держался как «младший по званию», хотя и равный по готовности взять на себя любую положенную мне ответственность.

Б. Н. не продвинулся. Так и оставлен в свои 72 года кандидатом в члены Политбюро. А он ждал и явно был уверен, что на этот раз «произойдет». Только я и Брутенц, из близких ему людей, знали, что «не произойдет». Но он-то тоже думал «о справедливости», о награде «по делам». И держался соответственно: из кандидатов выскакивал в зал съезда первым, сияющий, приветствующий налево и направо, «патронирующий» огромную часть президиума, заполненного главами делегаций.

Таким же он вбежал и в Свердловский зал на Пленум ЦК, а через полчаса я видел его вновь в президиуме съезда, на своем прежнем месте — объявляли результаты выборов руководящих органов ЦК — бледный с деланной улыбкой на лице, напряженный. Рядом с сияющим и готовым лопнуть от распиравшего его восторга Романовым, которого избрали в ПБ. Хуже Пономарева выглядел только Полянский, которого вывели из ПБ, но который еще сидел в первом ряду президиума съезда, вынужденный вместе со всеми бурно хлопать всему происходящему.

14 марта 1976 г.

Однако, Б. Н. — «железный человек». На работе он был уже «как обычно». Поздравлял меня и объяснял почему Шапошников не прошел. Он только сказал, что «Суслов — не щедрый человек., я на себе это чувствую». И «перешел к очередным делам» (цитата из «Краткого курса истории ВКП(б)): — нужно писать для него статью для журнала ПМС об итогах и значении съезда; готовить итоговую записку в ЦК о положении в МКД в свете присутствия на съезде братских делегаций; доклад-отчет делегата съезда перед организацией, пославшей его туда, (почему-то в Литве, хотя выбирали Б. Н.'а в Дмитрове). Мелочь и повседневность прочих дел. Как ни в чем не бывало.

Брутенц, когда я с ним заговорил об этом, отпарировал: ты, мол, меришь по себе — бросить все, плюнуть, заняться своими делами, в АН, например, и т. д. Сколько можно, 72 года! Но у Б. Н. другая жизненная логика: он упорно ждет своего часа, будет ждать очередного Пленума, будет ждать ухода Суслова.

Может быть, — и так. Однако, мне эта логика не понятна. Хотя бы умерил фонтан своей инициативы, которая на 80 % идет в корзину и производит наверху явное обратное впечатление, — снижает еще больше его шансы.

Был на секретариате ЦК в четверг. Вел Суслов. Любопытно его замечание по нашему (и Отдела пропаганды) проекту о пропаганде итогов съезда. Была написана невинная фраза: использовать выступления братских делегаций для показа роли КПСС в МКД. Он очень нервно стал возражать: «Нельзя так писать. Куда вы нас тянете? Чтоб нас еще раз обвинили в гегемонизме, в претензиях на особую роль в МКД? Нельзя, нельзя. Это надо решительно изменить».

Другой эпизод. Обсуждалась статья о Сталине для БСЭ. Суслов говорит: я сравнил ее со статьей, которая в 1970 году была опубликована в Исторической энциклопедии. Товарищи взяли фактически тот текст, но выбросили из него некоторые моменты: 1. Что Сталин допустил ошибки во время коллективизации, а потом они были исправлены Центральным Комитетом «с участием Сталина». 2. Из письма В. И. Ленина съезду о Сталине и др. снято место, где говорится о его грубости и других чертах, которые нетерпимы у политического деятеля, занимающего такой пост. Я, мол, считаю, что неправильно сняли. Надо восстановить. А то будут сравнивать и задавать вопросы. С другой стороны, надо восстановить и еще одно место, «в обратном отношении». В прежнем тексте говорилось, что Сталин проявил себя во время Гражданской войны, как крупный военно-политический деятель и был в 1919 году награжден орденом Красного Знамени. Это почему-то убрали. Надо вернуть.

Уже закрыв заседание, он вдруг остановил присутствовавших и произнес в очень назидательном и резком тоне речь о «вакханалии награждений» разных лиц и учреждений. Велел строже и принципиальнее подходить к этому.

Между прочим, к вопросу о Суслове. Все ждали, что на XXV съезде «введут куда- нибудь» Бовина. Он опять в большом фаворе у Генерального (это я сам видел в Завидово), много сделал для текста Отчетного доклада. Депутат РСФСР и проч. Однако, не произошло. И, думаю, вопрос решился еще до съезда, в связи с заменой главного редактора «Известий». Москва полна была слухами, что котируется Бовин. Оказалось, это не только разговоры. Б. Н. мне сказал, что вопрос действительно возник. Но Суслов заявил: «Как можно! Это же непартийный человек!»

Мои многочисленные встречи с делегациями КП США, КП Канады, КП Ирландии, новорожденной Мальты, Австралии, Новой Зеландии более или менее на одно лицо. Главная проблема — французы. Они спрашивали — я разъяснял.

Кажется, сегодня уезжает последняя делегация. Уф! А между прочим, мы (Международный отдел) для них и из-за них только и существуем.

15 марта 1976 г.

Проект документа для европейской конференции компартий, который Загладин и Жилин с немцами согласовали, в результате многочисленных поправок и редактуры приобрел вполне итальянский вид: на каждой странице о «равноправии», «независимости», «невмешательстве», «уважение самостоятельности» и суверенности, о «праве каждой партии идти своим путем». и ни разу о «единстве действий» между КП, «о пролетарском интернационализме» — слова даже такого там нет, не говоря уж о «марксизме-ленинизме». Но зато полно о сотрудничестве и единении с другими демократическими силами, социал- демократами и проч.

То есть незаметно-незаметно в обмен на наше упорное желание провести конференцию, мы получили коренное изменение самого ее характера, чего и добивались итальянцы вместе с югославами и др.

Сегодня прочитал беседу Венера (СДПГ) с «нашим человеком в Бонне». Не понимает: франко-итальянская модель — единственно реальный путь прихода коммунистов к власти в Западной Европе, но XXV съезд ее недвусмысленно осудил, обрекая всех других (кто из-за верности Москве не пойдет за ИКП-ФКП) на дальнейшее прозябание. Между тем, Венеру, который понимает опасность упомянутой модели с точки зрения внутренней и порядка в соцлагере, тем не менее, кажется, что эта модель вполне бы могла устроить СССР с точки зрения международной. Просит разъяснить ему: нет ли какого тайного тактического соглашения между КПСС-ИКП-ФКП, не распределили ли они роли?

Думаю, отвечать не будут.

27 марта 1976 г.

Вчера отпросился у Б. Н.'а догулять 8 дней, оставшиеся от отпуска. Немножко отосплюсь. Мне предложили, чтоб я уехал в Успенку, вставал рано, бегал несколько километров, потом на свежую голову сочинял доклад и речь для Гамбурга (12 апреля еду в Гамбург на торжества по случаю 90-летия Тельмана), потом занимался бы своими бумажками или серьезными книжками, потом опять бегал и засыпал, уткнувшись в очередную книгу. Может я так и сделаю. Но сейчас, хоть мне и надоела многолюдность вокруг, но одиночества не хочу. Боюсь, что не смогу сконцентрироваться в пустом доме и ничего путного не сделаю, а отдыхать просто так надоест за два дня. Не знаю, посмотрим.

22-го, в понедельник выступал на партсобрании всего аппарата ЦК в Большом Кремлевском дворце. Такой парад-алле устраивается редко, на моей памяти раза два-три было. Посвящено XXV съезду с докладом Капитонова, который изложил Отчетный доклад Брежнева.

От нашего Отдела должен был выступать Загладин (теперь кандидат в члены ЦК). Но он уехал в Бонн на съезд ГКП и пришлось мне: партком непременно хотел, чтоб в прениях выступали либо делегаты съезда, либо избранные в состав ЦК. Целую неделю я переживал: смерть, как не люблю публичности. Даже пустился на хитрость: сказал Пономареву, мол, если вы хотите высокого качества своей статьи, то «увольте» меня от выступления, а то, мол, вся моя нервная система устремлена туда.

Он: «Ну, как же, Анатолий Сергеевич, вы теперь политический деятель. А таковой должен выступать. Поручите кому-нибудь, например, Веберу — вам подготовят речь, хотите я вам помогу, чем смогу. Но первое выступление перед коммунистами аппарата — это очень важно. Это — и ваш личный престиж и престиж Отдела. Так уж вы, пожалуйста,» Номер не прошел.

Готовился я не более часа. Тему выбрал: значение съезда для МКД — фактически в нынешних условиях это можно, мол, приравнять к международному Совещанию. и почему (6 пунктов).

И вторая тема: «отход» ФКП и КП Испании. Суть и как мы будем поступать в свете установок съезда.

Избрали меня в президиум. Сидел примерно на том мест, где на XIX съезде последний раз на публике сидел Сталин.

2. 000 человек. Начались прения и начал нервничать. Однако, от выступления к выступлению меня стало брать зло. Казалось бы, это самая партийная из всех партийных первичных парторганизаций. И есть о чем всерьез поговорить в своем кругу — аппарата ЦК по итогам съезда, и о своих задачах, и заботах. Но это была сплошная показуха: 30 % каждого выступления — поклоны в адрес Генерального, 5-10 % — в адрес докладчика, который назывался полным титулом (сколько бы раз на него не ссылались) «Секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза товарищ Капитонов Иван Васильевич». Остальное — пересказ съездовских материалов или — о работе «подведомственных» министерств или институтов. Смирнов (Отдел пропаганды) вообще гнал какую-то баланду о тиражах доклада Брежнева и т. п. Зал на 15-ой минуте уже стал гудеть: т. е. начались обычные в этой ситуации разговоры между собой, а (сверху видно) многие просто уткнулись в книжки. В этой атмосфере я «наглел» с каждой секундой, хотел, чтоб меня поскорей объявили и я бы «в знак протеста» произнес бы совсем непохожую речь.

Правда, меня опередил Рахманин (первый зам. Отдела соцстран), от которого аудитория проснулась, потому что он заинтриговал «закулисной» стороной деятельности ЦК: как Ле Зуан за 10 лет 11 раз приезжал в Москву и как Брежнев и др. разъясняли ему, что и как надо делать. И это помогло победить не меньше, чем наши пушки и самолеты, так как научило вьетнамцев настоящей политике, сдержало от китайско-авантюристических замашек. И т. д.

Или — Кастро! Посмотрите, каким он был лет 10–12 назад и каким он предстал на своем I съезде и на нашем. Это — тоже результат нашей терпеливой, спокойной работы с ним, нашей глубоко продуманной политики в отношении Кубы.

Помимо демагогии, которая была во всем рахманинском выступлении, что-то в том, что он говорил, было и от правды. И это оценили: откровенность, дело, а не трёп и штампование заклинания. Зал проводил Рахманина бурными аплодисментами.

Меня объявили уже после подведения черты (прениям) — я был оставлен на закуску. Причем Козлов (секретарь парткома) объявил мою фамилию примерно так, как объявляют на концерте Муслима Магомаева или Лещенко. И по залу прошел шумок, оживление, когда Козлов сказал: «Приготовиться Черняеву!» Почему бы?

Видимо, какая-то телепатия существует. Сидел я в президиуме и испытывал странное чувство: мне казалось, что зал (по крайней мере большая его часть) ждет моего выступления и рассчитывает услышать что-то иное, чем от «других». Потом один товарищ (мой сосед по квартире) сказал: мол, в аппарате знают, что Черняев красиво выступает, поэтому его и оставили на конец, чтоб не кончилось общей спячкой.

Меня слушали в полной тишине. Значит, было интересно слушать. Большую часть я говорил, не заглядывая в текст. И говорил только дело. Конечно, там тоже были «изюминки» (позиция Марше, заявления Каррильо о нашем «примитивном социализме» и т. д., о чем в аппарате знают едва ли несколько десятков человек). Но, как мне говорили на другой день, там была «своя мысль» и аудитория восприняла это, как проявление уважения к ней. Не было штампов, не было поклонов. Брежнева я не называл полным титулом, а просто «товарищ Брежнев», Капитонова упомянул единожды в том смысле, что, мол, Иван Васильевич уже говорил об этом.

Когда я ушел с трибуны, провожаемый аплодисментами, у самого меня было ощущение, что что-то не совсем получилось. Может быть, еще в душе был смущен, что однажды оговорился и назвал XXV съезд XX-ым. Однако, по окончании, когда масса двинулась в гардероб, многие подходили и поздравляли. И на утро — один звонок за другим, на разные лады поздравляли, и большинство — не из подхалимства.

И особенно меня удивило, что позвонил Пономарев и сказал: «Кажется дебют (!) вполне удался!» Он явно был доволен, что «его Отдел» выглядел лучше других. Кто-то ему с самого утра доложил об этом. Думаю, он сам сразу же поинтересовался.

Почему я так долго об этом пишу? Из тщеславия, конечно. Но еще и потому, что из таких вот вещей (избрание в «высший партийный орган», предоставление слова на таком (!) собрании, к тому же удачное там выступление и т. п.) складываются реалии в судьбе человека, принадлежащего к «партийному свету».

Но из собрания я вынес и другое, «общественное» тревожное впечатление. Заранее можно было сказать, что залу понравятся такие выступления, как Рахманина и мое, а не начиненные штампованным нужняком и ложным примитивным пафосом речи, какими были все остальные. Можно также предположить, что (помимо совсем уж серых из числа выступавших) они тоже понимали, что такие их речи не могут понравиться. И тем не менее они предпочли говорить именно так, а не иначе. Очевидно, они исходят из того, что «так надо», «так принято», «нечего высовываться»., так-то вернее, надежнее. В конце концов не от слушателей, которые в партере и на балконе, зависит «положение» и «авторитет» оратора. А от тех, которые «за его спиной» во время нахождения на трибуне. Отлично это понимает и сама аудитория. Больше того, 99 % из тех, кто был в зале, если б им дали слово, говорили бы не так, как я, а так, как Смирнов и др. Это печально и опасно.

Сегодня в «Правде» статья к 90-летию со дня рождения Кирова. Его там хвалят совсем не за те качества, которые характерны были для вышеупомянутых выступлений!

Казус Мидцева. Я выше писал, что он опубликовал брошюру, ни у кого не спросясь (есть правило: работник аппарата может публиковаться только с разрешения руководства Отдела). У нас он занимается Африкой. Но в Академии общественных наук при ЦК, которую он кончал лет 10 назад, специализировался на разоблачении ревизионизма. Вот и на этот раз он разоблачал вроде бы ревизионизм вообще, но любой французский, итальянский и т. п. коммунист узнаёт там себя без всякого труда. Более того, Мидцев прямо назвал Групп (члена ЦК итальянской компартии) ревизионистом за то-то и то-то. Еще до съезда корреспондент «Униты» в Москве, увидав эту брошюру, предупредил наших ребят, что «будет скандал». Только в связи с этим я впервые услышал об этой брошюре.

Сделал Мидцеву «втык». Он пошел трепаться по Отделу, намекая, что мол, понятно: ревизионисту не понравилось, что разоблачают ревизионизм «его духовных друзей».

Я говорил о случившемся Пономареву. Но тогда он, колеблясь между согласием с Мидцевым по существу и недовольством, что может «выйти история», сказал: посмотрим, если будет реакция на брошюру, тихо переведем Мидцева в какой-нибудь Институт. Загладин вдарил по Мидцеву на партсобрании Отдела: за «нарушение порядка» и, чтоб не повадно было другим.

А потом был съезд, была встреча Брежнев-Берлингуэр, было явное удовольствие, что Энрико не стал подражать Марше, не поддался на нажим с его стороны (а такой нажим был, теперь нам доподлинно известно — сообщил Коссута), поехал в Москву, хотя и в его Политбюро были противники этого, сделал весьма хвалебный и позитивный отчет о XXV съезде на Пленуме ЦК ИКП. И т. д.

И вот в прошлую пятницу (19. 03) «Унита» разразилась разгромной редакционной статьей: «Как рассуждает философ Мидцев» Статья начинается с того, что 40. 000 экземпляров и что автор — работник Международного Отдела ЦК. ИКП приняла (и правильно) критику в адрес Групп на свой счет. Вся буржуазная пресса уже шумит. Конечно, включились югославы. В общем, еще один предлог для большого шума по поводу раскола в МКД.

Я пришел к Б. Н.'у и рассказал о случившемся.

Он: А, может быть, он их правильно критикует?

Я: Если бы даже и так, дело-то ведь не в этом!

Он: А в чем?

Я: В том, что это противоречит установке доклада Брежнева на съезде.

Он: Гм!. Но ведь они сами все время хотят открытой дискуссии.

Я: Они-то хотят. Но вопрос в том, хотим ли мы. Во всяком случае вопрос об открытой полемике с итальянцами должен был бы решать ЦК, а не тов. Мидцев. Вот сейчас они начнут нас лупить. А мы, мы готовы отвечать тем же, вести прямую полемику?

Однако, на другой день он проявил «инициативу». Велел опубликовать в «Правде» интервью Л. Лонго, которое он дал журналу «Проблемы мира и социализма». Жест в адрес итальянцев.

29 марта 1976 г.

Вчера был на Дезькином (Давид Самойлов) вечере в ЦДЛ. Вначале выступала Либединская, которая всегда, в том числе и по телевизору, фигурирует в роли его комментатора. Говорила хорошо, — о поколении, из которого Дезька и она, и я. Не доставалось масла по карточкам, ели картошку без масла, ходили в чем попало. И не видели в этом ни героизма, и не считали себя несчастными, ни страдали.

И еще, что поразило и меня, и аудиторию, то, что все время будоражит меня и чему (вернее исчезновению этого) я не могу до конца найти объяснения. Она говорила: нас никого не интересовало, кто какой национальности, мы и не спрашивали, ни для кого это не имело никакого значения. Впервые мы обратили на это внимание, когда с нами за парты сели дети, у которых «пятерки» только по немецкому языку. Это были дети австрийских шуцбундовцев. Потом появились испанцы. И мы начали понимать: когда начинают интересоваться национальностью — это фашизм.

И — по контрасту: вечер в основном состоял из композиций Якова Смоленского. Стандарт высокий. Старался подражать дезькиной манере, интонациям. Местами техника взяла свое, я освободился от неприязненного чувства, и даже прослезился на «Анне Ярославне» (какой-то сокрушающей силой каждый раз звучит для меня этот стих). Неприятна (особенно поначалу) была эстрадная канонизация Дезьки, что так ему не подходит. Может, это от того, что я знаю, как Дезька сам подает свои стихи. И еще одно: в манере чтения проступало самодовольное и высокомерное еврейство, что абсолютно чуждо самому Дезьке (ни по мысли, ни по содержанию, ни по стилю жизни и поэзии — он «великий советский русский поэт», этот штамп, как нельзя более его характеризует). А Смоленский очень мне напомнил доцента Застенкера на кафедре Новой истории в бытность мою аспирантом, затем преподавателем МГУ.

Были Лялька и Галя — обе жены Дезьки. Он сострил: «Я был дважды женат и оба раза удачно». Лялька по-прежнему хороша в свои 50. А новая как есть выдра, «Марфа Посадница».

После Якова Смоленского выступил Борис Слуцкий. Я его увидел на лестнице во время перерыва. Говорит: Придется и мне отдуваться. Заставили сказать о Дезьке. Я, говорит, ему предложил: включу пару критических замечаний о тебе. А он: «Ни в коем случае». Придется воздержаться.

Говорил, каким Дезька был, когда они познакомились в 1938 году, т. е. в то самое «наше» время. Дезька ушел из школы (от нас) и пришел в ИФЛИ — к ним.

Сам Дезька выступал неудачно. Читал вещи, которые не для большой аудитории, а для десятка своих. И хоть в зале были главным образом его почитатели, тем не менее, очевидно, существуют «законы массы», которые никогда нельзя нарушать.

Но он ничуть не смутился. Судя по тому, каким он был внизу, у гардероба, когда прощались и Лялька сообщила: Я, говорит, уже ему сказала, что читал он плохо.

22 апреля 1976 г.

Сегодня день Ленина. Послушал по радио доклад Андропова. Обычные вещи, но с размахом. Наш Б. Н. на это не способен, потому что всю жизнь оглядывался и никогда не понимал, что без риска, без необходимой смелости выше среднего не поднимешься. Многие, должно быть, сидят, слушают и думают про себя: «Почему бы и не очередной Генсек?»

С 12-го по 16-ое был в Гамбурге на 90-летии Тельмана.

100 километров по прекрасному автобану. По сторонам равнина, напоминающая нашу. С перелесками и фермами.

В Киле сразу в обком Шлезвиг-Голштейна. Обкомовские деятели — молодые веселые ребята. Смотрят доброжелательно, но немножко иронически.

Прогулка по городу. Кильский канал. База олимпийских яхтгонок. Богадельня (дай Бог) нам такую в качестве смотровой площадки на док.

В 3 часа встреча с секретарями райкомов в «клубе». Ребята (человек 15) — прямо с работы. Я держался просто. Опоздавшие запросто подходили, совали руку, перекидываясь в то же время репликами с коллегами и садились куда попало. Разговор сначала не клеился, а потом Рыкин (зав. германским сектором в нашем Отделе) спровоцировал прямо-таки атаку. Спросил: как ваши рабочие (беспартийные) восприняли XXV съезд?

Наперебой они стали говорить с оттенком агрессивности, непонятной сначала обиды, с вызовом. Получилось, в общем, что они никак не восприняли наш съезд. Он им — до лампочки.

После «хитроумных» моих вопросов, выяснилось, что не так все просто. Каждый начинал с того, что рабочий ничем не интересуется, кроме своей зарплаты, а читает он шпрингеровские газеты, которые представили XXV съезд, как заурядное событие, никого не касающееся.

Разрядка? Ну, что ж! Рабочие за разрядку. Но они не видят здесь заслуги Советского Союза. Одни считают, что войны все равно бы не было. Если этому помогла разрядка, — пусть, очень хорошо, чего ж теперь-то об этом заботиться?! Другие думают, что разрядка нужна СССР, чтоб получить от Запада технологию и пшеницу. А потом он вновь возьмется за свое! Зачем, например, СССР строит такой мощный военный флот? Почему бы ему не разоружиться, если он за разрядку?

К тому же — демократия! Вообще-то рабочие говорят, что им все равно — все, мол, одинаковы, когда у власти: коммунисты, фашисты, социал-демократы, христианские демократы, свободные демократы. Но мы, мол, предпочитаем, когда можно говорить что вздумается.

Я отпарировал — а почему они думают, что у нас рабочий не может говорить, что думает? Сахаров ведь не рабочий. И то, что он хочет говорить — рабочему не нужно, он презирает сахаровский треп, рабочий, как и у вас, реалист. Ребята молчат. Им как-то не приходило в голову провести разницу между рабочим и Сахаровым.

Я их спрашиваю: а вы-то в дискуссиях со своими «коллегами» (так они называют беспартийных рабочих, с которыми рядом в цеху) чувствуете себя достаточно вооруженными, аргументов у вас хватает?

Молчат. Потом один говорит: да что там! Аргументов, которые у нас есть, и тех не хотят выслушать до конца. Если, говорят, там (!) так хорошо, чего ж ты, мол, не едешь в «свою» ГДР?! Добиться, чтоб они читали «Унзере цайт» (газета компартии) очень не просто. Один рассказывает: я выписываю экземпляра два «Унзере цайт», один оставляю вечером на рабочем месте соседа. Он приходит утром и выбрасывает газету. И не потому, что это «Унзере цайт», а потому, что это явно не спортивная, не бульварная, не сексуальная газета. И ему некогда ею заниматься. Или сохранит до вечера, чтоб завернуть в нее что-нибудь.

Другой: я, говорит, придумал такой трюк, — оставляю номер в уборной. Там «от нечего делать», глядишь, кто-нибудь и посмотрит. И, знаете, — получилось. Через две недели стали подходить и спрашивать, нет ли у меня «твоей Унзере цайт»?

Брошюры АПН?. Да это же невозможно читать. Это просто не по-немецки написано. Мертвым языком. И непонятно про что. Одно только можно ясно видеть: в Советском Союзе все лучше, чем где бы то ни было. А рабочий хочет конкретных фактов. Если же факты приводят, то получается — в том, что рабочего интересует, — совсем у вас не лучше.

Советские заказы — это да! Вот, когда приходят на ремонт в доки ваши суда, тут у нас, коммунистов, праздник. Никто не может рта раскрыть — ведь это работа! Но и на это рабочие смотрят только с этой, и никакой другой, позиции.

Один парень из присутствующих был в Советском Союзе (с поездом дружбы). Говорит, что он поэтому в выгодной позиции: когда меня начинают прижимать антисоветскими фактами, я говорю: ты откуда эти «факты» взял? Из «Die Welt»? А я там был. Сам все видел. И все твои «факты» — брехня. Хотя (добавляет, смущенно улыбаясь) совсем не все «факты» неправда, к сожалению. Но я, разумеется, об этом молчу.

Понравились мне эти ребята. У них от пребывания в партии — никакой корысти. «Чистая идея». И сколько сил, сколько работы мысли и времени (при всех соблазнах вокруг) они должны тратить, чтобы каждодневно, в обстановке подозрительности, насмешек, а то и прямой враждебности, держаться за свое, убеждать, спорить, настаивать.

И их человеческие качества не остаются незамеченными. Нас, говорят, охотно избирают в производственные советы, делегатами для переговоров с администрацией, на профдолжности. Но, когда речь заходит о муниципальных выборах, т. е. когда рабочим приходится делать выбор «с учетом политики», они редко отдают голоса коммунистам (тем же самым). А уж о парламентских выборах и говорить нечего, тут коммуниста никто не предпочтет. Тут он уже не данный конкретный Ганс или Гельмут, хороший парень и верный друг. Тут — за его спиной маячит «Москва».

В грустном настроении я уходил с этой беседы.

24 апреля 1976 г.

В Гамбурге был обед на «рыбной набережной». У нас обед со знатными гостями обычно обставляется, как нечто из ряда вон, как «событие». У них обед есть обед. На этот раз я, например, сидел за столом с шоферами, так как мы чуть опоздали и все остальные места уже были заняты.

А за день до этого отправились в порт, где уже собрались Герберт Мис (председатель партии), Готье (зам. председателя), секретари ЦК Карл-Гейнц Шрёдер, Вилли Гернс и др. Погрузились на баркас и поплыли вдоль доков и причалов, приветствуя, между прочим, советские корабли: матросы сверху подозрительно отмахивали в ответ, — что это, мол, за пьяная компашка?! И в самом деле: только влезли — начался пивной и водочный шум, причем заводилой выступал Мис. Выволокли корзину с тельмановками (фуражками) — примерка, обмены, фотографирование.

Я подошел к Шредеру (один из секретарей ЦК ГПК). Говорю: «Карл-Хайнц, через три часа мне выступать, посмотри мой текст, вычеркни все, что не годится, да и по объему он больше, чем предусмотрено, сократи, как считаешь нужным». Вместе с Гернсом, другим членом руководства ГКП, и Рыкиным они уединились в дальнем углу палубы и под гвалт остальных углубились в чтение. Прошло минут 50. Рыкин подходит ко мне. Они, говорит, в смятении. Не знают, что убирать. Впечатление колоссальное. От КПСС они не ожидали такого «неказенного» текста. Потом, смотрю, оба подскочили к Мису, что-то наперебой возбужденно говорят. Подошли ко мне: всякие слова и восторги, хлопают по спине. Договорились, говорят, чтоб тебе не 15, а 25 минут дать — жалко выбрасывать хоть строчку, а опубликуем полностью.

Главное мероприятие проходило в «Народном доме». Народу было полно, в основном молодежь. Милые, с умными красивыми лицами мальчишки и девчонки, очень непосредственные и заинтересованные, некоторые сидели прямо на полу между сценой и первыми рядами.

Зал, рассчитанный человек на 500, был забит до отказа, в проходах и по стенам стояли люди. Ян Веннике, гамбургский секретарь обкома, открыл собрание. Я сидел в президиуме рядом с Мисом, тут же — представитель СЕПГ, от ФКП директор Института Тореза Бюрль, секретарь компартии Дании Христиансен и другие. При объявлении иностранных гостей зал бурно приветствует КПСС, так себе СЕПГ, французов — нормально, датчанина — тепло.

Доклад Миса. Очень громкий, полемический в отношении своих социал-демократов, разъясняет задачи только что прошедшего в Бонне съезда ГКП.

Мне дали слово после перерыва. Я сказал несколько слов приветствия по-русски. Рядом со мной на трибуне стоял Герман Гюнтер, партийный секретарь одного из гамбургских районов. Он хороший оратор и его назначили произнести мой текст по-немецки. Перед этим с немецкой основательностью он изучил его, даже потренировался наедине вслух — со всеми моими акцентами. И начал громко и наступательно произносить написанное мной: о потрясении 1941 года, о разочаровании в немцах, которых после революции считали самыми близкими нам, о Тельмане и ГКП — без которых трудно было бы залечить прошлое, о великом немецком народе, о благородстве и силе духа немецкого рабочего движения — качествах, кристаллизовавшихся в личности Тельмана…

Стояла напряженная тишина, изредка прорывавшаяся порывами аплодисментов. Когда речь пошла о современных делах, о новом и старом интернационализме, о том, что КПСС не нужна никакая гегемония и проч., аудитория точно и живо реагировала на каждый такой пассаж. Я поразился, как хорошо улавливался подтекст. А когда под конец — о могиле советского солдата Маслова, который погиб, рванувшись на штурм тюрьмы в Бауцене, где, считалось, еще находится живой Тельман, все повскакивали с мест. Долго не могли успокоиться и утихнуть, чтобы дать мне закончить.

Я возвращался с трибуны «в триумфе одобрений». Потом многие подбегали, что-то говорили. Эрика — одна из редакторов «Унзере цайт», очень милая, вся светящаяся умом и добротой, по виду — типичная «западная» журналистка — и в этот вечер, и на другой день не раз «разъясняла» мне, почему я произвел такое впечатление: сочетание мыслей с внутренним волнением, искренностью чувств, серьезное отношение и доверие к германским коммунистам, к немецкому народу, уважение к способности аудитории понимать непростые вещи, решительное, «вызывающее» (как она сказала) нежелание говорить банальности, которые у всех навязли на зубах.

Мис был доволен, но сдержан в похвалах. Мне показалось, он не очень уверен, что я отражаю «официальные» мысли и чувства. У него на памяти, очевидно, было, как его «принимали» в Москве во время XXV съезда КПСС и как вела себя делегация секретаря ЦК КПСС Долгих и Загладина на съезде ГКП. Рыкин мне передавал «на ушко» впечатления делегатов того съезда: официальные клише, набившие оскомину банальности, надутость и ортодоксальность при личном общении…

Настораживал Миса и контраст между моим выступлением и речью представителя СЕПГ, на содержании у которой ГКП была и зависела от нее политически. Моя Валькорда, сидевшая рядом, не знала, что и как мне переводить из речи, в которой через слово упоминался «товарищ Хонеккер», а еще «заветы Тельмана в ГДР», «развитый социализм», троекратно — что «критерием интернационализма является верность КПСС…» Потом мне передавали, что аудитория обратила внимание на то, что во всех этих трех случаях единственный в зале, кто не хлопал, был я.

После меня выступал француз. Когда он говорил о прошлом братстве (Торез- Тельман), все шло на подъеме, а когда заговорил о социализме, окрашенном в цвета Франции, люди насторожились, притихли и проводили оратора очень кисло. И опять я поразился их «осведомленности» на счет еврокоммунизма.

Вечером, на банкете в доме Тельмана меня наперебой поздравляли — и немцы (кроме представителей СЕПГ), и наши корреспонденты, и работники консульства. Там же произошла стычка между Мисом и Бюрлем. Я сидел рядом, помалкивал. И тот, и другой в перепалке то и дело оглядывались — «на КПСС». Француз стал было хвалить доклад Миса за то, что там сильно подчеркнут «национальный момент» — особые условия страны и поэтому специфика действий и политики. Мис его прервал: «Я понимаю, куда ты клонишь. Но вы от нас не дождетесь, чтоб мы последовали за вами в еврокоммунизм. И вообще вы себя ведете высокомерно, не по-товарищески. Когда мы были на вашем съезде, вы нам слова не дали, загнали на митинг, где было несколько десятков человек. Но все равно мы ни слова не сказали, что мы думаем о ваших «новых идеях». Вы же приезжаете к нам и говорите, что хотите. И сегодня ты полностью изложил вашу программу. А я, готовясь к докладу, снял (хотя было искушение оставить) малейшие намеки на несогласие с вами. Но вечно мы молчать не будем. Знайте: вы думаете, что вы большие, а мы маленькие. И с нами можно так… Однако при Тельмане мы были самыми большими. Это значит, что можно и у нас стать большим. И, пожалуйста, без панибратства. Мы еще скажем свое слово».

На другой день была манифестация — колонны (тысяч десять) шли перед домом Тельмана. Мис стоял на балконе его квартиры. Я — рядом. Многие из демонстрантов узнавали меня, приветствовали. На митинге после манифестации выступал уже не Мис, а Готье (зам. председателя партии). Трижды в своей горлопанной речи он выкрикивал клятву верности Советскому Союзу. Первый раз ему ответили бурными аплодисментами и криками «хох!» с поднятием кулака к виску (тельмановский жест). Второй раз — жидко похлопали. В третий — уже раздались свистки…

Вечером к нам с Рыкиным в гостиницу пришел Карл-Хайнц Шредер. Пили нашу водку. Он разошелся, стал крыть последними словами Готье: «Если бы он не был идиотом, его вполне можно было бы счесть за провокатора». Долго говорили «по душам». Он то и дело останавливался, обнимал меня за плечи и провозглашал: «Anatol! Rede!» (то есть моя речь). Опускал голову, качал ею по-пьяному из стороны в сторону, будто не находя слов. «Это что надо! Это по-настоящему! Это на десятилетия. Мы никогда не забудем. В программу партучебы включим. Ты нас понял. Ты понял, каково должно быть отношение КПСС к нам». Не с СЕПГ, Хонеккера… И опять и опять рефреном: «Anatol! Rede!»

25 апреля 1976 г.

Вчера утром пошел в молочную и булочную. Народу!. Ворчание-симфония случайной толпы: мол, вот, нет порядка, не могут организовать дело, две бабы на столько народа и не торгуют, а ящики перетаскивают, да коробки вскрывают. Выходной день, а тут стой в очереди. и продуктов никаких нет. о твороге уж забыли, как он пахнет и т. д. и т. п. И вдруг над всеми грубый голос мужика лет 40.

— А что вы хотите! У нас система такая. Эти бабы (продавщицы) не виноваты. Виноваты те, кто за зеленым забором икру жрут. У них там и творог есть. А у нас в стране хозяина нет. Хозяин только и делает, что о светлом будущем коммунизма выступает, а с каждым годом все хуже и хуже. Так и будет, пока хозяина настоящего нет. И т. д.

Никто не удивился, не возмутился. Это, видимо, привычное дело — такие речи в магазинах. Толпа в основном поддакивала и благожелательно комментировала, в том числе молодой милиционер, стоявший в очереди за молоком. А, я извиняюсь, член ревизионной комиссии КПСС стоял и удивленно помалкивал. Да и что он мог сказать, когда у всех остальных «факты на прилавках».

В булочной бабы передрались из-за куличей, а когда в проеме полок раздался голос: «Больше нет, все! И не будет!», поднялся такой гвалт, что я готов был опрометью выскочить за дверь.

28 апреля 1976 г.

Только что кончилось партсобрание Отдела с докладом Б. Н. Большая редкость. О наших задачах после XXV съезда. Пересказал наш проект записки в ЦК — о положении в МКД, который я сегодня закончил. И еще один текст, который ему для этой цели был составлен Козловым (усушенный вариант его собственной лекции об МКД). Скучно, бесперспективно, бюрократическая реакция на события, которые, может быть, действительно выходят на исторический поворот.

О делегации КПСС в Англию к лейбористам. Еще до съезда, после еще одного напоминания генсека лейбористов Хейворда послу, мы обещали (в который раз) приехать в мае. Хейворд затвердил это на исполкоме. А потом стал бомбардировать Лунькова требованиями: дайте состав и уровень делегации, мне надо организовать программу, встречи с премьером, с видными лейбористами. Хотя бы за месяц до приезда, который был условлен на 17–18 мая. Я давил на Б. Н.'а, он — на Суслова. Тот тянул (как все эти два года), отмахивался, откладывал. Б. Н. делился со мной недоумениями: Почему? То ли сам хочет ехать, то ли у него какие-то идеологические соображения? Сегодня Брутенц высказал предположение — скорее всего не хотел, чтоб ехал Б. Н. В прошлом году он ездил в США во главе делегации Верховного Совета. Теперь — в Англию, с которой мы начинаем серьезную игру. В конце концов Б. Н. таки уломал Суслова, тот разрешил представить «предложения» в ЦК и сегодня сам подписал нашу записку. Но Хейворд еще неделю назад предупредил Лунькова: если до 26 апреля не будет ответа, визит придется отменять. 27-го — заседание исполкома лейбористов, на котором будет обсуждаться вопрос о визите. Вчера Лунькову позвонили и сказали, что ИК лейбористов отложил визит делегации КПСС на неопределенное время, по причине отсутствия ответа из Москвы. А сегодня мы узнали, что Хейворд дал интервью газетам, в котором объяснил все публично, возложив вину за срыв на КПСС. Окольно посол узнал, что на ИК была острая дискуссия, говорилось об «оскорблении», о том, что три года прошло, что «мы (т. е. ЬР) направляли в Москву весь свой теневой кабинет», а они. и т. д. А «левые» в ИК (Хоффер) вообще заявили: зачем нам общаться с КПСС? Лучше с ФКП или ИКП, которые идут навстречу «демократическому социализму».

Так вот и получается. Составляем всякие проекты воздействия на социал-демократов, на Социнтернационал, предлагаем разные идеи, которые произносятся даже с трибуны съезда — о контактах с социал-демократией и проч. Пишем в «Правде» реплики и статьи. А потом одним махом — все насмарку. И почему бы? Да — по старческой импотентности, из-за политического склероза, который естественен у человека далеко за 70.

Посмотрел я вчера на «все это». Был на заседании Секретариата ЦК. Боже мой! О какой серьезной политической деятельности может идти речь?! Главный вопрос, который обсуждался — о перестройке системы партпросвета. Медведев (зам. зав. Отдела пропаганды) держал речь. Из вопросов, которые ему стали задавать, стало видно, во-первых, что секретари ЦК и Суслов в первую очередь, не очень отчетливо представляют себе, какова сейчас система партийного просвещения. «Главные идеи» перестройки, как я понял, состояли в том, чтобы институты марксизма-ленинизма перевести в подчинение обкомов (от горкомов) и создать в Москве Центральный дом политпросвета. Кириленко в своей обычной грубоватой манере заявил (а потом упорно стоял на своем), что все это — лишняя трата денег и сил. Почему бы не доверить все дело ЦК национальных компартий. И в самом деле — с точки зрения здравого смысла — вся эта перестройка не более, как «бюрократический восторг», прикрываемый важностью переживаемого этапа и т. п. громкостями.

Самым любопытным на этом заседании был такой эпизод. Присутствующие были озадачены и удивлены, как повел себя новоиспеченный секретарь ЦК — Зимянин (под руководством которого и готовился весь этот проект в Отделе пропаганды). Страстно и с нажимом — по официальной логике, что марксизм-ленинизм у нас один и нельзя допустить, чтоб в Ташкенте его трактовали так, а в Ереване эдак — он отстаивал проект. А когда

Кириленко стал его прерывать, апеллируя к здравому смыслу и экономии средств, тот его прервал в свою очередь: «Извините, Андрей Павлович! Я позволю себе досказать, что хочу!» Тот умолк. Образовалась неловкость. До сих пор никто не позволял себе задирать хвост на всемогущего А. П.

Это что-то новое. Присутствующие дошлые аппаратчики переглядывались, не понимая, что происходит.

Заключая, Суслов «спасал лицо А. П.», но фактически поддержал Зимянина.

5 мая 1976 г.

Отсутствие Пономарева (он на редкомиссии в Берлине по подготовке европейской конференции компартий) принципиально меняет весь ход рабочего дня: остается время вдумываться в информацию и вообще размышлять, а не щелкать, как семечки все эти шифровки, радиоперехваты, ТАСС, докладные КГБ, институтов, реферативные и просто журналы.

В связи с назначением на 20–21 июня парламентских выборов в Италии резко ускорился процесс кристаллизации «немосковского» коммунизма. На глазах, в открытую — интервью, статьях, заявлениях — отвергаются, размываются, наполняются иным содержанием все основные понятия: «самостоятельность», «равноправие», баланс больших и малых партий, отказ от центра и ведущей роли компартии, развитие марксизма на основе собственного опыта, учет национальной специфики, союз с другими партиями и движениями, сотрудничество с социал-демократами, демократия, этапы и условия прогресса социализма и т. д. и т. п. — т. е. все то, что мы столько лет уже признаем на словах, становится реальностью, политикой у итальянцев, испанцев, французов, англичан, бельгийцев, шведов, не говоря уж о румынах и югославах.

А для того, чтоб им поверили, признали их национальной партией, они отмежевываются от нас. И им приходится это делать все чаще, резче, грубее, бескомпромисснее и необратимее, поскольку задуманная в штабах антисоветизма и проведенная с помощью Солженицына, Сахарова и Ко кампания по дискредитации Советского Союза и советского социализма удалась. Нашему престижу в глазах самой широкой мировой общественности нанесен удар огромной силы, с длительными и почти не восстановимыми последствиями. Мы проиграли это крупнейшее идеологическое сражение XX века. И результатом будет вот что: тот социализм, который по теории Маркса-Ленина вырастет, наконец, на базе высокоразвитого капитализма и появление которого мы сделали практически возможным ценой жертв, страданий, потерь и проч., этот социализм возникнет как антитеза нам, как сила, если и не враждебная (подобно китайцам), то во всяком случае — чуждая. И мы в конце концов придем к той модели общества, которую создадут французы и итальянцы (т. е. они, как говорил Ленин, «сделают лучше нас»). И то, что мы так долго не можем расстаться со сталинским наследием, останется в истории, как ошибка и будет осуждено. Лишь немногие экстравагантные историки лет через 50-100 будут отстаивать неизбежность того, что было у нас между XX и XXX (если таковой состоится!) съездами партии, доказывать, что сталинизм (в ослабленной форме) был еще необходим для обеспечения такого соотношения мировых сил, без которого итальянцам и французам никакого своего социализма не видать бы…

Дай лишь Бог, чтобы мы не усугубили то, что история запишет нам, как ошибку, своей враждебностью, своим идеологическим осуждением итальянской и французской «модели» социализма, когда она станет реальностью.

А вполне вероятно — ибо по идейно-политическому содержанию итальянский и французский социализм — то же самое, что чехословацкий 1968 года. Впрочем, наше отношение к последнему диктовалось цинично-прагматическими соображениями: заботой о том самом соотношении сил. На этот раз тоже прагматические соображения могут породить иную нашу реакцию.

8 мая 1976 г.

Преддверие праздника. (День Победы). Опять, как всегда в этот день, раздираюсь дилеммой: надевать планку или ввинтить только орден Отечественной войны. Хочется почему-то второго. И опять недобрым словом вспоминаю командира корпуса, который под конец войны отказал мне в ордене Красного Знамени, заявив — не вы же (т. е. не ваш полк) наступали! Вы только исходную готовили. Кстати, тем, кто нас сменил 5 мая 1945 года, тоже не пришлось наступать, — война кончилась. А мы на этом еженощном копании траншей для них в 30-100 метрах под носом у немцев потеряли еще десятки людей и рисковали собой буквально за считанные дни до конца войны. Ну, да ладно.

Вечером смотрел очередную серию телефильма по Василю Быкову «Долгие дороги войны». Очень у него всегда натурально, без дураков и честно — про войну. Опять разволновался. И опять странное чувство тоски по чем-то безвозвратно ушедшем (?!) и утраченном.

9 мая 1976 г.

День Победы. Уже меньше шума, чем в прошлом году. Но. Брежневу дали маршала и в Днепродзержинске открыли «бюст» (как выразился Щербицкий). Вся программа «Время» по телевидению была посвящена этому событию.

Объяснений может быть много. Но — если искренне — я лично ничего понять не могу. Неужели «там» (как говорит человек с улицы) не понимают, что подобные мероприятия на 95 % имеют прямо воздействие обратное тому, что задумано!

Ходил с другом Колькой Варламовым (командиром пульвзвода из бригады морской пехоты — 1942 г.) по улицам Москвы. Говорили о войне и повседневных пустяках. Пил водку. Вернулся домой. По телевизору — минута молчания. Стало почему-то очень грустно.

12 мая 1976 г.

Вчера с Б. Н.'ом обсуждали проспект речи Брежнева на европейской конференции компартий. Обычные Б. Н.'овы штучки: «монбланы оружия», несмотря на разрядку, коммунисты должны прямо сказать, почему так. Пора переходить «от слов к делу». И как перед съездом ему опять не приходит в голову, что Брежнев не может объявить на весь мир, что до сих пор он не дело мира делал, а занимался трепом о мире. Неверно это и по существу. Перелом колоссальный. Психологический перелом превратился в «материальную силу».

Но у меня еще пономаревский доклад перед загранпропагандистами не закончен («XXV съезд и мировой революционный процесс»). 75 страниц получается. Между прочим, при подготовке таких материалов выявляется, кто почем в секторах. В данном случае с блеском продемонстрировал свое убожество сектор Ближнего Востока.

16 мая 1976 г.

Был на выставке на Кузнецком: там рядом два зала. В большом — художники- ветераны войны. Явно скучно. Хотел было уйти, но оглянувшись на малый зал, увидел какого- то А. А. Лабаса. Я впервые слышал эту фамилию. Нехотя забрел. Потом появился и сам художник рождения 1900 года и его жена, портреты которой имеются на выставке. Для меня это было открытие. То, что я видел в свое время в запасниках русского музея. Советский экспрессионизм высокого класса. 20-ые годы. С какой точностью и художественной силой схвачен дух эпохи. Серия графики об «Октябре». Две картины 1928 года — «Красноармеец на Дальнем Востоке» и «Утро после боя в городе» — это просто ошеломляет. Или… 1932 год, картина, которая и по манере и по сюжету даже предвосхищает «Гернику».

И еще: города будущего (графика) — это то, что только в последние годы стали «открывать» западные футурологи. Московское метро — как символ.

А этот Лабас участвовал в каких-то выставках, штук десять его работ приобретены ведущими музеями страны. Остальные у него дома. И это — за почти 60-летнюю творческую работу — первая «персональная выставка». И никто из широкой публики его не знает. А не посвященные в изломанную историю нашего искусства и вообще ничего не поймут и, равнодушно пройдя по залам, тут же забудут.

А на работе состоялся выезд в Серебряный бор — подготовка речи Генерального на конференции компартий Европы. Политбюро обсудило итоги берлинской редкомиссии (даже в печати дали). Брежнев реагировал на отчет так: если я не поеду, меня не поймут! Андропов — по поводу оставшихся неурегулированными проблем (упоминание пролетарского интернационализма, Советского Союза в качестве главной силы разрядки и главного объекта антикоммунизма) сказал: подумаешь! Кто там будет все это выискивать, какое значение эти слова будут иметь через неделю после конференции! Из-за этого не стоит заводиться. Не в этом дело.

20 мая 1976 г.

Сегодня мне рассказали такую историю. Брежнев позавчера выступал на совещании партработников областей, республик районов и проч. Об этом было в «Правде». Но текста не было. Можно было понять и оказалось на самом деле, что это совещание представителей орготделов. Раньше они назывались «особый сектор» при парткомитетах разных уровней.

Рассказывали наперебой азербайджанец и армянин — участники совещания — в совершенно ошеломленном состоянии, не зная удивляться, издеваться, возмущаться или что- нибудь еще.

Собрали, говорят, нас, но народу оказалось мало, зал полупустой. Наверно, потому, что заранее не предупредили и ребята разбежались по магазинам. А не предупредили- сам знаешь почему. Вошел он сзади, пошел по проходу, через зал. Все, конечно, вскочили и хлопают, крики. Понятно. Поднялся в президиум и заговорил. Примерно так:

Вот Костя (это секретарь ЦК, зав. Общим отделом Черненко!) заставляешь меня выступать перед вами. А чего говорить — не знаю. Вроде мы с вами встречались два года назад (Черненко вскакивает: «Два года и 31 день, Леонид Ильич!»). Ну, вот. Память-то, видите, у меня какая! Да. Мы вам тогда слово дали? Дали. И сдержали. Тогда вы были зав. секторами, а теперь зав. Отделами. И зарплата другая, и положение другое. Правду говорю?! (Бурные аплодисменты).

Ну, вы знаете, съезд мы провели недавно. Большое событие. Будем теперь выполнять. Что вам сказать? Я без шпаргалок (показывает карманы). Говорят, итальянцы, французы болтают про нашу демократию. Не нравится она им. Ну и пусть. Мы пойдем своим путем! (Делает жест, как на ленинских памятниках). Американцы дурят. Просыпаюсь тут утром. Делать ничего не хочется (потягивается). Приносят шифровку. Мол, Форд просит отложить подписание договора о ядерных взрывах (в мирных целях). Ах, ты думаю. Кладу резолюцию Александрову: «Отложить, но пусть он теперь меня как следует попросит еще раз — подписывать».

На днях, вы знаете, большое событие было. Поставили мне бюст. А Политбюро вынесло постановление присвоить мне, как Генеральному секретарю и председателю Совета Обороны звание маршала Советского Союза. Это важно. (И шутит.) Вы, конечно, отметили это событие в своих выступлениях на совещании. (Черненко вскакивает: «Да, конечно, Леонид Ильич, все об этом говорили с большим подъемом.»).

Костя меня уговаривал придти сюда в маршальском мундире. (Черненко: «Да, да, Леонид Ильич, все очень хотели видеть Вас в мундире. Но раз уж Вы. Мы тут.» И поднимает из-за стола президиума портрет Брежнева при полных регалиях. Держит обеими руками перед собой. Овация).

Черненко ставит на стол портрет, выглядывает из-за него и кричит в зал: «Леонид Митрофанович, давай.» Из второго ряда поднимается Замятин (директор ТАСС) и несет в президиум еще один портрет, тоже в маршальском одеянии, но в красках (первый был — увеличенная фотография). Два высоко поднятых портрета. Овация!

«Ну, что вам еще сказать, — продолжает Брежнев. — Событий много. Пусть шумят, кому мы не нравимся. А мы пойдем своим путем! (и опять ленинский жест).

На днях Б. Н. попросил почитать шифровку из Пекина. Австралийский посол Фицджеральд рассказывал нашему послу Толстикову о приеме у Мао новозеландского премьера Малдуна. Кормчего ввели под руки. Подвели Малдуна. Мао протянул руку, а смотрит в сторону (у него потеря координации). Китайские церемонии — рассаживание. Малдун, чтоб подыграть, начинает разговор почти цитатой: «В Поднебесной происходят большие волнения. Народы мира поднимаются на борьбу за независимость. И они непременно победят!»

Мао помолчал, потом сказал: «Нет!»

Малдун: «Конечно, если у них будут настоящие вожди!»

Мао: «Нет!»

Малдун не унимался: «И если они объединяться»

Мао: «Есть еще Советский Союз».

На этом аудиенция закончилась, так как кормчий утомился и его повели. Философский диспут продолжался 10 минут.

22 мая 1976 г.

Любопытные «превращения» можно наблюдать, заготавливая «принципиальные» доклады для Б. Н. Сейчас эта работа на финише. 26-го он выступает. И дважды, уже по заготовкам, «выправлял» нас. Главная проблема, как отнестись к отказу ФКП от «диктатуры пролетариата». Писали, конечно, в расчете на то, что все равно назовет это (в закрытом докладе — можно) ревизионизмом. И поэтому, создавая осуждающую тональность, старались не доводить дело до ярлыка, до брани.

И вытаращили глаза, когда Б. Н. начал нас упрекать в нелогичности. Ведь никто не поймет, к чему мы зовем. Я же выступаю перед пропагандистами, им нужны практические советы. А что у вас получается? С одной стороны, вы сообщаете, что еще в 1968 году при подготовке проекта Документа к международному Совещанию 1969 года КПСС согласилась с доводами о нецелесообразности включать в Документ этот термин, а теперь осуждаем ФКП за то, что она поступает так же, как поступили за последние 10 лет десятки самых ортодоксальных братских партий (которые не пользуются теперь термином «диктатура пролетариата»). Давайте уж будем последовательными. И вообще, товарищи, Коминтерна сейчас нет и мы не можем вмешиваться во внутреннюю политику других партий. И если обсуждать что-то из этой сферы, то только в «теоретическом» (т. е. в анонимном) плане, в «проблемных» статьях. Мы же ведь нигде не критиковали ФКП именно за отказ от «диктатуры пролетариата».

Я: Да, Борис Николаевич, сами мы не критиковали. Но мы поместили в «Правде» в одобрительном духе статьи из «Neues Deutchland», из чешских и болгарских газет. И все поняли — зачем мы это сделали, — в том числе «Юманите».

Б. Н.: Ну, и неправильно сделали. Я, например, не согласен со статьей в «Нейес Дейтчлянд» (!!).

В ответ я сделал жест — остается развести руками.

Другое дело, — продолжал Б. Н., - когда они ругают нашу партию, нашу демократию и т. д. Это вмешательство в наши дела. И тут надо давать отпор.

И еще один эпизод. Я подписал на рассылку секретарям ЦК сигнал очередного бюллетеня Международного отдела (внутрипартийная информация для актива тиражом в 25 тысяч). Там статья о XXII съезде ФКП. Подписывал я, так как Загладин был «на даче». Мне бросилось в глаза резкость оценок, в том числе персональных — в адрес Марше. И вообще весь дух — как будто сейчас не 1976 год, а, скажем, 1951-ый.

Позвонил Загладину. Он немного, мне показалось, «засмущался», но потом стал убеждать меня, что так и нужно: «активу, мол, надо знать правду». Я разослал. Но кошки скребли. И, рискуя получить по шее, позвонил Помелову, помощнику Кириленко (он возглавлял делегацию на съезд ФКП), предупредил: мол, резковато, обрати внимание своего шефа. А потом — хотя это был ход против Загладина — сказал Пономареву. Тот взвился: «На кой черт эта информация для бездельников! Какое они к этому отношение имеют?! Мы что — хотим рвать что ли? А если нет, зачем нам такие вещи? Мы сковываем себя, самих себя загоняем в тупик, идеологически закрепляем разногласия, для самих себя (имеет ввиду «верх») делаем их непреодолимыми!» И т. д. «Задержать тираж!»

Б. Н. в этих своих действиях напоминает мне Державина из Дезькиного стихотворения:

Он, старик,

Что-то молча про себя загадывал.

Был Державин льстец и скаред, И в чинах, но разумом велик. Вот какой Державин был старик!

Брутенц, который с прошлой пятницы стал, наконец, замом, рассказывал мне о том, что было «на даче» в Серебряном бору. Туда выехал бригада: Загладин, Жилин, Пышков, Брутенц и др. Подготовка генеральной речи к конференции КП Европы. Своя компашка. Брутенц в роли белой вороны, но его использовали в качестве объекта для выпивки (в связи с назначением). Были всякие разговоры. Из них Брутенц (я смеялся на это его признание) понял, что отдельская каша варится в рамках «четверки»: составляются реноме, санкционируются характеристики, обговариваются кадровые вопросы, определяется, кто «наш», а кто «не наш». Пошлая компания.

Труднее всего понять Загладина. Может быть, просто совмещение безграничного равнодушия и беспринципного цинизма в отношении людей (любых) с желанием иметь удобную микросреду. Выглядеть «хорошим, своим парнем».

Шапошников мечется. Мое назначение в Ревизионную комиссию глубоко и необратимо уязвило его., гонит его на необдуманные и гнусные поступки.

Б. Н. чует все это. Но то ли боится сор из избы выносить, то ли видит свою неспособность что-либо изменить.

Один «музыкальный момент» опять же из подготовки Б. Н.'овского доклада. Вчера он меня держал из-за этого до 10 часов вечера, все правил, хотя не так уж много. Наконец, уехал, видно, на дачу. Звонит из машины: «Анатолий Сергеевич, надо потеплее сказать, а то как-то все сухо!»

Я: «О чем? О компартиях?»

Б. Н. (раздраженно): «Да нет же. Ну, я приеду — позвоню по другому телефону. Ну, что вы не понимаете? События всякие».

Я: «Понимаю, Борис Николаевич, будет сделано».

Б. Н.: «Перенасыщать-то не надо. Но надо и в начале и в конце».

Вспомнил об этом потому, что сам сегодня слышал в магазине, а потом еще соседка рассказала. Народ в открытую говорит такое, за что, как выразилась она, будь это при Сталине — пол Москвы бы расстреляли. Минимально: «Бюсты себе ставят, звезды маршальские вешают, будто на войну собрались, а жрать нечего. Довели страну, что крестьяне в городских магазинах за зеленым луком в очереди стоят».

Мне Б. Н. рассказывает, сам весь кипит: «Киссинджер, Форд, всякие сенаторы — чуть что — пожалуйста, интервью. И говорят что попало. И нас гвоздят почем зря. А тут: Громыко дважды предложил, чтоб Брежнев дал интервью. Ведь там напечатают все до последней запятой. Но тот: «Да зачем., да ну их, чего я буду говорить» А ведь при его-то авторитете в мире — любую клевету против нас можно было бы отбить сразу. И т. д.

Я слушаю и думаю: Что ты говоришь, Борис Николаевич?! Будто ты сам не понимаешь, что при том владении словом и мыслью, какое, например, продемонстрировано на совещании, устроенном Черненко, ни о каком интервью не может быть и речи. Да еще — при почти физическом отвращении к любому умственному напряжению. Ведь именно поэтому он старается избегать встреч со знатными визитерами, хотя, казалось бы, это позарез как нужно (например, Кейсон Фонвихан, камбоджийский премьер).

28 мая 1976 г.

У Б. Н. новая идея — выступить с дидактической статьей о пролетарском интернационализме. Впрочем, если подход будет аналогичным тому, какой к диктатуре пролетариата, то это только на пользу. Ведь сейчас вообще никто ничего не может понять, чего мы хотим и на чем мы будем стоять, почему мы так уж заинтересованы в пролетарском интернационализме, и вообще, что мы под ним разумеем, если не собственную гегемонию и не поклонение нам (этого ни один разумный человек отстаивать всерьез уже не может).

Например, подсунул мне Корионов верстку статьи для «Правды» о пролетарском интернационализме. Звонарства и цитат — на полосу, а чего мы хотим — ни в строках, ни даже между строк никто не в состоянии вычитать, думаю, сам Корионов.

Пономарев рассказал мне о своем недовольстве «компанией», которую брал с собой в Берлин на Редкомиссию: Загладиным — за «вольное поведение», слишком уж все сам, а глупостей наделал. Жилиным, Собакиным, Ермонским — за пьянство. Попытаюсь передать его словами: «Они обнаглели до того, что не ходили на заседания. А за столом в присутствии Катушева, подумайте только, — такая обстановка сейчас, но никого ничто не интересует, ни одного вопроса не подняли, ничего не хотели обсуждать, пили. А Жилин теперь с двух рюмок пьянеет, несет околесицу. С Собакиным пикируются. Дешевка — противно слушать. Ну, что это такое! И ни слова — по делу. А дело ведь вы сами понимаете. Из-за их безделья прокол серьезный был: мне не доложили, что французы предлагают включить в Документ «пролетарский интернационализм». Катушев, попросив слова, стал распинаться в пользу «интернациональной солидарности» (прежнее итальянское предложение). Я вынужден был выступить и поддержать французское предложение. Конфуз: Катушев одно, я — другое. И — друг за другом. А Загладин сидит рядом, налился весь краской и вдруг заявляет мне: «Мы делаем грубую политическую ошибку». Я вынужден был потом откровенно сказать ему, что так себя не ведут.»

И в таком духе.

Мне не впервой слушать эти его ламентации. Мне они не очень понятны. С Загладиным он, действительно, уже «не сладит». (Я оказался у Загладина в кабинете, когда товарищ из Общего отдела принес ему на подпись адрес — поздравление «с маршалом» от особо приближенных.

Я, конечно, не стал делиться своими впечатлениями. Но я задал провокационный вопрос: а конференция компартий будет или не будет? Б. Н. пожал плечами. «Вот, говорит, письмо Брежнева Берлингуэру готово. Читали? Почитайте».

Я: Слыхал об этом. Но не уверен, что это правильно. Пусть бы Хоннекер и доводил «бизнес с Берлингуэром до конца». (Во время съезда СЕПГ в Берлине было получено письмо от Берлингуэра с просьбой отложить конференцию, так как в конце июня, сразу после выборов немыслимо этим заниматься и т. д.). В узком кругу с участием Суслова это письмо было обсуждено в ЦК СЕПГ и решено: «нажать на итальянцев». Они, мол, все подыгрывают буржуазным слоям и американцам, всё хотят удлинить дистанцию от комдвижения, пренебрегают интересами других!! Это глупое решение. Чем бы ни руководствовались итальянцы, они сейчас на острие международного коммунизма, разговорился я. Решается, в конце концов, исторический вопрос, поставленный еще при Ленине: — как победить в условиях высокоразвитого и высокоорганизованного капитализма Близко еще никто не подходил к практическому решению этой задачи. ИКП подошла. И, казалось бы, долг всех других коммунистов сделать все, чтобы помочь. и в первую очередь — не помешать итальянцам победить.

Итальянские парламентские выборы 20 июня и эта дурацкая конференция компартий Европы, которую никто не хочет и которая, по серьезному-то если, никому не нужна, — два совершенно не сопоставимых по значению события. Причем, второе может навредить первому, действительно, историческому делу.

Между тем, мы пускаем в ход орудие главного калибра — письмо от Брежнева, который, думаю, не очень-то разбирается в том, что происходит, и в оценке итальянского феномена руководствуется едва ли не обывательскими предубеждениями, замешанными на идеологии «Краткого курса». Но знающие и всевидящие эксперты в лице Загладина-Жилина- Александрова, которые сидят в Ново-Огареве и сочиняют для Брежнева речь на конференции

— подсовывают такую ему акцию!.

Я почти уверен, что Берлингуэр ответит вежливым отказом. Сработает не только объективный интерес — всё отдать победе на выборах, но и соображение из сферы политической хитрости, а вдруг узнают щелкоперы, что было письмо Брежнева, как они уже пронюхали, что есть письмо Берлингуэра Хоннекеру! И скажут: вытянулся перед Москвой во фрунт, вопреки интересам своей партии, пошел на унижение, отменив прежнее свое решение

— добиваться отсрочки конференции, не допустить совпадения во времени этих двух «мероприятий»!

Думаю, что Берлингуэр ответит отказом. И будет конфуз! Брежнев обозлится, а это очень не нужно сейчас для итальянцев, т. е. для МКД! Но обозлится он не только на итальянцев, но и на Пономарева.

Если же Берлингуэр пойдет на конференцию, то уж потребует большую цену — и в Документе, и в своей речи на конференции. И придется утереться, выслушать всё и — ни слова в ответ!

В любом случае для Международного отдела — плохо.

Таковы были мотивы моей реплики Б. Н.'у.

Но сказал я много меньше. Однако сказал, что «предвижу» негативный ответ. Итальянцам сейчас эта конференция вот так (провожу пальцем по горлу). И их позиция будет встречена с пониманием не только СКЮ и ФКП, но и французами, англичанами, а в душе — большинством западников. Мы окажемся в неловком положении. Я, конечно, понимаю товарищей из Ново-Огарева. Но, увы, их логика — это логика аппаратчиков. Сейчас это не всегда дальновидная логика.

Борис Николаевич выслушал молча. Смотрел на меня скептически. Но возражать не стал. И опять напомнил мне Державина. Он сам разрывается между аппаратной логикой и реальной политикой.

Читаю книжку англичанина А. Тэйлора «Вторая мировая война», которую, как он заявляет, писал 30 лет. Сгусток мыслей и оценок. Думаю, что где-то ближе всех к правде, хотя и персонифицирует немного события. И нас, наконец, оценили по заслугам (пером крупнейшего историка!).

Тяжелый день. Текст очередного доклада Б. Н. перед аппаратом ЦК (скорее всего и не состоится).

Оценка лично для Б. Н.'а (в тайне от новоогаревцев) текста для Генерального на конференции. Записка по его требованию о том, что бы еще сделать, чтоб отбить антисоветскую линию в президентской кампании в США. (неуемность Б. Н.'а. МИД его не поддержит и вся эта суета полетит в корзину).

Сам он сегодня занят делами европейской конференции. Оказывается, Аксен (член ПБ СЕПГ) еще в воскресенье сообщил из Рима, что Берлингуэр не поддается на уговоры и что, может быть, следует воздержаться от передачи ему письма Брежнева (посол еще не успел вручить).

А сегодня Аксен уже здесь, в Москве. Рассказывает, что Энрико держался необычно резко и непримиримо: дело, мол, не в сроках, мы согласны на конец июня. Дело в единодушии в отношении итогового документа. Если французы не подпишут хоть часть его, мы вообще не поедем на конференцию. Если кто-либо из 28 партий откажется присутствовать, мы не поедем на конференцию. Если французы не поедут, мы тоже, — «мы не хотим выглядеть ближе к Москве». Проклинаем ту минуту, когда согласились связать конференцию с документом. И вообще — чтоб мы когда-нибудь пошли еще раз на нечто подобное! А вы (немцы) продолжаете болтать о международном Совещании (было такое в докладе Хоннекера на съезде). Зачем это нужно? Вы же знаете, что ни мы, ни другие с этим не согласны. Только лишние спекуляции провоцируете. Или может быть у вас уже проект итогового документа нового Совещания в кармане?

Надо согласиться, что только единогласно принятый документ, может быть условием проведения конференции. Значит, надо выбросить оттуда все, с чем кто-либо из участников не согласен. Иначе мы на конференцию не поедем.

И в таком духе.

После сегодняшних многочасовых объяснений: Б. Н., Катушев, Аксен, Загладин родили глупость — послать представителей ЦК (Пономарева, Катушева соответственно) в Париж, Рим, Белград уговаривать пойти на компромисс и вручить послание Брежнева. Само по себе это унизительно. А когда я почитал проекты писем Брежнева и памятки для бесед, — ума рехнулся. Получается, что не будь конференции — катастрофа для КПСС, что КПСС так в ней заинтересована, что готова отступиться от чего угодно, — соглашаемся на то, чем возмущались совсем недавно — с формулой французов, что «конференция с ограниченной повесткой дня», соглашаемся выкинуть весь анализ обстановки и оставить только пункты- цели; готовы отступиться не только от упоминания «пролетарского интернационализма», но и от собственных заслуг в деле разрядки.

А между тем, в то же самое время, когда Б. Н. подписывает такие бумаги, он мне в сердцах говорит: «Эх! Надо бы взять да хлопнуть по столу. Мол, не хотите, не надо. Что нам больше всех нужно что ли?! Катитесь со своей конференцией».

Я в ответ: «Правильно. Но только это надо было сделать еще осенью!»

В четверг на ПБ будет решаться вопрос: посылать такие письма от Брежнева в Париж и Белград и соглашаться ли на то, чтобы конференция была бы «целиком и полностью» проведена так, как того хотят итальянцы, югославы, испанцы, румыны, а не так, как мы хотели.

Не исключено, что 3 июня будет как раз тем днем, когда Брежнев стукнет по столу и скажет примерно то, что сказал мне сегодня Пономарев. Но с той разницей, что сказанное Брежневым будет и в адрес Пономарева, даже в первую очередь в его адрес.

Сегодня выступал в Президиуме Академии наук — «хвалил» Иноземцева, который сам все это и организовал, вынудив Пономарева послать меня на это беспрецедентное дело. Формально: секция общественных наук Президиума обсуждала работу ИМЭМО за пять лет. А я должен был говорить, как Институт «помогает» Международному отделу ЦК. Внес я своим выступлением некоторый диссонанс в напыщенно-академический треп. Назвал фамилии, кто действительно что-то делал. Среди них 70 % евреев. Похвалил старика Хавинсона и его журнал («Мировая экономика и международные отношения»).

Эпизод: Кузьмин, зам. Отдела науки, сидевший за столом буквой «П» через Мурата Урманчеева (чиновник в Президиуме) попросил меня подсесть к нему. Я по простоте думал, что он что-то мне хочет сказать перед моим выступлением. А, как выяснилось (и как поняли все), он просто хотел, чтоб я на глазах у академиков подошел к нему, а не он ко мне. Боже мой!. Впрочем, он глупый и мелкий человечек, которому должность куратора Академии позволяет пыжиться. У нас с ним сложилось молчаливое Vivendi: делаем вид, что между нами никогда ничего не было. А между тем, он был одним из организаторов травли меня в «период федосеевской кампании». Он из тех, кто добивает (по их мнению) обреченных и лижет идущих вверх (на всякий случай).

Я, должно быть, действительно «повзрослел»: все такие игры, которые всерьез разыгрываются во всех учреждениях (и недаром, потому что от этого зависят должности и оклады) во мне вызывают искреннюю насмешку и презрение.

Наш Игорь Соколов (консультант) недавно «организовывал себе профессора» в Ленинской школе. Делал со всей энергией, которая никогда не употреблялась на работе. У меня подписывал характеристику, совал мне всякие инструкции, доказывая, что именно так надо их писать о нем. И заметил: «Ты заметь себе. по инструкции и ты можешь тоже. вот посмотри.»

Я действительно посмотрел на него. Он оторопел и говорит: «А что?»

— Ничего, Игорь. Только я такими делами заниматься не буду. Мне не нужно ни «профессора», ни доктора, ничего в этом роде.

И на этот Президиум мне было неприятно идти: боюсь подумают, что по логике Соколова-Тимофеева и им подобных, а такие там все, — я готовлюсь в «доктора»!

Собираясь на Политбюро, Пономарев вспомнил, что ведь тогда, осенью 1974 года на Даче Горького готовился еще один, краткий документ, помимо Декларации, подготовка которой сыграла такую злую шутку и с самой конференцией, и с комдвижением, и с нашим авторитетом в нем. Документ краткий — Обращение к народам Европы. Без всякой идеологии, типа манифеста. Я порылся в моих бумагах и извлек это Обращение. и ахнул. Великолепная риторика и как раз то, что нужно, чтоб «объединить» и снять все проблемы «итогового документа».

5 июня 1976 г.

Выставка Попкова (1932-74) на Кузнецком. Я, конечно, видел его в репродукциях, что-то читал, что-то слышал о нем и, когда вошел, многое бросилось в глаза будто виденное уже. Но сразу же, при первом внимательном разглядывании, понял, что это нечто необычайно сильное и простое. «В соборе», «Тишина» (с девочкой, памятниками войны и разрушенной церковью за холмом), «Хороший был человек, бабка Аксинья» (картина потрясающей проникновенности и универсальности понимания жизни. Ее можно глядеть долго, отходить, а когда возвращаешься — опять комок к горлу), «Северная песня» (контраст цивилизаций одной и той же России), «Двое», «Осенние ветры» и многие другие. Я запомнил все эти картины, они врезались в память, стоят перед глазами. Давно не испытывал такого. Один этот Попков стоит целой «школы». А у нас он в средненьких ходил. Умер в 42 года.

Рано утром ездил в Отдел «оценивать» подготовленную в «Правде» (Жуковым) статью против французского начальника генштаба, который сболтнул что-то о готовности французских войск сражаться «на передовых рубежах». Б. Н. взбеленился. И очень уж ему хотелось угодить Марше-Канапе, которые нас все время клюют за доверие к Жискару, а теперь вполне могут сказать: «Вот! Мы вам говорили!» Побежал к Суслову. Тот осторожничает. Говорит — с Громыкой посоветуюсь. А Б. Н. уже Зимянину, тот «Правде» и через 3 часа из-под жуковского пера статейка на тему: «Как же так! Нехорошо!»

Все это вздор. И политически ничего не значит. По существу политика Жискар д'Эстена не отличается ни от политики де Голля, ни от политики Помпиду. Думаю, что статейку-то не выпустят. Тем более, что это подмачивает апрельский визит Громыко и вообще наши «успехи» в деле разрядки, зафиксированные на съезде. Во всяком случае проект статьи должен быть пущен «по верху», прежде чем выйти.

А еще в промежутке виделся с Любимовым. Подъехал к его дому на ул. Чайковского и полчасика походили. Он давно меня просил встретиться. Я подозревал, что речь опять пойдет о поездке во Францию, Италию или еще куда-нибудь, т. е. еще одной акции «употребления» меня. И все отговаривался. А вчера позвонил Самотейкин (референт Брежнева) и сказал, что предстоит у Любимова еще одна встреча с Зимяниным и надо «остепенить» его загодя. Он, мол, будет жать на Зимянина, чтоб разрешили поставить «Кузькина» Можаева (спектакль сделан еще лет пять назад, но его завалила сначала Фурцева, потом Демичев, потом Ягодкин). Все эти «ушли» и Любимов, видимо, решил начать атаку на нового уже Секретаря. Так вот, говорит Самотейкин, этого не надо допускать. Дело непроходимое, только обозлит Зимянина, а «в этом состоянии» он будет докладывать Генеральному. А докладывать должен, так как Зимянин встречается с Любимовым по поручению Брежнева, на имя которого Любимов послал письмо.

Так у меня появилась у самого «потребность» срочно, до встречи в ЦК, увидеться с Любимовым. Пробовал его урезонивать. Предупреждал: пусть не делает глупостей, если дорожит театром и своей славой, — именно сейчас легко можно все порушить, если у Брежнева возникнет «разочарование»: мол, помогал, спас от исключения из партии, а он «этот гений» опять за свое!

Кажется, произвело. Но плохо, что он шел на этот раз к Зимянину вместе с Можаевым.

6 июня 1976 г.

Между прочим, Марше «отказал» вчера Пономареву в приеме в Париже. У него «нет времени». Вот, мол, Канапа приедет в Берлин на Редкомиссию — там и поговорите. И это, несмотря на то, что посол уведомил его, что Пономарев везет «послание Брежнева».

Вот так-то. Думаю, что это опять ошибка Загладина. даже если инициатива поездки в Париж исходит от Аксена. Такое нужно было предвидеть.

С помощью Дезьки обратил внимание на Юрия Кузнецова (в № 3 «Нового мира» есть несколько его стихов). Считается, что он открывает новую страницу в истории русской поэзии.

18 июня 1976 г.

10-11-го в Берлине была Редкомиссия по подготовке конференции компартий. 350 выступлений за два дня. «Документ», можно сказать, согласовали. Мы считаем его подходящим, поскольку он не расходится с «программой дальнейшей борьбы» XXV съезда и фактически означает одобрение нашей внешней политики. В обмен мы пожертвовали всеми анализами обстановки и оценками, которые хотя бы напоминали идеологию. Это тоже хорошо.

Контрапунктом и этого заседания, и всей 20-ти месячной подготовки конференции можно считать столкновение по «пролетарскому интернационализму».

Длительное время югославы не хотели упоминать этот термин в документе. Катушев, который был послан в Белград накануне этой берлинской встречи, уговорил Тито и Доланца. Те согласились, но настояли, чтоб раскрытие этого понятия включало все на свете: независимость, автономию, право выбора пути к социализму, невмешательство, солидарность с неприсоединившимися и т. д.

Однако, когда это было предложено в Берлине, заартачились итальянцы (раньше они помалкивали на этот счет, уверенные, что этот термин не проскочит через югославов). Пришлось вернуться к прежнему варианту — «об интернационалистической солидарности в духе идей Маркса-Энгельса-Ленина». И вот, когда все согласились, Канапа сделал «заявление»: «Итак, я констатирую, что при поддержке КПСС, ВСРП, БКП, КПЧ, СЕПГ и др. партий понятие «пролетарский интернационализм» изъято из употребления в комдвижении. Это — новая ситуация, о которой я должен доложить своему руководству».

Б. Н. пришел в себя первый. (Он сам рассказывал замам, как все произошло). Я, говорит, видел, что все ждут нашей реакции: пойдем мы дальше на попятный, чтобы спасти конференцию, или дадим бой. «И я выступил». Видно было, что он крайне доволен и горд своим выступлением. Да и очевидцы говорят, что это был яркий экспромт. Начал он так: «Товарищ Канапа сам не верит в то, что он говорит. И знает, что он говорит неправду». И разъяснил Канапе, что такое был, есть и будет интернационализм КПСС.

Лагутин так оценил: «Б. Н. врезал Канапе между глаз».

И пошло: вслед за Б. Н. выступило 18 делегаций. Все было: называли его заявление провокацией, требовали извиниться, разъясняли, что «идеи Маркса-Энгельса-Ленина включают интернационализм», напомнили, что когда, например, Марше едет к японцам или югославам и в итоговом коммюнике, он не употребляет термин «пролетарский интернационализм», потому что этого не хотят «собеседники». Канапа считает это нормальным. Говорили и о том. Что он почему-то забыл упомянуть партию, которая ультимативно воспротивилась допустить этот термин в документ конференции — итальянскую, а назвал как раз те, которые 20 месяцев настаивали на этом, а теперь пошли навстречу ИКП, учитывая ее предвыборные нужды. И т. д.

Канапа сидел бледный, но не отказался от своих слов.

Думаю, что он «забежал вперед» и просчитался. Он фактически вызвал референдум, поставив участников перед выбором — за «еврокоммунизм» или за КПСС. Подавляющее большинство выбрало пока КПСС, т. е. традиционный интернационализм. Промолчали СКЮ, ИКП, румыны, шведы, некоторым просто не досталось слова: ирландцам, например, которые, конечно, были бы с большинством.

Между тем, в жизни, в реальной действительности «еврокоммунизм», возглавляемый итальянцами, продолжает бурно набирать силу. Берлингуэр почти каждый день либо выступает на митингах, либо дает интервью. И если некоторое время назад он говорил, что ИКП не будет требовать выхода страны из НАТО, чтобы не нарушить международный баланс и не подорвать разрядку, то теперь он открыто заявляет, что НАТО нужно, чтобы оградить «итальянский путь к социализму» от пражской судьбы 1968 года. Он, в несвойственной ему ранее бесцеремонной манере, напоминает о том, что Брежнев, встретившись с ним после его речи на XXV съезде КПСС, ни словом не обмолвился ни об этой его речи, ни вообще о позиции ИКП в отношении «советского социализма». Все чаще и грубее (уже почти а 1а Марше) он осуждает нашу «демократию» и наши порядки.

Вчера принято постановление секретариата ЦК по нашей аналитической записке о положении в МКД. Очень хорошо, что принята предложенная нашим Отделом методика: не паниковать, не наклеивать ярлыков, не полоскать публично, всю работу с КП подчинить налаживанию доверия и товарищеских отношений. До конференции КП Европы вообще запрещено выступать со статьями, в которых хотя бы даже анонимно критикуются компартии.

Это уже шаг к признанию новых реальностей в МКД.

А на ПБ, которое состоялось во вторник и на котором обсуждался отчет Пономарева о Берлине (в том числе и о вылазке Канапы), имел место такой эпизод. Громыко, в разрез с тем, что говорили другие, вдруг заявил: «А нужна ли нам в таких условиях вообще эта конференция? Не спустить ли ее потихоньку под откос? Ведь неизвестно, что еще там будут говорить Марше и Берлингуэр! И зачем нам документ, который явно будет хуже, чем Карловарский?!» (Имеется в виду документ, принятый на конференции компартий Европы в Карловых Варах в 1966 году).

«Отпора» ему, естественно, никто не дал. Брежнев промолчал и вообще ничего не говорил на ПБ по этому вопросу. Правда, на другой день утром, когда Б. Н. мне это рассказал, он добавил: «Все удивлены и не согласны. Мне вот сейчас звонили члены ПБ (?), помощники Брежнева (?) и все в один голос возмущаются заявлением Громыко».

Не знаю, не знаю. Громыко ведь после Гречко самый близкий к Генеральному человек. Между ними полная доверительность. Неужели он вылез, не предупредив. А если и так, он наверняка продолжит свою «речь» в другой обстановке, тем более, что почувствовал себя в изоляции.

9 июля 1976 г.

За эти 20 дней, когда не было никакой возможности что-либо написать, произошли важные вещи: Берлинская конференция компартий Европы (29–30 июня), моя поездка во Францию, утверждение меня членом редколлегии «Коммуниста» и мое первое там выступление. Меня попросили кое-что сказать о Берлине и о Париже, просто так, чтоб коллеги услышали голос.

Думаю, что Б. Н. специально воспользовался случаем и отправил меня во Францию, чтоб не затрудняться с приобщением меня, наряду с Загладиным и Жилиным, в команду сопровождающих в Берлин.

Берлин, конечно, веха: мы признали публично право не соглашаться с нами и с комдвижением не только «по отдельным вопросам», но и по вопросам идеологии. Самый умный классовый враг (в лице обозревателя Рестона) оценил эту нашу мудрость: важнее сохранить комдвижение, чем держаться за не очень понятные сейчас догматы веры.

Ребята из Отдела (а их — десятки, переводчики, референты, консультанты) рассказывают о встречах Брежнева с лидерами братских партий. 12 встреч. Похлопал по плечу Миса — коммюнике. Пожал руку Макленнану — коммюнике. А с Кадаром — самая приятная, по словам Брежнева, была встреча. Тот подошел и говорит: «Леонид, у меня нет никаких вопросов, но в «Правде» — одно коммюнике за другим. Мне тоже нужно коммюнике». Обнялись — и коммюнике появилось.

Цирк.

Б. Н. мне рассказывает, как Леонид Ильич однажды заявил ему: «Борис, с твоими встречаться не буду, нет сил». И в самом деле, продолжал Б. Н., он совсем был «не того». И слышит плохо. Ситуация совершенно нелепая, а между тем — «исторический успех».

Впрочем, может, так оно и правильно. Может, не наше это дело — заниматься «координацией» коммунистических и прочих сил в мировом масштабе? Может, наше дело идти как волнорез — «по возможности» и «по способностям», уповая на непотопляемость России? Главное — чтоб не было ядерной войны. Может, вся эта наша активность в «третьем мире» — только инерция и плата по прежним, идеологическим обязательствам?

Может, сама наша политическая усталость и старческая недееспособность руководства — «перст Божий»? Может быть, они удачно совпали с объективной потребностью России оставить всех в покое и немножко поплыть, куда плывется и как можется, — только чтоб не тревожили?»

Наверное, написал я это под впечатлением только что прочитанной книги, которую купил в Париже: Tibor Szamuely «La tradition russe». Читал ее с волнением и потому еще, что знавал автора: он учился после войны на моей кафедре в МГУ. Племянник знаменитого Тибора Самуэли (есть фото, где он в 1919 году рядом с Лениным на Красной площади) — одного из вождей Венгерской Советской республики. Тибор-младший родился в 1925 году в Москве. В 1951 во время «космополитии» его посадили. В 55-м выпустили и он уехал в Венгрию, а после «событий» эмигрировал в Лондон, где вскоре стал профессором университета. Умер в 1973. Книга, вышедшая уже после его смерти, написана с поразительной для человека такой судьбы любовью и проникновенностью к России. Это — трагическая повесть. И русская история в ней предстает как нескончаемая драма великого народа, который на протяжении тысячи лет отстаивал свое право на жизнь и на величие. Главная идея книги в том, что русские не смогли бы сохранить себя как нацию, не смогли бы преодолеть всех колоссальных препятствий, каких не знал ни один другой народ такого масштаба, если бы они не пожертвовали почти всем в пользу Государства… — в том числе почти всеми ценностями и правами (политическими, социальными, индивидуальными и проч.), которые составляют естественную основу западноевропейских обществ.

Франция. Делегация «по обмену опытом идеологической работы». В. Афанасьев — главный редактор «Правды», Т. Жданова — секретарь ленинградского горсовета, М. Ненашев — зам. зав Отдела пропаганды ЦК, Е. Чехарин — ректор ВПШ, Д. Моисеенко — наш референт по Франции.

Неожиданность визита — как признак «потепления» ФКП-КПСС, что отметили «Monde» и «Figaro». 23-го прием у Канапы в ЦК ФКП. Поношение СПФ. «Я тебя, Anatole, люблю, но я ничего не скажу тебе» (о решении Пленума ФКП насчет участия в берлинской конференции).

Встречи с другими деятелями ФКП, разговоры, острые споры, приемы, дискуссии. Осмотр и прогулки по городу, посещение музеев, магазинов.

На работе гонка с итогами Берлина. Загладин и Жилин вернулись на двое суток позже делегации. И Б. Н. почему-то поволок меня к Суслову — составлять решение ПБ по Берлину (которое 3-го июля было опубликовано в «Правде»). Суслов вроде удивился. Потом там появился Брежнев. Когда он пришел к Суслову, я был в приемной. Кажется, он меня принял за сусловского секретаря. Спросил только, один ли Суслов. Б. Н. и Катушев в этот момент вышли из соседней комнаты. Он, держась за ручку двери в кабинет Суслова, успел им сообщить, что он утром побрился, отдохнул, секретарям обкомов позвонил и весь остальной день в Кремле на работе. По поводу идеи проекта постановления ПБ по Берлину, с чем к нему полез Б. Н., сказал только: «Не торопимся ли мы». Но Б. Н.: «Надо дать основу для аналогичный решений преданных нам партий». Такого же мнения, очевидно, держался и Суслов. Поэтому решение вышло на другой же день. Впрочем, настороженность Брежнева возникла еще из-за того, как мне показалось, что он не понял, что проект будет разослан всем (т. е. в том числе Громыко и Андропову, без мнения которых он, видимо, не выпускает ничего по международным делам).

19 июля 1976 г.

Прошлая неделя ушла на сочинение статьи Пономареву для «Коммуниста». Трудно шло: сказать так, чтоб было «по-нашему» и в то же время не перейти за рамки «коллективных договоренностей» в Берлине, не упустить уж слишком КПСС'овской интерпретации конференции. Б. Н. явно этого не хочет. Может быть, мудрый старик таким осторожным способом хочет дать понять братским партиям, что КПСС «сделала выводы» и принимает «новый этап» в МКД, как неизбежность и даже спокойно.

Между прочим, по первому варианту статьи попросил убавить количество цитат из «нашего главного» и поставил в осторожные скобки абзац с восхвалением его вклада в работу конференции, объяснив мне устно, что он имеет ввиду. Готовится к «эре после Брежнева»??

Мое пребывание в редколлегии «Коммуниста» уже доставляет много дополнительных забот. Каждую неделю заседание редколлегии. И шлют все тексты. Все вроде нужно хотя бы смотреть.

Балмашнов сообщил мне, что к нему приходил Искандеров и просил передать Б. Н.'у, что Трапезников поручил кому-то (тайно) в Институте истории подготовить «внутреннюю рецензию» на I том «Международного рабочего движения». Балмашнов комментировал это так: затевают повторение истории с V томом «Истории КПСС», когда Б. Н. получил щелчок (считали, что «звонок»). Я не очень в это верю. Скорее Искандеров интригует: хочется уж больно ему стать директором Института Африки, вот и демонстрирует верность. Потому что дело-то уж явно проигрышное. В идеологической ситуации, когда на конференции компартий говорят вещи, от которых всего два года назад мог инфаркт случиться у ортодоксов, — в этой ситуации вылавливать идеологически неблагополучные фразы и инкриминировать их секретарю ЦК. Нет Трапезников не такой уж дурак, хотя и фанатик.

И потом: уже появились похвальные рецензии в ПМС, в «Правде», в МЭИМО. В № 10 «Коммуниста» великолепно схвачена суть. В августе будет в «Вопросах истории». Если бы Трапезников что-то замышлял, он мог бы как-то предотвратить этот процесс. Кроме того, он знает, что есть «внутренняя рецензия» на рукопись тома из ИМЭЛ'а. На кого же он обопрется, не говоря уже о том, что его зав. сектором Хромов — член главной редакции дал отличный отзыв на рукопись, и главные клевреты тоже «замазаны» участием в главной редакции и обсуждениях.

Липа, должно быть.

В четверг собирались с друзьями. Был Бовин, Карякин. Попытки выяснять смысл «должности» в жизни каждого из нас. Бовин негодовал: мол, дали бы мне свободу, я чувствую в себе силы говорить с народом так, как он того заслуживает, объяснять ему, что происходит в мире на самом деле. Я лениво возражал: кто, мол, тебе мешает, если, конечно, ты не думаешь в душе так же, как Киссинджер или Каррильо. Моя идея о себе — «frontir»=граница. Которая уже дошла до западного побережья. Все освоено, индейцы превращены в объект для туристов. И сил больше что-нибудь сделать нет. Удовлетворяешься хорошо сделанным в рамках служебного микромира, отмахиваясь от мысли, нужно ли это кому-нибудь за его пределами. Бовин расшифровал это так: сидит в говне и заставляет себя думать, что вылезти не сможет.

А вчера на даче с нетерпением ждал выступления Бовина по XV в «Международной панораме». Был приличен. По крайней мере трижды отступил от канонических оценок: по Испании, по Картеру и вообще президентским делам в США, по Ливану.

31 августа 1976 г.

Полтора месяца пропустил. Поэтому — пунктирно, что произошло за это время.

С 12–27 августа был вновь на Рижском взморье, в сверх комфортабельном «Янтаре». А до этого 3 августа была беседа с Эндрю Ротштейном, который отказался встречаться с Б. Н.'ом, считая, что тот трусит поступать с английской компартией так, как следовало бы, чтоб вернуть ее на путь марксизма-ленинизма. Естественно, Брежнев и его друг Суслов не захотели тратить на него время. Я позвал на беседу Ненашева — зам. Отдела пропаганды, с которым мы были во Франции. Старик Ротштейн — живая история Коминтерна и проч. Мальчиком сидел на коленях у Ленина, когда тот играл с его отцом в шахматы. Говорит, что «наша беда» («вина» вашего руководства), что вы (КПСС) зазнались. Припомнил, что Сталин отказался послать дивизию в Лондон в 1945 году на парад союзников. И тогда английский рабочий класс понял, что его в счет не берут. А он — будучи англичанином — таких вещей не забывает. (Кстати, Ротштейн вполне свободно говорит по-русски, хотя и немного слишком правильно). Главная его тема — ничтожество нашей пропаганды. Вы «не доходите» до западного человека. Ваши журналисты и пропагандисты занимаются литературщиной, а нужны факты, нужна умелая подача действительности.

Ненашев его заверил, что мы-де это понимаем, вот, мол, состоялось решение ЦК об Агентстве печати «Новости», где предусмотрен штат специальных обозревателей, которые знают западную аудиторию.

Между тем, спустя несколько дней я узнал следующее. Уже после выход этого решения, которое «укрепляло и расширяло» АПН, Брежнев позвонил Кириленко (из Крыма) и, очевидно, даже не подозревая об этом решении, стал ему говорить, что, мол, эта организация только деньги жрет народные и вообще «раздули», а продукция их валяется по коридорам посольств.

Вслед за этим сразу же появилась записка за подписью двух членов Политбюро: Кириленко и Андропова в этом духе. И тут же было принято другое решение ЦК, которое сокращало АПН на % и вообще низвело ее до уровня, которого, впрочем, она заслуживает. Ее вообще бы закрыть. Сама идея изначально была выморочная. Толкунов сейчас рассовывает своих работников по разным местам их сотни и, трудно поверить, — тысячи.

Принимал я перед отъездом в отпуск несколько делегаций от компартий. Итальянская — 15 секретарей райкомов. Говорил им о величии их партии, о значении того, что она делает для всех нас. О том, как важно, «несмотря на расхождения», что мы и они (Брежнев- Берлингуэр) демонстрируем перед всем миром нашу дружбу, разочаровывая и сбивая с толку противников.

18 сентября 1976 г.

В первой половине сентября был с дочерью в Венгрии. Венгры принимали широко, показали много интересного.

Здесь я прочел запись беседы Брежнев-Кадар в Крыму (26 августа 1976 г.). Брежнев Кадара «на ты», Кадар его — «на Вы». Поучающий тон, вплоть до оценок руководящих деятелей Венгрии с рекомендациями на их счет. Но вместе с тем искреннее выражение доверительности, похвалы в адрес самого Яноша; за интернационализм, понимание и мудрость. Брежнев держался как «старший» и «непререкаемый», он не «советовался», а советовал.

Между прочим, меня поразила жесткость, с какой Брежнев говорил о внешнеполитических и особенно идеологических вопросах (много жестче, чем в Завидово перед XXV съездом). И в отношении проблем ФРГ-ГДР — «никаких послаблений» Шмидту, и в отношении идеологической непримиримости к шатаниям, осудил Ацела (член Политбюро ВСРП), который-де опасен своими либеральными замашками.

Удивило меня и его заявление по поводу нового международного Совещания МКД. Мол, в практическую плоскость его ставить рано, но думать о формах, подходах, методах пора. Мы все равно не дождемся, пока китайцы согласятся на Совещание. И вся проблема единства МКД (несмотря на Берлин) у него сведена к новому Совещанию.

В Будапеште один вечер мы провели у Нади Барта, помощницы Кадара. Очень мило беседовали на литературно-социологические темы. Надя мне предложила почитать «Континент». «Не стесняйтесь, у нас ведь это просто. Завтра будете в ЦК, отдайте кому- нибудь, они мне передадут!».

И вот №№ 7 и 8. Максимов, Некрасов и тьма других ранее известных у нас имен. Две ночи я читал это. В том числе Наума Коржавина, памфлет — обращение к «левым интеллигентам» на Западе. Его оценки Фиделя, Че-Гевары, Альенде. Не всякий на такое решится.

И какая сила слова! Видишь абсурдность, нелепость его взглядов, готов полемизировать и есть для этого убийственные аргументы. Но неотразимо действует! Сам стиль, сатира и яд как таковые. Владение словом, мастерство. Там же — главы из второй книги В. Гроссмана — продолжение «За правое дело». Называется «Жизнь и судьба». О подготовке окружения Сталинграда. Сильнейшая вещь. И послесловие литературного критика Ямпольского — о последнем десятилетии жизни Гроссмана, после ареста рукописи в 1963 году, о его похоронах.

Протест Е. Эткинда, известного литературоведа, гнев и поношение судей и гбэшников, которые вынудили его покинуть страну (в 1974 году), а он-де ничего антисоветского не сделал и не собирался сделать, и ничего такого публично не писал. Инкриминировали ему несколько фраз из письма к зятю, который собрался уезжать в Израиль и которого он отговаривал это делать: мол, здесь надо бороться за справедливость, а там ты никому не нужен. Письмо, конечно, попало куда надо. Описывает, как его исключали из Союза писателей и из Пединститута им. Герцена в Ленинграде, как вели себя его друзья — писатели и поэты.

Очень у меня испортилось настроение от этого чтения. Пожалуй, теперь уже сотни талантливейших и образованных людей уехали на Запад и там рассказывают подноготную нашу во всеоружии знаний и мастерства.

В Будапеште я сразу узнал, что меня определили в делегацию на съезд КП Дании (23.09.-26.09.) во главе с Черненко. Вернулся в Москву — и пошла куралесица с бумагами: речь, памятки, «подарки», главный из которых — заказы на суда в «Бурмайстер и Вайн», где самая большая парторганизация.

Пока общение с Черненко (едва ли не самый близкий и доверенный человек Брежнева) показывает, что он умен и прост, без суеты, хотя дело для него новое.

Почти каждый день по телефону общаюсь с Б. Н.'ом, который в Крыму. Занимаюсь статьями о «социал-демократии» и о «советской демократии», предстоящей поездкой делегации КПСС в Англию.

Сегодня сходил на выставку Кончаловского. Должно быть, впервые он выставлен целиком — во всех его этапах, с 10-х до 50-х годов. Да, мы помаленьку становимся взрослыми и не боимся уже показывать художников, которые во время Октябрьской революции, Гражданской войны и первых пятилеток рисовали голых натурщиц, цветы и виды старинной природы, семейные портреты.

Потрясающая графика литовца Краскауса — «Память», «Борьба», «Жизнь» — три серии. Выставлена на Государственную премию за этот год.

16 октября 1976 г.

С утра до ночи «готовлю» Б. Н.'а в Англию. Ворох всяких справок, заготовок речей, тостов, памяток для бесед. Все это, конечно, пойдет в корзину. Его «руководство» заключается в том, что эти бумаги все больше насыщаются пропагандой (и во многом — демагогией), которая, конечно, только покоробит англичан. И меня вновь и вновь поражает, как он, человек с острым практическим взглядом на вещи, со склонностью смотреть с изнанки, видеть скорее плохое в людях, чем хорошее, всегда подозревать их в корысти (если они что-то делают не для него непосредственно), человек с таким политическим опытом и иногда даже полицейским подходом к иностранным делам, — как он может рассчитывать, что англичане, лейбористы, на уровне руководства ЬР и ЬЭ, дадут ему произносить часовые речи с призывами к разрядке, сокращению вооружений, прекращению гонки, уменьшению военных бюджетов, а заодно «агитировать за советскую власть» указанием на то, что у нас хлеб — столько-то копеек, молоко — столько-то, трамвай и метро — столько-то. И все это неизменно уже 50 лет!

Сколько бы я ни убеждал его, что разговоры будут сугубо деловые, он только раздражается. Я готов биться об заклад, что у Каллагана-Хили-Кроссленда вопросы будут такие: когда приедет в Англию Брежнев; почему мы мешаем мирному урегулированию в Южной Африке; почему мы наращиваем военно-морскую мощь, сверх необходимых для обороны пределов; о диссидентах и евреях (третья корзина Хельсинки); почему мы так плохо выбираем полурамиллиардный заём, который англичане нам предоставили в 1975 году, и занимаемся при этом разглагольствованием о необходимости всемерного развития экономических отношений.

Ни по одному из этих вопросов Б. Н. не имеет никаких полномочий. В ответ он будет «делать пропаганду» и призывать к дальнейшему сотрудничеству во имя мира! И голо отрицать то, что будут предъявлять как обвинение (например, по флоту он даже не знает, как обстоит дело).

Выдал я ему еще и еще раз переделанные статьи по социал-демократии (перед женевским Конгрессом Социнтерна, в свете нашей берлинской встречи) и о советской демократии. Он ковырялся в текстах во время отпуска в Крыму. Должен сказать, что Сашка Вебер сделал отличную, очень политичную статью по социал-демократии. Она могла бы стать переломной для МРД, поскольку «из под пера» самого Пономарева. Но теперь — Hic Rhodus — hic salta! Теперь Б. Н. должен пойти к Суслову и договориться: выступать или нет. До Конгресса Социнтерна остается чуть больше месяца. Я несколько раз напоминал. Он соглашался. С Сусловым он видится каждый день. Результата никакого. Возникает уверенность, что произойдет то же, что уже неоднократно бывало и с этой, и с другими темами: откладывается, забывается, а через год, обычно пере отпуском, он начинает ворчать — вот, сколько лет я настаиваю на такой статье, ничего у этого вашего Вебера не получается (намек и на меня), или он не хочет, у него (т. е. у Вебера) явный уклон в реформизм, вот он и волынит. И т. д.

Здесь вновь сказывается его чиновное, в общем-то бесправное положение в партийной верхушке. Как мы в отношении него самого, так и он там может лишь исподволь протаскивать что-то свое, давать замечания, которые часто игнорируют, но ничего существенного он не может там определять и уж во всяком случае, решать.

На прошлой неделе был здесь Уоддис. Приехал договариваться о визите своего генсека в Москву, но чтоб на уровне Брежнева. Дело тянется более трех лет. Но и на этот раз Б. Н. отфутболил визит на будущий год.

За эти две недели пришлось также заниматься с Блатовым подготовкой бесед Брежнева с Нето (президент Анголы), заодно доводить текст интервью Брежнева французскому телевидению. Оно состоялось 4 октября и, кажется, произвело впечатление на Западе. Таковы законы современной политики и массовой информации! Те же самые слова в сотнях умных и авторитетных статей имеют почти нулевой результат. А здесь — даже без особых аргументов — означают вклад в реальную политику.

А московская публика несколько дней не могла придти в себя от удивления, — как это Брежнев целые полчаса без всякой бумажки так гладко все говорил. Ей в голову не приходит, как это делается.

Вот еще одно на эту тему. Произошло позавчера. А вчера полностью дано в газетах. Привожу выдержки из речи Кириленко по случаю вручения Брежневу второй звезды Героя в связи с семидесятилетием.

«Дорогой Леонид Ильич! За это время ты, как никто, так высоко поднял величие нашей Родины, ее народов, так мудро изменил развитие мира в сторону разрядки и утверждения прочного мира на Земле, за что ты, Леонид Ильич, законно снискал глубокую любовь миллионов людей нашей планеты.

Партия и народ любят тебя, Леонид Ильич. Весь твой жизненный путь, мудрость и талант дали тебе возможность собрать и впитать в себя такие драгоценные качества партийного и государственного деятеля, которые присущи только великому человеку нашего времени, вождю нашей партии и всех народов нашей Отчизны».

Кажется, мы выходим на последний рубеж. Помнится, в отношении Никиты мы до такого не доходили.

Вчера я невольно оказался при телефонном разговоре Гришина с Пономаревым (тот болеет и на ПБ и при награждении Брежнева не присутствовал). Б. Н. ему рассказывает что было. Они на «Вы» и, следовательно, не очень интимны в общении, но все же он рассказал что было и под конец не удержался: «Длинно, говорит, выступал Андрей Павлович. И все одно и тоже, все уже известно. Все уж утомились, а он все говорит и говорит. Больше — чем другие в таких случаях».

Коробит старика этот неумолимый процесс культизации Брежнева.

23 октября 1976 г.

Брежнев беседовал с Хаммером. Этот, как и Гарриман приехал рекламировать Картера. А Брежнев ему: «Не знаю, не знаю. Но то, что ваш президент наговорил про разрядку и про Советский Союз, — ни в какие ворота». Хаммер заверял, что все это только, чтобы получить власть. Потом все будет, мол, иначе. Хвастался, что его миллиардные сделки с нами успешно работают, что обеспечит нас удобрениями настолько, что мы сами скоро будем экспортировать хлеб. Благодарил за продолжение строительства Торгового центра в Москве, несмотря на охлаждение советско-американских отношений из-за президентских выборов.

Самое интересное: 1) убеждал Брежнева восстановить отношения с Израилем. Все проблемы легче будет решать: во-первых, с вашими евреями. Будете всех, кто хочет уехать отправлять в израильское консульство и пусть разбираются. Вообще, говорит, надо вам что-то решать с евреями. Вы по-прежнему недооцениваете силу и влияние сионистов США. Ведь это они ликвидировали Никсона.

Брежнев подчеркнуто: «Я дал указание отпускать всех, кто хочет. За исключением причастных к оборонным и другим государственным секретам. Остальные пусть едут».

Во-вторых, говорит Хаммер, и на Ближнем Востоке вам легче будет, сможете прямо влиять на Израиль. Примите опять послом в Москве Голду Меер и, уверяю вас, тысячи проблем сразу потеряют свою остроту.

Брежнев ему: «Дело не простое. Мы ведь разорвали отношения в знак протеста против агрессии. Но агрессия продолжается».

Хаммер: «Но ведь иметь дипломатические отношения с государством — не значит одобрять его политику, везде так».

Брежнев: «Подумаем, интересное предложение».

2) У вас, говорит Хаммер, в запасниках Третьяковки и Русского музея огромное количество картин 20-х годов — русских абстракционистов, Кандинского, Малевича и т. п. Они вряд ли когда-нибудь будут популярны в Советском Союзе. Да, я и сам, откровенно говоря, не понимаю их, но на Западе на них мода и огромный спрос. Вы бы устроили в Париже или где- нибудь еще выставку таких картин: и прибыль, и жест хороший с точки зрения хельсинской третьей корзины. Кстати говоря, вы бы могли заработать большие деньги, если б продали такие картины на Западе, ведь там за каждую заплатят миллионы.

Брежнев: «Подумаем, небезынтересное соображение».

Замотал меня Пономарев подготовкой своего визита в Англию. Десятки вариантов для речей и т. п. Каждому нормальному человеку ясно, что никто не даст ему там распевать свои пропагандистские песни.

Зашел ко мне Иноземцев. Полистал бумажки и бесцеремонно припечатал: даже не пропаганда, а дешевая агитация. Я ему говорю: «Коля, ты пойди и скажи сам Б. Н. у вот то же самое. У меня уже мозоли на языке на эту тему».

Да, пошел он на х., ответствовал академик. Посылать туда секретаря ЦК КПСС и кандидата в члены ПБ может только человек, у которого за спиной есть нечто, а именно Генсек, который не стесняется в выражении своего презрения Пономареву. Но тут есть и объективное начало, которое отражают такие люди, как Иноземцев, Арбатов, отчасти Александров, хотя этот более идеологичен. Называется это «государственный подход», т. е. умение исходить из реальностей и вести себя по-деловому с западными деятелями, рассчитывая на реальные результаты и для экономики, и для мира. Пономарев же мыслит идеологическими категориями «борьбы против империализма», разоблачительно- пропагандистскими. И, конечно, вызывает раздражение, прежде всего тем, что хочет выглядеть непримиримым защитником «наших классовых интересов», даже больше, чем сам Леонид Ильич. Я, разумеется, целиком на стороне Иноземцева и Арбатова, они это знают, но и понимают, как и то, что жизнь меня определила при Пономареве.

В общем-то, и сам Брежнев близок к этой концепции (Чехословакия — другой вопрос). Пономаревский же подход окончательно губит МКД. Все, пока еще жизнеспособное в нем, никогда не вернется в коминтерновский загон, ибо это — тупик, маразм, самоубийство компартий.

7 ноября 1976 г.

Был на Красной площади. Пошел на прием в Кремль. Самое сильное там впечатление

— роскошные жены высокопоставленных чинов: меха, бриллианты, барская манера держаться

— словом, соль Земли.

С 28 октября по 3 ноября — в Англии. Впервые делегация КПСС у лейбористской партии. Возглавляет Пономарев. В делегации Афанасьев («Правда»), Иноземцев, Пименов (ВЦСПС), Круглова (ССОД) и я. Сопровождающие переводчики — Джавад Шариф, Лагутин, Михайлов.

Накануне, примерно за 10 дней, английская пресса и радио устроили антипономаревский шабаш: он — главный инспиратор оккупации Чехословакии, он — главный антисемит, он — со времен Коминтерна учит компартии, как ликвидировать демократию, и сейчас его главная задача — подрывать западные режимы. Транспаранты — No wanted in Britain! — т. е. так, как обычно пишут об уголовниках.

Сам Ян Микардо — председатель иностранной комиссии лейбористской партии, за день до нашего приезда заявил Би-Би-Си, что, действительно, Пономарев «нежелателен», но не они, лейбористы, определяют состав делегации, также, как мы, когда ехали в Москву в 1973 году, не позволили бы ей определять состав нашей делегации, ибо в этом случае меня-то уж, еврея и сиониста, ни за что бы в Москву не пустили. Я по должности вынужден принимать Пономарева, а моя жена вместе с другими будет демонстрировать на улице против притеснения евреев в СССР.

С момента прибытия в Хитроу почувствовали, что такое британское security. Потом мы с ними пивали коньяк. Рыцари своего дела. Любо-дорого смотреть, как работают. Нашим учиться и учиться.

Б. Н. с самого начала и до отлета дул в одну дуду: мы за мир, против гонки вооружений, за советско-английское сотрудничество, за торговлю, за дружбу между нашими народами. Нигде не давал себя сбить. Один раз только вышел из себя — в парламентском комитете, но об этом позже.

В парламенте чуть было не дошло до скандала. Мы находились на галерее для гостей. Внук У. Черчилля, тоже Уинстон, а также Маргарэт Тэтчер, «красавица и стерва» (как тогда я ее оценил, впервые увидев) и другие, особенно сионистский лидер Дженнер, демонстративно явившийся на заседание в ермолке, устроили обструкцию дискуссии по обычной повестке дня. Спикер то и дело стучал жезлом и выкрикивал: «Order! Order!» Но парламентарии не унимались.

В конце концов кто-то крикнул: «В парламенте — чужой!» Это средневековый парламентский пароль, и если его произносят на заседании, то спикер обязан объявить голосование (divisions, т. е. парламентарии расходятся, кто влево, кто вправо, в зависимости «за» они или «против»). И если большинство «за» — галерея немедленно должна быть освобождена от посторонних. Голосования по такому вопросу, говорили нам, не было в британском парламенте 150 лет.

Выручил премьер-министр Каллаган. Он встал и пошел из зала, дав тем самым понять нам, что он готов изменить время намеченной встречи с Пономаревым и провести ее немедленно в своем кабинете, тут же в здании парламента.

Мы поднялись и потянулись к выходу, сопровождаемые презрительными возгласами парламентариев. (В газетах на другой день писали: делегация, мол, хотела избежать унижения, если б ее стали выводить. Впрочем, голосование оказалось совершенно неожиданным — 198 проголосовало за то, чтобы мы остались, и только 8 — против!)

Пономарев был «заведен» на еврейской теме до предела. И когда по возвращении из Шотландии состоялась встреча с группой парламентариев-лейбористов в помещении их фракции в Вестминстере, произошло следующее.

Уселись за большим круглым столом. Председательствовала Джоан Лестор. Явился и Дженнер в ермолке, демонстративно выложил в центр стола Библию, подписанную 250 членами парламента и «рулон» Великой хартии вольностей. Но как только Дженнер затронул еврейскую тему, Пономарев взорвался. Произнес экспромтом самую выразительную речь, какую я когда-либо слышал из его уст; разошелся, потерял самообладание, стучал по столу, указывал перстом. Быстрый Женя Лагутин, референт нашего отдела, едва успевал переводить. Начал тихо, но с каждой фразой разгорался: «Я хотел бы знать, объяснял ли кто-нибудь когда- нибудь этим мальчикам и девочкам, которые шумят за этими стенами «Ponomariev out!» [он так и сказал, по-английски], что если бы не Красная Армия, вообще некому бы было сейчас эмигрировать в Израиль — ни из СССР, ни из любой другой страны?! Не было бы вообще еврейского народа как такового!»…

Достопочтенные джентльмены были сначала ошеломлены, иронически улыбались в ответ на его горячность, переглядывались, а потом посерьезнели и стали неодобрительно поглядывать на Дженнера. А один, воспользовавшись паузой в пономаревском шквале, бросил «спасательный круг», предложив перейти к вопросу об англо-советской торговле. Б. Н., опомнившись, принял пас.

На утро газеты вышли с большими заголовками: «Mr. Ponomariev shouts on M. P's» . Так представил дело и Дженнер на своей пресс-конференции. Но Джоан Лестор, которая дала свою пресс-конференцию, заявила в ответ на вопросы, что сидела рядом с Пономаревым и не видела и не слышала, чтобы он стучал по столу и кричал на членов парламента. Между тем, при отъезде в аэропорту она же вручила мне большую пачку писем с просьбами о разрешении на выезд наших евреев. А Б. Н. в «задушевной беседе» с делегацией в самолете сказал, подводя итоги: «Надо с еврейским вопросом что-то делать. Мы недооцениваем отрицательного влияния этого вопроса на результаты нашей внешней политики и вообще на возможности продвигать идеи социализма на Запад».

Еврейская тема присутствовала, как сквозная в течение всех дней. Уже в Хитроу нас встречали плакатами на тему — освободить евреев, и так повсюду. Демонстранты более или менее крупными группами провожали нас лозунгами: «Гражданские права советским евреям!», «Хельсинки — это вам не шутка!», «Долой Пономарева — организатора зажима евреев!», «Свободу Буковскому!» и т. д. Плакаты такого и подобного содержания были выставлены и возле отеля, где жила делегация, и у Транспорт-Хауза, у парламента, у Вестминстерского аббатства. Здесь разыгрывались целые сцены: переодетые в красноармейскую форму парни хватали и волокли по тротуару людей, одетых в форму зэков, закованных большими цепями с висящими на них ядрами. В Глазго появились еще и украинцы: «Мистер Пономарев! Освободите 49 миллионов украинцев!»

У Вестминстерского аббатства высший иерарх приветствует Пономарева словами: «Высокая честь для нас!» Это через секунду после того, как мы прошли сквозь строй демонстрантов, оглушенные оскорблениями, барабанами и свистульками. Зам высшего иерарха ведет нас по Собору. По-английски остроумно и иронично комментирует, показывая усыпальницы и прочие «предметы», оставшиеся здесь от величия и мелочности тех, кто делал британскую историю.

Прием в генсовете тред-юнионов: Мэррей, Джонс и др. Б. Н. все учил их марксизму- ленинизму, всю беседу вел очень неудачно, хотя эти умные, вежливые, масштабные деятели настроены к нам самым дружеским образом. Они терпеливо выслушивали сколько стоит в СССР хлеб, какая квартплата, сколько платим в метро и т. п. Было стыдно. А когда Б. Н. упрекнул их: что же вы, мол, не остановите гонку военного бюджета, то получил спокойный отлуп. Тем не менее все кончилось по хорошему, «тепло». Не успели мы уехать из Транспорт- Хауза, как Мэррей, представляющий 11,5 миллионов членов профсоюза заявил прессе: «Демонстранты против советской делегации не представляют рабочего движения Великобритании».

Ужин в посольстве. Приехали Веджвуд Бенн, Хейворд, Аткинсон (казначей) и тощая англичанка, которую Б. Н. в тостах все время игнорировал, а она оказалась влиятельной дамой и в конце концов, опять же с британской иронией, стала кричать «discrimination!!»

29-го утром были у Кросленда (Форин Оффис). Те же проблемы, что и с другими.

Днем улетели в Глазго. Вечером прием в региональном совете Глазго. Председательствовала представитель местной шотландской лейбористской партии в длинной, естественно, шотландской юбке. Атмосфера, такая, будто мы в Венгрии или ГДР, подкалывают самих себя и присутствующих здесь «людей из-за границы» (так в Шотландии величают англичан). Поразительная способность к ораторству: шутка, ирония органично перемешаны с серьезной политикой. Говорить все любят. Тост Пономарева, довольно посредственный, но был скрашен за счет мастерского перевода Лагутиным.

Утром 30-го, в субботу, митинг с шоп-стюардами и простыми рабочими. Коммунисты-профлидеры. Ответы-вопросы. Мне достался еврейский вопрос и я произнес «пламенную речь» о роли евреев в советском обществе. Б. Н. стал меня осаживать и в конце концов меня оборвал. Обстановка была тоже, как в хорошей братской компартии, хотя судя по всему коммунистов в аудитории почти не было.

Поездка в Эдинбург. На футболе. Экскурсия по городу. Знаменитый Кастл, место рождения Конноли, памятники Вальтер Скотту, Бернсу. Склоны холмов, покрытые вереском и красные от упавших листьев, залив, овцы в черте города.

Прием в Совете большого Эдинбурга. Поразительное доброжелательство. Тост Б. Н.'а на сей раз более или менее удачный — стал подражать шотландцам в манере (сквозь политику пропускал футбольную тему).

Ночной переезд в Глазго на машинах. А 31-го в воскресенье, поездка по озерам и заливам Шотландии. Ничего красивее я нигде, ни в одной стране не видывал.

Разговор Б. Н.'а по дороге, в том числе у харчевни Св. Катерины с рыбаком и шахтером, как изобразило это телевидение.

Вечером прием у руководства лейбористов и Конгресса тред-юнионов Шотландии. Та же председательница. Тосты, подарки. Разговор с соседом — зам. генсека шотландских тред- юнионов (оказалось, он коммунист, да и разговор вел со мной «доверительный»).

Утром 1-го — самолетом в Лондон. Перед этим пресс-конференция в аэропорту. Вопросы вроде иссякли. В 15.00 главная беседа в ИК лейбористов. Но пришло всего пять человек. Б. Н. выложил всю «главную памятку» московского производства, несмотря на то, что Микардо в начальном слове явно дал понять, что серьезный разговор они вести не хотят. Да и не уполномочены (трепался о трех причинах трудностей в отношениях между ЬР и КПСС).

3-го, в среду улетели в Москву.

На другой день сочинил ему памятку для ПБ. Он не ждал, что его заслушают. Однако, это произошло. И он вернулся довольный: с интересом, говорит. слушали, задавали много вопросов и сказали: «так держать».

Итог? Да, никакого. Социал-демократы никогда с нами не пойдут на мировую, какими бы «хорошими» мы себя ни представляли и как бы вежливо ни вели с ними «идеологическую борьбу». Поразителен, однако, контраст между отношением к нам «простого народа» и отношением «верхов», сдержанным и неохотным. Будто вынужденным. Впрочем, если бы не еврейская проблема, дело могло бы пойти, и лет через пять можно было бы завязать и «официальную дружбу».

8 ноября 1976 г.

Вчера вечером читал материалы к редколлегии «Вопросов истории». Среди них посмертное слово академика Струмилина «о науках исторических». Около 70-ти страниц. Поразительная вещь — и все в том же направлении, о котором я писал в связи с выставкой Кончаловского. Все в конце концов становится на свои места, а у Струмилина — даже богостроитель Богданов, который, оказывается, предсказал и ЭВМ, и основные принципы кибернетики, оргнауку, не говоря уж о том, что умер от медицинского опыта на себе.

Интересно, как отнесутся члены коллегии? (Статью завалили).

Перечитал свой опус десятилетней давности (это то, что в свое время Федосеев сделал объектом изучения моего ревизионизма). С каким блеском написана вещь! Теперь уже так не напишу, наверно. Между прочим, там предсказаны все процессы в рабочем и комдвижении, которые сейчас вышли на политическую поверхность.

12 ноября 1976 г.

Пономарев и Загладин уехали в Португалию на съезд КП. Я — на хозяйстве. Был на Политбюро: Громыко отчитывался о своих разговорах в Софии с египетским МИД Фахми. Слушал я его, реплики и «обсуждение», и вновь давался диву. Вроде речь шла о том, что Садат, оказавшись в дурацком положении, и не получая от США «ни одной пули», хочет опять «хороших отношений» с нами. У Громыко была директива — держаться жестко, ставить условием восстановление Договора. Т. е. пользоваться затруднительным положением Садата, чтоб он пошел на «действительно хорошие отношения». Но зачем нам его хорошее отношение? Зачем вообще какие-то те или иные отношения с Египтом, — это как-то совсем было вне поля зрения. Т. е. сама суть политики (ее цель) начисто отсутствовала во всем обсуждении.

Впрочем, чувствовалась и «усталость» от всех этих арабских дел. Фахми считает главным «орудием» восстановления отношений встречу Брежнев-Садат. Громыко заметил по этому поводу: но тогда, мол нужно встречаться и с Асадом. Брежнев: «Не верю я им никому. Единственные, кто может быть честный среди них, это палестинцы». Другие члены ПБ вежливо усомнились. Косыгин сказал, что они все (арабы) радуются, когда кто-нибудь из «их братьев» терпит поражение или его побили. И все, мол, врут и нам, и друг другу. Громыко добавил, что «все они» отвернулись от палестинцев и рады, что тем пустили кровь. Поэтому, «даже Бумедьен, который был их яростным защитником, теперь плюнул на них». И т. д. в этом духе.

Асад, закончил наш министр со слов Фахми, боится теракта против себя. Вздрагивает от щелканья фотоаппарата.

Ну и что?!

Потом обсуждали записку Громыко: применить «свои меры защиты интересов СССР», если Западный Берлин втянут в избрание общеевропейского парламента (до этого он в доступной форме пытался объяснить, что это такое).

Может быть, такой подход и есть классовый: «мое не тронь, а то!.» Но ведь Западный Берлин — «не мое». И разрядка вообще что-нибудь означает? Чего мы хотим в проблеме Западного Берлина? Какова перспектива? Т. е. опять — есть ли политика?! Ведь этак и Австрийский договор не надо было бы в 1955 году допускать!.

Сегодня был на Секретариате ЦК. Записка Б. Н.'а (в его отсутствие) о его беседах с Аксеном (то, что мы с Загладиным сочинили на Воробьевых горах). Отвергли ее с раздражением. Особенно Кириленко и Зимянин. Под тем предлогом, что, во-первых, почему мы с одними немцами занимаемся этими вещами (т. е. договариваемся, как приводить в соображение колеблющиеся и занимающиеся антисоветизмом братские партии Запада), а, во- вторых, если они, эти партии, узнают — это ведь обида и ссора на 10 лет вперед. Аксен болтун, а если еще другим сказать (соцстранам), так утечка обеспечена.

Мораль, которую одну только и можно вывести, из этого обсуждения: хрен с ними, с этими Марше и Берлингуэрами, пусть что хотят, то и делают, лишь бы на нас не лаяли, лишь бы «хорошие отношения».

И это мудро, это правильно. Это то, о чем я уже писал, оценивая «взгляды и поведение» Черненко в Дании (в отличие от Б. Н.'а, обремененного догмами и идеологическим зудом всех учить, воспитывать, побуждать читать нравоучения!).

Пошлое и подлое интервью Любимова «Нью-Йорк таймс» (о бюрократии, консерваторах, Иосифе Прекрасном и т. п.). Он делает очередное турне по Италии и Югославии. Какой мелкий, глупый человек. Как может в таком держаться большой талант?!

13 ноября 1976 г.

«Ордена есть вексель на общественное мнение: ценность их основывается на кредите векселедателя». Это — Шопенгауэр, которого опять почитываю. Архаично, но встречаются «ничего мыслята», свидетельствующие о том, что новых-то мало появилось за 100 лет.

14 ноября 1976 г.

Был на Райкине «Зависит от нас». Скучно. Пережил и он себя, и его жанр. Он был и хохмачем, и в общем-то оптимистом. Теперь он хочет быть чистым сатириком с философско- политическим (весьма грустным) подтекстом. А это не действует уже, потому что никто не верит в действительность сатиры, как и всяких других средств. Кукиш в кармане, даже очень сильно вынутый оттуда, тоже уже никого не удивляет и не вызывает прежней реакции. Публика знает, что все это — холостой ход, что даже если будет позволено гораздо больше — все равно не подействует и ничего не изменит.

Встречали его бурно и благодарно. Провожали долго, стоя. А я думал, хлопая: не аплодисменты-поощрение, а аплодисменты-прощанье.

23 ноября 1976 г.

Накануне прочитал рассылку по Политбюро с предстоящими речами Брежнева в Румынии. Меня покоробила превосходная степень всего там: Чаушеску «видный деятель МКД» (то же было сказано о Тито в Югославии). Смешно — и перед mass media и перед братскими КП. «Полное единство взглядов». «на основе марксизма-ленинизма», «общности идеологии», «радуемся, когда Румыния поддерживает нашу внешнюю политику», «традиционная нерушимая дружба» и т. п. Будто ничего никогда не происходило.

Я сказал Б. Н.'у: согласен, мол, с тактикой, — мы большие и должны быть снисходительны, в объятиях душить претензии румын, пользуясь тем, что Мао умер, не оправдав надежд Чаушеску, а западный сезам (рынок) не открылся за один только антисоветизм (нужны еще и барыши). Однако, мол, словесность несолидная, перебор, смешновато. Б. Н. отнесся с пониманием и предложил на ПБ «поправить», особенно в части, где «общность идеологии» и «на основе марксизма-ленинизма». Брежнев: «Брось, Борис. Что касается теории и всяких идеологических дел, то мы от него (Чаушеску) отстали. Нам еще догонять его нужно: он железный сталинец!» (??)

Неделя английского кино. Фильмы в стиле классического реализма. Отбирали мы сами. Ничего про современность. «Историко-костюмные» или исторические комедии. Но приложения — документальные фильмы. О происхождении автомобиля, об истории железнодорожного транспорта, о Лондоне и особенно о добыче нефти в Северном море. Этот последний — просто «идеологическая диверсия». Потрясающая техника, великолепно, умело и четко работают люди, создают уникальные материальные ценности. Не зная, можно было подумать: «великая стройка коммунизма». только без лозунгов и «самоотверженности на благо». Зритель все это заметил. Вокруг меня мужики громко, вслух отпускали издевательские реплики по поводу наших вариантов подобных документальных фильмов.

26 ноября 1976 г.

Началась эпопея 70-летия Брежнева. Наш Б. Н. уже успел подсуетиться: напросился готовить «ответные слова» Брежнева на награждение орденами соцстран, советскими орденами и на торжественном обеде. В результате мы с Брутенцом второй день занимается сочинением патетических текстов. Поразительная организация дела: два зама Отдела (а других вообще нет сейчас) при огромном потоке службы запираются и пишут речи, не имеющие никакого отношения к их прямым обязанностям.

А главное — все это пойдет в корзину: Александров не позволит, чтобы «кто-то там» предлагал подобные проекты: он и только он мастер и хозяин таких тестов!

Умер Андрэ Мальро. Прочитал статью в «Юманите».

Ю. Жуков из Парижа в телеграмме «по верху» сообщил об отношении французских коммунистов к «движению за мир» (в связи с опять созываемым «форумом миролюбивых сил» в январе: в Москве — мини-конгресс мира), о бесконечных инициативах и, как грибы плодимых Москвой, всяких комитетах. «Комитет содействия продолжению конгресса миролюбивых сил 1973 года» французы назвали «комитетом разбежавшихся участников конгресса».

Это все — плоды неуемной энергии Шапошникова. Который стоит нашему государству миллионных денег, в том числе — в валюте, а пользы от нее. Мир-то ведь «делается» совсем в других комитетах. Зато сотни кормушек для «деятелей» разного ранга, «борцов» за что угодно, лишь бы шла хорошая зарплата и подачки из Москвы.

Когда-нибудь нас (Международный Отдел и тов. Пономарева) шарахнут за всю эту активность.

4 декабря 1976 г.

С 29 ноября по 3 декабря был в Будапеште. «Шестерка» по социал-демократии — в частности, в связи с только что (в эти же дни) прошедшим XIII конгрессом Социнтерна. Посадка в Белграде из-за погоды. В Будапеште — на «горе» три дня в государственных дачах. Дискуссия. Мое основное выступление со ссылкой на Пастернака по аналогии: социал- демократическое «примечание» к динамике истории, определяемой коммунизмом. Оппортунизм социал-демократии, как возможность сотрудничать с ними и использовать их.

Были и со стороны других попытки оригинальнее подойти к социал-демократии (но не со стороны болгар и чехов — они еще на школярском уровне, просто серы и убоги, особенно чехи!)

[Кстати, мне вчера Загладин рассказал об одном разговоре с помощником Берлингуэра: «Зачем вы все время цепляете чехов?» Тот: «А вы что — сами не видите, что они мудаки?!»]

На «шестерке»: мое вмешательство в спор умно-прагматичных поляков (Суйка, Сильвестр) и строго схоластических болгар, которых шокировало, что по существу я поддержал не их, хотя по форме вроде бы отдал должное и тем, и другим.

Ужин с секретарем ЦК Денешом. Он мудр, спокоен и скучен. Мой тост, который потом вспоминали при всяком удобном случае.

11 декабря 1976 г.

Вчера встречал и разговаривал с генсеками Канады и Англии — Каштаном и Макленнаном. Встречал Плиссонье — и ни о чем не разговаривал. Летят через Москву на съезд партии во Вьетнам. Каштан, как ученик все спрашивает, что «мы думаем о событиях в Канаде и как надо бы сформулировать, «исходя из опыта КПСС» политику компартий». Это даже не подобострастие (напротив, он очень капризен и блюдет свой престиж лидера партии), у Б. Н.'а он ни за что не стал бы просить подобное. А тут, просто он хочет позаимствовать идеи откуда бы то ни было. Сам он на них тощь. И людей у него думающих нет. Он дошел до того, что буквально выпросил., чтоб наш Институт США АН СССР написал ему историю его партии. И ребята пишут так же. как Программу партии и проч. Он потом все это выдает за свои сочинения: гарантия полная, не могут же советские разоблачить плагиат!

С Макленнаном совсем другое: разговоры на посторонние темы, главным образом о кризисе в Англии и проч.

Когда имеешь дело с людьми из подобных мизерных партий, всегда какое-то досадливое чувство возникает: будто имеешь дело с «пикейными жилетами». Именно в этом духе они рассуждают о политике и о положении в своих странах — не изнутри, как участники и двигатели событий, а как при сем присутствующие ворчуны.

Резкое отличие от итальянцев, французов, датчан. Кстати, я и у западных немцев этой пикейности не почувствовал, хотя по положению в стране они не лучше КПВ.

На днях я прочитал стенограмму беседы Брежнева с Тито в Белграде. Долго не мог опомнится и придти к какой-нибудь определенности. Леонид Ильич ему спокойно и доброжелательно (в присутствии обеих делегаций) разъяснял, что мы, КПСС, камня за пазухой не держим, никаких тайных замыслов у нас нет, что весь треп о том, будто мы собираемся посягать на Югославию, — это чистый вздор и провокация. «Информовцев» мы не поддерживаем и не снабжаем. «Я не могу допустить даже мысли, что у нас кто-нибудь может поддерживать кого-то, кто выступает против СКЮ, против тебя (Тито)!» Мы, мол, записали в совместных и международных документах, что признаем право каждой страны идти своим путем к социализму. Никто не должен ни мешать, ни вмешиваться. Однако, зачем ваша печать то и дело на нас лает, приписывает нам всякие фантастические намерения, да и деятели ваши иногда говорят о «двух сверхдержавах», «о двух центрах гегемонизма и подавления», намеки всякие делают и т. п. То и дело поднимают шум вокруг сталинизма, хотя мы с этим покончили. И решения XX съезда для нас остаются в силе. Нельзя, мол, допускать, чтобы подрывали нашу дружбу и сотрудничество. У нас и у вас много врагов и «всякую такую печать» они используют и против нас, и против вас. Вот смысл, но не словесность, конечно.

Тито ответил на другой день. Похвалив Л. И. за откровенность, сам пообещал быть откровенным. И сказал: «Мы усматриваем противоречия в вашем вчерашнем выступлении (Брежнев и Тито больше на «вы», особенно в присутствии других; Брежнев иногда соскальзывал на «ты», Тито — никогда). Присутствует недопонимание нашей внутренней и внешней политики. Вы говорите: зачем ворошить прошлое? Конечно, не надо акцентировать, но и упускать его из виду не стоит. Прошлое нельзя снять одними декларациями. Многое в вашем (то есть КПСС) поведении напоминает нам о прошлом. Да, и у нас, и у вас есть люди, которые сомневаются в искренности друг друга. Нашим пищу дают известные положения Программы КПСС (о ревизионистском руководстве СКЮ). Позвольте процитировать два абзаца из «Программы КПСС»… После принятия «Программы» у вас было три съезда партии, но вы и не подумали поправить эти места.

Восстановление «Обществ дружбы», как вы предлагаете, для нас неприемлемо: слишком много было «лишнего» в его работе у нас. Мы признательны за снабжение нас некоторой военной техникой, но пролеты военных самолетов и заходы судов в наши порты — только в соответствии с нашим законодательством (уведомление за 60 суток).

Что касается нашей печати, то мы не считаем, что критика сталинизма, этатизма, культа личности — это антисоветизм. А кроме того, у нас сложилась своя система информации, отличная от вашей. И менять ее мы не собираемся.

… Существует стремление вовлечь Югославию в социалистическое содружество. Мы считаем, что это только осложняет наши отношения, мешает нашему с вами сотрудничеству.

Мы последовательно придерживаемся решений берлинской конференции (то есть коммюнике принятого в этом же году на конференции 28 компартий Европы в Берлине), а вы позволяете в печати практиковать отношения между КП с «доберлинских» позиций. Ваши действия и заявления противоречат духу этой конференции…»

Брежнев в ответ похвалил Тито за прямоту и сказал только, что «примет это к сведению, хотя и не во всем согласен»…

Долго я потом думал. В самом деле, мы искренне хотим дружить с Югославией и искренне не думаем ее поглощать, подчинять и т. п. Но «теоретически» мы ее не признали. В глубине сознания, не отдавая себе в этом отчет, мы считаем ее «отклонением от нормы» и рассчитываем на «исправление». И они это видят. Пусть Брежнев говорит от души. Они в этом не сомневаются. Но основополагающая концепция нашего социализма осталась прежняя, в общем — сталинская, «краткокурсная». И югославы, как и итальянцы, и французы — видят в этом теперь фундаментальную несовместимость с нами. Отсюда их нежелание принимать органически термин «пролетарский интернационализм», за которым не без оснований им чудится «Коминтерн». Отсюда замена его поверхностно-спорадической категорией «интернациональная солидарность».

 

Послесловие к 1976 году

Я должен поправить себя: в послесловиях к предыдущим двум «томам» я дал незаслуженно уничижительную оценку Брежневу. Рано списал его как государственного деятеля. Он явно превосходил своих «коллег». Я, правда, говорил о его заслугах в сохранении мира. Но недооценил глубины его решимости и искренности в стремлении не допустить ядерной войны.

В этом томе описывается подготовка XXV съезда КПСС в Завидово, на дальней генсековской даче (она же — охотничье угодье). Там узкая группа интеллигентов- аппаратчиков верхнего звена сделала, пожалуй, последнюю попытку спасти лицо Советского государства, навязать политике нормальный здравый смысл. И в ходе невероятно откровенных бесед с Генсеком выявилось до конца его качество как убежденного и непоколебимого «сторонника мира» (прошу прощения за штамп, но другого термина не подберу). И здесь его роль действительно «историческая».

Если бы не «Чехословакия-68», на что он пошел, скрепя сердце (теперь это известно), скорее всего потому, что чувствовал себя еще не совсем уверенно в высшем руководстве, если бы не «Афганистан-79», на который его сподобила тройка членов Политбюро, пользуясь его физической и психической беспомощностью (он почти утратил представление о происходящем вокруг), то, думаю теперь, он вполне заслуживал Нобелевской премии мира. Во всяком случае, Брежнев, по делам своим в пользу мира, был бы достоин ее больше, чем все, кто получил ее в 70-х годах. Конечно, представить себе Брежнева Нобелевским лауреатом по тем временам — чистая фантастика. Тем не менее.

В противоречии со сказанным деградация личности продолжалась: бесконечные самонаграждения, вопиющая вульгарность в демонстрации себя в качестве беспрекословного «хозяина» страны, поощрение позорного подхалимажа, вакханалия приветствий и поздравлений, которые от имени Генсека едва ли не ежедневно направлялись фабрикам и заводам, республикам и городам, всяким прочим коллективам, срывы, свидетельствовавшие об умственном расстройстве.

В этом «томе» — новые свидетельства упадка и дезинтеграции коммунистического движения. В связи с XXV съездом КПСС и европейской конференцией компартий продолжались усилия держать его на плаву, циничные, смешные, безнадежные. Те, кто к этим усилиям был причастен, — от самого верха до разного калибра исполнителей в аппаратах ЦК, — сами не верили уже в его реальность и жизнеспособность. Более того, — не признаваясь себе в этом, — они чувствовали ненужность комдвижения ни для большинства стран, где оно формально присутствовало, ни для, — что особенно существенно — для Советского Союза. И суета вокруг «братских партий» автора записок и ему подобных имеет лишь одно (впрочем, жалкое) оправдание: если мы были не в силах отказаться от мифа, то уж хотя бы надо было постараться, чтобы маневры ради сохранения не выглядели слишком глупо и нелепо, по крайней мере блюсти достоинство, человеческое и политическое, при проведении явно провальной и впустую дорогостоящей политики.

В «томе» два важных пункта, связанных с поездками делегаций КПСС в Германию и Великобританию. Они характерны тем, что выразительно и предметно выявляют, насколько отрезано было советское общество от Западного мира. Проникновение туда (и понимание этого мира) было доступно лишь для очень немногих партийных «интеллектуалов», способных видеть тамошние реальности и здраво осмысливать секретную и всякую другую информацию, которая оттуда к ним поступала.

Что касается общественных настроений этого года и культуры, которая продолжала отчуждаться от идеологии, ничего принципиально нового (по сравнению с двумя предшествующими «томами») читатель здесь не увидит, но сами наблюдения любопытны.

 

1977 год

Разговор у мня в кабинете с Брутенцом… О нашем отчаянии… О тупике, в котором мы оказались. Как можно! — На фоне продолжавшегося около месяца фестиваля награждений 70-летнего Генерального, не было, думаю, человека — от простого работяги до рафинированного интеллигента и даже аппаратчика, — который бы, глядя это каждый день по телевизору, не удивлялся, не возмущался, не издевался бы над собой и властями, не смеялся бы.

Немыслимый треп всех mass media об успехах, победах, росте уровня и превосходствах, треп политически глупый настолько, что, если б не ясно было его бюрократически шкурного происхождения, он мог бы показаться просто провокационным.

Я говорил о нравах: Примаков уходит из ИМЭМО в замы директора ТАСС, потому что Иноземцева-директора не избрали членом ЦК на съезде и он «бесперспективен». Хотя 10 лет Женя был у него замом и 20 лет «лучшим другом».

Об Ульяновском — нашем 75-летнем заме, который для того, чтоб пройти в член- корры писал доносы на своих конкурентов в президиум Академии наук, звонил вице- президенту Федосееву и с фельдом ЦК посылал ему пакеты с этими доносами.

И еще. Освобождение Корвалана. Обмен его на Буковского и пошлейшие выпады по этому поводу Ж. Марше и «Юманите», некоторых итальянских друзей. Мой двухчасовой разговор на Плотниковом с Макленнаном на эту тему (он возвращался через Москву со съезда КП во Вьетнаме). Кстати, итальянцы хитрее реагировали. Они четко отделили проблему Корвалана от проблемы Буковского.

Сочинили с Ю. Арбатовым интервью Брежнева с Кингсберн Смитом (в виде новогоднего послания американцам). 29-го оно было опубликовано и, конечно, вызвало определенную реакцию.

Б. Н. поручил мне редактировать рукопись биографии Брежнева, которая готовится по заказу американских издателей для США. До 1960 года — живо и убедительно, после — тягомотина жуткая. Впрочем, сделан текст без культового захлеба.

Карякин подарил мне книжку «Самообман Раскольникова», которую он писал 10 лет. Мы с ним виделись недавно, он жаловался, что «ничего не дают сказать» (цензура). Я спросил: «А ты мне скажи, что ты хочешь сказать людям-то». И подумал: говорить-то этим трепачам, оказывается, нечего, — если, конечно, всерьез!

Загладин написал отличное эссе для № 1 «Нового времени» по тематике «еврокоммунизма». Вот, если бы мы так давно и впредь разговаривали бы с комдвижением, мы не имели бы нынешнего бардака в нем и авторитет сохранили бы! Однако, парадокс в том, что первый зам. зав Международного отдела ЦК это и понимает, и пишет об этом на весь мир. А его зав. не только себе этого не позволяет, но и Загладину не позволил бы, если бы знал, что тот собирается так писать. Да, и не прочтет, разве что из ТАСС'а узнает об откликах на эту статью.

История со статьей Антонио Рубби (ИКП) «Новый интернационализм» в журнале ПМС, где речь идет о перспективе возникновения социалистических обществ, которые будут отличаться друг от друга не только по политической структуре, но «как социально- экономические формации». Загладин разрешил. Б. Н. - после протеста Гарри Отта (ЦК СЕПГ) мечется: с одной стороны, если итальянцам и французам не давать слова в ПМС, они оттуда просто уйдут, как уже и обещали. С другой стороны, за свои деньги, в советском по сути журнале, в том числе на русском языке печатать такое!. Это же попрание всех основ! ЦК забросают письмами пропагандисты, пенсионеры и профессора!

Вот символ нынешней реальности МКД. Журнал «Проблемы мира и социализма» изжил себя, его надо закрывать, как это в свое время сделали с газетой «За прочный мир и за народную демократию».

5 января 1977 г.

На днях был разговор с Б. Н. По какому-то случаю он вдруг спохватился, что Суслов болен. И произнес примерно следующее: «Болен вот опять… Не только с глазами. Что-то, видимо, с сердцем. Потому, что рука не действует. Вообще он после поездки во Вьетнам резко сдал. Говорили ему — отлежись, не ходи хотя бы на заседания. Но он явился на последний перед Новым годом Секретариат, говорит, неудобно, важные вопросы, итоги надо подбить… Теперь вот опять свалился. Брежнев вне себя. Он, скажу вам доверительно, вызывал вчера Чазова (начальник 4-го Управления Минздрава) и заявил ему: «Смотри, если ты мне не убережешь Михаила Андреевича, я не знаю, что сделаю. В отставку уйду!»

И в самом деле, Анатолий Сергеевич, ведь — один! Один! (И показал пальцем вверх, подчеркивая, что другого нет). В Политбюро больше нет человека, который мог бы подпирать Брежнева. При всех его (Суслова). (не сказал недостатках) ну, знаете, надо отдать должное. Он без всяких этих (показывает рукой знак подковырки, подсиживания). Ни на что не претендует, не зарится на первое место. Бескорыстно, что там говорить. И он один! — вы понимаете, один, кто действительно мыслит политически, по партийному.

Это вообще большая проблема! (Слова «возраст» не произнес). Посмотрите, Мазуров давно уже вышел из строя. Да, еще какие-то лекарства ему, должно быть, дают. Он выглядит совсем ненормальным, когда появляется. А работать он не может уже полгода. Подгорный тоже совсем больной, почки или печень, точно не знаю. Косыгин давно сдал, а тут еще летом чуть не утонул, после этого два месяца отлеживался. Да и все другие. Это большой вопрос, Анатолий Сергеевич!»

Вчера в зале «Россия» был митинг, посвященный Корвалану. Его речь. «просоветская» по форме, но «еврокоммунистическая» по существу: отказ компартии от руководящей роли КП, все партии (включая ХДП) равны, самостоятельны и имеют право на своеобразие, все политические течения (кроме фашистов) закономерны и правомочны участвовать в строительстве демократии Чили. Даже слово «плюрализм» произнесено, которое впервые в политическом смысле было воспроизведено в «Правде». Правда, «диктатура пролетариата» тоже была названа (видно, чтоб не уподобляться Марше), но лишь как орудие защиты демократии от посягательств.

Вчера у меня была беседа с Марселем Тригоном и Патриком Лемаэком (зам. зав. международным отделом и зав. сектором ЦК ФКП). Обсуждали проект партобмена ФКП- КПСС на 1977 год — год 60-летия Октября. Тригон для начала произнес речь явно запрограммированную в Париже, — будто ничего не произошло за эти два года, будто не было в последние дни Буковского, фильма «Признание», митинга в «Мютюалите» с участием Плюща, статьи Канапы в «Political Affaris» и т. д. и т. п. Полный «бхай-бхай!» — и ни малейшего повода, чтоб я мог затеять разговор: что ж, мол, вы делаете, ставя Корвалана на одну доску с Буковским. Сам же я его начать не мог: не мог же я в здании ЦК КПСС работникам аппарата ФКП крыть генсека и членов ПБ ФКП! Они просто могли бы встать и хлопнуть дверью.

Паволини, редактор «Униты», с благословения Берлингуэра, попросил у Брежнева интервью. Один вопрос — о разрядке, остальные пять — о демократии в СССР.

Я предложил Б. Н.'у ответить отказом и объяснить это позицией «Униты» в вопросе Корвалан-Буковский. Не знаю, решится ли он? Горазд бурчать в кругу замов. А сам смертельно боится сделать малейший шаг: не хочет (подобно Черчиллю) присутствовать при распаде своей империи.

6 января я неожиданно был вызван к Пономареву. Он объявил, что «нас» вызывает Брежнев, просил быстро одеться и спуститься вниз к его машине. Поехали в Кремль. Успели вызвать Корниенко из МИДа. Блатов был уже там. Бовина не нашли (он в это время «заседал» в пивном баре).

Брежнев начал в своем обычном стиле, хорошо мне известном по Завидово. «Проснулся сегодня, зарядку сделал… Думаю, что-й-то такое мне вчера в голову пришло?. Не сразу вспомнил. А вот что! Неплохая, в самом деле, идея: 20-го Картер вступает в должность. Почему бы не сказать что-нибудь ему такое перед этим, вроде как добрую волю проявить. И предлог хороший: Тулу-то ведь недавно наградили, дали городу «Героя». Я в Туле ни разу не был, хотя десятки раз проезжал через нее, туляки мне даже ружье чинили. Вот и поеду, поздравлю их, вспомню, как они стояли насмерть во время войны, можно сказать — спасли и Москву. И заодно скажу Картеру что нужно».

И стал ходить перед нами вдоль стола, диктовать «схему», все время оговариваясь, что, мол, примерно в таком духе… «Ну, там, конечно, не одни США должны присутствовать. Францию, например, надо помянуть» (больше никого не назвал). Вернулся к тулякам. «Надо, мол, помянуть тех, кто воевал и остался жив. Я вот ведь воевал, а живой»… и прослезился. Встал, прошелся к письменному столу, достал платок из ящика. Упираясь, тяжело сел. «Надо все это сделать выпукло. У меня настроение произнести это с волей. Я подготовлюсь… Вообще я считаю, что мне надо время от времени выступать пред народом… Без больших перерывов. Это поднимает людей, вызывает энтузиазм».

Прощаясь, попросил постараться, хотя времени мало — 18-го уже выступать.

И завертелось. В этот же день Л. И. сообщил о своем намерении на заседании Политбюро. И, поскольку Пономарев оказался вроде бы «бригадиром», к нему пошли звонки от других секретарей ЦК — каждый хотел «поучаствовать». В результате в Новом Огареве оказалось 10 человек (!), хотя работы (если всерьез) было для двоих-троих на два хороших рабочих дня. В пятницу выехали (помимо Пономарева): Блатов, Корниенко, Менделевич, Бовин, Наиль Биккенин (из отдела пропаганды ЦК), Вознесенский (политический обозреватель телевидения), Масягин (консультант из оргпартотдела ЦК) и я. Разделились на две группы — «внутренников» и «международников». И началась бодяга. В мутной дискуссии в течение многих часов не сложили даже плана. Пономарев, претендуя на общее руководство, занимался главным образом рассуждениями на основе прочитанных за последние дни шифровок и с обычными своими «любимыми (антиимпериалистическими) игрушками», к которым мы в отделе привыкли и давно научились с ними обращаться так, чтобы не очень вредить реальной политике.

Распределили кое-как темы, разошлись по своим комнатам. Но на утро в субботу явился «Андрюха» Александров из Барвихи, где он болел воспалением легких, Брежнев ему позвонил и попросил вмешаться. Не захотел даже узнать, о чем мы тут накануне договорились. Для проформы изложил нам свои идеи, не стал слушать ни нас самих, ни наших замечаний на его «идеи». Решительно отвел малейшие намеки на прочие мнения, пригласил стенографистку. Через час текст международного раздела практически был готов. Звонарско- пропагандистский, но давал канву всему выступлению. Андрей Михайлович отбыл к себе в Барвиху болеть дальше.

А мы остались с текстом, с которым во многом были не согласны, даже Блатов. Побурчав, он, однако, стал отстаивать каждое слово андрюхиной диктовки.

По настоянию Пономарева был приглашен Арбатов, который дописал про отношения с Югославией и про Ближний Восток, что Корниенко тут же вычеркнул. Мы шили по канве «Воробья», хотя потом, после «первого чтения» у Брежнева осталось от его диктовки всего несколько абзацев, да и то сильно переделанных. Блатов, руководя нами, «расстраивался» между лояльностью к Александрову, здравым смыслом и нашими «инициативами».

Георгий Маркович Корниенко, тогда зав. американским отделом МИДа, хитрый хохол, знающий дело, прожженный мидовец, недолюбливал Александрова, говорили — видел в нем соперника на место Громыки.

Менделевич был послом по особым поручениям. Помнил я его еще по истфаку до войны — он учился на два курса старше, однокашник Гефтера. Всезнающий, умный, ловкий, высокообразованный. Единственный еврей в МИДе, никогда не пытавшийся скрывать своего еврейства. Сохранился каким-то образом там на высоких должностях до конца своих дней. Видно, в самом деле, редких качеств профессионал. Знал не только, где и в каком дипломатическом документе была поставлена существенная запятая, зачем и кем она была поставлена, но и цитировал Библию наизусть, а также Гумилева, Гете, Баратынского. Козырял латынью, хотя, как и я, учил ее только до войны, в университете…

15 января 1977 г.

В понедельник Брежнев позвал к себе в Кремль — на первое чтение. Громкая читка — возобновленная привилегия Бовина. На первых же страницах, где говорилось о защите Тулы в 1941 году, Генеральный расплакался. «На этом фоне» международный раздел показался ему скучным (впрочем, это справедливо). По существу ничего не добавил. Поразил только тем, что при упоминании о двух инициативах Политического консультативного комитета Варшавского пакта (неприменение первыми ядерного оружия участниками Хельсинского совещания и не расширение обеих блоков) задал вопрос: что это значит? В чем тут смысл? И кто это предложил?! А прошло всего два с небольшим месяца после заседания ПКК в Бухаресте, где сам он это предложил, и где это было записано в коммюнике, а потом наши газеты, радио и телевидение не умолкая афишировали эти инициативы как новый выдающийся вклад Брежнева в дело мира.

Сказал, что посетит Ясную Поляну и «надо бы вписать об этом в выступление: «Это будет важно для нашей интеллигенции…»

Тут я подумал, что наш Генеральный уже абстрагируется от себя как отдельного индивидуума, мыслит себя в категориях общественного достояния и символа… На втором чтении текста мне пришло в голову такое сравнение: так же, как в свое время одевали царя для появления перед народом, мы сейчас «одеваем» Брежнева текстом речи, которую он произнесет, не очень-то понимая, что там написано, ибо важно (с точки зрения государственной) прежде всего то, о чем газеты пишут многократно на все лады.

Для второго чтения мы сделали ударные места — для аплодисментов (об этом особенно заботился Борис Николаевич). Некоторые из них Брежнев перечитывал вслух, громко — так, как собирался произнести в Туле. И оглядывал нас, спрашивая: «Ударно получается? Да, я думаю, получается. Будут хлопать».

Большую часть «дискуссии» (после одобрения текста в основном) занял разговор о его намерении посетить оружейный завод. Блатов, Менделевич и Пономарев стали его отговаривать: мол, воспользуются на Западе — поехал-де инспектировать военное производство, «подгонять гонку», а слов наговорил — о мире, разрядке и т. п. Брежнев сопротивлялся: очень уж ему хотелось сходить на оружейный завод. «Как же так! Приехал в Тулу. Они мне сколько лет охотничьи ружья дарят, делают по моему заказу. А я даже не схожу к ним. Нехорошо!» Пономарев и Блатов опять за свое, с нажимом. Леонид Ильич опять не хочет с ними соглашаться: уж больно он любит ружья, пистолеты и всякое такое. (На знаменитом Тульском оружейном, между прочим, к тому времени остался только один небольшой цех, где производили охотничьи ружья, а в остальных — понятно что). В конце концов сошлись на том, что он съездит туда, а в выступлении и в газетных сообщениях будет сказано, что Брежнев посетил «механический завод»…

Пономарев усадил меня в свою большую машину, к нам подсел Бовин (мидовцы отправились по домам, а Блатов остался в ЦК). И мы втроем, вернувшись в Ново Огарево, вроде как за вещичками, засели ужинать. Б. Н. сам предложил выпить. Бовин мгновенно реализовал. «Придавили» бутылку коньяку и бутылку водки. И пошел разговор…

Я рассказал, как Эрнста Неизвестного вынудили уехать, вспомнили с Бовиным и другие случаи — как мы собственными руками производим диссидентов. И, конечно, снова речь зашла о «еврейском вопросе»… И Б. Н. вновь заявил, как в самолете при возвращении из Англии, что «эту проблему надо решать!» Ударился, как всегда в подпитии, в воспоминания о 20-х годах, о том на этот раз, как Товстуха (помощник Сталина) пустил его однажды в личный архив вождя (письма из ссылки, письма к женщинам и проч.)…

Порассуждали о повышении цен (произведенном 4 января), о том, что даже в Москве нет многих продуктов и т. п.

Потом подъехал Блатов и принял «живейшее участие» в разговоре. В частности, рассказал, как лук производят в Рязанской области, откуда он депутатом Верховного Совета, — ползающие в грязи между грядок бабы, а затеешь разговор, бормочут: «лишь бы не было войны!»

«Хорошо посидели», как любил выражаться Арбатов. Поразительно однако то, что в этом разговоре на одинаковом с нами уровне беспомощности участвовал член руководства партии. Кстати, он все время возвращался к теме об аграрно-промышленных комплексах. Брежнев велел упомянуть о них в тульской речи. Все смолчали, хотя Пономарев «между нами» раздраженно доказывал, что делать этого не нужно. Из этого, мол, даже в Молдавии ничего не получается… А людей этими комплексами отваживаем разводить свиней, растить овощи и фрукты в своих огородах. С чем тогда вообще останемся?! Чем страну кормить будем?!

Ведь речь задумана, чтоб протянуть руку Картеру накануне его инаугурации 20 января. Заодно чуть «надавить» на нового президента. Опровергнуть еще раз (на высшем уровне) «советскую угрозу», по поводу которой перед вступлением Картера в должность вновь развернута массированная пропагандистская кампания. Однако шум о «советской угрозе» опирается на факты. Тут я сослался на Арбатова, который недавно вернулся из Америки и у которого в институте «много знали». Скрыть нашего ракетного и иного наращивания нам не удавалось прежде и не удастся вновь. Поэтому отделаться периодическими заявлениями, что мы никому не угрожаем — не получится. Если мы не пойдем на реальное изменение военной политики и на деле не покажем, что действительно хотим сокращения вооружений, что не стремимся к превосходству в «первом ударе», гонка, рассчитанная на наше экономическое истощение, будет продолжаться.

17 января 1977 г.

По телевизору — Брежнев в Туле, с текстом, который мы делали в Ново-Огареве.

При первом чтении текста в Кремле произошла перепалка между Б. Н.'ом с одной стороны, мидовцами и Блатовым, с другой, по поводу того, что сказать Форлани (МИД Италии), которого Брежнев должен был принимать на следующий день. Пономарев, в свойственной ему «идеологической» манере, настаивал, чтоб Брежнев, воспользовавшись экономическим интересом Италии к нам, «нажимал» — зачем итальянцы базу американских подлодок держат под Римом. Это-де опасно и проч. Блатов и мидовцы урчали: мол, ничего эта база не стоит и вообще это не база, а порт заправки, все равно итальянцы американцев прогнать не смогут, и из НАТО не выйдут. Так что бесполезно на них нажимать.

Брежнев слушал этот довольно резкий спор молча, но вставлял словечки, из которых было ясно, что он на пономаревский путь не встанет.

Б. Н. потом, в машине, излил все свое возмущение на «этих». «Где их только воспитывали?! Совсем забыли. Идет классовая борьба. И итальяшки нас тоже надувают. На них надо жать, а тут… (махнул рукой). И вообще не надо было генсеку встречаться (с Форлани). Это все Громыко тянет каждого на высший уровень. А ему (т. е. Форлани) может и жить-то на МИД'е месяц-другой».

Во время второго чтения Брежнев кое-что сказал о беседе с Форлани: Приятный, молодой, контактный, общительный. Обещал поставить вновь вопрос об инициативах ПКК в НАТО. Это кое-что. Ведь НАТО отверг наше предложение. Дают (итальянцы) нам еще кредит — 700 миллионов рублей»

Все это надо было понимать так: Пономарев напрасно горячился. И вообще — если разрядка, так надо говорить о деле, а не заниматься нажимной пропагандой.

Сегодня прошла через Суслова статья против Элленштейна (для «Нового времени»). Это будет первый идеологический выпад против ФКП. Они ответят.

Медведев (зам. зав. Отдела пропаганды) был во Франции по партобмену. Пишет в телеграмме, что там они все за дружбу с КПСС и проч. То же самое, что и у меня в кабинете, когда здесь были Тригон и Лемаэк.

А Марше и Канапа продолжают свирепствовать в mass media. В порядке борьбы «со всякой ложью в партии» опубликовали заявление ПБ о XX съезде КПСС. Вытянули на свет Коньо и Дуазе, которые вместе с Торезом и Дюкло были в делегации ФКП и велели им рассказать, как было дело. И их «признания» включили в текст ПБ. Мол, дали делегации текст Хрущева на русском языке на несколько часов, конфиденциально. Просили не делать записей. А потом, когда ЦК ФКП официально попросил у КПСС текст, — не дали.

21 января 1977 г.

Между прочим, 53 года со дня смерти Ленина! Не так уж много.

Речь Брежнева в Туле. Зарубежный мир воспринял ее очень активно и понял то, что ему хотели сказать. И американцы, и немцы. Шмидт даже «с удивлением» заметил, что его представления о разрядке (понятие) совпадают с тем, как ее понимает Брежнев. Этот кусок писал только я. Значит, попали в точку. В понятие разрядки не надо вкладывать «классового» содержания. Другое дело — «мирное сосуществование».

В общем «оливковая ветвь» перед инаугурацией Картера, как и задумал Брежнев, состоялась. И очень хорошо, что так. Массированная кампания о «советской угрозе» сразу как-то потеряла жало.

Б. Н. вчера о заседании ПБ. Брежнев, говорит, обратил с беспокойством внимание на то, что Политбюро наличествовало в половинном составе. Громыко хватил инфаркт. Андропов болеет уже два месяца. Мазуров вышел, но не тянет. Подгорный опять слег. У Черненко осложнение на легкие после гриппа. Капитонов вчера попал в больницу. Суслов все- таки основательно заболел, хотя крепился несколько недель. Соломенцев тоже давно болен.

Б. Н. еще и еще раз собирал по поводу подготовки к Софии. Как часто бывает перед «ответственным выступлением», в голове у него муть и только хорошо знающие его чувствуют, что он что-то хочет сказать не совсем банальное, что-то в духе своей ортодоксии, но более или менее адаптированное к тому, в чем нуждаются именно сейчас и собеседники (секретари ЦК соцстран) и МКД вообще. Ломаем голову, как придать этому смутному намерению какие-то внятные формы.

Во вторник — на Секретариате ЦК. Вопросы «планирования и стимулирования» — возвращаются к идеям экономической реформы. Огромное впечатление от наших министров, особенно Антонова (электротехническая промышленность). Сколько ума и таланта в наших людях, мысли, хватка и широта характера! Если б им дать волю делать так, как они могут — за пять лет преобразили бы страну. Но. По собственным словам Антонова на Секретариате ЦК, — план мешает.

Из большой и острой полемики, которой руководил Кириленко, я понял, что самая консервативная сила в нашей экономической политике — Госплан.

Любопытные соображения. Шариф Джавад (зав. британским сектором) приглашает к себе в ЦК деятеля с Лубянки, ведавшего судом и проч. делами Буковского, он же его сопровождал (в наручниках) до границы. В своей восточной манере Джавад ему внушает: Что же, говорит. вы там делаете?! Вы бы хоть немного посчитали последствия. Элементарно: Буковский был осужден народным (!) судом как уголовник. Вы его выпускаете и выдворяете за пределы страны. Но кто такие — вы?! Ведь выпустить преступника, по нормам любой демократии, может лишь тот же народный суд или Верховный Совет — высшая власть. Вот пусть бы суд или Верховный Совет вынесли постановление: заменить Буковскому оставшиеся годы тюрьмы высылкой за границу и лишением гражданства. А потом устроить пресс- конференцию: мол, так и так — Пиночет предлагает выпустить Корвалана взамен уголовника. Пожалуйста! У нас еще десятки уголовников — давайте менять на хороших людей. И объявляем на весь мир об этом. А вы получайте наших уголовников и называйте, если угодно, их борцами за свободу.

Товарищ из КГБ «доверительно» сообщил Джаваду, что в своей первоначальной «разработке» примерно это все он и предложил. Но. не прошло!

Почему? Думаю, то же боязнь гласности. Хотят все сделать втихоря. Но теперь такое не проходит.

Карэн, который готовил все проекты обмена Корвалана на Буковского, но лишь «ту» (корвалановскую) сторону знает, говорит, что все решалось на уровне Брежнева. Хорошо, но «председатель» — то (КГБ) — разумный и опытный человек. Он-то мог увидеть последствия.

К этому же: завтра я буду иметь встречу в Шереметьево с Макленнаном и Уоддисом (летят из Токио домой, в Лондон). Говорю Б. Н.'у об этом. Он меня учит: задайте им вопрос — уместно ли сейчас проводить визит КПВ в Москву на высшем уровне (намекая на то, что «Морнинг стар» и Исполком КПВ полностью присоединился к кампании «Буковский- Корвалан», а в эти дни осудили еще и травлю чехов за поведение в связи с «Хартией-77»). Я рассказываю ему о том, что было с Буковским в Англии (объятия в парламенте с Тэтчер, отказ Каллагана его принимать, объятия со Штраусом в ФРГ и т. д.). Оказывается, Б. Н. ничего этого не знает, хотя ТАСС давал информацию каждый день. Начинает шуметь: куда смотрят наши сектора, почему «Правда» не обыграла эти вещи и т. п. Мол, сейчас позвоню Афанасьеву или самому Зимянину. Я его охлаждаю, напоминая о том, что «Правда» ни разу, ни в какой связи до сих пор не называла имени Буковского. И теперь, вдруг!.

Наш Б. Н. вообще — либо маразмирует, либо теряет последние остатки порядочности. Он то и дело приглашает Корвалана и поучает его (перед поездкой того по Европе), науськивая на французов, итальянцев, испанцев. Причем почти открыто дает понять, что «за освобождение надо платить», по крайней мере — отрабатывать.

Б. Н.: Мы, конечно, не ведем полемики, как вы знаете. Но учтите, что и в ЦК, и весь актив КПСС считают то, что происходит у французов, итальянцев, испанцев и некоторых других, к сожалению, крупных партий, — ревизионизмом, сдвигом в сторону социал- демократии. Причины? Присмотритесь к руководящим кадрам. В ФКП — кто такой Канапа? Случайный человек. Все время был журналистом и вдруг сделали членом ПБ. И вообще — он ведь не француз. И Фиттерман, который ведает у них идеологией — не француз. Не знаю насчет Марше. Но ведь во время войны, когда все пошли в Сопротивление, он оказался в Германии, работал там на заводе, добровольно. Вы в тюрьме сидели, не читали, возможно, какую тут кампанию развернула по этому поводу буржуазная печать. ФКП, конечно, защищала своего генсека. Но факт остается фактом. Возможно, еще тогда был завербован.

А вам передали все деньги, которые мы вам посылаем? Через аргентинскую КП?

Корвалан: Да. Но Лили брала их не только для нас, она распределяла между многими семьями заключенных…

Без связи: Или взять Каррильо… Не поймешь, кто это. В стране не был 30 лет. Содержала его ФКП… на деньги, которые мы ей давали. А теперь вот он главный антисоветчик в комдвижении.

Корвалан (а бесед таких было три) сидел с каменным выражением. Иногда говорил «спасибо», иногда пытался что-то вставлять насчет несовершенства нашей пропаганды, которая, мол, неудачно критикует «плюрализм». Сам же он открыто, на митинге в гостинице «Россия», когда его чествовал здесь Кириленко и др., четко выступил за самый широкий плюрализм в Чили, включая христианских демократов. А в интервью для итальянского телевидения развил эту тему, по существу полностью присоединившись к концепции Берлингуэра.

Поразительна не только безнравственность Б. Н.'а. но и его слепота. Неужели он думает, что человек такого масштаба, как Корвалан, за то, что его освободили, дали квартиру и дачу, будет служить слепым орудием дешевой пономаревской пропаганды?! Неужели он думает, что Корвалан будет формулировать стратегию борьбы в Чили (а он заявил уже, что он вышел на свободу, чтобы объединить всех чилийцев на демократической платформе против Хунты и чтоб быть инициатором создания такой платформы) — так вот, неужели Б. Н. думает, что Корвалан будет составлять эту платформу под диктовку его замшелых краткокурсных поучений?!

Не приходило ли ему, Б. Н.'у в голову, что если он так будет вести себя, то Корвалан просто переместится в Югославию, в Румынию, даже в Италию — под аккомпанемент страшного скандала?

5 февраля 1977 г.

Я с понедельника (31 января) — в Серебряном бору, в старой своей 100-метровой комнате с окнами на сосны, гнутые и «с кисточками» наверху.

Готовим (вплотную уже) софийское совещание секретарей ЦК соцстран. От нас поедут Пономарев, Катушев, Зимянин.

Идеологическая ситуация — куда, как не подходящая: у чехов «Хартия 77», в ГДР — дело Бирмана, в Польше до сих пор не расхлябались с летними волынками в связи с повышением цен. «Еврокоммунисты» неистовствуют в поношении социалистических режимов.

Идея Зимянина для Софии — «успокоить друзей». Мы-то ведь сильные, все видели. Нам эти диссиденты и их покровители — тьфу! А они (чехи, немцы) запаниковали. Надо поддержать, успокоить. Ничего, мол, не случится. Все уляжется и будет по-прежнему.

Статья маршала Устинова в «Коммунисте» к годовщине Советской армии. Рассылка по Политбюро. Я Б. Н.'у передал письменный отзыв, совершенно нахальный. Обозвал статью «эшелоном дров» в костер «советской угрозы». Выразил удивление полным нежеланием понимать или хотя бы знать внешнеполитическую тактику в данный момент, ради которой выламывали мы себе мозги в Ново-Огареве, готовя тульскую речь Генерального.

А может, так полагается: ЦК КПСС, Брежнев — одно, а генералы прямо противоположное?!

Б. Н. ничего не ответил мне. Но ведь и не может быть ответа. Осмелится ли он самому Устинову или помощнику Брежнева, или Суслова сказать, что «так нельзя»?!

11 марта 1977 г.

С 27 февраля по 4 марта — в Софии. Совещание замов по социал-демократии (предварительное перед встречей секретарей ЦК). Моя речь. Полемика с румынами. Пошлые провинциалы — ни то, ни сё. Смешно и стыдно (и за себя, и за них).

Встреча секретарей в Софии. «Шестерка» — Б. Н. мямлил, отступая от памятки. Истерика Биляка, который рвался «поименно» осуждать ревизионизм ФКП, ИКП, КПВ. Никто не поддержал. Б. Н. аргументировал методикой, которая была применена нами для срыва образования платформы еврокоммунизма в Мадриде (Берлингуэр, Марше, Каррильо). Но Биляк все-таки назвал партии и при румынах на самом совещании. Думаю, он в тайне имел поддержку Катушева, который и на «шестерке» в противовес Пономареву «сочувственно» отнесся к вопросу Биляка. Б. Н. утром, по пути в зал совещания, еще раз предложил Катушеву и Зимянину втроем «подойти» к Биляку по этому поводу. Зимянин горячо поддержал, а Катушев отказался. Тут нет политики.

Катушев не «ястреб», просто ему хочется быть хорошим со всеми «своими», в том числе и с румынами. К тому же он по-простецки полагает, что ни то, ни другое — ни кнут, ни пряник — «еврокоммунизма» уже не остановят.

А в субботу вечером (26 февраля) горела гостиница «Россия». 43 погибших, в основном секретари обкомов, приехавшие в Москву на какое-то совещание. Слухи — о сотнях погибших. Слухи — о диверсии. На другой день — пожар в министерстве Морфлота. Все Политбюро было ночью собрано в ЦК. Зимянин мне говорил в Софии, что «пока все-таки надо думать — халатность: загорелся кабель лифта».

12 марта 1977 г.

Б. Н. опять задумал воспитывать братские партии Западной Европы с помощью брошюры «Устарел ли марксизм-ленинизм?» Ему ее за два месяца должны будут написать Козлов, Бутенко и Шмераль. Вчера он собирал всех упомянутых плюс академик Федосеев и излагал, чего он хочет. Потом собрались у меня (кроме Федосеева) и я цинично им разъяснял, что именно имеет ввиду Пономарев. Они хохотали и чесали затылки.

Я не пишу здесь о событиях «мировых», которые меня лично волнуют иногда не меньше, чем личные. Но дневник — это все-таки «о себе». например, проблема диссидентства. Картер принял Буковского и вообще собирается стать неким патриархом всех обиженных, изгнанных и арестованных. Циничные европейские лидеры (Жискар, Каллаган, Брандт, Шмидт) ухмыляются. Большие газеты беспокоятся о разрядке: как бы миссионерство президента не повредило ей, советуют не путать политику и мораль. А мы нервничаем. Брежнев в закрытом письме Картеру по ракетам — врезал ему и насчет его «личного» письма Сахарову, и насчет приема Буковского.

Наша пропаганда неистовствует по поводу нарушений прав человека в капиталистических странах: это называется «наступательной тактикой» в идеологической борьбе.

Что я лично думаю о диссидентстве, которое превращено в ходе реальной классовой борьбы между двумя мирами в главное орудие против нас. Конечно, Картер (может, он это делает для рекламы, для популярности среди американских обывателей) не понимает, что он выглядит в глазах серьезных советских людей мелким провокатором. Потому, что Буковский (в отличие от прежнего, Солженицына, который представлял какую-то часть интеллигенции) никого не представляет. Политически он просто бузотер, мелкотравчатый скандалист.

Но он представляет (вернее отражает) социальное неблагополучие у нас. Оно, правда, невыразимо в политических терминах, но оно — реальная вещь и весь народ это чувствует, хотя и не идентифицирует это с Буковским и Ко. Скорее он свяжет это с пожаром в «России», с взрывами в метро, на улицах (ибо российская история стихийно подсказывает такую связь, а не апелляцию к другим государствам против своего правительства!)

Другое, конечно, дело — диссидентство, например, в Литве: школьники, студенты плюс католическая церковь и эмигрантские центры. Это особая проблема. Эту проблему может решить только сама жизнь. И на нее, действительно, открыто не надо реагировать.

Однако, у нас нет пока ответа на диссидентство типа Амальрика, Буковского, Сахарова. Наши действия пока объясняются удивлением: как это может быть? Не может и не должно этого быть в нашем обществе! Т. е. — щедринский, а не ленинский подход.

Я тоже не знаю, что делать. Хотя то, что предлагают наши западные друзья (КП) — не решение. Они тут — чистые догматики: свои, чисто западные модели, хотят приложить к России.

12 марта 1977 г.

Читаю в «Новом мире» «Технику безопасности» Юрия Скопа, ученика Шукшина. Очень здорово, очень современно.

Любимов поставил «Мастера и Маргариту». Говорят, как «встреча с вечностью». Звал, а мне не хочется идти на «просмотры» (прогоны), потому, что потом надо говорить Любимову, какой он великий и гениальный.

19 марта 1977 г.

На работе самым крупным событием было «освобождение» Катушева. На том же Политбюро, на котором утвердили, наконец, письмо к ЦК ФКП с упреками в «еврокоммунизме» и антисоветизме и утвердили итоги Софии, вдруг в конце, неожиданно для всех (это мне Б. Н. рассказывал) Брежнев предложил назначить Катушева зам. пред. Совмина и советским представителем в СЭВ'е, а Русакова вновь сделать зав. отделом. Все, конечно, поддержали.

Но каков «порядок»? Он что — не подходил? «Не соответствовал», не справлялся? Все, вроде, как раз наоборот. Все были довольны, как он в общем умело проводил «осторожную» линию и в отношении китайцев, и в отношении румын, и в связи с экономическими осложнениями в СЭВ'е (цены на нефть и проч.). Разумный, молодой, активный, хорошие контакты у него установились с лидерами братских стран.

Все дело в том, как почти открыто говорят в коридорах, что «надо сделать секретарем ЦК Русакова». И дело не в Катушеве. Генеральный очень любит Русакова и хочет его вознаградить. Вот и все. Так сказать, по-семейному. Но в такой обстановке, при таких «кадровых порядках» возникновение политических деятелей в нашей верхотуре начисто исключено. Все они — чиновники, которые ни за что, ни про что могут по прихоти перемещены, смещены, удалены, повышены, понижены и т. д. Представляю себе состояние Катушева, когда он, только что активно выступавший на ПБ по делам Софии и проч., услышал это «предложение»!

22 марта 1977 г.

Накануне XVI съезда профсоюзов мне приснился сон. Воспроизвожу как записал проснувшись. «Парк. Похоже — где-то на месте зоопарка, но по конфигурации напоминает Сокольники. В центре какие-то лестницы царского типа, они поднимаются к платформе. Справа внизу — бассейн и бани. Слева — теннисные корты. Весенний майский день. Много народу. Ждут. Я стою на платформе с краю. Появляется Брежнев. На руках у него ребенок, девочка явно еврейского вида. Рядом — женщина, сухая, некрасивая, похожа на одну мою знакомую. Он в белом летнем костюме. Веселый, шутит с окружающими. По толпе шепот: пойдет в баню или на корт? Свернул вроде направо, к бассейну. Но через минуту появился опять на платформе, уже в пижамных штанах и безрукавке (таким я его видел однажды в Завидово), в накинутом неопрятном халате. Вид растерянный, пьяный. Девочка по-прежнему на руках. Рядом паясничает какой-то молодой человек, спортивного вида, в коричневых трусах и тенниске.

И вдруг Брежнев вынимает член, большой, полунапряженный, и начинает ссать. Не под себя, а в толпу. И как-то так получилось, что близко бывшие от него расступились, и струя направлена на меня. И хотя я метрах в 15-и и почему-то уже в углу какого-то зала, струя чуть не достигает меня. Вижу, что он не «персонально» на меня ссыт (помните? никогда ко мне не оборачивался, когда я даже ему лично что-то говорил). Тем не менее я не знаю, что мне делать. Все на меня смотрят. Я колеблюсь — ловко ли, не оскорбительно ли для него уклониться от его брызг. Я все-таки пытаюсь отстраниться… Провал. Брежнев исчезает куда- то в сторону кортов. И в этот момент начинается страшная сумятица. Все в панике бросаются к ограде, перед нею крутой обрыв, за ним — канава, потом уже улица, по которой мчатся машины. Люди срываются с обрыва, катятся, сбивают друг друга, лезут сквозь прутья ограды и под нее. Визжат дети, женщины растрепанные мечутся среди упавших. Грохот, вой сирен.

Я просыпаюсь и долго не могу понять, что со мной, наяву ли, во сне все это произошло?»

А в 10 утра я сижу в первом ряду Кремлевского дворца съездов. Выборы «руководящих органов» съезда. Шибаев читает по бумажке, не останавливаясь и не глядя в зал: «Списки мандатной комиссии розданы делегатам. Кто «за» — подымите временные удостоверения. Кто «против?» Нет. Кто воздержался? Нет» И т. д.

Слово предоставляется Генеральному секретарю. И начался сеанс маразматизма. Бовинские ораторские штампы звучали в этом косноязычии совершенно нелепо. И чем дальше, тем хуже. Чем больше он уставал, тем очевиднее становилось, что он едва ухватывает смысл того, что читает. Один раз даже он остановился надолго, перевернув назад страницу и как бы про себя, но на самом деле в микрофон сказал: «Правильно что ль я прочитал?». Временами он собирался с силами, видно было — это стоило ему огромного напряжения и пытался произносить «с выражением», производил жесты не очень впопад. А потом опять путал порядок слов, читал их неправильно, создавая бессмыслицу.

Я наклонился к Можаеву (зав. международным отделом ВЦСПС, бывший наш референт): «А у синхронщиков текст есть или они со слуха?» — Нет, Анатолий Сергеевич, мы просили, но нам не дали.

Я взял наушник, поставил на французский, потом на английский. Боже! Там или отрывочные слова, иногда просто набор отдельных фраз, которые переводчик по собственному усмотрению успевал конструировать.

«XVI съезд профсоюзов» оратор упорно называл двадцать шестым. и зал «шептался», а в президиуме смущенно переглядывались.

Когда он подошел к Ближнему Востоку, даже я, который знал текст (читал рассылку за день до этого), перестал что-либо ухватывать. Оратора, видимо, начала охватывать паника. Он еле владел собой. Весь потемнел. Лицо осунулось. С трибуны под гром овации он шел качаясь, не видя перед собой никого и ничего. И в президиуме встал не на свое место. Думаю, он был «в нокдауне». К счастью, скоро был объявлен перерыв. Он оправился и начал здороваться и перебрасываться с членами президиума.

Возникает несколько серьезных вопросов.

Зачем надо было готовить речь на два часа?

Зачем было вообще выступать с докладом, да еще перед отчетным докладом председателя ВЦСПС?

Как выглядит «оптимизм» и бодрячество, заложенные в тексте на фоне очень серого положения в стране, о котором 5. 000 делегатов отлично осведомлены?

Зачем вообще, зная свой физический предел, выставлять себя на позорище, и всю «верхушку» партии, весь механизм верховной власти делать посмешищем?

Правда, вечером по телевизору, в программе «Время» пленка была здорово поправлена. Наиболее нелепые косноязычные слова и фразы вообще исчезли. «26-ой» съезд уже не прозвучал и даже вся тональность произнесения была приличнее, чем на самом деле. Чудо «техники!»

Но за всем этим стоят еще более серьезные вопросы. Как можно, сознавая свою полную беспомощность, оставаться на таком посту? Зная при этом, что, как и при Сталине (правда, без трагических последствий) никто поперек и пикнуть не смеет: власть абсолютна и слово (каким бы нелепым и некомпетентным оно ни было) — решающее и окончательное!

Словом, мы вскоре за Мао-Цзе-Дуном повторяем то, что имело место и там, и над чем мы откровенно издевались.

1 апреля 1977 г.

Долго болел, но вчера уехал на работу. Перевернул ворох, накопившихся за неделю бумаг. Почитал, в частности, стенограмму первой беседы Брежнев-Громыко-Вэнс (секретарь США).

Читая почти ежедневно инопрессу не находишь в таких «отчетах» ничего нового. Это — первое впечатление. Секретен лишь дух и детали, причем не военные и т. п., а «персональные» и атмосфера.

Сначала Брежнев изложил американцу общие позиции (я их читал раньше по рассылке)… буква в букву, с добавлением лишь соболезнования по поводу гибели двух самолетов в Санта-Крус (около 600 погибших сразу).

Но Вэнсу Брежнев с Громыко не давали говорить? Я представляю себе ситуацию так: поскольку позиции, которые он вез, были заранее сообщены, то терпения их выслушивать не хватило. Напротив, раздирало нетерпение высказать свое неудовольствие и несогласие. И это делалось в довольно грубой бесцеремонной форме, иногда прямо оскорбительной для Картера. Вэнс это все переносил, ни разу не выразил и намека на протест. Только после каждой «шуточки» с нажимом напоминал, что он хотел бы изложить привезенные позиции до конца.

Брежнев то и дело заводился на «правах человека», иногда вне прямой связи с ходом «обмена мнениями».

В ответ на мысль Вэнса, что вы имеете перед собой президента, который пользуется такой поддержкой большинства американцев, какой никто из прежних президентов не имел. Брежнев, прервав его, рассказал «сказ» (он так и выразился): по-моему из Хаджи Насреддина. Мол, на восточном базаре некто закричал, что в том конце плов дают задаром. Один, другой, третий побежали туда, потом — целая толпа. И потом тот, кто прокричал, поверив, бросился за всеми. Так вот, мол, и у вас насчет того, что президент выражает мнение народа.

Вэнс и ухом не повел. Попросил продолжать дальше.

Его вновь и вновь прерывали — «врезая» довольно грубо по поводу вмешательства в наши внутренние дела по правам человека.

Впрочем, и по результатам переговоров и по контексту (несмотря на явную демонстрацию негодования и грубости) — у меня не создалось впечатление, что, обидевшись на Картера за Сахарова и Буковского, мы отказались идти навстречу по действительно важному делу — о стратегическом оружии.

Думаю, что нас все-таки хотят одурачить: предложив рассчитанное на «всемирный» и шумный эффект заметное количественное сокращение ракет, носителей и проч., фактически ослабить наш потенциал. Ибо при превосходстве в качестве (электроника — наведение, точность, плюс ракеты «передового базирования» вокруг СССР) уменьшения количества ракет ставило бы нас в явно невыгодное положение. Не говоря уже о том, что американцы не хотят брать в счет «крылатую ракету», которая грозит нам новыми десятками миллиардов на создание новой оборонительной системы в дополнение к ПРО против баллистических ракет и самолетов.

Поэтому наша непримиримость и грубость (она присутствовала и на телеконференции Громыко 31 марта) — по делу-то оправданы. Не понимаю только, неужели американцы действительно всерьез рассчитывают на то, что ради их «технологии» мы пойдем на самообман? Неужели они и в самом деле убеждены, что без их капиталов и техники (которая часто у нас, купленная за золото, ржавеет под снегом годами) не обойдемся?! Неужели они так же, как и мы, верят до сих пор в ядерный шантаж и с его помощью хотят нас списать из мировой политики?!

Впрочем, они играют на многих клавишах, особенно ушлый Бжезинский, который начал игру с «еврокоммунизмом», который нам (как идеологической державе, а значит — и как державе в целом) стал более опасен, чем ядерный потенциал США.

Сегодня я прочел выступление Э. Карделя. Умен. «Марксистская мысль в Западной Европе, говорит, пробила барьеры догматизма и. идеологии антикоммунизма». Надо понимать, что КП действительно интегрировались в западное общество и становятся фактором его «революционной эволюции» (это мой термин, не Карделя). Он добавляет: «Рабочий класс имеет там перед собой (в качестве врага) не только буржуазные реакционные силы, но и военные блоки» (т. е. — и нас, социалистическую систему, социалистическое содружество). Комдвижение из орудия одного из блоков превращается в орудие борьбы и против социалистического блока. Эту мысль до Карделя развивал уже Каррильо. Но она отражает, увы, реальности. Ибо против нас теперь не только социал-демократический рабочий класс, но и та его часть, которая представлена коммунистами.

Вчера я позвал к себе Зуева (зав. сектором романских КП). Он только что вернулся из Парижа: вручил ФКП письмо ЦК КПСС. То самое. Он дал буквально хронику — как и с кем он там встречался. Канапа, Плиссонье, Леруа. (Кстати, ФКП вместе с ФСП одержала только что крупную победу на муниципальных выборах, и Марше не преминул отнести это за счет линии их XXII съезда). Официального ответа он не привез. Но — чего мы не ожидали — письмо обещано обсудить на ЦК, т. е. его скрывать не собираются, не боятся. Лейтмотив всех — от Канапы до Леруа — «вы должны согласиться, что между ФКП и КПСС существуют серьезные разногласия».

Когда эта формула была впервые официально произнесена на XXII съезде ФКП, мы в Москве были шокированы, но не поняли всего глубокого и принципиального ее значения. Она означала: мы отныне принципиально отличаемся от вас, между нами не может быть идейного единства. И не может быть нормальных отношений, пока вы (КПСС) не усвоите (так же, как вы усвоили это, правда, с большой натугой в отношении, например, Брандта), что ФКП и КПСС — это «две очень большие разницы». И вы впредь не можете от нас требовать того, чего «вправе» были требовать на протяжении почти 60-ти лет, ссылаясь на то, что и мы, и вы — едино суть в рамках МКД.

Сам факт нашего письма (хотя содержание его не касается «их пути к социализму», а посвящено лишь их «антисоветизму», их попыткам набить себе цену за счет критики в наш адрес) — как раз результат такого непонимания с нашей стороны. Мы еще исходим из формулы Пономарева: «Уму непостижимо! Как могут коммунисты позволять себе такое!» Так вот — могут! Смогли югославы (но это было совсем «не в ту эпоху», когда можно было это понять!), потом китайцы (их уже легче было понять, поскольку это был «Восток» — непонятный «Восток»). И теперь вот, наконец, — единокровные братья, из самого ядра МКД. Оказывается, тоже могут!!

Мы придираемся к частностям. Например, мы в письме высмеиваем тезис Марше: «Свобода неделима!». Действительно, демагогический и с точки зрения любой серьезной, похожей на марксизм теории — чистейшая нелепость. Но ведь дело-то не в существе формулы, а в том, для чего она предназначена. А она предназначена для того, чтобы отличаться и дистанцироваться от нас, быть никак на нас не похожими! И плевать на всякую теорию! Даже хорошо, что это не укладывается в «общую теорию».

Прочитал «Голодный год» Пильняка. На меня это произвело. Взрыхлил еще раз, сотни раз продуманное о России и Революции, о том, от чего, к чему и зачем. И художественно, конечно, сильно. Он не создал направления, но оставил мощный след в советской прозе (настоящей)!

Загладин разослан по замам главу из большого нового труда американского Шапиро — о КПСС. Глава посвящена роли Международного отдела ЦК. В целом там одна клюква на другой, хотя Шапиро их крупнейший советолог и кремленолог. Немыслимое преувеличение роли отдела и Пономарева, вплоть до того, что мы будто формируем все внешнеполитические идеи, что под нами безгласный МИД ходит, что и все внешние кадры мы выбираем, и в конце концов они «дрожат» перед нами, а не перед кем-либо. Роль Пономарева в руководстве КПСС тоже невероятно вздута и совершенно неправдоподобна. Хотя с точки зрения «научной логики» — т. е. биографии Б. Н., им кажется, что иначе и быть не должно. Ничего-то они в нас не понимают!

Однако, есть и любопытные наблюдения. Тщательно проанализированы все публичные выступления Пономарева. И по ним прослеживается эволюция международной стратегии Москвы, в особенности ее линии приспособления компартий и МКД, а также всяких «демократических движений» к потребностям и главным внешнеполитическим задачам Москвы в каждый данный момент. Прослеживается и тактика КПСС, рассчитанная на удерживание МКД под собой («борьба за единство»). В этой части тоже много упрощений, домыслов и слишком уж логичных умозаключений. Но где-то, очень преломленно «эволюция реалий» находит отражение.

Отмечается роль Загладина как первого зама. Подстегиваются и его статьи для выявления нашей «стратегии и тактики». Оценивается его место в Международном отделе, пожалуй, соответственно действительности. Называется Ульяновский, это лишний раз подчеркивает, что они «там» абсолютно не знают реального механизма и положения дел в нашем отделе.

Ни Шапошников, ни я — не упоминаются, хотя к тому, что они вычитали у Б. Н.'а, я имею самое прямое отношение. Меня, надо признать, это даже «задело». Да! И здесь важнее, оказывается, «выглядеть», а не «значить». Ульяновский, например, ничего не делая в отделе и ничего там не знача, чуть ли не ежемесячно появляется в «Правде», — то, как автор подвала (пустого, бесстыже трепалогического), то как участник (вместе с каким-нибудь секретарем ЦК) беседы с каким-либо американцем или азиатом. А Загладин при всей своей огромной загрузке успевает и писать: это уж талант, вернее сверхчеловеческая работоспособность. Кстати, об МКД он пишет гораздо смелее и потому интереснее, чем это, как правило, удается сделать мне в пономаревских статьях и докладах. Что естественно!

10 апреля 1977 г.

На предстоящей неделе, видимо, поеду в ФРГ и в Швейцарию (по 3–4 дня), чтоб поговорить с Мисом и Венсаном о «еврокоммунизме» и о том, какое КПСС придает в этих условиях значение совещанию партий в Праге по журналу ПМС.

Был в Москве Фидель Кастро. Из стенограммы видно, что он никакого отношения не имеет к восстанию в Катанге (в Заире). Напротив, выражал возмущение, что ангольцы его заранее не поставили в известность, а «не знать они не могли». Разговор на эту тему начал Брежнев, явно желая прощупать, не дело ли это кубинцев и согласился, что «влезать в это не нужно ни под каким видом». А между тем, от американцев до китайцев все шумят о нашей и кубинской интервенции, а Мобуту даже разорвал дипотношения с Кубой.

Весь апрель Брежнев на экранах и в газетах-то с Вэнсом, то с Кастро, то с Арафатом. Подгорный по всей Черной Африке проехал. Косыгин — то с финнами (был там), то с турками. Смотрит народ и удивляется: неужели у нас дома настолько все в порядке, что эти старики из самых последних сил могут позволить себе заниматься, ну, ладно — с Вэнсом, это в конце концов вопрос жизни и смерти, а и с Арафатом.

Кто такой Арафат и все эти арабы (кстати, через неделю приедет Асад)? Зачем они советским людям? Что нам там надо? Почему мы тратим на них столько времени и, наверно, денег? Троллейбусный и метро-пассажир, конечно, привык. Остро это не воспринимает, хотя и бурчит. Но авторитет, престиж власти все падает и падает, равнодушие и насмешливое «народное» презрение ко всей этой возне стало обыденным явлением массовой психологии. Какая-то безумная логика маразма, обеспечиваемая четкой и лихорадочной работой аппарата — именно в этом направлении. Аппарата пропаганды и аппарата партийно-государственного. И я к этой гибельной логике имею прямое отношение.

Сижу читаю Ахматову и захлебываюсь. А раньше никогда она меня не волновала. Может, впрочем, никогда всерьез не вчитывался. Однако, симптоматично, что интеллигентная молодежь, вернувшись с войны (и та, которая выросла во время войны) так «набросилась» на Ахматову и Пастернака (помню ошеломляющий их вечер осенью 1946 года в Комаудитории МГУ на Моховой) — поэтов, которых и советскими-то до войны называли «условно».

23 апреля 1977 г.

14 апреля мы с Рыкиным поехали в ФРГ. Во Франфуркт-на-Майне прибыли уже поздно вечером, встречали нас только аэрофлотовец (посольским за 40 км. от Бонна надо спрашивать разрешение) и §епоББе из Гессенской организации ГКП, бывший активный подпольщик.

Дорога на Дюссельдорф. Нас предупредили, что сначала заедем домой к секретарю ЦК, Карлу-Гайнцу Шредеру (я его давно и хорошо знаю). Дом-вилла с большим участком, бассейном, гаражом и проч. Внутри — как в лучших кино о красивой жизни на Западе.

Рассказал Карлу-Гайнцу, зачем приехали. Затем на бешенной скорости — в Дюссельдорф.

Пошли в правление ГКП. Манфред Каплук (член ПБ) — «курфюрст» всего партийного Рура. Фанатичный партиец со стальным взглядом и тонкой, еле заметной улыбкой, которая почти не сходит с лица. Говорят, самый способный их партийный фюрер, но пьет. Тут же был Шредер, марта Бушман и еще другие. Я почти не вмешивался в разговор: шел «бизнес» Рыкина по межпартийным связям (деньги).

Потом Шредер посадил нас в свою машину и повез на квартиру к Герберту Мису, председателю партии. Он живет один. Жена и дочь — в СССР на учебе. Квартирка весьма. Обставлена и содержится за счет партии, т. е. за счет СЕПГ.

Уселись в гостиной, Мис включил радио (от прослушивания), долго благодарил КПСС за доверие. Наше письмо к французской КП они уже имели. Я изложил более развернуто позиции ЦК КПСС по еврокоммунизму. Рассказал об ответе французов, о беседе в ЦК с Ибаррури (перед ее отъездом) и об итогах переговоров с Вэнсом в Москве. Однако, после двухчасовых моих излияний Мис предложил сесть за стол. Я старался ловчить, думая о продолжении. Но Миса уже понесло.

Он начал с того, что французы на него давят, обхаживают. И в самой его партии появились выступления — почему бы не пойти по пути ФКП и ИКП, выигрыш, мол, очевиден. Затем он углубился в интересную тему, но все время как-то смущался. А тема: почему ГКП по объективным причинам не может и «не имеет права» склоняться к еврокоммунизму.

Потому, во-первых, что германский капитал — не то, что французский или итальянский. Он сильнее и беспощаднее. У него агрессивные традиции, и его национализм гораздо опаснее для окружающих. Мы обязаны постоянно помнить, что он принес миру в прошлом.

Во-вторых, мы здесь представляем социалистическую часть Германии. Перспективы у нас, знаете какие. Однако, мы — индикатор состояния мировых дел. Если и когда наш капитал прибегнет к фашистским методам подавления коммунистов, значит — война на пороге.

По этим причинам мы не можем «интегрироваться» в систему, на что сделали ставку французы и итальянцы. А главное, конечно, потому что мы — интернационалисты.

Он больше трибун-демагог, чем политический работник, но с сильным характером. И держится он с нашим братом, советскими, без тени заискивания, а политическое подлаживание к нам прикрывает (довольно убедительно) верностью принципам. И на этот раз он не прикидывался, не делал вид, что безумно интересуется тем, что мы ему привезли. Слушал не очень «напряженно» и видно было, что он и сам знает, как ему поступать с еврокоммунизмом. И учить его особенно не надо.

Мис прямо говорил (очень я хотел бы, чтоб такие речи слушал Пономарев, но ему они ничего подобного не говорят, а сам он и знать этого не хочет): немецкий рабочий здесь живет хорошо. А немецкий капитал не может себе позволить снизить его уровень настолько, чтоб он был сопоставим с тем, что в ГДР.

Я спросил: но ведь у германской буржуазии при этом остается и для себя немалый кусок — не меньший, а больший, чем в Англии, например, во Франции, и даже в США (сравнительно). Как же это она умудряется и волков, и овец кормить вдоволь?

Ответ был настолько путанным, что восстановить я его не могу.

Вот читаю боевой, «страстный» доклад Зимянина о 107 годовщине Ленина. Верность ленинизму — признак революционера. Отход и искажение — признак ревизионизма. Общие закономерности действенны для всех и сейчас. Но что это дает МКД? О чем, собственно, речь? В чем должна выражаться верность и чему? Диктатуре пролетариата? Тогда ФКП, ИКП, КПВ, КПИ и многие прочие — все целиком ревизионисты. Или в чем-то другом? Но в чем? Вот будут коммунисты на Западе читать «Правду» и думать: чего же хочет КПСС, что она имеет в виду? Почему она до сих пор не говорит конкретно, что собственно, для нее приемлемо, а что неприемлемо в теоретическом плане? Или для нее важна лишь формула верности ленинизму вообще, т. е. абстрактно идеологическая сторона дела, а не суть революционного, т. е. обязательно теоретически точного подхода к действительности, что только и обеспечивает практическую эффективность коммунистам?! Боюсь, что за общими громкими декларациями доклада западные коммунисты увидят только одно — призыв к равнению на школьную теорию, преподаваемую в советских вузах.

Это бесперспективная позиция в наше время. Единственно возможная, по моему мнению: отсекать («давать отпор») антисоветизму Марше и Ко, и идти на серьезные спокойные дискуссии (открытые и закрытые) по вопросам ленинизма — современной стратегии наших дней.

А утром 18-го, в понедельник, уже с Якухиным мы летели в Швейцарию. С той же миссией. Я несколько волновался, потому что уже знал, что они назначили для участия во встрече: Венсана — председателя партии и четырех членов ПБ, секретарей ЦК, — Мюре (Лозанна), Маньен (Женева), Лехляйтер (Цюрих) и Хофер (Базель).

С 10 утра и почти до 6 вечера шла «дискуссия». Они держались настороженно. Я уже чувствовал (по информации посольства), что меня они воспринимают как гонца, который везет упрек из Москвы по поводу только что прошедшего их Пленума, на котором они записали, что «не согласны с административными мерами в борьбе против идей».

И тактика была обдумана: показать с документами в руках, что от французов они ничего не заимствовали, что «свой путь» они придумали еще 20–25 лет назад, что они независимы и совершеннолетние.

Когда они поняли, что я приехал не упрекать их, а поговорить. Что делать всем вместе перед лицом позиции ФКП и КПИ, др., они замкнулись. Один за другим делали декларации: все аспекты своей политики мы можем объяснить вам и кому угодно, а за других мы-де не в ответе. Мы не хотим быть «ни бухгалтерами (намек: собирать цитаты против КПСС), ни судьями». Концепцию «свобода неделима» мы не разделяем, но выразили несогласие с административными мерами против убеждений.

Венсан рассказал, что на днях он выступал по телевидению — о правах человека в Швейцарии. «И вы знаете — мне в телестудию последовало 60 звонков. И все на тему — а как в СССР? Один болгарский эмигрант сказал примерно следующее: Хорошо вам, мсье Венсан, сидеть в комфортабельной студии и разоблачать несовершенство прав в своей стране! Но попробовали бы вы этим заняться у меня в Болгарии».

И в таком духе. Мюре говорил: зачем запрещаете абстракционистские выставки? В чем видите опасность?

Говорили и о «качестве советского пропагандистского экспорта», который непригоден для потребления «здесь» и его никто не берет.

Мне тошно было все это слушать. Во-первых, потому, что это навязло в зубах. Во- вторых, потому, что коммунисты, пусть даже не сочувствуя нам и не соглашаясь с нами, должны были бы проявить понимание, что у нас иначе не будет и не может быть. И если они хотят считаться с ролью Советского Союза — такого, каков он есть, они должны бы приспособиться к этому или учитывать хотя бы. Иначе зачем тогда комдвижение?

Впрочем, я все менее уверен, что им — и швейцарцам, и другим — нужны. Конечно, эти старики рассчитывают (или уже имеют) получить от нас пенсии, получают они и ежегодно вспомоществование. Но больше мы им уже ни на что не нужны. Наш моральный авторитет в рабочем классе, не говоря о другом населении — как силы революционной и как пример для подражания — сведен к нулю. Наши внешние дела и «успехи» — вызывают обратное действие на западную публику. И коммунистам апеллировать к массе от своего братства с КПСС сейчас уже никак не с руки. Мы в глазах этой массы — в лучшем случае сверхдержава. А наше героическое прошлое и наши жертвы против фашизма — история. И потом, в конце концов, мы защищали самих себя! Это еще Черчилль сказал, тем более, что прошло 30 таких динамичных лет. У нас цепь времен поддерживается искусственно (школой, пропагандой, литературой — всей нашей советской культурой). У них же она — достояние «специалистов», части интеллигенции, у которых (что касается их собственной родины) своя «цепь времен».

Слушал я швейцарцев и думал: а не превращается ли на наших глазах МКД в ведомственный бизнес товарища Пономарева?! Не поддерживается ли в нем душонка вот такими поездками, вроде моей, не говоря уж о таком сделанном нами целиком (а потом повернувшимся против нас) мероприятием, как Берлинская конференция?!

А (как и в других подобных случаях) здесь, в Женеве, я искренне «заводился» — говорил им о нелепости и опасности представлять духовную и идейную жизнь, вообще весь характер жизни советского народа так, как это делается «у вас». Говорил об огромном потоке литературы, высокого притом класса, о бесчисленном разнообразии острых и великих проблем, которые поднимает, разрабатывает, и о которых спорит не только интеллигенция, о неутоленной жажде знаний, о невероятном уровне потребления духовных ценностей — не сравнимом ни с одной страной мира, о масштабах и сложностях нашего общества, о содержательности и философском богатстве, разнообразии того, что называется «личностью». Пытался приводить всякие примеры.

Словом, хотел им показать, что они абсолютно не представляют себе того, о чем с такой легкостью и с таким апломбом судят, опираясь на обозленных и мелкотравчатых «диссидентов». Вернее, я призывал их, коммунистов, не подкидывать красок для разрисовки облика, который создают антисоветчики.

Я видел, что это «производит». Хофер начал, например, рассуждать, что молодежь- де на Западе теперь политически грамотная, с порядочным культурным багажом, и ее не удовлетворяет, как вы пишите свою собственную историю (намекая на замалчивание Троцкого, о чем мне еще ранее сообщили посольские). Ответил притчей: конечно, у нас нет денег, чтоб удовлетворить все вкусы культурной молодежи Запада, интересующейся нами. Но те, особенно из КП, кто специально нас изучает, должен был бы знать, что за 20 лет после XX съезда изданы тысячи книг, архивных документов, целых документальных серий, десятки тысяч исследовательских статей, сборников, стенограмм съездов, конференций, Пленумов КПСС… и там ни о чем не умалчивается, там все, как было. Извольте. Но вот даже такой «признанный» специалист, как Элленштейн, не потрудился со всем этим ознакомиться. А поверхностность в таких делах со стороны коммуниста, даже если он не антисоветчик в душе, неизбежно, в силу окружения, в том числе буржуазно-литературного, «кремленологического», заводит таких вот коммунистов в антисоветскую компанию.

Крыть им в общем нечем было. Но проблема в другом. Ведь все эти аргументы действенны и уместны, если наличествует «коммунистическая совесть», т. е. искреннее желание нас знать и понимать, хотеть быть нашими друзьями.

Но то, что создавало когда-то международное коммунистическое движение, и что его поддерживало как единое целое — «сделать как в России», исчезло навсегда не только из объективной жизни, но и из сознания коммунистов, даже самых преданных нам. А тогда — зачем им нас знать? Только, чтоб отбиваться от буржуазной антисоветчины? Пожалуй. Но это — не жизненная потребность, так как они теперь твердо знают: «они пойдут своим путем», или вообще никаким. Эту дилемму очень остро и открыто поставил Берлингуэр: капитал очень хотел бы, чтобы мы пошли советским путем, ибо он теперь достаточно умен и силен, и понимает, что это для нас — самый верный путь к краху.

Около 6 вечера кончили. Венсан заключал так, чтобы «снять необходимость» говорить опять мне. Но я все-таки попросил слова. И еще раз «объяснял» минут 20.

Венсан пошел нас с Якухиным провожать до консульства. Я ему по дороге пытался рассказать про Ибаррури, о том, что она говорила в ЦК о Каррильо. Он заторопился отреагировать, что, мол, и ему она это давно говорила: опять то же — не хочет он «быть информирован от нас», не хочет ангажироваться, не хочет не только лезть, но даже знать о «чужих делах». Говорить же о чем попало он большой мастер.

Моросило. Венсан показывал Женеву. Устал, когда подошли к консульству. Я попросил машину, чтоб его отвезли домой. Но для своих 72-х он — живчик.

30 апреля 1977 г.

Встречал сегодня Б. Н.'а во Внуково-2. Вернулся из Праги с совещания 75 компартий по журналу ПМС. В «правде» была его речь чуть ли не на подвал. Его тост на приеме у Гусака. Большие подборки выступлений других.

Словом, опять Б. Н. силовым приемом из ничего произвел заметное политическое событие, тіпі-международное комсовещание. С точки зрения реального влияния на МКД — нуль. Но с точки зрения символики, которой, собственно, оно и теплится, — кое-что. Буржуазная же пропаганда доделает дело, организуя большие комментарии, в которых наигранные страхи перед замыслами Москвы только усилят впечатление от «события».

В конце апреля было Политбюро. Обсуждался проект Конституции (вопрос выносится на Пленум 24 мая). Проект этот Б. Н. готовил года два, если не больше. Еще Красин этим занимался на Даче Горького. Теперь Б. Н. утвержден руководителем Рабочей группы по подготовке проекта. Он, должно быть, опять видит в этом свой звездный час.

Однако, за оставшиеся три недели почти невероятно, чтобы был подготовлен дельный проект. Я читал замечания членов ПБ, в том числе Леонида Ильича — их много, даже с вариантами параграфов (это уж помощнички постарались и, возможно, целые отделы.). Но даже то, что сказал Брежнев, — а у него наиболее политичные были замечания, свидетельствует, что работы еще очень много. И Б. Н. явно недооценивает это, хотя и понимает: сегодня прямо с аэродрома поехал в ЦК и собрал свою «команду», которая уже была наготове.

Судя по всему, все новации проекта уже полетели: например, право каждого выбирать себе национальность, независимо от «биологического» происхождения. Автономия университетов. права Советов народных депутатов. И т. п.

Б. Н. теперь выжмет все соки за эти две-три недели.

Первая майская рабочая неделя прошла сумбурно. И финишировала совсем удручающе. В четверг на ПБ состоялось обсуждение проблем МКД — «сопутствующее», «спонтанное», в связи с обсуждением итогов пражского совещания по ПМС и. неожиданно для меня — письма ЦК КПСС к КП Великобритании. Это письмо было написано мной (вместе с секторами) «по велению» Б. Н., еще до моей поездки в ФРГ. Его вдохновил «успех» письма к ФКП… Однако, уже на Секретариате Суслов высказал сомнения. И хотя не отверг, предложил повременить с отправлением («дату согласуем после»). Думаю, чтоб завалить его совсем, он и вынес письмо на Политбюро.

Брежнев сказал: Не зачастили ли мы с письмами к компартиям? Андропов придрался к трактовке слова «диссидент», мол, мы не диссидентов (инакомыслящих) сажаем и высылаем, а преступников. Суслов опять предложил «вновь рассмотреть дату». А письмо-то в общем, в отличие от письма французам, вежливое. Там даже нет упреков (и намеков) в адрес руководства КПВ и лишь «легко» задета «Morning Star».

Итак, казалось бы, одна линия (не ссориться! не задираться!). Очень хорошо. Я был бы последним, кто с этим не согласился бы. И возражал Б. Н.'у, доказывая, что не стоит «писать». Однако, нарвался на выговор с упреком в либеральничании.

Но то, что потом произошло — совсем противоречит сказанному в связи с письмом КПВ.

Б. Н., собрав меня, Загладина и Брутенца, рассказывал об этом сумбурно и в очень расстроенных чувствах. Не называл, кто что говорил, за исключением двух. Кто начал, тоже непонятно. Но началось с обычного (как между случайными пассажирами троллейбуса): с этим еврокоммунизмом надо что-то делать! Что они себе позволяют!! А мы им платим, как ни в чем не бывало, деньги народные даем. Надо закрыть кассу, не давать им ничего. Пусть барахтаются. Да, да. Давно пора, — поддакнул Капитонов (но кому?).

Громыко вступил в дело: Тоже мне (!) — в правительство захотели! Да кто их туда пустит! Шутка что-ль.

Но, что ж нам теперь, — возразил ему кто-то, — мешать что ли им бороться за власть?!

Мало мы бьем их в своей печати. Не боремся фактически против этого ревизионизма и оппортунизма. Спускаем им все.

Да. — кажется, это был Суслов, — надо поручить разработать долговременную линию в отношении КП, подверженных еврокоммунизму.

На том и порешили. И никто не вспомнил, что такая линия давно была ими самими утверждена специальным решением ПБ от 8 сентября 1976 года «По итогам Берлинской конференции»

Ну и что?

А вот что! Во-первых, конечно, обидно, что «не видна» вся наша (отдельская и пономаревская) работа — сколько сил, нервов, выдумки, сколько слов и бумаги, не говоря уж о рабочем и нерабочем времени, включая буквально бессонные ночи, — и все это, оказывается, «не видимые миру слезы».

Во-вторых, и самое печальное, что высшее наше руководство даже не знает, что у него есть «линия» в отношении еврокоммунизма. А уровень обсуждения этой проблематики, которой отдаешь «лучшие силы души», — и в самом деле не поднимается выше пикейных жилетов. А уж об уровне компетентности и понимания сути дела, того, что все это значит и к чему ведет, и говорить стыдно.

Впрочем, чего ждать и на что уповать, когда вчера 20 минут из 30 программы «Время» было посвящено встречам и переговорам на высшем уровне с абиссинским лидером (имени-то его даже специалисты не в состоянии выговорить). Все — и Брежнев, и Подгорный, и Косыгин и др. — все были им заняты три дня. Других более важных дел у нас нет!

Народ, конечно, привык. Но это ужасно, что Громыко вместе с «генералами» (Устиновым) подсовывает всякую ерунду. Главный уже не в состоянии, видимо, отбирать важное от суеты, а соратники и даже помощники уже не осмеиваются сказать (или хотя бы намекнуть), что ерунда есть ерунда. Сама по себе, не говоря уже о морально-политических последствиях для авторитета власти и «лично».

13 мая 1977 г.

9 мая — день Победы. Как всегда ходили с моим фронтовым другом Колькой Варламовым по улицам. Людей с орденами в этот день от года к году все меньше. Потом зашли ко мне домой, посидели, повспоминали, похвастались друг перед другом, кое-кого осудили.

На работе после праздников усиленно объединял куски к докладу Б. Н. (в июне в Праге) — о «теоретическом вкладе КПСС» в марксизм-ленинизм за 60 лет. Сегодня перепечатано: 66 страниц, а надо — 40. Вся теория — из политических выводов, происхождение которых укрыто в недрах аппаратных групп всех времен. «Сумма суммарум», как выражается Б. Н.

Готовится разгромная рецензия на книгу Каррильо «Еврокоммунизм и государство».

А сегодня 10 минут по телевизору показывали, как Суслов, Пономарев и Загладин провожали Долорес на родину. М. А. по бумажке говорил прочувственные слова. Ибаррури без бумажки обещала бороться за дружбу между нашими партиями.

У Загладина встреча с Эгоном Баром, федеральным секретарем СДПГ, организатором «восточной политики», близким Брандту. Цепкий, циничный, бесцеремонный немецкий ум. Напрямую говорит, что хочет: чтоб не мешали СДПГ укрепляться, в частности, чтоб критиковали ее, тем самым выдавая ей сертификат антикоммунистической благонадежности. Еще раз я с удивлением убедился, что Вадим гораздо интереснее передает роБ^еБШт, что он (якобы) и как говорил подобным собеседникам, чем выглядит на деле. Он был скучен в беседе с Баром, уходил от откровенности, банален в шутках и «дружеских демонстрациях». Я счел нужным ввязаться, чтоб придать остроты и откровенности. Бар сначала смотрел на меня с видом: «Кто таков?» (меняя он видел впервые, а с Вадимом был знаком еще по встрече во время визита Брежнева в ФРГ). Но потом смотрел только мне в глаза и говорил будто только со мной. Я не досидел до конца: у меня было назначено совещание докладчиков по «еврокоммунизму», о чем я, прощаясь сообщил Бару. Он сразу отреагировал: «О, нас этот вопрос беспокоит так же, как и вас. Но теперь он сложней, чем в 1968 году. Это ведь то же самое, что Дубчек. Но вам уже не удастся с этим справиться так, как вы это проделали с Дубчеком. Увы!»

Сегодня 4 часа провел с кубинцами из международного отдела ЦК КП Кубы. Два негра, один креол. Умный и грамотный народ (речь шла в основном о Гайяне и о Карибских делах), и очень еще по революционному деятельный. Элемент геваризма еще весьма силен: явочное право на вмешательство везде и всюду, особенно — в «своей зоне».

15 мая 1977 г.

Воскресенье. Был в музее Восточных культур на ул. Обуха. Там организована выставка: русские художники конца XIX — начала XX веков о Востоке. При первом взгляде сразу понимаешь, что это лишь предлог. На самом деле, чтоб показать Кузнецова, Лентулова, Машкова, Куприна, Гончарову, Волкова и др. Плюс к этому изумительная выдумка: рекламы (торговые, промышленные), афиши, ценники, объявления о балах, прейскуранты и т. п. начала XX века, когда в это дело вторглись художники «Мира божия». Насладился необычайно. Это потрясающе и неожиданно.

День прошел скверно. Начал было совершенствовать пономаревский доклад. Потом пошли шифровки и проч. бумажки. Позвонил Загладин: он, наконец, сподобился поработать над запиской по «еврокоммунизму», вернул мне на досмотр. Но этого я уже не успел сделать, так как пришли из братского отдела просить поехать на обед с кубинцами, которые отложили свой отъезд на завтра.

Этот сугубо политический обед (революционеры, да еще бывшие кубинские чекисты — ни о чем другом говорить не могут) продолжался около трех часов. С коньяком.

Закончил «Хранители мудрости» Чарльза Сноу. Могучая британская проза, но уже с большей мудростью, чем у Голсуорси, потому что страна стала усталой и печальной.

21 мая 1977 г.

Книга С. Каррильо «Еврокоммунизм и государство». Смесь Берлингуэра и Гароди, кое-что от себя. Но в анализе он почти всюду, кажется, прав. Решающие орудия сохранения капитализма — идеологический аппарат и армия. Проникновение в них (через сложный процесс демократизации всей жизни страны) и привлечение их на сторону антикапиталистических сил — условие преодоления капитализма. Безумие — рассчитывать на победу социализма (пусть «демократического»), имея против себя армию. Иначе — надо ориентироваться на кризис и крах армии, которые возможны либо в результате колониальной войны (как в Португалии), но с колониями уже покончено, либо в результате любой другой войны, которая в Европе означает мировую, т. е. конец всякой политики и всякой цивилизации вообще.

Словом, Каррильо — это Каутский нашего времени. Он так же против КПСС (нынешнего руководства), как тот — против Ленина.

Он, конечно, вполне мог бы обойтись без точек над «і» — без обозначения своих рассуждений о «еврокоммунизме», без оскорбительных намеков и прямых оценок в адрес КПСС, без пренебрежения ко всему тому, что сделано в СССР после Ленина.

Книга на 95 % посвящена стратегии революции в условиях Западной Европы, проблемам, которые там живо волнуют каждого коммуниста. И не каждый из них с ходу заметит антисоветские прожилки в тексте, тем более, что в такой не прямой форме это сейчас стало привычным на Западе.

Поэтому наше выступление против книги, хотя оно и направлено на «разоблачение» антисоветского и раскольнического (в МКД) аспекта книги (что оговорено прямо), будет воспринято как идеологическое осуждение теоретических, стратегических и тактических поисков западноевропейских коммунистов, как догматическое, гегемонистское намерение подстричь всю их линию под краткокурсный ранжир.

Статья такая подготовлена по поручению ПБ. Сделана в секторе Зуева под руководством Загладина. Вчера замы обсуждали ее у Б. Н.'а. Меня удивила его озабоченность, как бы статью не восприняли именно в вышеупомянутом смысле. Мы потом с Вадимом, воспользовавшись этим, кое-что поправили.

Шапошников высказал законную, но уже опоздавшую мысль (после того, как я изложил свои сомнения на основе знакомства с самой книгой, а не с референтом, подготовленным в КГБ, где просто надерганы, обнажены антисоветские штучки), — мол, может быть, не по поводу книги выступать, а в связи с интервью Каррильо, где его антисоветизм откровеннее и виднее, и не прикрыт потребностями реалистической борьбы за социализм в Западной Европе?!

Б. Н. замахал руками: «вопрос, мол, обсуждался члены ПБ возмущены, говорят — до каких пор терпеть» и т. д.

Кстати, почему КГБ, а не мы (международный Отдел ЦК) докладываем Политбюро таких вещах?..

Записку (как велено было — о нашей долговременной линии в МКД) мы вчера с Загладиным сдали Б. Н. Сколько она у него пролежит? И пойдет ли дальше?

То же о записке по социал-демократии. Представили ему свой отчет о беседе с Э. Баром. Видимо, тоже не разошлет по ПБ. Побоится.

Сдал я ему и первый вариант его доклада в Праге: «О теоретическом вкладе КПСС в марксизм-ленинизм за 60 лет». Этот будет долго у него лежать.

Впрочем, в эти дни все его заботы — о Конституции, на самом деле о том, что Загладин вчера обозначил без слов, проводя руками по своим плечам, т. е. о «погонах», — будет или не будет членом ПБ на открывающемся 24 мая Пленуме.

22 мая 1977 г.

Попробовал вечером почитать проект Конституции: он разослан членам Пленума с сопроводительным факсимиле Брежнева и просьбой сообщить о замечаниях в Секретариат ЦК. В пятницу Загладин сказал, что он уже это сделал — послал Черненко 26 предложений. Я этого делать не буду: не лояльно по отношению к Пономареву.

Я углубился в текст. Все, что там есть формально ценного, было и в сталинской. Переписано. Новое — «о свободах», «правах человека», даже «о праве выезда» и селиться где угодно в СССР — это дань нынешней кампании на Западе, попытка обмануть. На самом деле подобные вещи только осложняют дело. Не честнее ли было бы сказать: вот мы такие, такими будем и не ждите, что мы введем у себя всякие там западные свободы?

Попытка характеризовать «развитой социализм» (это, собственно, оправдание, почему нужна новая Конституция) — сделана весьма неквалифицированно, литературно беспомощно, местами просто дешево. Вообще вся преамбула вызывает отвращение: пустая болтовня людей, которые разучились писать нормальным языком, понятным обыкновенным людям, и нечестно все это. Достаточно сопоставить с «13 страницей» «Литературки» за 18 мая (она специально теперь посвящается службе быта), чтобы увидеть, насколько эта преамбула не имеет никакого соприкосновения с реалиями.

Когда мы (замы) обсуждали у Б. Н.'а статью против Каррильо, позвонил Брежнев. Б. Н. долго с ним разговаривал по телефону. Речь шла о конфликте между Сомали и Эфиопией (два «марксистско-ленинских режима», оба — величайшие друзья СССР!). Брежнев был расстроен, спрашивал — принимать ему или нет кого-то из их послов. Б. Н. отсоветовал ему лично «лезть в эту кашу».

А я думал о другом. Перед глазами телеизображения Брежнева последнего времени, его приемы разных деятелей. У него, судя по его виду, осталось очень мало сил. И вряд ли он в состоянии вникать в суть каких-либо событий и проблем. Он видит свою роль (влияющую на ход дел) в том, чтобы «принять или не принять» такого-то. Остальное делают mass media и прочие адъютанты. Важно не содержание встречи, а сам ее факт. Но не слишком ли велика при этом становится роль Громыко и помощников, которые фактически определяют и кого принять, и что сказать!?

24 мая 1977 г.

Пленум ЦК. Брежнев бодрый и подтянутый. Доклад его о проекте Конституции был деловой и ясный, без литературно-бовинских красот. Первые аплодисменты (по тексту) — в ответ на следующее: «После Конституции 1936 года, все мы знаем, были допущены репрессии, нарушения законности, принципов ленинской демократии — вопреки только принятой Конституции. Партия осудила все это и это никогда не должно повториться».

Прения. Первый выступил молодой и бойкий секретарь Донецкого обкома — предложил объединить посты Генсека и Председателя президиума Верховного Совета, и вручить оба их Брежневу. Все другие, естественно, — восемь выступавших (по заранее написанному тексту) поддержали и «развили». Особенно четко и просто, как он всегда это делает, говорил на эту тему Щербицкий. А один из ташкентских секретарей, показавшийся всем глуповатым и примитивным, добавил:. «и освободить тов. Подгорного от поста». Зал зашумел. Всем показалось это излишней грубостью, поскольку и так все ясно. Но, оказалось, и это было нужно (и запланировано) — чтоб сформулировать постановление Пленума.

Подгорный сидел багровый, жалкий, хлопал вместе по своим похоронам.

Суслов, председательствовавший, зачитывает проект постановления. Сначала — о назначении Брежнева Председателем президиума. Овации и проч. Потом — об освобождении Подгорного от этой должности и. (опять неожиданность). от членства в ПБ. Происходит неприятная сцена: Подгорный начинает собирать свои бумажки, стоя что-то говорит Суслову. Тот делает пренебрежительный жест и говорит (микрофон-то под носом!): посиди, мол, еще здесь, ничего, мол!

Потом голосование. Проект становится постановлением. Подгорный опять приподнимается и что-то лепечет Суслову. Тот, будто понял так, что Подгорный совсем хочет уйти из зала, сначала делает отрицательный жест, а потом указывает рукой вниз: мол, иди туда, где все сидят.

Сцена: Брежнев спускается к трибуне, чтоб поблагодарить, за ним спускается в зал Подгорный и садится, по иронии судьбы, рядом с Катушевым (которого через несколько минут тоже освободили от секретаря ЦК). Брежнев говорит, что будет честно служить партии. и ни слова о Подгорном.

Я понимаю, все понимают: бывший наш «президент» — человек ничтожный и случайный, ничего он не сделал и не мог, хотя и бурчал против возвышения Брежнева, не потому, впрочем, что был такой принципиальный, а просто хотел быть хотя бы одним из трех, чтоб и ему что-то отваливалось от славы.

Но есть законы элементарной человечности. Есть морально-политическая сторона: авторитет этой и всякой другой должности. Ведь если «президента» так в одну секунду шмякают, причем без малейшего объяснения причин (хотя бы «по болезни»), то и любая другая должность становится зыбкой — функцией личной верховной симпатии или антипатии. Сегодня ты очень кто, а завтра ты совсем никто. Вот где наша великая и могучая российская демократия — еще от Ивана Грозного, окончательно закрепленная Петром. Перед ним, как перед Богом, все равны: маршалы, министры, зам. завы, секретари и проч., и проч.

Поэтому и Б. Н.'у опять ничего не отвалилось. Хотя все, начиная с Брежнева, хвалили проект Конституции. Пономарев, конечно, помянут не был. Да и за пределами аппарата вряд ли знают, что он тут «главная сила» и суетился больше всех.

А по совести-то если, пора бы уж: заслужил и выслужил в полном смысле слова.

Суслов сделал сообщение о Гимне, перечислил больше дюжины поэтов и столько же композиторов, которые больше 10 лет трудились и консультировали. Сказал и о том, что устарело: «нас вырастил Сталин, на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил»; о немецких захватчиках, и о том. Что мы в боях отвоюем свободу для всех (что-то в этом роде, не помню уж, и что, по словам Суслова, сейчас может быть «неправильно» истолковано).

Стоя прослушали пленку: хор и оркестр сыграли и спели. Более торжественно- церковно-напевная та же мелодия.

За 4 часа работы столько дел, которые войдут в историю!

28 мая 1977 г.

Неделя дня рожденья. 56 лет! Поочередно все отдельские поздравляли, один виски, другой виски и. Б. Н. подозрительно поздравил.

Вечером, как раз партсобрание с докладом Вадима об итогах Праги-1 и о Пленуме. Он его провел в легком ясном стиле, будучи на некотором взводе.

Пономарев отказался встречаться с Чейтером (член ПБ КПВ, редактор «Morning Star»). Я отмечал уже, что Б. Н. еще в апреле задумал послать письмо руководству КПВ по типу французского. Но наше ПБ отнеслось к этому сдержанно. Приняло «в принципе», но срок, мол, определим потом. Я предложил воспользоваться приездом Чейтера (по приглашению «Правды»), поговорить с ним, изложить ему суть письма (не раскрывая намерений) и посмотреть, что будет дальше. Мой тайный замысел состоял в том, чтобы таким способом «замотать» письмо вообще. Чейтер 10 дней ездил по Узбекистану и Армении, вчера вернулся в Москву и Б. Н. (вместе со мной по решению ЦК) должен был его принять. Но он отказался, предложив проделать всю эту операцию нам с Афанасьевым (главным редактором «Правды»).

У Б. Н.'а сейчас очередной «спад» на тему: работаешь, работаешь, себя не жалеешь, а тут — не только не делают членом ПБ, но даже слова нигде не сказали, что это, мол, все трудами Пономарева — с Конституцией-то!! Словом, у него минутное — а пошло всё к е. матери! Это бывало уже десятки раз и еще будет не раз до конца его политической карьеры.

Ну так вот. Принимали мы с Афанасьевым (плюс Джавад, Лагутин, Овчинников) Чейтера в редакции «Правды». Бывший профессор биохимии в Лидсском университете, типичный либерально-интеллигентный англичанин. Афанасьев (при всем том, что он автор десятка книг, профессор, доктор наук, член-корр, журналист, редактор 11 миллионной газеты и проч.) — примитивен и неотесан. Ему не хватает не только европейской культуры, но и политического чутья (что непростительно). Б. Н. тоже видит смысл таких бесед в «нажиме», в оказании давления и т. п., но его огромный опыт и природный ум позволяют ему, как правило, нажимать на педали в нужное время и на те, на которые в данный момент надо нажимать. А Афанасьев (в который раз я уже в этом убеждаюсь) не годится в международные (по крайней мере) политики. Он умудрился «походя» затронуть «чехословацкий вопрос», спровоцировать целую лекцию Чейтера о том, что парламентская борьба тоже классовая, вызвать очень опасную в таких ситуациях обиду: тот вынужден был давать отпор по поводу «обвинений в антисоветизме».

Я не чаял, когда нашему редактору надо будет уйти на часок на редколлегию. Но вмешался в дело раньше. Чейтер почувствовал (мы с ним раньше не были знакомы), что перед ним человек, знающий, как надо обращаться с «еврокоммунистами». Я ему навязывал все то же, что и Афанасьев, но с указанием на такие факты (из их собственной практики), что он стал теряться и лепетать. Он не рассчитывал, что мы до мелочей знаем все, что и как они проделывают в отношении «прав человека в СССР». Но я не загонял его в угол. и «помогал» ему оправиться, выходя на широкие классовые обобщения и на то, что раз вы требуете от нас признания и понимания вашей специфики и ваших трудностей, — извольте отвечать нам взаимностью.

И еще я ставил его в тупик тем, что нас тоже надо брать такими, какие мы есть, а не пытаться преобразовывать нас в «открытое общество», что безнадежно.

Потом поехали в Дом журналиста на ужин. Тосты и застолье. Словом, мы Чейтеру дали понять, что все гораздо сложнее, и мы не такие уж простачки и не те, какими нас можно представить со слов Буковского и Плюща.

Ужин был в подлинном смысле дружеский, откровенный, веселый, самокритичный (с нашей стороны: чего Чейтер никак не ожидал — острых и критических оценок наших собственных дел!).

Мне показалось, что он уехал, поколебавшись в «еврокоммунизме» (в антисоветской его части). Во всяком случае пищи для размышлений вместе с Макленнаном, Уоддисом и Ко ему хватит.

31 мая 1977 г.

Сегодня написал по просьбе Б. Н. речь для Суслова на основе решения Пленума ЦК об инаугурации Леонида Ильича в качестве Председателя президиума Верховного Совета. Т. е. Б. Н. хочет и здесь подсуетиться. Написал красиво, но Б. Н., конечно, правил в своем стиле.

Возня с подготовкой материалов для встреч с Гэс Холлом, самым капризным и самонадеянным из лидеров КП (смешно смотреть). Но Брежнев его всегда соглашается принимать «без звука».

В воскресенье в «Правде» статья: «Черная магия на Таганке» — о «Мастере и Маргарите». Интеллигентный, даже элегантный, с комплиментами, но разгром. Очень точно отмечены и политический замысел Любимова, и его вульгарность, и его талант, и все прочее.

5 июня 1977 г.

Вчера с Пономаревым встречали Гэс Холла. Сегодня на Воробьевых горах я четыре с лишним часа рассказывал ему про «еврокоммунизм». Так условились: я просвещу его во всех подробностях, потом он будет разговаривать в ЦК с Сусловым и Б. Н., потом выведут на Брежнева.

Интересно, в одну ли дуду эти три «контакта» будут дуть с точки зрения интерпретации нашей линии и линии, которую мы хотели бы от него.

Опубликован проект Конституции. Бовин, хоть и назвал мои замечания фигней, однако на 75 % их учел. Не другие же на них настаивали. Тем более, что он, наверняка, подмял под себя всю команду, как это бывает всегда. Впрочем, может быть, мои замечания совпали с другими, более весомыми.

11 июня 1977 г.

Состоялись встречи Суслов-Пономарев с Гэс Холлом и Брежнев-Гэс Холл. На первой я был. Заранее Брежнев сказал Б. Н.'у, что он будет говорить только о Картере и вокруг. «А все остальное там — Марше и проч. ваши дела обсуждайте без меня». Я Гэса предупредил об этом. И все было выдержано…

Накануне вечером Б. Н. раздраженно мне говорит: «Брежнев не доволен памяткой. Мол, почему она так составлена: по этому вопросу можно было бы сказать., в ответ на это можно было сообщить… (т. е. составлена по нашему «классическому образцу»). Надо прямо — так, как я буду говорить». Мои возражения: мол, Мостовец, зав. сектором, получил в прошлый раз (в 1974 году!) втык от Александрова, когда попытался сделать именно так — в прямой речи. «Что это вы за Брежнева — я, я, я? Что он — не знает как сказать?» На это Б. Н. мне резонно заявил, что «это было когда!». и у меня бы спросили, а не у Мостовца.

Откровенно говоря, я тоже был сначала недоволен этой формой, и сказал Мостовцу, что по моему собственному опыту нужна прямая речь. Но он убедил меня — не надо-де нарываться еще раз на Александрова — пусть сам переделает.

Б. Н. говорит: сейчас там «сложное положение» и вообще знаете., т. е. давал понять, что Брежнев опять в такой форме, что сможет лишь прочитать написанное большими буквами.

Я сел и переписал все в прямой речи, подлаживаясь под Александровский «живой» стиль. Кроме того, вставил по его настоянию резкую оценку, только что появившегося доклада Картера комиссии Конгресса о выполнении (Советским Союзом) Хельсинских соглашений. Александров назвал доклад «хамским». Я это вписал в памятку, а Брежнев произнес.

У Суслова. М. А. долго приветствовал Холла, как-то нервически все время подхихикивая (это у него появилось несколько лет назад, особенно, когда он в хорошем настроении). Потом стал говорить (без бумажки). В общем — схематично изложил примерно ту же концепцию, с которой я подробно ознакомил Г. Холла на Воробьевых горах. Речь шла почти исключительно о еврокоммунизме. Встрял Б. Н. и тоже произнес двадцатиминутную речь — с нажимом против ревизионизма и как мы боремся против именно реформистского уклона. Характерно, что Суслов дважды прерывал Б. Н.'а, подчеркивая, что «путь борьбы, путь к социализму они (т. е. КП западных стран) пусть выбирают сами. Это их дело. Мы в это не хотим вмешиваться, мы с ними по-товарищески дискуссируем». Второй раз он прервал

Б. Н.'а, напомнив, что и во время беседы их двоих с Плиссонье «я ему сказал, что мы, т. е. КПСС, еще на XX съезде оговорили, что мы за мирный, в том числе парламентский путь».

А Б. Н. все рвется учить и наставлять, хотя в практической политике он все-таки больше руководствуется здравым смыслом и призывает выступать пока лишь только против антисоветских аспектов еврокоммунизма.

Гэс Холл (он потом меня, когда выходили из ЦК шутливо поблагодарил за «подготовку» к этой беседе) выражал полное согласие с «взвешенной» линией КПСС, говорил, что КП США должна действовать «в унисон», а не по-партизански в МКД. Хотя, судя по его докладу на Пленуме ЦК в начале июня (который нам показал Моррис) — там он держался несколько иной позиции: открыто громить в защиту КПСС.

Проговорили несколько больше двух часов, а в пять уже надо было быть у Брежнева.

Суслов, когда я с ним стал прощаться, спросил: «А разве я не буду там». Я сказал: «А зачем? Много народу., вот будет Михайлов, референт, с языком».

Он отреагировал неопределенно. А Б. Н. потом приглашал (с согласия Суслова), но так, будто выпрашивал меня отказаться. Что я и сделал. И правильно. Как потом выяснилось, Брежнев даже Александрова не пригласил. И пришлось бы мне, потоптавшись в коридоре, уйти восвояси.

Как рассказали потом Б. Н. и Михайлов, все было как по нотам. Л. И. зачитал в два приема чуть подправленную Александровым памятку, дав в середине слово Холлу. Тот был ясен и краток: Картер скоро обломает зубы и займет более реалистическую позицию.

Большое фото в «Правде» и во «Времени» по телевидению. Объятья и проч. Коммюнике тоже прошло так, как мы его заготовили. Откликов я еще не видел.

12 июня 1977 г.

Сегодня опубликован Гимн СССР и ответ ЦК КПСС на Открытое письмо КПЯ по Курильским островам. Глупое, бесперспективное — ни у кого, кроме шовинистов, не могущее вызвать симпатии. Работа Ульяновского и Коваленко прет из каждой строки, грубая сапожная работа.

Брутенц ездил в Мексику на съезд партии. КП там тоже выходит на «свой путь» — латиноамериканский еврокоммунизм. Проездом он был несколько дней в Вашингтоне и Нью- Йорке. Виделся и в Мексике, и в США со многими журналистами и дипломатами от «соседей» (резиденты КГБ). Общее впечатление от разговоров с ними — они, наши люди за границей, живут в атмосфере, где «нас не любят!» «Не любят, Толя! Все — от крайне левых, до крайне правых». Наши некоторые прямо говорят об этом постоянном ощущении, которое возникает и из повседневных мелочей, и из более осознанных политических наблюдений.

Впрочем, что там говорить! Это все больше чувствуется и в Европе, и в странах социализма. Увы! Причин тут много.

Но очень неприятно было это слышать из уст «очевидца», хотя понятно, для меня в этом нет ничего неожиданного.

А когда я ему рассказал, как проходил Пленум и как удаляли Подгорного, он по- армянски распалился и театральным шепотом стал мне повторять через стол: «Толя! Идет распад! Всеобщий распад! Который — во всем, и в большом, и в малом! Наступает маразм, как серое беспросветное облако».

И это тоже мне было неприятно слышать. Потом я поймал себя на том, что это потому, что такое мне, великороссу, говорит инородец. Туда же, мол, со своими приговорами!

13 июня 1977 г.

Только что перечитал «Хостомера» — Товстоногов привез премьеру. Театралы льют слюни. Так что я «подготовился» посмотреть. У Льва Николаевича — это мощно и с тройным подтекстом. Жутковато.

В ЦК был организован выезд на военные учения в Таманскую, образцово- показательную дивизию, в Алабино. Стрелял из автомата и пистолета. Сопровождающий офицер сказал, что «по автомату» у меня «около отлично»: из коротких очередей (всего 20 патронов) два раза мишени не упали. Из пистолета мой результат, кажется, лучший, — 26 из 30 возможных (25 считается «отлично»). Приятно было «тряхнуть стариной».

18 июня 1977 г.

Неделя «эйфории» возведения в должность Председателя президиума Верховного Совета. Сессия Верховного Совета — сплошные овации и вставания. Речь Суслова. (в ней остались две полуфразы от моего вклада). Брежнев — благодарственное слово: «воля родины, воля партии, хотя и трудно».

Брутенц — истерика в моей «темной комнатке» рядом с кабинетом: сколько можно так грубо и пошло насмехаться над великим народом, показывать ему спектакли, которые даже в полудиких латиноамериканских странах считают теперь неприличными. И т. п. Я хохотал. Что делать?!

А вчера весь вечер показывали по телевизору первое заседание президиума Верховного Совета СССР под новым председательствованием. Мучительное «зачитывание» написанного крупными буквами, без понимания произносимого, разреженного многосекундными паузами между словами одной фразы, несбалансированные акценты, жалкие попытки придать интонацию с указующими жестами невпопад…

Члены президиума сидят и как школьники записывают каждое слово, зная, что это все завтра можно будет прочесть во всех газетах в литературно преобразованном виде.

Под конец чтец-оратор совсем стал заплетаться. Кончил — как воз на гору втянул.

Стали выступать украинский, литовский и другие члены, воздавая хвалу и вызывая бурные аплодисменты… И это — заседание работающего (!) высшего органа! Не массовое представление, каким являются сами сессии Верховного Совета, к чему все давно привыкли.

Неужели даже элементарный здравый смысл уже исчезает там наверху?! — обсуждали мы виденное с консультантами. Неужели само чувство самоуважения (самосохранения) не подсказывает, что закрытость таких органов, как пленум ЦК, заседание Совмина, президиума Верховного Совета, позволяют удерживать в головах народа хотя бы мифологию власти? Пусть, мол, они там думают, что хоть тут-то идет деловой разговор, а не треп и аллилуйя! Неужели даже этого уже не понимают? Неужели КГБ не может доложить, что по стране идет гомерический хохот и стынет полное безразличие ко всем этим театральным зрелищам, которые заменяют реальное управление и демонстрируют полное бессилие главного действующего лица.

А, может, циничный и хамоватый Лапин и его телевизионщики сознательно выставляют его на посмешище? Ведь только неплохой режиссер мог такое придумать: закончил Брежнев говорить, заговорили другие. А он сидит с отсутствующим лицом, явно ничего не слушая и, видимо, силясь только справится с тяжестью, которая навалилась в результате непосильного напряжения. Временами бессмысленно оглядывается на подносящих бумажки, что-то произносит (нечленораздельный звук слышен, — он не догадался выключить свой микрофон, а другие не осмеливаются подсказать). Ему дают «текстовочки», он их произносит в «нужном» (отмеченном) месте, потом «заключает» прения по позавчера еще написанной помощниками бумажке.

И все это перед глазами изумленного и махнувшего на все рукой великого народа!

Генсек-президент в состоянии теперь воспринимать лишь значительность самого факта своего выступления или появления где-то, своей беседы или встречи с кем бы то ни было, а не содержание этих государственных акций. То же касалось и партийно- государственных бумаг, под которыми он уже сам не расписывался: Черненко имел монопольное право ставить факсимиле.

Содержание бесед Брежнева, а также кого и когда он примет, определялось всесильными членами Политбюро — Сусловым, Устиновым, Андроповым, Громыко и помощниками, главным образом Александровым.

Брежневу предстояло вскоре после «возведения в сан» ехать во Францию… Неужели рассчитывают, что французы не увидят, что перед ними уже «чучело орла» (так удачно в свое время Давид Самойлов назвал Константина Федина в его роли руководителя Союза писателей)?!

В четверг и пятницу ходил на Товстоногова. Американская пьеса: «Влияние гамма лучей на бледно-желтые ноготки» и «Фантазии Фортаянова» (некоей Соколовой) с участием Юрского. Потрясающая игра актеров. Подобного впечатления от игры не помню со времен довоенного МХАТ'а.

И получилось так, что подряд смотрел две пьесы (из американской и советской жизни), в которых и ситуации, и проблематика, и даже расстановка персонажей (мать с двумя дочерьми) аналогичны. И можно видеть (особенно при совершенстве формы), какая огромная разница в уровне духовности между двумя народами, между двумя обществами и странами. Великая и неповторимая наша страна и потрясающе обильна она талантами.

Кстати, Товстоногов демонстрирует жизнеспособность классического театра. Ему не нужны любимовские подпорки в виде звуков, хорошей музыки, шума, балагана, хулиганствующих реплик и приемчиков, бьющих на сенсацию дешевой политической смелости (вот, мол, я какой, не боюсь министерства культуры и всякого прочего начальства!).

20 июня 1977 г.

Эйфория продолжается. Телевизор — отлет в Париж, прилет в Париж. Поцелуи во Внуково — с одними да, с другими рангом ниже, нет. А одно время они начали было выходить из практики протокола.

Загладин все время мелькает на втором плане, наряду с Александровым и Блатовым. На обывателя — изящный, уверенный, раскованный Жискар и напряженный, настороженный наш. Маска старого измотанного человека, которому очень тяжело нести бремя и который, будто ждет не дождется, чтобы скорей попасть в замок Рамбуйе и укрыться в отведенных покоях.

Жискар говорит нахально, в де-голлевском стиле парадные банальности, но и со всем тем политическим смыслом, который ему нужен. Наш стоит и, кажется, ничего не смыслит. Потому, что ему сейчас самому говорить. без бумажки! Начал путаться, ни одной правильной фразы, шутка о парижанках звучит нелепо, она просто не получилась — что-то выпало. Политического смысла, кроме того, что «предстоит поработать вопросы». - не улавливает наш несчастный телезритель. Впрочем, в газете все будет в ажуре, т. е. — и в официальном тексте.

А я вчера провожал утром Гэс Холла. До этого — весь вечер субботы — на Воробьевых горах в особняке — беседы и тосты. Выжимал я из себя все возможное, чтоб сгладить впечатление, что после встречи наверху он, Гэс Холл, стал у нас никому не нужен. Б. Н., действительно, прихворнув, отказался даже проводить его. Не позвонил ни разу по возвращении из Риги. Да что там! У меня ни разу не спросил: как, мол, там дела. И вот я отдувался, спасая наш интернационалистский престиж: рассказал ему, как ответил Ж. Марше на предложение Брежнева встретиться в Париже, чтобы «обменяться информацией об итогах переговоров с Жискар д'Эстеном»

Канапа ответил через посла: Политбюро обсудило и пришло к выводу, что встреча нецелесообразна. Причины:

1. Вы, КПСС, пытались расколоть нашу партию, направив нам письмо. Пытались свергнуть нынешнее руководство ФКП.

2. Вы грубо вмешались в наши внутренние дела, направив нам свое мнение перед майским Пленумом, на котором мы определили свою позицию в отношении ядерного оружия Франции.

3. Ваши товарищи из ЦК ведут в братских партиях подрывную работу против ФКП. (По этому поводу Б. Н. хитро спросил у Загладина: не вас ли с Черняевым тут имеют в виду — ваши поездки в Италию, Бельгию, Швейцарию, ФРГ?). На что Загладин ответствовал: что касается меня, то я именно и веду подрывную работу!

Всякие другие вещи рассказал я Гэс Холлу. Лестные — выдумывал (от имени Суслова) высокие оценки значения его приезда для советско-американских отношений, для МКД. Получилось ловко и сдержанно. Было (тогда) даже приятно. А теперь — противно.

Брутенц сегодня сказал о проблеме отмирания надобности в Международном отделе ЦК! Действительно, при таком-то отношении к «нашему делу».

К. Симонов — двухтомный военный дневник. То, из-за чего при Твардовском Демичев пустил под нож два номера «Нового мира», но я успел прочитать сигнальный экземпляр. Сильные там были вещи. Остались ли?

25 июня 1977 г.

50-летие Загладина. Орден Ленина. Впрочем, если уж Героев раздают кому попало, то он этот орден заслужил. Б. Н. завистливо недоволен. Бурчал мне один на один, хотя и сказал: «Это же мы сами так представили». Осудил слишком уж хвалебный и восторженный адрес. Спрашивал, кто писал. Я не мог ответить, так как сам не знал.

В день юбилея Б. Н. собрал у себя треть Отдела и, очень выбирая слова, поздравлял Вадима. А тот «в ответ» его растрогал, сказав, что он, у которого уже умерли родители, питает к Б. Н.'у сыновние чувства и считает его своим учителем.

Другие речи сочтено было неуместным произносить в кабинете Пономарева. Переместились в кабинет Загладина. Там я экспромтом сказал «красивую» речь, хотя меня никто не просил. Вечером хотели устроить попойку тут же в кабинете, но я предложил свою квартиру, Вадим согласился. Думаю теперь, насколько я был искренен в своих красивых и оригинальных речах? Я считаю, что ни на один процент не кривил душой. Во всех трех ипостасях Загладина, на которые его «разложил» в своем тосте Александров, он заслуживает уважения: как уже заметный политический деятель, как писарь при Главштабе, т. е. при Генеральном, где реально формируется политика, и как частный человек. На нашем элитно- политическом горизонте Загладин незаурядная фигура. И кроме того, у меня и личная симпатия к нему. Мне в нем больше не нравится его отношение к людям, его неразборчивость в этих отношениях, а не он сам. Хотя я, например, не хотел бы быть на него похожим ни в чем, за исключением одного — составлять за полчаса приличные доклады для любой аудитории.

2 июля 1977 г.

С 27 июня по 1 июля был в Праге. На теоретической конференции, где Б. Н. читал наше «Некоторые вопросы теоретической работы КПСС за 60 лет». 67 компартий, 10 партий из «третьего мира». Выступило 67 делегаций.

Поглощенный текучкой, человек «изнутри» может ничего и не заметить: собираются, говорят тысячу раз сказанное. Реальная жизнь присутствует (далеко не у всех) в виде информации о своей стране.

Но стоит чуть-чуть вдуматься в характер спектакля, чтоб увидеть ничтожность его сути. Ведь сборища эти устраиваются, чтоб самим фактом показать, что МКД, как явление международное еще существует. Но уже самим этим они, эти сборища, обречены быть оборонительными мероприятиями против тех, кто думает, что МКД мешает деятельности партий у себя дома, и против тех, кому просто надоела эта затянувшаяся игра в «большую силу».

Один итальянец (автор «Истории ИКП») пытался оригинальничать — критически и творчески подойти к советскому опыту. Но, во-первых, оригинальности никакой нет, так как все, что он (и вся ИКП — «еврокоммунисты») говорит по этому поводу — многократно забываемые и вновь возрождавшиеся «идеи» Каутского-Троцкого, первых «диссидентов» типа Ф. Раскольникова, антисоветчиков 30-50-60-70-х годов. А, во-вторых, поскольку все понимали, что участвуют в игре, неприятно и оскорбительно показалось, когда один стал выпендриваться и делать вид, что он в этом не хочет-де участвовать.

На 70 % — треп, причем школярский, особенно со стороны деятелей, которые недавно прошли Ленинскую школу в Москве и очень давно не бывали в своих странах. Но были — чисто интеллектуально — и любопытные яркие ходы мысли.

Главное же — кроме упомянутой идеологической демонстрации — никому это ничего не может дать, с точки зрения продвижения хотя бы на шаг реальной политики коммунистов.

Прага в основных своих «исторических» и знакомых чертах почти не изменилась. Только вся перерыта из-за метро, которое строится много лет. Но не только из-за метро, а из- за необходимости восстановить жилой фонд, сохранив традиционный вид улиц. Однако, пражане все равно валят все на Советский Союз, которому, видите ли, «понадобилось строить метро у нас».

В редакции ПМС из советских почти не осталось знакомых, а из чехов — много тех, кто 20 лет назад туда пришли, и выглядят, будто время остановилось.

Зародов (шеф-редактор) успешно суетится, но в силу «логики» то и дело оказывается не в ладу с пономаревской тактикой: например, пригласил египетских коммунистов, а Б. Н. запретил ему давать им слово, так как Брежнев недавно принимал Фахми.

Биляк (член президиума ЦК КПЧ). Несколько раз появлялся на нашей «вилле», показывая близость вообще и Пономареву. Даже свозил нас за город — в Ботанический сад и ресторан, где до часу ночи пел словацкие песни, танцевал и рассказывал рискованные анекдоты. Даже Б. Н. удивился: «Не ожидал, говорит, что он может быть такой». Этот угрюмый и злобный даже на вид человек. Наверху у нас его очень любят, но по моему и по мнению Зародова, это большая сволочь, нас он «любит» только, чтоб держаться на плаву и пролезть в «первые».

Сам вечер в этом ресторане. Дуэты Пономарева-Биляка. Умора. Ощущение безысходной и непреодолимой, давящей пошлости и бестактности.

Во время проводов Богуш (зав. сектором соцстран) поведал нам о трех проблемах, которые подтачивают сейчас Чехословакию.

1. Раскол в рабочем классе. Рабочие заводов честно вкалывают свои 7 часов. Но по численности их давно превзошли рабочие сферы обслуживания. Здесь — коррупция, воровство, шельмование, открытый обман и работа налево. Получают в результате минимум в 1. 5–2 раза больше, чем заводские, а многие — во много раз больше. Все всё видят. Заводские пишут и говорят: давайте обсудим это, мы не за то, чтобы в газетах полоскали эту проблему на весь мир, но давайте по-партийному, между собой. Нельзя ж ведь так. Реакции никакой.

2. Национальный вопрос. Словаки совсем обнаглели. Они теперь и богаче и благополучнее, и все ключевые места в Республике, в Праге — у них. Мы, чехи, за то, чтобы словаки были в центральных органах. Но мы против того, чтобы словацкие деятели имели по две квартиры — в Праге и в Братиславе. Приезжали сюда на два дня, отдавали распоряжения и возвращались домой. Это тоже все видят и «ненавидят»!

3. Молодежь. За 10 лет после 1968 года было 10 выпусков школ и 10 выпусков вузов. Учили их выпуски «люди 1968 года». Мы их тогда не могли выгнать, потому что это означало бы — закрыть школы и университеты. И они учили: не провоцируя, не высовываясь, учили быть националистами и антисоветчиками, учили ценностям западной демократии и т. п. Плюс каждодневное воздействие (радио, ТУ) пропаганды западного образа жизни! В результате молодежь ушла от партии. Это «не наша» молодежь. И главная черта ее индивидуальной психологии — антисоветизм.

Существует организованное подполье. Имеем доказательства. Оно — не такое уж малочисленное, если учесть полмиллиона исключенных из КПЧ в 1969 году. Вместе с их детьми, родственниками, друзьями и знакомыми они составляют приличный процент 14- миллионной Чехословакии, причем едва ли не наиболее активного населения.

По оценке Зародова (много он мне шептал на ухо разностей такого рода) — в обществе созрели огромные силы недовольства, пассивного, бурчащего, ненавидящего, издевающегося по-швейковски. Оно не взорвется «восстанием», но оно может породить ситуацию, с которой никто не будет знать что делать: ситуацию социально-политического тупика. Зародов считает, что «наверху» это отлично понимают. И этим он объясняет подчинение всей политики одному

— экономить в государственном бюджете каждую крону, держать «на уровне» хозяйство, грубо говоря, заливать жиром болезнь общества. И пока это так, недовольство не примет опасного выхода.

Живут они, действительно, богато. Магазины ломятся. Товары много приличнее наших, хотя и заметно отстают от Запада. Но контраст качества и ассортимента между чехами и нами куда больше, чем контраст между ними и, например, ФРГ.

Невероятно разбогатела деревня. Тот же зав. сектором Богуш рассказывал мне, что недавно побывал в своих родных краях (Северная Моравия). Есть, говорит, семьи, которые зарабатывают по 70. 000 крон в месяц (7 тысяч рублей). У них уже не дома, а настоящие виллы

— с двумя гаражами, с цветными телевизорами, с лучшим хозяйственным оборудованием и наимоднейшей мебелью. И это уже не исключительное явление, а становится типичным в наиболее благополучных сельскохозяйственных областях.

Богуш говорит об из рук вон скверной работе нашего посольства. От Мацкевича (посол) он вообще ничего не ждет. Все, говорит, у нас знают, что он получил хорошую синекуру. А его супруга распространяет версию, будто Брежнев сказал: «Вот неси карту, тыкай пальцем, куда хочешь поехать послом, и ты там будешь».

Мацкевич демонстративно манкирует своими элементарными обязанностями. Он либо лечится, либо на охоте. Последнее — притча во языцах. «У нас говорят: посол поехал знакомится с. природой Чехословакии» (а не с Чехословакией).

Беда, говорит Богуш, что вы там, в Москве, не имеете объективной информации. А посольские ниже рангом… Они ведь тоже не знают положения или сознательно закрывают глаза. Да и что могут знать, если они общаются только с людьми протокола. Тот же Фоминов (советник по партсвязям), который хоть и из вашего ЦК, ни разу не пригласил к себе домой рабочего, партактивиста, не имеет ни связей, ни знакомств в народной среде. Потому, что экономит кроны, потому, что он равнодушный, ему здесь хорошо и безбедно. Он сам хвастает, что с удовольствием прожил бы в Праге еще пять лет. Конечно, он заинтересован, чтоб все было тихо, чтоб никого не задеть, чтоб без скандала и обострений.

Зародов мне говорил, что у него, Зародова, очень большие связи в различных кругах Праги. К нему идут жаловаться, «информировать», передавать всякие интимные дела, сплетничать. Я, говорит, писал несколько раз о подноготной, острой, злой, интриганской борьбе в верхушке КПЧ и правительства. Но Мацкевич задерживает мои телеграммы. Он не имеет права это делать. Но, если я начну шуметь, он меня быстренько съест. Что мне — больше всех надо?!

Вот, пожалуй, главное о Праге.

На службе — Загладин и Шапошников ушли в отпуск. Поток бумаг, проходной двор «на подпись». А главное — делегации. В пятницу беседа с Дафлоном, член ПБ из Женевы. Старый мой знакомый, еще со времен поездки в Швейцарию с Шелепиным в 1964 году. С ним не надо прятаться и дипломатничать. Но все равно устал безумно за два часа. А на предстоящей неделе — итальянцы, французы, бельгийцы.

Политбюро слушало Б. Н. об итогах Праги. Предстоит обзорная статья для «Коммуниста».

Б. Н. перед загладинским отпуском собирал замов. Опять: что делать с еврокоммунизмом. Пришли к выводу, что не надо обострять. Вот вышла вторая статья по Каррильо («Новое время») — и хватит. Она, кстати, мне показалась лучше прежней: там четко, что мы не против КПИ, и вообще — не против любой политики КП. Мы против антисоветизма Каррильо. И мы, если нас признают тоже равноправными, имеем право ответить на многолетние нападки против нас.

А вообще, Б. Н. видит, что «процесса не остановить». И что дело не в аргументах. Их никто и слушать не хочет (я об этом говорил на совещании). Дело в том, что не хотят ассоциировать коммунизм (другие компартии) с КПСС.

Повторяется (по сути, в широком историческом плане) берштейниада. Тем более уместна аналогия, что и капитализм явно вступает в новую эпоху, подобно тому, как на рубеже веков. Возможно, если мы сохраним себя в мире и мир от ядерной войны, эта, коммунистическая берштейниада, будет на этот раз иметь лучший исход. Посмотрим! Впрочем, мне-то уж, наверно, не удастся посмотреть. Моя судьба вместе с Пономаревым — держать за фалды то, что можно удержать в «нашем» МКД, т. е. мелочь.

12 июля 1977 г.

Беседа с Лехляйтером, членом ПБ Швейцарской партии труда из Цюриха. Два часа я толковал о несостоятельности «еврокоммунизма», о нашем праве выступить против Каррильо, о том, что нам, КПСС, в пору развертывать борьбу за равноправие и независимость нашей партии в МКД. Вроде соглашается, осторожничает, сказать ему в общем-то нечего. С нашей логикой действительно трудно не согласиться. Но кричать нам «ура», даже такие, как Лехляйтер — тихий, разумный, целиком на нашем иждивении, как и его партия, ждущий от нас пенсии на старости лет — даже он не хочет. И в его бормотании будто слышится: давайте — вы сами по себе, а мы сами по себе.

Принято уже письмо с информацией о встрече Суслов-Пономарев-Пайетта- Буфаллини-Макалузо. Кстати, отличное выступление М. А. было на этой встрече. Если бы решили вдруг организовать его утечку в буржуазные mass media, это принесло бы делу огромную и несомненную пользу. Представляю себе, например в «Нью-Йорк таймс» эту речь, где сказано то, что мы действительно думаем о «еврокоммунизме», об интернационализме, о правах партий на самостоятельность и проч.

Оглушен потоком бумаг и всяких прочих текущих дел. К счастью, Б. Н. взял на себя беседу с французскими секретарями федераций (по нашему, секретари обкомов), а с двумя делегациями ИКП попросил встретиться Загладина (благо, что он в Усово, на даче).

16 июля 1977 г.

Тяжелая неделя. На фоне главного: доделка статьи для «Коммуниста» по итогам Пражской конференции, — выламывание мозгов. Всех м… нужных «отразить», никого «заслуживающего» не забыть, сделать фигуру объективности, чтоб было ясно, что большинство нас хвалило, но — в собственных марксистско-ленинских интересах и во имя интернационализма. Чтоб не показалось, что это было обсуждение «доклада» Пономарева (его выступление равное среди других, хотя и более равное, потому что время ему дали в пять раз больше, чем другим). Но чтоб основные его идеи были отражены через цитаты из других выступлений. И чтоб даже итальянца Сприано «отразить»: дать позитивную цитату из него, а в другом месте намекнуть, что он-де предлагал осваивать опыт Октября посредством углубления в суть «культа Сталина», что, мол, абсурдно, потому что важнее всего — положительный, победоносный опыт. И т. д.

З0-страничный обзор отправлен в журнал.

Редактура статьи Б. Н. (сокращенный его доклад в Праге) для ПМС. Пышков предложил вставить туда и о вкладе КПСС в разработку «мирного пути революции». В самом деле, почему бы и нет? Ведь это же XX съезд придумал! А теперь всякие ФКП, КПИ и ИКП суют нам свои оригинальные пути, забывая, кто первый сказал «А». (Справедливости ради, надо сказать, что мы потом сделали максимум усилий, чтоб замять это наше открытие). Б. Н. заколебался: «Очень принципиальное дело» (имея, наверно, в виду и то, что напоминание о Хрущеве, и то, что мирный путь стал источником реформизма, и кое-что еще). Однако, покоя ему не давало политическое тщеславие. Решился, и мы вставили на этот счет абзац.

Письмо Плиссонье с намеком, что мы, мол, не обиделись на Марше, который отказался встречаться с Брежневым в Париже, и неплохо-де провести нечто подобное тому, что с итальянцами.

Письмо огромному большинству КП с нашими объяснениями, почему мы выступили против Каррильо и как неправильно нас трактуют mass media и еврокоммунисты. Это все потребовало немало труда, потому что зав. сектором Зуев, видно, совсем иссяк, а референт Перцов, умелый в оперативке, не умеет писать, пришлось делать самому.

Б. Н. уже послав в ЦК проект, всполошился (не дает ему покоя коминтерновская душа): надо, мол, в конце приписать, чтоб они (КП) публично тоже осудили Каррильо. Пришлось его долго отговаривать: не дай Бог просочится, ведь почти 50-ти партиям посылаем, и будут опять мотать на весь мир о «директивах Москвы», о ностальгии по «центру», об интригах и проч. Согласился.

Итоги Дартмунтской встречи в «Юрмале»: Арбатов и Жуков с меня не слезали и др.

А вчера еще похороны Сильвестрова. Моя первая в жизни надгробная речь. Горе и встреча с вечностью. Совершенно опустошенный был к концу дня.

Позавчера был впервые на фестивальном фильме Берталуччи «XX век». Италия в разрезе «классовой борьбы» с начала века до прихода фашизма (1 — ая серия). Местами сильно, но с выпендрелью, обычной для итальянцев. И, конечно, sex, почему мы и не купили этот явно просоветский революционный фильм (с «итальянскими большевиками» 1920 г. и проч., с Vive Staline! 1945 г.).

О встрече со Стукалиным. Это — председатель Комитета по печати, министр всех выходящих в Советском Союзе книг, член ЦК, депутат и проч., и проч. Раньше он был зам. редактора «Правды», в общем, интеллигентный человек, не отпетый бюрократ, мягкий, ровный. Мы знакомы несколько лет. Он тоже знает, что я не замшелый аппаратчик, не карьерный чиновник при ЦК.

Позвонил: хочу, мол, к вам зайти. Мы альбом («по решению») готовим для участников торжественного заседания 6 ноября, — хотел бы с вами посоветоваться по некоторым наиболее существенным политическим моментам.

Ладно. Приехал. В чем же политика? Групповой портрет (фото) лидеров соцстран с Брежневым в Крыму. «Вот здесь, говорит Борис Иванович, сзади Кадара стоял Катушев. Теперь мы его убрали; видите, тут даже попорчена поверхность снимка? Я думаю, это так правильно. Я был у товарища Русакова, он целиком поддерживает».

Такая же операция проделана с фото на Берлинской конференции: оставлены Брежнев и Пономарев, а на втором плане — Жилин и Загладин. Я было засомневался, но он стал настаивать: мол, никак иначе не получается.

Подошли к концу роскошного издания. «Вы, говорит опять Борис Иванович, может, не обратили внимания, но в отличие от альбома к 50-летию Октября, мы не даем фотографий, где бы другие (!) представители руководства партии и государства показывались бы отдельно. Только вот один раз товарищ Косыгин участвует вместе с Брежневым в беседе с лаотянцами. А М. А. Суслов, вы должно быть заметили, — на трибуне, когда он вносит предложение об избрании товарища Брежнева Председателем Президиума Верховного Совета».

Вот и вся политика! Кстати, и вся пропаганда тоже!

17 июля 1977 г.

Сегодня у меня день «еврокоммунизма». Начитался всего, отложенного за две недели, написанного в Европе и Америке по поводу наших статей против Каррильо. Мешанина страшная. Но суть вроде видна. Попробую совсем схематично: французы и итальянцы (Каррильо уже другое дело), воспользовавшись противоборством между нами и Америкой, хотят прокрасться к власти. Для этого они хотят усыпить и классового противника, и мелкобуржуазную (антисоветскую, увы, в подавляющем большинстве) массу, что якобы они ничего общего не имеют с советским строем. Им могут довериться, впрочем, не из-за их антисоветизма, а потому, что они выглядят альтернативой довольно плачевному состоянию капиталистического общества.

Весь день читал, помимо еврокоммунистических текстов, Ленина, в том числе «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Если отвлечься от исторической конкретики, — по методике мысли, по внутренней логике он прав и сейчас, и очень актуален. А какой блеск мысли и слова! Иногда я вскакивал, бегал по комнате, гоготал от восторга.

Между прочим, сегодня прочел в «Le Monde» — именно то, чего я боялся и что предчувствовал: французы увидят, с кем они имеют дело, «чучело орла». Заметка жирным шрифтом, т. е. как очень важное. Жискар поделился с кем-то впечатлениями (а до этого Вэнс с ним, оказывается, разговаривал на ту же тему) о Брежневе. У него осталось ощущение, что Брежнев incapable вести углубленную беседу и вообще больше часа не в состоянии разговаривать. Обе их встречи были по времени ополовинены. Здоровье, состояние Генерального decline. Высказано предположение, что не протянет до конца года. Интересно, у нас кто-нибудь читает подобное?

21 июля 1977 г.

Сегодня весь день со Станишевым (зав. отдела БКП). Приехал проинструктироваться, так как Канапа едет в Болгарию с письмом к Живкову от Ж. Марше.

Б. Н. сам вызвался с ним разговаривать (ибо Живков потом поедет в Крым и может сказать Л. И., как хорошо ему помог Пономарев бороться с еврокоммунизмом).

Б. Н. становится безумно утомителен, повторяет по три раза свои краткокурсные глупости, ссылаясь при этом на беседу (его и Суслова) с итальянцами, где все совсем не так. Между тем, сам же он потом предложил Станишеву почитать запись беседы. Значит, либо он таким образом делает свою, в отличие от Суслова, политику, либо он и в самом деле понимает суть беседы не так, какой она была и как она отражена в стенограмме.

Он больше все говорил о том, какие итальянцы реформисты, о социализме забыли и проч. Хотя в беседе у Суслова и намека на что-либо подобное не было. Совсем напротив. — Суслов подчеркнуто говорил, что «это ваше дело выбирать политику, путь».

Потом (после того, как Станишев начитался и про финнов, и про ФКП, и про ИКП, и про Каррильо, и про шведов) я попытался вырулить его «обратно», на сусловский путь. Не знаю, заметил ли он разницу между разглагольствованиями Пономарева и текстами, которые он читал, и моей подачей нашей линии в МКД.

Утром у Б. Н.'а я, Зуев, Перцов. Об Испании. Полицейский образ мышления и действий (впрочем, настолько глупых, что они не в состоянии стать реальными действиями).

Майя, дочь Ибаррури, вернулась в Москву. Так вот надо ее подговорить, чтоб она в западную печать «внедрила» (но чтоб не заметили, что это «от нас»), как плохо Каррильо обращается с Пассионарией. Изолировал ее и т. п. Надо связаться с группой Гарсия и еще одной отколовшейся компартией — дать им 50. 000, которые они просят на борьбу против Каррильо. Но, чтоб не «от нас», а пусть ГДР'овцы передадут эти деньги. Надо статьи писать для Испании не прямо против Каррильо, но чтоб все видели, что это против него. (И это тогда, когда даже статьи «прямо против Каррильо» из «Нового времени» никто не стал читать, удовольствовавшись изложением агентств!

Надо, чтоб Перцов поехал в Португалию и оттуда подговорил «Интерсиндикал» (профсоюзы) воздействовать на Испанию. Рабочие комиссии — против Каррильо. Старческие коминтерновско-полицейские глупости.

Во вторник был на Секретариате ЦК. Слушалось — о нечерноземной зоне. Оказывается, ничего там не делается. Избрали мальчиком для битья министра сельскохозяйственного строительства. Он жалко лепетал, что у него того нет, этого нет, здесь не дают, здесь урезали. Но его и слушать никто не хотел.

«Песочили», чтоб показать критический подход, но денег ни копейки не пообещали.

Обсуждение деятельности Московского областного Комитета КПСС по развитию текстильной промышленности (она, оказывается, дает 40 % общесоюзной продукции). Конотоп (секретарь московского обкома). Произнес пустейшую речь — не по делу, о Конституции, об избрании Председателя Президиума Верховного Совета, о заботе партии и т. д. Но когда стали обсуждать — он начал огрызаться: 30 % прядильного и 50 % ткацкого оборудования с дореволюционным стажем, красок современных нет, 8 000 рабочих не хватает, новые станки в пять раз дороже, а покупать их приходится из тех же средств, что дали по ценам на старые. Фонды на бытовое обслуживание урезаются. И. в этом духе.

Этого, хоть не песочили, но тоже ни копейки не дали. Но потребовали «поднять», «улучшить» и проч.

И в первом, и втором случае поручено составить «развернутое постановление» с публикацией в печати. Хотя ясно, что от этих постановлений ничегошеньки не изменится. Таким образом, даже обсуждения на Секретариате ЦК подчинены в лучшем случае пропаганде, трепу, видимости дела, а не самому делу.

30 июля 1977 г.

Была встреча с Райхлиным, членом ПБ ИКП, директором «Униты». Был проект письма к Испанской компартии. Была командировка Григорьева в «Юрамалу» к Аксену — «опять эта наша золушка (Ибаррури) попала в неприятность и надо выручать».

Публикация по моей инициативе статьи Береца из «Непсабадшаг» в «Правде» о еврокоммунизме, т. е. демонстрация того, что КПСС среди всех нюансов в соцсодружестве (болгары, чехи и проч.) выбирает венгров. Это очень кстати после нашей акции с Каррильо.

Беседа Кадара с Брежневым в Крыму, где он (Брежнев) высказался о еврокоммунизме в венгерском стиле: надо изучать (поручить международным отделам) деятельность братских партий Запада, отбирать то, что интересно и ново, что есть — поиск правильной политики. Полемика — крайнее средство. Надо сплачивать, собирать МКД. Надо больше рассказывать им о нас, они плохо нас знают. Спокойно обсуждать проблемы.

Между прочим, беседа Б. Н. с Каштананом — в центре еврейская проблема (мол, нас искажают, а мы с евреями хороши). С паршивой овцы хоть шерсти клок. Но, увы — и этого не будет. А партии у Каштана давно никакой нет. И все он врет о ее «деятельности».

Инициатива ГКП, чтоб все партии — участники берлинской конференции подписали заявление против нейтронной бомбы. Вчера пришла телеграмма от Фалина (посол в Бонне). Но я уже знал об этом: неделю назад мне звонили из посольства ГДР и согласовывали. Для советника — немца, я, конечно, ЦК. И я сказал, что «за».

Б. Н., получив телеграмму, заявил о «нелояльности» ГКП (надо было нас предупредить заранее). Я ему рассказал о разговоре с посольством ГДР, но он и ухом не повел: мол, не было этого и не должно быть — не дай Бог узнают, что с каким-то Черняевым «согласовано» было и он говорил за ЦК. Сам-то Пономарев «за», но МИД против — вот вам, так называемые, «госинтересы»! И уже успел поколебать Кириленко.

Но Б. Н., проверив мою решимость на Брутенце и зав. секторами, которые «однозначно» поддержали, стал действовать: звонить в Крым Суслову, Блатову и уговорил Кириленко.

К вечеру пришло сообщение, что 16 партий уже «подписали», в том числе ГДР и Болгария (!). Венгры и чехи, позвонив мне, стали ждать нашего решения.

А надо к 6-ому, так как ГКП хочет опубликовать в день Хиросимы. Но Блатову (мидовцу по натуре) трудно будет добраться с этой мелочью до Генерального. Там на подходе памятки для беседы с Живковым, Чаушеску. Может и сорваться, между прочим, — по тем же «мидовским» соображениям: не дразнить американцев! Вот скандал-то будет!

7 августа 1977 г.

Призыв ГКП — мы, КПСС, согласились его подписать. Брежнев не возражал, Суслов и Кириленко присоединились. Сообщили в Дюссельдорф, но произошла заминка: итальянцы вдруг начали тянуть, ссылаясь на то, что «все секретари разъехались на места». Ясно, что эта инициатива им ни к чему: она вразрез с их позицией «посредине» между СССР и США. Отказались подписать японцы. Испанцы (Каррильо) присоединились без звука, а французы, конечно, не могли не внести поправок (совершенно незначительные, но зато — французский вклад, спесь удовлетворена). Короче говоря, к 6-ому — Дню Хиросимы не получилось! И публикация теперь состоится в понедельник.

Что сталось с нашим прекрасным МКД, как сказал бы Мао!!

К счастью еще, что текст попал в наш МИД после того, как он уже стал «решением ЦК». Ибо, когда post festum Пономарев заставил меня (впредь до публикации) согласовать с мидовцами, я услышал от Корниенко (который советовался с Кузнецовым, Громыко — в отпуску, а то бы и завалили!) нытье в таком духе: что ж мы объявляем варварским оружие, которое, может, самим придется производить против китайцев. Ведь, если они придут на нашу территорию, что будем делать?. А потом: мы ведь в переговорах с американцами нейтронную бомбу не зачисляем в новые типы ядерного оружия. Как же так, скажут они теперь? Что ж, мол, вы поднимаете такой некомпетентный шум? И т. п.

Я не очень оправдывался. Переть МИД'у против решения ЦК негоже. А сам думал: если мы уж и по этому поводу (против нейтронной бомбы), понятному каждому, правда, не в МИД'е работающему нормальному человеку, не сможем присоединиться к КП других стран, то и в самом дел надо закрывать нашу «коммунистическую лавочку».

Недавно у меня был приступ астмы. Болезненное состояние клонит к размышлениям. Между прочим, заметно, что мой дневник, в отличие даже от фронтового, казалось бы, связанного с событиями в жизни, действительно важными, и между тем заполненного всякими «переживаниями», — теперь состоит не из самокопания, а почти исключительно их фактов, с которыми я соприкасаюсь. и из людей, с которыми рядом.

Может быть, это потому, что не хочется заглядывать вглубь, внутрь себя. В той политике, к которой я причастен, ничего не светит. Здесь — упадок, вырождение МКД и проч.

И смысл моей деятельности, очевидно, состоит в том, чтобы посильно задержать этот процесс или замаскировать.

2 сентября 1977 г.

Юрмала, «Янтарь». Публика. Как в профсоюзных домах отдыха. Из глубинки. На пляже при галстуках, орденских лентах и даже увешанные разными медалями: во всем своем параде, — курорт дело серьезное и не каждому такой почет. Танцплощадки при домах отдыха по вечерам. С каким упоением там люди отплясывают свой законный отпуск!

Евреи. Среди вольно отдыхающих, дикарей — их 70–80 %. Да и в целом они преобладают в Юрмале над всеми другими. В Москве они воспринимаются как отдельные «индивидуумы», интегрированные в общемосковскую толпу и в столичное население. А здесь почти физически ощущаешь, что это нация. как таджики или башкиры. Или армяне. Все их местечковые манеры и жаргон выглядят как самые настоящие, «объективные» национальные черты. И поскольку их много, больше даже, чем других, они ведут себя, как дома — как в Гомеле, Житомире или в Одессе — без всяких комплексов и нахальства. Они естественные, они в своей среде. Да, это нация и никуда от этого не денешься. И обращаться с нею надо так же, как со всеми остальными. Ведь какие-нибудь казахи или туркмены тоже не обязательно могут нравиться всякому русопяту или хохлу. Он тоже нередко воротит от них нос. Однако, он не позволит себе лишать их морального права на самобытность, как это делает любой антисемит в отношении евреев.

19 сентября 1977 г.

Когда отдаляешься чуть от «текучки», наваливаются вновь и вновь проклятые «глобальные» проблемы. Повод — очередная тщеславная идея Пономарева: Обращение к народам мира по случаю 60-летия Октября. Для прикрытия одновременно — Обращение к советскому народу (хотя это уж совсем нелепо — ведь доклад Брежнева будет). Мы с Брутенцом, которому он это поручил, еще летом говорили ему: лучше, мол, уж одно Обращение. — Ни в коем случае! Разгадка как на ладони: он сам хочет пофигурять на трибуне Кремлевского дворца. Если же будет только одно Обращение, наверняка зачитывать поручат не ему!

Ну так вот. Стали мы с Карэном выламывать мозги. Ничего в голове нет. Понятно, что нужны лишь красивые слова, а не новые идеи, которых «никто не позволит», ибо тогда им место не в тексте для зачтения Пономаревым. Но дело-то в том, что и красивые слова (свежие) на ум не идут, так как они (все возможные) тысячи раз уже произнесены, всем надоели, вызывают только раздражение или насмешку, в лучшем случае — полное безразличие.

И все потому, что сказать-то нам миру нечего. Не хочет он идти за нами, тем более — подражать. Вообще-то говоря, в этом нет ничего трагичного. Трагично то, что мы не хотим с этим смириться, потому что слишком далеко зашли в своем хвастовстве и нескромности. Перебирая вчера свои ящики с выписками за 25 лет, я наткнулся на удивительное место у Ленина о значении того, что «мы сделали». «Если мы будем корчить из себя лягушку, — заключает он длинный пассаж на эту тему, — пыхтеть, надуваться, это будет посмешищем на весь мир, мы будем простые хвастуны» (т. 38, стр. 180). Конечно за 60 лет у нас есть чем хвастать. Тем не менее. Хвастовство за эти десятилетия нарастало в геометрической прогрессии (и с каждым новым «этапом» — от Сталина к Хрущеву и т. д. — приобретало прямо- таки космические размеры), а успехи — менее, чем «арифметические». По крайней мере, все социологические, принципиального значения рубежи, которые когда-либо намечались, не были достигнуты в срок или достигнуты с такими издержками и с таким опозданием по сравнению с Западом, что их психологический эффект и в стране, и в мире обесценивался.

Но даже не в этом дело. Царскую Россию мы, действительно, всего за какие-то полвека преобразили так, как ничто не в состоянии было бы ее изменить. Но наше почти иррациональное (проистекающее из самой логики великой державы) стремление навязать себя другим, изобразить себя лучше всех, осчастливливать всех своим идеологическим, военным и политическим присутствием и в общем-то бессмысленным вмешательством — оттолкнуло от нас мир, разрушило наш авторитет, омрачило и наше великое революционное прошлое — предмет былого искреннего и возвышающего восхищения миллионов повсюду в мире., пусть даже в мифологическом, примитивном представлении.

Наше хвастовство приобрело силу объективного закона. Просто так, мановением какого-нибудь приказа или решением ЦК его остановить нельзя. Ибо для этого нужно сразу разоблачить кричащее несоответствие между тем, что делается и как делается, например, как строится БАМ, в отличие от того, что показывают по ТУ, признать, что отдельные недостатки касаются жизни десятков миллионов советских людей, а «массовые» достижения затрагивают лишь очень небольшой слой.

Так вот, возвращаясь к Обращению к народам мира. Что же нам сказать им? Опять хвастаться, но они уже знают, что нечем. А кроме того, мир колоссально изменился за 60 лет, сейчас он переживает действительно кризисный перелом всеохватывающего масштаба. И он ищет ответов, выхода. Можем мы ему предложить что-то, действительно, серьезное и, действительно, основанное на науке? Могли бы, наверно, если бы не находились в плену у своего хвастовства, если бы не пытались вновь и вновь под разными соусами навязывать себя другим.

Призывать опять к миру во всем мире? Это мы и так каждый день делаем. И все уже теперь понимают, что мир зависит не от народов, а от решимости, ответственности и честности тех, у кого в руках реальная и огромная власть, а также — ядерное оружие. Так что, подобные торжественные призывы порядочно набили уже оскомину.

И «еврокоммунизм» оттуда же. Нас признают за исторически сложившуюся реальность, важную, но не образцовую. А мы все мельтешим и суетимся. Б. Н. еще до отпуска велел выступить в «Правде» со статьей: показать как империализм использует «еврокоммунизм». После разных мытарств (Корионов, Шейдин) вылилось это в статью Жилина в «Новом времени», которая готова была спустя полтора месяца после «указания» и напечатана неделю назад. Еще до болезни я успел ухватить в ТАСС'е: огрызнулась «Унита», — мол, это все равно, как если бы мы стали судить о политике Москвы на основании того, что о ней пишут антисоветчики. Глупо: мы не отрицаем, что вашу политику хотят представить в неверном свете. Однако, симптоматично: «Унита» посоветовала нам, если мы хотим знать, что такое еврокоммунизм, обратиться хотя бы к последнему интервью Буффалини». Иначе говоря, они не позволяют нам ни по какому случаю изображать еврокоммунизм как политику империализма, отрицать за ними право быть самостоятельными, а еврокоммунизму оригинальным течением, если не движением.

А мы все стараемся спрятать голову в песок. Строим вот потемкинские деревни, пригласив всех на 60-летие, озабочены, чтобы они не сказали здесь «чего-нибудь такого», хотя они скажут… Эйфория прошла, правда. Задираться не будут. Но вновь «с этой высокой трибуны» скажут, что они теперь сами по себе и пусть мы им не мешаем, так как все равно ничего не выйдет.

Хвастовство нас губит, унижает наш авторитет.

Неделю назад я прочитал новую книгу Дж. Кеннана. Мудрые вещи он советует своему правительству — с позиций в общем здравого современного изоляционизма. Вчитываясь, я подумал, что его рекомендации относятся и к нам, так как наше «наказанье» оттуда же — что мы также великая держава. Поменьше суетиться и совать свой нос повсюду, поменьше обращать внимание на то, что о нас говорят и думают, заниматься своими делами.

В воскресенье был в манеже на выставке российских художников — к 60-летию. Пришло сейчас в голову сопоставление: в Юрмале, когда меня привел на теннис прекрасный молодой человек — тренер, у нас состоялся такой разговор. Мы сидели на лавочке и наблюдали, как играют две пары отдыхающих-любителей. Бывало, что они довольно хорошо реагировали на мяч, точно попадали в площадку противника, не лупили заведомо в ауты. Я обратил на это внимание. Ответ был очень неожиданный: «Знаете, говорит он, такая вот игра — тычки, беганье, случайные удары — так и останется игрой отдыхающих. Она лишена перспективы, у нее нет и не может быть развития, она никогда не поднимется до уровня, с которым связано понятие «теннис»…

Глядя на выставку в Манеже, я вспомнил слова этого интеллигентного профессионала. Живопись, там представленная, обречена на такое же.

Есть даже несколько волнующих картин, но в целом там, где новое — там эпигонство, где реализм — там консервативность, зеркальность, где социальная активность — там нарочитость, деланность, а то и демагогия, если не вовсе карьеризм. И как выигрывают на этом фоне плакаты 20-х годов, которые выставлены «ретроспективно»: там подлинное новаторство, устремленность, динамизм, способность к развитию даже в тех случаях, где еще налет чуждого стиля «Мира божия», символизма, там настоящая политичность.

Во время болезни перечитал Ленина «О продналоге». В этой маленькой брошюре — вся мудрость, вся философия — и стратегия, и тактика современной революции. А написана ведь она в России. И еще кое-что почитал из Ленина. Потрясающий гений, невообразимый. А какой язык! Мы совсем разучились разговаривать, говорить и писать таким языком. А ведь только такой язык победоносный в эпоху, которая идет от Октября.

1 октября 1977 г.

28-го вышел на работу после болезни. Оказалось, что там ничего нет спешного и существенного. Б. Н. интересовался мной лишь в связи с его докладом на двух конференциях в ноябре. О записках Жилина, которые он ему поручил — что делать с ФКП и что делать с МКД

— отозвался плево (хотя они в общем дельные): мол, он там все больше объясняет, откуда взялся «еврокоммунизм», а предлагает то, что мы и так делаем. Ergo: марксиста-ленинца Пономарева не интересуют причины еврокоммунизма, ему подай экстренные (скорее всего полицейские) средства его подавления!

60-летие Любимова. Позвонил он мне, звал. Пошел. Дали ему орден Трудового Красного знамени и, говорят, дадут Народного. Стеклось много всякого народу — волны славы и самодовольства. Со мной он был очень обходителен. В таких случаях говорят: «не знал, куда посадить и чем угостить» — под недоуменными взорами таких толпившихся в его кабинете людей, как Плисецкая, Щедрин, Капица и т. п., кои, естественно, обо мне понятия не имели: знали, что не писатель и не артист, а с «вышестоящими бюрократами» Любимов вроде бы обходится иначе!.

Посмотрел еще раз «Мастера и Маргариту». Сильное первое действие, остальное по- прежнему балаган, демонстрирующий удивительное сочетание в Любимове таланта и безвкусицы.

Затем был капустник и банкет. Говорят, неплохое было действо, включая Гердта, Паперного и Высоцкого, с которыми я перебросился в антракте. Но я не остался.

9 октября 1977 г.

Насыщенная неделя. 3-го — Пленум ЦК. Брежнев объявил, что В. В. Кузнецова ПБ рекомендует на первого зама Председателя Верховного Совета, т. е. при Брежневе. Поэтому — и в кандидаты члена ПБ. Затем долго перебирал бумажки и найдя нужную, стал говорить, что в ЦК все больше работы и проч. Поэтому Черненко надо тоже сделать кандидатом в члены ПБ. (Кстати, то же самое он говорил год назад, когда рекомендовал Черненко секретарем ЦК). Б. Н. же — опять мимо, несмотря на то, что который год он выламывается с Конституцией, явно рассчитывая, что, наконец-то, настанет его «звездный час». Не тут-то было! Да и смешно было бы рассчитывать, что принятие Конституции свяжут еще с чьим бы то ни было именем.

Доклад об итогах конституционной комиссии и поправках на Пленуме был краткий, довольно формальный и заранее было предложено прений не открывать, ибо можно на самой сессии выступить кому захочется.

Как бы там ни было, все три речи Генерального и сама Конституция очень внушительны. Это, в самом деле, идейно-политическая и правовая рамка реального продвижения нашего общества, иной и невозможно, и не нужно. Дело за тем, чтобы действительно, преодолевая косность аппаратов и кадров, наполнять Конституцию тем, что в ней заявлено. Получится ли? Не тот возраст на всех решающих уровнях управления и власти! А, следовательно, ни отваги, ни живости ума, ни готовности действовать по Конституции, а не с ориентацией на близкое и отдаленное, всякое начальство и разных «коллег» и соседей, которые в свою очередь действуют по тому же принципу. (Это как с аплодисментами на сессии, — в некоторых случаях они затягивались до того, что будто в воздухе повисал невыраженный крик: «когда же», «сколько можно», «нелепо», «смешно», «недостойно», «хватит уж». 99 % в душе так думали, но все продолжали хлопать).

14 октября 1977 г.

На этой неделе Загладин придумал одно необычное действо: разослал приглашение на «неформальную, откровенную, закрытую» встречу наиболее умным и свободно мыслящим — Галкин, Бурлацкий, Лейбзон, Делигенский, Карякин, Ардаев, Соболев, Красин, Гилилов, Тимофеев, четыре наших консультанта, три профессора от Матковского и еще кто-то, менее значительный. Поговорить о «еврокоммунизме. Сам Загладин, я и Жилин сели во главе стола буквой «П». Жилин сказал «экспозе». И пошло. Нового они там ничего, понятно, не сказали. Но это был будто разговор между доверенными из консультантской группы нашего отдела, — будто в моем кабинете, походя, зацепились за что-то и разговорились, ни на что не оглядываясь. Участники были безумно рады (и, конечно, горды, что именно их выбрали для такой доверительной дискуссии!). Каждый старался показать, на что способен. Но помимо ярмарки тщеславия был и серьезный ум, забота о деле, заинтересованность и знание предмета, — как это ни странно при той информации. Которой они могут располагать легально.

Рады они были и тому, что их широкий и спокойный подход к «еврокоммунизму» встретил понимание и поощрение. Собственно, мы и они оказались согласны в оценке главного. Да, по существу и в выводах: что делать?. Надо срочно поднимать наш, КПСС'овский авторитет в области теории, надо преодолеть предубеждение (впрочем, обоснованное), что мы закоснели в догматизме, что мы меряем только на свой аршин, и все, что с ним несоизмеримо, то — ревизионизм, уклон и проч.

Нужны крупные теоретические инициативы на самом авторитетном уровне КПСС.

Да, теоретически (если говорить всерьез) «еврокоммунисты» очень слабы и беспомощны. Их претензии на открытия — смешны. Да, собственно, это и не теория даже, это политика, тактика, ловля конъюнктуры, прикрываемые теоретическим трепом для пущей важности.

Но мы-то взамен (по тем вопросам, по которым они пыжатся сказать «новое») тоже ведь ничего не сказали и кроме нанизывания цитат, которые хоть и сильны, но выглядят как навязывание своего старого опыта, ничего не предложили! И т. д.

Длилось это 6 часов. И происходило «на базе» Ленинской школы, где Вадим — зав. кафедрой.

Это, действительно, уникальная дискуссия, которая, пожалуй, даже пять лет назад была бы немыслима.

Ульяновский (один из замов Б. Н. - из тех, как зло шутят, кого в свое время посадили и потом напрасно выпустили), узнав о ней случайно, сказал своему «доверенному лицу» (а тот тут же сдал Загладину): мол, надо бы М. А. Суслову сообщить об этой ревизионистской забаве!

Впрочем, уверен, что в Суслове наших дней он очень ошибается!

15 октября 1977 г.

Встретил у метро на днях, идучи с работы, Зигу (Зигмунд) Шмидта (сын знаменитого академика, полярника, знаком с ним по истфаку). Он стоял и беседовал с кем-то в берете. Зига заметил меня, пришлось подойти. Собеседник его сразу раскланялся и ушел.

— Ты знаешь, кто это такой?

— Понятия не имею.

— Краснопевцев! Тот самый! Секретарь комитета комсомола Университета в 1956 году, руководитель подпольной группы по восстановлению справедливости и ленинских норм после XX съезда. Обушенков там, помнишь, был с вашей кафедры, Эйдельман, еще человек восемь. Они пошли в народ тогда, на заводы, на ЗИС, листовки расклеивали. Был большой шум. Всех их посадили. Краснопевцев получил 10 лет.

— Помню, — говорю я. — Но как он здесь оказался, откуда ты с ним сейчас?

— Да мы были на заседании музейной секции Археологической комиссии. Сидим там рядом с Белявским. Я-то тогда ведь не был уже на истфаке, а Белявский был членом партбюро. Он его сразу приметил. А когда тот начал говорить («широко, умно, свободно, с идеями, хорошим языком»), Белявский меня толкает в бок: «Точно он, Краснопевцев!» Кончилось собрание, я подошел, познакомились. Он сейчас зав. музеем на заводе «Серп и молот». Отбыл все десять! Об остальном я не успел расспросить, ты появился. Не исключено, что он тебя узнал. Ты ведь тогда преподавал на истфаке.

29 октября 1977 г.

С 19-го по 21-ое был в Варшаве. Встреча международных и идеологических отделов девяти соцстран. Я, Шахназаров, Ненашев. Смысл — перевести эти встречи по возможности в рабочее состояние, освободить от трепа a la Пономарев. Мои речи. Все обрадовались, что КПСС тоже, наконец, пришла к выводу, что между товарищами надо говорить по-деловому, а не агитировать друг друга и не просвещать в общеизвестном.

А на работе началась куралесица. Пошел поток делегаций. У меня тоже с десяток. Вчера уже встречал Каштана. Представляю, что с ним будет, когда он узнает, что в Кремлевском дворце ему слова не дадут. Как, впрочем, и многим другим.

Я — руководитель пресс-группы по «редактированию» и выдаче в печать всех речей, приветствий и проч. коммюнике, связанных с пребыванием на торжествах по случаю Октября 110–120 делегаций (из них — наших около 100).

19 ноября 1977 г.

Вчера вернулся из Англии. Много любопытного было за эти дни, хотя и изнуряющего. Но, так как не было ни часа, чтоб записать, многое выветрилось. Аромат непосредственности улетучился. Да и факты тоже. Например, на моих глазах произошел весь «инцидент» с Каррильо (я вместе с Зимяниным и Афанасьевым был определен встречать и сопровождать делегацию КП Испани). Сам видел: каков он был при приезде, при отъезде, когда он таки не получил слова в Кремле. Мы — Международный отдел и Б. Н. - готовы были дать ему слово! А теперь вот он поехал в США, где пошел выступать, как штрейкбрехер в бастующий Университет. Каррильо хочет войти в историю Испании, как «великая национальная» фигура после Франко, и ему не важно, под каким идеологическим и политическим знаменем это произойдет. Он хочет быть своим на Западе и для этого будет попирать МКД, одновременно эксплуатируя свою принадлежность к нему и свою роль орудия коммунистической партии.

Случай с Китсоном (шотландский профсоюзный деятель). Выступал в Красногорске. Похвалил СССР, поругал безработицу в Англии. и оказался на грани изгнания со всех постов. В Лондоне он вместе с Дженни Литл (секретарь лейбористской партии) прибегал встречаться со мной в посольство, каялся. Дженни напилась, плакала, лезла целоваться. Мы их долго не могли выпроводить (ждал шеф). Но это особый и долгий разговор. Я еще раз почувствовал пропасть не только политическую между лично симпатизирующими и близкими людьми, но и различными «цивилизациями», различными национальными характерами. Хотя, казалось бы, внешне мы такие же люди — добрые, умные, все понимающие.

Английская поездка на съезд компартий уже стерлась в памяти. Но попробую воспроизвести лишь «программу пребывания».

Улетели мы 11 ноября. Утром же были в Хитроу. Встречал Джек Уоддис и посольство. Кунаев несколько смущен. Та же охрана из Скотланд-Ярда, что и при Пономареве, в бронированном и радиофицированном «Rower». Сразу в ЦК КПВ. Там — дружеская беседа с Макленнаном и Макгахи.

С 12 по 15 ноября включительно — четыре дня съезда. Просиживали там от 6 до 9 часов кряду, с одним обеденным перерывом. Интересно и местами волнующе. Неподдельный энтузиазм и заинтересованность, искренность споров, полемики, аргументация всерьез, не свойственная британцам страстность. Иногда, впрочем, наигранная, ораторская. Умение говорить — практически у всех: от молодых рабочих до опытных политиков профтрибунов. Настоящая дискуссия, от которой ждут результатов — то, чего у нас на собраниях, тем более массовых, и партийных, в первую очередь, давно уже нет. А поколение 25-30-летних даже и не знает, что это такое.

Как «кадровая» партия КПВ, видимо, активная и живая организация, недаром она поставляет очень авторитетных людей в профсоюзы. Но массовой ей не быть. И за стенами съезда она, как целое, видимо, живет отраженным светом «мирового коммунизма». Хотя и пыжится усилиями людей типа Фалбера, Чейтера, да всех лидеров, выглядеть чем-то оригинальным.

Делегацию КПСС во главе с членом ПБ Кунаевым приняли на ура. Настороженно ждали нас. Боялись междустрочной критики. А мы проявили «широту подхода»: мол, делайте, что хотите у себя дома, принимайте любую программу, но будьте «за нас» в международных делах и в смысле «высокой оценки роли КПСС». и тогда все в порядке — желаем вам всего, чего вы сами себе желаете.

Для них нужна была демонстрация — что мы поддерживаем их, КПВ, а не отколовшуюся оголтело просоветскую новую партию Френча.

Эпизод с резолюцией о 60-летии Октябрьской революции. Один парень, лохматый и нервный студент, полез было возражать… Его ошикали и освистали. Макгахи вынужден был его лишить слова. Но. при голосовании 9 — против резолюции. Свист, крики «Позор!»

Красивая еврейка, от которой ждали тоже антисоветского выступления, не сказала ни слова в наш адрес и победно смотрела на меня. Я сидел в трех метрах, прямо перед трибуной.

Тот же парень, который возражал против резолюции о 60-летии, выступал в прениях о «плюрализме». и говорил: посмотрите, вот в СССР нет плюрализма и поэтому вы имеете там 10. 000 «узников совести».

Джудит Хант (из делегации КП Израиля) сначала делала вид, что не видит меня из президиума, а когда встретились в перерыве — бросилась целоваться.

Неловкости с охраной и всеми сопровождающими Кунаева. Всего нас входило в зал 12. А от всех других партий — по одному человеку. Всего — 7. Особенно красочно мы выглядели, когда в таком соотношении делегации явились на обед, который давало руководство для иностранных гостей.

16-го поездка на ферму. Отсутствие хвастовства при показе — разительное отличие от нас, когда мы показываем подобное, пребывая в комплексе неполноценности. А достижения, когда мы слушали пояснения, такие, что за этот период мы бы имели уже 17 Героев социалистического труда.

Фирмачи по производству сельскохозяйственных машин рекламировали себя, а потом закатили нам обед в Шекспировской гостинице в Страффорде-на-Эвоне.

Дом, где родился Шекспир. Дом, который он купил для жены. Кстати, у них — никаких даже намеков на то, что существуют версии о том, что не было никакого Шекспира.

Проехались по Midland — прелестная страна.

17-го — shopping. Oxford street. Великолепные магазины, от которых кружится голова, а неподготовленную москвичку может просто хватить инфаркт. Народу в магазинах много и покупают, покупают. Кунаев, как-то за столом мечтательно произнес: Кризис, кризис, а всем завалены и денег, видно, много у всех!

В ПМС вышла статья Брежнева. Подготовили ее зародовские ребята. Потом прошлись Загладин и Александров. Только бы ее (нас) внимательно читали те, кому следует, только бы мы сами не забыли сущности того, что написано в этой статье, т. е. чтобы ее не постигла судьба многих умных и дельных фраз, идей и «положений», уже зафиксированных в Собрании сочинений Брежнева!

Вчера в Президиуме АН СССР — вручение ордена журналу «Вопросы истории». Собрались в большом количестве историки всех поколений, в том числе моего и около. Боже мой! Какое дряхлое старье. Какое счастье, что я в свое время ушел из этой среды и могу теперь насмешливо глядеть на этот паноптикум со стороны. К тому же, и физически я гляжусь лет на 20 моложе их.

4 декабря 1977 г.

Б. Н. в пятницу собрал замов — опять, чтоб обсудить что делать с еврокоммунизмом? Кстати, с ним дело довольно ясное — и теоретически, и политически. Выходят не только серьезные статьи и брошюры, но целые уже книги. На днях, например, прочел A. Kriegel «Еврокоммунизм». Анализ исчерпывающий — и причин, и содержания, и возможных продолжений.

Или — беседа английского историка Хобсбаума с представителями «Ринашиты». Кстати, я встречался с Хобсбаумом где-то году в 1954-55. Он приезжал в Москву, его принимали в ректорате МГУ. И пригласили всех «англоведов». Думал ли я тогда, разговаривая с ним об Английской революции XVII века (он специалист по ней), что скоро (в связи с венгерскими событиями) он станет диссидентом в КП Англии, уйдет, потом вернется, а теперь вот — один из теоретиков еврокоммунизма, но — скептический!

Однако, у нас, которых еврокоммунизм волнует, кажется, больше других, никто ничего о нем серьезного не пишет. И не может писать. «Объясню почему», как принято сейчас выражаться на интеллигентско-московском жаргоне. Вот это самое совещание у Б. Н. (а кто как не Международный отдел ЦК призван формулировать подобного рода оценки?!). Загладин, которого Пономарев попросил подготовиться, тоже пытался охарактеризовать «еврокоммунизм» всесторонне. Б. Н. сразу заскучал: характерное в этих случаях постукивание по столу, и недвусмысленное то и дело поглядывание на часы. Вадим это видел, но продолжал, хотя и комкая. И поразительно, я, который целиком за то, чтоб всерьез разобраться в «еврокоммунизме», как и в МКД в целом, обосновать нашу линию, я почувствовал неловкость за Вадима: мол, чего он, как мальчишка-студент лезет со своими «теориями», — явно ведь неуместно и никому (начальству) не нужно! Нужно только одно — как заткнуть рот или дискредитировать Каррильо, как утихомирить Марше, чтоб он совсем не порвал с нами, кого послать в Италию и «поговорить» с Берлингуэром, чтобы он на ближайшем съезде ИКП не выбрасывал из устава партии слова «марксизм-ленинизм» и «пролетарский интернационализм». Об этом потом Б. Н. сам и говорил. Только об этом. Ни малейшего желания проникнуть в суть дела, в процесс, который объясняет глубинными течениями и который разрушает прежнее МКД — и спасти его в том виде, к какому привык за 60 лет Б. Н., невозможно.

То есть нет ни политики (есть только тактика), нет и никакой теории МКД. Ибо нет даже намека на желание представить себе, как же с социалистической революцией дальше, что она собой представляет.

Он (Б. Н., а он — своего рода камертон с коэффициентом на информированность и образованность) — бывает подчас обезоруживающе наивным. Говорит, например, на этом совещании замам: «И чего еще им («еврокоммунистам») нужно?! Мы провели такой интернациональный праздник. Так хорошо их встретили. И говорили хорошо — мол, не будем вам мешать. Конституцию приняли, самые широкие демократические права утвердили. А они вот вернулись к себе и опять: и против ленинизма, и против нашей демократии, и против общих закономерностей выступают в разных интервью, и опять антисоветские материалы в их газетах?! Чего им нужно!»

Ну, хорошо! А если, например, Загладин сам станет во главе Отдела, даже если он будет международным секретарем ЦК — изменится что-либо по существу? Впрочем, кто знает, постепенно, может быть, и изменится.

Идет ли в нашем обществе подспудный стихийный процесс формирования чего-то неожиданно нового, того, что зреет практически независимо от народный собраний, конференций, приветствий Леонида Ильича коллективам и писем коллективов ему, от всей этой официальщины, к которой даже сами участники (видно по лицам на экранах телевизоров) относятся как к надоевшему, но обязательному ритуалу? Общество ведь живет в тех материальных условиях, которые создаются строем, но последствия которых им в дальнем итоге не определяются. Новые дома, суетливый ритм жизни, постоянная спешка, заботы, которых не знали наши люди даже 10 лет назад, совсем какие-то непонятные взаимоотношения между людьми в быту — отчужденность, отсутствие «компаний», домашних друзей, отсутствие интереса даже к очень близким людям, «разорванность» бытия, когда не можешь вспомнить, чем день вчерашний отличался от позавчерашнего. Широкое знакомство с тем, как люди живут в Средней Азии или Молдавии — по телевизору, и полное незнание, как же все-таки живут твои соседи по подъезду. Предельно атомизированное общество, где настоящая близость и полная откровенность, заинтересованность только между любящими мужчиной и женщиной. И цельность его — только формальная, обеспечиваемая почти церковными скрепами. И стабильность его — от равнодушия и от полного незнания, что может существовать что-то другое, какое-то другое общество.

14 декабря 1977 г.

Вчера — Пленум ЦК. Некоторое замешательство, даже не сразу решили встать и хлопать. Брежнев не возглавил вереницу членов Политбюро. Суслов, объявляя цифры присутствующих, сказал, что Леонида Ильича не будет. Ничего особенного, недомогание простудного характера. Но он подготовился к выступлению и мы его раздадим в перерыв, чтоб учесть в прениях. Перерыв будет поэтому 40 минут.

Самое пикантное то, что в конце Пленума Суслов «договорился» с участниками, что Брежнев «как бы» присутствовал на Пленуме — «принимал участие в работе Пленума».

А в газетах фраза: «С большой речью на Пленуме выступил генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев.» Эта странная ложь, не знаю — в какое благо! Трудно себе представить, чтобы «не просочилось». 500 членов Пленума, тут же на другой день — сессия Верховного Совета, на которой он тоже не появился. Завтра — весь мир уже знает — он должен встретиться с Брандтом, который в Москве пролетом в Токио на конференцию Социнтерна. Но даже, если он встретится с Брандтом. Не в этом дело. Дело в том, что мелко солгали всей партии, стране, всему миру. Без видимой, разумной причины. Это плохой симптом — одновременно презрения (все сойдет!) и культизма — мифологии (какой Пленум, если на нем нет Брежнева!).

О самом Пленуме. Доклад Байбакова (председатель Госплана). Такой тревоги и жесткости в оценке экономического положения я не помню даже в его, всегда несколько «пессимистических» выступлениях. Положение скверное. Хуже, чем можно было предположить, и чем прежде.

На фоне его доклада славословия «в адрес» и по поводу энтузиазма, и подъема в связи с Конституцией, и 60-летием Октября в следующем докладе Гарбузова прозвучали, как глупая ирония. В зале даже шевеление пошло. Прения тоже в основном состояли из славословий и только некоторые говорили то же, что и Байбаков со своей местной и отраслевой конкретикой.

Выход из положения? В «выступлении» Леонида Ильича те же самые «выводы», «призывы» и «направления», которые он теперь периодически произносит (начиная с XXIV съезда, когда они прозвучали свежо!) во всех своих хозяйственных и иных речах.

Кончились ничем наши жалкие (в масштабах консультантской группы и замов) попытки «освоить» еврокоммунизм и определиться — получить санкцию на какую-то линию. Этого не хочет ни Б. Н., ни, наверно, и Суслов. А другие вообще ничего не хотят знать по существу, лишь бы Марше и Ко не лаяли на нас. Определенность обязывает, а неопределенность позволяет сколько угодно лавировать.

Брутенц рассказывает о «подходе» к проблеме «еврокоммунизма» со стороны Кириленко. В Анголе, куда он только что ездил, была и делегация ФКП, Г. Плиссонье. Они знакомы: Кириленко был на XXII съезде ФКП. На какой-то день он спрашивает: «Гастон, долго мы будем так ходить и улыбаться? Может и поговорить пора?»

Гастон: Мы ведь говорили. Мы — за. Но между нашими партиями разногласия.

Кириленко: Так что ж? Может поищем здесь повыше башню, залезем и будем орать на все стороны, что у нас разногласия? Можно, впрочем, заниматься этим с Эйфелевой и с московской телевизионной! Вы этого что ль хотите? А зачем? О каких разногласиях кричать?

Гастон: мы же говорили.

Кириленко: Брось! Не валяй дурака! И скажи своим в Париже. Вот уже три года вы не хотите с нами общаться, воротите нос. Ладно, от нас не убудет. Запомни и пусть твои знают: мы и три года и тридцать лет можем так, выдержим, а то и вовсе не заметим, что «вы к нам плохо относитесь». Посмотрим, что с вами от этого будет.

25 декабря 1977 г.

С 15 по 18 декабря был в Будапеште вместе с Шахназаровым, Ненашевым и Сорокиным (новый зав. сектором в Отделе ЦК). Поручено готовить совещание секретарей ЦК соцстран, которое будет в конце февраля (собственно два: одно открытое — по координации «против империалистической пропаганды», второе — закрытое, всестороннее, про «еврокоммунизм»).

Довольно живые товарищеские дебаты. Быстро договорились об основной повестке дня. Потом было самое интересное в международном Отделе ЦК ВСРП: Берец, Хорн, Варга.

Берец был раздражен и агрессивен.

1). Вы, говорит, хотите откровенного разговора о «еврокоммунизме»? А вы знаете, что даже между нами (т. е. болгарами, чехами и всеми в «шестерке») нет общего мнения по этим делам? Не приведет ли такая откровенность к выявлению разногласий еще и между соцстранами! В ответ я его стал уверять, что если «нет единства в «шестерке» по этим вопросам (если нет), то скорее от неинформированности о позициях друг друга.

2). Вы хотите координировать в связи с 10-летием чехословацких событий. Но как мы можем в этом участвовать, если не согласны с подходом чехов? Один мне тут говорит: мы, мол, т. е. чехи, будем отмечать 10-летие как величайшую победу социализма! Какая победа?! Что вы? О чем речь? Это беда, трагедия! У нас тоже было 20-летие 1956 года, но мы не шумели об этом, как о победе и проч. Мы готовы с чехами поделиться опытом, как надо спускать такие вещи на тормозах, а не провоцировать возбуждение и всемирный шум. Но они ведь слушать нас не хотят.

Отвечал Шахназаров, уверял, что у нас, в ЦК КПСС, тоже не думают, что надо изображать «это» как победу. (Я подумал про себя: твоими бы устами.). Венгры приняли к сведению, но, думаю, не очень поверили.

3). Берец сделал нам выговор — почему не поддерживаем их как координаторов по социал-демократии. «Не доверяет что ль в таком деликатном идеологическом вопросе?» Я заверял и проч. На самом деле просто руки не доходили в этот юбилейный год.

Потом нас принимали два секретаря ЦК: Денеш и Дьюри. Вроде как «докладывали» им вместе с венгерскими коллегами о проделанном и о проблемах. Дьюри рассказал о последнем их Пленуме. «Опять с 1 января повысят цены на 4–5 %. Но народ-де привык, и никаких волнений — мы делаем это так, что фактически происходит рост реальных доходов. Все довольны. Все уверены, что с каждым годом все лучше. В стране спокойно. Доверие к партии всеобщее.»

И в самом деле. Будапешт предрождественский. Магазины забиты народом и. товарами. По разнообразию и качеству и по стилю торговли, рекламы они гораздо ближе к Парижу и Лондону, и далеко ушли от Варшавы, Москвы, не говоря о Софии.

Товары такие, каких в Москве даже в привилегированной «секции ГУМ'а» не достанешь. Например, полно дубленок, кожаных пальто на любой вкус, огромное разнообразие женской одежды и обуви. Словом, глядел я на это и не ощущал большой разницы между Будапештом и Лондоном. (Купил себе неожиданно кожаное пальто — мечта юности).

Смотрели мы там фильм «Свидетель» по мотивам процесса Ласло Райка. Выпущен он, оказывается, в 1969 году, но на большой экран не дали. По клубам же и в провинции вся Венгрия его видела. По сути это, в общем, тоже, что и «Процесс» чешского режиссера Лондона. Но в данном случае — сатира на культ личности в венгерском исполнении. Сделан великолепно, местами валишься под стул со смеху.

Но — политически? Что мы можем им открыто предъявить по поводу этого фильма? Да, ничего. А они недавно праздновали 60-летие режиссера. Он — национальная знаменитость. И этот фильм пустили в одном из крупных кинотеатров Будапешта.

На работе. Новая вспышка суеты по поводу появления в «Нувель критик» лекции Канапы и книги Марше «Поговорим откровенно». У Канапы — взвешенная, не сенсационная, не грубая (против нас) концепция «еврокоммунизма». Пономарев не хочет этого признавать и все навязывает нам подход, согласно которому «эти двое» продались ЦРУ.

На совещании замов и в личном разговоре с Б. Н.'ом я настаивал на том, что к серьезным вещам надо подходить серьезно, наскоки не помогут. Впрочем, дело не только в Б. Н.'е. После телеграммы Червоненко из Парижа. Б. Н.'у явно позвонили сверху и спросили: куда он смотрит и сколько можно терпеть?!!

Как он ни кипятился, мы, замы, все же настояли на солидном подходе. Мы с Загладиным соорудили записку для ЦК, где сбалансировали программу «спокойных действий», рекомендовали также до парламентских выборов во Франции (март) лично Канапу и Марше не задевать.

Целую неделю работал над брошюрой для Пономарева «Не устарел ли марксизм- ленинизм?» Странное ощущение: знаешь, убежден, что все это охранительно-оборонительный вздор и никакого значения он иметь не может, даже если Пономарев сохранит некоторые вольности, которые я туда вписал. Однако, сооружая текст, вопреки свои убеждениям, увлекся полемикой.

В «Октябре» видел фильм «Тиль Улленшпигель». Развесистая клюква там присутствует в большом количестве, но в целом фильм сделан неплохо и кой-какие идеи там есть, например, — куда заводит идеологическая борьба, а также об уставании и смысле власти.

 

Послесловие к 1977 году

Размышляя о 77-ом годе, выделяешь два пункта в его официальной истории — Конституцию и 70-летие Революции.

С первой связана еще одна большая ложь. Суета вокруг сочинения проекта Конституции и попытки «интеллигентных аппаратчиков» вместе с отобранными учеными демократически облагородить советский Основной закон как-то затемнили ключевой момент в нем — «6-ую статью», превращавшую означенные попытки в нормальную для нашего образа жизни демагогию. Между тем, как известно, отмена этой статьи десять лет спустя «повернула ключ» к стремительному распаду государства.

Годовщина Октября — знаковое международное событие: стало совсем очевидно, что СССР — все еще сила, но уже не «вождь» и не пример для подражания. Это молчаливо признавало («в душе») само советское руководство, демонстрируя пренебрежение к усилиям собственного аппарата спасти «единство» МКД, как и к идейно-политической сути «еврокоммунизма». «Лишь бы «друзья» открыто не ругали КПСС и СССР — на остальное, что у них там — наплевать!» — так можно обобщить настроения в самых верхах советской сверхдержавы.

«Братские партии» во все большем числе и все более открыто отказывали КПСС в праве навязывать им политику, идеологию, вообще «учить», как и что им надо делать. Идейный, «теоретический» авторитет наш практически упал до нуля. Привязывать к себе мы могли лишь, являя собой «мировую силу», и. деньгами, «довольствием на продолжение существования».

В «томе» — новые свидетельства искреннего миролюбия Брежнева и нарастающей его болезни — физической, умственной и как государственного деятеля. Публичная демонстрация этой болезни свидетельствовала не только о ничтожестве, трусости и глупости пропагандистских и политических «служб», но и о том, что движение страны по наклонной становится все более гибельным.

Свидетельством тому было также то, что властные функции нагло подбирала под себя «тройка» членов Политбюро — Устинов, Громыко, Андропов. Пока еще «парил» над ними Суслов, тоже начинавший «слабеть», но рычаги «реальной политики» были в их руках.

В «томе» много наблюдений, связанных с поездками автора записок в разные страны. Дискуссии, которые приходилось там вести, контакты со многими людьми дают материал о международной атмосфере того времени, о проблемах, которые «холодная война» все острее ставила перед настоящим и будущим международного сообщества. Среди этих людей — коммунистов, социал-демократов, лейбористов, настоящих «друзей» и в кавычках, в соцстранах и в других, — встречались умные, честные, искренне озабоченные — «куда идем и как идти», но и прожженные политиканы, циники и приспособленцы, тупые корыстные догматики и просто примитивные, случайные в политике персонажи.

Духовная жизнь общества, с которой соприкасался автор, ничего нового не принесла в 1977 году.

 

1978 год

14 января 1978 г.

С 25 декабря по 1 января был в «Соснах». Лыжи каждый день, теннис, плавание — все это преодоление себя, почти без удовольствия, исполнение долга перед своим телом и забота о «виде», как главной части «человеческого достоинства».

Леонид Ильич, по-моему в полном маразме. За месяц с лишним его показали в натуре один раз: награждал Суслова, Демичева, Рашидова и др. Вид — полного распада.

Тем не менее на Западе объявлено, что в феврале он будет, наконец, с визитом в ФРГ, и здесь начинается шевеление с бумагами… Но что это будет, если состоится… Если год назад во Франции уже все заметили, что он «не того!» Постыдно, что советских людей ставят в положение китайцев за год до смерти Мао.

Сегодня в газетах «Письмо ЦК, Совмина, ВЦСПС, ЦК ВЛКСМ — о соцсоревновании в 1978 году — это обращение, призывы. работать. На редкость самокритичное и откровенное. Приоткрывается бездна хаоса, безрукости, безразличия, застоя и отсутствие каких бы то ни было реальных стимулов к исправлению положения. Только призывы и увещевания.

На службе. Продолжаем бороться против еврокоммунизма. 27 декабря ЦК по нашей бумаге принял постановление, санкционировав предложенный нами план. Спровоцировали нашу новую инициативу Канапа (лекции об МКД, опубликованные в «Нувель критик» и книга Марше «Поговорим откровенно»). Это по существу более взвешенная, чем у Каррильо платформа еврокоммунизма. Б. Н. рвал и метал, видимо, получив указку сверху. Однако, когда утверждали план на Секретариате, отнеслись к инициативе международного Отдела «довольно спокойно и даже сдержанно». Теперь никуда-де не уйдешь.

Статью против Аскарате поместили в № 3 «Нового времени» и уже получили оплеуху от «Униты» и югославов.

Мы с Козловым закончили воплощение давней мечты Б. Н.'а — создать (для него) брошюру «Устарел ли марксизм-ленинизм?» Даже публицистично получилось. Но все это, если взять вглубь, жалкое словесное отбрехивание от тех, кто (МКД) хочет, наконец, совсем развязаться с нами, покончить со старым МКД времен Ленина-Сталина-Пономарева, расквитаться с любыми догмами и «принципами», и делать что нравится, ни на кого (тем более на нас) не оглядываясь. Своими попытками удержать разваливающееся мы только ускоряем процесс развала, собственными руками делаем его еще более явным.

В прошлую субботу собирался «наш класс». Последний раз это было в 1968 году. Состоялся отчет каждого о том, что с ним произошло за 40 лет, как мы кончили школу. Слишком все обыденно, скучно и чуждо. И, думаю, кроме Л. Безыменского и Л. Лунгиной (Маркович) ничего общего у меня с ними, с точки зрения способности понять друг друга и интереса друг к другу, нет и быть не может.

21 января 1978 г.

Мое участие в подготовке парламентской делегации в США во главе с Пономаревым еще раз окунуло меня в атмосферу нашего бессилия (идейно-экономического) и пропагандистской липы.

Впрочем, были и светлые пятна: маршал Огарков, большой чин КГБ Бобков, которые консультировали делегацию. От их спокойствия и разумной реакции на «атаки империализма» убеждают в правильности нашей политики в сфере разоружения (стратегические переговоры в США) и диссидентских делах.

Кстати, сами по себе оба они умные, интеллигентные и квалифицированные. И это тоже обнадеживает и успокаивает. Но это ведь наши «оборонительные редуты», а в главном — в соревновании с внешним миром, в движении вперед на современном уровне, в решении кричащих проблем экономики и общественных отношений — что здесь? Как будет? Где мы и на что способны при нынешнем уровне организации, руководства и идеологического состояния (вернее — распада и упадка)?!

Мой разговор с зам. министра внешней торговли и вице-президентом советско- американского экономического Совета В. Н. Сушковым (тоже в порядке подготовки пономаревской делегации). И этот — тоже умный, компетентный, с характером человек, глубоко понимающий свое дело и свои задачи, менеджер высокого класса и, конечно, беспредельный циник, потому что каждый день сталкивается с нашей безрукостью, несостоятельностью, неспособностью быть на уровне требований «борьбы с американским империализмом». В этом Совете — крупнейшие монополистические гиганты (вроде «Дженерал Моторс»)… Я с ними накоротке, — говорит Сушков. Ладно, заявляют они мне, пусть правительство не дает вам кредитов и запрещает это делать госбанкам. Но у нас у самих денег не меньше. Мы вам готовы дать любые кредиты. Назовите десяток хотя бы товаров, которые вы будете нам давать взамен. Пусть они не пойдут на рынках США и Западной Европы., не важно — ведь мы связаны со всем миром. У нас в «третьем мире» есть просто принудительные рынки. Мы там можем продать что угодно. Но дайте нам их.

И вот, продолжает Сушков, вернулся я в Москву, стал стучаться в разные министерства — нет таких товаров, которые они могли бы дать на экспорт. Для себя не хватает. И горю я в этом самом советско-американском Совете.

Или: мы подписали целый ряд компенсационных контрактов с крупнейшими фирмами, по таким объектам, которые будут выдавать позарез нужную нам продукцию, в том числе военного значения. Фирмы начали разработку документации, уже вложили десятки миллионов долларов в эти сделки. И вот вдруг — при подгоне цифр на 10-ую пятилетку, выясняется, что мы либо замораживаем эти объекты, либо переносим их на 11-ую пятилетку. Скандал. В результате мы больше заплатим по неустойке, чем если бы начали строить. Но у нас нет ни рабочей силы, ни материалов, ни других фондов, чтоб начать эти стройки, для которых мы заключили вышеупомянутые сделки.

Они же все это видят. А потом мы обижаемся, что их большая пресса пишет о застое в нашей экономике, о провале планового хозяйства, о неразрешимых проблемах.

Их цинизм: многонациональные корпорации, входящими в советско-американский Совет, организуют «положительные результаты» опросов общественного мнения США — в пользу развития советско-американских экономических связей. Хорошие деньги они платят всяким Гэллапам за нужный им результат опроса.

22 января 1978 г.

Проводил делегацию Пономарева в Америку.

Потом поехал через Внуково сразу в Успенку. Досмотрел 12-ую часть многосерийного фильма «Вечный зов». Фильм хороший. Вчера по совету Карякина прочел статью некоей Семеновой в альманахе «Прометей» о «философе Федорове», удивительном старце, современнике Достоевского и Толстого, «создателя» идеи воскрешения (научного!) всех ранее живших, в этом, доказывает он, смысле, жизни и освоения космоса. Но, конечно, не с этим корреспондирует «Вечный зов», а с попутной идеей Федорова — идеей России, которой предназначено проделать первый опыт собирания людей и народов на огромном пространстве для единой цели — «спасения человечества», цели его существования.

В фильме пространственно дается идея величия и уникальности России: за тысячи километров от Москвы люди объединены мыслью — спасти Москву — ядро и тайный смысл жизни каждого и всех — 1941 год.

27 января 1978 г.

Б. Н. в Америке. «Правда» печатает о нем и его речи ежедневно: не каждому в ПБ (кроме Генерального) такое выпадает! Но он добился.

Скандал с падением над Канадой нашего спутника «Космос-954» с ядерным (энергетическим) реактором на борту.

На работе — тишина. Репетиция того, как было бы, если бы не было неуемности Б. Н.'а, а значит, и всякой «теоретической» писанины. Должно быть, 75 % Отдела так живут всю жизнь. Много читаю и думаю, главным образом, — над «еврокоммунизмом», явлением теоретически беспомощным (и в этом его трагедия в будущем, когда дело дойдет до практики), но политически непреодолимом. Рушит он наш авторитет, наше социалистическое лицо (на данном этапе). И ничем это не остановить. Потом мы опять окажемся в силе, но по качеству уже не той.

4 февраля 1978 г.

Вчера Б. Н. с парламентской делегацией вернулся из США. Оказалось, что в самих США поездка делегации прошла почти не замеченной, за исключением краткого показа по ТУ встречи Б. Н. с Картером и кусочек пресс-конференции. Ни одна газета не упомянула даже, что такое «событие» происходит, за вычетом двух злобных (на пару абзацев) комментариев о пресс-конференции по вопросу о «евреях» и «правах человека».

Загладин рассказывает о своей поездке в Будапешт и Прагу. Все дальше они расходятся друг от друга: оголтелость чехов и рисковая мягкость венгров. Последние пошли недавно на то, что разрешили беспошлинный ввоз товаров из 30 развивающихся стран — явное нарушение «конвенции» насчет «нового экономического порядка». Согласились на режим наибольшего благоприятствования, который им дали США. Громыко и Русаков решили, что это тоже нарушение солидарности и внесли в ПБ предложение сделать через посла вербальный втык. Балмашнов (помощник Пономарева), как полагается по глупому распорядку, просил, чтоб я завизировал эту рассылку (мол, замечаний нет). Но я отказался ставить свою подпись. Будет докладывать Б. Н., но, думаю, тот даже не удостоится выяснить, почему я так поступаю.

10 февраля 1978 г.

Всю неделю провел в Серебряном бору, 16. Новая теоретическая дача, которая в промежутках между сочинением на ней партийных текстов используется как гостиница для зарубежных комделегаций.

Скроили основное выступление Б. Н. для Будапешта (около 30-ти страниц) и семь «маленьких речей» (о Ближнем Востоке, об Африканском Роге, о новом международном экономическом порядке, о Юге Африки, о Всемирном конгрессе профсоюзов, о Гаванском фестивале молодежи, о Латинской Америке). И хотя собрал я туда Жилина и четырех консультантов, работа не идет. Устали люди, надоело им это бессмысленное сочинительство речей. Потом — лень и безответственность, порождаемая тем, что официальные репутации в аппарате создаются не «по делам», а по капризам Б. Н.'а, который сознательно поощряет анонимность, чтоб речи для него выглядели как «поручение партии», и который пользуется слухами и доносительством некоторых сотрудников. Политическая бездарность большей части сотрудников Отдела. Справку — пожалуйста, и то не всегда толково сделают. Ну, а политику туда вписывать — это мое и консультантов дело, не говоря уже о превращении справки в текст, удобный для произнесения, который не стыдно было бы дать Пономареву, разбирающемуся в том, что хорошо, а что — плохо. С каждым годом он все больше растет в своих глазах и требует все более высокого качества, хотя в той же пропорции теряет способность думать логично и членораздельно выражать хотя бы то, что ему приходит в голову.

Говорят, ПБ вчера приняло решение о создании вновь Отдела внешнеполитической пропаганды.

26 февраля 1978 г.

Сегодня еду в Будапешт. Опять — идеологическо-дидактический треп. Все мои возражения со ссылками на то, что «это уже говорилось на всех предыдущих таких совещаниях» и «что об этом же будет говорить Зимянин» (раньше выступал только Б. Н.), были отвергнуты. Словом, за два дня пришлось сочинить новый вариант. Еще раз пришлось пройтись по «малым речам».

О новом международном экономическом порядке Шахназаров выпросил речь для Русакова и сочинил ее в духе ущемления советского народа, который не ест вдоволь мяса, африканским черным всякая помощь продолжается.

Он подготовил для Русакова еще и такие речи, которые выглядят прямой выволочкой венграм, полякам и др.: зачем они активизируются с Западом в экономических отношениях и поддаются заигрыванию китайцев против нас. Это — для закрытых заседаний, где будет обсуждаться «еврокоммунизм».

Пошло и глупо, когда «великодержавие» и пустые страхи за «гегемонию» (мол, если мы сами не можем организовать жизненный уровень своего народа, то и вам не позволим это делать). поддерживаются и формулируются этой, так называемой, партийной интеллигенцией. И не исключаю — инспирируются ею.

Вся прошлая неделя — под знаком эйфории (60-летие Советской Армии) по случаю награждения Брежнева орденом «Победы». Когда ему недавно присвоили генерала, потом маршала, все думали, что это уже Геркулесовы столпы, дальше идти некуда. Обрядили его в мундир. Телевидение целыми днями показывало то акт вручения, то торжественное заседание во Дворце Съездов, где и добрая часть доклада Устинова была посвящена Л. И. и овациям. И в концерте потом апофеозом было воспроизведение на фонообразующем экране сцены опять же акта вручения. В эту же неделю его не раз показывали в связи с визитом Асада. И речи, речи, речи., произносимые страшным косноязычием на глазах всего народа, который ему и сочувствует, и смеется, и даже возмущается его окружением, не желающим его «остановить». Одну из таких я тоже написал для заседания Президиума Верховного Совета, на котором заслушивался Пономарев о поездке в США. Она была произнесена слово в слово и вот уже третьи сутки, согласно радио и газет, расценивается во всем мире как очередной вклад!

Загладин рассказывал, как он сочинял ответную речь по случаю вручения ордена «Победы» и тост по случаю визита Асада. Кстати, в связи с первой, Л. И. сам звонил Загладину. Спрашивает: «А прилично все это?» Я, говорит Загладин, ответил: мол, вы меня ставите в неловкое положение. Что Вадим ответил на самом деле, известно только одному Брежневу.

Не только шофера такси, но цековские шофера смеются над всем этим, а некоторые вежливо выражают (в виде риторических вопросов — мол, не нарушается ли устав ордена «Победы») свое сомнение.

Ощущение такое, будто живешь в атмосфере густого старческого маразма. и полного презрения к мнению народному.

Еще одна креатура награждена по заслугам — Замятин (директор ТАСС). Сделан зав. отделом. И отдел для него «придуман» сходу, неожиданно для всех членов ПБ. Сам слышал на эту тему телефонный разговор между Б. Н. и Сусловым на другой день после ПБ, где Брежнев предложил создать Отдел международной информации и внешнеполитической пропаганды, и назначить заведующим Замятина. Это награда за ликвидацию с помощью пропаганды «тройки» (Подгорный, Брежнев, Косыгин) и превращении «тройки» в «единицу» (он сам мне хвалился на пляже в «Янтаре») и за сценарий «Жизнь коммуниста».

На Западе, когда узнают об этом Отделе, будут строить всякие концепции о новых замыслах Москвы. На самом же деле, это такая же операция, как назначение Черненко кандидатом в члены ПБ или как замена Катушева Русаковым.

Дочитываю, напечатанный в «Новом мире» удивительный роман-дневник Александра Крона «Бессонница». В свое время руки не дошли, хотя «вся Москва» говорила о нем. Высокого класса психологический портрет столичного советского образа жизни.

4 марта 1978 г.

С 26 февраля по 2 марта — Будапешт. Совещание Секретарей ЦК десяти соцстран. Оживления ждали от румын. Оно было. Те же самые вопросы, на первый взгляд те же подходы и та же озабоченность (например, гонкой вооружений). Но все с двойным дном.

Хвалились отменой цензуры, решением национального вопроса, хотя это все чистейшая демагогия и лицемерие: у них по этой части хуже, чем у всех остальных. Причем ребята (из отделов аппарата ЦК КП Румынии), которые сопровождали делегацию, тупо, без объяснений и аргументов настаивали на своем публично. А в кулуарах, когда мы их прижимали, ставя под сомнение их интеллектуальную личную состоятельность, смеясь признавали, что они-то сами так не думают, но у них — «директива»!

Б. Н. развил бурную деятельность и опять измучил своими инициативами: то он должен заключительные абзацы произнести, хотя его об этом никто не просил, то выступить с итоговым заявлением (в качестве очередного председательствующего), хотя это совсем казалось неприличным; то ответную речь на приеме у Кадара ему подготовь; то вдруг задумал дать интервью «Правде» по результатом совещания. Его коллеги — Русаков и Зимянин каждый раз делали квадратные глаза, урчали, но он шел на пролом и всегда добивался своего.

Закрытое заседание по «еврокоммунизму» (без румын и вьетнамцев) — «тайный отъезд» из гостиницы «Геллерт» в партшколу… через весь город со скоростью 150 км., в сопровождении милицейских машин с сиренами и сквозь шпалеры ошарашенных будапештцев.

Б. Н. опять первый: текст был подготовлен Загладиным и Козловым. Венгры и болгары были близки к нам. Впрочем, мы с Загладиным приняли накануне все замечания (по нашему тексту) венгров (передавал Берец). Наша концепция была скорее посередине между венгерской и болгарской.

Пошлейшим образом (неожиданно для всех) выступил Аксен: империализм — Социнтерн, Брандт-Бжезинский, словеса в адрес КПСС и Брежнева, 60-летия Октября (это на закрытом-то деловом заседании!). Поляк — нуль. Монгол, мудро понимая свое место, — управился в три минуты. Кубинец произнес многословную речь на тему о том, что «так нельзя»: высшая норма интернационализма — это когда один народ проливает кровь за интересы другого. А нам, мол, здесь румыны не позволили даже выразить солидарность с делом революционной Эфиопии. Как мы (т. е. делегация) объясним это в Гаване?! Че Гевара (!) говорил, что мобильность и боеспособность партизанского отряда определяется по самому плохому и безответственному бойцу. Так что же — мы будем равняться на Чаушеску? И т. д. Зачем, мол, нужны такие встречи, где коммунисты не могут говорить откровенно.

Однако гвоздем был Биляк (член президиума ЦК КПЧ): Борис Николаевич, мол, объяснил нам здесь, что вы все поедете на съезд КП Испании. Каррильо и западная пропаганда нас называют марионетками, ставленниками оккупантов, что мы не представляем своего народа и т. д. Поэтому нас (чехословаков) туда не пригласили. Не думаете ли вы, что поехав, вы косвенно присоединитесь к этой характеристике Каррильо и Ко?! Мы не можем возражать против вашего решения, но подумайте о нас. Что мы виноваты в том, что приняли вашу интернационалистскую помощь?!

Вопрос поставлен. Но выводов встреча никаких, конечно, не сделала, потому что на таких встречах проблемы не обсуждаются, а излагаются.

Кубинский вопрос также остался без ответа.

А вообще странная ситуация складывается. Чехов сейчас, в связи с 10-летием событий, клюет и попирает весь мир. Мы и тем более другие соцстраны отмалчиваемся. Это для нас не актуально, да и не нужно — «муссировать». Между тем, вокруг таких людей, как

Биляк и большинство чешского руководства, «стихийно» в партийной среде братских стран складывается климат пренебрежения, если не презрения. И не только по причинам «более общим», но и потому, что в человеческом плане они все убогие, серые, глупые, злые и т. д. В словах Биляка я почувствовал, что они, эти чехи, понимают, в каком они очутились положении даже среди тех, кто их сделал тем, кем они являются.

Перебирая книжные полки, наткнулся на свою статью в № 5 «Новой и новейшей истории» за 1961 год. Она была написана по настоянию покойного академика Губера, тогдашнего главного редактора, который сватал меня на роль зама. Я тогда только что вернулся из Праги. Помнится, тоже покойный Ерусалимский в свойственной ему манере легкой насмешки, встретив на улице, сказал мне: «Говорят, ваша статья подняла вдвое тираж журнала» А Севастьянов (ныне большой деятель Института истории), впрочем, человек подхалимажный (я только что поступил в ЦК), сказал: «Каждую страницу перечитывал по несколько раз, потому что мыслей больше, чем фраз». Вспомнилось все это. Между прочим, я тогда еще не очень опытный был «в составлении тестов». Перечитал его сейчас. Она, действительно, написана лихо. А главное — по сравнению с мыслями и выводами, которые там так густо слеплены, целые тома научной литературы, появившиеся с тех пор, не добавили ничего нового. Даже нынешние еврокоммунисты в общем-то (с точки зрения анализа новых условий революции в их странах) тоже ничего нового не сказали: там уже все это было сказано в поразительно точной (и смелой для того времени) форме. Теперь уже, наверно, так не напишу, не хватит воли.

8 марта 1978 г.

Позавчера над Ливией взорвался вертолет, в котором летели Ламберц (член ПБ СЕПГ) и Пауль Марковский (зав. международным отделом СЕП1), которого я знал лет 15. Это силезец, жизнерадостный, умный, хитрый, открытый к нам, очень способный политически (знает активно пять европейских языков), по-немецки грубовато веселый. Он был другом многих из нас в международных отделах ЦК. Я видел его в последний раз в январе, когда он приезжал с Аксеном по поводу будапештской встречи. Ламберца я знал меньше. Это самый молодой их член ПБ. Но острота известия усилена тем, что всего 4 дня назад я жал ему руку в «Геллерте».

Б. Н. предупреждал Ламберца в Будапеште: «Не надо, мол, так часто летать туда, не безопасно, без вас обойдутся». В Ливии они оказались по пути в Эфиопию, в которой СЕПГ «тесно ангажировалась», помогая главным образом в создании «марксистско-ленинской партии».

Казус Кривогуза в АОН (Академия общественных наук при ЦК КПСС). «Коминтерн и социал-демократия» на семинаре в Галле, за которым последовала «телега» на уровне Хоннекер-Брежнев. Начался процесс изгнания из АОН с выговором по партийной линии. Дурак есть дурак. Даже Красин (его зав. кафедрой) признал это. И нет спасения. Но каковы фрицы! Подсадили в свое время Бовина, потом «сняли» Рыженко (ректора АОН), который сейчас спивается, теперь Кривогуз! Может быть они совсем одурели от «Шпигелевского» манифеста, и поскольку нет у них выхода, как бегство вперед (еще дальше в «потребительское общество» и, значит, в объятья ФРГ), они стараются показать себя перед Москвой сверхортодоксальными и «верными» по идеологической части?!

16 марта 1978 г.

У меня состоялся разговор с Перцовым. Володя Перцов — референт в нашем Отделе. Много лет занимается Испанией, знает ее, что называется, вдоль и поперек. Увлекательно рассказывает о нравах и привычках в разных ее провинциях, о художниках и писателях, о городах и соборах, о франкистах и коммунистах… Он любит эту страну и его там любят. Его лично знают сотни, если не тысячи испанцев самых разных взглядов и состояний. Он широко пользуется особым отношением в Испании к нам, советским, какое родилось благодаря нашей романтической, пламенной, искренней солидарности с республиканцами во время гражданской войны 1936-39 годов. С Каррильо, Генеральным секретарем компартии Испании, дружен (как и с Долорес Ибаррури, председателем партии, национальной героиней).

И вот, вернувшись в очередной раз из поездки в Испанию, Владимир мне передал свой разговор с Сантяго, предварив замечанием: «Такого в шифровке оттуда не напишешь — не поймут, а то еще и по шее схлопочешь».

«Вы, в Советском Союзе, — говорил Каррильо, — напрасно считаете меня антисоветчиком. Если б я был антисоветчиком, я бы не такое про вас наговорил и написал: ведь у меня в СССР тысячи глаз и ушей, и я знаю про вас все, и не только то, что делается в Москве… Дела у вас идут плохо, все хуже и хуже. А вы их не хотите обсуждать даже внутри, между собой… Вот я написал книгу («Еврокоммунизм и государство»). Писал, можно сказать, дилетантски, некогда было, да и нет школы настоящей в теории. Но книга продиктована назревшими нашими здесь потребностями и задачами. А что вы? Вы глупо обругали книгу, заодно обозвали меня еще раз антисоветчиком! У вас огромное множество ученых, квалифицированных людей, целые институты. Почему бы вам не поспорить со мной, не показать всерьез моих слабостей, не доказать моей неправоты, не дать своих ответов на поставленные там проблемы? Вы этого не делаете. И не делаете потому, что вы боитесь настоящей дискуссии, не хотите ее. Так же, как вы не хотите и не можете всерьез обсуждать свои внутренние проблемы…

И вообще, Володя, — продолжал Каррильо, — невозможно, чтобы такой страной, как ваша, великой, мощной, с таким прошлым, с таким значением для всего человечества, — чтобы такой страной управляли хилые старики, ни на что уже не способные. Был у вас Катушев на подходе, да и того выкинули! Доведете вы свою страну до того, что у вас начнутся «польские», «венгерские» или «чешские» события. Это будет катастрофа. И не только для вас… Для всех нас — тоже! Вот почему мы не можем и не будем молчать. И если вы сами не хотите — с полным и правильным знанием дела — разобраться по-ленински в своих проблемах и заглянуть правде в глаза, то мы обязаны, пусть неумело и неквалифицированно, тыкать вас носом… Предупреждать об опасности, попытаться вызывать в вас тревогу.

Берлингуэр думает так же. Но он итальянец, мягок и дипломатничает с вами. А мы, испанцы, проще, прямее, поэтому и попали у вас в антисоветчики. Признаюсь тебе, что на встрече тройки в Мадриде (я — Марше — Берлингуэр) мы обсуждали то, о чем я тебе сейчас говорю. И все трое были одинакового мнения».

18 марта 1978 г.

На работе скучно. Это состояние очень быстро распространяется (какими-то неведомыми путями) на мозговую часть Отдела тогда, когда от Б. Н.'а перестают поступать импульсы, пусть иногда вздорные (стариковские, коминтерновские), но они заставляют что-то выдумывать, ловчить словами, спорить, создавать видимость интенсивной творческой деятельности, у которой КПД по тематике МКД равно почти нулю.

Перестают поступать такие импульсы в моменты, когда его, Пономарева, «смазывают по физиономии» там, наверху. Либо — в силу какого-то обстоятельства, случайного разговора, обсуждения чего-то, прямо связанного с нашими делами, на Секретариате, в ПБ. До него доходит — увы! На короткое время, — что вся его неуемная энергия, как и энергия (если она проявляется) некоторых других — суета. Никто ее ни оценить не может, и не нуждается в ней. Более того, расценивают, как желание выпятить себя, пофигурять на авансцене.

Думаю, что и возвышение Замятина (который уже отнял большой кусок Б. Н.'овского домена — в «борьбе против империализма») — подействовало на старика. В самом деле:

Словом, он, кажется, сник после Будапешта. И вся наша жизнь сразу переключилась на повседневку. А повседневки, текучки у нас становится все меньше и меньше, так как в комдвижении и национально-освободительном движении мы все меньше и меньше нуждаемся.

19 марта 1978 г.

С утра прочел в «Le Monde» статью Дюверже — о том, что и как будет делать ФКП, если левые сегодня победят.

Одновременно читаю брошюру Лукача, написанную в 1924 году вскоре после смерти Ленина. Такого ясного и глубокого изложения сути ленинизма я еще, кажется, не видывал. Будто сделано сейчас, с учетом всего того, что было у нас и у других, и что привело к еврокоммунизму.

Подсунул мне это Б. П. Лихачев из «Коммуниста». Он хочет предложить выдержки из этого в ленинский номер журнала. С венграми уже согласовал. А наши могут поморщиться. Лукач ведь. в 1956 и в 1968 годах он вел себя не наилучшим образом.

25 марта 1978 г.

Несколько дней ломали голову, поздравлять или не поздравлять французов с выборами. Зуев (зав. сектором) сразу занял решительную позицию: поздравлять не с чем, они сами не говорят о победе, передрались между собой (с ФСП), да к тому же еще целыми полосами в «Юманите» каждый день долбают нас за лишение гражданства Ростроповича и Вишневской. Я тоже с самого начала для себя решил — не поздравлять (мысленно представляя себе гримасу Канапы: мол, плюй им в морду, а они все равно держат фасон «пролетарского интернационализма»). Б. Н. согласился (по три раза говорили с ним), но не хотел брать на себя. Велел отписать Червоненке (посол) аргументы, побуждая его не настаивать. Тот телеграммами, однако, продолжал по-хохлацки требовать. Тогда оставили все его шифровки без внимания.

Б. Н. правильно рассуждает: не доложим в ЦК, никто там, в верхотуре и не чихнет по поводу французов. Их выборы — до лампочки, как и многое другое. А доложим — начнутся колебания, суждения. Время идет. Сами французы уже «перешли к очередным делам».

Б. Н. издалека (из Крыма) волновался все по поводу приезда группы американских конгрессменов. Едут туристами, но хотят встреч с Брежневым, Громыко, Устиновым, Огарковым и т. п. Шитиков (член Президиума Верховного Совета СССР) и Корниенко (теперь первый зам МИД'а, быстро усвоивший хамскую манеру своего шефа) решили не «лизать жопу» (так Шитиков выразился в разговоре с зав. нашим американским сектором Мостовцом). Не захотели даже посылать наших депутатов встречать американцев в аэропорт, не говоря уж о том, чтоб сопровождать их в Ленинград и Киев. Арбатов мне пожаловался, я — Б. Н.'у. Тот раскипятился. Шитикову я продиктовал, что надо делать и всерьез. Он трепыхался, но подчинился. А Корниенко по поводу «корректив» секретаря ЦК заявил мне: я считаю это совсем ненужным и неправильным, но поскольку я не вижу особых политических (!) причин возражать, я не буду всего этого опрокидывать. Это говорится об «указаниях» Секретаря ЦК! Я перешел на басы. Но дело не в этом: особо приближенные (к Громыко) чувствуют такую крышу над собой, что для них даже верхний эшелон партийного руководства — нуль без палочки.

На аналогичную тему разговор с Здоровым (зав. отделом машиностроения) по поводу посылки нового министра (Беляка) в Англию для изучения машин по производству кормов. Поскольку я тоже должен был подписывать эту командировку и поскольку я знаю и сам видел, что ездят десятки наших высокопоставленных чинов, смотрят, обещают, уезжают, а через месяц-два туда же приезжают другие, уезжают с тем же. Англичан это сначала удивляло, а потом привело в бешенство. На днях, инструктируя делегацию «Великобритания- СССР», собравшуюся в Москву, один зам. Оуэна (министра иностранных дел) велел им исходить из того, что документы, подписанные в 1975 году «Вильсон-Брежнев» можно считать «мертвой буквой».

Так вот: так как этот Беляк собрался ехать туда же, где в ноябре мы были с Кунаевым, я выразил сомнение. Здоров, с которым мы знакомы лет 20, сказал: «Знаешь что, Анатолий Сергеевич, не выпендривайся. Так было — так будет. И не только в Англии. Ты в курсе, откуда взялся этот новоиспеченный Беляк, министр без министерства? Нет? А я в курсе! И не советую тебе лезть в это дело…»»Взялся» он от Самого.

1 апреля 1978 г.

Неделя знаменита тем, что я впервые выступал на Секретариате ЦК по вопросу об эсперанто, который был завален, так как после моей (мало внятной речи) и очень подробной речи Чебрикова (КГБ) встала Круглова (ССОД) и сказала, что «вопрос с ней не согласован и вообще она не согласна с предложением создать ассоциацию эсперанто при ее ведомстве».

Вообще-то говоря, всем всё надоело и почти никто не в состоянии заставить себя действительно серьезно относиться к делу.

Ибо не делается главное дело страны. А онанизмом никто не хочет заниматься.

Леонид Ильич поехал поездом по Сибири и Дальнему Востоку. Может быть, действительно, чтоб попугать обнаглевших китайцев («неразумных хазаров»), а может быть, чтоб имитировать руководство «главным делом страны». Сопровождает его, помимо Устинова, Замятин, который и снабжает теле, радио, газеты текстами, материализующими культ — вернее повторение хрущевиады в уже абсолютно фарсовом виде. Судя по отчетам Замятина, Брежнев в Кирове, Тюмени, Новосибирске на встрече с обкомами «высказывает указания» (термин из газеты): что весной надо хорошо сеять, что технику надо готовить заблаговременно, и т. п. А первые секретари благодарят за ценные советы. (Но. посмешище в том, что если эти первые секретари сами не догадываются, что надо «хорошо сеять», их давно бы надо прогнать.)

Сегодня (в Красноярске) появилось еще одно культовое выражение «Это вам мой наказ», — сказал Леонид Ильич жителям города.

Программа «Время» на 75 % заполнена вышеуказанной поездкой.

Кажется, уже все Геркулесовы столпы политической пошлости давно пройдены, но каждый новый номер газеты убеждает в наличии неисчерпаемых резервов по этой части.

Тем временем, чем озабочены другие? Брутенц рассказывает: в коммюнике о беседе Кириленко с ливанцами он велел не один, а дважды упомянуть имя. Это — впервые в подобного рода документе (неважно, в каком контексте, важно, что — два раза!). Теперь, предполагает Карэн, это станет нормой.

16 апреля 1978 г.

Вчера весь день вкалывал над пономаревским докладом к Хельсинки (конференция Социнтерна по разоружению, куда пригласили американца и нашего. США посылают Леонарда — зам. представителя в ООН, в ранге посла. Мы посылаем Пономарева, кандидата в члены ПБ, секретаря ЦК, председателя Комиссии Верховного Совета и проч.). Случай, действительно, беспрецедентный — представитель верхушки КПСС в Социнтерне! Но многое, как всегда у нас, от показухи. Б. Н.'у хочется наряду с Громыко самому покрасоваться на арене мировой политики. Шапошников подсуетился и вместе с Загладиным подкинули эту идею (поехать в Хельсинки) Б. Н.'у. Он им поручил обтяпать это с Сусловым. Тот согласился, думаю, не особенно вникая. В результате — решение ПБ.

Но оказалось: это произойдет (24-го Б. Н. будет говорить речь) за день до выступления Брежнева на съезде комсомола, где будут провозглашены односторонние сенсационные вещи по сокращению вооружений; за три недели до выступления Громыко на специальной сессии ООН по разоружению; за 10 дней до визита Брежнева в ФРГ, где опять про то же.

Даже намекнуть на то, что будет 25-го в Кремлевском дворце, Б. Н. не может. И после произнесения своего пропагандистского трепа о монбланах вооружений и о чудовищности гонки будет на другой день, когда весь мир зашумит по поводу инициатив Брежнева, выглядеть мальчишкой перед прожженными социал-демократическими политиканами.

Громыко ему тоже не позволит произносить то, что он хотел бы, чтобы у него это выглядело новацией на Генеральной ассамблее ООН. В результате мы (консультанты, сочинители пономаревской речи) выкручиваем себе (под его руководством) мозги, чтобы выдумать что-нибудь этакое.

Во вторник Б. Н. собрал чуть ли не всю консультантскую группу и замов. Наговорил (под стенограмму) около 18 страниц текста. И все это либо запугивание американской (!) гонкой, либо словесно-идеологические «доказательства», что мы хорошие и нас не надо бояться, либо прожектерские, наивные предложения о сотрудничестве с социал-демократами. И все это, повторяю, — для прожженных политиканов, в основном антисоветчиков и антикоммунистов.

Пришлось фактически заново писать текст. Предыдущий вариант был разумней — менее банален по аргументации и не так криклив.

Арбатов, который привлечен к написанию в качестве «внешнего советчика», в ужасе от этой пономаревской демагогии. Ну, а мы привыкли, да и деваться некуда. Местами словесность получается даже красивая.

При всем этом сидит на мне Блатов с интервью Брежнева для «Форвартса». Четвертый вариант уже ему преподношу. Он то и дело вызывает. и каждый раз мука адская: то, на чем он настаивал по предыдущему варианту, оказывается, совсем не нужно; то, что отредактировано по его же совету в уже им принятых абзацах, оказывается хуже, раньше было — предпочтительнее.

Разговор идет так: две минуты он нудит (ничего определенного, во всем сомневается, даже в том, что сам предлагает, а если ты усомнишься, то сразу отказывается), пять минут говорит по одному из многочисленных телефонов. В результате «работа» над одним абзацем продолжается иногда по часу, полтора.

Но самое главное — чем он занимается! Стол завален шифровками. Звонит ему, судя по всему, Галя (наперсница-стенографистка), неотступно находящаяся при Л. И., звонит с дачи, как я понял из Завидово. Он ей медленно выдиктовывает кое-что (по его мнению, самое существенное) — minimum minimorum из весьма некоторых телеграмм. Для доклада. если ей удастся улучить момент. Например, он ей сообщает, медленно диктуя: Штоф (премьер ГДР) в тайне от Хоннекера и др. своих коллег сообщает о решении ПБ СЕПГ (принятом без него, Штофа) с предложением к КПСС — отказаться от привилегированных цен, по которым оплачивается пребывание наших войск в ГДР; поднять цены на урановую руду, поставляемую заводом «Висмут» в СССР.

Или: Живков в разговоре с Катушевым обращается с драматическим призывом спасти Болгарию от финансового банкротства. Мол, чтобы расплатиться с Западом по долгам, болгарам надо увеличить годовой экспорт туда на 33 %. Это немыслимо. У советских товарищей, мол, мы знаем, создается впечатление, что болгарское руководство не справляется со своими обязанностями, заваливает экономику и т. д. Пусть, мол, так. Но с нами или без нас (!), — мы, мол, готовы уйти, — но многомиллиардный долг остается, и Болгарии надо помочь.

И сколько таких дел на день! Заключенных в шифровки, из которых докладывается, может быть, сотая часть. А за этим ведь проблемы исторические, судьбы содружества и т. п. Но стоит посмотреть в телевизор, например, Брежнев награждал космонавтов, берет оторопь: состояние его такое, что, кажется, он не может даже понимать, о чем речь, своих собственных слов не слышит, не то, чтобы принимать государственные решения колоссальной важности.

Москвичи в один голос говорят (даже в троллейбусе), что его поездка по Сибири и Дальнему Востоку — чистый телеблеф.

Очень встревожил меня один момент, который ненароком вылез в разговоре с Блатовым. Поскольку мне уже известно, что на съезде комсомола будут важные вещи по разоружению, а интервью будет позже, я спросил, как с этим быть. Блатов начал мямлить: мол, вот разослали по ПБ уже несколько дней назад, реакции пока никакой. Предложения там очень важные, как еще к ним отнесутся.

Что происходит? С каких это пор начинают сомневаться, что кто-то не поддержит предложений, изложенных в тексте, разосланным самим Брежневым??

И тут я смекнул: значит, дело дошло уже до того, что Александров, который является главным автором текста, даже не имел возможности прочитать его, как обычно, вслух самому докладчику. И докладчик, возможно, конкретно и не знает, что именно он распорядился разослать по Политбюро к комсомольскому съезду.

Если так, то маразм, значит, вступил в последнюю фазу. И это уже совсем не «лично». Это «общественно».

В 6 часов вечера вместе с Арбатовым и др. встречал в Шереметьево Эгона Бара — в канун визита Брежнева в ФРГ. Бар, вроде был по «научно-теоретической части», а на самом деле, чтоб показать всем, что СДПГ и он лично умеют обделывать с нами дела.

29 апреля 1978 г.

Кажется, меня берут в визит Брежнева в ФРГ. Случилось это потому, что Загладин (его страна и партия, и в прошлый раз, в 1973 году он ездил) оказался с 16 апреля в Испании на съезде КПИ. А Вадим до этого то болел, то объезжал Бельгию и Швейцарию. По поводу чего Александров сказал Б. Н.'у: Ваш Загладин либо болеет, либо за границей. Раздражение по этому поводу сыграло свою роль в том, что выбрали меня.

А мне неловко перед Вадимом, да и не хочется: не люблю я участвовать в таких помпезных делах, где чувствуешь себя не в своих санях, униженно.

Работа с Блатовым измотала. Он до остервенения пунктуальный и ответственный человек, потрясающий тугодум (что не означает — не умный, совсем наоборот). Выворачивает наизнанку каждое слово. И эти его жесты, когда он ищет подходящее выражение, — будто дирижирует своим мыслям, медленно ворочающимся извилинам.

Идея всех материалов (беседы со Шмидтом, Брандтом, Шелли Штраусом, Колем, Мисом, Геншером.), интервью для газеты и теле — подтянуть к себе Западную Германию, попытаться добиться того, чтобы в качестве партнера № 1 она избрала нас, а не США. Тогда мир можно считать «сделанным», по крайней мере до 2000 года, пока Китай не станет сверхдержавой. Да и с экономической точки зрения близость с ФРГ — самое надежное дело. Вся Восточная Европа — «между нами двумя».

Кажется, мы искренне хотим дружить с этим своим «самым страшным врагом». И это правильно. Но. мы за близость, за «предпочтительность» по существу ничем не хотим, да и не можем, платить. А их цена высокая: признать единство германской нации.

Они видят нашу «игру» и боятся ее, хотя их что-то тоже завлекает, они понимают, что их великодержавные потенции осуществимы лишь в союзе с нами. С Америкой — никогда. Тут действуют силы, превосходящие даже экономическое соперничество.

Вчера выяснилось, что они начали отруливать от текста Декларации до 2001 года, который согласовал здесь Бар. Вписали в свой «контрпроект» права человека, Западный Берлин, намек на Африканский Рог и т. п. вещи, которые означают — под откос.

Посмотрим. Замах на визит был большой, а сейчас вроде бы дело тает.

Прошел XVIII съезд ВЛКСМ. Целиком и полностью посвящен Брежневу. Апология разматывается небывалым даже при Сталине темпом. Причем, на очень вульгарном для XX века уровне, пошлом.

После «Малой земли» написано еще «Возрождение» — о Днепропетровске после войны. (в № 5 «Нового мира», сегодня начали печатать и центральные газеты). По всей стране идут идеологические конференции, руководимые первыми секретарями республик и городов, об изучении этих произведений, о воспитании в советских людях на материале этих книг разных патриотических и коммунистических качеств, в том числе скромности.

Что касается инициатив по военным вопросам, которые должны были появиться в речи Брежнева на съезде комсомола, то самое главное было вырублено: вывод армейского корпуса и 1000 танков из Чехословакии и ГДР, и определение границ с Китаем по фарватеру рек. Остались опять лишь призывы и заверения, в том числе — что мы не будем производить нейтронной бомбы, если США тоже не будут. На что Картер заявил, что Советскому Союзу и не нужна нейтронная бомба, так как она предназначена для борьбы с превосходством в танках. Тем самым мы только «подставились».

Говорят, что эти «односторонняя» инициатива не прошла через Громыко и Суслова. Устинов вроде бы был «за». Важнее другое: значит, рассылку, сделанную формально Генеральным секретарем (все знали, что помощники не имеют на это право), «по дороге» отредактировали. Утвержден был на Политбюро в присутствии Брежнева подмененный текст, а он даже и не знал, что «рассылал» не тот, а совсем другой.

Пономаревские Хельсинки. Монбланы родили мышь. Шумок кое-какой он, конечно, там произвел. Но ушлые лидеры социал-демократии еще раз убедились, что протяни такому мизинец, он ухватится за всю руку по плечо. И дали вежливо понять — не выйдет. «Правда» печатала оглушительно-победные корреспонденции из Хельсинки, Б. Н. слал оптимистические телеграммы, а из Бонна в это время пришло сообщение, что Бар заявил Фалину (посол) протест: мол, предложения Пономарева для нас неожиданность, они ставят нас в положение склонных к «единому красному фронту», за что ухватятся правые, мы вынуждены будем публично дистанцироваться от КПСС.

Мы с Блатовым, прочтя такое, заложили в памятку для встречи Л. И. с Брандтом успокоительный елей.

8 мая 1978 г.

Ездил-таки в ФРГ среди сопровождающих Брежнева.

Брежнев и главное окружение жили в замке «Гимних» — в 35 км. от Бонна, остальные (и я) — в замке «Гахт», в 10 км. от Гимниха.

Моя роль состояла в том, чтобы двадцатистепенная (хотя и обязательная) встреча с руководителями Германской компартии состоялась более или менее гладко, наименее обидно для них, скромных золушек во всем этом предприятии. Это получилось: во-первых, удалось настоять на том, что я поеду в Кельн на митинг ГКП в честь визита. Брежневу об этом даже не докладывали. Блатов неохотно, но согласился, при больших колебаниях Фалина. Там собралось около 2. 000 человек. Да и вообще полное неприличие было бы, если бы никто не появился бы на единственном общественном мероприятии в честь визита. Сколько стараний и доброй воли, вопреки собственной выгоде в глазах подавляюще обывательской общественности, было употреблено, чтоб еще раз продемонстрировать свою «преданность»! А на них могли бы даже не оглянуться. Брежнев, например, даже и не заметил, что около 200 человек с плакатами и флагами встречали и приветствовали его возле аэропорта. Это ведь были только коммунисты! Не докладывали ему ничего и о митинге, да он бы и не воспринял ничего этого. Так что я имитировал его личное внимание к ГКП, так же, как Александров и Блатов имитировали на всем протяжении переговоров, что это именно он, Брежнев, эти переговоры ведет, хотя иногда им для этого приходилось довольно неловко, на глазах у немцев, «на ходу» править памятку, которую мог только зачитывать (да и то коряво) Генеральный.

На митинге я лишь приветствовал собравшихся, когда меня представили. Потом в ресторане долго разговаривали с Мисом. Он на мне репетировал, что он скажет на встрече в

Гимнихе. Потом он и я приветствовали пришедших в ресторан артистов Архангельского ансамбля, который выступал после митинга перед той же аудиторией и тоже в честь визита. Я их благодарил за великолепное выполнение «партийного поручения», отметив, что они делают ту же политику, что и Брежнев, только своим способом.

Это общение, как и сам концерт-контакт с немцами были довольно трогательными. Навели на всякие размышления о наших двух народах.

Удалось далее договориться, чтоб не просто Брежнев принял, чтоб от них (кстати, 7 человек) и от нас были те, кто входят в ЦК. Так это и было представлено в коммюнике. Впрочем, инициатива исходила от Александрова и, думаю, сделал он (и провел через Брежнева) не для ради ГКП и, конечно, не «для меня», а потому, что ему надо было, чтоб лишний раз покрасовались в средствах массовой информации министры (члены ЦК) и сам он

— не в качестве помощника, а в качестве кандидата в члены ЦК.

Я предупредил Миса еще в Кельне, чтоб он не рассчитывал на содержательную беседу. Это — демонстрация и должна быть по необходимости краткой.

Утром 6-го я вышел на площадку перед замком, чтоб встретить. Но их нет и нет. А я хотел их провести в соседнюю комнату, чтоб они не столкнулись нос к носу со Штраусом, которого Брежнев принимал впритык к приему Миса и Ко в ГКП!

Оказалось, что их не пускают в ворота в конце аллеи. Вскоре выяснилось — почему. Брежнев вышел на крыльцо провожать Штрауса! Никто еще не удостаивался такой чести. Мы, стоявшие группой, буквально ахнули. Но дело этим не кончилось. Брежнев под стук прикладов караула спустился вместе со Штраусом по ступенькам и повел его к машине. Вокруг бесновалась свора фото-теле и проч. корреспондентов. В самом деле — сенсация неслыханная. Никто ничего подобного не мог предположить.

Мы посторонились. Брежнев долго и «тепло» прощался со Штраусом (этим «профашистом», как характеризует его уже десяток лет наша печать) и потом пошел назад. Штраус тут же, возле машины, стал давать интервью налево и направо.

Потом я спросил у Александрова: «Это что было — случайность или высшая мудрость?!» Он ехидно посмотрел на меня и сказал: «Просто Леониду Ильичу захотелось выйти на воздух перед встречей с коммунистами!».

Встреча прошла — с точки зрения моей личной заботы ублажить коммунистов — по максимуму (принимая во внимание состояние Генерального и его отношение к этой дополнительной нагрузке). Брежнев зачитал нашу четырехстраничную памятку, куда я успел вписать благодарность за митинг, проведенный коммунистами в Кельне, и за сотни приветствующих «по пути следования».

До зачтения памятки Брежнев пытался шутить, заставляя всех курить. Как-то не очень это получилось. Не все поняли шутку.

Мис более бессвязно, чем мне в Кельне, изложил свои мысли про визит, пытаясь привнести в свою речь побольше восторга и одновременно не переборщить по части преданности, чтоб потом не зацепились за это и власти, и еврокоммунисты. И вдруг он вытащил неожиданную тему: стал хвалить Брежнева за то, что на конференцию Социнтерна в Хельсинки был послан представитель КПСС. Мол, как это важно, что мы вышли на социал- демократическую трибуну, что мы втягиваем социал-демократов в нужные нам дела и т. п.

Брежнев непонятливо поворачивал голову туда сюда, а потом громко спросил у Александрова: «Кто это?!» (Т. е. кто ездил в Хельсинки?) Андрюха ответил: «Пономарев». Реакции не последовало.

Итак, обменялись «речами» и дело вроде бы шло к концу. Но Андрюха решил «оживить». Поскольку Мис затронул тему социал-демократии, он (Александров) подсунул Брежневу какую-то страничку и тот с полуслова стал громко зачитывать. В следующую секунду я понял, что это памятка для Брандта.

Зачитал и остановился. В глазах немцев замешательство: никто ничего не понимает

— зачем это произнесено. Тогда влез сам Андрюха и по-немецки (тут же переводя Брежневу) сказал: «Вот эти самые слова Леонид Ильич вчера сказал Брандту!» (Речь шла о том, что, мол, не хотите сотрудничать со своими коммунистами — не надо, но зачем их травить. Это только на руку реакции).

Это был еще один предметный для меня показатель того, что Леонид Ильич, мягко выражаясь, плохо ориентируется в том, что он говорит и что вообще происходит в каждый данный момент. Думаю, что и эпизод со Штраусом — результат выхода его из под контроля помощников.

Потом я это, к своему ужасу, наблюдал неоднократно, хотя и ожидал нечто подобное.

Особенно стыдно все это было ощущать во время подведения итогов у Шмидта перед подписанием и во время самого подписания. Немцы предвидели и, видимо, знали об «ограниченной дееспособности». Я уж не говорю о газетах и телепередач, которые в основном только тем и занимались, что ловили соответствующие моменты его поведения, малейшие проявления его физической немощи: на трапе самолета, при вставании с дивана, во время приемов, когда он в растерянности шарил глазами вокруг и т. п.

Шмидт (я специально наблюдал за ним) вел себя великолепно. На приеме я сидел в трех шагах от него и от Брежнева и мог видеть все, что происходило. Но, во-первых и в последних, — о речи Шмидта на этом обеде. Сто лет немец так не говорил о Германии и России. Шмидт затмил все слова Брандта, сказанные им в свое время (а во время этого визита вообще оказался на заднем плане и, говорят, очень неудачно повел себя на беседе с Брежневым: завел свою волынку о «Севере-Юге» и страшно надоел собеседнику!).

Так вот — ни улыбкой, ни одним движением лица Шмидт не показал, что он «все видит» и понимает, что Брежнев лишь большая фигура, которая движется по инерции в правильном направлении, хорошо программируемым помощниками и Громыко. Держался он с почтением (хотя и не подобострастно), и это почтение больше даже относилось не к «державе», а к старости и старшинству. Только однажды, кажется, ему изменила внутренняя выдержка: когда Брежневу издатели поднесли книги (его «Биографию» — издательство «Саймон и Шустер»), чтоб он их подарил Шмидту, Шеелю и др. И Брежнев ставил свою подпись. Долго-долго выводил фамилию. В больших зеленых глазах канцлера за очками на мгновение мелькнула ирония и сочувствие, скорее жалость, снисходительность. Ирония же относилась не только к тому, как Брежнев исполнял свою роль, а и к тому, как его понудили ее исполнять: Фалин до этого подошел, что-то шептал. Потом подошли издатели (по знаку!) с книгами. Брежнев опять не понял, зачем. Фалин опять наклонился и стал громко объяснять (ослаблен слух), протянул руку. И только тогда медленно начался «процесс». А ведь до этого, еще в Москве, а потом в Гимнихе перед приемом, его обо всем этом уведомили и «согласовали».

Та же история — с Венером и Мишняком. Был прокол с самого начала, еще в Москве: их, председателей фракций правящей коалиции в бундестаге, не запланировано было принимать, в отличие от Коля и Штрауса — председателей двух оппозиционно-реакционных партий. Так вот, спохватившись, решили восполнить это здесь «подведением» их к Брежневу «после еды» и после отъезда Шеля и Шмидта. На выходе я оказался у дверей. Брежнев провел до машины канцлера и президента и тут протокольщики стали его тянуть обратно в здание, чтоб он пожал руку Венеру и Мишняку. А он: «Зачем, что мне там делать? Почему я должен возвращаться?» Едва уговорили, хотя буквально за 10 минут до этого Фалин ему все «на ухо» разъяснил, а потом подошел к Венеру (сидевшему рядом со мной) и сказал, где ему надлежит быть.

Самое плачевное было на итогах перед подписанием. Шмидт в элегантной манере, попыхивая трубкой, сказал несколько слов и предложил сначала министрам «доложить» об их переговорах. Громыко исполнил это очень хорошо — увесисто, ясно, только суть, с оценками и определениями и в очень доброжелательной тональности, без всякой бумажки под носом. Геншер был явно слабее, пытался мелочиться. И наоборот — по экономическим делам наш Тихонов (зам. премьера) оказался примитивным и сумбурным, особенно на фоне выступившего за ним графа Ламсдорфа (министра экономики).

Затем Шмидт (и тут он дал промашку, мог бы предвидеть, что поставит нас в неловкое положение) предлагает Брежневу: «Господин Генеральный секретарь, как мы дальше будем? Мы можем сейчас позвать прессу и выступить оба с окончательной оценкой итогов, либо выскажемся сначала без прессы, а потом спустимся к ней и сделаем заявления после подписания?»

Брежнев, в явном замешательстве: «Как хотите». У него на этот счет не было «памятки».

Шмидт: «Тогда я предлагаю сначала высказаться здесь. Не хотите ли Вы, господин Генеральный секретарь, сказать первым»

Брежнев: «Я хотел бы Вашу оценку услышать».

Шмидт: «Очень хорошо». И начал свободно говорить, оценивая итоги так, как мы в Москве не предполагали. С гораздо большим позитивом. Кончил. Очередь Брежнева. Перед ним памятка, подготовленная нами с Блатовым еще в Москве, кстати, наспех, поскольку весь этот перформанс выяснился буквально накануне отъезда. Но эта памятка была подготовлена для публичного выступления при подписании, перед журналистами!

Когда Шмидт обсуждал вышеупомянутые процедурные вопросы напрямую с Брежневым, я видел в каком ужасе ерзал по стулу Блатов, а Александров, сидевший по другую сторону от Брежнева, метался то к Блатову, то на свое место. Но поправит уже было ничего невозможно.

Брежнев бодро стал читать то, что предназначалось для прессы. Кстати. Это прозвучало неплохо, крупно и «в пандан» Шмидту. Однако, ужас проистекал из другого: что он будет говорить перед прессой?!

Смотрю, Александров что-то лихорадочно пишет. Когда Брежнев кончил, он подскочил, сунул и стал объяснять: громко, ибо иначе не достигнешь цели. Брежнев углубился в записку — корявый Андрюхин подчерк! Я тоже весь съежился от стыда и внутренней паники, хотя меня это вроде бы «лично» не касалось.

Андрюха «на ходу» сочинил памятку для прессы. Несколько фраз. И пытался уговорить Брежнева запомнить ее, не читать, не вынимать из кармана «перед лицом» корреспондентов.

Потом, когда спустились вниз за торжественные столы для подписания, напротив, которые ярусами, как сельди более сотни всяких фото-теле и проч. корреспондентов.

Брежнев произнес «памятку». из трех фраз, ни одна их них не была закончена (забывал концы), а завершить «выступление» вообще не смог, развел руками. Это видели и в Москве — по телевизору!

Потом улетели в Гамбург. «Боинг-707».

21 мая 1978 г.

Еще 8-го мая сначала Блатов, потом Б. Н. предупредили, что надо срочно готовить вместе с МИД проект постановления ПБ об итогах визита. Утром, 9-го, в день Победы я засел за текст. В МИД'е, конечно, ни души. Ковалева нашел, кажется, только на другой день. Он говорит: «такие проекты всегда в ЦК делаются.»

Часа за полтора сочинил текст, который потом, пройдя МИД, Б. Н.'а, Суслова, почти без поправок был принят на ПБ и опубликован в газетах. Впрочем, одна существенная поправка была: Суслов заменил слово «исторический» на «важный политический» визит!!! Сказав при этом Пономареву — мол, вот в Чехословакию будет визит. и что — тоже исторический?? Позавчера по телефону он вроде бы упрекал Б. Н.'а — почему мы везде и всегда употребляем оба титула — «Генеральный секретарь» и «Председатель Президиума Верховного Совета»? Даже, когда речь идет о чисто партийных ситуациях? Не надо. Надо это поправить. Б. Н., конечно, довольный, пытался «объяснять»: мол, вот теперь по всей стране идут обсуждения «Малой земли» и «Возрождения». Но Суслов не принял разъяснений. Да и какая связь? Впрочем, связь есть: Б. Н., видимо, хотел сказать, что восхваление нашло уже так далеко, что употреблением только одного из титулов все равно ничего не поправишь!

10-11 мая — лихорадочное доделывание материалов к съезду Швейцарской партии труда (ШПТ, коммунистической). А 12-го — на спецсамолете во главе с Капитоновым вылетел в Женеву.

Съезд вполне «еврокоммунистический», только без антисоветских провокаций (не выгодно: пока еще хорошо оплачиваем, в том числе сам съезд). Пойдет ШПТ и дальше за итальянцами и французами. Ничего нового и удивительного я тут не обнаружил.

Однако, был все таки ошарашен уровнем некомпетентности главы делегации. Да какая тут компетентность?! Это просто интеллектуально убогий, серый, безграмотный и к тому же еще очень глупый человек. Что происходит, он так ничего и не понял. Его искренне удивил прохладный прием его персоны на трибуне, когда он читал свою речь и вручал подарок съезду — инкрустированный большой портрет Ленина. (По этому поводу остряк Мюре, член ПБ ШПТ, сказал мне: «Вы что хотите этим портретом остановить процесс отказа от ленинизма?»). Особенно же Капитонов не мог понять, почему не только не устроили бурной овации стоя, когда он произнес абзац, что их съезд лично приветствует Генеральный секретарь, Председатель Президиума. и т. д. Не раздалось ни одного даже хлопка. После речи, вернувшись на свое место, он все приставал ко мне — почему так произошло.

Он до неприличия перевирал фамилии швейцарских лидеров, с которыми общался целую неделю. Перевирал настолько, что даже языковый барьер не мог этого скрыть от швейцарцев.

После того, как я написал отчет-шифрограмму в ЦК об итогах съезда, он долго мучительно разбирал по слогам мой «анализ» (на 70 % правдивый и критический) и ему он явно не нравился. Но он не мог «сформулировать», что именно не подходит. Помог ему посол, который яростно вмешался, приняв критику ШПТ на свой личный счет. (Он в Швейцарии всего полгода и как же так: было, мол, ничего, а приехал новый посол и стало хуже). Аналогичную мысль он внушал и секретарю ЦК: ведь это же немыслимо, чтобы такая делегация, такой глава у нее — и съезд вдруг «плохой». Он не может быть плохим. ШПТ сразу стала лучше, получив на съезд такую делегацию. В Москве, мол, не поймут, как могло быть иначе.

Капитонов за это ухватился и решительно забраковал мой текст, несмотря на мое яростное сопротивление и все аргументы, вплоть до того: вот, мол, вернемся в Москву и прочитаем, что новый генсек ШПТ Маньен выступил с протестом по поводу суда над диссидентом Орловым. Как мы все будем выглядеть? Не подействовало. В результате шифровка сильно лакировочная, просто фальсификаторская.

Это опасно не только потому, что ложь (дезинформация) на таком политическом уровне сама по себе к добру не ведет. Это опасно и потому, что мы растягиваем, поддерживаем в себе и в друзьях иллюзию, будто КПСС в состоянии пресечь процесс «еврокоммунизации», что ничего особенного не происходит, МКД остается «нашим». Впрочем, когда я уже в Москве завел на эту тему разговор с Б. Н., я не нашел у него поддержки. Но уже — с другого конца. Мол, тут плохо, там плохо, разваливается, скажут, хозяйство Пономарева.

Капитонов, ближайшее окружение — помощник, врач, адъютант, охрана и переводчик — жили в резиденции при ООН, при Мироновой Зое Васильевне (наш представитель в европейской штаб-квартире ООН). Она уговорила Капитонова выступить. Он согласился и предложил мне взять на себя международную часть беседы. Но на другой день передумал. В результате он выступал один перед высококвалифицированными нашими загранчиновниками. Целый час убийственного косноязычия и чудовищного примитива. Из них минут 15 были посвящены «лично Брежневу».

Стыд был невероятный. Я смотрел на лица (так как сидел в президиуме): смешанная мимика официального почтения, удивления и насмешки.

Вчера, в субботу уже в Москве, пошел в ЦК — из-за писанины, которую Капитонов требует для отчета его перед ПБ.

Однако, там меня застал звонок Александрова. В Ираке вешают коммунистов. Просят вмешательства Брежнева. И начал я сочинять бумаги на эту тему, не будучи совсем в курсе всех этих арабских дел.

Продиктовал идеи — как закреплять и развивать последствия визита Брежнева в ФРГ.

Лев Безыменский с ворохом западногерманских газет по итогам визита. В основном — о болезни Леонида Ильича.

Осужден на 7 лет диссидент Орлов. Во всем мире свистопляска по этому поводу. «Юманите» и «Морнинг стар» уже выступили с решительным и злобным осуждением нашей акции. Б. Н. заметался — надо разъяснять и опровергать. Но он сам чувствует бесполезность этого. Мне говорит: мол, эти суды (!), спросили бы у ЦК, как поступать, а то вот дали на полную катушку, а мы теперь расхлебывай перед МКД и мировой общественностью! Странно!

История с Орловым длится целый год и кампания на Западе по этому поводу тоже давно известна — и что мы будем от этого иметь, догадаться, кому следует, тоже было очень просто…

27 мая 1978 г.

На этой неделе отбиваемся от заявлений «братских партий» по поводу суда над Орловым. Сочинены обращения к совести КП Великобритании, КП Бельгии, подписано письмо в «Юманите». Теперь на очереди итальянцы, швейцарцы. Б. Н. приглашал, ходил по кабинету — что делать с МКД? Особенно его заботят французы. Неудержим поток «отказа» от КПСС, исчезновения и истребления любви к родине коммунизма.

4 июня 1978 г.

Нарекания в адрес КП Бельгии, написанное красиво (пристыжающе) прошли через ЦК (по делу Орлова). Но втык газете «Юманите» не прошел через Суслова. Позвонил мне Боголюбов (зам. Общего отдела) и говорит (эти люди всегда радуются, если чей либо документ заваливает начальство) в форме выговора: Михаил Андреевич велел вашу эту бумагу положить в архив. И что это вы — одним нотации читаете, других поучаете, третьим головомойку устраиваете. И так в МКД вон что делается. Марше рвет и мечет, а вы.» И т. п. болтовня человека, который вообще по существу ничего не знает.

Я спрашиваю: «Это мнение М. А.?»

— Да, конечно.

— Могу я его передать Пономареву?

— Да, конечно.

Итак, Суслов завернул наш отлуп «Юманите». И это очень хорошо. Только пойдет ли впрок Пономареву?!

Про себя подумал: А что, если это проявление не усталости и безразличия, а настоящей политической мудрости?! Что, если, действительно, мы (ЦК, Суслов) начинают понимать новые реальности и негодность наших прежних отношений с МКД?!

Впрочем, даже если Суслов так думает (а это уже очень много), не все сразу он может.

Б. Н.'у это, конечно, была смазка. Но он быстро утерся. И. заставил, вопреки моим возражениям, в том числе в письменном виде — писать протест на письмо Национального исполкома лейбористов Брежневу (с требованием освободить Орлова). Он побежал с этим к Суслову. Тот не захотел ему, видно, отказать в глаза. Оставил у себя. Б. Н. поспешил мне сообщить, что М. А. «проголосовал». Однако, через час стало известно, что Суслов поставил это письмо на Секретариат — на вторник.

Брутенц объяснил все это так: Суслову не надо «отмечаться» перед начальством. А Б. Н.'у надо все время мельтешить, показывая, что он «принимает все меры», чтобы прекратить бардак в своем хозяйстве. Суслов может позволить себе исходить из существа дела. Пономарев же должен все время оглядываться, упуская при этом из виду суть, здравый политический смысл.

11 июня 1978 г.

Встреча с О'Риорданом, который здесь отдыхал. Объяснил ему все про международное положение. Главное: как понимать сессию НАТО в Вашингтоне — как конец «бывшей разрядке» или это только по внутренним соображениям США круто заворачивают на антисоветизм. Объяснил ему также все про ФКП, ИКП, Испанский съезд и т. д.

Вообще говоря, проблема есть: действительно ли происходит поворот или они просто делают «глобальный» вывод из опыта разрядки, вернее из своего наступления на нас на почве разрядки. В самом деле им вместе с коммунистами удалось не только поколебать, но разрушить «образ Советского Союза», как большой доброй и прогрессивной силы, устремленной вперед и всем желающей добра — образ, который стал возникать еще во время войны, а потом возобновляться при Хрущеве и одно время — в начале 70-х годов («Программа мира»). Теперь они хотят перейти в атаку «на подавление», причем вместе с китайцами и восприняв идеологическую словесность китайцев против нас.

Громыко и его МИД, судя в особенности по отчетам с сессии Генеральной ассамблеи, считают, что ничего особенного не происходит. В самом деле — если судить по европейцам, которым американцы уже порядочно надоели и которые имеют теперь большую возможность поднимать хвост, то положение в общем не представляется угрожающим.

Однако, все таки «главную политику» с нами определяют пока американцы. А с ними дела идут все хуже и хуже.

Б. Н. со своим пропагандистским уклоном ума, забил тревогу. Сначала — в нашем кругу. Но этим не ограничился. Проник к Брежневу и «встревожил» его. Тот поручил ему подготовить «текстик» для произнесения на ПБ, где должно было обсуждаться сообщение Громыко о его встречах и вообще о Генассамблее ООН в Нью-Йорке.

Б. Н. призвал меня и просил отредактировать то, что он продиктовал для Брежнева. Там были идеи, которые он сам высказал на совещании с замами и некоторые наши идеи: чтоб Варшавский договор сделал заявление по сессии НАТО, чтоб Огарков дал интервью, чтоб письмо послать Конгрессу США и парламентам Западной Европы, чтоб обратиться к компартиям и к Социнтерну.

С Политбюро Б. Н. пришел сияющий. «Все получилось». Громыко «с его самоуверенным» спокойствием смазали. Брежнев, мол, сказал, что нельзя относиться «пассивно» к тому, что происходит и вроде бы произнес все то, что Б. Н. предложил. Не уверен. На днях получим текст выступления — будет ясно.

В Манеже вторую неделю идет выставка Глазунова. Что делается! Я еще не был. Говорят, с ночи надо стоять. Подробно о ней, не многое поняв, но очень заинтригованный и с восторгом, рассказывал цековский шофер. И от других много слышал: в общем, валит «народ», а не просто ценители и завсегдатаи. Он что-то вроде аналога Евтушенке, только в живописи. Это все таки поразительное явление нашей современной жизни: охота за книгами (колоссальный черный рынок), за неортодоксальной музыкой, переполненность всех выставочных залов, если там хоть намек на оригинальность и т. п. Поиск духовности, что ли? Реакция на бессодержательность и казенную пышность официальной сферы, которая теперь не вызывает даже любопытства. От нее отмахиваются анекдотами — не борются, не протестуют, а именно отмахиваются.

25 июня 1978 г.

Прошла статья в «Правде» — «О нынешней политике администрации США». Шум продолжается, но уже с нашей стороны, потому, что американцы начали «откат» (устами Вэнса и самого Картера). Их атака на нас — это было «внутреннее» предприятие. И если бы взяла верх линия Громыко, то мы бы соответственно и отреагировали — на уровне Юрия Жукова. Однако, временно взяла верх алармистская пропагандистская линия Пономарева. А позавчера еще — заявление ТАСС о положении в Африке. Но письмо к братским партиям Б. Н.'у едва, едва удалось пробить. Секретариат отнесся скептически, заставил сократить. Но нахальство Б. Н.'а все таки дало ему возможность хоть частично взять свое: письмо сокращено более, чем на треть. О письме же Брандту, которое мы с Вебером сочинили, теперь и думать нечего.

Была делегация ГКП (Мис, Шредер, Вайс). Официальная встреча проходила в помещении Секретариата ЦК. Суслов на встречу не явился. (Б. Н. мне перед этим говорил: «устает он, не может.»). Присутствовали: Б. Н., Долгих и я. Мис сделал довольно интересный анализ западногерманского общества — особенно о «духовном кризисе»: войны не будет, а безработица из-за НТР и загрязнение среды создают у молодежи вопрос — куда идем? Что с нами будет? Что будет с нашими детьми?.

Б. Н. отвечал обычной своей бодягой, своими пошлыми idees fixes, о которых я слышу (каждый раз как об открытии) уже не первый десяток лет. Стыдно было сидеть и слушать. Он мне напомнил иного серенького референта из Отдела: позовешь его рассказать о ситуации в «его партии», а он начинает тебе плести — когда возникла, да сколько членов, да сколько получила на последних выборах. В общем, потерянное время, потому что, оказывается, много больше знаешь и понимаешь, чем этот эксперт-специалист, который за хорошую зарплату в месяц только этим и занимается.

Очень скучно было немцам слушать подобное на таком уровне. Зато в перерыве «в предбаннике» без начальства дискуссия шла интересная. Увы! Они-то «хорошие» — смолчат, может быть, даже между собой не станут «анализировать» такие встречи в ЦК, а что говорить о других, склонных к «еврокоммунизму», они только утверждаются (после подобных контактов) в теоретической и вообще интеллектуальной импотентности КПСС, в ее неспособности осмыслить огромность и сложность происходящего, проникнуть в суть забот западных коммунистов.

2 июля 1978 г.

Был на выставке Глазунова. Впечатление разочаровывающее, даже по сравнению с тем, что ожидал (по рассказам других уже было представление более или менее адекватное). По «философии» — это Солженицын на холсте. Причем, в поразительно откровенной форме. Он — из тех, кто не хочет оставаться непонятным. В центре — «Возвращение блудного сына». Откровенно, я не ожидал, что антисоветский смысл так прямо, в центре Москвы, при тысячных скоплениях народа, может демонстрироваться. Но написана она вульгарно, плакатно, приемами, которые на Западе давно уже заезжены, а у нас — в новинку и эпатируют неискушенную публику. Однако, есть (в рамках той же философии — «что сделала советская власть с прекрасной Россией!») и художественно сильные вещи: «За ваше здоровье!», «Метель», «Лошадь» и слабее, но нахальнее — «Лестница», «Портрет нашей лифтерши».

Все же «былинная» и «историко-иконографическая» Русь (Иваны Грозные, Годуновы, убиенные царевичи, князь Игорь и многочисленные Рублевы) — пошлость невероятная и по исполнению, и по «информативности». А «мысль» здесь та же: это просто иллюстрация к «программным» картинам.

«Знаменитые» портреты — все на один манер, с одинаковыми «глазуновскими» глазами. Иллюстрации к Достоевскому, Лескову, Мельникову-Печерскому — все вторичны или даже третичны. Да и вообще — ходишь по залам (400 штук все таки) и не покидает ощущение, что ты уже не раз все это видел — и эту манеру, и эти образы, и эти сюжеты, и даже набор тем.

А в целом он сделал большую пощечину минкульту, который умылся и вынужден был всенародно признать, что у нас все возможно, если ты прямо не выходишь на улицу и не кричишь: «Я против советской власти» или, если ты не выставляешь абстракционистскую мазню, (которая, впрочем, абсолютно безвредна, так как никому не понятна, но она шокирует таких «девственниц», как Попов (зам. минкульта) и ему подобных, потому что еще Сталин запретил все это).

Глазунов взял полный реванш за то, что ему тот же Попов не дал выставить на «Кузнецком мосту» свой «XX век».

Я лично не против того, чтоб выставляли что угодно. Но я против того, чтобы «Правда», напечатав в общем хвалебную статью о выставке Глазунова (явно делая вид, что ничего не происходит и засоряя мозги своими вздорными интерпретациями замыслов художника) затыкала рот настоящему обсуждению в других газетах и не только в газетах. Впрочем, это беда более общего порядка. Вчера в «Новом мире» прочитал статейку об отношениях между Пушкиным и Чаадаевым. Там ведь процитирован Александр Сергеевич: нет, мол, в России общественного мнения. Смотря что под этим понимать сейчас, может оно и есть, но как с ним обращаются! Уж в сфере-то художественной, наверно. Можно было бы и открыто поговорить. Ведь с Глазуновым как раз тот случай, когда в угоду Хельсинки официальные власти сознательно прикрывают пошлятину (а Васька слушает, да ест), больше того, — солидаризуются с нею, вводя в полное смятение «публику».

Многотысячные толпы продолжают день и ночь стоять у Манежа. А когда я был (во время «выходного» на выставке, пустили большую группу учителей — участников Всесоюзного съезда, да еще из Совмина экскурсию около 200 человек) — эти провинциальные учительницы ходят от картины к картине с квадратными глазами, добросовестно хотят не верить в то, что видят (так как официально позволено и в «Правде» оценено!) и оказываются в состоянии полной растерянности.

Однако, еще хуже будет, если до верха дойдет (например, какой-нибудь Андрей Михайлович заглянет в Манеж. И начнет ходить дубинка. Не поглядят и на Хельсинки.

9 июля 1978 г.

Неделя была значительная. Был Пленум ЦК по сельскому хозяйству. Готовился давно. Должно быть, лет 5–7. Произвел впечатление. Это, думаю, в немалой степени заслуга Карлова (зав. сельскохозяйственным Отделом ЦК) — сильный, спокойный, «от сохи», интеллигентный и смелый мужик. Очень некрасивый, но с выразительным тяжелым и добрым взглядом.

Новация: за два-три дня членам Пленума дали два толстых тома (сборник последних постановлений ЦК по сельскому хозяйству и статистический сборник). Доклад Брежнева продолжался 20 минут — это, собственно, резюме, розданного тут же обширнейшего письменного доклада. Довольно откровенный. Глубинные токи процесса понимаешь, прослушав выступления. Наряду с дежурными, галочными «отчетами-клятвами» были и очень сильные выступления, свидетельствующие о том, что наши обкомовские лидеры — это, действительно, кадры, способные делать большие дела. Некоторые напомнили мне о тех, кто во время войны перевез всю промышленность на Восток, на пустом месте организовал военное производство и превзошел немцев по мощи оружия. Особенно запомнились Горбачев (Ставрополь), Игнатов (Воронеж), одна женщина — секретарь сельского райкома из Волгоградской области.

Самая острая проблема, как я понял, состоит в том, что «перевод сельского хозяйства на промышленную основу», т. е. усиленная механизация и химизация и проч. привели к огромной перекачке тех больших средств, которые вкладывались после мартовского Пленума ЦК 1965 года в сельское хозяйство, обратно в промышленность. Приводились ошеломляющие цифры, когда колхоз, совхоз, район, целая отрасль сельского хозяйства в области, давая продукции вдвое, втрое больше и, перевыполняя планы на 30–40 %, с каждым годом становились все убыточнее, заканчивали свои годовые балансы с огромным дефицитом и попадали во все большие долги к государству. Потому, что новый трактор, например, производительнее, допустим на 15–20 %, а стоит он вдвое дороже.

Такое же положение с централизованным автотранспортом, удобрениями и проч. «услугами», которые оказывает селу промышленность или, проще, механизированные подразделения, не принадлежащие колхозам непосредственно.

Образовались «новые ножницы» цен. Причем, ни неурожай по природным причинам, ни бедствие какое, ни что другое на доходах тех, кто так «обслуживает» сельское хозяйство, не отражаются. Они из года в год наращивают прибыли. А у колхозов все меньше средств все это оплачивать.

Не только материальные, но и моральные последствия этого — о них редко говорили, не оглядываясь. Все приветствовали повышение закупочных цен с 1 января 1979 года.

Многие требовали сделать это уже сейчас — в июле, с 1 сентября, т. е. под текущий урожай. Но Суслов отнес эти предложения к разряду «несущественных» и под возгласы аппаратного болота, далекого от всякого сельского хозяйства и всякой совести, проголосовал проект резолюции в целом.

Впрочем, тут я только за то, чтоб дали разъяснение членам Пленума: почему то или это невозможно. Объяснить не так уж трудно: металл, уголь, нефть, химия дорожают и т. п. Но на этом фоне было бы виднее и рвачество, и безрукость тех, кто, пользуясь «объективными» причинами, просто обирает сельское хозяйство.

А в отдалении нескольких дней — в атмосфере, в которой я изо дня в день живу (международные дела), отчетливее проглядывается главная причина того, почему эти великолепные люди, которые работают на местах, действительно, «золотой фонд», почему они до сих пор не сумели буквально завалить страну едой и проч. — военные и колоссальные непроизводительные расходы на всякого рода бюрократические звенья.

14 июля 1978 г.

Весь Запад обезумел по поводу Щаранского и Гинзбурга. От Картера до французских коммунистов, которые впервые вынесли свой протест против нас «на улицу» и участвовали в массовой антисоветской демонстрации вместе с сионистами, троцкистами, фашистами, социалистами, разными демократическими и антидемократическими организациями. Лозунги: «Гитлер-СССР», «Долой антисемитское государство», «Новый нацизм» и т. п.

Сегодня разговаривал с Бертом Рамельсоном, старый еврей из Винницы, в Англии живет с 1913 года, до последнего съезда был членом Политбюро компартии Великобритании. Мудрый и все знающий, верный наш друг. И заключил он так: «Я то еще в состоянии вас понять, залезть в вашу шкуру. Но убедить у себя простого рабочего парня я уже не могу. Впрочем, и я, как и такой парень, не понимаю вот чего: если, сажая инакомыслящих в тюрьму, вы уверены в своей правоте, то почему вы не пускаете на суд иностранных журналистов? Раз вы этого не делаете, на Западе вам никогда не поверят…»

Он, как и Тюрф (зам. председателя КП Бельгии), с которым мы вместе с Загладиным вели беседы две недели назад, говорит о самом страшном: «Антисоветское мировоззрение массы населения в наших странах — это реальность. Новые поколения не знают и не почувствовали на себе ваших великих исторических заслуг. Интенсивная и умная пропаганда с помощью могущественных современных средств создала в глазах среднего и молодого поколений отталкивающий образ вашей страны. Их даже не коробит сравнение СССР с гитлеровской Германией. Поэтому разгул антисоветчины в связи с преследованием у вас диссидентов легко принимает всеохватывающий, универсальный характер. Никакие ваши аргументы не в состоянии ничего изменить. Прошлый ваш престиж и революционное обаяние у молодежи, ваш подвиг в войне с фашизмом — все это давно сметено, стало древней историей.

Никого этим уже не проймешь и не остановишь. Создан непреодолимый барьер и возврата нет. Рассуждают так: да, пусть у нас, при капитализме, плохо. Но в СССР, хуже, много хуже, и не дай нам Бог такого, как там».

Прочел я в № 6 «Нового мира» сильную и оригинальную статью Александра Панкова — «о любви» в советской литературе последних двух-трех лет.

За последнее время прочитал «Южноамериканский вариант» С. Залыгина в «Нашем современнике» (№ 1–2, за 1973 год), К. Воробьева «Вот пришел великан» на английском языке, С. Крутилина «Пустошель» в «Дружбе народов», Ф. Искандера «Морской скорпион» в «Нашем современнике» (№ 7–8 за 76 год), В. Тендрякова «Затмение» в «Дружбе народов», М. Рощина «Воспоминание» в «Новом мире» (№ 5–6 за 1977 год).

Сейчас читаю Семенова «Уличные фонари». Очень высокий профессиональный уровень у нашей современной прозы!.

Чтение вот этой литературы — прозы в общем высокого класса вновь и вновь наводит на мысль о все большем отдалении у нас политики от повседневного потока жизни. Там ведь не только ни слова — о «партии и правительстве», «о строительстве коммунизма», «о трудовом энтузиазме», даже о роли властей вообще. Не только ни слова в буквальном смысле. Там это отсутствует по существу. Там нет событий повседневной политической жизни, нет судеб людей в привязке к этим событиям, о которых ежедневно — в печати, по радио, теле, на собраниях и т. д. Прямо, как при Чехове или Куприне: правительство «там» проводило какую- то политику, какая-то история страны складывалась, а литература была сама по себе, она занималась внутренним миром человека и «межличностными», как сейчас бы сказали, отношениями, которые теперь, оказывается, тоже очень далеки от политики и вообще от «официальной» жизни.

Таким образом, что бы ни говорили на Западе о командовании партии в духовной сфере, что бы ни писали в наших информационных средствах, литературный (как и вообще художественный процесс) складывается вновь по своим извечным законам, в общем-то, стихийно. К этому уже привыкли — даже органы, которым положено его «направлять». А они его просто терпят и лишь следят, чтоб там не было открытой антисоветчины.

В службе полное затишье. Вчера встречался с Каштаном (генсек КП Канады). Пыжится он, но нет у него ни партии, ни политики. Полтора месяца он отдыхал (опять же, как у нас в прошлом году — со своим многочисленном в трех поколениях еврейско-антисоветским семейством) сначала в Болгарии, потом в Румынии. Теперь вот неделю у нас (но уже без семейства), а потом поедет во Вьетнам. Мы с Кулышевым (референт) составили большую объективку о его партии. Б. Н. не стал ее читать. Лишнее расстройство. Ему нужна не КП в Канаде, а «верный голос» в МКД. Нам известно, что говорят про него его коллеги (про Каштана): ему бы только «выжить», получая деньги от КПСС, которыми он ни копейкой ни разу не поделился ни с одной парторганизацией своей партии. Но это все так — к слову.

Серьезнее — «Коммунистический университет» в Лондоне, куда по приглашению КПВ мы посылали профессора Коваля (зам. директора Института международного рабочего движения). Позавчера он нам подробно рассказывал об этом, по его оценке, антикоммунистическом и антисоветском университете. В целом подтверждение того, о чем я уже писал: нас не признают соцстраной. И коммунистической партией КПСС не считают. Атмосфера открытой ненависти и враждебности ко всему советскому. Под гром аплодисментов принято предложение об организации публичного международного суда над советским руководством за 1968 год в Чехословакии. Наши «диссиденты» изображаются, как та самая кучка революционеров-интеллигентов, которая, как и во времена Ленина в конце XIX начале XX веков, оторвана от народа и «поэтому их так легко сажают». Надо, мол, помочь им «внести (как учил Ленин!) свои идеи в массы, помочь им добиться поддержки советского народа (в этом интернациональный долг КПВ), чтобы потом можно было всерьез поставить вопрос об «изменении бюрократического режима» в СССР. И т. п.

Удручающая ситуация.

31 августа 1978 г.

Были в Москве Уоддис и Кастелло (два члена Политбюро КПВ).

Сценарий получился такой: Кастелло приехал раньше (он был на отдыхе в Болгарии) и Джавад ему все изложил от своего, конечно, имени про рассказ Коваля о Лондонском университете. Тот не лег спать, не дождавшись Уоддиса, и ночью они, запершись, обсуждали ситуацию. На утро Уоддис заявил, что он не пойдет ни в какое ЦК, ни к какому Пономареву, пока не увидится с Черняевым. Я этого ожидал. Примчались они ко мне. Уоддис весь взвинченный, бледный: «Если вы считает меня антисоветчиком, то мне вообще нечего здесь делать. Я немедленно уезжаю». и в таком духе. В ответ я начал со всяких льстивых заявлений. Мол, тебя не только «вообще», но лично знают в Советском Союзе. Книги твои переводим, встречаемся, когда захочешь, обращаемся за советом по делам МКД. Члены нашего руководства тебя давно знают и высоко ценят и проч. Но. вот факты. Профессору Ковалю не было никакого видимого резона возводить на тебя напраслину. Мы ушам своим не верим. Однако, раз ты заявляешь, что этого не было, что это ложь, то тем лучше. На том и остановимся. Главное, что ты сам решительно отметаешь то, что ты якобы говорил и делал на заседании Лондонского университета.

Он немножко успокоился. Б. Н.'у я, конечно, все это рассказал. Он был доволен: спровоцировали на «признание в любви». И решил ничего «этого» в своей беседе не затрагивать. Действительно, вел дело «мудро». Говорил об ответственности за разрядку, о китайской опасности, о больших проблемах революционного процесса и т. п. Уоддис весь сиял. Он тоже вдарился в глобальные рассуждения, среди которых любопытным был его рефрен: что же будем делать с Китаем? Что можно сделать? Что вы, КПСС, предлагаете? Я смотрел на Уоддиса, он иногда отвечал взглядом и я физически ощущал его страх: вот сейчас, вот сейчас Пономарев заговорит о Лондонском университете и отношении Уоддиса к диссидентам. Но Б. Н. и виду не подал.

Все кончилось мирно. Однако, несмотря на «совпадение» позиций по всем международным вопросам, коммюнике англичане отказались выпускать (скромное, минимальное). Это, мол, похоже на совместное политическое заявление, а мы не уполномочены. Впрочем, проблема коммюнике обсуждалась тоже на моем уровне, не у Б. Н.'а.

Потом был обед на Плотниковом. Около трех часов сидели, пили. И выложили мы с Джавадом все, что думаем о «еврокоммунизме»=антисоветизме и поведении братьев — англичан-коммунистов.

Заключил я, совсем уже разогретый, так: если коммунисты не отказались еще совсем от научного социализма, неужели так трудно понять, что мы (СССР) такие, какими нас создала история, это та самая наша специфика, которой они у себя так дорожат и готовы смотреть сквозь пальцы на китайскую специфику с тысячами публично казненных, но которую не хотят признавать за нами. Нас тоже надо принимать, какие мы есть. Если же не хотите принимать — конец комдвижению. Без нас — оно ничто. А с концом МКД кончается и роль компартии в «любой отдельно взятой стране». Так что, поддаваясь по моральным соображениям антисоветизму, вы подписываете смертный приговор своей партии. Крыть им, в общем, было нечем. Они лепетали вещи, не достойные политических деятелей.

Итак: они, как и многие другие КП Запада, боятся полного разрыва с КПСС, понимая то, о чем я писал выше. Но они не хотят и идентифицировать себя с КПСС, не хотят с ней быть в одной морально-идеологической компании. Это их шокирует.

А шокирует их это потому, что они представляют уже не рабочий класс, которому до лампочки все эти диссиденты, а тот самый средний класс, в который интегрируются общественным мнением и рабочие. Они представляют ту самую в общем-то категорию, которая называется «общественностью» Запада.

Под конец они оба все твердили: здесь мы еще раз убедились, что между нами (КПСС и КПВ) есть проблемы и они еще будут — раз, мол, вы не отступаете от своих позиций и строите себе иллюзии насчет подлинного отношения к вам со стороны западного рабочего класса.

Я потом (уже в Юрмале) все думал и думал «об итогах этой встречи». И вновь наталкивался на свой старый вывод: нам сейчас в самый раз нужна хорошая доза изоляционализма и от МКД, и от «революционного движения» во всяких Африках. Самое тактически правильное было дать всем им понять, что мы их посылаем на х… Это, впрочем, относится и к международной политике в целом. Через 5-10 лет атмосфера бы коренным образом изменилась. Антисоветизм ведь — от того, что мы всюду суем свой нос — и часто лезем в дело с негодными (или очень заржавелыми) средствами. А нас боятся, нам не верят, и не будут верить, пока мы не «уйдем в себя», и не займемся целиком и полностью собой. Это лучшее, что мы сейчас можем сделать для мирового прогресса, в том числе и для сохранения мира.

И презирать ругающих нас, а не обижаться и гневаться, это недостойно великих.

Кажется, мы начинаем чуть прозревать на эту тему, судя по нашей, ТАСС'овской реакции, на объятия Хуа-Го-фэна с Чаушеску и Тито, о чем я прочел в «Правде» лишь в Юрмале.

3 сентября 1978 г.

Кто мы при Брежневе? Об этом долго думал в Юрмале. Попробую сформулировать.

Так вот: я, Загладин и Ко — аппаратчики эпохи Хрущева-Брежнева, т. е. люди, которые не в состоянии придумать никаких новых идей. Идеи Хрущева оказались иллюзиями или прожектами. А при Брежневе вообще никаких идей: всего лишь приспособление, медленное и с натугой к меняющейся действительности, внутренней и внешней. Впрочем, в этом, может быть, высшая мудрость для столь неопределенного периода, который даже не назовешь переходным. Наше общество не беременно чем-то новым, даже и зачатия не произошло. Мы едва-едва решаем текущие проблемы. А жизнь развивается в глубину, а не вдаль. Перспективы представляются чисто количественными: больше и лучше качеством. Что за этим — никто теперь уже и не пытается вообразить.

«Вглубь» — это значит усложнение и вместе с тем высвобождение от уз и норм прошлого в межчеловеческих отношениях, бурный духовный рост — при одновременном нравственном и культурном обнищании значительной массы: крайним выражением этого процесса являются пьянство (невиданных еще на Руси масштабов) и хулиганство. А более незаметным, но еще более массовым — социально-политическое безразличие и у молодежи — общественный цинизм.

«Вглубь» можно наблюдать по настоящему расцвету нашей литературы, прозы особенно. По некоторым, действительно, выдающимся фильмам. По неудержимому, продолжающемуся уже ряд лет интересу к чтению, — временами это похоже на какую-то общественную истерию. Причем, это касается отнюдь не только профессионально интеллигентских слоев населения.

Но я отвлекся. Да, мы не носители (и не генераторы) новых идей. По двум причинам: общество не нуждается в таких идеях; нас слишком хорошо учили и мы знаем, что новые идеи это всего лишь перелицованные или вынутые из забвенья старые. В отличие, например, от еврокоммунистов, которые слабо образованы и очень поверхностно знают и историю, и Маркса с Лениным, мы это все знаем на зубок. И когда они сейчас увлеченно строят всякие «новые» теории, нам смешно. Мы все это изучали еще в университете. И убеждены, что эти «новые» теории (если говорить об МКД, к примеру) всего лишь повторение (иногда словесно совпадающее) берштейниад, каутскианства и проч. разных подобных, которые ничего не дали по существу и послужили лишь выживанию оппортунистического прагматизма.

Мы, однако, видим и другое. За этими теориями стоит политика отталкивания от нас, от КПСС, от Советского Союза. Помимо изначальной глупости, присутствующей в этом их стремлении, очевидно и желание нового. Но сами они этого нового не видят. А мы тем более не можем им ничем на этот счет помочь — ни опытом, ни собственной перспективой, ни новыми идеями, которых у нас тоже нет, ибо для них нет жизненного материала.

На днях прочел книгу Германа Кана, У. Брауна и Мартела «Следующие 200 лет». Реалистическая футурология. Без всяких перехватов, на почве рождающихся или уже имеющихся возможностей. Оптимистическая (отрицают конец света из-за нехватки энергии, сырья, продовольствия, загрязнения среды и проч.). Но — унылая. Сами это признают. Очевидно, перспектива — не утратить способности идти «вглубь». Но опасность большая: снятие напряженности в делах материального благополучия может ликвидировать и потребность в душевном развитии.

Который раз вдруг столбенею перед мыслью, что ничего не понимаю в самых простых вещах, не вижу смысла в простом газетном тексте, не понимаю значения общеизвестных ходовых слов, исчезает связь слов, фраз с реалиями, которые они должны обозначать. Все чаще это случается при чтении заурядных политических текстов. Сегодня такое испытал, когда читал речь Суслова при открытии новой АОН. Это пугает. Какой же ты политический человек, если в твоем сознании исчезает значение символики политических текстов?!

Отчасти это, видимо, и потому, что сами эти политические тексты вырождаются и означают уже совсем не то, что имелось в виду, когда возникал советский политический словарь. Становятся ритуальным «Отче наш»., в котором имеет значение лишь верность канону, смысл которого (реальный) тоже давно забыт. А если он только для меня стал «забыт»? Если дело, главным образом, в том, что старею?

30 сентября 1978 г.

Практически весь сентябрь ничего не писал. На работу вернулся 5-го и сразу пришлось делать два больших дела — преобразовывать проект доклада Пономарева (для Софии) в читабельный материал и бурно готовиться самому к поездке в Бельгию.

С 12–19 сентября был в Бельгии с делегацией во главе с Воссом (первый секретарь ЦК КП Латвии) на встрече с бельгийской соцпартией.

Самое сильное впечатление произвело то, что, хотя общались на всех уровнях — от председателей БСП и министров до муниципалитетчиков и рядовых функционеров — нигде никто не попрекал нас диссидентами. В то время, как лидеры компартии, с которыми была двухчасовая беседа в их ПБ, вновь поставили этот вопрос, как препятствие для сотрудничества с КПСС, ссылаясь на мнение общественности и рабочего класса страны. Между тем, в БСП — 250 тысяч, в КПБ едва 9 тысяч. Словом, я еще раз убедился, что диссидентская проблема — это организованное орудие борьбы против нас — всякой борьбы, как империалистической, так и коммунистической. Основной же массе людей и действительно национальным силам в капиталистических странах она, эта проблема, — до лампочки.

И еще одно генеральное впечатление от общения с социалистами и коммунистами. Первые заняты делом, они солидная, «необратимая» сила, естественная и неистребимая в своем доме. Вторые — пришей пристебай, суетятся, комплексуют, делают важный вид, выпячивают свою независимость, не будучи никому нужны. И делать им нечего. Запомнился эпизод на посольском приеме: группа членов ПБ КПБ, рассуждения — на уровне пикейных жилетов о глобальной политике, об объединении Германии (угроза!) и т. п.

Может и прав Пономарев, который печется только об ФКП, ИКП, КПИ. ибо они — реальность. Остальные в МКД (может быть, за исключением Японии и Индии) выморочные группки, которые, оторвавшись от пуповины — Москвы, доживают свое последнее поколение.

Трижды — переговоры в Бюро БСП (включая их агитпроп), день в Антверпене, день в Варемме и Ниу. Переговоры в министерствах труда и экономики.

Воскресная поездка в Амстердам. Впрочем, менее впечатляющая, чем в 1972 году, когда мы там были с Горбачевым (Ставропольским).

Из-за Бельгии сорвалась моя поездка в Австралию на съезд СПА. Пономарев решительно воспротивился, как так предстоял софийский доклад. По первому варианту, конечно, отвергнутому им, было много дискуссий после его отпуска и перед поездкой в Афганистан (ездил с тайной миссией — предупредить Тараки, что, если он и дальше будет резать людей, которые делали революцию, то мы от него отвернемся. На нас уже сейчас показывают пальцем, как на виновников массовых репрессий и гнев народа оборачивается против советских специалистов, которых Тараки наприглашал сотнями).

Идеологический его замысел связан с «отпором» книге Коэна и др. «СССР и мы» (вышла только что в Париже, одобрена ПБ ФКП и положена в основу предсъездовской дискуссии в ФКП). Ведь главная идея Софийской конференции показать, что реальный социализм хороший, но с учетом того, что бывшие наши лучшие друзья уже не считают его хорошим, во всяком случае — достаточно хорошим, чтобы с ним солидаризироваться и противостоять той самой вышеупомянутой (в Бельгии) западной общественности. Для нас, исполнителей идеи, задача почти квадратурная: ведь все то, что было написано нашими учеными и публицистами, нашими политиканами о преимуществах реального социализма, теперь не работает. Значит, надо придумать что-то такое или сказать о нем так, чтоб хотя бы прислушались.

Читаю книгу Коэна и др. «СССР и мы». Книга слабее книг Джузеппе Боффы по истории СССР., но это не антисоветский пасквиль, а приближение к тому пониманию нас (и представлению о нас), которое в общем-то мало чем отличается от того, что мы сами о себе начинали думать и писать после XX съезда и во время XXII съезда. Но в отличие от этого последнего, то, что происходит в головах и в книгах наших «друзей», мы уже не в силах пресечь и повернуть вспять. Так что нам надо приспосабливаться к тому, что о нас думают и кем нас считают. Приспосабливаться в самом широком смысле слова, а не только в плане «идеологической борьбы на мировой арене». Ибо — хоть мы и сами очень большая реальность, а потому и можем навязывать нужное нам представление о себе, продолжатся так долго не может: вокруг растут другие реальности, коих прежними методами не адаптируешь к себе.

8 октября 1978 г.

Расул Гамзатов в качестве главы делегации ССОД в Канаду. Беспробудно пьянствовал. Полный шок у хозяев, когда он на приеме в Монреале придвинулся к жене зам. председателя КП Канады Уолша: «Царица, королева, мол, выходи за меня замуж, брось его., я некрасивый, но богатый. Будет хорошо тебе». — Упал на колени и пополз целовать ей ноги.

То же он проделал со старушкой — женой корреспондента «Правды» Брагина на приеме в Оттаве.

Единственная речь, которую он оказался в состоянии произнести на митинге в Торонто свелась к тому, что вернувшись-де в Москву, он попросит зачислить его в Общество «СССР-Канада». Пикантность в том, что всей Канаде давно известно, что он, Расул Гамзатов, уже много лет — председатель этого Общества.

В Ванкувере на встрече со студентами-славистами он не смог ни строчки припомнить из своих стихотворений. И т. д.

Может быть, правда то, что в свое время рассказывал мне Борис Слуцкий: «Гамзатов целиком дутая фигура. Made by «переводчиками» — Козловским, Гребневым». Но что-то уж очень правдоподобно.

Встреча с Г. Товстоноговым перед его поездкой в США во главе группы наших видных режиссеров. Я ему «объяснял», как держаться, если разговор зайдет о политике, и в особенности, о правах человека и евреях. Кажется, мы понравились друг другу. В основном я ему советовал быть самим собой. Это, мол, самая лучшая тактика.

Он мне сообщил об эпизоде, который на днях произошел с Малым театром в Ленинграде. Играли пьесу Друцэ о Л. Н. Толстом. По ходу дела кто-то из героев произносит такую фразу: «Русский мужик — трус». Но это был последний спектакль гастролей. в присутствии всей ленинградской верхушки во главе с Романовым после триумфальных двух недель с «дифирамбической» прессой.

В ложе произошло движение после упомянутой реплики. А когда начался второй акт, Романов встал в своей «царской ложе» и бросил в ошеломленный зал и актерам на сцене «Нет! Русский мужик — не трус! Вот так!» — и с громом стульями покинул театр.

Что было!

Конечно, все цветы и слова, все чествования по поводу окончания гастролей были отменены.

Сцена, смеется Товстоногов, войдет в историю мирового театра.

Романов, как стало потом известно, велел «разобраться». Кстати, произнес ту фразу из Льва Николаевича не кто иной, как Игорь Ильинский.

29 октября 1978 г.

Все чаще и длиннее становятся паузы. Исчезла охота писать. Видно, не хочется повторяться: мысли одни и те же. Да и факты (больше) — те же. Например, Брежнева на торжествах по случаю 60-летия комсомола уже в открытую называют «великим вождем партии и народа». А он сидит — на экране телевизора — жалко и тупо улыбается, не очень, видимо, соображая что к чему, хлопает, когда его превозносят и славословят, оглядываясь при этом на своих коллег в президиуме. Мол, раз они хлопают — так и надо. Всем очевидно, что он не соображает, что произносит по бумажке, надиктованной Александровым по подстрочнику соответствующей организации.

И вообще — празднества, торжества, «личные» поздравления одному, другому, целым организациям, начинаниям, конференциям, и ордена, ордена, ордена.

С 23–27 октября был в Праге. Рабочая встреча зам. завов отделов ЦК соцстран в рамках ежегодных Совещаний секретарей ЦК. Я и еще четверо.

Я был за главного, поэтому много говорил, хотя на этот раз настоял, чтоб «распределились» и чтоб все члены делегации говорили про свое.

На закрытом заседании (без румын и вьетнамцев) рассказал о визите Берлингуэра и о том, какое значение мы придаем софийской конференции по реальному социализму.

Возили они нас в новый городок под Прагой, район Мельника — Народовице, вырос от крупного химкомбината. Много и хорошо строят: спорткомплекс и зал, бассейн, клуб, жилье. Все модерн. Богато и сыто живут. 86 кг. мяса на чеха в год. Первое место в мире. Штефанек (зам. международного отдела) рассказал, что в ПБ обсуждался вопрос об увеличении потребления мяса еще на 1. 5 кг. Но минздрав выступил против — вредно для здоровья нации. А в Польше недавно ввели карточки на мясо и сахар! Вот тебе и интеграция. У нас же 56 кг. мяса на душу. Да и то, должно быть, теоретически.

Прочел «Кафедру» И. Грековой в «Новом мире». Талантлива она. и в стилистике прокладывает путь, впрочем, осваиваемый многими. Когда не сюжет движет повесть или роман и когда даже не характеры (их расстановка и соотношение) придают ему динамику, а когда он лишь сетка, куда писатель укладывает свои размышления и афоризмы. А чтоб он не смотрелся однообразно, произносит их устами разных героев.

Но я не про то. Еще раз убеждаешься в том, о чем я уже писал: литература наша, как и многие виды искусства высвобождается от диктата политики (вернее — политиков) и приобретает свою логику — критического и самостоятельного отражения действительности.

Перед отъездом в Прагу я за неделю вложил в текст Пономарева для Софии много нервов и умения. Переписал (от души) 90 % текста так, что самому уже начинало нравиться. Обсуждали. Б. Н. заметил кое-какие достоинства. А потом понес свою бодягу, как на заведенной магнитофонной ленте, — «новые» идеи о борьбе за мир, которые уже раз по пять опубликованы в его прежних докладах и статьях.

Впрочем, я заметил по его вторжениям в текст, что он не терпит даже технически объективных заслуг Громыко в деле разрядки. Мы это давно знаем. Но как, например, конкретно писать о СОЛТ-2 и всех перипетиях, не упоминая встреч Громыко с Картером, Венсом. Замечаю я, что он все больше старается сводить к минимуму упоминания о Брежневе. Этим и объясняется, думаю, его постоянное стремление показывать нашу борьбу за мир с Декрета о мире, а не за последние 10–15 лет, тем более — не в связи с самыми последними нашими акциями.

30 октября 1978 г.

Нижеследующее привожу из сегодняшнего номера «Правды», из очередной пошлой статьи Ю. Жукова, который использует (беспрепятственно) «Правду», как домашнюю поваренную книгу для наспех сваренных соображений по самым различным поводам.

Вот в чем дело. Парижский журнал «Пуэн» поставил «перед собой» вопрос: «Не находимся ли мы у истоков Нового мышления?» Ответам посвящался весь номер широко рекламируемый. Привлечены, как сообщает журнал, «все службы редакции», обозреватель Пьер Бийар обобщил проделанную работу.

Вот кое-что: «французы чувствуют, что идеологии лопаются», происходит «великая перетасовка», и «повсюду как проявление здравого смысла возрождается вкус к практике и искусству возможного». «Наша запутанная эпоха, наше конвульсивное общество движутся как будто бы к могиле. Нам напевают со всех сторон, что мы живем у последних костров эпохи упадка. Возможно! Ну, а что, если мы, напротив, встречаем зарю новых времен, вступаем в новый этап развития человеческой мысли? Что если это — поворотный момент, когда человечество, уставшее от речей, теорий, лжи, преступлений, войн, тирании, геноцида, порожденных тремя тысячелетиями культа человека и тремя столетиями культа разума, перечеркивает свои заблуждения, перестраивает свой язык и заново моделирует свое мышление?. Конвульсии или обновление? Это еще надо поглядеть».

По-видимому, по ту сторону традиционных идеологических границ организуется новое мышление, без табу (запретов) и без предрассудков». Можно наметить основные направления этого нового мышления, которое прокладывает себе путь. Завтрашний день сулит разочарование, а сегодняшний гнетущ. Ну что ж. остается прошлое, которое надо вновь завоевать и сберечь. Этот возврат к прошлому, эти поиски корней обретают самые разнообразные формы, начиная от публикации множества воспоминаний и свидетельств о былом и кончая подлинным нашествием книг, фильмов, журналов, телепередач, посвященных истории. Это, конечно, происходит не случайно.

Новое мышление предусматривает отказ от «политики» и должен сопровождаться возвратом к религиозному началу в жизни общества.

Юрий Жуков, «золотое перо Правды», заполненное помоями, устроил, конечно, идеологический канкан вокруг этих мыслей. Но спасибо ему за интересные цитаты.

Вчера прочел реферат одного эссе знаменитого сейчас троцкиста Манделя. Вполне ленинская концепция грядущей революции на Западе. Он считает, что именно сейчас (не в 1917, не в 1920, не в 1945 и даже не в 1968 годах) Запад в состоянии повторить схему советской революции. С акцентом именно на роль Советов, двоевластия сначала, а потом — диктатура пролетариата.

И вообще, как говорится: если мы и впредь будем строить отношения с революционными силами Запада на идеологической основе (а мы не можем от этого избавиться), то тогда нам единственная компания — это современные ужасно образованные и умные троцкисты.

Б. Н. мне сегодня говорит: надо еще подумать. мы вот все боимся раскола в ФКП, в ИКП, в МКД. А может быть, нам как раз выгоден раскол. для наших интересов?!

Думаю, что нам ни то, ни другое «не выгодно». И то и другое безразлично к нам. В этом весь ужас нашей изоляции — «военная сверхдержава» и только.

6 ноября 1978 г.

Прочел Анатолия Рыбакова «Тяжелый песок». Это — событие, принимая во внимание нашу еврейскую проблему. Он ведь по существу реабилитирует то, что было достигнуто в деле ликвидации антисемитизма и создании интернационалистической атмосферы в обществе — до войны. Настойчиво и «нахально» напоминает об этом. И без всяких намеков (недостойных большого художника) самими фактами бросает упрек тому, что «мы имеем теперь».

Я прочитал книгу с волнением. Дважды прослезился. Во мне это давно сидит — сначала страх, потом ненависть к антисемитизму. Помню, совсем мальчишкой был пионером при «Корешке» (завод такой в Марьиной роще — из окон было видно, дымил и вонял все время гарью цветмета). Году в 1930, может быть в 1932-33. смотрел кино в клубе при заводе. Еще немое. «Каин и Артем» — по Горькому. Запало в душу с тех пор. Это ведь было еще до того, как моими лучшими друзьями стали Лика Гордон, Эся Чериковер, Лилька Маркович, Дезька Кауфман (великий поэт Д. Самойлов), Ликина подруга Нора (кстати, потом партизанившая с Зоей Космодемьянской) — влюблена была в меня безумно, черноокая, узколицая красавица из сверх интеллигентной московской семьи. Поздними вечерами, сопровождаемая Ликой, приходила к дому и бросала камешки в окно моего второго этажа. Телефонов ведь тогда не было. А я избегал ее, стеснялся. «Не отвечал ей взаимностью».

Так вот — до этого всего было это кино, до школы «1 — ой Опытной им. Горького».

Фильм заложил в меня неистребимое чувство: русские — большие, они сильные и добрые. Они должны быть такими по отношению к малым и обиженным. А евреев они долго обижали, не они сами, т. е. не все — а кто-то от их имени. И плохие среди них. (Помнится, с каким отвращением и болью я реагировал на пусть шуточные или ироничные «проявления», как бы сейчас сказали, антиеврейских — не скажу антисемитских — настроений у своих родителей!).

Русские большие. И их долг защитить евреев, возместить своей снисходительностью и уступчивостью те обиды, которые им так долго причиняли.

Меня пронзали уличные эпизоды, когда простой русский дядя вступался за еврея, иногда и кулаком. Я помню эпизод из «Братьев» Федина (хотя совсем не помню ничего другого из этого романа), когда русский рабочий, большевик выскочил на улицу с револьвером один и, рискуя жизнью, пытался остановить погромщиков.

На всю жизнь врезались в память слова сапера — еврея из моего полка, который подорвался на мине, расчищая проход для атаки. Я подошел к нему, нагнулся. Он смотрит на меня, даже мимо — в небо и говорит: «Вот, товарищ капитан, был у вас один храбрый еврей в полку и тот теперь п. накрылся». Это было в марте 1945 года. Перед концом войны.

И вот этот роман. Конечно, то, что его выпустили, что-то значит, — в этой вакханалии эмиграции, ненависти, несправедливости к евреям на каждом шагу, когда их ни на работу хорошую не принимали, в вузы не пускали., когда действует мощная машина сионизма в Америке и Израиле — и вся она пронизана животным антисоветизмом.

Но, думаю, это даже не ласточка по весне. Это просто — либо чтоб избежать очередного мини-скандала на международном уровне, либо, наоборот, чтоб прикрыть реальную нашу политику в отношении евреев. Мы (кто — мы?), должно быть, и сами теперь не рады, что так далеко зашли. И, думаю, можно было после XX съезда сделать так, чтоб Израиль не превратился в нашего смертельного врага. Не просто. Но можно было сделать.

И войну 1967 года не надо было «принимать» на свой счет. Наша забота об арабах — негодная была ставка. Кроме хлопот и дипломатических поражений, кроме впустую затраченных миллионов — ничего мы от этого не имеем.

Возвращаясь к Рыбакову, можно сказать: он сделал хорошее, честное дело. Он сказал нужное слово, которое может нам помочь выпутаться когда-нибудь из нашей «антиеврейской» ситуации и восстановить свое доброе имя — великой и спокойной нации, большого и снисходительного защитника малых — обиженных. А главное — возродить атмосферу интернационализма в общественной нравственности. Исторически сложилось так, что этого невозможно добиться, не покончив с антисемитизмом.

13 ноября 1978 г.

Устал за день. Но не могу не записать — больно уж страшные вещи.

Б. Н. собирал депутатов Верховного Совета, которым послезавтра предстоит принимать американских сенаторов во главе с Рибикофф! Приглашены высшие эксперты, в том числе начальник генштаба Огарков. Легко рассказал, как перетягивается с американцами канат по поводу того, сколько допустить ракет на одном бомбардировщике: 25 или 30. Кодировать или не кодировать все параметры пробных пусков ракет и т. п.

Все это Арбатов определил одним словом — «выеб.», в то время как. Он это произнес, зайдя ко мне по окончанию совещания, излить душу.

Брежнев отказывается принимать американских сенаторов. Однако, в эти же дни он будет вести беседы с эфиопом Менгисту. Тут даже не проблема — что важнее, иметь при себе Эфиопию или иметь договор с США по ограничению стратегических вооружений (т. е. хоть какое-то послабление в гонке, уродующей всю нашу экономику и не только ее). Дело еще и в том, что отказываясь принимать сенаторов и одновременно лобызаясь с Менгисту, мы даем такую пощечину американцам, что перспектива договора сразу отскакивает далеко-далеко.

Рассуждаем с Юркой, почему так происходит. Я высказал «предположение»: потому, что Смоленская-Сенная (МИД) сильнее Старой площади (Громыко versa Пономарев). Но неужели Громыко «не понимает».

— Однако, помимо Громыко есть твой сосед справа (намекаю на Огаркова, который на совещании у Б. Н. сидел рядом с Арбатовым).

— Да, это так. Но все же я думаю тут другое, — показывает на сердце и добавляет, — нутром чувствую, что Громыко специально выеб. на переговорах по СОЛТ, чтоб не допустить поездки Брежнева в США. И сейчас он, другие не хотят его «показывать», поэтому и отменяется встреча с сенаторами.

— Что, очень плох?

— Да, мы были приглашены в четверг (Арбатов и др. сейчас сидят в Серебряном бору, готовят Брежневу речь по экономике на предстоящем 28 ноября Пленуме ЦК). — Очень плох. Прочесть еще что-то может. Но если начнутся вопросы — ответы, то. Впрочем, я мог бы Рибикофф подговорить не лезть в дискуссию.

— Ну, а что там у вас в Серебряном бору? (напоминаю я ему формулу: «выеб., в то время как.»).

— Плохо. И никто не только не хочет в открытую посмотреть фактам в лицо. Знать ничего не хотят. Все прекрасно. Все превосходно. Одни успехи и достижения. Суслов не захотел даже на ПБ, не то, что на Пленум допустить выкладки, которые мы сделали. А посмотри, что происходит…

По мясу. Ростов-Дон: после вычета на ясли, детсады, на рестораны и т. п. в розничную продажу поступает из расчета 1. 5 кг. на человека в год! Есть лучшие районы, но больше 7 кг. на душу в год нигде нет.

Скармливаем около 100 млн. тонн пшеницы скоту. Но, так как даем без соответственных кормовых добавок, 40 % пропадает впустую. А ввозим из США опять же много пшеницы.

120 млрд. рублей на сберкнижках, плюс около 40 млрд. рублей в кубышках. Товарной массой покрывается это на 40 %, да и то, как считают эту массу? — По стоимости продукции! Но ведь значительная ее часть не покупается, а остается на полках.

Выход продолжают искать в повышении цен на товары «неширокого» потребления — на золото, хрусталь, машины и т. п. В результате богатые становятся богаче (потому, что золото, приобретенное сегодня, завтра еще больше дорожает, то же и с машинами и проч.). Усиливается разрыв в благосостоянии, недовольство, раздражение. А главное — ничего эти повышения за последние годы финансам не дали. Ничего не поправили. Кроме того, если в предыдущей пятилетке в общем итоге цены были снижены на 840 млн. рублей, то за 2 года этой пятилетки цены повышены на 1. 400 млн. рублей. И это уже все почувствовали.

Если первое увеличение добычи нефти на 120 млн. тонн потребовало 17 млрд. рублей вложений, то дальнейшее увеличение еще на 120 млн. тонн потребовало уже 28 млрд. рублей вложений, а предстоящее увеличение добычи лишь на 40 млн. тонн потребует уже 48 млрд. рублей вложений.

В 1982 году пополнение рабочей силы за счет прироста населения составит лишь 300 тысяч человек — и то, главным образом, за счет Средней Азии.

О качестве, эффективности говорилось на протяжении последних 5–6 лет многократно. Но с места ничего не сдвинулось. И не найден даже механизм решения этой задачи.

Нужна кардинальная перестройка всей структуры, нужно разогнать плановиков и набрать новых, и нужны деньги, т. е. как минимум столько, сколько стоит СОЛТ-2. А мы, как видишь «выеб.» по поводу того, сколько ракет помещать на один самолет, будто иначе завтра США на нас пойдут войной.

18 ноября 1978 г.

Чем кончилось событие с Загладиным? Б. Н. мне сообщил, что Суслов ему звонил. Но предлог был — не статья Загладина, а тот факт, что как раз накануне Б. Н. вновь, в третий раз, несмотря на летнее решение Секретариата ЦК «отложить», заставил «Правду» набрать сочиненную по его настоянию статью — «Чего хотят монополии от еврокоммунизма?» — и навязал верстку Суслову, чтоб тот в праздники прочел и «вернулся к вопросу о публикации».

Так вот М. А. и говорит: видишь, мол, несколько фраз Загладина вызвали такую бурю, а ты хочешь — целую статью! И вообще, мол, как это так? Ты (Пономарев) одобрил эту статью? Почему такие вещи выходят без ведома ЦК?

Б. Н. говорит мне: мол, не стал уж совсем подводить Загладина (что он ответил Суслову на самом деле, я так и не понял). Однако, он подложил «нам» (?!) большую свинью.

Свинья, как я понял, состоит не в том, что Загладин обругал «еврокоммунистов», а в том, что он «перебежал дорожку» и сделал невозможным публикацию заветной статьи Пономарева.

И слава Богу! Не было бы счастья, да несчастье помогло!

А что касается — он-де не хотел подставлять совсем Вадима, то, очевидно, ему важнее выглядеть хозяином у себя дома (как это так — без его ведома его первый зам публикует принципиальные вещи в центральном органе ЦК!), чем человеком, допустившим перегиб в критике оппортунистов.

Вчера у нас была отчетно-выборная партконференция всего аппарата ЦК. Все чинно и до отвращения заорганизовано. На доклад и заседание до первого перерыва пришли секретари ЦК во главе с Сусловым. Их приветствовали стоя, как школьники при входе учителя. Когда перечисляли кандидатуры в состав президиума, произнесение фамилии каждого секретаря сопровождалось аплодисментами (по нисходящей: от Суслова до Русакова). Потом, когда пошли «а также», т. е. члены президиума из нас самих, им, естественно, уже не хлопали.

Каждое упоминание Брежнева в докладе ли, в выступлениях, даже походя, внутри фразы, отмечались аплодисментами.

Сам доклад в основном состоял из общепропагандистского трепа о делах страны в общем и целом.

Тем не менее в прениях были любопытные данные.

Ястребов (зав. Отделом тяжелой индустрии): производим 795 млн. тонн угля, 575 млн. тонн нефти. Западная Сибирь дает 90 % энергетических ресурсов страны. А там из 250 млрд. рублей, отпущенных на жилищное строительство и социальные нужды освоено всего 34 млн. рублей.

Бочков (зав. Отделом легкой промышленности): 11. 2 млрд. рублей потеряно государством на уценке товаров.

Симонов: 1/5 времени каждый вагон едет, 4/5 — стоит. За 20 лет железные дороги удлинились на 15 %, а грузооборот увеличился в 4 раза. Незавершонка на железных дорогах — 90 млрд. рублей.

Как бы то ни было все заранее согласовано и «придумано» — кого и сколько от каждого отдела в президиум, кого (некоторых в порядке компенсации) в редакционную комиссию, хотя проект резолюции был заранее напечатан типографски и сброшюрован, и через пять минут после избрания редакционной комиссии роздан все делегатам. Кому поручить что-нибудь огласить (это тоже почетно), кого избрать в новый состав парткома (измененный на две-три персоны из 17-ти).

В общем, этот парад-аііе, торжественный и нарочито, открыто формальный. Имеет, очевидно, целью продемонстрировать подавляющий авторитет и мощь партийности (над каждым в отдельности). Характерно, что ни А. М. Александров, ни прочие большие чины аппарата не позволяют себе игнорировать это собрание. Упомянутый А. М. то и дело убегал, но возвращался: в это время шла встреча Брежнева с американскими сенаторами, на которую именно он, Андрюха, уговорил Генсека.

Вообще, что-то в этом есть — в этой теперь уже почти иррациональной по своей сути силе партийности, что-то от большевистской традиции (хотя начинка коренным образом изменилась: такие собрания, как и вся наша парторганизация при ЦК, никакого реального значения для дела не имеет).

19 ноября 1978 г.

Вчера по телевидению давали из Останкино концерт Миронова, артист театра Сатиры и кино, сын Мироновой и Менакера. Талантлив необычайно. Разнообразен и умен в общении с публикой. Пластичен, как танцор на льду или балерон. Но дело не в этом, дело в содержании. А содержание вызывающе крамольное, особенно в первой, серьезной части концерта. Цитаты из Островского, Салтыкова-Щедрина, Бомарше, из «Клопа» Маяковского отобраны так, чтоб уже не в подтексте, а прямым текстом — против, казалось бы, незыблемых правил нашего культурно-идеологического и даже всякого другого порядка. Например, из Островского — о том, что молодежь не должна терять надежду быть честной и она, может быть, увидит более справедливое будущее. Из Гоголя: в каждом есть Хлестаков, но опасен он только в атмосфере всеобщего страха. Из Бомарше: писать можешь о чем угодно, если не затрагивать основ государственной политики и определенных лиц, и под наблюдением трех цензоров. И в этом духе. То, что это передается на многомиллионную аудиторию, знаменательно: наши цензоры тоже все более склонны смотреть сквозь пальцы на всё, кроме основ политики и основных их персонажей.

А в «Литературке» тут прочел тоже любопытную (примерно в таком же смысле) статью. Мол, в потоке современной советской прозы все полнее и острее ставятся нравственные проблемы. Хорошее против плохого (в намерениях, действиях, в поведении, в чертах характера). Но, мол, в изображении хороших людей совершенно исчезло во имя чего они хорошие, какие «большие» общественные идеи они представляют, за какие «большие» цели они борются в конце концов! Т. е. речь идет как раз о том, о чем я, кажется, писал здесь: исчезло из художественной литературы «строительство коммунизма», «руководящая роль партии» и вообще, все те лозунги, с которыми каждый повседневно, с утра до ночи, имеет дело в пропаганде и в политической литературе.

Вчера вечером прочел в дневнике Блока (в связи с его работой в государственной комиссии по расследованию деятельности царских сановников) — 1917 год:

«Старая русская власть делилась на безответственную и ответственную. Вторая несла ответственность только перед первой, а не перед народом.

Такой порядок требовал людей верующих (вера в помазание), мужественных (не раздвоенных) и честных (аксиомы нравственности). С непомерным же развитием России вглубь и вширь он требовал еще все повелительнее — гениальности»

Потрясающе! А главное — сейчас то же самое, все до каждого написанного здесь слова, если только «помазание» заменить «партийностью», верой в ее исключительное призвание вести народ к идеалам коммунизма.

И далее: «Всех этих свойств давно уже не было у носителей власти в России. Верхи мельчали, развращая низы. Все это продолжалось много лет». Слова гения!

25 ноября 1978 г.

Прошло заседание ПКК (Политический Консультативный Комитет Варшавского договора). Декларация оказалась (для меня) неожиданно жесткой: классовые термины, формулы времен «холодной войны» — об империалистических агрессорах, реваншистах и проч. Словом, из нашего официально-дипломатического вокабулярия (газетного) такая терминология почти исчезла. А предложения? Собрано вместе все, что выдвигалось нами на протяжении последних двух лет.

По докладу Куликова (маршала) принят закрытый документ о совершенствовании взаимодействия в военной области. Чаушеску отказался его подписать. Мне рассказывали, что он несколько раз брал по этому поводу слово, пытаясь отложить, «перенести на рабочий уровень», «обсудить еще раз» и т. п. Но каждый раз другие (Гусак, Кадар, особенно) его загоняли в угол, заявляя: не хочешь, мол, не подписывай, тебя не неволят, для не подписавших выполнение не обязательно.

По итогам Чаушеску не аплодировал, а — рассказывают — когда ехал потом в машине, материл всех и вся по-румынски, называл жополизами и клял своих советников — зачем они не остановили его и дали подписать Декларацию, которой только подтереться. (Кстати, как это ни парадоксально, именно румыны настаивали на ужесточении формулировок по империализму, видимо, рассчитывая поставить нас — или столкнуть с «мягкими», вроде венгров — в неловкое положение перед США и таким образом сорвать весь документ. А мы взяли да с ходу приняли эти их поправки).

Румыны наотрез отказались упоминать в Декларации о солидарности с Вьетнамом (против Китая) и по Кэмп-Дэвиду.

Принимал министра культуры и зам. председателя партии (правящей) Ямайки — Бернтрама. Высокий негр, с дипломом Оксфорда и проч. Привел посла и секретаршу премьер министра Мэнли. Приезжал, в частности, для того, чтоб наладить межпартийные связи. Много выдал всяких просьб — чтоб мы им помогли в идеологическом воспитании кадров (хотя «мы — не марксисты-ленинцы, не коммунисты!») в образовании и культуре. И особенно его беспокоили наше отношение к двум компартиям (по несколько десятков членов в каждой), который возникали у них на Ямайке.

Ложное мое положение. Организовали его приезд мы — Международный отдел, после того, как я с делегацией побывал у них на съезде. Формально он ехал по линии минкульта, его принимал Демичев, Лапин, Хатунцев и т. д. В ЦК он явился с соответствующим пиететом — как на самую верхотуру. И поставил все вопросы, в том числе и о строительстве посольства, о том, что наш МИД тянет с приглашением Мэнли (две просьбы уже были) и т. д. А что мы,

Международный отдел, Б. Н., что мы тут можем?! Мы постесняемся даже «напомнить» об этом не то, что Громыке, но даже чиновникам МИДа. Наше мнение тут равно нулю.

Сегодня читал в «International Herald Tribune» интервью Арбатова. Они его представляют западному читателю: нечто среднее между Вэнсом и Бжезинским. Делатель политики, главный источник информации для Брежнева, орудие камуфляжа истинных намерений Москвы.

Он ловко вел дело. На днях, забежав и сообщив, что теперь собирается с женой в ФРГ, программа — Шмидт, Вишневский, Брандт, Бар, Апель и т. п. Рассказал, как было трудно 5 часов к ряду «ходить по бревну». И риск, мол, какой!

Однако, ничего особенного он не сказал. И вес сказанного — только от веса его «личности», его «положения», а не от содержания сказанного. Но молодец он! Он действительно делает важное дело, но совсем не так, как это представляют себе американцы.

26 ноября 1978 г.

Вчера, будучи на теннисе, встретился на моховой с Романовым — ленинградским (мы с ним году в 1972 ездили в Чили, встречались с Альенде. Он тогда еще не был членом ПБ и был вполне демократ). Так вот, несмотря на то, что «впоследствии», когда он уже стал членом ПБ, он меня в упор не видел — на этот раз он остановился и заговорил будто мы друзья- приятели.

— Как живешь?

— Обычно, работаем!

— ПКК занимался?

— Нет, это — братский отдел.

— А-а-а. Как в Иране дела?

— ?? — нагнул ухо, будто — уличный шум.

— Что в Иране будет? — почти кричит он.

— Не знаю. Наверно, скинут его американцы. Не подходит он им уже.

— Ну, ладно. Приезжай к нам (в Ленинград).

— Спасибо.

Все это на глазах охранников и адъютантов, которые стояли поодаль, переминаясь с ноги на ногу.

Мне вообще везет на него. Прошлый раз во время Пленума, когда он тоже приехал в Москву, я столкнулся с ним на улице Грановского (в кормушку шел). Но тогда он сделал вид, что не заметил меня.

Может «первым» будет! В России все возможно!

Вчера я вновь заныл по поводу вакханалии в связи с «Целиной» (на конференции с докладами первых секретарей обкомов и ЦК республик, воспоминания героев «Целины», письма читателей и молодежи, изучение в школе, в комсомоле и партийных организациях. и с утра до вечера по всем mass media). Мол, ладно уж в 30-х годах, тогда мы были дети в социальном плане, да и полуграмотные в общем и целом, и верили еще, что все это (про Батю) — ради большой и светлой нашей идеи. А теперь! Когда никто ни во что уже, такое не верит, когда все уже ушлые и знают, что почем и для чего (кого!) делается подобное. Достаточно посмотреть на лица в зале, где происходят восхваления произведений Генерального (на телеэкране), чтобы убедиться, что думают в это время люди.

А они считают, что вот решили потешить старика перед концом, пусть упивается своей значительностью и незаменимостью, своей добротой и огромностью того, что он сделал для народа. Вот таким способом ему и выражают, по существу, некрологические благодарности.

Может и так. Но не очень верится. У нас никогда «столь продуманно» не делаются такие дела. Скорее, это порочная инерция, созданная в приснопамятные времена и создавшая себе подобных людей. Они руководствуются только одним — что угодно готовы сделать, лишь бы удержаться. Сами создали себе «страх Божий»: никто конкретно уже не является его носителем, но он где-то промежду, и никто не осмелится первый сказать — что же это мы такое делаем?!

А как это развращает, какой вред наносит живым силам общества — это уж абсолютно никого не волнует!

3 декабря 1978 г.

Важная неделя. Но притронуться к дневнику так и не случилось.

27 ноября был Пленум ЦК. Обсуждался план на 1979 год. Опять пессимистический Байбаков и оптимистический Гарбузов. Вслед за ними Брежнев. Тревожные кое-какие факты, но округлые и всё те же выводы: давай, давай. Ничего решительного. А плохо, судя по всему и по тому, что мне сообщил Арбатов, сидевший в Серебряном бору над подготовкой Пленума — плохо с металлами, плохо с топливом — нефть, уголь. Плохо с дорогами и особенно с железными дорогами. И совсем никуда — с мясом. И не видно никакого выхода.

Оргвопросы:

Черненко! Идет вверх с космической скоростью. И тут же занял в президиуме место между Брежневым и Кириленко.

Горбачев Михаил Сергеевич — ставропольский первый секретарь сделан секретарем ЦК по сельскому хозяйству (вместо Кулакова). Это хорошая кандидатура. Я с ним ездил несколько лет назад в Бельгию. Сошлись. Умный, смелый, неординарный, все видит. Озабоченный и преданный делу. Не чиновник. Умеет говорить — от души. Очаровал, помню, бельгийцев. Это хорошо, что такого выдвинули. Моргун (первый секретарь Полтавской области) сообщил потом нам, что Брежнев вызывал «нового секретаря». И сказал ему только одно: «Займись мясом. Это — твое главное дело. Затем тебя и избрали».

Шеварднадзе и Тихонов в кандидаты ПБ. Мазуров — сцена выдворения из ПБ. Угнетающее впечатление на всех.

Но перед закрытием Пленума Брежнев вдруг сказал несколько слов благодарности ему «за работу в ПБ». И зал будто с цепи сорвался: минут 10 бурно хлопали. Думаю, не только из чувства справедливости, а помня и о себе: вот также, мол, вкалываешь, вкалываешь, а тебя потом выставят и слова доброго не скажут.

Читаю сенсационную книгу Ксавинова «Двадцать три ступени вниз», о Николае II. Одновременно опять взялся за ежедневное чтение Герцена. Все это вместе дает такую ассоциативную смесь, что в дрожь бросает: ничего в России не меняется, в какой-то самый стержневой линии ее государственного существования. Мелкие, бытовые обиходные аналогии и подробности просто ошеломляют и. угнетают.

— декабря 1978 г.

В «Le Monde» за 2 декабря помещена большая статья двух французских коммунистов, которые требуют «полного» разоблачения СССР, как «сверхдержавы», в которой господствует шовинизм и антисемитизм, которая потопила в крови Венгрию и задушила Чехословакию, в которой нет никакой демократии, а существует диктатура партии, называющей себя «коммунистической». И вообще — непозволительно СССР и другие соцстраны называть «социалистическими». Этот термин неизменно при обозначении стран дается в кавычках.

— декабря 1978 г.

Статья (верстка) в «Коммунисте» некоего И. Андреева к 100-летию «Анти-Дюринга» (подборка «Круглый стол» по истмату, «Коммунист» № 17). Еще лет пять назад за такие «вольности» отняли бы партбилет. Они сводятся к усиленному требованию «творческого подхода» ко всему, в том числе к истмату, который, мол, давно не развивается и что истмат это не сумма застывших категорий. Да, и вообще, если почитать все, что у нас сейчас пишется по так называемым вопросам теории, то можно найти много подобных статей, литературно очень приличного уровня. Смысл их в отстаивании права (и даже обязательности это делать) на творческое развитие теории и всяких общественных наук. Но это лишь первый шаг (на который, впрочем, смотрят сквозь пальцы) из застывшего канона — от идеологической догматики к теоретическому освоению реальностей. Робкое разрешение заниматься теорией, а не кадить и кланяться верности «теории Маркса-Энгельса-Ленина». Посмотрим, что будет, когда это разрешение воспримут всерьез «младотурки» из университетов и прочих мест и в самом деле начнут развивать истмат.

Читаю и читаю книгу Ксавинова «Двадцать три ступени вниз» о Николае II. Подтекст все время чувствуется, иногда просто хохотать хочется. о том, как задолго до отречения сановники и думцы позволяли себе разговаривать с самодержцем. Например, когда не советовали ему принимать на себя верховное командование армией летом 1915 года. Никто и ни под каким видом ни по тону, ни по существу сейчас бы себе этого не позволил, скажем, по случаю присвоения нашему «самодержцу» маршала или награждения его орденом «Победы».

16 декабря 1978 г.

В четверг неожиданно был вызван на Политбюро. Обсуждался вопрос о публикации статьи против книги «СССР и мы» и др.

Председательствовал Брежнев.

Первым вопросом шли итоги переговоров с Саддамом Хусейном — вторым человеком в Ираке. Но не в этом дело.

Главные мои впечатления:

— полная недееспособность Генерального, он часто не понимает, не ухватывает сути дела.;

— ясность мысли и владение материалом других стариков из Ареопага (Косыгин, Устинов, Суслов);

— просительный, но настойчивый и заинтересованный (не равнодушный) характер выступлений участников, которые подчас могут оказывать влияние на исход обсуждения, хотя по всем вопросам решение заранее подготовлены и «согласованы» с Генеральным;

— огромная и опасная роль помощников, особенно Александрова, который очень субъективен, категоричен, самоуверен, а теперь и зарвался в обстановке непререкаемости.

Брежнев, открывая каждый вопрос, зачитывает «свое» мнение по бумажке, подготовленной Александровым. Читает косноязычно, невнятно, — такое впечатление, что он сам не понимает смысла читаемого. Этим уже предопределяется решение. Однако, к счастью, не всегда. Потому, что потом начинается свободное, без бумажек (хотя и с ведомственным оттенком) обсуждение, ход которого Главный явно не улавливает, а потом (так было несколько раз) беспомощно спрашивает: «Так что же мы решаем?». В такие моменты к нему подбегает Боголюбов (зам. Общего отдела, зам. Черненко) и подсовывает, по-видимому, уже сформулированный итог — «решение». Надо сказать, что Генеральный не настаивает на своем первоначальном мнении, изложенном по бумажке Александрова. Легко соглашается с итогом, который складывается из обсуждения. В этом — его природная мудрость. Но тем не менее. Ведь «возражают» только в крайнем случае, только, если бумажка Александрова далеко выходит за пределы разумного или возможного, или уж слишком бьет по «интересам» какого- нибудь большого ведомства.

Итак, Саддам Хусейн.

Из бумажки Александрова, к счастью, очень короткой, можно было понять, что Брежнев резко сказал о репрессиях против коммунистов. Но в ответ на «разъяснения» Хусейна ничего вроде не последовало. Подчеркнул заявление Хусейна: мол, какая бы обстановка ни сложилась, даже военная, мы (Ирак) всегда будем вместе с вами (СССР). (Что это значит, правда, не очень ясно. По моему обычная восточная хитрость, чтоб побольше из нас вытянуть). И в целом: у Брежнева отношения с Ираком развиваются нормально.

Затем ясно и просто, с логикой и оценками, с нужными акцентами говорил Косыгин о своей встрече с Хусейном в Москве. Он, видно, по-настоящему врезал Хусейну за репрессии против коммунистов. А когда тот стал разъяснять, что мол, их гонят не за то, что они коммунисты, а за то, что они работают в армии, Косыгин ему твердо, по-коминтерновски, сказал: вы встретьтесь с КП, с руководством, а не через посредников — ведь у вас «патриотический» или какой там общий фронт, и договоритесь о порядке, и пусть каждый соблюдает. А если вы и впредь будете истязать людей, то мы на это равнодушно смотреть не будем. Учтите!

У Косыгина сложилось впечатление, что Хусейн не привез определенной программы просьб. И вопросы ставил не нажимисто, не так, как сирийцы: мол, если не дадите то-то и то- то, и тогда отношения между нами в целом встанут под сомнение.

Однако, согласившись в целом, что иракцы вели себя менее нахально, чем сирийцы, Устинов изложил подробности, которые очень характерны. Дайте, мол, нам новейшие танки Т-72 и не несколько, а 500 штук! «Старые» нам не нужны. Дайте нам ракету типа американской «Першинг» (земля-земля, на 800 км.). Нет у нас такой, — говорит Устинов Хусейну, у нас такая только атомная. Есть, — отвечают иракцы. А под простой заряд мы ее сами приспособим. Вот так, говорит, мы и препирались.

Или: дайте нам новейшую 8-ми дюймовую гаубицу. (И откуда знают, удивляется Устинов). Говорю, — нет у нас такой. Есть, — возражают иракцы. И т. д.

Его рассказ вызвал возмущение. Раздались голоса: надо с ними пожестче.

Однако, Громыко и Андропов призвали учесть при этом, что если вообще откажемся давать им что-либо, особенно сирийцам, они пойдут на разрыв. А «старье» они, действительно, брать не будут. Брежнев заметил по этому поводу: давать что-то нужно, но при этом подчеркивать, что «даем не для нападения». Я, мол, это и Хусейну сказал.

Любопытный спор развернулся между Косыгиным и Устиновым по другому вопросу — о подготовке строительных кадров в профтехшколах и училищах. Какие-то льготы предусматривались в проекте для того, чтобы притянуть молодежь в эту отрасль, столь сейчас необходимую — в том числе отсрочку на 2 года от военной службы по окончании. Против этого категорически выступил Устинов (в отличие от других, выступая он всегда встает и идет к столу председательствующего, приговаривая каждый раз: «чтоб слышно было»). При той демографической ситуации (рождения 1960-61 годов), кто тогда будет служить в армии, во внутренних войсках? — апеллирует он к Андропову. Косыгин спокойно, но твердо возражает: я не предлагаю ведь, чтоб совсем их освободить от службы, но если мы их сразу после учебы на 2–3 года отрываем от профессии, они ее фактически теряют, их потом заново учить приходится. Пусть 2 года поработают, а потом — в армию, можно в спецстроительные части и т. п.

Устинов: ну, а в эти вот 2 года, кто будет служить, кем мы будем заполнять контингент. Речь ведь не о увеличении, а о поддержании только на нынешнем уровне.

Косыгин: а кто будет работать? Кто будет выполнять планы? Кто будет строить в нечерноземной зоне, программы которой мы не выполняем именно потому, что нет людей на стройки?

Косыгина поддержал Соломенцев. Видно было, что многие сочувствуют ему. Новый секретарь Горбачев подбежал к Брежневу, что-то показывая ему в папке. Слышно было, что он произносит слова: «колхозстрой».

Андропов встал на сторону Устинова.

Вмешался новый член ПБ Черненко. Мол, пусть Совет министров изыщет ресурсы для призыва в армию за счет «перераспределения». И тогда можно будет пойти навстречу.

Вот тут-то Брежнев вновь сказал (хотя по бумажке он уже прочел вначале, что проект важен и что его надо одобрить): «Так что же мы решаем?»

Решили вернуть проект Совмину на доработку.

Суслов и Кириленко во время всей этой бурной дискуссии не произнесли ни единого

слова.

Наш вопрос — о книге «СССР и мы». Брежнев зачитывает, что мол, важно и хорошо, мол, подготовлено. Но опубликовать надо в журнале «Коммунист».

[Я предвидел это. Зав. сектором Зуев предупредил меня, что накануне звонил ему Александров, очень хвалил статью, но заявил, что решительно будет настаивать на том, чтобы публиковать в «Коммунисте», а также и в «Новом времени». Первым моим движением было, когда я узнал об этом, — позвонить ему и изложить мотивы, по которым Б. Н. и Отдел выбрали все — таки «Новое время». Но тут же остановил себя — еще один скандальный с ним разговор, а результат будет тот же.

Между тем, Б. Н. с нами обсуждал эту проблему не раз. Мы прикидывали и так и эдак. Сами склонялись к «Коммунисту». Но остановились на «Новом времени» — и не только из-за легкости и «естественности» распространения во Франции и вообще за границей. Но, главным образом, по соображениям политическим. «Новое время» уже зарекомендовало себя как журнальчик, выступающий по «еврокоммунизму». с авторскими статьями. Конечно, весь мир понимает, откуда ноги растут. Но все же: это не орган ЦК и то, что он пишет, то ли официальное мнение, то ли отсебятина, то ли это только предупредительная стрельба, за которую ЦК может и косвенно «извиниться».

Короче говоря, если потребуется, ЦК всегда может сманеврировать, чтоб воспользоваться любым случаем для улучшения отношения с партией, которую задело «Новое время». Так было с КП Испании, с Каррильо. Но, если орган ЦК долбанет такую партию, т. е. из орудий главного калибра — это, если и не разрыв, то во всяком случае такая акция, которую трудно потом обернуть в пользу «укрепления дружбы».

Так вот, Александров всех этих тонкостей либо не чувствует, либо ему на них начхать. Ему вот показалось, что «важнее» в «Коммунисте», он и написал это в бумажку].

Суслов, который вместе с Б. Н. подписывал записку по этому делу, т. е. вносил вопрос в ЦК, и который согласился с тем, чтоб публиковать в «Новом времени», думаю, впервые услышал «другое мнение».

Он не стал возражать. Думаю, что будь на Политбюро Пономарев (он — в Софии), то тоже бы полез поперек. Суслов вдруг привел аргументы, что надо одновременно — и в «Новом времени».

Много голосов сразу поддержали: да, да, да. И тут и там надо, чтоб не только руководство ФКП, но и другие им подобные прочли. Тут же и порешили. Брежнев согласился — во всяком случае дал знак, что с вопросом покончено, и Боголюбов тут же зачитал измененный проект. (В первоначальном, представленном Сусловым и Б. Н., было одно только «Новое время». Теперь впереди добавили «Коммунист»).

И тут — музыкальный момент, — Брежнев не дочитал еще бумажку, подготовленную Александровым, и когда шум утих и все уже решили, что вопрос решен и переходят к следующему, Брежнев вдруг продолжает: «Это не означает, что нельзя будет опубликовать этот же материал в журнале «Новое время».

При почтительном молчании присутствующих. Но кто-то, не поняв, что происходит, произнес: мы ведь уже решили вроде бы.

Но это так. А вот, что Александров попортил нам всю тактику, это серьезно. Теперь французы окрысятся со страшной силой. И отношения опять пойдут резко вниз. Между тем, именно в последние недели появились признаки усиления сдержанности Марше и Ко в отношении нас: его беседа с Червоненко (небывалая по атмосфере за 3–4 года), его выступление в Витри 9 декабря на встрече ПБ ФКП с интеллигенцией.

Вот так-то.

Поеду во Внуково-2 встречать Пономарева из Софии.

 

Послесловие к 1978 году

Год не принес ничего нового. Продолжался завал экономики. С дистанции двух десятилетий еще большее удивление вызывает, что все — от райкомов, обкомов до ЦК и Совмина — это видели. Но никакого выхода — реального, который можно было бы назвать политикой, — никто не знал и не предлагал, даже ученые, привлекаемые для «анализа» ситуации и написания «верховных» речей. Это означало, что марксистско-ленинская теория (в ее сталинистском формате, а другого — со времен НЭП'а не было), на которой строилась и идеология, и хозяйственное управление, которая делала «легитимным» насилие над обществом, а в свое время даже питала «энтузиазм масс», — обанкротилась окончательно.

Нарастало нетерпение кадров среднего звена (обкомовских лидеров). Были там «сильные мужики», готовые «горы свернуть» хотя бы в рамках своей компетенции. Они апеллировали к здоровому смыслу, к знанию местных возможностей. Но «система» и идеология исключали реализацию их опыта и способностей.

На это наложилось совершенно выморочное состояние высшего руководства, принявшее в лице «главного» — Генсека и квази-президента — уродливо комический характер. Уже никакой не было политики, заслуживающей этого названия, — ни внешней, ни внутренней. Была охранительная возня андроповского ведомства с диссидентами и «исход» евреев, который использовали как разменную монету в отношениях с США. (Андропов превратил это занятие в карьерный путь для себя на самый верх). Было отбрехивание от еврокоммунистов, которые в этот год все чаще и открыто отказывались признавать за СССР звание «социалистической страны». Была инерция формального, «дипломатического» миролюбия, привязанная ко всем известной решимости Брежнева не допустить мировой войны (об этом больше — в предыдущем «томе»). А на его волю, пусть теперь уже скорее мифическую, посягать никто не мог. Как потом, при конце перестройки, выявилось, — прерогативы и официальный авторитет Генерального секретаря ЦК КПСС — последний редут советского строя. В КПСС, пусть не осознанно, убеждение в этом присутствовало всегда.

Маразм советского руководства впечатляюще продемонстрировал себя во время визита Брежнева в ФРГ. Описание этого спектакля — самая забавная и самая удручающая страничка в записях 1979 года.

Тем не менее (опять же с высоты сегодняшнего дня), в суматохе и часто нелепости случавшегося в ходе этого визита можно увидеть, как проклевываются признаки нормализации советско-русско-германских отношений. «Восточная политика», которую Шмидт и Брандт умно и деликатно навязывали Советскому Союзу, обнаруживала свою результативность. Наши же вожди, опять же инерционно, рассчитывая на торгово- экономические выгоды и закрывая глаза на последствия, шли ей навстречу (впрочем, — на благо обоих народов, Европы и мира).

«Том» изобилует международными контактами, впечатление от которых и само их содержание представляет интерес даже с точки зрения чисто человеческой — взаимопонимание перехлестывало идеологические табу и условности.

В томе немало зарисовок бытового и культурного плана. И вывод: базовое, массовое сознание все отчетливее отчуждалось от власти и существующих порядков. И все более явственно обозначался необратимый отрыв духовной жизни (литература, искусство, частная жизнь интеллигентной части общества) от идеологии и официально навязанного.

Факта дискредитации партийно-советской власти ни один честный и более или менее разумный человек не в состоянии был опровергнуть.

 

1979 год

5 января 1979 г.

С 27 декабря по 3 января был опять в «Соснах» (в 35 км. от Москвы). Однако, на лыжах пришлось сходить только три раза. К концу года пришел небывалый мороз — до 450. Сообщили, что последний раз такое было в 1842 году. В Москве целые районы оказались без электричества и в холоде. Кто говорит, что ТЭЦ вышли из строя. Кто — будто к ТЭЦ (что у Киевского вокзала) подали эшелон с углем, в котором 50 % породы, и дирекция его отправила обратно. Кто — будто 75 % газа не дошло до Москвы: разобрали города «по пути», так как там тоже страшный мороз. Во многих домах температура не поднималась выше 120. Два дня в булочных не было хлеба. Не было молока.

А товарищ Промыслов (мэр города) в это время спокойно отдыхал и встречал в свое удовольствие Новый год в «Соснах». Я его там наблюдал…

Бурлацкий был со своей Ирочкой. Не представляю себе, как интеллектуал может жить с такой совершенно пустой, манерной, насквозь искусственной и очень примитивной, но претенциозной женщиной. Впрочем, и сам он провинциал parvenu, несмотря на то, что автор многих книг по социологии и даже одного беллетризированного исторического «диалога» о Микеланджело. Все время навязывал мне свое общество, звал в гости. Главная тема — чтоб порекомендовал его, Бурлацкого, советником или корреспондентом в Париж.

Спрашиваю: А как с языком?

— Выучу за полгода!

Ну что тут говорить?! И долго, долго говорил о своих способностях и достоинствах. Кажется, его Ирочка требует заграничной жизни и тряпок.

И вот опять служба.

Письмо Гэс Холла китайцам. Перепечатка в «Правде», а до этого он присылал его к нам на консультацию. Теперь задача — распространить по всему миру.

Письмо итальянцам. Наше «фэ» по поводу их программных тезисов к съезду, которые действительно очень содержательный и творческий документ, пожалуй, единственно реалистическая программа, какую могут иметь коммунисты в стране ГМК. Но зачем при этом охаивать нас? Правда или неправда, что они там пишут о нашем «пути» и о нашем социализме, но можно было бы обойтись и без этого. Дань моде (ужасной для нас моде — демонстрировать разочарование в советском обществе)

Б. Н. затеял (на голову бедного Вебера и мою) еще одну статью о «демократическом социализме». По тому же принципу: кошку бьют, невестке повету дают. Имеет ввиду еврокоммунистов, но критиковать же надо социал-демократов. (Я, мол, все это писал в своих статьях 10 и 30 лет назад. Можно и оттуда-де взять… Умора!). Я в неистребимой своей интеллигентской манере пытался сопротивляться: мол, «демократический социализм» — что это теперь такое? Никто сказать не может. Социал-демократы сами отрицают, что у них есть какая-либо теория, хвастают, что они прагматики. Мы их будем критиковать, а они будут посмеиваться. В Ванкувере на конгрессе Социнтерна они ведь даже и не вспомнили, что у них есть «общая теория» Ну, и т. д.

Скучно все это. Охранительная позиция — вот и вся наша теория. Но ведь и еврокоммунисты, заимствуя у социал-демократов, толком не знают, что такое «демократический социализм», так же, как мы не знаем уже, что такое «марксизм- ленинизм», и давно уже перелистываем Маркса и Энгельса только для поиска подходящих у случаю цитат.

Кстати, по-настоящему изучают Маркса-Энгельса-Ленина некоторые диссиденты. Вот, например, читаю сейчас книжку Рудольфа Баро «Альтернатива». Немец, ГДР'овец, которого в прошлом году посадили, в частности за эту книжку. Между тем, это действительно теоретически мощный ум и эрудит, каких, наверно, не знавали со времен наших классиков. По сравнению с этой книгой все выдающиеся советологи, не говоря уже об авторах «СССР и мы», Каррильо и иже с ним — просто мальчишки, детский сад.

Б. Н. собирается на днях в ГДР, по приглашению Хоннекера, и поручил Козлову сделать ему аннотацию этой книги Баро. Лешка в смятении. Мы поговорили. Я посоветовал быть предельно объективным, толкать Б. Н.'а на то, чтоб тот толкал Хоннекера к освобождению Баро. Ведь мы, мол, своего Роя Медведева не посадили, хотя его книги тоже издаются за границей и широко используются антисоветчиками.

В Иране идет «революция 1905 года», мощный разворот массовой всенародной борьбы. У нас под боком. А что мы, марксисты-ленинцы, знали об этом? Догадывался ли хоть бы один человек в Советском Союзе, что может там произойти, ученый или политик?! Чего стоит вся наша наука и теория «на службе политики»! В результате мы имеем «авторитетное» мнение руководителя Отдела международной информации ЦК, объявленное через телеэкран на весь Союз: все эти события — результат происков ЦРУ, американцы-де хотели чуть-чуть попугать шаха, ставшего не очень послушным. Замятин даже записку в ЦК написал, предлагая «проводить линию поддержки стабильности в Иране» (т. е. шаха!). Суслов и Кириленко уже начертали на записке «согласен». К счастью, события развертывались быстрее, чем делопроизводство в аппарате ЦК. они перехлестнули эту «линию Замятина».

17 января 1979 г.

Новый год Б. Н. начал форсажем по поводу всяких своих творений, рассчитанных на то, чтобы, как я выразился сегодня в «речи», посвященной его 74-летию, заставлять коммунистическое движение делать то, что ему предначертано судьбой и великими родоначальниками.

Собирал он группу консультантов. Озадачивал. На этом совещании я разразился упреками: вот уже год в Иране целая революция, а мы делаем вид, что ничего не видим. А ведь это обязанность консультантов — давать такие оценки Центральному комитету. Б. Н. игнорировал мою атаку. (А на другой день сообщил, что принято на ПБ решение создать комиссию ЦК — по записке Брежнева — по Ирану). И сейчас вовсю занимается иранской революцией, о которой и слышать не хотел из моих уст.

28 января 1979 г.

С 25–27 января был с Пономаревым в Берлине. По личному приглашению Хоннекера. Разговоры по всем мыслимым международным пунктам — от Зимбабве до ФКП и ИКП. Но всё какое-то необязательное. Со стороны Б. Н. - смесь пропагандистских банальностей с полицейскими сведениями о личностях и поставке оружия. Со стороны Хоннекера — в общем-то тоже, но покрупнее. Но также было непонятно, действительно ли ему нужны были консультации с Б. Н. или это проформа (перед КПСС) накануне его визита в Африку (немцы не хуже нас знают там положение). Слушал он Б. Н.'ово косноязычие вежливо, но, видимо, равнодушно.

Утром 27-го перед отлетом были в музее «революционного искусства». Немецкий экспрессионизм 1917–1933. Огромное впечатление. И стыдно за Б. Н., который при виде всего этого, явно непохожего на реализм в советском понимании, шутливо держался так, будто давал понять сопровождавшим «высоким» немцам: мы-то, мол, понимаем, что все это невнятная ерунда, но уж раз ваши интеллигенты в этом что-то находят, пусть — можно и посмотреть.

17 февраля 1979 г.

Б. Н. всю неделю отсутствовал — ездил к избирателям: Калинин, Новгород, Псков. Подготовка речей не обошлась без меня, хотя он явно хотел меня не трогать на этот раз. По поводу одного места я начал было возражать: он мне в ответ, — у них там в Твери, небось, ни мяса, ни масла, ни теперь молока нет. Надо же им сказать что-то в успокоение: что там (при капитализме) кризис, безработица, инфляция (?!)… Сам невесело смеется.

3 марта 1979 г.

С 23 февраля по 2 марта был в Англии и Ирландии. Съезд компартии Ирландии в Белфасте.

Разрушения, будто война прошла. Особенно, и почти исключительно в пролетарских кварталах. Патрули на броневиках, с винтовками, направленными на прохожих. Постоянные обыски — при входе в гостиницу, при желании пройти в центр города (заборы и в них калитки, где обыскивают каждого). Постреливают. И в день нашего там пребывания с 23 по 26 — двое убитых и сошедший с ума британский солдат, который подстрелил еще двоих, и его застрелили.

Мое интервью северо-ирландскому телевидению.

Съезд — убогость и ничтожность их деятельности. Непонятно, что ими движет: одними инерция (некуда деваться), другими — привычка, третьими — энтузиазм. Съезд в гостиничной зале отеля «Midland». Сто человек.

Мое выступление первое. Мне оно показалось «красивым» и уместным, но, видимо, я не учел, что они не представляют собой гомогенной национальной организации, и на них (не всех) не производит впечатление национальный акцент (величия нации) в той мере, как, скажем, на западных немцев (мое выступление там на конференции по Тельману года три назад).

Выступление чеха Володи Янку — удачное.

Старик Питман (из КП США) ораторствовал полчаса на тему об «особых отношениях» между США и Ирландией.

Кубинец говорил о себе. Прочие были скучны, в том числе француз Жак Дени.

О'Риордан запретил нам ходить по городу. Так что — гостиница — съезд — и обратно на машине вместе с ним. Но один раз, после съезда Эндрю Барр повозил нас по Белфасту.

Некоторые персонажи съезда: рыжая девушка (27 лет) Ивонна Шиген. Ирландка американского происхождения, бывшая монахиня, бывшая слушательница Ленинской школы в Москве, теперь — доктор философии в Дублине. Довольно хороша собой, мила непосредственностью западноевропейской женщины. Выступала несколько раз. Говорит хорошо, красиво и назидательно, искренне. Основной мотив — все устарело: наши идеи, наши анализы, наши выводы, надо все заново продумать и изложить на высоком уровне, с воображением, увлекательно.

После первого своего выступления сидела в первом ряду, как раз против меня, и все время плакала. То один, то другой ее успокаивали. О'Риордан игнорировал ее эмоции.

Позже, в гостинице, разговорились с ним о ней. Он, в общем снисходительно презирает таких интеллигентиков…

Вообще же, вот так, наверно, проходили в начале века съезды большевиков где- нибудь в Лондоне, Стокгольме и т. п. Скудно, бедно, в складчину, несколько десятков человек, ночевки у товарищей-эмигрантов, которые живут здесь, в городе, где проходит съезд.

Перелет из Белфаста в Лондон. Опять обыски и очень строгие проводницы.

Уютно в Лондоне было благодаря Екименко (советник посольства) — удивительно добрый человек. Благодаря ему я впервые вволю использовал лондонское время.

Национальная галерея. Был там один. Причастился. Четверть часа просидел только перед Mrs. Sarra Siddon Гейнсборо. За два часа сделал несколько кругов к ней. Много волнующих вещей, но все таки здесь, в Лондоне, больше всех волнуют сами англичане: Гейнсборо, Лоуренс, Рейнольдс, Констейбл, Тёрнер. Впрочем, их удивительно мало там.

Музей Альберта-Виктории.

Музей естественной истории.

Тауэр.

Встреча с Карлссоном, генеральным секретарем Социнтерна. Воспользовавшись обстановкой, я его круто прижал по Вьетнаму. Очень потом восторгался наш резидент ГБ, который и устроил эту встречу. Реакция его — беспомощная. Чтоб не выглядеть идиотом, он «от своего имени» говорил разумные и очевидные вещи, но как политик и ответственный за Социнтерн — излагал обычные западные пошлости.

По впечатлениям этой встречи я еще убедился в том, что наступает время, когда западники боятся общаться с нами, боятся откровенного разговора, так как их аргументы насчет «советской угрозы» дохнут, а «по правам человека» — надоело, смешно и несерьезно строить на этом международный порядок.

Поэтому же (а не потому, как год назад, что стесняются замараться) ушли от встречи и лейбористы. Хотя Китсон, будучи месяц назад в Москве, твердо обещал мне встречу с Хейвордом и Лестор. Хотя Дженни Литл звонила в посольство и спрашивала, когда я буду в

Лондоне, «выйти» на меня они испугались (предчувствуя, что я воспользуюсь китайцами, чтоб прижать их по всем статьям).

Встреча в КПВ оставила грустное впечатление.

Так вот — Макленнан и Уоддис. Уселись в той же комнате, где около года назад он встречал делегацию Кунаева на съезд партии.

— Ну, что вы имеете с нами обсудить? — начал он, явно давая понять, что «у них» к нам ничего нет.

К счастью, накануне пришла телеграмма из Москвы (циркулярная по братским партиям), чтоб помочь проведению Всемирного совета мира в Хельсинки по КНР-Вьетнаму. Я начал с этого — «с поручения». Поговорили о Вьетнаме. В общем, у них правильная позиция, хотя их представитель на съезде в Белфасте говорил о войне между двумя соцстранами и его «обшаркали» (ногами по полу — ирландское выражение неодобрения).

Макленнан снял трубку, позвал Рамельсона, нашего «старого друга» и члена Президиума ВМС, который сказал, что впервые слышит об этой инициативе, но займется.

Поговорили об Ирландии. Я им сообщил свое впечатление и о съезде, и о ситуации там. Согласились друг с другом.

По Вьетнаму оба они осуждали китайцев, произносили слово «агрессия», утверждали, что в профсоюзах начинают отказываться от позиции: «оба виноваты». Выражали беспокойство, как дальше будет с Китаем.

Перешли к межпартийным отношениям. Макленнан в общем ушел от ответа на мои инициативы, а по главному делу сказал: Но ведь товарищ Брежнев опять (!), должно быть, будет очень занят. Т. е. дал понять, что если не к Брежневу, он в Москву не поедет.

Я с целью польстить им попросил совета: как нам вести себя в отношении лейбористов. Вопрос был неожиданным. Но они быстро нашлись и один за другим стали говорить примерно следующее:

— надо, мол, вам (КПСС, СССР) перестать третировать Англию как третьестепенную державу, ставить ее в хвост после Шмидта и Жискара;

— надо добиться, чтоб Каллаган приехал в Москву;

— или, как минимум, чтоб он сделал развернутое заявление по разрядке (до сих пор, даже в отличие от Картера, он этого не делал);

— надо так использовать mass media, и свои, и британские средства информации, чтобы приглушить тему «советской угрозы», исключить, чтоб неизбежные в этом году выборы в парламент прошли под антисоветский аккомпанемент.

Я поблагодарил (и написал на утро обо всем этом в Москву, где подобное вмешательство не в свои дела не очень, наверно, понравится).

Уоддис стал прощаться — у него какие-то дела. Я воспользовался его уходом и высказал Макленнану довольно жестко «наше мнение» о том, что пишет печать КПВ о ленинизме, кризисе в МКД, по истории КПСС, по сталинизму etc.

Он смотрел на меня, надменно улыбаясь. Потом сказал: Я лично не во всем согласен, что пишут в органах КПВ. Но мы — исполком — не будем ограничивать свободу дискуссии. Мы вообще не будем вмешиваться, если дело не доходит до таких вещей, которые идут вразрез с принципом «братских отношений» с КПСС.

Я спросил — где грань, за которой можно считать, что этот принцип нарушается. Ведь все дело в том, что у нас и у вас кардинально разные представления об этой грани.

Да, говорит, ее трудно определить.

Я возражал (с учетом дистанции и национального характера: он генсек и британец), говорил, что раз уж вы не можете ничего оставить без дискуссии, тогда хоть дайте и нам возможность изложить свои аргументы, особенно когда речь идет о нас, о КПСС, об СССР и т. п.

Когда я заговорил о судьбе партии «при таком подходе к идеологии», о единстве МКД, он довольно решительно остановил тему: по этим вопросам между нами существенные разногласия и их можно было бы обсудить специально. (видимо, не на моем уровне). Впрочем, он признал полезность встреч типа той, какая была летом, когда в Москву приезжали Уоддис и Костелло.

На том и кончилась наша полуторачасовая беседа.

Опять я восхитился величием Лондона. Это, действительно, не город, а Metropolitan: вкус, богатство, величие, почтение ко всему, что было с этой страной.

Телевизор показывает всяких англичан, большинство похожи на тамбовских или смоленских. Развлекательные программы полны ерунды, кстати, на немецкий манер (всякие трюки с потерей штанов на бегу, с мордой в торт и т. п.). Я ждал от англичан большего ума и фантазии в подобных вещах.

Мы здесь (благодаря концентрированной подаче в ТАСС'е, особенно белом, благодаря шифровкам) думаем, что все их газеты, теле и радио только и занимаются антисоветчиной. В жизни же это совсем не так: за 7 дней я ни разу не видел антисоветчины по телевизору и даже в газетах прямой антисоветчины не было. Скорее есть опасное безразличие к нам как обществу, нации, культуре. И опасения, как бы мы не повернулись в мире настолько неловко, что придется бить дорогую посуду, а им в этом участвовать. В остальном мы им до лампочки, включая диссидентов, которыми занимаются те, кому «положено».

В магазинах много прекрасных вещей. И опять, и опять обидно становится за нас и за себя, в частности, за то, что у нас, «барахло» — все еще и социальная, и экономическая, и политическая, и морально-этическая, и нервно-психологическая проблема.

9 марта 1979 г.

С точки зрения микро-социальной моя жизненная позиция неправильная. В условном и устоявшемся обществе все «элитные» люди играют в жизнь. И есть правила игры. В этой среде обычно спрашивают друг друга — how do you do? — «пишешь чего- нибудь»? Неважно что и зачем, важно, играешь ли в общепринятую игру, раз уж ты интеллигентный совслужащий. Никто даже не задается вопросом о содержании и внутреннем смысле этого занятия. Я «не пишу». И не хочу себя заставлять. Хотя в противоречии с этой позицией — «с увлечением» занимаюсь текстами для Пономарева, смысл которых тот же — игра, только чужая!. У него вот никогда не бывает сомнений в том, что надо проявлять активность, раз уж сидишь на таком месте.

Он, например, развил бурную деятельность в связи с китайским вторжением во Вьетнам. Заставлял нас сочинять «письма братским партиям», как детям разъяснять им, призывать и проч. Организовал через свою марионетку Чандра (индус, председатель Всемирного совета мира) «сходку» (как выражается Шапошников) борцов за мир в Хельсинки. Три дня они провозглашали анафему, а он — через меня и Загладина — корректировал поднятый там шум «в соответствии с быстро меняющейся ситуацией» во Вьетнаме. Что бы он не понимал, не чувствовал, что он отодвинут Громыкой, Сусловым, Брежневым на обочину настоящей политики, — сомневаюсь, Брежневым на обочину настоящей политики, — сомневаюсь. Но он не унывает. И в рамках своей компетенции суетится на полную мощь.

Ну, что ж. Он умело играл всю жизнь свою игру. И чуть-чуть не дотянул до полного выигрыша — до члена Политбюро.

И Загладин играет, хотя и на более высоком интеллектуальном уровне и, в отличие от Б. Н.'а, собственным умом, способностями, волей, временем, никого не эксплуатируя. (за Пономарева в возрасте Загладина давно уже писали другие).

Посмотрел вчера первую пару серий «Неизвестной войны» Романа Кармена и американца. Двадцатисерийный фильм, созданный для того, чтоб сообщить современным американцам, кто на самом деле выиграл войну. Все те же переживания — кто там был, хронически болен ею. Потом взял книгу о Северо-западном фронте, перебирал страницы, где о боях и передвижениях, в которых я сам участвовал. Будто не со мной все это было. И как нарочно столкнулся в кино у кассы с одной знакомой 1947-48 годов.

— Ты совсем такой же, как тогда, — говорит она мне. — В консервной банке что ли себя держишь. Мы все толстеем, деформируемся, а ты. будто и 30 лет не прошло. Читала в «Правде», что ты только что из Ирландии — и пошла трещать.

На самом деле я очень изменился внутренне. Я теперь знаю, что проходит и что в общем-то не стоит ни о чем особенно беспокоится, тем более — ничего не надо бояться. А тогда я очень боялся условностей жизни. Впрочем, тогда они были неизмеримо более значительными в определении судеб.

Я не видел Брежнева на трибуне по случаю выборов. Но говорят, он был в наихудшей форме, если это вообще возможно — быть «хужее». Заплетался, отекший и проч.

Вслед за торжественной частью в Большом театре по случаю 8-го марта концерт, который был посвящен исключительно Брежневу. О его детстве, семье, о его «Малой земле» и «Целине». Если, кто пел «постороннее», так это была казашка (поскольку Л. И. поднимал целину в Казахстане) или молдаванка — он был секретарь ЦК Молдавии.

Зачем и кто это делает? Зачем так унижают старика и портят (заранее) память о нем в народе? Кому это нужно? Неужели «серое величество» все это направляет, чтоб потом еще раз «разоблачить»?

17 марта 1979 г.

Из наиболее значительных событий недели — очередной завал Трапезникова на выборах в Академию наук. Толкучка большинства «соискателей» по этому поводу в течение 3-4-х месяцев была на этот раз особенно циничной и отвратительной. Но основные усилия в несамодеятельном эшелоне были предприняты, чтобы протащить Трапезникова. Давно уже была организована «большая пресса» его сочинению («На крутых поворотах») — классическое воплощение нахальства, невежества, агрессивности и пошлости неосталинизма. Всякие прихлебатели добровольно лизали, серьезные органы печати «не могли отказать» и т. п. Тщательная работа была проведена и самим его офисом — Отделом науки ЦК и вице-президентом Федосеевым в Академии наук, — другими подчиненными им аппаратами его влияния. Было обеспечено 100 % голосование «за» в Отделении исторических наук.

И вот общее собрание Академии наук: 138 голосов «за», 73 — против. Не добирает до нормы (142) четырех голосов.

Старик Капица по этому поводу в коридоре, но во всеуслышание сказал: «Вот дурак, ему два года назад дали член-корра, и сидел бы помалкивал — и того ведь не достоин. А он полез в академики. Скромность надо иметь».

На Западе, наверно, начнут писать, что это, мол, форма оппозиции власти со стороны единственного в СССР демократического учреждения. Уверен, что нет. Это просто выражение отношения к данной «личности», и отчасти, конечно, выражение отношения академических кругов к сталинизму.

Болтают, что «в ходе подготовки» президент Александров вызывался куда-то «наверх» по поводу Трапезникова. Это возможно. Однако не обеспечил, как видите.

Неужели такие уроки не идут впрок? Неужели и впредь этот фельдфебель будет сидеть в Вольтерах для нашей Академии и всей науки вообще? Скорее всего — так и будет. Но «прошли» такие выдающиеся светила, как «хороший парень» Примаков (автор одной журналистской книжки, но директор Института востоковедения), прохвост Искандеров (в член-корры) и некоторые подобные.

18 марта 1979 г.

29-го поеду на XXIII съезд КП Бельгии. Читаю их материалы, кое-что повторно, например доклад Ренара об интернационализме (на Пленуме в январе 78 года). И это, и проект политической резолюции на 60 страницах, и другие краткие материалы — всё свидетельствует о большом интеллектуальном потенциале партии, о ее глубоком «теоретическом смысле». Он выше, чем у итальянцев. Думаю, что такое не может пропасть втуне. Скажется когда-нибудь, — также, как сказалось ленинское интеллектуальное превосходство над всеми прочими, когда пришел час.

В «Новом мире» № 3 статья-сравнение Эйнштейна (100-летие) с Достоевским.

24 марта 1979 г.

Прочел «Записки императрицы Екатерины II». Натолкнул на это меня Герцен. Еле достал — через межбиблиотечный абонемент в Исторической библиотеке. Говорят, всего два экземпляра осталось в Москве.

Огромное впечатление:

— это литература высокого класса (ведь это еще до Карамзина, не говоря уж о Пушкине);

— это изумительная картина эпохи, особенно, как и кто правил Россией, когда она на всех парах шла в великие державы (Петр III, Елизавета);

— это изумительное бытописание;

— и, конечно, сама она, действительно, великолепный человеческий материал, из гигантов своего века общеевропейского масштаба, хотя «Записки» ее ограничиваются периодом еще даже до смерти Елизаветы.

Ничего порнографического там нет, как можно было понять из отзывов Герцена. Однако, она не скрывает (хотя и очень «деликатно», косвенно) признается в своей буйной сексуальности. и не ставит себе это в грех. Наоборот, считает лицемерами тех, кто думает, чувствует и подчиняется своим влечениям в жизни, а говорит и судит на публике иначе.

Прочел интервью Аскарате (член руководства КП Испании) в мартовском номере «Encounter» (лондонский журнал). Все точки над «і» в антисоветском коммунизме. Боже! Как он нас ненавидит! Бешено брызжет слюной. Вновь подтверждается, что еретик хуже всякого исконного врага. Увы! В меньшей степени, хотя и не у всех — тот же Элленштейн (автор книги «СССР и мы») или некоторые мои англичане — такое же отношение к нам у многих современных западных коммунистов, вернее их лидеров разных уровней.

Зародова прочат на директора Института истории (вместо Нарочницкого, которого завалили на общем собрании Академии наук). Но кого тогда в журнал «Проблемы мира и социализма» (ПМС)? Предложил Пономареву вести дело к закрытию журнала, песенка которого давно спета, он никому не нужен, его никто не читает, многих он раздражает, одних по идеологическим причинам, других — из-за трат, которые идут, причем впустую. Не превратить ли его в комагенство=комиздательство, как не раз предлагал Гэс Холл. Это я высказал Б. Н.'у. Он: «подумаем, обсудим». Надо жать в этом направлении. Загладин, кажется, согласен.

Да, и с Институтом истории. Сам Б. Н. мне сказал, что прочат Сеньку Хромова. Ну это же новый Трапезников!

А Пономарев — прелесть. Когда я сказал ему о Зародове (от имени Федосеева и Тимофеева, которые нас с Загладиным подговаривали на этот счет после совещания по IV тому «Международного рабочего движения»), он мне в ответ: Ну, что вы! Какой Зародов директор?! Какой он ученый? Ему там написали пару книг. вот и всё! Будто товарищ Пономарев пишет свои книги сам! Что это? Старческая аберрация? Или по принципу: что позволено Зевсу. Или: «ребяческий разврат» — наивный цинизм, которые сродни самой натуре, искренней убежденности, что «так надо»?!

Пономарев, по старческому недержанию, по возрастающему почтению к «своему прошлому», иногда выдает удивительные вещи. При обсуждении IV тома, он вдруг рассказал Федосееву, Жукову, нам следующее:

После Второй мировой войны капитализм был в большем потрясении, чем после Первой, и революционные возможности на Западе были также много больше, тем более, что компартии располагали не только оружием, но и своей армией, вышедшей из Сопротивления. Я (т. е. он — Б. Н.) говорил тогда Тольятти и Торезу, вот в этих и соседних кабинетах (повел он рукой вокруг): пойдите к Сталину, договоритесь, пора действовать. Они пошли: сначала Тольятти, потом Торез. И оба потом говорили мне: Сталин против того, чтоб сейчас идти на рожон, он против лозунгов захвата власти, он против риска новой войны — на этот раз с американцами. И они подчинились, поехали к себе и стали вести мирную работу по восстановлению экономики Италии и Франции, оба в качестве вице-премьеров. И шанс был упущен. Вот ведь, добавил Б. Н., имея в виду Сталина, — когда надо было действительно «бояться» войны и проявить бдительность против Гитлера, тогда. (что тогда?). А в этот благоприятный момент испугался американцев, которые не осмелились бы тогда воевать против нас. И намекнул: Сталин поднял перчатку «холодной войны» и повел ее сам, потому что был в ярости от того, что его снова (как и Гитлер в 1941 году) обманули. Он, остановив революцию, действовал как честный партнер, пошел навстречу. А ему ответили антисоветизмом и изгнанием коммунистов из правительств.

Рассказав это, Б. Н., конечно, не вспомнил, что в своих публичных выступлениях он не раз разоблачал антикоммунистов и империалистическую пропаганду, утверждающих, будто тогда, как и вообще (до появления «еврокоммунизма»), коммунисты следовали (и подчинялись) внешней политике Советского Союза.

Сегодня прочитал Ф. Клаудина «Еврокоммунизм и социализм», 1977 год. Книжка, обошедшая мир нескольких изданиях. Наиболее последовательное обоснование еврокоммунизма и критика его носителей за непоследовательность. Сам он соратник Каррильо, был выгнан в 1964 году этим последним из КПИ за антисоветизм и за «еврокоммунистические» идеи, которые сам Каррильо воспринял лишь после Чехословакии- 68. Книжка еще более антисоветская, чем интервью Аскарате, но спокойно рассудительная (а не истерическая) и содержащая помимо антисоветизма много серьезных мыслей о будущем социализма и МКД.

А вообще-то, питаясь изо дня в день такой вот пищей, «отравляешь» организм. Например, вчера я изучил статью Дилигенского, которую он подготовил по моей инициативе для журнала Хавинсона. Это, в отличие от «Нового времени» — анти-Каррильо, но не насчет его антисоветизма, а по поводу тех реальных проблем революции, которые он ставит в своей книге «Еврокоммунизм и государство». Сделано серьезно и основательно. И убедительно. Но, прочитав сегодня Клаудина, я увидел, что он критикует Каррильо и еврокоммунистов за то же, — за их иллюзии, за их утопизм, за легализм, за социал-демократизм и реформизм (грубо говоря). Однако он считает и пытается это доказывать, что будущее социализма в Западной Европе безнадежно, если СССР останется тем, чем он есть сейчас. И еврокоммунистический выход из очередного кризиса капитализма (выход в социализм) обернется новым дыханием для капитализма, как это произошло после Октябрьской революции, которая не привела к социализму нигде (в том числе в соцстранах), потому что на Западе революция потерпела поражение. Победа на этот раз может быть, по его теории, достигнута только соединением еврокоммунизма с «силами обновления» в СССР и Восточной Европе.

«Совпадение» Дилигенского и Клаудина означает, что можно рассуждать правильно, не включая (а в случае с Клаудином даже отрицая) СССР, как фактор революционный.

27 марта 1979 г.

Принимал посла Ямайки «товарища Бенжамина Клэра». Симпатичный такой полунегр, очень изящный, несмотря на партийный китель, в коем облачен, поскольку они тоже строят социализм. Через 10 дней приедет в Москву их лидер, премьер и председатель партии Мэнли. Передал письмо к Брежневу, долго объяснял мне международную обстановку и полное согласие с нами, а также — о социалистическом интернационализме, так как надо было, чтобы я поддержал их просьбы — построить глиноземный завод, дать нефть, дать кредит под сырье и промышленные товары в 50 млн. долларов. «Это и будет по- ленински практический интернационализм».

В ответ я говорил красивые слова об их пути к социализму, а также обещал всё «доложить».

Обсуждали вчера с Загладиным у Б. Н.'а план к совещанию секретарей ЦК в Берлине. Опять и опять — все подчинять антивоенной борьбе, даже (косвенно) разоблачать еврокоммунистам оппортунизм под этим углом. Искать подходы к Китаю., искать там «наших». Одним запугиванием и конфронтацией, китаефобией проблему не решим, только приблизим войну. А война с Китаем — вещь реальная, ибо американцам некем с нами воевать: самим им миллионные армии не перебросить через океан, а немцы, французы и т. п. — не серьезно в наше время. Одна их реальная ставка — руками китайцев!

Неприсоединение. Если мы (?) не отстоим там антиимпериалистическую тенденцию, оно превратится в резерв империализма. Так он нас учил. И в этом что-то есть.

Он умеет все сводить к «советским интересам» (как Ленин, по-Горькому, все сводил, в конце концов к классовой борьбе).

8 апреля 1979 г.

С 29 марта по 4 апреля был в Бельгии. Съезд КП Бельгии. Глава делегации КПСС Соловьев, секретарь ленинградского горкома.

В Брюссель на машине вечером. Сверху — плотность огней, освещенные фонарями все дороги, не только магистрали, светятся желтым светом, каким у нас лишь центр Москвы. Это — энергетический кризис. и капиталистический принцип за все платить в индивидуальном порядке!

Съезд в «Доме восьми часов». Пренебрежение к иностранным делегациям и никакого, конечно, предпочтения КПСС. Генсек Ван Гейт даже не подошел к делегации в зале.

Приветствие ЦК, которое так основательно продумывалось и утверждалось, едва удалось вручить заведующему международным отделом (не хотел брать до окончания съезда — некогда!). И его вряд ли кто вообще прочел. А уж для вручения «подарка ЦК» съезду и произнесения приветствия делегации не было ни места, ни времени. Физически подарок я вручил Ван — Гейту во время обеда некоторых членов ПБ с иностранными делегациями уже после съезда.

Эти делегации были своеобразной интернациональной декорацией: присутствовали лишь на открытии и на закрытии съезда. Вся его реальная работа — дискуссии по проектам документов были перенесены в комиссии, закрытые для «посторонних».

Но в посольство новое Политбюро КПБ, избранное на съезде пришло, как в лучшие, прежние годы. И постепенно развернулся необязательный и «товарищеский» треп, о чем попало. Серьезной темой стал «европейский парламент». Мы и отдаленно не понимаем их забот в связи с этим, как и вообще отстали — не Институт Иноземцева, а политически в оценке реальностей той мощной интернационализации капитала — экономики капитализма, которую предвидел Ленин. Сейчас уже фактически нет национальных капиталистических хозяйств…

Б. Н. это ухватил несколько месяцев назад. И вот сейчас мы готовим записку в ЦК, чтоб была хотя бы какая платформа (наша) по отношению к Европарламенту и вообще нынешнему состоянию интеграции.

Поехали в Антверпен, успели зайти в знаменитый Собор, где триптих Рубенса. Потом — порт, встреча с все еще бастующими рабочими нефтеперегонного завода, закрытого брежневским «приятелем» Хаммером. Уже полгода. Но по безработице они получают 20 тысяч франков в месяц, а когда работали, получали 25 тысяч, зато теперь без налогов и вычетов. Жить и бастовать так можно. Комедия! А Хаммер завод бросил — делайте, мол, с ним что хотите.

2-го апреля, в понедельник встречался с социалистами в их Центральном Комитете. Пришла почти вся их «головка»: Вай-Эйнде, Ван-Мирт, Леонар, Раду, Тедди и еще кто-то. Соловьев не пошел встречаться с ними. Сказал: «ЦК мне не поручал работать с социалистами». Собеседники не закрывали рта — о чем попало, но потом беседа опять же вырулила на Европарламент. Я едва успевал вставлять какие-то реплики — о Китае, о гонке, о Ближнем Востоке, о смысле отношений КПСС-СПБ. Атмосфера лучше, чем с коммунистами. Эти не боятся быть заподозренными в получении приказов из Москвы. Поэтому все было просто, доброжелательно, натурально, хотя и бессодержательно для политических последствий. Мой французский язык меня не подвел. Наверно, если бы я прожил месяц «в его среде», заговорил бы совсем свободно.

15 апреля 1979 г.

Еще раз о статье Дилигенского, написанной по поручению Б. Н. против Каррильо. Дал почитать Леше Козлову (консультант Отдела), он взбеленился и, краснея за свой «ревизионизм», стал уверять: «Это, значит, мы осуждаем всякий теоретический поиск у компартии; что бы они ни придумали, мы объявляем ревизионизмом, по крайней мере, не видим там ничего нового». Я ему пытался втолковывать, что в еврокоммунизме нет ничего теоретически нового. Все это в лучшем исполнении имеется у социал-демократов от Бернштейна до Крайского и т. п. Новое в нем — готовность коммунистов отказаться от своего первородства (ленинизма) и попробовать тот же опыт, который социал-демократы накопили после 1917 года, попытаться интегрироваться в сильно измененную за эти 60 лет капиталистическую систему. Тем самым, оправдать свое существование, которое для большинства компартий давно превратилось в прозябание.

Другой вопрос — может ли произойти когда-нибудь революция в условиях современного государственного монополистического капитализма. Если нет, то не нужны и ортодоксальные компартии. Но пока мы (КПСС) стоим на том, что революция будет, мы, естественно, не можем согласиться с социал-демократизацией компартий.

Встречался опять с ямайкцами. Мэнли попросил Косыгина, чтобы его товарищей — Бертрама, Хевэна, Клэра и жену Беверли, которая, видно, верховодит в партии, приняли в Международном отделе ЦК. Косыгин позвонил Суслову, Суслов Загладину и встреча у нас произошла. (Кстати, эта Беверли очень изящная полунегретянка, весьма сексапильна и умна).

При все их оксфордском образовании (они далеко не такие, как африканские революционные демократы) очень простодушны. Действительно, видимо, хотят делать свой социализм и их интересует всё, хотят оттолкнуться от нашего опыта, не используя его буквально: как принимать в правящую партию, как действует аппарат, как организуются выборы, как вести пропаганду и проч.

Косыгин потом на ПБ докладывал и о переговорах, и об этой нашей встрече, хвалил нас с Загладиным.

Продолжал «совершенствовать» по указаниям Б. Н.'а с Юга статью о том, что МКД — хорошее. Он собирается договориться с Сусловым, чтоб ее опубликовать к 1-ому мая.

19 апреля 1979 г.

Пленум ЦК. Назвали кого и куда изберут на сессии Верховного Совета. Как всегда, члены ЦК явились в Свердловский зал за два-полтора часа до начала (мест там едва хватало на всех). За несколько минут до начала зал замолк в гнетущем ожидании: будет Сам или не будет. Болел с конца марта, узнали об этом потому, что визит Жискар д'Эстэна пришлось отложить.

Вышел. Долго хлопали. Но гнетущая атмосфера не покинула зал — от полной, явной, разительной, физической и умственной беспомощности Генсека. Еле вязал слова, бодрячился, пытался шутить, когда выступал Суслов — получалось нелепо и неловко. На фоне этой, совершенно пустой внутри, но непомерно абсолютной власти вовне, еще резче выпирала штамповочная функция высшего партийного органа. В том числе и при назначении кандидатур во все органы власти, на должности министров — все те же, ну хоть бы для смеха одного заменили. Средний возраст, наверно, около 70-ти.

22 апреля 1979 г.

Заседание Президиума Верховного Совета. Утверждался советско-афганский договор. Председательствовал Брежнев. Весь мир знает в каком он состоянии, он не явился даже на ленинские торжества 21 апреля. Понятно любому мальчишке, что убеждать Президиум Верховного Совета СССР никакой необходимости не было. Так нет — Брежнев говорил пять минут, Громыко — три, а наш Пономарев — полчаса, как всегда убежденный в том, что бы он ни говорил это имеет огромное «международное значение». Все были не только удивлены, раздражены, особенно, глядя на томящегося председателя. Выходя из зала, один деятель громко сказал идущим рядом: «Этот старый мудак думает, что он умнее всех и что без его поучений мы бы не знали, что нам делать — утверждать договор или еще поразмыслить».

12 мая 1979 г.

С 30 апреля по 4 мая был в Западном Берлине. Формально — для участия в майских праздниках коммунистов, фактически — для многочисленных встреч с ними на разных уровнях, чтобы показать, что КПСС по-прежнему уважает СЕПЗБ (Социалистическая единая партия Западного Берлина, «братская», коммунистическая), что мы с ней вместе, несмотря на большое поражение 18 марта на городских выборах.

Жил в отеле «Гамбург». Ощущение «от стены» (Берлинской). Пройдя через нее, за несколько секунд попадаешь в другой мир, кожей это чувствуешь.

Майская демонстрация. Всякая там публика: профсоюзы, анархисты, маоисты, троцкисты. Главный лозунг — «35-ти часовая рабочая неделя». Довольно массовые семь колонн. Всего 70 тысяч. Митинг на площади Кеннеди. На платформе профсоюзные боссы и прочие лидеры. Много антисоветского и антиГДР'овского в речах. Полно иностранных рабочих — турки, греки, югославы, итальянцы. Их внешний вид лучше, чем у москвичей в праздничный день. Их уже 200 тысяч в двухмиллионном городе. Феминистки заняли отдельную платформу. Говорят, они и живут в отдельных многоэтажных домах, куда мужчинам вход запрещен.

Коммунистический праздник в «Народном доме». Сочетание хиппизма с коммунистической идейностью, по-немецки серьезной. На сцене эпизоды из Крестьянской войны 16-го века. Примитив на уровне пятого класса нашей школьной самодеятельности. Но подается с невероятным энтузиазмом. В этой постановке я увидел и подтекст — «немецкую идею» — история-то у всех немцев одна, поэтому живет в сознании временность, немыслимость сохранения навечно этого нелепого образования — Западный Берлин. С кем ни заговоришь, идея эта проскакивает.

Очень мешал общаться чудовищный грохот джаза и почти порнографические молодежные пляски полураздетых танцоров.

2-го мая беседа в Правлении партии — Хорст Шмитт и др. Ясный анализ ситуации: образцовое современное производство на уровне последних достижений НТР, высокая зарплата — выше, чем в ФРГ, плюс 8 % добавка каждому из бюджета ФРГ, полная экономическая интегрированность с Западной Германией, но безработица, особенно молодежи (но не иностранцев), отсюда левый экстремизм. Одних компартий в городе — семь, движение «Альтернативы». Благополучие в сочетании с бесперспективностью и ужасающей скукой жизни. Наркотики, порно, всякие прочие развлечения уже не помогают, даже при наличии немецкой генетической дисциплины.

Вечером тут же в Правлении встреча с рядовыми коммунистами с заводов. Хотелось поклониться в ноги этим ребятам за их бескорыстие, мужество, идейность. Ведь работают во враждебной, истекающей жиром среде, без всякой надежды — ни в смысле личной карьеры, ни в смысле достижения конечных целей партии (один из них выразился: завоевать социализм в городе, окруженной социалистической «стеной»). И почти у всех, кто там рассказывал о себе, похожий цикл: скрывая, что он коммунист, завоевывает доверие, поддержку массы «коллег» (так они называют рабочих своего цеха на заводе), его выбирают в производственный Совет, в руководство профсоюза, выдвигают все выше, потом — провокация, обычно со стороны социал-демократа, и молниеносное откатывание вниз, хотя все давно уже знали, что он коммунист, но только, когда это объявляется официально, развертывается травля: отовсюду гонят, вплоть до увольнения с завода. И даже самые интимные друзья отворачиваются, искренне начиная считать его агентом ГДР, провокатором, лжецом, обманщиком, оборотнем.

На следующий день — Рейхстаг. Все облагоображено вокруг. А внутри — постоянная выставка истории Германии с конца XVIII века до сегодняшнего дня. Очень умно сделанная. Концепция выставки — социал-демократическая. Десятки автобусов с туристами из ФРГ и иностранцами. И школьники, школьники, школьники — со специальными тетрадками, в которых они записывают (а потом у «белой стены» приговаривают вслух) собственные ответы на «вопросы к немецкой истории». А ответы напрашиваются сами, — почему, например, Маркс и Энгельс, которых так почитают коммунисты, еще 100 лет назад боролись за единую Германию, а мы сейчас не должны это делать?!

Симпатий к гитлеризму выставка не имеет целью возбуждать. Но происхождение войны трактуется с помощью фото и цитат из Сталина и Гитлера примерно так: два тирана, диктатора не поделили между собой, что кому принадлежит, в результате немцы испытали страшную трагедию.

Памятник советскому солдату возле Бранденбургских ворот и два танка на постаменте (могила погибших при взятии Рейхстага) — превращен в символ изоляции коммунизма в мире, презрения и ненависти ко всему тому, что на восток от «стены», которая рядом и возле которой кресты по застреленным при попытке к побегу из Восточного Берлина.

13 мая 1979 г.

Еще о Берлине.

После обеда поехали в Шпандау. Это нечто вроде московской Марьиной Рощи — огромный промышленный район, пролетарский, где, когда едут оттуда в центр, говорят — «поеду в город». Но есть и шутки: «Берлин находится где-то на окраине Шпандау». Там самая сильная районная организация СЕПЗБ. Встретили они нас в райкоме — около 100 человек — с необыкновенным радушием. Произносили подготовленные приветствия, потом один за другим, будто отчитываясь перед нами, без тени подобострастия и отнюдь не по приказу, искренне. Особенно запомнилась молодая учительница, красавица, нежная, тонкая. Очень волновалась. И опять та же ситуация, что и накануне вечером: весь район знает, что она коммунистка, все ее начальство знает, между тем, она выдвинулась (по-нашему) в зам. завы районной организации. Ее любят и уважают повсеместно. Но стоит появиться публичному протесту со ссылкой на закон о «запрете на профессию» (который действует, как и в ФРГ) и ее затравят в несколько дней.

Вечером уже в Восточном («нашем») Берлине повез нас к себе домой Герберт Хэбер, зав. Отделом ЦК СЕПГ (он тоже ведает международным отделом, как и Винкельман, наследник Пауля Марковского, но другим — только для Западной Германии и Западного Берлина). Долго вез на окраину. В новостройки. Я ожидал, что условия жилья несравненно более высокого уровня, чем у аналогичных наших деятелей. Однако то, что было показано, превзошло: двухэтажный дом с садом, гостиные, спальни, кабинеты, погреб, службы, гараж, детские и проч. Везде телевизоры и всякая магнитофонная техника, убранство что надо, о котором я (аналог по должности в ЦК КПСС) и мечтать бы не посмел. Посидели мило и вкусно: были еще его жена и сын, десятиклассник. О политике почти не говорили.

Пономарев даже не поинтересовался, как там было в этой моей поездке. Вызвал и с ходу стал давать замечания по тексту его речи на экономической конференции в Институте Иноземцева, а 7-го мая ему надо было уже уезжать в Париж на XXII съезд ФКП.

Был на Секретариате ЦК 8-го и на Политбюро 10-го. На Секретариате обсуждалось подготовленное нашим Отделом письмо ЦК КПСС к ЦК КП Финляндии по поводу их стремительного сползания в ревизионизм — «исторический компромисс по-фински». Статья Аалто и дискуссия в партии, особенно после поражения на парламентских выборах. Письмо откровенное и даже по стандартам отношений КПСС-КПФ — бесцеремонное вмешательство во внутренние дела братской партии. Я давал разъяснения.

На ПБ обсуждались итоги визита Жискар д'Эстэна. Продолжалось это не более трех минут и было признано весьма положительным. Из чтения стенограммы переговоров я понял, что Л. И. лишь зачитал два текста, а весь разговор вели Косыгин и Громыко. Брежнев лишь один раз вставил реплику о «серой зоне» (взаимное не размещение оружия с обеих сторон границы между двумя «лагерями» в Европе), да и то Громыко потом незаметно ее дезавуировал.

Брежнев несколько раз в последнее время появлялся и на экранах. Особенное впечатление произвело награждение им лично генералов (под 9 мая) и своего собственного сына, который зам. министра торговли — орденом Октябрьской революции. В Москве только об этом и говорят.

День Победы. С Колькой Варламовым. Ностальгия по военной юности в сочетании с чувством неудобства перед современной юностью за то, что мы ей навязываем свои критерии, свой образ чувств и мыслей и вызываем этим лишь иронию, а то и просто сопротивление, и презрение к нам. Тем более что все это делается средствами официальной политики и пропаганды в атмосфере, когда, оказывается, решающую роль в победе сыграла 18-ая армия! (т. е. Брежнев на «Малой земле»).

19 мая 1979 г.

Еще раз на Секретариате ЦК.

Я там фигурировал дважды. Один раз — породнение городов: ССОД предложил из 56 просьб выбрать 10. Я еще в Отделе усомнился в Вологде и Великих Луках, как партнерах двух шведских городков. И правильно усомнился. Суслов и др. очень журили за то, что «не думают товарищи», что мы там будем показывать и чем хвалиться перед шведами. Вологда еле удержалась, в Великих Луках, которые я помню только по войне — одни землянки. Вычеркнули.

20 мая 1979 г.

Я озабочен завтрашним выступлением Б. Н. об НТР у Иноземцева с участием западных коммунистов больше — чем он сам. Его заботит не то, что меня, а именно — Плющ в Париже подал на него в суд за то, что на Софийской конференции он назвал его в ряду тех, кто сотрудничает с иностранной разведкой. Журналу «L' etude sovietique», который перепечатал его речь, это грозит штрафом в 10. 000 долларов и оплатой публикации опровержения и извинения в 10-ти газетах. Червоненко разослал этот «эпизод» по большой разметке. Вызвав дополнительное негодование Б. Н.'а. Пытался он и на меня навалиться: зачем, мол, такое вписали. Но я ему с текстами в руках быстро доказал, что фразы, относящейся к Плющу, не было ни в черновике доклада, ни в рассылке по ПБ, ни даже в тексте, который он произносил в Софии (стенографистка фиксировала, какие поправки он вносил при произнесении и этот экземпляр у меня). Фраза о Плюще появилась впервые в болгарском ротаторном варианте после произнесения. Б. Н. чувствует, что сам виноват, пытается искать виновных среди тех, кто просматривал верстку перед изданием. Возможно, это был я.

Но дело не в этом. Все печатные тексты, на всех языках содержат эту фразу. И это — вполне законное основание для иска о клевете. Доказать, что Плющ шпион, да еще задним числом, — невозможно. Его ведь даже не судили. Он прямо из психушки — в Париж.

Б. Н.'а беспокоит, как на это отреагирует его начальство. А отреагирует ясно как: выступает, мол, в печати по три раза в месяц, чорт-те что там ему пишут, а он все произносит, да еще печатает в самых авторитетных печатных органах. «Авторитет» по всем вопросам — от разоружения, Коминтерна и социал-демократии до НТР и кризиса капитализма, не говоря уже о реальном социализме и т. д.

Его академическо-теоретическая плодовитость вызывает раздражение давно и у Брежнева, и у Суслова, и у Кириленко, практически у всех.

Я уже не раз отмечал: мы, замученные этим его «творчеством» никак не можем понять, зачем это ему нужно. Ведь очевидно, что оно имеет обратный для его карьеры результат. А с точки зрения теории и выхода в марксистско-ленинскую мысль?! Вклад в нее может быть только объявлен сверху, а отнюдь не «внесен».

На днях был в гостях в одной интеллигентной семье. И опять я оказался в перекрестье обывательско-интеллигентской дискуссии — о том, почему нет мяса и почему, например, эстонцы, которые производят 180 кг. на душу в республике, должны кормить узбеков, а сами оставаться без мяса?

Порадовала статья Глушковой в «Литературной газете», которая зло высмеяла «нравственную критику» современной советской поэзии, напомнила знаменитое пушкинское насчет «нравственного»: это, мол, «совсем другое дело» и заявила, что пора от этих слюней отходить (от этой жалкой моды) и судить поэзию по законам культуры и историзма, а не по «критериям нравственности», в которые каждый вкладывает свой капризный смысл.

9 июня 1979 г.

Б. Н. почти каждый день рождает какие-нибудь инициативы. Например, послать послание Брандту в связи с евровыборами. Но от кого? Кто может обращаться к Брандту, кроме Брежнева. А Брежневу, который о европарламенте и не слыхивал, наверно, только до этого и делов! Я такие инициативы, как правило, «замалчиваю», но иногда Б. Н., с его цепкой памятью, прочтя какую-нибудь очередную шифровку, вспоминает. и припоминает мне.

21 июня 1979 г.

В эти дни был «поцелуй Картера» (с Брежневым) в Вене. И уже цейтнот в подготовке пономаревских текстов к Берлинскому совещанию секретарей ЦК. В свете «поцелуя» наш классовый подход и разоблачение американского империализма выглядят не очень уместно.

Пойду выкручивать мозги, как совместить одно с другим.

Когда Пономарев заставил нас с Загладиным в прошлую пятницу подготовить проект постановления Политбюро по итогам Венской встречи Брежнев-Картер, я в душе плевался. Ну, куда опять лезет? Мы, Отдел, никакого отношения к переговорам не имели.

Но я опять недооценил Пономарева, который умеет пользоваться коридорами власти, и не раз уже в подобных же случаях проталкивал «свои» варианты решений. Конечно, через Суслова. Суслов, мол, зачитал текст и утвердил без поправок.

Рассказал и о том, что сообщил Л. И. на ПБ. Рассказывал скучно и сбивчиво. Усек я несколько моментов, которые практически сейчас нужны для подготовки совещания секретарей в Берлине: не изображать встречу в Вене как нашу победу; не настаивать, что это нам особенно выгодно; не ругать Картера, но и не хвалить, не мешать ему добиваться ратификации. Она нам нужна. Но мы не пропадем, хотя, если ее не будет, придется еще и еще сильно раскошелиться.

Зато карьере Картера конец. А он, мол, очень хочет еще побыть в президентах и не скрывает этого.

Попытки нажать на нас (шпионаж с территории Турции — самолетами, по Ближнему Востоку — смириться с новым сроком войск ООН на Синае; поддержать план урегулирования на Юге Африки) — не прошли. Картеру твердо сказано, что ждать от нас тут чего-либо бессмысленно.

Особый упор (и рассматривается, как достижение) на то, что оба заявили: не будут добиваться превосходства. Однако, Картер, вернувшись, в речи перед Конгрессом прямо сказал, что Америка сильнее и будет сильнее. А его Пауэлл с цифрами в руках публично доказывал, что так оно и есть: и по ракетам, и по самолетам, и по подводным лодкам, и по экономическому потенциалу, в котором вместе с союзниками они нас превосходят в три раза!! И т. п.

23 июня 1979 г.

Сижу дома.

Куда же все-таки идет Россия?

Скоро еще повысят цены на предметы роскоши: машины, мебель, меха, золото. По закону вечной политэкономии это сразу скажется на тех, кто покупает на рынке лук, репу, укроп, огурцы, картошку, а потом по закону инфляции и на ценах ширпотреба.

Ребята из Отдела планово-финансовых органов говорят, что ни разу ни одно такое «мероприятие» не давало искомого эффекта: 2–3 месяца поступления в бюджет увеличиваются, а потом все опять «как было», зато растет коррупция, цинизм, хищничество. Например, если раньше за мебельный гарнитур в магазине брали в лапу 10 % от стоимости, то теперь уже 100 %.

Они же говорят, что «с мест» идет поток писем, все более требовательный и угрожающий. Например, «не думайте, что у русского народа терпение беспредельно». Все чаще всерьез (не анонимно) требуют введения карточек на мясо, молоко, крупы.

Судя по всему, урожай в этом году будет очень плохой. И — ждать беды.

В самом деле, неужели великий народ и великая страна должны столько времени (и впредь ничего не светит) терпеть такой экономический позор для того, чтобы ее лидер мог «на равных» разговаривать с Картером!?

Ведь никто уже не верит, что на нас хотят напасть, что нас хотят «захватить», подчинить, разгромить и т. п. Для чего же тогда эта военная сила, которая стала ужасающим тормозом всего нашего развития, и в жертву которой приносятся интересы народа?! Но в конце XX века смешновата такая слава. И не случайно нынешней молодежи (в отличие от наших поколений) плевать на эту славу, а то и на саму «Родину».

Как и следовало ожидать, Б. Н. побывав на Политбюро, понял, что надо возвращаться к первому варианту доклада для Берлина, сосредоточиться на пропаганде ОСВ-2 и не особенно лезть с классовым анализом долговременных тенденций борьбы против империализма. Именно в этом духе он вчера давал замечания по варианту, который был исполнен в точном соответствии с его указаниями, данными неделю назад. Был недоволен акцентом на «долговременные проблемы». И — я не устаю этим поражаться в нем — делал вид, будто не он дал схему, не он дал диктовку, не он разгромил предыдущий вариант «за поверхностность, поскольку главное там было посвящено ОСВ-2.

Я, однако, не преминул ему вежливо напомнить. С него как с гуся вода.

С точки зрения «интересов дела» так-то, конечно, лучше. Да и надоела эта его претензия изображать из себя теоретика.

30 июня 1979 г.

Неделя прошла как в угаре: обычный финиш перед пономаревским действом. В понедельник выезжаем в Берлин. В этой политической литературщине, которой я занимаюсь, никогда почти не изменяет предчувствие. Пономарев со своим коминтерновско- пропагандистским подходом к политике, с самого начала давил нас в ложном направлении. Мы сопротивлялись, но «соотношение весовых категорий» ставит быстро предел нашим протестам. Так и здесь: ведь концепция Б. Н.'а фактически сводилась к тому, что, несмотря на все ОСВ-2 и проч., ничего не изменится — гонка будет продолжаться, империализм будет готовить войну, все будет идти предначертанным классовой борьбой путем. Поэтому в Берлине надо бить в набат, разоблачать, мобилизовывать и проч.

Все мы были уверены, что после Вены он будет вынужден снизить тон. Так и произошло: теперь он удивляется, как могло в тексте сохраниться — что мы пропагандой будем стремиться влиять на правительство и Конгресс в духе ратификации ОСВ-2 — не дай Бог произойдет утечка!.

А вчера пал и последний редут: «МХ» (новая самая мощная американская ракета). На протяжении двух с лишним месяцев не было «собеседования» по подготовке к Берлину, чтобы он не требовал разоблачения «этого плана Картера»: ведь что же это происходит — одной рукой он, Картер, за ОСВ, другой создает новую почти неконтролируемую угрозу для нас, поощряет гонку и проч.!

Нехотя, плюясь, мы вписали сначала 5 страниц про «МХ», потом убавили до трех, потом до одной, потом, после замечаний Зимянина — до одного абзаца. А вчера пришло грубое, безымянное «замечание» Громыко: мол, неправильно поднимать этот вопрос, — «МХ» не подпадает под ОСВ-2, и вообще не дело подобными вещами заниматься на «таком форуме». Когда я показал это Б. Н.'у, он, покраснев, сказал: «Ну что ж, примем это, и вычеркнул последний свой выпад против «МХ».

Провалилась моя попытка говорить с Б. Н. о коррупции в министерских кругах: одно за другим вскрываются дела (на уровне зам. министров) с взятками, кумовством, грабежом государственного имущества на миллионы рублей.

А тут еще повышение цен с 1 июля. Вот тебе и ОСВ-2!

Статья Виктора Афанасьева в «Правде» о поездке в Японию — это, видно, тот новый стиль, который сам Виктор (с высоты своего положения главного редактора «Правды») демонстрирует исполнение постановления ЦК по идеологии. Показал образец капитализма, у которого нам надо учиться, объяснил (без всяких околичностей в духе разоблачения эксплуататорского строя), почему японцы увеличили за 30 лет промышленное производство в 20 раз! Описал Японию современной эпохи. И поучение нам — не в подтексте, намеками, а прямо: вот так надо работать, вот так надо организовывать труд, вот так надо использовать ресурсы и т. п.

8 июля 1979 г.

Со 2 по 6 июля был в Берлине. Совещание (шестое) секретарей ЦК соцстран. Есть минилогика событий, но есть их место в определяющем ходе главных событий. С точки зрения большой политики я так зафиксировал свои наблюдения: «Мы надоели нашим «друзьям». Надоели прежде всего тем, что своей позицией по отношению к Западу, к китайцам и проч. создаем якобы нужную нам и им ситуацию в мировом масштабе. Не то чтобы они (правящие компартии) были в принципе против нашей внешней политики. Нет. Но им надоело играть роль хористов, и у них есть «свои дела», и им стало противно тратить энергию на политический треп».

Что касается идеолого-пропагандистской координации (ради которой по большей части эти совещания и собираются), то отношение наших друзей выразил однажды (не на заседании, конечно, а в баре) болгарин Дмитрий Станишев : «Какая, говорит, координация?. Надо, чтоб люди были сыты, одеты, жили не хуже, чем в ФРГ, например. Тогда и никакой идеологической координации не потребуется. А вы мешаете. Вы вот, например, ворчите все время, что мы кредиты у Запада берем, в долги влезаем. А что нам делать? Вы же их нам не даете и не можете дать. Мы же сами вот это барахло, — пальцами оттягивает у Загладина на груди рубашку — производим качественнее вас, вы в Москве такие рубашки за валюту в «Березке» продаете. Так чего же нам ждать? А народ нас спрашивает — почему мы не можем жить так же или лучше, как западные немцы или австрийцы, или датчане, которые ездят к нам десятками тысяч на Золотой берег? И не миллионеры ведь ездят, а такие же рабочие!»

Вот и весь сказ! «Друзьям»- немцам не нравилось, что мы делали с ФРГ свою европейскую политику — через голову ГДР. А их, восточных немцев, своих союзников, заставляли кричать против ФРГ. Бурно развивая с Западной Германией экономические связи, мы то и дело тыкали в нос ГДРовцам «коварство» Бонна и пытались запретить или хотя бы сдержать развитие их экономических отношений с ФРГ. А оно, несмотря на наши запреты, уже превратилось в экономическую экспансию ФРГ. Простой народ это приветствовал, а ГДРовское начальство не видело другого выхода. Аксен, член ПБ СЕПГ, выступая на упомянутом совещании, ритуально, чтоб нам понравиться, опять сильно ругал ФРГ и особенно их социал-демократию. А в кулуарах возмущался, почему Пономарев не сделал того же!

Венгры были недовольны тем, что мы, координируя, делали вид, будто существует единство между политикой вьетнамско-лаотянской (тем более идеологией) и их, венгерской, да и советской тоже. — «Послушай, — говорил мне Лакош, — вы действительно думаете, что это одна политика? То, что сказал здесь вьетнамец, уместно было слышать лет 15 назад, да и то в душе покоробило бы. А сейчас? Зачем мы занимаемся фарисейством, зачем такие лицемерные совещания? Не опасно ли это и для самой политики? Ведь ни разу никто словом не обмолвился, чтобы заронить у вьетнамцев сомнение во всеобщей поддержке их точки зрения!»

И все, разумеется, возмущались тем, что мы заставляем 10 партий на этих совещаниях цацкаться с румынами только для того, чтобы те присоединились к общему коммюнике. Но когда чех, вьетнамец или поляк пытались внести какие-то мелкие редакционные поправки, мы пускали в ход все средства, вплоть до бесед на уровне секретарей ЦК, чтобы те «не настаивали», не раскачивали лодку, которая вот-вот и так опрокинется.

Наши друзья, естественно, делали вывод: значит — чем больше ты выкабениваешься перед КПСС, тем больше с тобой считаются!

Сами румыны, их тактика и политика, не говоря о личном поведении, ни у кого симпатий не вызывали. Но никто «не хотел понимать», зачем с ними так возиться. Советскому Союзу нужна была демонстрация единства, а остальные должны были ради этого терпеть румынские пошлости, поступаться своим достоинством.

Надоела нашим «друзьям» двойная игра КПСС в коммунистическом движении в связи с еврокоммунизмом. Во время упомянутого берлинского совещания была проведена опять тайная встреча секретарей ЦК (без румын).

Вот как она происходила. Член Политбюро СЕПГ Хагер председательствует. Пономарев, выступая первым, выдавал свои оценки за общую для всех присутствующих линию. Кончил.

Хагер: Кто хочет слова? Молчание. Оно продолжается несколько минут. Кубинец, видно, чтобы спасти ситуацию, долго рассказывает о подготовке конференции Движения неприсоединения в Гаване, то есть совсем не на тему.

Хагер опять обращается: Кто хочет слова?

И опять молчание. Тогда Русаков берет слово, хотя по сценарию должен был выступать последним. Рассказывает о наших отношениях с румынами, югославами и корейцами.

Хагер… и опять молчание. Тогда немец благодарит выступивших (т. е. Пономарева, кубинца и Русакова) и желает всем спокойной ночи. На всех шести предшествующих подобных совещаниях, начиная с 1973 года, были такие закрытые встречи. На всех шести я присутствовал. Но никогда не было такого! Это выглядело как молчаливая обструкция. Как протест на коленях или кукиш в кармане. Друзья-союзники не хотели больше слушать директив, они уже позволяли себе «не соглашаться» с методом формулирования политики, особенно той, которая «сделана» без них. Теперь они уже противятся, не хотят принимать политику КПСС как общую политику соцсодружества в целом.

Пономарев был шокирован. Я пытался с ним позже поговорить на эту тему. Он ушел от разговора. Он знал, как себя вести: у КПСС не может быть неудач ни в чем, и значит, здесь все было как надо. И уж во всяком случае, не следует шуметь, если что-то было не совсем так.

В мини-плане все действительно было в порядке. На открытой встрече все выступали по кругу, по два, а некоторые делегации по три раза, делая вид «живой дискуссии», а на самом деле даже не слушая друг друга. Были приемы, беседы между собой, всякое прочее общение. Второй эшелон (эксперты и советники) жил в партгостинице, ночи проводили в баре: джаз, танцы и откровенности под вино и пиво.

Советских было 28 человек. Другие делегации тоже не маленькие, примерно по столько же. Всего, говорят, в совещании и около участвовало не менее 200 иностранцев.

Так что все было внушительно и как полагается.

13 июля 1979 г.

Неделя была насыщенной: проект для ПБ по итогам Берлина и шпаргалка для Б. Н., чтобы выступить там.

Оценка 11 тома «Истории СССР» (1946-64) — Б. Н. попросил провести главную редакцию перед сдачей в издательство. Посмотрел я эти 600 с лишним страниц. Скукота и фарисейство. Те, кто пережил сам и не забыл, может по жаргонным формулам и внешним ориентирам восстановит этот глубоко драматический период нашей истории. А «новый» читатель ничего не вычитает оттуда, да у него и терпенья не хватит пережевать эту вату.

Написал очень ядовитый отзыв. Зайцев говорит, что Б. Н. его широко использовал перед 32 членами авторского коллектива.

19 июля 1979 г.

Сегодня впервые выступал на Политбюро. И только сейчас, дома, «осознал» значительность события. А когда шел из Кремля и потом продолжал править памятку для бесед с имеющей место быть во вторник делегацией ФКП (Гремец), когда сообщал сектору о результатах, как-то и не придал этому значение: служба и служба. Да, и в самом деле, так оно и есть, хотя, конечно, из 15 млн. советских коммунистов не многим приходилось не только выступать, но и побывать на Политбюро.

Обсуждался на ПБ вопрос о продолжающемся разгроме компартии Ирака баасистами — Саддамом Хусейном, который только что стал президентом. Нашему Отделу предложили опубликовать сокращенный текст майского обращения ЦК КП Ирака по этому поводу и «осторожную статью в «Правде», послать ушедшим в горы к курдам коммунистом «одеяла и подушки», но не оружие, две радиостанции и т. п.

Председательствовавший Кириленко попросил меня сказать пару слов. Я сказал, почему мы это предлагаем и как «по-нашему» будут развиваться события в Ираке с приходом Хусейна: коммунистам, во всяком случае, будет еще хуже.

Тем не менее, А. П. предложил повременить, чтоб этот наш втык не был первым публичным актом в отношении нового президента. Еще раз надо, мол, попытаться воззвать к его разуму. А потом уж и выступать публично. Что же касается «одеял и подушек», то я так и понял, поддержано это или нет. И правильно сделал, так как нечего мелочиться, когда политика определена.

Б. Н. в Афганистане. Завтра возвращается.

Награждение Каштана, генсека Канады. Отвратительное предприятие: на Плотниковом мне пришлось держать о нем речь — тост. В присутствии его товарищей — членов ПБ. Говорить о несуществующих заслугах лидера несуществующей партии, к тому же — весьма сомнительного человека.

Посол Александр Яковлев, которого туда 7 лет назад перевели с должности зам. зава Отдела пропаганды, так как он не был готов организовывать в СМИ культ Брежнева, сидел со мной рядом. Только я закончил свою искусно вымученную речь, он мне шепчет на ухо: «Самый подозрительный тип из всех канадцев, с какими я имел дело».

Еще хорошо я догадался посоветовать Василию Васильевичу Кузнецову — зам. председателя Президиума Верховного Совета СССР (после награждения в Кремле) выкинуть из его речи (из текста для публикаций) слова «верный ленинец».

На Секретариате ЦК приняты поправки к правилам поведения советских людей за границей. Там, с одной стороны, громогласная преамбула, что они должны нести правду о советской стране и проч., а с другой, фактически исключается какой-либо контакт с туземцами.

27 июля 1979 г.

Приехал Гремец (секретарь ЦК ФКП). 24 и 25 июля в ЦК КПСС состоялись беседы, в которых принимали участие Пономарев, Черняев и Гремец. На этот счет «Правда» отметила: «Беседы, проходившие в дружеской, откровенной атмосфере, охватили широкий круг политических и экономических проблем современной международной обстановки, в том числе в Европе. Особое внимание было уделено вопросам разоружения, необходимости усиления действий против гонки вооружений, в целях укрепления разрядки.

Участники встречи изложили точки зрения своих партий на вопросы демократии и социализма.

Представители КПСС и ФКП считают, что обмен мнениями является полезным и конструктивным и выражает совместное стремление обеих партий развивать и впредь отношения и сотрудничество между ними».

Для понимающего подобное коммюнике (первое после 1971 года) говорит о многом. Видимо, ФКП нуждается в нас, поняла, что «против нас» (хотя и не с нами) не проживет, а власти все равно не видать. Гремец, правда, не настаивал на том, чтобы записать в коммюнике о разногласиях, но предпоследний абзац мне пришлось предложить в качестве компромисса, чтобы не допустить их формулировки, где намек на разногласия был словесный, а не только смысловой.

Сам Гремец парень простой и очень хочет соответствовать своему посту, поэтому точно перелагает резолюции и заявления Жоры (Марше), но не заводится и не идет на обострение. А по полету и масштабам он далеко не Канапа, который помимо политики партии делал еще и свою политику.

Картезианская ясность (при слабости личного интеллектуального потенциала и образованности) выродилась у французских наших друзей в упрощенческий ревизионистский догматизм. Вся их политика сводится к простой задаче: «всё для партии, всё во имя партии». Торез в свое время сумел перевести их на рельсы — партия для нации. Теперь они возвращаются к доторезовским временам, но с претензией на творческое развитие марксизма.

Всерьез с ними дискутировать — пустое занятие. Они не умеют аргументировать свои постулаты.

Примеры:

1) Сдвиг вправо в Европе. Не надо это слишком часто повторять, так как такое настаивание на правом сдвиге идет на пользу социал-демократам. А это плохо! (Страшнее социал-демократов зверя сейчас нет, будь то Миттеран, Брандт и кто угодно).

Не важно, значит, есть ли на самом деле сдвиг вправо и как на это реагировать в реальной политике. Важно не дать шанса социал-демократам.

Б. Н. спрашивает: Что же Штраус лучше Шмидта?

Гремец: Не знаю, не знаю. Не хотел бы однозначно отвечать. Шмидт хорошо служит монополиям и проч. Т. е. та же старая песня — чем хуже, тем лучше. Поэтому и ни о каком сотрудничестве с социал-демократами (по каким угодно вопросам — разрядка, гонка вооружений и т. д.) не может быть и речи, в том числе и в Европарламенте. «Там мы будем выражать точку зрения только своей партии».

2) Главное у нас с вами разногласие, напыщенно произносит Гремец, в том, что вы, как сказано на нашем съезде, не понимаете (недооцениваете) универсальности демократического компонента и его значения в условиях социализма. Дело не в диссидентах, это — мелочь. Дело в общетеоретическом разногласии.

Спрашиваем: Ну, а все-таки, в чем выражается наше непонимание?

В ответ следуют невразумительные фразы, а потом: вы применяете административные меры, когда надо бороться политическими средствами.

Б. Н. ловит: значит, дело все-таки в диссидентах, в том, что вы за то, чтобы мы разрешили антисоветчикам выходить на Красную площадь и кричать, что хотят, создавать антисоветские группки и т. п., так?

В ответ — опять общие фразы, но уже не возвращается к тезису, что диссиденты — это мелочь, подробность.

Вот и дискутируй с такими теоретиками.

При этом неоднократно заявляли, что они не собираются никого учить и отстаивают право любой иметь свое мнение по любому вопросу. Но, между прочим, выразили протест по поводу того, что Моруа (лидер социалистов), побывав в прошлом году в Москве (по линии породнения Харьков-Лилль), выступил по французскому телевидению и сообщил, что КПСС разделяет их, ФСП, оценку итогов парламентских выборов во Франции.

Б. Н. тут же назвал заявление Моруа ложью. Хотя это не совсем так. Я сам присутствовал на конфиденциальной беседе с Моруа у Загладина и собственными ушами слышал, как Вадим прозрачно «дал понять», что мы не разделяем оценок, даваемых коммунистами по итогам тех самых ключевых выборов…

Но дело не в этом. А в том, что наши французские друзья при всей их демагогии насчет равноправия не допускают и мысли, чтобы, например, КПСС имела по какому то ни было французскому вопросу мнение, отличное от мнения ФКП.

Б. Н. с ними проговорил за два дня около 6 часов. Остальное время я. Много раз разговор соскакивал на католиков, на Папу в Польше и вообще. И здесь, как и в другом, очень неглубоко берут. Папа для этого специалиста по католикам (он долгое время вел эту тему в ЦК ФКП) — лишь реалист, а его визит в Польшу — большое достижение с точки зрения сотрудничества церкви и социалистического государства. Попытки углубить тему в сферу философско-идеологическую и даже просто политическую (но с перспективой) приводили лишь к монотонному и надменному повторению общих одних и тех же фраз.

Б. Н. затеял еще одно поучение Западу: хочет «написать» статью о том, что революции в современном мире — это не «рука Москвы», а объективный процесс. Вот он выступит — и Бжезинский с Ко сразу осознают это, антисоветизму будет нанесен еще один удар.

Он нам с Козловым посоветовал прочитать его статьи и доклады, которые опубликованы там-то и тогда-то, или не опубликованы, но их можно достать у Балмашнова. Я, говорит, давно, задолго до того, как Брежнев сказал это в Вене, занимался этой проблемой. «Вы почитайте, почитайте, там в основном все, что нужно для данной статьи, уже есть».

Комизм состоит в том, что эту статью и доклады писали ему в основном мы с Лешкой (Козловым). Что это? — презрение к нам, старческий маразм, самомнение или полная нравственная извращенность на почве обюрокрачивания мозга и души?!

Это так часто повторяется, что уже не хочется возмущаться.

4 августа 1979 г.

Очень тяжелая неделя прошла.

Во вторник был Секретариат ЦК. Потрясенный, я слушал обсуждение о невыполнении министерствами решений ПБ по производству техники, облегчающей и заменяющей ручной труд. Зав. Отделом Фролов сообщил, что мы на 60 % отстаем от капиталистических стран по замене ручного труда. Заявил, что министры проявили недисциплинированность. Потом выходили к столу министры: Антонов (радиотехника), Новоселов, Поляков, еще кто-то, а также зам. председателя Госплана Исаев.

Я уже писал как-то об Антонове, другие подстать ему. Это компетентные, знающие, свободно владеющие темой советские менеджеры, явно не глупые и с характером. И хотя их вызвали на разнос, не видно было, чтобы кто-нибудь трусил. Позиция была по Маяковскому: вот вам мое стило, пожалуйста, пишите сами.

Антонов начал с того, что да, он виноват, не справился. Но потом: меня упрекают, что я не выполнил заданий по производству автокар. Это так. Я действительно, не ввел в строй (сколько-то) новых заводов, и не дореконструировал (столько-то) старых. Я этого не сделал потому, что половина болгарских автокар, полученных по импорту, и половина тех, которые я выпустил, стоят под заборами. Для них нет аккумуляторов. А аккумуляторов нет потому, что нет свинца, и Госплан изъял средства на строительство нового аккумуляторного завода, потому что там не из чего было бы делать продукцию. И т. д.

Новоселов начал иначе. Вы, говорит, думаете интересно нам здесь, заслуженным и убеленным, стоять как мальчишкам и выслушивать всякие слова?! Нет… Вы, Андрей Павлович (Кириленко), сказали здесь, что нас шесть раз предупреждали. Но за эти же годы Госплан шесть раз сокращал ассигнования на гражданское строительство по моему министерству, сначала на 12, 15, потом на 20, наконец, на 38 %. За счет чего я мог реконструировать и ставить новые производства?

В этом же духе выступал Поляков (автостроение). Исаев пытался свалить на министров, но признал, что до 1978 года выделил недостаточно средств. Теперь обещал наверстать.

Но самое главное — беспомощность Кириленко. Он то и дело подзывал помощника, то и дело стрелял в министров какими-то цифрами, из которых должно было следовать, что они за семь лет ничего не сделали. Но они тут же вежливо отводили упреки, аргументируя железным фактами. А с упреками в адрес Полякова вообще получился конфуз: тот пропускал их мимо ушей и со стороны казалось, что он нагло их игнорирует, не отвечая на грозные вопросы. Но потом, не выдержал и интеллигентно разъяснил: Андрей Павлович, вы не о том мне говорите, это не по моему ведомству, я выпускаю автокары с двигателями внутреннего сгорания… Минута молчания…

Но опять же не в этом главное. Главное в том, что ЦК ничего не смог конкретно предложить для исправления положения — ни перераспределения средств, ни новых средств, ничего другого. Секретари ЦК, кроме Горбачева, который сказал что-то дельное о том, сколько теряем сельскохозяйственной продукции из-за того, что нет погрузочно- разгрузочных средств, остальные (но не наш Б. Н.) молчали: они идеологи или международники, или оргпартработники и не шибко касаются экономических проблем.

Говорил в основном Кириленко (и не раз). Но он читал мораль: ах, как нехорошо, вы же коммунисты, ответственные товарищи, знающие и умные, ЦК вас поставил, вам дано задание, а вы? Нельзя, нехорошо так относиться к постановлению ПБ. Подумаешь, не дали вам денег, сократили ассигнование! А вы и руки опустили, воспользовались этим, чтоб ничего не делать. Это, мол, потому, что для вас это не основное производство, «на дядю не хотели работать» и проч.

Было стыдно и дико! Ведь ничего, кроме дедовского «давай, давай» и «коммунистам не страшны никакие трудности» не было в этих косноязычных тирадах председательствующего.

Я по случаю оказался рядом с этими министрами. Они сидели, слушали, ухмылялись, перебрасывались презрительными репликами, а то и просто фразами: Зачем же нас надо было собирать? Что дает такое, с позволения сказать, обсуждение в Центральном Комитете? Это же дискредитация? Ведь ничего мы не сможем сделать, если и дальше нам так будут планировать. Нас можно снять, но дело от этого не поправится…

Ушел я убитый. Неужели не хватает даже ума не устраивать подобных партийных спектаклей, если нет ни материальных возможностей, ни умения или решимости по- деловому решать вопросы?

Таково одно событие моей недели.

В понедельник у Б. Н.'а принимали Каштана. Обычная болтовня: рассказывает он, как всегда, банальности о положении в Канаде и ничего о себе, о партии.

Б. Н., посоветовавшись со мной загодя, решил врезать ему на этот раз: мол, как же так: вы говорите кризис, безработица, инфляция, американцы давят, а партия все идет на убыль. На прошлых парламентских выборах вы получили еще меньше, чем на предыдущих (сам Каштан, кстати, всего 193 голоса). И что это за история с Бигингом, которого вы исключили… Каштан весь потерялся, не нашел, что ответить, стал путаться в численности и почему рабочие не идут в партию. Встреча закончилась в состоянии переполоха. А когда вышли из кабинета, он мне: «Я хотел бы продолжить дискуссию с вами».

В среду мы ее продолжили на Плотниковом. Но дело, как и в прошлые его приезды, свелось к тому, что он, вынув бумажку, тщательно записывал за обедом, выспрашивая меня о теоретических вопросах МКД, о возможной избирательной стратегии, обо всем том, что ему понадобиться для отчетного доклада на предстоящем в ноябре съезде партии — чтоб выглядеть там осведомленным и на уровне.

На другой день у Б. Н.'а встречались с Флоракисом (генсеком КП Греции). Это совсем другое дело. За несколько лет он создал сильную партию. И теперь появился, чтоб подготовить визит в Москву премьера Карманлиса (впервые в истории отношений СССР — Греция). Ехал он морем в Ялту. Но, во-первых, ни Брежнев, который сейчас там, ни даже Черненко, который был на последнем съезде КПГ, не приняли его в Крыму. И даже не ответили. И опять пришлось отдуваться Б. Н.'у. Он согласился встретиться с Флоракисом в Москве. Тот, конечно, не сечет наших порядков и не представляет себе, что Б. Н.'а даже всерьез и слушать не будут по поводу соображений, которые он привез на «высший уровень».

А привез он следующее: Карманлис, хоть и антикоммунист, но он не хочет быть под сапогом у США. Поэтому он ищет поддержки у СССР. Однако, ему нужны реальные последствия визита, с одними хорошими словами он в Афины вернуться не может. Он рассчитывает получить согласие на строительство глиноземного завода в Греции, на поставки газа, электроэнергии (пусть в скромных размерах), нефти, на расширение товарообмена.

Единственное, что Б. Н. мог ему ответить — доложим! И тут же «доверительно» добавил: вы, мол, поближе к визиту, за неделю — две дайте телеграмму через нашего посла обо всем этом. Не знаю, догадался ли Флоракис, но смысл этой операции в том, что телеграмму-то помощник или Громыко может еще и доложат Брежневу, а вот сумеет ли Б. Н. доложить о беседе с Флоракисом — это весьма проблематично, тем более, принять какие-то конкретные меры.

Дело, однако, не только в этих наших порядках. Дело в том, что американцы, окажись они в нашем положении, не задумываясь, дали бы Карманлису все, что просит и даже больше, а у нас дать нечего. Остается один «моральный капитал», из которого шубы не будет, тем более, что он — шагреневая кожа.

Вчера принимал в ЦК (уже один) 10 человек испанских коммунистов — ученых, которые перед этим поездили по стране. Очень нелегки эти собеседования: не выглядеть банальным апологетом, которому вследствие этого не поверят и общий итог очередного контакта с КПИ будет скорее негативный, а вместе с тем подать наши проблемы, заботы и дела серьезно, критично, но на мажорно-оптимистической струне. В международных проблемах это для меня просто. Во внутренних — очень трудно, выдумывал всю ночь перед тем.

Перцов (референт по Испании) говорил мне после их отъезда, что я их совершенно очаровал, за обедом только и разговоров было, что обо мне.

А я обедал потом два с половиной часа с О'Риорданом, который собирается на отдых в Литву вместе со своей «советской женой», бывшей его здешней переводчицей. Подкинул я ему идею проведения комконференции католических стран по политике Папы (в связи с его визитом в Польшу). Он ухватился. А к идее комконференции против антикоммунизма он отнесся кислее.

Конечно, у него партия столь же значительна, как у Каштана. Но он хоть умный человек, с ним интересно. И он сам делится мыслями, а не только выуживает твои, как Каштан.

Ко всему этому повседневная служба. Десятки больших бумаг — записки в ЦК, всякие предложения, сотни телеграмм, на многие из которых надо реагировать. Поток летучих вопросов у секторов и консультантов, на дню по десятку. Да и задания Б. Н.'а опять стекаются в одно горлышко. Информация, не говоря уже о ТАСС, просто оглушает. Но не проглядывать ее, значит, мгновенно отстать и появляется сразу неуверенность в реакции на служебные записки и звонки.

В результате всего этого вечерами доходило до головокружения. И когда брел домой, чувствовал, будто часть моего организма просто атрофирована.

12 августа 1979 г.

Физическая усталость все чаще дает о себе знать. И все больше томит размеренное однообразие жизни: каждый день 9-10 часов службы, иногда и вечера, «иностранные друзья», коммунисты, которые любят приезжать именно в субботу и воскресенье и беседовать с нашим братом тоже в эти дни. Кстати, на той неделе принимал Гасперони и Барулли, председателя и генсекретаря Санмаринской КП. Приехали просить нефть (60 тысяч тонн), иначе их единственное в капиталистическом мире правительство с участием коммунистов сбросят итальянцы с помощью энергетической блокады.

Минвнешторг готов был им отвалить эту малую толику (итальянцам даем 7 млн. Тонн), я знал об этом, поэтому легко было изобразить, что это ЦК идет им навстречу, хотя Б. Н. меня предупреждал, что, мол, не надо ввязываться в «это дело».

Все больше и больше его шпыняют и он становится все осторожнее, особенно, когда дело связано с материальными расходами. Даже Корниенко (этот наглый хохол, действующий под прикрытием Громыко) позволил себе на последнем ПБ поднять хвост на Б. Н.'а и поправку его (фактически мою) завалили: чтобы выбросить из проекта закона об иностранных гражданах в СССР фразу об ограничении их передвижения «по причинам ограждения нравственности» наших людей. Чистый вздор — выходит, что, например, в Москве может жить безнравственный иностранец, а в Новосибирске нет. Однако, завалили… и еще раз подставились под антисоветские жерла. Очевидно, что иррациональная охранительность сильнее всяких доводов. Главное же, что какой-то зам. министра может открыто нокаутировать секретаря ЦК и это поощряется, так как Громыко «вхож» и друг.

Взялся (впервые в жизни целиком) читать Чаадаева в полном издании Гершензона 1913-14 гг. При советской власти «интегрально» Чаадаев так и не издан.

Прочел на днях А. Безансона «Интеллектуальные истоки ленинизма». Конечно, мы, русские, всегда будем воспринимать Ленина иначе и эмоциональнее, но дело в том, что Запад и практически весь остальной мир, включая новую генерацию коммунистов, уже воспринимает его по-безансоновски или близко. Они предрасположены к такому восприятию и чем дальше Ленин становится историей, тем «позволительнее» такое восприятие даже для не антикоммунистов.

Кстати, Ленин — это то, чего, как считал Чаадаев, не хватало истории России, чтобы обрести качества, необходимые, по его концепции, цивилизованному народу.

16 августа 1979 г.

Вновь и вновь мысленно возвращаюсь к Безансону: как он разглядел нас! Сами себя мы такими увидеть не можем, а если кто и увидит, то — это не имеет никакого значения, как и доказал Безансон.

Гоголь о Пушкине… впервые довелось прочесть. Вообще, я только в зрелом возрасте начинаю постигать величие Гоголя.

Вчера по пути из поликлиники обнаружил приметы возвращения Брежнева из Крыма. Милиция через каждые 100 метров и проч. Ужасно стыдно на фоне всего прочего.

10 сентября 1979 г.

Через час уезжаю на Ямайку. Познакомился со стенограммой Брежнев-Берлингуэр. Остались друг другом довольны. Не договорились лишь по Китаю…

То, что нужно было для Ямайки, консультанты сделали, конечно, не так. А мне, оказывается, поручили еще вести торгово-экономические переговоры с премьером Гренады Бишопом, где тоже весной была революция.

В субботу смотрел фильм по Г. Маркову «Отец и сын», про Сибирь 20-х годов. Кинематографически слабоват, но материал сильный. А мораль, которую может быть, и не имели в виду авторы, — без «1929 года» 1917-ый погиб бы, не миновать бы нам реставрации. Я возглавлял делегацию КПСС на Ямайку. На конференции правящей Народной национальной партии (между прочим, член Социнтерна) рассматривались актуальные вопросы внутренней и внешней политики. Присутствовали представители профсоюзов, социалистических и коммунистических партий многих стран.

14 октября 1979 г.

Вот и месяц прошел. Съездил на другой конец мира. Попробую восстановить кое- какие детали поездки.

Вылетели из Москвы на Монреаль 10 сентября утром. До Монреаля 11 часов лету. Читал в «Иностранной литературе» какой-то финский роман, играли в шахматы, просматривал материалы для Ямайки.

Аэропорт — модерновая роскошь. Рассчитан на 50 млн. пассажиров в год, но используется на треть, убыток.

Посол Яковлев, встречавший нас, жаловался мне, что Москва, Демичев и проч. не хотят его возвращать, не простили ему статью в «Литературной газете». Томится, упрашивал посодействовать…

Конференция ННП должна была открыться 12-го утором, но началась только вечером. Многие делегаты, а всего их было более 2000, не смогли приехать, так как ураган вызвал наводнения, размыло дороги, а кроме того, самая активная часть — «руководящие кадры», в такой момент должна быть с народом.

Наше появление в спортпаласе…

Общая молитва. Проповедь пастора.

Въезд чуть ли прямо не на платформу на автомобиле Секу Туре (марксистский диктатор Гвинеи), который был как раз с официальным визитом. Его часовое обращение к съезду: демагогия, расизм наоборот. Ответная речь Мэнли. Первое впечатление от него (теперь вот его портрет стоит у меня за стеклом книжной полки) — незаурядная, масштабная личность, из тех, кто делают историю. К тому же, красавец, оратор, обаятельный…

Английская парламентская манера ведения дискуссии… Женщины, их 2/3 делегатов. Очень активны.

Танцы, всплески восторга, гимны и проч. Вместо обычных для нас аплодисментов в ходе съезда.

Через съезд видно, что происходит в стране. Очень напоминало, в моем представлении, конечно, как было у нас в первые годы после революции: высоколобая, интеллектуальная элита партии и государства (у нее в прошлом — британские, канадские, американские университеты, журналистика, адвокатура и т. п.). Люди подряд производят гораздо большее впечатление, чем наши европейские «еврокоммунисты» и по политическому кругозору, и по культуре мышления. По степени понимания своей исторической миссии далеко превосходят претенциозных европейцев. Это — с одной стороны. А с другой — полуграмотная масса, полная революционного энтузиазма, преданная идее «своего социализма», ненавидящая империализм…

Выборы генсека — Данкена (Дункана). Он негритянский еврей. Его восхождение на этот пост… Левые-правые в партии.

Мэнли, который возвышается над всеми, оставаясь естественным, спокойным, уверенным, элегантным… На делегатов (и особенно делегаток) он производит магнетическое впечатление. Но это не негритянский вождь, типа всяких там Секу Туре. Ближе он к типу Фиделя Кастро. А как оратор и по уму он превосходит Кастро. В нем что-то от большевистско-британского, если только можно представить себе такую смесь. Мать его англичанка, известная во всем мире скульптор. Отец — мулат, основатель ННП в 1938 году и сейчас один из «отцов нации».

Мэнли принял нашу делегацию вместе с послом. Проговорили два часа, несмотря на то, что в это время в 20 метрах от нас бушевал съезд, выбирая руководящие органы. Ни тени кокетства своей значительностью. Великолепный (в самом деле!) марксистский анализ мировой ситуации и глубоко реалистический подход к национальным проблемам. И тактичное, «с пониманием» и в подтексте обращение к нам за… даже не помощью — солидарностью.

Прошел месяц, а я до сих пор под обаянием этого человека. И не дай Бог ему судьбы Альенде!

С Альенде я ведь тоже был лично знаком… тот несравненно слабее во всех отношениях. Этот — политик, а тот — политикан, хотя в хорошем смысле слова: демагог- романтик в пользу социализма.

Речь Мэнли при закрытии съезда — это высший образец современного ораторского искусства на уровне мировых стандартов. Зал неистовствовал. Его «диалог» с трибуны с послом США (который в зале) — это нечто!

21 октября 1979 г.

Недели пролетают… Еще о Ямайке.

Встреча в руководстве ННП: Бертран, Беверли, Мэнли… все из той же элиты.

Межпартийные связи: просят, чтоб мы им поставили магнитофоны, громкоговорители, печатные портативные машины и проч. пропагандистскую технику. 60 штук — по штуке на каждый район. (Мы, по приезде в Москву, сумели послать только 10…).

Вопрос о перце. Наши торговцы взяли да и отказались в этом году его покупать (хотя уже десятилетия это традиционный товар, за который мы платим валютой, ибо — стратегический). И сделали это как раз после визита Мэнли в Москву, после всяких объятий и красивых слов о солидарности. Мало того, купили его в соседней Мексике (как выяснилось в Москве), потому что мексиканцы взяли на 20 % дешевле. Вот тебе и весь интернационализм «большого брата». Имел разговор на басах с Минвнешторгом, обещали учесть на следующий год. Будет ли?

Прием во дворце. Мэнли. По случаю окончания конференции для иностранных гостей. Он подошел ко мне первому и мы продолжили разговор, начатый на официальной встрече с ним. Я аккуратно выражал ему свои восторги. Потом подошла Беверли (очень изящная мулатка, говорят, занимала какие-то места на конкурсе красоты. По своему уровню и манерам она даст вперед десяток очков любой парижской интеллигентке). Но еще более открытый и дружеский разговор был у нас с ней после митинга по случаю открытия кубинской школы в предместье Кингстона. Кстати, впечатляющее зрелище, при огромном стечении, как говорится, и в присутствии всей конференции, которую вывезли туда на автобусах.

Наши повседневные завтраки и обеды в гостинице, шведский стол и проч. Комната с кондиционером, где я жил, — вид на министерство иностранных дел, всегда пустовавший и на здания всяких банков и компаний, которые в пропагандистских диапозитивах на конференции демонстрировались в качестве символов империализма и неоколониализма (для наглядности массам). Так оно и есть.

Конференция кончилась 16-го сентября, а на следующий день вечером посол повез нас на машинах в Монтега Бэй, через всю страну с Юга на Север, в зону курортов. По дороге — тропическая, голоногая нищета. По началу мне казалось, что «курятники», сложенные из чего попало и попадавшиеся кучками на пути, это какие-то времянки (вроде наших огородных участков). Оказалось, что это и есть нормальное жилье местных деревенских жителей (впрочем, на окраинах Кингстона не лучше). Проехали корпуса канадско-ямайских компаний по добыче бокситов… Колоссальное красное озеро — отходы производства, которые губят все вокруг: лес, траву, живность, рыбу, отравляют почвенные воды, атмосферу и т. д. Что делать с этим кроваво-коричневым мертвяще стоячим озером, никто не знает, а оно разрастается.

Утром, вновь под дождем, возвращались той же дорогой в Кингстон. Колониального типа (как из кино) именья с соответствующими домами на вершинах холмов. С колоннадами, портиками, башенками… Выгоны огорожены, как в Шотландии, низкими каменными стенками… Посредине каждого квадрата на 4–5 га одинокое огромное дерево, видно, вяз…

Главный вывод — со страной надо обращаться как с серьезным государством (в Москве вряд ли кто обратил на это внимание, кроме Пономарева, который «дружелюбно» назвал мои оценки восторженными, но политические выводы оставил без внимания. Да, и что он может!).

Буквально за несколько минут до выезда в аэропорт приехал Данкен. Сели в одну машину и за полчаса езды подружились. Очень мило было наблюдать его в аэропорту: масса людей с чемоданами и проч., скопление от того, что из-за ураганов нормальное движение было нарушено. Он в своих бархатных джинсах и рубашке, расстегнутой до пупа, с застенчивой еврейской улыбкой в обрамлении шкиперской бороды и негритянской курчавости, держался совсем не начальственно. Но к нему сразу же стали подходить люди: кто просто поздороваться, кто похлопывал по плечу, кто поговорить накоротке… Служащие аэропорта (хотя в отличие от нашей ситуации никто никого, конечно, не предупреждал о делегации из Советского Союза) сразу забегали вокруг нас. Держались по-товарищески, заодно демонстрируя уважение к своему партийному вожаку…

У трапа обнялись. Беседуя на прощанье, я под изумленными взглядами посольских сообщил Данкену, что везу с собой фотопортрет Мэнли и повешу его у себя дома. Сказал искренне и выполнил…

На этот раз, взлетев прямо над водой, мы во время, через 4 часа были уже над Нью-

Йорком.

Очень мило нас встретили сотрудники нашей миссии в ООН. Отвезли в старинную гостиницу на Манхеттене. Приволокли с собой целый ящик всякой домашней еды, в том числе пирожки, испеченные женами. Всего этого нам хватило на все двое суток в Нью- Йорке… Благодаря этому, сэкономили деньги и я сумел даже купить себе кожаный пиджак за 100 долларов на «Яшкин-стрит». (Кстати, эпизод там: «Мама, они хочут джинсовый костюм!» Это — через улицу на одесском жаргоне. «Пусть идут сюда», — кричит в ответ крашенная мама. Весь этот район говорит на еврейско-русском наречии, а многие просто на хорошем московском языке: тут обзаводятся бизнесом, уехавшие из СССР евреи за последние 9-10 лет. К советским они относятся, как к хорошим клиентам, наши моряки, бывает, скупают у них за один заход весь наличный товар… Никакой ностальгии, но и ненависти. Очень спокойны и даже дружелюбны с нами. А наши с ними — фамильярно и презрительно, свысока. Хотя советские в Нью-Йорке покупают главным образом у них, ибо на 30–50 % дешевле).

Весь следующий день — у коммунистов. Гэс Холл был в Москве, лечился. Правил там в это время Генри Уинстон, председатель КП, слепой негр, с которым у меня давние приятельские отношения: он два раза в году бывает в Москве.

Штаб-квартира КП США. Недавно купленный большой многоэтажный дом: там же типография, книжный магазин, залы для собраний и проч.

Политбюро собрали ради меня: «дискуссия». Весь состав редакционных работников (человек 100), актив нью-йоркской организации (человек 200–250). Таким образом, на протяжении всего дня (вечером еще ужин в ресторане) не закрывал рта. После Ямайки я чувствовал себя усталым, боялся, что не выдержу таких нагрузок. Однако, когда пришлось «держать фасон», откуда-то все бралось. Иногда я, подходя к трибуне или вставая с места, не знал даже, с чего начну, но вдруг приходили какие-то слова, аргументы… Встреча с активом прошла под сплошные аплодисменты — так реагировали на мои ответы и доводы, хотя по началу аудитория была настороженная. Ведь происходило все в дни, когда только что кончилась история с Власовой и бегством Годунова, а Козловы сбежали прямо таки накануне нашего прибытия в Нью-Йорк. Так вот разговор шел обо всем: от этих самых артистов Большого театра («почему эти убежали» и вообще «почему бегут из СССР») до ядерной энергии, а также о положении женщины в Советском Союзе, о Китае, о ОСВ-2 и проч. Обычно для затравки я говорил минут 20–30, потом вопросы-ответы. Но вопросы на западный манер, когда вопрошающий пространно излагает свою точку зрения и просит реагировать на все его соображения…

Уинстон, Хелен Уинтер, Джексон — все подряд из ПБ, заявляли, что мое появление — событие, потому что американские коммунисты впервые имели возможность запросто говорить и спорить, делиться всеми своими сомнениями и вопросами с живым советским коммунистом, «прямо из ЦК КПСС». Словом, все завершилось во всеобщих объятьях.

А на другой день Н. А. Митин (сотрудник ООН, секретарь парторганизации советской миссии) и его товарищи взялись нас знакомить с Нью-Йорком. Мощь и простота небоскребной Америки, особенно 107 этажный новый деловой центр на берегу Ист-Ривер.

Гарлем — прямо-таки Сталинград 1942 года. Вид в точности такой же. Не побывав сам, не поверишь. Здание ООН. Вид внутри, дух и порядок деятельности — сколько это стоит «мировому сообществу» и что дает!

Кстати, принимали меня как весьма важную персону и это, несмотря на то, что в это время в Нью-Йорке был Громыко (на Генеральной ассамблеи ООН) и что я был проездом и никто не обязан был возиться со мной, тем более, что в Нью-Йорке никто из советской миссии не общается и не имеет права общаться с коммунистами, ради которых я туда и заехал. То ли просто хорошие люди, то ли я недооцениваю, как меня, мою должность воспринимают «со стороны». Итак, состоялось мое открытие Америки.

Вернулся в Москву и на следующий день уже встречал в Шереметьево Уоддиса и Эштона, официальную делегацию КП Англии. Переговоры у Б. Н.'а. Обида на него, высказанная потом мне: менторский тон, перебивает, не интересуется сутью дела, нет настоящей «дискуссии», потеря времени. И «большое спасибо» за многочисленные встречи с экспертами — с нашими референтами по всем вопросам: Юг Африки, Ближний Восток, Кампучия, Иран, Афганистан, Китай, Япония и проч. Долго я их в заключительной беседе убеждал, что все нормально. Обнимаясь в аэропорту, маленький Уоддис примирительно сказал, что «главное, чтоб мы боролись с общим врагом, а не друг с другом». Что и требовалось доказать! А обида-то была не столько за поведение Пономарева, а за то, как он выложил им восприятие нами антисоветских письмен во всякой коммунистической печати Англии. Я не стал оправдываться за Б. Н.'а, а наоборот, навалил еще кучу фактов, в том числе о деятельности их корреспондента в Москве Бушело, но сделал это в юмористическом стиле.

Потом надо было срочно готовить Б. Н.'у речь на идеологическом (всесоюзном) совещании. За неделю сделали. Сам он много вложил в текст… Выступление Б. Н.'а, говорят, произвело впечатление, особенно на фоне доклада Суслова. Этот доклад был посвящен итогам выполнения постановления ЦК по идеологии за полгода, написан в худших традициях нашей пропаганды.

В «Правде», естественно, из 20 страниц пономаревского текста дали лишь 9-10. Я очень тщательно переформулировал все места, за которые могли бы уцепиться наши друзья- коммунисты и буржуазная печать. И вот, как гром…. тассовский корреспондент выпустил (официально!) на за рубеж один абзац Б. Н.'ова выступления, который разоблачил всю тайну (там сказано: «В результате принципиальной и гибкой политики КПСС «еврокоммунистическое» руководство соответствующих партий стало менять свои позиции в позитивном направлении» и т. п.). Ужас! Скандал этот разразился 18-го, в четверг. В пятницу мы с Загладиным сочиняли приукрашенный текст той части речи Б. Н., где говорилось об МКД, чтоб предоставить его французам, итальянцам и испанцам как подлинный. А тассовскую корреспонденцию — как искаженный.

… Гремец уже заявил Червоненке в Париже протест, объяснений потребовали Рим и Мадрид. «Юманите» и «Унита» сделали первые выстрелы по нам. Завертелось. И это все накануне встречи Марше-Брежнев: для её подготовки Гремец и Фиттерман 9-10 октября были в Москве и с «большим трудом» согласовали с Пономаревым и Загладиным проект совместной декларации для встречи в партийных верхах. И вот тебе — подарок.

Корреспондентом оказался некто Авелев, зам. главного редактора ТАСС по информации на заграницу. Либо полный политический кретин, либо провокатор, но в любом случае нарушивший все самые элементарные нормы дисциплины (ни с кем не согласовав подобное).

Впрочем, встречи Марше-Брежнев может и не будет. Из Берлина (ездил на 50-летие ГДР — инициативы по разоружению, впервые односторонние меры…) Л. И. вернулся в весьма плохом состоянии и с тех пор не при деле… Ни с Асадом, ни с кем… не встречался. Да и в Берлине читал свои инициативы через строчку, слушавшие его на русском языке, наверно, ничего не поняли. Другое дело — в переводе.

28 октября 1979 г.

Из казуса утечки абзаца из пономаревского выступления на идеологическом совещании вышла неожиданность. Вместо того, чтобы возмутиться французская компартия использовала эту историю как предлог для утверждения своего тезиса, что между КПСС и ФКП существуют разногласия и хорошо, что ни те, ни другие этого не скрывают. А итальянцы взяли этот случай в качестве доказательства силы еврокоммунизма: мол, Москва с ним вынуждена считаться, раз на таком форуме о нем говорит.

Б. Н. опять взялся за статью о «руке Москвы». Давай-таки ему статью на эту тему. В прошлый week-end сочинил что-то сам — о двух линиях революционного процесса в теории и политике, зачитывал нам с Козловым… Считает, что эта «мысль» сразу делает крупной постановку вопроса… Боже мой! И никак не могу понять: то ли старческая графомания, то ли он действительно верит, что его не забудут на другой день после окончания службы в ЦК и он останется в «памяти партии» как теоретик, то ли просто обычное тщеславие нормального чиновника.

Неожиданно для всего мира Би-Би-Си, французское и западногерманское телевидение пустили утку о полном выходе из строя Брежнева (после его берлинской поездки). Он встречал, провожал и «вел переговоры» с приехавшим в Москву южнойеменским лидером Абдель Исмаилом. Кто видел этот спектакль в натуре, весьма удручен. Прочие видели по телевидению и удручены не менее. Полная развалина… Зачем, зачем? Зачем его показывают…

А тут еще сразу заболели Косыгин, Суслов, Кириленко, Черненко…

20 ноября 1979 г.

С 5 по 12 ноября был в Западной Германии.

В Берлине — с Аксеном в ЦК СЕПГ, с Хэбером в партгостинице. Рассуждения, как лучше взбаламутить Запад брежневскими инициативами, попытаться отсрочить решение НАТО о «довооружении» из-за наших СС-20.

Хэбер, зав. Отделом ЦК по западногерманским делам, — символ того, что идея единства остается что ни на есть жизненной и реальной для наших братских восточных немцев. Хэбер управляет не только Германской компартией Миса, но и всеми рычагами общенемецкого дела… Нам как-то это не приходит в голову. Он даже удивился, когда я его спросил, будут ли они протестовать против проведения съезда западногерманских социал- демократов в Западном Берлине.

Переехали в Западный Берлин на аэродром «Течель» в автобусе, перелетели оттуда во Франкфурт-на-Майне.

Выступал я раза по три в день. Даже обеды и проч. превращались в политические акты. Уставал нещадно, а в первый вечер во Франкфурте в школе рабочей молодежи мне чуть дурно не сделалось…

Я говорил обо всем, что приличествовало случаю, но главное — нельзя немцам позволить, чтоб с их земли вновь готовилась война против нас… Это — гибель всего и вся. Все, впрочем, согласны с этим, но никто не верит, что так может произойти. Не верит и руководство ГКП. Мис со своей фюрерской самонадеянностью излагал свою предвыборную платформу (которая прямо на руку Штраусу), а про натовский план говорил как о деле решенном. Моя «кислая» реакция (взамен ожидавшихся восторгов по поводу его «железной партийной логики») его насторожила и обеспокоила. Он был мрачен и потом — на торжественном митинге.

Страна прекрасна — гармоничное сочетание невероятной промышленной мощи с ухоженностью и красотой природы. Я впервые проехался по Рейнской долине (хотя в ФРГ пятый раз): от Дюссельдорфа, через Кельн, Бонн, Кобленц, к Гейновской «Лорелее», а потом в сторону виноградной дороги в Пфальц. Была золотая пышущая красками осень. А виноградников, оказывается, в одном Пфальце в пять раз больше, чем во всей Грузии.

Главное ощущение, которое гнетет до сих пор: отстали мы, невероятно отстали мы от капитализма. И уже ничто (в Америке хоть «негров линчуют») уже не оправдывает этого нашего отставания, и ни в чем нельзя увидеть наших экономических и социальных преимуществ. Ведь Германия тоже была стерта с лица земли. А у них зарплата 2500–3000 марок (это даже по курсу больше 1000 рублей), у них отпуск у рабочего — 6 недель, у них «железные батальоны пролетариата» (любимое выражение Пономарева, цитата из Ленина) утром садятся в собственные машины, едут на работу, а вечером — домой: на каждых трех немцев — машина. У них дороги такие, что если чашку, наполненную до краев поставить на сиденье, то на скорости в 160 км. не прольется ни капли. У них нет разделения: центр- провинция, так же, как нет «проселков» и второстепенных дорог, нет и разницы между деревней и городом ни в смысле благосостояния, ни в смысле комфорта.

Безумно обидно и пока непонятно.

Вчера вот прочел выступление Брежнева на ПБ (перед предстоящим Пленумом ЦК о экономическом положении и планировании на 1980 год). Поразился откровенности. Но и встревожился еще больше: ситуация-то аховая. Он сам не стесняется употреблять такие выражения, как «чрезвычайное положение» (транспорт), «вызывает тревогу» (снабжение продовольствием). Да всё: энергетика, металл, строительство, машиностроение, мясо- молоко, фрукты-овощи и проч. Сколько, мол, говорили об эффективности и качестве, а перелома так и не добились. Одни и те же застарелые проблемы ставим, а они так и стоят. И т. д. В тексте речи уже для Пленума (которую я тоже сегодня прочел) — подано все это в ослабленном виде и на фоне опять же «успехов»… Но названы «поименно» виновники — министры… Да, что от того?!

2 декабря 1979 г.

Прошел Пленум, сессия Верховного Совета. Брежнев говорил более или менее внятно. Но текст был значительно «сглажен». У Байбакова даже острее выглядело. В прениях не подхватили остроты и обеспокоенности, тревоги, которая, впрочем, была упрятана. Все было опубликовано, за исключением нескольких фраз, относящихся главным образом к бардаку на компенсационных стройках и к завалам импортных товаров (в том числе зерна) в портах. Судя по разговорам, не очень-то все это читают, никому уже не интересны эти всякие слова, за которыми ничего не следует. Впрочем, пропаганды опять вырулила на свой обычный тон: «к новым свершениям»… Опять все пойдет своим чередом.

Принят закон о народном контроле. Докладывать о нем на сессии выпустили Тихонова, о котором весь Запад пишет уже как о премьере взамен Косыгина (болен и не появляется). Нудно больше часа он повествовал… Прочитать до конца его доклад, как и сам закон (на двух полосах «Правды») невозможно даже для таких читателей, как я. А уж, чтоб этот закон дал что-нибудь в смысле наведения порядка — очень сомнительно.

Арбатов, который около 3-х месяцев в Серебряном бору бился, чтоб что-нибудь сдвинуть с места (в бригаде по подготовке речи Брежнева), на следующий день после Пленума положен с инфарктом… Символично!

Видел Бианку (жена итальянского коммуниста, с которыми вместе работали в Праге, в журнале «Проблемы мира и социализма»). Она здесь с выставкой станков для производства пластмассовых изделий в новом павильоне на Красной Пресне. Она меня потащила знакомить с фирмачами и коммунистами (которые в штате выставочных итальянских бригад). Взяли они меня в оборот: — по поводу того, как их в Шереметьево на таможне раздевали до гола и даже в задний проход совали пальцы. Шумели о попрошайничестве наших рабочих, которых им присылают для выгрузки и монтажа. Шага не ступят, чтоб не потребовать десятки, двадцатки, четвертной и… поллитры. Иначе сидят курят или болтаются по павильону и управы на них никакой. Накинулись на меня со всей итальянской экспрессией, особенно коммунисты (фирмачи пытались сдерживаться): это называется социализм! Это — советский рабочий класс! Это — страна Ленина! И у вас не первый раз, мы в двенадцатый раз участвуем здесь на разных мероприятиях такого рода и всегда одно и то же. Приходят с бригадиром, у которого грудь в орденах за трудовую доблесть, а ведут себя здесь как последние люмпены, как нищие, ничего и никого не стесняясь. Им наплевать, что о них, и всех советских рабочих мы можем рассказать у себя в Италии. Позор!

Я отшучивался, отбивался как мог, всерьез посоветовал им написать в партком, в данном случае, «Шарикоподшипника». Ужас — особенно «в пандан» с Пленумом и сессией Верховного Совета.

Заказ «Le Monde» — дать ей статью о Сталине в связи со 100-летием. Б. Н. захотел сам ее сделать. Однако, Суслов «не посоветовал». И Пономарев приказал подписать статью академику Минцу. Тот, понятно, согласился. Но в последний момент Б. Н. чуть было не вписал туда «вдобавок», а) что в СССР никого Сталин не интересует; б) что культ и все, связанное с ним, продолжалось совсем недолго, около 10 лет; в) что до и после царствовала законность и коллективное руководство. И еще что-то в этом роде.

Я написал издевательский комментарий к этим «вкладам», поправил, как я считаю и отдал Б. Н.'у через Балмашнова. Тот поворчал, но согласился.

Продолжаем сражаться с НАТО'вцами против предстоящего еще через 10 дней решения об установке «Першингов-2» и круизов. Хотя всем ясно, что дело тут проиграно. Громыко в Бонне, в телеинтервью заявил, что «В этом случае основа для переговоров будет разрушена». Однако придется-таки переговоры вести, продолжая «гнать» дальше.

7 декабря 1979 г.

В понедельник лететь в Венгрию на конференцию двадцати девяти компартий Европы по проблемам социал-демократии. Готовился через пень-колоду, хотя тема эта сейчас очень острая из-за американских ракет и предстоящей сессии НАТО. В среде социал- демократов большой переполох. И мы помогли его создать… Но еще одного, решающего шага, чтоб вызвать «там» полный столбняк, не сделали: со всех концов посыпались намеки, просьбы, вопросы и предложения, чтобы СССР, раз уж он хочет переговоров до решения НАТО, заморозил на время переговоров производство и развертывание СС-20.

Наш Отдел осторожно бомбардировал сначала Пономарева, потом других в ПБ, чтобы сделать и этот шаг. В конце концов осмелели и написали записку с текстом возможного заявления ТАСС на этот счет. Александров и Блатов долго ее мурыжили и редактировали. Но идею поддержали. Отредактированный текст вернули к нам, чтоб мы официально внесли в ЦК. Б. Н. позвонил Суслову, но тот сказал, что без Громыко нельзя. А Громыко в Берлине на совещании министров иностранных дел Варшавского договора. По гауляйтерски учит там Хоннекера не поддаваться на заигрывания Шмидта.

А до сессии НАТО остается три дня. Да, и не хотят Громыко, а может быть Устинов…

Позавчера два с половиной часа разговаривал с Джаганом, генсеком КП Гайяны. Отговаривал поднимать восстание против Бэрнхэма, которого мы считаем (официально) прогрессивным, антиимпериалистическим режимом, а Джагана — фашистом.

Сегодня был в Барвихе у Гэс Холла. Между прочим, в личном общении он ни разу не производил на меня впечатления крупной фигуры. А вот, когда читаешь его речи, прорезывается масштабность… Кто ему пишет?

«Социалистический проект» ФСП — к съезду в 1980 году. Там, между прочим, СССР — никакой не социализм, а полицейское государство.

21 декабря 1979 г.

С 10 по 15 декабря был в Венгрии. В Тихани.

Выступал я там с речью, участвовал в дискуссии. Дискуссия действительно была, в отличие от многих других конференций. И опять чувствовал себя политиком, представителем своей партии, престиж которой я оберегал умением вести себя и представлять «ее» мнение как творческое, свободное и реалистичное. Великолепны были венгры — и как организаторы, и в интеллектуальном отношении, с точки зрения политического такта. Янош Берец и его команда.

Эпизод с испанцем, который привез протест от Исполкома своей КП: мол, такие конференции не нужны, так как они создают впечатление, будто компартии не свою политику ведут, а по директивам… (Ему врезали еврокоммунисты, прежде всего швед и француз). И все увидели надуманность всего этого еврокоммунистического построения в том, что никаких коллективных форм, даже обмена мнениями, не нужно — страхи перед «центром», перед диктатом Москвы, боязнь за свою самостоятельность и что мы (КПСС) опять что-то можем навязать, исчезают.

В самолете из Будапешта летел с делегацией наших сельхозников, которые ездили в Венгрию «делиться опытом». Все с Украины (зав. отделами, секретари обкомов) во главе с зав. сектором и сельскохозяйственного Отдела ЦК, неким незнакомым мне Коваленко. Сами меня затащили на разговор и разоткровенничались. Сначала, правда, оглядывались на «голову», жались, а потом разошлись, благо, что под шум двигателя Коваленко не все мог расслышать. Главная тема: об инициативе мы только болтаем, а какая может быть инициатива, если я целиком завишу от одного человека — первого секретаря. Допустим, я иду на риск, на эксперимент, допустим, у меня что-то не сразу получается. А первому всегда дай все сразу. Или просто по ходу, может не понравится. И я горю. И нет никакого механизма, который мог бы оценить мою инициативу объективно: ни пленум райкома, ни пленум обкома, ни другие наши коллективные органы не пикнут, если первый скажет, что это плохо.

Вот и процветают подхалимы и дурачье. А дело страдает. Чуть что тебе еще и идеологию пришлепают: мол, кулацкие, собственнические тенденции поощряешь. А в результате страна без мяса.

Вот посмотрели мы Венгрию: ни в чем они не отступили от принципов, от Ленина, а сумели соединить личный интерес с общественным, с государственным. Там судят о человеке по делам без дураков и трепа — по результатам. И Венгрия с мясом. А что ж мы? Что мы такие уж глупые, или необразованные, чтобы делать еще лучше? Что мы — не преданные? Или нам не стыдно, когда приезжают работать за колхозников студенты, учителя, рабочие, солдаты!

Нет! Анатолий Сергеевич, страна давно бы была с мясом и со всем прочим, если бы нам действительно дали возможность проявлять ту самую инициативу, о которой шумят во всех газетах и по телевидению.

Потряс меня этот народ. Впрочем, я уже и на Пленумах ЦК слышал таких же, только они выражались, естественно, осторожнее.

Посмотрим, как пройдет задуманная Марше конференция европейских компартий по разрядке и разоружению, намеченная на февраль. Но наша Тихань (хоть пошел на нее Б. Н. и ЦК, потому что я в записке назвал ее теоретической (семинаром) стала de facto шагом на новой почве современного интернационализма. Рахманин мне передал, что Русаков ругался, прочитав в «Правде» сообщение, из которого следовало, что это отнюдь не семинар, а политическая встреча.

Хавинсон наседает на меня, чтоб я дал ему в ленинский номер статью о Ленине (в журнал «Мировая экономика и политика»). Я волынил, хотя напрасно: нет во мне сил и энергии, чтоб написать статью, адекватную моей осведомленности, моим убеждениям и моей уверенности в актуальности Ленина. Нет ни стимула, ни способности. Устал я делать что- нибудь действительно серьезное. Может и в самом деле — осталось только делать статьи для Пономарева, да и то по подстрочнику, подготовленному консультантами.

Сегодня в «Правде» статья о 100-летии Сталина. Сбалансированная. В этой связи был разговор с Пономаревым, он «поделился», как она проходила «по верху».

23 декабря 1979 г.

Я спросил Б. Н.'а читал ли он статью о Сталине, подготовленную для «Коммуниста». — Нет. Приглушая голос и отходя из-за стола подальше от телефонов (это меня всегда умиляет: по сталинской инерции он инстинктивно боится прослушивания), говорит: ведь как ломали эту статью, все говорят о балансе положительного и отрицательного в Сталине, а фактически тянут целиком на положительное. Даже этот Долгих… сам ведь мне рассказывал, как под Москвой в 1941 году солдаты без винтовок на фронт приходили. И он же выступил против фразы об ошибке Сталина в определении сроков войны, «безобидной ведь фразы-то по сравнению со всем другим, что Сталин наделал». Да и другие подстать Долгих. Там на самом верху, конечно, не перешибешь. А здесь-то ведь можно было сказать… Не понимаю, чего хотят: столько преступлений совершил, столько людей загубил, столько испохабил… (ругается матом, что бывает редко), и вот, пожалуйста, — много, мол, черной краски в статье! Это Капитонов все там воняет… мелкий такой интриган. Крутит. Еще при Катушеве пытался группировочку в Секретариате создавать… Ах, нехорошо! И т. п.

Мне и слова не удалось вставить в эту путанную, со многими междометиями и намеками речь. Не все буквально было понятно. Но общий смысл, видимо, состоял в том, что мало того, что царит некомпетентность и старческая импотенция, а еще и ностальгия по сталинским временам… И горечь, что самому не дают развернуться.

Кстати, он-то, занимаясь историей партии, знает очень много про Сталина — такое, чем те другие и не подумали поинтересоваться. Но в нем все время явно чувствуется и личная ненависть к Сталину. Это не очень понятно… Он же ведь не из «интеллихентиков»… И никто из его близких не сидел и не расстрелян.

Взял опять (в честь 100-летия) томик Исаака Дейчера «Сталин» (он у меня по французски). Итоговая глава: «Диалектика победы», много там всяких мыслей — и о «революции в одной зоне мира» (параллели с Наполеоном — в Рейнской области, Италии, Бельгии, Польше и т. д.), и о смысле железного занавеса, вновь опущенного после войны, и о том, что, назвав 30-ые годы социализмом, Сталин легализовал ложь как официальную идеологию, и о боязни «декабристов» — офицерского корпуса, который был единственной морально компактной силой, способной в потенции противостоять сталинскому порядку, и о том, что имя Жукова исчезло из пропаганды уже в 1946 году, а в статье «Правды» к трехлетию взятия Берлина в ряду сталинских генералов, участвовавших в этой операции, Жуков даже не упомянут…

В «Новом мире» роман «Предел возможного» Иосифа Герасимова, еще одного талантливого еврея, который сумел показать нашу военную (тыловую) и послевоенную героическую историю, не кланяясь никаким мифам и догмам, и в духе незамутненного демагогией патриотизма.

30 декабря 1979 г.

Наши войска вошли в Афганистан. Привезли с собой Кармаля Бабрака, скинули Амина («кровавую собаку»). Бабрак занял все надлежащие посты, произнес все необходимые речи, в том числе о том, что он пригласил Советскую Армию, выпустил политических заключенных и обещал всем всё. Словом, как полагается.

От Картера до Хомейни и «Униты» все гневно осуждают оккупацию, интервенцию, вмешательство во внутренние дела слабой и малой страны, «русский империализм» и проч. Весь зарубежный мир волею могучих mass media обращен против нас. Накопленный нами капитал по разрядке после берлинской речи Брежнева и в связи с декабрьской сессией НАТО полетел к еб… м… У всех тех «демократических» и «миролюбивых» сил, которые выстроились было, чтобы поддержать нашу миролюбивую политику, опустились руки. Коммунистам и вообще нашим непоколебимым друзьям сейчас только отбрёхиваться по поводу «советской агрессии», а не агитировать против американских ракет — слушать никто не станет. Все те в «третьем мире», которые собирались или уже сориентировались на социализм, думают только о том, чтобы не связывать себя с нами a la Афганистан, ибо ясно продемонстрировано, чем это может кончиться. А всех империалистов и натовцев мы спровоцировали на еще большее ужесточение, подтвердив «правоту» ястребов, которые всегда утверждали, что с нами можно разговаривать только языком силы, с позиции силы… И т. д.

Спрашивается — кому это было нужно? Афганскому народу? — Возможно. Амин, пожалуй, довел бы страну до второй Кампучии. Но неужели мы только ради революционной филантропии и человеколюбия, учинили акцию, которая встанет в ряд с Финляндией 1939 года, с Чехословакией 1968 года в мировом общественном сознании. Аргумент (который был и в письме ЦК к партии) — мол, нам надо было обезопасить границу, просто смешон. Десятилетиями в Афганистане был реакционнейший режим, англичане там хозяевами были, как у себя дома. До середины 30-х годов — при практически открытой границе — оттуда инспирировалось басмачество, контрабанда и проч. Теперь же, при нашей-то силе, какую могли там представлять опасность даже американцы, если бы они и охамутали Амина!

Советскому народу это ни с какой стороны не нужно. Ему бы мяса, да других товаров, да порядка побольше!

Кто же это сделал?

Александров еще на другой день после убийства Тараки сказал Брутенцу, что надо вводить войска. (Помните: в 1968 году он мне в Завидово первый об этом сказал). И, конечно, он был одним из закоперщиков. А при нынешнем ментально-физическом состоянии Леонида Ильича влияние этого помощника могло оказаться решающим. Тем более, что Л. И. не мог, конечно, простить Амину, что тот прикончил Тараки на другой день после опубликования большого братского коммюнике и встречи Брежнев-Тараки в Москве.

Конечно, «соседи» (т. е. КГБ)… Но вопрос — по собственной ли инициативе, или кэгэбэшники были лишь организаторами соответствующей информации.

Не уверен, что Громыко был активным сторонником… или Суслов. Остальные, включая и нашего (который явно был обескуражен) — не в счет. Значит, каша эта варилась где-то «втихоря»…

Решение о войсках было принято три недели назад. Десанты начали переправляться под Кабул еще за неделю до переворота по просьбе самого Амина (!), который, видимо, решил, что иначе (!) ему не удержаться. Однако, он не учел, что войска направляются для прямо противоположной цели. А теперь через границу двинулась полная дивизия, которая до Кабула (по горам) будет идти целую неделю (это к вопросу о «безопасности границы»!)

Вот так делается политика от имени партии и народа. И никто ведь не возразил — ни члены Политбюро, ни секретари ЦК, ни, конечно, республики, ни даже аппарат. Думаю, что в истории России, даже при Сталине, не было еще такого периода, когда столь важные акции предпринимались без намека на малейшее согласование с кем-нибудь, совета, обсуждения, взвешивания — пусть в очень узком кругу. Все — пешки, бессловесно и безропотно наперед готовые признать «правоту и необходимость» любого решения, исходящего от одного лица — до чего, может быть, это лицо и не само додумалось (в данном случае — наверняка так!).

Нет, товарищи, мы вступили уже в очень опасную для страны полосу маразма правящего верха, который не в состоянии даже оценить, что творит и зачем. Это даже не отчаянные броски вслепую от сознания безнадежности положения общества, а просто бессмысленные инерционные импульсы одряхлевшего и потерявшего ориентировку организма, импульсы, рождаемые в темных углах политического бескультурья, в обстановке полной атрофии ответственности, уже ставшей органической болезнью.

А мы грешные? Вчера уже писали с Брутенцом подстрочники для Бабрака: заявление против империалистической кампании клеветы в связи с вводом советских войск в Афганистан и письмо коммунистическим партиям с призывом к солидарности (т. е. — чтоб не протестовали, как это уже сделали итальянцы). Это — опять инициатива Пономарева. Он быстро перестроился, суетится как всегда больше всех. И здесь хочет заработать очки: может быть, еще фортуна улыбнется, и отблагодарят его членством в Политбюро!

 

Послесловие к 1979 году

Год по содержанию — продолжение предыдущего. Та же комедия с удержанием маразмирующего Брежнева на плаву в роли верховного руководителя. То же переживание позора за экономику и жизненный уровень (особенно, в сравнении с Западом, где в том году пришлось часто бывать). То же ощущение безнадежности что-либо поправить в условиях закостеневшей системы и ничтожества высшей власти. То же бессмысленное препирательство с еврокоммунистами, когда самим неизвестно, чего мы от них хотим, какова наша политическая цель: вернуть ли комдвижение к прежним порядкам, добиться ли, чтоб нас не срамили и не ругали, отстоять ли свою теоретическую (и идеологическую) правоту. Ни то, ни другое, ни что-либо еще было уже недостижимо. Обманывали себя и пытались обманывать других. Скорее всего, активничали, потому что нельзя же было просто так сидеть и делать вид, что ничего вокруг не происходит. Этого не позволило бы нам, международникам, ни наше начальство, ни «ортодоксальные» братские партии.

Суетились в службе еще и потому, что раз есть идеология, есть ее объекты, в том числе МКД и внешнеполитическая пропаганда, все они должны быть «охвачены» — на то и существуют (и оплачиваются) соответствующие органы и институты.

В «томе» опять много впечатлений от зарубежных поездок (Англия, Ирландия, Бельгия, ГДР, Западный Берлин, ФРГ, Ямайка, Нью-Йорк, Будапешт), описания и суждения о разных встречах с разными людьми. Все это — рутинно, тоскливо и бесперспективно, хотя и интересно как «хроника времен». думаю, не только для меня.

Однако обыденность служебного (и общественного) существования поблизости от власти, волочившей за собой великую страну непонятно куда, вдруг прорвалось в конце года нападением на Афганистан. Но об этом больше — в очередном и последующих «томах».

 

1980 год

1 января 1980 г.

Год был сумасшедший, по службе суетливый, по общей ситуации — разоблачительный (в смысле, что дела идут все хуже и во вне и внутри), по всем статьям — не оправдавший надежд. Судя по тому, что можно наблюдать самому вокруг и что говорят, проводили его и встречали Новый уныло. В магазинах пусто и даже на почте в последние дни исчезли марки и конверты: сам наблюдал скандал на Центральном телеграфе по этому поводу — «вредительство», «головотяпство», «голову бы оторвать, кто это допускает» и т. п.

28 января 1980 г.

Целый месяц не писал. И какой месяц! Это как на фронте: когда в боях, писать некогда, а после — о боях не хотелось, а хотелось о чем-то «возвышенном», о Москве…

А в мире происходит черт знает что. Весь мир нас осудил и проклял: в ООН — 104 делегации проголосовали против нас и только 17 — с нами. Фарисейство? Да, конечно. Но мы бросили хорошую лакмусовую бумажку — и проявилась затаенная повсюду ненависть (в лучшем случае нелюбовь) к нам. Нас осудили правительства и парламенты, всякие комитеты и деятели персонально, партии и профсоюзы. Даже некоторые «братские» — ИКП, КПИ, КПВ, японцы, бельгийцы, шведы. За агрессию, за попрание всех международных норм, за оккупацию, за подрыв разрядки, за провоцирование гонки вооружений, за посягательство на мусульманский мир, на неприсоединение, на нефтяные источники, от которых зависит жизнь всего Запада и Японии, и проч., и проч.

Да, конечно. Было бы второе Чили или не было бы, никто теперь не может сказать (кстати, это мы в Международном отделе придумали этот аргумент — ответы Брежнева «Правде» сочинялись в основном у нас: Брутенц, Ермонский плюс Толя Ковалев, зам МИД). Впрочем, там и до 27 декабря уже было похуже, чем в Чили — и задолго до Амина, при Тараки оно уже было там. Сейчас, действительно, казни и расправы прекратились. Но ради этого мы пожертвовали остатками престижа социализма и всей разрядкой. Конечно, Брежнев не мог простить Амину, что тот сверг и убил Тараки на другой день после его объятий с Брежневым в Кремле. На этом кто-то сыграл. Ради чего вот, только я не пойму? Или просто по глупости, плохо посчитали. А может быть, провокация в стиле Берия?! Один из западных комментаторов написал: «Это либо страшный просчет, либо страшный расчет». Боюсь, что вторым и не пахло. У того, кто в конце концов решал — просто российская грубость: как это, мол, против меня могут пойти, я покажу, как со мной не считаться!

Ужас ситуации состоит в том, что окончательное = единоличное решение принадлежало полному маразматику. (Хотя подготовлено, сварено оно было другими). Его тут неделю назад показали по телевидению: вручение мандата на избрание в Верховный Совет РСФСР — первый кандидат народа. Зрелище ужасающее.

А «его» ответы «Правде». Инициатива исходила от Б. Н. и Громыко (что подтверждает, что не МИД инициатор Афганистана). Оба они, каждый по своему, развивают теперь «бешенную энергию», чтобы ослабить последствия, отбрехаться, кого возможно удержать и т. п. На моих глазах и с некоторым моим участием срочно варганился текст. Первоначальный, красиво написанный Ковалевым, был отвергнут «Афганской комиссией» (Суслов, Зимянин, Б. Н., Андропов, Громыко), как слишком мягкий. Подключили Брутенца. Он использовал текст «письма братским партиям», который мы сделали за день до этого и не успели «внести в ЦК». Члены упомянутой комиссии завизировали «Ответы», и Суслов (последняя подпись) распорядился отнести Черненко (единственный человек, вхожий к Брежневу лично, да еще Галя Горошина — стенографистка). Черненко вроде бы возил «наверх», но надо было торопиться в Завидово на охоту (была уже пятница), и читки не состоялось (теперь «Сам» уже совсем ничего н читает, кроме кратких публичных текстов, ему читают то, что находят нужным в пределах «щадящего режима», чтоб не волновать).

Нам с Загладиным пришлось непосредственно наблюдать эту процедуру, потому что Б. Н. послал нас в приемную Суслова, чтоб перехватить текст, отнести Черненко и воспользоваться этим, чтоб уговорить его дать Пономареву второго Героя по случаю 75- летия. Правда, Суслов поручил отнести текст своему помощнику, и мы с Вадимом остались в приемной «с вымытой шеей». Пришлось нам идти к Черненко «без ничего». Он демократичен, к тому же знает нас близко по совместным поездкам на братские съезды. Выслушал. Обещал доложить, твердо обещал. Но — не Героя, а скорее орден Октябрьской революции (так и вышло). А пока мы сидели у него, по телефонным звонкам узнали, как дальше будут проходить «ответы».

О том, как Б. Н. просил меня проталкивать идею второго Героя — особый разговор. Расскажу позже…

Вернемся к Афганистану. Вся наша (отдельская) работа проходит «под знаком» этого события. Изводимся, выламываем мозги, хотя ясно, что поправить уже ничего нельзя. В историю социализма вписана еще одна точка отсчета.

Картер лишил нас 17 млн. тонн зерна (в Москве сразу же исчезла мука и макароны), запретил всякий прочий экспорт, закрыл всякие переговоры и визиты, потребовал отмены Олимпиады (сегодня НОК США согласился с мнением Картера. Что теперь скажет МОК?). Тэтчер проделала с нами то же самое. Португалия запретила нам ловлю рыбы в ее 200- мильной зоне, как и США — у себя, снизив нам квоту вылова с 450 000 тонн до 75 000 тонн. Это же проделали Канада и Австралия. Почти все страны Запада (за исключением Франции) сократили уровень и объем всяких обменов и визитов. Запрещены всякие планировавшиеся выставки и гастроли («Эрмитажа» в США, «Большого» — в Норвегии и проч.). Австралия закрыла заход нашим антарктическим судам в ее порты. Вчера нас осудила Исламская конференция (т. е. все мусульманские государства, кроме Сирии, Ливии, Алжира и самого Афганистана), проходившая в Исламабаде. Нас осудил Европарламент, социал- демократические партии, профсоюзные центры. Новая Зеландия выслала нашего посла Софинского, обвинив его в передаче денег ПСЕНЗ (наши друзья). А что делается в печати, на теле- и радио — трудно было даже вообразить, позорят и топчут нас самым беспардонным образом.

Банки закрыли нам кредиты. У меня был случайный разговор с зам. председателя Госбанка Ивановым. Он рассказал, что не только американские, но и другие банки либо начисто отказываются давать взаймы на оплату прежних долгов (благодаря чему мы уже много лет выходили из положения), либо почти на 1\3 взвинчивают проценты.

У Тихонова, который заменяет Косыгина, состоялось, мол, совещание по этому поводу. Докладывали в ЦК. Положение такое, что придется отказаться платить по прежним кредитам. А это объявление о банкротстве, со всеми вытекающими.

Между тем (знаменитое чеховское «между тем», — между чем тем? — спрашивал он), экономическое положение, видимо, аховое. Мне тут поручили выступать на партсобрании с докладом по итогам ноябрьского Пленума. Кое-что внимательно почитать пришлось. Доклад я сделал «критический и суровый». Но не в этом дело. Подтверждений не пришлось долго ждать. В прошлый вторник на Секретариате ЦК обсуждался вопрос «О хищениях на транспорте». Я буквально содрогался от стыда и ужаса. Три месяца работала комиссия ЦК под председательством Капитонова. И вот, что она доложила на Секретариате:

За два года число краж возросло в два раза; стоимость украденного — в 4 раза;

40 % воров — сами железнодорожники;

60 % воров — сами работники водного транспорта;

9-11 000 автомашин скапливается в Бресте, потому что их невозможно передать в таком «разобранном» виде иностранцам;

25 % тракторов и сельскохозяйственных машин приходят разукомплектованными;

30 % автомобилей «Жигули» вернули на ВАЗ, так как к потребителю они пришли наполовину разобранными;

на 14 млрд. рублей грузов ежедневно находятся без охраны;

охранники существуют, их 69 000, но это пенсионеры, инвалиды, работающие за 80-90 рублей в месяц;

воруют на много млрд. рублей в год;

мяса крадут в 7 раз больше, чем два года назад, рыбы в 5 раз больше.

Заместитель министра внутренних дел доложил, что в 1970 году поймали 4 000 воров на железной дороге, в 1979 — 11 000. Это только тех, кого поймали. А кого не поймали — сколько их? Ведь поезда по трое суток стоят на путях без всякого присмотра, даже машинист уходит.

Несчастный Павловский (министр) опять каялся, как и на Пленуме. Просил еще 40 000 человек на охрану. Не дали.

Обсуждение (ворчание Кириленко, морали Пономарева в духе большевизма 20-ых годов — «как, мол, это возможно! Это же безобразие! Где парторганизации, профсоюзы, куда смотрят».) поразило всех полной беспомощностью.

[Между прочим, когда Б. Н. призывал «мобилизовать массы для борьбы с этим безобразием», Лапин (председатель теле-радио) саркастический старик, сидевший рядом со мной, довольно громко произнес: «Ну, если массы мобилизуем, тогда все поезда будут приходить совсем пустыми!»]

В этом, извините, «вопросе» — концентрированно отражено состояние нашего общества — и экономическое, и политическое, и идеологическое, и нравственное.

Ничего подобного не знала ни царская Россия, ни одна другая цивилизованная страна.

И ведь это только на железных дорогах. А повсюду в остальном: газеты буквально ломятся от разоблачительных фактов обворовывания государства и граждан во всей системе торговли, обслуживания, здравоохранения, культуры. Всюду — полный разврат. Вчера меня с дачи вез пожилой шофер и всю дорогу нудил: куда мы идем? Да что же это такое? Как можно? Такого ведь никогда не было? Что будет с нами? И т. д. И приводил десятки бытовых фактов, которым был свидетелем сам или его знакомые.

С чем же теперь Брежнев войдет в историю? Единственный его актив был «мир, разрядка». Но Афганистаном он и это порушил.

Читаю опять «Войну и мир». Фантастически грандиозно! С нынешней своей «высоты» видишь любую фразу, гениальность буквально сочится из каждого оборота и каждой фигуры и «штуки», как он сам выражается. И успокаивает это величие прошлого.

5 февраля 1980 г.

Афганистан, как язва разъедает общественное сознание и международную жизнь. Ползут слухи, что в Ташкенте госпитали забиты нашими ранеными ребятами, что каждый день прибывают самолеты с упакованными гробами, что в разных наших ведомствах, посылающих туда специалистов, то и дело портреты в траурных рамках. Т. е. народ реально почувствовал на себе следы политики. За что? Для чего? Кому? Б. Н. как-то проговорился Карэну: мы, мол, не можем допустить второго Садата у себя под боком. Ну и что? Из-за этого пусть гибнут наши ребята, пусть позор на нашу голову во всем мире, пусть ненависть антисоветизма губит остатки социалистического идеала, пусть рушится даже видимость уважения к народным интересам?!

Б. Н., который суетился больше всех, чтоб оправдать в глазах международной общественности афганскую акцию, понимает, что сделана глупость. Может быть, в душе считает это преступлением. В пятницу перед отъездом к избирателям в Саратов, говорит: «Это, мол, все ладно (о текущих и важных делах). Главное — как распутывать афганский узел. Может быть, так?» Берет со стола листок, написано самим. Читает: «Соединенные Штаты обязуются не вмешиваться в дела Афганистана. Советский Союз выводит войска». Спрашивает: «Согласятся?» Отвечаю: «С радостью. Но вот согласятся ли у нас».

Он: «В том-то и дело!»

Поразительно — все более или менее разумные и порядочные люди видят, что сделана невероятная глупость. Со всех точек зрения. Но кто сделал?

«Monde» пишет: в Москве, мол, начинают искать виновника — кто придумал? Кто инициатор?

Не знаю, что значит «искать». Вслух этого еще никто нигде не сказал. А в аппарате и в Москве (не в смысле — в ПБ, в Кремле, а в народе) действительно гадают на этот счет. И я гадаю. Конечно, повторяю себе: сыграли на маразматическом возмущении Брежнева Амином — посмел ослушаться, да еще убил «нашего лучшего друга». Но кто сыграл? Вроде — не Громыко, не похоже, чтоб и Устинов. Явно — не Суслов. Остается одно — ГБ. Значит, опять, как однажды уже было: там формируется политика.

А между тем, льется предвыборный елей и пошлейшее прославление главного маразматика. В каждой речи славословия в адрес верного ленинца и проч., и проч. занимают большой кусок, а по теле-радио только одно и цитируется. Каждый день он кого-нибудь приветствует или поздравляет с успехами, или с началом работ (хотя сам, наверно, своих приветствий даже не читает в газетах. Но еженедельно Секретариат утверждает их пачками).

В субботу был у знаменитого глазника Славы Федорова в поселке «Летчиков испытателей», под Икшей. Имение, жена — красавица, сказочно русская еда, кони, летнее помещение, погреба с соленьями и мастерской, и проч. Значительный человек вне политики. Колоссальная энергия и талант. Подарил мне лыжи.

Готовим «шестерку» секретарей ЦК соцстран. У них там бунт на коленях по поводу Афганистана. Венгерское ПБ — большинство было против свертывания связей с США и ФРГ, несмотря на наше требование. И только авторитет Кадара предотвратил скандал. Немецкое ПБ во главе с Хонеккером, несмотря на яростное давление Абрасимова, отказалось подчиниться до конца и лишь отложило встречу Хонеккер-Шмидт, но не отменило вовсе, как того требовали мы. Посылка: с нами не посоветовались, когда затевали Афганистан, а теперь хотите, чтоб мы жертвовали ради вашей глупости и «высших», никому не понятных интересов своими реальными интересами, порывая связи с Западом, с которым, например, у Венгрии связано 60 % экономики (через экспорт-импорт).

Завтра приезжает Денеш (Секретарь ЦК ВСРП)), «шестерка» скорее всего — числа 22-го.

9 февраля 1980 г.

Морально очень тяжело. Все вокруг, если не спрашивают прямо, то немым взглядом требуют: «Кто это придумал? (Афганистан). Зачем? Кто должен отвечать за это перед народом и перед всем миром?» На Западе утихают страхи: это все-таки, как теперь всем ясно, не начало ядерной войны и, может быть, даже не «ремилитаризация Рейнской зоны». Однако, антисоветская компания поддерживается на не слабеющем уровне. Оправдывать нас «морально» не осмеливаются даже наши лучшие друзья, которые публично политически поддержали (или не возражали) против афганской акции. Если провести сейчас всемирный референдум, наверно, никогда наш престиж не был на такой низкой отметке, — за все 62 года.

Скорее всего, Генеральный даже не знает, что происходит вокруг нас. Сводки из Афганистана ему препарируют так, что там «сплошная нормализация». А с Запада, — информация, наверно, «на уровне «Правды», так как у него давно «щадящий режим». Так что он и не осознает, что наделал. Впрочем, дело тут не только в отсутствии и укорачивании информации, а и в самой физиологической способности надлежащим образом понимать происходящее.

Тут прибегает Собакин (консультант нашего отдела): мне, — говорит, — звонит Кобыш (это консультант из Отдела Замятина). Что, — говорит, — вы делаете! Я второй день сижу на телефоне, обзваниваю все газеты и проч., чтоб не употребляли термин «доктрина Картера». А у Пономарева в избирательной речи целые абзацы посвящены ей. Мне, — говорит, — резонно отвечают: кто, мол, больше знает — ты, Кобыш, или Секретарь ЦК?! Дело, оказывается, в том, что Генеральный в каком-то разговоре бросил: «Какая еще доктрина? Какая может быть доктрина у швали?!»

Приезжали венгры (Денеш, милейший человек). Кадар попросил срочной консультации. Мы потребовали от них отменить визит МИД в Бонн и парламентскую делегацию в США. Причем на их ПБ большинство высказалось против нашего требования. Но Кадар., словом, понятно. Однако, взамен венгры попросили отменить намечавшиеся у них маневры Варшавского договора, особенно в связи с шумихой в Югославии по поводу того, что уход Тито (ему недавно отняли ногу) может провести к повторению Афганистана в Югославии. Об этом кричали пару недель все mass media и даже были правительственные заявления (Англии, США и т. д.) в поддержку СФРЮ. До такой степени дошло: мол, от русских теперь всего можно ожидать!

Ну так вот. Кадар убедительно просил «рассмотреть». Мы уважили (сами бы не догадались). Теперь Чаушеску просит отменить маневры в Болгарии (по тем же причинам — чтоб «не нагнетать»), об этом он сказал Громыке во время недавнего визита. Может быть, и здесь отменили, но опять же не по своей догадке!

Словом, маразм всей структуры, механизма верхотуры власти, в связи с маразмом самой ее верхушки и почти 75-летним средним возрастом всех остальных элементов верхотуры — становится опасным уже для существования государства, а не только для его престижа. А выхода нет никакого. Кстати, читаю сейчас нашумевшую год-полтора назад работу нашего сбежавшего философа Зиновьева «Светлое будущее» (или «Зияющие вершины»), изданную за рубежом. Безумно талантливая и чудовищно антисоветская. По концепции (безнадежности) напоминает Рудольфа Баро «Альтернатива». Но тот по-немецки серьезен, а этот по-русски бескомпромиссен и зло весел. Мне даже в голову пришла кощунственная аналогия: если Баро (для социализма) похож на Маркса, то Зиновьев на Ленина (в смысле характера, манеры и эмоциональности вскрытия сути и разоблачения соответствующего общественного строя).

По спирали отскочил я от визита Денеша. Пономарев и Русаков вели с ним беседу. Я был статистом. Б. Н. в обычном своем стиле произносил пропагандистские речи насчет того, что империализм виновен в обострении напряженности. И это несмотря на то, что до него Денеш сам это говорил не хуже. Потом пошли «музыкальные моменты»: например, если Денеш говорил, что, мол, подумываем, не стоит ли отменить запланированный на лето визит премьера в Бонн и Жискара в Будапешт, Б. Н. «подхватывал» в том смысле, что, мол, целиком с вами согласны (!) — надо воздержаться.

Русаков (убогая, кстати, личность, мелкий, нервный, озабоченный только тем, как бы ему не влепили за что-нибудь сверху) произнес речь. Он сказал, что в сложившейся ситуации особенно необходима экономическая интеграция, потому что все эти сделки с Западом, совместные предприятия, кредиты, технология — фактически увеличивает зависимость, валютную задолженность и т. п. А это вопрос политический. Нам надо опираться на наши общие ресурсы и т. д. Т. е. про то же, про что Брежнев два года уже говорит своим собеседникам в Крыму. Но воз и ныне там же, потому что мы сами не способны ничего предложить взамен сделок с Западом. И немцы, и венгры, и чехи не раз нам говорили, что приветствуют самую тесную интеграцию с нами, для них самих кредиты под западную технологию и импорт — хомут. Но — «давайте, советские товарищи! Давайте конкретно!» Если же вы ничего не предлагаете взамен, мы не можем отказаться от связей с Западом. Мы не можем идти на еще большее сокращение жизненного уровня и т. д.

Когда Шишлин (консультант в отделе Русакова) мне за день до того принес шпаргалку, по которой потом и говорил Русаков, я ему выдал: мол, это бесстыдство и фарисейство делать втык венграм за то, в чем мы сами виноваты. Однако, это было произнесено. Денеш реагировал так: конечно, конечно. В том, в чем все мы можем обеспечить себя за счет интеграции, надо делать, и делать быстрее. А в чем не можем, мол, извините, мы вынуждены идти на Запад. Дело, мол, за вами, советскими (это подразумевалось).

12 февраля 1980 г.

Был сегодня на Секретариате ЦК. Опять, как всегда, главным образом приветствия Брежнева кому-нибудь или награждения, награждения, бесконечные награждения. Шутовствующий Лапин, который сидит всегда рядом или сзади, почти вслух комментирует: вот, мол, поговорили на Пленуме о критике и самокритике, о дисциплине, требовательности и т. д., и опять ордена пачками, награды, да приветствия.

Сидящие за главным столом Секретари ЦК «заспорили», соглашаться или нет с предложением о награждении какой-то электростанции за ввод в строй очередного агрегата. Лапин: чего там, надо за каждую лопасть приветствие Брежнева и ордена. Все вокруг смеются. И невольно опять и опять наталкиваешься на «анализы» Зиновьева.

Кстати, дважды фигурял вопрос Комитета по делам религии: Куроедов просил новые штаты. Из обсуждения выяснилось, что в СССР сейчас всего 6500 попов, 900 католических и 300 мулл (плюс 2000 нелегальных). Но зато: каждого второго покойника хоронят в церкви и каждый пятый новорожденный крестится.

Нагрузки на службе невероятные (Загладин в больнице, Шапошников в отпуску, Ульяновский хоть и есть, но его нет). И помимо десятков разных подписываемых бумажек, только сегодня: письмо Шмидту об Олимпиаде; письмо-ответ Миттерану; письмо-ответ Марше, который возражает против наших контактов с социал-демократами; оценка текста к Ленинскому докладу Б. Н., который сочинили в Серебряном бору под руководством Лукича — 50 страниц пропагандистского трепа; подготовка к «шестерке», которая назначена на 26-ое.

И более сотни шифровок со всех концов света, по каждой из пяти, по крайней мере, надо что-то кому-то поручить, о чем-то спросить, с кем-то посовещаться, доложить Б. Н. и проч. ТАСС уже могу читать только укороченный («секретарский»).

29 февраля 1980 г.

Две недели опять не писал. Возвращаюсь домой поздно, уставший до предела и ничего не хочется. В одну из суббот заехал все-таки к Арбатову в Барвиху. Он, наконец, оправился от инфаркта. Редкий он человек. В нем так переплелось русское и еврейское, что слабости его кажутся недостатками, а достоинства делают его действительно крупной личностью. Его повествование о мудром примирении с возможностью смерти.

Походили часа полтора по парку в темноте, то и дело останавливаясь и удивляясь содеянному нашим высшим начальством. Опять же — кардинально и тут вопрос: Кто затеял? Он склонен считать, что Громыко с примесью военных типа «наполеончика», Огаркова, но не Устинова, который, мол, по менталите совсем не военный и уж не милитарист во всяком случае. Всячески выгораживает Ю. В. (Андропова). Говорит даже, будто тот был «решительно против» и даже заявил, что лучше пойти на то, чтобы «потерять Афганистан». Сомнительно. Если бы так, Генеральный не решился бы, несмотря на все свои эмоции к Амину. К тому же, нам-то известно, чьи люди привезли Кармаля из Чехословакии, кто его туда доставил и кто «сделал» переворот. Не говоря уже о том, что они же «организовали» соответственную информацию в Москву, систематически обкладывая аргументами: мол, иного выхода нет. В то время, как военные держались Амина, который-де поправил дела в армии и вообще «сильный человек», способный справиться с ситуацией.

Не используют ли Юрку, как и Бовина, в качестве распространителей угодных на будущее слухов?

Перебрал Юрка и возможных кандидатов на первое место. Косыгин перенес тяжелейший инфаркт и вообще не уходит только потому, чтоб не выглядеть дезертиром («прецедент»). Тихонов — дерьмо и как человек и как профессионал и заваливает дело еще больше, чем Косыгин. Устинов был бы на время неплохим премьером, однако его пустили по другой части. Романова не подпустят, да и подгадил он себе сильно свадьбой дочери в Таврическом с битьем посуды из собраний Эрмитажа. После чего Суслов ему «делал внушение». С Черненко будет кончено на другой день после ухода «Самого»: так всегда и всюду бывает с любимчиками. Хотя он и не плохой мужик сам по себе. Суслов не хочет и не может, хотя в сложившейся ситуации играет «позитивную роль», не давая распасться верху вовсе. Кириленко отпал — и потому, что предложил однажды «помочь Самому» отдохнуть от дел, и потому, что они с М. А. терпеть друг друга не могут. И вообще средний возраст ПБ — далеко за 70, а меньше 60-ти только одному Романову.

Остается Ю. В. Но а) — больной, б) — из «этого учреждения». Опасен Щелоков, не сам по себе, а потому, что в Москве именно у него в руках главная вооруженная сила: две дивизии НКВД и милиция. Гарнизона же в Москве нет — только академии и училища, которые не вооружены. Я выразил сомнение: неужели мы еще не выросли из того возраста, когда судьба страны может зависеть от двух дивизий?. Юрка смеялся свои матерно- саркастическим смехом.

Генеральный никогда-то не блистал интеллектом, хотя и был хорошим доброжелательным человеком. Теперь же это полный маразматик. Я, — говорит, — все время сопоставляю его с моей теткой. У нее — все те же признаки, внешние и внутренние (появление недоброжелательности, отчуждения, вражды даже к тем, к кому была раньше привязана, замкнутость взамен природной общительности, неприязнь к бывшим друзьям). В «Медицинской энциклопедии» точно описаны все очевидные симптомы и называется это «старческий психоз». (По телевидению он действительно ужасен, а его все показывают и показывают и сводят с иностранцами, которым он по складам зачитывает Андрюхину политическую словесность (т. е. подготовленное помощником Андреем Михайловичем Александровым-Агентовым).

Какая трагедия для страны, для всех нас?! До чего мы дойдем! Черт знает что!

1 марта 1980 г.

Загладин, который тоже провел в Барвихе недели две и пообщался там с разными чиновными людьми, говорит: «Мне один «подсчитал», знающий, из этой сферы. Американцы, мол, лишили нас 10 млн. тонн зерна. Но именно столько пропало у нас во время перевозок урожая с места на место. И еще 10 млн. тонн «запланировано» на гниение и расхищение».

26-го провели «шестерку», Секретари ЦК из Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши и Чехословакии. Тайную и без румын, чтоб «сверить часы» в сложившейся обстановке. Б. Н.'у подготовили мы текст примерно на час и десять минут. Там все — и анализ причин, и линия Картера, и квази-доверительная информация об Афганистане (с тщательным сокрытием, что наши войска участвуют в подавлении мятежей и в борьбе с «партизанами»), и что делать со Шмидтом, и как с американцами быть, и какую политику вести в отношении «неприсоединившихся», и, конечно, насчет идеи Марше провести конференцию европейских компартий.

Все, конечно, согласны во имя пролетарского интернационализма и единства. Но деликатно намекали, что свернуть отношения с Западом не могут.

Интеграция, к которой Б. Н. призывал под давлением Русакова, — пожалуйста. Только давайте замените технологически Запад, замените, как поставщика жизненных товаров и рынок того, что некуда девать, — мы, мол, готовы. А пока «извините». Сказано это было, конечно, очень туманно и больше между строк. Но.

А Верблян (новый член ПБ ПОРП) потом, с глазу на глаз с Пономаревым, говорил все это открытым текстом. И поэтому-де «свернем» мелочи в отношениях с Западом, а главное, будем проводить запланированное ранее (визиты на правительственном уровне с ФРГ, Францией, США, выставки, торговый и проч. обмен, кредиты, закупки зерна).

Афганистан им, конечно, совсем ни к чему. Как, впрочем, и советским людям. В народе поносят эту никому не понятную интернационалистическую акцию на фоне, фигурально выражаясь, того, что «жрать нечего». Даже из таких городов, как Горький: «десантники» на экскурсионных автобусах продолжают осаждать Москву. В субботу к продовольственным магазинам не подступится. Тащат огромными сумками все, что попало — от масла до апельсинов. И грех даже плохо подумать об этом. Чем они хуже нас, эти люди из Торжка или Калуги. Скорее даже лучше, так как они, наверно, все-таки что-то создают, а не бумагу переводят.

По Москве ходят политические анекдоты. Один их них: выходят двое с лекции о международном положении. Один другого спрашивает: ну, как ты понял нашу политику сейчас. — Я так понял: нам надо обменять Сахарова на персидского шаха, шаха на заложников, а заложников на американскую пшеницу.

И еще: ситуация, я думаю, такова — какому-то шаху ампутировали ногу (намек на Тито), отправили, кажется, в Горький, но он вроде бы, все равно в Олимпиаде будет участвовать.

Так народ, во всяком случае, московская интеллигенция относится к нашей большой политике, во что он всю ее ставит.

Впрочем, в этой самой ситуации, Суслов ушел в отпуск, Громыко ушел в отпуск, Андропов давно в отпуску. Брежнев сейчас тоже отдыхает после избирательной речи и встречи с Хаммером. Вот и вся политика.

А бывая на Секретариате, умиляешься все больше: 80 % времени и 90 % вопросов, которые там «обсуждаются» — это приветствия Брежнева разным коллективам за перевыполнение и награждается орденами и званиями. Если бы какой-нибудь американский шпион проник бы туда, он бы, наверно, оказался в большом затруднении — что докладывать в Центр: ни кремленологи и его шефы не поверили бы ему, решили бы, что он их разыгрывает или сошел с ума.

Кстати, я теперь в мыслях то и дело проецируюсь на «Светлое будущее» Зиновьева. В конце у него есть глава «Гимн Москве» — великому городу, центру современного мироздания, где всё есть, где процветает коррупция и крупное воровство, где можно посмотреть любой фильм, прочитать любую книгу, где есть высоколобые салоны и грязные бардаки, где есть еда, о которой в обычных домах («у тех, кто не умеет») даже название забыли, где есть роскошные женщины на любой вкус.

Город, которому все нипочем, все выдержит, все сумеет. И пройдет ледоколом через все, и который поразительно смеется на вождями.

Умилительно, что автор под конец разнюнился насчет того, что он за коммунизм.

3 марта 1980 г.

В газетах список с избранными депутатами в Верховный Совет РСФСР. Леонид-то Ильич своего сынка тоже депутатом сделал и, чтоб недалеко ездить — в каком-то

Ленинградском округе. Сначала его первым замом минвнешторга определил, потом орден ему сам вручил. А теперь вот — депутат. Я содрогнулся.

Если человек бесстыдно, перед лицом всего народа, даже вызывающе (особенно награждение) может такое делать, значит, от него всего можно ожидать. Кроме, конечно, того, что представляет личную опасность.

Карэн Брутенц был в какой-то компании нуворишей. Среди них заместитель министра финансов СССР. Оказалось, что он знает даже об Афганистане больше, чем сам Карэн, который «ведет» эту тему в Международном отделе ЦК. Он, например, знает, что организовали и вели стрельбу по Амину, когда он в начале сентября был вызван (по настоянию и личному телефонному звонку) во дворец Тараки, — не афганцы, а наша охрана!

Но не в этом главное. В подпитии этот зам. министра рассказал много любопытных вещей по своему ведомству. Например, недавно оно получило распоряжение (вопреки всем правилам — советоваться с минфином — откуда можно взять деньги) выделить еще 23 млрд. рублей на содержание вооруженных сил. Видимо, с этим связано заявление в избирательной речи Брежнева — о дополнительных льготах ветеранам войны. Однако, основная причина: раз армия стреляет, раз пришлось в приграничных округах Юга провести мобилизацию, раз есть уже вдовы и сироты из-за Афганистана, — надо заткнуть глотку, умаслить, предотвратить И вот — 23 млрд. из бюджета.

А между тем: Госплан определил добычу нефти к 1984 году до 650 млн. тонн. Но нефтяники считают, что сумеют поднять только до 625,5 млн. тонн, значит, валютный экспорт практически придется прекратить. Потому, что кроме нефти у нас есть драгоценные металлы, но их за последние 10 лет «вычерпали».

Меры Картера оказались очень чувствительны. Обкомам запрещено «допустить» убой скота. Но мяса от этого не прибавится: будут сдавать полудохлый истощенный скот. Нормы доведены до смешного: на 1981 год Ростову-на-Дону планируется мяса на душу населения. 2 кг. в год.

Положение хуже, чем во время войны, так как тогда приходилось снабжать только города, а теперь — и деревню. Отовсюду идут требования и просьбы ввести карточки, но этого невозможно сделать не только по соображениям политическим, но и потому, что на это не хватит продуктов: ведь придется давать ограниченно, но всем, а не выборочно — Москве.

Фантастические размеры приобрело тезаврирование. Кольца с камнями стоимостью в 15 тыс. рублей идут нарасхват. Доверия к деньгам — никакого. Так же, как и к государству: боятся денежной реформы. Хватают все, что идет в качестве предметов роскоши. Вошло в моду покупать картины. На этом процветают сотни художников, которые десятилетиями влачили жалкое существование. А теперь малюют что попало и все сразу же раскупается.

Большие потери (14 млрд. рублей) государство понесло на водке. Из-за неурожая и прекращения американских поставок пшеницы, решено было сократить производство водки. И вот — результаты. А новогоднее увеличение цен дало всего 2 млрд. рублей.

Постановление о совершенствовании экономического механизма, конечно, очень хорошее. Но наша экономика к нему не готова и еще лет пять не будет готова.

И, возвращаясь к мерам Картера (т. е. последствиям Афганистана), — не знаю, что будут делать некоторые отрасли, например, Кастандов (химическое машиностроение), который все спланировал из расчета на получение американской технологии, машин и аппаратов. Все у них остановится. Потому, что то, на что они сориентировались, заложив уже в стройки и в планы снабжения народного хозяйства в целом, ничего этого у нас не производится и не имелось в виду производить, не говоря уже о нашей способности обеспечить нужное качество.

На этом фоне просто тошнотворно общение с Б. Н. по поводу предстоящего 22 апреля доклада о Ленине и нынешние его разглагольствования о динамизме, о преимуществах и достижениях. Пока не представляю, как мы будем выкручиваться, чтоб создать для него нечто элементарно правдоподобное. Хотя, впрочем, кому сейчас до этого дело!

Сейчас главное другое… Брежнева вот сегодня опять показывали — как ему вручали удостоверение об избрании депутатом. А месяц назад — как вручали удостоверение кандидата в депутаты.

По радио — Гендель. Почему-то так волнует — именно теперь, когда я в тысячу раз дальше от музыки, чем в юности, когда учился сам играть!

8 марта 1980 г.

Пошлая речь Б. Н.'а — поздравление женщин нашего Отдела. Весь он в ней — окаменелый (обюрокраченный) продукт большевистского идеализма давно прошедших времен.

Редколлегия «Вопросов истории». Сколько глупости в остепененных людях! Обсуждалась статья к предстоящему Всемирному конгрессу историков (летом в Бухаресте).

«Встреча двух цивилизаций» — о культуре Древней Руси. Так затеяли бодягу: уж больно густо, мол, получается — что ни памятник культуры, то византийское, восточное или западное влияние, а где же русское-то?! И это ученые — историки! Заботу о патриотизме проявляют. Поистине по Зиновьеву выходит: идеология оборачивается идеологическим цинизмом, а официальная нравственность — безнравственностью. Эти люди даже не знают, что они сами думают о предмете, о котором говорят.

Я выступил (не сдержался) нахально: мол, не беспокойтесь за русское достояние. Наоборот, предметом нашей гордости должно быть, что такие мощные и такие разнохарактерные влияния переварились в русском котле и стали символами неповторимой «нашей» цивилизации.

Почитал телеграммы наших маршалов и генералов из Кабула. Вполне здраво судят они о ситуации. А подтекст такой: мол, заварили кашу, а нам, армии, приходится расхлебывать, заниматься совсем неприличным делом, не достойным великой армии великой страны. Рецепты, которые они дают, явно дежурные и явно не эффективные. И в то же время по линии ГБ идут депеши в духе — «гром победы».

Позавчера принесли мне на подпись список представляемых к орденам за Афганистан (по аппарату ЦК). Список возглавляет Ульяновский! Принес сначала референт, а потом зав. сектором из сферы Ульяновского. Я разразился ругательствами и «отправил». Вот она безнравственность-то, которую все воспринимают, как самую настоящую общественную мораль. И дело не только в предмете, за который награждают, а дело в том, что во главу поставили циничного бездельника и прохвоста, который умудрился даже и в этом деле, которое целиком по его части, все свалить на других.

Статья Ричарда Косолапова в «Правде» «Жизненная позиция Ленина». Сильная статья, честного и порядочного человека, обеспокоенного распадом нравственных начал общества и государства, начало которым положил Ленин. Отчаянный призыв использовать моральный потенциал оставленный Лениным и заложенный в ленинизме. Плохо, мол, мы его используем. И о «взятке» по Ленину пишет. спустя 60 лет. Ленин-то писал о взятке при начале НЭП'а. Косолапов считает, что из трех пороков, о которых предупреждал с болью В. И. (комчванство, неграмотность и взятка), мы полностью избавились лишь от второго. Увы! (Я понимаю Ричарда) У нас неграмотность сейчас худшая, чем тогда. Не буквальная, но еще более опасная: когда мы клянемся ленинизмом, а даже не знаем его и знать не хотим. Кто из наших вождей всерьез изучал когда-нибудь Ленина? Кто из них обращается к нему в своей политической практике? Кто его всерьез читает? Или — хотя бы то, что наши ученые разрабатывают «на основе ленинизма»? А уж о следовании Ленину в морально-бытовом и морально-политическом плане и слышать не хотят! Если кто с такой претензией к ним обратится, — сразу в антисоветчики угодит.

13 марта 1980 г.

Наша консультантская группа распалась теперь и физически. У четырех вывихнуты или сломаны ноги. У одного — инфаркт, у другого — флюс, у третьего — грипп. Сам Жилин в этой компании.

Сказал о ситуации Б. Н.'у: он изволит шутить, — мол, надо бы распустить группу и набрать других, помоложе. Брутенц приходил бушевать по поводу консультантской группы. Пойдем, — говорит, — к Пономареву. Я готов сам (!) все ему высказать. Нельзя же на одних ездить, а другие сачкуют. Я ему: он нас спросит — что вы предлагаете?! Что ты готов предложить. Люди устали и им плевать. А рефлекса (службизма и долга), как у нас с тобой, у них не выработано. Не было вовсе. Плюс нежелание больше учиться, быть на уровне «имеющейся» в Отделе информации, плюс просто бездарность, и т. д. Да и для чего?

Он: мы с тобой на Пономарева похожи в этом смысле.

Я: нет. Я — во всяком случае. Я выполняю свой долг, стараясь сделать предельно хорошо то, что мне поручено, независимо от того, согласен я с сутью самого дела или нет. Б. Н. же, во-первых, подстраивается к «чужому» мнению и действует так, будто он его сам и придумал, а главное — выпендривается со своими инициативами, где его не просят и даже раздражаются его неуместной активностью.

Он: есть у него тут и карьерные соображения, но ты прав — иногда он активничает во вред себе. Есть иррационально тщеславие — от участия в большой политике. Есть и автоматизм службизма: раз те, кому положено, ничего не делают, надо же, чтобы кто-нибудь делал. Вот он и названивает в Кабул, Ташкент, выжимает из нас всякие бумаги. А между тем, по Москве его больше всего начинают связывать с афганским делом. На х. это ему нужно!

Марше вновь загорелся проведением конференции компартий. Даже дату определил: 28 апреля, полтора дня. Начались челноки между Варшавой и Парижем. Сегодня утром советник польского посольства принес мне проект обращения имеющей быть конференции к мужчинам и женщинам Европы. Пацифистский документ: чтоб без дискуссии, чтоб отметиться. И чтоб Жора выглядел, как человек, который все может, даже то, чего не может Москва.

С Собакиным и Зуевым повесили к проекту «сопли» — наши замечания в духе Пономарева: чтоб НАТО, США упомянуть, чтоб истерию военную осудить, чтоб не забыть всякие наши бывшие инициативы. Б. Н. одобрил. Не нравится ему эта постная бумажка, но «навязывать» антиимпериалистическую боевитость боится — как бы не спугнуть. Он ведь понимает, что главное не очередная бумажка, которую даже не напечатают многие, а сам факт созыва конференции компартий в такой момент. Да и в Париж хочется поехать, пофигурять там. Уже совсем поздно сочинил телеграмму Загладину в Париж — директиву для обработки французов в духе наших поправок. Завтра ко мне придет поляк. Я ему тоже все это передам. В субботу и поляки направятся к Жоре, а потом — в Рим уговаривать Берлингуэра, который, впрочем, совсем обанкротился со своей «мягкой стратегией»

20 марта 1980 г.

На службе продолжается «лениниана». Причем, с прошлой субботы дело пошло вниз — на банализацию текста. Когда он (Б. Н.) увидел, что получается из его попыток читать мораль и вверх и вниз, апеллируя к «нравственному потенциалу ленинизма», он начал отруливать в сторону нужняка. Обычный процесс при создании его сочинений.

Нервов уходит много. А по поводу его обычной манеры играть сразу на нескольких роялях (в данном случае — Пышков был сделан арбитром нашего текста, поскольку он участвовал в сочинении сусловских статей для «Коммуниста» и ПМС), я на этот раз ему закатил сцену. Так, мол, не делают Он (Пышков) мой подчиненный и к тому же уважает меня, и отнюдь не считает, в отличие от вас, что я пишу хуже его. И поэтому сразу после того, как вы в тайне от меня дали ему задание, первое, что он сделал — пришел ко мне. В результате и он в глупом положении, и у меня всякий энтузиазм пропал дальше работать «над вашим докладом». Оправдывался. А вообще и то, и другое глупо и мелко: и с его стороны, и с моей стороны. Едем в одной вонючей телеге, где все дозволено, и нечего чистоплюйством заниматься.

В середине месяца была делегация Ямайки во главе с тем самым генсеком Данкеном, которым я восхитился, будучи там. Здесь он произвел жалкое и неприятное впечатление. Он приехал просить. Не дадим, — они, Мэнли, правительство КНП, прогрессивный режим, будут сброшены на ближайших парламентских выборах. Лидер враждебной им партии (лейбористов) съездил в США и, вернувшись, по ТУ сказал, что привез 50 тыс. долларов для проведения избирательной кампании. Данкен, очевидно, хотел с тем же вернуться из СССР.

Однако от наших МВТ и ГКЭС ничего за так не получишь. А по партийной линии (он после переговоров попросился остаться со мной с глазу на глаз и «изложил» — 1 млн. американских долларов и восемь автомобилей, иначе — провал) — мне неожиданно для самого себя (при весьма плевом отношении Б. Н. к какой-то Ямайке) удалось выклянчить 40 тыс. долларов и, кажется, удастся добиться 5 автомобилей «Лада».

Но это уже после их отъезда. До — я, естественно, ничего определенного им сказать не мог. И уезжали они весьма разочарованные и мрачные. Меня неприятно поразило отсутствие элементарной нравственной и даже формально-дипломатической культуры у этих негров-мулатов с дипломами английских и канадских университетов. Они не скрывали своего пренебрежения к нам, к СССР, к тем, кто с ними возился, после того, как поняли, что им на тарелочке не вынесут всего, что они просят.

Они впервые в СССР. Но их ничего не заинтересовало в Москве, хотя они ничего о нас не знают. Им не захотелось ни посмотреть Москвы, ни даже спросить нас о нашей жизни, о наших делах и заботах.

Я сначала переживал и даже сожалел, что они едут: знал, что мы им почти ничего не дадим. Но потом, увидев, как они на нас реагируют (как на большую дойную корову, а на остальное — плевать), воспылал презрением ко всей этой Ямайке вместе взятой.

И еще раз убедился в своей правоте — в спорах, давних с Карэном. Лучшая политика в отношении внешнего, в том числе «третьего мира» — изоляционизм. Послать всех крупно на х. и пусть потом умоляют нас с ними общаться. Но и не лезть в их дела.

Афганистан. С каждым днем мы вбухиваем в это «дело» огромные суммы и материальные средства. Всем их снабжаем и всем обеспечиваем. Приезжал их министр иностранных дел. Прямо заявил, что казна пуста и госбюджета хватит лишь на содержание двух министерств. Остальное — давайте. И даем: трактора, машины, хлеб, радиостанции, бумагу, деньги, не говоря уже о содержании своих войск там и, кажется, афганских тоже. Признаков укрепления режима практически никаких нет. Беспросветно в смысле создания хотя бы мало-мальски жизнеспособной политической структуры. Уйдут наши войска — и Кармаля через пару дней не будет. В общем, влипли фундаментально.

С кем ни поговоришь — даже не возмущаются, а удивляются: мол, сколько все это может продолжаться? Т. е. весь этот брежневский режим. Опять пошли злые политические анекдоты.

Вчера был в гостях друг Толя Куценков. Выпили. Отвели душу. Меня удивила новая в нем черта: российская почвенность, горечь за русский народ, который страдает от интернационализма и, которым помыкают разные «чучмеки». Рассказывает о мнениях разных людей (он много ездит). Общий «глас народный» — «Надоел!» (имеется в виду Брежнев). А выхода никто не видит и не предлагает.

Стал читать Ленина. И вновь — под обаянием его убежденности, страстности, которые превращали его ум в могучий аппарат. И вновь — во власти рационалистической классовости его логики. Ее можно опровергать сегодняшними событиями, но и то, если их хватать наугад и поверхностно. Но она неопровержима как орудие тогдашней истории.

Передо мной одновременно мифы иррациональной народности. Читаю «Лунина» Эйдельмана — еврея, без которого мы, русские историки, не знали бы ее так глубоко и «непосредственно». Говорил с Куценковым, который отражает почвенные метания думающей и совестливой московской интеллигенции. В последней «Литературке» интервью с Распутиным (писатель), который, оказывается, увлекается «Историей государства российского» Карамзина и «Историей России» Соловьева, считая их шедеврами самопознания нации. И, кстати, заявил: верю, что и через 100 лет русские останутся русскими, татары татарами, французы французами, несмотря на все успехи интернационализма. И по неслучайному совпадению в качестве святынь назвал для русских «Куликово поле» и «Бородино» (против татар и французов).

Значит, вот опять мы раскалываемся на западников (Ленин) и славянофилов. Или и в том, и в другом ищем еще более глубокого смысла. Но почвенность — это не идея. Идея же Ленина опошлена последующим развитием и ежедневно превращается в насмешку под действием брежневизма.

Кстати, о почвенности. Пришел том Лермонтова. Стал листать. И вновь поразился гениальности. Пятнадцатилетний мальчишка пишет «Жалобу турка», в которой в двух строфах передает всю суть России на века вперед. В двадцать три года он создает «Бородино», которое затаскано школьными представлениями, но которое содержит в себе всю философию и русский дух «Войны и мира». А рядом непостижимое и по форме, и по содержанию, — «Смерть поэта». В двадцать шесть он пишет неповторимое произведение «Герой нашего времени», которое становится фактически началом новой эпохи в развитии всемирной прозы.

И я подумал: Лермонтов, Пушкин. Они более, чем на три века появились позже, чем Монтень, которого я сейчас читаю с изумлением, потому что там вся вечная и неизменная мудрость жизни, несмотря на все бурные катаклизмы истории. Так вот: когда у нас были Курбский, Пересветов, да сам Иван Грозный, которые, оказывается, писали тексты, как теперь наши «консультанты», у них уже были Монтень, Паскаль, Бэкон, Шекспир, Эразм, Т. Мор и проч. Дистанция просто неизмеримая. Мы их начали догонять при Екатерине II. А к середине XIX века мы их — если по гамбургскому счету — уже обошли «в данном смысле». Наша поэзия. великие имена. И Пушкин уже выше Байрона. Толстой — Бальзака. Даже сопоставлять кощунственно. Герцен объял и превзошел всю до тех пор существующую философию и политическую науку. И во многих отношениях, благодаря российскому здравому смыслу и реализму, он выше Маркса. И если уж идти до конца., если бы не было Ленина, то Маркса сейчас знали бы лишь студенты-отличники, он затерялся бы среди сотен авторов разных теорий.

Но я не про то. Россия догнала Запад за несколько десятилетий. (Потом, после 1917 года пришлось догонять в материальном отношении — индустриальном, тоже за пару десятилетий). Мы оказались в состоянии не только понимать всю их культуру, но и превзошли ее. Как по Блоку: «Нам внятно все — и острый галльский смысл.

И сумрачный германский гений»

Они же не поняли нас. Пушкина, Лермонтова они до сих пор не могут как следует перевести, потому что не могут понять всего, превосходящего их собственное величие.

Они даже до сих пор не признают за нами право сопоставлять на равных. Впрочем, еще Достоевский занимался «комплексом неполноценности», который порождался непризнанием за нами этого права и, который может быть, был одним из психологических источников того, что у нас то и дело возникал соблазн силой заставить их считаться с нами, признать нас.

Даже на моем узком участке — служебном. Общение с коммунистами Запада: насколько они мельче, поверхностнее нас — тех, кто занимается проблемами МКД. Ни по образованности, ни по широте взглядов они не могут тягаться с любым нашим консультантом. Все их «теории» и политические потуги — лепет, ясно, видный нам, хотя мы вынуждены им подыгрывать, а не развенчивать, как это позволял себе Ленин. Но свысока держатся они. И имеют основание, так как КПСС представляют Шибаевы, Капитоновы и т. п., уровень и суть которых они давно раскусили и поняли, что именно этот уровень определяет политический и идеологический потенциал бывшей ленинской партии.

2 апреля 1980 г.

Болею. Сижу дома и «испытываю на практике», что было бы, если бы я внезапно ушел на пенсию. Ужас!!!

Но мне привозят тексты — доклад о Ленине, КЫ-ый вариант. Не могу сказать, чтоб мне было противно вновь и вновь елозить по этому тексту. Но это естественно: продукция-то выстрадана и хочется, чтоб выглядела как надо.

Позавчера Леониду Ильичу вручили ленинскую премию по литературе за «Малую землю», «Возрождение» и «Целину». К всеобщему удивлению он сам говорил бодро, не коверкал фраз и слов, не бормотал — будто вернулся лет на пять назад. И речь приличная. Кто-то там насобачился подлаживаться к его нынешнему состоянию. Сам этот перформанс, конечно, постыдный с точки зрения абстрактной общественной морали. И потому, что эти произведения подняты на уровень Толстого и Ленина, вместе взятых. И потому, что «собрание трудящихся» Москвы состояло из той же «списочной» публики, которую приглашают на государственные приемы и проч.: все те же знакомые физиономии — министры, чины комитетов, зав. отделами ЦК и т. д. Средний возраст — лет 65.

И потому, главным образом, что выплеснута еще серия красивых и добрых слов и намерений, а на самом деле полный общественный застой и начало гниения (как перед каждым большим кризисом, который никак не может разразиться), завал в хозяйственных делах, нелепость и тупость во внешней политике (спасает идиотизм Картера и Ко). И полная неопределенность и утрата перспективы. Общество, все построенное, как идеологическое, оказалось и без идеологии, и без видимой цели. Но при том и без обыденного благополучия. А вся верхушка в глазах народа предстает, как стяжатели — материальные и духовные расхитители страны и уж, конечно, ленинского нравственно-идейного достояния, которое попирается нагло вот такими представлениями.

Продолжаю читать «Лунина» Эйдельмана. Книга очень подтекстная, хотя без малейшей дешевки — всяких там «аллюзий» и «реминисценций». Иногда трудно поверить в ту кризисную эпоху перед «декабрем 1825», что люди думали и переживали очень похожее на то, чем мучается сейчас московская, в том числе партийная интеллигенция. Конечно, можно было бы отнести это «совпадение» за счет мастерства автора. Но он ведь приводит подлинные документы, их собственные письма и дневниковые записи того же Лунина, Муравьева, Тургенева.

5 апреля 1980 г.

Опять приезжал Китсон — руководитель профсоюзов транспортников Великобритании, член исполкома лейбористской партии, «наш друг». Захотел повидать меня «по Афганскому вопросу». Три с половиной часа проговорили в гостинице на Плотниковом. Он привез очередные инвективы против посольства и вообще против «нас», которые не умеют «защищаться». Я приготовил все мыслимые аргументы по поводу Афганистана. Но он их не захотел слушать: меня не надо убеждать, мол, я и так все понимаю, но я «меченый», меня, как «советского агента» и «предателя» слушать не будут. А от вас слушать некого. Посольство ничего не делает, а если кто приезжает, то скорее для того, чтобы купить себе «еще одни штаны». Он уже был сильно «подогретый» нашими профсоюзниками. Поэтому «рубил и матерился». Почти в каждой фразе присутствовал fuck. Я иронизировал, шутил, пытался вставлять заготовленные аргументы. По мере того, как проходил хмель, стало возможным добиться от него каких-то конкретных вещей и договориться:

а) мы пошлем на конгресс шотландских профсоюзов толковых ребят, которым будет организована аудитория и они смогут донести советскую точку зрения;

б) в Лондоне он постарается собрать функционеров-профсоюзников и с ними тоже эти же ребята проведут «дискуссию»;

в) я напишу личное письмо Дженни Литл (секретарь Международного комитета национального исполкома лейбористов, «хорошенькая сучка, но умеет делать дело и влюблена в тебя» — слова Китсона) и предложу неофициальную дискуссию либо в Лондоне, либо в Москве на «нашем» уровне (т. е. аппаратном).

За всем тем, что он искренне говорил (а он в самом деле к нам привязался и бескорыстно озабочен, как идут дела и в Англии, и в Европе, и в советско-западных отношениях) — и со всем этим он «доносил» до нас с места событий ужасающую ненависть, которую питают к нам там. Причем, не за Афганистан, который всем сам по себе до лампочки, — Афганистан просто еще один предлог, удачный случай, чтоб открыто продемонстрировать эту ненависть к Советскому Союзу, к Russians. Поэтому с очень горьким чувством уходил я с этой беседы.

13 апреля 1980 г.

Взволновали меня три рассказа В. Кондратьева в «Знамени» № 3. Меня на этого писателя, «прорезывавшегося» вдруг к 60 годам, навел в прошлом году Левка Безыменский. Поразила сознательно упрощенная манера подавать войну в масштабе «двухкилометровой карты» (дискуссия начала 60-ых годов). А теперь вот еще три рассказа в этой же манере.

Часто задумываюсь, почему «наш» Северо-Западный фронт (и примыкавшие к нему Ржев-Волхов) дали такую большую литературу. Фронт далеко не главный, без «решающих» боев «общесоюзного» масштаба, без масс танков. Наверно, тут много причин.

1. После битвы под Москвой, когда произошло окружение Демьянска и появилась надежда нанести там немцам второе чувствительное поражение, туда были брошены части, заготовленные «для Москвы» — не кадровые, а студенческие, морская пехота, в общем с большим процентом интеллигенции и «столичности».

2. Поскольку именно там ждали большого дела после Москвы — туда же ринулись поэты, писатели, лучшие журналистские силы.

3. Но фронт «стал». И остановился почти без движения до самого 1944 года, когда началось общее контрнаступление. И все эти «силы» там застряли и, хотя их выбивало нещадно, что-то осталось

4. Своеобразие: оторванность от большого тыла бездорожьем — распутицами осенью и весной, т. е. это даже не распутица, а просто болото — лошади, помню, тонули до смерти на дорогах, полутора и двухметровые снега зимой. Отсюда: постоянный голод и все были предоставлены сами себе.

5. Отсутствие сплошного фронта: немцы в деревнях — мы в лесах и на опушках. Проникновение в глубину друг к другу, раздолье разведчикам = «романтика», психология маленьких боевых групп, патрулей, отрядов, лыжных батальонов и т. п. Внезапные соприкосновения с «мирной жизнью» — нетронутые годами войны, причем довольно богатые затерянные в лесах и болотах деревушки в несколько домов.

И многое другое.

На прошлой неделе: мои переговоры с Кжистофом Островским (зам. зав. Международного отдела ПОРП) по подготовке европейской конференции компартий в Париже. И 2идейно-политический ужин» на Плотниковом со Шредером и Дамлигом (ГКП). Крупный разговор «за жизнь» с немцами! Сам завелся и Шредера до слез довел. А вообще-то сложно, не идейностью мы (КПСС) «держим» немецких коммунистов, а безвыходностью их положения, коль скоро они коммунисты. «Национальный вопрос» витает во всем — в малейшем пустяке разговора с ними, как и вообще нашего общения с этой партией.

4 мая 1980 г.

Четвертый день праздников. Жаль, что так много не заносил сюда вовремя. С 16 по 25 апреля пробыли почти безвылазно в Серебряном бору. Я, Загладин, Арбатов, Жилин, Собакин, Ермонский и стенографистки. Готовили парижскую встречу еврокомпартий. (В основном, речь Б. Н.'а)… Заставил нас «соорудить Монбланы» инвектив против империализма и, несмотря на мат Юрки Арбатова, пустить все в алармистской тональности: мол, Европа чуть ли не на грани войны.

Загладин «в деле» участвовал очень косвенно: просматривал варианты и давал кое- какие «соображения». Ему было совсем некогда, на этот раз он показал поистине цезаревский класс: за эти несколько дней он успел съездить в Варшаву, провести беседы с румыном, который приезжал оправдываться (почему не едут в Париж), дать несколько интервью, в том числе венгерской «Непсабадшаг», написать статьи о парижской конференции для «Правды» и «Нового времени».

А я в Париж не попал. Не попал, потому что сам отказался: Б. Н. мне дважды настойчиво предлагал (ему хотелось отблагодарить меня и за Ленинский доклад, и за парижские материалы). Отказался, так как не люблю толчеи, а делать там практически нечего было. И Б. Н. отстал, решил, наверно, что это я из-за честолюбия: мол, не включили в состав делегации, а сопровождающим считаю ниже достоинства. Но… в данном случае это не так. Просто я устал ото всего на свете.

А жалко, что не записывал, потому что сам крутеж вокруг парижской конференции любопытен: тема возвращения Китая в МКД (визит в Пекин Берлигуэра и «мятеж» местных организаций ИКП), тема румын и югославов, которые всерьез верят, что мы им можем устроить Афганистан, тема голландцев и даже тех, кто поехал в Париж (Люксембург, Португалия.), отчасти и англичан. Если бы не высокомерие французов и комплекс «Жоры»: как так, я позвал и кто-то осмелился отказаться! И если бы не ФКП готовила конференцию, то на нее можно было собрать не 22, а 28 партий.

Главная же тема — по сути арбатовская.

5 мая 1980 г.

Вчера умер Тито, о котором уже анекдоты стали ходить: он никак не мог умереть, чуть ли не целых полгода.

Я в отпуску: взамен Парижа попросил у Б. Н.'а догулять восемь дней, оставшиеся от предыдущего отпуска.

Так вот — арбатовская тема (она же первомайская — мои наблюдения за демонстрацией 1 — го мая). Это опять: Куда мы медленно катимся? Что с нами, со страной, будет?

Раза два мы вырывались на прогулки. Там, оказывается, прелестные места, сохранившие чуть-чуть облик старинного дачного Подмосковья. И хотя я работал на этой даче раз пять или шесть, ни разу не приходилось заглядывать за забор со стороны Москвы- реки. Походили мы с Юркой. Он, кстати, недавно перенес обширный инфаркт и сейчас будто обновленный, решительный, и еще более нахальный в своих суждениях, но еще больше озабоченный проблемой «что с нами будет?», «до каких пор Россию можно так мордовать и издеваться над нею?!» Знаешь, — говорит, — Толя, вроде как все у меня есть и большего не хочу и не надо. Но осталось беспокойство за «общее дело», переживаю, расстраиваюсь, ночами иногда не сплю, а мне ведь вредно теперь волноваться, я инфарктник.

Разложение же дикое, хуже, чем при царе, потому что нет скрепа аристократизма, понятий «честь» (дворянской, офицерской), которые все-таки хоть часть власть предержащих держали в рамках. Вот смотри, я специально тебя повел здесь. Что это строят?

Я: Какой-нибудь дом отдыха высшего класса или загородную виллу для приема высокий гостей.

Он: Нет! Это Щелоков (министр внутренних дел) строит себе подмосковный дворец (дача у него само собой и так есть). Строят, конечно, солдаты, призванные, чтоб служить Родине. Он вообще делает что хочет. Загородился зятем, его теперь пальцем никто не тронет.

— Каким зятем?

— А ты что не знаешь? Наверно, на Пленумах ЦК видел мальчишку генерал- лейтенанта. Красавчик такой., все на него палятся, чуть ли не пальцем показывают. Это и есть зять Брежнева. Как он появился? Был посредственным студентиком из провинции. Оказался на комсомольской работе. Взяли в райком комсомола. И тут, на каком-то вечере или вечеринке встретился с этой б., дочкой Брежнева, которая как раз в это время разводилась со своим очередным мужем, девятым или десятым. Вот и пошло. Скоро он уже оказался в ЦК ВЛКСМ. Тут-то его и усек Щелоков. Взял себе в замы, а когда Папутин кончил собой, сделал первым замом. Он уже и член ревизионной комиссии ЦК, как и ты. Все что угодно! Ничего не делает, говорят. А Щелокову и не надо, чтоб он чего-нибудь делал и во что-то вмешивался. Пусть, мол, живет по принципу: обогащайся, как можешь, тащи все, что хочешь и т. д.

Патоличев (министр внешней торговли) тоже загородился. Но этот прямо собственным сынком. Взял себе в замы этого пьяницу и вора. А теперь он уже у него первый зам. Зато сам Патоличев (впрочем, в прошлом заслуженный человек, можно сказать, большевик) имеет заслонку и делает, что хочет, может и для пользы страны, не знаю. И дважды Героя уже получил.

А этот вор грабит валютой, не стесняясь и пользуясь «служебным положением». Недавно сам папа ему вручил высший орден. Не постеснялся — перед экраном телевизора.

Это вот в верхнем эшелоне. А что делается пониже? Дело «океан» ты знаешь. Весь мир теперь знает. Недавно даже «Нью-Йорк таймс» его подробно описала. А Ишков всего лишь на пенсию отправлен и остается кандидатом в члены ЦК.

6 мая 1980 г.

Арбатов видит главное зло (во внешнеполитическом плане, включая Афганистан) в Громыке, хотя теперь все больше склонен думать, что замешаны и андроповские ребята, которые и его, и других «обдурили» ложной информацией и страхами. В наглости Громыко он видит определенную линию, проистекающую из заинтересованности в обострении обстановки.

Логика примерно такая: войны все равно не будет, наращивание военной мощи нам нужно по многим причинам, в том числе и чтоб содружество было в порядке, а некоторая напряженность с американцами даже полезна, так как позволяет оправдывать напряженку с продуктами, ширпотребом, услугами и проч. Громыко в узком кругу прямо высказал такую мысль (особенно, последнее — в отношении собственного населения).

Шум вокруг Афганистана тоже невреден, особенно теперь, когда началась открытая помощь мятежникам со стороны США, Пакистана, Китая. Это позволяет убеждать Брежнева и других, которые могут усомниться, в том, что «ошибки не было», что «надо было вводить войска».

Громыко действительно ведет себя, как монополист во внешней политике. С СС-20 он так запутал всех, что теперь уже совершенно очевидно, что с самого начала «мы» не хотели никаких переговоров на эту тему, и никаких возможных ограничений. В период, когда ОСВ-2 был на подъеме, он твердил в своих речах (и вписывал Брежневу), что «средний радиус» будет обсуждаться в рамках ОСВ-2. Потом в речи в Берлине (октябрь 79) Брежнев сказал, что мы готовы любое оружие обсуждать где и когда угодно. Перед сессией НАТО в декабре Брежнев и Громыко заявляли, что готовы сесть за стол переговоров по ракетам средней дальности в любой момент. Потом Громыко, не поставив даже в известность Политбюро, заявил в интервью в Бонне (уже после сессии НАТО), что основа переговоров подорвана (одновременно он, таким образом, подорвал всякую возможность общественным силам в Западной Европе вести серьезную борьбу против решений НАТО — ибо исчезло конструктивное начало этой борьбы). Теперь же — в апреле, поехав к Жискар д'Эстену, он сочинил себе директивы — по среднему радиусу опять только в рамках ОСВ-3. Эта же идея заложена в резолюцию предстоящей сессии ПКК Варшавского Договора (в середине мая). Таково преднамеренное петляние, а цель — саботаж каких бы то ни было переговоров по СС- 20. Дальновидно ли?

Ведь мы же втягиваемся в новый тур гонки, которая много, много дороже будет стоить, чем предыдущие туры, особенно в условиях усиливающегося развала и бардака в экономике. Или — и в самом деле, это — последний редут (вооруженная мощь), на который только и рассчитывают, чтоб безбедно дожить у власти самим и деткам оставить на много- много лет, а с остальными, со страной что будет, то и будет!

Еще один пример самоуправства, впрочем, в том же направлении. В конце апреля предстояла неделя франко-советской дружбы в Париже. По традиции Брежнев должен был записаться на французском ТУ. И, конечно, это выступление не могло не быть успокаивающим и доброжелательным, миролюбивым. Так, Громыко уговорил Брежнева не выступать. И это легко было сделать, так как тот в очень плохом состоянии и ему просто по- человечески тяжело, а если оказались еще и «политические аргументы против», то он охотно отказался.

24 мая 1980 г.

Попалась книжка Некрича, написанная «там» (он уехал в Израиль, т. е. в США в 1976 году). Калейдоскоп событий с 1946–1976 годы — знакомые люди и конфликты, ко многим из них я сам был причастен или пережил со стороны (он даже поминает меня там однажды). Шекспировкое время (правда, это уже в значительной мере постшекспировское) выглядит мелковато, и не только потому, что автор уже подчиняется эмигрантской (антисоветской) логике, а и по существу. Мелкие чувства и побуждения руководили людьми: злоба, карьеризм, вернее желание потеплее устроиться, невзирая на мораль и принципы, за счет других, и особенно глупость, тщеславие. Книжка меня очень расстроила.

На службе. Я думал, что после парижской встречи Б. Н. немножко поутихнет в смысле «буйной инициативы». Но я опять его недооценил. За Париж и лениниану он даже спасибо мне не сказал. Впрочем, это даже хорошо, потому что эти благодарности ставят в неловкое положение и противны. Но вызвал он меня, как только я появился на работе для того, чтобы поручить писать его статью в назидание Берлингуэру, который съездил в Пекин, а не Париж и ставит на одну доску эти два блока. Согласно лидеру ИКП получается — какое НАТО хорошее, и какой Варшавский договор плохой.

Вообще же, если говорить всерьез, позиция итальянцев в последнее время прояснила их стратегию. Они теперь не хотят не только ленинизма, но и Международного комдвижения. Пайетта сформулировал это очень образно: за одним столом не могут сидеть те, кто имеет ракеты и те, кто их не имеет. Их «новый интернационализм» тоже яснее прорезался: объединяться со всеми, с кем можно, чтобы заменить в борьбе за спасение человечества две сверхдержавы, которые показали, что они не умеют правильно анализировать обстановку и, главное, не могут подобающим образом себя вести (одни — в

Иране, другие — в Афганистане). Это пересказ интервью Берлингуэра по возвращении из Пекина.

Мы всё пытаемся их усовестить, апеллируя к логике и идеологии МКД. Но они не верят нам и убеждены, что мы действуем исключительно в имперских (государственных) интересах. Для того, чтоб сидеть между двух стульев (США и СССР), они нуждаются в поддержке более реальной силы, чем их собственная оригинальность и диссидентство. Именно поэтому они обратились в сторону Китая. И в общем-то согласны с их (китайской) оценкой мировой ситуации.

Парижская встреча возбудила надежды на возможность нового всемирного Совещания. Многие (из мелких и средних КП: США, Индии, Израиля, Канады.) задают нам вопрос: почему в Европе можно собираться при отсутствии некоторых, а всем нельзя. Тем более, что в процентном отношении отсутствующих будет меньше, чем в Париже. Казалось бы логика очевидная. Казалось бы, и нам в свете стратегии Берлингуэра, надо было бы активизировать все МКД, опереться на свой верный резерв. Но эта идея не вызвала «энтузиазма» у Суслова, когда ее на беседе с ним высказал Вильнер.

Они, наши верные друзья, которые впрочем, теперь уже тоже не лебезят перед нами, а режут правду матку, — не знают они, что наши «принципиальные соображения» сводятся к тому, что наши лидеры физически не в состоянии допустить такую для себя нагрузку, как Совещание. Конечно, одна красивая речь может быть подготовлена и прочитана. Но друзья ведь хотят не только performance, а и деловых, серьезных дискуссий, разговора. Ведь так все изменилось!

9 июня 1980 г.

На службе все опять свалилось на меня. Б. Н. подсуетился у Суслова готовить проект резолюции по международному вопросу к предстоящему 23 июня Пленуму ЦК. Ермонский что-то набросал по схеме, которую мы с Загладиным проговорили после получения задачи от Б. Н.'а. Я вчера, в воскресенье, после дачи делал из этого текста резолюцию — документ. После его перепечатки ходил по комнате и был собой доволен. Вот, мол, какой мастер высокого партийного стиля!

A propos — Загладин на другой день после упомянутого разговора опять улетел во Францию и потом в Голландию — на съезд партии. Куда я было тоже собрался, но не тут-то было!

И еще надо было сделать для Б. Н. статью о двух блоках (против итальянцев: на днях уже не Наполитано, а сам Берлингуэр, отвечая на вопрос корреспондента, что ИКП будет делать, если на Италию нападет Советский Союз, ответил — сражаться в первых рядах за независимость Родины). Б. Н. на этот раз решил «сблагородничать» (мол, консультанты устали) и поручить проект ученым. Выбрал самых опытных, именитых и одаренных: Быкова, Дилигенского, Томашевского из института Иноземцева. Я его предупредил. Согласен, мол. Но прошу вас почитать то, что они напишут в чистом виде — без нашей здесь переработки. Он ухмыльнулся. А я нагло продолжил: это, Борис Николачевич, в качестве эксперимента. Вы ведь сколько лет не верите, что ученые дают нам макулатуру, которая идет в корзину, а все, что потом выходит в конечный продукт, — все это делается здесь, консультантами и вот этими руками. Дал он им сроку неделю, а когда получил и прочел, ругался матерно. А я посмеивался и отговаривал вызывать их — все равно ничего не будет путного. Но и успокоил: я, мол, давно велел Соколову написать текст. И он — этот текст — вполне приличный. Вот почитайте. И хоть он Соколова терпеть не может, взял. И сегодня вынужден был признать, что «основа есть». А я его попросил к тому же вызвать Соколова и сказать ему об этом тоже. Он сделал, хотя и сквозь зубы. Моя работа на соколовском варианте состояла в том, чтобы спланировать, наметить сумму вопросов, обговорить подход и выводы, отредактировать основательно. Написал несколько страниц сам, в том числе заключение = «очередное учение Пономарева о вреде уподобления двух блоков».

Веселого в этом только то, что, как самому кажется, «проучил Пономарева». Хотя с него, как с гуся вода.

В субботу поиграл на Петровке в теннис с Андреем Грачевым, удивительно милым человеком из замятинского отдела. Впервые в этом году на грунте. Там, на Петровке, необычная атмосфера — чего-то загадочно-ностальгического, напоминающего кинофильмы о спорте и развлечениях образца 1914 года.

Прочел я «Привет, Афиноген» Афанасьева (говорят, ученик Трифонова). Бешено талантливая книга, хотя по композиции и некоторым сюжетным ходам еще чувствуется неопытность. Руководство литературой (и искусством) само по себе, а жизнь и литература о жизни все больше и больше сами по себе. Нигде не зацепляется одно за другое. Ни тебе направляющей роли партии, ни тебе официальной идеологии (если только не через насмешку).

Тот же Зиновьев, только без хамства и разных там открытых глупостей против начальства.

Позвонил Сизов — председатель ревизионной комиссии, в которой я состою. Он мне давно, месяца два назад, говорил, что ждет от меня вступительных страниц к его докладу на XXVI съезде КПСС. Тогда я отговаривался, что вот, мол, будет ПКК, парижская встреча, международная обстановка как-то прояснится, наши оценки определятся и проч. Он поворчал, но спорить не стал. Тогда он не понял, придуриваюсь я, чтоб не работать на него, или в самом деле слишком серьезно подхожу к заданию. Теперь же, когда на носу Пленум, на котором будет принято решение о проведении съезда в феврале, терпение его лопнуло. И он довольно откровенно дал мне понять: нечего, мол, валять дурака, какое-то там международное положение и т. п., мне нужно, чтоб было сказано о Л. И. Брежневе, о его огромной работе, о его историческом докладе, «который мы только прослушали (почти за год до произнесения!) и в котором дан глубокий марксистско-ленинский анализ обстановки и намечены вдохновляющие задачи».

В чем тогда дело, — говорю я. Раз так, назначайте, Геннадий Федорович, срок и текст

будет.

Подумал, помолчал и.: «На той неделе представь».

21 июня 1980 г.

Завтра начнется вывод «некоторых воинских частей» из Афганистана, «пребывание которых уже не диктуется обстановкой» (последнее закавыченное — это, мол, формула для сообщения ТАСС из Кабула и для письма братским партиям).

Причем, начнется в момент, когда на Западе вот уже две недели кричат о концентрации мятежников, о подготовке фронтального наступления на Кабул, об инфильтрации партизан в столицу, о взаимной резне между различными афганскими группировками и о чуть ли не попытке к самоубийству самого Кармаля, о почти полной дезорганизации власти и успешных действий мятежа.

Но даже не в этом дело! Ибо волны разных кампаний на Западе по Афганистану — лишнее подтверждение, что это все манипулирование мозгами, которое тем не менее опять и опять сделало свое дело: возбуждение стойкой и необратимой ненависти и презрения к нашей стране.

Дело вот в чем!

В начале прошедшей недели Б. Н. в ходе какого-то очередного нашего с ним «текущего» разговора вдруг сообщил мне: «А ваш Арбатов-то. пошел к бывшему своему шефу и стал ему доказывать, что надо выводить войска из Афганистана».

Через полчаса, когда я уже по другому делу предложил Б. Н.'у согласиться с предложением Добрынина послать Арбатова на теледискуссию в США, он (Б. Н.), не возражая заметил, однако: «не знаю, как теперь на это посмотрят!» (имея в виду — «там наверху»).

Через пару дней на совещании замов Б. Н. вдруг (в присутствии шести человек) сообщил об этой «акции» Арбатова, причем с явным неодобрением в голосе. И добавил: «А тот (т. е. бывший шеф Арбатова — Андропов, когда он был зав. Отделом ЦК) не стал держать это при себе, сказал». (и Б. Н. сделал округлый жест обеими руками, давая понять, что, мол, в каком-то высоком кругу, по-видимому, на афганской комиссии, т. е. в присутствии Громыко, Устинова, может быть даже Суслова). И еще добавил (Андропов): «Вот, мол, какое настроение у интеллигенции». Поездил, мол, Арбатов по Италии, встречался там со своими «дартмутскими друзьями» (последнее, может быть, досочинил сам Б. Н.) и вот, пожалуйста!.

Во всяком случае, Б. Н. при замах изобразил дело так, что песенка Арбатова может быть уже спета.

Тут заслуживает внимания одна «психологическая» подробность, касающаяся Б. Н.'а и многих ему подобных. Оказалось (из разговора с Брутенцем, с которым он тоже делился кое-чем про Арбатова), что еще до Андропова Арбатов заходил к Б. Н. и говорил ему про то же. Сам Б. Н., который сочувствует этой идее и то и дело передавал нам явно не свои слова, что, мол, «очень уж дорого нам это стоит!», сам он никому (даже нам, мне) не сказал «о позиции Арбатова». Однако, когда эта позиция стала достоянием его начальства и была встречена, судя по его изображению или впечатлению (это еще одна загадка), неодобрительно, Б. Н. сразу изменил «свое» мнение, во всяком случае об Арбатове и начал было третировать его, как списанного человека. И нам сообщил, по-видимому, чтоб поостеречь от подобных «акций» или высказываний.

И вдруг вчера экстренно вызывает к себе замов и под страшным секретом (никому, ни слова!) сообщает вышеупомянутую новость — о выводе частей с тяжелым вооружением, «не нужным уже там». Может быть, он и не стал бы сообщать, но «надо работать»: срочно писать указавки совпослам, братским партиям, соцстранам и т. д.

Решение, как следовало из его намеков, было принято в четверг на Политбюро по предложению Брежнева, который зачитал его по бумажке (значит, был кем-то подготовлен текст). Сопровождалось довольно странным обменом мнений. Первое, о чем мы спросили Б. Н.'а «внимательно» его выслушав, — а публиковаться об этом будет?

— Нет!

— ?? Для чего же тогда?.

— Был поставлен такой вопрос, но Громыко резко запротестовал: мол, скажут, что мы под нажимом это делаем.

— Но зачем тогда мы это делаем? Мы же не выводим совсем войска и даже не большую их часть? Казалось бы шум вокруг этого в нашу пользу — один из главных аргументов. 23 июня в Венеции соберутся лидеры Запада, включая Картера. Они наверняка примут резкую резолюцию с требованием вывода. И тогда еще хуже будет, с точки зрения пропагандистской, если мир до 23 числа не узнает, что вывод уже происходит.

— Сказано — нет, — отрезал Б. Н. (Но видно было, что он сам ничего понять не может и удивлен тем, что с Громыко согласились). Предложено послать в Кабул корреспондентов (иностранных), чтоб они оттуда дали информацию на весь мир.

— Но, — справедливо возразил Загладин, — части, которые будут выводить, находятся далеко от Кабула и корреспонденты ничего не увидят сами.

— Да, вы правы, — ответствовал Б. Н.

Я в добавок высказал и такое соображение в пользу публикации: 23 июня Пленум ЦК. Не будет ли расценено на Западе так (если заранее не опубликуем), что Пленум «поправил» ПБ и потребовал вывода войск.

С этим мы и разошлись, получив задания готовить срочную информацию соцстранам, совпослам и некоторым братским партиям. Однако, уже через 10 минут он мне позвонил и сказал, что договорился с Сусловым все-таки подготовить информацию для прессы — в виде (?) краткого сообщения корреспондентов ТАСС. Я сочинил и отдал Б. Н.'у. Он, кажется, помчался согласовывать вверху.

Есть тут и еще одна внешнеполитическая деталь. Громыко отверг также предложение (чье?), информировать Жискар д'Эстена, учитывая его мужественную акцию — встречу в Варшаве с Брежневым. Потому, что иначе весь куш заберет Шмидт, который приедет в Москву 30 июня, который не скрывает, а наоборот, повсюду оповещает, что будет ставить афганский вопрос, и который давно уже по конфиденциальным каналам просит нас сделать «жест» — вывести какую-нибудь часть из Афганистана, желательно воздушно- десантную или танковую, или хотя бы переодеть эти части в другую форму, чтоб показать Западу, что мы не собираемся идти дальше к «теплым морям» или захватывать средневосточную нефть.

Весь мир скажет: что вот, мол, в преддверии визита Шмидта, который везет на подпись обширную программу экономического сотрудничества, ему подготовили подарочек.

Однако, Громыко, как видно, все взвесил и командует, забрав «непомерную силу».

Опять же вернемся к главному: кто подготовил Брежнева к этой инициативе. Брутенц темнит, но что-то знает. Во всяком случае он выразил уверенность, что Арбатов был «и там».

Я высказал и другое предположение: Б. Н. неправильно понял реакцию Андропова на идею Арбатова. Больше того, он сам (Андропов) пошел к Брежневу и предложил это сделать, может быть, даже сославшись на «настроения интеллигенции». Может быть и другой вариант: Арбатов сам по себе, а решение созрело раньше и также в недрах андроповского ведомства. В пользу такого предположения говорит и то, что в четверг принимается решение, а в воскресенье части (причем, тяжелые части) начинают уже движение домой, — не маловат ли срок для свертывания (замены другими, легкими) и т. п.?

Как бы там ни было, но Юрка еще раз доказал, что он настоящий!

Остальное все по-прежнему. Написана и отправлена Зародову статья «Пакт мира и пакт агрессии» — еще один опус в собрание сочинений товарища Пономарева.

Дали в «Новом времени» от 20 июня по мордам Пайетте за его майское интервью в «Шпигеле».

Сочиняем доклад Б. Н. для «шестерки» (соцстраны Европы — Секретари ЦК, без румын, тайно) — о том, что делать с ВФП и с комдвижением после парижской встречи, главное — как оценивать стратегию Берлингуэр — Пекин.

Написал я вводную часть для доклада Сизова на XXVI съезде КПСС. Отнес сам. Он прочел в моем присутствии. «Мне, — говорит, — нравится»

Написал для Русакова памятку о комджвижении для бесед с югославами, к которым он едет на той неделе.

Отправил последние главы в издательство «Мысль» — из книги Галкина и Ко о двух реформизмах — буржуазном и социал-демократическом. Много выгреб оттуда.

Был на редколлегии «Вопросов истории». Раз пять выступал.

22 июня 1980 г.

С дачи заезжал в «Лесные дали» к Арбатову. Он позвонил на работу, полувопросительно-полуутвердительно, но явно зашифровано сказал: «Хорошие новости. Надо бы встретиться».

Погуляли по аллейкам (там еще большее бюрократическое кодло, в основном мидовцы и прочие совминовцы). Я ему рассказал, что знал о его делах. Он мне — о том, о чем я только догадывался. Он действительно был у Андропова. Тот его принял доброжелательно и поощрительно. Сам посоветовал добиваться приема у Брежнева. И очень Юрка ругался матерно, когда узнал о том, что Ю. В. (Андропов), во первых, «разгласил» о его визите к нему, да еще с присказкой о «настроениях нашей интеллигенции». А, во-вторых, если Б. Н. правильно ухватил — готов был бы его продать, если бы визит Л. И. «не увенчался».

Оказывается, Юрка напросился к Л. И. вместе с Жуковым, с которым они ездили в Италию на Пагоуш. Это для меня в некотором роде новость — не ожидал я от этого типа такой храбрости. Брежнев был в хорошей форме. Говорили только втроем. Предложили не только вывод из Афганистана, но пакет, включая Вену, т. е. ОСВ (не спорить из-за СС -20), и проч. Брежнев сказал: ладно, напишите бумажку. Бумажка была с собой. (Потом ее у Юрки выпросил Блатов, — копию чтоб составить памятку для Политбюро).

Сегодня в «Правде» уже опубликована корреспонденция ТАСС из Кабула, которую я от руки сочинил в пятницу и отдал Б. Н.'у. Значит, здравый смысл все-таки взял верх, — публиковать. Значит, Суслов сочувствовал с самого начала всему этому делу и вопреки Громыке, которого поддержали на ПБ, добился публикации. Более того, как мне сказал сегодня Юрка, Жискару послали тогда же уведомление о выводе, тоже вопреки Громыке.

28 июня 1980 г.

Все никак не соберусь записать о Пленуме ЦК (23 июня).

Леонид Ильич был опять в хорошей форме. Открывая Пленум, даже не заглядывал в бумажку, не перевирал слова, не бормотал. Чудо. Москва полнится слухами о какой-то грузинке, которая ладонями = теплом их вылечивает чуть ли не всё подряд. Её уже перевели в Москву.

Доклад Громыко о международном положении — поверхностный, мелкий, пропагандистский. В общем же его доклад олицетворяет роль Пленума, как органа, которого не удостаивают даже откровенного информирования, не говоря уж о каких-то там решениях, направлении и проч. Прения соответственные: славословие в адрес Л. И. и чуть самоотчетов. Особенно пошлым было выступление Чаковского, который не постеснялся (а может быть — другое) пересказать в визгливо-кликушеской тональности собственную статью в «Правде» (недели две назад: о летучих мышах, которые висят вверх ногами и соответственно видят обстановку и т. п.).

Зато «наша» резолюция была преподнесена весомо. Брежнев предоставил слово Суслову, тот спустился на главную трибуну и с видом — мол, то, что вы слушали из уст министра, можете забыть и наплевать, слушайте сюда: торжественно зачитал текст, который несмотря на всю пономаризацию, проделанную над ним после нас, звучал солидно, внушительно. Особенно на фоне громыкинского доклада.

И все-таки мифология действует: ух, как приятно было слушать написанные тобой слова и фразы в таком исполнении, в такой аудитории и для такой цели = для истории!

И еще один эпизод прошедшей недели. Брежнев награждал «ряд видных государственных и партийных деятелей», в том числе Б. Н. - вернее вручал ордена. О каждом говорил. И совершенно неожиданно (в свете того, что я раньше слышал из его собственных уст — о «долбаном академике», «подумаешь ученом» и т. п.) объявил на весь мир — что Б. Н. «соединяет в себе талант партийного деятеля с видным ученым, который выступает с интересными марксистско-ленинскими исследованиями». Иначе говоря, осуществилась золотая мечта Б. Н.: он признан «теоретиком нашей партии».

Кстати, в ответном слове, в отличие от других (Кунаев, Рашидов, Тихонов, Русаков) он ни слова не сказал о самом Брежневе, тогда как те главным образом славили его. Потом, в разговоре со мной, он пожалел об этом., мол, «скомкал, волновался».

13 июля 1980 г.

15-го состоится «шестерка» в Будапеште. Я, конечно, опять не еду, хотя готовил ее больше всех я.

Жилин подготовил проект Олимпийского тоста Брежнева перед лидерами КП и революционно-демократических партий, имеющих быть в это время в Москве. Но приема вроде не будет.

Москва Олимпийская: вереницы автобусных колонн с гостями из республик, пустынные улицы, освобождение также и от частных автомобилей и на каждом шагу парные патрули милиции. На нашей Кропоткинской улице, например, они стоят через каждые 25 метров. На предприятиях и в учреждениях проводятся беседы — чтоб не вступали в разговоры с незнакомыми., не собирались кучками, тем более толпой, предпочитали не метро, а наземные виды городского транспорта и т. п. Говорили «в народе», что в дни Олимпиады Москва будет завалена товарами и продуктами. Пока ничего этого не заметно. А вот в провинции — на Урале, на Волге, в Сибири, не говоря о Севере, — в магазинах пусто. В Риге (!) даже молока и сыра нет. Это в Риге-то, которой, кстати, именно в эти дни вручают орден Октябрьской революции. Западная печать полна статьями о небывалом за 20 лет продовольственном кризисе у нас и волнениях на крупных заводах (в том числе Тольятти, Горьком, Камазе). «Гардиан», кажется, сделала из этого такой вывод: советский рабочий давно уже не верит ни в какой коммунизм и прочие идеи, но он до последнего времени верил, что с каждым годом (или во всяком случае в обозримой перспективе) будет жить все лучше. Теперь, если он разуверится и в этом, что тогда?!

Одновременно коррупция продолжает свирепеть. Прочитал тут очередной бюллетень, который издает оргпартотдел ЦК и КПК. Мурманская и Архангельская области — спекуляция при продаже и перепродаже «Жигулей», «Волг», «Москвичей» достигла необозримых размеров. Причем, занимаются этим работники райкомов, исполкомов, горкомов, начальники всяких трестов и объединений, т. е. те, которые имеют возможность поставить себя и своих родственников в первые номера очереди на покупку машины из квоты, отпускаемой области, городу и т. д. Зарабатывают большие деньги на этом. А «выводы»: как правило, выговор, строгий выговор. Только одного (зам. зав. отделом пропаганды Мурманска) исключили из партии — уж слишком лихо «работал» на глазах общественности.

Егоров выгнал Логинова из ИМЭЛ'а после 30 лет работы там. за нарушение правил противопожарной охраны. Был у меня Бовин по этому поводу. «Отомстил, говорит, за активную жизненную позицию». Советско-финский фильм о предоставлении Финляндии независимости (вместе с Шатровым), роман «Февраль» (о Февральской революции), консультации по всяким проблемам ленинианы — тем, что развивает ее «нетрадиционно», длительная дружба с Любимовым. Т. е. такой образ жизни, когда зарплату получаешь в одном месте (в институте), а а работаешь и зарабатываешь славу в других местах. Конечно, это не могло не вызывать ненависти у окружения и у Егорова.

Бовин ходил к Зимянину. Тот вызывал Егорова, но. Володька не был восстановлен. Однако, Зимянин позвонил Загладину и попросил «устроить куда-нибудь». Устроил его я — в Ленинскую школу.

19 июля 1980 г.

Сегодня открывается Олимпиада. Выдали мне карту с фото на длиной цепочке в ложу гостей. Но на одно лицо. Пришлось доставать билеты на любимые виды спорта — плавание, легкая атлетика, волейбол.

Из-за того, что столько вокруг нервов и суеты вокруг этой Олимпиады, поывилось ощущение выхолощенности мероприятия еще до того, как оно началось. И то, что для советского народа это «потемкинская деревня», и то, что Москва действительно превращена в большое гетто (как пишут западники), и то, что все сверхзаорганизовано и даже МОК не сумел потеснить нашу бюрократию с самых почетных мест на трибунах (не считая, конечно, законной правительской ложи).

А в наших «высших» сферах Олимпиада лишний раз высветила, что все в основном подчинено ублажению Одного человека — и чтоб поменьше его беспокоить.

Прием для лидеров компартий, которые приезжают на Олимпиаду, — вполне разумное товарищеское мероприятие с очень кратким тостом Леонида Ильича, который мы уже было подготовили, — отменен под предлогом, что «мы же решили не связывать спорт с политикой»! На самом же деле, чтоб не «перегружать».

Даже на правительственный прием для МОК и проч. решили «наших» гостей (от компартий) не приглашать, чтоб у Него не вызвало это неприятного чувства: мол, один прием я не пожелал, так они (там в Москве, без меня) придумали замену. Т. е. — чтоб не получилось «в пику», чтоб не гневить, и упаси Боже, не вызвать гнев на себя. И матеро руководит всем этим Кириленко, который сейчас «на хозяйстве»

Приемы у Л. И. некоторых лидеров (Марше, Куньял) — практически протокольные, но нужные им для большой у себя политики — тоже отменены. Куньял был очень расстроен. Я его встречал в четверг, просидел с ним на Плотниковом до полуночи — изумительный человек, действительно выдающийся политический лидер нашего времени. И он говорил: я, мол, понимаю, но ведь мне не нужна развернутая беседа с Брежневым, тем более дискуссия, все, что нужно мне, чтобы сориентироваться в международных делах и делах МКД расскажете мне вы, Пономарев, Загладин, другие товарищи. И я расскажу вам все, что вас интересует в наших делах. Мне нужно, чтоб было сообщение в печати: «Брежнев встретился с Куньялом!» Со мной раскланиваются сейчас американцы, впервые пригласили на прием в посольство по случаю национального праздника США; крупнейшие деятели правящего лагеря — из реакционеров, ищут контакта со мной; кардинал впервые подошел и дружески разговаривал; китайцы впервые после революции появились у нас в ЦК, хотят «обменяться мнениями»; со мной президент то и дело советуется. Страна накануне парламентских и президентских выборов, которые могут иметь ключевое значение для дальнейшей судьбы Апрельской революции. Партия растет, партия сила. И может не хватить немного, чуть-чуть, чтоб добиться крупного национального успеха. Вот для чего мне нужна встреча с Брежневым.

Но для нас главное — «не беспокоить»! И после этого антисоветчики и антикоммунисты продолжают кричать о «руке Москвы», о том, что мы всюду инспирируем революцию, всех учим, как подрывать основы и проч.! Знали бы они, как на самом деле.

Кириленко устроил разнос Пономареву — зачем опубликовали сообщение (две строчки) о приезде в Москву Куньяла: мол, провоцируешь неприятные эмоции у Него. Так не знал бы и ладно, а то, что Куньял просил о встрече быстро бы забылось. Т. е. уже совершенная дикость в духе старо российского боярства.

Два дня, после возвращения с «шестерки» из Будапешта, Пономарев и, кажется, все Политбюро во главе с Кириленко, только и занималось, кого куда сажать на открытии Олимпийских игр. Видите ли, невозможно, чтобы Живков и Цеденбал не сидели в главной ложе Политбюро. Но с другой стороны, что скажет Марше и ему подобные, если увидят, что тех посадили, а их нет. И волновать опять же нельзя. Даже чай попить в перерыве в помещении для членов Политбюро вместе с лидерами КП, пусть даже некоторыми, — ни под каким видом: «разговоры начнутся», «то да сё», «о чем говорить» и т. д.

Статья Стуруа в «Литературке» об Утергейтских записях. Американцы: «Да кто же нами правит!?»

Во вторник был на Секретариате. Лично неприятное ощущение. Кириленко воспользовался отсутствием Пономарева и прочитал мне при всех лекцию — что надо экономить валюту и сократить вдвое план связей с японской соцпартией. Но он же видел сверху бумаги: «За. Пономарев». Что я мог в этих условиях бормотать?

Больше часа с участием всяких министров обсуждался вопрос о роботах и манипуляторах, как основе автоматизации производства. Всего сейчас придумано 300 типов роботов. У нас есть только 40. По качеству не совместимы с США и Японией. Специальной производственной базы для их создания нет. А между тем прирост рабочей силы в 70-ые годы был 9 миллионов человек. В 80-х будет — миллион. Число занятых грубым ручным трудом в 70-ые годы не уменьшилось, а увеличилось. Зав. Отделом машиностроения Фролов сообщил, что уже сейчас 800 000 станков стоят, так как нет станочников.

20 июля 1980 г.

Прочел в рукописи новый роман Анатолия Рыбакова «Дети Арбата» — о 30-ых годах, Сталин впервые, как художественный образ, наподобие того, как, например, Наполеон или Александр I в «Войне и мире». Страшная вещь. Читая, впадал в какую-то душевную панику. Наверно, ее не пропустят. Ананьев, говорят, бьется, чтоб выдать в своем «Октябре». Рыбаков хочет поговорить со мной. Буду «отсоветовать» торопиться, чтоб не спугнуть сразу.

26 июля 1980 г.

В воскресенье встретил Макленнана и Халверсона (председатель КПВ). В понедельник беседа у Б. Н. Во вторник проводил обратно. Остались друг другом довольны. На Афганистан Макленнан не нажимал, да и козырей у него мало: он не знает, что там на самом деле. А Б. Н. его завалил своей «версией со знанием дела». Много разговоров со мной — о китайцах, о том, почему в Англии правящий класс не выдвигает «реалистов» вроде Шмидта и т. д.

Поразило меня то, что встречаясь в гостинице «Советская», лидеры КП Англии не знают (даже в лицо) лидеров КП Швейцарии и наоборот, с финнами делают вид, что знакомы, когда подводишь их друг к другу. Вот тебе и «интернациональная сила». Еще в 60- ые годы подобное было немыслимо.

Б. Н. загорелся еще одной идеей — возглавить делегацию на «Парламент за мир» в Софию (в сентябре). И опять мне писать очередное сочинение. Кстати, о сочинениях. По его же поручению в секторах отдела суммировали, что каждый из них сделал за период между XXV и XXVI съездами. Естественно, и консультантская группа. Так вот. Среди ее дел — список на шести страницах только перечисление брошюр, статей, докладов, речей и выступлений Пономарева. Ни один академический институт не смог бы похвастаться таким обилием продукции. Показал Карэну. Он ехидно заметил. Вот, говорит, нашелся бы «доброхот», взял бы этот список, да послал бы, допустим, Кириленко или Брежневу. Как Брежнев успевает сочетать государственную партийную работу с сочинением произведений по тому в год — это, конечно, другой вопрос. А вот, как Пономареву это удается и кто позволил!.

Но, между прочим, хоть я и сам в 95 % этих сочинений участвовал, а многие в значительной степени написал собственной рукой, когда увидел список, удивился. Вот куда уходят мои силушки! И что я за это имею? Даже не для партии. Ибо «партия», узнай она, как на самом деле, оценила бы мой труд вышеозначенным образом.

Б. Н.'у позвонил Александров-Агентов. Кого, мол, вы выделите на «дачу» для подготовки Отчетного доклада к XXVI съезду? Тот призвал меня и спрашивает. Я предложил Вебера — самый компетентный, умелый, образованный, опытный и добросовестный из консультантов. Б. Н. отвел и стал было в обычной своей манере «критиковать» Вебера. Я озлился и перечил довольно резко. Потому, что был уверен, что им руководит не только собственная неприязнь к Сашке, но и «что скажут» (!) — фамилия странная, не еврей ли и т. п.

Сам он назвал Пышкова, которому благоволит. Смышленый, но довольно посредственный и вряд ли способный что-либо выдумать, да и серьезных знаний у него никогда не было. Спорить против Пышкова я не стал.

А на другой день Б. Н. позвонил. Мол, Александров просит назвать уже конкретно — кого мы посылаем. «Для вашей информации, — сообщил мне Б. Н., - я назвал Пышкова и Брутенца. Он, мол, хоть и занимается у нас национально-освободительным движением, но человек широкого профиля, может обо всем».

Я прервал: «Александров отлично знает Карэна и в рекомендациях не нуждается».

На той неделе группа выезжает в Серебряный бор, видимо, на полгода, пока не начнется Завидово.

Виделся с женой Гэса Холла. Внучки — одна прелесть. В свои 13–14 лет эти типичные американочки глядятся на все 20. Видел их в Олимпийском бассейне, а потом на Плотниковом. С Элизабет говорил о возможном ордене для Гэса в связи с 70-летием и о моей поездке в США под крышей академической делегации Тимофеева.

29 июля 1980 г.

Умер Володя Высоцкий. Бард нашего времени. 41-го года. Ночью, не просыпаясь.

Познакомился я с ним в 1966-67 годах, помню, в гостях, на Пушкинской улице, в одной маленькой старинной квартирке. Впервые я его там услышал. Было нас человек 5–6. Кажется и Д. Самойлов был. Поразило меня тогда умение таланта проникнуть в душу другого, моего поколения. Схватить суть не своего времени.

Похороны превратились в массовый траур города — в разгар Олимпиады. Очередь прощаться стояла с ночи от Театра на Таганке к мосту, вдоль набережной до гостиницы «Россия». Везли его на Ваганьковское кладбище сквозь толпу. «Порядком» руководил сам генерал Трушин — главный милиционер столицы, благо, что в Москве сейчас 34 тысячи милиционеров со всех концов Союза. Секретарь Краснопресненского райкома Бугаев встречал у кладбища во главе 10-ти тысячной толпы. Сам говорил речь на могиле. Телеграммы соболезнования прислали Гришин и. Андропов. А в газетах только «Вечерняя Москва» и «Советская культура» дали «рамочку». Один интеллигентный старик из толпы сказал: «Как Маяковского в 30-том». И, пожалуй, точно. Диссидент — не диссидент, талант, но не всем признан. Кое-кто «там» вообще считает его «не нашим». Хотя все слушают, восторгаются, плачут. В 10-ти тысячной толпе у кладбища десятки, если не сотни магнитофонов: Высоцкого провожали под его песни.

17 августа 1980 г.

Прошедшая неделя, когда я в отделе — за Пономарева. Он меня оставил, чтоб готовить ему доклады для «Парламента за мир» в Софии и Берлинской конференции по национальному освободительному движению. Причем, я-то все думаю, что он этими своими «международными сценариями» с собой во главной роли все рассчитывает покрепче и повыше закрепиться в руководстве. Но почему-то никак не может усвоить, что только портит себе «карьеру».

Буквально на другой день после его отъезда звонит взволнованный Русаков: мне, мол, передали, что упоминание Живковым «парламента за мир», а Хоннекером Берлинской конференции на беседах в Крыму, вызвало «раздражение» Самого. Что, мол, за сборище? Почему ничего не знаю? Зачем и опять де Секретари ЦК все время ездят, чего-то проводят и т. п. Кстати, «предали» они Брежневу и то, что делегация КПСС (т. е. Пономарев) на последней «шестерке» в Будапеште в июне пробросила идею международного совещания компартий. Оба (Живков и Хонеккер) поддержали эту идею. И обоим Брежнев заявил, что сейчас не время, не до этого. Подумаем после съезда.

При очередном звонке с Юга я Б. Н.'у сообщил о высочайшем раздражении. Испортил настроение. Но через два дня он уже позвонил и просил, чтоб я зашел к Черненко («ведь вы же знакомы») и поговорил на этот счет.

А серьезное вот что было.

Во вторник пришла записка Брежнева о ракетах среднего радиуса. На одной страничке. Смысл: идея, предложенная (Брежневым) Шмидту, начинает затухать. Американцы ясно почему будут ее глушить. Но этого нельзя позволить. Мы выдвинули эту идею не для пропаганды, а всерьез и я требую серьезного к этому отношения: в частности, предложить США официально начать переговоры, а если будут саботировать, опубликовать это наше предложение. Обратиться к другим правительствам НАТО. Возбудить общественность. И через пропаганду не дать забыть об этом.

Кириленко, который сейчас ведет ПБ, записку эту разослал членам ПБ и Секретарям ЦК, образовал комиссию в составе: Андропов, Зимянин, Корниенко, Замятин, Огарков, Черняев. Потребовал, чтоб к заседанию ПБ в четверг мы представили проект постановления по записке Брежнева. Андропов дважды нас собирал в «ореховой комнате» (это в Кремле между помещением Политбюро и кабинетом Брежнева). Соорудили и подписали проект для ПБ: то, что уже изложено в записке (к США и НАТО), а нам, Международному отделу — письмо Брандту, некоторым социал-демократическим партиям, западноевропейским КП, а также — по линии общественных организаций, т. е. всяких международных борцов за и против.

В четверг меня вызвали на ПБ. Первым был этот вопрос. Андропов доложил «от комиссии». Естественно утвердили.

Утвердили также директивы Громыко на очередную Генассамблею ООН. А до этого Кириленко просил меня дать оценку мидовскому проекту. И вообще — что, мол, сказать о нем на ПБ. По одному из замечаний Корниенко (первый заместитель министра иностранных дел) стал задирать хвост. Кириленко не осадил его, так как сам изложил замечание некорректно и дал этому хохлу-мидовцу возможность возражать против своей «версии» (о связи РСД с ОСВ-2). Но по другому — информировать о вопросах, которые мы вносим на Генассамблею ООН, братские государства — его «посадили», причем, начал Андропов, сославшись на то, что натовцы все заранее координируют и обсуждают, а мы своих друзей держим в черном теле и до самого начала ассамблеи не ставим их в известность, что мы сами там собираемся предлагать. В то же время требуем от них поддержки.

Корниенко пытался ссылаться на многолетнюю практику, на то, что от поляков может утечь, но его заткнули.

Заседание ПБ началось с того, что Кириленко сообщил о болезни Косыгина (второй инфаркт) И «по совету Брежнева» фактически И. О. премьера был назначен Тихонов.

19 августа 1980 г.

В Польше волынки: то, что Ленин назвал бы всеобщим кризисом режима.

Доклад Марчука об НТР на будущую пятилетку. Конструктивный, но завал у нас такой, судя по его анализу, что очень сомнительно, чтобы его идеи могли быть реализованы.

А мы пишем письма Брандту, другим социал-демократическим лидерам, компартиям об РСД и «новой ядерной доктрине» Картера.

Жуков сделал статью-эвфемизм против Берлингуэра (по поводу его интервью в «Карьера де ля сера» и «Вашингтон пост»).

Десятки больших и малых бумаг в день для ЦК, а сегодня еще был Секретариат с семью нашими вопросами. Дважды давал объяснения: не помогло.

19 сентября 1980 г.

Ровно месяц. Оказывается это большой срок. За это время съездил в ФРГ.

Это было как раз во время начала «польских событий» и там, в ФРГ, основная тема в разговорах (и по теле, и по газетам) была Польша. В самом деле, события поставили все мыслимые политические вопросы — от теории марксизма-ленинизма, реального социализма, морали, будущего, пропаганды и идеологии, международных отношений, нации и интернационализма, поляков и русских. А для нас — все наши больные проблемы. Недаром же в связи с событиями возобновилось глушение «Голоса Америки», «Немецкой волны» и т. п., по поводу чего нас формально, на уровне МИДа обвинили в нарушении Хельсинки.

Что касается их сути?.

Как смотреть. С одной стороны, полякам наплевать, кто и как на них посмотрит. Им надоело жить хуже других (западных), а откуда строй, власть, которая столько лет себя за все хвалила, возьмет, что нужно, чтоб поляки жили, как немцы или англичане, опять же не их дело. Если же СССР устроил бы им «1968 год», они стали бы яростно воевать. Это не Швейки. И произошло бы кровавое побоище похуже 1939 года с тысячелетними последствиями не только для вековой проблемы «Польша-Россия», но и для всего «революционного процесса». А уж от МКД-то наверняка бы остались бы одни ирландско- мальтийские отрепья.

Судя по моим сведениям, у нас никому не приходило в голову повторить «Чехословакию». Напротив, мы им отвалили очень чувствительный для самих себя займ. И не опубликовали об этом. А поляки, конечно, напечатали и весь мир напечатал. Мы же не можем даже сказать народу о его беззаветном интернационализме.

Дела у нас с продовольствием очень плохи. Особенно бросается в глаза после олимпийского периода. Очереди увеличились. Но нет ни картошки, ни капусты, ни лука, ни моркови, ни сыра. Колбасу, как только появляется, расхватывают иногородние, которые вновь наводнили столицу. Вчера на активе лекторов-пропагандистов аппарата ЦК выступал Гостев, зав. отделом планово-финансовых органов. Человек очень желчный, критичный, злой, яростный. Говорил насмешливо и без оглядки. План выполнили едва на 50 %. В этом году производство от месяца к месяцу все ниже. Особенно плохим был август. С овощами даже в Москве ничего не ждите. Скоро будет плохо с молоком и молочными продуктами, Так что, пошутил, вы, пропагандисты, давайте учитывайте все это, выкручивайтесь. А как — это, мол, вам сейчас расскажет Георгий Лукич (зам. зав. отделом пропаганды — Смирнов).

Это — на уровне аппарата. А вот на уровне Брежнева. Вчера было Политбюро. Б. Н. поделился со мной и Загладиным, что там было. Обсуждали Польшу. Брежнев говорил (Б. Н. почему-то все время подчеркивал, что говорил по бумажке, по подготовленному тексту): это, мол, новая форма наступления классового врага (?), не такая, как в Венгрии и в Чехословакии. И это, мол, лишь начало. Дела могут пойти хуже. Надо написать письмо другим соцстранам и письмо нашему активу. Придется, как он выразился, не «помогать, а вытягивать Польшу». Но в общем — неопределенно, «туманно».

И самим надо сделать выводы для своей работы:

— профсоюзы надо посмотреть, активизировать;

— к нуждам, к запросам трудящихся относиться чутко, внимательно;

— бороться с комчванством;

— недостатки исправлять.

Вслед за этим обсуждался проект плана на 1981 год. Докладывал Тихонов. Пономарев нам рассказывал об этом «в успокоительном тоне». Перед этим я ему изложил Гостева, и он все время доказывал нам с Вадимом, что, мол, дело не так плохо, тихоновский доклад не подтверждает мрачной картины Гостева. Конечно, план не выполнили, но не на 50 %. Это была бы катастрофа. А не доберем где 2, где 5, где 13 %. Жилищное строительство

Брежнев не велел сокращать. И в самом деле, — комментировал Б. Н., - это наш теперь единственный козырь.

Посетовал Б. Н. на то, что у нас давно уже не было настоящего руководителя в ВЦСПС, по-стариковски вспомнил, какой силой и авторитетом обладали завкомы и фабкомы «в его время».

Потом перешел к очередным делам. А дела привычные, пономаревские, пропагандистские. Закончились приготовления к «Парламенту за мир» в Софии. Б. Н.'у мы сочинили красивый текст, которым он будет стращать и призывать к спасению мира от ядерной угрозы. Заботы его, чтоб «вверху» не придрались, чтоб свой народ не испугать (для этого готовятся два варианта: один для произнесения «там», другой — для публикации в «Правде»), чтоб напечатано было не меньше 15 страниц, чтоб АПН поработала и «донесла» его до всего мира и т. п.

И опять мне пришлось напрягать все свои литературные способности и всю свою ориентированность в последних веяниях «оттуда» и «сверху», чтоб все было в ажуре. Опять портил нервы и Б. Н.'у и себе, доказывая, что некоторые его, так называемые, «идеи», если не вредны, то смешны.

За этим делом прошли две недели после возвращения из Германии. А так как Загладин болел 10 дней, то пришлось опять тащить весь Отдел (Б. Н. вернулся с Юга только к середине месяца).

Между прочим, я уговорил Суслова, чтоб Б. Н. возглавил делегацию на «Парламент

за мир».

И каждый день бывали мгновения, когда я вновь и вновь возвращался к главной ноте моего теперешнего существования: а жить-то я когда-нибудь по-настоящему буду? Неужели же вся жизнь должна состоять из 10 часовой службы, когда невозможно отлучиться никуда!

6 октября 1980 г.

С 26 сентября по 3 октября был в Англии. Пригласили коммунисты, но замыслил попасть на лейбористскую конференцию. Она оказалась совсем не рядовой: главное отменили порядок (с 1907 года) выборов лидера только из парламентской фракции.

Разговор в посольстве о тактике: коммунисты пригласили, а разговаривать в общем не хотят. Потом, уже в Блекпуле(там проходила конференция лейбористской партии) Дик Кастелло сказал кому-то: «они (т. е. делегация КПСС, приехавшая к коммунистам), мол, почему-то очень хотели попасть на лейбористскую конференцию. Мы им устроили. Больше от нас ничего не нужно».

Днем пошли в ЦК КПВ. Обычное жалкое зрелище. Встретил нас все тот же Берт Рамельсон, винницкий еврей, увезенный в 1913 году, теперь он даже не член исполкома, пенсионер. Вроде бы «подменял» покойного Уоддиса. Необязательный странный разговор, очень неопределенно условились о переговорах с руководством КПВ на 1 октября, т. е. по возвращении из Блекпула, с конференции.

Ужин в посольстве. Келан, Быков (зять Громыко). И вообще в Лондоне гнездо детей «одаренных родителей». Суслов, зав. отделом МИДа пожаловался как-то: я, говорит, превратился просто в блатмейстера — внук М. А. Суслова, зять Громыко, сыновья трех зам. завов Отделов ЦК — Киселева, Соловьева, Щербакова.

В воскресенье с утра на машине поехали в Блекпул. Хотели ехать поездом, но для нас очень дорого. Заехали в Бирмингам. Пустой в воскресенье. Походили по центру. С эстакады необозримое море кирпичных двухэтажных домиков и корпуса заводов.

Центр Midland'а, который я изучал по книгам 30 лет назад, когда писал диссертацию.

Примерно часа два были в Блекпуле. Курортный городок, но простенький, пролетарский курорт. Ярмарочная атмосфера и толпы людей.

Остановились в гостинице, хозяин которой поляк, бывший во время войны летчиком королевских ВВС. Все стены увешаны картинками и фото самолетов.

Екименко (первый секретарь посольства) бросился выяснять наш статут: ведь нас же официально не приглашали на конференцию, а лишь как «гостей» по случаю нашего пребывания в Лондоне. Как и нас, не пригласили чехов — тоже из-за «прав человека», а нас — конкретно из-за Сахарова и Афганистана.

Национальный Исполком. Ответ на письмо ЦК по ракетам средней дальности. И сменили позицию по нашей «делегации»: пустить, как всех других — в качестве наблюдателей.

Вечером прием в профсоюзе транспортников. Дженни Литтл показалась даже красивой, но уж больно худа. Она пыталась посадить меня рядом с Каллаганом, но он прошел мимо, как мимо столба. Ее попытка, явно неуместная, смутила ее самое. Но зато за наш стол сразу же подошел Аткинсон с женой (казначей лейбористов, недавно был в СССР и за это подвергался травле, как «человек Москвы». Да и наши тоже! Выудили у него интервью для «Известий», конечно подправили, и пошло). Однако, он на виду у всех обнимался со мной. Мужество! Его вновь выбрали казначеем подавляющим большинством.

На утро — пешком на конференцию. Зал. Все не как у нас — манера вести заседание, дискуссия, полемика, резолюции с мест — основа работы конференции.

Вечером прием Нацисполкома для иностранных гостей. Я не пошел. Отправил Екименко и Джавада. Причины: а) устал; б) плохо говорю по-английски, чтоб непринужденно общаться; в) они не включили нас в розданный на конференции список гостей, т. е. все таки дискриминировали, хотя de facto обращались с нами, как со всеми.

Джавад принес подробности об обсуждении письма ЦК на Исполкоме, о замыслах Хейварда (генеральный секретарь лейбористской партии). Вообще хорошо поговорил с Хейвардом. Он прорепетировал международную часть своей речи на завтра, оттолкнувшись от только что состоявшейся встречи с югославским послом, который ему рассказал о мемуарах бывшего югославского посла в Москве, только что вышедших. Там было и о Хрущеве, о его манере выбирать на приеме в качестве мальчика для битья какого-нибудь посла и говорить все, что он хочет сказать другим. Вспомнил он и о башмаке в ООН, но у меня, мол, не тот характер и не та власть, чтобы позволить себе такое. Шутил, словом.

А в целом-то, как и речь на конференции на следующий день, в основном в нашу пользу, во всяком случае против милитаристской истерии Тэтчер. Я тем временем сидел в гостинице, поглядывал на телевизор и записывал впечатления и соображения для шифровок в Москву, которые предстояло сочинять по прибытии в Лондон.

Кстати, о телепередачах: развлекательные программы очень пошлые и совсем не смешные. Но передачи, посвященные технике, быту, сельскому хозяйству, другие учебные — высокого класса и умно сделанные. Лучше нашей и международная информация. Документальная же основа ее — просто не сопоставима. Например, получаешь полное, зримое представление об ирано-иракской войне. Дают даже репортаж с передовой.

В кулуарах конференции столкнулись с Макленнаном, генсеком КПВ, который на этой конференции был просто безымянным галерошником. Он пригласил зайти к нему на Kingstreet (штаб-квартира КПВ в Лондоне) между тремя и четырьмя часами. Ясно было, что им не удалось от нас «уйти» в стиле Кастелло… Видно, Макленнан «назначил» для переговоров с нами Маккея (новый глава ПБ) и того же Рамельсона, который хоть и не член ничего, фактически выступал в роли главного. Переговоры свелись к тому, что они попросили меня изложить точку зрения КПСС на конференцию лейбористов; сообщить им по Китаю, Польше; ирано-иракской войне, по МКД то, «чего мы не знаем». В течение двух с половиной часов я довольно бурно говорил им по всем этим вопросам, попутно захватывая и другие. Метод донесения нашего «фэ» по поводу некоторых их позиций, например по Польше, избрал такой: «кошку бьют, невестке поветку дают»!

И хоть выложился и был доволен собой, ощущение по окончании «переговоров» было гадкое: они, коммунисты, в Англии, ничего не значат, они на обочине, они лишь наблюдатели в рабочем движении и вообще в общественной жизни страны. Поэтому и волнуются по поводу наших диссидентов, нашей демократии, Афганистана, «еврокоммунизма». (Кстати, именно в дни лейбористской конференции они не нашли ничего лучше, как поместить в Marxism to day статью Аскарате (один из лидеров компартии Испании) о «еврокоммунизме». Кому это интересно в Англии? Зачем вся эта дохлая возня?).

После этого я поехал в посольство писать шифровку в Москву о лейбористах, хотя конференция именно в этот день вступила в бурную стадию.

Вечером Келин и Созин (секретарь партбюро) давали ужин в ресторане «Распутин» за счет Народного банка (советского). Мы были предметом внимания, явно вдохновляли оркестрик. Они без умолку выдавали одну за другой русские (в том числе белоэмигрантские и нэповские) мотивы и песни, но и много — просто советских, лучших мелодий. Исполнение заслуживает самой высокой похвалы. Почти не было и налета развесистой клюквы. Гитара — цыган, фортепьяно — молоденькая русская девушка. Пели по-русски (он с цыганским шармом) почти без английского оттенка. И с таким упоением они это для нас делали, что было трогательно. И вновь меня посетило чувство, которое вдохновило Маяковского на стихи о «Советском паспорте». Все таки мы «для них» и сила и загадка. И притягиваем, и любопытно, и странно, и непонятно, чего еще можно ждать от этих русских.

Утром, накануне отъезда, опять писал шифровку на этот раз о встрече с Маккаем и Рамельсоном. В 10 часов официальная встреча с Бертом Карлсоном, генсеком Социнтерна: передача протоколов о прошлогодней встрече в Москве делегации ЦК КПСС и рабочей группы Социнтерна.

11 октября 1980 г.

Днем, в три часа встреча с Макленнаном, опять на Kingstreet. На этот раз говорил в основном он. О лейбористской конференции. Уехал, говорит, я оттуда (где он, кстати, выглядел потерянным, жалким, посторонним) со смешанным чувством удовлетворения и горечи. Хорошо, что произошел сдвиг влево в лейбористской партии, хорошо, что такие резолюции о мире, разрядке. Но, с другой стороны, я еще раз увидел, что нас (компартию) никто не хочет ни знать, ни признавать. Мы знаем многих лейбористов, они нас знают, знакомы, общаемся. В профсоюзах есть наши люди, оказывают влияние. Но как партию, нас никто не признает, как политическая достойная величина она не существует. Мы чувствуем себя наблюдателями в рабочем движении.

Это так и есть. Потом, по приезде в Москву, порассуждали на этот счет с Загладиным. Он строил очередную свою лекторскую схему. Я сказал: нет, Вадим, дело идет явно к новой расстановке — к окончательному утверждению социал-демократических партий в качестве интегральной части механизма современного капиталистического общества. На эти же позиции выдвигаются массовые компартии типа ФКП, ИКП, КПЯ. В конце концов в международном плане они составят более или менее однородную политическую величину. И одновременно ускоряется процесс исчезновения мелких компартий, во всяком случае потери или всякого политического значения, как в своих странах, так и на международной арене.

Проговорил с Гордоном два часа. Он все жаловался — после смерти Уоддиса не на кого, мол, и опереться.

Вместе с тем, он дал очень зрелую, объективную, глубокую оценку процессов, происходящих в лейборизме.

Вернулся от него в посольство. Опять засел за шифровку в Москву.

На утро — в Хитроу с Келиным, Якименко и Масленниковым (корреспондент «Правды»),

А с 4-го началась опять рутина, где-то около реальных мировых событий. Сразу, утром попал на Секретариат ЦК (награждение Гэса Холла — Суслов), опять подготовка выезда Б. Н.'а на Берлинскую конференцию, доклады, тексты.

И окунулся в информацию о Польше, об их VI Пленуме. Доклад Каниа и прения. События, сотрясающие социализм. Наша реакция пока в том, что решением ЦК запрещено распространение в СССР «Трибуны люду» и проч. польских газет и журналов. И впрямь: теперь там открыто, резко, честно говорят о том, что у нас, в СССР, в еще большем и более грубом виде присутствует. Именно о том, что привело Польшу к такому кризису. А мы, потому что мы Россия, можем в таком кризисе и маразме пребывать десятилетиями. Уверен, что при щадящем режиме для нашего Главного, да и у других — никто из них даже не прочел полного доклада Кани, не говоря уже о стенограмме Пленума, которая идет по белому ТАСС'у под грифом «совершенно секретно». Думаю, что даже у Б. Н.'а, занятого мелкими бумажками изо всех рубежей, не хватило на это времени. Да и зачем им это все? Никто у нас не собирается ничего менять. Забота у нас одна — сохранить здоровье, благополучие, покой и проч. высшие блага для Генерального и некоторых других вокруг него — это поистине (как в давнюю старину) высший государственный интерес. Ему подчинено все остальное: от добычи угля и нефти до заключения договора с Сирией.

Редакция «Вопросов истории». Спокойные дискуссии. Меня по-прежнему слушают. И я не могу различить: то ли дело во мне самом, то ли в моей должности.

Суслов велел Б. Н.'у сократить число иноделегаций на съезд, так как нельзя утомлять Леонида Ильича. И вообще — съезд по этой причине будет не 9 дней (как XXV), а 5 дней. Съезд — для Л. И., получается, а не для страны, для партии. И в такой момент: Польша, Афганистан, ракеты — гонка, ведущая к катастрофе (сначала экономической)! Какое-то преступное безумие, причем рутинное, обыденное, тихое!

18 октября 1980 г.

Только что проводил Пономарева в Рим на похороны Л. Лонго. Оттуда он поедет прямо в Берлин на конференцию по национально-освободительному движению, которую пришлось все равно готовить мне, несмотря на наличие теперь уже трех «третьемирских» замов.

Брежнев обнимается то с Асадом сирийским, то с Кармалем — кабульским. Газеты и IV заполнены этим, а между тем положение у нас (экономическое) не лучше, чем в Польше. Там кризис растет. Вчера прочитал поступившее по линии наших военных воззвание профсоюза «Солидарность» к народу Польши и ко всем народам. Там отчетливо новая, антисоветская нота: хватит нам, полякам, платить по интернационалистическим счетам, которые поступают с Востока, — то Куба, то Вьетнам, то Эфиопия, то Кампучия. Если кому это нужно, пусть и платит. Хватит терпеть позор, который принесли Польше 1939 и 1944 годы.

И кроме того, опять экономические требования, которые превышают в десятки раз экономические возможности. Те, кто за спиной Валенсы, не выдвигая прямо претензий на власть, ведут дело к экономическому хаосу, чтоб нынешняя власть сама ушла. Обещают — на силу ответим силой. А производство падает, рабочие у станков занимаются дискуссиями, доверие не восстанавливается, и «Солидарность» в этом воззвании первым пунктом требует узаконения официальной политической оппозиции.

Наш народ ничего почти не знает, что происходит в Польше. Узнает, когда туда будут посланы наши танки. А это не исключено, если нынешнее руководство уступит или начнет уступать власть «Солидарности».

Продолжаю читать Боффу об истории КПСС после войны. Ведь все всем известно про нас. Все уже написано (несмотря на то, что мы тщательно скрываем и архивы, и то, что сами знаем и видим). Все уже прочитано, кем нужно. Чего же мы пыжимся! Наша традиционная позиция — «раз мы не признаем, этого не существует или не должно существовать» — уже давно ни на кого не влияет. Морально-идеологический престиж наш находится ниже самого мыслимого уровня. И он падает все ниже от того, что мы лжем, лжем и лжем своему народу, себе, всем другим народам и партиям. А то, что не укладывается в эту ложь, рассматриваем как антисоветчину, вражеские происки или ревизионизм.

Даже такой, в общем-то поверхностный факт — эта самая Берлинская конференция, про которую, впрочем, никто из нашего руководства и знать не хотел. И только наша интрижка по наущению Б. Н. - через посла Отта добраться до Хоннекера, чтоб он, узнав, что Пономарева не пускают в Берлин, позвонил Брежневу, только эта мелкая игра позволила Б. Н. таки поехать. Но не в этом дело. Доклад, над которым трудились три месяца. Очередное «учение Пономарева», состоящее из восьми тире на этот раз о том, что такое страны социалистической ориентации. Это же дешевое пропагандистское клише, которое невозможно спроецировать даже на «самую хорошую» такую страну.

И это — не самая опасная и не самая глубокая ложь, которой мы служим.

Да, Польша может стать камнем преткновения всего послевоенного социализма.

21 октября 1980 г.

Через три часа начнется Пленум ЦК. А в воскресенье я встречался с Бовиным. Он в санатории Герцена «реабилитируется» от чего-то, а до этого был около месяца в больнице. А еще до этого он, как и всегда в таких случаях вместе с академиками Арбатовым и Иноземцевым и помощником Цукановым, почти все лето сидел на «даче» в Волынском-2 — готовили «внутреннюю» часть Отчетного доклада к XXVI съезду. В сентябре их переключили на подготовку речи Брежнева для сегодняшнего Пленума. Пленум посвящен в основном плану 1981 года.

Речь они подготовили под впечатлением Польши и почти отчаянного положения в нашем собственном хозяйстве. (Бовин мне передавал свой разговор с Байбаковым — в порядке подготовки к тексту. Тот сказал: «Я просто не знаю что делать!») Сашка не очень распространялся насчет содержания «первого проекта». Но смысл примерно был такой: «В отличие от прошлого я не буду говорить обо всем, не буду давать общих оценок наших достижений. Поговорим сначала о главном — о продовольственной проблеме. Как могло случиться, что мы оказались в таком положении. Между тем, у нас отличная политика была намечена на сентябрьском Пленуме 1965 года. Но мы ее фактически забыли и теперь вбухиваем огромные суммы в сельское хозяйство, а отдача все меньше и меньше» И т. д. с конкретными данными и о сельском хозяйстве, и о транспорте, и о промышленности.

С этим текстом числа 10 октября трое вышеупомянутых (без Бовина) поехали к Брежневу «на громкую читку».

И впервые за 13–15 лет «совместной работы» текст был категорически отвергнут. Причем, четыре раза Л. И. заявлял, что он вызывает у него раздражение и два раза обозвал его очернительством. Тем не менее — обычная тактика нашего Генсека: заручиться «коллегиальной» поддержкой — он послал его некоторым членам ПБ и некоторым Секретарям, обзвонив их предварительно. (Можно себе представить было заранее, какая будет у них реакция — всем он говорил о своем раздражении). Однако, некоторым он не сумел почему-то дозвониться: Громыко, Устинову, Капитонову. Эти прислали прямо таки восторженные отзывы, взахлеб, что называется. Например, Громыко: «Это действительно партийный, ленинский подход. Как ты хорошо и сильно ставишь главные вопросы. В самом деле, до каких пор можно терпеть такое положение. Посмотри в Америке: там одна Калифорния кормит овощами и фруктами всю страну, а у нас. Почему, например, Молдавия и Грузия не могут выполнять эту роль». И т. п. Капитонов распространялся насчет глубины марксистско-ленинского анализа, заслуженной остроты и т. д. Устинов полностью одобрил «подход», хотя и в спокойных тонах. Это — те, кто «не знал, что текст вызвал раздражение». А те, кто знал — Суслов, Андропов, Тихонов — раздолбали его беспощадно. Суслов аккуратно вычеркнул все голо критические, т. е. не сбалансированные достижениями места, а в перечне слов: «бюрократизм, хамство, чванство» смахнул «хамство». Андропов помимо вычеркивания начинил текст комсомольскими восторгами по поводу грандиозных достижений. Тихонов искромсал весь текст и вырубил все, что относилось к управлению, планированию, организации производства.

В результате, как выразился сегодня Иноземцев, «у нас вырезали яйца»… [Я должен оговориться: в том, что написано на предыдущей странице, есть уже и информация, полученная от Иноземцева и Арбатова на Пленуме. Приходим мы туда много раньше начала, чтобы «занять место» Так вот: только я уселся, ко мне подошел Иноземцев, оттащил за колонну великолепного Свердловского зала и стал изливать душу. Потом подошел Юрка Арбатов, утащил меня в коридор и еще полчаса рассказывал «как было». Кстати, в своей «солдатской манере» действия Суслова изобразил так: «Михаил Андреевич всегда знает, где яйца, и как их ни прячешь, ни закутываешь, он их сразу увидит и. чик, отрезал».]

Бовин особенно шумел на Андропова: он-то уж все знает! Неужели же ему тоже врут! Неужели до такой степени! Или он не понимает, куда это ведет?! Немыслимо! Я вот выздоровею, напрошусь на прием и устрою ему просто истерику.

Арбатов матерно ругает Тихонова, впрочем, Бовин тоже: слизняк, жополиз, ничтожество. Думает лишь о том, чтобы «дожить» на этом месте, полная бездарь, а уж о какой-то там партийности, каких-то идеях или заботе о 260 миллионов и. рядом этого никогда не ночевало. Косыгин болен, подмят, давно не способен ни на какое самостоятельное действие или инициативу. Но тот хоть знает хозяйство, грамотен, видит опасность и, пусть по инерции, но озабочен «государственным интересом», а не только своим поджопником. А этот — просто сволочь, интриган, старческая труха. И Брежнев его презирает, хотя и сделал его уже фактически «вторым лицом» (Арбатов). Впрочем (Бовин), Брежнев всех презирает, никого в счет не берет, даже своего Черненко. Единственно, с кем он считается, это Суслов (идеологический ребе), который, наверно, с помощью хитрой политики бесконечных награждений и восхвалений, завоевал безраздельное доверие Генерального. Косыгина же, он хоть и не уважает, но побаивается: все таки еще сталинский член Политбюро, сталинский нарком. К тому же за ним какой-то не очень понятный «авторитет в народе», может быть тоже от тех времен.

Иноземцев говорит: весь этот план, который сегодня будет обсуждаться (на 1981 год) и план на пятилетку — сплошная липа. Ничего не сбалансировано. Положение в решающих отраслях аховое. Никто ничего не хочет видеть, вернее не хочет, чтоб заметили, что он видит. Вот смотри: сколько говорим о тракторном парке, о комбайнах, на котором уж Пленуме, при всей робости выступлений, об этом судят-рядят. И что же? Байбаков не может дать денег на модернизацию. Между тем, наш лучший комбайн «Нива» дает потери зерна 2 центнера с гектара — по сравнению со средними американскими образцами.

Или: во всем мире уже не выпускают грузовиков с бензиновым двигателем, наши «ГАЗ» и «ЗИЛ» и на одиннадцатую пятилетку остаются на бензине. Из-за этого мы теряем 25 млн. тонн нефти в год. Т. е. как раз такую величину, которая дала бы нам от экспорта покрытие, способное завалить западным ширпотребом всю страну. Для перевода этих двух заводов на дизельные двигатели требуется 2 млрд. рублей. Но у Байбакова их тоже нет.

Продовольственную программу Брежнев выдвинул. Это, собственно, не программа, а директива, обещание накормить народ и мясом, и молоком, и овощами, и фруктами. Конечно, все поддержали, но по сути своей речь была лакировкой. Бросается в глаза разница даже с июньским Пленумом: там была тревога, озабоченность, там была жесткость в отношении ведомств, острота. Здесь это все исчезло. А что — положение изменилось к лучшему? Появился какой-то просвет? Ничуть не бывало. Просто с тех пор и сам Брежнев и другие испугались самокритики, а Польша напугала совсем: зачем в глазах всего мира выглядеть увеличенной Польшей! На наш век, мол, хватит! За пять-шесть лет Россия не погибнет и зачем бить себя в грудь, зачем браться за рискованные перемены?! А народ стерпит — ему все равно ничего не остается, к тому же «он не голодный» (так, кстати, Брежнев сам сказал Арбатову).

25 октября 1980 г.

Кончился Пленум. Прошла сессия Верховного Совета. Ощущение недоумения, горечи, гнева. И хотя Бовин, наверно, не просто бахвалится, говоря мне, что он постарался сохранить критический «дух», заложенный академиками в речь Брежнева на Пленуме, она все таки более бравурная, чем на июньском Пленуме. Получается, что за четыре месяца что- то существенно улучшилось. На самом же деле наоборот. Правда, и западные СМИ, и наши «посторонние» наблюдатели заявляют, что, если внимательно читать, в каждом почти абзаце увидишь признание, что дела идут худо. Однако, у всех правильное впечатление: плана для выхода из положения нет.

На фоне Польши и всех остальных, включая нас самих и ГДР, Венгрия сейчас, пожалуй, единственная, где выход найден. Там давно и честно признались, что социализм по той «модели» и по тем рельсам, на которые его поставили в 50–60 годах, зайдет в тупик. И помаленьку стали искать новую модель. Она уже работает, по крайней мере не срамит страну.

У нас же реакция даже на Польшу — однозначная: контрреволюция, ревизионизм, посадить бы зачинщиков и дело в шляпе. Пономарев вот, вдохновленный приемом у Хонеккера, стал спонсором созыва закрытой «шестерки» на уровне генсеков для обсуждения положения в Польше (с участием Кани). Однако, как Б. Н. мне с возмущением сообщил, Русаков на ПБ выступил против: мы, что, избиение Кани будем устраивать? Что мы можем сейчас ему предложить? И отложили эту идею… впредь до итогов визита Кани в Москву. Я прямо спросил Пономарева: вы что имеете в виду? Наши войска?

— Нет, об этом никто не говорит. Но надо, чтоб поляки сами взялись., чтоб их армия сказала свое слово. И вообще — если бы Ярузельского (главком Войска Польского) сделали первым Секретарем, он быстро бы навел порядок. А то совсем разнюнились. Валенса в Кракове выступает, говорит черт знает что, а ему никто не дает отпор. Можно же ведь было бы подготовить пять-шесть хороших коммунистов, чтобы они с той же трибуны дали ему по зубам. И вдарился в воспоминания о том, как в 1922 году он и его друзья по партячейке на текстильной фабрике дали отпор бузотерам, пытавшимся спровоцировать забастовку.

Я спрашиваю: А какой отпор можно давать, если Валенса призывает людей работать и говорит, что надо отобрать машины и дачи у тех, кто их получил незаконным путем? Что тут можно сказать?

Б. Н. подозрительно посмотрел на меня и перешел на другую тему.

На Пленуме шло восхваление Брежнева. Каждый начинал с пышных восторгов насчет того, что речь Леонида Ильича — глубочайший марксистско-ленинский документ, программа действий на весь исторический период, пронизана ленинской мудростью и научным подходом, подлинной партийностью и т. п., воодушевляет, поднимает, мы теперь имеем настоящую ленинскую стратегию. Все благодарили «нашего Леонида Ильича», все лично ему обязывались выполнить поставленные им задачи. Восхваление достигло маразматического апогея в речи самого Брежнева при закрытии сессии Верховного Совета, когда он взял слово, чтоб заменить Косыгина Тихоновым. Он дважды назвал самого себя с полными титулами в связи с выраженной уверенностью уходящего Косыгина в том, что партия, сплоченная вокруг и во главе с Брежневым добьется новых успехов.

Между прочим, благодарности Косыгину никто не выразил, ни сам Брежнев, ни председательствовавший (Рубен, латыш), ни от имени. И я подумал, почему бы какому- нибудь депутату, комбайнеру или токарю, не встать и не предложить: «Верховный Совет

СССР выражает Алексею Николаевичу Косыгину благодарность за долголетнюю добросовестную работу». И далее, привычный в таких случаях штамп. Что бы ему, этому комбайнеру, было за такую инициативу? Да, ничего. «Дальше фронта, (т. е. комбайна или станка) не пошлют». Но никто не догадался или не осмелился. Такова наша общественная нравственность.

Когда Брежнев объявил Тихонова, в зале будто что-то оборвалось, будто тихое «ах!» прокатилось по рядам. Сзади меня сидели ребята, рабочие, депутаты из Алтайского края. И слышу один другому громко шепчет: «Помоложе не нашли!».

Брожение ходит по депутатам и членам ЦК. Во время сессии, в перерыве, когда обычно депутаты идут перекусить, разговаривают двое у столика, где и я: Туркменский секретарь и второй секретарь Тамбовский. Тамбовец говорит: стыдно, что страну прокормить не можем. А дали бы мне волю, я бы и область накормил и другим бы осталось. Вот пример: каждый год мы сдаем столько-то мяса в государственный фонд и каждый год, весной мы просим выделить нам из госфонда столько-то мяса. Дают, меньше — больше, но дают. Во-первых, при перевозках туда — сюда потери. Во-вторых, дорога чего-то стоит. А в третьих, у людей нет стимула, раз они знают, что почти все, если не все, что они произведут, должны отдать. В результате, ни у нас нет мяса, ни у вас (показывает пальцем на меня, как представителя столицы и центральной власти). Но зато государственный фонд может через ЦСУ отчитаться: собрано столько-то по сравнению с прошлым годом и т. д.

Тамбовский секретарь продолжает: у нас под Тамбовом есть мощная ТЭЦ, много дает тепла и воды. Сколько лет я прошу в министерстве и в ЦК, чтоб разрешили при ней построить теплицы. Завалил бы Тамбов овощами. Нет, нельзя, говорят, рабочей силы, мол, негде взять, чтоб построить. Хотя я свою предлагаю и даже — часть своих материалов. Рабочей силы не хватает, чтобы один раз и навсегда построить объект, который будет давать больше сельскохозяйственных продуктов, чем труд тех двух сотен человек, которых та же ТЭЦ ежегодно на два месяца посылает в колхозы собирать овощи и фрукты.

И вообще, казалось бы: если за восхвалениями Брежнева вдуматься в некоторые цифры и факты, приводимые участниками Пленума, подтекст — очевиден: «дайте волю, дайте минимум материалов — горы своротим, накормим страну». Эта идея просматривается в некоторых выступлениях довольно отчетливо.

1 ноября 1980 г.

На работе сейчас затишье — в том смысле, что у Б. Н. пока нет идеи написать еще какое-нибудь теоретическое сочинение. Нет потому, что в последнее время он печатается по два раза в месяц. И уже сам ощущает перебор — может вызвать недовольство наверху.

Карэн (Брутенц) на днях смеялся, сидя у меня. Когда, говорит, Б. Н. беседует в четырех стенах с каким-нибудь лидером из третьего мира и даже коммунистическим лидером, то часто вспоминает о своей молодости, расспрашивает о работе в армии, предупреждает против всяких иллюзий насчет «мирных путей», словом, такой он большой революционер. А когда где-нибудь становится горячо и дело доходит до вооруженной борьбы, его единственная реакция — надо выступить со статьей.

Именно, благодаря такой тактике, мы вчера просрали Ямайку. Сколько я настаивал, просил, убеждал, чтоб реально ей помочь, Б. Н. отмахивался, даже посмеивался. Я обрывал телефоны у всяких ведомств, явно превышая свои полномочия, добился лишь поставки для партии Мэнли 5-ти легковых машин. От Б. Н.'а — сорока тысяч рублей, в порядке межпартийной помощи. А на противников Мэнли действовали каждодневно ЦРУ и миллионные вливания оружием, продовольствием и проч.

Логику искать бессмысленно. В Афганистан мы вбухиваем несколько миллионов в день, платим кровью своих солдат тоже каждый день. Зачем — никто объяснить не может. А в огромном числе «пунктов» требовалась бы минимальная наша поддержка во вполне «благородной» форме и получали бы и политические, и престижные дивиденды.

Что же касается Ямайки, то боюсь, вчерашний провал Мэнли на выборах сыграет роль Чили 1973 года для всего района Центральной Америки и Карибского бассейна.

Видимо, для дневника (для «будущего читателя») важно и интересно, если бы я каждый день бесхитростно писал о фактах, которые мне становятся известными. Но мне не хочется писать об этом, тем более, что у меня нет времени излагать все, что узнаю за день. Нет и энергии. Устаю я. А хочется писать о себе, о всяких переживаниях и «думах». Они мелькают и исчезают. Сколько их за день-то проскочит в голове! Вечером и не соберешь. И не всегда домашняя обстановка позволяет. И непонятное это состояние длится во мне уже довольно долгое время. Ничего не хочется читать из так называемой художественной литературы. Я с большим удовольствием изучаю Боффе или Сагг'а, чем, например, Трифонова «Старик» (модно) и проч. вещи в журналах. Вряд ли тут только субъективное, перегруженность всякой информацией по службе и неверие в полезность худлитературы. Тут, видно, и встречный процесс: литература, которая всегда была на Руси могучим, идейным и политическим локомотивом общественного развития, вроде теряет это свое качество — и потому, что она лишена возможности брать общественную проблему целиком, и потому тоже, что слишком велика проблема (тупик), перед которой оказалось наше общество, чтобы литература могла чем-нибудь здесь помочь. хотя бы осмыслить.

Польша. Приезжали Кани и Пиньковский. Встречались с Брежневым. Ничего не ясно, что было на самом деле. Но кризис там разрастается и конца не видно. Кризис коренной — кризис руководящей роли партии, которая, потеряв или отказавшись от силовых и запугивающих приемов, оказалась бессильной возглавлять общество, следовательно, реального, морального авторитета она уже не имела. У нас — тоже. Но того же у нас не будет, потому что от силовых приемов у нас не откажутся. Трагедия пока откладывается, а она будет тогда, когда мы решим, что «теряем» Польшу. Интересно, дал Каня понять нашим, что повторение Чехословакии-68 не будет, даже, если он, Каня, сделает все возможное, чтобы нам помочь в этом.

Страшно даже подумать, если наши решатся пойти на такое. А могут ведь, потому что тот, кто решает, не имеет необходимой информации (не может даже прочесть, что под рукой), чтобы оценить последствия. Впрочем, даже если бы и был физически способен все читать, вряд ли в состоянии осмыслить значение своих решений и действий — из-за маразма. Но рядом кто-то очень хочет, чтобы такое решение состоялось. Позавчера взорвали помещение аэрофлота в Варшаве. Кто это сделал? Подозревают «в народе», что КГБ. Также упорно циркулирует по Москве слух, будто Машерову подстроили катастрофу. Дикость. Обывательский вздор. Однако, чего стоит руководство, которое подозревают в таких делах, пусть даже обыватели.

Что весь социализм переживает (какой-то!) критический период, свидетельствует забастовочное движение в Советском Союзе. Да, да, можно говорить именно так. После скандала с Чернобыльской АЭС под Киевом, когда Брежнев на ПБ кричал: «Далеки вы от рабочего класса! Оторвались!», — Капитонову и Долгих поручено было изучит и доложить о негативных явлениях подобного рода. И вот 15 октября они представили в ЦК записку. Вот ее фактологическое содержание.

За последнее время участились факты прекращения работы и другие негативные проявления. Причины: нормы оплаты труда, неправильное начисление и несвоевременные выплаты зарплаты, особенно премий, плохие условия труда, невнимание к жалобам.

Примеры:

Нижнеисетский завод металлоконструкций. В одном цеху сто человек не вышли на работу, в другом — 57 человек.

Алитусский хлопчатобумажный комбинат в Литве. Отказались работать 116 работниц ткацкого производства.

Бастовали:

Завод им. Орджоникидзе в Златоустье.

Строительно-монтажный поезд № 156 в Челябинской области.

Цехи и смены в Уманьсельмаше.

Здолбуновский механический завод на Украине.

Комбинат детской одежды в Ашхабаде.

Тартусский завод по ремонту сельскохозяйственной техники.

Карачаевский конденсаторный завод Ставропольского края.

Завод сепараторов в Махачкале.

Копейский машиностроительный завод.

Еманжелинское автопредприятие Челябинской области.

Цех аллюминиевого литья на заводе в Тольятти.

Из-за недоставки сырья на Ворошиловоградском тепловозостроительном заводе с 3- го по 10 сентября стоял прокатный цех. По той же причине почти два месяца стоял Васильевский завод холодильников под Киевом.

Особой причиной недовольства является невыполнение, записанных в колдоговорах обязательств и мероприятий. За 1979 год не было выполнено 500 000 таких пунктов. Половина их касается оплаты труда, 21 % — охраны труда, 14 % жилищно-бытовых условий.

Сверхурочные и работа в выходные дни. В угольной промышленности, например, большинство выходных дней — рабочие. На шахтах Кемеровской области за 7 месяцев отработано 26–28 выходных дней из 30.

Еще одна причина — коллективная ответственность за состояние трудовой дисциплины. Вынуждают бригады, смены, цехи принимать обязательства: если кто-то нарушил дисциплину — все лишаются премии. На Нижнеднепровском трубопрокатном заводе 600 рабочих, работавших добросовестно и даже хорошо, лишены премии из-за нескольких нарушителей.

В 1979 году имело место 300 «учтенных отказов от работы», в которых участвовали более 9 тысяч человек. За последние недели число таких отказов растет. Некоторые из них ставят производство перед катастрофой. Так, на заводе «Североникель» три дня рабочие не вынимали металл из электролизных ванн.

Вот такие вещи происходят. Важно, однако, что «силовых выводов» не сделано. В основном авторы записки предлагают: «улучшить», «обратить внимание», «проявить заботу», «поднять воспитательную работу» и т. п.

Такое даже при Никите вряд ли бы стерпели, не пустив в ход соответствующие органы и войска.

Но реальных средств покончить с забастовками у нас нет, ибо нет ни мяса, ни порядка, ни справедливости.

А «Правда» чуть ли не каждый день выдает статьи, от которых волосы шевелятся. Например, вчера — о ресторанной службе в дальних поездах.

9 декабря 1980 г.

28 ноября по 2 декабря был с Шарифом (зав. сектором Международного отдела) на Мальте. 2–5 декабря — в Риме. По пути на Мальту, во время остановки в Риме, был приглашен в ЦК ИКП. Разговор с Пайеттой и с Рубби. Два главных вопроса: 1) землетрясение в Италии; 2) Польша — требуют передать в Москву решение руководства ИКП, предупреждающее о недопустимости интервенции. А по первому пункту — позор и стыд. Все газеты пишут: помощь от СССР даже в абсолютных цифрах меньше, чем от Исландии и Ирландии. Собеседники обозначили четыре ступени краха в последнее время престижа КПСС в глазах итальянских коммунистов:

— еврейская эмиграция;

— Афганистан;

— Польша;

— Землетрясение.

Встречавшие меня посольские говорят, что стыдятся на улице или в магазинах разговаривать по-русски между собой — сразу недобрые взгляды, а то и оскорбительные реплики.

В этот же день улетели на Мальту.

Вечером в парламенте во Дворце рыцарей два часа ждали, пока премьер Минтофф закончит свою четырехчасовую парламентскую речь. Уже в одиннадцатом часу вечера он нас принял, в присутствии Тригоны (лидер лейбористской партии) и всех главных министров. Я сходу «делал» нашу политику в отношении целого государства (!), никого, как говорится, не спросясь и не имея никаких директив и полномочий.

В Риме, в основном, наслаждался его величием. Было несколько дружески острых дискуссий с итальянскими деятелями.

По возвращении в Москву — навал работы и информации. ПБ приняло решение по моей информации о встрече с Пайеттой и Рубби: поручено составить ругательное письмо в адрес ЦК ИКП — чтоб не лезли в польские дела.

Я сумел запугать Б. Н.'а реакцией Италии на нашу жалкую помощь жертвам землетрясения: итальянцы нам суют под нос — учите нас интернационализму, а сами как себя ведете! Он внял и принял меры, чтоб дать еще денег. Есть у нас для них один миллион (КБ). Американцы дали 50 миллионов.

19 декабря 1980 г.

Сегодня день рождения Брежнева. Всенародный праздник. Вчера включил программу «Время» и обмер. Пока мазохистски смотрел передачу, меня била истерика, я исчерпал весь запас мата. При полном сборе всего «верха» Суслов вручал ему Орден Октябрьской революции и говорил всякие слова о Ленине, Великом Октябре, заботе о благе народа, о всенародной любви, о мощном развитии страны и великих достижениях в строительстве коммунизма.

И все это на фоне Польши, в обстановке, когда в Харькове, Ростове и т. д. и т. п. надо в 6 утра встать в очередь, чтоб достался литр молока, когда в Челябинске вообще шаром покати. Когда Секретарь ЦК обратился к обкомам и республиканским ЦК с письмом «принять все меры», чтобы исправить положение со снабжением мясом, так как в большинстве мест — катастрофа с этим и ситуация названа политической. Когда на днях разослана (решением Секретариата ЦК) записка Черненко об ужасающем положении с отоплением жилищ повсюду в стране (сотни коллективных писем), так как не хватает угля и дров. Когда бумагоделательные машины на крупнейших комбинатах останавливаются или работают на 60 % времени, так как нет сырья. Когда 60 % судов месяцами стоят на рейде, так как нет вагонов, чтобы перегружать. даже хлеб, купленный на золото и т. д. и т. п.

И вот этот безобразный, циничный спектакль перед всем народом. Я не знаю и не представляю себе советского человека, у которого эта сцена не вызвала бы презрения, горечи, ненависти, бешенства, мата. Сегодня с кем ни встретишься, спрашивают: «Видел вчера!»

Такое впечатление, что наши лидеры твердо решили: «А еб. мы всё и всех, пусть говорят, что хотят, ни х. они с нами не сделают!»

Позавчера ПБ назначило несколько новых заместителей председателя Совмина и несколько новых министров, отправив очень уж древних на пенсию. Все — украинцы, один (Бодюл) — молдаванин. В этой связи я с некоторым удивлением узнал, что и Тихонов — хохол! Просто каток катит на Россию Украина.

Между тем, Москва полнится слухами, что умер Косыгин. Но не объявляют, якобы, чтоб не портить день рожденья. Все кто передают это друг другу, выражают сожаление, жалеют. Форма оппозиции, форма выражения презрения к тем, кто «не дал ему спокойно добыть на посту».

В Польше кризис приобрел всеохватывающий характер, все выплеснулось наружу. То, что они пишут о себе — о партийном руководстве, о власти, о всей общественной и государственной системе, о порядках и беспорядках — все это (без единого исключения) слепок и с того, что у нас. Но, как правильно заметил их академик Щепанский, разница в том, что в Польше в 70-х годах был фактически демонтирован репрессивный стиль (если не аппарат) и поэтому совладать с движением никто уже не может. У нас же он наоборот был укреплен в необычайной степени — именно в 70-е годы. Так что у нас пока ничего не будет. Но забастовки могут приобрести массовый характер.

26 декабря 1980 г.

С 20 декабря я опять в «Соснах», отпуск. Тоскливо и слякотно. На улице нуль градусов. Только два раза ходил на лыжах. Зато попутешествовал по окрестностям Подмосковья.

Река Истра — красивая, вся в деревьях по берегам, как в аллее. И село ухоженное, рядом животноводческий комплекс. Когда возвращался обратно, мужики шли домой на обед. Ни одного среди них трезвого не было. И главное, что опять потрясло: возле церкви памятник войне — стандартная фигура женщины с оливковой (?) ветвью в руках, поодаль стенка, на ней фамилии погибших. Посчитал, плача (тем более, что никого рядом, народная тропа по сугробу не протоптана!). 150 человек. Это — из одной деревни! Целая маршевая рота полного состава. И почему-то в эти, такие вот моменты, каждый раз вспыхивает горечь в отношении Брежнева и Ко. Это — сложная связь, не буду здесь ею заниматься.

На другой день пошел в противоположную сторону — к Звенигороду. Дошел до деревни Аксиньино (за Николиной горой в 5 км.). Та же история с церковью: издали грандиозно и маняще, вблизи полуразрушенная низенькая, чуть ли не часовенка. Возле церкви опять же «стенка» с именами погибших, здесь их — 57 человек, но и деревня поменьше.

Кстати, соприкоснулось это с состоянием, вызванным «Выбором» Бондарева и «Один день как вечность» Айтматова. Очень разные вещи, но они отражают лихо заявившую о себе, непреклонную и, кажется, уже не устрашимую тенденцию нашей современной литературы: ничтожность всей этой парадной суеты на политической верхотуре в сопоставлении с тайной жизни и смерти простого человека, со смыслом его существования, с его естественными и подлинно человеческими представлениями о добре и зле, о том, что нужно человеку, и что чуждо ему.

В этом отношении характерен и сам съезд писателей РСФСР, где отчетливо проступила система ценностей, далекая и даже внутренне противоположная официальной, хотя и обозначаемая одинаковыми словами: труд, родина, честность, ответственность, долг, правда и т. д.

Ведь то, что сейчас печатают каждый месяц в толстых журналах, далеко превзошло (и по глубине, и по мастерству, и по критической остроте проблематики) то, с чем выступили диссиденты и эмигранты, уехавшие под предлогом, что им, видите ли, нет тут свободы творчества. А на самом-то деле — кишка тонка, да и западные тряпки плюс скандальная слава!

В этой связи прочел на днях статью Рудницкой (для «Вопросов истории») о «Колоколе» на французском языке (1867-68 годы). И опять поразился величию Герцена. Эти пигмеи — наши диссиденты не имеют ни малейшего права ссылаться на него. «Колокол» в этом (иностранном) варианте возник потому, что Герцен и Огарев решительно разошлись с «западной демократией», настроившейся тогда на моду поносить и топтать (собирая все силы «против») Россию. «Коїокої» призван был сказать «им», бросить в лицо: ничтожны вы, чтоб ее судить, глупы вы, отождествляя Россию с теми, кто ею правит.

Боже мой! Неужели это — «вечная проблема»?!

Умер Косыгин. Объявили об этом спустя три дня, чтоб не портить день рожденья Брежневу (отомстил таки старик). Но о смерти в Москве стало известно раньше, чем объявили. И поползли слухи: как будут хоронить? Неужели «замотают», как с Машеровым. Ведь сняли, даже не поблагодарив, только потом опомнились и пропечатали в газетах, чего на самом деле не было.

Был день колебаний, очевидно наверху. И потом — сделали по «первому разряду», как если бы умер «при исполнении». Не осмелились, видно. Знали, что Косыгин (хотя он и не совсем заслуживал ходившей репутации) символ былой скромности власти, считал себя на службе у народа, а не трепался лишь о своей заботе о нем. К тому же, видимо, сообразили, что превратив «день рожденья» во всенародный государственный праздник, и опять — орден (каждый год — либо очередного героя, либо орден дают), нельзя глумиться над мнением народным в связи с покойником, которого уважали. более того: скрыто противопоставляли Брежневу, считали незаслуженно задвинутым!

 

Послесловие к 1980 году

В этом «томе» автор дневника выносит свой окончательный приговор брежневско- советскому режиму — злой, беспощадный, непримиримый. Стартовым пунктом этого приговора явилась афганская преступная авантюра, в которой сконцентрировались все пороки, вся глупость и социальная подлость режима.

В записях ошеломляющие картинки маразма власти и лично Генерального секретаря, их неспособность ни понять, что происходит и куда идет дело, ни принимать решения, в которых хотя бы по касательной присутствовали здравый смысл и чувство ответственности перед страной.

Лживость режима достигла гомерических размеров. В экономике застой, развал и безобразия, финансовое положение аховое, повсюду и во всем дефицит, пустые полки, очереди за самым необходимым. Начались, уже не как единичное явление, забастовки — вещь немыслимая в СССР с 20-х годов! А в это время наверху вызывающая отвращение и ужас нескончаемая вакханалия поздравлений, награждений, в том числе друг друга, чуть ли не каждодневно приветствия Генерального секретаря коллективам, предприятиям, учреждениям, областям и лицам за явно фиктивные успехи.

Осенью появилась «проблема Польши». В Москве запахло повторением «Праги-68». В дневнике зафиксированы настроения в Политбюро, слухи, разговоры, предположения и опасения — «что будет? Как себя поведем? Не сорвемся ли опять на преступный путь?». Автор и его коллеги размышляют о событиях в Польше в широком плане: они ведь высветили, гораздо резче и откровеннее, чем Пражская Весна, и разоблачили несостоятельность не только «социалистической империи» — соцсодружества, но и социализма в целом — как строя, в том виде, как он сложился со времен Сталина.

Любопытны наблюдения за ситуацией в высшем руководстве — не только полный маразм Генсека, но и отношения главных персоналий возле него и между собой — тех, кто, пользуясь состоянием «самого», делал «свою политику».

Как всегда присутствует тема международных связей — в ракурсе позорной и опасной политики Советского Союза и в связи с Олимпиадой в Москве. Немало мест уделено и попыткам автора, довольно высокопоставленного партийного чиновника, с позиций «двоемыслия», приукрашивать «по службе» имидж «партии и Родины».

 

1981 год

18 января 1981 г.

14-17 января был в Рязани! Послан избираться делегатом на XXVI съезд КПСС. Неожиданность, о которой мне сообщил еще в «Сосны» (санаторий под Москвой) Смольский (зам. зав. Оргпартотдела ЦК) и очень меня поздравлял. Но я подозреваю, что это мне — «отступное», чтоб не выбирать больше в ревизионную комиссию.

Я очень волновался в связи с этой поездкой. Загладин, который по этому же поводу ездил в Орел, взахлеб мне рассказывал и поучал: мол, он два раза там выступал, принят был на «ура». А потом от имени ЦК проводил Пленум нового обкома — по выборам первого секретаря. И какой прощальный обед они ему закатили, и как в полном составе все новое бюро сажало его в поезд.

Я отнекивался… и потом шутил насчет умения Загладина быть везде на самом верху и везде уместно фигурять на первом плане. «Это не для меня», — решил я. Мучило меня только одно — выступление (и Смольский, и его шеф Петровичев говорили, что «надо»). Что я буду говорить этим людям? О международном положении? О том, какой плохой Рейган и поляки? Об МКД? Может быть и любопытно, но это ведь не лекция. Это — на конференции, где люди будут говорить о том, как они кормят вот таких, как я!

Все прошлое воскресенье я просидел над речью. Какие-то всхлипы и сопли намазал. Потом самому даже стало нравиться. Но внутри все точило — «не то!», «не то!» Нельзя с этим вылезать!

29 января 1981 г.

Рязань быстро стерлась пустяками и бумажным круговоротом каждодневности. Пономарев даже не поинтересовался, как меня избрали на съезд, как я проводил Пленум обкома и избирал первого секретаря. И вообще — что там было и что я думаю о народе, чье «сало мы едим» (согласно сталинско-михалковской басне).

Зато несколько раз понукал, чтоб консультанты подготовили «вставки» в речь братских делегаций на XXVI съезде, и чтоб там было о поддержке нашей политики и сплочении вокруг СССР, и чтоб — уже совсем фантастика(!) — эти «вставки» взяли в свои речи влиятельные партии!

Поток справок-памяток для тех, кто будет работать с делегациями. Изощренная контраргументация по поводу слабостей наших — в экономике и демократии, — против того, что на Западе самое популярное в оценке Советского Союза.

Вчера Б. Н. позвал…, как-то интимно улыбается. Говорит, что, оказывается, «другие» (т. е. другие члены Политбюро и секретари) не ограничились замечаниями по тексту Отчетного доклада, разосланного Брежневым, а письменно выразили свои восторги. Вот, мол, сижу, пишу, посмотрите. Подходит, если сказать, что доклад «достоин нашей великой партии»? И т. д. в этом духе. Я, не зная текста, должен был сидеть напротив и подсказывать высокие слова. Бедный Б. Н.! Прошел такую школу, и все еще никак не может освободиться до конца от ленинских традиций.

Загладин приехал из Завидово. Рассказывает об общении с Брежневым. Смакует, якобы, случайные реплики, из которых, например, следует, что песенка Афанасьева, как главного редактора «Правды», спета, или — шутка: на съезде будет не 5000 делегатов, а 5002… Почему не спрашиваете, кто эти два?… «Коля» и «Саша» (т. е. Шишлин и Бовин).

Поразило меня, с каким злорадством Загладин рассказывал о «падении» Афанасьева. Он для него в один момент перестал быть человеком. Помнится, когда пять лет назад, узнав о его назначении, я невпопад при Загладине, высказал свой скептицизм в отношении Афанасьева — и как человека, и как деятеля. Загладин стал решительно меня опровергать.

Или об Иноземцеве, который сидел напротив Брежнева за обеденным столом. О хорошем супе и находчивости академика. Боже! Как уродуются человеческие отношения в такой ситуации — в общении с человеком абсолютной власти и полностью чуждым тому, что отличало Ленина, как личность и политика.

Сталин любил Меньшиковых и умел их создавать или выбирать. Брежнев любит способных на перо жополизов, что, впрочем, к Иноземцеву не относится.

Читаю В. А. Кувакина «Религиозная философия в России» (начало XX века). Такая книга была невозможна еще пять лет назад. Опять все тоже — смотрят сквозь пальцы на стихийное свободомыслие, если оно прямо не трогает устои личной власти. А я знакомлюсь с книгами и авторами, о которых узнал еще в школе на Вадковском переулке, в библиотеке под «Зигелевой» обсерваторией, оставшейся от ее строителей в начале века (Зеленко и Шацкого). Почему-то они не попали под цензуру. Впрочем, тогда охотились за троцкистской литературой и не придавали значения какому-то там Бердяеву, Розанову, Булгакову и проч.

Любопытные открытия.

А еще — потрясающий роман в «Иностранной литературе» за № 1 американца У. Стайрона «Софи делает выбор», вернее две последних главы романа, целиком его, оказывается, нельзя было напечатать по причине изобилия секса. Сильная вещь, как и вообще американская литература 70-ых годов. Что-то с ними происходит в этом смысле. Общеамериканская культура (культурность) идет вниз, а литература вышла на верхотуру мировой.

Горбачев. Канада — сельскохозяйственные отношения. Вспомнил о поездке с ним в Бельгию в 1972 году, тогда он еще был секретарем крайкома. Производит впечатление умного, по-настоящему партийного, сильного человека на своем месте — в ЦК, в ПБ. Но явно не выдержит испытания властью: фамильярен с людьми.

31 января 1981 г.

Был у друзей на 42-ом километре. В бурных дискуссиях разъяснял им, что «литературную» стихию уже не остановить и что Демичев, чтоб не связываться и не оказаться перед начальством в роли не справившегося, пустил все на самотек и смотрит сквозь пальцы. Причем Демичев — имя собирательное=весь культконтроль. Главное, чтоб не трогали личную власть, «не достигали бровей», что, естественно, отождествляется и с советской властью, и с марксизмом-ленинизмом, и с партийностью.

Американцы (Рейган-Хейг) сменили пластинку Картера (у того — «права человека»), у этих: Москва — источник и центр международного терроризма. Наши всполошились, но опять же по линии лишь пропагандистского отпора, в то время, как надо было давно и регулярно обозначать свою (ленинскую) позицию по терроризму и по линии Громыко предлагать всякие меры, участвовать и затевать всякие обсуждения и совместные решения против этой реальной (и для нас) угрозы. Вчера вечером возился по этому поводу по указанию Б. Н., который сказал: надо бы сначала пресечь в наших mass media сомнительные симпатии некоторым террористическим действиям, а потом уже давать отпор Хейгу. Потом Замятин привязался: тому — лишь бы погромче крикнуть, — а у вас, мол, (американцев) негров вешают.

В Польше, судя по последнему совещанию Кани с секретарями воеводских комитетов, дело идет к тому, что двоевластие превращается в одновластие «Солидарности». Поразительно, как за 2–3 месяца фактически возник «свой» и партийный, и государственный аппарат по всей стране. Часто в нем уже больше людей, чем в официальных аппаратах при Гереке. И «Солидарность» практически может делать, что хочет. В забастовочном плане ей беспрекословно подчиняются около 70 % населения (работающего). Наш посол Аристов уже настаивает на крутых мерах: надо, мол, от Кани потребовать «чрезвычайного положения».

А ПОРП, действительно, разваливается и недееспособна, не говоря уже об авторитете. Правительство — тем более.

Хейг в ответ на поздравления Громыко (с вступлением на пост) опять предупредил нас насчет «интервенции» — самые «страшные» фразы… (кроме ядерной войны — всё! — в духе их договоренности в НАТО). До съезда мы вроде бы и не собираемся этого делать. И не потому, что обстановка с нашей точки зрения еще не созрела, а чтоб не смазать «грандиозности» своего мероприятия и «не отвлекаться».

8 февраля 1981 г.

Приближается съезд. Б. Н., конечно, подсуетился в связи с «терроризмом» (обвинения Рейгана-Хейга). На Политбюро решили ужесточить миролюбивые пассажи в отношении США. (Они, действительно, были на редкость покладистые и доброжелательные). Так вот: Б. Н. тут как тут. Прибежал и поручил мне «ужесточения». За день я это исполнил. Но уверен, что даже если Б. Н. это пошлет наверх, никто там и читать не будет: Александров-Агентов давно уже всё как надо ужесточил и в помощи не нуждается.

Еще Б. Н. поручил мне написать речь для Суслова на съезде — с предложением о дополнениях и изменениях в Программе КПСС. Сделал. Он вроде бы принял, но обсуждать не стал: понесет Суслову, как свое.

Карякин отметил столетие Достоевского великолепной статьей в «Огоньке» (с намеками, но солидно). Потирает руки: как, мол, я объегорил Сафронова (главного редактора). Я Юрке разъяснил: Сафронов — «генерал» и сволочь, но чего у него не отнимешь — он не дурак. И «взял» он твое сочинение сознательно. Он понимает, что в дальнейшем будут о «писателе» судить, главным образом, по тому, как он вписался в «новую волну» — в процесс восстановления той роли литературы, какую она в России играла в XIX веке.

9 февраля 1981 г.

Снова начали выходить тома Достоевского. Лет пять назад тридцатитомное издание вдруг остановилось на 17 томе, так как, говорят, Суслов счел, что слишком много бумаги тратится — варианты, черновики и проч. в этом (академическом) издании. Получил 21-ый том, дневник писателя. Подумал — Достоевский ровно на 100 лет старше меня. Он умер в возрасте, сколько мне сейчас. Когда я родился, меня отделяло от его смерти всего 40 лет. А читал я его впервые на расстоянии в 55 лет, т. е. на расстоянии, равной моей сознательной жизни. Пустяки. И как много уже прошло с тех пор, когда я впервые прочел, например, «Бедные люди» или «Неточку Незванову». До сих пор помню, как читал и захлебывался от «Братьев Карамазовых» в Марьиной роще под огромной фарфорово-бронзовой лампой. Боже, какой я старый, и как вечен Достоевский. Он меняется (в восприятии), но бесконечно, т. е. по-прежнему велик и нов.

Мне пришло в голову (тоже, видимо, под влиянием разговора с Карякиным), что Достоевский в России не просто писатель= «создатель художественных произведений». Он играл примерно ту роль, какую на Западе Шопенгауэр, Ницше, Кьеркгор и т. п. философы (не Гегель, Кант, Фейербах), а философы — преимущественно гуманитарии с блестящим, художественным пером. А публицистика Достоевского — так она прямо (и по жанру) то же, что некоторые сочинения, например, Ницше.

9 марта 1981 г.

Произошло всего много, именно поэтому некогда было писать.

Прошел съезд — XXVI съезд — может быть, последний, на котором присутствую. Начиная с XX-го, на всех бывал. К XXIV и к XXV «готовил» материалы к Отчетному докладу: Завидово — Брежнев, до этого Горки, Ново-Огарево — Пономарев, Александров. К этому съезду ничего непосредственно не готовил, т. е. в выездных бригадах не участвовал. Однако, совершенно неожиданно для себя был избран кандидатом в члены ЦК.

Съезд приличный. Доклад — народный, по простоте и остроте, приближенности к повседневному, с чем люди имеют дело. Арбатов и Иноземцев, которые были в дозавидовских и в завидовских бригадах и, с которыми много пришлось общаться в дни съезда (встречи, проводы иностранных гостей) ворчат, что, мол, в первом варианте, уже даже одобренном Брежневым, все было лучше. Но по замечаниям членов Политбюро пришлось де ухудшать — сглаживать, убирать остроту, откровенность и т. п.

Еще до съезда переварил, пропустил через себя около 500 «памяток» для бесед с иностранными делегациями. Беседы должны были проводить «прикрепленные» к делегациям члены ЦК, министры и проч. Но, как и прежде, все эти бюрократические инициативы остались при нас. «Прикрепленные» памяток не читали, а гости, если у них были вопросы к ЦК, требовали, чтоб с ними разговаривали замы Международного отдела. Так что все равно отдуваться пришлось нам, мне в том числе.

Заботы Пономарева насчет того, чтобы нашим, советским делегатам дать «вставки» по международным вопросам, особенно по МКД в их выступления в Кремлевском Дворце съездов, — оправдались. Написанное консультантами и произнесенное с трибуны съезда Шакировым, одним комбайнером, одним токарем и еще кем-то о критиканстве в адрес КПСС со стороны некоторых КП, об «интернационализме по-советски», о значении мира для МКД и проч., прошло под аплодисменты.

Среди своих рязанцев, т. е. в делегации на верхнем балконе, мне удавалось сидеть урывками. Встретили они меня очень радушно. От имени «рязанских мадонн» был вручен мне даже адрес по случаю дня Советской Армии (как раз день открытия съезда). А до этого, в субботу, когда они только что приехали, я их встречал у Георгиевского зала, чтоб вместе регистрироваться. Обнимались, фотографировались, а потом — конфуз: когда сели за стол и получили анкеты, я «с ужасом» обнаружил, что не взял с собой партбилета (я уж лет 25 его не ношу). Исправить ошибку для меня было проще простого — доехал в машине до ЦК, вынул из сейфа билет, да обратно. Но для рязанцев это было «шоком»: они смотрели на меня с сожалением и укором — как, мол, это так — явиться на высочайшее партийное собрание без партбилета?!

Основная моя работа во время съезда была за сценой, в буквальном и переносном смысле слова. В буквальном смысле потому, что съездовский «штаб» Международного отдела находился, как и прежде, в артистических уборных, точно позади главной сцены КДС.

В переносном — потому, что от нас (от меня непосредственно) зависело, что произнесут дорогие иностранные гости с трибуны КДС и на десятках митингов и активов в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске и Риге. Примерно 150 ораторов (так как некоторые выступали дважды, а в некоторых делегациях выступал не только ее глава) и около сотни письменных приветствий съезду от иностранных друзей, от КП в первую очередь.

Пожалуй, больше тысячи страниц пришлось мне за несколько дней вычитать, отредактировать, а иногда просто переписать, чтоб это звучало «по-русски» и хоть какое-то производило впечатление в ораторском отношении. Вычистил оттуда кучи просто галиматьи и пытался придать ей какой-то смысл, предлагал сократить до допустимого (и условленного еще до съезда) размера, чтоб «Правда» могла поместить, а главное «снять» нежелательные моменты в политическом смысле.

Впрочем, трудно сказать, что из перечисленного было труднее.

Политически же пришлось бороться не только с «еврокоммунизмом» и попытками говорить об Афганистане и Польше в несогласном с нами духе (последнее было лишь у итальянцев и англичан). Больше всего пришлось сражаться с попытками объявить нас авангардом МКД и мирового революционного движения, а также «с благодарностью» указывать на то, что та или иная революция, или какая-нибудь другая победа освободительного движения была бы немыслима и не состоялась бы без помощи и поддержки Советского Союза (как раз для Рейгана и Хейга!). Были «музыкальные моменты» и другого рода: так крыли свои правительства и режимы, что после появления соответствующих речей в «Правде», дело оказалось бы на грани разрыва дипломатических отношений (ярчайший пример — Иран).

ЦК утвердило (специальным решением) меня руководителем группы по выпуску речей зарубежных делегаций несоциалистических стран (а их приехало 113). Жилина — заместителем.

Адская работа: закуток с зеркалами кругом, слева телевизор, показывающий, что происходит в зале заседаний съезда, одновременно толпятся по 5–6 референтов и консультантов, требуя, чтоб именно его текст пошел раньше других, так как вот-вот надо на трибуну или на самолет — в Ленинград, Минск и т. д. Вариант для синхрона, вариант для «Правды», вариант для произнесения, вариант для стенограммы, т. е. каждое выступление в нескольких размерах. К концу дня я бывал совершенно опустошенным.

Главные проблемы — с итальянцем Пайеттой, англичанином Макленнаном и японцем. Впрочем Пайеттой занялся сам Загладин (на которого позже свалилась колоссальная нагрузка в пресс-центре), а другие два — на мне.

У Пайетты почти в каждом абзаце был втык в нашу сторону, но особенно ядовитыми были пассажи по Польше и Афганистану. Конечно, как только был получен текст «для перевода», о нем было доложено Пономареву. Первая его реакция — попробовать уговорить Пайетту «смягчить». Пытались это сделать Загладин, Ковальский, Зуев. Добились немногого, главным образом, в сфере словесности, существо оставалось. Тогда приходилось Б. Н.'у решать, но сам он не отваживался, тем более, что знал о прошедшем у Черненко еще за неделю до съезда совещании (сам Б. Н. был болен и присутствовали я и Шапошников). Обсуждался «порядок работы»: кто за кем выступает и кому из иностранцев давать слово в КДС. Пайетта там значился, и мы с самого начала запланировали выступление ИКП в КДС. На совещании у Черненко его только перенесли подальше к концу. При этом Черненко, активно поддержанный другими секретарями, сказал: если в речи будут оскорбительные для нас места — Афганистан и проч. — слова не давать. Вон, мол, кубинцы так и поступили на своем съезде. И ничего страшного не случилось! Б. Н.'у я, естественно, об этом сказал… и, естественно, что он не мог взять на себя — выпускать Пайетту или нет. В одном из перерывов он поднял этот вопрос. Брежнев тоже подошел, услышав, о чём идет речь. И было решено — пусть выступает в другом месте!

Пайетте тотчас же об этом было сказано под предлогом, что от ИКП не Генеральный секретарь, а мы в Кремлевском Дворце съездов имеем возможность (в силу краткости времени и плотности регламента), дать слово только первым лицам или тем из руководства, кого первые лица уполномочили их лично представлять (так Плиссонье — от Марше, так — с некоторыми африканцами). Джан-Карло, было, взбеленился, но, видно, поняв, что, если он вообще откажется выступать, это будет актом разрыва, а «база партии» (ИКП) это не готова ни понять, ни принять. (Не говоря уже о том, что разрыв с КПСС сразу ослабит национально-политические позиции ИКП перед другими итальянскими партиями), — согласился выступить в Колонном зале Дома Союзов на городском активе («второе по значению» после КДС место для выступлений иностранных делегаций).

Но на этом «дело Пайетты» не кончилось. Опять же я определял, каким по очереди будет Пайетта выступать в Колонном зале. По прежнему списку туда уже были намечены: австриец (председатель Мури), ирландец (генсек О'Риордан) и другие. Они бы «не поняли», почему вдруг итальянца (не первое лицо в партии) ставят впереди них. Взвесив это и все прочее, я поставил Пайетту на шестое место. Однако, видимо, Б. Н. через Загладина, а может быть, через Гришина, который должен был председательствовать в Колонном зале, переставил итальянца на третье место, чтоб сгладить недовольство. Мне об этом не сообщили и для печати — для «Правды» продолжал действовать тот список, та очередность, которую я подписал еще накануне.

И вот выходит «Правда» (воскресенье 1 марта), опубликованы речи Мури, О'Риордана и еще двоих, которые выступали фактически после Пайетты, а его речи нет (кстати, речь должны были давать без малейшей правки, сам Пайеета завизировал русский текст). Когда я утром открыл газету, какое-то смутное беспокойство мелькнуло у меня в голове, но я подумал: черт знает что, возможно опять кто-то сверху вмешался, не поставив меня в известность. А может быть, решили «там!» не давать Пайетту даже «на страницах», а не только на трибуне съезда!..

Не прошло и часа, звонит Б. Н. День на съезде был выходной и я был еще дома, собирался ехать к делегациям «на беседу». В бешенстве, — почему не опубликован Пайетта.

— Не знаю. Сам удивился, открыв газету. Наверно, очередь не дошла, места не хватило. Ведь он был шестым.

— Какого черта — шестым. Он выступал третьим. Вы должны знать. Вы отвечаете за это. Он уже заявил протест. Уже звонил в Рим: дискриминация, оскорбление! Рим разрешил ему покинуть съезд в знак протеста. Уже вся мировая печать устроила канкан по поводу разрыва итальянской компартии с КПСС. А вы сидите дома и даже не позаботились выяснить, почему в отчете ТАСС, опубликованном в той же «Правде», выступление Пайетты упомянуто третьим, а самой речи нет, в то время как речи тех, кто выступал после него — даны! Вот он, Пайетта рвется сейчас ко мне. Что я ему буду говорить?! Выясните и доложите…

Я стал звонить в РИО и в «Правду». Все произошло, как легко было догадаться, так: никакого ни у кого умысла не было, просто не дошла очередь, а «Правду» решено было в воскресенье дать не на 12 полосах, а на 8, да и не хотели перегружать иностранцами. Итак уж получалось, что советских в 3–4 раза меньше на страницах «Правды», чем иностранных речей. Это же съезд, а не международное совещание.

Звоню Б. Н. Он, конечно, уже все выяснил без меня. (Потом Зимянин мне сказал, что он и не него кричал, а «Правду» обвинял в провокации).

Меня на этот раз и слушать не захотел. И разговаривал так, как никогда за 20 лет, много всяких слов, худшее, которое запомнилось: «Что вы трепитесь»… Я тихо положил трубку, вызвал машину и уехал к англичанам. Долго овладевал собой, но внутренне решил, что если он и при встречи продолжит в том же духе, я пойду на разрыв, скажу ему, что я командиру полка, будучи мальчишкой и когда речь шла о жизни десятков людей, не позволял с собой так разговаривать. И, если он за 20 лет совместной работы не понял этого про меня, то мне тут больше нечего делать. Много я таких грозных и гордых речей заготовил в уме. И воображал себе картину, как я, произнеся их в лицо Пономареву (желательно в присутствии других замов), встаю со своего места и выхожу из кабинета. Навсегда!.. Боже, какой я еще мальчишка! Но что-то здесь есть и настоящего. Ведь, если бы и в самом деле он стал бы меня «полоскать», да еще в присутствии других, мои оскорбленные фантазии превратились бы в действительность. Достоинство, пожалуй, осталось для меня высшей ценностью интеллигента-индивидуалиста.

10 марта 1981 г.

Болею. Так вот, «дело Пайетты» более или менее уладили. Б. Н. на встрече сообщил ему, что его речь уже стоит в номере «Правды» на завтра (хотя итальянская печать и прочие изобразили, что, мол, Москва напечатала речь только после протеста). В Италии пошумели. Почти все группировки слева направо одобряли действия Пайетты, некоторые не без иронии. «Темпо», например, предложила воздвигнуть в Риме еще одну триумфальную арку по случаю возвращения Пайетты.

Он тем не менее остался на съезде и на заключительном заседании усиленно хлопал Брежневу и другим ораторам, и даже, кажется, пел вместе со всеми «Интернационал».

[Не хлопал и не пел только Каштан (Канада), демонстрируя свое возмущение по поводу того, что ему не досталось слова в КДС].

Однако, для меня «дело Пайетты» было сигналом в отношении Гордона Макленнана. Он оставался единственным, кому дадут трибуну в КДС и кто скажет «не то» по Афганистану. (Еще был японец, но того сразу настроили на Минск лишь после протеста из Токио уступили и дали слово в Колонном зале).

Так вот — что делать с Макленнаном? Подослал к нему сначала Джавада. Тот вернулся с обещанием Гордона «подумать». На утро я решил сам вмешаться и в первый перерыв зашел в буфет, где иностранные делегации «перекусывали» (всегда очень охотно и дружно). Гордон, когда я подошел, поздоровавшись, продолжал есть боком ко мне (стоя). Хотя он, конечно, все понял. А с Пайеттой они не раз общались, причем, — не зная общего языка и не желая воспользоваться нашим переводчиком, говорили друг другу примерно так: «Afganistan — yes?» — «Yes», — отвечал другой. Итальянец очень ревностно добивался, чтоб англичанин не отступил, чтоб не одна ИКП фигурировала с трибуны в роли фрондера.

Наконец, он дожевал и, достаточно выдержав паузу, демонстрируя, что он не бросается навстречу человеку, который появляется лишь в экстренных случаях, — повернулся. Я сразу быка за рога: перерыв краток…

— Гордон! Я насчет Афганистана. Ты видел, что Пайетте отказали в слове здесь. И не потому, что мы боимся его мнения. В «Правде» оно будет опубликовано на весь мир. Но ты пойми: наш съезд — не международное совещание. Здесь не место демонстрировать разногласия. Гости на съезд приезжают для выражения солидарности с тем, с чем они согласны и в отношении чего они считают полезным солидарность коммунистов. Когда мы едем на съезд к итальянцам, испанцам, к вам, мы делаем только это — мы говорим о солидарности с вашей борьбой, о нашей симпатии и поддержке. Хотя у нас есть, что сказать по поводу того, что мы просто считаем ошибочным и вредным. Пойми и другое: для 5000 наших делегатов это не только политический форум — партийное собрание высочайшего уровня. Это и праздник. Они, эти простые люди, которые работают действительно самоотверженно, бывают в столице раз в несколько лет. Зачем ты хочешь их разочаровать? И разочаровать не в их убеждениях, не в правоте позиции ЦК КПСС, а в своей собственной партии. Ты ведь знаешь, что представления о ней с самых школьных лет, у наших людей самое благожелательное. И потом — никаких аргументов в пользу своей позиции по Афганистану у тебя просто не будет времени привести. Значит, это будет «выкрик», который как таковой прозвучит оскорбительно. Ты испортишь и все впечатление от своего выступления, ты испортишь и отношения между нашими двумя партиями. И т. п. в этом духе.

Он слушал, порозовев. Потом взял меня за плечи. «Иначе я не могу. Меня не поймет Исполком. Меня обвинят, что я исключил это под нажимом. Но я подумаю». Прозвенел звонок, я пошел за сцену, он — на сцену.

После обеда Лагутин (референт) сообщил мне, что Макленнан решил оставить в речи фразу об Афганистане.

Вечером замов собрал Пономарев. Передал «возмущение президиума» съезда по поводу того, что некоторые иностранные гости выступают по 20 минут. Тогда как договаривались по 7-10 минут. (Это относилось к представителям Анголы, Сирии, Мозамбика, которые помимо своей пустопорожней болтовни еще зачитывали послания своих президентов и презрительно отвергали любые попытки их «сократить», любые резоны — мол, подумайте о других, вы же вышибаете их пачками из КДС!) Сам Б. Н. был раздражен, всех оговаривал и впервые окрысился на меня («что вы глупость говорите, прямо кровь бросается в глаза!» Правда, это было до истории с Пайеттой, но как раз в тот день, когда было решено отказать ему в КДС. Замы пытались огрызаться, но он, видимо, сам получив оплеуху сверху, рычал и ничего не слушал. В конце я со злости сказал: «Между прочим, теперь Макленнан остается единственным в КДС, у кого будет Афганистан, завтра он выступает».

Б. Н. мне категорично и яростно:

— Не давать слова!

— Так и сообщить ему?

— Да. Так и сообщить!

Вернувшись к себе, я вызвал Джавада и велел исполнить. Он, дождавшись, когда англичане возвратятся из театра, сообщил Макленнану «решение президиума». Тот не бушевал. Огорчился. Примирился с тем, что ему, как и Пайетте, придется выступать на каком-нибудь из митингов.

На утро Джавад сообщил мне вышеизложенное. «Что будем делать?»

— Слушай, — говорит, — давай напишем Б. Н.'у записочку, процитируем это место (про Афганистан), ведь там легкое касание. Б. Н. ведь не видел самого текста. Допиши чего-нибудь от себя.

Так и сделали. И помощник понес записочку Пономареву.

Из последующего я понял, что он ни с кем не обговорил своего «указания» не давать слова англичанину. Но и не поставил вопроса о снятии его фамилии из «памятки» председательствующего. Балмашнов же принес мне следующее: Борис Николаевич внимательно прочитал Вашу записку, подумал и еще раз подумал, и сказал: пусть решает Черняев!

Это в его стиле. Он понимал, что в отношении Пайетты была сделана глупость, и не хотел усугублять ее Макленнаном. Но не хотел и брать на себя ответственности, поэтому подставлял на всякий случай в качестве «стрелочника» Черняева. Но мне было плевать — я исходил из того, что глупость, действительно, не надо усугублять, тем более, что это коснется отношений с «моей» партией. И технически решить мне было очень просто. Мне уже «донесли», что Макленнан не вычеркнут из списка ораторов. А раз так, мне оставалось промолчать, ничего не предпринимать, — и Макленнан автоматически получит слово. Но тут обожгла мысль: он сам-то ведь не ждет, не готов, в синхроне его текст (перевод) есть, а есть ли его собственный текст при нем? Срочно позвал Лагутина, тот помчался «на сцену». И оказалось, что текст Гордон действительно не взял с собой, решив, что «всё!» Мог бы и сам не придти — остальная делегация поехала в какую-то английскую школу.

Велел тут же достать копию английского текста и передать Гордону, по TV было видно, как ему вручили. А через несколько минут он уже шел на трибуну. Приняли его нормально, даже хорошо. Но что это? В «том самом» месте не слышно фразы (полуфразы) про Афганистан. (В тексте было так: «Известно, что в комдвижении существуют разногласия по разным вопросам, в том числе по вопросу об Афганистане. Наша позиция по этим вопросам хорошо известна, так же, как наш интернационализм»). Так вот это «в том числе и по вопросу об Афганистане» синхронщик не произнес. А по внутреннему TV нельзя установить, сказал ли он эти слова по-английски: звук из зала в момент выступления иностранцев отключается, слышен только перевод. Лагутин сидит рядом. Говорю: «Бегите, узнайте». Прибегает: «Джавад сидел в зале, в первом ряду. Гордон сказал (!) про Афганистан»

Т. е. переводчик опустил эти слова. Но как это возможно. Синхрон строго контролируется нашими ребятами. Переводчик обязан читать по строго согласованному с оратором тексту, согласованному моей группой и отправленному в синхрон за моей подписью. Никто не имеет право вмешиваться в этот процесс. Вообще-то — ЧП, нарушение регламента, инструкции, постановления ЦК. Но я не начал разбирательства, чтоб не поднялось шума. И до сих пор не знаю, как это могло произойти. Возможно Пономарев, испугавшись моего решения и услышав, что Макленнану дали таки слово, подозвал своего верного Сан Саныча и велел ему мчаться в синхрон — передать Легасову, чтоб переводчик «эти слова замял»!!

В перерыве Джавад стал свидетелем следующего «музыкального момента»: Гордон, сияющий выходит в фойе, направляется к буфету. Его перехватывает Пайетта, но рядом с ним какой-то товарищ, который говорит по-английски. Спрашивает: «Ты произнес Афганистан?»

— Конечно, — отвечает Гордон.

— Ха-ха-ха! — разразился Джан-Карло, обратив на себя взоры всей толпы иностранных делегаций, выходивших из зала. — А я вот не слышал, — продолжал хохотать Пайетта. — В одно ухо, по-английски, я слышал, ты действительно сказал. Но в другое ухо — по-итальянски, этого не было, как и по-русски, потому что на все другие языки они переводят с русского!

Гордон смутился. Что было дальше, Джавад уже не видел., толпа исчезла в буфете. Но ни вечером с Лагутиным, ни тем более на другой день с Джавадом, ни в воскресенье, когда я с ними ужинал в «Арагви» (в прекрасной, действительно братской, очень откровенной и доброжелательной атмосфере, на ноте настоящей искренности и без тени «критиканства» со стороны англичан) — ни разу Гордон ни в какой форме не спросил, что произошло.

Да ему и невыгодно было это делать. Он целиком должен был быть доволен. Он выступил в КДС — такая честь была оказана лишь 12 компартиям из 113 делегаций несоцстран. Его хорошо приняли, он никого в зале не обидел (про Афганистан услышали лишь десяток англо-говорящих делегаций). Сам же он сказал все, что хотел, и «Правда» опубликовала это без единого изъятия, включая фразу об Афганистане. Т. е. у него полное алиби перед своим ЦК и перед любой общественностью, а Пайетта пусть себе треплется, его репутация известна.

Полагаю, что в президиуме тоже ничего не заметили и в общем остались довольны выступлением англичанина, а в «Правде» никто «из верхов», конечно, читать его не стал. Так что отношения сохранились в порядке. Все хорошо!

Но оттого, что с Макленнаном обернулось «так хорошо», — раздражение Пономарева только усилилось. Т. е. глупость с Пайеттой выперла еще больше: ну, сказал бы свое, подумаешь, все знают, что такое итальянцы!.. Все равно ведь пришлось опубликовать.

11 марта 1981 г.

От всего этого только скандал нажили, дали лишнюю пищу для спекуляций на Западе, в общем сами себе наложили в карман… И все (Б. Н., конечно, в душе чувствовал это) из-за проявленной им самим трусости: не пошел бы «советоваться», все бы обошлось. Даже получили бы и от ИКП похвальные слова в адрес съезда. Именно так получилось с Макленнаном: он дал превосходные, не только лояльные, а действительно дружеские (к нам) интервью для радио и TV. Он провел одну из лучших пресс-конференций на Зубовской. Он дал настоящий бой английским буржуазным корреспондентам, которые попросили «отдельно» с ними побеседовать и провоцировали его на антисоветчину, в частности, спрашивали — не давили ли на него по Афганистану, не навязывали ли ему какую-нибудь линию и т. п. Он всему этому дал отпор, высмеял.

А с ИКП — наоборот…

Этим всем, по-видимому, и объяснялось бешенство Пономарева.

Тем не менее (хотя состояние старика было понятно и даже извинительно) я всерьез надулся. Все во мне протестовало и я готов был защищать свою честь при первом удобном случае.

В понедельник 2 марта, перед закрытым заседанием съезда, когда должен был начаться процесс выборов, т. е. объявлены списки предлагаемых в ЦК, все мы были в Отделе. Б. Н. назначил на 16 часов совещание замов. Меня обзвонили помощники, но я не снимал трубку и запретил секретарше говорить, где я есть. Я не хотел видеться с Пономаревым, я бы действительно наговорил ему дерзостей. Совещание закончилось и помощники стали трезвонить: мол, Пономарев вызывает Черняева лично, одного. Я отказался идти, сказав, что знаю о своих обязанностях в отношении иностранных делегаций, текстов для «Правды», радио и ТАСС.

Видимо, это ему передали. Но я чувствовал, что он вызывает меня, чтоб сообщить, остаюсь ли я в списках или меня выводят из ревизионной комиссии (тогда, как это обычно у Б. Н., — всякие объяснения и ссылки на других, которые «ни в какую», а он, мол, сделал все мыслимое и немыслимое). Тем более, будучи уверен, что он зовет меня с разговорами на эту тему, я не хотел его видеть.

Не могу сказать, что мне было все равно. Я понимал, что мое положение в Отделе и вообще «по работе» осложнилось, если бы меня выставили из ЦРК. Но я с самого начала «запретил» себе этим интересоваться. Я ведь почти каждый день общался по делам с Петровичевым, Разумовым — всесильными кадровиками из Оргпартотдела, заместителями Капитонова. И в их глазах я каждый раз видел ожидание, что спрошу «по секрету». И видел, как они «преображались в лице», когда вновь и вновь, как ни в чем не бывало, я говорил только по нашим общим делам, связанным с порядком работы съезда. А они-то уж давно знали, «сохранюсь» я или нет.

Особенно мне было не по себе от этой неизвестности потому, что, когда будут оглашать списки для голосования на закрытом заседании, я буду сидеть среди рязанцев. У меня даже мелькала мысль — не пойти.

Как бы они, рязанцы, посмотрели на меня, на человека, который сидел у них на конференции в Рязани в первом ряду президиума и проводил от имени ЦК первый их Пленум, руководил избранием первого секретаря обкома!! Но не пойти на такое заседание — было бы просто нарушением дисциплины. Ведь как делегат съезда я, не услышав моей фамилии в списках, должен был голосовать — участвовать в тайном голосовании — и это регистрировалось.

Закрытое заседание открыл Андропов, второй вопрос повестки дня, выборы. Слово для оглашения тех, кого совет старейшин (совещание глав делегаций) предлагал внести в список для голосования по выборам в члены ЦК, предоставляется Черненко. С удовольствием я услышал фамилии Арбатова, Загладина, Иноземцева. Был там, конечно, и Александров-Агентов. Т. е. вся главная четверка «завидовцев» переводилась в полные члены. Был там и Косолапов, главный редактор «Коммуниста», что очень правильно и чему я тоже порадовался. Но был и Афанасьев, вопреки тому, что приносил мне на хвосте из Завидово Загладин.

Список по кандидатам в члены ЦК поручено было прочитать Кириленко. Ну, прежде всего, что это было за чтение! Он перевирал почти каждую фамилию, ставил совершенно немыслимые ударения даже в самых простых русских фамилиях, причем так, что, как правильно сказал вслух один из рязанцев, «люди, наверно, узнают себя только по должностям» (которые назывались после фамилии). Некоторые он читал по слогам сначала будто бы для себя, а потом «целиком» — для зала. Фамилии инородцев вовсе невозможно было разобрать. И зал, и президиум во главе с Брежневым откровенно смеялись. Шум нарастал. Рязанцы вокруг простодушно передразнивали произношение «всесильного третьего» в нашей партии. В общем, скандал полный.

(Кстати, он получил голосов «против» больше, чем кто-либо другой из баллотировавшихся в ЦК, в кандидаты ЦК и в члены Центральной ревизионной комиссии, а именно 10 «против»).

Итак, запинаясь и перевирая, Кириленко шел к концу списка и вдруг, дойдя до «Ч», он произносит мою фамилию, имя, отчество и должность. Сомнений уже нет. Я постарался и ухом не повети, но ко мне со всех сторон уже тянулись руки рязанцев. А одна даже воскликнула: «Во, какой у нас ряд!». Действительно, в этом ряду, где мы сидели, оказалось четыре «выдвинутых»: сам Приезжев, первый секретарь Рязани, Силаев — министр авиационной промышленности, делегат от Рязани — в члены ЦК, Калашников, зам. премьера РСФСР и я — в кандидаты ЦК, еще одна рязанская доярка — в члены ЦРК. Ряд оказался в итоге «редкий» по концентрации.

Потом голосовали. А когда я часам к 8-ми вернулся в Отдел, все уже знали и бросились меня поздравлять.

[Кстати, Бовин, еще один среди главных в завидовской команде, сделан членом ЦРК. Преодолел таки сусловский барьер., но получил два голоса «против». Потом звонит мне: «Граф, — говорит, — благодарю тебя за то, что ты освободил мне место в ревизионной комиссии»].

Как же всё «это получилось»? Немного приоткрывает случившееся разговор с Пономаревым на второй день после съезда. Он все-таки позвал меня. И я пошел. уже не в таком задиристом настроении. Поздравил меня. Я сказал спасибо, добавил, что для меня это было полной неожиданностью.

— Да, я хотел вас предупредить и поздравить заранее, как в прошлый раз (т. е. на XXV съезде, когда меня выдвинули в ревизионную комиссию). Но Вы не захотели явиться…

Я не стал заводиться. А он продолжал:

— Пришлось поработать. И одному, и другому, и третьему говорил за Вас (кому же, подумал я: Суслову, Черненко, Капитонову?) И один, и другой раз. Все ссылались, что нарушаем порядок, создаем ненужные прецеденты. Пришлось настаивать, — говорю, — Черняев работает не меньше Загладина. Тот, мол, часто отвлекается, а Отдел то и дело — на Черняеве. Словом, убедил. Но тогда они сказали: давайте уж раз так, и Разумова выдвигать, пусть будет не одно единственное исключение. (Дело в том, что во всем аппарате ЦК только я и Разумов были введены в высшие выборные органы на XXV съезде из многих десятков просто замов. Первые замы ряда отделов и на прошлом, и на этом съезде входили и вошли в ЦК, в ЦРК, как и большинство зав. отделами. Но просто замы — только двое. Это было и осталось исключением из правила).

Может быть, что-то из того, что говорит Б. Н. и правда. Тем более, что многие из аппаратчиков (даже первые замы) остались не «продвинутыми».

Так я на пороге своего 60-летия вошел в состав ЦК… Сравниваю с теми, кто делал революцию, первые пятилетки. Впрочем, войну «делали» и мы, мальчишки. Но не нам было доверено управлять отвоеванным. Поколение комбатов пошло в гуманисты (по Дезькиному слову), а не в карьеристы.

12 марта 1981 г.

Все еще болею. Но сегодня уже ездил на работу: Б. Н. сделал замечания к тексту статьи о международном значении съезда. Я в дни съезда «откомандировал» своих консультантов из-за сцены в Отдел, чтоб начали готовить. На второй день болезни я получил их первоначальный текст. Совсем он был негодный. Несмотря на высокую температуру, посидел над ним. Главное же, придумал несколько идей и структуру=замысел каждого раздела, чтоб это было не переложение сказанного Брежневым, а «еще одно учение» о значении съезда для всего мира. Ребята довольно быстро это реализовали. И позавчера мне было доставлено, уже совсем другое дело. Поправил и разрешил отправить Б. Н.'у (он в больнице). Сегодня утром получил его помарки. Основную же идею, — о новой постановке (новой в отличие от 1915-20 годов, от Ленина и до Хрущева) проблемы мира: мол, без него ничего не может быть — не только никакой другой борьбы за что бы то ни было, но и некому будет бороться, — эту, уже теперь в открытую провозглашенную идею самим Брежневым, Б. Н. все-таки сумел извратить своим Carthaginen delendam esse: «а в случае, если капитализм все-таки развяжет войну, то его господство будет ликвидировано» (вместе со всем человечеством, — добавил Вебер, выслушав это замечание на полях).

Съезд кончился, а у меня еще забот по ворот. Во-первых, со многими иностранцами, к которым я был прикреплен, я как следует, и не поговорил даже. Прежде всего проводил англичан: они улетели как раз, когда начался прием ЦК в честь иностранных гостей съезда. Уезжали совсем очарованные. И финальная точка была поставлена с большим шиком. От гостиницы «Советская» в большой новой «Чайке», впереди милицейская канарейка, сверкающая сигнальными огнями. Да еще милиционер попался лихой. Мало того, что сверкал и включал то и дело сирену, высунул из окна жезл и буквально распихивал впереди идущие машины, расчищая путь, давая при этом 140 км., а сзади «хвост» — несколько «Волг» — провожающие. Я ехал с гостями в «Чайке» и тайно наблюдал, как все в них буквально бурлило от тщеславия. В само деле, в Англии с таким шиком даже Тэтчер не возят.

С этим же самолетом улетел Энди Барр — председатель Ирландской КП.

На другой день прощальный обед с Гэсом Холлом на Плотниковом. Были Арбатов и другие сопровождающие. Умело и ловко он себя несет. Он держит себя перед нами (да и всеми КП), как истинный представитель американского народа — а именно такого, каким мы (КПСС) хотели бы, чтобы он был, этот народ. Позиция оптимальная в его (Гэса) положении. И, как это ни парадоксально, внушающая уважение даже буржуазным журналистам, которые охотно к нему тут рвались и нарасхват интервьюировали.

Уинстон — председатель партии — слепой негр, конечно, уже полное ничтожество и маразматик. Но он, видимо, нужен Гэсу, как символ антирасизма партии. Физически, да и во всех других отношениях, он не терпит этого неприятного, вонючего, глупого и нахального nigger' a. Даже летает в разных самолетах, под предлогом, чтоб в случае чего партия не была совсем обезглавлена.

Тосты и пламенные речи благодарности и восхищения Советским Союзом, съездом и проч. членов делегации — молодых Джима, редактора «Darly World» (негр) и Сэма Уэбба, кронпринца Гэса Холла, которого Меньшиков назвал «тихим американцем» (бегал в трусах по утрам по Кремлевской набережной). Гэс Холл улетел рано утром в Софию.

5 марта провожал своего любимого мальтийца Вассало. Поразительно разумный человек. Находка и для Мальты и для нас.

Потом провожали сразу группой из гостиницы «Украина»: зам. лидера революционной Гренады, «своего давнего друга» Коарда с мальчиками, которых он берет всегда с собой в качестве экспертов и любовниц, мудрейшего Томпсона — председателя партии Мэнли на Ямайке. Чедди Джагана — лидера партии, оппозиционной прогрессивному режиму в Гайяне, которого предварительно пришлось принять утром в ЦК и два часа объясняться, почему мы выбросили из его речи обвинения этого режима в фашизме. Тем более, что делегация этого режима была также представлена на нашем съезде, выступала и ее «хорошая» речь была опубликована в «Правде». Джаган, когда мне в первый день съезда принесли перевод его речи и когда я заявил, что «эти два абзаца» ни под каким видом не будут даны в нашу печать, начал было скандалить. Заявил, что он вообще не будет выступать, что ему зажимают рот, что выгораживают и поощряют фашизм в Латинской Америке и в его стране. Тогда я доложил Б. Н.'у и получил санкцию стоять на своем. Джаган сдался, выступил на митинге, сказал (устно) то, что я ему вычеркнул, переводчик перевел слушателям (без текста), но в «Правду» эти абзацы не были допущены.

Разговор в ЦК был сначала натянутый и нервный. Я наращивал аргументацию, причем жестко, оправдываться не собирался. И он «отошел», понял, что иначе — разрыв, а это для него — политическая гибель. Расстались в объятиях и вроде по-доброму. Но!.. Зачем нам нужна такая коммунистическая партия, которая ведет глупейшую политику с целью ликвидировать антиимпериалистический режим в своей стране, что общего такая партия может иметь с ленинизмом?! А ведь мы ее братской называем.

Вечером 5-го я ужинал еще и с австралийцами (ослепший Кленси и Саймон) в «Советской». И провожал их опять же в «Шереметьево». Хорошие слова и бесперспективность дела. Врал Кленси, прощаясь в аэропорту насчет того, что Слава Федоров, профессор и мой друг, действительно, питает надежду восстановить ему зрение в следующий приезд летом.

За ужином с канадцами состоялся очень трудный разговор. Каштан был вне себя, что ему не досталось слова в КДС. Он отказался выступать где бы то ни было еще. С трудом его уговорили члены делегации отдать свое выступление в «Правду», как, якобы, состоявшееся. Целый день срывал зло на референте Уласевиче (тот, бедный, терпел, не жаловался), отчасти — на Мостовце. Со мной он себе подобного не позволил. Но держался отчужденно. А я повел контратаку исподволь. Мол, встречи лидеров братских партий с нашими парторганизациями (да еще такими, как Московская, в которой одной только 2 миллиона коммунистов, а у Каштана, дай бог, несколько сотен во всей партии) — это прямое продолжение съезда. Это — великая школа интернационализма для наших коммунистов, для всего народа. Ведь речи друзей распространяются в 10 миллионах экземпляров, по радио и т. д. Считать зазорным такую трибуну — странно. Тем более, что ведь из 115 делегаций несоциалистических стран более сотни выступали именно на таких активах и митингах, и никому в голову не пришло обижаться. И т. д. в этом духе. Меня зло взяло — и я шел почти на провокацию. Однако, чем больше я говорил, тем больше он сникал, тем сильнее сияли его коллеги по делегации. А потом прекрасный Сэм Уолш (лидер Квэбекской КП) шепнул мне на ухо: хорошо, что ты все это выложил, нам это очень облегчит работу с ним дома…

Вот уже месяц длится зима. С начала съезда морозность нарастала. А теперь вот предстоящей ночью температура опустится до минус 20-ти. Это в середине-то марта!

За время болезни прочел, помимо всяких общественно значимых книг и растянутого наслаждения Аполлоном Григорьевым (проза!), «Третью ракету» Быкова (раньше почему-то ее пропустил) и «Войну» Стаднюка. Это — антихудожественное сочинение. Достаточно раскрыть любую страницу и прочесть любой абзац, чтоб убедиться, что возле литературы оно, как говорится, не лежало рядом. Но увлекает информативностью. Товарищ основательно порылся в архивах, побеседовал кое с кем из участников событий и сообщает то, что нигде так просто не прочтешь. О трагедии генерала Лукина, о Тимошенко, который у него вполне хороший, о Сталине и заседаниях Политбюро в июле 1941 года, о Якове Джугашвили, о генерале Жукове и о Мехлисе. Тенденция автора вполне откровенная. Он не реабилитирует Сталина и весь его стиль. Он не считает даже нужным это делать. Для него то, что делалось Сталиным, единственно возможное. Иного и представить (даже придумать) невозможно. Но, повторяю, любопытно. Несмотря на пошловатое философствование a la Толстой, что-то интригует в его рассуждениях. Тем более, что никто теперь никогда не сможет ответить на вопрос о том, «что было бы, если бы не было того, что было на самом деле» в 30-ых годах и в начале 40-ых.

В «Новом мире» № 12 повесть М. Колосова «Три круга войны». Война с позиций мальчишки, попавшем в армию после освобождения из оккупации в 1943 году. Но дело не в этом. А в том, как описывается война. Больше всего напоминает повесть Окуджавы, появившуюся где-то в 60-ых годах, которую нещадно долбали — за дегероизацию. Теперь это — привычное дело: олитературивать дневники рядовых участников войны. Это действительно то и так, как было на войне с миллионами солдат: куда-то бежал, как попало стрелял, пригибался, выполнял какие-то поручения, голодал, месил грязь, слышал команды, за которыми ничего не следовало, сам не понимал — участвует он в бою, раз вокруг все рвется и стреляет, или бой это где-то рядом и у других, а он случайно оказался в этом крошеве. Так как смысла во всех «движениях» его и его товарищей никакого не видно и никто ничего не в состоянии ни понять, ни объяснить. Действительно, и со мной так много раз бывало, даже когда я уже был командиром. Но про это почему-то неинтересно читать. Интереснее, как у Быкова, или Бондарева, или Бакланова — осмысленные бои, организованная батальность, хотя в ней видишь «белую нитку», придуманное, искусственную стройность.

15 марта 1981 г.

Вчера был у Аксеновых. Космонавт, дважды герой, рязанец, с которым мы познакомились в домике на семи ветрах, где жили не рязанские делегаты на съезд от Рязани (дом, переданный советской власти владельцем Казанской железной дороги, ее строителем, который потом до 1927 года служил инспектором в Наркомате путей сообщения).

Владимир Викторович Аксенов из Касимова. Человек 21 века. Теперь вот познакомился с его семьей. По нему можно предположить, что это хорошие люди. Опыт подтвердил. Ни в нем самом, ни в его семье нет ни тени избалованности славой и комфортом. Интеллигентная современная семья с глубокими русскими традициями (генетически — унего дед и бабка дореволюционные народные учителя).

Много, конечно, говорилось о космосе. Показывали фото, чего не увидишь в mass media. И опять же он умеет все это подать не персонифицировано, «по делу говоря» (его клише). И опять же, как и во всем остальном, у нас огорчающий разрыв между тем, что можно взять для практической жизни из космоса, и тем, что берется фактически. Он считает, что уже сейчас космические программы можно сделать самоокупаемыми, если по-хозяйски использовать все полученные там открытия. Однако, окупается в данный момент не более двух процентов. Например, карты СССР, которые они снимают с высоты в 300 км. Только 200 из 200 000 стандартных съемок пошли в работу для геологов, сельского хозяйства, биологов, лесоводов. Остальные — в сейфах, так как там зафиксированы военные объекты. Но не только поэтому, а потому, что не созданы механизмы практической переработки добытого в космических кораблях.

Первые полчаса, как мы пришли, Владимир Викторович будто чувствовал неловкость, будто стеснялся, не сразу найдя, как и чем нас занять. Не мы оказались в положении людей, тушующихся в присутствии такой знаменитости, а он — знаменитый на весь мир, действительно герой.

К тому же он хорош собой внешне. А речь у него — речь учителя: размеренная, ясная, правильная, убеждающая.

Так я и не понял, что он во мне нашел, почему сразу привязался, настойчиво стал звать в знакомые, приглашать домой.

В пятницу, когда я появился на работе, зашел ко мне Загладин. Обсудили две темы. Жилин, который опять пьет, спаиваемый Шапошниковым и «что делать». Ежов, который попался на проститутках, связанных с американцами, и чего-то им говорил о служебных делах (кажется, о распределении обязанностей между консультантами в связи со съездом). Подумаешь — секреты! К тому же он наверняка не знает, что его подружки путаются с американцами. Думаю, что это какие-нибудь его старые знакомые по институту или по журналистике, а профессионалками они стали позже. и ему дают по старой дружбе, а не за 1000 долларов за сеанс (выясненная такса для американцев!). Об этом — о том, что Ежов влип

— мне рассказал еще Б. Н., когда поздравлял с избранием в ЦК. Откомментировал так: «В связи со съездом ужесточили наблюдения, вот и попался. Теперь надо от него избавляться. Поговорю с Загладиным».

Загладин, тоже рассказав мне все это, думая, что я еще не знаю, горевал: как сделать? Ведь, оказывается, нельзя говорить, почему мы его увольняем. Даже нельзя вот сейчас предупредить, чтоб он больше не ходил к этим своим приятельницам.

Другая тема — Кириленко. Вадим был на первом после съезда Секретариате ЦК. М. А. Суслов сразу после съезда уехал в отпуск. В его отсутствие всегда, уже много лет Секретариат и Политбюро (когда не было Брежнева и Суслова) вел Кириленко. А на этот раз из задней комнатки первым вышел Черненко и сел за председательское место. Кириленко вышел вслед и сел на свое обычное место «одесную». Все заседание молчал.

21 марта 1981 г.

Б. Н. выступал в Большом Кремлевском дворце с докладом на партийном собрании всего аппарата ЦК (2900 человек!). На этот раз и доклад был приличный и произнес он без нудности, часто ему присущей (и без отступлений от текста, что всегда особенно вредит его ораторству).

Я был избран в президиум и в редакционную комиссию собрания. Сидел на местах, где обычно сидят члены ПБ и Секретари ЦК. Глядя в зал, на дальний балкон, подумал почему-то: как же здесь выступали, когда не было радиофикации, как можно что-либо услышать из одного конца зала в другом. И потом вдруг, как ударило: ведь ровно, почти день в день, 25 лет назад (четверть века) я сидел вон там, на балконе и слушал доклад Хрущева о культе личности

— XX съезд!! Ошарашенный я, помню, бросился сразу к Искре и в возбужденном «окружении» Зиновии Федоровны (матери) и отчима (старого партийца) сбивчиво рассказывал. Тогда и потом, казалось, что теперь-то уж наверняка что-то грандиозное произойдет. И вот прошло четверть века. Конечно, многое изменилось. Но кардинальных перемен, которых тогда ждали все — и справа, и слева, и болото — интеллигенция, не случилось.

Во вторник был на Секретариате ЦК. Действительно, его ведет Черненко. А Кириленко вякает, активничает, то и дело встревает в обсуждение, но его слушают вежливо и иронично. Произвело на меня впечатление обсуждение перспектив (и итогов) развития газовой индустрии. Грандиозные таки дела у нас делаются (хотя с колоссальными отходами, издержками, бардаком, бесхозяйственностью, разбазариванием ресурсов, нервов, энергетики, человеческих судеб). Тем не менее: за X пятилетку построено 29 000 км. газопровода, в XI будет построено 50 000! Представить себе трудно, а если еще добавить все сопутствующее этим «ниткам» почти в 1,5 м. диаметром! В 1960 году добывалось всего 46 млрд. кубов газа, а теперь планируется только добавка за 5 лет — 205 млрд.!

Секретари пытались критиковать и даже долбать недостатки, упущения и прочее. Но министры, и особенно Щербина, ощетинились. И развернули, действительно, ошеломляющую картину того, что сделано и делается. Причем, выказали (как и другие их коллеги, помнится, по другим поводам на прежних Секретариатах) весьма незаурядную компетентность и поразительное владение материалом (цифрами, данными, проблемами) без всяких бумажек, справок и памяток.

При обсуждении на уровне министров были Горбачев и Долгих (действительно умные и политически страстные, образованные люди). Кириленко же, да и наш Б. Н. выглядели смешновато, как люди эпохи «давай-давай!» Ближе к первым двум — Соломенцев, а Зимянин помалкивал, и правильно. В таких делах надо, прежде всего, знать «материю».

Позавчера общался с нашим послом в ФРГ Семеновым. Просидели около часа. Говорили о Мисе, о социал-демократии, о Шмидте, Венере, Брандте… Колоритная фигура. Он давно занимается футурологией. И мне начал было излагать свои концепции. Земля сейчас на переломе развития на ней живой материи. 3 млрд. лет прошло с момента возникновения жизни и осталось примерно столько (до начала угасания Солнца). Так вот именно сейчас от человечества зависит, состоится ли «вторая половина» жизни на Земле. Эти «теории» в общем-то известны. Но хорошо, что у нас такой посол, у него есть о чем поговорить с буржуазными «Маниловыми» в ФРГ. Узнал я от него о том, что среди военных аристократических кругов в ФРГ (истэблишмента) очень сильны сейчас антивоенные настроения, берущие начало от «концепции Гудериана», а именно: современной войны (еще одной войны) Германия не переживет. Кто бы ни победил, победителей немцы будут приветствовать или проклинать из братских могил. К этой «касте», которая, впрочем, презирает не только коммунистов, социал-демократов, но даже и всяких Геншеров и иже с ними, принадлежит и генерал Бастиан, ушедший в прошлом году в отставку из-за несогласия с политикой правительства.

Семенов считает, что было бы неплохо устроить закрытый семинар (по типу Погоуша) между нашими (образованными) генералами и генералами бундесвера, причем не только гудериановцами, а и сторонниками американцев тоже.

22 марта 1981 г.

Воскресенье. Прошелся по улицам города. Придя домой, рассеянно, не зная, к чему приложиться, читал то сборник к 250-летию Канта, то рефераты Института информации о терроризме, то «Кромвеля» из серии ЖЗЛ, то опять дневники и письма Байрона, то «Опыты» Монтеня.

Когда время пустое, оказывается, его много, и прочитанные обрывки (некоторые из них перечитанные) запоминаются надолго. А Байрон все-таки поразительно глубок и умен, и какой контраст между тем, каким он был для себя и для окружения, и тем, каким он предстает из своих «Корсарах» и проч. Впрочем, «Дон-Жуан» очень напоминает его реального.

28 марта 1981 г.

Какой длинный месяц март! Сколько всего в нем уместилось.

У меня в течение двух часов был старый знакомый Кжистоф Островский, зам. зав. международного отдела ПОРП. Положение, по его наблюдениям, отчаянное. «90 дней» Ярузельского провалилась. События в Быдгоще, когда милиция выдворила деятелей «Солидарности» из помещения горсовета и, конечно, кое-кому поддала., разрушили то, на что делалась последняя ставка. «Солидарность» потребовала от партии и правительства: либо осудить (юридически) милицию и Ко, или уйти — власть, «которая бьет рабочих», нам де не нужна, это значит опять то же, что уже бывало в 1956, 1970 годах. Вчера уже проведена четырехчасовая предупредительная забастовка и на 31 марта назначена всеобщая «оккупационная». Завтра будет Пленум ЦК… А между тем магазины пусты. В очередь за самыми простыми продуктами встают ночью и, как правило, возвращаются ни с чем. Заводам, даже если представить себе такую фантастическую ситуацию, когда рабочие захотели бы поработать, не на чем работать — нет сырья и материалов. Импорт закрыт, так как Запад тянет с отсрочкой кредитов. Дело идет к голоду.

Взрыв вот-вот произойдет. Партия в полном развале. Вот, сейчас ЦК запретило коммунистам участвовать в забастовках, поскольку они «чисто политические», против власти. Но нет такой уверенности, что по крайней мере 2/3 партии послушается.

А мы? В беседе во время съезда Брежнев потребовал от Кани и Ярузельского дать отпор разгулу контрреволюции, которая наглеет с каждым днем, видя беспомощность власти. Это действительно так. Валенса уже теряет почву, он уже «либерал», его оттесняют люди, которые пойдут до конца, не считаясь ни с чем. Но самая робкая попытка давать отпор (в Быдгоще) привела сразу к всеобщей забастовке. Что остается?

Если придем мы — будет побоище, но работать-то мы их все равно не заставим. Или, может быть, Ярузельский решится на повторение «варианта Пилсудского» 1926 года?!

Б. Н. затеял провести в мае мини комсовещание редакторов газет коммунистических партий. Бессмысленность предприятия очевидна. Но Б. Н. не может «сидеть, сложа руки», ему как пушкинскому Балде надо все время крутить концом веревки в проруби. Видимость «мобилизации комдвижения».

Составили красивое хитрое приглашение. Но, думаю, Суслов это похоронит.

В четверг встречался с секретарем ЦК Социалистической партии Австрии — Хаккером. Любопытно. Но держатся они, социал-демократы, с нами нахально, это называется «с достоинством». Я попытался прижать его судьбой австромарксизма. А он мне в ответ: но австромарксисты первые выступили с оружием в руках против фашизма, а не шуцбундовцы, которые потом, после 1934 года, бежали в СССР и все были ликвидированы в 1938 году. Расскажу потом подробнее о нашей «товарищеской» полемике.

Вторая половина дня. После тенниса. Играли со Стефаном Дмитриевичем Могилатом. Это помощник Пельше. Спросил у него: что со Здоровым? Здоров — первый зам. Отдела машиностроения ЦК. Я с ним давно знаком, еще когда в Отделе науки работал, вместе играли годах в 1956-57. Потом вместе плавали в бассейне Автозавода в бывшей церкви на Солянке. Он из породы «рахманиных» — хозяин жизни, господствующий класс.

Так вот. Вчера узнаю, что Черненко зачитал на Секретариате постановление:

1. Снять Здорова с работы.

2. Передать дело в КПК — за нарушение партийной этики при устройстве сына в заграничную командировку.

Стефан Дмитриевич уточнил сегодня — сын сбежал, попросил убежища и уже начал поносить советскую власть публично. Что с отцом делать, КПК еще не решил. Но, видно, что-то будут делать, так как отец активно пропихивал его за границу и «вообще избаловал»: квартиру устроил, машину купил, служебную машину для него вызывал, а тот и не скрывал, что ездит за границу, чтоб обарахляться, почти каждый год ездил, хотя и работал в каком-то военно-техническом учреждении, будучи 30-ти лет от роду.

Но тогда почему же с Фалиным поступили «либерально». Даже в членах ЦРК оставили после съезда. Неужели только потому, что у Фалина сын приемный?!

А может быть, вообще ожесточается «режим» в отношении партийных чинов, с учетом того, что произошло в Польше, где «Солидарность» теперь живет и растет на том, что разоблачает «коммунизм для аппаратчиков», созданный при Гереке. Может быть. Но тогда надо начинать «с повыше». или во всяком случае с нашего Управления делами, с Павлова и Поплавского. Впрочем, они умело, если и не обворовывают, то хорошо пользуются партийной кассой в своих «семейных» целях.

Встретился с Искрой. Впервые она вызвала меня на встречу, чтоб попросить за своего мужа — Гулыгу. Он в Институте философии возглавляет группу по изданию «классиков философии». Затеял с одобрения верха издавать русских классиков тоже. Начал с Федорова — праотца космонавтики и основателя теории о восстановлении предков — всех умерших за тысячи лет, причем в точном их обличии с помощью химико-электронных методов! И т. д. Я о нем мало знаю. Читал только то, что в «Прометее» было — большая статья о нем и Толстом. Книгу набрали, а потом интригами Йовчука, которого, наконец, не избрали кандидатом в члены ЦК, где он был 30 лет, по чьему-то звонку велели рассыпать. Гулыга, естественно, не хочет. И издательство не хочет. Апеллировали к Афанасьеву («Правда»): он тоже за издание книги, но не может помочь. Теперь вот я буду помогать.

5 апреля 1981 г.

Вчера в СЭВ'е при скоплении около двухсот персон отмечалось 60-летие Иноземцева. Третий орден Ленина. Представляет, значит, часть академической и аппаратно-партийной элиты.

Противоречивые у меня ощущения и от этого человека и от вчерашнего мероприятия. В своей речи я решил акцентировать внимание на заслугах Института, а не самого выдающегося деятеля. Но, впрочем, я ожидал большей вакханалии подхалимажа.

С болью в сердце и нехорошими чувствами подарил ему один из листов, которые мне когда-то подарил Эрнст Неизвестный «Сердце ребенка». Надпись, адресованную мне, пришлось отрезать: «Анатолию от Эрнста в день рожденья с верой в то, что пока в нас не умер ребенок, мы растем» 25 мая 1972 года.

6 апреля 1981 г.

Сегодня говорили с Сашей Галкиным о подготовке VI тома «Международного рабочего движения», о смешных претензиях и слабостях Салычева, которые могут загубить том.

Встречался с Тимофеевым, который продолжает добиваться, чтоб Б. Н. или кто-нибудь в этом роде открыл ему конференцию по ТНК. Без «генерала» для него всякое дело теряет смысл.

Звонок в издательство Академии наук. Лихтенштейн болен. Его зам сказал, что им придется издавать книги и по комдвижению под нашим, конечно, наблюдением.

Пытался править записку о перспективах работы Отдела в свете XXVI съезда.

Заходил Ковальский (консультант) с текстом английского издания книги Брежнева «Страницы жизни». Максвелл взялся. Мне предстоит редактировать.

Куча всяких записок в ЦК, документов — на подпись. Более сотни шифровок со всех концов света.

Пришел Дилигентский, чтоб получить замечания по VI тому «Международного рабочего движения» (послевоенный период). Спорил с ним — не надо в этом томе давать МКД, кроме поверхностной информации ничего не получится.

Разговор с Б. Н. по ВЧ (он в Крыму) обо всем текущем, но особенно об идее созвать редакторов коммунистических газет со всего мира. от имени «Правды». Он звонил Суслову. Тот предложил созвать эту встречу не от имени «Правды», а от Зародова. Но это — похороны идеи. По зову Зародова никто не поедет. Суслов, видимо, совсем не представляет себе, насколько ничтожен авторитет ПМС (журнал «Проблемы мира и социализма» в Праге), насколько он ничего ни для кого давно не значит.

Вот примерно рабочий день длиною в 12 часов. Не упомянуты мелкие разговоры по телефону, появление того или иного сотрудника со своими делами и вопросами.

17 апреля 1981 г.

Продолжаю вкалывать без Пономарева и Загладина. Он болеет уже месяц. Грузом висит доклад Б. Н. на предстоящем идеологическом совещании секретарей обкомов. Об МКД. Все хочет поднимать «теоретический уровень» с помощью воплей о самоотверженной борьбе коммунистов в застенках и их восторгов в наш адрес.

Был в четверг на Политбюро. В прошлый четверг вел Черненко. Вчера — сам Брежнев. Уходишь всегда в замешательстве, особенно когда ведет ПБ «сам». Какой-то театр теней и кантовская трансцендентность. Например, вопрос об итогах визита Тихонова в Австрию. Накануне, как и принято, рассылается стенограмма бесед. На этот раз — бесед Тихонова с Крайским. Прочел. Квалифицированный разговор, прямо-таки на уровне Громыко, который хорошо владеет материалом и умело ведет такие беседы. Знание фактов, своевременная реакция, точные оценки, элементы и полемики в дипломатии. Словом, вполне на уровне премьера. Но вот он встает изо стола ПБ, чтоб «кратко» сообщить: бессвязный, косноязычный набор слов, причем, он противоречит тому, что написано в стенограмме. Иногда просто непонятно, о чем речь. Все время глядит в бумажку и то и дело вычитывает оттуда казенные, нужняковые банальнейшие фразы.

Как это происходит? Откуда эта стенограмма? Или это совсем не стенограмма, а сочинение советников post factum на тему о том, что и как он должен был бы сказать Крайскому?

Обсуждения тоже никакого нет. Все всё подряд одобряют после того, как Брежнев по складам зачитывает заранее заготовленные проекты поручений и постановлений.

Кстати, последним был вопрос о встрече врачей в США, посвященный анализу ужасных последствий ядерной катастрофы. Чазов бойко доложил (Б. Н. потом по телефону откомментировал: мол, что ему тушеваться-то, он всех знает, всех лечит, его все знают, им дорожат). Сам-то вопрос не заслуживает того, чтоб быть на ПБ. Его и слушали-то, потому что — Чазов.

Но я — вот к чему. Беспорядочный обмен репликами после Чазова обнаружил, что не все представляют себе, о чем речь. И «сам» и другие полагали, что это — о комитете ученых по разъяснению последствий ядерной катастрофы, о которой было в Отчетном докладе съезду КПСС.

Словом, повторяю: если бы осуществилась голубая мечта советологов и кремленологов проникнуть «невидимо» на заседание нашего ПБ, то этому «невидимке», который там поприсутствовал, потом бы никто не поверил. Сочли бы, что он их дурачит или сошел с ума.

25 апреля 1981 г.

На днях в Польшу совершил налет Суслов. На один день — но взбудоражил весь мир. Его послало Политбюро. Как мне говорил Б. Н., сам он не хотел: и физически не в форме, и «что я там могу сделать», все, кажется, сказано, все ясно, чего можно еще добиться?!

С ним был Шахназаров. Он еще расскажет подробнее, а вчера у машины, у третьего подъезда (перед тем, как ехать в Гнездиковский переулок на американский фильм) он успел сказать, что М. А. в общем-то всё понимает и не он главный закоперщик нажима. «Ястребы» — это «министр» (т. е. Громыко) и Устинов. Те жмут во всю и похоже — они решают, во всяком случае, предрешают.

Было, наконец, долгожданное партсобрание. Вадим Загладин сделал блестящий доклад — имел время подготовиться. Явился вдруг и сам Пономарев.

Загладин по-отечески поставил проблему пьянства в Отделе. «моральной атмосферы». У нас впервые за всю историю Отдела появились анонимки «изнутри» на одного из младших референтов-хозяйственников. Все остолбенели.

Призвал он и к раскованности, к дискуссии на собраниях, чтоб выступали не только те, кому заранее было поручено.

На этой волне выступил референт по Йемену Малюковский и наговорил, пользуясь присутствием Пономарева, таких вещей о нашем практическом «интернационализме», что всем стало неловко. Семь решений ПБ о сотрудничестве с НДРЙ не выполнены, а то, что начато — издевательство и грабеж. Наши специалисты там — лучше любых американцев или саудовцев работают на антисоветизм.

Например, заключили соглашение (о помощи) по рыбе. Наши ловят в прибрежных водах и 25 % должны отдавать йеменцам. Но стали давать 15 %, зато протралили побережье так, что йеменским крестьянам-рыбакам ни одной рыбешки не осталось. И созданные с нашей же помощью рыболовецкие госхозы разбежались!

Брутенц потом говорил: ГКЭС — это своего рода «комплекс» на подобие военно-промышленного или мафии. Центральные учреждения переплетены взаимными интересами с местными. 10 000 специалистов или так называемых специалистов. Главный их интерес — нажиться, обарахлиться, не нарушая правил игры и в соответствии с отработанной ротацией: Москва-заграница-Москва-заграница. Черных и желтых они презирают, третируют их, как низшую расу. И они знают, что если они обдерут их на лишний рубль, то их только похвалят. Но если будут работать с убытком, даже в пользу интернационализма, получат по шее. Поэтому решения ЦК — это само собой, а коммерческая деятельность исполнителей этих решений — совсем другое дело, в ней интернационализм и рядом не ночевал.

Б. Н. на следующий день на совещании замов сказал: конечно, Малюковский сгустил краски, но «этим» надо заняться, проконтралировать Скачкова (это министр, маразматик и очковтиратель, о котором я уже писал в связи с Шакировым).

Политбюро приняло решение о подготовке Международного совещания коммунистических и рабочих партий — по итогам поездки Брежнева на съезд КПЧ в Прагу и после того, как с этой идеей публично выступил Гусак.

Вчера на совещании замов у Б. Н. начали разбираться: пришли к выводу, что лучше совещание с участием революционно-демократических партий, а не чисто коммунистических.

10 мая 1981 г.

Вчера был день Победы. Не смог его провести, как обычно: хождением по улицам с другом Колькой Варламовым, потому что болею ангиной. Чуть прошлись, а потом сидели у меня часов пять и помаленьку пили водку. Говорили все «о том же» — о безнравственности верхов, о стяжательстве, о ситуации — нахватать побольше, пока есть возможность — детям, зятьям, всяким прочим родным и близким. Разговор шел под аккомпанемент очередного спектакля по TV с открытием мемориала Победы в Киеве, где, конечно, и Брежнев, и Москва, и Ленинград, в качестве равноценных городов-героев.

Он (Колька) собирается на пенсию: «надоело на все это глядеть, противно».

С 3 по 6 мая был в Риме. ИКП пригласила, чтоб снять «эпизод» с их делегацией на съезде. Восстановить хорошие отношения, в которых мы им отказали в Отчетном докладе ЦК. Я, Зуев, Генрих Смирнов. Принимали не по чину. Их делегация — два члена руководства, т. е. члена ПБ, два члена ЦК (Пайетта, Буффалини, Рубби, Мекини).

Думаю, главное было — посмотреть, куда мы собираемся вести дело с ними и, например, с Польшей. Ребята из посольства говорили, что сам тот факт, что послали именно меня, в ИКП был расценен, как хороший жест, потому что я известен своей деликатностью и склонностью понимать обстоятельства братских партий. Может быть, у Б. Н.'а действительно это было в голове. Но, если и было, то на заднем плане: просто он не хотел «делать подарок» (а загранкомандировка, с его точки зрения это премия!) Загладину после полуторамесячного отсутствия по болезни. Однако, напутствуя, он мне советовал, не задираться.

Итальянцы вели дискуссию предельно вежливо. Я отвечал тем же (хотя мне слово дано было первому, но всю полемику против них я вел в косвенной форме, и как потом сказал Пайетта, вполне понятной).

И ни слова с их стороны о том, что было на XXVI съезде, что им не дали слова во Дворце съездов, не упомянули среди хороших партий, а речь Пайетты в Колонном зале дали в «Правду» только после скандала, который он закатил Пономареву. Ни на официальных переговорах, ни в ресторанчиках за вином, ни на уровне Пайетты, ни на уровне Мекини.

Какие только вопросы не задавались: от ракет до Эфиопии. Особенно остро обсуждалась проблема сенатора-генерала Пертини. Думаю, что это был, пожалуй, единственный практический вопрос, который они хотели «решить» с помощью нашей делегации.

Несмотря на их, действительно, большую занятость, итальянские лидеры уделили нам внимание, не сопоставимое с нашими должностями. Для них мы были «КПСС», хотя они очень тонко учитывали индивидуальные особенности «состава делегации».

Почему они не побоялись нас позвать в дни, когда в Риме проходил совет НАТО, когда только что закончился 42 съезд ИСП, где Кракси ясно дал понять, что пока ИКП «совсем» не порвет с Москвой, не будет коалиции ИСП-ИКП, когда, наконец, на носу референдумы и местные выборы и есть опасность, что под бешеным напором антисоветизма, коммунисты получат еще меньше голосов, чем раньше — тенденция отката утвердится?! Почему они это сделали?

Убежден, что наряду со сложными маккиавелистскими соображениями, сказывается глубинная сила привязанности итальянского коммунизма к нашей стране. И в руководстве главными ее носителями являются (вместе с Коссутой, который слишком уж лег под нас) именно исторические лидеры, т. е. Пайетта, Буффалини и др. — те, которыми мы особенно недовольны, потому что они чаще всего нас критикуют. Но они же нас и «любят», осознанно и эмоционально, они болеют за то, что считают ошибочным и опасным в нашей политике, и они никогда не пойдут на разрыв с нами.

По приезде я пытался внушить это Пономареву. И в шифровке, которая пошла по верху, эту мысль настойчиво проталкивал. Но Б. Н. шумел: «вы увлекаетесь», «не может этого быть», «зачем же он (Пайетта) тогда такое говорит про нас». Б. Н. никогда не поймет, что давно прошли те времена, когда большая, влиятельная, политически значимая КП (в обычных условиях) может проводить у себя чисто советскую политику и вести свою идеологическую и политическую работу, используя язык, напоминающий перевод с русского.

Всего два с половиной дня был я в Риме. Почти не оставалось времени, чтоб походить по городу, но проезжая мимо, останавливался… И, благодаря умному и симпатичному Лене Попову (нашему советнику в Риме по партийным связям) кое-что увидел и почувствовал. Церковь с Христом (держащим крест, как копье у ноги) — Микельанджело. Человек красоты необычайной. Заметил себе тайком, что я был, да и сейчас, пожалуй, весьма похож на него фигурой, а ноги — так просто с моих слеплены. Пантеон, по поводу которого впечатлениями можно заполнять многие страницы. В день отъезда — Ватиканский музей.

Опять я все внешние впечатления описываю, для «состояния и размышлений» не хватает сил и времени. А писать надо ведь именно об этом.

Прочитал «вдохновляющий» рассказ Нагибина в «Новом мире» о последней любви Гёте. в 74 года!

Там же и прелестный рассказ Токаревой «Ничего особенного».

17 мая 1981 г.

Вчера играл в теннис и смотрел «Федору». Еще раз убедился, что нужно смотреть советские фильмы, а не западные, купленные. Самый плохой советский что-то оставляет, а эти — одно раздражение.

Написали «письмо ЦК братским партиям» по поводу Римской сессии НАТО, призываем «поднять гнев народов».

Миттеран стал президентом. Наша ФКП полностью деградировала и ползает на брюхе, делая петушиный вид. Если б они тогда, три года назад, сохранили и довели до конца стратегию левых сил (Канапа), они, может быть, тогда же уже, выглядели бы, пусть младшими, но партнерами. А теперь они «попали в положение». В то самое положение, которого хотели избежать, порывая с соцпартией — в положение, связанного по рукам и ногам орудия Миттерана. На июньских парламентских выборах они наверняка откатятся еще дальше, дай бог 10 % получат.

Загладин, как обычно рассказал о своем выступлении в Ленинской школе (по итогам XXVI съезда). Не в обычно лекционной форме, а в форме дискуссии — «один против всех» вел откровенный разговор по тем вопросам, которые являлись предметом споров на занятиях, в коридорах, в общежитии. Вообще он делает этой своей «публичностью» в отношении представителей КП большое дело. Он давно уже отказался представлять КПСС перед братскими партиями «через посредство» Пономарева. «Этот аспект» нашей деятельности полностью оставлен за мною. Он сам, лично предстает перед ними в роли портпароля КПСС и говорит то и так, что через горлышко Б. Н., конечно, никогда бы не прошло. Но, тем не менее, он еще не Пономарев и его воспринимают в значительной мере в «личном», а не официальном плане. Так что задача — говорить устами Пономарева, не совсем уж такое дохлое занятие, потому что грамм новизны у Б. Н.'а весит больше пудов новизны из уст Загладина — «в глазах мировой общественности».

В преддверии моего 60-летия состоялся у нас добрый разговор с Борисом Николаевичем. Он в общем-то питает ко мне не очень внятную слабость. Может быть, он видит во мне повторение себя. Может быть, ему импонирует мое бескорыстие, отсутствие тщеславия, нежелание выпячивать себя, вылезать на передний план. Хотя — вряд ли: сам-то он везде фигуряет впереди, даже когда не по чину. Что он меня не понимает, не знает — это очевидно. Мою «преданность делу» и профессиональное чувство собственного достоинства («если что делаешь, то уж на совесть!») он, видимо, воспринимает, как преданность ему лично. Он, должно быть, оценивает, что я за 20 лет никогда у него ничего не просил и ни ему, ни кому другому «не лизал». Но это опять же — за счет отождествления «преданности делу партии» и службы ему, Пономареву, «как воплощению партии». Он считает, что под его крылышком я «вырос», «стал зрелым партийцем» и проч. — это действительно так. Но эти категории, безусловно положительные в его глазах, в конкретном представлении означают не что иное, как освоение аппаратной этики и логики, знание того, где стоит лезть на рожон, а где нет, усвоение морали — что хорошо с точки зрения Пономарева, то нравственно. И т. п.

Конечно, он видит во мне идейного человека. Но дело в том, что ему даже в голову не приходит, что мое и его понимание идейности — «две колоссальные разницы».

24 мая 1981 г.

На работе — самое заметное — переписывал речь Б. Н. на предстоящем 29 мая в Ганновере съезде Германской компартии. Пытался убрать из нее «лекцию» и «политграмоту». Б. Н.'у самому не нравилось, что ему подготовили Рыкин и Загладин. Но все же из этого подготовленного он многое вырезал и обратно вставил в мой текст. Между прочим, не пошел на аналогию: «Германия превыше всего!» в 30-ых годах. «Важнее всего интересы Америки!» — Хейг 1981. И вообще убрал из моих «находок» ключевые словечки или фразочки, и она вновь обрела добропорядочно банальный вид.

Редколлегия «Вопросы истории». Оказывается, за этот месяц был переутвержден состав. Четверо новых. Меня опять оставили, я там уже с 1966 года. 36 материалов должны были обсудить. Наиболее интригующий — о Константине Леонтьеве. Под видом критики реакционнейшего, но талантливейшего публициста, в широкую публику выдается набор цитат, которые вызывают просто прямолинейные аналогии с сегодняшним днем. Все, конечно, «за». Для приличия что-то советовали добавить, исправить.

Была еще блестящая статья Сивачева о «новом курсе» Рузвельта. Теперь он доктор, профессор, заведующий кафедрой, которой я 30 лет тому назад тоже ведал, мой студент (т. е. учился в моих семинарах), но не ученик.

В пятницу и субботу прошли торжества по случаю 60-летия Советской Грузии. Брежнев туда поехал. Репортажи по TV и в газетах из Тбилиси показывают (как и торжества по случаю «Дня победы» в Киеве — опять же с участием Брежнева), что экономическая и проч. ситуация вынуждает к послаблениям в смысле «национальной специфики» и усиления роли республиканского начала. Брежнев, видимо, сам не догадывается в каком, далеко идущем, процессе он принимает участие.

21 июня 1981 г.

Завтра 40 лет начала войны. Воспоминания все сильнее присутствуют в повседневной работе головы, вплетаются во все, о чем ни думаешь., самым неожиданным образом.

Работа. За этот почти месяц с 60-летия много всяких дел было. Письмо компартиям по ракетным делам. Письмо в ЦК ПОРП с предупреждением, что, мол, дошли вы «до последней черты». Обращение Верховного Совета СССР (сессия — 23-го) к парламентам всего мира — за мир. Придумано было, когда Кузнецов на ПБ докладывал повестку дня обязательной летней сессии. Вопросов вроде бы никаких серьезных нет, нечего, мол, и сессию бы проводить, но — регламент! (Пленум ЦК в отличие от обычной практики на этот раз не проводится). И тогда, чтоб поднять вес сессии, придумали это Обращение. И поручили Международному отделу, МИДу и Антясову (помощник Кузнецова) подготовить проект. А через неделю ПБ решил «поручить» Брежневу выступить на сессии с этим предложением.

Любопытен процесс сочинения текста. Мы и Б. Н., конечно, опять начали было поджигать море. Мол, если такое делать, то надо вносить конкретное что-то, так как на Западе сыты по горло красивыми призывами. Впечатление производит, когда мы что-то определенное говорим о своих намерениях в отношении ракет, своих ракет. Так и сделали.

Но мидовцы от лица Громыки (Ковалев) нам ясно разъяснили, что ни о чем подобном речи быть не может. И весь смысл Обращения — призыв (нажим) к переговорам, которые все и должны решать. В этом духе и был сочинен текст.

Материалы к приезду Брандта. Тоже не очень ясно (Вадим в основном с этим мучается), что с ним делать, что конкретно он мог бы увезти от нас.

Сочиняются памятки, а процедура здесь все больше такая. Можно проиллюстрировать на том, как готовятся телефонные разговоры Леонида Ильича с Каней. Ожидается, что тот сам позвонит (например, после своего Пленума). Готовится «ответ» на то, что может сказать Каня, печатается большими буквами. Что бы Каня ни сказал, ответ он получит заранее заготовленный. Присутствующий помощник фиксирует разговор и сочиняет «отчет» Л. И. для ПБ «о разговоре» и выводы, какие надо сделать. И это тоже зачитывается на ПБ и единодушно одобряется путем утверждения заранее подготовленного текста постановления.

18 июля 1981 г.

Я был с 8 по 15 июля в Испании. Формально для передачи партийного архива Испанской социалистической рабочей партии. Его наши захватили в Вене в 1945 году. Потом отдали коммунистам, они, когда поругались с нами, отправили его в Бухарест. Но один их ренегат Клаудин «продал», что архивы в Москве. Социалисты, когда мы с ними сдружились, потребовали вернуть. А нам пришлось, грозя, добиваться от КПИ, чтоб вернули их из Бухареста в Москву. и вот полтонны бумаг, главным образом за 1931 -39 годы вернулись в Мадрид.

График: Я, Перцов, Ковальский вылетели во Франкфурт на Майне. Там пришлось (в аэропорту) объяснять примчавшемуся из Бонна советнику Литвинову — чем кончился визит Брандта в Москву (кстати, я был включен в команду по его приему и участвовал в «обеде» в Кремле: Брежнев — Брандт).

На попечение нас взял представитель Аэрофлота (по команде из Москвы, так как во Франкфурте надо было сидеть 7 часов, ожидая вылета на Мадрид) — Коваленко В. В. Поводил он нас по городу, уже мне знакомому.

В Мадрид прилетели около 10 часов вечера. Встречали посол Дубинин, Карвахаль (Федерико) — зам. Генсека ИСРП, сенатор. Помимо посла из наших были: Иванов Игорь Сергеевич, секретарь партбюро посольства, Игорь Александрович (первый секретарь посольства), нудный переводчик и шофер.

Жара 40 градусов. Ужинали в ночном ресторанчике. Знакомились с Карвахалем. Он из аристократического рода и даже королевских кровей.

Утром следующего дня были в посольстве. Разговор с Дубининым.

Прадо. Директор и две девушки, переводчицы. Потрясение. Особенно Гойя. Подарили два альбома.

Вечером — главное событие: торжественный акт передачи архива. Филипп Гонсалес — генеральный секретарь ИСРП, все руководство, скопление прессы, TV. Я и Гонсалес произносили речи. Потом ужин в ресторане со всем руководством партии.

10 июля беседа с Гонсалесом в ЦК ИСРП. Потом беседа с членами Исполкома, занимающимися международными делами. Довольно товарищеская дискуссия. Особенно — по Афганистану.

Потом опять неугомонный Карвахаль устроил обед, приятный, непринужденный. Ели дары моря.

После обеда и после того, как пришли в себя в гостинице, поехали в Долину павших (километров в 40–50 к северо-востоку от Мадрида). Грустное ощущение — вот, что осталось от эйфории 1936-38 годов — испанской гражданской войны и нашего юношеского энтузиазма.

Вечером — по Мадриду: Королевский дворец.

Утром в субботу (11. 7.) полетели в Севилью. Встреча с Рафаэлем — председателем Андалузского правительства. Проблемы автономии и «самоуправлящего социализма». Встреча в областном совете Севильи. «Casa» — Сарацинский Дворец 11–14 веков.

Утро 12. 7. Воскресенье. Прогулка по старинному городу. Прелесть. Поездка на табачную фабрику. Коррида — один акт, противное зрелище, через час — на самолет.

13. 7. Понедельник: Мадрид, встреча с соратниками Каррильо Аскарате и Борнао Элен из компартии Испании. Три часа дискуссии. Вечером — шифровка в Москву.

14. 7 поездка в Толедо. Обед у посла на вилле за городом: Гонсалес, Карвахаль и проч. Долгие разговоры и мой тост — признание в любви Испании.

Вечером — площадь de Solo, подвальчик, где сиживал Хэмингуэй. Отец владельца был лучшим другом Хэмингуэя.

Поздно вечером — раут в клубе банкиров по случаю представления книги Брежнева «Страницы жизни». Хуан Гадричес — миллиардер, председатель клуба и издатель книги. Один из испанского «клана Кеннеди». Простой, обаятельный, влюбленный в Советский Союз. Умен и хитер. Всякие светила ученого мира, знаменитый художник, сенатор из правящей партии. Речи моя и Гадричеса перед TV (в Москве показали через неделю).

Утром улетели, опять через Франкфурт.

По приезде Б. Н. выразил удивление, что «я поверил Каррильо». Соцпартия его интересует только с точки зрения противопоставления антисоветизму Каррильо. И вообще, он все делает уже «не то». Главная его забота — доклад, с которым он будет выступать 27. 7 перед загранработниками. Этому, главным образом, и была посвящена вся моя деятельность по возвращении из Испании, плюс статья, которую Б. Н. обещал Зародову, а также превращение в статью для «Коммуниста» его речи на газетной сходке, состоявшейся до моего отъезда.

2 августа 1981 г.

Утром перед Шереметьево — проводы Буффалини и Черветти. Переговоры с ними: Пономарев, Зимянин, Зуев (на Плотниковом по ракетам). История с меморандумом (идея Б. Н., о котором он, кажется, пожалел, а я сделал все, чтоб он пожалел — но увы, не исправишь)

Презумпция антисоветизма в отношении руководства ИКП. Но, кажется, и Б. Н., и Зимянин перестали верить, что по крайней мере, такие, как Буффалини и Черветти — антисоветчики и даже любят нас, переживают за все тени в наших отношениях.

В «Новом мире» опубликована статья о Маккиавели — наконец-то, полная реабилитация у нас этого гениального человека. Первая попытка к этому была сделана еще в 1933 году, когда появился в издании «Academia» его «Государь». Почти уверен, что эту книгу очень внимательно изучал Сталин.

Кстати, о Сталине и сталинизме был разговор с Буффалини во время ужина, бурного и сугубо идеологического.

6 августа 1981 г.

Читал стенограмму встречи Брежнева с Чаушеску в Крыму. Главное, что из нее вытекает, что Брежнев не собирается и не думал вроде бы всерьез никогда вводить войска в Польшу. Но, мол, пусть поляки не думают, что к социал-демократической или буржуазной Польше мы будем относиться так же, как к социалистической (в смысле материальной помощи и т. п.). Кстати, помощь с Запада нарастает: США, ФРГ, а теперь Франция особенно. Миттеран отвалил и в натуре, и в деньгах огромные величины. Средства массовой информации изображают это под девизом — «Франция спасает Польшу». А там уже голодные походы и бунты.

Для социалистического лагеря это, конечно, скандал. Мы при всем своем интернационализме и братстве, при похвальбе, что социалистическое содружество производит уже более 1\3 мировой продукции оказались не в состоянии «спасти» Польшу от голода. Впрочем, это и в самом деле было бы несправедливо. Они сами завалили свою страну, а мы должны из кормить! Дело отнюдь не в альтруизме и гуманизме. Но Запад может себе позволить такую помощь, какими бы целями ни руководствовался. А мы не можем даже из самых лучших, братских побуждений. И весь мир это видит.

По части же ракет Чаушеску, как и Буффалини, и Черветти, как и другие наши «друзья» по существу рекомендуют нам разоружаться — в военном, и политико-идеологическом плане — в порядке уступок и услащивания и американцев, и китайцев, и Европы, и МКД. Т. е. отказаться от принципа соотношения сил и от логики великой державы (впрочем, сейчас, реально, конкретно это означало бы отказ от «логики» реального социализма, отказ от классовой борьбы во имя спасения человечества от ядерной катастрофы).

7 августа 1981 г.

Ужасный день. Финальный перед отъездом Б. Н. в отпуск. Шифровки лейбористам и Макленнану, Зародов — Гусак, новый проект о «раскрытии» некоторых наших оборонных цифр и названий ракет для пропаганды — горючее для антиракетного движения в Западной Европе. И главное — статья Пономарева для ПМС после его очередных капризов. Статья — сопоставление наших и американских заявлений и действий, чтоб «ответить» — кто виноват в военной угрозе.

10 августа 1981 г.

Брежнев в телефонном разговоре с Каней сказал (это он повторил с нажимом на встрече с Хонеккером, Живковым): в зависимости от того, какой будет Польша, такими будут и отношения. Будет социалистической — отношения будут интернационалистическими; будет капиталистической — другие отношения и по государственной, и по экономической, и по политической линиям.

Из этого следует, что «допускается» превращение Польши в капиталистическую, т. е. исключается ввод войск. Это следует и по всей атмосфере, в какой обсуждается тема Польши на крымских встречах (с упомянутыми товарищами, а также с Кадаром, особенно даже с Гусаком, который пытался сбить Брежнева на интервенционистский настрой. Но тот ушел от прямого ответа). Больше того, Чаушеску пытался «ужесточить» отношения к Польше, все требовал: что-то надо делать, нельзя допустить и т. п. Брежнев его одернул: «Что ты, — говорит, — твердишь «сделать, сделать». У нас из-за Польши голова болит каждый день. А ты — «сделать»! Ну, сделай, предложи что-нибудь» (Чаушеску даже вызвался поехать в Варшаву).

Живкову Брежнев сказал про эти вскрики Николая: пустозвонство, ничего он не знает и не понимает про Польшу.

Положение в Польше и с Польшей действительно аховое. Но такой подход, какой предлагает Брежнев — единственно мудрый. Он же сказал, что взять Польшу на иждивение мы не можем.

На службе я остался один. Б. Н. уехал в Крым. Все бумаги, делегации и проч. — на меня. Встречался с испанцем Алонсо (генеральный секретарь рабочей комиссии Мадрида, член Секретариата общеиспанской рабочей комиссии, не переизбранный на X съезде КПИ в ЦК, главный «просоветчик» против Каррильо). Положение с партией — развал. А делать ничего не предлагает (в стратегическом плане!). «Обновленцы» (Аскарате, Браво и Ко) вместе с «официалистами» Каррильо низводят КПИ до социал-демократического статуса (за три года из партии ушло 50 %). Но это значит, сдать все позиции Филиппе Гонсалесу, нашему новому другу.

Прочел «Младший среди братьев» Г. Бакланова. Великолепная проза. Ни одной пустой фразы. И опять этот феномен: прочтя «Пядь земли» 20 лет назад, я впервые на страницах увидел «свое» восприятие войны. Теперь в этой книге, с той же точностью я прочел «свое» ощущение нынешнего состояния и быта, морали нашего современного общества.

10 октября 1981 г.

Ровно два месяца не прикасался к дневнику. Надо теперь восстановить хоть пунктирно, что было.

С 14 по 21 августа был в Прибалтике, в своем любимом «Янтаре». Купание в холодной воде, прогулки и многокилометровая беготня по пляжу. Поездки в Кемери, Тукумс. Затем самолетом Рига — Симферополь перебрался в «Южный» (санаторий недалеко от Фороса). Много плавал и не переставал себе удивляться — стройный и молодой, и как Андре Мальро в 70 лет, которого там читал, «не признаю и не чувствую себя стариком».

Дочери Пономарева в этом же санатории. Приезд его самого с соседней «Дачи!» Ужин (мой) с Косуттой. Был еще Брутенц и киевский секретарь обкома, не помню фамилии, его жена и другие.

Прочел там Нечкину «День 14 декабря 1825». Еще кое-что открыл для себя в этой плутарховой (для нас) эпохе… На фоне другой прочитанной повести «Я из контрразведки» — другой эпохи, где в упрощенно-концентрированном виде дано наше новое, современное представление (и концепция) о людях нашей революции.

Уехал на два дня раньше намеченного срока в связи с приездом делегации Лейбористской партии — Фут, Хили и еще 11 человек парламентариев. Событие, как оказалось, поважнее Брандта.

Потом бешенная неделя по подготовке материалов к встрече с лейбористами. Мои сидения с Блатовым — подготовка памятки для Брежнева. Он — с его манерой вывертывать наизнанку каждое слово, обсмотреть его, а потом заменить другим — вымотал из меня все нервы. Но в целом получилось почему-то весомее и короче, солиднее. Он (по моей подсказке, что именно принадлежит Пономареву) убрал все его, Пономарева, «вклады», таким образом текст очистился от пропаганды, причем — вульгарно-пономаревского пошиба. Убрал (или упростил) некоторые и мои «художественные приемы», хотя замыслы, с ними связанные, остались. И добавил (согласовав с Устиновым) — что самое важное — конкретные «уступки» по ракетам, которые и произвели наибольшее впечатление на Фута и Ко, и на всю международную общественность.

Приезд делегации лейбористов 15 октября. Шереметьево. Игры Б. Н.'а — темнил с приемом у Брежнева. Переговоры на секретариате ЦК. Эффективность Загладина и Иноземцева. Метаморфоза лейбористов — прагматизм, цинизм, искренность.

Проблема «коммюнике», которую мы с Джавадом потом уладили за 20 минут в «Советской» на ужине. На другой день у Брежнева в Кремле, сразу после Политбюро. Три фото и проч. корреспондентов. «Дорогой товарищ Брежнев» — Фут обеими руками жмет руку Брежневу и это создает сразу нужную инерцию. Шок от того, что — ни идеологии, ни пропаганды. Ответ Фута — собственно, комментарий к тому, что говорил Брежнев. Но и реакция на напоминание о 1940-41 годах. Вторжение Хили — хитроумный ход с подменой того, что говорил накануне Иноземцев (о Брежневе на войне, о нем как руководителе оборонных дел, понимающем, что такое война и т. п.). Б. Н. испортил нам с Блатовым заключительную памятку Брежнева (который сидел ведь рядом), посоветовал ему снять игриво-интимные места, которые безусловно украсили бы финал.

Хили попросил текст произнесенного Брежневым, нахально прервав его на полуслове. Тот разрешил дать. В итоге: все очень понравились друг другу и «расстались друзьями». И Генсек тут же распорядился преподнести им подарки, которые оказались довольно дорогими.

Вечером прием в английском посольстве (я впервые там).

С 25 сентября по 4 октября — в Англии с Джавадом, на конференции Лейбористской партии.

Лондон: 25, 26, 27. Встреча (инструктивная) в посольстве. Разработка плана действий по итогам Фута и Ко в Москве.

Затем поездка в Брайтон на саму конференцию. Встречи, митинги, прощания.

17 октября 1981 г.

Лондон и Брайтон далеко позади. На работе — тексты, тексты, совсем другие. Б. Н. неугомонный придумал в ответ на Пентагоновскую «Советскую военную мощь» сделать контр-книгу по типу «Американская военная мощь». Подговорил Устинова. Я ездил к генералам на ул. Фрунзе в Генштаб. Обсудили план. К концу года издадим. А пока — статья в «Правде», которая вот-вот появится. Тоже подготовлена генералами, но потом я ее сильно правил. Вчера Б. Н. разослал ее по Политбюро.

Одновременно, на эту же тему «письмо братским партиям», которое мы сочинили за одни сутки в прошлую пятницу, а в генштабе выверяли наши цифры целую неделю.

Поток текущих дел и бумаг. Интервью Брежнева для «Шпигеля» в связи с предстоящим визитом в Бонн. Статьи Г. Миса для «Правды» и «Коммуниста». Я их отложил на потом, после визита.

Приветствия ЦК Макленнану в связи со съездом КПВ в ноябре и со 100-летием Галлахера (бывшего генсека КПВ). Бумага о согласии, наконец, включить в английское издание работу Маркса «Разоблачения дипломатической истории XVIII века», где он клевещет на Петра и Калиту, и вообще несет ненависть к России (был об этом крупный разговор у меня с Макленнаном в Лондоне, но — угрожают прекратить все издание!). Думаю, Зимянин опять заартачится, будет шуметь, хотя Б. Н. вроде бы примирился.

И все это фактически приходится самому. Прав Жилин: структура Отдела, его состав страшно отстали от характера работы Отдела. Главное, что из него выходит, так или иначе должно проходить через консультантов, через меня, Загладина, Брутенца. Сектора в большинстве своем не приспособлены к литературно-политической работе, писать «на вынос» не умеют, но консультантов (настоящих) в Отделе — 4–5 человек! Оттого и страшные перегрузки у одних, и безделье — у большинства, при почти одинаковой зарплате.

Б. Н. собрался на съезд ФСП к Миттерану. И тут думает море поджечь, а главное — хочется во Францию. Коммунистов это озадачило, Гремец назвал (послу) «большим подарком» (уровень). Б. Н. долго колебался, но советовался не со мной. Тем более, что в проектах документов съезда порядочно и «советской угрозы», и «довооружения» (из-за СС-20), и атлантизма, и Афганистана, и Польши, и даже прав человека.

Пришел том I четырехтомника Байрона, «Дон-Жуан». Гениально все-таки. А читать хотя бы минимум из журналов и книг — совсем некогда. Плохо это.

Московские булочные оскудели, а к вечеру в них уже практически пустые полки. И уж тебе никакого хлебного разнообразия. А Суслов перед кафедрами общественных наук распинался в Кремле на днях о «зрелом» и «развитом» социализме. Даже Б. Н. рассказывал мне, какие замечания он делал по предварительному тексту и по просьбе докладчика. Горько и зло «усмехнулся» на этот счет: со мной такое себе позволяют (я то, мол, Секретарь ЦК, знаю действительное положение дел!).

5 декабря 1981 г.

Вчера в Кремлевском дворце отмечалось 40-летие битвы под Москвой. Аплодисменты Сталину (показанному на экране). Бурные — в зале. Все встают. Удивление Брежнева: как это, мол, в честь кого-то еще могут вставать и устраивать овации. Нехотя приподнялся.

Почему-то Гришин не упомянул сибирские дивизии.

С одной стороны — да, хорошо, что чтут память о 41 — ом годе. Но с другой, ностальгический патриотизм — единственное, что может сейчас вызывать неподдельные чувства единства.

А настоящее — в Москве уже нет масла.

Сегодня субботник. Давки в метро, а над эскалатором — Зыкина про «Малую землю». Нарочно не придумаешь! Впрочем, заметил вчера в Кремле, не очень-то горячо хлопали при произнесении его (Брежнева) имени. Дежурно, по установившейся норме. При всем старании подхалимов битву под Москвой никак оказалось невозможно связать с его именем.

Но — окупится! Приближается его 75-летие!

23-28 ноября в Праге. Совещание 90 партий по журналу ПМС. Японцы нас крыли… Но все остальные — прелестно. И за Совещание МКД делегаций двадцать высказались. А зачем оно?… И много ли значат многие из этих 90 партий?! Да и зачем красный флаг над действительно большим антивоенным движением.

Чехи. Чехословакия ломится от жира и довольства. 86 кг. мяса на душу населения. Рядом голодная и злая Польша. И все это — социалистическое содружество во главе с нами.

Меньшиков и Богданов в Венгрии на семинаре по американской политике в отношении Восточной Европы. Мой друг Дьюла Хорн высказался там о нашей политике в отношении «друзей»: «С союзниками так не поступают». И Венгрия обратилась в МВФ.

Выборы в Академию. Брутенц, Шмидт, Волобуев клянчат… К Б. Н.'у шлют меня замолвить за них туда. Стыд и срам. Впрочем, вписывается в общий нравственный распад. Трухановский рассказал, как Бромлей преграждает ему путь в академики: Рыбакову (академик — секретарь исторического отделения АН СССР) сказал, что у него (Трухановского) жена еврейка. И тот стал проверять. Пригласил в гости с женой. А потом попросил, чтоб дочка, студентка истфака, подошла к нему на факультете. Трухановский написал записку, запечатанную, которую она должна была передать Рыбакову («Вашу просьбу, мол, выполняю. Вот моя дочь»). Не знаю, убедился ли Рыбаков, что обе — и жена, и дочь — еврейки. Как он будет теперь голосовать — неизвестно.

Б. Н. в самолете на обратном пути был откровенен и рассказал, что идеология и классовый подход в отношении Югославии в 1948 году — чистая липа. Просто Тито оказался слишком знаменитым! И Сталин сказал: «Пальцем шевельну — и его не будет».

Долго рассказывал нам о деле Сланского. Сам расследовал потом (после 1953 года), разговаривал с теми, кто вел следствие (кгбэшники): и как на духу признали, что все — чистый фарс.

О Ласло Райке: все очень просто — воевал в Испании, а в 1948 году где-то случайно встретился с каким-то сербом, с которым вместе воевал в интербригаде. Вот и дело готово: «заговор».

Разошелся наш старик (Пономарев). И тем больше он являет собой загадку сталинской эпохи. Возмущен делом Сланского, но столь же негодует по поводу разоблачений, которые сделал чешский журналист своей книгой и фильмом «Признание»., хотя там — чистая историческая правда. Здесь весь Пономарев — не хочет присутствовать при распаде «своей империи» (т. е. МКД) и поэтому верно служит тому, кто «сейчас» наверху.

Ноябрьский Пленум ЦК и сессия Верховного Совета. Опять все то же самое. «Лучше работать». Старческие призывы. И уже ни у кого охоты нет выступать хоть на 10 % откровенно, взывать, критиковать. Бессмысленно. А между тем по Москве идут разговоры «о цыгане». Это любовник дочери Брежнева. Давний. Муж — Чурбанов, которого сделали первым замом МВД и кандидатом в члены ЦК, в курсе и, конечно, терпит. Но этот цыган попался (в составе шайки) на валютных операциях с заграницей. Завели было дело. И вдруг. дело закрыли, а цыгана устроили артистом в Большой театр. Очень похоже, что не сплетня, учитывая любвиобилие Генерального по родственной части.

Навесили друг другу значки — «50-летие пребывания в КПСС».

Рок-опера в Театре Ленинского комсомола «Юнона и Авось» по Вознесенскому. Талантливо, мощно, модерно-патриотично. Россия не погибнет, потому что при каждом кризисе она впадает в патриотизм, почти фанатичный.

Визит в Бонн.

Переговоры в Женеве о сокращении вооружений. О чем речь, когда 40 % нашего национального дохода идет на военно-промышленный комплекс. И необратимо. Вот в чем вопрос. Ибо — завоёвывать нас никто не собирается. Статья знаменитого Кеннана (мол, образумьтесь! О каких ценностях и тут и там вы печетесь? Что и вы, и они можете предъявить друг другу действительно заслуживающего того, за что стоило бы умереть!).

13 декабря 1981 г.

Ходил в Манеж на выставку, посвященную 40-летию битвы за Москву. Жиденько. Самое интересное — фото. Живописного (современного для 1941-45) мало, по обстоятельствам времени. То, что написано сейчас, ходульно и нелепо — в нынешней эпигонско-условной манере. И половина выставки опять же посвящена Брежневу. Это ужасно, прежде всего с эстетической и этической точки зрения.

Сегодня Ярузельский объявил военное положение в Польше. Что-то будет? Но, кажется, сделано квалифицированно и выбран момент. Весь мир, наверно, беснуется. Думаю, однако, что сработает эффект Пилсудского. Недаром в недавней речи Ольшовский напомнил, почему пала шляхетская Польша.

Прочитал роман Евтушенко в № 10 «Москвы». Переложил на прозу все то, что 27 лет писал в стихах. Что бы там ни говорили и как бы ни поджимали губки, это общественная акция с очень смелыми, открытыми, хотя и банальными мыслями о нашем современном состоянии. Чем бы он ни руководствовался, писатель должен выглядеть честным, иначе он не выполняет свою роль. Таков и есть Евтушенко. Он хочет дойти до конца, оставаясь самим собой.

Ю. Трифонов «Время и место», роман в 9-10 №№ «Дружбы народов». Талантливая ностальгия, не преодоленный комплекс переживания сталинизма. Но это уже скучно. Трифонову не хватило социального дыхания, в этом отношении он куда как слабее Бондарева, того же Евтушенко, да и других талантливых.

Увлекаюсь Коллингвудом («Идея истории»). Поразительно умная книга. И еще поразительнее то, что мне рассказал сегодня Карякин: он получил письмо от Дезьки, который пишет, что тоже увлекся Коллингвудом. Юрка заключил: если не сговорились, значит это потому, что «из одного лицея».

Заставили меня делать доклад на очередном партсобрании Отдела по ноябрьскому Пленуму ЦК. Опять, уже в третий раз, я буду блистать пессимизмом, этим и нравлюсь, сообщая то, что в печать на эту тему не попало. А заниматься демагогией не могу.

Попалась под руку купленная в ЦК'овском киоске в 1963 году единственная книжечка стихов Коржавина. Стал опять листать. До слез сильные вещи — особенно о России, о Бородино, о русской интеллигенции, о патриотизме. И этот поэт стал диссидентом, уехал, загубил свой огромный талант. еврей, заглянувший в суть нашей великой истории, воспринявший Россию, как свое, главное, неповторимое и великое и вот, пожалуйста, «разбился о быт».

Статья о Бодлэре в сборнике 1970 года, «Цветы зла».

29 декабря 1981 г.

Я в отпуску. Но выполнял просьбу Б. Н. — прошелся по рукописи, которую он хочет издать в США (и уже нашел издателя) — о научном коммунизме. Местами даже любопытно. По большей части примитив на уровне вузовского учебного пособия. Но для Запада может оказаться интересной: что думают сами московские коммунисты (один из руководителей команды), о марксизме-ленинизме сегодня.

В общем он ухватил потребности рынка. Набирает и набирает сочинения, чтоб остаться в истории. А из 325 страниц им самим там написано едва ли десяток. Ковальский был «бригадиром». Я вызывал Амбарцумова, Вахромеева. Кто-то и без моего ведома руку прикладывал, изображалось это, как поручение ЦК и, конечно, не говорилось, что для книги («авторской») Пономарева. С миру по сосенке. и получилась еще одна книжка в его уже шести томном собрании сочинений.

Методика свидетельствует не только о его личном презрении к людям, но и об общей атмосфере — когда считается нормальным писать для начальства, а начальству — в открытую заказывать, даже требовать и не стесняться признавать, что это не самим им написано.

75-летие Брежнева — всесоюзное и даже интернациональное бесстыдство. Если сопоставить, что было ровно 30 лет назад по случаю 70-летия Сталина, то последний покажется величайшим скромником. Только что не было слов «вождь» и «великий». Все остальное — много больше, чем выдавалось Иосифу Виссарионовичу. «Титанический труд на благо народа». это произносится на фоне, когда даже в Москве нет масла, когда с полок магазинов убрали конфеты, чтоб осталось, что продавать в самый канун Нового года, когда в столице запрещено продавать больше двух батонов хлеба в одни руки, полкило колбасы, если она вообще появляется и проч.

 

Послесловие к 1981 году

Это год XXVI съезда КПСС. Вся суета с его подготовкой (в которой пришлось участвовать и автору записей) лишний раз обнажила бюрократически-искусственный характер этого события с заранее детально проработанным результатом. Чистая символика, освященная традицией Великой Революции, но она много значила для миллионов членов партии, которые таким образом демонстрировали свой особый статус в обществе. И для самого этого общества, привыкшего к институту гегемонии, «решающей роли», съезд «ленинской партии» всегда был знаком надежды.

Съезд любопытен с точки зрения ситуации в международном коммунистическом движении. Для КПСС присутствие почти полутора сотен «братских» делегаций служило доказательством, что СССР сохраняет положение (облик) «великой идеологической державы». Поэтому столько ухищрений — чтобы никого из приехавших приветствовать съезд не обидеть, но — и не выпускать наружу разногласий, которых накопилось в МКД немало.

Что касается самих «братских партий», для них (во всяком случае — для многих) XXVI съезд представлял трудный рубеж, когда надо было определяться.

Идеологически многие давно разошлись с КПСС. Разоблачения сталинистского характера советского строя, получившие дополнительный стимул после подавления «Пражской весны», диссидентское движение, Солженицын и Сахаров, репрессии по идейно-политическим мотивам, еврейский вопрос и по сути официальный антисемитизм, права человека и очевидная ущербность советской демократии, экономическая деградация, окончательно похоронившая претензии СССР догнать Запад по уровню жизни — все это, plus Афганистан и другие глупости на внешней арене, оставили от былого авторитета и притягательности Страны Советов лишь ее государственную, по сути — вооруженную мощь.

И компартиям надо было, наконец, выбирать («еврокоммунизм» положил заманчивое начало этому процессу) между отождествлением себя с реальной демократией, что сулило какую-то надежду на возрождение влияния в массах своей страны, и преданностью сверхдержаве, «отраженный свет» которой придавал значимость этим (часто совсем ничтожным) партиям в глазах официального Запада и среди общественности.

Отказ от верности и связей с КПСС в пользу «чистоты» первоначальных (демократических по сути) идей коммунизма чреват был не только потерей этой значимости (пусть обманчивой), но и исчезновением материальной поддержки со стороны КПСС, от которой зависело само существование большинства, особенно малых и средних, компартий.

В томе много подробностей того, как «встречными усилиями» удалось предотвратить явные разрывы и к обоюдному успокоению сохранить видимость единства МКД.

В 1981 году, как и в предыдущих, временами «проскакивают» в верхнем эшелоне советского руководства проблески отхода от жесткого идеологического ригоризма. Впрочем, это заметно больше у самого Брежнева, положение которого в партийной иерархии позволяло ему вести себя свободнее, не кланяться по каждому случаю священным иконам, решать вопросы прагматично и реалистически. Он, например, отказался повторить «1968 год» в Польше, для него характерны были безразличие к тому, чем занимаются коммунистические партии, неприязнь к разным международным с ними совещаниям, готовность идти на контакты с социал-демократией и т. п.

Впрочем, частично это можно приписать растущему интеллектуальному «обесточиванию» Генсека. У него уже мало до чего доходили руки (и мозги). Он почти лишился способности артикулировать свои мысли. Однако такие вещи, как отказ от интервенции в Польшу, — это его безусловная личная заслуга. Его упорно толкали, в том числе Гусак и Чаушеску, поступить «по-прежнему».

Ужесточался политический контроль над обществом, множились преследования за явный антисоветизм. В то же время удивительным образом ослабевала цензура над художественным творчеством, в литературе, в издательском деле. Эзоповский стиль становился настолько прозрачным, что подлинный смысл виден был «невооруженным глазом». Однако те, «кому положено», часто предпочитали закрывать глаза на эту, по сути, оппозицию «социалистическому» режиму. Власти, казалось, теряли уверенность в себе, в своей безусловной правоте, будто чувствовали приближение перемен.

Том включает личные наблюдения и размышления по поводу упадка страны, утраты ею жизнеспособности, восполняемой бутафорией и демагогией.

Раздвоенность сознания и двойственность самооценки делали все более трудным участие в циничной и безнадежной политической игре не только для автора записей, но и для все большего числа людей, причастных к политике и к общественной науке.

 

1982 год

16 января 1982 г.

Свершилось! Итальянцы провели 11–13 января Пленум, а до этого (30 декабря) принято было постановление руководства Итальянской компартии по Польше… и отлучили нас от социализма. Логика давно уже просматривалась. Польский кризис и в особенности — военное положение, введенное 13.12, побудили их окончательно заявить, что им с нами не по дороге.

Схема проста: социализм советской модели исчерпал себя так же, как в свое время исчерпала себя социал-демократическая фаза развития революционного процесса, которая обнаружила свой тупик и несостоятельность крахом II Интернационала. Великая Россия в революции 1917 года (что она великая они не отрицают) и Ленин своим решительным разрывом с устоявшимися догмами положили начало новой фазе, которая в свою очередь закончилась. Импульс, данный революционному процессу в Октябре, иссяк. Общества, которые возникли из нее, а в Восточной Европе они были навязаны Советским Союзом, утратили способность к развитию.

И ни для кого уже не могут быть ни стимулом, ни примером, ни источником вдохновения, ни даже оплотом, ибо их укрепление — Советского Союза и перевес сил в мире в его пользу — означало бы лишение свободы выбора для всех других, кто хочет социализма, т. е. укрепилась бы ситуация навязывания советской модели.

Судьба революционного процесса зависит теперь от способности западноевропейского рабочего движения преодолеть капитализм и создать социализм, интегральной частью которого были бы все демократические завоевания европейской цивилизации. Т. е., говоря нашими штампами, центр мирового революционного движения переместился теперь в Западную Европу, причем наибольший вклад в обеспечение этого «третьего пути» на третьей фазе революционного процесса может внести именно итальянская компартия.

Не могу отказать себе, чтоб не процитировать главный пункт… тем более, что тут видна и фразеология, которая, казалась, (если не считать китайцев) совсем немыслимой среди коммунистов в отношении нас.

Итак — выдержка из доклада Берлингуэра.

«Случалось и может случиться, что общества и государства, зародившиеся в результате революций радикального характера, переживают состояние застоя, регресса, переживают моменты кризиса. Если мы обратимся к странам социалистического типа (отвлекаясь от того факта, что для некоторых из них трудно считать основой подлинное и самобытное революционное движение, т. е. массовое, народное и национальное), то произошло следующее. В силу переплетения международных и внешних условий, которые были тяжелыми, а также ошибок, допущенных, в частности, в экономической области (форсированное развитие, авторитарная централизация и т. д.), в силу явлений бюрократизации (государство — партия, монолитизм, утрата особой политической роли партии, марксизм, превращенный в государственную идеологию), в силу преобладания замкнутого догматизма и даже с налетом фанатизма (и следует отметить, что особенную опасность это представляет для уравнительных концепций, как это в течение веков происходило с христианством), стало происходить своеобразное извращение главного философского новаторства Маркса — его критики идеологии.

На первом плане вместо действительности, преобразующей и творческой практики новых фактов и новых идей оказалась идеология, даже своего рода идеологическое «кредо», каким является так называемый марксизм-ленинизм, понимаемый как окостеневшая доктрина почти метафизического типа и как совокупность формул, которые должны обосновывать и гарантировать определенный тип экономическо-политической структуры, универсальную модель, к которой должны приспосабливаться различные формы действительности и социальные субъекты и которую в силу незыблемого принципа партии надлежит осуществлять или навязывать. В этом заключается одна из основных причин трудностей, косности, кризисов. Вот почему мы утверждаем, что эти общества нуждаются в обновлении демократического характера.»

Итальянцы видят свой интернациональный долг в том, чтобы сказать о нашем кризисе и тупике, ибо иначе партия, коммунисты могут оказаться неподготовленными перед лицом гораздо худшего, чем кризис, который мы переживаем сейчас, когда, в частности, должны закупать 25 млн. тонн зерна у своего «главного антагониста».

Они ждут потрясений в нашем лагере, по сравнению с которым польский кризис может показаться детским садом.

Пономарев рвет и мечет. Он еще после их первой реакции на военное положение в Польше (интервью Натты, Наполитано, Берлингуэра, статьи в «Уните») велел написать статью в «Новое время», чтоб призвать их к порядку, и письмо к ЦК ИКП. Письмо пошло 31. 12., но они даже не удосужились на него отреагировать. Статью давно написали, еще до моего отпуска, но не успела она пройти все наши инстанции, как итальянцы выступили с заявлением по Польше от имени Руководства ИКП. Стали учитывать эту их декларацию, а пока чикались — они провели Пленум, на котором выступил Берлингуэр с докладом, а все другие, кроме Коссуты, выражались еще более резко. и без оглядки, в том числе наши, казалось, закадычные друзья, вроде Черветти…

Пришлось опять статью доделывать с учетом Пленума и переориентируя ее уже на «Коммунист». Но пока она выглядит как мелкий окрик, тявканье — поскольку произошло событие покрупнее, чем выступление Эдуарда Бернштейна в конце XIX века и чем даже возникновение троцкистской оппозиции в 20 — ых годах. Объявлено открыто о том, что все видели давно, причем с трибуны самой крупной партии капиталистического мира, — а именно, что международного коммунистического движения не существует. Рубби сказал это в прениях буквально в таких словах. И что партии, которые продолжают идти в фарватере Москвы, обречены на прозябание и исчезновение.

Но даже этот пономаревский окрик пока не проходит. Уже неделю проект упомянутой статьи лежит на столе у Суслова, а тот даже ее не прочел. и не захотел рассылать по Политбюро. Б. Н. жаловался: мол, ссылается на то, что сейчас главное — «польский фронт и необходимость отбить атаки НАТО, не допустить срыва переговоров по ракетам… А вы, мол, предлагаете открыть новый фронт борьбы. «Зачем это нам нужно?!»

Но я думаю, что эта проблема геронтологическая, а не политическая и идеологическая. Возможно, он изменит точку зрения, когда прочтет шифровку Лунькова о докладе Берлингуэра (текст-то его доклада по ТАСС'у получен лишь вчера вечером, хотя он состоялся 11. 01.).

Парадоксальность ситуации состоит в том, что полностью доклад Берлингуэра никто в нашем руководстве вообще не будет читать (за исключением, может быть, Зимянина — по старой памяти журналиста), а прочтут лишь цитаты из посольской телеграммы, которые вне контекста выглядят как голая антисоветчина.

И значение придадут итальянскому Пленуму (о котором, кстати, в нашей печати ни слова) лишь как антисоветскому и, конечно, ревизионистскому шабашу. И именно поэтому упускают из виду его историческое значение. Под этим я разумею не то, что итальянцы своей концепцией вывели марксизм и революционный процесс действительно на новый этап и дали ему якобы новое дыхание. Совсем нет! Я просто имею в виду тот действительно исторический факт, что вслед за китайцами, албанцами и многими другими наши бывшие лучшие друзья во всеуслышание осмелились заявить, что король-то голый.

Прочитал за каникулы Вл. Крупина «Сороковой день. Повесть в письмах» («Наш современник» № 11) — о том, как журналист, несостоявшийся писатель, попал в родные вятские края и что он там увидел. Как раз то, что имеют в виду итальянцы, ставя крест на реальном социализме. Поразительно, как такое выпустили. Мне говорили, что была большая выволочка и редактору и автору. Но решили (в Отделе культуры ЦК) ограничиться только этим и не поднимать шума. Но это — еще одно разительное подтверждение моих «рассуждений» о том, что наши культурные власти либо уже не могут запретить естественный процесс возвращения русской литературы к своей классической функции совести и философии жизни, либо сознательно попульстительствуют.

Кстати, насчет философии в России. В этой самой повести есть такой пассаж.

«Но вот поразила меня современная русская литература — ведь это историческая линия подхвачена: в России лучшая литература всегда философична. А на Западе — в начале философия, а литература сама по себе. Там сызмальства Монтень, Паскаль, Лихтенберг и прочие католики. А для меня, потомка православных, должны были быть свои философы: Флоренский, Федоров, Федотов, Карамзин, Вернадский, Циолковский, Ухтомский, а когда мы их читали? Уже в позднее, потерянное время».

Меня это размышление толкнуло продолжить — чего он в советском журнале автор повести сделать не мог, если даже у него это и было на уме. В самом деле, по определению Горького, классическая литература была в России и философией. Собственно философы типа Леонтьева, Вл. Соловьева, а еще Бердяева, Шестова, Розанова или тех, кого перечисляет Крупин, оказались на обочине, их знали не более десятка людей. Почему так получилось, можно найти историческое объяснение. (и потому, что в отличие от католичества, с которым слились такие фигуры, как Монтень, Паскаль и прочие, наше православие так и осталось на уровне суздальского боженьки, и в силу национального характера, и потому, что нам ускоренно пришлось догонять Европу, а значит и перескакивать через ступеньки). Не о том сейчас. Эта традиция (великая литература — философия, национальное самосознание, национальная мораль, образ мысли) была прервана большевизмом. Великая революция, сама по себе, а потом, воплотившись в великое государство, создала совершенно новую философию, — политическую идеологию, которая приобрела действительно народный, всеохватывающий характер и стала могучей движущей силой нашего общественного развития на протяжении почти 30 лет, 20-ти то во всяком случае. А чем оказалась на этот период литература, советская литература? Даже и прежде всего в своих пиковых моментах, в своей классике («Тихий дон», «Хождение по мукам», Федин, Леонов, Маяковский… — можно называть десятки имен) — вся она была и приспособлением и этой господствующей, большевистской в основе, философии жизни, и старалась ее конкретизировать в образах и образцах, развивать, применять, усиливать ее воздействие, давать ей самые разнообразные формы выражения, проявления, влияния и т. д.

Но вот, начиная примерно где-то с середины военных лет, большевизм, как идеология, как массовое сознание, как общественная и общепризнанная и авторитетная мораль стал выдыхаться. Именно в этой связи (поскольку «культ личности» не мог заменить большевизма!) начался кризис и упадок нашей литературы. Воспрянула она после XX съезда, но долго еще искала свою функцию. (Евтушенко). И, наконец, в 70-ые годы, когда ослабли узы и хватка «культурных властей», она вновь обрела свою историческую функцию, ту самую, которую уже выработала в XIX веке великая классическая наша литература. Быть философией жизни. Что-то подобное в тенденции я почувствовал, прочитав отчеты о последнем съезде писателей РСФСР. Оказывается же — это не стихийный, а уже сознаваемый самими писателями процесс. Теперь уже немыслимо то, что произошло с «Молодой гвардией» Фадеева: Сталин прочел первую редакцию и сказал — а где же тут у Вас партия, ее направляющая роль! И — появилась вторая редакция.

День рожденья Куценкова. Интеллигентные все люди, а говорить вроде бы не о чем. Это напомнило еврейский анекдот. Еврейский человек идет по улице и разбрасывает бумажки. Подходит милиционер: «Ты чем это занимаешься?»

«Листовки бросаю.»

Милиционер поднимает, смотрит.

«Так у тебя там ничего не написано, чистые листы.»

«А чего писать-то, и так все ясно!»

20 января 1982 г.

Внезапно на работе почувствовал себя неважно. Отвлекла бешеная вместе с Загладиным гонка: Б. Н. на Секретариате во вторник обещал к 12 часам в среду выдать статью по итальянцам для «Правды», видимо, полагая, что то, что было поручено Тимофееву и Галкину сделать за выходные, можно быстро «довести». Однако, они представили нечто совершенно неладное: не только ни одной строчки нельзя было взять, но даже ни одной мысли.

В понедельник, в обстановке такой же гонки пришлось доделывать статью для «Коммуниста». Суслов подписал текст еще в субботу. Однако, когда посмотрели этот текст с точки зрения реноме нашего «теоретического органа» — «Коммуниста», стало видно, что он очень уж мелок. Фактически мы с Лихачевым из «Коммуниста» сделали за несколько часов что-то подходящее, солидное. Б. Н. много раз по телефону ругался: почему задерживаем, и так хорошо, надо только — де вставить ссылки на Пленум с прежними ссылками на заявление руководства ИКП от 29. 12. А я в ответ: я иначе не могу, раз уж попало мне, я считаю обязательным сделать все так, чтоб какая-нибудь одна неудачная или неуместная фраза не стала звеном (в руках итальянцев), из-за которой они рассыпят всю конструкцию.

Вместо 16 страниц стало 23 и все переиначено. Вчера Секретариат ЦК утвердил этот текст — пойдет во второй номер журнала. Именно здесь-то Б. Н. и обещал дать еще статью в «Правде», а потом провести еще целый ряд мероприятий.

Загладин — в свойственной ему уникальной манере конструировать публичные выступления — продиктовал 12 страниц довольно полемического текста и отдал мне для превращения в статью. У него это заняло часа полтора, а у меня 3–4, хотя я добавил своих лишь две-три мысли.

Позвонил Вадим. Рассказал, что Б. Н. вызвал его утром и стал капризничать. Обычная история: ни одной мысли сам предложить не может, ничего путно, т. е. предметно, дельно отвергнуть — тоже, а вот «не то», да и только. Вадим вышел от него разъяренный, а придя к себе и ничего не получив конкретно, просто переклеил и сделал новые заходы. «Уверен, что теперь Б. Н.'у понравится: как же, вложил свой «решающий» вклад!»

Но это все сказки. А вот куда идет дело? Статьи эти, обе — предельно резкие. Это, действительно, обвинительный акт, брошенная перчатка. Они отлучили нас от социализма, а мы их от отвергнутых ими самими марксизма-ленинизма и комдвижения. Рвать же придется по живому телу, это ведь не с китайцами. С итальянцами у нас полувековое сожительство и объятия. Не говоря уже о том, что их акция — это действительно мощный удар по мифу, называемому комдвижением. Впрочем, в этом же № 2 «Коммуниста» пойдет другая статья — об итогах пражского совещания по журналу ПМС, в которую я много вложил (в смысле тональности, оценок, формул). Сделал Лихачев с помощью Козлова. И если ее внимательно читать, легко увидеть, что мы (КПСС) уже не можем изображать МКД таким, каким оно до сих пор выглядит в учебниках для вузов и партшкол, т. е. для миллионов советских членов партии.

21 января 1982 г.

Звонил Загладин: Б. Н. перепахал статью про ИКП как плуг, которая, оказывается, уродует почву, а этот делает ее просто бесплодной.

Сегодня она утверждалась на ПБ, как и «план мероприятий» в отношении итальянцев.

Позвонил вдруг Дезька (Давид Самойлов). Сидят с Карякиным пьют водку. Решили позвонить мне, чтоб сказать, как они меня любят. Дезька пожаловался, что Наровчатов незадолго перед смертью признался ему, что горд, что принадлежит к его, Дезькиному, поколению, хотя сам был и на финской и в Отечественной воевал больше Дезьки.

Кстати, «Новый мир» начал публикацию Наровчатова посмертно. «Ведьмы» — вещь глубокая. А по радио недели три назад я слышал запись его воспоминаний о последних предвоенных годах — ИФЛИ и проч.

Меня Дезька числит за князя Горчакова в Пушкинских (своих) лицеистах.

Впрочем: пример Наровчатова заслуживает внимания. Он, как и Константин Симонов, был солдатом своего времени и страны.

22 января 1982 г.

Вышел сегодня на работу. И лучше бы этого не делал. Основной крутеж шел вокруг двух статей по итальянцам (для «Правды» и для «Коммуниста»). На Политбюро решено было «поручить Пономареву доработать в духе обсуждения». Тот сразу обещал это до середины пятницы.

А произошло, как мне рассказал Загладин, следующее. Б. Н.'у он подготовил памятку, чтоб что-то связное Пономарев произнес на ПБ. Загладин мне прислал ее домой: она умеренная и взвешенная. Но, как выяснилось, — об этом сообщил потом Загладин, Блатов, — Б. Н. ее не произнес, а твердил только, что с ИКП «много работали»: Брежнев три раза встречался с Берлингуэром, он сам, Пономарев, столько-то раз, другие и т. п., письма писали, посылали делегации и, однако, — «вот, мол, что имеем». Это заключение добавил уже Блатов: мол, так не докладывают, — «работали-де, работали, а результат обратный. И Леонида Ильича впутал в эту работу»… Но здесь — вся логика Пономарева, логика чиновника, человека в 77 лет на побегушках. И в этой ситуации ему главное — оправдаться, показать, что он, как секретарь обкома в своей области, все сделал, что мог, а они вот такие сволочи — ни с чем не считаются. Он в этом своем чиновничьем раже, мелкотравчатом карьеризме, который стал второй натурой, хотя и потерял в его возрасте и положении всякий смысл, — не в состоянии правильно оценить даже своих коллег, которые не занимаются МКД, и даже внешними делами вообще, но проявили гораздо больше политического чутья и делового подхода.

Вел ПБ Черненко (Суслов болен, а Брежнев в Завидово). Андропов, не зная еще мнения Л. И., начал с того, что, мол, надо еще подумать, чего мы хотим, нельзя не рубить с плеча, нужен хороший план работы, чтоб «сохранить партию (ИКП) с нами».

А в это время происходило следующее. Загладина не пригласили на ПБ. Он сидел у себя. Звонок по спецтелефону: Брежнев. «Читал, говорит, я эту вашу статью (для «Коммуниста»), вернее Галя мне ее прочла. Клочковатый текст, видно, что много народу писало. Есть места ничего, а есть банальность и скука, как сам ваш шеф (Пономарев). А главное — неизвестно, чего мы хотим. Что — рвать с ними или работать с ними? Ты как думаешь, только прямо мне скажи».

Загладин якобы ответил: конечно работать!

«Так это же ты тогда здесь пишешь? Зачем эти истерические ноты, эта ругань? Мы же большая партия, солидная сила, мы — партия Ленина. И надо спокойно порассуждать, попытаться объяснить, конечно, ясно изложить свое отношение, но не превращать статью в обвинительный акт. (это как раз то, что требовал от нас Пономарев, буквально такими же словами: чтоб не дискуссия, даже не полемика, а — «обвинительный акт»!)». Договорились? — закончил Брежнев, — и положил трубку.

Но, как вскоре выяснилось, он то же самое сказал Черненко. И тот, выслушав всех, от имени Леонида Ильича изложил вышеупомянутое.

Б. Н., примчавшись в Отдел, собрал Загладина, Зуева, Смирнова и, как ни в чем не бывало, стал «откручивать назад», обвиняя присутствующих в том, что получилось не то, чего потребовало ПБ. Ни намека на угрызения, на то, что сам виноват, он же давал Загладину по ушам за либерализм и сам жаловался мне на Загладина, что тот «потворствует». И делал это не раз. Первый проект для «Правды, который мы с Загладиным подготовили, он забраковал, как раз на том основании, что он «даже мягче», чем текст для «Коммуниста». Тьфу! И вот под таким человеком приходится ходить и выкладываться, чтоб он на публике не выглядел анахроническим кретином!

Все это меня взвинтило до внутренней истерики. Особенно, когда я увидел результат работы Зуева, Смирнова и самого Пономарева над текстом после и по итогам ПБ. Если и в предыдущем варианте была клочковатость, бросившаяся в глаза Брежневу, то теперь он превратился в набор абзацев, часто совсем не связанных между собой. Правка и дополнительные фразы, исполненные «самим», были ярчайшими образчиками «банальности и скуки», на которые так метко указал Брежнев.

Хитрый Вадим занялся статьей для «Правды» и начисто отключился от этой статьи. — после комментариев Брежнева ему совсем ни к чему было ассоциироваться с нею.

Совсем вечером, после совещания у Б. Н. с участием Зимянина, Замятина, ТАСС и радио, Рахманина, Шахназарова по поводу предстоящего 30 января «Дня защиты Польши», организуемого Рейганом, я в довольно нервном тоне высказал свое отношение к новому тексту (в присутствии Загладина и Меньшикова).

— Вы не в курсе дела, — парировал Пономарев. Было, де, Политбюро.

— Я в курсе дела. И я не возражаю против политических оценок, которые появились в результате Политбюро, но я считаю, что дело слишком серьезное, чтобы выпускать на весь свет столь полуграмотное по языку и элементарно беспорядочно по логике сочинение

Он озлился. Я тоже.

— Чего вы хотите?

— Я хочу, чтоб текст был читабелен, чтобы одно было связано с другим и чтоб об одном и том же не говорилось в трех местах.

— Вот и сделайте, — резюмировал он. — Но так, чтоб видно было, что вы сделали. И я пошел делать… Идиот! Поучиться бы у Загладина!

А совещание, о котором я упомянул (по поводу Рейгана и Польши) — еще одно доказательство мелкой суеты, в которую то и дело выливается его неуемная активность и желание показать, что он делает все необходимое, чтобы дать отпор!

25 января 1982 г.

Сегодня утром позвал меня Пономарев. Встал и неожиданно сообщил, что Суслов совсем плох. 11 — го, помню, он согласился на статью об итальянцах. Потом лег в больницу на обследование. Через неделю выяснилось, что все в порядке. А три дня назад — удар (кровоизлияние). И вот с тех пор — без сознания. В этом году ему, мол, должно было быть 80 лет. И начал летальную речь, неожиданную, потому что никогда он Суслова не жаловал, как видимо, и тот его, а все подозревали, что именно он, Суслов, не пропускает Б. Н. в члены Политбюро. (Мнение, впрочем, не подтвержденное. Думаю, что этого скорее Брежнев не хочет!).

Так вот: Вы, говорит, не представляете, какова его роль во всех наших партийных и политических делах…и в этом… (показал руками), из чего я должен был понять — в регулировании отношений и определении позиций верхушки.

Я ответил, что представляю. Со своей стороны добавил, что он даже МИД, Громыку умел обуздывать. И тот смирялся беспрекословно. Его мнение было абсолютным: в Секретариате, в Политбюро, никто и не задумывался, согласовывает он его с Брежневым или нет.

Б. Н. продолжал: конечно, мол, от каких-то дел он уходил, тянул иногда, не хотел чего-либо. Но его достоинство было (!) в том, что он руководствовался только интересами дела. Никаких привходящих, особенно личных мотивов, кумовства и т. п. у него никогда не замечалось. Все это знали. И на этом во многом строился его огромный авторитет в партии. Он никого «своих» никогда ниоткуда не тянул. У него не было любимчиков, «родственных» предпочтений и выдвижений. Здесь он был принципиален. Да и личный интерес, если он вообще у него был как таковой, никогда не вылезал наружу… Что-то теперь будет?!

30 января 1982 г.

Вчера хоронили Суслова. Впервые я «шествовал» от Дома Союзов до Мавзолея. Продрог до окостенения.

Думаю, что это самая значительная смерть после Сталина. Не знаю, какую роль он сыграл в разоблачении «культа» и в XX съезде, но после этого он, как серый кардинал, определял всю главную расстановку сил в «верхушке». Решающей была его поддержка Хрущева против Молотова и Ко в 1957 году. Думаю, именно он был инициатором сдерживания антикультовской стихии, хотя и «потянулся» за Хрущевым во втором всплеске антисталинизма на XXII съезде (это, видно, надо было, чтоб покончить с молотовским наследием). Он сыграл главную роль и в свержении Хрущева. Именно он произнес обличительную речь на Октябрьском Пленуме 1964 года.

И, если б он хотел когда-либо стать «первым» (а он этого никогда не хотел), то именно он бы и стал тогда в 1964 году, но он выдвинул Брежнева, а фактически — троицу: Брежнева, Косыгина, Подгорного.

Наконец, в начале 70-ых ему принадлежало решающее слово в «ликвидации» троицы и единоличном выдвижении Брежнева. Помню Пленум 1973 года (тогда как раз назначили Громыко, Гречко и Андропова членами Политбюро). Впервые задуманы и были произнесены восхваления в адрес Л. И. Впервые (с большой неохотой, спорами и сомнениями, помню, как сопротивлялся этому Б. Н., когда я готовил проект резолюции) — впервые было документально зафиксировано слово «и лично»! С тех пор и пошло. Так вот, помню напряженную атмосферу на Пленуме. Один за другим выходили на трибуну и пели хвалу. Но все ждали: выступит ли Суслов, а если выступит, что и как скажет. Он произнес короткую речь. по делу. Никаких всхлипов и восторгов, даже просто преувеличений не позволил. Но сказал главное: «И лично товарищ Брежнев!» С тех пор мы и живем под этим по нарастающей.

Но тот Пленум и это поведение Суслова определили и ему прочное (вне всякой конкуренции, как Кириленко ни старался выслуживаться) второе место и безусловный неоспоримый автономный от Первого авторитет.

Впрочем, реальный, а не сделанный пропагандой и соображениями самосохранения и продвижения в верхушке, авторитет у него был издавна — с конца 50-ых годов, на идеологическом уровне — даже с конца 40-ых годов. И во многом это был скорее моральный авторитет, а не авторитарный, не от власти, так как в его бескорыстие, в его действительную скромность верили, знали, что ему не свойственна личностность, злопамятность, кумовство.

Да и не было у него, что называется, «своих» людей, «друзей» в сугубо родственно-личном плане. Это наш Савонарола, только без его жестокости. Все сейчас задаются вопросом — кто вместо?!

Вещь очевидная: Черненко. У него много хороших качеств. Ими он очень похож на Брежнева. Но он, конечно, ни в какое сравнение не может идти с Сусловым по своему моральному авторитету в партии и стране. Слишком уж он аппаратного происхождения, слишком уж он личный выдвиженец Генерального и демонстративно «личный друг». Впрочем, сейчас такие времена пошли, что моральный авторитет (в былом смысле) не требуется.

На сусловских похоронах Рябенко еле втащил Брежнева на Мавзолей, но речь он произнес бодро, ни разу не сорвался. И умно — что именно он сам, а не кто-либо другой, чтоб не демонстрировать «прямого наследника». Хотя в похоронную комиссию были включены и Черненко, и Кириленко. Кое-кто еще ждет соперничества между ними. Но это — пустое. Кириленко списан и его только разве терпят.

Для нас в Международном отделе теперь проблема: к кому Б. Н. будет бегать, чтоб оперативно «предрешать вопросы»?!

Впрочем, Константин Устинович готов к этому и уже поднабрался международного опыта. Но вот сможет ли он на первых порах противостоять экстремизму Пономарева, который апеллирует к своему «профессиональному» знанию проблем, людей, к опыту в этой области.

Однако, полагаю, быстро освоится. И поможет ему Загладин, который «вхож» к Черненко и который будет подсказывать ходы до того, как Б. Н. прибежит с папочкой.

У Суслова, бывало, с такими вещами не забалуешь. Он не любил непрошенных советов, да и Загладина не очень жаловал: в сусловском смысле не проглядывалась в нем «партийность», а уж о скромности и говорить не приходится.

27 февраля 1982 г.

Весь февраль не писал. Занят был в начале итальянцами (пока Загладин был с Черненко на съезде ФКП). Написал, в частности «Реплику», опубликованную в «Правде». Воспринята в мире, как «примирительный» шаг. Между прочим, в первом варианте я попытался для ради объективности, хотя бы перечислить термины, в которых итальянцы нас кроют («окостенение мысли», «превращение марксизма-ленинизма в государственную идеологию — кодекс омертвелых догм», «державная политика» и т. п.). Андропов вместе с Тихоновым предложили Б. Н.'у эту страницу целиком вычеркнуть.

И опять мы открыты для ударов: итальянцы публикуют все, что мы печатаем в ходе полемики, а мы даже не цитируем. Они развернули против нас, против «реального социализма» ядовитую кампанию, и уже не оглядываясь, раздевают нас перед лицом и своих коммунистов, и всего мира.

11 февраля я с Мостовцом и Уласевичем полетел в Канаду на съезд компартии. Дневник примерно такой:

12 часов полета до Монреаля. Гренландия. Аэропорт «Мирабель». Яковлев, консул и другие. Гуляние по аэропорту с Александром Николаевичем — весь закомплексованный за то, что он 9 лет в «этой ссылке»: якобы за статью в «Правде» с оскорблением патриотизма. Он был тогда зам. зав. Отделом пропаганды ЦК. Разговоры о Брежневе, Подгорном, Демичеве, Зимянине, Боголюбове. Последнего он в 1962 году отказался взять к себе в Отдел зав. сектором за «убожество». Черненко, оказывается, тоже был зав. сектором у него в Отделе. Стоны о возвращении домой. Человек, который, к моему удивлению, считает, что он еще много мог бы сделать, дай ему соответственное поле деятельности.

Через 4 часа сели в аэробус и улетели в Торонто. Встречал сам Каштан, сам доставал коляски для багажа, сам вез через город в Holiday inn.

Следующий день свободный перед съездом: автомобильная выставка с Секретевым и другими фирмачами, Брагиным и Меликяном. Обед в шикарной гостинице, где в это время Трюдо давал пресс-конференцию. Чтение доклада Каштана — чтоб показать Брагину, что следует (и чего не следует) взять для «Правды».

Вечер у Джона Вора (корреспондент «Canadien tribune» в Москве). Эдварда, бывшая любовница Рихарда Зорге. Лиза — их родственница и домохозяйка, учительница французского, на котором она разговаривала со мной.

В субботу, 13 февраля — начало съезда. Бурные приветствия. Доклад Каштана. «штрейкбрехеры социализма» в адрес ИКП — бурные аплодисменты. Мое выступление первое из иностранных, сразу после обеда.

Вечером открытый банкет тут же. 1000 человек. Тост Каштана. О КПСС только упоминание на предпоследнем месте.

Обедать нас определили с украинцами из Альберты. Три могучих хохла-фермера, которые в разговоре с нами все время путают древне хохлацкий язык с английским. Примитивные, прижимистые куркули, но фанатично преданные своей бывшей Родине — Украине. Они из тех, кто сами уехали в 20-ых годах. Главный среди них — Федор (около 80-ти, вполне бойкий дед), он же председатель правления провинциальной партийной организации. А главная их «партработа» — чтоб молодые не забывали Украину.

В тот же день после обеда я давал интервью двум крупнейшим газетам «Глоб энд Мэйл» и «Торонто стар». Они очень настаивали и Каштан хотел. Но их интересовала только Польша. Все мои попытки увести разговор на гонку вооружений и прочее, не увенчались успехом. А на другой день я прочитал: «Коммунистический босс согласен с Трюдо, что военное положение было наименьшим злом». Вот и все — из получасовой беседы!

В понедельник, во время закрытия заседания, выборов нам показали телевышку, самую высокую в мире (на 17 метров выше московской) и научный центр (вроде нашего Политехнического музея) — гордость торонтцев. Потом закрытие съезда. Ораторская речь Каштана.

Вечером прием в ЦК. Мне пришлось говорить тост. Экспромтом, ибо Каштан меня спровоцировал. Но, кажется, получилось.

Утром в ЦК — мой доклад и вопросы-ответы с новым исполкомом плюс все члены ЦК из Торонто и близлежащих мест. Я был на подъеме и вроде бы говорил интересно, но унылый переводчик оскучнял меня так, что некоторые, я видел, дремали.

Заехали по пути в аэропорт на наши фирмы «Станкоэкпорт» и «Беларусь». Торгуют сельскохозяйственными машинами и программными станками. Молодцы ребята: любо дорого смотреть, как они ведут свое хозяйство. На две организации — 7 советских менеджеров и инженеров, остальные — канадцы, а зарабатывают хорошую валюту для страны.

Затем Секретев, напоив нас виски, проводили в аэропорт. Через час мы в Монреале.

В среду с утра отчет-шифровка, обед, прогулки по городу. Вечером валялся у себя в номере. Появился Яковлев. Далее немецкий ресторан «Мюнхен» — место развлечения здешних немцев. Оформление стен — средневековая Германия, пивная тема, кельнерши в старонемецких нарядах.

Возвращались с Яковлевым пешком. Он истосковался по родине., крыл порядки, начальство, бардак, бесстыдство Громыко, охоту Кириленко в Ярославской области. Рефрен: «Куда мы идем? Что будет? Что делать?» Словом, обычное состояние интеллигента плюс глядя со стороны, плюс личная обида, плюс незаурядность личности, которого лишили работать по способности.

В четверг утром магазины, потом обед в консульстве с Сэмом Уолшем. Он интересный человек. И — в аэропорт «Мирабель», и долгий полет. Вот и вся Канада.

Служба. Вадим, как всегда болеет после заграничной командировки. А на меня вся нагрузка реального сражения с итальянцами и проч. неуемные инициативы Б. Н. Он теперь вознамерился разоблачить НАТО. Очень он его не любит. Составили бумагу: 16 страниц предложений, как покончить с НАТО.

13 марта 1982 г.

Продолжаю возиться со статьей против итальянцев. Любопытны замечания членов Политбюро по рассылке, особенно Андропова. И это уже второй раз. Возражения против того, чтобы много распространяться о реальном социализме, т. е. заниматься хвастовством. Он, а вслед за ним Тихонов и Устинов, предложили «радикально» сократить статью именно за счет этого раздела. Впервые — то же было сказано по моей «Реплике». Но тогда еще можно было подумать, что не хотят цитировать ругательные выражения ИКП в наш адрес, а здесь. сомнения отпадают. Видимо, готовятся к периоду после того, как «прозвенит большой колокол» (выражение Ю. Арбатова).

А мой Б. Н., приближаясь к 80-летию, никак не отрешится от пропагандистско-полицейского образа мысли, хотя он лучше других информирован о сути и характере итальянского дела. Его поразило — и он не поверил своим ушам и глазам, когда я ему показал замечание нашего премьера на полях: мол, неверно, что мы строим больше всех жилья. В США строят в два раза больше (235 млн. кв. м. против наших 110–105). И даже японцы давно нас обогнали — 136 млн. кв. м. Он тут же позвонил в ЦСУ, в институт Арбатова, но там, увы, подтвердили, сообщив в добавок, что по метражу на душу населения и сравнивать неприлично. На несколько секунд он был в растерянности, но тут же оклемался и стал править это место текста.

Что декабристы были страшно далеки от народа — это была их беда (но не вина). А тут сознательное закрывание глаз на действительность ради пропаганды. По человечески можно понять его, воспитанного в атмосфере «Краткого курса», хотя и ненавидящего культ. Впрочем, он сводит его только к репрессиям.

Видел «Так победим!» в Художественном театре М. Шатрова и Ефремова. Кстати, на спектакле был сам Хаммер, которого на сцене с блеском изобразил актер. Ленина великолепно дал Калягин. Это — акт художественного и общественного значения. Не раз я, забываясь, ощущал, будто передо мной не актер, а сам Ленин. Еще потому, что текст из «Полного собрания сочинений». Великий, гениальный текст. И долго потом не покидает чувство, что наша родина и революция дала человека, с которым никого в мире на протяжении тысячелетий невозможно поставить рядом.

Вчера пришла телеграмма от Г. Миса: жалуется, что венгры подрядились строить в каком-то рейнском городке казармы для НАТО'вских войск! Вот те раз!.

Арбатов забегал после того, как встречался с Б. Н., проговорив предварительно со мной по телефону тактику: Арбатов в обиде, что все его поездки на всякие комиссии Пальме, выступления в парламентах (Канады) и других местах, по западному TV — здесь никто не замечает, даже газеты не сообщают. Я посоветовал все-таки начать не с «личных жалоб», а по делу. Заинтересовать Б. Н. какими-нибудь антиракетными идеями. И это сработало…

А до этого он встречался с Андроповым. Тот попросил помочь в подготовке апрельского ленинского доклада. Проговорил с ним о желательности отставки Лапина и замены его Сашкой Яковлевым (из Канады). Ю. В. в принципе воспринял, но сказал «пусть еще уляжется» (чего?), ведь он был связан с «комсомольцами» (шелепинцы).

Не очень ясно выражался Арбатов, по-видимому, туманно шла речь о послесусловских перестановках. Ю. В. очевидно хотел бы переместиться в ЦК на должность Секретаря, так как, комментирует Арбатов, с поста в «тайной полиции» неловко будет сразу в Генсеки-то.

Вообще проблема: он ведь единственный из возможных претендентов на роль М. А. и «соперник» Устиныча.

21 марта 1982 г.

Был вызван на работу, так как «письмо братским партиям», которое Б. Н. срочно заставил нас сочинять — подгоняловка по поводу инициатив Брежнева на XVII съезде профсоюзов — возвращено в Отдел с замечаниями. Суть замечаний: директивный тон, и если, мол, попадет не в те руки, станет прекрасным доказательством, что «антивоенное движение» — это рука Москвы. И еще одно — такие вещи лучше готовить с МИД'ом. Тут уж чувствуется (как и в первом замечании) рука Александрова-Агентова. Мы с Загладиным за полчаса все поправили, отдали в перепечатку, чтоб потом пошло к Б. Н.'у.

Прием в венгерском посольстве по случаю Дьюлы Хорна. Наши с ним, с Б. Н. и Загладиным переговоры. Умный человек. Глубоко копает. Олицетворяет стремление (не только) венгров быть самостоятельной величиной в международных делах, хотя и в общем русле. Мы же занимаемся с ними «теоретическими» дискуссиями о международной обстановке и проч. Он под конец прямо спросил: а вы, Международный отдел, имеете непосредственное отношение к Женевским переговорам, к ОСВ-2…, хотя — знал ответ.

Но начал я с приема у М. Сюреша в посольстве. Направленная тостовая хвала Арбатовым Кадара — явно на контрасте. Пьяные тосты Шишлина на тему о том, что во главе социалистической страны может стоять только тот, кто не ворует, кто не обманывает, кто не занимается кумовством в кадровой политике и т. п. Венгры все секли, ухмылялись и хвалили себя, а мы — их. Я в том числе. Не люблю я эти стриптизы, недостойно. Но это — в российской манере. Однако, как разложение в верхах, так и разухабистость в самообличении всегда у нас идут рядом.

27 марта 1982 г.

Брутенц вернулся из Йемена. Главное впечатление — от визита туда же две недели назад зятя Брежнева, первого зама министра внутренних дел, сделанного на XXVI съезде КПСС кандидатом в члены ЦК Чурбанова. Посол и его жена, в присутствии других, в ужасе: такого позора, такой дискредитации нашего государства, его руководства, всей нашей политики трудно себе представить. Начать с того, что он совершенно бухой вывалился из самолета и чуть не рухнул (если б не подхватили) перед «высокими встречавшими», почетным караулом и т. п. «Деловые встречи» пришлось все отменять, потому что с вечера и до утра он безобразно надирался в своем окружении подхалимов и лизоблюдов, а с утра и до обеда его невозможно было разбудить. А когда однажды это удалось, так того хуже. Потому, что он нес такую ахинею, что переводчику нечего было переводить. Президент вынужден был послать послу запрос — «стоит ли принимать гостя на уровне президента». В ЦК его просто отказались принимать — отменили запланированные встречи.

Посол устроил, понятно, прием, но высокий гость то и дело тыкался мордой в тарелку, будучи совсем не в себе. Его пришлось увести, так как мундир уже был похож бог знает на что.

В минуты просветления главная его внятная фраза начиналась всегда: «Мы с Галиной Леонидовной…» Восточные люди в этом смысле понятливы: обратно увез несметное количество чемоданов и ящиков.

Второе впечатление: госпиталь строим йеменцам с 1975 года, пока три этажа корпуса. В столице, когда спрашивают встречного «как дела?» — отвечают: «Как в госпитале». Французы тоже девятиэтажную гостиницу высшего класса поставили за 2 года. ТЭЦ строили около 10 лет и пока — нулевой цикл. Японцы более мощную возвели в полтора года. Ведем разведку на нефть: с 1974 года пробурили только одну скважину.

Повсюду полно болтающихся (купающихся) наших специалистов-бездельников.

Итак: с Чурбановым, который являлся у нас одним из главных (по должности) ловцов воров — все ясно. Плюс — дело цыгана, циркача Калевалова, тоже связанное с Галиной Леонидовной.

А как боремся вообще: вчера мне рассказали про Насреддинову, которая была председателем Совета Национальностей Верховного Совета СССР. Известно, что несколько лет назад ее сняли, потому что на делах по амнистии она набрала взяток на 23 миллиона рублей. Ей дали строгий выговор в КПК, однако сделали зам. министра строительных материалов. А когда пришло время на пенсию — ее направили председателем Комитета солидарности с Вьетнамом. «Местные» товарищи сопротивлялись, но получили звонок сначала от Петровичева, а потом и от самого Капитонова. Пенсию ей положили 300 рублей, плюс зарплата в Комитете — 270 рублей. Когда наша референт, перезваниваясь, спросила вежливо: как поживаете? Ответ был: «Да что вы, я процветаю!» Вернула она из 23 миллионов только 3. Причем, в дальнейшем выяснилось, что вокруг действовала целая мафия: смертные приговоры преднамеренно выносились в делах, которые совсем необязательно требовали высшей меры, — чтоб легко было их отменить с помощью Насреддиновой.

Еще один случай: Чуркин, который был вторым секретарем у Мджаванадзе в Грузии и вместе с ним проворовался, после снятия ворованное спрятал в хате (на Украине, на родине). Выследили и в его присутствии размуровали стены мазанки, извлекли сплошные ценности. Отделался, однако, выговором в КПК и был назначен директором завода. А недавно в «Правде» появился очерк о нем, как об образцовом хозяине, — достижения, опыт и прочее. Спохватились, когда газета уже вышла.

Брутенц осенью был в Баку, хоронил брата. Привез оттуда — весь город знает, что Чурбанов и Галина Леонидовна были там в гостях, уехала она с ожерельем, он с запонками и булавкой к галстуку на общую сумму в 1миллион 800 тысяч рублей.

Алиев постарался, однако не без намека — от «самого!»

И т. д. Достаточно читать «Литературку», «Советскую Россию», да и саму «Правду».

Кстати, 15 марта «Женьминь Жибао» выступила со статьей, смысл которой — если не остановить коррупцию в партии и государственном аппарате, — революция погибла. Очень грозная и очень откровенная статья в теперешнем китайском стиле.

Грличков (СКЮ) выступил по своему TV — о том же, коррупция, хищения, прочие экономические преступления — угроза для нации и партии.

Польша — само собой.

Что же получается?

Конечно, есть объективные причины. Однако, такого лихоимства большевистская партия не знала. При Сталине и даже при Хрущеве подобного даже представить невозможно. Хрущев не постеснялся (перед всем миром) расстрелять банду валютчиков, которые, впрочем никакого отношения к государственному аппарату не имели.

Сейчас, оказывается, тоже расстреливают, но втихомолку, так как слишком скандальные исключения пришлось бы делать. Возникли бы ненужные вопросы, почему, например, тех, кто украл, положим, миллион отправляют на тот свет, а тех, кто — 23 миллиона отправляют руководить солидарностью с героическим Вьетнамом.

28 марта 1982 г.

Увлекся Блоком. Проза 17-18-19 годов. Велик. И поразительно — в школе, т. е. значительно ближе к тому времени, когда он еще был жив (1921, 1936-37, всего 15 лет), чем с тех школьных лет до 1982 года., мы его воспринимали совсем иначе. Мы просто его не знали, не позволено было его знать. Впрочем, сегодня эта проза звучит пророчески. Тогда бы она и не могла так восприниматься.

Поразительно и другое: как и Пушкин, Байрон, Бодлер, как и они — он наилиричнейший из поэтов, сверхпоэт, «на поверку», оказывается, рациональнейшим (до цинизма, но не до бесчестья) реалистом! И очень приземленным. Маяковский таким не был. Поэтический «восторг» его никогда не покидал.

Прочитал статью Люсьена Сэва (ЦК ФКП) — об отказе ФКП от марксизма-ленинизма и почему. А мы итальянцев кроем. Здесь — то же самое. Только ругани нет в наш адрес. Существо же дела Пономарева не интересует. Даже у него нет ни времени, ни сил вникать в существо. Хотя он по должности обязан бы это делать. А впрочем — зачем? И здесь «дух» распада.

2 апреля 1982 г.

Работы сейчас немного. Б. Н. уехал в отпуск на Юг. Загладин и все прочие замы на месте, так что текучка распределяется на многих. А основное мое занятие — готовить Пономарева к димитровским торжествам в Софии — еще есть время. Хотя то, что после полуторамесячной деятельности представили мне вчера консультанты, — порядочное убожество: Ежов, Берков, Козлов и, увы, Вебер, который думал остаться роли координатора.

Еще раз подтвердилось, что даже у нас люди не хотят работать «по совести». Не верят, что это кому-нибудь нужно и принесет пользу. А чувства корпоративного престижа, допустим, передо мной, перед товарищами, уже настолько ослабли, что стимулом не являются. И все-таки противно, когда доктор, профессор, консультант фильма про Штирлица пишет такую жвачку, такой примитив, да еще пытается отстаивать свой текст.

Делал длинное внушение, сдерживаясь, «в позитивном плане», пытался внушить необходимость воображения соответственно моменту: от нас, мол, от КПСС, ждут, что же мы думаем о нынешнем МКД. Кризис это и упадок или перестройка, от которой мы ждем нового подъема. Зачем оно нужно сейчас? Какое нужно? В чем мы видим его основы и марксизма-ленинизма тоже. Что такое вообще ревизионизм, а что основы марксизма-ленинизма, хоть попытаться перечислить. Ведь никто уже (кроме студентов для экзамена) не знает, что это такое… Попытаться изобразить, что мы «входим в положение» братских партий, понимаем как не просто определить сейчас что и как делать, что поиск нужен, но «в правильном направлении». Это слова Брежнева на съезде, но что они конкретно означают, что мы сами под ними имеем в виду.

И не поучать, не декларировать, что есть плюс, что минус, не ставить отметки. Порассуждать и тем самым попытаться определить свое собственное место среди компартий, показать, что мы тоже думаем, ищем, пытаемся «творить».

Наверно, все это иллюзии. Пономарев, если он даже в состоянии понять эту потребность (от нас ждут братские партии «современной концепции» МКД), он не возьмет на себя сказать это публично: не по Сеньке шапка. Хотя София будет после Пленума ЦК, на котором, может быть, что-нибудь и произойдет.

И вроде должно бы: Пельше в больнице, давно и серьезно, Кириленко не появляется уже около двух месяцев, говорят, «шпоры», ходить не может, и размягчение мозга, уже сильно сказавшееся не только на памяти, но и на способности связно говорить (чем он, впрочем, никогда не отличался).

Брежнева сняли с самолета, прилетевшего из Ташкента, стоять на ногах не мог, и прямо в санитарную машину, на Грановского. То-то все удивились: отлет из Ташкента показали по TV («Время»), а прилет в Москву — нет. Говорят, что на то время, когда его должны были везти из Внуково в больницу, прохожих на улицах «просили» уйти во дворы, в подъезды и т. д. Зачем — уму непостижимо.

Да еще упорно говорят в «прилегающих сферах», что Андропов «хочет вернуться в ЦК». В самом деле, — Секретарей ЦК одновременно членов Политбюро осталось только двое: Черненко и Горбачев.

На этой неделе был у нас «вторник», партбюро устраивает доклады каких-нибудь интересных деятелей для Отдела. На этот раз выступал зав. отделом Госплана — о том, как идут дела с подготовкой «Продовольственной программы» (будет обсуждаться на Пленуме

ЦК).

Дела весьма плачевные.

К 1990 году (конечный рубеж программы) не выходим на рациональные нормы потребления. (Хотя они и были снижены Академией медицинских наук — эти его слова были покрыты долгим, громким смехом зала)

В 1968 году АМН определила нормы:

по мясу — 78 кг., теперь — 70 кг.;

по молоку — 405 л., теперь — 360 л.;

по овощам — 165 кг., теперь — 146 кг.

Так вот: к 1990 году он обещал достичь рациональный нормы только по сахару (сохранить то, что есть сейчас — 44 кг., причем, АМН считает, что это больше, чем нужно современному человеку).

По мясу, может быть, доберем до 67–68 кг., а по овощам и фруктам — дай бог к 1995 году доберемся до нормы 1968 года.

По хлебу (по зерновым), чтоб дать норму, надо произвести 285 млн. тонн, т. е. по тонне на душу. А сможем, говорит, дать только 260–270 млн. тонн.

По мясу — по норме надо бы произвести 26,5 млн. тонн, а произведем к 1990 году только 21 млн. тонн. Сейчас считается, что у нас 58 кг. на душу. Однако, с 1975 года мы не увеличили ни на грамм, наоборот, произошло снижение на 2 кг., в то время как с 1935–1975 увеличили производство на душу на 17 кг.

Растительное масло — плохо. Уже 10 лет мы планируем взять в год 10 млн. тонн, а получаем всего 4 млн. тонн. Раньше мы растительное масло экспортировали, теперь приходится ввозить.

По молоку и молочным продуктам к 1990 году планируем произвести по 20 кг. на душу. Это недостаточные темпы, но их едва ли удастся выдержать, потому что надои из года в год падают. И в 1982 году эта тенденция еще более усилилась.

Сейчас по импорту: молоко и молочные продукты — 28 кг. на душу, мясо — 6 кг. на душу. Цель — добиться полного исключения из импорта продовольственных товаров, за исключением сои (ее нам нужно 10 млн. тонн, а производим при всех усилиях У млн. тонн).

68 % колхозов и совхозов — убыточны, на дотации. Чтоб помочь им стать рентабельными, нужно сбалансировать цены между городом и деревней. Для этого надо 15 млрд. рублей. Где их взять, Госплан не знает.

Сейчас государственные дотации на мясо, молоко, масло — 30 млрд. рублей. В два раза дороже обходится их производство, чем продажа. Выход — повысить цены. Но это — вопрос политический.

А пока же хозрасчетом в колхозах и совхозах и не пахнет. Они знают, что банки им спишут задолженность. Заинтересованности же в расширении госпроизводства — никакой. И из деревни продолжают бежать. Чтоб не бежали, нужно жилье, дороги, механизация.

Потери при транспортировке, хранении — 8-10 млрд. рублей. Это только учтенные. Планируют снизить потери на 35–40 %. Почему не на 100 %? Потому, что для этого потребуются серьезные вложения в создание новых машин, в тару, в хранилища, дорожное строительство и т. д.

Индивидуальный сектор дает 28 % валовой стоимости сельскохозяйственной продукции. Только в два последних года этот сектор начал давать чуть меньше. Таковы перспективы.

Западная печать сообщила, что мы закупили на этот год 42 млн. тонн зерна. Одновременно печать полна сообщений, что наши валютно-финансовые резервы аховые. Мы потеряли огромные суммы из-за падения цен на нефть (наш главный экспорт), на золото, алмазы… Должны были выбросить на рынок что-то около 30 тонн золота, чтоб покрыть дефициты. А ограничения в кредитах — политика Рейгана и НАТО, вынуждает нас платить наличными.

Правда, большинство экспертов считает, что Советский Союз задушить нельзя. Но вот страны Восточной Европы можно и нужно. СССР, мол, не выдержит бремени выручать их из долгов (а у них их вместе взятых 58 млрд., т. е. в 4 раза больше, чем у самого СССР) — и он вынужден будет «отпустить узду»: пусть, мол, бегут на Запад.

4 апреля 1982 г.

Я уже писал, что увлекся вдруг и вновь прозой — публицистикой Блока. Ибсена он подает лучше, чем кто бы то ни был (из тех, кого мне, конечно, приходилось читать). Он спровоцировал меня взять из шкафа пьесы, которыми я упивался годах в 1937-39. Проглотил «Строителя Сольнеса» (в довоенном переводе от писался «Сульнес»). И удивился — производит. Может быть, впрочем, с подачи Блока, — сильнее понимаешь, когда тебе на таком уровне сообщают о смысле (и смысле формы) писателя. С другой стороны — как все давно было! И сам Ибсен, и мое увлечение им!

18 апреля 1982 г.

Умер Зародов (главный редактор журнала ПМС- «Проблемы мира и социализма») после десяти дней беспамятства от внезапного, но четвертого инфаркта. Вчера был вызван на работу — Пономаревым с Юга по димитровскому докладу, а пришлось заниматься похоронными бумагами. Главное — на каком уровне подписи под некрологом и на каком кладбище хоронить. Б. Н. считает, что «для поддержки авторитета журнала» желательна первая подпись Брежнева и всех секретарей ЦК.

Оказывается, он «на 62 году.». Я хоть и давно его знаю, всегда считал, что он лет на пять старше меня, а его юбилеи как-то не запечатлелись в памяти. А он всего на год старше.

По нынешним делам в журнале и в МКД — он, пожалуй, был весьма подходящей фигурой: с опытом общения в международном коллективе, с большим аппаратным нюхом и умением, но и обтесанный контактами и ершистостью иностранных коллег. В общем, он вел потрепанный баркас «международного теоретического и информационного органа» МКД более или менее квалифицированно, без цели, но и спасая от крушения. Вечная ему память, как говорится. А теперь надо искать другого. Самое правильное — какого-нибудь верного иностранца. Но Б. Н. и его коллеги никогда не допустят, чтоб 4 млн. рублей в год давать в иностранные руки. А от наших. нужны ведь почти несовместимые качества — должен быть членом Пленума ЦК и одновременно элементарно понимающий в международных делах и, хотя бы минимально известный братским партиям.

Ни Загладин, ни Косолапов, ни Афанасьев не пойдут: сейчас это понижение. Поэтому не исключено, что будут выбирать между Черняевым и Ненашевым («Советская Россия»). Буду отказываться. Впрочем, Б. Н. и не захочет — кто же ему будет полное собрание сочинений наращивать, а теперь — и вести Отдел, так как Загладин все больше уходит от текущей работы.

Впрочем, вот без Пономарева, пока тот в Крыму, он провел два «теоретических совещания» с зав. секторами и консультантами. Обсудили: переживает ли МКД действительно неизлечимый кризис, упадок, или это перестройка для нового подъема? Все, конечно, за последнее, но фактический анализ говорит в пользу первого вывода. Это — как бы подготовка к позиции Б. Н. на закрытом совещании Секретарей ЦК соцстран перед торжествами в Софии, в июне (100 лет Димитрову).

Сам он, Загладин, на этой неделе выступал перед начальствующим составом МИД'а — об МКД на современном этапе. Его хлебом не корми — дай где-нибудь выступить. И каждый раз он составляет «новую схему», придумывает новые ходы и аргументы. И почти всегда перед тем проигрывает на мне практически всю лекцию — доклад. А я по ходу сомневаюсь, добавляю, опровергаю, «обогащаю», развиваю. На этот раз — тоже. Но мне не хочется писать сюда, чем я «обогатил», какие идеи подарил: они сгодятся для мидовской аудитории — в доказательство, что МКД еще не погибло. А для интимного потребления — стыдно всерьез писать о них. Впрочем, вчера я употребил в дело эти свои идеи в большой беседе с Сэмом Уолшем (председатель КП Квебека в КП Канады). Мы ему хотим поручить миссию оздоровления братской социалистической партии Австралии. Чтоб съездил туда, как «друг со стороны» и посоветовал отказаться от пагубного сектантства под прикрытием верности Советскому Союзу и ленинизму. Ему очень польстила такая просьба.

Брежнев, хотя сегодня (по радио) и ответил Рейгану о готовности встретиться с ним в октябре, по-видимому, продолжает пребывать в неважном состоянии.

Был в Консерватории на концерте Рождественского: Денисов, Софья Габидуллина, Шнитке, наши авангардисты. Очень любопытно. Рождественский каждую вещь сопровождал краткой лекцией собственного сочинения. Такие лекции и такая манера исполнения таких сочинений могли бы вполне быть и в Лондоне, и в Сан-Франциско, и в Токио.

25 апреля 1982 г.

Похороны Зародова. Впервые я выступал в роли «ведущего» на траурном митинге. Хоронили на старой части Новодевичьего кладбища. Я там первый раз. Почти Пер ля Шез. На обратном пути меня провели мимо Аллилуевой. Красивая. Отбит нос. И, видно, по этому случаю голову обнесли пуленепробиваемой пластмассой. Был ей 31 год. А восстала. Потому что — русская. Впрочем, Орджоникидзе тоже восстал чуть позже.

О Зародове говорили все не казенно. Это признак того, что в основе он был неплохим человеком. Словом, дело свое сделал и достойно. Говорили не только на кладбище, но и в кафе «Хрустальное» — на поминках самые разные люди.

Второе событие — ленинская годовщина (112 лет). Замечательная по двум причинам. Во-первых, в течение почти месяца Москва полнилась слухами, что Брежнев умер. Даже один из «тамошних» голосов передал об этом, как о свершившемся факте. Люди встречаясь, спрашивали прежде всего: «не знаешь ли?»… Ждали торжественного заседания. Я пошел туда. За пять минут до выхода президиума из правой двери во Дворце Съездов пять тысяч человек затаили дыхание, а вместе с ними — миллионы телезрителей. Дверь открылась. И вслед за Гришиным появился ОН. Мелкими шашками, поддерживаемый всегдашним (красивым) «адъютантом». Приветствовали тепло. В аплодисментах, довольно продолжительных, ощущался вздох облегчения, а может быть и еще чего-то. Потому что никогда так долго, так настойчиво и в таком массовом порядке не «ждали» (не могу сказать, чтоб хотели, — народ у нас добрый), когда же «это кончится». Люди жаждут перемен и понимают, что пока он «на месте» — ничего не будет. А перемены (какие — никто не может сказать) во как нужны. На них терпеливо надеются и ждут, ждут «этого». Тот, кто знает, что 24 мая будет Пленум ЦК, ждут промежуточного варианта перемен, — поскольку кто-то должен занять (официально, а не просто de facto) место Суслова. Да и Кириленко уже три месяца не появляется. Пельше тоже не видать. И как же не ждать! В областных городах нет мяса вообще, разве что в комиссионных на рынках. Никаких круп. Молоко только по утрам. Молочных продуктов почти не бывает, как и колбас. Самая большая беда — нет никакого масла.

Владимир Александрович Толмачев, мой бывший комбат на войне, заехал из Ленинграда. Не виделись 7 лет. На пенсии, весь прооперированный. Картина в колыбели революции похожая. Ни сыра, ни колбасы, ни круп. Его племянница работает с мужем на стройке Саяно-Шушенской ГЭС. Плотина, как «у вас МГУ», а жрать нечего. Приезжали тут в Ленинград: кожа да кости. По три посылки в месяц шлем им. Тем в основном и живут.

Он переживает за безобразия и в торговле, и вообще, но со мной осторожен, все-таки я «оттуда», кто, мол, тебя знает. Для меня же разговор с ним еще одно свидетельство, что средний советский человек устал «от всего», не хочет мириться с тем, что ничего не меняется и его не успокаивает, что теперь о безобразиях говорят официально. Народ видит — дело слишком далеко (и высоко!) зашло.

Или: был на Секретариате ЦК 20 апреля. Обсуждалось (второй раз) положение в химической промышленности, в той ее части, которая обслуживает народное потребление. Хаос и бардак — самое вежливое, что можно было вынести из этого обсуждения.

И все всё видят, все всё понимают, умные и опытные министры, отделы ЦК, везде квалифицированные профессионалы, а ученые действительно (это пытались оспорить Соломенцев и Капитонов, но министр Листов ответствовал зло: «я знаю где я говорю и что я говорю!») — создают и краски, и машины, и волокна, и проч. на уровне и выше мировых стандартов. А производить их даже в минимальных количествах не можем, при том, что ни один химический завод не работает с полной нагрузкой — у большинства производственные мощности загружены на 40–70 %, а в Фергане на 6 %, в том числе — построенные на валюту (купленные в Италии, ФРГ, Англии, Швейцарии). Придуман даже термин: «несопряженное строительство» для обозначения неодновременного ввода зависимых друг от друга производств, в результате чего весь «комплекс» разложен и не работает. Как же тут не ждать перемен!!

Другим «музыкальным моментом» (выражение Бовина) был сам факт выступления с докладом Андропова, который по словам (или сведениям) приближенного к нему Арбатова, «хочет вернуться в ЦК» (т. е. на место Суслова). Доклад был необычным и по стилю, по манере (почти без нужняка), и потому, что восхвалений в адрес Генерального — минимум, а главное — по постановке внутреннего вопроса: сейчас, мол, ленинизм оборачивается для нас той своей гранью, которая требует всемерного развития инициативы, творчества масс, и учета требований масс. Такова заявка! Но на что?

Принимали его тепло, правда, не вставая. Встают только на Брежнева. Однако, когда он кончил, хлопали долго. Он уже сел, а хлопать продолжали. Брежнев и Черненко прекратили хлопать, а зал продолжал, и этим двум вновь пришлось захлопать. Опять они, взглянув друг на друга, остановились, а зал продолжал хлопать. Еще бы чуть-чуть и получилась бы настоящая демонстрация.

Думаю так: если Андропов сменит Брежнева, перемены могут произойти, если Черненко сменит — вряд ли.

Еще одно событие имело место: Пасха в прошлое воскресенье. Народ валом валил на кладбище. ГАИ через радио и «Вечернюю Москву» вынуждена даже объявить, что частные машины не будут пускать по дорогам, ведущим к основным кладбищам. Казалось бы, вполне современные люди, здороваясь по телефону или встретившись, поздравляли друг друга с праздником или совсем не иронически христосовались. Замечено, что пасхальная массовость с каждым годом нарастает. И это уже — кто имеет глаза! — приобретает характер скрытого общественного протеста. Или хотя бы отталкивания от господствующего порядка вещей (с его коррупцией, неравенством, несправедливостями, хамством, открытым использованием власти в целях личного обогащения, хвастливой пропагандой и демагогией = «пропагандой успехов», и на ряду с этим — очередями, теснотой в метро и троллейбусах, нехватками во всем, даже в Москве).

8 мая 1982 г.

4 мая у В. В. Кузнецова в Кремле принимали представителей движения «Парламентарии за мировой порядок». Всякие видные деятели от пяти континентов. Канадец Роуч, Силкин из Англии (теневой министр обороны), фигуры из Индии, из Нигерии, бывший президент Мексики Эччеверия. Б. Н. через решение ЦК и меня всунул в компанию с Василь Васильевичем принимать этих людей. Это — вместо приема. у Брежнева. После нас они поедут в Вашингтон. Интересно на каком уровне их там будут принимать? А потом они составят обращение к спецсессии Генеральной Ассамблее ООН по разоружению.

Скучные игры. Поразило меня только то, что даже на таком уровне произносят слова, в качестве мирных инициатив, которые мы провозглашаем вот уже на протяжении десяти лет устами Брежнева.

18 мая на комсомольском съезде Л. И. Брежнев еще кое-что провозгласит, в том числе торжественный отказ в одностороннем порядке от применения первыми ядерного оружия.

Нет! Войны не будет в обозримом будущем. Но будет массированное пропагандистское и особенно экономическое наступление, которое поставит нас и весь социализм в критическое положение. И, значит, надо срочно, коренным образом сверху до низу все менять. Иначе не миновать нам этак лет через десять «российской Польши».

На Первомай не пошел. Уж слишком теперь все это профанировано. По телевизору посмотрел как Брежнев еле-еле переставляет ноги, и руку в приветствии в состоянии поднять не выше подмышки, а уж, чтоб улыбку изобразить — сил никаких нет.

Москва полнится разговорами, кто поедет вместо Зародова в Прагу. Меня уже об этом несколько человек спрашивали, в том числе Г. Л. Смирнов (первый зам. Отдела пропаганды ЦК). Я хохочу в ответ, потому что знаю, что Б. Н. меня туда не пошлет. Он говорил мне, что надо бы так: Косолапова в Прагу, Смирнова на его место в «Коммунист». До этого называл также Стукалина и Толкунова, но они отказались, и еще маячит Скляров (первый зам. в «Правде»).

Все кругом читают Солоухина в «Нашем Современнике» № 1 «Продолжение времени». По идеологии — вполне контрреволюционное сочинение и, если не антисоветское, то ностальгически досоветское. Однако, талантлив и в частностях (нашего отношения к культуре и ее прошлому) прав. И хорошо, что и такое печатают, будто не замечая. Т. е. поток восстановления прав и миссии «великой русской литературы» продолжается.

15 мая 1982 г.

Что было за неделю? Был день Победы. Мы провели его с Колькой Варламовым (фронтовой друг). Пошлялись по Парку культуры, потом пошли ко мне пить, затем пили у него в кругу его семьи. К пяти часам я был сильно надравшись.

Пожалуй, с ним мы больше, чем с кем-либо откровенны по части «верхов». Судачили о всеохватывающем воровстве и коррупции, о том, «кто» будет после Пленума 24 мая. Оба мы ничего точно не знаем, да и никто не знает.

Между прочим, мне рассказали со слов Товстоногова (знаменитый режиссер) еще одну подробность нашей высшей нравственности. Он летел из Стокгольма в одном самолете с младшим Брежневым — зам. министра внешторга, сыном. Тот, конечно, не один. Всю дорогу — пьяный дебош. К Москве — едва на ногах. Спускается по трапу. Встречает его соответствующая камарилья. Рука в «ленинском» приветствии и по-пьяному шуткует: «Приветствую и поздравляю вас с моим прибытием в столицу нашей родины Москву!» Никому не подав руки, вваливается в машину и — таков.

Так нам и надо! Если лижем, если готовы терпеть любые потехи над собой — то почему бы нас не макать мордой в говно при каждом удобном случае!

И еще: все почти торгпреды в «богатых» капстранах — его креатуры, которые не только единовременно возблагодарили, но шлют дань регулярно.

В понедельник была шестерка зам. завов Международного отдела ЦК соцстран Европы. Формально — подготовка к димитровским торжествам в Софии, фактически — подготовка к «шестерке» Секретарей ЦК (там же, закрытой), где хотят обсудить — «что делать» с КП Италии, Испании, Японии и т. п.

Пономарев принял замов. Стыд и позор. Едва вязал. Особенно постыдна и глупа его «информация» о проходившей в эти же дни встрече делегаций ЦК КПСС и ЦК Финляндии (перед их съездом выламывали руки, чтоб не избрали Ааолто председателем).

Потом Загладин мне рассказал, со слов Прибыткова, что Черненко, прочитав материалы к этой встрече, отказался «под благовидным» предлогом в ней участвовать. И вели ее Пельше, Романов, Пономарев, который с подачи наших референтов=синисаловцев и определял всё.

29 мая 1982 г.

Китайская проблема. Мое столкновение с Рахманиным.

Еще в начале мая — как я есть член редколлегии «Коммуниста» — прислали мне статью Капицы (МИД) на книгу Борисова (?). Кто такой Борисов я не составил себе труда подумать, но позвонил Косолапову и сказал, что я категорически против такой статьи. Это была сплошная апологетика книги и ругань в адрес Китая, как будто никакой ташкентской речи Брежнева и в помине не было.

11 мая в Софии состоялся очередной «Интеркит» — тайное совещание замов шести соцстран по китайскому вопросу. От нас, конечно, Рахманин, который сначала навязал ЦК «директивы» для себя в Софию, а там — протокольную запись (как основу для политической пропаганды и научной работы в странах участниках — и на вынос). Однако, произошла первая осечка. Немцы (Бруно Малов) сначала внесли 100 поправок к проекту этой протокольной записи, а потом отказались ее подписать.

Видимо, Малов же донес Рахманину, что Хоннекер «вообще рвет и мечет» по поводу этого Интеркита. Он, мол, собирается 15 лет, записывает всякие громкие фразы по Китаю (диктатура, военно-бюрократический режим, альянс с империализмом, перерождение, сдача позиций капитализму и т. п.), а жизнь идет своим чередом. КПСС, мол, наделала кучу ошибок с Китаем, пора бы и «извиниться». Во всяком случае — у нас есть «свои» интересы и должна быть «своя» политика в отношении Китая. Вот так-то!

Вернувшись в Москву, Рахманин внес в ЦК «отчет» за подписью четырех отделов. Позвонил мне — и в своей манере «быстро-быстро»: подпиши, там все согласовано. Я почитал и решил, что подписывать не буду, о чем и сказал референту, принесшему бумагу.

Вместо этого послал Ульяновскому. Тот тоже почитал и прислал мне на другой день «соображения» — также против Рахманина.

Вечером влетает ко мне «лично» Олег Борисович:

— Где бумага?

— У Ульяновского…

— Зачем? Все согласовано. Сегодня была комиссия Политбюро (по Китаю), там фактически одобрили мою записку, даже еще велели «ужесточить» статью И. Александрова для «Правды».

Вид у него был угрожающий, злой, не терпящий возражений.

— Я бумагу эту подписывать не буду… Он повернулся и трахнул дверью.

Кстати, о статье И. Александрова. Она была разослана по Политбюро накануне. Я сделал для Б. Н. поправки, убрав упоминания фамилий китайских лидеров и несколько резкостей — атавизмов «холодной войны» с Китаем. Статья, подготовленная не рахманинцами, а скорее всего на Лубянке, написана была в ташкентском духе и коренным образом отличалась и от записки Рахманина, и от протокольной записи. Такой она и вышла 20 мая. Несмотря на.

Действительно, в тот же день, когда ко мне врывался Рахманин, состоялась китайская комиссия. На утро мне Б. Н. рассказал, что вот, мол, обсуждали: он (Б. Н.) и Андропов выступали за налаживание отношений с Китаем («ну, конечно, когда надо — и давать отпор!»), а Громыко, мол, удивил тем, что требовал нажимать на китайцев, не давать им спуску. И вообще был резок, хотя казалось бы, дипломату надо бы быть погибче.

От Пышкова (через трёп референтов, скорее от Рахманина, который член комиссии ПБ) поступило «тревожное» сообщение, что комиссия заняла еще более жесткие позиции, чем в записке Рахманина и в протокольной записи. Тем не менее, я вернул эту записку Рахманину, не подписав, хотя он грозил уже по телефону, что доложит Черненко, что Международный отдел отказывается подписывать.

Однако, я счел необходимым (да и по службе полагается) коротко на бумажке изложить Пономареву, почему я это сделал.

А именно: записка расходится с ташкентской линией, в ней главная задача (ставится) — разоблачать гегемонизм китайцев, она исключает разумную перспективу, создавая пропагандой атмосферу, которая лишит возможности налаживать нормальные отношения. И потому еще, что положение в Китае там охарактеризовано, как «сдвиг вправо». «Вправо, — писал я Б. Н.'у, — это известно что означает в нашей партийной терминологии. Это значит, «стало хуже». Но по сравнению с чем? С тем, как было при Мао, как было при Хуа Гофене, как год-два назад?

И, наконец, нельзя допускать, чтобы рахманинская линия блокировала ташкентскую линию, а это происходит, потому что исполнение политики фактически отдано в руки Олега Борисовича, к которому я по-человечески всегда хорошо относился.

Это я послал Балмашнову для передачи Б. Н., когда тот вернется с комсомольского съезда. Он, прочитав, и верный принципу «как бы чего не вышло», тут же подослал мне на 12 страницах на меловой бумаге «Выводы комиссии Политбюро по китайскому вопросу». Половина текста была посвящена Хоннекеру — с выводом «надо принять меры», тем более, что он и по германскому вопросу, и по польскому крутит. и вообще.

О китайцах — в стиле Рахманина, но в добавок было предложено приструнить тех «некоторых советских коммунистов», связанных с китайской проблематикой в институтах, в средствах массовой информации, которые неправильно понимают политику партии, ведут разговоры, будто партия и правительство не используют всех возможностей для нормализации отношений с Китаем и т. п. Что, мол, надо «провести работу» с директорами и руководителями ведомств.

Таким образом Рахманин с помощью Политбюро решил прищучить всех своих конкурентов и оппонентов, утвердить себя в качестве Лысенко для китаеведения.

Я понял для чего Балмашнов поторопился подсунуть мне этот документ: чтоб знал свое место и не высовывался, а то так и Пономарева подвести можно, тем более, что он тоже член китайской комиссии и его подпись, как и Черненко, Андропова, Громыко, Кириленко, Зимянина, Замятина, Рахманина, — также стояла под этим «докладом», предназначенным для утверждения на заседании Политбюро в четверг.

На другой день после заседания Политбюро вызывает меня Пономарев. Поговорили о том, о сем, в частности, о том, что надо готовить новое издание биографии Брежнева для США.

— Да, кстати, — говорит вдруг Б. Н. — о записке по Китаю. Сейчас было Политбюро…

— Борис Николаевич, — перебиваю я. — Я прочитал доклад комиссии по Китаю. Меня многое там удивило. Если Вы прочли мою записочку, то мне нет надобности говорить еще, что он (доклад) расходится с ташкентской линией, там нет по существу политики — куда идти, какова цель, чего мы хотим в своих отношениях с Китаем. А кроме того, нельзя позволять, чтобы Рахманин делал политику такой государственной важности.

Б. Н. в свою очередь хотел меня остановить, но меня понесло.

— Не знаю, известно ли Вам, что Рахманин за эти 15 лет, как он ведает Китаем в Отделе ЦК и особенно после того, как он стал первым замом, написал десятки статей, брошюр, даже книги, с помощью, конечно, института Сладковского и своих референтов. И все об одном — как надо громить Китай. Он прекрасно понимает, что если отношения изменятся, вся эта его «литература» летит в мусорный ящик. А он ведь уже выставлялся на выборах в Академию наук и не склонен оставить этот замысел. Так что, он сделает все, чтобы наша линия по отношению к Китаю осталась такой, какой она обрисована в его статьях и брошюрах под четырьмя псевдонимами. Но я думаю, что не гоже этот жизненный участок наших государственных интересов отдавать в личный бизнес Рахманина.

Б. Н. насторожился. Воспринял с явным интересом: такие причины ему особенно понятны, он любит такое. И, наконец, взял слово.

— Да, ладно, Анатолий Сергеевич, — постановление ЦК (Политбюро) будет совсем другое, не такое, как в докладе комиссии. Выступил на ПБ Леонид Ильич, — вот я записал, — (поднял листочек). и сказал: «Надо продолжать инициативную политику в отношении Китая, надо налаживать отношения. Думаю, надо поручить соответствующим товарищам подготовить новые наши шаги с целью урегулирования отношений на базе того, что я сказал в Ташкенте!»

Вот те раз!

А произошло, видно, следующее. Андрей, получив доклад комиссии, сразу усек, что это рахманинское дельце, и тут же продиктовал памятку для выступления Л. И. на Политбюро.

Б. Н. сомневался насчет «информации» Рахманина о Хоннекере и проч. А где же вы раньше были, члены и кандидаты в члены Политбюро? Или комплекс великодержавия срабатывает автоматически?! Во имя его на веру можно взять что угодно, даже «освятить» монополию Рахманина на китайские дела, которая означает, что ЦК собственными руками закрывает возможность получать объективную информацию (и изучение) о Китае, поскольку вся наука уже подпала под лапу Олега Борисовича!..

Финны. Их чрезвычайный съезд закончился «прощальным» заключительным словом Сааринена, который «проклял» вмешательство КПСС в дела их партии., вмешательство, которое и привело ее теперь к расколу. Публично — на всю Финляндию и на весь мир. Вот радость-то для еврокоммунистов. А товарищу Пономареву — как с гуся вода!

24 мая 1982 г.

Сегодня был Пленум ЦК. Продовольственная программа до 1990 года. Есть новые идеи, но не очень смелые. В основном по-прежнему: поднять, улучшить, усовершенствовать, расширить, словом — «давай-давай». Но надо повнимательней прочитать постановления. Вчера не хватило времени. А сегодня Брежнев (конечно, он, а не Горбачев, например, делал доклад) читал достаточно невнятно, чтобы усвоить «эффективность» предлагаемых мер.

[Наткнулся на брошюру о XVII съезде партии тех времен. Заинтересовался: оказывается в 1938 году мы произвели 7 млрд. 300 млн. зерна. Это — 120 млн. тонн. Это при 173 млн. населения. Это, когда в колхозах было всего 250 тыс. тракторов (а сейчас много миллионов), и когда там практически не было автомашин и никакой химии, никаких гербицидов. В этом же году (цифра не опубликована) произведено 165 млн. тонн при населении в 265 млн. и проч.]

Нехватки Брежнев объяснял так:

— увеличилось городское население;

— увеличилось потребление (жизненный уровень);

— увеличились денежные доходы (больше покупают);

— сельские жители много продовольствия покупают в магазинах;

— разрыв между производством и хранением плюс транспортировка (большие потери).

И еще что-то в этом роде.

Но ведь научно-техническая и производственно-индустриальная база сельского хозяйства увеличилась, наверно, в десятки, если не в сотни раз. А результат?

С «исторического» мартовского (1965) Пленума по сельскому хозяйству, с которого началась современная подлинно ленинская аграрная политика, прошло 17 лет. А результат?

По калорийности, фиксирует Пленум, питание обеспечивает физиологическую норму. Дело, видите ли, в том, что по разнообразию и качеству. не достигли еще. Попросту говоря, в большинстве районов страны нет ни мяса, ни масла, ни многих молочных продуктов, ни даже крупы. А в 1938 году все это было. Голодных ведь тоже не было, физиологический уровень и тогда обеспечивался.

26 мая 1982 г.

Словом, может, что-то и будет от Продовольственной программы, если. не урежут вложения в ее идеи, — так, как это случилось с очень похожими идеями мартовского Пленума 1965 года.

Брежнев выглядел плохо. Передвигался еле-еле, поддерживаемый охранником, замаскированного в подносчика чая. Когда сходил с трибуны и пытался сам ступить на лестницу, ведущую в президиум, чуть не упал, и охраннику пришлось его буквально волочь. Потом сидел, уставившись, — ни одного движения на лице, и ни одной мысли, кроме, наверно, — как бы досидеть до конца. Когда зал реагировал на какое-нибудь высказывание с трибуны смехом или шумом, он наклонялся к Черненко, видно, спрашивал, в чем дело, потом отшатывался без признака понимания на лице. В общем, — живая мумия. Все это видят и все соглашаются с тем, что это «нормально».

Андропова избрали секретарем ЦК. Зал встретил это неподдельными долгими аплодисментами. дважды. Значит, версия Арбатова, изложенная выше, была правильна. Очевидно, по сфере деятельности он займет место Суслова. А как они будут «делить» с Черненко, сказать трудно.

Мне сообщили, что обсуждался вопрос о Пономареве на Политбюро перед Пленумом — вводить его в ПБ или так и оставить. (А я-то думал, что эта проблема давно закрыта и Б. Н. вроде бы успокоился). Отвели. Спрашиваю — кто? Мол, «сам» и последний гвоздь забил Черненко. жест рукой, в смысле «по боку». А кто-нибудь поддержал? Да… — «провинциалы» (т. е., значит, Кунаев, Щербицкий, вряд ли Романов) Но сказано было — трое. Может быть Гришин. Но двух голосов — Брежнева и Черненко, при вероятной поддержке Громыко, было вполне достаточно, чтобы лишить Б. Н.'а последнего шанса. А сам факт обсуждения, конечно, не в его пользу: теперь все в Политбюро знают, что он «не пользуется» и, следовательно, можно совсем с ним не считаться.

И не считаются: пример тому — китайские дела. То, что он рассказал мне об обсуждении на ПБ записки комиссии по китайской проблеме, оказалось, сильно преувеличенным. И эта записка и «отчет» Рахманина об Интерките (правда, на Секретариате) были утверждены и стали «решениями ЦК». Так что Олег Борисович «смазал» меня.

И уже (вместе с Замятиным) разослал по ПБ информацию о Новой Конституции КНР. На самом деле — это чистая дезинформация. Так я Б. Н.'у и сказал сегодня в присутствии Загладина, который не только со мной согласился, но и сообщил Б. Н.'у с «акцентом» о том, что помощники Генерального Александров и Блатов возмущены поведением Рахманина.

Вот такие у нас дела там. Может быть с появлением Андропова что-то изменится.

Вообще я уповаю. Он разумный и компетентный человек, доступный «новому», склонный к размышлению. И у меня ни на минуту нет сомнения, что это сейчас лучший выбор. Б. Н. никак не мог бы восполнить сусловский вакуум. Как политик он мелок, обременен агитационно-пропагандистским комплексом 20–30 годов и склонный не к политическому, а к полицейскому образу мышления. Последний пример тому — его акция в отношении финской КП, которая долгие годы была отдана ему на откуп. И вот результат. Да и итальянцы в значительной мере — плод его многолетней «работы» по обращению ее в «московскую веру». Результат — прямо обратный.

Хорошо также, что продвинули Долгих кандидатом в члены Политбюро. Его хотят на место Кириленко, который уже — шкура от лимона. Этот человек умен, знающий, смел, владеет своей проблематикой свободно, мыслит реалиями. И если не сорвется, как Рябов и Катушев, то может быть будет какой-то толк и в деле — в промышленности, которой он ведает.

Вчера мне стукнуло 61. Были родственники и семейные друзья. 61 — это старческий возраст. Надо спешить жить!

Вчера с Загладиным принимали делегацию Международного отдела ЦК СЕПГ. Прошлись по «евро» КП, по общим проблемам МКД. Вадим вел лекцию, пытался читать с изрядной долей литературщины и дешевого социологизирования. У немцев в глазах мелькала ирония. В который раз я убеждаюсь, что Вадим вдохновляется на публику и перед публичностью. А беседа по гамбургскому счету, как правило, не получается у него.

31 мая 1982 г.

Болею бронхитом. Когда один в окружении своей «библиотеки», не знаю, за что хвататься, а в результате ничего серьезного не читаю.

На работу не пошел. От нечего делать стал читать Нагибина и вновь убеждаюсь, что мастерство советской прозы достигло очень большой высоты, превзойдя многое из того (по сумме приемов, по оригинальности находок — количественно, ибо по качеству невозможно сравнивать вне эпох, вне сюжета), что было раньше, в том числе и в классические времена.

Вот лежит папка на столе с газетами, обрывками ТАСС'а, записками. Многое пора выбросить, а мне лень ее даже открыть, хотя у меня целый день впереди без всякого дела.

Напротив — на стеллажах, в шкафчике — сотни книг и всякой полусекретной информации. Знаю, что почти ни к чему никогда не вернусь, например, сотни «единиц» о социал-демократии, с которой еще со аспирантуры и ПМС связал свои интересы. 30–25 лет назад, даже 15 лет назад ничего не было у нас о социал-демократии. Теперь — горы. Какое бы богатство для студента или «молодого исследователя». А оказывается теперь мне это не нужно. Сколько бы я ни прочел, допустим, об этой самой социал-демократии, больше того, что мне нужно о ней знать, я не узнаю. Потому, что стоит один раз понять, а остальное — текучка, пополняемая шифровками и повседневным ТАСС'ом. Очевидно, надо уже теперь читать не для пополнения знаний, а для поддержания в себе мыслительной способности и удовлетворения интеллектуального аппетита.

Чем хорош Нагибин: у него занимательность переплетается с мыслью, может быть не новой, но собранной с очень большого и длинного во времени поля культуры.

Кстати, у него великолепная мысль в «Машинистке, которая живет на 6 этаже». Всякое действие обладает определенной скоростью, ниже которой — остановка, паралич, смерть. Художественная натура — это еще не писатель. Должна включаться скорость, пусть небольшая.

1 июня 1982 г.

Я хоть и болею, но не могу не суетиться по службе. Готовлю материалы к димитровской сессии в Софии. А также биографию Брежнева для американского издательства «Сфинкс». Не считая довоенных лет, где действительно биография, — остальное набор цитат, впрочем, полезных для американцев.

Но в данном случае — не в этом дело. Идея такого издания принадлежит (как и со «Страницами жизни») Б. Н.'у. Он долго колебался, как ему подступиться к Леониду Ильичу. Уже книга (в рукописи) была почти составлена, а он все еще «не согласовал». Наконец, улучил момент (он ведь фактически не имеет личного доступа к лику) и поговорил. Тот сказал «ладно» и, мол, можно и короткое постановление ЦК принять «с поручением».

Составили проект (по аналогии с 1978 годом для «Страниц жизни»), т. е. — поручить Международному отделу подготовку и организацию дела. А когда получили обратно уже постановление ЦК, оказалось, что туда вписан также и Отдел международной информации, т. е. отдел Замятина, который вчера получил орден Ленина из рук «самого» за 60-летие.

Итак, нашего Б. Н.'а опять смазали. Мол, раз начал, давай, но не твое это дело. И вообще: дело идет к тому, чтобы строго ограничить Б. Н.'а комдвижением и обрезать его претензии на вмешательство во внешнюю политику.

2 июня 1982 г.

Сегодня меня вызывал-таки Пономарев. Чтоб посоветоваться со мной и Загладиным, и Жилиным по тексту для закрытой встречи в Софии. Настаивает, чтоб ограничиться МКД. На него не похоже. И симптоматичен аргумент: в эти же дни Громыко будет выступать в Нью-Йорке в ООН… и «у него анализ международного положения, о котором сразу узнает весь мир».

Еще больше меня поразила его реплика. Вадим предложил: не представлять в ЦК весь текст доклада Б. Н. в Софии для закрытого совещания («шестерка»), а лишь на полутора страницах «директивы» для делегации — перечень вопросов и основная их направленность, которые докладчик поставит. Б. Н. выразил сомнение. Я поддержал Загладина: как же, мол, как же, ЦК должен знать, о чем Вы там будете говорить.

Он посмотрел на меня, мигнул одним глазом и произнес:

— Вы думаете, это кого-либо интересует?…

Вот тебе раз! Зачем же ты тогда суетишься и выдрючиваешься, если все видишь и понимаешь.

И еще одно — о финнах. Стал ругать Синисала=леваков, мол, чего они хотят, Финляндия никуда не денется, что они думают — социализм там делать, революцию? Или — это же глупость — требовать повышения зарплаты на 35 %. Или: не входить в правительство! Но ведь мы дружим с президентом Койвисто, он хорошо себя ведет, и все доносы (перед выборами), что он смотрит на Запад, не подтверждаются. Премьер Сорса — наш доверенный друг, с которым у нас конфиденциальные отношения. Как же не входить, когда они до этого входили в буржуазное правительство и мы их поощряли в этом?!

Да и в большинстве КПФ ничего уж такого страшного. Конечно, есть антисоветчики. Но в целом партия здоровая. С Аалто тоже можно (и нужно) работать. Во всяком случае он Генсек и другого мы поставить не можем!

Но если так, дорогой Борис Николаевич, какого же х. ты настаивал, чтоб финнам перед их съездом вручили письменный меморандум нашего Политбюро, от которого за версту несет коминтерновским духом и великодержавием! Зачем же надо было провоцировать Сааринена на скандал?!

А ведь тоже, наверно, выпендривался (вслед за своими референтами), желая показать своим вышестоящим коллегам, что ты горой «за идеологическую чистоту братских партий».

12 июня 1982 г.

Придется-таки в понедельник ехать в Болгарию во главе с Б. Н. — на 100-летие Димитрова. Очень не хотелось, но ничего не поделаешь. Чуть ли не 30 человек сопровождающих, чтоб охватить все 140 делегаций со всего света нашими беседами о комдвижении и международном положении.

Б. Н. всю неделю занят был израильским нападением на Ливан. Благо, что Громыко в Нью-Йорке на ООН, — и наш под крылом Андропова активничал всласть, — в том числе в связи с двумя разговорами Брежнева с Рейганом по «красной линии». Брутенц на подхвате. Израильское нападение и в самом деле — международный бандитизм среди белого дня. Но им это сходит с рук. во всяком случае далеко не то, что нам было и есть за Афганистан.

Сняли редактора «Сельскохозяйственной газеты» (орган ЦК, между прочим) за то, что перепутала титулы Брежнева и Тихонова, переменив их местами. Когда мне это сообщили, я хохотал: «Как же, как же! Это все равно, что «Ваше величество» назвать «Вашим высокопревосходительством». Но новый секретарь Андропова собирал всех главных идеологических работников по этому поводу и инструктировал, — как добиться, чтоб подобное не повторялось.

Серьезные люди! Мыслимо ли что-либо подобное при Ленине?! Думаю, что и при Сталине — вряд ли, посмеялся бы в усы.

22 июня 1982 г.

По данным Загладина (из его объятий с секретарями ЦК Станишевым, Михайловым, еще с кем-то) — в Софии зреет «переворот». Окружение Живкова, особенно Балев, готовят свержение Лилова и других интеллектуалов-просоветчиков, которые так высоко за последние годы подняли престиж БКП в комдвижении. Какую-то даже шифровку в Москву сочиняли Загладин с Б. Н.'ом на эту тему. А Б. Н. дважды «смягчал» всхлипы в адрес «лично Живкова» в печатных вариантах своих выступлений.

Читаю Эйдельмана «Грань веков» про Павла I. Когда же, наконец, Россия дозреет до такого состояния, чтобы познавать самое себя теперешнюю не через посредство исследований давно минувших веков. Эйдельман в всех своих книгах это делает элегантнейшим образом, без намека на вульгарные ассоциации d la Любимов.

23 июня 1982 г.

Болгария. Б. Н. Его лакейско-коминтерновская попытка навязать конференции через болгар принятие «общего документа» в поддержку послания Брежнева ООН о неприменении первыми ядерного оружия. Поразительно, что его никогда не смущает, если он оказывается (а это все чаще бывает) в полной и постыдной луже. На этот раз — то же самое.

Тема: Зимянин, как идеологический руководитель современного советского общества. С одной стороны, вроде как естественно, с другой — все-таки нелепо.

Тема: футбол и политика «по материалам» разговоров за обеденным столом делегации, ездившей в Софию. Зимянин с увлечением рассказывал, как он готовил футбольную команду к чемпионату мира в Испании. Пономарев посмеивался над этим и, особенно, над тем, как вечером Зимянин «по-человечески» рвался к телевизору. Поскольку матчи шли каждый день, и разговоры за столом не утихали.

Зимянину не хватало ловкости поднять их на политический уровень. А у Б. Н.'а не хватало политического чутья, чтоб понять вздорность его снобистски-большевистского отношения к этому занятию. Напоследок я, будучи в подпитии, вмешался, чтоб помочь Зимянину:

— Борис Николаевич, а ведь Ленин учил, что политика это — где массы. А к футбольному чемпионату сейчас прикованы многомиллионные массы повсюду в мире, к сожалению, несравненно больше тех, которые участвуют в антивоенном движении. Для политического работника — это, по меньшей мере, предмет для размышления.

Он внимательно, косо посмотрел на меня. Зимянин тоже умолк, не знаю — понял ли намек и в свой адрес: мол, Черняев подсказывает, что неприлично Секретарю ЦК который уж день «развивать» футбольную тему на уровне болельщика.

Б. Н.'у очень не нравится манера Загладина вылезать всегда вперед, будь то в общих политических серьезных разговорах, будь то в застолье или в протокольных делах. А сам он?! Причем, с гораздо меньшими, чем у Вадима внутренними ресурсами!

24 июня 1982 г.

Все болею. Под впечатлением Софии вспомнил, что у меня с 1972 года лежит копия Дневника Димитрова. Вытащил и стал читать. 1937–1942 годы.

Если его опубликовать — это еще раз потрясет мир, не только МКД. Наиболее значительны три плана.

1. Димитров не устрашился Гитлера, но спасовал перед Сталиным, прежде всего в отношении репрессий. Сталин создал ситуацию вокруг Димитрова, при которой тот со дня на день ждал собственного ареста. И ни за кого (!) не вступился, даже за самых близких своих сотрудников, когда их брали или собирались брать. Подыгрывал Ежову в отношении Ракоши, польской КП и др.

Больше того — занимался доносительством. Комбриг Горбачев, приехав с фронта (1941 год, осень) рассказал дочери Димитрова, какой там хаос и ужас. Та — отцу, а Димитров — позвонил Мехлису. Остальное — понятно. Хосе Диас, как только началась война, сообщил Димитрову, что он не доверяет Тольятти. Потом это же сделала Ибаррури (!), и тот и другой оговорились, что фактов не имеют, но вот его поведение, настроение. Димитров доложил Молотову.

2. Димитров искренне восхищался Сталиным. Приводит многократно его разговоры с ним, высказывания, особенно тосты.

Подчеркивает его презрительную реакцию, а то и гнев по поводу славословий в его адрес — когда в своем кругу. Много — о том, как Сталин ценил Ленина. И ни разу, нигде не было и тени поставить себя (Сталина) на один уровень с Лениным. Много — о значении «средних кадров», о том, что стариков, которые всегда цепляются за свои места, надо своевременно заменять молодыми.

3. Сразу после VII Конгресса Коммунистического Интернационала (1935 год) Сталин начал оттирать Коминтерн. Димитров приписывал это интригам, шпиономании и т. п. Обижался, когда его перестали сажать в президиум, пускать на Мавзолей во время демонстраций, «не заметили» 5-летия Лейпцига. Только в 1941 году накануне войны, примерно, в апреле, для Димитрова стало проясняться, что за этим у Сталина стояла большая стратегия, которую Сталин, а потом и Жданов сформулировали совершенно четко в разговорах на ПБ в присутствии Димитрова, и в беседах с ним лично, в замечаниях ЦК ВКП(б) на документы и проекты статей, находящихся из ИККИ. Суть ее: Коммунистический Интернационал (КИ) был создан для мировой революции. Но теперь ясно, что в той форме, с какой думали в 1919-ом, ее не будет и быть не может. И пора прекратить существование директивного органа в МКД. Теперь — акцент должен быть на внедрение КП в национальную жизнь, только там — перспектива развития любой КП. Они должны быть совершенно самостоятельными и действовать, не оглядываясь на Москву. Да — марксистские партии, но без общего руководства и единой стратегии. И называются пусть по разному: рабочие, народные, трудовые, марксистские.

Потом Жданов развил эти идеи и подал в виде стройного документа по пунктам, который кончался предложением подумать о роспуске Коминтерна. Это в апреле 1941 года!!

Он же, Жданов, сильно поправил Димитрова, когда тот прислал ему проект документа КИ по социал-демократии, в котором предлагалось окончательно оттеснить социал-демократов от руководства рабочим движением и обеспечить один «руководящий штаб» — коммунистические партии.

По смыслу замечаний Жданова, — это, мол, полная чепуха, вредно и нереалистично. И получается, что единые и народные фронты, о которых постановил VII Конгресс КИ, который в свою очередь ЦК ВКП(б) игнорировал и всячески замалчивал (в том числе и в «Кратком курсе») получили реальное обоснование именно от нашего ЦК, а не от Коминтерна, запуганного репрессиями и сбитого с толку неожиданностью ситуации 1939-41 годов.

А мы теперь по случаю 100-летия Димитрова, в Софии и здесь, и везде все эти идеи записываем за Димитровым.

Сталин и Жданов смотрели глубже. Они понимали уже, что Советский Союз остается один перед лицом фашизма и «демократических», но антисоветских Англии, Франции, США, что рабочий класс Запада ничем ему не поможет, германский рабочий класс уже завоевал Европу в войсках вермахта, а заводы «Шкода» поставляли ему самую современную технику, французский рабочий класс еще не проснулся. Словом, надеяться не на что, кроме как на самих себя.

И не надо суетиться с организацией мировой революции из Москвы с помощью КИ: ее не будет, почва для нее рассыпалась. Поэтому пусть коммунисты начинают все сначала, но у себя дома, опираясь на национализм своего народа, становясь национальной силой.

Ах, если бы «батя» был последователен в этой и других своих правильных и крупных идеях.

На Западе справа налево господствует убеждение, что Сталин манипулировал Коминтерном в своих интересах. Из Дневника Димитрова следует, что совсем наоборот — он его игнорировал. И очень редко поправлял или советовал. Что — к сожалению, как оказалось. Потому, что КИ, как и начинающие КП эпохи «Детской болезни», фактически, вопреки даже VII Конгрессу, продолжал и размахивать красными флажками и жить старыми догмами, сплачивая тем самым единый фронт Запада (от фашизма до мелкобуржуазной демократии) против Советского Союза. Сталин был прав, когда однажды в сердцах бросил Димитрову: «вы (т. е. КИ) работаете на противника».

10 июля 1982 г.

Болел и к дневнику не прикасался. Впрочем, целую неделю ходил на работу. Тем не менее вчера при проверке рентгеном обнаружилась пневмония. Врачи хотели упрятать в больницу, но я «выстоял», несмотря на запугивания и угрозы. И вот, оказывается, вылез из болезни своим методом, т. е. презрением к болезни. Про себя думаю: если сдамся — все, записывайся в пенсионеры. Впрочем, как и на фронте — у меня, видимо, звериный инстинкт настоящей опасности. А где этого ощущения нет, я рискую.

На службе. Первые дни Б. Н. мной не интересовался. Повздорили только раз по телефону из-за Мухаммеда Али (боксер, борец за мир). Он меня пытался уличить в невнимательности к проблеме. Я же ему доказал, что не нужен он нам.

По Ливану в курсе держал меня Загладин и Брутенц, там мы, конечно, нарвались. И арабская пресса, включая ООП, западноевропейская, иранская усиленно обс. нас. Мол, кроме грозных слов ничего не сделали, в то время, как США поддержали и прикрыли своего союзника Израиль, не считаясь ни с чем. Все это потому, говорит Брутенц, что у нас нет политики. Мы заранее не установили для себя: чего мы хотим; до каких пределов готовы пойти; каковы реальные наши возможности, каковы реальные силы (и готовность бороться) у наших союзников. Единственная наша «стратегическая» идея была там — «насолить» американцам.

Моя война с Рахманиным вышла на новый виток. Он, как я уже писал, добился того, что «Интеркит» был утвержден на Политбюро с пунктом — опубликовать в «Коммунисте» статью на основе этой самой антикитайской бодяги, к которой на этот раз отказались присоединиться немцы.

Выйдя после болезни, я обнаружил у себя на столе верстку (как я есть член редколлегии «Коммуниста») и опять пришел в ужас. На 21 полосе (это около 66 машинописных страниц) идет долбеж Китая по всем линиям. Две три текста посвящены внутренним делам, партийным, конституционным, экономическому положению, экономической политике и проч. — причем, в таком разухабистом стиле, что мы подобного не позволяли бы себе в отношении многих империалистических стран, а уж — Франции или ФРГ — ни за что. О внешней политике и говорить нечего.

Словом, полное дезавуирование ташкентской речи Брежнева.

Потому что то, что там написано о внутренних делах Китая — . каждый читатель только удивится: как можно было называть такую страну «социалистической».

Или: если Китай настолько (и необратимо) погряз в альянсе с империализмом, как можно рассчитывать на нормализацию с ним, на улучшение отношений и сотрудничество.

Значит, Ташкент, — это либо конъюнктурный (лицемерный в основе) тактический ход, либо у нас правая рука не знает, что делает левая, либо идет «борьба» в нашем руководстве по вопросу о Китае.

Первый вопрос, который возникает на Западе — не покончено ли с Ташкентом?! Китай же получит полное оправдание, чтобы ответить еще большим разоблачением наших внутренних порядков и «гегемонизма».

Я звоню Косолапову. Излагаю ему все мыслимые аргументы. Он мне: решение ПБ ЦК и Рахманин сидит на моей голове. А номер уже подписан.

Звоню Пономареву, тот мне: «Я не могу отменить решение Политбюро».

— Но вы же член китайской комиссии, вы можете сказать Андропову. Ведь я уверен, что когда выносилось решение о публикации, никто из Секретарей ЦК и членов ПБ не прочитал этого рахманинского сочинения. Это же вопрос большой политики. И не дай Бог, если Брежневу доложат — в том же духе, что под его ташкентскую линию подводят мину…

— А вы знаете, что китайцы про нас каждый день пишут? А какая плохая речь китайца в ООН?

— Знаю. Но я знаю и то, что они много из того, что они писали полгода назад, перестали писать. Это видит весь мир. Достаточно перелистать ТАСС. Но Рахманин скрывает это от ЦК. Главное же — Ташкент — продолжается или нет? Если да, то нельзя, чтобы пропаганда расходилась с политикой.

— После Ташкента много воды утекло.

— Как так? Значит.

— Нет, нет, вы меня не так поняли (испугался). Я вам предлагаю? Пусть сам Косолапов, если он вам сочувствует, позвонит Андропову. А вообще вы поосторожней, не надо представлять дело так, что мы (Международный отдел) прокитайцы, а Рахманин один борец.

— Хорошо.

Косолапов, однако, не решился звонить Андропову. Я, говорит, позвоню своему непосредственному начальству Зимянину.

На утро я еще ничего не знал о результатах. (Я не люблю давить. и ставить людей в неловкое положение). А Б. Н. уже звонит: чем кончилось? Не знаю, мол. Но я на всякий случай позвонил (докладываю ему) сам помощнику Андропова Владимирову (бывшему помощнику Суслова). Он, говорю, очень обеспокоился. И обещал тут же доложить, как только кончится Политбюро.

Потом Косолапов сообщил о результатах разговора с Зимяниным. Тот тоже насторожился. Позвонил Русакову и они вдвоем порешили — предложить Косолапову разослать эту статью по китайской комиссии, а из ближайшего десятого номера — снять.

На этом пока и осталось.

7 августа 1982 г.

Пожалуй, самое важное за отсутствующие в дневнике дни — опять же Китай.

Прошла неделя. Оказывается, как мне недовольно рассказал Пономарев, Андропов ему звонил и сказал: кажется, твой Черняев какую-то декларацию написал по поводу этой статьи. Нехорошо, если между отделами конфликт. Пусть отрегулируют. Я, говорит, Пономарев (видимо, испугавшись) ответил, что Черняев, мол, никаких заявлений не делал, а лишь как член редколлегии «Коммуниста» (не дай Бог, как зам. в его Отделе) высказался за то, чтобы сократить. критику внутренней политики КНР.

Я (нахально): ничего подобного, Борис Николаевич. Я высказался вообще против публикации такой статьи, потому что она противоречит линии Ташкента, и написал довольно резкий отзыв, послал его Косолапову.

Б. Н. же приписал мне в разговоре с Андроповым такое «ограничительное» действие, потому что поддакивал. Андропов ему сказал, что он потребовал от Рахманина «резко сократить внутреннюю часть» и поубавить резкостей вообще.

На мое нахальство, за которым опять последовали рассуждения по поводу сочинительства Рахманина, Б. Н. заявил, что он больше этим заниматься не будет и мне не советует.

Между тем, мы с Арбатовым оказались как-то в театре Сатиры на «Самозванце» Эрдмана, 1930 год. Сплошные намеки и «ассоциации». После до двух ночи Арбатов таскал меня по арбатским переулкам вокруг своего дома и опять ругал всё и вся за великодержавную политику в отношении стран СЭВ'а. Тихонов привлек обычную обойму академиков (Арбатов, Иноземцев, Богомолов) к подготовке материалов для предстоящей встрече СЭВ'а на высочайшем уровне. И они там собачились с Гарбузовым (министр финансов) и Байбаковым (председатель Госплана), цель которых, по словам Арбатова, — переложить наши трудности на плечи союзников, заставить их платить за то, что мы плохо работаем.

Я ему в свою очередь рассказал о китайских делах. В ответ он, обматерив Рахманина и проч., предложил свои услуги: мол, позвоню Лаптеву (это еще один помощник Андропова), может быть, Блатову, который на Юге при Брежневе и аккуратно поставлю их в известность, что, мол, в «Коммунисте» может появиться не то. А ты мне пришли свой отзыв, который ты отправил Косолапову, чтоб у меня были аргументы. Это было в ночь с пятницы на субботу.

В понедельник утром я отправил Арбатову копию. А вечером этого дня состоялся вышеупомянутый разговор с Пономаревым, из которого для меня следовало, что мои дальнейшие действия могут быть расценены, как попытка интриговать против постановления Политбюро, как нарушение аппаратной дисциплины. Во вторник я позвонил Юрке и сказал, чтоб он моей бумаге ходу не давал. Оказывается, он уже успел поговорить с Лаптевым и Шишлиным, который отправлялся в этот день на Юг в помощь Блатову. Но бумагу, мол, я (Арбатов) никому не посылал, все только устно.

Тем временем, на столе у меня который день лежит вторая верстка из «Коммуниста», Косолапов мне ее прислал, так сказать, в нарушение указаний, поскольку велено было разослать только членам китайской комиссии Политбюро. По существу, там ничего не было изменено, разве что сокращена на пятую часть, даже прямое указание Андропова фактически не было выполнено. Рассылка, естественно, пришла к Пономареву, как члену комиссии. Балмашнов, помощник, направил рассылку Коваленко (еще один наш зам, который занимается Востоком) — чтоб тот доложил Б. Н.'у мнение. Тот доложил, как положено в таких случаях. Балмашнов положил это на стол Б. Н.'у. Тот ответил: «Я сказал, что заниматься этим больше не буду и прошу не отнимать у меня время».

Получивший привычную уже очередную оплеуху, «Сан Саныч» (Болмашнов Александр Александрович) вернулся к себе и, конечно, позвонил мне, зная мою заангажированность в этом деле и потому также, что Коваленко он материал посылал с припиской: доложить и Черняеву. Во всяком случае, Балмашнов не решался еще раз пойти к Б. Н.'у с китайским вопросом.

Что делать? С одной стороны, надо нейтрализовать обвинение в нарушении дисциплины, особенно, если интервенция Арбатова дойдет до Андропова (дополнительный негатив: мол, подключил человека не из аппарата, пусть и доверенного, «вхожего» в большие дворы и к самому Андропову. Юрка часто у него бывает еще с тех времен, когда он был руководителем консультантской группы в Отделе ЦК, которым заведовал в 60-ые годы Ю. В.).

С другой стороны, нельзя допустить, чтоб статья в «Коммунисте» пошла — государственный интерес.

Звоню Шарапову, помощнику Андропова, который ведет международные дела и с которым у меня уже был разговор раньше по первой еще верстке, после того как я понял, что разговор с Владимировым на эту тему ничего не дал: тот занимается внутренними вопросами и хоть обещал доложить Андропову о моих опасениях, что статья в «Коммунисте» идет в разрез с Ташкентом — наверно, этого не сделал, а может быть попросил сделать Шарапова.

Так вот, звоню ему:

— Вас еще интересует китайский вопрос? (вроде бы в шутку).

— Да, Вы вроде обещали прислать свое мнение о второй верстке. По первой, как я Вам говорил, Ю. В. позвонил Рахманину и велел «резко сократить внутреннюю часть и тогда пусть идет»

— Я готов Вам дать свое мнение. Статья, хоть и стала короче, но суть и тон остались прежними. Хотите, я изложу свое мнение на бумаге?

— Пожалуйста.

Сел и сочинил две вежливых, но весьма решительных страницы, настаивая на том, что по крайней мере до китайского съезда со статьей выступать не следует. Отправил.

Прошло три дня. Ни слуху, ни духу. Тем временем, звонит мне Бугаев, зам Косолапова, который решил от греха смыться в отпуск.

— Что мне делать, Анатолий Сергеевич? По второй рассылке я получил замечания только от Устинова (член ПБ, министр обороны). Ну, кое-где ослабил резкости, а кое-где и усилил. Но больше никто.

Потом, говорит, выясняется, что Рахманин (как секретарь китайской комиссии) добился, чтобы замечания поступали не в редакцию, не к нам, а к нему, а он нам потом пришлет окончательный текст.

— Не знаю, что делать Евгений Иосифович. Я сделал всё, что мог, а теперь не имею даже права дать Вам свои замечания по второй верстке.

— Мне, между прочим, позвонил. (тут осекся, фамилию не назвал, но я понял, что речь идет о Зимянине). Стал кричать на меня, знаете, в своем «товарищеском» (панибратском) стиле: «Тебе, что — двух решений Политбюро и одного Секретариата ЦК мало?! Ты почему не печатаешь статью? И т. д.» Я ему спокойно отвечаю: а мне нечего печатать, Рахманин все забрал себе, у меня текста даже нет, и замечаний ко мне больше не поступает. Кроме того, Михаил Васильевич, пока я не получу текста, завизированного официально от имени комиссии ПБ, я печатать не буду. Потому, что редколлегия фактически отстранена от этого дела, между тем, как все без исключения члены редколлегии против такой статьи (тут он добавил: я, Анатолий Сергеевич, полностью, на 200 % согласен с вашим мнением, мне Косолапов показывал ваш отзыв). Так что ни я, ни редколлегия в этом принципиальном вопросе брать на себя ответственности не будем. Я — старый партиец и против своего убеждения не пойду, а я убежден, что будет нанесен большой вред нашей политике.

Не знаю уж, так ли всё он отвечал Секретарю ЦК (впрочем, с него станется, он человек резкий, определенный, битый и честный), но в ответ получил: «Ну, смотри, смотри!»

После этого разговора с Бугаевым я все-таки решил позвонить Шарапову. Он: я докладывал Ю. В. (Андропову), но как бы от себя…

— Почему же? Почему вы не сочли возможным сослаться на меня, я ведь не прячусь, просто мне неудобно звонить самому.

— Ну, вот так. Я решил, что так будет лучше.

— Хорошо. И что же?

— Он сказал, что. и повторил то же — что надо сократить внутреннюю часть и пусть идет. (Только потом я понял, в чем там дело! Но об этом — в финале). Однако, ваши пометки на самом тексте, по-моему, полезны.

— Но я их не имею теперь права даже отправить в «Коммунист»!

— А вы попытайтесь отдать их Борису Николаевичу. Он ведь член комиссии.

— Хорошо. Спасибо!

Пишу записку Пономареву: мол, общался с Шараповым, докладывал ли он общие соображения — прилагаю! — Андропову, не могу сказать, замечания же по тексту он нашел «существенными» — тоже прилагаю!

Прошло еще два дня. Звонит Балмашнов: Борис Николаевич вернул мне ваши замечания, вашу записочку и ваш экземпляр статьи, не сказав ни слова. Я пришлю вам.

Т. е. та же «линия», что и с Коваленко: сказал, что заниматься не буду и баста!

Я понял, что биться о другие стенки уже бесполезно и решил покорно ждать появления статьи в очередном номере «Коммуниста».

А вчера произошло следующее.

Вызывает меня Б. Н. (он сегодня уехал в отпуск): мол, надо поговорить перед отъездом. Прихожу. Сияет. Подхожу к столу. Он бросает мне какой-то текст со словами: Вот почитайте. Ваша взяла!

Читаю: записка Брежнева, адресованная Андропову, очень короткая, в один абзац. Прилагаю, мол, записку моего помощника т. Голикова по китайским делам. По-моему, в ней есть дельные мысли. Прошу обсудить ее на китайской комиссии Политбюро.

А в записке Голикова, страниц на 15, следующее: создается ощущение, что у нас недооценивается значение нормализации с Китаем. Наша пропаганда слабо поддерживает ташкентскую линию, а то и выступает с материалами, которые ее фактически подрывают (ссылка, в частности, на статью в «Правде» от 20 июля). Перемены в Китае никто не хочет замечать, а они происходят. Главный наш враг — империализм США, поэтому и главный удар надо наносить туда. А получается, что в смысле переговоров, контактов, обменов мы на многое такое идем в отношении с США (даже в столь острый момент), на что с Китаем мы не позволяем себе идти. Нужен стратегический, ташкентский подход к проблеме Китая, надо каждый день делать все возможное, чтобы снять напряженность, налаживать сотрудничество, добиваться взаимопонимания, не толкать Китай в сторону США. И т. д.

О статье для «Коммуниста» в этой записке — ни слова, как и о линии Рахманина. Но смысл — абсолютно антирахманинский.

О реакции на это Пономарева — весь он как на ладони. Говорит мне: я посылал этот текст Коваленко. Вы знаете, некоторое время назад мы подготовили письмо братским партиям по китайскому вопросу, сейчас его надо поправить в духе этой записки Леонида Ильича. Андропов было уже согласился с нашим проектом, а теперь просит еще «посмотреть» (письмо, хоть, конечно, и не совсем в духе Рахманина, но почти. И основу-то составляли рахманинцы, наши лишь правили — «ослабляли» рахманинщину).

Вызвал я тут же Коваленко. Сели втроем, причем Б. Н. вышел из-за стола и подсел к нам за маленький приставной столик. Я совсем обнаглел, говорю: Б. Н., а может совсем не посылать? Какой смысл-то, если мы тоже за нормализацию, как же мы будем отговаривать от этого других?…

— Нет, нет, не увлекайтесь!

И пустился в редактирование.

Пока шел к нему Коваленко, Б. Н. успел мне сообщить «подробности». Ему звонил Андропов. в этой связи и сказал — в каком-то, конечно, контексте: «Рахманин ведет себя неправильно. Я его предупредил. Если же ничего не измениться, придется поискать ему какое-то другое место. И Шарапову своему сказал — они ведь друзья с Рахманиным, вместе в свое время в Китае были, чуть ли не учились вместе: или ты будешь выполнять свои обязанности помощника как полагается, или придется тебе уйти из аппарата».

Вот, оказывается, как! А я-то стучался к Шарапову, надеясь на понимание и поддержку. Получалось же так, что каждое мое слово и бумажка по Китаю, тут же становились известны Рахманину!

Но кто Голикова надоумил? Или, может быть, он и является источником ташкентской линии. И «дошел» до записки «независимо», может быть, даже не зная о статье для «Коммуниста». Но «Интеркит-то» он не мог не знать.

Самое важное, что его вторжение пришло во время!

А каков мой Пономарев! «Не буду больше этим заниматься!» Политический деятель=мелкий аппаратчик, ловчивший всю жизнь, лишь бы не вылететь из таратайки!

Арбатская прогулка имела и другие следствия. Но начну издалека. Еще до отъезда Загладина, Б. Н. сказал ему и потом мне, что надо срочно составить записку-справку о состоянии МКД. Андропов, мол, просил его сделать это, чтоб он мог войти «в курс дела», поскольку после майского Пленума именно ему поручили курировать и наш Отдел, и международное комдвижение, и все прочие движения. Я вспомнил, что еще к съезду мы готовили по собственной инициативе подобную аналогичную записку. Но она осталась в «аммоналах» Балмашнова. Свелось все к изданному типографски (на 400 страниц) справочнику о партиях под грифом «секретно», который, конечно, никому из ПБ никогда не пришло бы в голову читать. Я посоветовал Жилину — для данного задания — положить в основу ту нашу «аналитическую записку». Консультанты начали работать. Но Б. Н.'у надо: «Скорей, скорей!» Он вызвал стенографистку, продиктовал 13 страниц, велел Жилину «поправить» и тот прибежал ко мне с этим текстом и с запиской Пономареву (чтоб мы вдвоем подписали): вот, мол, первый набросок. Это был оптимистический, очковтирательский текст.

На другой день я сказал Б. Н.'у: могу вам дать, сделанное Жилиным, но сам я считаю текст неподходящим, нужно еще поработать.

И вот через несколько дней мы с Арбатовым оказались в арбатских переулках.

8 августа 1982 г.

Воскресенье, после дачи. Арбатов: на днях он был у Андропова по разным делам. Тот разоткровенничался (давно не было так). Говорит: из Секретарей ЦК Пономарев меня признал последним. Да и признал ли. Я, конечно, понимаю: он и старше почти на 10 лет, и в политике я появился много позже, потом оба мы оказались завами двух параллельных отделов в ЦК, но он раньше стал Секретарем. А потом я его обошел и вот теперь — его начальник. Словом, понятно. Однако, дело есть дело. И я ведь буду вести то, что мне поручили, так, как считаю нужным. И казалось бы. А он меня обманывает. Я попросил, чтоб его Отдел подготовил оценку международного комдвижения, чтоб составить себе общее представление, «где мы находимся». И — не о том, что они должны делать (т. е. сами КП), а что мы, КПСС, должны делать в отношении них. Но вот уже идет третья неделя, ничего пока нет. Надо напомнить. Я добьюсь. И втереть мне очки будет трудно: по роду своих занятий я все-таки кое как ориентирован в этом предмете.

Арбатов говорил это с оттенком пренебрежения к Пономареву, явно передавая тональность Ю. В. Грешным делом я подумал: не говорилось ли это для того, чтоб дошло до Б. Н.'а. Юрка передал и свою реакцию: я, мол, комментировал, что уважаю Бориса Николаевича, что он не интриган, никому не подговнил, никого не топил, не злопамятен, есть в нем какие-то «основы» и проч. Но все это, чтоб оправдать и свое «однако» в отношении Б. Н.'а.

Да, все его дано раскусили, как мелкотравчатого аппаратчика, который делает дело, думая прежде всего о своем кресле.

Я и до этого разговора на Арбате пару раз напоминал Пономареву об этом задании-просьбе. Он практически не реагировал и создавалось впечатление, что он хотел бы эту «просьбу» замять, лучше бы, чтоб о ней забыли и т. п.

Теперь я знал, что забыть не удастся. Понял также, что в какой-то форме я должен донести до Б. Н.'а этот разговор. Через пару дней, будучи у него, среди других дел, будто что-то вспомнив, я сообщил ему, что был вот интересный разговор с Арбатовым. Вы, мол, знаете, что он «знаком» с Юрием Владимировичем, бывает у него. И вот Ю. В. сказал Арбатову, что намерен всерьез заняться МКД, что он просил Бориса Николаевича дать ему объективный анализ положения, реалистический, чтоб можно было практически подойти к проблемам. И что тем самым, слукавил я, (как будто бы сказал Ю. В. Арбатову) он заодно хотел бы и посмотреть, как сами товарищи, т. е. Международный Отдел, который занимается МКД, оценивают то, что происходит и на что можно тут рассчитывать».

Б. Н. очень посерьезнел, явно был взволнован. «Давайте, давайте, когда можете представить мне?»

Я говорю: Думаю, завтра. Ведь мы давно уже работаем над этим… «Давайте, давайте!»

И я дал. 20 страниц действительно реалистической оценки положения. На другой день, едва я появился на работе — звонок: «Зайдите».

Гневу не было предела. «Вы малюете все черной краской! Зачем нужна такая мрачная картина?! Я не нахожу слов. Аргументов против такого подхода больше, чем можно найти, как это выразить»… И т. п. Я попытался возражать, даже употребил такое выражение: «нас ведь прощупывают и нельзя лакировать, это же сразу будет видно».

— Да, что они там знают о комдвижении?! И что же — нашей работы, значит, не видно?. Все плохо?

Препирательства были длительные. В конце концов, мне пришлось заткнуться. Б. Н. совал мне справочник по партиям, цитировал их заслуги и достижения и потребовал, чтоб записка была составлена «в этом духе».

Через час я узнал, что он тут же вызвал Пышкова (зав. сектором информации, моего подчиненного) и велел ему сделать записку «какую надо».

У Пышкова лакировочные обзоры всегда наготове, и через день — очередной был на столе у Пономарева. Но Б. Н. не решился все-таки обойти меня, видимо, сомнения у него остались, а может быть, подозревал, что я ему не все сказал о разговоре Арбатова с Андроповым.

Он прислал пышковское сочинение мне и вдогонку позвонил, сказав, что считает в основном подходящим. Через несколько часов, прочитав, я позвонил ему и сказал: «По-моему, Борис Николаевич, это совсем не годится. На обкомовском языке это называлось бы приписками».

— Почему вы со мной так разговариваете? — он вышел из себя и весь вибрировал. — Я что — не имею права высказать свое мнение? Вы сделали работу. Работа большая, но со многим я не согласен. Почему вы так?

— Борис Николаевич, я сказал свое мнение о пышковской записке. Но я понимаю так: Вы сделали замечания, Вы поручили мне переделать. И как на протяжении 20 лет я ваши поручения выполняю, Ваше дело выбирать.

За два дня мы с Козловым и Жилиным сочинили 55 страниц, где большую часть текста заняли «справки» об отдельных партиях. Но от сути предыдущего анализа я решил не отказываться и сказал Жилину и Козлову: невозможно подчиниться требованию Б. Н.'а полностью. Этим мы подвели бы и его самого (я-то знаю от Арбатова, чего от него хотят). Сами мы будем выглядеть неприглядно. А главное: появился шанс подойти, наконец, по-новому, по-современному к МКД. Андропов хочет и может это сделать. Потребность в новом подходе давно назрела. И если еще можно что-то спасти от этого «самого влиятельного фактора современности», в том числе и для на самих, для нашей международной политики, то надо помочь новому, влиятельному, умному, ответственному человеку, а не обманывать его сходу, отстаивая явно ретроградную и давно изжившую себя, так называемую, пономаревскую линию и образ действий, который определяется таким же отношением к своему «объекту» (и к своей ответственности за него), как у дюжинного секретаря обкома в отношении своей области.

Пономарев два дня «лакировал» наш текст, вычеркивал максимум возможного из реализма и критики, не говоря уж о самокритике. В конце концов картина получилась довольно розоватая, но что-то от реализма там все-таки осталось. В таком виде он и отнес это Андропову.

26 августа 1982 г.

В отпуску. С 13 по 25 августа был в Литве с дочкой Аней.

На другой день по приезду был приглашен первым Секретарем ЦК КП Литвы Гришкявичусом на его «виллу», рядом с нашим домом отдыха. Пообедали, говорили. Но с этого момента я уже для всех в Литве стал «генералом». В холодильнике на другое утро появились водка и пиво, конфеты. Секретарь обкома Клайпеды приехал, чтоб договориться о вышеупомянутой поездке. Директор дома отдыха ходил все время вокруг. Председатель горисполкома паланги «лично» пригласил сопроводить в янтарный музей в замок Тышкевича, показать город, потом появился Секретарь ЦК КП Литвы Шепетис (умный, широко образованный, по западному демократичный, человек большой культуры. Ведает в ЦК идеологией). И завершилась вся эта поездка для меня явно «не по чину» и не по заслугам.

О моей встрече с Гришкявичусом и о нашем вечере с О'Риорданом-Шепетисом было опубликовано в «Советской Литве».

2 сентября 1982 г.

Прожив 11 дней в Паланге, мы возвращались через Каунас и Вильнюс. Качество дорог. Пейзажи. Хозяйства.

Колхоз, кажется «Восточная заря», такие по TV редко показывают. Но — реальность. 3000 населения, 450 работников, 86 тракторов, полсотни комбайнов, свой ремонтный цех, фактически завод, 81 специалист с высшим образованием, две школы, два детсада, дом семейных торжеств (банька!), дома все кирпичные и почти все по индивидуальным проектам, прелесть, любо-дорого смотреть, быт — полная чаша. Механизаторы зарабатывают по 12 рублей в день, в среднем за год — нормальная зарплата и сверх того, в страду по 500 рублей в месяц. Это — среднее хозяйство. Коровы дают по 4200 литров в год, 3700 сдают государству, для себя остается — залейся, вся еда фактически своя, кроме хлеба.

Каунас. Председатель горисполкома, секретарь горкома водили по городу, в музей Черлениса. Чудо! Девушка — гид, высочайшей культуры.

Шепетис приехал встречать меня в Каунас, ужинали в доме гостей и лишь к ночи приехали в Вильнюс.

Прядильно-трикотажная фабрика. Кадры. совсем не то, что у нас. Простота, демократичность: на всех уровнях — на городском, ЦК'овском, райкомовском и фабричном (это, кстати, потом отметил О'Риордан, считая это главным фактором успехов республики).

Старый Вильнюс восстанавливают. Костелы. Картинная галерея в одном из них очень богатая. Обед с первым секретарем ГК Вильнюса и проводы у трапа самолета по высшему разряду.

Я до сих пор в толк не возьму, почему мне был оказан прием на уровне по меньшей мере Секретаря ЦК КПСС! Какую-то роль сыграл личностный момент: знакомство с Шепетисом, который совсем недавно вместо меня ездил на съезд КП Ирландии. И то, что он прекрасный, интеллигентный, доброжелательный человек, с неподдельным авторитетом в республике. Но опять же: я на отдыхе, Секретарь ЦК не обязан меня опекать. И главное, наверно, что я был знаком с Гришкявичусом, который пообедав со мной, сделал звонки!

Итак, я узнал за короткий срок одну из «трудных» наших республик с ксендзами и нутряным историческим антисоветизмом и антируссизмом (скорее), с которыми «нашим товарищам» там приходится иметь дело. И если б не материальное благополучие, то Литва (да еще рядом с Польшей) могла бы создать большие проблемы. Думаю, что большинство литовцев — не против советской власти, а теперь и не против колхозного строя, все это они адаптировали на свой лад и использовали, хорошо при том, на свое благо. Они — против абстрактного (в общем-то, чисто идеологического) подчинения русским.

Внезапно умер Иноземцев. 12 августа. Через день после того, как он заходил ко мне в ЦК. Ему надо было тогда позвонить по ВЧ в Грузию, предупредить, что 20-го он приедет с женой в Пицунду. Поговорили. Я попытался уговорить его пощадить Холодковского, которого он наметил к увольнению в связи с «политическим делом» в его институте (арест двух сотрудников за антисоветскую деятельность). Безуспешно. Об этом он говорил надменно, будто со стороны. Видно было, что он уже пришел в себя (как и от какой-то нечестной хозяйственной аферы, в которой он сам и его зам по хозяйственной части были замешаны — слухи по Москве, приходил оправдываться к Б. Н.'у, выплатил из своего кармана за какое-то институтское имущество для своей дачи, на которой он и умер). Словом, это был тот же «Колька», милый и навязчиво откровенный со «своими» и грубый, жесткий, вульгарный с подчиненными.

Ругал последними словами (как и за день до этого Ю. Арбатов) материалы для встречи на высшем уровне СЭВ, крыл Гарбузова, Байбакова и т. п. матом. Ушел от меня к Шапошникову согласовать предстоящую поездку в Японию, потом вернулся и таки дозвонился до Грузии, тон его сообщения о своем приезде туда был — не просьба, а указание.

И вот, пожалуйста. Узнал я о его смерти при странных обстоятельствах, в Паланге. Вечером 14-го, когда был в гостях у Парастаева. Он, как бы между прочим, между тостами, спрашивает:

— Анатолий Сергеевич, а вы не знаете, от чего умер Николай Николаевич?

— Какой Николай Николаевич?…

В Москве, конечно, ползли слухи о самоубийстве. Однако, это был инфаркт. Видно, сказались вышеупомянутые происшествия, хотя его «простили».

11 сентября 1982 г.

Опять работа. Очевидно ее ритм — главное, что обеспечивает всю прочую жизнеспособность, в том числе и в нравственном смысле: будто постоянно поддерживаешь право на все остальное, даже на «крупномасштабное», а не обывательское отношение ко всему окружающему.

Но физически я, конечно, не отдохнул. «Игровое» время отдыха не превышает недели. Но мне, по-видимому, больше уже и не нужно.

Эпизод с ругательным абзацем о Китае в речи Устинова при вручении г. Куйбышеву ордена. Александров сразу усек: это, мол, несмотря на записку Брежнева и решение китайской комиссии! Если это — дело Рахманина, не сносить ему головы. Проверил: в рассылке этого абзаца не было, значит, появился «по замечаниям». Оказалось — да: именно Олег порекомендовал его восстановить!

Но это теперь уже эпизод. На первом заседании ПБ, на котором после отпуска председательствовал Брежнев, он выступил «по всем обсуждавшимся вопросам».

И — о Китае (в духе своей записки), и о том, что надо спокойнее и умнее оценивать международную обстановку: «отрицательное не бывает без положительного». Больше обращать внимания на отношения и с крупными капиталистическими странами — «союзниками США» и особенно с малыми.

С Японией — не долдонить одно и то же, что мол, территориального вопроса нет. А что-нибудь придумывать в противовес. Приваживать Японию к себе, а не злить.

И вообще: говорим об интернационализме, о дружбе между народами, а что мы показываем по TV, передаем по радио о капиталистических странах? — Агрессию, кризис, всякие беды до безобразия. А между тем, там живут народы, которые чего-то добились, что-то есть у них хорошее и достойное уважения. Мы ведь патенты у них покупаем, а.

(Тут, правда, он не все глядел по TV, например, передачи нашего японского корреспондента об автозаводе в Токио и о лесопильном предприятии. Москвичи сочли эти передачи за «втык» нашим хозяйственникам!).

— И о работе аппарата ЦК — чтоб он не превращался в придаток министерств, а был контрольным органом Центрального Комитета партии.

— И о том, что на переговорах по разоружению в Женеве и везде надо еще более инициативно действовать, чтоб всем была видна наша искренность и честная готовность добиться справедливых результатов.

По экономике тоже здравые вещи. Словом, на этой верхотуре все правильно. И Андропов будет главным проводником всех этих идей, тем более, что это и его собственные идеи.

Но беда в косности, несовершенстве, отсталости, лености и развращенности исполнительного механизма. Его надо в корне изменить и провести генеральную чистку (наподобие того, что наметили китайцы на своем XII съезде!) — от старья, от карьеризма, от замшелости, от глупости и равнодушия. Кадры менять процентов на 80! Иначе — ничего не будет.

18 сентября 1982 г.

На неделе явился Бовин, чтоб опять «что-то», вернее за кого-то просить. На этот раз за некую Таню Алексееву, которую выдворили из журнала «Проблемы мира и социализма» в Праге за попытку унести из магазина штанишки, не заплатив. Скорее всего — дело, подстроенное чехами, которые нас теперь тоже «очень любят». Зазвал меня к себе вечером. Посидели. Был Колька Шишлин. Застал его за разбором списка членов советского Союза Михаила Архангела. Много там знакомых и незнакомых имен: Солоухин, Чивилихин, Сартаков, Гулыга, Андрей Николаевич Сахаров (член редколлегии «Вопросы истории»), Евсеев и др. известные антисемиты, многие члены издательства «Молодая гвардия» — там гнездо почвенности и антисемитизма, Кожинов (автор нашумевшей в прошлом году статьи), работники аппарата МГК ВЛКСМ, редакций «Нашего современника» и других журналов. Полсотни наберется. Словом, что-то вроде масонской ложи. Бовин решил ею заняться.

Некоторых из них уже исключали из партии, потом опять восстанавливали и они оказывались на хорошей работе. В общем — как полагается в хорошей полутайной организации, связанной с верхними аппаратами.

Зачитывал он мне выдержки из некоторых их ротапринтных сочинений, в частности, устав — принципиально ничего нового, кроме того, что это в Советском Союзе и составляется членами КПСС! Нация — единственно жизнеспособная категория, интернационализм — да, но в духе вселенского русского первенства в качестве объединяющего начала, интеллигенция — мразь, источник духовной гнилости и физического истощения нации, солдат — лучший образец человека, рыцарство (в павловском стиле), даже — телесные наказания, расправа за малейшие преступления и т. д.

Да, болеет наше общество!

А в присутствии Шишлина разговор пошел о том, как они там вместе с Блатовым организовывали и оформляли многочисленные записки Брежнева в Политбюро — по экономике, сельскому хозяйству, Китаю, международным делам, принципам управления (с упором на местную инициативу) и т. д. Я даже, расчувствовавшись, сказал, что вам (т. е. Шишлину и Блатову) партия и народ низкий поклон бы сделали, если б знали, что «это вы».

Бовин же стал рассуждать, что беда, мол, заключается в том, что все это «так и останется»… на бумаге. Я возразил: но теперь-то, когда Андропов — alter ego, для которого такие идеи в общем-то его собственные, но будучи оформлены от имени Леонида Ильича, дают полную возможность внедрить их.

С этим Бовин не стал спорить, наоборот, подтвердил(из своего личного общения с Ю. В.), что так оно и есть. Но возможности его не надо преувеличивать, не говоря уже о том, что у него нет аппарата. Аппарат, кроме его двух-трех помощников, в руках у других.

Возьми, например, идеологический аппарат. Кто там? Поставь рядом: Замятин, Тяжельников, Трапезников, Шауро. Из этих четырех, первый — дурак и шизофреник — выглядит, увы, приличнее всех.

А на «автора записок» не очень-то обопрешься. Ты же знаешь, как они делаются (я не знал до сих пор). Накануне выезда в Крым Генерального, собираются «ребята»: Юрка Арбатов, Богомолов, раньше Колька Иноземцев, покорный слуга, конечно, другие — не стал называть, и распределяют роли. Ты, мол, пишешь о планировании, ты — о сельском хозяйстве, ты — об Америке, ты — о Японии и т. д. но не перебарщивать. Правда, в этом году одна записка прорвалась «справа» — о Китае, от Голикова, неожиданная помощь правому делу. Ну вот. Приходят такие докладные на Юг, некоторые от имени Институтов (как и на этот раз от Арбатова по международным делам. Действительно то, что он, Арбатов, мне рассказывал за день до моего отпуска — о своей докладной, все практически вошло в записку Брежнева, которую я прочел по возвращении из отпуска). Попадают они в руки Шишлина и Блатова, ужимаются и редактируются «под принятый для Генерального стиль и язык». Затем громко зачитываются ему при удобном случае. Как правило, без малейших поправок тут же подписываются и отсылаются в Москву — на имя, в данном случае, Андропова с просьбой рассмотреть на ПБ.

Но если ты наутро заговоришь об этой записке или хотя бы на тему, которой она была посвящена, он вылупит на тебя глаза — будто впервые об этом слышит и отмахнется как от назойливой мухи: не мешай, мол, отдыхать. Он просто не помнит, что он делает и что он подписывает.

Я говорю: ну, это уже другой вопрос. А с точки зрения дела, то, по-моему, Андропов всерьез взялся. Он, конечно, знает, как делаются такие записки. Но для него они — документ, база для борьбы за преодоление бардака, для спасения советской власти.

Правильно, говорит, Бовин. Ну, а если при «нем» в Крыму окажутся не Шишлин и не Бовин, а кто-нибудь из союза Михаила Архангела? Тогда что?!

За эту неделю дважды встречался с лидерами новой Каталонской КП, которые отделились от ОСПК (еврокоммунисты) и сейчас — ядро воссоздания антикаррильевской КП Испании (вместе с другими группами). ЦК, значит, решился пойти почти открыто на поддержку действий по ликвидации партии Каррильо, вернее доведению ее до естественного распада и смерти. Рамос, Ардиака — молодой и пожилой (участник Гражданской войны). Посмотрим, как им это удастся.

Подготовили для Б. Н.'а доклад «Ленинская стратегия мира», он будет читать перед элитой МГК. На этот раз не очень капризничал.

Был у меня Мартынов, который сейчас временно исполнят обязанности директора ИМЭМО после Иноземцева. По существу пришел хлопотать за Дилигенского и Холодковского. Дилигенский был, оказывается, научным руководителем одного из арестованных. А Холодковский под сомнением насчет «сионизма» (анонимки есть) — и под «это дело» его решили почистить из Института. Жмет горком и отдел науки ЦК. А это — вместе с Дилигенским — одна из опор научного потенциала всего коллектива.

Я сказал все хорошие слова и о том, и о другом. Я их знаю 30 лет. Но что я могу сделать? Поговорил о них с Б. Н.'ом. Дилигенского он хорошо знает, ценил, привлекал к нашим большим разработкам. О Холодковском будто впервые слышит. Но весь мой «заход» воспринял просто как разговор «о таких вот делах» в Институте Иноземцева, а отнюдь не как просьбу поддержать хотя бы меня в моих намерениях что-то сделать.

В позапрошлый четверг уволили в отставку Кириленко на первом же заседании ПБ, на котором был после отпуска Брежнев. Давно уже говорили, что он в полном маразме: не ведает где и что с ним. Полное выпадение памяти. Между тем, я его еще во вторник за два дня до пенсии видел на Секретариате. Попытка Андропова выжать из него хоть пару фраз по тульскому вопросу, не увенчалась ничем. Вот так, видимо, будут отпадать уже совсем сгнившие сучья.

Невозможно читать герценовский «Колокол». Мучают ассоциации. И стыдно становится под воздействием его ярости, которую, однако, Ленин считал непоследовательной. Какая же тогда нужна — против российских извечных мерзостей!

29 сентября 1982 г.

В конце прошлой недели, Брежнев был в Баку: вручал орден республике за прошлую пятилетку.

Алиев, который превзошел все рекорды жополижества и холуйства, назвал эти дни «историческими». (Такой вульгарности и пошлости в восхвалениях не было даже при Сталине). И не поймешь — то ли он идиот персонально, то ли от наглого цинизма: мол, натека, выкусите! Я свое получу, а там посмотрим.

Но не в этом пока дело. Воскресенье, действительно, оказалось «историческим».

Еду я в машине на дачу. «Маяк» обозначает 11 часов. Прошу шофера увеличить громкость: прямая передача из Баку. Алиев открывает и предоставляет слово. начинается косноязычие, свидетельствующее о том, что наш лидер находится в плачевной фазе своего мерцающего сознания. Видно, сам не понимает и не слышит, что говорит, и вся энергия на то, чтобы прочитать каждое следующее слово (что не всегда удается). После каждой фразы — аплодисменты, бурные аплодисменты. Проходит минут десять. Он уже вместо «Азербайджан» произносит «Афганистан» и вдруг совсем замолкает. Какое-то шуршание, потом шум и бурные аплодисменты. И вдруг из приемника его слова: «Это не моя вина». Молчание несколько секунд и еще: «Придется читать сначала». Аплодисменты.

На другой день на работе спрашиваю у тех, кто смотрел по TV, — что произошло? А в программе «Время» все, естественно, было в порядке.

А произошло следующее.

Брежнев прочитал примерно три страницы, напечатанные дюймовыми буквами и в это время на экране заметили смятение Александрова, который сидел в президиуме рядом с Алиевым и был «в створе» оратора, только над ним. Он близоруко и лихорадочно подносил к носу то один текст, то другой, всплескивая руками. Опять проделывал движения от одной папки к другой, наконец, вскочил и побежал к трибуне. Подскочил к оратору с одного бока. Тот глянул на него невидящим оком и продолжал читать. Александров подскочил с другого бока, делая знаки, но оратор отмахнулся от него и продолжал читать. Наконец, «Воробей» вынужден был взять оратора за локоть. И в этот момент камеры были переведены на зал, Алиев начал бурно аплодировать, чтоб замять неловкость и заполнить паузу.

Слова «не моя вина» были произнесены тогда, когда камера вновь была направлена на трибуну и был виден поспешно удаляющийся Александров-Агентов Андрей Михайлович. При этих словах в его сторону был брошен гневный взгляд.

Итак, он читал не тот текст и не заметил бы этого до самого конца, даже несмотря на появление в нем слова «Афганистан». Как выяснилось потом(я сам мог сличить то, что слышал в машине, с опубликованным через день текстом выступления Брежнева на встрече с руководством республики) — он читал именно этот последний текст, в котором были и конфиденциальные моменты, не предназначавшиеся для печати.

Увы! Не прошло и двух недель, как подтвердились наши с Бовиным опасения насчет того, что при таком положении можно подсунуть что угодно и это тут же становится политикой, против которой никто не осмелится пошевельнуть пальцем.

И в самом деле: его показывали много, когда возили и водили по разным «объектам» в Баку. Вид у него законченного маразматика.

Протокол его встреч там был сверстан с протокола пребывания главы государства в иностранном государстве: почетный караул, махание саблей, гимны СССР и Азербайджанской ССР, парад войск почетного караула, эскорт машин и мотоциклов… То же самое при возложении у памятников, при проводах. Не говорю уже о национальных танцах «на всем протяжении» и народных толп с флажками и транспарантами — все 30 километров от города до аэропорта. Первая моя реакция была: так это же нарушение Конституции. Однако, по размышлении стало ясно — Алиев предложил такой протокол и никто не осмелился двинуть языком.

Сегодня Брутенц принес в кармане вырезку из газеты «Бакинский рабочий». Стихи Саляма Рустама, народного поэта Азербайджана. Напоминает Сулеймана Стальского и Джамбула, только они до таких вершин не поднимались: там и вождь, и сияние, и счастье в каждом сердце от одного взгляда, и мудрость, и источник всех благ. Словами (своими, нормальными) это не передаваемо.

Я прочел и хохочу. А Карэн мне говорит: привезли из Баку, т. е. все прекрасно всё видят. Парадокс состоит в том, что если ты сейчас велишь размножить это в десятках экземпляров, тебя привлекут за антисоветчину. Потому, что сочтут за издевательство, никто не поверит, что ты всерьез и искренне в восторге от этих стихов.

2 октября 1982 г.

Сегодня впервые по осеннему прохладно. Неделя прошла безумно: читал, читал обо всем в мире — общедоступное и под грифом «совершенно секретно». И создается впечатление, что все-таки что-то должно скоро произойти.

Б. Н. выступил с нашим докладом «Ленинская стратегия мира» в Колонном зале на чтениях МГК. Доволен.

По рассылке Рахманин (как и в случае с Устиновым) пытался подсунуть в его доклад свою китаефобию, но Б. Н. на этот раз решительно отверг, удивившись упорству и нахальству Рахманина. Он, да и многие, ждут не дождутся, чтоб китайцы выкинули что-нибудь такое, чтоб вызвать «гнев» у Леонида Ильича — и чтоб вся ташкентская линия и, особенно, курс ПБ, взятый в августе после записки Голикова, — полетели к чертям. Абсолютная неспособность мыслить историческими категориями, непонимание, что такое государственная политика. А ведь то, что мы с китайцами цапались лишние 7–8 лет — это заслуга Рахманина — очевидной бездарности.

Как вообще такие люди попадают в Секретари ЦК? Недавно был на Секретариате. Обсуждался уже не раз больной вопрос: почему завал с компенсационными стройками, главная их часть — в химии. Выступали всякие министры и проч., наговорили всякого — Черненко, который вел Секретариат, в итоге сказал: ничего не понятно — почему, как это получилось, кто виноват, где выход. Может быть ты, Яков Петрович, (обратился он к Рябову, недавнему Секретарю ЦК, а ныне зам. председателя Госплана) прояснишь нам картину. Тот встал и плел в течение 15 минут такую галиматью, что началось непочтительное шушуканье. После него выступили все Секретари — и каждый считал своим долгом выразить «удивление» и «возмущение» беспомощностью своего бывшего коллеги. Он был действительно жалок и глуп в своей попытке «обобщающего анализа». А ведь он был до своего секретарства первым секретарем Свердловского обкома! И из секретарей его сняли не за неспособность, а за то, что где-то, видимо, по пьянке, «не так» выразился о Генеральном.

Русаков, Зимянин. ему подобны, только в других сферах, впрочем, жизненно важных для партии и государства.

В составе Секретариата сильное впечатление производят Долгих, и, конечно, Андропов и Горбачев. Наш Б. Н. смешноват со своими дедовскими претензиями «крупно политически» влезать в вопросы, в которых он ничего не смыслит. Когда он начинает говорить, «публика» — присутствующие, как по команде улыбаются и перешептываются. Всегда бывает стыдно за него, хотя к этим его «интервенциям» не имеешь ни малейшего отношения.

Читаю в «Дружбе народов» эстонца Яна Кросса «Императорский безумец», опять же про нас, хотя действие происходит в пушкинские времена.

Израиль и зверства в Бейруте у всех постоянно перед глазами. Нельзя сказать, чтоб наша «общественность» искренне переживала или действительно возмущалась — не те времена, не испанская война 1936-37 годов. Мы стали взрослыми и равнодушными.

Повседневность и оглушающий пропагандистский треп по всем видам mass media притупил натуральные чувства. И все же люди думают, чтобы это значило, такая вызывающая жестокость и безнаказанность? С одной стороны спрашивают, как мы можем это терпеть? И в то же время — общее мнение, что нечего нам было лезть на Ближний Восток, своих дел невпроворот.

Приехал из Лондона Масленников Аркадий Африканович, корреспондент «Правды», сопровождает Чейтера, директора «Morning Star». За полтора часа он дал картину, какую мы получаем из многочисленных посольских и резидентских шифровок. Умно и глубоко, хотя по прогнозам слишком однозначно, категорично. Мне предстоит встреча с Чейтером на той неделе, а также с Джаганом (Генеральный секретарь Гайяны), с Кленси (Австралия), с Вассало (Генеральный секретарь Мальты).

8 октября 1982 г.

Выходной день. Вчера смотрел фильм «Родня» Н. Михалкова и был на Кузнецком мосту — осенняя выставка МОСХ. К 65-летию Октября. Как, конечно, понимать 65-летие. На официальную тему там, может быть, около десятка картин из тысячи. А в целом отражает и состояние общества, и степень свободы отражения этого состояния. Особенно лихо получается у «прикладников» и декораторов: всякие эскизы к пьесам, к кинофильмам, проекты декораций для театральных постановок, иллюстрации к романам и т. п. Тут стихия преднамеренной стилизации и вызывающего откровенного эпигонства (особенно под сюрреализм и «мир искусства» начала века — Сомова, Судейкина, Лансере, Борисова-Мусатова, Бенуа). А сюжеты и тематика, конечно, в иносказании — но все про нашу действительность. Толпа не убывает перед картиной «Танец маленьких лебедей» — открытый сюрреализм, но никто не обманется: про московское «высоко цивилизованное» мещанство. Есть вещи, наоборот, с глубоким настроением, с ностальгией и по революции, ее идеалам, и по духовности еще более «прошлого».

В основных залах порядочно, как всегда, барахла, поделок на темы, понятные «родным и близким». Но и здесь — все стили присутствуют, несколько хороших женских портретов (а их весьма много, может быть, тоже знамение времени?!). В разной манере — от фото натуралистической (один портрет конкретной женщины с именем и фамилией) — в стиле Лактионова, но по-современному — просто великолепен. Здесь есть и сатира, но главным образом в графике (Мамонов, например). Мало голого тела, много такого случайного, что за этим видишь прозябание неудачников, которые случайно попали в художники и вот влачат свою профессию, выпендриваясь и приспосабливаясь к моде.

Говорят в Третьяковке открылся Корин. Впервые выставлена «Русь уходящая». Надо сходить.

9 октября 1982 г.

Вчера собирались у Гилилова. Вечер был. трудно найти не банальные слова. Простота без вульгарности. Собрались люди, которые доверяют друг другу, которые все понимают, у которых нет необходимости придумывать тему для общения, которые радуются, что все они такие естественные и безукоризненно порядочные, которые понимают, что всем им осталось немного и предстоит только заключение., где могут быть и последние неожиданности.

Прочитал в № 7 «Нашего современника» рассказ Георгия Семенова «Игра в колечко». Еще одно подтверждение великости нашей современной прозы и того, что она уже вполне вошла в роль, которую, скажем, Чехов или Бунин, выполняли для своего времени. Это доподлинный критический реализм, если уж прибегать к определениям (и высокое при этом мастерство). На 20-ти журнальных страницах — все наше общество. Солженицын со своим «Матрениным двором» (тематика — та же) — просто детсадовский недоросль. А между тем, писатель (Г. Семенов, я имею в виду), конечно, ничего плохого для советской власти не хотел. Просто — самореализация таланта.

«Marxism to day» опубликовал статью Роя Медведева. Называется «СССР после Брежнева». Вот и вся братская дружба. Надо издевательски поговорить об этом с Чейтером, который сейчас здесь в Москве по приглашению «Правды». Это ведь все равно, как если бы «Коммунист» опубликовал статью Треветта — лидера «Новой рабочей партии», образовавшейся из тех, кто бросил вызов КПВ, как ревизионистской и антисоветской.

16 октября 1982 г.

Эта неделя длинная. Замучили делегации. Каждый день по одной — две. Кленси — австралийский председатель КП. Партия иссыхает в просоветском догматизме.

Вассало. Крупный человек, генеральный секретарь маленькой партии маленькой Мальты. Значительнее своей партии на много порядков.

Польский посол Кочелек с секретаршей. Пришел представиться и проинформироваться.

Вьёге — член ПБ ФКП и главный редактор «Cahiers du communism» с еще одним французом — целые два часа я распространялся обо всем. А французы после Канапы побледнели. Говорят фразами из последнего выступления Марше или из доклада на последнем Пленуме. Как румыны. Скучно. Но я их «очаровал» доверительностью.

Чейтер — член ПБ и главный редактор «Morning Star». Он сильно эволюционизировал за пять лет (как я его видел) в нашу сторону. Разговор долго не клеился, присутствовал Афанасьев.

Когда я потом Б. Н.'у об этом рассказал, он стал сильно волноваться: итальянцы бузят, надо принимать меры и тут еще оказывается — с другого боку подвох. Не доложить в ЦК — узнают, будет «выговор», доложить? А как доложишь, когда даже само название статьи страшно воспроизвести в записке в ЦК? Словом, обычные его крупномасштабные чиновничьи тревоги вместо политики.

Вчера — защита докторской диссертации у Загладина в МГУ. Четыре часа почти в атмосфере философического трепа. Мысли, которые «высказывали» эти академики, членкоры и профессора философии — для меня — обыденная банальность, с которой каждый почти день сталкиваешься в ТАСС. Но преподносится это на уровне современной марксистско-ленинской идеологической схоластики. Вадим блистал и было видно, как все его официальные и неофициальные оппоненты старались изо всех сил выглядеть на его уровне.

Потом пьянка в довольно узком кругу, но почему-то не у Вадима, а на квартире у Ваньки Фролова, с которым в паре они разрабатывают глобалистские проблемы.

Вчера Б. Н. собрал ученых из Ленинской школы и АОН — 6 человек, чтоб «посоветоваться», как обновить свою брошюру «Устарел ли марксизм-ленинизм?» (официально — «Живое и действенное учение марксизма-ленинизма»). Я их заранее предупредил, о чем будет идти речь. Подготовились. И много наговорили дельных вещей. Брошюра, которую мы с Козловым соорудили лет пять назад хорошо пошла и у нас, и среди зарубежных коммунистов.

И разумеется, каждый получил задание дописать, изменить, пополнить текст в соответствующих местах по тем темам, о которых он сам же говорил на этой сходке.

С точки зрения поддержания уровня нашего «теоретического» престижа в МКД, это мероприятие может быть не такое уж плохое, но времена уже не те, чтоб подобные акции оказывали теоретическое влияние на кого бы то ни было.

И лучше бы сам-то Б. Н. не лез в дискуссию. Ведь стоило ему открыть рот, как обнаружилось его постыдное невежество даже в тех вопросах, которые уже изложены в «его же собственной» брошюре. Апеллировал дважды ко мне, рекомендуя обратить внимание институтов на ту или иную тему, которой, по мнению Пономарева, никто еще не занимался, а надо бы, очень важно. Я мрачно опровергал, сообщая, что эти темы давно разработаны и по ним имеются целые книги. Но с него, как с гуся вода.

Вот в такого рода «мероприятиях» слишком уж наглядны цинизм и разврат этой нашей теперь уже вполне открытой практики эксплуатации чужих мозгов.

24 октября 1982 г.

Прочел повесть Кожевниковой в «Новом мире» — «Елена прекрасная» — «прекрасные» портреты Гали Волчек и Олега Ефремова, а авторша, оказывается, — сестра первой его жены, которая — дочь летчика Мазурука и будущей жены Вадима Кожевникова, писателя, красавицы, как я ее запомнил по пляжу в Коктебеле в 1966 году. Несколько лет назад она умерла от рака.

Повесть — пример высокого профессионального мастерства нашей нынешней прозы, великолепная наблюдательность и точные характеристики «московских эпох» 50-х, 60-х годов интеллигентской московской среды. Но Галя, говорят в бешенстве, хотя мне показалось, она завидно «выведена».

А у меня неделя, так неделя: Марше побратался с Ху Янбином в Пекине. И наша идейно-политическая изоляция в МКД стала еще отчетливее. Б. Н. распорядился было дать в Париж телеграмму Червоненко: как же так? Мол, французские товарищи обещали нам дать отпор наскокам Пекина на советскую внешнюю политику, а на самом деле что? Но — раздумал, Зуев его убедил, что это ни к чему не приведет, а «французских товарищей» обозлит и все «достижения Пономарева» по восстановлению братских отношений с ФКП будут смазаны.

Б. Н. огорчен, что не ему, а Андропову «поручили» ехать в Берлин на 100-летие Маркса, а ему — выступать здесь на юбилейно-торжественном собрании. Суета уже началась, особенно с «решенной» статьей Леонида Ильича для «Проблем мира и социализма» — о Марксе, которого, как он сам давно признался, никогда не читал.

Вчера — субботник для Отдела — в новой партгостинице на ул. Димитрова. Профанация и стыд. Работники ЦК ползали на коленях и мыли номера, в том числе ванные и туалеты под насмешки персонала, которые ходили и указывали пальцем, где не дотерты пыль и где надо почище. Идиот, что пошел — единственный из замов! Играю в демократа и никак не могу отделаться от былой атмосферы субботников былых времен (как и первомайских демонстраций 30-ых, 50-ых годов).

Был на Корине (Русь уходящая», Пешкова, панорамы Москвы, России…). Но «Русь»… сильно он был в лапах солоухинской почвенности и умел сильно выражаться. Явление, конечно, и народищу — не пробьешься. Но и сам он «ушедший». Волнует мастерством, а не идеей.

30 октября 1982 г.

Неделю назад в Лужниках произошла мини-ходынка. К концу встречи «Спартака» с каким-то голландским клубом образовалась давка и то ли обломились перила у выходной лестницы, то ли кто-то упал и потянул за собой, как камешек с горы, десятки других, но — 67 растоптанных насмерть и 200 раненных. «Вечерка» сообщила об этом в общем и целом — имеются, мол, жертвы. «Голоса» путаются в цифрах, но вся Москва знает, что произошло.

И уже, как и во всем остальном, винят не администрацию стадиона и милицию, а власти, «порядки», «систему». Мой портной, обмеряя меня, ворчал: всему причиной, что везде господствует кривда, она подавила правду, везде полно начальников, а работать никто не хочет, хочет только хорошо получать.

На стадионе, который вмещает более 80 000, на этот раз было всего 16 тысяч, в основном на двух трибунах. Но для ради «порядка» оставили только один выход. И, конечно, почти сплошь пьяная толпа. Конечно, прямым образом — причем тут вроде бы «система»? Однако, ни в 30-ые годы, ни после войны, когда и милиции было меньше, и стадион «Динамо» — не то, что — Лужники, да и позже в самих Лужниках никогда ничего подобного не было. Так что — в конечном счете — это происшествие еще один сигнал разложения общества, деморализации «системы».

А Брежнев продолжает произносить, что мы находимся «в расцвете своего могущества». Речь перед военачальниками, из которой следует, что мы не отступимся в гонке вооружений и что, оказывается, вопреки всем нашим теориям об «историческом наступлении социализма», наступает империализм. А также — что нормализация с Китаем нужна нам, чтоб не иметь второго фронта (о чем обычно думают, но не говорят).

Надоело уже самому себе ныть, что нигде ничего нет. В Ташкенте, например, в магазинах нет (осенью) даже овощей и фруктов, а на рынке — баснословные цены. Почему? Потому что, товарищ Рашидов все распахал под хлопок. Но хлопчатобумажных тканей тоже нигде нет.

Загладин неделю был в Италии. Mass media отодвинули все международные события, комментируя его визит — его публичные дискуссии, его встречи, в том числе с Берлингуэром. Партия расколота, а «база» в подавляющем большинстве не приемлет тезиса об «исчерпании импульса Октябрьской революции». И в самом деле — зачем тогда быть коммунистом, если событие, от которого пошел современный коммунизм объявить мертвым прошлым?

Интересна реакция Пономарева на телеграммы Вадима из Рима: саморекламой занимается., кто ему разрешил коммюнике выдавать о своих встречах? Каждый другой все это мог сделать не хуже. Словом, мелкий завистник в свои 77 лет!

Ошеломляющая победа социалистов в Испании: почти 46 % голосов и абсолютное большинство в Кортесах (а Каррильо скатился с 23 места на 5).

Это наряду с победой Пальме в Швеции, «движением вперед» Папандреу в Греции, какого-никакого «левого» правительства во Франции. Но и наряду с уходом Шмидта Брандта. Не признак ли это «национализации» политического развития в мире! Наряду с интернационализацией всего остального? Не становится ли новый национализм главной массовой идеологией в современном технократическо-космополитическом мире?!

6 ноября 1982 г.

Канун праздника. Удалось остаться одному. Перебрал много книг, в том числе из серии ЖЗЛ (жизнь замечательных людей) о Леонардо да Винчи и Кузнецова о Ньютоне. Все захватывает и все (даже Ньютон) заставляет опять и опять обращаться к «судьбам Родины» и к тому, «что же происходит» и «сколько можно». Особенно на фоне вчерашнего скучнейшего, кондового доклада Гришина во Дворце Съездов. И читал он его как-то плаксиво, дохло, все время затихая и всхлипывая.

Говорят, ему выговор повесили на ПБ за Лужники. Хорошо, если так., но что-то мало верится, что так. Уж больно необычно.

Пономарев суетился вокруг трех докладов о Марксе, но, наконец, кажется, понял, что и Брежнев, и Андропов обойдутся без него, т. е. их команды сделают тексты без вмешательства претендента в теоретики нашей партии. Сосредоточился вроде на нашем проекте схемы к его собственному докладу.

Вообще в последнее время ему довольно часто дают щелчки, чтоб не лез не в свое дело. Однако, сомневаюсь, чтоб он угомонился.

Мих. Ханух (1929 год) «Людьми остаются» повесть в «Дальнем Востоке» № 14 за 1981 год. Вся читающая Москва гоняется сейчас за этим журналом, который, наверно, в городе в нескольких экземплярах, если не в одном библиотечном. Кажется, Бовин открыл это

— и пошло. Это на тему о реабилитации евреев, как полноправного советского народа. Написана мастерски, волнует и идея очень нужная. Всегда у нас так — в полный голос об этом не говорили, а если кто сунет под нос упрек, пожалуйста, мол, «у нас все равны» и обо всем можно писать. И тем не менее, для евреев, которые остались и хотят остаться советскими, такие вещи — большая моральная поддержка, как несколько лет назад — «Тяжелый песок» Рыбакова.

7 ноября 1982 г.

На парад, после долгих колебаний, не пошел. И правильно сделал. И хоть во мне не извелся еще «боевой конь», который по трубе бьет копытом., но уж слишком опошлено и обюрокрачено это празднество, которое когда-то было таким вдохновенным и идейным. Не пошел и во Дворец Съездов. Но буквально за час до приема в Кремле был вызван (срочно и непременно) Пономаревым в ЦК. В чем дело? — Приветствия от ИКП и ФКП по случаю 65 — летия Октября. У итальянцев, кроме «полной автономии» в отношениях, более или менее вежливо. Во всяком случае — настолько общё и завуалировано подана их «концепция», что можно и напечатать: не каждый догадается.

А французское — просто нахальное. Все, что Марше наговорил в Китае, все там есть

— в спрессованной форме: и о необходимости демократии для социализма, и о возможности мира и разоружения, если будут уважаться суверенитет и независимость всех народов, и о «модели» социализма, которой нет и которую нельзя ни экспортировать, ни импортировать, и о «трагических ошибках», допущенных нами в ходе социалистического строительства, и о том, что ФКП также выдвинула свои предложения по разоружению (наряду с нашими), а наши, как и все другие заслуживают того, чтобы их изучить и обсудить. И т. д. и т. п. Разве, что нет похвал в адрес Хрущева, которыми Марше разразился в одном из интервью в Пекине.

Б. Н., видимо, пришел в ярость. Особенно его завели «трагические ошибки». А никто из замов под рукой не оказался. Загладин в театре, вот и вызвал меня, но я опоздал. Он уже уехал на прием. Взял с собой эти тексты, телеграммы, чтоб «согласовать». Представляю себе удовольствие Андропова или Черненко, когда он полезет к ним за праздничным столом со своими «вонючими» бумажками от братских партий, которых он, Пономарев, «распустил» настолько, что они шлют нам такие вещи по случаю праздника!

На текстах Б. Н.'овы пометки, из которых следует, что он склонен редактировать их, но это — скандал. И Марше (если не итальянцы) такой скандал, не задумываясь устроит публично. Я написал ему записку (Балмашнов помчался к нему в Кремль): мол, итальянцев я бы напечатал, а с французами потянул бы, потом можно бы и в перечень загнать. И ни в коем случае не править: себе дороже обойдется.

Так вот: начинаем получать бумеранги. Ведь именно Б. Н. ввел в практику превращать послания съездам братских партий в поучения и в междустрочные намеки, чем мы недовольны в их теории и практике и как это нехорошо и опасно «для них самих» — иметь такие-то взгляды. Вот теперь французы прибегли к такой же методе…

Нет, Борис Николаевич, не спасти вам Коминтерновского коммунистического движения, не быть вам секретарем обкома, отвечающим за порядок в нем! На глазах все растекается и уплывает.

Вместо парада походили с Арбатовым по кропоткинским переулкам. Он, Бовин, Цуканов и Ко только что закончили в Волынском-2 речь Брежнева на предстоящем 15. 11. Пленуме. Арбатов так ее охарактеризовал: поскольку Брежнев почему-то очень возлюбил премьера (Тихонова), а этот последний и слышать не хочет ни о недостатках, ни о проблемах в экономике, то, несмотря на поддержку Андропова и Горбачева, ученым евреям в Волынском ничего не удалось внести в эту речь. На прежних Пленумах хоть какие-то мысли высказывались, предложения были, пусть потом никто их не выполнял. А на этот раз даже и мыслей нет. Вся работа впустую.

Большую часть времени Юра посвятил своим столкновениям с Пономаревым по поводу своей идеи образовать «международное отделение» в Академии наук, куда вошли бы Институт США, ИМЭМО, ИМРА, Институт Африки, Институт Латинской Америки, Институт Китая и что-то еще — а себя назначить академиком-секретарем. А кого еще? — спросил я у Бори!! — говорит мне Арбатов. — Не хотите, не надо, но на других я работать не буду. Словом, это — малоинтересная тема. Зато, походя он мне сообщил следующее: их с Бовиным вызывал Андропов по поводу предстоящего ему доклада о 100-летии Маркса и выступления перед идеологическими работниками. И, между прочим, (может быть, специально — для утечки в массы) сказал: Брежнев звонит — спрашивает — кто у нас кадрами занимается? Отвечаю: Черненко. «Неправильно, — говорит Брежнев, — ты должен взять это в свои руки».

Адропов: «Я вообще Леонид Ильич, не понимаю, что происходит. Пока Черненко был в отпуске, мне вроде бы приходилось делать то, ради чего меня назначили Секретарем. Но вот он вернулся, ведет Секретариат, всё сходится к нему, и я, грешным делом, подумал, а зачем собственно я-то. И уж не для того ли меня перевели сюда, чтоб освободить место для Федорчука?».

Брежнев, якобы: «Нет, нет, это неправильно». В результате этого разговора на прошлой неделе Секретариат вел уже опять Андропов. Хотя вчера на торжественном заседании в Кремле Черненко шел сразу вслед за Брежневым, и сидел рядом, а Андропов — слева, категория «премьера».

Юрка комментирует: Леня ушлый по части кадровых дел, его недооценивали первоначально и некоторые потом пожалели об этом. А он смотри: никогда не продвигал одного кого-нибудь, всегда пару (Подгорный-Косыгин, Суслов-Кириленко, а когда Кириленко стал стремительно сходить — выдвинул Черненко). Вот и теперь: Андропов-Черненко, обоих держит на поводке и «невидимо» образует ситуацию соперничества., чтоб они нуждались в нем, как в арбитре. А если один кто-нибудь заберет лишку по части власти, зачем ему арбитр, зачем ему «первый»? К тому же — при беспомощности нынешнего «первого» его очень легко и подвинуть, если «второй» будет один. А так их два! И надо сначала конкурента «подвинуть», а тем временем хозяином остается «первый».

Юрка, конечно, Миттерних и Талейран. И, конечно, человек дела и огромных способностей. Его не интересует суть вещей, он занят игрой явлений, тем, что на поверхности власти и что определяет судьбы людей, а для народа, для государства имеют косвенные, производные последствия, как правило — плохие. Так было при царях. Это российская традиция, российская модель делания политики.

8 ноября 1982 г.

Читаю Ю. Давыдова «Две связки писем». Роман в «Дружбе народов». Про Нечаева, Лопатина, походя Бакунина, Лаврова, Герцена. Великое дело делают эти рядовые наши писатели, которые восстанавливают живую историю в ее самых великолепных и благородных точках. И здесь, конечно, есть подтекст и даже прямые формулы, обращенные к нам, к советскому человеку… И не так уж, наверно, мало людей у нас, на кого производят действие эти исторические примеры и мысли. Правда те, от кого зависит наша нынешняя история, ни этих, ни других романов не читают, так же, как, например, не читают «Литературку» хапуги, воры, насильники, взяточники, проходимцы, алкоголики и проч., кого она столь яростно и квалифицированно разоблачает и клеймит.

Совсем забыл зафиксировать еще одну информацию, полученную от Арбатова. У Киселева (белорусский первый секретарь) — рак. При смерти от рака же 80-ти летний Пельше, известно, что Кириленко еще в сентябре отстранен от должности (и, кажется, его уже не было на праздничных портретах). Так что, на предстоящем Пленуме, очевидно, будут заполняться вакансии.

Узнал сегодня от дежурного, что Б. Н. согласовал французское приветствие с Зимяниным (на приеме) — в том смысле, что убрали выражение «трагические ошибки», заменив: «Вместе с тем по мере строительства социализма возникали (в СССР) проблемы». Так и в газете сегодня (приветствие ИКП еще не опубликовано). Уверен, что Жора закатит скандал.

Неужели Пономарев начал действовать по принципу Людовика XVI? Дела его при Андропове, конечно, не важны. И как бы его не сделали после Пельше председателем КПК.

11 ноября 1982 г.

Вчера умер Брежнев. Я узнал об этом таким образом. Около 11 часов звонит Зимянин: «Можешь сейчас ко мне придти? На целый день. У тебя есть какое-нибудь дело?

— Да нет, — говорю. — Только вот Пономарев хотел собрать совещание замов.

— Я сейчас позвоню ему.

— Иду. А какое дело, Михаил Васильевич?

— Срочное.

Пришел, искал долго. Оказывается, он переместился из нового здания в другой подъезд. У лестничной площадки стоят Афанасьев и Толкунов.

Виктор говорит: «Можешь не ходить уже к шефу. Поступаешь в наше распоряжение». Оба смеются. Я еще ни о чем не догадываюсь, захожу в кабинет Зимянина. Здоровается и тут же за телефоны: Щелокову — отменить концерт по случаю дня милиции. Демичеву — отменить развлекательные спектакли. Лапину — отменить легкие передачи. Попутно отругал кого-то не то в ТАСС, не то в Общем отделе: спрашивали, ставить ли подпись Брежнева под посланием ангольскому руководству.

Я уже все понял. Он говорит:

— Утром, в 8часов 30 минут, умер Леонид Ильич. Сейчас надо подготовить некролог и обращение к народу. Над обращением уже работает группа Косолапова-Замятина, а ты в группе Афанасьева, Толкунова, Тяжельникова.

Опять отправляется у телефону, дает распоряжение делать маску, докладывает Черненко, такие-то две группы. Говорит:

— Посмотри, как в отношении Суслова было, как — о Сталине. Только без этого. без культизма! Строго, спокойно, с достоинством. О роли партии, Политбюро. Надо все поставить на свои места.

И опять за телефоны. Я пошел. Нас уединили в комнате на третьем этаже — какой-то не занятый кабинет для секретаря ЦК.

Мы быстро накидали план и каждый стал писать свое. К обеду насочиняли, перепечатали, обменялись. и тут начались «дискуссии», которые были бы абсолютно невозможны еще несколько часов назад.

Несмотря на «указания», действовала инерция культа: он всему инициатор, он всего создатель, везде ему принадлежит великий вклад. Но в спорах стали охладевать.

Я, например, говорю: Ну, что мы написали? «Ведомые комиссаром Брежневым советские воины совершили беспримерный подвиг на Малой земле» Был же командующий армией, у него был штаб, были командиры дивизий и т. д. А тут на тебе — «ведомые комиссаром».

Согласились, убрали.

То же в отношении экономики и, особенно, вклада в теорию. Но тут не доглядели, Б. Н. заметил сегодня утром и упрекал меня: Как же так? — говорит. — Теоретические труды Л. И. Брежнева легли в основу разработки советской внешней политики. А Ленин, а Программа партии?! И какие это теоретические труды?!

Тем не мене наш текст в конце концов оказался действительно сдержанным и почти без преувеличений. Обидно только, что мне не удалось добиться снять слово «скромность», которая отличала покойного. Воспротивился особенно Тяжельников, ссылаясь на официальную биографию.

Зимянину текст понравился и почти без поправок он послал его на Политбюро. Но ничего нам не рассказал, кроме того, что похороны 15-го, а публикация о смерти завтра.

В это время звонит Пономарев:

— Закончили? Заходите.

У него сидят Брутенц и Шапошников. Рассказал как он узнал, когда собирался ехать на работу. Сообщил, что на ПБ принято решение рекомендовать Генеральным секретарем Андропова и что внеочередной Пленум ЦК состоится в пятницу.

Долго ругал медицину, Чазова — бездарного врача, проныру и даже как никудышного организатора: реанимация приехала только через 20 минут! Это надо же!

Но вместе с тем, между ним и Карэном произошла любопытная «дискуссия»:

Карэн: Наверно, и те нагрузки, которые у него были в последнее время, — оказались не по силам.

Б. Н. (с раздражением): Какие нагрузки? Что вы, Карэн Нерсесович! Какие нагрузки?! Вы же не знаете? А я то знаю — три дня в неделю выходные, не считая субботы и воскресения. Заседание Политбюро? Да, вы сами должны были видеть, бывали там: Черненко готовил все бумажки, фразы, реплики. Александров — все краткие замечания. Все это крупными буквами. Прочтет — принято, следующий вопрос — принято! Так и штампуется.

Карэн: Ну, я то хочу сказать, что даже это было уже непосильной нагрузкой.

Б. Н.: Нет, нет! Не спорьте. Я не согласен. И потом — умер он от сердца, а не от мозговой перегрузки.

Сказано это было уже с явным раздражением и безапелляционно. Он ведь очень не любил покойного (взаимно), очень невысоко ставил его умственные способности и, особенно, его компетентность. Его всего передергивало, когда рядом оказывались слова «Брежнев» и «теория», «марксизм».

А в споре с Карэном его завело, видимо, то, что он, Пономарев, старше, а вкалывает с утра до вечера, и еще как вкалывает, все пять, а то и шесть дней в неделю и, так сказать, имеет право утверждать, что «работая, работает!»

Потом вернулись к делу. Б. Н. не может, чтоб не подсуетиться и не внести «свой» вклад. Задумал, наряду с обращением к народу, — обращение к коммунистам мира. Карэн изобразил это на двух страницах, Б. Н. просит меня почесть. Читаю. Говорю: подходит, только здесь пышнее, чем мы делали «руководствуясь указаниями» (о сдержанности и без культизма).

(Сегодня на похоронной комиссии Б. Н. попытался навязать этот текст. Ему сказали: Разошлите, посмотрим!)

А теперь о главном — об Андропове. Это очень хорошо, что он станет Генеральным. Думаю, тот разговор его с Брежневым, о котором мне рассказал Арбатов 7-го числа, сыграл роль своего рода «политического завещания» в его пользу.

Но у него плохое здоровье, у него мало времени, чтобы оставить след в истории. И раскачиваться, осторожничать, вживаться будет некогда, да и опасно — этот «процесс» затягивает и расслабляет, притеревшись, труднее будет рвать. В рвать надо со многим.

Если позволительно с «пикейно-жилетного» угла — я бы предложил такую «программу».

Цель — накормить народ и восстановить интерес людей к труду. Методы и главные проблемы:

1. Ликвидировать брежневскую инфраструктуру — всех этих родственников, прихлебателей, любимчиков, всяких притащенных из Молдавии и Днепропетровска: Трапезниковых, Павловых [тогда управляющий делами ЦК], Голиковых, Тяжельниковых, Щелоковых… Виллы, загородные дачи, охотничьи хозяйства, раздутую охрану, сотенную, если не тысячную челядь. Это — для возрождения морального права лидера.

2. Уйти из Афганистана.

3. Сказать Ярузельскому, чтобы выкручивался сам и всем дать понять, что в Польшу не полезем ни при каких обстоятельствах.

4. Принять в отношении соцстран декларацию типа хрущевской 1956 года (которую тот тут же попрал в Венгрии). Отбросить принцип — что не по-нашему, то долой, недопустимо и не позволим. Пусть делают, что хотят.

5. Убрать СС-20 из Европы.

6. Обуздать военно-промышленный комплекс. Открыто начхать на американский шантаж и сократить численность армии вчетверо.

7. МИД поставить в подчинение ЦК. Назначить полномочного секретаря ЦК по международным вопросам. Но кого? Б. Н. явно не подходит.

8. Отпустить всех диссидентов за границу во главе с Сахаровым — и тех, кто сидит, и тех, кого Андропов еще не успел посадить.

9. То же — в отношении всех желающих евреев. И одновременно объявить вне закона антисемитизм. Приравнять евреев хотя бы к армянам в «системе дружбы народов».

10. 70 %-80 % министров на пенсию. 11. Реальную самостоятельность республикам, в том числе автономным. Реальные права — обкомам. И всемерное поощрение горизонтальных связей между областями.

12. Снабжение городов, промышленных центров — за счет областных и районных ресурсов. Централизованный фонд — минимум: для столицы и кое-каких еще.

13. Отдать все пустующие земли пенсионерам и вообще всем, кто захочет взять, не важно для каких целей.

14. Сократить аппарат ЦК, но возвысить роль отделов ЦК. Поставить их над министерствами, чтоб трепетали и знали острастку. Освободить отделы от текучки, от административно-регулирующих функций.

15. Пропаганда. Покончить с культовщиной (это само собой), но тщательно следить, чтобы она не пролезла в щели вновь.

Дать больше прав прессе — в том числе и в отношении критики партийных инстанций. Свободу выражения мыслей, идеи и манеру бичевать, звать, вдохновлять, говорить народу правду, вообще разговаривать с народом, объяснять и объясняться — черпать из литературных журналов, из произведений, вновь приближающихся к великости русской литературы. В концентрированном виде «Правда» должна всему этому показать пример.

Это — программа-минимум. И уже в первый год Андропова ее должны почувствовать. Иначе все увязнет вновь.

Самое тяжелое здесь будет даже не преодолеть сопротивление, а — что делать с «отходами», с оставшимися не у дел военными, так называемыми «учеными», паразитами от пропаганды и общественной активности, теми, кто будет выброшен из госпартаппарата, особенно из идеологической сферы? Из них образуется бо-о-о-лотный социальный слой опасных безработных…

Посмотрим. Но хочется надеяться. Завтра Пленум. Но скорее всего дело ограничится избранием Генерального Секретаря.

12 ноября 1982 г.

Был на Пленуме. Я пришел в Свердловский зал, как всегда, загодя, чтобы успеть занять место. Неприятно поразило поведение людей, когда начали сходиться и рассаживаться. Поцелуи взасос «старых друзей» (полгода не виделись!), «партейные» шуточки, пустяковые разговорчики, хаханьки, подначки. Будто ничего такого не произошло… Как обычно: демонстрация душевного бескультурья и внутренней неуверенности, прикрываемая бодряческой показухой своей значительности.

Зал, как всегда притих на несколько минут до 11 — ти. Все напряженно ждали, кто появится первым из дверей президиума.

Первым вышел Андропов, остановился почему-то тут же у двери. За ним — Черненко, через пару шагов — остальные. Поднялись к столу президиума. Зал встал. Так продолжалось около минуты. Потом Андропов спустился к трибуне и стал говорить. Никто никому слова не давал. Закончил словами: «Пленум чрезвычайный и мы должны решить сейчас один вопрос — об избрании Генерального секретаря ЦК КПСС. Прошу высказаться по этому вопросу». И пошел на свое обычное место рядом с Устиновым.

Без паузы встал Черненко, спустился к трибуне. Проговорил 7-10 минут. Я шепнул Бовину: «У К. У. речь-то получилась выразительнее, чем у Ю. В.» Он мне: «Так тому писали Шишлин и Блатов, а этому — его помощнички — не справились, недоучли».

Но в обеих речах уже нет культизма, нет явных подхалимских преувеличений, есть завышенные оценки, диктуемые политическими соображениями. И это — естественно.

Когда Черненко «от имени Политбюро» назвал кандидатуру Андропова, разразилась долгая овация, которая шла волнами, то утихая, то разгораясь. Очень уж «устали» от прежнего. Черненко держался спокойно, уверенно и, показалось, искренне — за Андропова… И в общем-то тогда, наверное, понимал скромность своих возможностей и явное превосходство Ю. В.

Так что — свершилось! Потом гурьбой, группками пошли через обычно запертые Никольские ворота к Колонному залу. Демократично, без рангов окружили гроб — кто где успел встать. Справа — человек 50 родственников и волкодавы — мрачная охрана. Плачущая Виктория Петровна, рядом сын, тоже плачущий. Б… дочка. Смотрит на всех зло. Баба видная, явно еще далеко не утешенная… Минут через 20 пришли Андропов и члены Политбюро, смешались с общей нашей толпой. Так простояли минут 15. Потом главные пошли соболезновать «родным и близким покойного», а остальные — на выход.

Арбатов, когда мы с ним и Бовиным шли в толпе ЦК'овцев прощаться с гробом, переключился на тему, что сейчас немедленно, не откладывая должен сделать Ю. В., изложил свою «программу для Андропова»:

а) прогнать премьера (Тихонова) и поставить на его место Горбачева;

б) прогнать Федорчука (после ухода Андропова в ЦК он был назначен председателем КГБ) и поставить на его место Крючкова, тем самым обеспечить себе прочный тыл для всех дальнейших дел;

в) посадить умных ребят переделывать подготовленный для Брежнева доклад к 60-летию СССР. Ибо это будет — тронная речь Андропова;

г) создать параллельно с аппаратом ЦК и впредь до его коренной перестройки личную канцелярию («А тебя во главе», — съязвил задыхающийся на быстром ходу Бовин);

д) прогнать из пропаганды Трапезникова (который, как опять же добавил Бовин, ни разу не сделал «ладушки-ладушки», когда пленум приветствовал избрание Андропова). Это будет сигнал, который хорошо воспримет интеллигенция;

е) прогнать Щелокова, в частности, и в целях восстановления морального престижа

власти.

И не тянуть. Промедление означает втягивание, привыкание, а потом окажется — поздно. Тогда пойдет все на круги своея и лопнут все надежды.

Вернулся в Отдел. Б. Н. опять поразил своими «инициативами». Использовать в пропаганде съезд «гостей» — представителей от государств и партий, чтоб показать, как во всем мире высоко оценивают нашу партию и ее политику. Завтра мне писать записку в ЦК на эту тему, но при этом сообщу о том, что мне по телефону сказал Замятин. Ему позвонил Андропов и сказал: «Действуй без всяких решений, чтобы средства массовой информации использовали «Ильичеву смерть» в нашу пользу».

Поток соболезнований и просьб прибыть на похороны, действительно, ошеломляющий и по содержанию, и по количеству. С именем Брежнева связали значимость нашей страны и политики в мире.

13 ноября 1982 г.

День прошел на работе. В суете перед наплывом траурных делегаций. Б. Н. опять отличился. Два дня он отваживал нас, замов, от того, чтобы «приглашать» делегации, больше того — делать так, чтоб всякая мелочь не ехала. Отсутствие элементарного чутья (при таком-то опыте). Они и не стали спрашивать: сами приходят в посольства и «зацапывают» билеты. В результате почти без исключения все лидеры компартий устремились в Москву. Итальянцы едут в составе: Берлингуэр, Пайетта, Буффалини!

Совершенно ясно: уход Брежнева хотят использовать, чтоб закрыть все темные и неприятные страницы и начать все по-новому в МКД. Но Б. Н.'у это не дано понять. Единственный вывод, который он делает: надо воспользоваться — проэксплуатировать как следует этот наезд, чтоб доказать, какие мы великие, хорошие, как нас все уважают и признают нашу правоту. Нет ничего дальше от действительности.

Жизнь, если и учит его, то на пару дней. Когда он увидел, что наплыв не остановить, он начал суетиться и ругаться — почему до сих пор (!) не все предусмотрено в смысле встреч, обхаживания, размещения, прикрепления и т. п. Я попытался ему напомнить, что еще вчера вечером он на меня шумел по поводу того, что Шмидт из Западного Берлина, и Турок, и Каштан хотят ехать. Он озлился.

Вообще ему бы самое место сменить Топорикова в роли зав. сектором обслуживания.

Рассчитывать на то, что при нем можно будет начать новую политику в МКД — дохлое дело. Даже, если Андропов будет «за». Но у него руки не будут доходить, чтоб вникнуть. А всем другим — до лампочки: пусть, мол, там Пономарев копается.

А в Отделе шушукаются. Кто будет ведать идеологией в Политбюро, кто международными делами? И все рассчитывают, что «нашего», наконец, поднимут. Вряд ли. Да и не надо. Пользы от этого теперь не будет. При Брежневе-Суслове он еще сходил за прогрессиста. Теперь же он — ретроград.

А главное — у него нет собственной позиции, кроме неистребимого порыва употреблять МКД в качестве пропагандиста и защитника великих достижений реального социализма.

14 ноября 1982 г.

Сегодня встречал на двух аэродромах: Флоракиса, Вассало, Геса Холла, Макленнана и проч. Бывало за 50 минут успевал от Шереметьево до гостиницы в Плотниковом и обратно. В машине объяснял, что значит избрание Андропова и как это происходило, как мы понимаем реакцию на смерть Брежнева на Западе и как собираемся это использовать.

Пришел домой поздно.

16 ноября 1982 г.

Похороны. Члены ЦК — привилегия! — собрались в Охотном ряду у Колонного зала. Помню поразило меня, что один я стоял (и потом шел), сняв шапку. Остальные — человек 300 — в своих пыжиках и ондатрах. А ведь не 30 градусов ниже нуля, как 29 января 1924 года, а + 7–8! Потом многие, кто видел процессию по телевидению, удивлялись и возмущались этой демонстрацией бескультурья, пренебрежением к народному, вековому обычаю.

Впрочем, на этот раз, судя и по похоронам и по обстановке на пленуме, «по большевикам (не) прошло рыданье» и «(не) стала величайшим коммунистом-организатором сама Ильичева смерть». Сейчас специально взял Маяковского «Владимир Ильич Ленин». Пробежал — и опять до слез. Формально было все почти так же… По существу — совсем не то. Смерти Брежнева ждали… Когда же, когда кончится эта профанация власти, идеалов, красивых фраз и слов? Когда же кончится эта мертвящая хватка живого трупа!

Спустя примерно неделю я был в одной «академической» компании, люди из разных институтов (среди них трое моих друзей). Дело было за городом, засиделись за полночь. Разговор крутился, понятно, вокруг «смены вех». И я задал провокационный вопрос: а что говорят в ваших, интеллигентских, кругах об «ушедшем от нас»?

Один за другим, более или менее «страстно» стали высказываться. Всех перебила женщина, кстати, не академической, а артистической «принадлежности» — Людмила Перепелкина и обобщила так: "Говорят, что общий итог — с большим минусом. И какой может быть оценка Генерального секретаря, который коллекционировал иностранные марки автомобилей; который мог принять по случаю вручения ордена республике алмазный перстень в несметное число каратов; который рассажал на теплые местечки своих родственников и собственноручно перед лицом всего народа вручал орден своему сынку, алкоголику и валютчику, каждый вечер погружаемому в машину у подъезда Министерства внешней торговли в бесчувственном состоянии; который сделал чуть ли не министром своего зятя, пьяницу и лихоимца, увешивавшего себя, мальчишку, боевыми орденами за Отечественную войну; который допустил, что его дочка открыто и нагло вела себя как вульгарная блядь, воровка и хозяйка самой большой "малины", какую только знала когда-либо Москва; который брал из государственного кармана на свои прихоти, охотничьи угодья, дачи и виллы, на содержание своей челяди миллионы и миллионы; который навез в Москву со своих прежних мест работы дружков и подхалимов и вручил им ключевые посты в государстве, где они тоже не стеснялись лазить по государственным карманам, к тому же нагло демонстрировали ворованное богатство и роскошь; который наградил самого себя звездами героя 4+1, первую из которых за подвиги в войне он взял спустя 20 лет после ее окончания; который позволил развязать вокруг себя вакханалию восхвалений, в тысячу раз превосходящих его действительные заслуги; правление которого отмечено падением престижа коммуниста, невиданном в истории партии; при котором воровство, взяточничество, коррупция, злоупотребление служебным положением приобрели размеры, превзошедшие описанные Гоголем и Щедриным… А когда кого и ловили, вроде Мжаванадзе (первого секретаря Грузии) или Медунова (первого секретаря Краснодарского крайкома) или министра рыбного хозяйства Ишкова (дело «Океан»), то они отделывались переводом на хорошую должность в столицу. Этот человек довел страну, если не до голода, то до постыдного разорения — до такого положения, что даже в крупнейших промышленных центрах нет не только мяса, но и масла, молока, овощей, фруктов, круп, даже хлеб — с перебоями. При нем «пропаганда успехов» пришла в такое вопиющее противоречие с очевидными фактами, что стала предметом всеобщего отвращения и насмешек… и, увы! источником нравственного разложения молодежи. Пьянство и алкоголизм достигли масштабов, не виданных за всю историю России. Он «подарил» нам Афганистан, что бы там ни врали об интернациональном долге и о безопасности нашего «подбрюшья»!..Вот что говорят и как оценивают «ушедшего от нас», к сожалению, с большим опозданием!», — заключила эта красивая дама.

Символично и то, что «безмолвствующий народ», собранный на Красной площади для прощания с Брежневым, отобранный народ, был замкнут в прямоугольное каре из двух цепей в военном и в штатском. И они не разомкнулись, пока с трибун не ушел последний человек из «элиты». Стыдоба! Но и многообещающе!

Словом, Юрию Владимировичу досталось ох! Какое наследство! И дай ему Бог мужества и здоровья расчистить сначала авгиевы конюшни и открыть какой-то выход из явного тупика, в который заведена великая страна.

Александров-Агентов («Воробей») оставлен помощником Генерального секретаря, Блатов и Цуканов сделаны консультантами при Генсеке, Голиков тоже.

Посмотрим, что будет на Пленуме 22 ноября. Что-то должно уже обозначится, хотя бы уж потому, что надо восполнять вакансии трех членов Политбюро, назначать кого-то председателем Президиума Верховного Совета и председателем КПК, как-то реагировать на алиевщину и т. п. Кого-то ставить во главе идеологии.

Но нельзя, нельзя поднимать нашего Б. Н.'а. С его полицейско-пропагандистским образом мысли и действия и абсолютным пренебрежением к реалиям социально-политических процессов.

Вчера провожал Макленнана, пытался расшевелить его насчет новой концепции МКД. Он отмолчался. Завтра Б. Н. будет принимать Гэса Холла и Каштана.

19 ноября 1982 г.

Утро. Перед проводами Гэса Холла. Замучился на этих проводах, каждый день «обед» и «ужин», говорю, говорю, говорю — о Китае, о визите туда Марше, о впечатлениях западников, встречавшихся здесь с Андроповым, об испанской компартии, о «новом интернационализме», о том «что делать» с МКД, об Афганистане, о патриотизме для не правящей партии, о том, что у нас (как в Канаде) все, кто не «пролетарий», даже 40 лет после 1917 года, изображались «сукиными сынами». А теперь вот спохватились (поток художественной и исторической литературы). Но моральный фактор оказался самым отстающим и тянет всех нас, держит, — боже — о чем я только не говорил, «очаровывая интеллектуальностью» Центрального Комитета и стараясь зализать ужасающее впечатление, которое они получают от встреч с Пономаревым — от его примитивной детсадовской дидактики, от поучений, от почти неприкрытого «требования», чтобы КП служили нам.

А главное — от его внутреннего бескультурья, явственно ощущаемого неуважения, граничащего с хамством, от его плебейского высокомерия. Он уже совсем перестал ощущать, что не будь всех этих Каштанов, Вильнеров, Урбана и проч. мелочи, он никому совсем был бы не нужен. Потому, что с Менгисту, Асадом, Ганди и Марше сумели бы общаться через его голову (что и делается!).

Беда! Какой уж тут «новый подход» к МКД!

Пишем таки для него статью в ПМС о международном (пардон: всемирно-историческом) значении похорон- и для этого я распорядился пустить под нож уже готовый тираж ПМС за № 12.

20 ноября 1982 г.

Трехчасовой разговор с Гэсом Холлом. Как всегда — нудный. Он неинтересный человек, хотя единственный, кто еще может кое-как быть лидером компартии в современной Америке. Зато он оживился, когда рассказывал о поездке по стране — митинги, которые по большей части проходили в церквах при содействии священников. И тут же в церквах происходила вербовка в КП — списки загодя составляли те же священники. О том, что нынешнее движение за замораживание ядерного оружия — это дело епископов, объявивших грехом не только поддержку такого оружия, но и работу на предприятиях, где оно производится.

Случай с молодой женщиной, признавшейся священнику на исповеди, что она вступила в КП. и как ее восстановил в партии архиепископ. Гэс с детским восторгом обо всем этом рассказывал. Не будет Гэса Холла, не будет и партии.

Вечер с Вассало — честнейший и, пожалуй, умнейший из знакомых мне коммунистических лидеров. «Пользуйтесь «шоком» (по случаю смерти) — и во внешней политике, и в МКД, отбросьте рутину. Соберите, например, делегации КП на 60-летие СССР

— просто на чай, для непринужденной беседы — лучше всякого Совещания», — советовал он.

Б. Н. в порядке предупреждения меня от разочарования (что его на Пленуме не изберут) сообщил «доверительно», что больших перемен не будет: одного сделают членом Политбюро, чтобы поставить первым замом при Тихонове и сделают какого-то секретаря обкома Секретарем ЦК по экономике (фамилию не назвал).

Алиев?! Неужели этого жополиза и проныру готовят нам в премьеры? И еще один плохой сигнал: звонил Арбатов из Волынского, в полном расстройстве — их с Бовиным попытка что-то внести в текст речи Генсека на Пленуме по экономике — была погашена с пренебрежением и без объяснений. («Мы не привыкли к такому обращению», — кисло заключил Юрка, видимо, решивший, что пришло «его время» быть серым кардиналом. Ан — нет!)

Неужели все вернется на брежневские круги? Или это выжидательная тактика, которая, однако, приведет только к тому, что воду быстро затянет тиной. 30-го еду во Францию — партийная делегация.

21 ноября 1982 г.

В переходные дни «от Брежнева к Андропову» я читал роман Юрия Давыдова «Две связки писем» — о знаменитом народнике Германе Лопатине. Там он приводит выдержку из дневника Льва Тихомирова, ренегата «Народной воли», разочаровавшегося в революции и перешедшего на службу царю и Столыпину. Я выписал оттуда пару абзацев, относящихся к 1905 году. Вот они: «Вообще говоря, не видно кругом ни одного «исторического» человека. Мы все опустились в маразм. Россия, сдается, уже отдана на произвол «естественного течения дел». Пропасть в буквальном смысле она, может быть, и не пропадет, но весь государственный и церковный [для советского времени читай — «идеологический»] строй изменятся, и даже странно было бы держать формы, утратившие дух, а, стало быть, и смысл. Было бы лучше, если бы мы находились под гневом Божьим: после гнева и наказания могла бы явиться милость. Но, возможно, что мы уже дошли до того, что просто «выпущены на волю» — живите как знаете.

Ужасное время! Русская Россия идет в трубу. Гниль духовного разврата перемешана с тупым неверием и развратом материалистическим. И вся эта грязная тина обволакивает людей верхов.

Ну что же, фантазии исчезают, действительность остается. И как странно: все гениальные представители русского духа — Хомяков, Достоевский, В. Соловьев, Л. Толстой, — все только фантазировали. Все, что искрилось в них национального, в самой-то нации, значит, не существует? А тени Маркса и Энгельса ухмыляются: говорили мы, дескать, вам, дуракам, что ничего национального не существует, а все «выразители русского духа» просто выразители «классового» дворянского самосознания!

Если исчезнет Россия, последняя страна, от которой человеческий мир мог бы ожидать нового слова, то и антихристу путь проторен.

Нет у них дела, где бы я годился, лучше уж плюнуть на все и снова стать публицистом».

Это — образчик того, чем занимается и куда идет наша великая русская литература и куда она ведет дело. Подлаживаясь под стилистику «того» времени и даже, видимо, под стиль Тихомирова, автор берет за горло все самые актуальные и глубинные вопросы «современной России». Есть у него и ассоциации с Октябрьской революцией и с фашизмом — но главное: куда идем и что делать сейчас?! Есть ли сейчас «историческая личность» и может быть, правда, насчет «государя уже устарело в связи с «последними событиями»?

Нынешним Лопатиным, Тихомировым и прочим Бурцевым, всяким Арбатовым, Бовиным, Брутенцам, мне, грешному, и многим подобным очень уж хочется, чтобы Андропов стал тем «историческим человеком», спасителем России, о котором думал Тихомиров.

Почему-то ее надо постоянно спасать (!)… И опять же во благо всего человечества, а теперь уже и жизни на Земле, ибо если «генеральная линия» будет продолжена в принципе, то катастрофы не миновать.

Кстати, вышел у меня с Б. Н. позавчера такой разговор. Показывает он мне шифровку от посла из Вены: Крайский предлагает свои услуги. Он едет к Рейгану и готов «выполнить любые поручения», которые Москва сочтет полезными в этой связи. Готов содействовать созыву большой встречи Андропова с верхами социал-демократов (Пальме, Брандт, сам и проч.), короче говоря, тоже в эйфории надежд в связи со сменой руководства в России. И между прочим, во благо разрядки просит=советует немедленно выпустить за границу всех диссидентов и евреев.

Говорю Б. Н.'у: обо всем прочем я выскажусь сейчас, но с чего бы начал — так это с полного согласия насчет диссидентов — и во главе бы с Сахаровым.

Б. Н.: Нет, Анатолий Сергеевич, я с вами не согласен. Что же это получится? Сколько их? Может быть, тысяча. И эту тысячу мы пустим, чтоб они рассказывали как там (?) было (намекает на места заключения). Такой материал антисоветчикам…

Я стал возражать, мол, выдохлись они все уже там во главе с Солженицыным, да и публике надоели все эти рассказы. А вот одним махом ликвидировать этот раздражитель и источник антисоветизма, действительно было бы такой заявкой на новую политику.

Нет, нет! И чего я жду от этого полицейско-пропагандистского мозга!

А каков Давыдов-то! Роман кончил прямо-таки угрозой: грядет новый Лопатин.

12 декабря 1982 г.

Пленум 22 ноября кое-что привнес в стилистику, но пока еще мало заметное. Черненко, кажется, охотно и без ревности принял вторую роль.

Второе событие за этот период — поездка во Францию: с 30 ноября по 8 декабря по партобмену. Со мной были Петровичев, Иванова Т. Г. (первый секретарь Калининского РК Москвы), Хабегишвили (секретарь ЦК Грузии), Игрунов (зав. сектором организационного партийного отдела), два наших референта — Гусенков и Моисеенко. Париж — ЦК ФКП — трижды, три федеральные партийные организации.

20 декабря 1982 г.

Совсем некогда писать, а есть о чем. Началась страда 60-летия СССР. Сплошные делегации. А моя главная работа — переводить с русского на русский речи, которые они произнесут здесь. Между прочим, отредактировал около 70 штук. Что называется, преисполнены интернационализма. Даже итальянцы, которые и с намеками, признали роль СССР в решении национального вопроса.

Был на Политбюро — совсем другая картина (по сравнению с мертвящей атмосферой при Брежневе): свободно говорят, бросают реплики, дискутируют. Андропов, как и на Секретариате, выуживает главное и делает практические выводы=задания.

Вчера встречал англичан (Халверсон и женщина) и ужинал с ними в «Советской». Джавад опять блеснул обаянием, объясняя им, что такое Советский Союз. У женщины — она впервые у нас — квадратные глаза, а главное видно было, как рушится в ней стереотипное представление «советского аппаратчика». Я же, вместе с Кузнецовым и Арбатовым, должен был встречать Гэса Холла. Самолеты шли один за другим. Я попросил оттянуть начало ужина с ними на Плотниковом, прискакал к ним к мороженому, но успел их позабавить — что им предстоит здесь делать и какая раскладка у нас получается на праздновании (в смысле делегаций, речей и проч.).

А потом, часов уже в 11, Юрка Арбатов подхватил меня под руку и стал водить по переулкам. «Наверно, — говорит, — попал в опалу. Может быть, действительно, взял через край. В пятницу написал Андропову записочку. Так от себя, личную. Ну, знаешь, наши отношения позволяют. Я это не раз делал. Официальные записки, как директора Института — это совсем другое».

— Что же ты там написал?

— А вот: мол, вы не видите, как вас изолируют. И пока вы еще не огляделись и не успели во все вникнуть, кое-кто хочет вам подсунуть вам свою политику — так, чтобы общественность восприняла ее, как вашу, а вы окажетесь перед свершившимся фактом. Например, мол, Волков, трапезниковский зав. сектором, ездит по институтам и дает инструкции. В ИМЭМО он заявил: бросьте заниматься конкретной экономикой, надо разрабатывать политэкономические категории. И не дал никому даже рта раскрыть. В культуре — запрещают «Бориса Годунова» у Любимова, снимают «Самоубийцу» Эрдмана в Сатире. Кто это делает и зачем? И в качестве итога: вам, мол, нужна интеллигенция, это обеспечит поддержку вашей политики в народе. А вот такие штучки уже вызвали всякие разговоры: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!»

Я так и присел. Ну, думаю, даешь. Впрочем, это очень присущая ему манера — быстро переходить на фамильярность. В самом деле, зарвался. Но говорил я ему другое. Успокаивал, хотя «строго»

— Ну, и что дальше?

— А дальше вот что. Сидим мы вчера с женой, звонок в дверь. Открываю — фельд: «Вам конверт». Смотрю — из канцелярии Генсека. Короткая записка, но на машинке с личной его подписью. Сразу бросилось в глаза — на «Вы». Лет 15 так не было. Уж лучше бы снял трубку и изматерил. Что, мол, «Вы» такое пишете. Ну — Волков и что? Если он говорит неправильные вещи, его можно поправить. И почему Вы это хотите через меня. А потом — почему к Вам сходятся все эти сведения. Ведь в Вашем Институте он не выступал. Спектакли. Если кто-то кого-то покритиковал, что за беда. Почему надо вмешиваться на высоком уровне. А что касается «Самоубийцы», то его еще в 1932 году сняли со сцены.

Вот все в таком духе. Словом, поставил на место.

И понес Юра всех подряд, заодно расхваливая свою незаменимость и необходимость: «Как он не может понять и оценить, что это я, со своей международной репутацией, создал ему реноме на Западе, да и у нас. Он, благодаря мне, так быстро отмылся от Лубянки. А, может, он отыгрывает перед своими коллегами? Интересно, он кому-нибудь показал эту записку? Вот, мол, как я этих зарвавшихся непрошеных советчиков! А время уходит, у него всего несколько лет, а он тянет. Думает, снял Тяжельникова, убрал Федорчука — и дело в шляпе! Нет. Он уверен, что тот же Федорчук при Брежневе не завел на него досье, чтоб подсунуть членам ПБ, когда потребуется его прижать?» И самое страшное с точки зрения Юрки — «он отдаляет людей, которые способны говорить ему в глаза полную правду».

Мои успокоения: не верю я в интриги ни против тебя, ни против Андропова. Черненко устраивает его прочное второе место, он не претендует на первое и это видно по тому, как он повел Секретариат. Не верю я и в твою опалу. Но на место он тебя, возможно, решил поставить (про себя думаю: надоело ему твое нахальство в навязывании мнения и критериев). Что касается Волкова, то тут ты, пожалуй, прав: Трапезников и Зимянин стараются просунуть ногу в дверь, чтоб потом трудно было захлопнуть. И сталинистскую активность Волкова (он, кстати, апеллировал к «Экономическим проблемам социализма» Сталина) подкидывают, как новое слово «нового этапа». Но Трапезников долго не усидит. Б. Н. мне еще до отъезда в Афины говорил, что дело только за тем, чтобы найти замену. Трапезников давно держался только тем, что его привез в Москву Брежнев.

Что же касается спектаклей, то я бы не брал на себя роль глашатая советской интеллигенции. Во всяком случае «Бориса Годунова» на Таганке сначала надо бы посмотреть. Я, например, слышал, что это вопиющая пошлость и надругательство над Пушкиным во имя обычной любимовской хулиганско-политической фиги в кармане. Самозванец там в тельняшке и с маузером и т. п.

Но в целом — «успокаивал». Он не то, что испугался. Пугаться ему в самом деле нечего — «дальше фронта»=Академии наук не пошлют. Но замельтешил по поводу того, что у него осеклось с превращением в Киссинджера при Андропове, а это — его голубая мечта, хотя надо признать, не по мелкому тщеславию и, конечно, не из-за карьеры (ехать ему выше некуда), а по причине самовыражения крупной личности, каковым он себя мыслит и не без оснований.

25 декабря 1982 г.

60-летие СССР. 140 делегаций, 140 речей, которые за несколько дней пропустил через себя (каждая по 3–5 страниц): превращение в русский литературный текст, снятие глупостей — фактических, политических, теоретических — «согласование» этих изъятий и исправлений с ораторами, сокращение текстов при колоссальном сопротивлении авторов (без сокращений «Правде» их пришлось бы публиковать до середины января), порядок публикации в «Правде», потому что выступали повсюду — на заводах, в домах культуры, в Большом театре, в Колонном зале, в Ленинграде, Киеве и т. д. Очумел от мелькания одних и тех же мыслей, восклицаний, фраз, восторгов, похвал. Но и мысли есть. Но были и перлы. Например, черный Уинстон — председатель КП США — хотел начать свою речь так (в Колонном зале):

«. Для меня — высокая честь выступать в том же самом зале, в котором 58 лет назад лежало тело великого вождя Октябрьской революции, а совсем недавно лежало тело другого великого ленинца, и кроме того, я выступаю под огромным впечатлением речи третьего великого ленинца, тов. Андропова, который обещал выполнить решения XXVI съезда

КПСС».

Пришлось уговорить его поехать в Ленинград, где ему предстояло выступать в совсем другом зале.

Безумно надоели беседы встречи=проводы делегаций. Им, кажется, интересно (по моей встрече с Каштаном и Джаганом во время похорон Брежнева, эти две партии провели даже пленумы). Но мне приходится выламываться, потому что я знаю, что все это впустую, все это холостая межпартийная дипломатия, которая практически ни для кого ничего не значит.

Завтра предстоит обед с испанскими социалистами и ужин с делегацией Канады. Сегодня выставил государство на 25 тыс. рублей, заставив «Правду» переверстать набор речей, — не в том порядке расположили.

26 декабря 1982 г.

Делегации много говорят о докладе Андропова. И почти все начинают с того, что он — краток. Второе качество, всеми замеченное — критичен и самокритичен. Третье — без громкостей. Отражает стиль дела и требовательности. Все ждут от нас крупных, заметных во всем мире перемен, которые затмили бы и Афганистан, и Польшу, и заставили бы забыть, созданную на Западе, целую «брежневиаду» (об использовании власти для самообогащения, о кумовстве — везде родственники, о неуемном хвастовстве, о демонстративном представлении маразма в качестве мудрости, о коррупции и проч.). Коммунисты там тоже устали отбиваться от всего этого, а некоторые — не выдержали. «Юманите» вышла с аншлагом: «Декларация надежды» (правда, только о внешнеполитических предложениях доклада Андропова, но с намеком и на все остальное).

Кстати, Арбатов сообщил, что ему позвонил Александров-Агентов и «по поручению» поблагодарил за доклад (после того, как прочитал информацию об отзывах). Юрка считает это жестом «примирения».

 

1982 год. Послесловие

Год может быть назван преддверием перестройки. В записках зафиксированы вяло текущий, но неизлечимый кризис — метастазы его проникли во все сферы жизни деградирующего общества. Вопиющий маразм высшей власти, убожество и цинизм подавляющего большинства руководящих кадров сверху донизу исключал надежду на перемены, разве что — с приходом «нового царя» (нового Генсека после Брежнева).

Наиболее умная, культурная, авторитетная из зарубежных компартий — Итальянская — публично заявляет (и обосновывает) об исчерпании импульса Октябрьской революции, т. е. о провале советского «социалистического эксперимента».

В «томе» — свидетельства фактического (не признаваемого открыто) признания невозможности реанимировать международное коммунистическое движение, ликвидация которого — как самостоятельного, целостного фактора мирового развития — началась еще при Сталине и еще до роспуска Коминтерна.

Советская художественная литература с поразительной откровенностью (хотя пока еще эзоповским языком) демонстрирует исчезновение в обществе тех критериев, признаков и потенций, которые позволяли ему претендовать на роль первооткрывателя новой цивилизации. Разочарование, беспринципность, моральное разложение и цинизм — повсюду и во всем.

В связи с «уходом» Брежнева автор записок и одновременно его друг академик Арбатов сочинили «для себя» программы преобразований внутри и вовне. Эти «фантазии» поразительно (особенно первые из них) совпадают с тем, что потом стало составной частью внутренней и внешней политики «нового мышления». Изложение их здесь не означает, что оба этих человека, оказавшиеся потом в команде Горбачева, предъявили ему эти свои «программы» и он взял их на вооружение. Это означает только, что обозначенные ими меры и идеи, что называется, «лежали на поверхности», были очевидны для каждого не потерявшего здравый смысл.

В «томе» много смешных теперь подробностей о том, как подобные авторам названных программ люди, работавшие во властных аппаратах, добросовестно выполняя служебные обязанности, вместе с тем пытались — с позиций именно здравого смысла — влиять на политические решения и поручения «вождей».

Сохранялись и иллюзии насчет некоторых из них, особенно Андропова. Оправданием может служить то, что «вожди» брежневской эпохи не были уж такими монстрами, как соратники Сталина. Они, может, и в самом деле лично хотели добра людям и стране. Но появившиеся на политической авансцене по критериям, заложенным сталинскими чистками, они демонстрировали собой посредственность, культурное ничтожество тогдашней так называемой «элиты». И, конечно, им не дано было понять, тем более — признать, что любым их «добрым начинаниям», — а такие кое у кого были, — не суждено осуществиться «по природе вещей»: «система» отторгнет любые существенные перемены или тихо поглотит их, лишив первоначального замысла, как уже бывало в 60-х и в начале 70-х годов.

 

1983 год

30 января 1983 г.

Что-то случилось со мной после больницы и Барвихи. Вяну день ото дня. И тревога. Не потому, что врачи убедили, что сердцу осталось немного, оно устало и я его должен щадить. Нет. Это не страх инфарктника. Другое… Недаром же меня потянуло читать «Фауста». А возвращение на службу к Пономареву вызвало острое ощущение «комплекса Дяди Вани».

«Собрание сочинений» Брежнева интересней было сочинять потому, что он не вмешивался в написание текстов, а Пономарев вмешивается и портит, опошляет, примитивизирует то, что, пользуясь его должностью, искренне хотелось бы вложить в выходящее под его именем. Поэтому летят в корзину не только черновики, которые гораздо содержательнее окончательных текстов, летят на ветер душевные муки, выношенные мысли.

И опять же не в этом главная беда. Главная беда, что он мешает делать в нашей сфере ту политику, которую можно и нужно делать при Андропове. Беда в том, что мы теряем время потому, что во главе этого участка сидит мелкий тщеславный чиновник с пропагандистско-полицейским складом ума, завистливый, трусливый, суетливый, готовый предать любую мысль, чтобы самому «выглядеть» так, как он считает нужным — перед своим начальством.

Впрочем, начальство видит его насквозь и долго ему не протянуть. Однако обидно лететь вместе с ним в политическое небытие, потому что меня и аппарат, и начальство идентифицирует с Пономаревым, считая его alter ego.

Словом, мысль, что пора как чеховскому дяде Ване «хвататься за пистолет» против того, кто мешал мне стать самим собой, хотя и сделал меня зам. завом, членом Ревизионной комиссии, кандидатом в члены ЦК и т. д. Он меня вознаградил в своем стиле, полагая, что для меня имеет значение и составляет смысл жизни такое вот «возвышение» — как для него самого, как и для всех людей (их то он всех презирает).

13 февраля 1983 г.

Со 2-го февраля на Даче Горького. Доклад о Марксе для Пономарева. Я, Бурлацкий, Красин, Амбарцумов, Козлов, Вебер плюс подставленный Пономаревым Пышков, поскольку он до этого полгода обретался здесь же в команде по подготовке сначала для Брежнева, потом для Андропова, сначала доклада о Марксе в Берлине.

Сделали сначала 60 страниц, острых, в андроповском духе…, явно не проходимых у Б. Н. Сами себя начали обуздывать. Завтра дам ему уже чуть приглаженный текст на 47 страницах. Он пока еще совсем не в пономаревском духе, для которого истина, включая марксистскую, имеет значение только для «пропаганды успехов» или «разоблачения империализма», но отнюдь не для реальной политики.

А между прочим, в статье Андропова о Марксе (в «Коммунисте») нет и намека ни на то, ни на другое. Слово «империализм» вообще отсутствует.

Делая замечания по первому варианту этой статьи, как мне рассказал Пышков, Андропов потребовал, прежде всего, считаться с реалиями и не говорить «ничего против совести» (по Ленину). В этом же духе у него состоялся разговор с главным редактором «Правды» Афанасьевым в присутствии Зимянина. Он требовал от «Правды» только правды, требовал проверять последствия своих выступлений, не отступаться, пока не будет реального результата, велел лучше учиться разговаривать с Западом (хвалил Арбатова, Загладина, пятерых, кто умеет разговаривать «на их языке»). Заметил, между прочим, что битву по «правам человека» мы проиграли. Что напрасно мы делаем вид, будто противоречия у нас неантагонистические (а тюрьмы, а преступления и т. п.? Это что — борьба «хорошего с лучшим» или разногласия?). И т. п.

«Правда», «Советская Россия», «Литературка» сильно изменились за андроповское время, даже по сравнению со своими прежними в общем «продвинутыми» позициями. Народ впервые за много, много лет бросается читать передовые «Правды»! Почти исчезла казенщина и почти нет пошлого хвастовства.

Начало встречи Андропова на заводе им. Орджоникидзе: старый рабочий: «Юрий Владимирович, позвольте начать с неприятного вопроса?».

— Для этого и собрались.

— А где вы были раньше?

После короткого замешательства в зале ответ: «Там же, где и вы!»

Словом, я верю в Андропова, дай Бог бы ему хотя бы пять хороших лет!

Скорее бы сходил на нет Б. Н., хотя самому мне это может стоить работы. Пока этого не произойдет, мы будем губить МКД. История с письмом против ИКП. Статья для «Нового времени»: кричал на меня «Это оппортунизм!», когда я высказал сомнение — надо ли вообще «давать отпор итальянцам». Статью зарубили на Политбюро, посоветовали остановиться на закрытом письме ЦК та же статья. по содержанию, свидетельствующая о том, что мы просто не хотим ничего понимать или — с итальянской точки зрения — просто глупцы. Письмо ходило по членам ПБ две недели. Его все-таки утвердили… Б. Н. сообщил мне об этом на дачу, по телефону, жаловался (забыв, что я отнюдь не его единомышленник в этом деле) — мол, долго колебались, сомневались, правили, но все же согласились.

Видно на Андропова действует еще инерция престижности «парт-отца», раз он все-таки сдался. (Как это так — могут не признавать, что мы во всем правы, что мы не можем не быть правы!). И потом — он не знает альтернативы и никто ему ее не изложил, в том числе и Загладин. Все замыкается опять на Пономарева. Завтра почитаю в шифровках, чем кончилась эта глупая акция.

История с проектом записки Громыко-Пономарева в ПБ (по телеграмме Добрынина) — о нашем долговременном курсе в отношении США. Мой проект — в котором я предложил записать курс на нормализацию во что бы то ни стало как курс долговременный, независимо от того, кто там в Белом доме, — Корниенко-Комплектов высмеяли — как наивный проект протянутой руки. Громыко с ними согласился, звонил Б. Н. и дело задвинуто в долгий ящик. Мелкотравчатая публика сидит у нас в МИДе. Между прочим, Комплектова недавно сделали замом в МИДе, а это ведь мелкий чиновник по всему своему духу — и по образованию, и по опыту работы. Для него политика — это очередная бумажка, не более того.

20 февраля 1983 г.

В среду на Дачу Горького приезжал Пономарев, накануне обхамивший текст по телефону. Однако, в присутствии «посторонних товарищей» держался прилично (может быть, потому, что прочел к приезду сюда весь текст, а не с пятого на десятое). Потом даже, как обычно, ударился в реминисценции, связанные с этой дачей. Как туда, к Горькому приезжали Сталин и Ворошилов, и как молодой Минц (нынешний академик), «стоя вот на этой веранде» шесть часов докладывал о тексте I тома «Истории Гражданской войны»… О Ярославском, — почему он «сохранился» (благодаря Орджоникидзе, которого тот спас в Якутской ссылке) и как несколько месяцев громили его четырехтомник «Истории ВКП(б)» за одну фразу: что Сталин до возвращения Ленина в Россию занимал не совсем правильные позиции.

Но это все присказки. А сказки — в нашей работе.

Наговорил указаний, которые меня раздражали, а остальные воспринимали с пониманием и благоговением (дистанция!), ловя там крупицы «прогрессивности» (например, признание неудач, противоречий). И все пошло по новой.

Раздражает, что некоторые из семи мужиков превратили пребывание на даче в курорт. Красин и Пышков написали за 20 дней едва по 2–3 страницы. И все гуляют, все на лыжах. Оглянись в окно — обязательно увидишь одного или другого там. А у Красина какой-то психоз: до завтрака он делает зарядку и бегает, после завтрака (кефир, кофе) он идет на лыжах. Потом лежит на диване, нахлобучив заграничные глухие наушники, слушает успокаивающую музыку, потом не знаю, что делает, а за два-полтора часа до обеда — опять на лыжах, после обеда — прогулка. После ужина — бильярд и опять прогулка.

Подозреваю, что у него молодая любовница, вот он и поддерживает форму. Но причем тут наш бедный Маркс!

Меня бесит такое, особенно на фоне энтузиазма и искреннего желания сделать хорошо — у Амбарцумова, Вебера, Козлова.

И самому приходится не только писать свои куски и переделывать, а и дописывать за

других.

Кончать надо с этими дачами — символами паразитирования на чужих мозгах. Или возвращаться к ленинско-сталинским временам, когда писали сами члены ПБ, члены ЦК, т. е. избрать много пишущих туда и чтоб они работали на дело, а не на собрание сочинений Пономарева и ему подобных.

Какой-то излет каждодневно чувствую в жизни. В духовном круговороте полная надорванность, когда остаюсь с самим собой. Беру, например, гулыгинскую книжку о Шеллинге, а спроси через два дня, что там вычитал, — убей не припомню. Стал читать «Жизнь Исуса Христа» Ренана, помню, что интересно, а что именно было интересно, на другой день улетучивается. То же со всякими статьями и книжками-развлечениями. Вычитываешь в «Литературке» иногда вещи явно значительные, но они не держатся в голове до следующего ее номера.

Все-таки две вещи из статьи драматурга А. Мишарина я зафиксировал: «Сегодня необходим разговор прямой, нелицеприятный, разговор о добре и зле, о тех и том, и кто, и что мешает нам жить. И также совершенно очевидно, что разговор этот должен идти с конкретностью, страстью и глубиной, унаследованной от нашей классической русской культуры. Другого пути нет». Или: «. Сегодняшняя социальная драма должна ставить перед обществом проблемы, общественно чувствуемые, назревшие, но не решенные. Она фиксирует главные, фундаментальные сдвиги общественного сознания. И основное среди них — испытание сегодняшнего человека личной ответственностью. Все вопросы ставятся заново. И в этот момент — колоссально повышается! — роль литературы, театра, семьи, основ человеческого бытия. Вот что сейчас на повестке дня. Кем станет человек? Борцом? Нуворишем того или иного призыва? То, чего ждали двадцать лет назад, пришло сегодня».

Вот какой замах! Я уже об этом писал. Литература наша вновь выходит на путь, определенной ей в XIX веке. Но и жизнь в андроповскую эпоху поворачивается в совсем новое, не ординарное со сталинских времен русло. Пока, впрочем, идет раскачка жесткой системы, хотя и под видом наведения порядка и дисциплины.

13 марта 1983 г.

Не пишу регулярно. И очень жаль, потому что есть о чем. Правда, месяц пробыл на Даче Горького. Однако, главная причина — лень и стратегическая усталость от жизни.

Под влиянием публикаций Эйдельмана о Карамзине я успел прочитать штук 30 рукописей к очередному заседанию «Вопросов истории». Между прочим, большая толковая статья какого-то полковника Генштаба «Битва за Кавказ». Взяв ее в руки, подумал, конечно, будет ли там Брежнев. Так вот — нет! На протяжении 40 страниц текста о десанте Кунникова, о «Малой земле» — несколько страниц. На этот раз история стремительно восстанавливает истину., но сколько же учить нас надо порядочности, достоинству, просто здравому смыслу — не в индивидуальном, а социальном смысле?!

Как развивается эра Андропова? Самое заметное — в прессе. Нет хвастовства, много критики, серьезный разговор о текущих проблемах, никакой боязни перед «критиками» и клеветниками социализма «там». Критикой захватываются все более высокие эшелоны. Министерское звание уже не спасает. Очень хорошо, но недостаточно. Есть тактика, видно намерение создать иную общественную атмосферу. Но большой политики, стратегии выхода из кризиса незаметно. Может быть, ее и нет. Арбатов, который опять воспылал ко мне, так как оказался отодвинутым, а не приближенным, на что рассчитывал без тени сомнений, так и считает. Убежден, что время уже упущено. И все сводит к тому, что надо разогнать всех прежних. В значительной степени, дело, действительно, в кадрах. Но где найти взамен? Где тот механизм, который бы помогал их выявлять? И, особенно, — где то доверие, без которого нет смелой кадровой политики? КГБ, наверно, не то место, где вырабатывается такое доверие, как политическое качество государственного деятеля.

Арбатов считает, что время упущено еще и потому, что — раз нет ощутимого продвижения вперед, начинается дискредитация, утрата надежды и авторитета. Пока Андропов был полтора месяца болен, повысились цены на многие вещи, в том числе на газ в три раза, на телефон раз в 10, за электричество, на металлические изделия, на кое-какую еду, на мебель еще в 2 раза, на бензин и т. д. — т. е. фронтальное повышение на довольно повседневное потребление. Арбатов подсчитал, что те повышения зарплаты, которые были произведены по решению XXVI съезда некоторым категориям трудящихся, уже «съедены». В народе начался шумок.

А Пленум готовится не по кардинальным «народным» проблемам, а по идеологии. Это насторожило интеллигенцию. Говорят о запретах спектаклей, об ожесточении цензуры, о том, что в журналах зажали некоторые интересные рукописи (выжидают!). Словом, идеологической оттепели, которую привыкли ждать после каждой смены генсека, не произошло.

Восторги первых дней после Брежнева испарились.

Многие убеждены в соперничестве между Андроповым и Черненко. Я в это не верю.

Разное отношение вызвала статья Андропова о Марксе. Мне она понравилась откровенностью и «ленинским» стилем в том смысле, что не подлаживалась под «общенародное» понимание, а обращена к политически грамотной, культурной аудитории. Но с точки зрения набора стратегических идей, Арбатов, пожалуй, прав. Вот прошло больше недели, как она появилась. Я ее читал три раза. А спроси — о чем она — не отвечу, если, конечно, иметь в виду нашу перспективу, план действий. Хотя уже хорошо, что нет хвастовства, отношение к социализму, как к действительно реальному обществу реальных живых и далеко не идеальных людей.

(Кстати, о людях этого общества. Пошел я на кубок Дэвиса в Лужники. И опять, когда попадаю в эту массу москвичей, оказываюсь в шоке от того, что у меня с ними — ничего общего. Но у меня-то ладно. Я уверен, что и у Андропова и Ко с ними тоже нет ничего общего. Толпе до лампочки весь этот «социализм» и все эти заботы о его совершенствовании. Большинство их в дубленках, в кожаных пиджаках, очень модные, модерновые, очень самоуверенные и благополучные. Социально — это интеллигенция, служащие, околоспортивная братия. Для многих быть при спорте — своего рода «состоять в клубе», в клубе «своих людей». Это — и хобби, и смысл существования, форма общения с себе подобными. Работа для них — исключительно средство получать зарплату. Самостоятельного смысла и внутреннего интереса она не представляет. Для кое-кого она, может быть, просто прикрытие легального безделья или не совсем законных, но денежных занятий. В каком обществе они живут, думаю, им абсолютно безразлично.

Но это — только ведь один слой, столичный. По всей стране он, может быть, насчитывает несколько миллионов. И, возможно, с точки зрения общественной нравственности он не самый худший, поскольку обладает неким минимумом общей культуры.

К кому же обращена тогда статья Андропова о Марксе? К таким, как я, Арбатов, Амбарцумов и иже — «горьковчанам»?

20 марта 1983 г.

Неделя, как неделя. Но прошло совещание Секретарей ЦК (международное) из соцстран. Б. Н. очень доволен. Другие участники (в кулуарах): «Доколе?!» Т. е. доколе будем друг друга убеждать и информировать (взаимно) о том, о чем всем прекрасно известно? Доколе координация будет сводиться к произнесению лекций-монологов об опасности империализма и о значении совместных действий!

Принимал Секретарей ЦК Андропов. Зачитал написанную нами и очень сильно ухудшенную Б. Н.'ом памятку. Это разочаровало. Я рассчитывал, что он воспользуется случаем, чтобы сказать что-нибудь о соцсодружестве в духе резолюции 1956 года. Но мои попытки разбились об Б. Н.'а, который разгадал их замысел и вновь (!) воспротивился вкладывать оригинальное в уста Генерального: он против того, чтобы приход Андропова открыл действительно «новую эру».

В Волынском готовится заключительная речь Андропова на Пленуме по идеологии в июне. Загладин весь в эйфории. Но успевает и все другое. Одних только статей и выступлений по Марксу (165-летие): статья в «Правде», статья в «Коммунисте», статья у Хавинсона (журнал «Мировая экономика и международные отношения», в «Новом времени», выступление на международном семинаре в Париже, на конференции в партшколе и т. д. и т. п.

Пономарев рвет и мечет. Но он уже своим первым замом не владеет — даже, когда речь идет об отдельской службе. Например, на вышеупомянутом совещании: Загладин вел редакционную комиссию, изредка заходил в зал заседания самого совещания, шептал что-то Б. Н.'у на ухо, брал свою дипломатку и уезжал! Демонстрируя, что он делает «от селе — до селе», а в остальном плевал он на эту мышиную возню. Впрочем, это один из признаков распада старой «структуры» аппарата, в том числе Международного отдела.

В пятницу было 60-летие Беркова (консультант Международного отдела, друг Арбатова) в доме журналистов. Это «празднование» — нагляднейшая картина нравственного разложения нашего достопочтенного коллектива, которым мы так гордились со времен Елизара (Кусков, был до Загладина первым замом Б. Н.'а). Пошлые остроты, мат в присутствии дам, злобные выпады друг против друга под видом товарищеских шуток, оскорбительный реплики, наглый цинизм в отношении всего «нашего (отдельского) дела». Особенно выделялись Меньшиков, который обнажил всю свою гнусную натуру, Собакин — свою глупость, когда пьян, и — полный маразм, по-моему уже алкоголическую шизофрению, Шапошникова… Он был пьян до изумления. И из бессвязного словоизвержения можно было только догадываться о том, что в нем происходит, когда он трезвый. Происходит «распад личности». Очень неплохой когда-то человек, превратился в злобного, мелочного, мстительного завистника, который в состоянии совершить любую подлость, любое предательство.

До сих пор я не могу освободиться от отвращения, вспоминая эти ночные часы. И среди других пришла и такая мысль: он (Шапошников) ведь очень типичный человек для того слоя, из которого состоит высокий и частично высший эшелон наших кадров. Это страшно — ведь для таких нет «самодействующих» категорий порядочности, чести, верности, идейности. Есть только голый карьерный интерес и неутоленное, извращенное до болезни тщеславие.

22 марта 1983 г.

Выпросил у Пономарева день, чтоб поработать дома — окончательно почистить текст о Марксе для его доклада в Большом театре 30 марта. Работается в три раза легче, быстрее и лучше, чем в office.

Новый вариант для Б. Н. — выступление в Отделе перед представителями mass media и общественных организаций по итогам совещания Секретарей ЦК соцстран.

Проект письма Брандту — обращение к конгрессу Социнтерна по делам разрядки. И прочий поток текучки.

Арбатова-таки пригласили в Волынское на подготовку совещания в верхах по СЭВ'у. Хорошо — и по делу, и для него.

25 марта 1983 г.

Вчера вечером доконал доклад о Марксе. Вытравил последнюю свежесть. В заключении я попытался дать на двух страницах ответ: почему мы, КПСС, считаем марксизм-ленинизм руководством к действию. Современный ответ, без схоластического лекционного трепа.

В результате долгого спора, Б. Н. свел доклад к тривиальностям, которые можно было бы сочинить за 2–3 дня. И вся работа состояла бы в поисках цитат.

В чем дело? В двух обстоятельствах. Боится выпендриваться и демонстративно претендовать на роль конкурента в области теории, т. е. отстаивать позиции, которые силою обстоятельств оказались им заняты при Брежневе. А теперь и Андропов, и Черненко «делают теорию сами».

Второе. Ему претит отовсюду идущее желание видеть в Андропове «новый этап». В силу того, что его лично отодвигают и от теории (от изменения Программы КПСС, конкретно), и от политики, в силу того, что «всех их» он считает нуворишами в политической деятельности, а себя единственным в их среде «образованным марксистом» и теоретиком, а главным образом потому, что ему под 80 и голубая мечта стать членом ПБ испариться окончательно. Он сопротивляется, не скрывая пренебрежения (перед нами, «близкими») к начинаниям и новым идеям нового Генерального и тех, кто его в этом поддерживает. Консерватизм (политический и идеологический) в нем нарастает не по дням, а по часам.

Рассказ Брутенца, как Александров ему (Б. Н.'у) поручил сочинить для Андропова на идеологический пленум три страницы по «третьему миру» и как он пытался саботировать это задание.

Б. Н. вдруг подарил изумительный набор чернильных ручек. Решил попробовать, а оказалось, что их у меня целых три, лежат запущенные.

Странен он, мой шеф. С одной стороны он очень одинок. И ему хочется, чтоб хоть кто-то был близок, например, я. Вот и расчувствовался с ручками. С другой — щедростью души он не отличается, потому что эгоист от природы, а теперь еще и старческое. И поэтому думает легко отделаться. за вчерашнюю мою дискуссию с ним, видно, по очень болезненному для него предлогу.

3 апреля 1983 г.

30 марта состоялся доклад Б. Н. о Марксе. Большой театр, неожиданно: Андропов во главе всего Политбюро! (Я оказался в первом ряду). Читал Б. Н. прилично, но места, рассчитанные на эмоции, не сумел подать.

Приняли. ничего. На другой день продолжались поздравления, и в мой адрес -

тоже.

Пристально я наблюдал за «отношением»: президиум — докладчик.

К нему таки снисходительное, немного ироническое отношение. Он этого не хочет видеть. Впрочем, публика, в том числе за рубежом, этого не знает. Его наоборот, особенно там, считают «серым кардиналом», в то время как ни в политике, ни в теории (на что он особенно претендует, это его последний редут) он никакого значения не имеет. Просто высокопоставленный, опытный чиновник.

Сам он очень доволен, как все было.

На другой день он уехал в отпуск в Крым.

А Загладин еще до него уехал (опять!) в Венгрию, а затем в Вену для тайной встречи с Коссутой.

В эти последние дни, когда Б. Н. еще был здесь, я пытался спасти Басова, референта по Афганистану. Но поздно. В этот вечер меня «проинформировали», что с ним произошло. Милиция его схватила на улице в подпитии после поминок друга, погибшего в Афганистане. Сволочи — принципиальность свою показывают на работниках ЦК! Когда я на утро стал произносить речи перед Пономаревым, он сказал: «Ну, как же пьяный был ведь. А сейчас знаете, как за это!» Удалось спасти его только от партийного разбирательства и выговора. Бумага же об увольнении (в момент моего разговора) была уже на столе у Черненко.

Попутно Б. Н. (поскольку я затронул тему, как Щелоков разложил милицию) сообщил, выйдя, конечно, из-за стола, подальше от телефонов! «. Вы знаете, какие преступления за ним. Густов (зам. Пельше, председателя КПК) докладывал на Секретариате. Они ведь что делали. Отобранные ценные вещи и драгоценности у преступников распределяли между собой, имелся даже своего рода «кооператив», лавка, куда пускали только избранных, но в основном родственников. Три «Мерседеса» было в семейном пользовании. Много, много за ним числится. Он заслуживает очень тяжелого наказания. Но, вы понимаете, все ведь знают, кто его привел. 10 лет он был министром внутренних дел. Неловко теперь. Да, а вы знаете, у него жена покончила самоубийством».

Я пытался воспользоваться этой повестью, чтоб опять вернуться к Басову: вот, мол, по чьему доносу мы его увольняем. Но — безуспешно.

Между тем, Щелоков в первых рядах присутствовал на пономаревском докладе в Большом театре! А билеты-то (именные) распределял не кто иной, как горком товарища Гришина!

Оно, конечно, понятно. Брежнев знал, что делал. «Своих» он «остепенил и опогонил» так, что ликвидировать их стало очень трудно. Тот же Щелоков — полный генерал, увешенный орденами, прославляемый и неприкасаемый столько лет. И вдруг перед лицом всего мира теперь снимать с него погоны! И что-то говорить народу и миру! Не гоже. Не принято теперь у нас. Пусть будет шито крыто. Обойдется.

Василь Быков «Знак беды» в «Дружбе народов». Берет уже под прицел всю философию советской истории.

14 мая 1983 г.

Опять долго не писал. Хотя то и дело появлялись сведения, которые того заслуживали. Наверно, от усталости. Она перманентна: из-за службы.

Загладина уже около трех месяцев нет на работе. То за городом немного работал (заключительное слов Андропова к идеологическому Пленуму), то в трех заграничный командировках, включая Берлин (165-летие Маркса), то в больнице по поводу диабета, где он сочиняет одну статью за другой для кого попало, от «Новы дроги» польской, до «Нового времени» и «Агитатора». Страсть, таким образом, самовыражаться, вызывавшая долгое время всеобщее удивление и почтение, теперь становится предметом всеобщей иронии и насмешек: какой, мол, журнал ни откроешь, всюду Загладин, либо сам, либо под псевдонимом.

Я был у него в больнице, «по его просьбе». Оказалось, что он хочет поделиться только со мной самым интимным. Он решил развестись со своей женой. Полюбил подругу своей дочери, которой 25 лет. Я искренне его поддержал, сказав, что «мужчине нужна подруга» (по Киплингу), а ему, добровольно взявшему на себя интеллектуальное бремя, — тем более.

Через несколько дней он позвонил мне и сообщил, что довел свое решение до сведения Тамары (супруга) и, как ни странно, получил отпущение: скандала не будет. Спросил, как лучше поставить в известность Пономарева.

Словом, он целиком занят собой: сочинением своих эссе и устройством души. Кстати, хоть и лежит на Мичуринском, но через день ездит к экстрасенсу — Джуне. Говорит — эффект потрясающий, а врачи не догадываются почему, принимают на свой счет.

Впрочем, не забывает и службу. Как ехидно выразился Александров-Агентов, ведет там в больнице свое делопроизводство: редактировал текст доклада Черненко к Пленуму, участвовал в сочинении предисловия к сборнику Андропова, который должен выйти в ФРГ, принимал главу делегации СДПГ — Шумахера, продолжал тайные игры в большой политике.

Меньшиков к нему ходит чуть ли не ежедневно. Накануне дня Победы зашел ко мне: мол, меня приглашает к себе посол США Хартман. Я спрашиваю: зачем?

— На коктейль.

— А все таки?

— Ну, что ты не знаешь… У меня связи со многими американцами, с тех пор, как я работал в Америке. Об этом известно кому нужно. Когда я пришел работать сюда, я говорил об этом Пономареву.

— А он что?

— Ничего. Я очень часто в посольстве бываю. Особенно, когда приезжает кто-нибудь из моих знакомых, устраивается прием. И в этом году уже был несколько раз. Каждый раз согласовываю с Загладиным. И сейчас вот он считает, что надо пойти. Хартман едет домой и перед отъездом хочет, наверно, сказать что-то важное.

— Ты уверен, что он, как и другие твои собеседники, говорят тебе что-то такое, что Москва не знает от Добрынина и по другим каналам. Ты ведь не все шифровки читаешь, а я читаю практически все и думаю, что в них — более чем достаточно, чтоб ПБ определяло свою политику и тактику в отношении США со знанием дела. Это, так сказать, деловая сторона, которая снимает необходимость твоих «конфиденциальных» контактов. Другая — уверен ли ты, что они тебя не заложат, когда им покажется выгодно это сделать. Ты ведь теперь не какой-то там представитель ИМЭМО в США, вольный ученый, ты работник ЦК и таким образом очень хороший объект для провокации.

— Ну, не думаю. Правила игры они соблюдают.

— Смотри, смотри… Сейчас особенно надо бы быть осторожным. Вон какая кампания антисоветской шпиономании и высылок наших ребят пачками в 48 часов из уже дюжины стран.

— Я учитываю. Но знаешь, они ведь и Александрову послали приглашение. Но он сказал, что сам не пойдет, а вот Меньшиков пусть сходит.

— Кому он это сказал?

— Загладину.

— Ну-ну! Dixi et salvavi animam meam, как говорилось в том числе и Марксом.

В посольство он пошел и, как повелось, мне запись беседы не показал и вообще ничего не рассказал, и я, разумеется, не спрашивал.

Позавчера раздается звонок: Александров Андрей Михайлович!

— Анатолий Сергеевич, — слышу я иезуитский знакомый голосок, — объясните мне пожалуйста, по чьему это поручению товарищ Меньшиков беседовал с послом Хартманом? Так ведь и написано в его докладной: «По поручению встретился.» А ведь вам должно быть известно, что такая формула означает, что поручение дал Секретарь ЦК, не меньше. Иначе — оно не в счет. Никто другой таких поручений давать не имеет право. Я вот должен докладывать теперь Юрию Владимировичу, он спросит, откуда это все взялось… — что я должен отвечать? Там ведь ответственные вещи, хотя и известные нам, например, что Шульц хочет приехать, если его примет Андропов, и что не хотят они приезда Замятина — не тот уровень.

В ответ я рассказал Александрову как было и есть, не забыв и о том, что его якобы самого тоже приглашали. Словом, как изложено выше. Спросил: а что Меньшиков сам прислал запись?

— Нет. Прислал Загладин.

— Ну, вот и надо считать, что это было «поручение» Загладина. Потому, что с Пономаревым я на эту тему говорил несколько дней назад. Он, — говорю, — вообще удивился, что Меньшиков занимается такой своей «личной политикой», отрицал, будто Меньшиков испрашивал у него «в принципе» разрешения на продолжение контактов, когда он утверждался на работу в Отдел, тем более он не знает ничего о данном визите на коктейль.

— Что прикажете делать, Анатолий Сергеевич?

— Не знаю. Я не мог отменить «совет» Загладина, тем более, что была ссылка и на вас.

— Черт знает что! Буду звонить Пономареву.

Пономареву он действительно позвонил. Тот, конечно, (как он мне сам потом рассказал) от всего отмахнулся, свалил все на Загладина, который «что хочет, то и делает, хотя на работе мы его не видим месяцами» и обещал «навести порядок» в отношении Меньшикова. Посоветовал Александрову записке не давать ходу, а прислать ее в Международный отдел для списания. Так А. М. и сделал. Записку я, в результате, видел, в ней, кроме меньшиковских претензий на значительность своих контактов ничего по делу нет такого, чего бы не было известно и без него.

Это один из последних эпизодов «тайной личной политики» Загладина.

Другой эпизод еще не закончился. Но он уже стоил нам пары миллионов рублей и может обернуться грандиозным скандалом.

Речь идет о покупке Коссутой газеты «Паэза Сэра». Он хочет ее превратить в нечто вроде «Искры» для борьбы против Берлингуэра и Ко и обращения затем партии вновь в марксистско-ленинскую. Заверяет нас (Загладина), что за ним идет 25 % членов ИКП (хотя, как показала предсъездовская дискуссия в начале года, на самом деле не набралось и 1 %). Сразу после прошлогоднего январского Пленума ИКП, на котором была принята знаменитая резолюция по Польше и тем самым ИКП осудила и отмежевалась от реального социализма, Коссута вышел на Загладина (они встречались тайно в Париже и в Вене) и заявил, что он развертывает борьбу, но ему нужны средства. Загладин убедил Б. Н.'а, который всегда был склонен к полицейским методам работы в МКД, помнил удачи на этом пути 50, 40 и 30 лет назад, согласился и убедил ЦК, что это нужно, чтоб покончить с еврокоммунизмом. Через подставную торговую фирму Коссута получил два миллиона.

Газету удалось купить, но изменений в ней (идейно-политических) никаких пока (за год) не произошло. Тем временем она неуклонно шла к банкротству. Руководство ИКП вскоре «почувствовало», что с «Паэзой Сэра» что-то происходит такое. Была организована подписка на спасение газеты от банкротства. И печать уже открыто стала писать, что это де «рука Москвы» губит газету, чтоб ее передать в руки ставленников Коссуты. Бенедетти, человек Коссуты, которого он поставил во главе «Паэза Сэра», газету таки недавно закрыл. Коссута тут же опять возопил о помощи: мол, мы газету закрыли, чтоб почистить ее редакцию, поставить потом «своих», возобновить выпуск летом и через месяцев 12–13, он уверен в этом, она будет выходить уже как вполне хорошая. Но для этого нужно немедленно, и осенью, и в январе еще два миллиона.

Б. Н. готов бы был дать. Но при нынешнем положении у нас с валютой, стесняется просить в ЦК еще оторвать у советского народа столько денег на дело, явно сомнительное со всех точек зрения. Вот уже два месяца Коссутта бьет тревогу, требует, просит. Б. Н. же ходу не дает. Все заставляет то меня, то Зуева (зав. сектором романских стран) «спрашивать», что думает Загладин. Тот отказывается (сидя в больнице) принимать у себя работника из шифровалки, чтоб тот показал ему эти телеграммы, а по телефону мне и Зуеву говорит, что, мол, раз начали, надо доводить до конца. Сам же Пономареву не звонит. Я передаю «мнение Загладина» Б. Н. "у, но когда он спрашивает мое собственное — высказываю «глубокое сомнение». Такой же точки зрения держится и Зуев. Б. Н. пребывает весь в колебаниях. Очень уж он не любит Берлингуэра, очень ему хочется его сковырнуть, очень он мечтает, чтоб Коссуте это удалось, очень он полагается именно на такие методы и уже попросил бы еще денег у ЦК, но «валютная ситуация» сдерживает, да и провала боится.

Недавняя история, когда все руководство иранской «Туде» признала, что она, эта газета, с самого своего основания, во всяком случае с 1945 года, — есть шпионская организация в пользу СССР, — еще больше усилили колебания Пономарева.

Все это дело — результат «личной политики» Загладина в МКД, его склонности к интригам и ко всяким эдаким «тайным операциям».

Кстати, и после победы Миттерана, он, оказавшись в Париже, вошел в контакт с личным представителем президента, написал в Москву (минуя посла Червоненко по резидентской связи) «сорок бочек обнадеживающей информации», из которой следовало, что Миттеран чуть ли не садится в самолет на Москву, чтобы облобызаться с Брежневым.

Оказалось совсем наоборот. А когда в начале апреля, Миттеран выслал наших 47 работников из Франции, «Монд», между прочим, дала утечку о тайных связях Загладина в высших эшелонах французского государственного аппарата. Желтые же газеты намекали, что он, Загладин, назвал «представителю президента» нескольких наших сотрудников, «с которыми следовало иметь дело для прямой связи с Москвой» и которые теперь оказались в числе высланных.

И опять же о. Загладине. На днях Б. Н., как всегда в деликатных случаях, выйдя из-за своего стола на середину кабинета, сообщил мне следующее. В беседе Хонеккера с Андроповым (во время официального визита немца в начале мая) наш Генсек будто невзначай спросил:

— А как там наш посол у вас поживает (Абрасимов).

— Не знаю, как он поживает, наверно, неплохо.

— А может быть уже долго он там у вас, может быть пора бы и домой?

— Что ж, я бы не стал возражать, — ответствовал Эрик. Андропов рассказал об этом Пономареву.

— А кого взамен? Семенова (посол в ФРГ)? Но вроде он на месте. Да и зачем из Германии в Германию.

— Найти можно, дайте подумать, — ответил Б. Н.

— А я уже подумал: Замятина

— Захочет ли? Ведь он метил высоко, рассчитывая стать Секретарем ЦК при Леониде Ильиче и не без оснований, — якобы сказал Б. Н.

— Ну, он теперь притих. Впрочем, я уже с ним поговорил. Он согласен.

— Вот как?

— Но вопрос — кого на его место (т. е. на место зав. отделом международной информации ЦК), как ты насчет своего первого зама думаешь?

Б. Н. будто бы попросил время на размышление. При мне стал размышлять. Я высказал предположение, что Загладин, конечно, согласится.

— Согласится-то согласится, да стоит ли его туда пускать. Ведь при его бесцеремонности он каждый день будет лезть в наши дела, а то и совсем их перетянет на себя.

Я был обескуражен таким жалким аргументом в устах Секретаря ЦК и не нашелся, чем ответить. Он попросил меня подумать и назвать к утру несколько фамилий.

Утром я послал ему записку, в которой назвал кандидатов: Блатов, Добрынин, Яковлев (посол в Канаде), Шишлин, Григорьев (зам. в «Правде»), Красиков (зам. в ТАСС).

Но в душе я убежден, что будет Загладин.

Б. Н.'у дали несколько щелчков. Он рассчитывал быть докладчиком на торжественном заседании по поводу 80-летия КПСС. Назначили Зимянина. Он был уверен, что ему разрешат выступить в журнале «Проблемы мира и социализма» со статьей на эту тему. Журнал прислал в ЦК просьбу, чтоб именно он был автором — с обоснованием: крупнейший ученый по истории КПСС, видный деятель международного комдвижения. Статья нужна именно в аспекте МКД и еще что-то. А поручили (в ответ на эту просьбу журнала, которая прошла через руки самого Пономарева и он сам велел ее послать Горбачеву, который сейчас уже месяц заменяет больного Черненко в качестве ведущего Секретариат) — явно с ведома Андропова — Капитонову!)

Б. Н. готовится выступить на Пленуме. Я ему уже два варианта сочинил. Ученых собирал: двух из Института философии, двух из Международной Ленинской Школы. Хотя очевидно, что их философские, ученые рулады ни для какого Пленума не подойдут, никому не нужны, и их придется, как и 95 % из этого жанра за многие годы, выбросить в корзинку. Да и текст-то не более, чем на 7–8 страницах! Какая уж тут философия! Но Б. Н. в своем стиле: нас он, за исключением Меньшикова, не считает способными на что-то интересное, хотя и пользуется именно нашими мозгами и именно нашим пером уже около 20 лет. Никакая болтовня ученых, которым он каждый раз дает заказы перед каждым мероприятием, не может его убедить в том, что они не способны написать то, что нужно.

Его природное бесстыдство, к которому приплюсован выработанный за всю его долгую политическую жизнь лакейский цинизм, не имеет пределов. Тут посылает мне записку, подписанную новым зав. Отделом пропаганды Стукалиным. Донос на Ненашева, главного редактора «Советской России». Две его статьи — от 27 апреля и имеющая быть напечатанной — о состоянии идеологической работы — осуждаются как претенциозные и огульно критикующие, и, конечно, как всегда в таких случаях, путаные. Прочел я записку и возмутился до глубины души. В самом деле: Ненашев за год-полтора сумел превратить «Советскую Россию» в самую интересную и самую читаемую из всех центральных газет — острую, смелую, откровенную, грамотную публицистически, свежую по постановке проблем, по охвату вопросов, по глубине и честности подхода ко всем нашим делам. И вот — пожалуйста! Опять: шаг вперед — два шага назад. Статьи и по духу и по исполнению, по обоснованности фактами — полностью соответствует тому, что говорилось на XXVI съезде. Но мы уже пугаемся своей довольно робкой смелости в реализации собственных решений. Синдром XX съезда и его последствий!

И, конечно, честь мундира у Отдела пропаганды! Как это так: кто такой Ненашев, чтобы так судить о всей идеологической работе!! (Между прочим, «Советская Россия» — орган ЦК). Возмутившись, я пошел к Пономареву (хотя мне он послал эту записку явно в назидание, поскольку я ему готовлю выступление на идеологическом Пленуме). На записке уже стоят подписи согласия всех Секретарей ЦК, включая самого Пономарева. Произношу страстную речь. Он лениво отнекивается. Я, говорит, и не прочитал этих статей.

— Как же вы подписываете? Это же принципиальнейшее дело. Это же фактически отказ от установки съезда. Какой же редактор позволит себе минимальную смелость и честность, если позволителен подобный метод. И посмотрите, какую унизительную форму наказания придумали: кто-то из Отдела пропаганды является на заседание редколлегии и в присутствии всех хлещет по щекам главного редактора! У меня такое ощущение, что кто-то вознамерился просто «съесть» Ненашева, поэтому и придумал эту явную липу.

Разговор кончился ничем. Но сам Б. Н., который «не читал», однако уже вычеркнул Ненашева из числа редакторов, которых я рекомендовал ознакомить с нашей запиской по МКД, после того, как по ней будет принято решение. Вот она, духовная бериевщина-то, от которой нет нам, оказывается, спасения.

Встретил Ненашева на лестнице по пути на заседание Секретариата. Спрашиваю:

— Михаил Федорович, что они к тебе приё…ются?

— А х. с ними. Противно!

Посол Яковлев был в Москве в связи с предстоящим визитом Горбачева в Канаду. Поболтали. Все, говорит, пытаюсь вычислить, за что меня гонят. Теперь вот уже и Голикова прогнали на пенсию, и Трапезникова вот-вот прогонят. Сам Горбачев мне, мол, сказал, что — вопрос дней. А ведь именно по их доносу Брежневу меня сняли с Отдела пропаганды и отправили в дипломатическую ссылку. Но. вот представили руководить АПН (Агенство печати «Новости», вместо Толкунова, переведенного опять в «Известия»). И говорят, что несколько секретарей уже поставили подписи. А вот бумагу мою к Андропову завернули без всяких объяснений. (Кстати, еще до этого разговора Б. Н. пытался мне «разъяснять», что так и надо, раз там (!) что-то имеют в отношении Яковлева).

Вот, говорит, и думаю я, что же «имеют». Вспомнил об эпизоде лет 6–7 назад. На приеме в португальском посольстве, в Оттаве, подошел к нему зам. МИД Канады (выходец из России) и как бы между прочим за стаканом виски сказал: «Почему бы вам мистер Яковлев не заменить 11 ваших работников на 11 дипломатов?»

Я, говорит, сразу усёк в чем дело. Резиденту сообщил и доложил «по инстанции» — Громыко. Прошло три месяца — никакой реакции из Москвы. И вот вызывают меня в канадский МИД и кладут досье на 11 человек — все грубо засыпались, крыть нечем. Через 48 часов «чтоб их не было на территории Канады». Досье это опять доложил «по инстанции» — Громыко, а надо было бы, видимо, — в другую контору. Вот мне и припомнили.

Очень может быть, что так.

Упорно все говорят, что Щелокова, бывшего министра внутренних дел, исключили из ЦК, из партии и отдают под суд. Не знаю. Б. Н., правда, мне рассказывал, что дело его слушалось на ПБ. Докладывал Густов (зам. Пельше). И мнение такое, что он заслуживает очень серьезного наказания, но, мол, неловко перед народом и заграницей: все знают, кто его привез, кто его обласкал, кто его прикрывал. Из фактов Б. Н. поделился только одним: в МИД образован был кооператив, где особо приближенным распродавали по дешевке ценности, отобранные у уголовников.

Пока, впрочем, точно известно, что со стрелочником расправились: бывшего зама Щелокова лишили генеральского звания, исключили из партии и отдали под суд.

Знаю я также, что слушалось на ПБ и дело Медунова (первый секретарь Краснодарского обкома КПСС). Что решили — не знаю. Все станет ясно на Пленуме.

Ивашова (профессор, филолог) подарила свою книгу «Эпистолярные диалоги». Об английской современной литературе. Десятки, оказывается, выдающихся имен. А я знаю двух-трех. А я ведь из числа читающей публики, интеллигент. Для кого же существует литература? Для кого обобщают жизненные процессы, мучаются за прошлое и будущее, хотят чему-то научить, в чем-то предостеречь, да просто проинформировать, как живут другие люди? Для таких, как Ивашова — профессионалов.

И потом, какое мы имеем право обижаться, что на Западе не знают нашей современной литературы, если мы, самая читающая в мире нация, не знаем, что пишут наследники Шекспира, Диккенса, Голсуорси и т. д.

15 мая 1983 г.

В связи со статьей Косолапова в «Коммунисте», очень ловкой, но может быть и полезной, снял с полки Ленина. И вновь, как в Горках зимой, когда работали над докладом о Марксе, и когда пришлось много его читать, убедился: нужно опять перечитывать классиков, чтоб быть на уровне времени. «Новое прочтение» Маркса-Энгельса-Ленина, за которое Трапезников съел Гефтера лет 10 назад, — это единственная жизненная перспектива и у нас, и повсюду. Не говоря уже о тренировке способности к мышлению, политическому, не говоря также о нравственной смелости мысли, которой следует (и только у них) учиться, да и подкрепляться на случай, если будут посягать на твой партбилет за «инакомыслие».

Вот простая штука: «Под чужим флагом» Ленина. 1914 год, том 26. Вещь, изучавшаяся в студенчестве, в аспирантуре, в бытность преподавателем в МГУ, потом несколько раз к ней обращался. А сейчас она вновь читается как актуальнейшая и умнейшая, вдохновляющая, притом полностью забытая (даже в прежнем своем освоении).

Звонили с работы — досадная недоделка в записке по МКД, которая в пятницу была разослана по Секретариату — забыли про японскую компартию среди оппортунистических. Б. Н. ночью об этом вспомнил, с утра вызвал Балмашнова на ковер и потом Жилина, так как меня не было.

Недоделка моя состоит и в том, что я не показал предварительно проект этой записки всем замам, а это ведь общеотдельский вопрос.

22 мая 1983 г.

На неделе главное событие — обсуждение на Секретариате нашей записки о состоянии МКД. Необычное: всех удалили, остались, кроме Секретарей, я, Рахманин, Замятин, Стукалин и Лукьянов, Боголюбов.

Вел Черненко после полутора месячного перерыва. Б. Н.'у дали слово. Помимо наших, подготовленных для этой цели двух страниц, он нес минут 20 бодягу на своем косноязычном наречии. «Ставил задачи», явно взяв из какого-то своего старого публичного доклада нудное «учение» об МКД (как потом выяснилось, помощник Вершинин ему извлек этот текст). Звучало очень смешно и неуместно: секретарям ЦК читал вульгарную лекцию. Мне было очень стыдно: кое-кто поглядывал в мою строну, полагая, что это «моя работа».

И по содержанию, и политически была белиберда: вспомнил Листера (республиканский генерал в Испании 1936-38 гг.), причем дал ему оценку совсем не ту, какая у нас официально утвердилась лет 10 назад. Чувствовалось, что он «пригибается», подлаживается под уровень понимания «своих коллег», которых он считает полными профанами в своем деле и способными мыслить только категориями (в отношении лидеров КП) — «наш человек», «не наш человек».

Но он явно недооценил «своих коллег». Кое-что они знают, и у них, как оказалось, из выступлений и замечаний, есть собственное мнение, кстати, более объективное и реалистическое, чем хотел представить Пономарев в своем докладе и чем это изображено (под его давлением) в записке.

Все отметили важность проблемы. Все обратили внимание на то, что ЦК не имел такой широкой панорамы больше 10 лет (фактически со времен Совещания 1969 года). Отрывочная же информация и частные решения по тем или иным партиям (делегации на съезды, приветствия, встречи здесь с приезжающими, шифровки послов) — не дают цельной картины и за множеством повседневных дел у каждого, далекого от МКД, забываются.

Однако! Анализ, данный в записке, призван завышенным. Долгих сказал: «слишком оптимистические». Капитонов присоединился к этому термину (хотя, помнится, когда мы с ним ездили на съезд Швейцарской компартии в 1980 году, он решительно воспротивился моей попытке сообщить в Москву действительно реалистический анализ). И это правильно!

Думаю, что в таком подходе оказался общий дух андроповской эры (реализм и правда), но также и все более критическое отношение к Пономареву. Он и тут выглядел жалко в своих попытках примитивизировать ситуацию, увести от серьезных выводов, помешать посмотреть фактам в лицо.

Да и вообще глядят они на него (хотя и с внешним почтением к сединам), как на анахронизм, иронически — к его потугам изображать из себя теоретика, крупного деятеля, пренебрежительно к его тщеславной активности и стремлению лезть на каждую трибуну, по каждому юбилею, то и дело соваться со своими дидактическими статьями и дешевой пропагандой в большую политику.

Дали две недели на доработку, причем сделать надо не только обновленную записку, но и развернутое постановление Политбюро об МКД. И опять же щелчок по носу (Б. Н. сам это фигурально показал пальцами, когда я ему рассказал какое именно решение Секретариата было выпущено) — а именно: поручить Пономареву, Зимянину, Русакову, Замятину и Стукалину отработать в соответствии с обсуждением.

То есть выражено косвенное недоверие в состоятельности Б. Н. дать для ПБ «соответствующий» проект.

По этому поводу он опять стал ворчать на меня: не надо было ввязываться в это дело, предлагать в план Секретариата этот вопрос. По принципу, значит: лежит говно и пусть, не трогай, тронешь — завоняет!

Ничего его не заботит, лишь бы досидеть в кресле и удовлетворять по возможности свое старческое тщеславие.

Кстати, в пятницу состоялся отвратительный разговор «в этом разрезе».

— Вы, говорит, слыхали, что решено не мне выступать на 80-летии КПСС, и даже статью в ПМС (чисто наше дело — международная роль нашей партии, наш журнал, наша проблема, просьба редакции, чтобы имено я был автором) поручили Капитонову.

— Знаю, слыхал.

— Так что вы думаете, — примириться или попробовать что-нибудь. Пожимаю плечами.

— А вы не могли бы поговорить с Александровым? Так, невзначай, не специально, и не здесь, конечно, в ЦК, и не по телефону. На даче, например, в воскресенье.

— Но ведь я живу в другом дачном поселке, в Успенке, а он в Усово.

— Разве? — притворяется он.

— Но кто из наших там живет. А! Брутенц.

— Я могу его попросить…

— Сделайте. Но предупредите, чтоб осторожно, ненароком будто. А то ведь, смотрите, — 20 лет студенты учатся по моему учебнику (История КПСС). Это больше «Краткого курса», хотя за ним вон какая фигура, да и тот просуществовал 15 лет. А мой — 20 лет! Пятьдесят лет я занимаюсь идеологической работой.

Ну, и т. д. в том же отвратительно недостойном духе. И это — Секретарь ЦК, представитель руководства великой партии!

На утро в субботу я позвонил Брутенцу и передал ему эту «просьбу».

Второе событие недели — 60-летие Арбатова. Дали ему второй орден Ленина. Затеял он большой прием по этому случаю в СЭВе (излюбленное место таких мероприятий). Я издевался над ним, высмеивал, зная, что все равно состоится. И состоялось. Организовал ему адрес от Международного отдела и зачитал. Пришлось, кстати, выступать первому. Так как после неоднократной пошлой клоунады тамады академика Примакова никто в течение 40 минут не решался (или не хотел тратить трезвых пока нервов) брать слово. А мне надо было торопиться.

Тост Бовина с пудом соли и проч. Вновь он меня удивил вульгарностью, стремлением подтвердить свое реноме «свободного ума», который ничего не боится, несмотря на то, что находится в орбите высочайшего начальства. А получается наоборот: дешевое политическое хулиганство, которое воспринимается не как «несмотря», а как раз «потому» (что под крылышком такого начальства и все позволено). Гадит в собственное корыто, от которого кормится.

Я потом ушел. Но Сашка Берков рассказал, что было после меня. Наш истэблишмент (академическо-мидовско-журналистский с вкраплениями из аппарата ЦК) выглядел пошло, ничтожно, самовлюбленно, трусливо и нахально. Отвратительное лицо нашего высшего света. Впрочем, партийно-ЦК'овский элемент был наиболее скромен и сдержан. И после моего «серьезного» устно-письменного тоста никто из цековских микрофон не рвал.

Словом, недостойно все это и для самого юбиляра, у которого, вопреки его еврейской привязанности к дому и к славе, налицо явное чувство долга и страсть работать для дела (для себя лишь попутно).

26 мая 1983 г.

Исполнилось 62 года. Очень много. Много жизней уложилось в эти 62 года. Вчера были приятные мне люди с работы.

Сегодня прочел сорок пять страниц доклада Черненко для Пленума. Полное разочарование. Мелочевка. Все там есть помаленьку. Всех похвалил и пожурил. И, оказывается, речь уже не идет о коренной перестройке идеологической работы, как было записано в специальном постановлении ЦК 1979 года, а всего лишь об «улучшении».

Словом, эра еще не началась, как следует, еще серьезного шага вперед не сделали, а уже готовимся к двум шагам назад. Из доклада совсем не видно, что идеологическая ситуация (если ее брать всерьез, по-ленински) в обществе аховая. Доклад охранительный, а не новаторский. То и дело встречается слово «преемственность»… Преемственность с чем? С кем? — Со Щелоковым, Трапезниковым, Голиковым, семьей Брежнева, Медуновым?

Правда, читал я и разосланное неделю назад заключительное слово Андропова для этого Пленума. Оно много серьезнее. Но оно, собственно, не об идеологии, а о политике и образе жизни.

27 мая 1983 г.

Мой фронтовой друг Колька Варламов, когда мы с ним отмечали день Победы, рассказал под страшным секретом, что его новый зять, преуспевающий молодой врач, сколько-то раз в неделю бывает вызываем к Андропову полностью обновлять кровь: у него совсем не работают почки. Ты, говорит, видел, как он подписывается? Действительно, потом обратил внимание. Это вот такая кривая линия, хуже только.

Закончил сегодня обновленный вариант записки и проект постановления ЦК по МКД. Согласовал с другими отделами. Боголюбов позвонил: Андропов, мол, считает это очень важным вопросом, «обсудили на ПБ».

А Пономарев до сих пор боится этого вопроса. До сих пор не решил, говорить ему на Пленуме, если дадут слово, об МКД или о пьянстве, или о «долге ученых» за НТР. По моему уже полный распад в нем общественно-нравственного импульса.

Читаю еще одну книгу Эйдельмана «Большой Жанно» (о Пушкине). И опять восторгаюсь его умением без всякого подтекста писать исторические вещи фактически про нас, про современность.

Загладина до сих пор нет. Бумажный поток с утра до 7–9 вечера сокрушает мою нервную систему.

У Межирова сегодня прочел. Я тоже старше своих коллег всего на 5–7 лет, в том числе и Загладина — но старше на целую Отечественную войну. Но не умею я за это смотреть на них свысока, хотя стоило бы. для большего собственного спокойствия. А Пономарева-то я вообще имею право просто презирать, а я почти четверть века обслуживаю его.

5 июня 1983 г.

У меня неделя прошла в мелких стычках с Пономаревым, который явно суетится и стареет. Никак он не подладится под новое начальство. А его все отодвигают и, думаю, Пленум для него будет не из приятных. Хотя он все еще тешится обещанием, что ему дадут слово: замучил нас подготовкой своей речи. Все выдвигает идеи до неприличия примитивные. А мы стараемся. Но уже нет и у нас прежнего запала — сказать его устами что-то значительное. Никто его уже слушать не хочет и не будет.

6 июня 1983 г.

Сегодня новое столкновение с Пономаревым. В пятницу мы сдали ему один вариант его выступления на Пленуме. Он позвал меня с утра и встретил возгласом: «Караул!» В том смысле, что совсем не годится. Я озлился и стал нагло спрашивать, что он, собственно, хочет конкретно. Он опять понес претенциозную ахинею. Я возразил: это есть у Черненко в докладе и у Андропова в заключительном слове. Повторять доклад вам не к лицу, а предвосхищать Генсека — скандал, потому что всему руководству известно, что вы, как и они в целом, знали содержание заключительного слова за месяц до Пленума.

Из длинного препирательства я стал догадываться, что он просто хочет выглядеть большим ученым, «теоретиком нашей партии». Дело его, как всегда, не интересует, а лишь то, как он будет выглядеть. Но вот кем он хочет выглядеть, я до сих пор не секу. От 80-летия партии его отставили, значит долой даже намек на это. От внешней политики его отодвигают и он уже утратил интерес к «крестовому походу». Но вот почему он упорно, как и при подготовке записки в ЦК о положении в МКД, уходит от этой темы, мне совершенно не понятно. Не хочет себя идентифицировать с комдвижением?. Поскольку там ничего хорошего и полезного для нас нет? Возможно. Но ведь вся партия и ЦК его идентифицируют с МКД! С этим он должен считаться. Существуют ведь правила игры. Он не имеет права выступать с содокладом и, как принято, должен говорить «о себе». Но вот — не хочет! А хочет озадачивать ученых, говорить о роли науки и теории и выдвигать проблемы для теоретических исследований. Какие?! Я опять же нагло стал приставать, но ни одной он не назвал, а все мыслимые — есть у Черненко и Андропова.

Я дважды ему заявлял, что, значит, не способен, и Козлов, и Вебер не способны. Пусть назначает другую команду. Я, мол, вас не понимаю.

— Я вижу, что не понимаете, — ответствовал он. Но вызова не принял. Все сокрушался, что потерял время и не засадил на дачу команду заранее, как было с докладом о Марксе. Тогда вот получилось красиво.

По капитализму он пытался называть проблемы. Например, дать ответ миллионам людей во всем мире — каковы причины кризиса. Я в ответ: десятки книг и сотни статей, в том числе в журнале любимого вами Хавинсона, дали и дают этот ответ на уровне современной науки. Если мы (!) их не читаем, это — наша проблема, а не науки. А то, что за границей их не читают, это проблема денег и пропагандистских кадров, об этом-то и говорить на таком политическом форуме, как Пленум. Но он не пробиваем. Он невежественен и в науке, и в теории, и даже в своей истории партии. Прислал мне такую записку — набросок мысли о внесении сознания в рабочее движение — за это и первокласснику больше двойки не поставишь.

Все это я о себе — в какой унизительной роли я пребываю, стараясь изо всех сил одеть голого, совершенно голого короля.

6 сентября 1983 г.

Полная душевная растерянность. Рядом с событиями переломными, но «благодаря» Пономареву, суета возле них.

1 сентября сбили южно-корейский самолет «Боинг-747» с 269 пассажирами на борту над Сахалином. Во имя принципа нерушимости границ. Из сотен всяких сведений, в ворохе которых я копошусь который уж день, ясно, что американцы подстроили нам провокацию. Трагедия же в том, что мы ей поддались.

И Рейган учинил такую антисоветскую катавасью во всем мире, что теперь уже ничто и надолго не смоет с нас в глазах обывателей всего мира (а их миллиарды) клейма убийц безвинных людей. Десятки правительств, парламентов, всяких прочих организаций и деятелей, включая социал-демократов и даже уже некоторых КП (например, КПЯ), вынесли нас за скобки цивилизованного мира. Рейганом брошен и подхвачен тысячами газет и прочих голосов лозунг: «Мы и они!» Т. е. весь мир и СССР. (Кстати, соцстраны, кроме ЧССР, помалкивают до сих пор. А Китай осудил нас на уровне Рейгана).

Моральному престижу страны, идее коммунизма нанесен еще один страшный удар. И все теперь смотрится иначе — все наши международные дела. Уходить нам надо в глухую изоляцию, отгородиться от мира, не тратить ни ума, ни денег на, так называемые, международные связи и престиж, замкнуться и заняться собой. И лет за пять-десять создать себе новый облик, внутренне перестроившись и действительно обновившись.

Вот готовится новая «редакция» Программы партии и заложить бы туда совершенно новую концепцию своего положения в мире. Утопия! Но где другой выход?

И какой-то рок настигает наших вождей: Сталин — 1937, Хрущев — 1956, Брежнев -1968 и 1979, Андропов — не успев развернуться, теперь навсегда будет связан с этим злосчастным самолетом. Увы! Я не знаю: может быть, мы его и не сбивали. Но теперь ничего уже не докажешь. Вели и ведем мы себя во всей этой истории глупо, непоследовательно, беспомощно. И в этом эпизоде со всей чудовищной очевидностью проявилось давление и власть «военного комплекса» над всей нашей жизнью и политикой.

Я очень небрежен к дневнику. А между тем каждый день дает материал чуть ли не для истории. Хотел вот сразу записать, что было на Политбюро 25августа, но не сподобился, а теперь уже остались отрывки. Но все же:

Сама атмосфера. небывалая. Споры, сопоставление позиции, размышления вслух, несогласие и даже отказ от принятия решения, поскольку до конца не сумели договориться. И все — по-товарищески, без выпадов, как нормальная практика. Тон, конечно, задают Андропов и Горбачев, но в дискуссию не боятся втягиваться даже и приглашенные.

Андропов очень откровенен и не стесняется подвергать сомнению «святыни». Например, обсуждался вопрос о ценах (и дотациях) на сельско-хозяйственные продукты, которые нам поставляет Болгария. Ясно было, что «другари» нас все нахальнее обдирают: лучшие, дефицитные сорта вообще перестали поставлять (гонят за валюту на запад), обычные — с опозданием, некондиционные и проч… по ценам — выше мировых. Но при этом еще требуют сохранения ежегодной дотации (400. 000. 000 рублей) за просто так. (В 1978 году они получили этот подарок якобы для развития сельско-хозяйственной инфраструктуры, но с тех пор ни одного рубля из этих дотаций не пустили на развитие сельского хозяйства, т. е., в частности, и для расширения экспорта к нам!). Так вот, встал вопрос, чтобы отменить хотя бы эту дотацию — ежегодный подарок.

Ю. В. выступил против. И сказал при этом: каждый член ПБ при рассмотрении любого вопроса должен помнить о состоянии коммунистического движения. Смотрите, что происходит: китайцы успешно вовлекают в свою орбиту разные компартии, свою линию на изоляцию КПСС они проводят ловко, умно. И нельзя им помогать вот такими действиями, как здесь предлагают. Посмотрите: Кубе не дали все то по военной линии, что она просила, — и отношения попортились. Хонеккер приехал — просил, не дали всего, — тоже наступило охлаждение. Поляки просят бог знает сколько, — всего дать не можем, опять жди охлаждения. Теперь вот с болгарами.

И вообще: поругаться можно за пять минут, а восстанавливать отношения приходится десятилетиями. Возьмите Китай. Поругались 20 лет назад. Причем партия нас целиком поддержала, китайцев осудили и т. п. А теперь вот, по прошествии двух с лишним десятилетий, смотришь на те события и думаешь: а зачем, собственно? Кому это было нужно? Из-за чего, собственно, спор-то вышел? И не находишь ничего серьезного, чтобы оправдать нашу позицию.

10 сентября 1983 г.

С самолетом признали, что сбили и все стало обычным, как и все остальное в современном ужасном и равнодушном мире.

Только что прочел в «Литературке» статью В. Куприянова о нынешней молодой поэзии. И поразился, что и такое теперь печатается (в смысле стихов) в советских издательствах.

Сборник 1981 года «Молодые голоса». Там есть, оказывается, такое из И. Жданова: «Отечество — ночь и застолье, а все остальное чужбина. Мы верные граждане ночи, достойные выключить свет». Или — Олег Хлебников: «А что до счастья и до величья — ах, средь людей изволь блюсти приличья, а не порхать с печатью на челе!»

И большое стихотворение Андрея Дмитриева «Дом».

12 сентября 1983 г.

Сегодня прочел стенограмму встречи Громыко с Шульцем в Мадриде. Это, что называется, слепок времени. Шульц попросил сначала с глазу на глаз. Для чего же? — Чтоб поговорить о Щаранском. (Это в такой-то момент!)Мол, ваш представитель здесь в Мадриде обещал нашему, что Щаранского выпустят по истечении половинного срока, т. е. в сентябре или в феврале. Только, дескать, при этом условии Рейган согласится на подписание заключительного документа мадридской встречи.

Громыко в ответ: Ваш представитель либо ослышался, либо что-то еще. Никаких обещаний мы не давали, со Щаранским все ясно… Мы вам не раз объясняли: это не ваше дело. И больше на эту тему я разговаривать не буду, прошу больше ее не поднимать.

Шульц. туда-сюда, как же так. вы отказываетесь от слова. Если Щаранский умрет в тюрьме — это катастрофа для советско-американских отношений и т. п.

Громыко: я вам сказал, что обсуждать эту тему не буду. Если у вас не о чем больше разговаривать, давайте разойдемся.

Шульц выразил всякие возмущения и заговорил о самолете.

Громыко его прервал: Начинать я беседу с вами с самолета не буду. У нас с вами проблемы, которые касаются жизни всего человечества. И я согласился на встречу с вами ради этого. О самолете у меня тоже есть что сказать. Но первым я этот вопрос обсуждать отказываюсь.

На этом tete-a-tete закончилось и они вышли к советникам. В присутствии уже почти дюжины людей Шульц начал с самолета. Громыко опять его прервал. После довольно неприличной для такого уровня перепалки и препирательств Шульц был вынужден выслушать довольно длинное заявление Громыко о ракетах, т. е. о том, что «затрагивает судьбы человечества», а говоря a la Иван Грозный, — о наших «государевых делах».

Шульц пытался вывернуть эту тему, сказав о важности ее с точки зрения прав человека на жизнь — и опять пошел о самолете, о 269 жизнях, там погибших, о том, что для советской системы жизнь человеческая — ничто.

Громыко на этот раз выслушал, а потом дал отповедь, обвинив, как и полагается, США целиком и полностью в гибели самолета и закончил тем, что он отвергает все просьбы и претензии (материальная компенсация родственникам, допуск их к месту гибели, извинения, обещания, что «такого не повторится»). И в весьма грубой форме заявил: пусть это делает тот, кто виноват.

Шульц опять ерзал: он не понимает, он возмущен, у него нет слов и т. д. В конце концов он заявил, что «исчерпал себя». На этом «беседа» кончилась. Подобная запись, скажем, для эпохи князя Горчакова и Бисмарка — любопытный документ о дипломатических нравах.

Для 30-х годов нашего века — casus belli. Для нас… Что для нас?

Не война, но и свидетельство того, что этот огромный, насыщенный фантастическими достижениями человеческого ума и труда мир, может стать за несколько минут жертвой срыва нервов у одного из двух лидеров «сверхдержав». Добрынин уже докладывает в шифровках: Рейган был взбешен, когда ему Шульц рассказал, как было дело.

Еще бы! Ему невозмутимо было заявлено, что мы клали с присыпкой на все их «возмущения», на все их угрозы с невероятными сотрясениями воздуха, на всю их национальную и общемировую истерию против нас. При этом спокойно напомнили, что, как еще признали Никсон с Брежневым, «мы можем друг друга уничтожить 7 раз (а теперь, мол, 12 и больше раз)». И при этом не содрогаемся и не впадаем в панику.

В самом деле — идешь по улице, встречаешь сотни и тысячи людей и, могу побиться об заклад, что никто из них в течение суток, тех, данных суток, когда Громыко беседовал с Шульцем, ни разу не подумал, что завтра его и всего окружающего может уже не быть. Наши люди так уж устроены, так приучены, что не верят в ядерную гибель, не верят, что война будет и не думают о ней, а протестуют — только с трибуны по просьбе профкома или парткома.

Сегодня сочинил (а Загладин потом усовершенствовал) материал к беседе Андропова с Живковым по вопросам комдвижения. Сформулировали совсем новую, современную концепцию нашей политики в МКД, впрочем, опирающуюся на слова, намеки, «на дух» заявлений самого Андропова, сделанных как на Пленуме, так и на Политбюро, и в беседе с Куньялом. Это совершенно неприемлемая позиция для Пономарева. Но мы ему на этой основе подготовили речь на закрытом заседании секретарей ЦК соцстран 20 сентября, когда «сегодняшний воробей» уже улетит на Юг, в руки Ю. В., хотя Живкову он это будет говорить (если согласится) спустя месяц после Пономарева.

Попробуем так делать политику. Получится ли?

16 сентября 1983 г.

Опять заболел. Сижу второй день дома. Температура при больном сердце — это плохое дело. Не хочется ни стареть, ни поддаваться немощи.

На Политбюро, которое вел Черненко — ничего особенного. Итоги Громыко в Мадриде и во Франции. Рассказывал, как было дело, но стенограмма ярче передала.

Миттеран поразил меня преамбульной речью с Громыко: разливался в дружбе и любви к России и т. п. Но ракеты, мол, наши не задевайте. Громыко держался с ним вежливее, чем с Шульцем, однако сказал ему все и про Чад и про ракеты. Встречи нашего МИДа оценены как достойные. (Только сегодня я узнал по телефону, что в Нью-Йорк на ООН Громыко не поедет, хотя вчера об этом не было ни слова. И правильно: по самолету мы там дивидендов не соберем, а выслушивать публичные оскорбления!. — сам Рейган собирается там выступать, — нам не по рангу).

И вообще поменьше, поменьше обращать внимание на то, что о нас думают и говорят. Со времен Хрущева мы приучили западников рассматривать себя, как партнеров, играющих и долженствующих играть по правилам. Но дело в том, что это ИХ правила. И мы никогда не сможем их «устроить», как бы мы ни ловчили и какими бы терпеливыми и благородными ни выглядели. Так вот, надо поменьше играть в их игры. Пусть мы по-прежнему будем для них загадкой. Больше чести будет. А для этого МИД надо свести к рангу, какой он занимал при Чичерине и Литвинове: не на уровне ПБ. Между прочим, ни в одной соцстране, кажется, министр иностранных дел не входит в Политбюро.

Спустя много лет перечитываю «Крейцерову сонату». Физиологически все осталось также в этой «проблеме». Социально — изменилось колоссально. Эта сторона проблемы, как ее подавал Толстой, кажется, сейчас и смешной, и примитивной, нелепой.

Некоторое время назад мне позвонили с истфака: мол, второе издание идет «МГУ в войне», сообщите данные о вас. (в первом издании меня не обозначили, хотя я не на дальнем Востоке, и не только учился, но и преподавал в МГУ). Почему-то я заволновался. Написал три страницы, как воевал. Повез и все волновался. Разочарование наступило, когда я нашел в дальнем конце коридора 504 комнату с двумя убогими женщинами (одна показалась знакомой, но сильно увяла) и жалкой «служебной» обстановкой плохо финансируемого учреждения. На нашем старом истфаке, на ул. Герцена, еще до войны все скрипело и разваливалось, но детали бывшего княжеского особняка с медной табличкой у входа «Просят снимать галоши» и другими признаками былого статуса, придавали этому истфаку академическо-музейное очарование. А это — обшарпанный за 15 лет сборно-бетонный корпус. Но не в этом дело. Дело в том, что этих женщин, как и редакцию сборника, я как таковой совсем не интересую. У них «поручение», служба. И никакого душевного контакта с моим истфаковским прошлым не могло быть, я напрасно волновался. Просто еще один маленький урок одинокости людей и равнодушия «общественного» бытия. Ты, в общем, как и все остальные, никому не нужен, как индивидуальность, а лишь — как носитель чего-то в прошлом и настоящем, чего-то такого, что находится в поле зрения искусственно созданного или реального интереса каких-то групп людей или ведомств.

Вечером позвонил Жилин. Сообщил, что Пономарев разочарован текстом по комдвижению, который по моей схеме и моим пером был подготовлен ему для закрытой встречи секретарей ЦК соцстран. В чем дело? Текст был краток и выдержан в духе тех заявлений и высказываний, которые Андропов делал публично, а чаще на ПБ или по случаю, в какой-либо связи. То есть реалистическая оценка, забота о единстве, а не об «идеологической» чистоте, — путем большего внимания к их специфическим условиям, к их внутренним задачам (а как они их собираются решать — их дело!), повышение теоретического авторитета КПСС и, конечно, наведение порядка у себя в стране, как решающий фактор влияния идей социализма в мире и нашего престижа в МКД.

Оказывается, все это совсем не то. Оказывается, надо взять его доклад перед секретарями парткомов посольств (в августе) и оттуда переписать — что в МКД все отлично, что оно на подъеме, что такие-то хорошие и очень хорошие партии вроде американской, германской, датской, прекрасно и успешно борются против капитализма и несут в массы «правду о реальном социализме», что есть, конечно, отдельные недостатки и проявление оппортунизма в отдельных партиях, но это пока что и вполне преодолимо, если мы все вместе займемся этим.

И вот эту бодягу он будет читать Биляку, Аксену, Овари и другим членам Политбюро и секретарям ЦК соцстран в закрытом, т. е. доверительном порядке. Но эти люди знают ведь действительное положение дел. На уровне замов и завов отделов ЦК компартий соцсодружества (и немцы, и венгры, и даже болгары) давно нам говорят, что на подобных встречах мы «приукрашиваем» не известно для чего. А политически это называется — не доверяем, обманываем, бросаем песок в глаза своим самым верным друзьям. Зачем? Только для того, чтобы Пономарев не присутствовал при распаде своей империи (a la Черчилль) — т. е., чтобы коммунистическое движение выглядело так, как ему хотелось этого 50, 40, 25, 20 лет назад.

Но тут есть и другая опасность: наши друзья могут нас просто (в лучшем случае) считать за дураков, не способных понять, что на самом деле происходит в МКД, и несут ерунду, выдавая это за политику, которую, однако, невозможно координировать, потому что она не имеет никакого отношения к действительности. Нам, замам, консультантам который уже раз стыдно перед своими коллегами из Международных отделов братских партий. Но они, вместе с тем, зная нас лично по 10–20 лет, знают, что мы не кретины. Значит, «концепция», которую им излагает Пономарев, — это позиция ЦК КПСС. Т. е. бери выше, кретинизм относится на счет нашей партии.

Наконец, Б. Н. настолько уже в маразме, что он не чувствует опасности для себя лично. Ведь тот же Биляк или Аксен могут, в конце концов, пойти к своим генеральным, а то и к нашему и заявить: на черта нам нужна такая координация, построенная на иллюзиях и на самообмане!?

Словом, Пономарев не только тормоз, но и опасность для нашей политики в комдвижении. Если бы его не было 20–10 лет назад, дела в комдвижении были бы лучше, естественнее. И я уж не говорю, что за полгода андроповской эры можно было бы кардинально изменить и нашу политику, и всю атмосферу в МКД.

Я ведь переживаю не потому, что он отверг мной сделанный текст, а потому, что он наносит вред делу. И я за то, чтобы его убрать, как пережившего себя дважды и трижды, — хотя я почти уверен, что мне лично было бы от этого хуже. Мне бы тоже вскоре пришлось бы уходить. Между прочим, скорее всего потому, что Черненко, а может быть, и Андропов считают, что я — главный автор тех бодяг, с которыми чаще, чем нужно, выступает Пономарев. Я действительно их пишу, потому что служба, но я их самый главный ненавистник и давно уже в Отделе этого не скрываю. Удивляюсь, как это не доходит до сих пор до самого Б. Н.

18 сентября 1983 г.

Не перестаю переживать «феномен Пономарева». Впрочем, это естественно: в нем я финиширую свою общественную жизнь. Увы! Пенять, однако, можно только на себя.

100-летие Тургенева. Прочел статью о нем, именно такую хотелось прочитать. Хотя я его давно не читал, но поскольку с него я начал формироваться в то, чем я стал (на чердаках, на даче в Лайково, 12-летним до слез, до беспамятства зачитывался его романами), я хотел, чтоб его «восстановили» в памяти, очистив от хрестоматийного глянца. И это вроде сделано по случаю 100-летия. («Москва» № 9).

20 сентября 1983 г.

Не пошел на совещание секретарей ЦК соцстран на Ленинских горах. По предлогом, что — на бюллетене: болезнь еще не кончилась. На самом же деле потому, что противно было присутствовать на этой надоевшей комедии и вместе со всеми делать вид, что происходит что-то важное и серьезное. К тому же постыдное по отношению к друзьям. Они ведь каждый раз, прежде чем ехать на подобное совещание, всерьез рассматривают позиции своей делегации на Политбюро, и делегации эти облечены полномочиями что-то делать. А наша делегация, которую вот уже 10 лет возглавляет Пономарев, никакими полномочиями (даже пропагандистскими) не располагает. То, что он говорит, не несет даже сколь-нибудь стоящей информации: они не хуже его все это знают — и про ракеты, и про американский империализм, и о комдвижении. И никакой реальной координации и сотрудничества в политико-пропагандистской области мы им никогда не предлагали и не хотим ее. Пономарев же видит свою функцию, чтобы заполучить поддакивания и поставить галочку в свою пользу: внес вклад в укрепление единства соцсодружества.

Словом, не хотелось участвовать в этой стыдной суете.

Однако же, что-то поскрёбывает: вроде как уклонился от служебных обязанностей, хотя формально и являюсь больным.

Зато написал страниц десять «текста» о положении в МКД. Задумал (пока шел на работу), как «откровенную» записку для Пономарева, а потом увлекся, не заметил, как изменил стилистику и получилось что-то вроде тезисов для «теоретической конференции» в Отделе, на которой Рыкин давно уже побуждает меня сделать вступление. Посмотрю потом, куда употребить.

28 сентября 1983 г.

Совсем потерял нить связи своего личного со службой — ходом мировых событий. И это, видно, потому, что этот ход реализуется во мне через Пономарева, который впал в маразм старческого тщеславия. «Сучит ногами», как выражается Брутенц, лишь бы фигурять на виду у Андропова и Черненко, угождать и выглядеть нужным. Но этим только еще больше вызывает презрение и пренебрежение. Факты, знаменательные в аппарате, накапливаются на этот счет с каждой неделей.

Так вот, если еще и сохраняется во мне вера, что что-то можно сделать в МКД путного, то только потому, что его должны скоро прогнать. Через него, в его присутствии — ничего невозможно. Он продолжает украшать свою липу, которую он возделывал и холил всю свою политическую жизнь.

Загладин же совсем отпочковался от Отдела, видимо, думая так же, как и я. Но он тем временем набирает очки, как самостоятельная фигура, а заодно удовлетворяет свою страсть самовыражаться на TV, в докладах, в интервью, в беседах с делегациями или, как вчера, например, в 4-х часовом «вопросы-ответы» (84 штуки) в Ленинской школе. Впрочем, независимо от того, что это «вадимова болезнь», пользы от нее больше в тысячу раз, чем от пономаревского службизма и квази-сталинистской ортодоксии.

Сегодня составлял план работы с МКД в соответствии с решением ПБ от 13 июля. На 80 % — не реально, а то, что и будет сделано, не более, чем галочки мероприятий, ни на что они повлиять не в состоянии.

А Б. Н., прихватив Брутенца, помчался на Юг — присутствовать при беседе йеменского Мухаммеда с Андроповым. Брутенц мне рассказывал, как он нагло-унизительно напрашивался туда. Отвратительно все это не только само по себе, но и потому, что и мы, его замы и сподвижники, выглядим в глазах окружающих кретинами, ибо все понимают, что вся его, так называемая, деятельность была бы невозможна без нас. Мы в глазах окружающих и причастных — органический элемент его пошлой суетни и претенциозности.

1 октября 1983 г.

Андропов 27-го выступил с Заявлением по внешней политике. Это — крупнейшая акция, думаю, за многие годы. Потому что мы, наконец, решили продемонстрировать свое «классовое достоинство»: мол, подлаживаться под вас не будем, но и помыкать собой не позволим, а то и вовсе пошлем вас на х. Возможно, что это пока еще не очень осознаваемый шаг в нужном направлении, которого я давно жду — в сторону некоторого ограниченного изоляционизма. Россия всегда для них была загадкой, СССР — тем более, при Хрущеве и Брежневе мы в значительной степени растратили этот свой мощный внешнеполитический ресурс. Так вот, пора его восстанавливать.

А теперь о ЧП. В программе «Время» в текст этого Заявления Андропова попал какой-то нелепый кусок о маневрах армий социалистических стран., совсем чуждый по языку и по теме тексту Заявления. Этот текст я днем еще видел по рассылке. И когда слушал диктора, начал таращить глаза. Потом решил, что в последний момент прошла «поправка», скорее всего от Устинова: кулак захотелось показать по откровеннее.

Но утром выяснилось, что это — «техническая» ошибка. Перепутали две телексные ленты и в Заявлении Генсека оказался врезанным абзац из статьи в «Красной звезде», не то «На страже Родины».

И это при том, что текст за семью печатями поступил к Лапину на TV еще в 9 утра, а в час он был записан диктором Кирилловым, т. е. до «Времени» еще была куча времени, чтобы прослушать и выверить. Но увы! Даже здесь головотяпство пустило глубокие корни.

Мне (нам — Отделу) вместе с Отделом пропаганды и Отделом внешнеполитической пропаганды (Замятина) Черненко поручил срочно разобраться и «внести предложения». Вызывали Лапина и Мамедова, вежливо судили, потом Стукалин ходил к Черненко. В результате подписали записку с выговором для «ответственного выпускающего» в этот день, а вслед за фамилией Лапина и Мамедова оставили прочерк: сам Секретариат назначит меру пресечения. Возможно и прогонят самого главного на TV прохвоста. Давно пора! Александров, его главный покровитель, теперь не в такой силе, чтобы защитить, если захотят убрать.

А как отреагировал «Запад» на это происшествие? Утром заходит Джавад: слушал, говорит, Би-Би-Си. Вот, говорит комментатор, — эти русские. Попробуй с ними иметь дело. У них всегда двойное дно. Для своих они дали вариант: что, мол, в случае чего так дадим по морде, да так, что не опомнишься. Будьте, мол, спокойны и уверенны. А на Запад — смягченный вариант, для заполаскивания миролюбием. Кулак там упрятан в приличную перчатку.

Джавад комментирует: всем этим кремленологам и в голову не может придти, что это просто российское разгильдяйство, а отнюдь не очередной хитроумный, заранее предусмотренный ход кремлевских правителей.

8 октября 1983 г.

Загладин опять махнул в Париж: Миттеран попросил его тайно приехать (даже не прямо из Москвы), чтоб что-то «крайне важное» передать по верху.

Б. Н. недоволен мной, — почему я не выступил на Секретариате при обсуждении записок о 40-летии лейпцигского процесса и о сионизме. Мол, мы, наш Отдел в основном их готовил, а плоды пожинает опять Замятин, который, как всегда, вылезает по любому вопросу и болтает то, что в записках изложено подробнейшим образом и что секретари прекрасно знают. Именно поэтому я и не стал «вылезать», тем более, что ни тот, ни другой вопрос ни у кого не вызвал никаких сомнений.

А он все выступает. Каждую неделю где-нибудь делает доклад, готов на любую аудиторию. Болезнь какая-то. Вот затеял сейчас на ноябрьские дни собрать в Москве редакторов газет братских партий, чтоб «проинструктировать» их, как вести борьбу против Рейгана. (Сами они, конечно, этого не знают!) Я пытался отговорить. Дал справку: половина газет от европейских КП, в том числе от большинства стран НАТО, не приедет, даже «Deily World» из США не будет, так как съезд компартии в это время. Т. е. не будет как раз тех, кого он хотел бы «воспитывать», потому что латиноамериканы или какие-нибудь датчане и арабы и так целиком за нас. Но — тщетно. Его интересует не суть и не результаты. А то, что он пофигуряет на международной арене лишний раз.

Заставил неделю назад составить план выполнения решения Политбюро по МКД. Всех я свистел наверх. Составили. Представили. Он потерял к этому интерес.

Раньше он суетился возле Брежнева, стараясь все время быть на виду и быть замеченным по каждому поводу. Теперь он так же суетится возле Андропова и Черненко, опять же, чтоб показаться нужным. А они его все откровеннее третируют. И даже, кажется, не из личной неприязни к нему (впрочем, заслуженной), а просто потому, что у них — «более важные дела», чтоб обращать на Пономарева внимание, какого он добивается каждодневно с утра до вечера.

Позавчера прочитал речь Буша в Вене (после того, как он объехал Румынию, Венгрию, Югославию и где был, в общем-то, довольно подобострастно принят). Сколько презрения, отвращения, глухой ненависти к нам, к Советскому Союзу! И сколько тупого, не желающего ничего знать, невежества и пошлой (порой оскорбительной) демагогии в отношении нашего прошлого, нашей культуры, нашей роли в мировой истории! Бешенство берет.

Но что же это значит, если каждый позволяет себе громогласно, на весь мир так помыкать нами! Нет! «Изоляционизм», замыкание в себе, ответное презрение к ним, к этому дикому Западу, который сейчас стал почти всем миром за нашими границами! Только так!

Когда нас (устами польского писателя) он называет дикой и примитивной страной, невозможно продолжать играть с ними в общую «мировую политику».

Вроде бы мы начинаем это понимать. Позавчерашнее заседание ПБ (по итогам откликов на Заявление Андропова) кажется тоже идет в том направлении. Но слишком уж огромен и влиятелен наш аппарат внешней политики и внешнеполитической пропаганды, чтобы он так просто отказался от своего «хлеба» — давать всюду отпор, везде лезть со своими «инициативами», ото всех, от кого можно, добиваться поддержки и одобрения, словом, продолжать хрущево-брежневские игры на мировой комедийной сцене в ущерб престижу государства и нашему бюджету.

9 октября 1983 г.

Сегодня мы с внуком решили погулять по Подмосковью. Я выбрал, оказалось, очень неудачный маршрут. Да еще с погодой не повезло, пошел дождь и пришлось добираться до автобуса по грязной дороге. По пути встретили женщину, у которой спросили, как пройти до Алабино. «Пойдемте, покажу». Прошлись вместе с полкилометра. За это время она, как водится, чуть ли всю биографию рассказала. «Прямо не пройдете. Если б еще сухо было, а в эту пору — только на тракторе. Вот, если каждый сбросился хотя бы по пятерке, тогда и дорога была бы. Да что там говорить: могли бы и сотню в месяц дать на дорогу, ничего бы не случилось. Если бы не пили, конечно!..»

Во тебе и вся Россия. Ничего подобного ни в Чехословакии, ни в ГДР, ни в Болгарии даже не увидишь: чтобы в поселке городского типа с тремя крупными заводами, улицы были непролазно не мощенные, не говоря уж о дорогах за пределами поселка.

Выход только один: остановить производство ракет. Хватит нам имеющихся, чтоб числиться великой державой. Послать всех подальше и заниматься вот этим, что совсем недалеко от центральных московских улиц.

К этому же: прошли мы мимо генеральских дач: километра три шли — и все чуть ли не дворцы с огромными ухоженными участками. А ведь только под Москвой таких генеральских поселков — не один. За что спрашивается? Воевали? Все воевали… и потом работали, что-то создавали, какую-то, пусть малую пользу приносили. А генералы тем временем сидели и продолжают сидеть на шее у народа, развращая этот народ одним видом вот таких поселков — и чем дальше, тем больше будут развращать, потому что уже сейчас в этих роскошных домах по индивидуальным проектам, с гаражами и пристройками живут их потомки, которые даже видимости заслуг перед Родиной не имеют!

27 октября 1983 г.

Вторжение США на Гренаду. Это — «моя» страна. Я был у истоков контакта с нею: на съезде в Ямайке познакомился с Коардом, он произвел на меня впечатление образованного марксиста и «твердого искровца». Потом был его визит к нам, потом установились дипломатические отношения и т. д. А теперь Коард выглядит убийцей Бишопа, человеком, который спровоцировал интервенцию. Впрочем, вполне нормальное, историей освященное развитие всякой революции. И не нам бросать камень в адрес тех, кто хотел ее ускорить или хотя бы укрепить. Тем более, что мы не сделали и минимума, чтобы помочь экономически этому малюсенькому государству (с населением, наверно, меньшим, чем на моей Кропоткинской улице), чтобы за два-три года они не оказались с 40 % безработицей.

Главное теперь в другом. Рейган еще раз доказал, что в своем «крестовом походе» он будет бесчинствовать, как захочет, ставя нас во все более глупое положение — «сверхдержавы», неспособной его остановить. А так как мы действуем по плану, то у нас и получается: в 1972 году американцы начали бомбить Ханой — мы приняли Никсона в Москве. Сейчас они вторглись в Гренаду и, наверно, скоро сделают это в Никарагуа, а мы? Вчера вечером Андропов выступил с кардинальными предложениями для Женевских переговоров — по средним ядерным средствам. Кубинцы чтут и оплакивают своих людей, героически и до последнего сражавшихся на Гренаде против морской пехоты США. Весь мир содрогнулся, даже Тэтчер «осудила» Рейгана, а мы вроде отвлекаем внимание всего мира на действительно жизненное для человечества дело. Но морально теряем, выглядим при этом эгоистами.

К тому же нас сейчас начнут унижать: мол, «твердость» Рейгана дала свои результаты — СССР вновь пошел теперь уже на очевидные крупные уступки.

30 октября 1983 г.

На работе дочитал шифровки. Довел с Соколовым пономаревскую статью для ПМС, отправил ее в Прагу. Зашел к Загладину, у которого сидел Шумахер — редактор СДПГ'овского теоретического журнала (аналог нашего «Коммуниста»), встрял в дискуссию — как опасно невежество в отношении России и Советского Союза, особенно со стороны американцев. Бородач, называя меня Herr Черняев, поддержал тему: понес Буша, его речь в Вене.

В субботу утром правил проект доклада Пономарева для совещания редакторов коммунистических газет. Потом гулял с внуком по старому Арбату. Зашли в букинистический и магазин иностранной книги. Я поразился обилию альбомов с репродукциями великих итальянцев, голландцев, французов — а я-то считал себя на этот счет обладателем сокровищ!

2 ноября 1983 г.

Три с половиной часа беседовал с делегацией ННП (социал-демократы) Ямайки. Интеллигентная публика. Хорошо говорят — британская выучка. А в конце помимо всяких рядовых просьб (радиоаппаратура, автомашины, газетная бумага, студенты и проч.). генсек попросил своих коллег выйти и передал обращение Мэнли к Андропову: дать денег на избирательную кампанию. Вот и вся недолга!

Потом ругался с мидовским Ковалевым по поводу ответа Андропова Берлингуэру (по ракетам). Энрико второй раз «настаивает» на уступках с нашей стороны. И мы, и МИД, конечно, за отлуп, но мы — на товарищеско-партийном, а не на казенно-бюрократическом языке.

Сочинял телеграмму послу в Лондон — собкору «Правды» Масленникову, чтоб поговорили с Макленнаном и другими об угрозе раскола КПВ и что мы этим озабочены.

Разговор с Брутенцом: эпизод, достойный кисти Айвазовского. Он с Пономаревым принимали мексиканскую делегацию у Черненко. Беседа, видно, проходила не очень активно. А когда К. У. пошел, попрощавшись, на выход, Б. Н. бросил Брутенцу: «И этот еле ходит!» Имея в виду, что Андропов уже серьезно болеет, хотя и соприкасается с кое-какими делами. А на беседах с йеменским Мухаммедом, которого возили к нему в Крым, его приходилось подхватывать под руки, так же, как в свое время Брежнева в Бонне.

В результате инициативы и высокие намерения уходят в песок. От слов до дела опять не доходит. И, наверно, ни сил, ни интереса (из-за здоровья) не хватает, чтобы добиваться, контролировать, рисковать. Беда, ей Богу!

5 ноября 1983 г.

Завершили доклад для Пономарева. Поскандалил с ним по поводу его очередной истинной лжетеории «о провалах империализма» (на фоне разгрома Гренадской революции, позиции Румынии, исчезновения социализма в Польше, Анголы, дышащей на ладан, Мозамбика, где Самора поехал «по Европам» в поисках оружия; на фоне установки американских ракет в Европе, нашей беспомощности защитить Ливан и Никарагуа, отступления рабочего движения даже в экономической борьбе, втягивания Миттерана и Накасонэ в НАТО, тяжелейшего удара по всей революционной стратегии Кастро в Латинской Америке и т. п.). То ли он действительно не понимает, что происходит в революционном процессе, то ли сознательно занимается оптимистической демагогией. Значит: либо мы окончательно подчинили теоретический смысл текущей пропаганде, либо мы и в самом деле не в состоянии смотреть правде в глаза. А ведь Ленин не стеснялся признавать такие «спады» (III Конгресс КП, ВКП(б), на XIV, на XV съездах).

Чего же он тогда пыжится изображать собрание редакторов компечати, как mini-Совещание компартий! Ведь они на смех поднимут такой дешевый оптимизм, справедливо увидев бессилие и теоретическую нищету КПСС. А мы ведь, начиная с ноябрьского Пленума обещали «реалистически оценивать обстановку». Впрочем, в Заявлении Андропова подобного нет! Но МКД правит пока Б. Н. Стыдоба.

Козлов и Вебер в коридоре поджимали животы: ты, говорит, вел себя, как проштрафившийся футболист. С судьбой-то ведь не спорят! Он тебе уже две желтые карточки показал, а ты все свое! Смотри, говорят, дисквалифицирует он тебя на три последующие доклада!

Был на торжественном заседании во Дворце Съездов. Андропов не появился. Доклад Романова — без тени культизма. Без хвостовства и почти без демагогии. Представляю себе, каков бы был доклад у него же год назад! Что-то таки заметно изменилось в атмосфере. Андроповская эра хоть в этом дает о себе знать.

Были у меня сегодня Чейтер и Mary Rosset из «Morning Star». Газета гибнет: просят помочь спасти. И партия, по их оценке, гибнет, как классовая.

Дезька (Давид Самойлов) прислал свой последний сборник и милое письмо.

7 ноября 1983 г.

Парад. Очень сложные переживания: сравнения с демонстрациями школьных и студенческих лет, отзвуки войны (солдаты, строй, техника, музыка), но в затылок пошлые разговоры бодрящихся сановников — «господствующий класс», для которых нет ничего святого, никаких идей, тем более — воспоминаний и сожалений. Довольно веселые демонстранты: истовые ортодоксы, кричащие лозунги, ироничная и готовая на озорство (в дозволенных на Красной площади рамках) молодежь — а в целом ощущение вынужденной непосредственности: почему бы не прошвырнуться по улицам и не пошуметь! Неприятная (особенно зная, что на трибуне много зарубежных друзей и недругов) живая цепь из дружинников, которая отделяет демонстрантов от Мавзолея. Но хорошо, что уже нет школьников с цветами и перемерзших «спортсменов» за час для массовых представлений.

Не было, как и вчера во Дворце Съездов, Андропова. Значит, болен. И не думаю, что излечим, учитывая, что говорил Колька.

Дважды заезжал на работу. С пономаревским докладом пока ничего не происходит. Никто его в ПБ в праздничные дни, конечно, не читает. Но завтра придется все доводить, ведь 9-го утром он начнет его читать на одиннадцати языках.

12 ноября 1983 г.

Провели «мини-Совещание МКД». В «доме Павлова» (управляющий делами ЦК, «народное» название — как издевательский намек на «дом Павлова» в Сталинграде 42-го года) — новой партийной гостинице, стоившей советскому народу, как выяснилось, 30 миллионов! Но — со вкусом. Роскошь, но не купецкая.

На этот раз собрались «наши друзья» охотно. Только итальянцы еще раз проявили провинциализм: прислали делегацию на празднование Октября, но запретили участвовать в «коллективных акциях».

Б. Н. прочитал им почти полуторачасовую лекцию. И тут же велел ее адаптировать, как статью для «Коммуниста». Афанасьев — главный редактор «Правды» и академик представил сначала совершенно убогий текст, который, между прочим, содержал и такой пассаж: год назад умер лидер партии и народа Леонид Ильич Брежнев. Отрицал наличие нового периода в развитии советского общества. Нет! — Это не оппозиция: просто равнодушие и глупость.

Мы с Загладиным забраковали этот текст. Тогда он сказал, что будет выступать без текста. Это получилось даже «откровенно», по-просту. Поэтому, хоть и непроходимо для нашей печати, — вполне уместно для «друзей». Тем не менее перед раздачей на языках мне пришлось его основательно отредактировать.

Загладин устранился от всего этого — от всего мероприятия, я имею в виду: и от Б. Н.'ова доклада, хотя тот его просил специально, и от подготовки организационной и политической. И даже от участия во встрече, — посидел вначале несколько часов, за это время написал поденную статейку о 70-летии Куньяла для «Правды» и исчез, а на другой день уехал в Берлин на встречу замов Международных отделов соцстран.

Жилин так же, как всегда при большом деле, сумел сачкануть, хотя по штату и доклад Б. Н., и текущая информация о встрече, и информация об ее итогах — это его служебная обязанность, не говоря уже о редактировании соответствующих текстов для печати. До встречи он побаливал, на праздниках и в «ходе» самой встречи был заметно пьян.

Пышков, которому поручено было возглавить группу информации, подготовил две постыдные бодяги, которые я забраковал. Последний вариант, который «успел одобрить» Загладин (думаю, не читая) я подверг разбору в присутствии всей его группы (там же во «дворце встречи»). Он вел себя ужасно, перебивая меня на каждой фразе. В конце концов мне пришлось стукнуть по столу и заставить слушать меня. На утро был представлен текст получше, который, однако, мне пришлось самому фактически переписать. А один из его группы, сказал: «Раз ему все не нравится, пусть пишет сам. И вообще, к чему выпендриваться, какая разница, как написать: никому это не нужно, никто это там (т. е. в ПБ) все равно читать не будет». Последнее правильно. Такую же фразу произнес вечером Пономарев, когда правил записку в ЦК (к которой «информация» служит приложением) и переносил из информации в записку кое-какие места. Я начал было возражать, но он дважды меня урезонил: «Кто эту

информацию будет читать?!» Хотя сам на встрече, обернувшись (я сидел сзади него) поручил мне «срочно» ее подготовить и насытить «интересными» мыслями и заявлениями из выступлений участников.

Во всей этой истории раздражителем для меня осталось поведение Пышкова, а потом Ермонского. Пышков вел себя, как «любимчик Пономарева», которому все позволено, и явно демонстрировал (в том числе перед людьми из других отделов), как он может разговаривать с зам. завами. Между тем, он давно уже паразит, который составляет для Б. Н. доклады для внутренней аудитории, нарезая их из наших сочинений для того же Пономарева, но «с международным акцентом». В остальное время пьянствует, превратив свой кабинет в забегаловку.

Ермонский — баловень теоретических дач (в этом году он пробыл там три четверти года): то доклад Зимянину к 70-летию РСДРП, то статьи для Черненко в ПМС и «Коммунист», то доклад Романова к 7 ноября. Его просят туда, сам Зимянин звонит и называет его. Он, действительно, пишущий, хотя и не очень образованный. Раньше был вполне приличным парнем. Теперь он рядовую, черную работу консультанта делать не хочет, нос воротит. Это должны делать Вебер, Козлов, теперь и Рыбаков — люди в общем-то более высокого класса, чем он, но не потерявшие чувства порядочности и долга перед службой, за которую они получают зарплату.

Почему, однако, я так реагирую, хотя речь идет действительно о никому не нужной продукции.

Во-первых, потому что доделывать за всех: Загладина, Жилина, многих консультантов, зав. секторами приходится самому. Но почему доделывать? Ведь и так прошло бы, никто не обратил бы внимания. Чувство достоинства ремесленника за свое изделие не позволяет поступать иначе.

Во-вторых, потому что мне претит, когда люди пренебрегают и даже презирают «свое дело», равнодушны к нему и все их помыслы направлены на то, чтобы «спихнуть на другого» или «сбыть с рук». Хотя за это «их дело», которое они не хотят делать порядочно, они получают по пол тысячи в месяц, кормушку, поликлинику, дачу и т. п. Это не порядочно, как минимум!

Да, люди устали, люди видят бессмысленность вкалывания. Масса энергии уходит в корзину. Но кто вас держит? Поищите себе (на шестом десятке) работу, где вы видели бы прямой результат и были бы удовлетворены.

Вчера перелистал больше сотни шифрограмм со всех концов света. Одна — с тревожной припиской Андропова, в которой он дает поручение «сделать все возможное, чтобы предотвратить вторжение Рейгана в Никарагуа (по примеру Гренады), ибо это будет страшный удар и по Кубе, по всей политике Кастро, а значит и по нам — и как великой державе, и как оплоту социализма и освободительного движения».

Это, между прочим, к вопросу о том, что «империализм терпит одно поражение за другим», — теория, которую Б. Н. навязывал и навязал в свое выступление на вышеупомянутой встрече. И это пойдет в «Коммунист». Надо, впрочем, втихоря вычеркнуть это место, пусть потом машет руками. Но хоть спасу от позора журнал.

Я все не о том пишу. Может быть, для того, чтоб не писать о себе. Меня мучает радикулит. Боли бывают страшные, однажды едва до работы добрел. Лечиться некогда, да и не хочется — не верю. И все думаю — обойдется, пройдет. Все еще уповаю на свое безотказное тело, которое сумело остаться молодым до 60 лет.

Вчера проглядел книгу о Ландау. Книжку об Энштейне так пока и не дочитал. Схватился сегодня за Байрона («Манфред») с подачи TV, которое по учебной программе давало его тетради. Давно, кстати, не обращался к его дневникам, как и к блоковским. Надо бы освежиться. А то я разучусь писать собственный.

Был банкет после встречи коммунистических деятелей печати (а фактически представителей ЦК) в том же «доме Павлова». Б. Н. произнес тост, хорошо, что по бумажке, которую мы ему заготовили, хотя добавил про ленинскую «Искру». Впрочем, он обладает поражающим всех нас свойством искренне считать (после произнесения), что все доклады, речи, тосты, статьи, заявления и т. п. он делает сам. Постояв в президиуме, я пошел в обход, зацепился с Берецом (теперь редактор «Непсабадшаг» (центральный орган партии), а раньше был зав. отделом ЦК ВСРП), с американцем, с ямайцем, который, кстати, очень хорошо выступил на встрече, с австралийцем, с французом из «Юманите»… Тут меня позвали к телефону. Пономарев, который уже «отъехал», звонил из машины. В коммюнике о завершении встречи надо добавить, что он выступал в заключение (не надо, что на банкете!), что выразил «политическую суть» и какую ответную речь от всех произнес чех.

Отошел я в сторону, на диване сочинил два абзаца. Отдал Афанасьеву, он — мальчику из «Правды». Полосу, конечно, остановили, хотя было уже 10 часов вечера, и «внесли».

14 ноября 1983 г.

Младший референт из сектора Джавада Волков, направленный в Женеву на стажировку в качестве кандидата на международного чиновника в ВОЗ по линии минздрава, уехав туда 4 ноября, 12-го напился в баре, отказался платить по счету, был взят полицией и доставлен в совпредставительство. Там, проспавшись, заявил, что ничего не помнит, и был первым же самолетом возвращен в Москву. За 6–7 лет пребывания в Отделе не был замечен ни в каких грехах, особенно в пьянстве, не обладая абсолютно никакими достоинствами, тихоня, вежливый, бессловесный, сам говорил, что ему даже до референта не вырасти, просил устроить его куда-нибудь вне ЦК. Мне за это полагается выговор по партийной линии.

Давно известные стихи Пушкина по вечернему радио. Трогает. Теперь только, на седьмом десятке чувствуешь каждое слово стиха и что за этим каждым словом.

15 ноября 1983 г.

Очень нервный день:

— Проект статьи Устинова о нашем отпоре американской угрозе. Рассылка по Политбюро, замечания для Пономарева.

— Верстка выступления Пономарева для «Коммуниста» Словесно его дидактика еще туда-сюда, но в печатном слове — никуда, вот и выкручиваюсь.

— Горбачеву встречаться с американским деятелем, наследником хрущевского фермера Гарста (Кристалл). Памятка, материалы в пандан его собственным «философским» размышлениям о двух «сверхдержавах» и судьбах мира.

— Памятка для Пономарева, который в четверг отчитывается на Политбюро по итогам встречи коммунистической печати.

— Всякие бумажки и записки по текущим делам.

— До сотни шифровок и всякие исполнения и поручения по ним.

— Прием гайянской делегации (специальный представитель президента Бэрнхэма, главнокомандующий, два члена руководства правящей партии). Привезли послание Андропову, объясняли, что после Гренады, Никарагуа на очереди они и Гайяна. Поэтому спасайте: экономическая помощь, военная помощь.

Морочил им голову обещаниями и спровадил в ведомства для «конкретной» проработки их просьб. До этого получил инструкцию Пономарева: военной помощи не дадим, это значило бы поставить их под удар американцев, «а сделать мы ничего не можем».

— Заседание у Пономарева: Епишев, Чебриков, Крючков и какой-то генерал-лейтенант из 7-го управления — по одобренной Андроповым идее Б. Н.'а развернуть работу «среди войск противника», т. е. среди американских войск за границей. Очень он им, этим профессионалам, наскучил мемуарами о работе «среди немецких войск» во время войны (он тогда этим занимался в Коминтерне). Все соглашались, но вежливо давали понять, что сейчас не война и что американские войска — наемники, с очень хорошей зарплатой и что ГДР, например, не позволит засылать воздушные шары с листовками в воздушное пространство ФРГ и что в ответ завалят наши войска в ГДР листовками и радиовторжением… Однако, Пономарев, конечно, «был прав» и все получили поручения. А слушать его побасенки было стыдно.

Бездарность американского сектора во главе с сидящим там Мостовцом. Приходится все переделывать самому или перепоручать Меньшикову, другим консультантам. И референты — ему подстать.

17 ноября 1983 г.

Горбачев потребовал, чтоб я присутствовал на его беседе с американцем Кристаллом. И хоть мне стоило это дополнительной работы и времени, я не пожалел. Горбачев — молодец: живой ум, он буквально атаковал американца силой убежденности, знаниями, аргументами, свободным владением материалом — в особенности, конечно, по экономическим делам. И на того произвело впечатление: с такими людьми во главе Советский Союз действительно может добиться того, что провозгласил и обещал.

Когда я рассказал о своем впечатлении от Горбачева Пономареву, это ему очень не понравилось. Не может он согласиться с тем, что кто-то умнее его, тем более, что я «простодушно» пытался рассказать, как умело Горбачев провел и международную часть беседы.

Завистлив, мелок, до мозга костей развращен чиновничьей трусостью и карьеризмом. Жалко и обидно.

Вчера он обсуждал с нами (замами) новую записку Андропова в ПБ о том, что делать после установки ракет. Но об этом особо. Вечером дома, после очень трудного дня, набросал еще «концепцию» своих выступлений во Франции, куда поеду в воскресенье.

29 ноября 1983 г.

С 20–27 ноября был во Франции. Делегация по плану партобмена. Но сил нет описать. Впрочем, житейских впечатлений почти нет. Все время отняли дискуссии.

3 декабря 1983 г.

Инерция товарищества, желание пожаловаться бывшему старшему брату — среди простых рабочих в Лионе. А вообще: отбытие дипломатической нормы отношений — обмен информацией, а не заинтересованный разговор единомышленников, как это было еще лет 15 назад. В течение всей недели во Франции меня не покидало чувство: чужие мы, и нет ни им, ни нам дела до того, чем каждый занят (если не считать академической, теоретической стороны).

Меня задело интервью Марше в «Монде» (22 ноября) — «тотальная» поддержка внешней политики Миттерана. И даже не потому, что это попрание интернационализма и может нанести ущерб антивоенному движению, антиимпериалистической солидарности коммунистов (так я написал в шифровке). А по эстетическим, что ли, соображениям: противно, когда плюют на собственные принципы, когда так цинично демонстрируют свой оппортунизм, отвратительно это внутреннее ренегатство. Всякое бывало, но когда целая партия так постыдно мажет грязью свое коммунистическое чело, — тошнит. Особенно гнусно, когда ФКП, с ее торезовским прошлым, аплодирует президенту, приказавшему бомбить национально-освободительные силы в Ливане, оправдывает это, ссылаясь на необходимость «возмездия».

Я все это выложил Максиму Гремецу (член политбюро, секретарь ЦК, унаследовавший место Канапы). Он юлил и горячился. А потом фамильярно попросил «понять их»: вы же, говорит, умные, тонкие политики.

Между прочим, оппортунизм политический ведет к снижению интеллектуального уровня кадров. За долгими по-французски обедами-дискуссиями разговаривал с несколькими членами ЦК. Их осведомленность «в области теории», их потуги философствовать по поводу своей политики оставляет жалкое впечатление. То и дело останавливал себя, чтоб не раздевать их в присутствии товарищей, а нищета их мысли била в нос.

Это не значит, что я что-то мог бы им предложить. Но будь я, мы, на их месте, наверно, вели бы себя иначе. Главная их беда нравственной природы пономаревский тип коммуниста — плохо (и даже опасно), но этот еще хуже.

С точки зрения туристической, поездка была самая пустая. Нигде не был, ничего не видел, кроме ЦК ФКП, метро, ресторанов и одного фильма с Бельмондо. Потому, что с утра до вечера — дискуссии. Даже Лиона не видел, в котором мы пробыли целый день.

Однажды, когда выдался свободный вечер, двинулся было в сторону пляс-Пигаль, но не дошел, поздновато и жутковато на совершенно пустынных улицах, заставленных автомобилями.

И очень мало денег оказалось, референт отдал все представительские в посольство и мы остались с суточными грошами.

Вернулся в Москву и опять то же самое: пономаревские затеи с пропагандой правды о нашей хорошей внешней политике. Опять чрезвычайное совещание секретарей ЦК соцстран — в свете установки американских ракет в Европе и нашего ухода из Женевы. Хотя разосланы всем и каждому письма с разъяснениями Заявления Андропова и mass media с утра до вечера разъясняют, внедряют, убеждают.

Вновь для меня загадка: верит ли Пономарев в то, что мы что-то можем до кого-то донести, убедить своей сверхактивностью, или просто у него нет личной альтернативы, как иначе быть при большой политике.

Я спросил на «Рон-Пуленке» ребят — коммунистов (активисты парторганизации на этом заводе: 25 000 работающих, 9 200 — членов ФКП), как они относятся к нашей внешней политике. «А мы ее не знаем», — чистосердечно ответили они в один голос. И пояснили: то, что вы пишете и говорите, до нас не доходит, «Юманите» читает 20 % коммунистов, остальные (не говоря о беспартийных) газет, кроме спортивных и развлекательных, вообще не читают. А люди с улицы убеждены, что участвовать в пацифистском движении, значит «работать на Москву».

Вот так-то! А мы тратим на одну АПН миллионы. Впрочем, посольские уверенно заявляют: эту макулатуру мы «складируем» в подвальных помещениях, чтоб не срамиться.

Итак, пишем очередной доклад Пономареву — о последствиях «Першингов и крылатых ракет в Европе» и «что делать» в этой новой ситуации всем, всем, всем! А что на самом деле делать, никто не знает и сам Пономарев — меньше всех, кроме, конечно, того, что надо разъяснять Заявление Андропова и «не допустить» спада антивоенного движения в Западной Европе.

Между тем, наши друзья из соцстран едут к нам (в который раз!) в надежде получить хоть намек на практическую программу., помимо уже известных им «ответных мер» и что надо убеждать в их необходимости, особенно в Чехословакии и ГДР, где (как доносят наши ТАСС'овцы) довольно широкое недовольство и страх.

Хожу иногда вдоль своих книжных полок. Перебираю глазами. И оторопь берет, сколько прочитано в жизни, сколько забыто из прочитанного, сколько невозвратимых удовольствий оставлено в книгах, и сколько навсегда утраченных, своих и чужих мыслей! И что еще! Ничего уже там не почерпнешь? Это как и во всей истории культуры: взял как-то том Монтеня, полистал, и вновь ошарашен. Ведь еще в XVI веке были открыты и проанализированы все мотивы и все пружины человеческих отношений. Ничего нового за 400 лет, кроме внешнего оформления того же самого. Так и в личном общении с книгами. Вроде бы уже ничего тебе в них не нужно, не пригодится ни для чего: ни для службы, ни для самообогащения, ни для общения с другими.

Андропов по-прежнему не появляется. Но постоянно присутствует: записками в ПБ, в Секретариат, поручениями, звонками и т. д. Жалко. Хорошо начал. Надежда появилась. Вряд ли его вылечат. И что потом?

Пленум откладывали, откладывали и все-таки назначили на 26 декабря. Дальше — некуда, надо план утверждать на 84 год.

4 декабря 1983 г.

Плохо спал. Утром бросился править доклад Пономарева: на свежую голову! Кретиническая добросовестность «ремесла», от которой получаешь даже, если не удовольствие, то удовлетворение.

6 декабря 1983 г.

Сегодня доделывал доклад Б. Н. для совещания Секретарей ЦК соцстран, который еще больше потерял смысл, как и само совещание — после вчерашней пресс-конференции Огаркова-Корниенко-Замятина, на которой тоже, впрочем, не было сказано ничего нового.

После обеда я принимал делегацию Ирландской рабочей партии во главе с генсекретарем Шоном Гарландом. Несколько лет мы добивались от О'Риордана согласия на контакты с нею. Так и не получили его. Но я уговорил Б. Н.'а и состоялось решение ЦК. Взял на себя заявить им, что с этого момента межпартийная связи между РПИ и КПСС можно считать установленными.

Серьезная партия с глубокими корнями в национальной почве и с искренним стремлением перенять опыт дореволюционных большевиков. Конечно, за ней будущее. И О'Риордан оказывается за бортом совсем.

Но для нас еще один сигнал: МКД расшивается не только «еврокоммунизмом» и китайцами, но и появлением вот таких партий, которые свободны от груза ошибок и не осуществившихся надежд комдвижения, которые ничем формально ему не обязаны, но которые принимают на себя бремя революционного процесса.

И хорошо, что у нас хватает здравого смысла, не копаясь в природе и характере этого явления, брать их всерьез и признавать их.

7 декабря 1983 г.

Пономарев получил еще один щелчок. Готовя нас к написанию его доклада на предстоящем послезавтра совещании Секретарей ЦК соцстран (о том, что делать после установки «Першингов» и «Томагавков»), он с подъемом говорил, что надо на этот раз усилить политический (государственный) момент в нашем докладе, поднять над чисто пропагандистским характером этих совещаний. Мы обрадовались и настроились, хотя и без перебора, понимая, что эти претензии Б. Н.'а будут укрощены МИД'ом. Но он заявил, сходит к Черненко и договорится еще до рассылки.

Главный вопрос — переговоры. Понятно: мы закрываем их все, Вену. Но весь мир требует переговоров. Антивоенные движения, друзья и социал-демократы предупреждают, что СССР «потеряет лицо», если «упрется». Тем более, что он сам давно, даже на съездах утверждал принцип переговоров, как единственный метод предотвращения ядерной катастрофы. Тем более, что уже был «опыт»: в 1979 году после решения НАТО, мы тоже устами Громыко и всей пропаганды заявили, что переговоров не будет, если они не отменят это свое решение о «довооружении». А потом-таки поехал в Женеву!..

Понятно: тактически нам нужно (для престижа) держаться «жестко». Но дальше-то что? Ладно — пусть мидовцы на своих собраниях (есть у них Комитет зам. министров соцстран, есть «институт» совещаний министров) — долбят в одну точку. Но, когда собираются Секретари ЦК, члены ПБ, «верные друзья», собираются впервые без румын (которые отказались), можно, наконец, поговорить действительно по-дружески, доверительно, конфиденциально.

Мы с Загладиным вставили в текст для Б. Н.'а не много: мол, наши ведомства пересматривают сейчас всю проблему гонки вооружений, с учетом установки американских средних ракет. Работа не завершена, но цель ее — разработать новую платформу, которая при строгом соблюдении принципа равной безопасности — будет предложена Западу. (Передаю смысл, не текстуально).

Так вот в рассылке по ПБ Громыко все это вычеркнул, так же как и выраженное позитивное отношение к «плану Брандта».

Осталась опять одна пропаганда, попросту говоря, — призывы поддерживать и разъяснять, пропагандировать, обосновывать и оправдывать советские ответные меры. С точки зрения «социалистического интернационализма» это бесстыдство. Это циничное великодержавие, демонстрация того, что страны содружества обязаны «поворачиваться» по нашему мановению без права даже на ушко сказать нам о своих заботах или проявить минимальную инициативу.

Когда мы вернемся на переговоры, они должны будут с таким же рвением доказывать и своим народам, и всему миру, что это так же правильно, как правилен наш нынешний отказ от переговоров.

Но это, так называемая, «большая политика». А каков Пономарев! Он теперь мне и Загладину внушает, что никак невозможно и «было бы неправильно» говорить о каких бы то ни было переговорах. Рейган и Ко спекулируют на том, что мы, мол, все равно вынуждены будем вернуться в Женеву, несмотря на установку ракет. И поэтому надо им показать, что им не удастся успокоить общественность. Будто мы с Загладиным вчера родились, ни о чем не ведаем, а от него не слышали «решимости» вести политически серьезный разговор с друзьями на данном Совещании.

К Черненко он действительно обращался. Даже послал ему текст до рассылки, чтоб заручиться согласием до Громыко. Но тот продержал два дня, не прочел и разрешил делать рассылку, то есть — подставил Пономарева под громыкинскую оплеуху.

А Громыко, захватив монополию на внешнюю политику, играет в престижно-дипломатические игры, будто мы в 30-х годах, или в 50-ых. Если Андропов и дальше будет это терпеть, мы очень опасно можем приблизиться к ядерному порогу.

9 декабря 1983 г.

Около 12 ночи. Провели Совещание. Мое брюзжание оказалось беспредметным: все довольны, все поставили свои галочки (и перед своим начальством, и перед Москвой). Все во всем согласны, в том числе — в осуждении румын, которые — «отступники» и «капитулянты», но рвать с ними не нужно, а надо «работать». И вообще — будем давать отпор и сплачивать всех, кто за мир. Коротковолновое общение то с теми, то с другими (венгры, болгары, немцы) убеждает, что все очень хорошо понимают правила (нашей) игры в ядерную дипломатию и стратегию, а так же и то, что деваться некуда и надо втихоря приспосабливаться и урывать, где безнаказанно можно это сделать.

Мы, аппаратчики, выполнили свою службу четко и быстро: речи, доклад, коммюнике, стенограммы, записи, информация по итогам, заключительное слово, а на этот раз также письмо к своей партии (почему не было румын), и к братским партиям не соцстран (на эту же тему). В 16. 0 °Cовещание кончилось, а в 20. 00 уже были готовы все «вытекающие» из него бумаги.

10 декабря 1983 г.

Очередной том «Истории марксизма» в издательстве «Прогресс» (рассылается по «списку»). Амбарцумов — автор предисловий, создает новый (для элиты) стиль критики анти и-немарксизма и попутно реабилитирует Бухарина: в советских типографиях о нем ничего похожего не печаталось на протяжении 50 лет! Парадоксально (впрочем, закономерно), что Пономарев — автор учебника по истории КПСС, который чуть ли не каждый год переиздается и по которому учатся все студенты и проч., понятия не имеет о том, что через вот такие издания фактическая информация о подлинной истории нашей партии уже знакома большому числу советской интеллигенции, во всяком случае — думающей и неравнодушной. Возможно она доходит и до студентов.

18 декабря 1983 г.

Вчера еще раз встречался с ирландцами. Теоретические дискуссии кончились тем, что они попросили денег… Мол, прежние источники «ресурсов» практически закрылись в виду ужесточения охраны банков и усовершенствования их электронной защиты. «Зав. техническим отделом» (так называется у них группа по ограблению банков на нужды партии) недавно погиб при очередной операции. Деньги иссякают, а надо «строить» партию, надо издавать газеты и литературу, надо участвовать в выборах.

Я, естественно, объяснял им, что вопрос трудный, деликатный, у него много сложных аспектов. А про себя думал — не выйдет у вас, дорогие товарищи.

Сегодня встречался с Клэнси. Героический человек. Ослеп, но полон мужества и энергии создать объединенную, новую компартию в Австралии. Обласкал я его, приободрил. И думаю, можем мы ему помочь — через ВЦСПС, главным образом. Однако, весь этот «объективный» процесс концентрации левых сил рухнет, как только не станет Клэнси.

Собираюсь на днях пойти в отпуск, в Пушкино, наверно. Даже боязно как-то уходить в физическое одиночество и пробовать себя после всего, что случилось, на лыжную и бассейновую выносливость. Лет 10 я там уже не отдыхал.

29 декабря 1983 г.

Нахожусь в Пушкино. Погода мокрая, лыж не получилось.

Приезжал на Пленум. В новом помещении специально для этой цели: встроено в казаковский дом напротив Свердловского зала. Хрусталь, белый мрамор, палевое дерево, кресла пост-модерн. Видимо, наследие Павлова, который ходил там вчера уже отставником и, должно быть, легко отделался: его бы в самый раз из партии попросить.

Андропов не был. Прислал свое выступление, которое было роздано. И, что хорошо, что именно так сделали, в отличие от одного, помню, Пленума при Брежневе, когда выступление роздали, но попросили всех молчать, что оратор отсутствовал, и в газетах дело представлено так, будто он был.

Очень спокойный, серьезный текст, вновь подтверждающий «новую эпоху», и только — о внутренних делах. А дела, видно, сдвинулись, но только-только. Это можно определить и по выступлениям. «Спектр» выступавших был более широким, чем обычно. Как правило, самоотчеты и обязательства секретарей обкомов и министров, которые, кстати, с подачи Гришина, выступавшего первым, по-прежнему считали необходимым информировать Пленум ЦК, что «товарищ Андропов Юрий Владимирович — Генеральный секретарь Центрального Комитета коммунистической партии Советского союза, Председатель президиума Верховного совета СССР». Только Горбачев, Тихонов (их выступления — тоже новшество — по крайней мере за последние 10 лет) и директора заводов, а также доярка отошли от этой «нормы» и называли Андропова просто товарищем Андроповым или Юрием Владимировичем. Впрочем, персональный восхвалений почти не было (опять за исключением Гришина и еще Багирова, наследника Алиева в Баку). Но — и это очень хорошо воспринималось — желали Ю. В. скорейшего выздоровления под аплодисменты.

Опять же со времен Брежнева осталась «традиция» вставать, хлопая, когда в президиуме появляется Политбюро. Как школьники — в классе. И наоборот: утрачена, к сожалению, хорошая партийная традиция — не хлопать после выступления каждого, как в театре или на торжественном заседании. Это тоже, кажется, возникло при Брежневе, и то не сразу, а примерно, с начала 70-ых годов, когда появилось выражение «и лично» и начался квази-культ Леонида Ильича.

Откровенно говоря, для меня было неожиданным избрание Соломенцева и Воротникова членами Политбюро, хотя первое — логично в нынешней ситуации ужесточения контроля за партийными нравами (вернее — «непартийным поведением» должностных лиц), а второе — просто хорошо для России. Воротников, говорят, мужик умный и самостоятельный, хотя и не очень церемонный.

Чебриков — в кандидаты члена ПБ — тоже понятно. Об этом я слышал и до Пленума, так же как об избрании Лигачева Секретарем ЦК. Это, кстати, значит, что Капитонова окончательно отстраняют от кадровых дел.

Выступления Горбачева и Тихонова были «по делу», без трепа, без демагогии и хвастовства, с конкретными идеями экономического и другого свойства. И это — тоже явление новое, т. е. давно при Брежневе забытое. Вообще на Пленуме, хотя и мало было нового по-существу, но начисто, пожалуй, отсутствовал дух дворцового ритуала, ориентированного на первое лицо, хотя ритуальность политическая (в том смысле, что Пленум — отнюдь не вырабатывающая позиции и не решающая инстанция, — все решено заранее) оставалась, конечно.

Были яркие выступления, свидетельствующие, что кадры у нас есть, способные хорошо делать свое дело. Особенно мне запомнился молодой и красивый директор Магнитки, секретарь Камчатского обкома, Чечено-Ингушский секретарь.

Арбатов все время со мной советовался о его трех идеях, о которых он мне говорил в Барвихе, когда я у него был в гостях:

— О соглашении по зерну. Андропов прочитал, передал на заключение Патоличеву и тот завалил бесповоротно.

— Проект нового заявления Андропова по ракетам. Показал мне его, у меня возникли частные замечания, но вообще — это выход. Андропов прочитал и «разослал» в МИД, в Генштаб, Блатову, Александрову, сообщив им, что это — произведение Арбатова, т. е. внес «личностный» момент в отношение этих читателей к тексту. Пока, говорит Арбатов, реакция у большинства такая: не примут ведь американцы! Своего мнения по существу предложений они еще не сообщили Андропову, кроме, кажется, Андрея, который, конечно, возмущен.

— Проект для избирательной речи пока еще не представил.

Арбатов совсем не расстроен, даже бодр и весел. Пусть, говорит, даже ничего не пройдет. Я свое дело сделал и незамеченным в этом отношении не останусь. Иначе говоря, и его меньше интересует суть дела, реальные последствия его собственных инициатив, не это для него главное. Главное — обозначить своевременно «свое присутствие» в большой политике. Он мыслит себя категориями государственными. Даже свои сугубо личные дела он считает естественным решать на уровне Черненко, а не на уровне, скажем, Чазова, если речь идет о медицине.

Загладин (виделись в перерыве на второй день) был замкнут в себе. Оживился только, когда к нему подошел Прибытков (помощник Черненко) и просил заготовить странички две для какого-то выступления или официальной бумаги. Он-то понимает, что сейчас не время для внешнеполитических инициатив, хотя тогда, на совещании замов у Б. Н., он отстаивал те же идеи, что в проекте Арбатова. Но ни сам он, ни тем более Б. Н., с ними никуда не пошли.

Заметил я, что почти ни слова никем не было сказано об идеологии и культуре. Впрочем, Андропов упомянул об идеологии, как об одном из средств выполнения и перевыполнения плана.

Заезжал на работу. Рыкин успел сообщить, что мне уже поручено выступать докладчиком на партсобрании по итогам Пленума.

Говорил вечером с Карэном: о всяких делах по службе за эти недели, о Пономареве, которого он застал как раз после заседания, где его опять обошли (в членстве ПБ), и как он, на глазах, овладел собой и опять настроился на активность, как ни в чем не бывало. Жалко его по-человечески, но с другой стороны, — не за что его «вознаграждать» повышением в члены Политбюро, те более — не для чего: дело от этого ничего не выиграет.

С увлечением читаю Андрэ Моруа «От Монтеня до Арагона» и Юрия Левитанского.

 

Послесловие к 1983 году

«Том», посвященный этому году, — с нынешней точки зрения — выглядит более «личностным», чем другие. По большей части речь идет о переживаниях автора дневника, его недовольстве службой, которую он нес в качестве зам. зава Международным отделом ЦК КПСС, — и в особенности — о неприязни и почти сплошном несогласии со своим непосредственным начальником Б. Н. Пономаревым.

Сейчас самому автору эта тема на первый взгляд кажется мелковатой, не заслуживающей общественного внимания. Однако, вглядевшись в конкретику того времени, он подумал: раздражение довольно высокопоставленного чиновника, каким был автор, его рассуждения и размышления могут представлять определенный интерес для тех, кто заинтересуется, тем более будет изучать доперестроечный период.

Автор недоволен реакцией Пономарева на происходящее в международных делах и в коммунистическом движении.

В первом случае, вред, им приносимый, малозначителен, поскольку его не допускали до решения больших вопросов. Но если учесть невероятную активность этого секретаря ЦК во внешнеполитической пропаганде и в «инструктаже» правящих партий соцсодружества, негативная роль Пономарева видна и она не без последствий.

Что касается коммунистического движения, то негодование автора записок носит скорее узко служебный характер. Он считает, что можно было бы вести дела «правильнее» и «лучше». Например, идти навстречу еврокоммунизму, не воспитывать братские партии в духе советского, для них особенно непригодного, опыта, не навязывать им замшелых догм и правил, освободить от барщины по апологетике СССР и «защите» его от империализма, в чем Пономарев усматривал главную их задачу и главный смысл самого их существования.

Иначе говоря, дать им возможность трансформироваться в национальную силу (что и попытались сделать вопреки сопротивлению КПСС еврокоммунисты).

Однако парадоксальность и даже нелепость позиции автора состоит в том, что он сам к этому времени (и уже давно!) не верил в перспективу коммунистического движения. «Улучшай» его или «не улучшай» — результат один (который вскоре, через какие-то 5–6 лет, и обнажился): МКД, давно ставшее де-факто политически ничтожной силой в мировом процессе, совсем сойдет и с исторической сцены.

Наполнение автором записок фактами и сведениями своего недовольства поучительно. Они свидетельствуют, что в руководстве КПСС начали ощущать безнадежность деградирующего коммунистического движения, утрату им даже своих апологетических способностей по отношению к советскому социализму. Компартии, по мнению некоторых в ЦК и в Правительстве, становились в некотором роде даже обременительными в качестве некоего компонента советской государственной «реалполитик».

Понятно сейчас, но тогда автор еще не мог четко артикулировать вывод: пока сохраняется идеологическая составляющая великодержавной внешней политики, КПСС не откажется от поддержки коммунистического движения, не снимет братские партии «с содержания».

Гневные характеристики, которые дает автор дневника своим коллегам, имеют теперь совсем иной смысл, чем просто констатация недисциплинированности, лености, «непорядочности» их лично. Отлынивание от работы, халтура были результатом полной утраты веры в дело, с которым они были связаны по службе, неуважение к этому делу и к тем, кто его возглавляет. Но автор и сейчас, понимая глубинную причину их поведения (гниение социально-политической системы в целом), не склонен, тем не менее, его оправдывать. Не верили тогда уже почти все, а «сачковала», халтурила, спихивала свою работу на других, часть из них, хотя, увы! и значительная. Здесь автор видит признаки морального разложения аппарата и его профессиональной деквалификации, что потом пагубно отразилось на формировании и деятельности демократизируемого при Горбачеве государства, немало «содействовало» гибели перестройки. Ведь утеря добросовестности, бескорыстия и честности в деле, за которое аккуратно получаешь хорошую зарплату и пользуешься кое-какими привилегиями, характерной стала не только для коллег Черняева по международному отделу, а для аппарата в целом.

83-ий год, свидетельствуя, судя по записям человека, близкого к верхам и располагавшего закрытой информацией, об ускоряющемся и опасном ухудшении положения в стране, вместе с тем дал пищу для надежд на исправление. Иллюзии, как всегда у нас, связывались с личностью нового генсека, Андропова. Автора записок эти иллюзии тоже задели. Но он был из тех немногих в аппарате, кто искренне был озабочен судьбой страны, безотносительно к тому, как скажется «перемена к лучшему» на его собственной карьере. Именно среди таких появятся люди, вскоре поставившие себя на службу перестройке.

 

1984 год

4 января 1984 г.

Вернулся из «Пушкино», где проводил отпуск, оказавшийся не совсем удачным.

Вчера звонил Брутенц. Рассказывал об активности Пономарева, который требует планов, инициатив, ругал де меня и Вебера, что не представили план «работ о социал-демократией» (мы их по три, четыре раза в год представляем и они все валяются у него в ящике). В общем Б. Н. — в своем амплуа. Это уже не стиль, а болезнь. Старческая болезнь неуемной, пустопорожней активности. 17 января ему — 79 лет!

8 января 1984 г.

В пятницу (6-го января) я вышел на работу. Однако, Пономарев мной не интересовался. Обсудили с Джавадом (зав. британским сектором) разные дела: приглашение Киннока в СССР, заявку Макленнана на приезд, наконец, во главе с делегацией (заботы: обеспечить ему уровень, ведь с 1967 года он с нашим Генсеком не встречался), австралийские проблемы, затем Клэнси и как с ним быть, поскольку формально он «никто», и как быть с самой этой партией и ее лидером, впавшим в «ревизионизм» Саймоном, которому мы перестали платить; ирландские проблемы — 10-го января приезжает О'Риордан, придется объяснять наши связи с недавно возникшей рабочей партией.

Жилин в своем стиле. За время моего отпуска его на работе не видели.

Брутенц просидел у меня больше часа. Обсудили мы, почему Пономарев не любит Вебера, лучшего нашего консультанта и порядочного человека. Я высказал предположение, что Б. Н.'а коробит фамилия: не потому, что он сам «антисемит», этого нет, а потому, что другие (со стороны и сверху) могут подумать о нем, Пономареве, плохо за то, что держит «какого-то там еще Вебера» в аппарате ЦК. Для Б. Н.'а же чужое мнение (да еще влиятельное) существеннее всякой истины и элементарных интересов дела. Карэн засомневался в такой «концепции».

Говорили опять и опять о наших перспективах, т. е. о месте Международного отдела в современной политике (в андроповскую эпоху). И опять посмеялись над собой: пока Б. Н. на месте, ничего не будет сделано серьезного. Конечно, есть объективные причины нашей беспомощности и бесплодия: объект нашей деятельности либо сам беспомощен, либо «неуправляем» из Москвы. Но даже в этой ситуации можно было бы делать хоть что-то полезное и интересное, если бы не стиль Пономарева, не традиции, которые душат все живое, современное, если бы не циничный прагматизм, который он насаждает исключительно ради того, чтоб казаться «практически полезным» своему начальству. Но достигает — прямо противоположного. Все больше и больше ощущается, что его лишь терпят, так как нет платформы (новой концепции наших отношений с революционными силами), при сопоставлении с которой стиль Пономарева оказался бы явно негодным. Да и просто руки не доходят.

Поговорил с Козловым (консультант Отдела). Оказывается, его и Пышкова Б. Н. подрядил на систематизацию предварительных материалов к Программе КПСС. У Леши впечатление, что на данный момент (а в марте уже представлять в Комиссию — Андропову) это набор статей и набросков, как правило, мало пригодных, чтобы войти в партийный документ исторического предназначения. Везде господствует конъюнктура, никто не видит, куда пойдут события дальше — во вне, внутри. Поэтому ничего нет и интересного, действительно программного.

Да и вообще смех — поручать такое дело Пономареву, который начисто лишен какого бы то ни было теоретического смысла и малейшего вкуса к теории. Он просто не понимает, что это такое. Для него теоретично, значит громче, «красивее» (словесная декламация), привлекательно пропагандистски.

Любопытно, почему меня Пономарев никогда не привлекал к Программным делам и подобным делам, например, к проекту Конституции? Наверно, потому что меня он, как и Вебера, не считает теоретически мыслящим. И в самом деле, у меня идиосинкразия к «теории», как ее понимает Пономарев и ему подобные.

В воскресенье (6-го) был днем в «Манеже» на выставке молодых художников МОСХА. Очень слабо по технике, очень подражательно. Но что особенно удручает, — не чувствуешь, зачем, собственно, они стали художниками, что они хотят стране, народу, к чему устремлены в высоком смысле. И в манере, методе письма тоже не видно какого-то нового направления. Убого. И, наверно, отражает нашу «человеческую ситуацию».

15 января 1984 г.

На работе всякие мелкие дела. А с 11 — го числа — редколлегия в «Вопросах истории». Ничего особенного, хотя выступал несколько раз. Все-таки даже у нас, в очень демократическом коллективе, и порядочном (за 15 лет никто никого не запродавал, ревизионизма не клеил, хотя часто и резко друг с другом не соглашались и мнения расходились диаметрально). Так вот — даже в нашей, весьма приличной редколлегии, верх берет претенциозный дилетантизм (в данном случае — безграмотные, но весьма идеологичные разглагольствования Гапоненко о статье Ю. Афанасьева апеллирующей «новую историческую науку» во Франции).

Отдал в редакцию рецензию на статью Фомина, в которой он пытается доказать, что в 1968 году в Англии существовал профашистский заговор (государственный переворот) во главе с лордом Маунтбеттеном. «Завалил» я этот графоманский вздор. Но каково! Признанный известный профессор считает возможным всерьез предлагать печатать вздор. Для гонорара в 50 рублей? Для умножения публикаций? Чтоб не забыли как автора? Ради сенсации? Нравы! Тут то же, что и везде.

19 января 1984 г.

Загладин рассказал, что Б. Н. среди разного рода текущих дел вдруг говорит: «Я копался в старых бумагах и обнаружил любопытную вашу записку 1968 года». И показал. Оказывается, в дни встречи на Чьерны-на-Тиссе он, Б. Н., поручил Загладину составить нелицеприятный (только для него) анализ — что будет с МКД, если введем войска в Чехословакию. Вадим это сделал. Пономарев, прочитав, сказал: «Ну и ну! Я сохраню это ваше мнение. И уверен, что через несколько лет вам будет стыдно это прочитать». Так вот, теперь он нашел эту бумагу и, напомнив о ней автору, сказал: «Правы вы были, Вадим Валентинович!»… и убрал ее обратно в сейф.

Сегодня я был у Куценкова на новой квартире возле площади Маяковского. Генеральская, на мотоцикле не объедешь. Позавидовал его погруженности в свое дело (касты в Индии и главный редактор журнала «Востоковедение»). Выпили. И обнялись душой. В общем-то полного, настоящего по-мужски друга, кроме него, у меня нет. Это надежно, это тепло, это без комплексов и это не ограничено только «идейно-политическим родством», как с Брутенцем. Тут все вместе, полная близость и доверие, мужское.

Эйдельман мне подарил свою последнюю книгу о Карамзине. Он считает, что учился у меня в МГУ в начале 50-х годов. Кажется, против него развертывается кампания… «Литературка» уже дважды его кроет. Что бы это значило?!

Пора начинать готовиться к докладу на партсобрании по итогам Пленума ЦК. Поручили. А у меня нет ни сил, ни вдохновения, чтоб что-то придумать применительно к нашим делам.

И вообще нарастает безразличие к работе. Утром поднимаюсь, с отвращением думая, что надо опять идти туда на весь день. Так длительно не бывало никогда такое состояние. Возраст. и «стратегическая» усталость. А главное — утрата объективной цели усердия. Все бессмысленно и напрасно, пока во главе Пономарев. Сегодня эту тему в течение двух часов обсуждали у Загладина (я и Брутенц). Впрочем, Вадим для себя решает все проблемы просто: конструирует схему очередного доклада по МКД в Ленинской школе.

Карэн рассказал о вчерашней встрече Черненко и Пономарева с Вильнером (генсек КП Израиля). Этот умный местечковый еврей по-русски разъяснял нашим, что нельзя так бороться с сионизмом (отождествляя его с фашизмом): глупо, вредно, бесперспективно, никому не понятно. Черненко вроде «воспринял», а Б. Н. дал отпор. Однако, механизм уже задействован. Сегодня я прочитал решение ПБ о создании, помимо общесоюзного антисионистского комитета, подобных комитетов в республиках и в крупных городах. Ничего тут не поделаешь: действует иррациональная сила, привитая Сталиным в 1948-49 годах.

Купил новое издание А. Платонова. Впервые прочитал его литературное эссе (даже не знал о них), в том числе о Пушкине. После Достоевского его слово о Пушкине — единственное, несмотря на всю мощную пушкиниаду, действительно оригинальное и современное о великом нашем гении — бессмертное на всю советскую эпоху.

22 января 1984 г.

Рассказ Крупина «Семейная сцена» в «Литературной газете» от 18 января. Помимо глубины и блеска, поражает легализация внесемейной любви и общения — как главное в отношениях современных советских мужчины и женщины.

Субботу угробил на подготовку доклада к партсобранию по итогам декабрьского Пленума. Напридумывал всего, пока самому интересно, но как будут воспринимать. Но это зависит и от того, в каком настроении произнести.

26 января 1984 г.

Вчера участвовал во встрече в Кремле «наших парламентариев» (Пономарев и др.) с лидером либеральной партии Англии (наследником Ллойд-Джорджа) Дэвидом Стилом. Еще присутствовали Чаковский, Рубен (от Верховного Совета), Замятин, генерал Червов.

Со Стилом был лорд, лидер либералов в палате лордов и еще четверо. Они прибыли наживать политический капитал для будущих выборов. Но не удержались от злой полемики все на ту же тему: Афганистан, почему в Лондоне «Правду» можно купить, а в Москве «Times» нельзя. И т. д. И вообще, они хотели бы разрушить стену «непонимания», идеологический барьер, мешающий «нормальному» общению, на условиях принятия нами парламентских правил дискуссии.

А до этого — нервные стычки с Б. Н.'ом при подготовке ему «памятки» для произнесения вводной речи перед англичанами. Меня заставил выступить по поводу антивоенного движения. Я был краток и вежлив. Генерала с его цифрами ракет они слушать не стали, а развязная болтовня Чаковского вызвала у них иронию и насмешки. По ходу он осадил Пономарева, когда тот пытался прервать его фонтан.

Говорят, что на приеме в британском посольстве, где главным от нас был Рубен, он произнес 50-минутный тост абсолютно кретинского свойства. Англичане были шокированы.

Господи, откуда взяли таких идиотов в качестве руководителей наших двух палат Верховного Совета — Шитикова и этого Рубена?!

Вчера делал доклад на партсобрании отдела по итогам декабрьского Пленума ЦК. Сам не очень был доволен, вроде сникал к концу доклада. Но сегодня получил ворох искренних восторгов и поздравлений.

1 февраля 1984 г.

Собираюсь в Люксебург. Пономареву до этого нет дела. Он мытарит меня со своей избирательной речью. Хочет, чтоб было «впечатляюще», но, чтоб ничего нового (т. е. сверх Андропова-Громыки). Понимает, что мне все это осточертело. Когда давал мне соображения по уже написанным 30-ти страницам и вздыхал недовольно, вошел Брутенц. Стал иронизировать: чего, мол, ты (т. е. я) такой смурной? Б. Н. откомментировал: «Надоело все это ему, он вот в Люксембург бежит».

А вчера в компании с Загладиным были в театре Эфроса. «Наполеон I» с Ульяновым. Кое-что. А в общем — зрелище, демонстрация искусства актеров. Для ума — нуль. Отвратительна физически Яковлева (Жозефина). Мораль сей басни — примитив.

10 февраля 1984 г.

В половине третьего сообщили, что вчера в 16–50 умер Андропов. Ужасно. Бедная наша Россия. Но кончилась ли андроповская эра? Б. Н., будучи в больнице, несколько раз ездил в Кремль и в ЦК, — значит уже решили… Кого? Неужели у них не хватит ответственности перед страной, ленинской партийности — назначить Горбачева! Если — Черненко, то и эра кончится быстро и вообще.

Я болею. Сильный грипп. Заболел в Люксембурге на другое утро после съезда компартии Люксембурга. Совсем больным работал там: трехчасовая встреча с социал-демократами; председателем партии Кринсом, лидером парламентской фракции Бергом; итоговая по съезду встреча с Рене Урбани в ЦК, как он потом пошутил за ужином, «информировал его о его съезде». Несколько политических обедов и ужинов с членами нового Политбюро. На самом съезде из 11 делегаций компартий слово дали только мне. Таких оваций по поводу моего появления на трибуне я еще не знал за всю жизнь. В адрес КПСС, конечно. Но это было демонстративно и показательно.

Итоговый ужин. Великолепен генсек Рене Урбани. Его жена Жаклин работает в управлении делами ЦК КПЛ. Красавица Марианна — член Политбюро и любовница, почти открыто вторая жена Рене. Франсуа Гофман — член Политбюро, заместитель главного редактора «Цайтунг» с русским языком. Люсьен — бывший корреспондент их газеты в Москве. Были с нами армянин — посол Удамян Камо Бабиевич, Воробьев Роман Федорович — первый секретарь.

Очень все хотели выговориться и по международным делам, и по МКД, и особенно по своим соседям — французам. Кроют Марше и Ко, не стесняясь в выражениях: за непорядочность, оппортунизм, антисоветизм и просто глупость. Обозлены особенно, потому что всегда молились на французского большого брата, а теперь он не только позорит сам себя, но и им портит все дело: правящие круги и социал-демократы ставят Рене в пример французам: он, мол, поддерживает КПСС — еще большего главного брата и одновременно сотрудничает с «нами».

Собой я доволен. Провел всю эту акцию на хорошем уровне. И, судя по всему, им, люксембуржцам, это нужно было. Нужна была делегация, которая знает их, входит в их положение, понимает волнующие их проблемы, готова их по-товарищески обсуждать, не отделывается бюрократическими декларациями и по бумажке, сделанными заранее, еще в Москве, заготовленными заявлениями «по ряду вопросов».

Но нас таких немного в ЦК, которые могут так держаться с такими вот коммунистами.

Что касается Люксембурга, то, пожалуй, только Загладин и я. Им важнее содержание, чем чины, хотя и это им польстило бы. Другие братские делегации были на уровне членов Политбюро, секретарей ЦК!

12 февраля 1984 г.

Я все еще болею. Совестно: на работе сейчас страшная круговерть. Едут со всех концов. Только что Рейгана не будет. Но Тэтчер какова! И сама явится, и всех лидеров оппозиционных партий привезет! Конечно, Коль, Трюдо и т. п. Словом, массовый миролюбивый жест в нашу сторону. Не думаю, чтоб уж совсем не искренний: в большинстве случаев это религиозные люди, и уж во всяком случае — по традиции очень серьезно относятся к смерти, похоронам, памяти об усопшем и т. д.

Сумеем ли мы должным образом отреагировать на этот жест во имя мира? Или опять возьмут верх «классовая» подозрительность, пренебрежение к «их» нравам и правилам игры, а главное — нужды военно-бюрократического комплекса (т. е. Громыко-Устинов персонально)!

За много лет не прослушал по радио и телевидению столько серьезной музыки, сколько вчера за один день. Особенно поразил Глюк: для флейты с оркестром — как играла какая-то неизвестная мне молодая флейтистка!

Итак: много ждали от Андропова. Ждали не напрасно. Еще бы ему год-два, и он чего-нибудь добился бы. Но. А теперь вот сижу и жду — кто вместо него и как пойдет? Впрочем, формально все будет так, как начато при нем. Но у нас ведь очень много зависит от личных черт, от образа мысли и настроений, симпатий и антипатий лидера. При нынешнем переходе это будет сказываться гораздо сильнее, чем при «смене лидера» после Ленина, после Сталина, после Хрущева. Брежнев создал традицию «личной власти». После него, например, личный авторитет Андропова, как единоличного руководителя страны, не подвергался ни малейшему сомнению (если не считать страхов со стороны некоторых интеллигентов и слишком уж «осведомленных» аппаратчиков насчет претензий Черненко… Я убежден, что этих претензий не было).

И на этот раз так произойдет: кого изберут, тому на другой день и будут беспрекословно подчиняться. И уже через неделю-другую наряду с решениями «последующих Пленумов» будем выполнять «указания товарища. (?!)».

Все-таки я не теряю еще надежды, что изберут (вернее уже «избрали» — на ПБ, завтра на Пленуме лишь санкционирование) — Горбачева. Намек сегодня получен: Джавад сообщил, что во время совещания у Загладина, ему позвонили от Горбачева и просили придти в такой-то час для какого-то дела.

Возможно речь идет о «слове» с Мавзолея, может быть, о выступлении на завтрашнем Пленуме. И то и другое, если это так, обнадеживает.

14 февраля 1984 г.

Чуда не произошло. Избран Черненко. На Пленум я поехал, хотя по-прежнему болен и, видимо, сильно.

Пленум почему-то опять в Свердловском зале. И, следовательно, опять надо было за полтора часа занимать место. Провинциальная элита уже наполовину заполняла зал. И все как обычно: целовались, громко обменивались приветствиями, делились «новостями» — о снеге, о погоде, о видах на урожай, словом, шел «партийный толк» людей, чувствующих себя хозяевами жизни. В этой разноголосице я не услышал ни разу упоминаний имени Андропова или разговора о «событии». К половине 11 — го зал уже был полон. Бродили только опоздавшие одиночки в поисках, куда бы приткнуться, в том числе бывший управляющий делами Павлов, которому теперь уже не было уготовано «своего» места, бывший помощник Генсека Цуканов, Голиков и т. п.

Минут через двадцать зал смолк. Началось ожидание. Причем, с каждой минутой напряжение нарастало, атмосфера будто наполнялась электричеством. За пять минут до одиннадцати в зал сбоку вошли как обычно кандидаты в члены ПБ и секретари, и как обычно — впереди Пономарев (вечный первый среди вторых). На этот раз, правда, они не приветствовали бодренько всех близсидящих, не тянули к ним руки в демократическом порыве слияния с массой цековцев.

Напряжение достигло кульминации. Все взоры (и шеи) — в сторону левой двери за сценой — вход в президиум. «Кто первый?!»

Ровно в одиннадцать в проеме двери показалась голова Черненко. За ним Тихонов, Громыко, Устинов, Горбачев и др.

Зал отреагировал молчанием. Никто не встал, как это было, когда, помнится, вошел Андропов на Пленуме, после смерти Брежнева. Уселся президиум. Горбачев рядом с Черненко. Еще ничего не ясно.

Черненко приподнялся и, низко склонившись над лежавшей на столе бумажкой, стал тихо астматическим голосом быстро говорить какие-то слова о покойном. Потом — о том, что прибыло абсолютное большинство и что можно открывать. Затем — что в повестке дня один вопрос — об избрании Генерального секретаря. Возражений и дополнений не последовало. Он предоставил слово Тихонову.

Тихонов спустился к ораторской трибуне и стал довольно длинно говорить о покойном и о задачах партии — продолжить начатое при нем.

Напряжение не ослабевало. Неясность сохранялась. И вот, наконец, он произносит: ПБ обсудило. поручило мне. предложить на рассмотрение Пленума кандидатуру Черненко.

Прошло несколько секунд, прежде чем произошла «разрядка» — в виде слабых, формальных и очень непродолжительных аплодисментов. (Помню, какой взрыв оваций произошел на ноябрьском Пленуме 1982 года, когда Генсеком предложил тот же Черненко избрать Андропова. И, увы, не только я это помню!) Разочарование мгновенно пронзило зал и еще сильнее приглушило атмосферу.

Тихонов продолжал характеризовать кандидатуру: Черненко мгновенно стал и неутомимым борцом, и выдающимся деятелем, и проч. — почти все то, что эти дни было непременными атрибутами усопшего.

Тихонова проводили без аплодисментов. Я смотрел на членов президиума и мне чудилось смущение на их лицах. Будто они угрызались за то, что не оправдали ожиданий членов Пленума, да и массы партии, народа. Потому что, с кем ни поговоришь в эти дни, у всех на устах был Горбачев. И не хотели, и с неприязнью думали о том, что станет Черненко.

Потом встал Горбачев и провел голосование. Единогласно.

Потом он же дал слово «Генеральному секретарю Центрального Комитета». Нудно, скучно, длинно тот говорил. В общем правильные вещи — поскольку это было повторением формул, слов, задач и идей, появившихся при Андропове. Ничего своего, кроме унылой манеры читать скороговоркой, иногда перевирая фразы.

Встретили и проводили его прохладно, хотя под конец и встали, но пример показали члены президиума: Тихонов и Громыко. Думаю, что именно они, да еще, пожалуй, Устинов и решали этот вопрос «в предварительном порядке» — до вынесения на Политбюро.

Вот так.

Никто про него плохого сказать не может, кроме интеллигентов, питающихся слухами и домыслами, будто по его указанию зажимают рукописи в редакциях и запрещают новые спектакли. Фактов никто при этом не приводит.

Думаю, что зла он никому особенно не сделал по собственной инициативе. Мое общение с ним минимально: ездили вместе в 1976 году в Данию на съезд партии. Он был скромен, демократичен, по-товарищески снисходителен. Но тогда он еще не прошел искуса власти. Общались изредка, когда мне приходилось держать слово на Секретариате. Помнится были у него с Загладиным, выпрашивать орден для Б. Н. по случаю 75-летия. Держится со мной ровно, но и не выказывая, что «знаком, мол, с тобой».

Опять же — все это ни о чем не говорит.

Разочарование людей связано с другим.

[Два часа смотрели похороны по TV. Особенно впечатляют гудки заводов… А таким наше руководство уже давно не снимают. при опускании в могилу. Другим же вокруг неловко выпендриваться].

Итак — чем же разочарованы?

Тем, что высший пост в нашем великом государстве может занять любая посредственность, которого судьба случайно вынесет на авансцену. В данном случае судьбой был Брежнев, который полюбил Черненко еще в Молдавии, таскал его за собой в аппарат ЦК, на должность зав. сектором по пропаганде, потом в аппарат президиума Верховного Совета в начале 60-ых, потом в Общий отдел ЦК. Сделал его ближайшим доверенным, всячески это демонстрировал в своем вульгарно-кумовском стиле руководства государством и партией. За пять лет превратил его из завотдела в члены Политбюро и второе лицо в партии. А потом уже действовала логика «стабильности» и «преемственности», не говоря уже о рычагах власти и приятельства. Но даже Брежнев, передавая бразды, понимал, что Черненко, своего любимчика и политического лакея, нельзя делать Первым, и вовремя «пододвинул» Андропова.

Разочарование потому, что этот человек серенький и убогий по своему интеллектуальному содержанию, малообразованный и свободный от всякого культурного фундамента, мелкий партийный чиновник по привычкам и «опыту работы», аппаратчик в худшем значении этого слова, не имеет к тому же никаких личных заслуг — как простой гражданин. Он даже не воевал, как все более или менее порядочные люди его поколения.

И потому еще, что как раз этот человек пришел к руководству страной, когда обозначился глубокий перелом в ее истории, когда возникло столько надежд, когда появилась уверенность (пусть зыбкая пока), что дела пойдут по справедливости и что порок, наконец, загонят в подполье, не дадут ему так нагло торжествовать свое превосходство и над нашими идеалами, и над правдой, как ее понимает народ.

Конечно, и без личного участия (во всяком случае — вклада) тележка, сложенная при Андропове, может двигаться дальше. Но., увы, инерции пока недостаточно, чтобы она долго прошла сама, без толчков и хорошей тяги. А для этого нужен авторитет не только должности и власти. Авторитет интеллекта и «тайна», что он, этот интеллект, что-то может. У Андропова это было.

Вчера меня многие требовали из прибывших на похороны. Но я после Пленума и особенно после того, как сходил в Колонный зал (вместе со всем Пленумом), откуда опять же пешком на Старую площадь, промерз, почувствовал, что температура опять подскочила, отказался встречаться с кем бы то ни было, кроме Макленнана, который очень просил принять его по деликатному делу. Я догадывался по какому. Так и вышло. Поехали с Джавадом и Лагутиным в гостиницу на ул. Димитрова. Гордон долго и смущенно рассказывал о конфликте между ПБ и «Morning Star» (известному нам лучше его)… А смысл его жалобы (хотя он все время оговаривался, что это их внутреннее дело) состоял в том, что Москва поддержала в этом конфликте газету, которая выступает против руководства партии.

Я слушал и валял дурака: мол, ничего не знаю, может быть, это техническое дело — газета = «Межкнига» напрямую, без ведома ЦК и т. д. выдала аванс на подписку на год вперед, вместо квартальной подписки, как обычно.

Задал два «наивных» вопроса: а в чем, собственно, политическая суть разногласий между «Morning Star» и руководством партии? И еще: что же нам, мол, делать — прекращать покупку тиража? По первому вопросу он долго петлял, зная, чья кошка мясо съела (Исполком КПВ требует печатать антисоветчину по Польше, Афганистану и правам человека, а главный редактор Чейтер отказывается). Макленнан, естественно, признать этого ничего не хотел.

А по второму вопросу: Что вы, что вы! Продолжайте покупать.

Так ничем эта полуторачасовая наша болтовня и не кончилась. Ясно, однако, если дело примет огласку, придется свалить на самодеятельность «Межкниги», которая, впрочем, действовала законно, по всем коммерческим правилам.

Вчера Пономарев позвал меня, Жилина и Меньшикова по поводу текста его предстоящего выступления перед избирателями. Оно было отложено в связи со смертью Андропова. Как обычно, мелкотравчатые Б. Н.'овские идеи, которые он выдает за важные политические моменты.

На этот раз два заслуживают внимания:

1. Будем ли мы реагировать на миролюбивый жест «империалистов», прибывших почтить Андропова? Достаточно назвать Тэтчер, которая привезла с собой всех лидеров оппозиции, т. е. составила национальную команду? Конечно, мы можем просто акцентировать этот факт, как еще одну победу нашей политики и отнестись к этому жесту, как к очередному акту лицемерия, как попытку сделать вид, несмотря на «Першинги», что все прекрасно, мир обеспечен и только де «ваше» упрямство мешает диалогу. Но мудро ли это? Не говоря уже о том, что не все в этом их жесте — фарисейство. Они люди религиозные и относятся к подобным вещам серьезно. Потому, что элемент искренности явно присутствует.

Вот примерно такую тираду я сказал, добавив, что имеющийся текст весь заострен на разоблачение империализма. А от нас мировая общественность ждет сейчас конструктивного подхода.

Б. Н. поморщился. «Бросьте, Анатолий Сергеевич, все они — прожженные политиканы Что же мы из-за этого их жеста политику должны менять? Они-то ее не меняют. Ну, конечно, надо бы усилить конструктивный элемент», — сказал он, обращаясь к Меньшикову. А в целом оставить, как есть, т. е. и «учение о провалах» политики Рейгана: вульгарная демагогия, которую, впрочем, по его указанию я сам и исполнил на бумаге для предыдущего варианта.

2. Более существенно. Вопрос поставил Меньшиков: как, мол, подать, что встреча с избирателями проходит в «такие дни, когда…» и проч.

Б. Н. опять поморщился. «В такие дни. Выступление это будет не завтра, а через неделю (куда-то звонил на этот счет). К тому времени это будет уже уместно. Не знаю, впрочем, как другие. Вот надо узнать у Ермонского (это наш консультант, который в группе на даче Горького готовит речь для Черненко), как у них там этот вопрос. А вообще я думаю, не следует. Наоборот, надо процитировать т. Черненко; конечно, сказать, что партия будет продолжать линию XXVII Съезда. Дважды надо Ленина процитировать. Вы обратили внимание, что т. Черненко в речи на Пленуме сослался на Ленина, привел его слова и не один раз. А про Андропова не надо, я думаю. Впрочем, заготовьте на всякий случай абзац, но в текст пока не вставляйте».

Меньшиков, однако, проявил настырность. «Но, — говорит, — Борис Николаевич, народ сейчас больше всего хочет знать: взяточников и воров будут продолжать сажать или, наоборот, начнут выпускать. Вот в каком смысле я хотел бы знать, будем ли мы упоминать имя Андропова и необходимость продолжать начатое».

Б. Н.: «Ну, конечно, конечно. В этом смысле надо твердо сказать, что партия будет вести свою принципиальную линию по наведению порядка. Но не обязательно при этом говорить об Андропове».

Вот так-то! И не пойму: то ли уже такая установочка. То ли тут момент личной завистливой неприязни Пономарева к Андропову.

Неужели он опять загорится надеждой — при Черненко ему что-то отвалится?

А вообще же он опять цинично и в полном пренебрежении к достоинству и чувствам «собеседников» (мы для него — говно собачье!) — во всей красе показал свою полную безнравственность. Ничего святого для него не существует.

Чтобы быть на уровне требований современной мировой политики, надо уметь подняться не только над классовыми предубеждениями, но и над идеологическими стереотипами, которые держат еще сильнее при отсутствии классового противника «непосредственно перед твоим лицом». Это я все к тому же — как реагировать на появление в Москве Тэтчер и иже с нею в такой момент. Но, чтобы «смочь», нужен порядочный уровень общей культуры или (что заменяет) способность к самостоятельному мышлению. У Андропова в разной степени было и то, и другое, хотя он тоже был сильно завязан «опытом» работы в КГБ и своим комсомольским прошлым.

И вот возникает вопрос: в речах — вчера на Пленуме, сегодня с Мавзолея — упоминание об империалистах, об агрессивных авантюристах — это творчество помощников и консультантских групп — составителей речей, которые, что бы они ни думали в душе, считают для себя обязательным повторять штампы (чтоб не обвинили в ревизионизме) или результат указаний? Скорее — первое. А оратор это принял, потому что так принято, потому что это считается «верностью марксизму-ленинизму». И, естественно, его коллеги, тем более отделы ЦК, которым речь посылалась на просмотр, не осмелились «заикнуться» о целесообразности в данный момент подобных выражений. Итак, в нынешней ситуации трафаретное сочинительство аппарата может стать самой политикой в гораздо большей степени, чем при Брежневе и Андропове.

15 февраля 1984 г.

Переход в новый этап ощущаю только эмоционально. Материала никакого нет, кроме того, что на встречах Черненко с Бушем, Колем, Тэтчер и др. опять, как ни в чем не бывало, присутствует «помощник генерального секретаря т. Александров».

А сейчас вот позвонил Саша Вебер и сообщил об очередном нашем проколе: вернули нам из ПБ проект письма ЦК к социал-демократам по вопросам Стокгольма (конференция по мерам доверия). Со злыми, наотмашь замечаниями, видимо, мидовскими, но, говорит, за двумя подписями (кто-то и еще, значит, уж не Чебриков ли?…). С письмом торопил Б. Н., ему надо поскорее, как и во всем, отметиться перед своим начальством, продемонстрировать активность. И попал этот проект туда в день смерти Андропова. Одного это достаточно, чтоб завернуть, не говоря о пономаревских игрушках, которые были туда вставлены: чтоб собирать манифестации и петиции вокруг Стокгольма и в самом Стокгольме. И это, когда министры разъехались оттуда, остались эксперты, которые занимаются тем, что подсчитывают сколько войск на маневрах и т. п. И которым до лампочки все эти призывы общественности: они технари и ничего менять не имеют права в директивах своих столиц.

Словом, сели в лужу. И поделом. Письма этого я не видел. Своевременно уехал в Люксембург. Но все равно неприятно: и за Загладина, и за Вебера, тем более — был бы я на месте, оно, наверно, было таким же, только я, очевидно, постарался бы загодя согласовать с МИД в «рабочем порядке», как это сделал с аналогичным письмом компартиям. И оно — прошло.

И вновь — все к тому же: не годится наш Б. Н., пора ему сойти со сцены, пока его не попросили.

Дело идет к тому: теперь вот даже такую ритуальную вещь (которую всегда делал наш Отдел) — сообщения в печать о приезде-отъезде иностранных делегаций, переориентировали на Отдел Замятина.

Б. Н.'а даже не пригласили пожимать руки соболезнующих представителей братских и революционно-демократических партий в Георгиевском зале, хотя этих делегаций было, наверно, больше двух третей.

Напрасно он, смотря вчерашнюю запись, рассчитывает, что при Черненко ему «будет лучше». Нет. Его престиж, а теперь и технологическая надобность, необратимо исчезают на глазах.

Читаю «Энергию» Гладкова. В свое время не прочел. Знак эпохи, но не великая литература, особенно на фоне «Анны Карениной», которую вчера от нечего делать снял с полки и перелистал несколько глав: тайна, чудо языка.

Читаю Ленина. Этот всегда ошеломляет под любое настроение, даже, когда не согласен с ним или когда он явно устарел, невольно подчиняешься его непомерной интеллектуальной силе.

18 февраля 1984 г.

Вчера почти полный день был на работе. Почитал записи встреч Черненко с лидерами, в том числе с Бушем, Колем и Тэтчер. Очень спокойная, не задиристая тональность, без особой прагматики насчет наших «позиций», а для американцев и особенно мадам, он нашел в конце (это, значит, уже за пределами заготовленной памятки) теплые слова: о дружбе между народами и правительствами, о том, что пора перестать заниматься конфронтацией, о том, что если дела пойдут на лад (с Англией), то эта встреча может стать важным событием в истории наших отношений и т. д.

Тэтчер вся из себя была, чтоб понравиться и, кажется, достигла цели. Посол Попов, который присутствовал, говорил по телефону, что если бы не стол, разделяющий их, она того гляди бросилась бы в объятия к Константину Устиновичу.

Это хорошо. Он в общем-то мягкий человек. И эти моменты, действительно, могут оказаться существенными.

В этом смысле я всячески старался «смягчить» классовость» текста Б. Н.'а перед избирателями. Не знаю, пройдет ли. Написал ему в больницу письмо, посоветовал не лезть на рожон против Громыко и Устинова, которые явно не хотят нашего вмешательства в Стокгольмские дела, поэтому так резко, грубо отреагировали на наш первый вариант письма для социал-демократов. Вадим (Загладин) со мной не согласился, что не надо вносить второго варианта, сделать вид, что ничего, мол, не было. Сослался на Горбачева, который считает, что письмо нужно. Не знаю, чем все это кончится.

Иностранцы почти все разъехались. Только вот Гэс Холл еще здесь… и Вассало (КП Мальты), к которому через час поеду чествовать в гостиницу его 60-летие.

20 февраля 1984 г.

Читал послание Рейгана Черненко, послание Миттерана Черненко, беседу его с Трюдо («окно возможностей», которое захлопнется в июне, когда войдет в раж президентская кампания).

С западными лидерами Черненко держится вежливо, обнадеживающе, мягко.

А со «своими» (встреча с лидерами Варшавского пакта, беседа с Кастро) говорит, что ничего не изменилось и «будем так держать». Судя по беседе Рейгана с журналистами (уже после возвращения Буша), действительно, они (США) ничего в своей военной программе менять не будут. Это так. Но проблема не в этом. Она — в том, будем ли мы м впредь строить свою политику на страхе перед этой программой и на погоне за балансом в отношении ее? Тут корень всей проблемы — потому, что «Крестовому походу» мы можем нанести решающее поражение не своей военной программой, а своей продовольственной, энергетической, ширпотребной и т. п. программами.

Ну, и т. д.

Б. Н. до сих пор в больнице. Хотел, чтоб я приехал туда на его встречу с Гэсом Холлом. Но я увильнул. Это очень скучно разговаривать втроем, да еще с Гэсом Холлом. Впрочем, это моя обязанность. Тем не менее, я с удовольствием поговорил с Макленнаном, а в субботу — с Вассалой и Азиусом. Развивал перед ними концепцию нашего «антикрестового» похода. Самому любопытно. А с Г. Холлом не хочется.

Прочитал в «Новом мире» повесть Гранина «Еще заметен след». Производит… О войне теперь вот так прилично писать. Только так — не пошло. Или — как Кондратьев. Это честно и талантливо.

24 февраля 1984 г.

Скрытая атмосфера неопределенности в Отделе и вокруг Пономарева. Он до отъезда к избирателям был в больнице, Гэса Холла, Хауи и еще кого-то принимал там, ездил только на Секретариат и ПБ. Делами Отдела не интересовался. Мне позвонил лишь раз, чтоб «согласиться», что не надо лезть на рожон с письмом социал-демократам, предварительно не выяснив «окончательное» мнение Горбачева и Устинова. Видел я его только на Секретариате: бледен, не в себе и т. п. Видимо, ощущает приближение чего-то решающего для себя.

Загладин всю неделю (вместе с Жилиным) пробыл у избирателей — на юге Туркмении в районе Кушки, на афганской границе. Он уверенно ждет своего часа.

В газетах и по TV выступления членов, кандидатов и секретарей ЦК перед избирателями.

Видимо не договорились между собой. У одних и Андропов и Черненко — оба выдающиеся и т. п. У других о смерти Андропова едва упомянуто, а характеристик никаких (в том числе у речивого Шеварднадзе). У одних Черненко выдают на уровне Брежнева под конец его жизни. У других — довольно сдержанно: в терминах февральского Пленума. В средствах же массовой информации прославление идет на полную мощность. Разбега даже не потребовалось. До сих пор — поток поздравлений. Уже идут пленумы в республиках и областях: «в свете решений февральского Пленума ЦК, положений и выводов в речи Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Константина Устиновича Черненко».

Напропалую цитируют его и рядовые авторы, и рабочие, и служащие в интервью TV и радио, и члены ПБ, секретари ЦК в своих речах перед избирателями. И даже пошли уже его приветствия заводам и областям за выполнение плана или в связи с успешным окончанием чего-либо. Короче говоря, утверждение его в положении абсолютного лидера проведено с космической скоростью.

Но как политическая фигура он еще не ощущается в аппарате. Правда, сегодня я читал его ответ Рейгану. Ничего нового по существу по сравнению с андроповскими аналогичными посланиями, но тон более вежливый, более мягкий, более конструктивный и нет тыкания в нос конкретно — Гренады, Ближнего Востока и т. п. художеств Рейгана. Т. е. пока рука протянута в бархатной перчатке. И ни разу нигде он не произнес формулы: вернитесь к положению на середину декабря (по ракетам), тогда можно будет разговаривать. Но печать и Громыко с Мавзолея это сказали. Особенно же поразила ребят в Отделе грубость, задиристость и воинственность статьи Устинова в «Правде» (по случаю дня Красной Армии). Резко дисгармонирует и с тем, что Генсек говорил на Пленуме, и тем более как и что он говорил западным лидерам в беседах.

Статья рассылалась, как водится, по ПБ, Б. Н.'у в том числе замечания подготовить Балмашнов попросил, тоже, как водится, меня. Я отметил особенно милитаристские пассажи, написал Пономареву записку (в вышеупомянутом духе- что, мол, расходится с Пленумом). Но он, конечно, и не подумал даже снять трубку, чтоб хоть что-то из моих «фэ» сообщить автору. Так она и вышла в первородном виде.

Что это? Разделение труда или Генсек и его помощники еще не чувствуют себя достаточно прочно в седле, чтобы уже сейчас поправлять людей, которые сделали Генсека генсеком.

Во вторник был на Секретариате. Вел (и будет вести) Горбачев. Вел в своем стиле: живо, умно, активно, по-деловому, с оценками, выводами и т. д. И уверенно. Особенно «произвело» — разбор вопроса о завышении цен на детский ширпотреб и на медикаменты.

С подачи ВЦСПС Бирюкова вывалила на секретариатский стол «продукцию» и понесла министров. Они пробовали сопротивляться, даже обвинить ее в «сенсационности», но Горбачев сделал им такой разнос, что уселись они на свои места побитыми дворняжками. Это был по-настоящему партийный советский разговор с бюрократами. Однако, дураки они не потому, что глупые и злые, а потому, что они продукт «порядков», утверждавшихся и поощрявшихся десятилетиями.

Сегодня в Консерватории пятая симфония Брукнера. Рождественский — дирижер в роли просветителя былых времен. Его речь перед исполнением — великолепна! Само исполнение! (Красавица скрипачка на переднем плане… Она навсегда останется в памяти вместе с Брукнером). Такого глубокого наслаждения я давно не испытывал в этом зале. Сравнимо по неожиданности, пожалуй, с тоже впервые услышанном мною по TV концертом Глюка для флейты с оркестром, соло вела миловидная женщина. Но там — однолинейное ощущение, а здесь — полифоническое и «трудное».

4 марта 1984 г.

Сегодня выборы в Верховный Совет, а в пятницу я был в Кремлевском дворце — слушал Черненко. Само собрание — обычный наш ритуал, регламентированность и формальность которого никого, кроме диссидентов и слишком уж рафинированных интеллигентов, не коробит. Народ наш слишком практичен и ленив, чтобы тосковать по самодеятельной демократии, легче и привычнее ворчать на начальство, что то не так, это плохо, здесь бардак и т. п. Итак — избирательные собрания, как и сами выборы — официальный праздник, когда делается то, что всегда и у всех полагалось делать во время данного праздника. В соответствующем стиле были выдержаны и речи в Кремле: секретаря Куйбышевского РК, слесаря, научной работницы, учительницы, директора завода. Правда, в выступлении доверенного лица, который должен был рассказать биографию кандидата, была уж слишком явная неловкость: в порядке компенсации, что Черненко не был на войне, оратор сделал упор на то, что он в 1930 году добровольцем пошел в Красную Армию и служил на границе. «Вы, знаете, товарищи, какое нужно было мужество, чтоб охранять границу». и т. д.

Конечно, речи готовились в райкоме, но уж раз так, надо было бы избавить их от таких вот дешевых пассажей, которые только подогревают ненужные вопросы и народную иронию.

Дело, в конце концов, не в том, чтоб избрать репрезентативную фигуру по реальным заслугам в прошлом, дело в том, чтобы человек обеспечил правильную, единственно нужную и возможную стране политику. И в этом смысле избирательная речь Черненко значительна и серьезна — по самому строгому счету. Не знаю, что принадлежит лично ему (или его помощникам и составителям — а он поддержал). Но речь произнесена. И это — политическое обещание народу при начале деятельности. Быстро это не забывается: как, например, доклад Маленкова в свое время на сессии Верховного Совета в 1953 году или речи Хрущева на XX Съезде.

Главное, что воспринято все то, чему было положено начало Андроповым. Мне говорили непосредственные составители этой речи, что в ней, как и в речи на февральском Пленуме, использовано практически все то, что готовилось для Андропова, по его идеям и под его наблюдениями, когда он был в больнице.

Важно еще и другое: речи других — членов ПБ, кандидатов, Секретарей ЦК никогда не носили столь индивидуального характера (при общности основной линии). И это относится не только к тому, как было выражено отношение к покойному и какими терминами характеризовался новый Генсек. Не все, например, назвали его «выдающимся» и т. п. Но и по подходу, манере, акцентировке социально-экономических, политических и идеологических проблем эти речи сильно разнятся. Конечно, всегда у нас при перемене «режима» временно выступает на передний план коллегиальность. Однако, на этот раз она проявила себя на фоне безусловного, формального утвержденного с первых же дней в совершенно конкретных терминах «должностного» авторитета Первого. И как это ни парадоксально — именно здесь возможность того, что коллегиальность станет реальным фактором политики. тем более, что сам Черненко, вслед за Андроповым, кажется, совершенно искренне за «разделение» партийной и советской власти. (Впрочем, это жизненная необходимость, если серьезно.).

5 марта 1984 г.

Куча шифровок. Анализ Киссинджера: США — НАТО = кризис и как выйти.

Трухановский, Игорь Савольский (из венгерского сектора) — статья академика ВНР Шиманского. Моя оценка оказалась правильной.

Собрались у Загладина, рассуждали о том, как будем (ли?) делать книгу «История революций» и как мы с Загладиным приобщимся к 8-ми томной «Истории Европы». Реминисценции о моем «историческом» прошлом. Идеи есть, как все это сделать красиво, а сил и времени не будет.

Обсуждали с Богдановым (заместитель Арбатова, полковник в отставке), Соколовым, Коликовым их предстоящую поездку в Варшаву на «Акцию момента»: закрытый семинар об американской политике в отношении соцстран. Унимал экстремизм Богданова, хотя он все про Америку знает лучше меня в 100 раз.

Составили с Соколовым таблицу инициатив наших доброжелателей из Западной Европы — от общественных сил. Добрые намерения, но они не укладываются в политику Громыко-Устинова. Я же вознамерился отвоевать у них «зону диалога» по общественной линии. Иначе мы опять останемся с одним Чандрой.

10 марта 1984 г.

Перед праздником впервые Пономарев привлек меня к делам Программы КПСС. Прислал почитать, что изготовил Арбатов о современном капитализме. Рассуждал он интересно, когда прогуливался со мной в Барвихе и рассказывал об объятьях с Андроповым. А вот текста не получилось. Казенно, невыразительно, клочковато и даже с нелепостями (вроде того, что рейганизм-тэтчеризм — это реакционная утопия возврата к фритредерству XIX века). Написал Пономареву, что западный читатель не узнает «такого» капитализма, а он «в нем» живет. И вообще так программные дела не делаются: набрали в рабочие группы начальства, а надо бы для первого наброска не группы создавать, а по каждому разделу посадить по одному талантливому — вроде Амбарцумова или Галкина — и дать им свободу риска. Ленин для таких дел «сажал» не кандидатов наук, а Бухарина или Куусинена, давал им две недели, а потом правил. (Кстати, Черненко на встрече с завами и замами обратил внимание и на плоскость, невыразительность языка партийных документов. Немудрено: их пишут чиновники с багажом ВПШ, как правило. или редактируют они же).

11 марта 1984 г.

Нарвался я с замечаниями на вариант для Программы, сделанный Арбатовым. Заставил Б. Н. меня самого добавлять и исправлять. Оно бы и ничего, даже интересно. Но беда в том, что ему-то этот вариант нравится. Хотя сам Арбатов, сдав его ему, позвонил мне и в своей солдатско-матерной манере «извинялся» за то, что Б. Н.'у его вариант понравился. Это значит, хреново написал. А сделал так потому, что за такой короткий срок все равно ничего приличного не напишешь — такого, чтоб стоило отстаивать, и чтобы отвязаться, написал туда максимально из старой «пономаревской» Программы, а тому этого только и надо было. Поэтому и понравилось.

Я же опять мудак-идеалист. Рассчитывал заинтересовать Пономарева «комманифестовским» (М.-Э.) подходом к изображению современного капитализма: вот, мол, чудеса технических и т. п. достижений — с одной стороны, и глубинная порочность общества — с другой. Это, действительно, можно бы сделать красиво, но не руками (даже) Арбатова и уж, конечно, не под руководством тов. Пономарева.

Черненко требует «яркого языка» в партийных документах. Казалось бы, где, как не в Программе, показать образец такого языка. Но для этого нужна культура, которой нет у тех, кто, к сожалению, приставлен к этому делу… А можно было бы красиво сделать. И не много места потребовалось бы.

Делаю же я «вставки» и «предложения», которые помогут убрать глупости, ошибки, снизить уровень демагогии, но не отменят главного: по крайней мере по разделу капитализма это будет нудный «учебник», от которого будет тошнить студентов и в котором западный читатель ни за что не узнает общества, в котором живет. Противно.

13 марта 1984 г.

Еду в машине. Шофер, кивая на гололедицу, говорит:

— В Завидово-то на старых «Волгах» ездим.

— А что, опять ездите туда?

— А как же.

— А до этого?

— До этого Андропов-то велел законсервировать все это хозяйство. Егерей распустили, других — кого на пенсию, а кого — просто разогнали, паразитов.

— А теперь что?

— Теперь все обратно. Черненко туда на охоту ездит. Он ведь с этим Леней, там начал этим заниматься. Ну, вот и возобновил все. На кабана, марала, оленя, дичь.

Вот так-то!

17 марта 1984 г.

Одна польская газета, после довольно объективистской статьи о речи Черненко перед избирателями, опубликовала без всякого комментария три высказывания западных писателей и журналистов. Среднее из них принадлежит некоему Ф. Новотны, западногерманскому журналисту, видно, чешского происхождения: «В политике все меньше красочных птиц. Настают времена серых мышей. Собственно говоря, они уже настали».

Служба идет рутинная. Б. Н. усиленно подстраивается под нового Генсека и терпит помыкания со стороны МИДа, может быть, даже не специально направленные, а просто из пренебрежения, из «забывчивости» насчет существования еще такой фигуры, как Пономарев. Но, кажется, он, Б. Н., вновь начал ждать очередного Пленума.

Галактион Табидзе. Всю жизнь читывал о нем, сталкивался в разных книжках о нем, но самого до сих пор не читал. Теперь вот прочел. смесь Пастернака, Цветаевой, Тихонова. Но, увы! Переводы. Они, вероятно, оптимальные и все-таки нет непосредственного ощущения «гениальности».

Новелла Матвеева. Два новых сборника. Пишет, как и другие бывшие звезды 50-60-ых — о старосте времени и о собственном «уходе». Как и Дезька, как и Винокуров, как и десятки «тех».

По должности члена редколлегии журнала «Коммунист» много читаю статей, предназначенных к обсуждению на редколлегии, а еще больше — уже опубликованных (это те, которые не по моей части и я за них ответственности не понесу). Так вот, журнал при Косолапове весьма смелый, достаточно умный и интеллигентный, а в сфере экономической очень деловой, остро критический, в философской сфере — с большим отпечатком вкусов главного редактора — философа.

Однако, очень сомневаюсь, что те, кому положено из руководящего состава партии и государства знать центральный теоретический орган ЦК, его читают. Во всяком случае, Пономарев, претендующий на славу «теоретика нашей партии», даже и оглавления в нем не просматривает. И вообще, наверно, кроме шифровок и отмеченных его секретарями фраз из ТАСС'а, ничего не читает. Впрочем, читает, к сожалению, тексты своих докладов и статей перед их произнесением и сдачей в печать.

18 марта 1984 г.

День Парижской Коммуны. Для меня этот «юбилей» главным образом связан с ассоциациями насчет того, сколько мыслей и выдумки я отдал Пономареву для его докладов и статей по этому случаю в круглые даты. Все это уже вошло в его сборники, а теперь и в полное собрание сочинений, том 1 — ый только что появился. Разумеется пономаревски обработанном виде.

«Бессмыслицу мы умножаем на числа,

Мыслишки роились, плодились — не счесть их».

Это из Г. Табидзе. И у меня вот сейчас так.

19 марта 1984 г.

Еще раз смазал нас Громыко, даже не вспомнив о том, что план на период президентской кампании в США надо представлять с учетом мероприятий и Международного отдела ЦК.

Мы с Загладиным принимали Гэлбрайта. Впечатляющий, умнейший старик высокой породы. Но держался осторожно и предельно деликатно. Напомнил о правиле Черчилля: «не критиковать свое правительство, находясь за границей, и не уставать разоблачать его, будучи дома».

21 марта 1984 г.

Сегодня сочиняли ответ Черненко Социнтерну по ракетным советско-американским делам. Мы свое, МИД — свое. Пересылали дважды «в рабочем порядке» друг другу. Старались подмазаться, чтоб Громыко нас не смазал в очередной раз. А Б. Н.'а интересовало только одно, чтоб он успел поставить подпись (завтра уезжает в отпуск), предложил даже подписаться на чистом листе, чтоб потом «как-нибудь приладили». Важно, чтоб в представлении текста наверх было видно его участие!

Игрушечки вокруг политики.

22 марта 1984 г.

Б. Н. уехал в Крым в отпуск. Хотел это сделать после Пленума, но Черненко его отпустил сейчас, ненароком дав понять, что при подготовке Пленума и Сессии Верховного Совета обойдутся и без него.

Загладин завтра уедет в Австрию и таким образом весь ворох антиамериканских планов на период президентской кампании представлять в ЦК надо будет мне.

Вечер. Читаю книгу Фроссара о Папе Войтыле. Статья в «Литературке» о всех современных английских писателях. Надо заметить и потом попробовать достать кое-что. Жалуется, что многие — а пишет «ЛГ» только о значительных — переступают границу порнографии. Смешно! «Там» — это реальность, без которой не может быть и реализма в искусстве.

Надо бы возобновить тарлевскую манеру читать по паре страниц Герцена каждый день.

25 марта 1984 г.

В пятницу, как я остался и за Пономарева, и за Загладина, привелось побывать на первом заседании Комиссии Политбюро по пропаганде и контрпропаганде на заграницу. Во главе поставлен Громыко. Беспрецедентный в истории КПСС случай, когда министр, а не Секретарь ЦК возглавляет Комиссию ЦК!

Из трех с лишним часов около двух с половиной говорил он сам. Оказывается, он любит поговорить! Мои опасения, что он опасный для страны человек, подтвердились. Речь шла о том, как изображать вопросы ядерного разоружения на переговорах. Смысл его многочисленных заходов и намеков — жесткая конфронтация, ни на йоту от взятой формулы: никаких переговоров, пока не уберете ракеты из Европы. Это означает, что либо вообще не будет переговоров и гонка будет разматываться с нарастающей силой в ущерб всем нашим социально-политическим надеждам на совершенствование социалистического общества, либо, как уже случалось при Громыко, пойдем на попятную, только в худших для себя условиях (скажем, когда будет не 20–40 ракет размещено, а все 600).

Для нас же, Международного отдела, полный тупик. Потому, что нам даже запрещено «разговаривать» с общественными, антиракетными силами, «дискутировать» с кем бы то ни было по поводу их идей. Ибо какая может быть дискуссия, если сидишь и повторяешь вышеупомянутую формулу. Значит, на нашем «участке» в этих движениях надо поставить крест и они будут развиваться теперь главным образом в антисоветском направлении: так как именно мы в глазах массы блокируем переговоры и ничьи соображения не хотим даже выслушивать.

Намекал Громыко на разных наших многочисленных комментаторов, которые «позволяют» и создают впечатления, что в Москве «есть и другие точки зрения», что «мы не уверены до конца (кое-кто во всяком случае) в правильности своей политики» и т. д.

Сделал Громыко почти открытый втык Пономареву: мол, встреча Черненко с Фогелем прошла правильно. А вот делегация, которая «потом выслушивала его идеи насчет того, чтобы заморозить ядерные средства по состоянию на сегодняшний день (т. е. при наличии уже поставленных ракет) и возобновить переговоры, не дала надлежащего ответа. Нахальство этого заявления тем больше, что оно было произнесено на другой день после того, как ПБ одобрило «деятельность делегации во главе с Пономаревым».

Проезжался он и вообще против «таких отношений» с социал-демократами, «называли, мол, их товарищами», «братание устроили», «даем сбить себя с толку», «строим иллюзии». А Фогель, мол, прямо заявил Черненко, что «они, социал-демократы, принадлежат к другой социальной системе», т. е. к какой? — к капиталистической!

Вот так-то! И все наши потуги смазаны. «Класс против класса». И один аргумент в политике — ракеты! В дипломатии тоже. И всякое такое «вмешательство» в эту линию подлежит запрету.

Словом, концепция ненужности Международного отдела, как и комдвижения, и всяких общественных движений «нового типа» просматривалась довольно отчетливо.

Звонил Б. Н. Я ему рассказал все это. Расстроился. Грозился обратиться к Черненко. Но. не сделает он этого, потому что знает, что не будет поддержан, а только вызовет еще большие подозрения, что хочет проводить какую-то «свою» политику.

Вчера, в субботу, пришлось ехать на работу. Лигачев просил помочь в сооружении международного куска речи Тихонова, которую он произнесет после переизбрания премьером на Сессии Верховного Совета.

(Еще о комиссии Громыко. Первым в дискуссии вылез Афанасьев, академик и редактор «Правды». И еще раз я убедился, что он легковесный, политический вертопрах себе во вред, да просто не умный человек).

Вечером был на Бродском, в Академии художеств. Много народу. 77-летняя дочка ходит по залам, всячески стараясь привлечь к себе внимание. Обогатился. И неожиданно было. Хотя Бродский известен с детства — и ленинианой и несколькими картинами в Третьяковке и по иллюстрациям, но цельное представление о нем — портретисте, и особенно пейзажисте получилось впервые. Времена года, воздух, пространство передает — не помню кто с таким мастерством и так захватывающе. А портреты — и частные, и политические — Фрунзе, Буденный, Ворошилов, и коминтерновцы вызывают смерч ассоциаций и раздумий.

Читаю Залыгина «После бури». Замысел не без умысла. Но по обилию и остроте политических и идеологических сомнительностей (а эпоха изображаемая та же) «Доктор Живаго» выглядит инкубаторным цыпленком. Пастернака мы сгноили за «Живаго», а Залыгина превозносим — и за мастерство, и за глубину проникновения, и за масштабность.

4 апреля 1984 г.

Утром, заглянув в письменный стол, наткнулся на школьные тетрадочки образца 1930 года — мои дневники 1938–1940 годов — время довоенного пребывания в университете. Почитал, ощущение ошеломляющее — какая-то другая жизнь, совсем в другую эпоху. И, однако, это моя жизнь, моя предыстория, из которой я вышел в войну и в настоящее (с очень большими пустыми и бессмысленными промежутками, отнявшими годы). Кстати, некоторые события 1939 года, связанные со школьными друзьями, происходили вот здесь рядом с моим домом, в котором я сейчас живу.

Читал очередной «Paris Match», — статья о Черненко, которая начинается цитатой из Бисмарка. Он, мол, назвал Наполеона III «неизвестным ничтожеством». И далее — в таком же духе. «Голоса», конечно, подкидывают не только вот такие «цитаточки», они создают (или поддерживают) атмосферу вокруг него.

Во-первых, мол, временно (тоже больной как и предшественник). Во-вторых, серо и буднично. В-третьих, энтузиазма не вызвал, а подозрения насчет некоторого послабления «бывшим» при Брежневе породил.

8 апреля 1984 г.

Б. Н. вернул с Юга раздел Программы о капитализме. Позвонил: мол, много работал «сам». Сделал как надо для Программы. Посмотрел я: соединил яковлевский и мой варианты, впихнул много из старой Программы. Вновь, таким образом, получился ералаш.

Симбиоз невежества и чиновничьего желания угодить — угадать, чтоб понравилось новому начальству. Теория ему «до фени», как и соответствие реальностям.

Попросил также меня почитать «отчет», который он от имени рабочей группы будет читать на Программной комиссии (о ходе и состоянии дел). Впрочем, он уже послал его Черненко. Совершенно неделовой текст (подготовлен Пышковым): пропагандистская речь, которая всякому современному человеку было бы просто стыдно зачитывать перед «коллегами» на Политбюро. Будто — это для трибуны перед агитаторами райкомовского ранга. Оказывается, никаких проблем не было в ходе работы рабочей группы, и вообще нет проблем при подготовке Программы, по которой следовало бы посоветоваться с членами Политбюро, спросить их мнения, куда вести дело.

Нет и главного в Программе — цели. В 1961 году Никита сформулировал нереалистические цели. Но они прозвучали вдохновляюще. И, может быть, даже можно было, если не достичь, то продвинуться к ним, если бы правильно начать движение. Может быть, тогда и Октябрьский Пленум 1964 года не понадобился. Но это — особый вопрос. Теперь же «дуем на воду». И вообще — никакой цели в Программе нет, одни средства: «поднять», «повысить», «усовершенствовать», «укрепить» и т. д. Т. е. то, что люди ежедневно читают в газетах.

Нет даже перечисления новых вопросов и тем, которым надлежит быть в новой редакции Программы (ни по социализму, ни по капитализму).

А между тем у нас, у кадров партии есть и понимание новых проблем, новой ситуации и умение их изложить. Взять хотя бы статью Загладина в № 4 журнала ИМЭМО. Блестящая статья, целыми абзацами можно прямо переносить в Программу. Но подобного Б. Н. не допустит по целому ряду причин, среди них, увы, — по непониманию их, по своей теоретической замшелости и из-за сугубо пропагандистского склада ума.

Черненко чуть ли не каждую неделю выступает с заявлениями, ответами на обращения иностранцев, ответами на вопросы «Правды» и т. д.

10 апреля 1984 г.

Иду на Пленум. А пока: Б. Н. вернулся с Юга. Подсунул ему свое мнение о его докладе для Программной комиссии: впервые, мол, Программа КПСС «без идеала», одни только средства «движения вперед», а к какой цели? Намекнул на формулу Бернштейна. Во-вторых, неделовой характер текста: высокопарность и газетные фразы, будто для аудитории с трибуны. Даже не перечислены новые проблемы, не говоря уже о том, как «по-новому» они будут де изображены. Нет даже упоминаний о конкретных программах, уже утвержденных (продовольственная, энергетическая).

Записка вполне нахальная. Он должен был обозлиться, но я этого не заметил. И когда разговаривали о Программе — он только об одном — о разделе по кризису капитализма, который мне пришлось вновь «выпрямлять», приводить к литературной форме (после редактуры Соколова, на котором Б. Н. хотел проверить не осталось ли чего от завиральных концепций Меньшикова).

А затем работал с ребятами над докладом для него же — перед редакторами коммунистических газет — 3–4 мая опять собираем. И будет опять их поучать.

Живу в почти нестерпимом ожидании чего-то: то ли со мной что-нибудь должно вот-вот случиться, то ли в кремлевской верхотуре что-то должно произойти, то ли в недрах нашего благословенного пономаревского ведомства, то ли в моих «социальных отношениях» с окружающими людьми… Не знаю… Может быть, это более глобальное предощущение: в мире что-то вдруг изменится и пойдет совсем иначе. Хотя откуда бы взяться… Может быть, в духовной культуре у нас, в советской, произойдет какой-нибудь прорыв — вперед или назад. И то и другое объективно возможно.

Словом, после Андропова опять надвинулась атмосфера безвременья и застоя!

14 апреля 1984 г.

Б. Н. окончательно втянул меня в программные дела. А делаются они худо.

Прошел Пленум. Была сессия. Рукоплескания и восхваления как при Брежневе, только звучат и выглядят они теперь еще более лицемерно и противно. Речь его — хорошая и правильная, доклад Зимянина о школе — тоже. Но прения (за вычетом президента Александрова, который играет роль высокоинтеллектуального Щукаря) — пустой ритуал.

Слова и замыслы правильные, им веришь. Они, если станут делами, действительно, могут коренным образом изменить нашу жизнь. Однако, видя кухню и наблюдая пошлое, неоднократно теперь уже повторенное, затертое чинопочитание — охватывает даже не сомненье, а тоска. Если человеку «это» надо и если он и его окружение считают, что «так надо» для отправления власти и «правильного хода дел», то очень мало вероятно, что слова станут действительно делами.

Конечно, это — от отсутствия культуры, а значит и «воображения». Не от цинизма и злых намерений. Но культура — это значит стиль, а стиль — Ленин — сам стиль нам нужен сейчас прежде всего.

17 апреля 1984 г.

Вчера был крупный, даже скандальный разговор с Пономаревым. После его очередной сцены. В пятницу дал ему доклад для редакторов газет компартий — очередное, придуманное им самим «мероприятие». (взамен, как он не перестает твердить, Международного Совещания коммунистических и рабочих партий, на которое никто не соглашается), чтоб еще раз поучить коммунистов, что им делать, как разоблачать американский империализм и хвалить Советский Союз.

Так вот, встретил он меня словами: ужасно, плохо из рук вон, прямо не знаю что делать, невероятно слабо, ни в какое сравнение с докладом, который я делал (на таком же Совещании) в ноябре и т. д. и т. п.

Я взорвался: мол, скажите, в чем плохо и как сделать хорошо, и будет сделано. Кажется, за 25 лет вас ни разу не подводили. Но зачем каждый раз унижать и перечеркивать, смешивать с грязью работу не таких уж совсем глупых людей, которые делали ее для вас, делали искренне, не халтуря, отдавая вам свои знания и уменье! В конце концов, я отвечаю за этот текст, я сам писал много из того, что вы сейчас обругали, мне принадлежит и вся схема и все редактирование. Так что я все это принимаю на свой счет. А я не мальчишка, не школьник, мне через месяц 63 года и мне надоело выслушивать подобные нотации. Насколько мне известно, ни один из Секретарей ЦК не позволяет себе подобного с людьми, которые пишут для них. Да и вы не позволяете себе так разговаривать, например, с Загладиным. Неужели потому, что он вхож в верхние двери?! Не хотелось бы так думать.

И т. д. в этом скандальном и в общем хамском духе.

Однако, он «осел»: Что вы обижаетесь? Я же объективно сужу. Я уверен, что это не годится. Вы не можете пожаловаться на мое отношение к вам (видимо, намек на то, что благодаря ему я кандидат в члены ЦК и имею Орден Ленина, а также кабанчиков, которых он мне шлет по праздникам (с охоты) и которые в большинстве сгнивают на балконе).

Вот такой разговор, после которого мне вновь захотелось на все плюнуть и уйти на пенсию, противно на работу ходить.

Ничтожество он все-таки. Уж хотя бы по такому факту. Звонит сегодня утром: «Я вечером надиктовал кое-что для доклада. Сейчас перепечатывают, вам принесут, посмотрите, используйте, что найдете нужным». Приносят — 21 страница статейного текста, копия с листа явно не нашего формата. Ребята сразу определили — правдинский. А когда стали читать, на 9 стр. в скобках, поясняя термин — авторская пометка «Ю. Ж.», т. е. Юрий Жуков.

За кого же он берет нас, меня, консультантов, если полагает, что мы не осмелимся «догадаться», что он, Пономарев, за один вечер неспособен продиктовать даже абзаца в подобном стиле и подобного текста, со ссылками на немецкие и американские газеты, на разные книги и проч.!? Да он даже и не прочел этот текст!

И подобное — почти в 80 лет, в должности Секретаря ЦК и кандидата в члены Политбюро! Несчастная наша партия, которая держит в руководстве (сколько лет!) таких вот тщеславных пигмеев.

30 апреля 1984 г.

С 19 по 26 апреля были на даче Горького. Ностальгия. Причастность к чему-то устойчивому, хотя и давно ушедшему. Горький и собственная (сравнительная) молодость. Впервые туда попал в 1967 году. И остальные примерно так же, не у одного меня эти чувства.

Нас было десятеро. Из них работающих — 3–4 человека. Довольно дружно соорудили то, что нужно Пономареву. Ему понравилось с первого предъявления (т. е. он уже считал это самим собой сделанное, а иначе всегда слабо).

Вечером смотрели фильмы: «Дождь в пустом городе», «Летаргия», «Детский сад», «Допрос» и особенно «Чучело» с дочкой А. Пугачевой в главной роли — от последнего я испытал просто потрясение и испугался за внука, который пойдет в такую примерно среду — в современную школу. Все фильмы — настоящее искусство, памятники нашего времени, смурного и пока безнадежного.

Черненко собирал Программную комиссию и сказал очень умную, мудрую речь: большое его достоинство, что слушает и внимает умным советникам и, наверно, (в отличие от Пономарева) не пытается их учить, как держать перо в руках, доверяет их уму, знаниям, умению, их партийности и добрым намерениям в отношении страны.

А наш Пономарев (по отзывам Арбатова, Загладина, Брутенца, которые были на комиссии) выглядел странно и нелепо. Уже одним тем, что представил (загоняв всех при этом) проект текста Программы до того, как сам главный его Пекарь не высказался, как он собирается печь и какой пирог. И еще усугубил нелепость своего положения, произнеся все то, что ему наготовил Пышков и что нам с Загладиным так и не удалось поломать, т. е. фактически «содоклад» к речи Черненко с позициями, которые хоть и не «расходились», но выглядели убогими по сравнению с тем, что было сказано в речи. Получилось и претенциозно, и жалко, и неуместно.

Но его и поставили на место: если до этого он был бригадиром рабочей группы по всему тексту, то теперь вся внутренняя часть поручена Горбачеву, а международная пополам

— Пономареву и Русакову.

Созданы две рабочие группы: внутренняя — Косолапов, Стукалин, Печенев; внешняя

— Александров, Загладин, Рахманин. К ним будет добавлено еще 5 человек. И они должны к Октябрю представить свои раздельные проекты.

Арбатов учуял, что его оттерли и сбегал к Горбачеву: напросился во внутреннюю

группу.

Вернувшись с дачи Горького, продолжаем вылизывать текст для Б. Н.'а — к 4-ому съедутся редакторы комгазет. Любопытный эпизод: больше всех замечаний и исправлений прислал Александров с ехидной записочкой Б. Н.'у, а предварительно позвонил мне. Почти все его вычеркивания попадают на куски и абзацы, навязанные нам Пономаревым или присланные в виде «своих» диктовок, принадлежащих всяким «Жуковым» и «Хавинсонам». Особенно же мне пришлось по душе, что он высмеял и вычеркнул все хлесткие залихватские словечки и обороты речи — любимые игрушки Пономарева, по которым он судит о «теоретическом» уровне текста. (приписками на полях: «надо, мол, достойнее, не размениваться на дешевку дюжинной пропаганды»)

Но нашему все это — как с гуся вода, хотя вроде бы готов «прислушаться».

29 апреля был внеочередной Секретариат. Ничего особенного. Опять любовался я Горбачевым: живой, мгновенно реагирует и вместе с тем видно, что готовится, компетентный, уверенный, четкий, умеет ухватить самую суть вопроса, отличить болтовню от дела, найти выход, указать практические меры, приструнить и даже пригрозить, когда — безнадежно. Веселый и с характером. Словом, есть у нас «смена».

А Генеральный посетил «Серп и Молот». TV и газеты заполнены этим. Речь опять же хорошая. Но смотреть, как было дело, — горько. Задыхается, астма, да и мыслей-то своих нет, общение натянутое, ритуальное, бодряческое — это видно даже с экрана. Там рабочий класс дай боже, по-ленински интеллигентный — но я бы на их месте не удержался бы от внутренней иронии по поводу этой дежурной «кобедни». Но речь правильная.

3 мая 1984 г.

Сегодня докатывали материалы к завтрашнему совещанию редакторов коммунистических газет. Съехались более 80 со всего света. Б. Н. все добавляет, все правит, стараясь угодить и не промахнуться. Хочется ему поспокойнее сказать о Китае (в связи с визитом Рейгана), да Рахманин не велит; ругает его, а делает «применительно к Рахманину». При этом произносит такие слова, как «государственный интерес», который «тот» не хочет ни понять, ни признать, и все гнет свое, влево. А раз так — ты же Секретарь ЦК, обуздай Рахманина, раз он вредит государству!

6 мая 1984 г.

Вчера закончилась встреча коммунистической и революционно-демократической печати — эрзац Совещание коммунистических и рабочих партий. Но в общем, кажется, приехавшим это было нужно и даже интересно. Скучают по общению. Все довольны. Мне пришлось отдуваться за всех замов, так как Загладин на Программной даче, Карэн в больнице, остальные, если и появлялись, то ходили вокруг да около, особенно Шапошников — демонстрировал свою близость к Пономареву и вообще начальственную повадку.

Афанасьев (редактор «Правды») — косноязычен, но и простодушен, ему почему-то приписывают даже безбожное коверкание имен, названий партий и газет. Поразительное явление для академика, на уровне колхозника перед TV.

Был в заключение фуршет: ходил я от одной группы к другой и произносил всякие красивые слова: венгр, люксембуржец, датчанин, все латиноамериканцы скопом, японский социалист и проч. А днем встречался с Чейтером ("Morning Star"). Игры продолжаются!

9 мая 1984 г.

День Победы. Ходили с фронтовым другом Колей Варламовым по улицам. Дошли до Новодевичьего монастыря, но туда не пускают. Он что-то скис и мы вернулись на Кропоткинскую, стали пить и сплетничать. Он много знает о Генеральном, лет 15 работал у него под началом, когда тот был зав. Общим отделом ЦК, открывал к нему дверь, по Колькиному выражению, коленкой. Главное, что запомнил: это не Суслов, у этого на первом плане — личное, семейное. И чтоб положили потом за Мавзолеем.

Болезнь (у Генсека) пустяшная. Астма, осложнение после воспаления легких году в 1974-75. Больше ничем не болел. Когда был секретарем в Пензе — славился на всю область, как пьяница и бабник. Тщеславен. Недаром же ездит по городу с помпой, до которой даже Брежнев не дошел, и количество мальчиков вокруг ЦК увеличилось в 10 раз. И (почти в тех же выражениях, что Пономарев вчера) — быстро входит во вкус встреч с иностранцами. В эти дни принимает испанского короля. (А Загладин мне хвалился, что они попробовали новую форму памятки — обозначение вопросов на карточке. Без всякого текста и прочих всяких выдуманных оборотов речи. Получилось. Даже по TV показали: они с королем сидят не друг против друга за бюрократическим столом, а в креслах поодаль друг от друга. В такой позе не станешь зачитывать памятку, уткнувшись в бумажку! Слава богу, если так. У Андропова это хорошо получалось).

Умен и хитер. Пока осторожничает, но попозже и Громыку приструнит (это мне понравилось). Будет делать свою политику.

После обеда пошел я на прогулку по Москве. Моросил то и дело дождь. Дошел до Красной площади, мимо Александровского сада. «Социологическое наблюдение»: меняется характер празднования. К могиле неизвестного солдата очередь до самых Боровицких ворот, многие с цветами и почти исключительно молодежь, во всяком случае — не ветераны. То же самое на Красной площади — с планками, с орденами один на сотню. Конечно, ветераны к этому времени, перепившись уже возлежали по домам. Однако, раньше, даже в прошлом году, на улицах не было столько народу — не участников войны. Что бы это значило? Не думаю, что — рост «патриотической сознательности» (и признательности) у новых поколений. Скорее тяга к неофициальности празднования — самого факта праздника, особо на фоне забюрокраченных и заорганизованных 1 мая и 7 ноября, которые близко к сердцу не воспринимают поколения, не знавшие ни революционного энтузиазма 20-30-х годов, ни послевоенной сплоченности в голоде и разрухе. А предлог — сентиментальный — поминовение павших, вообще «ушедших». Но и эта непринужденная, казалось бы, атмосфера испорчена «страхом властей» перед народом. На самой Красной площади и всех улицах и площадях, прилежащих к ней, батальоны, если не полки внутренних войск. Наши люди привыкли, конечно, вроде бы и не обращают внимания на эти колонны: у исторического музея, у ГУМа против Мавзолея, у Василия Блаженного, на площади Свердлова и проч. — готовые по команде ринуться «наводить порядок». Стоит, однако, хоть на секунду задуматься над этим, — какой позор! Какое оскорбление советскому человеку! То чувство меры, о котором Черненко говорил уже не раз по разным поводам, здесь начисто отсутствует. Неужели не понимают, что появление какого-нибудь идиота-дессидента с антисоветским плакатом — менее вредно, чем вот такое массовое и вызывающее по своей открытости неуважение к народу!

Нет! Логика «порядка» о которой Маркс писал в «18-ое Брюмера» — страшная вещь. Она превыше всяких разумных аргументов.

На службе текучка. Загладин сидит в Серебряном бору и вместе с другими сочиняет главы Программы КПСС.

Между прочим, мою попытку включить в записку ЦК по итогам совещания редакторов братских партий мысль о том, что это mini-совещание представителей партий — именно так к ним относится большинство участников — Б. Н. решительно вычеркнул. Боится, что наверху заподозрят в претензиях. Но, поздравляя Отдел с предстоящим днем Победы и выражая благодарность за отличное проведение упомянутой встречи, Б. Н. произнес, оценивая ее значение, именно те мои фразы, которые вычеркнул из записки. Вот, такова моя «c'est la vie».

2 июня 1984 г.

Почему-то давно не писал. А объем информации за день таков, что вытесняется даже вчерашняя, не говоря уж о двух-трех недельной.

Главное впечатление (сегодня дано по TV) — заявление ТАСС по поводу Вашингтонской Декларации (юбилейной для НАТО — 35 лет) сессии Совета НАТО. Из недр НАТО давно не выходило столь миролюбивого словесного документа по отношению к нам, к «Востоку» вообще. Но ТАСС от имени руководства дало отлуп и ему. Всему миру ясно, что мы взяли курс на запугивание и рассчитываем, что твердость и неумолимость приведет — и к развалу НАТО, и к отзыву «Першингов», и «круизов» из Европы, и к провалу Рейгана на выборах, и к тому, что все наши инициативы для Стокгольма, для Вены, по ОСВ и ОЯВЕ будут, в конце концов, приняты.

Но этого ничего не будет. Впрочем, гонка вооружений была, есть и будет при всех условиях. В этом смысле ничего не меняется. Однако мы, СССР, в глазах все большей части общественности выглядим как саботажники «дела мира».

Причем, не только на Западе, не только в Китае и в Румынии, но и в Венгрии и в ГДР, в глазах многих коммунистов.

Но Громыке, видно, на это наплевать.

Б. Н. затеял очередное совещание Секретарей ЦК соцстран по международным вопросам (есть уже решение ЦК и чехи согласились провести его в Праге). Опять же, чтоб координировать идейно-пропагандистское обеспечение внешней политики социалистического содружества. На самом деле такие совещания давно уже превратились в демонстрацию формальной солидарности с нами. без всяких практических последствий. Каждая страна ведет свою внешнеполитическую пропаганду в соответствии со своими планами насчет связей с Западом или Китаем. Разве что чехи во всем следуют за нами.

В нынешней обстановке особенно трудно придумать аргументы для продолжения «твердого» курса. А придется, консультанты под моим началом уже начали их сочинять для доклада Пономарева на этом совещании.

С 28 по 30 мая я был в Венгрии: они уже полгода как просили меня приехать для консультаций по всем этим и другим вопросам, в том числе по МКД. Старые друзья: Дьюла Хорн — теперь зав. отделом (а когда я с ним познакомился в 1960 году, он был переводчиком в МИДе). Матьяш Сюреш — Секретарь ЦК, а когда я с ним познакомился 15 лет назад, он был инструктором, «носил Пономареву чемоданы».

Принял меня и Кадар. Его референт Надя сказала по этому поводу: «У нас все проще». В самом деле, — можно себе представить, чтобы моего «аналога», какого-нибудь Ласло Ковача, явившегося к нам в Отдел на консультацию, принял бы Черненко!

Венгры на подозрении и с каждым месяцем все больше, а Хорн и Сюреш в особенности. В упомянутые времена нашего знакомства он был инструктором по СССР — и с головы до ног просоветчиком. А теперь, по поводу южнокорейского самолета, в присутствии дюжины журналистов, заявил: «Какой это дурак отдал приказ стрелять по пассажирскому самолету и убить сразу почти три сотни людей!» Андропов лично делал представление Кадару по этому эпизоду. Однако, Кадар «взял под защиту». Сюреш опубликовал огромную статью в их «Коммунисте», которая тоже вызвала бурное недовольство Русакова и других. Рахманину велено было сделать отлуп — статья О. Борисова в «Вопросах истории КПСС». А в «Новом времени» перепечатана статья из «Руде право», где чехи почти открытым текстом крыли эту статью.

Смысл статьи Сюреша в отстаивании права «малых социалистических стран» думать, говорить и даже делать самостоятельно — конечно, на пользу социализму и в духе интернационализма, право на монопольную трактовку которого (нами) он ставит под сомнение.

За полтора дня консультаций наговорились вдоволь обо всей мировой политике. Во всем они хотели быть оригинальными и самостоятельными. Из-за этого, бывало, срывались в дилетантизм, говорили наивности. Деликатно парировал, кое на чем настаивал — не соглашался. За оригинальничанием всегда была реальность: экономические интересы (связи с Западом) и нежелание выглядеть сателлитом.

Теоретически это обосновывалось несколькими тезисами:

— плохие советско-американские отношения не означают автоматически плохие отношения других соцстран с Западом;

— у каждой из них свои возможности для борьбы за «общие цели»;

— каждая соцстрана обладает спецификой и у нее могут быть и есть особые интересы в международной политике.

Откровенно говорили, что полностью одобряют действия ГДР в отношениях с ФРГ (усиленные заигрывания, которые стали еще более интенсивными после декабря 1983 года — установки ракет).

Главное впечатление — меня позвали, как старого «умного» друга, который может понять необходимость и неизбежность самостоятельности и независимости Венгрии, «которая никогда при этом не уйдет на Запад, не порвет с Советским Союзом, которая всегда будет верна интернационализму». В связи с этим были и открытые упреки: как неуважительно и не по-товарищески мы поступили, не предупредив, не проконсультировавшись, не договорившись заранее об отказе от участия в Олимпиаде. «Разве могло быть сомнение, — говорил Дьюла, — что мы проявим солидарность, как бы это нам ни не нравилось? Но можно ли так грубо выражать неуважение к своим друзьям, ставить их перед фактом? Оставлять в дураках перед своим народом и своими спортсменами!»

Еще до Венгрии Б. Н. и Загладин дали мне «для замечаний» проект международного раздела Программы. Единственное его достоинство — лаконизм, всего 30 страниц. Но по большей части это не Программа ленинской партии для рубежа веков и тысячелетий. Между тем, как интеллектуальный потенциал на пиках наших научных кадров позволяет сделать то, что нужно. И программная речь Черненко (как другие его выступления по внутренним вопросам, например, перед военными комсомольцами) — политически позволяет писать смело и глубоко. Но… аппаратные условности и промежуточные звенья не допускают высокого полета.

3 июня 1984 г.

Забыл вчера пометить, что 20 мая был в ЦДЛ на поэтическом вечере Давида Самойлова (Дезьки). Много нового прочел. Он крупный поэт. Но сам признался в ответе на записку, что читает мало прозы «по техническим причинам» — из-за полуслепоты. Да, и не только дело в прозе, — вообще ограничен информацией. И это сказывается: поэтическое обобщение, ему вообще свойственное, перерастает в абстрактное «философское», сильно замешанное на приближении собственного конца. Делается это на высоком уровне, но очень уж оторвано от окружающего.

Читаю роман И. Герасимова «Радость жизни» («Знамя № 4-5-6). Кажется, одно из тех, что формирует новую великую русскую литературу.

Днем вспомнил: Венгрия хочет независимость в рамках содружества, причем нет ни предубеждения против Союза социалистических государств, ни сомнений в правильности и морально-политической ценности интернационализма. Наше отношение к этому видно по реакции на статью Сюреша и по тому, как «ответственные» товарищи поджимают губки, слыша о всяких реформах и прочем «оригинальничании» (два кандидата на выборах, выборность директоров, упразднение райкомов, реальные дискуссии на Пленумах и Съездах, не говоря уже о широких экономических и туристических связях с Западом, обилии товаров и т. д.).

Но это — лишь частное выражение общей нашей линии в отношении друзей: смесь шовинизма с бескультурьем и завистью. В пятницу я прочел огромную телеграмму из Берлина от Кочемасова — информирует о «негативах» перед встречей Хоннекера с Черненко. И тот же рефрен — в открытую, прямо, не пытаясь даже прикрыться принципами общности — «свободы, видишь ли захотели! Самостоятельными хотят быть!» Причем слово «самостоятельность» всякий раз берется в кавычки. Раньше подобное гауляйтерство приписывали Абросимову. Но вот и интеллигентный Кочемасов туда же. Дело, следовательно, не в после.

4 июня 1984 г.

Сегодня была военная учеба. Для всего аппарата ЦК заместитель начальника Генштаба маршал Ахромеев прочитал лекцию «О характере современной войны» и показали два натовско-американских документальных фильма об их вооружениях. Маршал предельно четко изложил международную обстановку и нашу военную доктрину, а также, как готовятся к войне американцы. В выводах он апеллировал к аудитории — многие де из присутствующих прикосновенны к делам обороны. И это звучало как жалоба на то, что не все еще в республиках, в обкомах, в других гражданских подразделениях общества делают все необходимое по превращению страны в военный лагерь. Он не сказал этих слов, но видно было, что идеал жизни страны он видит именно в этом.

(Между прочим, любопытную цифру привел: 430 000 призывников за год пришлось отказать в военной службе по причине здоровья).

А потом фильмы. Они потрясают: ракеты, которые за сотни и тысячи километров сами находят цель, авианосцы, подводные лодки, танки, способные на все, крылатые ракеты, которые как в мультфильмах идут по каньону и за 2500 км. могут поразить цель величиной в 10 метров диаметром. Фантастические достижения современного гениального ума и умения. И, конечно, немыслимые расходы. Я смотрел и думал: но ведь столько же, даже больше должны на подобное тратить и мы. И все для чего? Чтобы готовить самоубийство человечества. Какое-то безумие! Забываясь, хотелось вскочить и спросить маршала: «Ну а что, если взять и ликвидировать все это оружие, которое у нас тоже, наверно, не хуже и не глупее. И сказать на весь мир: с нас хватит, все, баста! Мы обрели нормальное зрение и здравый смысл! Что будет?… Сразу американцы пойдут нас захватывать?…»

Но это уже неэвклидова геометрия! Вот тогда-то, в твоем звании заместителя заведующего Международным отделом ЦК, и впрямь сочтут тебя спятившим.

Пономарева опять смазали. По итогам поездки академика Велихова в США он «продиктовал» ему — с какими предложениями войти в ЦК (пресс-конференция по милитаризации космоса, обращение Верховного Совета к Конгрессу США, приглашение Кеннеди). Тот дисциплинированно сделал это, президент и главный ученый секретарь подписали. Пришло в ЦК, разослали по ПБ и Громыко с Устиновым вошли с запиской: отказать. Б. Н., естественно, как и все другие, расписался: «за», т. е. отказать своим же собственным идеям.

Его ничтожество. Сам рассказал, как он «организовывал» контакт Черненко с Папаоанну (генсек АКЗЛ КП Кипра). Папаоанну несколько месяцев просил, чтоб во время официальной делегации его партии в Москву его принял Черненко. Вот он приехал. Но как напомнить об этом Черненко? Б. Н. сунулся к Александрову. Тот ехидно возразил: вы, мол, Секретарь ЦК, это ваш вопрос, делегация компартии, вот и обращайтесь к К. У. Но Б. Н. не осмелился. А позвонил Дорошиной (стенографистке Черненко, бывшей при Брежневе самым доверенным лицом) — и предложил ей «текстовочку»: в коммюнике записать, будто Черненко принимал, а на самом деле, мол, не надо его беспокоить. Галя Дорошина так это и исполнила. Так оно и было сделано. И Б. Н. очень доволен: как он угодил и все, думает, довольны. Однако, не думаю, чтоб довольны были киприоты: их «сделали» как мальчишек. При Брежневе такой метод часто практиковался, но ему сходило — все видели, что он уже не в себе. К. У. же рановато ставить в такое положение.

Теперь Б. Н. мне предложил проделать так же с англичанами, с Макленнаном, которому он сам назначил дату — 19 июня. Но с теми так не пройдет. Прямо я это и сказал и постараюсь перенести визит на осень.

Был у меня Арбатов. Только что вернулся из Америки и Канады, целый месяц там провел: десятки встреч, дискуссий, TV, интервью, выступлений перед парламентариями, журналистами и проч. «Кто еще мог бы так это все сделать?!» — сказал Юрка без ложной скромности. Да, и в самом деле: кто еще! Тем более, что он не согласен с политикой, которую отстаивал столь ловко. Он убедился, что наше упорство и «жесткость» по ракетным делам начинают оборачиваться против нас. «Мирное» наступление Рейгана дает результаты: все больше мы выглядим теперь как саботажники переговоров, диалога, разрядки и т. п. На это же намекали мне венгры.

6 июня 1984 г.

Б. Н. собрал у себя Русакова, Замятина, Стукалина (зав. Отделом пропаганды ЦК), были еще я, Шахназаров, Жилин, Антясов (консультант Отдела по соцстранам) — по подготовке к совещанию Секретарей ЦК соцстран в Праге. Сначала обычное его косноязычие об обострении обстановки, об империализме, о мирном наступлении Рейгана и т. п. Но разговор постепенно переместился на положение у тех, кто будет на совещании, в соцстранах. Русаков вдруг, с несвойственной ему откровенностью заявил, что «положение с друзьями плохо». О Польше и говорить нечего: партия день за днем теряет позиции, а идеологическая жизнь совсем вышла из под контроля. Шахназаров встрял: большое недовольство у чехов из-за установки наших «ответных ракет», хотя руководство и печать во всем следует за нами и неизменно поддерживают наши акции и заявления. А немцы — нет, — добавил Замятин. Договариваемся, например, по вопросам реваншизма, по Китаю. Но увы! Соглашаются, поддакивают, а потом — ни единой статьи на эти темы, ни разу не опубликовали даже корреспонденции «о провокациях Китая на вьетнамской границе». Русаков, согласившись, добавил, это нам известно, что вьетнамцы тайно договариваются о чем-то с Сиануком и против того, чтоб мы его ругали в своей печати.

Б. Н. «смело» повел: не надо задираться с Китаем, не надо создавать второй фронт, надо выдерживать линию на урегулирование. Русаков: да, но нельзя проходить мимо «трех условий», которыми они нас прикладывают всюду и везде.

Стукалин начал говорить, как плохо с венграми в «идеологической координации». Мало того, что они тоже ничего не пишут критического о Китае и о США. Они вроде собираются издать «1984 год» Оруэлла.

Б. Н.: Что-что?

Стукалин: Оруэлла. Такая книга, мерзопакостная, большей антисоветчины трудно себе представить.

«Как же они позволяют себе печатать антисоветскую книжку?» — удивленно настаивает Б. Н., показывая, что он совсем не представляет себе, что это такое и даже не слыхал.

Русаков берется ему объяснять, что это вроде, как бы «социальная фантастика», она написана в 1948 году, автор — англичанин и только имел в виду Советский Союз, описывая как бы будущее человечества, которому де грозит сталинистский коммунизм. Удивительно, что Русаков проявил осведомленность, а наш — к стыду нашему — даже не слышал о книге

«1984 год».

Замятин добавил, что венгры выпустили 18-серийный фильм о войне, где хортистская армия на Восточном фронте показана жертвой жестокости русских. Посол, мол, протестовал, венгры выпустили на экран двух товарищей, которые осудили фильм, но на другой день запустили третью серию и так до конца. Русаков добавил о трудностях экономического положения, особенно о долгах Западу. Но, говорит, даже наши экономисты, ездившие изучать этот вопрос к ним, не знают, что предложить и где искать выход.

Замятин вернулся к ГДР, для которой «германо-германские» отношения — самое главное и они их утеплили на несколько десятков градусов как раз за последние полгода — резкого похолодания советско-американских отношений и вообще международной обстановки.

Так вот поговорили и пришли к выводу, что надо все это учитывать на совещании, но не надо ссориться.

Тем более, добавлю, что позавчера наградили Чаушеску Орденом Октябрьской революции за «развитие румыно-советской дружбы». Верх лицемерия и цинизма! Коридоры ЦК урчали целые сутки. Представляю себе всю прочую интеллигенцию. И тех же других друзей из соцстран!

8 Венгрии мне не стесняясь говорили: ВЫ купили Чаушеску за 2 млн. тонн нефти в год, поддавшись на его шантаж — угрожал иначе выйти из Варшавского договора.

9 июня 1984 г.

Взял работу на дом: первый вариант доклада Пономарева для совещания Секретарей ЦК в Праге, но заниматься этим противно.

Кстати о Пономареве. Вчера он призвал меня для «товарищеского» разговора. Опять жаловался на Загладина. Вот, мол, опубликовал «программную статью» в «Правде», никого не спросясь, не поставив даже в известность. Я, мол, оказался просто в дурацком положении: меня спрашивают о ней, а я даже прочитать в газете ее не успел. (Статья, действительно, на два подвала и посвящена международному комдвижению). Претенциозность тем большая, что все ее главные читатели знают, что Загладин работает сейчас над проектом Программы КПСС. По серьезному счету она, вообще-то говоря, пустая. Даже вот не помню о чем там. Помню только, что все реальные проблемы ловко обойдены. Мне он о ней говорил и потом хвалился, что его с ней поздравлял Горбачев. Но до публикации мне не показывал, хотя Пономареву сказал, что показывал. И дальше, — продолжает Б. Н., — мне стало известно, что они с Фроловым организовали себе в МГИМО выдвижение на госпремию. Он явно метит теперь и в член-коры, если не сразу в академики. И вообще, говорят о нем всякое на этот счет: мол, метит и выше (не сказал, что на его место!) С этим связано, что куда не заглянешь, какой журнал не откроешь — там статья Загладина (это действительно так: из него текст прет, как фарш из мясорубки, аж смешно). Вот вчера, например, приносят «Московские новости», а там его статья, теперь уже не об МКД, а «Экономика и политика». На все руки горазд.

И еще, так уж сошлось. Зовет меня к себе Б. Н., говорит: звонит мне Боголюбов (зав. Общим отделом ЦК), говорит, — куда, мол, ты смотришь. Весь поселок Усово гудит от негодования. Загладин, теперь уже официально женившись на девчонке в 27 лет, в дочери ему годится, водит ее по всему поселку без стыда — без совести. А когда этих молодоженов не бывает на даче, его дочка устраивает там оргии. Буквально, говорит, оргии. Ну, что это! (Я начал было что-то бормотать в оправдание и объяснение). Я, конечно, — продолжает Б. Н., — не ригорист какой-нибудь (вспоминая историю с Некрасовым 25-летней давности), я понимаю, бывает, разводятся, сходятся. Но ведь у него это уже третья жена. И вот такой дядя с пузом водит миловидную девчонку рядом, будто так и надо, и плевать на всех. и программные статьи пишет, метя в академики. А бывшей своей жене устроил квартиру от УД ЦК, партийную, нет, чтобы построить кооперативную за счет своих многотысячных гонораров и двух зарплат. Ну, что это, Анатолий Сергеевич! Есть же какие-то пределы приличия.

(Я опять залепетал на тему о его способностях и как он все успевает.) Да, да, — прерывает меня Б. Н., — все успевает за счет работы. Он не работает в Отделе: он либо за границей, либо на партдаче. Да и когда здесь сидит, работает на себя. Все знают, что Черняев сидит на месте, Пономарев сидит на месте. А Загладина никогда нет. Вот и пишет. А на даче? Вот этот раздел для Программы, который они мне на днях представили. Там же работы-то было на два вечера, потому что я сам все сделал, все отредактировал, все переписал!! (Это он мне говорит!). А на даче они сидят второй месяц. Вот он и пишет там свои статьи и брошюры за наш счет.

Долго он мне все это выкладывал и жалко было на него смотреть: ведь это говорил член могущественного руководства КПСС! Но он бессилен «тронуть» Загладина. Боится «поставить о нем вопрос» наверху, потому что знает, что проиграет. Там знают цену Загладину и презирают его как человека и партийца, но он им нужен, нужны его способности, его ловкость. А Пономарев им давно не нужен, они не чают, как от него отделаться. К тому же он, действительно, будет выглядеть нелепо, если пойдет жаловаться на своего первого зама.

Я тоже был в положении нелепом. Поддакивать ему по Загладину я не хотел и не мог, хотя, за вычетом женитьбы на Жанне, я с ним согласен. Предлагать какие-то свои «услуги по борьбе с ним» тем более не мог. Пономарев это понял и закончил тему: «Ну, ладно, это я так, просто поделиться с вами хотел.»

Вместо того, чтобы работать над докладом Пономарева, опять буду читать «Философские тетради» и «Канта» Гулыги.

12 июня 1984 г.

Умер Берлингуэр. Зуевский сектор постарался, конечно, в угоду Пономареву составить на редкость бюрократические тексты телеграмм соболезнования и некролога. Казенные и сухие.

И это — когда вся Италия потрясена, все — от фашистов до леваков — отдают дань почтения и восхищения этим человеком, который по своим нравственным качествам лидера ближе всего (из всех известных и примерного калибра) походит на Ленина. Луньков (посол) эти дни слал телеграмму за телеграммой, буквально умоляя «отнестись со всем вниманием» и «выразить все, что можно», учитывая эмоциональность итальянцев и их отношение к подобного рода беде. Открытым текстом и со слов Коссуты писал, что от того, как мы отреагируем, может зависеть судьба наших отношений с ИКП на долгие годы. и можно-де многое поправить в их взглядах. Тем не менее, вот такая казенщина, представленная нашим Отделом. Убежден: если бы представили иначе, теплее, человечнее и т. п., было бы тоже утверждено. «Идеологическая самобытность» ИКП и Берлингуэра мало кого волнует в нашей верхушке, кроме Пономарева.

Поздно вечером вчера мне пришла в голову идея — как через голову Пономарева «поправить дела». Сегодня открывается в Кремле совещание СЭВ на высшем уровне. Все руководители соцстран соберутся за одним столом. Почему бы Черненке, открывая заседание, не пригласить всех встать и почтить?… Звоню Загладину на дачу в Серебряный бор, где они делают проект Программы. Никто не подходит ни к одному телефону. Звоню в машину Загладина, шофер отвечает, что едет за ним туда. Прошу, чтоб срочно позвонил мне. Через 20 минут звонит Загладин. Объясняю идею. Он воспринимает.

На утро Брутенц, который тоже там, рассказывает: Загладин тут же объявил всем и был «понят» Александровым, который обещал довести идею до Черненко.

И вот, только что, слушая «Время» по TV, узнаю, что «почтили». Слава Богу — хотьтак!

Попутно Карэн сообщил еще одну любопытную вещь. Я завел разговор: не знаю, мол, кого пошлют от нас на похороны. Зуев-де считает, что надо Пономарева. Он и Лонго ездил хоронить. И более «крупного» не следовало бы. Отсюда, — отвечает Карэн, — «дали знать» (т. е. с дачи, кто-то, думаю, не Загладин, но с его подачи — Александров), что этого нельзя делать. (Итальянские коммунисты действительно ненавидят Б. Н.'а и не без оснований считают его виновником плохих отношений между ИКП и КПСС, а Берлингуэр почти не скрывал, что презирает его). В итоге назначен ехать в Италию Горбачев в сопровождении Загладина.

Из разговора, который имел место сегодня у Пономарева, я понял, что это решение принято без его ведома. И обидело его.

Попутно он сообщил мне свое мнение о Заявлении ЦК ИКП по случаю смерти Берлингуэра: «Плохой, очень плохой документ. Все отрицательное, что было в его деятельности, собрали обещают следовать этому и в дальнейшем. Неисправимы!»

Неисправим сам Пономарев, который до сих пор не отказался от мысли превратить ИКП в КПСС.

Начал работать над VIII томом «Международного рабочего движения». Хорошо написано, но все возле темы: суть проблем рабочего и коммунистического движения — обходится. Традиционная политическая история стран, даже не партий.

14 июня 1984 г.

Был сегодня в Итальянском посольстве на процедуре, которую чуть не сорвал Пономарев — для выражения соболезнований по поводу Берлингуэра.

Б. Н.'а опять «поправили»: он тянул целый день, чтоб согласовать, расчитывая, что пройдет день похорон и вообще «отменят». Но послали не только его самого, но Соломенцева и Капитонова.

Вечером встречал Горбачева и Загладина. М. С. разговорился. Было видно, что на него произвело впечатление: и открытость итальянцев (его принимали все скопом — все руководство ИКП), и двухмиллионная толпа на панихиде. «Такую партию нельзя бросать. И надо с ней обращаться как подобает». (Видно, намек на Пономарева). Или: «Много знаешь ведь так или иначе. Но вот, когда сам увидишь — совсем другое дело!»

Словом, я очень доволен, что этот умный, живой человек и надежда нашей партии, соприкоснулся с этой партией. И, может быть, так доложит и Черненко, и на ПБ, что что-то сдвинется.

18 июня 1984 г.

Некоторые сведения. Рассказывает Брутенц, вернувшийся из Серебряного бора, где они закончили очередной этап подготовки международного раздела Программы КПСС. Они — это он, Александров, Загладин, Бовин, Блатов, Яковлев (теперь директор ИМЭМО, бывший посол в Канаде, бывший зам. зав. Отделом пропаганды ЦК, бывший.). Атмосфера — развязались языки, Александров в присутствии всех называет Громыко опасным маразматиком, то и дело мелькает термин «двоекратия» (Громыко + Устинов); лихо обсуждается линия на жесткость с США: «работаем на переизбрание Рейгана». О Черненко тоже очень непочтительно (и наоборот — об Андропове — на прощальном ужине при закрытии дачи тосты были только поминальные). «Этот» же ни с кем не общается. Даже с помощниками. Они записываются к нему в общей очереди (из 20–25 человек) и до них никогда почти дело не доходит. Опять в фаворе Галя Дорошина (приданное Брежнева) — через нее все бумаги докладываются, через нее можно что-то протолкнуть.

Спрашиваю: «Кто же пишет эти красивые тексты для него? Какая-то группа где-то есть?» Никто не знает. Замятинцы, наверно, мидовцы.

Экономическое положение очень плохое. Но об этом — только в выступлениях. Реально Генсек этим не интересуется (хотя это уже из другого источника, от сельхозников, с которыми вместе встречали и провожали в аэропорту Горбачева — положение, действительно, плохое: соберем из-за засухи в мае примерно 150 млн. тонн, вместо 200 млн. по плану. Значит, опять примерно 45 млн. тонн придется покупать за границей).

А что касается Брежнева, то уж совсем не стесняются (его бывшие помощники). Рассказывают такую историю. Л. И. очень любил смотреть «Семнадцать мгновений весны». Смотрел раз двадцать. Однажды, когда в финале Штирлицу сообщают, что ему присвоено звание Героя Советского Союза, Брежнев обернулся к окружению и спросил: «А вручили уже? Я бы сам хотел это сделать!» Рябенко (начальник охраны) стал хвалить вроде как героя фильма — какой он хороший, талантливый человек, честный и прочие. Другие подхватили. «Так зачем же дело стало?» — произнес Брежнев. И через несколько дней он лично вручил Звезду Героя и орден Ленина. артисту Тихонову!!! Именно: «Героя Советского союза».

Это воспринимается как анекдот в щедринской манере… да и то подобное возможно было только в павловские времена («Поручик Киже») или в губернском весьма отдаленном месте. Но это факт. Рассказал об этом Александров. Но тут же вступил Блатов: «Вы, говорит, Андрей Михайлович, при этом не присутствовали. А я там был сам, — и на просмотре фильма, и при вручении звезды. Ведь он (Л. И.) действительно решил, что Тихонов и есть настоящий Штирлиц».

О работе над Программой. Говорит Брутенц.

«Ну, почистили, сократили, выпрямили, избавились от повторов. Но тебе я могу сказать: никакая это не Программа. Это скорее материал для отчетного доклада, который мог быть произнесен и на XXIV съезде, и на XXVI, и на XXVII. Это политическая декларация о том, как мы будем себя вести. Серьезного же анализа ситуации и на его основе прогнозов и перспектив там нет. Программа 1961 года была в этом смысле более «программной», хотя и ошибочной».

Я говорю: как же так? Вам даны довольно большие полномочия. В вашем распоряжении много очень серьезных и, действительно, научных книг и статей, написанных настоящими учеными, чувствующими свою ответственность. Достаточно почитать журнал ИМЭМО и даже «Коммунист», не говоря о «Рабочем классе и современном мире» или ПМС. Почему бы вам не сделать проект, по «гамбургскому счету?»

— Да ну, что ты говоришь, — возражает Карэн, — по отдельным разделам действительно есть серьезные научные анализы. Но чтоб собрать все это в одну общую картину, нужен политический полет мысли и нужна политическая воля. Мы же, рабочая группа, не можем рассчитывать ни на то, ни на другое. У наших «читателей», там наверху, нет ни того, ни другого. И получать по ушам никому не хочется, быть прогнанным с клеймом, что не справились с ответственным партийным поручением. И так считаем завоеванием, что сказали о «резервах капитализма», о том, что на Западе высокий уровень жизни, о том, что социализм может оказываться в кризисной ситуации и что ему свойственны противоречия.

— Боже мой, — возражаю я. — Да об этом можно сейчас прочитать даже в газете «Правда».

— В газете, да. Там на это наши «первые читатели» не обращают внимания: вернее их внимания на это не обращают. А здесь — обратят. Симптомы мы уже получили. Когда прочел Рахманин (хотя он и в рабочей группе, но так как он писать не умеет, на даче он не сидит, а ему посылают изготовленное), так вот, когда он прочел, он упрашивал вычеркнуть «все это».

Потом заходил ко мне Загладин. Ласково-отчужденно смотрел на меня. Я сообщил ему несколько неотложных дел по службе. Попросил от имени Б. Н. прочитать проект его доклада для секретарей ЦК соцстран. Помолчали. Чтоб как-то продолжить разговор, спросил о Программе… «Все хорошо, мы дружно поработали, сократили, учли замечания, в том числе твои. Теперь уже прилично получается. Не знаю, как на этот раз воспримет Пономарев».

И ни слова о том, о чем рассказал Брутенц.

Под конец сообщил несколько подробностей о пребывании Горбачева в Италии. В духе того, о чем рассказывал он сам на аэродроме. Интересна, пожалуй, добавка: когда делегация КПСС шла сквозь толпу к Центральному Комитету, где стоял гроб, тысячи итальянцев скандировали: «Горбачев, Горбачев, Горбачев! КПСС-ИКП, КПСС-ИКП!» Когда он случайно вышел с Пайеттой на балкон в здании ЦК, чтоб дать интервью киношнику, толпа внизу опять взревела: «Viva Горбачев!» И это продолжалось все те 10–15 минут, пока он стоял на балконе.

Арбатов, зашедший ко мне вечером (он все ждет вызова к Генсеку), добавил: Горбачев сейчас самый популярный наш деятель за границей. Газеты открыто пишут о нем, как о «крон-принце», как о самом интересном человеке с большим будущим.

И это очень хорошо, — сказал я и Загладину, и Арбатову. Опять появилась надежда для России.

21 июня 1984 г.

Тружусь над пономаревским докладом к Совещанию секретарей ЦК соцстран.

Между прочим, он собирается на закрытой встрече (без румын) произнести доклад еще и о комдвижении. Тут беда — что готовить, когда у него своя точка зрения, например, на ИКП и финнов, у Горбачева и Соломенцева (который был на финском съезде) вроде другая, Черненко (говорит Загладин) «прислушивался» к Горбачеву, вернувшегося из Италии с похорон Берлингуэра с совершенно иными, чем у Пономарева, представлениями о том, как надо вести себя с этой «великой партией». (Кстати, он, вопреки Пономареву, настоял, чтоб ЦК КПСС поздравил итальянцев с выборами в европарламент).

И кроме того, у нас самих, у меня, Загладина, консультантов есть своя («гамбургская») точка зрения на МКД, — близкая к горбачевской=андроповской, и чуждая политическо-инструменталистской точке зрения Пономарева.

Но доклад-то для Пономарева, и он не будет пропущен через Политбюро! Вот и пиши тут!..

Встречался сегодня с Саймоном, генсеком Социалистической партии Австралии. Лидер просоветской секты. Полтора часа морочил мне голову «успехами» и «достижениями» своей марксистско-ленинской партии, а в заключение оставил письмо с просьбой дать денег.

29 июня 1984 г.

Служба, вышла на последний круг — подготовка к Пражскому совещанию секретарей ЦК соцстран. Лепим доклад об МКД, т. е. фактически о нашем отношении в данный момент к ФКП, ИКП, КПИ, финской КП, КПВ — «Морнинг стар» и кое-что еще. Как «обойти» или хотя бы смазать склеротически-коментерновские, полицейско-идеологические подходы Пономарева?

Он недавно делал доклад перед московским активом. Писал ему его консультант Рыбаков. Б. Н. был очень недоволен текстом, менял его на ходу, в частности, был очень разгневан объективной оценкой ФКП, которая в результате «европарламентских» выборов оказалась в полном дерьме. Но для Пономарева она все равно «лучше», чем ИКП, которая одержала ошеломительную победу (правда, также и помощью «эффекта смерти Берлингуэра»).

Вчера встречал Сюреша (секретарь ЦК ВСРП) и Ко, приехал «представиться» Пономареву и Русакову в качестве секретаря ЦК… Б. Н.'у мы подготовили памяток на 32 страницах. Интересно, неужели он их разложит и будет зачитывать Сюрешу vis-a-vis — «мальчишке», который совсем недавно был референтом и таскал ему чемоданы и который, конечно, будет излагать свои позиции без всякой бумажки?!

Устал я. Загладин и Брутенц опять на «теоретической» даче, дорабатывают проект Программы. Б. Н. мои замечания, по-моему не прочитав даже толком, отдал Александрову. И, кажется, они там при обсуждении вызвали недовольство, либо вовсе были игнорированы. Во всяком случае, Карэн по телефону старается обходить эту тему (чтоб не обижать). Ему, кстати, 4-го июля — 60 лет. Вчера переделывал адрес, начинав его более или менее красивыми оценками, впрочем, правильными.

Вся отдельская текучка опять идет на меня. А главная моя работа — два доклада для Пономарева к Праге. Оттуда приезжали Франта Хлад и прочие. Мы им вручили проекты документов совещания, которые они разошлют (как бы свои) другим участникам. Впрочем, посидели, обсудили эти проекты и кое-что изменили: Хлад предложил толковые поправки.

Казус с моим преждевременным оповещением Трухановского (главный редактор журнала «Вопросы истории») о его награждении орденом «Октябрьской революции». На Секретариате сам слышал, как Горбачев это затвердил и в повестке дня был этот пункт. А в пришедших вчера протоколах Секретариата — не значится! Что бы это могло значить? А он, когда я ему сказал, разволновался, как ребенок, дар связной речи потерял. Вот будет удар-то (а для меня конфуз), если награждение не состоится (т. е., если Политбюро не утвердит).

2 июля 1984 г.

День тяжелый. В который раз перекраивал доклад для Пономарева в Прагу. А шифровки все идут, а ТАСС и газеты все пишут, — и инициативы всякие появляются. И меняется (обновляется) не только фактура, но и нюансировка политико-пропагандистских формул и заходов (оборотов речи). А он все норовит демонстрировать свое личное участие в подготовке «своих» речей. Сегодня собрал всех консультантов и замов и полтора часа болтал чепуху. В том числе в пятый, по крайней мере раз, я услышал, как он лет пять тому назад возил Берлингуэра по Крыму и убеждал, что социализм у нас есть и что поэтому надо бороться против антисоветизма. «Оценки» положения в мире и в компартиях столь примитивны и пошлы, что противно. Полторы дюжины умных, образованных, осведомленных людей внимали этому трепу, как откровению, которое должно быть положено в основу его докладов в Праге. Я подумал: если бы действительно на таком уровне готовили ему тексты, что было бы! Впрочем, не прошло бы. Он разбирается в том, что хорошо и что плохо сделано. Даже сам любит употреблять оценки: «убого», «примитивно» и т. п.

Завтра опять все сначала. И вот сейчас читаю в «Монде» убийственную статью Андре Фонтена «ФКП между государством и революцией» и все отрываюсь, чтоб записать приходящие «интеллигентные» мысли для включения в пономаревский текст. Так и все мы: лучшее, на что мы можем «в данном контексте» — ему. Впрочем, другие успевают и для себя. А для него (и для меня, как промежуточной инстанции) — не все самое лучшее.

15 июля 1984 г.

Сегодня вечером уезжаю в Юрмалу. Б. Н. неожиданно меня «выдворил», так как сам собирается в отпуск с 1 августа, чтоб я оставался на хозяйстве, пока никого не будет. 5 августа я должен быть на работе.

Сейчас толком ничего записать не успею. Поэтому только обозначу.

9 июля собрание всего аппарата в присутствии Горбачева и других секретарей. Доклад Лигачева «о положении в Узбекской республиканской организации». Ужас, полное разложение. Запомнил: урожай хлопка рос, а выход волокна снижался из года в год, обворовывали государство на сотни тысяч рублей, сумели с помощью приписок утаивать по 240–300 тыс. тонн хлопка, взятки брали десятками тысяч, государство же обкрадывали на миллионы. В Ташкенте настроили дворцов, площадей и проч. Одно панно на станции метро стоило 2 млн. А между тем, полмиллиона жителей города до сих пор в глинобитных хижинах=землянках, без канализации, водопровода, газа, а то и без электричества. То же в Самарканде, втором городе по населению. Все начальство от высшего до нижнего обзавелось роскошными особняками в городе и виллами за городом, у некоторых по пять машин в личном пользовании. В ЦК КПСС за три последних года поступило обо всем этом 30 000 писем, однако. никто не придал этому значение.

В одной только Кашка-Дарьинской области арестовано все управление внутренних дел, т. е. милиция и Ко, во главе с начальником. «На сегодняшний день», как выразился Лигачев, у них уже изъято ценностей на 7 млн. рублей. В министерстве внутренних дел республики обнаружена приписка: 700 коммунистов «мертвых душ», с целью показать значительность партийной прослойки в министерстве. Во всех обкомах на главных должностях сидели родственники. Освобождено сейчас от работы несколько тысяч партработников всех рангов, около 1500 из них отданы под суд. Словом, какая-то фантастическая обираловка, перед которой бледнеет Михаил Евграфьевич (Салтыков-Щедрин).

Не очень ясно, почему решили это все разоблачить перед лицом всего аппарата, начиная с референта-инструктора. Может, чтоб каждый почесал где надо, не лежат ли у него в сейфе или в записной книжке «подобные факты»?!

С 10 по 13 июля был в Праге на Совещании секретарей ЦК. Доклад Б. Н… Румыны. Тост Пономарева. Шифровка. Состояние: ты не сделаешь, никто за тебя не сделает.

Б. Н. затащил меня в редакцию «Проблем мира и социализма». Произнес часовую речь, экспромтом (пересказал в примитивном исполнении свой доклад на совещании секретарей ЦК). Потом вопросы и ответы. Мне он дал выступить по вопросу о Ватикане и социал-демократии, решив, что облагодетельствовал, но «дополнял», видимо я недостаточно обложил Папу.

8 августа 1984 г.

С 16 июля по 5 августа был в «Янтаре». Великолепно провел 21 день. Теперь вот заменяю Пономарева и Загладина. Завтра впервые в жизни придется не только быть, но выступать на Политбюро.

Дел много. И опять, теперь уже Горбачев на ПБ, потребовал от Б. Н. откровенного доклада о комдвижении, а главное — «что с ним делать». Вольский за столом в «Янтаре» говорил мне (он был на этом ПБ), что из пятиминутного дела — итоги встречи Горбачева с Ван-Гейтом — возникла двухчасовая дискуссия, выступили все и «вашего» (т. е. Б. Н.) «здорово приложили».

Но Б. Н., судя по тому, что с 19 числа ничего не было сделано и что он никого, даже Загладина не проинформировал, относится к этому пренебрежительно (так случалось при Андропове, а потом и при Черненко). Он не чует, что надоел и что его монополия на международное комдвижение никого не устраивает.

Вольский (помощник генсека) рассказал мне: «Захожу, — говорит, — после заседания Политбюро к Горбачеву по своим делам, а он меня вдруг спрашивает: как ты думаешь, выйдет чего-нибудь из этого?»

— Из чего? — не понял Вольский.

— Из обсуждения комдвижения на Политбюро. Понял ли и в состоянии ли понять Пономарев, чего от него хотят? Сможет ли он отреагировать как надо? Ведь там (на ПБ) никого из международников, кроме него самого не было. Как он донесет задачу до исполнителей?…

— Я, — говорит Вольский, — отнекался, мол, совсем я по другому департаменту. Ничего не могу сказать.

(Впрочем, может быть, Вольский что-то и сказал, только мне, Черняеву, не обязательно об этом знать).

Вот таково отношение к Пономареву.

Сегодня по телефону он пытался пускать мне пыль в глаза. Мол, ничего особенно, нам не предъявили претензий, не требуют срочно материал. Но, когда я ему сказал, что в аппарате идут разговоры, что Международный отдел «приложили», он несколько обмяк и стал советовать отнестись серьезно.

9 августа 1984 г.

Выступления моего на Политбюро не состоялось. Присутствовал я на всех вопросах, а когда дошло до четвертого, по которому я должен был фигурировать, Горбачев заговорил сам и сказал примерно то, что я собирался сказать. При этом все время апеллировал ко мне, я, естественно, кивал. То ли он хотел облегчить мне задачу, то ли просто время не хотел тратить, не знаю. Он относится ко мне по-товарищески, сам произнес это слово, обняв меня за плечи перед своими помощниками после встречи у него с американцем Гарстом.

Правил рецензию Архипова на болгарский двухтомник о Димитрове. Архипов — ответственный секретарь журнала «Коммунист». А какое убожество эта рецензия! И какая неосведомленность относительно политики ЦК в отношении комдвижения сейчас! А ведь эта статья для центрального органа ЦК.

11 августа 1984 г.

Вчера между делами закончил статью для «Коммуниста» о комдвижении. Получилось, кажется, неплохо и даже оригинально. Самое важное, что во всем ее стиле новое (желательное, не пономаревское, а надеюсь горбачевское) отношение к иностранным компартиям. Новый дух — не «борьбы за единство на базе марксизма-ленинизма», а понимание их собственных задач.

12 августа 1984 г.

В пятницу были две встречи.

Антонио Рубби — зав. Международным отделом ЦК итальянской компартии, Тревер Мунро — генсек рабочей партии Ямайки. По два часа с каждым.

С Рубби мы давно знакомы. Он бывает озлобленным и тогда публично говорит про нас вещи худшие, чем любой самый правый в итальянском руководстве. Поэтому было любопытно с ним — после того, как у них побывал Горбачев на похоронах Берлингуэра и произвел на них «неизгладимое». Рубби любит играть в откровенность, резать «правду-матку». Но на этот раз был предельно ангельски лоялен, вел себя сугубо по-товарищески. Даже, спросив про Афганистан, не завелся и не произнес их сакраментальную формулу: «Чего вам там надо?!»

Мунро — рафинированный интеллигентный негр, «brain» всех левых во всем Карибском бассейне, весьма образованный марксист. Он очень боялся, что я откажусь с ним встречаться. Мы, действительно, дважды в этом году откладывали его визит в Москву, потому что он «наделал глупостей». После Гренады (разгрома американцами революции там) обвинил Фиделя Кастро в предательстве, всячески оправдывал Корда, насочинял теоретических оправданий его действий, как последовательного революционера-ленинца, в отличие от Бишопа, мелкобуржуазного говоруна, который де нужен был на первом этапе революции, а потом стал ее тормозом. И т. д. в духе лучшей сталинской ортодоксии.

Я встретился с ним дружески, делал вид, что «ничего не произошло», начал издалека о наших внутренних преобразованиях и их международном значении, о Рейгане и перспективах отношений с Америкой, об обучении гренадских ребят в ленинской школе.

Он первый сам заговорил о Гренаде, извинялся: допустил, мол, грубую ошибку, потому что его гренадские друзья не доверили ему информацию о своих разногласиях (как, впрочем, и нам) и он все неправильно проанализировал.

В ответ я сказал, что мы были очень огорчены и главное тем, что он свою критику вел публично, но хорошо, что он теперь стремится восстановить отношения с Кастро. Напомнил ему эпизод из опыта нашей революции, а именно историю с Брестским миром. Тогда, если бы Ленин не одержал верх (в один голос) над Троцким и Бухариным в ЦК, немцы раздавили бы нашу революцию, и что на этом заседании, где Ленин пригрозил отставкой, нашелся Ломов, который промолвил: «Ну, что же, обойдемся и без Владимира Ильича». Однако, никому в голову не пришло тогда ни Ломова исключать, ни Ленина арестовывать, а потом расстрелять. А вот Корд и Ко, которых я не считаю контрреволюционерами и агентами США, но которых догматизм довел до авантюризма и преступления против революции, пошли на это.

Словом, расстались опять друзьями.

На ПБ, где я должен был говорить, среди других обсуждались также итоги переговоров Устинова и Чебрикова с Кармалем. Устинов очень красочно, своим народным языком, рассказал о своих впечатлениях и выводах. Оценивает он Кармаля очень иронически: но, мол, другого у нас там нет, ничего не поделаешь. Положение, как я понял, меняется мало. 80 % территории в руках бандитов. Даже в Кабуле полного порядка нет. Беда в том, что освобождаемые районы не укрепляются или, как бы мы сказали, там не устанавливается «советская власть». Уходят войска — возвращаются бандиты. В армии, если не 80 % халькистского офицерского состава, как вначале, то все 60 % осталось. И вражда осталась — до того, что даже здесь, в СССР, на учебе они почти каждый день в рукопашную. Наши войска закрыли на 100 % границу с Пакистаном на протяжении 750 км., а дальше — 500 км. — «дыра», где свободно ходят туда и пуштунские племена, и банды.

Так называемая «мобилизация» в армию — один смех. Скажем, набирает (Устинов сказал «отлавливает») Кармаль допустим 3000 в год и записывает в армию, а 2500 из них разбегается. Кармаль, мол, все тянет к тому, что наши советники сами и должны править и исполнять власть. Я ему, мол, говорю: не выйдет. Ты у власти, это ваша страна, вы должны править, а наши люди, чтоб «советовать», если вы их спросите. Так что не перекладывайте ответственность.

Наш министр обороны умный, опытный, даже умудренный человек. В нем, пожалуй, нет ничего милитаристского. Но он — в логике событий. И не способен поглядеть в корень. Ему не приходит в голову как-то повернуть в корне всю нашу «афганскую эпопею». Потому что, если б пришло, он мог бы так же по-простецки (он со всеми на «ты»), по-стариковски сказать своим коллегам, — а не послать ли всех этих кармалей к ё… матери?!

Его дополнял Чебриков. Менее красочно по языку, с постоянными «значит» и допустил непроизвольно (вот что самое-то главное — сам этого не заметил) очень неловкую оплошность. Характеризуя Кармаля, он удивился, что «тот растет» политически, человечески. Но и, мол, привык быть главой государства, лидером. Начинает задирать хвост, упрямится и, конечно, хитрит с нами. Но, мол, ничего не поделаешь, восточный человек! Сидевший рядом с оратором азербайджанец Алиев густо покраснел, стал перебирать что-то в руках. Казах Нуриев (зам. пред. Совмина), армянин Кастандов (зам. пред. Совмина) тоже насупились и уткнулись в стол перед собой. Разговор пошел дальше. И только председательствовавший Горбачев, кажется, заметил, метнул по сторонам своими живыми острыми глазами и чуть, едва заметно, скрыл улыбку.

Для Чебрикова, по-видимому, все настоящие свои — это русские, кем бы они ни были по национальному происхождению.

На ПБ обсуждалось состояние с урожаем в РСФСР. Горбачев (а он, конечно, инициатор) вызвал нескольких секретарей обкомов — и тех, у кого очень плохи дела, и тех, у кого хорошо, хотя и у них была засуха. Устроил показательное сравнение: пусть, мол, каждый себя покажет. Трудно им с ним. Он знает дело лучше их. И малейшая неточность, некомпетентность, малейшая попытка слукавить — сразу же вызывали его реплику, и оратор оказывался в глупейшем положении. Особенно им трудно потому, что он не терпит (я заметил это и на Секретариате), когда читают по бумажке то, что люди должны знать, как Отче наш, даже если их разбудить среди ночи. Он недолго терпит такое «зачитывание» подготовленных аппаратом текстов, сразу начинает задавать вопросы, стараясь выявить главное: причины и как поправить, каков выход. И если оратор и после этих наводящих вопросов вновь утыкается в свой текст, он его бесцеремонно сажает на место. Одному сказал: «Садитесь, не продумали вы свое выступление».

Само же положение опять тяжелое. Все Поволжье, Центральная часть России, особенно Тамбовская и Воронежская области «сгорели» в майской засухе. Урожайность 4–5 центнеров с гектара.

Еще обсуждалось лесное хозяйство. Совмин подготовил проект улучшения дела. Но это улучшение не позволит нам догнать Запад даже к 2000 году по выработке изделий из одинакового количества срубленного леса. В США их делают на 166 рублей, а мы на 41 рубль. Более 25 % заготовленной древесины у нас идет в отходы, а в Англии и Японии — 2–4 %. Пропадает, сгнивает за год около 50 млн. куб. м. По объему заготовок мы сейчас на уровне 1958 года и это, несмотря на всю механизацию и проч. (Видимо, потому, что раньше у нас на этом работал Гулаг, а теперь никого не загонишь и не заманишь. Лигачев разъяснил, что бытовые условия лесозаготовителей много хуже, чем у всех других подразделений трудящихся.

Подобного я много слышал и раньше — на Секретариате ЦК — при Брежневе, Суслове, Кириленко. Но сейчас, когда за дело взялся Горбачев, появляется какая-то уверенность, что стронемся мы все таки.

16 августа 1984 г.

На последнем Секретариате ЦК во вторник произошло следующее. Кончилась повестка дня, стали подниматься. Горбачев вдруг говорит: зав. отделами и тех, кто их заменяет, прошу остаться. Расселись человек 20. Говорит: позвонил мне вчера Константин Устинович. Я, вот здесь, мол, в отпуску получил возможность повнимательнее посмотреть телевидение, послушать регулярно радио, почитать газеты от строчки до строчки. И вижу: Что-то неправильное у нас делается. По каждому поводу, по каждому мелкому случаю то и дело: Генеральный секретарь ЦК КПСС, председатель президиума Верховного Совета СССР, товарищ Черненко Константин Устинович… Тут и там он что-то кому-то послал, указал, сказал, приветствовал и т. д. Конечно, пост Генерального секретаря утвердился в партии, как символ ее единства, коллективного руководства. Конечно, указания и высказывания Генерального секретаря должны окружаться уважением, быть авторитетными. Но нужна же мера. По крупным, принципиальным вопросам, нужное количество раз. Но не на каждом шагу, где надо и не надо. Это вносит ненужный элемент, девальвирует. Посоветуйся, мол, с товарищами, обсудите, как лучше это поправить — без шума, без компанейщины.

Горбачев откомментировал сказанное, подчеркнул, что дело деликатное, но поправлять надо. Возьмите, вот хоть сегодняшнее наше заседание. Выступал тут секретарь Ивановского обкома, деловой разговор, и выступление дельное, конкретное. А как он начал? «Осуществляя решения XXVI съезда КПСС и последующих Пленумов ЦК КПСС, указания Генерального секретаря, председателя президиума Верховного Совета СССР и т. д. и т. п.» Иногда мы тут или на каком-нибудь другом деловом совещании «рубимся» беспощадно, нелицеприятно говорим друг другу всякие вещи. и то и дело в таком деловом общении вылезает: в соответствии с указаниями Генерального секретаря, председателя президиума. и пошел, и пошел.

Было сказано присутствующим, чтоб обратили внимание. Зимянину было поручено собрать руководителей mass media и аккуратно «разъяснить» им.

Вчера звонил мне с Юга Пономарев. Рассказал я ему про это. Очень он заинтересовался, определил так: «против культизма, значит». Сегодня приходит ко мне Зайцев, говорит: звонил Б. Н., велел к тебе зайти, чтоб ты мне рассказал о последнем Секретариате. Это — для нового издания «Истории КПСС», которое бесконечно переиздается под редакцией Пономарева. «чтоб там соблюсти меру».

Разговорились (он ведь у нас консультант при Пономареве по истории партии, знает эту историю «с обратной стороны»). Началось с «малого». Ты, — говорит, — слышал про Молотова?

— Слухи, ничего точного.

— Так вот: восстановили в партии, билет уже вручили. А ведь у него руки в крови даже не по локоть, а по шею, если не с головой. Списки к расстрелу первый подписывал не Сталин. По государственному аппарату и промышленности, по партийным кадрам — Молотов. По транспорту — Каганович. По военным — Ворошилов. Сталин везде ставил свою подпись потом. Ужасные там вещи. Я сам держал в руках эти документы. Например, список 145 деятелей промышленности. подписаны: Молотов, ниже Сталин. Но рукой Сталина поставлена скобка против всех и написано: «Всех к расстрелу!» Или список 46 секретарей обкомов. Тоже скобка и такая же надпись рукой Сталина.

Вот так, — говорит. — А почему же тогда не реабилитировать Рыкова и Бухарина? — взвился Зайцев и продолжил тему. Вопрос о них встал впервые в 1957 году. Я и Минц были приглашены на заседание Президиума ЦК. Вопрос подняла Фурцева. Как же так, мол? По истории, которую нам преподают, с 24 по 30 год в стране не было председателя правительства. А ведь Рыков унаследовал пост Ленина. И Владимир Ильич, несмотря на «эпизод» 1917 года, когда Рыков ушел из правительства, очень его ценил. После Свердлова было два государственных человека по масштабам начатого дела: Рыков и Цурюпа. Но Цурюпа был очень болен и скоро сошел. А этот — человек кристальной честности и огромной эрудиции, пользовавшийся беспрекословным и искренним уважением всех. Что ему инкриминировали в 1938 году? — Что он на VI съезде голосовал за явку Ленина на суд, т. е. хотел руками контрреволюции ликвидировать Ленина. Но это ложь. Теперь ведь издана стенограмма VI съезда. Там черным по белому: Рыков вместе со Свердловым и Дзержинским был категорически против. в отличие от Сталина, который выдвинул предложение об «условной явке», т. е. если Временное правительство даст гарантии безопасности. Когда Рыкова арестовали, он писал Сталину из тюрьмы. Я видел эти письма, — продолжает Зайцев. «Иосиф, ты же знаешь, что это неправда, как же так!».

А Бухарин? Тому инкриминировали помимо всего прочего, что он во время Бреста вошел в сговор с эсерами, чтобы убить Ленина. Кстати, в 1928 году, когда начали его громить за правый уклон, на московской партконференции один из участников потребовал от Бухарина разъяснений. Тот сказал: да, было дело, приходили ко мне в 1918 году, предлагали договориться, обещали полную поддержку в устранении Ленина. Я их прогнал, а потом пошел к Владимиру Ильичу, рассказал ему и мы вместе весело посмеялись!

Сталин с Рыковым был в довольно прохладных отношениях. Молотов с Бухариным всегда не любили друг друга. А вот Сталин с Бухариным были закадычными друзьями. Оба они были невысокого роста и когда встречались, особенно на даче, любили повозиться, побороться. Бухарин всегда клал Сталина на лопатки, тот очень злился и опять лез.

Все в руководстве партии были друг с другом на «ты», кроме Ленина. Ни он — ни с кем, ни они с ним — никто. Это — от дворянской интеллигентности. А другие все по тюрьмам были знакомы. Там на «вы» — нелепо. Кстати, по всем свидетельствам Сталин очень плохо себя вел с товарищами в тюрьме, в ссылке, скандалил, интриговал.

— А что такое Каменев? — спросил я. — Зиновьева представляю себе, видно, действительно, по-человечески был довольно противен.

— Нет, Каменев — совсем другое. Прежде всего, — человек колоссальной образованности. Недаром его после снятия с партийных постов сделали директором издательства «Academia». Вокруг него всегда крутились люди из самой элитарной интеллигенции. И еще он отличался поразительной уравновешенностью, никогда не терял присутствия духа, всегда спокойный и рассудительный. Ленин внутренне уважал его. Между прочим, после того эпизода, когда Сталин назвал Крупскую шлюхой, Владимир Ильич позвонил именно Каменеву и попросил добиться, чтобы Сталин принес извинения.

— Ну, а все-таки, чем же кончилось на Президиуме ЦК по поводу предложения Фурцевой?

— Да-а. Ее поддержал Микоян, поддержал Фрол Козлов (был такой секретарь ЦК); Суслов занял неопределенную позицию: с одной стороны, мол, процессы 37–38 годов — фальсификация, Рыков, и Бухарин заслуживают реабилитации. С другой — куда это, мол, нас заведет. Пока так рассуждали, появился Никита. Был он, как сейчас помню, в генеральской форме, наверно, явился прямо с какого-нибудь смотра или визита в военную часть. И с хода стал говорить: «Ясно, что процессы — вздор, все подделка. Но пока хватит с нас Сталина (имел в виду XX съезд и разоблачение культа личности), от этого никак не очухаемся, да и все комдвижение тоже. Ничего, подождем. А пока давайте попросим авторов учебника (для того Минц и Зайцев и были вызваны на заседание Президиума), чтоб они подали дело так, будто процессов не было. Не было и все! Таким образом, и правду не скажем, но и неправды не скажем. Не просто, конечно! Но пусть покрутят мозгами».

Так, — продолжает Зайцев, — мы и сделали. В заговоре левых эсеров периода Бреста, в отличие от «Краткого курса», не упомянули Бухарина. А среди голосовавших на VI съезде за явку Ленина на суд не упомянули Рыкова.

И пустился в оправдание: мол, будущие историки оценят, что мы «в той ситуации» дали им щель, через которую они пролезут к правде.

Я возразил: с тех пор прошло 27 лет. Хрущев «отложил» рассмотрение вопроса. Но вы не предприняли ни шага, чтобы напомнить об этом! Кто же это сделает? Тогда, как ты сам говоришь, была создана комиссия. Результаты ее — целых три огромных тома преступлений Сталина. Теперь это все, как и сами документы, которые она подняла, вновь за семью печатями. (Да, — подтвердил Зайцев, — теперь туда никого не допускают!). Ты, Пономарев и Минц — фактически единственные, кто все это помнит и знает. Кто же будет «напоминать»? Или ты ждешь, когда тебе кто-то из нынешних руководителей «даст задание»? Им не до этого. Одному из вас — 90, другому — 80, тебе — под 70. Так все это и канет еще на 50-100 лет?!

— Что ты ко мне привязался? Могу я без Пономарева соваться? А он этого не сделает, хотя ему бы партия памятник поставила, если бы он осмелился. Но ему не это нужно. Ему нужна к 80-летию вторая золотая звезда. И у него нет уверенности, что если он с этим «войдет», его не шмякнут. Я стал говорить, что насколько я себе представляю нынешних лидеров, — тот же Черненко, Горбачев, Воротников, Соломенцев вряд ли бы они были против рассмотреть еще раз этот вопрос.

— Не знаю, не знаю, — ответил он. — Знаю только, что когда Пельше был назначен в КПК (Комитет партийного контроля КПСС), он запросил эти материалы и изучал их. А вот Соломменцев, насколько мне известно, этого не делал и не собирается.

Попутно он мне сообщил, что видел сам опросный лист на дюжину примерно лиц с одним вопросом: «арестовывать или не арестовывать Бухарина». Против были: Крупская Микоян и. Хрущев! И еще: Крупская была отравлена в санатории «Архангельское». И когда неосведомленная медицина привезла ее на Грановского, поступило указание: в уходе отказать, лечения не применять, «пусть подыхает сама». Сделано это было понятно почему: Сталину стало известно, что на предстоящем XVIII съезде она собиралась «дать бой». Похоронили ее с надлежащими почестями.

Между прочим, читал на днях представленные в Политбюро «в порядке информации» обзоры писем первого секретаря Волгоградского обкома и зав. Отделом писем ЦК Яковлева — с просьбами и требованиями о переименовании Волгограда в Сталинград.

Когда я хожу утром на работу, в проломе Китайского проезда группа людей ожидает служебный автобус. Иногда я застаю, как он приходит и эти интеллигентные люди заполняют его. На ветровом стекле этого автобуса большой портрет Сталина! Это продолжается не менее двух лет уже. Говорят, разрешено, но только, чтоб в маршальской форме.

17 августа 1984 г.

Позвонил Феликс (школьный друг) и сообщил, что умер Вадька (тоже один из школьных друзей). А я два года все собирался ему позвонить и помириться. после того, как я не позвал «всех своих» на свое 60-летие. Вот так ликвидируется детство: снесли дом в Марьиной роще, умер Жорка, а теперь Вадим.

22 августа 1984 г.

Стенограмма беседы Черненко, Горбачева, Устинова, Русакова с Хоннекером, Аксеном, Хагером, Мильке, тайно приехавшим, и чтоб «обсудить» ссору из-за предстоящего визита Хоннекера в Бонн. Выламывание рук: рановато немцы решили, что они уже не вассалы, а партнеры. Но огрызались и осуждали, что спор мы вынесли на страницы «Правды». И обещания не ехать в Бонн не дали.

Брошюра для Пономарева о 40-летии Победы. Пошлость, пошлость и еще раз пошлость. Сколько все это может продолжаться!

На Секретариате: как-то «о контрпропаганде» на Украине — какая бездна неуправляемой и массовой стихии, в общем враждебной и строю, и власти, и образу жизни. Только легальных религиозных организаций на Украине — 5000.

Похороны Вадима. Наш школьный контингент убывает. И каждый раз колокол звонит по ком-то следующем. О самом спектакле похорон стоило бы рассказать отдельно.

25 августа 1984 г.

В четверг встречался с Тато, бывшим помощником Берлингуэра. Проговорили два часа. Опять же — что делать, чтоб остановить Рейгана. В общем-то вежливый разговор инопланетян: они не хотят понимать, что нынешние США считаются только с силой и что с точки зрения международной то, что там происходит и то, как они себя ведут с другими, по сути сближает их с гитлеровской Германией второй половины 30 годов. В сфере политики ни компромисс, ни урегулирование невозможны. Они возможны, т. е. спасение от войны, только если выйти за пределы политики — в сферу гуманизма, заменив политику философией «экзистенциализма» на новый манер.

То же самое ощущение и от вчерашней трехчасовой беседы с Альберто Мино — секретарем ЦК Сан-Маринской КП.

Был в четверг на Политбюро. Обсуждалась информация для партактива о «германо-германском» казусе. Зимянин попытался смягчить формулировки. Но на него насели, особенно Устинов. Логика такая: не только Хоннекер, но и Кадар, и Живков, и даже чехи «паршиво» себя ведут. Мы, мол, твердим, что ситуация все ухудшается из-за «Першингов» в Европе, а они, как ни в чем не бывало, обнимаются и с ФРГ, и с Италией, и с Англией. Мы же интеллигентничаем, боимся им прямо сказать., а мы имеем право им сказать, что так не пойдет. Устинова поддержал Чебриков, на 50 % Горбачев и все, за исключением одной фразы, было оставлено, как предложено. Смысл: мы, мол, еще в июне, в беседе Хоннекера с Черненко, сказали, что в Бонн ехать не надо, а он не слушает и визит продолжает готовить…

Печально. Куда это все нас заведет?

13 сентября 1984 г.

Путешествую с дочерью по Италии. Трое суток обратного пути. Будапешт. Встреча с венграми (поезд стоит там 6 часов). Дьюла Тюрнер в присутствии советника рассказывал о том, как Кадар излагал свое мнение послу Базовскому относительно полученной из Москвы информации ПБ (почему мы заставили Хоннекера не ехать в Бонн). Он начал так: «Мы, конечно, не рады такому обороту событий». И об интернационализме, который сейчас может быть реальностью, если его осуществлять через самостоятельность и специфику каждой страны содружества.

Арбатов. Обижается, что я якобы пренебрегаю им. Хотя мне просто лень с кем бы то ни было общаться. А он вновь считает, что его обкладывают со всех сторон и не ценят. И что на XXVII съезде не быть ему уже членом ЦК. Якобы подумывает о превентивной отставке: «Может, потом понадоблюсь, вспомнят!» Тоже мне де Голль! Тем не менее он дважды за это время был у Горбачева. По его словам, резал ему «правду-матку» и о продовольственном положении, и о том, что кругом видим врагов: и ГДР, и болгары, и венгры, а о поляках и говорить нечего. Лучшие наши друзья, оказывается, Чаушеску, Ким Ир Сен. С ними все в порядке, все нормально, претензии спрятали в карман.

И о том, что с Западной Европой надо что-то делать. И что Рейгану не надо делать подарок: безальтернативное согласие Громыко на встречу с ним в Вашингтоне 28 сентября.

Сегодня ездили в Нагорное на военную учебу. 11 автобусов с мигалками. Движение за полчаса до нас останавливалось. Гражданская оборона. Генерал Алтунин и другие генералы и полковники. Все построено на том, что, конечно, разрушений и гибели будет больше, чем в ту войну, но что можно восстановить, спастись и опять жить.

Б. Н. вроде принял в основном записку по МКД, но несколькими вычеркиваниями и рядом пожеланий сводит ее дух к банальной газетной статье о героизме коммунистов.

16 сентября 1984 г.

Был разговор у Б. Н.'а у нас с Загладиным. Этот, как всегда, со всем соглашается и делать ничего не будет. У него другой уровень влияния на политику: записочки для К. У. вместе с Александровым. А «эти», т. е. Пономарев с его жалкими претензиями что-то значить и примитивными усилиями ради самосохранения, — не стоят ни извилины, ни нервной клетки.

А я весь горел от негодования: опять он тянет на лакировку, на дешевую пропаганду в пользу МКД, которое для него все равно, что обком, где надо дела представить наилучшим образом.

Да, я же не сказал о чем речь. О записке в ЦК по МКД. Наш проект для Пономарева опять «очернительский». Он не понимает, что его проверяют — на серьезность, на способность реалистически оценить положение, способность по новому, по современному взглянуть на вещи, выдать план — программу в этой его сфере, которая отвечала бы горбачевскому подходу к политике.

Наш же Б. Н. Горбачева презирает, считает его выскочкой и полным невеждой в большой политике, «аграрным секретарем», который два раза съездил за границу и воображает, что все постиг. Это высокомерие дорого обойдется Пономареву. Тем более, что оно обращено на человека, который превосходит Пономарева по всем параметрам в десятки раз, в том числе и по уму, и по образованности, и по принципиальности, и по порядочности. И к МКД у него здравый (а не полицейско-пропагандистский, как у Б. Н.) подход. И он добьется своего, скорее всего путем устранения Пономарева. Но еще год будет потерян. Да и Международный отдел окажется еще раз в дерьме, поскольку через Пономарева в ЦК мы с этим заданием не прыгнем.

18 сентября 1984 г.

Был на Секретариате ЦК. Слушали Леонова, первого секретаря Калининского обкома. О работе обкома в сельском хозяйстве Горбачев и все подвергли его беспощадному разносу с выводом: если так и дальше будет, придется снимать. И не только за невыполнение планов и полный завал по всем показателям, а — что особенно бросалось в глаза — за потакание фимиаму, восхвалений в свой адрес, за терпимость к подхалимству, за говорильню и показуху вместо конкретного дела, за партийную нескромность.

Макленнан с делегацией согласился приехать, хотя Черненко отказался его принимать. Оно и лучше — если от нас будет во главе Горбачев. Но суеты мне предстоит много, так как британский сектор совсем беспомощен. Не перестаю удивляться, насколько примитивны в большинстве своем наши работники, многие из которых состоят в Отделе по 25–30 лет!

Ни чувства современности, ни надлежащих знаний, ни способности подать — написать то, что знают.

20 сентября 1984 г.

Видимо, произошел второй «идеологический кризис» в моей биографии. Причина — та же: я вновь оказался в положении китайца, который поверил в лозунг «пусть расцветет 100 цветов». В марте Амбарцумов принес мне статью о Ленине и кризисе 1921 года. (Я даже предложил ее назвать «Ленин в 1918 году»). Попросил порекомендовать в «Вопросы истории». Статья — блестящая, свежая, умная и вся построена на ленинских мыслях. Но в ней и намеки на кризисы в Венгрии, Чехословакии, Польше и как их по-ленински преодолевать.

Трухановский меня, конечно, послушался и дал статью в ленинский, апрельский

номер.

А в сентябре (или августе) статью прочли в Варшаве. Заинтересовались ею сначала «ревизионисты». Нашли в ней поддержку своей линии. Дошло до Ярузельского. Он тоже одобрил и разослал аннотацию по Политбюро. Потом — хвалебная рецензия в «Трибуне люду». Этого было достаточно, чтобы статью начали читать в аппарате ЦК. Не знаю уж кто первый «стукнул», скорее всего Отдел соцстран, но последовало указание Зимянина ИМЭЛ'у — дать разгромный отзыв. Было исполнено. Потом — записка отделов науки и пропаганды… И вот сегодня в папке материалов по редколлегии «Коммунист» (где я тоже состою) я получил совершенно заушательскую погромную статью Бугаева, где и Амбарцумова, и редакцию «Вопросов истории» обвиняют в извращении ленинизма и т. п.

Звоню Косолапову, говорю: бандитизм, трапезниковщина в худшем виде. Он: ничего не могу сделать, указание. Но тут же стал мне доказывать, что статья и по его мнению уязвима. Я ему: не валяйте дурака, полгода никто этого (т. е. отступлений и извращений ленинизма) не увидел, а тут вдруг. Впрочем, понимаю: нужно измордовать Амбарцумова, чтоб полякам не повадно было, вместо того, чтоб вежливо указать самим полякам, что они извращают Амбарцумова.

Отдел науки выяснял у редакции «Вопросов истории», как статья появилась. Сказали правду: рекомендовал Черняев. Так что все всё знают: только ни мне, ни Трухановскому (который мне несколько раз панически звонил) никто официально ничего не сказал.

Косолапову тоже не была известна моя роль. Все делается «анонимно». Федосеев уже поручил десяти ученым дать заключение по статье и сделать выводы.

Как бы там ни было и как бы ни относиться к заушательской похабной статье в «Коммунисте», я редакцию подвел, и Трухановского, которому вот-вот избираться в академики, — лично.

А они-то мне так во все верили, мое мнение на протяжении двадцати лет было беспрекословно авторитетным!

Словом, надо подавать в отставку из «Вопросов истории».

Вот тебе и июньский Пленум с призывами к творчеству, к смелости, к обоснованному риску, к свежести мысли, а не пережевыванию известного!

21 сентября 1984 г.

Б. Н. почти без поправок отправил Горбачеву памятку для бесед с Макленнаном и Ко. Согласился в воскресенье встретить делегацию. Беспомощность Джавада и к тому же пьянство с помощью Пышкова. В чем только душа держится. Но сочувствия у меня нет: бездельники вызывают у меня отвращение, даже те, к которым в принципе питаю симпатию.

Раздражает даже не то, что приходится работать за сектор, в конце концов не так уж много на это уходит времени. Раздражает бессовестность людей, которые не стесняются получать зарплату за чужой труд — даже труд начальства.

Отредактировал и послал в «Коммунист» рецензию на «Ежегодник» под редакцией Красина, этим обзором, видимо, хотят перекрыть проблематику нашей статьи об МКД, о которой даже не напоминают авторам.

На редколлегию «Вопросов истории» не поехал, хотя Трухановский очень звал: нужен был кворум для выдвижения его в академики. После редколлегии позвонил ему и «огорчил» информацией о вчерашнем своем разговоре с Косолаповым. Он мне в свою очередь рассказал о том, как Владимиров (первый зам. Отдела науки) крыл статью Амбарцумова на брифинге в Отделе.

Сказал Трухановскому, что собираюсь подать в отставку из редколлегии («в традициях русского офицерства и английских кабинетов»). Он отговаривал, хотя — не очень, признавшись, что это поможет спастись ему самому: вся вина на меня.

Опять «по новой» начал работу над запиской с планом по МКД для Политбюро. Загладин продолжает сачковать, занимается своими статьями, выступлениями в разных аудиториях, а также приемом делегаций.

Арбатов сообщил, что в разговоре с Горбачевым тот назвал меня «одним умным человеком в Международном отделе». Приятно слышать.

Закончил читать «Камо, напомните мне» Зубарева. Большая, настоящая литература. «Камо» заставляет задуматься о бессмысленности жить по совести. разве что, чтоб потом про тебя написали документальный роман.

23 сентября 1984 г.

Утром ездил на дачу. Наслаждался общением с природой, а вечером забежал в музей Пушкина. Но убедился, что с плохим настроением лучше этого не делать. Однако за 45 минут испытал то же самое, что от сегодняшнего буйства осенних красок, — тоску по простой, настоящей жизни.

Между прочим, узнал, что разрешили издать роман Рыбакова «Дети Арбата» — о Сталине и 1934 годе (первую часть я читал в рукописи) и будто вопрос рассматривался наверху: Горбачев, Воротников, Пономарев — за. Стукалин давно за. А вот Шауро и Беляев всегда были против. И еще узнал, что уже есть верстка сборника воспоминаний и эссе о Шолом-Алейхеме. Подержал в руках. Немыслимо было бы даже пару лет назад. И статья о еврейской литературе на идише.

Поздним вечером встречал Макленнана и Ко, включая Филиппу Ленгтон, феминистку, члена Политбюро.

В аэропорту все как положено: сигнальные ЗИЛы, полно милиции в штатском. Б. Н.: 45 минут разговора за чаем тут же. Он в своем вульгарно-примитивном репертуаре. В гостиницу с Макленнаном Б. Н. не поехал. Ужинали: англичане, я, Джавад, Лагутин и переводчица. Разговор с самого начала соскочил на литературу (в связи с предстоящим пленумом Союза писателей). И вот целый вечер я развенчивал их представления о нас и нашей великой литературе, — не просто, так как тут полное невежество в отношении реального состояния нашей сегодняшней литературы. Зато эта тема позволила создать атмосферу откровенности и открыть интеллектуальный уровень, на котором мы могли бы с ним общаться.

27 сентября 1984 г.

Всю неделю занимаюсь англичанами. Вчера была встреча в Политбюро. Ее очень удачно, умно провел Горбачев, откорректировав наш идеологический пуризм и задиристость, создав атмосферу подлинного товарищества акцентировкой на политику и признанием права на своеобразие.

Наш Б. Н. был в своем обычном, банальном амплуа. Стыдно. Англичане «в обаянии» гостеприимства и доброжелательства. Им показали колхоз, совхоз, завод им. Орджоникидзе. Я с ними был почти постоянно, говорил обо всем, о чем оказывалось уместно. И нигде им ничего не навязывали, нигде их «не учили» и не «призывали». Даже когда сегодня у меня два часа рассказывали им про китайцев, это сделано очень корректно, предельно объективно, только на фактах, а выводы пусть сами делают.

Завтра их провожаю.

Горбачев потом, после встречи с ними, позвонил, интересовался «ну, как?», а потом допрашивал, что я думаю о поездке его в Англию во главе парламентской делегации (его зовут все, от Тэтчер до.). Он сказал об этом на беседе. И Макленнан энергично поддержал идею поездки. И я тоже — еще более энергично, даже нахально, сказав, что это буде акт нашей «европейской политики».

Потихоньку, урывая часы на работе, доделывал записку и план работы с МКД для Политбюро. Теперь могу опереться на то, что говорил Горбачев англичанам.

Вчера забежал ко мне Амбарцумов. Поговорили. Я отказался что-либо предпринимать — «из гордости». Он тоже не собирается распластываться и бить себя в грудь. Тем не менее, проснулся сегодня ночью от мысли, почему бы не написать свое мнение Косолапову, покрутился с боку на бок, потом встал и тут же написал две язвительные страницы (приложу на память). Утром отправил. Интересно, что он будет с этим делать?

Черненко дали третью звезду Героя в связи с 73-летием. Брежневиада продолжается без попыток сделать как-нибудь по-оригинальнее.

Речь его (на юбилейном пленуме Союза писателей), над которой три месяца работала бригада умных спичрайтеров, очень хороша. Дай Бог, чтобы ею руководствовались чиновники от культуры.

29 сентября 1984 г.

Не знаю, как обошелся Косолапов с моим посланием. Но история со статьей Амбарцумова уже идет по Москве. До Бовина, до Арбатова дошло. Они мне рассказывали со слов других, совсем незнакомых людей, из разных «слоев».

Арбатов вчера вечером по телефону долго убеждал меня, что мне надо идти к Горбачеву и сказать ему: «Зачем нам нужен этот скандал с Ярузельским по говенному делу, мы что? Совсем хотим остаться в друзьях только с Ким Ир Сеном и Чаушеску?» Но я не Арбатов. И я не пойду. Может быть, пошел бы, если бы не я был «виновником» этой статьи.

Когда бываешь на Секретариате, наблюдаешь, как их ведет Горбачев, сердце радуется: возрождается настоящий партийный стиль ведения дел, отношений в партийной верхушке, отношений в рамках партийной элиты и т. д.

Но когда смотришь на сцены награждения Черненко, тебя опять макают в брежневско-дворцовский стиль. Причем, всем бросилось в глаза, что награду вручал и речь произносил Устинов (!), а не Горбачев, что, казалось бы, естественно — «второй человек» в партии и даже не Тихонов. Значит, вроде бы «смазали» М. С. перед лицом всех и вся, чтоб все видели, как обстоит дело и кто хозяин.

И еще. Награждают ни за что, ни про что, без всякого повода (73 года!) и тут же пишут о скромности, как об одном из характерных его качеств. Впрочем, по дворцовой логике скромность — атрибут должности, а не человека, ее занимающего. Положено Генсеку большевистской партии быть скромным, значит, так оно и есть, независимо от того, каков он на самом деле и тем более, каким его видит весь народ!

2 октября 1984 г.

Вчера вручил Б. Н.'у записку и проект для ЦК о комдвижении. Он не читал, конечно, но взамен всучил мне написанную для него консультантом Колей Ковальским статью о том, что Рейган, вопреки истмату и Марксу, считает революционные события «рукой Москвы»!

Пошло! Пошло! Ужас.

Вчера он приглашал нас с Загладиным (который, кстати, не сделал по моим проектам ни единого замечания). Посоветовал: пусть Б. Н. читает. что скажет. Прав Карэн: Загладина устраивает любой вариант, — если Б. Н. будет тянуть с представлением, он и виноват будет перед Горбачевым, Загладин тут не при чем. Если материал Горбачеву понравится, то сделано будет так, что все будут знать, что эта заслуга Загладина.

У Б. Н.'а шла речь — как обеспечить высокий уровень представительства на совещании в Праге по ПМС. Это ему нужно для престижа: на фоне двух (хотя бы) десятков генсеков он сам выглядел бы значительно.

Между тем, еще и еще раз подтверждается, что наверху его ни во что не ставят. Горбачев спросил Загладина, как, мол, дела с запиской. Загладин якобы мямлил, — мол, идут. «Смотрите, — заметил М. С., — если вы собираетесь опять аллилуйщину представить, лучше еще потяните месяц-два!»

Загладин передавал весь разговор с Горбачевым. Может быть, много и присочинил, но даже если 25 % правда — это знаменательно. И об МКД — что оно другое и старого не вернуть. Партии, действительно, самостоятельны и так с ними и надо обращаться. И подумать, почему влиятельные, сильные партии «впадают в уклоны» и отходят от нас, а маленькие, ничтожные — ортодоксальные и верные, и каковы критерии хороших отношений в МКД: «хорошо к нам относятся? В этом главный признак качества партии?… А если бы они взяли бы такой критерий по отношению к нам, мы бы стерпели?»

Говорил якобы Горбачев о бардаке в творческих союзах: старики, бездарности, маразматики сами себя хвалят, сами себя представляют к наградам, сам себе делают премии и звания. А выставь, например, таких художников, никто не пойдет смотреть. В то же время Глазунов (с которым Горбачев недавно встречался) обозлен до того, что «если передать в КГБ пленку того, что он мне наговорил, прямо хоть сажай».

А он прав. Он действительно обделен. Как бы ни относиться к тем или иным его картинам, выставь его, так хоть конную милицию вызывай, какие толпы собираются. Так и было уже. Между тем, у него нет даже одного паршивенького орденишки, не говоря уже о премиях. Таковы дела.

Впрочем, — заключил М. С., — что-то сдвинулось, не спугнуть бы, нельзя торопиться, форсировать. Во внешней политике тоже: я вот поеду в Англию, Кунаев в Японию… Так вот будем постепенно размывать монополию (т. е. Громыко, имя не было названо).

Замыслы, значит, у него большие. Дай Бог ему здоровья, как говорили в старину.

Читал запись беседы Громыко с Рейганом. Ох-ох-ох!

Только что прослушал в программе «Время» беседу Черненко с Мухаммедом (Йемен). Ну прямо как китайцы в начале 60-х ведем мы себя ведем в дипломатии! Слепы, глухи и глупы. Неужели это Александров с Брутенцем сочиняют такие тупые памятки!!

3 октября 1984 г.

Б. Н. вдруг выступил в роли «голубя», сказав мне, что то, что Черненко заявил йеменскому Мухаммеду и что было на TV и в газетах — вчерашний день. Надо, мол, ловить Рейгана на слове и не допускать, чтобы нас обвинили в том, что мы оттолкнули протянутую им руку мира.

Так оно и выглядит в газах общественности. Дубовая позиция Громыко и аккомпанемент нашей пропаганды совсем поставили в тупик «миролюбивую общественность». Мы ведем себя так, будто не видим другого выхода к сохранению мира, как гонка вооружений.

5 октября 1984 г.

Вчера позвонил Косолапов. Спрашивает, что ему делать с моим письмом-протестом. Сегодня, мол, редколлегия. Зачитывать?… Ведь дело все равно необратимое. А, если зачитаю, это вас поставит, как бы это сказать, в «специфическое» положение в редколлегии.

Я в ответ спросил: Замятин знает об этом моем мнении? Он замялся. Потом: да, знает, «когда давал указание, мы с ним говорили о вас. Он знает, что статья Амбарцумова — это ваша рекомендация». Я не стал выводить его на чистую воду, хотя понятно, что он показывал (или зачитывал по телефону) этот мой протест. Не стал я, конечно, выспрашивать, что обо мне говорил Зимянин.

В оправдание своего поведения Косолапов начал было опять говорить, что он лично тоже не согласен с моей оценкой статьи Амбарцумова. Но я отказался вступать в эту нелепую дискуссию. На днях выйдет «Коммунист». Впрочем, Косолапов заверил, что бугаевский разнос подан в ослабленном виде.

Только что вел длительную беседу на Дмитровке с Каштаном и Уолшем (лидеры КП Канады) — об итогах Громыко в Вашингтоне, о перспективах международного Совещания компартий, о британской делегации КП в Москве, о положении в ФКП и т. п. подробно записывали (в апреле у них свой съезд).

6 октября 1984 г.

Попался в руки Карамзин. Об Иване Грозном. Такое впечатление, что Сталин хорошо прочитал Карамзина и действовал точно по его схеме — в зверствах. А может быть, такова биологическая логика тиранов. Карамзин заканчивает главы о Грозном: Злопамятна история, народ — не злопамятен. То же самое с народным отношением к Сталину.

Почему не любят и не верят Черненко? Не только же потому, что он не смотрится по TV и задыхается. Он произносит прекрасные, умные, справедливые речи (что перед писателями, что перед народными контролерами). Но все знают, что он вернул Щелокову все регалии и определил его на службу в его же министерство старшим инспектором. Ему не прощают, что Медунов вместо того, чтобы сидеть в тюрьме, живет в Москве на хорошей пенсии. А теперь вот главный московский лихоимец и вор Гришин получил вторую звезду Героя.

Смотрел «Время желаний» с Папановым. Великолепно и мудро, и очень во всем современно сделанный фильм.

Впервые читал стихи Арагона по-французски. Любопытно. Он в свое время был просто просоветским.

Опять обратился к Герцену. Дневник 1842-45 годов. 30-летний человек. Гигантский ум и феноменальная образованность. И опять же — все про нас сегодняшних.

7 октября 1984 г.

Был в Царицыне. Смотришь на это великолепие недостроенного замысла и хочется, чтоб это было доделано сейчас, сразу во всеоружии современной техники и возможностей, чтоб внутри все сверкало хрусталем — плафоны и фески, мраморные лестницы и паркет, чтоб это был партнер Третьяковки или Пушкинского музея.

И. впервые я был в Царицыне в 1928 году. Школьная экскурсия первоклассников. Возила нас туда в мае первая моя учительница Надежда Ивановна — из школы на Маросейке, в Петроверигском переулке, куда я до пятого класса ездил на трамвае один каждый день из Марьиной рощи.

Я, видимо, уже был простужен, а мы, помню, еще валялись на траве. Поездом (с паровозом) нас привезли обратно на Курский вокзал, а оттуда я добирался, как и всегда, один. Доехал я до Марьинского рынка, вышел, а идти не могу. В начале бульварчика на Шереметьевской лег на скамейку. Пошел дальше, опять лег. Так еле добрался до дома и упал в объятия бабушки. Температура в этот день перевалила за 40о. Страшное, по тем временам, крупозное воспаление легких. Чуть не умер. Спас меня рощинский «земский» врач Михаил Иванович Соколов со 2-го проезда (помню белый чеховский домик, где он принимал больных). От этого воспаления пошла у меня астма, которая мучила меня приступами (раз в месяц по два-три дня) до 1960 года, включая войну. Тот же Михаил Иванович предсказал тогда: кончится в 20 лет или в 25. Если нет, то в 40. Если и в 40 не кончится, тогда умрет от астмы. Ровно в 40 лет приступы прекратились. Последний был летом 1960 года. Но последствия этой болезни ощущаю до сих пор.

Вот такие воспоминания у меня с нынешним визитом в Царицыно.

10 октября 1984 г.

Позавчера был в гостях у Григория Бакланова. Теперь он уже совклассик. Без него не обходится ни одна официозная обойма наших прозаиков.

Посидели, выпили. У него умная, во всем осведомленная жена. Пришла Ира Огородникова и сразу же взяла лидерство в разговоре. Мы с ней давно не виделись, ей должно быть 64, а она глядится красоткой: изящная, элегантная, светлая. ничего не скажешь — порода! Столбовая, никак.

Говорили о чем попало: о пленуме писателей, совершенно ничтожном, пустом, свидетельствующем о тупике литературного процесса, если пытаться его изображать, как нечто цельное и целеустремленное, — а именно так напрашивалось его судить, потому что он был посвящен 50-летию первого съезда писателей, т. е. началу «единого потока», соцреализма. Говорили о генеральстве в писательской среде, о том, как начальники в Союзе писателей сами себя выдвигают, награждают, сами себе присваивают, сами себя издают и т. п., о несправедливостях, как везде, о шкурничестве вместо идейности, о беспринципности и даже смелости ради карьеры.

Говорили о немцах, которые не все фашисты. Бакланов пытался со мной спорить: мол, все равно они нас презирают и пока у нас не будет хорошей (лучшей, чем у них экономики, а этого никогда не будет), они нас не зауважают и не сочтут за равных. Я возражал, что у нас-де свое «оружие», чтоб быть снисходительными и поплевывать на их претензии.

Говорили о Горбачеве — как продолжателя Андропова, который не знал, что мало ему отпущено, и поэтому медлил с решительными мерами.

О молодежи, о тех, кто празднует у нас дни рождения Гитлера, о том, что символы «Спартака», «ЦСКА», «Динамо» на стенах и заборах — это не просто детские забавы болельщиков, это почти организованная форма протеста, пока еще не имеющая определенного адреса. Ирка выдвинула теорию: нас стало слишком много — людей, а регулятора (естественного) нет. Вот и начинаем бесится.

Бакланов подарил три тома своего выходящего четырехтомника. Полистал я его во время болезни. Задержался опять на «Июле 1941 года». И поразился опять: это же — куда там Константин Симонов — клеймление преступлений, которые обернулись миллионными жертвами, трагедией 41 и 42 годов! И это вновь издано в 1983 году — за такое, в гораздо ослабленном виде, Некрича в конце 60-х исключили из партии и выгнали из

Института истории, и он оказался в США. Но в однотомнике о Второй мировой войне под редакцией министерства обороны начисто игнорируется, каковыми мы в действительности оказались перед нашествием. Все там в порядке: войну предвидели, к ней готовились, принимали все меры, но вот, мол, не успели. И в это же самое время выходит этот роман Бакланова, как, впрочем, и другие художественные произведения такого же взгляда на нашу тогдашнюю историю.

Все-таки хорошо, что в России никогда, за исключением сталинской эпохи, не было порядка!

11 октября 1984 г.

Сижу дома, но в основном делаю все для службы. Несколько раз правил записку об МКД для Политбюро, которую Б. Н. еще и не начинал читать, хотя получил до своего отъезда в Алжир. Думаю, откладывает до после Пленума, рассчитывая (как уверяет Арбатов), наконец, прерваться в своей голубой мечте — стать членом ПБ. Придумал я «критерии» нашей работы в МКД с учетом реалий: что не все считают себя марксистами-ленинцами (но их не исключить из МКД), что многие нас будут критиковать и с этим тоже придется считаться и что единственным абсолютным признаком принадлежности к МКД остается общая «конечная цель» — коммунизм (в который, впрочем, тоже не все верят).

Отредактировал тексты Терешковой, которая едет в Англию на королевский «день женщины».

Читаю вёрстку «Идеология социал-демократии между войнами». Мы с Галкиным ответственные редакторы. Это совершенно новое произведение: впервые объективно, с полным знанием предмета, критически и без заушательства и приписок разбирается эволюция программ и политических взглядов международной социал-демократии. Между прочим, обнажается почти текстуально совпадение тогдашних их идей с современным «еврокоммунизмом». Грустно, что рабочее движение идет циклами, все время возвращаясь к тем же самым идеям и рецептам в поисках новых или выдавая их за новые, то ли по невежеству, то ли от неспособности или невозможности (объективно) выдумать что-то новое. Коммунисты-ортодоксы отличаются тем, что стараются держаться придуманных классиками идей. И их поддерживает то, что волнообразный и зигзагообразный ход событий иногда соприкасается с прямой, «несгибаемой», линией, на которой расположены идеи классиков.

Продолжаю редактировать VIII том «Международного рабочего движения. Теория и история». В будущем году надо заканчивать эту «эпопею». Не думал, что тимофеевским ребятам удастся найти более или менее приемлемый вариант изображения комдвижения 6070-80 годов.

12 октября 1984 г.

Статья Бугаева вышла в № 14 «Коммуниста». Перечитал. Конечно, вопреки обещанному Косолапов там ничего не смягчил и не изменил. Может быть, действительно что-то есть в обвинениях западников, когда они обращают внимание на то, что длительная «идеологическая борьба», для которой характерны проработки, разоблачения, клеймления, отлучения и т. п. преображают и нравственную природу людей, которые этим занимаются. Они уже и сами перестают замечать, что действуют непорядочно, постыдно., т. е., конечно, те, кто не потерял до конца совесть и не готов цинично и злорадно писать и делать любую гнусность, лишь бы она была нужна и давала навар им лично. Бугаев, видимо, принадлежит к этой категории — с остатками совести. Он убежден, что делает правое дело. Впрочем, бороться невозможно ни против того, ни против другого вида этой интеллектуальной подлости. Потому, что партийно-государственная «нравственность» даже не считает нужным соизмерять свои действия с «простыми нормами человеческой морали», с элементарной ответственностью за последствия своих действий для отдельных людей. Я, например, убежден, что ни один из Секретарей ЦК, которые завизировали свое согласие под запиской Отдела науки об осуждении Амбарцумова, не читали его статьи. (За исключением, может быть, самого Зимянина). А ведь в результате его почти отлучили от ленинизма, а 20 ученых — членов редколлегии и всю редакцию «Вопросов истории» публично обвинили в безответственном и ложном понимании Ленина.

Вот уже четвертый день я дома. Много читаю, много пробегаю глазами, много пишу и редактирую, по службе и из удовольствия, а вернее потому, что обещал и обязался. Всю последнюю ночь не спал: опять переживал подлость с амбарцумовской статьей.

15 октября 1984 г.

В субботу был на выставке картин, представленных на госпремию: убожество удручающее. Выставка туркменской живописи по случаю 60-летия республики: ни одной живой души. Один я пробежал по залам. Зачем такое устраивают? Демонстрация антиинтернационализма.

Сегодня мне Б. Н. по секрету сообщил, что хлеба уродилось меньше 170 млн. тонн — как в худшем из засушливых годов последнего пятилетия. Рассчитывали на 210 млн. тонн, закупаем за границей 50 млн. тонн, невиданное количество! По этому поводу Б. Н. проехался по Горбачеву: мол, поставили его в ЦК на сельское хозяйство. А дела все хуже и хуже. Между тем, он (Горбачев) все время норовит лезть не в свое дело: комдвижение, внешняя политика (это в ответ на мое напоминание о записке по МКД, которая опять залегла у него на столе. Он вспоминает о ней со страхом и отвращением. Все тянет и тянет, рассчитывая, что как-то удастся обмануть время, «обойти», не представлять, увильнуть от этого поручения).

Хвалился, что на Политбюро он, Б. Н., якобы выступил инициатором речи Черненко: что, мол, в ответ на миролюбивые заявления Рейгана, надо что-то и делать, помимо упорных утверждений, что политика США не меняется. Сегодня уже есть проект: МИДа, Генштаба и Замятина (но без «инициатора» Пономарева) — ответы на эту тему Черненко корреспонденту газеты «Вашингтон пост». Не совсем то, что хотел Б. Н. и что мы ему написали. Он, оказывается, посылал это Александрову, но тот посоветовал использовать этот текст в другой связи.

16 октября 1984 г.

Был на Секретариате ЦК. Записка Черненко о работе с кадрами. Все правильно: надо молодой резерв иметь, из знающих людей, и чтоб не было уголовников среди партработников.

Гапуров (первый секретарь Туркмении) докладывал, как «выполняется» четырехлетней давности постановление о борьбе «с религиозными пережитками». Сам первый секретарь выглядел убого, жалко, беспомощно, неграмотно. А картина такова: все свадьбы, даже те, которые регистрируются по-граждански и справляются по-комсомольски, потом фиксируются у муллы. Тысячи подпольных мулл. Люди на глазах у общественности живут вроде по советским нормам, а дома, в ауле — по законам шариата. Мальчиков обрезают, 100 % похорон — по правилам Корана и т. п. По 40–50 самосожжений в год. Бобков (КГБ) доложил, что обнаружены даже мюридские группировки. Настроения антисоветские и антирусские очень широко распространены. 270 тысяч работоспособных не работают. 85 % работоспособных женщин сидят дома и ведут образ жизни такой же, как и 100 лет назад. Калым процветает: суммы достигают 10 000 рублей. Лучинский (зам. зав. Отделом пропаганды), выступивший с содокладом, сообщил такой факт: четверо комсомольцев умыкнули девушку прямо со свадьбы и одного из них подпольный мулла тотчас же женил. Муллы сплошь и рядом освящают браки с несовершеннолетними. И т. п.

И вот русские секретари ЦК во главе с Горбачевым искренне удивляются и возмущаются, как все это может быть спустя 67 лет после Октябрьской революции! Я тоже удивлялся.

И приходят в голову невеселые идеи: а не послать ли всех этих туркмен вместе с таджиками, узбеками, эстонцами и прочими к ёб. матери: пусть самостоятельно делают с собой что хотят! Может, обратно запросятся когда-нибудь.

Куда там. Мы Афганистан-то не хотим «выпустить» из рук и пытаемся его цивилизовать и «осчастливить» ценой тысяч жизней своих ребят и всемирного позора на голову страны Советов!

Б. Н. после моего с ним вчера разговора и намека, что Горбачев-таки интересуется запиской об МКД, сегодня вдруг вернул записку с исправлениями и подчеркиваниями. Просто отчаяние берет: добавил газетной аллилуйщины, вычеркнул все попытки серьезно и реалистически оценить условия нашей работы в нынешнем комдвижении. Руки опускаются… Загладин посмотрел, оценил вклад Б. Н.'а в вышеупомянутом духе и послал все мне. А мне — больше всех надо?! А я болею душой и сам не знаю, почему не хочу плюнуть на все и перепечатать, как хочет Пономарев и представить. Но стыдно. Совесть не позволяет.

17 октября 1984 г.

Принял польского посла, болгарского посла. Просили рассказать о встрече в ЦК с делегацией КП Великобритании. Был целенаправленно объективен.

«Учел» замечания и правку Б. Н. записки в ПБ об МКД. Но опять же хитроумной редакцией и перефразировкой оставил реалистический подход к современному МКД, ибо другого нет и не будет, как бы это не хотелось Пономареву.

Итальянцы в ответ на нашу статью к 20-летию смерти Тальятти в «Новом времени» опубликовали статьи самых видных руководящих своих деятелей, начиная с генсека Натты — на 16 полосах «Униты», доказывая, что именно от Тальятти идет критическая линия в отношении КПСС и СССР, и утверждение полной «автономии» ИКП. Еще одно доказательство, что никакому Пономареву уже никогда не загнать овец в коминтерновскую овчарню.

21 октября 1984 г.

Вчера был у Феликса Зигеля (школьный друг). Поразительны тайны и судьбы. Он, оказывается, духовный сын того самого знаменитого Введенского (инициатора знаменитого религиозно-философского спора в 20 годах). И это — с 1934 года. Мы, все мы, класс, знали Феликса с 1935 года, а некоторые и раньше. Но об этом я узнал впервые. И еще более поразительно, что в 1980 году от «одного духовного лица» Феликс достоверно узнал, что Введенский был оборотнем, что он еще в 1916 году поставил себе целью подняться на верхушку православной иерархии, чтобы разрушить церковь изнутри. (Сам он еврей — выхрест, 1898 г.). И сенсационный диспут с Луначарским в 1928 году был инсценирован в ОГПУ, и с Луначарским заранее договорились, чтоб «правдоподобно» доказать, что Бога-таки нет. И на совести Введенского кровь десятков «святых отцов», начиная с митрополита Петроградского (в 1922 году) — его расстреляли. Затем сам Тихон, патриарх и т. д. и т. п. Показывал фотографии Введенского: облик действительно демонический.

Феликс рассказывает о «потрясении», которое он испытал обо всем этом спустя 28 лет после смерти своего «духовного отца». Но, мол, хотя он великий грешник, но заслуживает снисхождения. «Фотографии его я вынул из-под стекла на письменном столе. Но на могилу его каждый год продолжаю ходить. Не могу иначе».

Поразителен сам Феликс, — профессор геодезического института, автор десятков книг по космогонии, кометам и НЛО, популярный лектор по всем этим предметам. Многие его на улицах узнают. Вполне нормальный в быту, склонный к ёрничеству, скабрезности, всяким выдумкам и полухулиганским куплетам, одновременно вроде добропорядочный отец, примерный семьянин. Словом, вчерашний вечер меня здорово взбудоражил неожиданностью явлений в одном и том же советском мире.

22 октября 1984 г.

Встречался с Вассало. Зовет на Мальту в декабре. Куча шифровок, в том числе — зовут в Ирландию — Рабочая партия оперяется, в ущерб КП О'Риордана.

Все гоношусь с «анализом» комдвижения, совершенствую. А Б. Н.'а интересует написанная ему Ковальским и Меньшиковым статья — примитивное поучение, что революционный процесс — не «рука Москвы», как утверждает Рейган, а результат объективных законов.

Завтра Пленум ЦК. Сенсаций не ожидается.

23 октября 1984 г.

Был Пленум ЦК. Ждали оргвопросов, их не последовало. Повестка дня — мелиорация. Первым произнес речь Черненко. Он так задыхался, бормотал, «съедал» слова и фразы, что временами ничего понять было невозможно. Хотя, когда я в перерыве пробежал розданный текст его речи, — все оказалось уместным и разумным.

Тем не менее последующие выступающие, начиная с докладчика Тихонова, выспренне оценивали эту речь, как «яркую, глубокую, насыщенную идеями, программную, впечатляющую, глубоко взволновавшую всех нас» и т. п.

И будто в насмешку, перед началом прений председательствовавший Горбачев предложил прослушать граммофонную запись Ленина «Что такое советская власть?», обосновав такое необычное предложение тем, что наши «искусные инженеры» сумели практически восстановить голос Ленина почти без изъянов. Около 10 минут слушали потрясенные эту речь гения. И думаю, не один я сопоставлял ее с речью своего Генсека: чем мы были, чем мы стали.

Поклоны «мудрости» и прочее в адрес Черненко были в каждом выступлении, более или менее вопиющие. Но в отличие от брежневских времен, эти обязательные места ни разу не сопровождались аплодисментами. Впрочем, весь Пленум, как школьники, вставал, когда Черненко появлялся в президиуме.

Что касается мелиорации, то картина, как и во всем, разная: есть яркие пятна — душа радуется (Алтай, колхоз на Ставрополье.). Но «в целом» картина безрадостная: мелиорируем ведь с 1966 года, почти 20 лет, а в большинстве случаев урожаи чуть больше, чем на богаре, а то и меньше. Зато экологический вред уже очевиден, и то, что сооружено 1015 лет назад, устарело не только морально, но просто изношено и заржавело.

Одиноко я себя чувствую в этой толпе «ответственных деятелей». Многие из них, действительно, при деле и несут большую ношу, нужную стране. А многие — бюрократический балласт. Но все — лишь «голосующие», без чего, кстати, тоже можно обойтись. Ибо, как и во всех других случаях, все было заранее подготовлено и предопределено. А Пленум — лишь ритуал, от которого, впрочем, ни одно цивилизованное общество не может освободиться, только у каждого — разный.

И вот — выходишь из Спасских ворот. экскурсанты, отгороженные стайками и милицией, глазеют: «ЦК идет! С заседания! Решали!» Невольно в душе задираешь нос, потому что и на тебя смотрят, как на человека, который «там решает!» Смешно.

Пришел к себе — звонок. Пономарев. Говорит, что разговаривал с Горбачевым о «своей» статье (насчет обучения Рейгана истмату) и тот одобрил. Так что, мол, сообщите об этом Косолапову и чтоб побыстрее выпускал номер.

Словом, кому что, а курице просо. Тов. Пономарева интересует не мелиорация и даже не МКД — его интересует его пошлый текст, изготовленный консультантами на уровне учебника для 9 класса.

Мне показалось, что Косолапову и Медведеву, замешанных в истории с Амбарцумовым, неловко передо мной. Показалось даже, что они искали случая поговорить со мной в «непринужденной» обстановке в перерывах Пленума. Но я делал вид, что не замечаю их. И когда приходится говорить с ними по телефону по службе, тоже сухо ограничиваюсь делом, не давая и намека на то, что склонен «объясняться», упрекать, взывать к их совести, порядочности, товариществу.

25 октября 1984 г.

Заболел. Оттого и настроение «упадочническое», впрочем, — это и результат «общеполитической позиции». По контрасту удивляюсь на Пономарева, которого опять «прокатили» — голубая мечта стать членом Политбюро не состоялась, а ему, как с гуся вода.

Может из-за болезни кажется, что все рассыпается. В Отделе какая-то расхристанность. Замы не знают, что каждый из них делает, и неделями, а то и месяцами не общаются друг с другом. Каждый, видимо, считает, что он делает самое важное дело: Шапошников, доламывая финнов, то в Хельсинки с Романовым, то в гостинице на ул. Димитрова; Брутенц, присутствуя на «государственных встречах» вверху с арабами, и представляя КПСС на их всяких съездах и мероприятиях; Загладин — на внеотдельской орбите: по Программе КПСС, по подготовке вместе с Александровым записок для К. У. -произносимых потом, как «крупные инициативы» на Политбюро, на встречах с разными парламентскими делегациями и, конечно, на телевидении. А также почти каждую неделю в каком-нибудь журнале и газете. Его работа в Отделе ограничивается приемом партийных делегаций. Он ждет своего часа, а тем временем пытается получить государственную премию за книжку, по которой получил уже докторскую и сейчас хочет попасть в член-коры.

Распад, может, не дошел до нижних пластов Отдела, но до среднего звена — безусловно. Тем более, что объект нашей деятельности — комдвижение — настолько бесперспективный и рыхлый, настолько «результаты» нашей работы не определенны, что безразличие, цинизм, наплевательское отношение к делу, сачкование очень легко внедряются в «почву».

Таково состояние в главном для меня — в службе.

26 октября 1984 г.

Вчера перечитал «Исповедь» Л. Н. Толстого. Спорить можно с ним по каждому ряду аргументов, но суть он схватил (вернее воспроизвел из всего предшествующего духовного развития человека) — «зачем мы живем?» И ответа нет. Другое дело, что для миллиардов людей, в том числе интеллигентов, такого вопроса всерьез и не существует. Спросить, например, у Пономарева — зачем он живет?… Он сочтет спрашивающего за сумасшедшего, а еще хуже — ревизиониста и антисоветчика.

27 октября 1984 г.

Вчера съездил в Отдел. Встречался с Клэнси, который пытается воссоздать настоящую компартию в Австралии. Вроде бы долг вежливости. И потом только понимаешь, что в общем-то эта никем не санкционированная, даже с Пономаревым не согласованная беседа (он даже не знает о ней), может повлиять на что-то очень важное в дальнейшей истории целой страны. Там развалилась одна КП, разваливается другая (СПА), Клэнси пытается создать третью — «марксистско-ленинскую, но вполне современную», умудренную всеми плюсами прошлого опыта. Если ему это не удастся — объективно места комдвижению в этой стране нет. А если удастся и дело пойдет?…

Во всяком случае, я говорил от имени ЦК, я «одобрял» и обещал всякую поддержку. Хотя ЦК — ни сном, ни духом. Даже, если бы я попытался доложить в ЦК, никто бы не обратил внимания: подумаешь, какая-то там австралийская компартия и вообще неизвестно, что там происходит, а разобраться и просто знать — некогда, не хочется, и «не нужно».

«Важнее» (перехожу опять на Пономарева) произносить речи перед французскими парламентариями, от чего никакого реального действия не будет (чистый протокол), но зато — почти целая полоса в «Правде» с текстом этой речи, удручающей своей банальностью и болталогией. Вряд ли найдется в СССР десяток читателей, которые прочтут эту речь, а уж во Франции — подавно.

Пробежал архивные публикации Зощенко в № 10 «Нового мира». У него, оказывается, «такое» появилось еще до начала того, когда он стал публиковаться писателем.

Служебные вещи, например, ТАСС читаю с большим увлечением, чем просто литературу, стоящую вокруг на полках. Может быть, опять же потому, что это еще для чего-то пригодится.

Позвонил Тимофеев и предупредил, что есть отзывы на VIII том, а они могут спровоцировать Б. Н.'а на ликвидацию всей двухлетней работы. Я подумал, как отбивать. Надо будет взять слово после доклада Тимофеева.

31 октября 1984 г.

_Вчера был на Секретариате ЦК. Горбачев в отпуске, после целого лета и осени, когда он вел и Политбюро и Секретариат. Все ожидали, что теперь, временно, Секретариат будет вести Романов — единственный, как и Горбачев, секретарь ЦК — член Политбюро, больше таких нет. Однако, ко всеобщему изумлению, появился сам Черненко.

И это зрелище достойно современной истории. Прежде всего — разительный контраст с Горбачевым — живым, умным, заинтересованным в том, что он делает, верящим, что можно чего-то добиться, человеком с замыслами, с готовностью действовать ради задуманного.

А этот: читает наименование вопроса повестки дня так, что мой внук в сравнении с ним — Качалов. Косноязычно, путая слова, перевирая ударения, без знаков препинания. Сама манера «ведения собрания» — на уровне первичной организации в какой-нибудь мелкой мастерской: «Вопросы есть? Нет… Кто-нибудь хочет сказать? Вы? Послушаем товарища.»

Комментарии примитивны, однообразны, формальны (лишь бы перейти к следующему вопросу). Выводов — никаких, а заключения к прениям, — лучше бы их не было, потому что ничего не поймешь. Я, например, так и не понял, дали или нет Бондарчуку в порядке исключения государственную премию («Красные колокола») или нет (он не добрал в Комитете по премиям двух голосов).

И вот сижу я, смотрю на этого человека и думаю: как же это так? В великой стране, у богатого талантами народа, создавшего величайшую культуру и произведшего на свет сотни и тысячи людей глубокого ума и уникальной образованности, такой лидер — примитивный, убогий, полуграмотный, серый человек, посредственность из посредственностей, ни в чем серьезно не разбирающийся и не знающий ничего основательно. А от него зависят судьбы мира, сверхдержава в его руках, он располагает властью, сопоставимой разве с властью диктатора банановой республики: одного слова его достаточно, чтобы любой в нашей стране оказался не там, где он есть, и не тем, кто он есть.

Как же все это так? В век НТР, в конце XX столетия?!

Сегодня утром убили Индиру Ганди. Подумал: как же идет история, которая, как известно, определяется марксовыми законами? Как образуются точки высокого напряжения в мировой политике, чреватые тягостными последствиями для целых народов?

Корейский самолет…

Дело Абушара.

Убийство Индиры Ганди.

Убийство польского кзендза.

Смерть Андропова.

Ну, и т. п.

Непомерная власть средств массовой информации, которая вовлекает в мировую политику миллионы и сотни миллионов людей (о чем мечтал Ленин), превращает эту мировую политику в сцепление случайностей, грозящих взорвать человечество.

1 ноября 1984 г.

Обсудил с Тимофеевым и Ко идеи и концепцию межпартийной конференции — «Рабочий класс 80-х годов и коммунисты». Обсудил с ним же, что надо еще сделать по VIII тому после заседания главной редакции.

Пономарева посылают в Бухарест: Чаушеску захотел обсудить с одним из секретарей ЦК КПСС актуальные международные проблемы и состояние коммунистического движения.

Значит, праздники (или наполовину) у нас горят: надо готовить «позиции» — 11-го он улетает.

Б. Н. заторопил с запиской об МКД, должно быть, хочет ее протолкнуть, пока Горбачев в отпуске.

Дело Амбарцумова закончится рутинными обсуждениями: на специальное заседание редколлегии «Вопросов истории» посылают академика Тихвинского, чтоб провел «воспитательное обсуждение». Федосеев спросил у Богомолова — директора института, где работает Амбарцумов, собирается ли он реагировать на статью Бугаева? Тот ответил: да, мы обсудим в секторе или на собрании, но и выскажем свое мнение о статье Бугаева, а не только о статье Амбарцумова. Я звонил сегодня Богомолову по делу, а потом спрашиваю: «Олег, я надеюсь, ты не позволишь, чтобы Женьку уволили или как-то прижали»… Он: «Еще бы! Я слышал, как ты вступился за него. Спасибо тебе. А, между прочим, я слышал из уст самого Зимянина, что не должно быть никаких «административных выводов», а потом и Медведев мне это подтвердил».

В лифте сегодня встретил Сенкевича (референт по Польше из соседнего отдела). Спрашиваю: «Ну, как поляки отреагировали на Бугаева?» Он: «Да, что вы! До этого ли им. У них сейчас забот с Пжелюшко (убитый ксендз) хватает. А потом они — солидные люди. Будут они из-за какой-то статьи цапаться на политическом уровне. Это у нас есть до сих пор людишки, которых хлебом не корми — дай такую наживу. Вздор все это, выведенного яйца не стоит».

Итак, получается, что из всего этого дела один я для себя сделал оргвыводы. Но я не жалею. Кто-то должен же поступать и по правилам порядочности. Может быть, этот мой поступок у кого-то и отложится, может кому-то из шкурников и прохвостов он попортит репутацию, в том числе и Трухановскому, — хотя по соображениям презрительной снисходительности я его понимаю.

2 ноября 1984 г.

Вернулась Светлана Сталина. Помнится ее последнее интервью «Гардиан» весной этого года. Ностальгическое. Много всяких чувств вызвало это сообщение, хотя о том, что ей разрешили вернуться (по записке в ПБ Громыко и Чебрикова), я знал два месяца назад.

Вспомнил, в частности, как я в 1948 году был у нее оппонентом по дипломной работе на истфаке. Смех! Помню, как «хорохорился» и всякие там «критические» замечания излагал. На меня шикали.

9 ноября 1984 г.

Последний день праздников. Ермонский, наш консультант, сообщил мне («не для распространения»), что его вновь направляют «на дачу» писать. биографию Черненко.

Словом, мы имеем повторение брежневского варианта, только в ускоренном темпе: у этого мало времени.

5-го и 6-го была служба. Ничего интересного, кроме того, что Б. Н. мной однажды поинтересовался: «Когда же выйдет его статья в «Коммунисте»., ведь нужно до выборов (в США)» Боже мой!

Забегал ко мне Загладин. Рассказывал о Японии, где он пробыл две недели с парламентской делегацией Кунаева, — XXI, может быть XXII век. Страшно и горько все это слушать.

На Красную площадь не пошел. Боролись два чувства: старого боевого коня, который каждый раз слышит в этом празднике зов юности, чего-то высокого, значительного, когда немыслимо сидеть дома, а надо «общаться с массами» и — отвращения к тому, во что этот праздник превращен теперь (впрочем, давно уже), а также нежеланием идти в отсек для ЦК рядом с Мавзолеем и общаться с себе подобными по рангу, но совершенно чуждыми по

духу.

Не пошел. А пробежался по пустынному Садовому кольцу, потом пошел пешком в Кремль, на прием. Мелькания: объятия с Урбани… Для меня — пожизненное приглашение в Люксембург, очень уж я им подошел, когда был у них на съезде. И свои: Брутенц с женой, одетые по-восточному (он только что из Ливана и Сирии), его объятия с Поплавским (первый зам. управляющего делами ЦК). Стало ясно, почему он пользуется «благами», которые недоступны, например, для меня, хотя я и «кандидат в члены ЦК», а он — нет. Загладин и Арбатов с женами; Замятин, Яковлев (бывший посол в Канаде). Между прочим, он мне сообщил то же, что я услышал накануне в парикмахерской от Вольского. Я уже уходил, он только уселся. Прощаюсь с ним, а он — весельчак, говорит: «Посмотрите на этого человека, — уперся мне в грудь пальцем. — Это, кажется, единственный в аппарате ЦК зам., который не подал в академию» (в декабре туда очередные выборы и опять всех обуял психоз скачек с препятствиями, где теряются все нормы порядочности, морали, чести, достоинства, в том числе и у многих из аппарата). Не думаю, что это случайно, скорее — из одного источника.

11 ноября 1984 г.

Вчера второй раз приходил Брутенц. Польстил мне — какой я был элегантный на приеме в Кремле и что ко мне «тянутся», якобы, люди: то один подойдет, то другой, сам же я ни к кому не шел. А явился он, чтоб, взяв справочник АН СССР, выбрать академиков и член-коров, отметить их галочками — и я должен им позвонить, чтоб они за него голосовали на декабрьских выборах в Академии наук.

Сегодня с этим же примчался ко мне Толька Куценков. Этот, в отличие от Брутенца, который с надрывом и сверх серьезно, в своем цинично-веселом стиле: мол, все играют в эту грязненькую игру, почему бы и мне не поиграть — такова жизнь!

И я подыграл: с серьезным видом обсуждал и с тем и другим, кому лучше звонить и с какими шансами. Хотя противно, отвратительно. Зачем меня-то втягивать? — «единственного из замов, как свидетельствовали Вольский и Яковлев, который не подал на выборы в академики»!

Но обижать не хотелось. Не хватило характера отказаться, что означало бы сказать прямо в лицо, что я их презираю.

Прочел сегодня в «Правде»: Боголюбову, зав. Общим отделом дали Героя социалистического труда в связи с 75-летием. Членам Политбюро за эту дату дают орден «Октябрьской революции», в том числе Пономареву, Устинову, а жополизу-чиновнику, который бумажки подносит, — Героя. Потому, что он это делал при Брежневе, когда был замом у Черненко, бывшем в то время в этой должности. Потому, что он и при Черненко — друга, приятеля — верный пес и наушник. Ужасно. Вот так плодят сами всяких Щелоковых, которого, наконец, «в связи с многочисленными письмами трудящихся», вывели из инспекторов при министерстве, лишили маршальского звания и орденов и исключили из партии. Только что под суд не отдали: не удобно перед Западом.

Б. Н. поехал в Бухарест к Чаушеску. Сегодня собрал меня, Загладина, Шапошникова: под впечатлением умиротворяющего обмена посланиями Рейган-Черненко, размышлял, как нам теперь организовывать борьбу против американского империализма. Отменил свои поручения, данные два дня назад на таком же совещании — чтоб со всего мира слать в Белый дом петиции с требованием от Рейгана перейти от предвыборных слов о мире к делу.

Пропагандистский склад ума подавляет само содержание ума, в котором, казалось бы, Б. Н'у не откажешь.

12 ноября 1984 г.

Приближается встреча с Холландом (личным представителем Киннока), который во главе делегации лейбористской партии приедет к Черненко 21 числа.

Холланду я должен буду объяснить рамки встречи на высшем уровне. Между тем, о том, что именно я должен с ним говорить, знает только Пономарев, который не может дать мне никаких официальных инструкций, потому что сам их не знает. Правда, по моему настоянию Политбюро поручило МИДу и минобороны подготовить позицию — что можно ответить на объявление лейбористами своей страны безъядерной зоной. Но это будет готово лишь к приезду Киннока, который, однако, хочет знать нашу позицию заранее.

Вот так у нас делаются дела: в одних случаях все зажато, в других — полное безразличие к тому, что может иметь реальные политические последствия. Буду трепаться на «философские» темы.

Был у меня Волобуев (академик, бывший друг), передавал сплетни о том, как восприняли в Академии статью Бугаева и всю эту историю. Академики по такому случаю с карандашом прочитали статью Амбарцумова и пришли к выводу, что он прав (включая такие авторитеты, как столетний Дружинин, Ким и даже Минц). Вообще же академическая среда ворчит и негодует. Богомолов, где работает Амбарцумов, несмотря на грозную речь инструктора Отдела науки ЦК, заявил после обсуждения статьи в институте: ЦК нам поручил разрабатывать сложные проблемы, в том числе о противоречиях и кризисах при социализме. В этой работе могут быть и огрехи, ошибки, разные мнения. Но ЦК поощряет обоснованный риск в научном поиске. А то, что написал Бугаев, — не вклад в научный поиск, а административный окрик.

Так, что, — заключает Волобуев, — твой моральный престиж в академической среде только укрепился из-за всей этой истории, а твое заявление об отставке из редколлегии «Вопросов истории», хотя и не одобряется, но вызывает восхищение. В наши времена такие поступки большая редкость.

13 ноября 1984 г.

Готовил памятку для Черненко к его встрече с Кинноком. Трудно это — «выдумывать из себя», когда понятия не имеешь не только о том, что он, Генсек, и мы вообще, готовы сказать лейбористам, но и о том, какое у него представление об этой партии, знает ли он хотя бы приблизительно, с кем будет говорить. Впрочем, это ему до лампочки: что дадут, то и прочтет скучным задыхающимся голосом. Но, увы, есть такой порожек, как Александров-Агентов, который на этот раз тоже, кажется, не знает, что же нам нужно от лейбористов и вообще, нужны ли они нам.

Умер Иван Павлович Помелов. Он долго работал в «Коммунисте», был консультантом в нашем отделе, а до этого помощником Кириленко (одно время — третье лицо в партии, рвавшийся быть вторым, вместо Суслова). Мы с ним познакомились в 1961 году летом, в «Соснах-2» (госдача), когда сочиняли доклад о Программе КПСС для Хрущева к XXII съезду партии. Он отнесся тогда ко мне, как к меньшому брату, несмысленышу, но по-товарищески и открыто. Жили вместе на терраске. Он из тех честных партийцев, которые бескорыстно делали, что партия велела в каждый данный момент, но в душе глубоко переживали бардак. Итак, еще одна смерть рядом.

15 ноября 1984 г.

Вчера четыре часа говорил со Стюартом Холландом. Породистый, молодой англичанин 44-х лет, автор десяти книг и многих лейбористских документов, теневой министр. Только что был в Никарагуа наблюдателем на выборах. Совершенно свободный ум, все понимает, все о нас знает, хотя ни разу у нас не был, без антисоветских предрассудков, но по-английски практичен и откровенен в постановке вопросов.

Мы с ним обсудили все. Я взял на себя сказать ему такое (конечно, «в предварительном порядке»), что они хотели бы получить от нас, чтобы побить Тэтчер и стать у власти, в том числе пообещал, что мы откликнемся, если Англия, действительно, откажется от ядерного оружия.

Даже о правах человека (а он привез целый список, кого освободить из тюрьмы, кого выпустить за границу) мы сумели поговорить в духе «взаимопонимания». Он заявил в конце, что не только удовлетворен, но «прямо воодушевлен» результатами разговора. Ему есть, что доложить Кинноку.

Вечером я получил разработку МИДа и минобороны о том, как мы сможем ответить на объявление Англии безъядерной страной. И к своему удивлению увидел, что предлагается почти то же, о чем я говорил англичанину и что может удовлетворить лейбористов.

Закончил памятку для Черненко. Завтра пошлю Александрову, но в ней 14 страниц, а наш Генсек может произнести не больше 6. Договорились, что что-то отдадим Пономареву, если ему дадут слово на высшем уровне или, когда он будет встречаться с Кинноком отдельно.

Вечером встречал Пономарева из Румынии. Чаушеску вдруг выступил за Совещание. Что-то тут подозрительно. Или продать нам хочет это за что-то более существенное для него, например, за нефть.

Потом поехал к Куценкову. Обсудили казус «Амбарцумов-Бугаев» и мою роль в нем. Статью Амбарцумова, которую никто не заметил, когда она появилась, теперь читают все нарасхват: от академиков до студентов. И почти нет данных, чтобы кто-нибудь похвалил Бугаева. Вот чего достиг наш главный идеолог и марксист-ленинец т. Зимянин этой своей акцией.

Но, увы! Надвигается идеологическое помрачнение; силы идеологического погрома поднимают голову. Сегодня Лихачев мне сообщил, что на редколлегии «Коммуниста» с разгромом завалили статью нашего Вебера, в которой — та же концепция, которую он защищал в докторской диссертации месяц назад и получил 100 % «за» ученого совета. Причем, клеили идеологическую несостоятельность, ревизионизм. И Косолапов возглавил этот погром работника Международного отдела ЦК вслед за пушечным выстрелом в мой адрес — статьей Бугаева. Худо дело!

В понедельник выезжаем «на дачу» на Клязьму: дописывать доклад к Пражскому совещанию. Как я буду совмещать это с лейбористами — ума не приложу.

16 ноября 1984 г.

Александров правил мою памятку для Черненко. Неожиданно «в целом» принял ее, только «упростил», изъял то, что я вставил по просьбе Холланда, и сократил.

Был Трухановский. Руки дрожат, едва бумажка в них держится. Это он записал, как со мной говорить. Открытым текстом просил помочь ему стать академиком. Излагал свои достоинства перед «конкурсантами», осведомлял меня о неблагоприятных моментах — по сравнению с другими. Говорил: «Последний шанс, мне 70 лет. Больше уже не будет возможности», — будто речь идет о всем смысле жизни. Жалко, смешно.

То и дело возвращался к «эпизоду» со статьей Амбарцумова, о том, как Бромлей на экспертной комиссии пытался «отвести» его, Трухановского, из кандидатов в академики: мол, это будет вызов по отношению к ЦК (после статьи в «Коммунисте»).

Уходя сообщил: «На Тихвинского (академика-секретаря исторического отделения) Ваше заявление произвело ошеломляющее впечатление. Такое, мол, в наше время не часто встретишь».

Ходил я и к Пономареву хлопотать за Трухановского. Он мне в ответ, мол, был у него Федосеев, говорил, что Трухановский оглох, ничего не «вяжет», впадает в маразм (что — ложь явная: Федосееву надо завалить Трухановского, чтоб продвинуть своего протеже — Виноградова), а главное, мол, «что-то он мне говорил, анонимки какие-то что ли», — мучительно пытается вспомнить Б. Н. Я подсказываю: «Статья Амбарцумова?» «Да, да ну, как же!» — развел руками.

Вот тут я завелся. И выложил ему с ходу и о том, что он сам не читал Амбарцумова, а «приговор» ему подписал. И никто не читал, кроме Зимянина, который вообще ни в чем не разбирается, делает все с налету, колготится, шумит, всех поучает, размахивает руками и это называется идеологической работой.

Изложил Пономареву в чем пафос статьи Амбарцумова. Он мне: «Ну, уж не такие все дураки, чтоб за это критиковать!»

Я: «А в «Вопросах истории» — все дураки, чтоб ничего такого не заметить, что велел «заметить» Зимянин? А за полгода неужели не нашлось во всем СССР пенсионера, который не заметил бы в ней идеологической крамолы, если бы она там была?!»

И тут он начал отплывать, как от всего неприятного. Но я не отставал и заявил, что в идеологической работе под руководством Зимянина начинают явно проступать трапезниковские приемы, и недаром поднимают головы вновь всякие подонки, которые всегда греют руки и делают карьеру на идеологических разоблачениях и защите «чистоты марксизма-ленинизма».

На том и кончился мой всплеск. Но я все таки под занавес успел похлопотать за Волобуева. На что никакой реакции не получил, кроме «защиты» Хромова, которого Б. Н. ненавидел, когда тот был зав. сектором у Трапезникова, а теперь считает, что раз он директор (Института истории АН СССР), его надо поддерживать.

Словом, и Трухановский, и Федосеев, и Пономарев — все они одного поля ягодки, взращенные сталинско-брежневской эпохой. Противно играть в их игры, тем более, что я-то от этого «ничего не имею», как и сказал, уходя, Пономареву. «Мне ведь, вы понимаете, ничего не нужно, я человек во всем этом — сторонний. Только хочется, чтобы раз уж так заведено в Академии, не самые плохие вылезали наверх».

Горбачев запретил баллотироваться работникам ЦК. Так что и Брутенц, и Шахназаров, и Загладин отпали сами собой. Впрочем, Вадиму Медведеву разрешили.

17 ноября 1984 г.

На работе написал еще 3 страницы для памятки Черненко к визиту Киннока. Надо было учесть его речь на Политбюро по плану на 1985 год к Сессии Верховного Совета, впрочем разумной речи, как и другие его речи, которые ему пишут умные и озабоченные делом люди.

Начал еще раз править то, что прислал обратно Александров (для этой же памятки). А еще сегодня надо готовиться к началу работы «на даче» перед Прагой.

Посмотрел двухсерийный фильм «Берег» (по Бондареву). Произвело. Все сильнее ощущаю свое прошлое в войне. Как и герой фильма — там я окончательно сформировался, и уже ничто меня принципиально изменить не могло. И эта основа — чем ближе к концу и чем очевиднее, что «дальше фронта не пошлют» и терять нечего, перед Богом скоро представать, — тем явственнее она воздействует на все мое поведение и отношение к жизни и людям.

Фильм официально очень сильно рекламируют. Объявлена всесоюзная премьера и идет он «с предисловием» режиссера Наумова, уже имеет премию Всесоюзного фестиваля, но фильм не массовый, и зритель его не воспринимает. Это — интеллигентский фильм. Операторски сделан превосходно, хотя и с затянутыми кадрами. В романе критика сознательно не заметила «тогда» его крамольность, классовой неортодоксальности. В фильме же эти моменты стерты. И кто не читал, тот не поймет почти диссидентского подтекста.

Брутенц рассказал эпизод. Был он как-то у Пономарева. По какому-то поводу надо было позвонить Громыко. И вот секретарь ЦК, кандидат в члены ПБ испрашивает сначала разрешения позвонить министру у его помощника. Тот обещает доложить. Разрешает. Пономарев звонит. Тон подобострастный, просительный. И вдруг слышно: «Да, да.» и бросает трубку, когда Пономарев еще не успел закончить фразы.

Таковы отношения в Политбюро. Такова монополия одного из триумвирата.

1 декабря 1984 г.

С 19 ноября на Клязьме, вроде бы тоже «теоретическая дача». Доклад для Б. Н. на совещании по журналу ПМС в Праге, куда едем в понедельник.

Одновременно — с 23 числа приезд Киннока, Хили и проч., плюс его помощник Кларк. Два дня они провели в Ленинграде. В Москве — все, что только захотят. (Кларк приходил «расширять» программу). Они не ожидали такой открытости с нашей стороны: каждый день и час рушились стереотипы об «этих русских». Но ждали главного — приема у Черненко. И получили, что хотели и о чем просили, для этого загодя приезжал Холланд: мы уничтожаем ту часть ракет, которая эквивалентна превращению Англии в безъядерную зону и гарантируем, что наши средства не будут направлены на их страну.

Встреча у Черненко. Он в том примерно состоянии, в каком Брежнев был последние два года. Зачитал написанное и безучастно слушал ораторскую реакцию Киннока. Но тот, несмотря на всю мою подготовленную работу, все таки полез с уточняющими вопросами. В воздухе запахло конфузом. Александров начал что-то бешено писать и передавал Черненко.

Тот, шевеля губами, пытался вникнуть. Начал было отвечать, но Александров решил «перебить» и сам все «объяснил». Англичане смекнули, что они «перешли грань» и стали свертываться. Ибо — они получили главное, что нужно было для их политики дома, для — против Тэтчер.

Мои «дискуссии» с Кларком о правах человека. Неладное было с сообщением для печати. Разнимать пришлось Пономареву, который всех их принимал, когда мы с Кларком спорили у меня. Обошлось. Б. Н. им намекнул, что неудобно выжимать из нас еще и «права человека», когда и так получили больше, чем ожидали. Вообще он вел с ними беседу на приличном уровне.

Обед на ул. Димитрова от ЦК давал я.

Прием в посольстве. Оживленный разговор. Уезжали они совсем не такими, какими явились. Я имел часовой разговор с Кинноком в аэропорту, в ожидании опоздавшего Пономарева.

Словом, операция прошла удачно.

Но тут же погрузился в обыденщину. Столкновение с Б. Н. по поводу раздела о «реальном социализме»: и сюда он тащил апологетику и хвастовство, несмотря на все партийные документы последнего времени. Неисправим: мозг отравлен собственной пропагандой.

А еще и хамелеонство. Заставил вставит абзац о величии Черненко. Поручил это любимцу Пышкову, а когда увидел, что в одном абзаце 5 раз упомянута фамилия, набросился на меня. А я взъярился, заявив, что поначалу на этом месте было совсем иное: о трудностях социализма и о том, как надо к ним относиться зарубежным коммунистам. Он совсем обиделся: «Что, мол, мы нервы портим друг другу, будто вы не понимаете о чем речь! Вот вы не были на Сессии Верховного Совета, а я был и видел, что там делается» (в смысле оваций Черненко). Я умолк: безнадежно спорить с человеком, который думает одно (и хочет одного), а заставляет себя делать прямо противоположное.

Он то и дело дает намеками понять, что Черненко — пустое место, что ждать от него какого-то мнения невозможно, он уже не способен ни думать, ни говорить. «Три дня в неделю у него выходные, а в остальные — по несколько часов».

Вчера он добавил: «Вышло решение о съезде. Съезд назначен на ноябрь-декабрь 85 года. Торопится! И все там будет — и Программа, и прочее в одном докладе. Торопится на второй срок!» И опять стал жаловаться на то, что эти «кудрявые» (намекает на Печенева, помощника Генсека) хотят начисто перечеркнуть прежнюю Программу (которую Пономарев считает свои детищем).

Ну что можно ожидать от такого политического деятеля, единственное достоинство которого в том, что он в свои 80 лет может еще что-то говорить и от себя, а не только по бумажке, написанной двухсантиметровыми буквами.

Разговор с Трухановским по телефону. Каялся, что написал в «Коммунист» покаянное объяснение и что запустил в свой номер статью об Амбарцумове, аналогичную бугаевской. Я на этот раз разговаривал с ним жестко и «презрительно». Сказал: покаяние перед Косолаповым означает признание полной правоты Бугаева, его бандитской статьи. Помимо того, что это недостойно по-человечески, это и неправильно тактически. Распинаться — значит признавать себя раздавленным, лишать себя права на собственное мнение. И вообще — чем больше достоинства и характера в этой ситуации, тем лучше было бы и для Вас и для журнала.

По ту сторону провода я почувствовал, он совсем готов расплакаться. Только твердил: «Я не мог поступить иначе, поймите. Прошу Вас не судите меня строго. Я очень огорчен, что Вы можете изменить обо мне свое мнение; Вы знаете меня 20 лет. Приходите ко мне домой, я Вам все объясню» Ужасно все это! Можно было «понять» такое при Сталине, когда ставкой была жизнь. или тюрьма. А сейчас: «ставка» получать в месяц 1000 рублей или 1200, называется академиком или членом-корреспондентом!

Читаю удивительную книгу: С. Л. Абрамович «Пушкин в 1836 году». На каждой странице — открытие, а написана так, будто всем все давно известно. Простота таланта заставляет видеть людей, время, улицы, дома, ситуации, страсти, мелочи… И Пушкина во всем его необозримом величии.

Пришел 27 том Достоевского. Дневник писателя за 1881 год — читаешь, будто это дневник за 1984 год, только иносказательно написанный и немножко архаичным языком. Неужели и правда — Россия, меняясь, неизменна по глубинной своей природе?!

20 декабря 1984 г.

Большой перерыв, так как была Прага, потом Испания.

В Праге по ПМС. Б. Н. в своем длинном дидактическом стиле. Но намек на совещание был «понят» и поддержан многими, некоторыми очень активно.

Японец опять потребовал закрыть журнал, который превратился «в пропагандистскую машину КПСС» и «во второй Коминформ». На него обрушились почти все. Особенно осуждали его призыв отказаться от борьбы против антисоветизма.

В целом же собрание было более лояльное по отношению к нам, чем многие другие многосторонние встречи за последние годы.

Безвылазно привязан к заседаниям и писанию бумаг. Отчеты в «Правду» каждый день, шифровки в Москву, речи для Пономарева по TV, перед Гусаком на приеме.

Испания. Съезд социалистов (с 13–16 декабря). Мадрид. Встреча: Дубинин Ю. В. и весь основной посольский состав. Прием по случаю представления книги Черненко.

Открытие съезда — Гонсалес. Проблемы НАТО. Гонсалес в перерыве подошел ко мне. Вспомнил, как три года назад кутили на вилле у посла.

Прадо. Улицы Мадрида. Гостиница «Кастельяно». В «Мерседесе» по городу и на съезд и без песеты в кармане: Дубинин попросил все представительские себе.

Две жесткие беседы с лидерами, созданной нами новой КП.

Прогулка по вечернему Мадриду с послом и другими.

Барселона. Собор и дома Гауди.

Безденежье. Унизительно.

Париж. Посол Воронцов Ю. М. Ужин.

Возвращение в Москву.

23 декабря 1984 г.

Умер Устинов. Хоронят обыденно. Видно, не хотят «акцентировать». Загладин рассказал сплетню: Александров слышал разговор своего шефа с кем-то о том, кем можно было бы заменить Тихонова. Черненко «выступил» со статьей в «Коммунисте» № 18, теоретической, предсъездовской. Я пока слышал ее только по радио. Производит впечатление — корреспондирует с его выступлением на ПБ по поводу того, что апрельский Пленум должен будет принять решение о XXVII съезде — ноябре-декабре 1985-го и как к нему готовиться. «Самобытно». Дать делегатам выговориться, против парадности и формализма, «съезд реалистов и новаторов». Статья, действительно, в пафосе реализма. Дай Бог! Но не корреспондирует с личными данными Генсека, это настораживает.

На школьной встрече у Алины по случаю дня рождения покойника Вадьки, я очень отстаивал значение слов, которые будут сказаны на съезде. Это было в субботу вечером, а в пятницу Загладин затащил меня к себе беседовать с Уинцингером (зав. международным отделом ЦК французской соцпартии). Загладин ведет серьезные переговоры с социалистами Франции, а по мне это пустое занятие. Я был раздражен, торопился, поэтому не удержался и порассуждал о пользе подобных визитов, но вежливо, намеками. Переговоры шли по-французски. Я с этим справился, но когда произносил что-то длинное, делал это через переводчика, впрочем, неплохого.

Читаю «Дети Арбата», вторую часть, первую читал два года назад. Говорят, что вмешался Горбачев и будто разрешили печатать в начале 1985 года в «Октябре». Очень сомневаюсь. Сталин у Рыбакова идет как литературный герой, с внутренним монологом, в котором все время контрастирует себя с Лениным. Роман этот — попытка разгадать, что такое Сталин психологически и философски и почему он стал возможен. Но последнее — смесь Достоевского с Медведевым.

Роман большого таланта.

 

Послесловие к 1984 году

Это — год становления Горбачева как государственного деятеля общесоюзного и международного масштаба. Еще при больном Андропове на этой необычной для советских верхов фигуре концентрировались надежды социально и физически уставшего, идейно обессмысленного общества, которому опротивели фарисейство, ложь и показуха, давно ставшие характерными приметами режима.

Разочарование, что не Горбачев, а Черненко был избран Генеральным секретарем после смерти Андропова, окончательно убедило в безнадежности и государственной безответственности высшего руководства страны, пораженного маразмом и старческим эгоизмом. Горбачев хорошо воспользовался этим, наращивая свою активность и демонстрируя интеллектуальное и политическое превосходство над «коллегами».

Объективная обстановка благоприятствовала его восхождению. Сгущались краски всеобщего застоя (этот термин употребляется в записях задолго до того, как он стал официально «партийным»). Экономика деградировала. Сельское хозяйство окончательно лишилось способности накормить страну: треть хлеба импортировалось, истощая золотой запас и поглощая большую часть нефтедолларов. Утаиваемый от населения колоссальный государственный долг — в условиях падения мировых цен на нефть — грозил вот-вот финансовым крахом.

Рычаги управления отказывали. Вопиющая картина бездарности, серости и лживости, перерождения обюрократившихся начальников демонстрировались каждый раз при отчетах министров и секретарей обкомов на заседаниях Секретариата ЦК КПСС и в Политбюро.

По роду занятий автора записок ему особенно была видна губительная неадекватность главных персон, ведавших международными делами. Громыко и его замы, Устинов, Пономарев, Русаков, Рахманин. являли собой полную неспособность реагировать на перемены во внешнем мире — на социально-политические последствия НТР в западном обществе, на «мирное наступление Рейгана», на недовольство социалистических союзников своим положением сателлитов, на фактический «уход от нас» и распад большинства звеньев международного коммунистического движения, который начался задолго до того, как мы, КПСС, прекратили оплачивать «братские партии».

«Узбекское дело» во главе с первым секретарем компартии союзной республики Рашидовым обнаружило не только «трансформацию» социалистического порядка в восточную квазидеспотию, но и полный провал национальной политики искоренения ислама с помощью окультуривания на европейско-русский манер и насаждения интернационалистской атеистической идеологии.

Тем не менее, вряд ли можно было найти в СССР человека, который в состоянии был бы предвидеть, что члены ЦК КПСС, а некоторые потом и члены Политбюро, возглавят в бывших советских республиках самодержавные и даже профашистские режимы.

Цинизм, раболепие, погоня за должностями, званиями, орденами поразили большую часть т. наз. «творческой» интеллигенции и научную среду. Более того, в этом году отчетливо стали проступать — и в номенклатуре партийно-государственной, и в среде интеллигенции, да и в духовно обесточенной широкой массе «простого народа» — последствия того копившегося десятилетиями морально-политического разложения, которое потом, когда был снят тоталитарный колпак, позволило так легко загубить Перестройку, а разрушительной и воровской ельцинской «элите» — овладеть властью и собственностью нации.

Наряду с этим очевидны были также и признаки идеологической оппозиционности среди части интеллигенции, требования свободы мысли (под прикрытием возвращения к «ленинским нормам»). Ползучее, неоформленное, часто не осознанное диссидентство становилось все более влиятельным в художественной и научной литературе, в кино, в живописи. Оно проникало и в верхний эшелон интеллигентского партийного аппарата. Это находило отражение, в частности, в «творчестве» спичрайтеров. Генсек (и другие «вожди») публично и в беседах с иностранцами говорили такое, с чем никогда бы не согласились, если бы понимали суть красиво написанного для них. Произносимые ими тексты и «культурно» оформленные заявления расходились с их взглядами и догмами, противоречили самому их менталитету и всему тому, что они делали и как себя вели на своих постах. В результате еще более явной становилась лживость власти и ее интеллектуальная беспомощность.

Горбачев все это видел. Понимал, что страна потеряла ориентировку, что идейная и физическая болезнь общества достигли высокой степени. Однако в том, что он делал и говорил, по крайней мере в этот период, невозможно различить сомнений в основах системы, порочной в самой ее сталинистской природе. Он верил, что болезнь излечима и что лекарем может стать (как бывало не раз за 70 лет) и будет партия,… очищенная от скверны, налепившейся на ней после Ленина. Он верил в чистоту и нравственную силу идей ленинизма, в притягательность и авторитет иконизированного образа Ленина. И, конечно, полагался на дисциплину, проще говоря, покорность кадров, привыкших делать то, что придумает и прикажет «Центральный Комитет». в лице Генерального секретаря. Надеялся и на энтузиазм, который может вызвать новизна замыслов и «больших целей».

Записки этого года проникнуты отчаянием автора перед лицом глупости, подлости, бездарности и своекорыстия стоявших над ним и рядом с ним разных деятелей, так или иначе влиявших на положение в стране, на политику. Его угнетало безразличие к судьбам страны в близкой ему среде, среди его коллег и «подчиненных», их цинизм и стремление увильнуть от своих обязанностей. Местами он выглядит почти единственно «хорошим» среди них. Это не от нескромности, а от безнадежности, которая толкала его с энтузиазмом воспринимать малейшие обнадеживающие признаки, одно время — даже видеть их в текстах, произносимых Черненко. Суждения автора о своих коллегах резки и порой несправедливы, хотя и опираются на факты. Теперь-то ему ясно, что их поведение и отношение к «делу» объяснялось нежеланием «выкладываться» ради того, во что они не верили и что по заслугам презирали (как и главных носителей этого «дела»). Но они, доктора и кандидаты наук, продолжали ему служить, как и автор записок, у которого, наверное, было более обостренное «чувство ремесла»: если что-то делаешь, делай хорошо, независимо от того, куда пойдет твой продукт.

Характерно, однако, что ни один из коллег и друзей автора по консультантской группе Международного отдела ЦК КПСС не «нашел себя» и «не устроился» при новом режиме в новой России.

 

1985 год

4 января 1985 г.

Отстаю от событий. А они суетны.

Огорчился перед Новым годом за Пономарева: Косолапов, когда спрашивал разрешения напечатать в «Коммунисте» написанное нами для Б. Н. заключение к восьмитомнику «Международного рабочего движения», получил от Зимянина указание — снять сноску, что это — заключение, пусть, мол, будет просто статья… Зимянин теперь так распоряжается в отношении Б. Н., будучи ниже чином! Но главное в другом — он отражает «мнение», что не надо в официальном партийном органе фиксировать связь Пономарева (на многие 10-летия вперед) с этим фундаментальным изданием… Т. е. готовят нашего Б. Н. к выносу. Думаю, он не переживет XXYII съезд, во всяком случае, в качестве секретаря ЦК.

На службе почти каждый день приносит свидетельства его беспомощности. Его главная сейчас забота — отстоять хоть что-то от воображаемого им для самого себя «ореола» создателя третьей (1961) Программы партии. Он никак не может примириться, что жизнь разнесла в куски это «его детище». И все пеняет на интриги то Горбачева, то Черненко, а, главным образом, — на «кудрявого» (так он называет помощника Черненко Печенева) и отчасти Александрова и Загладина. Жалуется мне, ищет во мне хотя бы собеседника и сочувствующего. Но я, естественно, отмалчиваюсь. Вот выпущена в № 18 «Коммуниста» статья Черненко, написанная в основном тем же Печеневым. Но Б. Н.'у она серпом по яйцам, выражаясь языком академика Арбатова.

Сочинили (по указанию Пономарева) предложения в ЦК «о сплочении МКД» — о новом Совещании. Теперь он будет его мариновать, боясь вызвать раздражение: не лезь, мол, со своим МКД, когда у всех на уме предстоящий съезд.

Можно приписывать такое отношение к нашим делам (делам Международного отдела) геронтологии и некомпетентности, отсутствию политической культуры, ленинского размаха. Однако — это лишь по форме. По существу же, действительно, «наши делишки» с «укреплением сплоченности МКД» стали анахронизмом. И, естественно, вызывают здоровую досаду на фоне вполне реальных и трудных проблем.

Загладин заболел перед Новым годом. Его статьи появляются каждую неделю (не гипербола) то в одном, то в другом журнале. Пошлейшие банальности облекает в приличную, временами красивую журналистскую форму и выдает за теоретические эссе. Многие так и воспринимают его сочинения. Но у большинства литературно и политически грамотных людей такая патологическая плодовитость вызывает насмешки, а в Отделе начинают понимать, что это, в частности, и за счет того, что «по службе» он практически ничего не делает, кроме приема делегаций (что также стало своеобразной сублимацией его графомании).

На днях на него пришла анонимка из Международной ленинской школы. и на Панкова — ректора вкупе. Они дружны со времен МГИМО, более 30 лет. Загладину клеят гонорары, полставки, которые он не вырабатывает (это вздор) и «прикрытие» Панковского лихоимства. Он и его замы ухитряются зарабатывать по 1200 рублей в месяц.

Горбачев распорядился: Пономареву, Лихачеву и Зимянину разобраться и доложить в ЦК, т. е. делу дан ход.

Сам Б. Н. «расписал» письмо Шапошникову, Рыкину и Топорикову, т. е. уже пошел на преднамеренное разглашение (и дискредитацию Загладина) по довольно большому кругу. Об анонимке я узнал от Рыкина. А сегодня Б. Н. велел, чтоб я прочел сам текст.

Не знаю, повредит ли это Загладину, но Панкову явно повредит перед съездом: делегатом его уже не выберут. Лигачев, хранитель партийной морали, не позволит.

1 января встречали Новый год с Пламами. Хорошо порассуждали. Он только что вернулся из турне по Филиппинам, Тайланду, Лаосу и Сингапуру.

А я, в свою очередь, разглагольствовал о душевных для меня последствиях романа Рыбакова «Дети Арбата». Это, в самом деле, роман века, такое «художественное исследование» эпохи, рядом с которым почти гениальная «Поднятая целина», посвященная тем же годам, превращается в провинциальное примечание. И какое бы это было нравственное очищение общества, если бы книгу дали напечатать!

7 января 1985 г.

Вот такие пассажи появляются в «Правде» (некая Ольга Кучкина — статья о самодеятельных театрах в Москве). И все делают вид, что подобная интерпретация «Гамлета» относится к кому-то вообще! Слушайте:

«В «Гамлете» две удачи: образ Гамлета и образ спектакля в целом. Найден ритм отлаженного механизма, в котором «прогнило что-то» только для обостренного самосознания и миросознания Гамлета — для остальных привычный механизм работает пока еще нормально. Плетутся интриги, заговоры, человеческое достоинство и сама жизнь не имеют цены. «Он человек был в полном смысле слова», отец принца Гамлета, его и убрали, и теперь торжествуют властолюбие, личные корыстные интересы искусно выдаются за государственные».

Арбатов сообщил: отменен Пленум по НТР, т. е. вопрос об НТР снят. То ли потому, что не хотят Горбачева в роли докладчика, наказывают за Англию, то ли потому, что нечего сказать или невозможно сделать то, что скажут.

9 января 1985 г.

Сегодня в «Правде» об итогах встречи Громыко-Шульц в Женеве. Неожиданно позитивное, особенно для меня, который знал, каковы были директивы у нашего и с чем ехали (по их публичным заявлениям и их печати) американцы. Вот, если бы на самом деле сдвиг!!

И стирается как с надоевшей пленки вся эта пономаревско-шапошниковская суета с «активизацией» антивоенного движения. Это — если смотреть со служебного моего угла. А вообще-то так оно и должно быть, ибо иначе не может быть: нет реальных противоречий, нет смертельного столкновения действительно жизненных интересов, как было в 1914 или в 1940–41 годах. А из-за одной идеологии в конце XX века при ядерном оружии воевать, видимо, не станут. Из-за идеологии воюют во Вьетнаме, в Афганистане, на дальних окраинах «цивилизованного мира».

Пономарев все терзает меня с Программой (КПСС). Это раздражает, потому что, когда надо было писать сам текст, он меня даже не попытался сунуть в «рабочую группу» а когда хочет латать плохо сделанное, подсовывает мне «вне контекста» (т. е. соседних абзацев и страниц — не трогать). От злости я не упускаю случая тыкать его носом в пошлые места. Многословие, повторения, дешево пропагандистский язык, поверхностность., а ведь писали умные, ученые, компетентные люди. А все потому, что писали человек 20 сразу и постоянно оглядывались на разных начальников: понравится — не понравится.

Словом, рождается текст, который очень разочарует тех, кто не равнодушен, кто еще ждет от Программы партии свежего, нового заряда для мысли и предмета гордости за свою партию. Гордиться, скорее всего, будет нечем.

Вчера секретариат ЦК. Три часа. Впервые — о работе парткома посольства, в данном случае ФРГ.

Потом — о положении с производством обуви. Бардак отменный. Но не это меня «огорчило» — привычное дело! Я почувствовал, что Горбачева начинает затягивать «текучка». Вчерашнее обсуждение чем-то напоминало аналогичные при Кириленко (по своей хаотичности и беспомощности). Каждый министр доказывает с цифрами, что иначе — при таком обеспечении, снабжении, оборудовании, финансировании, и т. п. — и не могло быть. И сделать он или рекомендовать ничего не мог и не сможет. И секретари ЦК поговорили, поувещевали, покритиковали, записали хорошие призывы и указания в постановление, а коренным образом проблему не поставили, и она не будет решена.

12 января 1985 г.

В четверг принимал экс-капитаншу Сан-Марино, которая в сентябре принимала меня в своем средневековом дворце в качестве главы государства. Глаудиа Раккини, лет 36. Теперь она просто член ПБ компартии. А с ней — Умберто Барулли — экс-генеральный секретарь КП. Приехали выторговывать льготы у наших торговых ведомств, чтоб снизить безработицу и сохранить КП у власти. Пообещал поощрить интернационалистский коммунистический дух у наших торговцев. Пообедали вместе. Поболтали непринужденно. Барулли- то тертый калач в отношениях с нами, а она была несколько, кажется, обескуражена «естественностью» советских (так и итальянцы называют граждан СССР) в обращении с иностранцами.

Была у меня двухчасовая беседа с Червоненко. В качестве зав. отделом он направляется в инспекционную поездку в США и Канаду. Говорил я ему, что там посольские должны бы делать, но они и то, что делают, делают неважно (за исключением ракетно-стратегической проблематики).

Добрынин (посол в США) был у Б. Н., ко мне он не привык захаживать, я для него мелочь. Да и Пономарева-то он посещает, потому что тот его зовет, а не потому, что это ему, Добрынину, нужно по делу.

Бовина и Фалина не переизбирают депутатами в Верховный совет РСФСР. Арбатов призвал меня оказать «моральную поддержку» Сашке «в этот трудный для него период». Сказал ему, что просил за Бовина у Горбачева, но тот ничего не сделал. Иначе и не могло быть. Бовин — в партийной элите и член Ревизионной комиссии ЦК КПСС — это одна из причуд Брежневского кумовства. В нормальных же условиях он слишком экстравагантен для номенклатурной колоды. Фалин же — жертва какой-то его неосторожности в словах, о чем стало известно Андропову «с последствиями».

Да и мне пора думать о своем «будущем». До съезда меньше года. В ЦК меня не оставят. Сам Пономарев дай Бог там останется. Уходить на пенсию сейчас, когда она будет заметно больше?… Или подождать съезда? Оставаться на работе после того, как тебя «уйдут» из ЦК — противно, неловко. Да и ради чего? Ради зарплаты? Сделать я уже ничего не сделаю и не потому, что уже не могу, а потому, что пришло время «других».

Интересно, какой тогда импульс к жизни останется, особенно, если, наконец, исчезнет и секс?! Просто любопытство? Читать, ходить на выставки, смотреть кино и спектакли, писать. Но писать особенно не о чем будет!

13 января 1985 г.

Бессонница. Стал читать. Наткнулся на стихи Винокурова.

Что ж, и я старею. Боюсь, что в этой гонке дней Я все ж не делаюсь мудрей, А только просто холодней.

А вчера вечером читал опять «Капитанскую дочку». Какая прелесть! Как плотно и просто!

16 января 1985 г.

Пономареву за 80 лет дали Орден Ленина. А Долгих (секретарь ЦК) недавно за 60 дали вторую Звезду Героя. Василию Васильевичу Кузнецову (как и Пономарев он кандидат в члены ПБ) в 80 лет тоже дали вторую Звезду. Секретарям обкомов потоком дают вторую Звезду за 60 и 70 лет. На фоне такой разливанной доброты по наградам случай с Б. Н. выглядит загадочно. Он расстроен. Когда я сегодня был у него, он не скрывал замешательства: «Как воспримет комдвижение?! Как поймут это братские государства, которые наградили меня своими высшими орденами!? Как отнесется к этому факту миролюбивая общественность!?» Вот такими мерками он мерит это огорчительное для себя событие.

Я спрашиваю: «Вы, что не знаете, как это делалось?

— Нет, ничего не знаю. Был только что у Горбачева по делам. Спросил его. Он встал. С виду растроганный, обнял, сказал: не о чем не беспокойтесь, все будет правильно, я приду завтра сам вас поздравить. А потом сообщил мне, что не поедет на съезд Французской компартии, хотя, — комментирует Пономарев, — его там очень ждали, Плиссонье и Марше прямо говорили нашему послу, что хотят только его, Горбачева, они буквально fascinaint его визитом в Англию. Его приезд очень бы поддержал партию в ее нынешнем тяжелом положении и т. п. Горбачев вместо себя предложил Соломенцева. Добавил, что Генеральный (Черненко) не захотел, чтобы заседания Политбюро проходили без Горбачева (сам он болен, в больнице).

Надо всю эту, успокоительную для Б. Н. информацию, понимать, очевидно, так:

а) Он, Горбачев, не виноват, что Пономареву не дали второй Звезды.

б) Сам он (особенно после Англии) оказался в несколько рискованном положении — пониженного доверия, «чтоб не зарывался, знал свое место».

Я посочувствовал Пономареву, согласился, что многие не поймут и что вообще — это не по-товарищески.

В самом деле, если даже его готовят к «выносу», то почему бы напоследок не дать второй Звезды — ведь это стало заурядным явлением? Разумеется, речь не идет о реальных заслугах — по такому критерию никому не надо бы брать ни Звезд, ни орденов в высшем эшелоне нашей власти. Речь идет об элементарных нормах взаимоотношений в «верхотуре», да и просто о соблюдении табели награждений, которая давно стала решающим критерием.

Например, моей секретарше Тамаре, дали к 50-летию почетную грамоту Верховного Совета РСФСР. Но ведь это только потому, что она в аппарате ЦК и служит секретарем зам. зава. Миллионы таких женщин по всему Советскому Союзу, занятых на подобных и даже более сложных должностях, получают к 50-летию цветы от сослуживцев, не более того. В таком контексте Пономарев, конечно, заслуживал второй Звезды.

Неужели он и после этого будет, как ни в чем не бывало, гоношиться, суетиться, совать нос не в свои дела, проявлять утомляющую всех активность, выдавая все это за выполнение партийного долга?

17 января 1985 г.

Отдел чествовал Пономарева по случаю его 80-летия. Зал был полон. Рыкин (секретарь партбюро отдела) открывал собрание несколько горлопански и выспренне. Загладин произнес блестящую речь, которая всерьез всех взволновала и самого Пономарева тоже. Потом был выпущен на трибуну зав. латиноамериканским сектором Герой Советского Союза Кудачкин. Потом Светлана Шадрина, которую сочли самой прелестной из наших девиц преподнесла цветы и произнесла какой-то стишок, сбиваясь как школьница.

Атмосфера была искренней. Некоторые прослезились (я сидел в президиуме и видел сам). Народ в общем добрый у нас, к тому же начальственный комплекс не выветрился из русской души.

Думаю, что это добродетельное торжество сильно скрасило Б. Н. горечь неполучения второй Звезды. По окончании, весь оставшийся день шли к Б. Н.'у поздравлять институты, министерства, организации, комитеты, персоны и проч.

Обедал с ирландцами на улице Димитрова. Разоткровенничался насчет «реализма» как лозунга дня для нашей партии. И особенно о том, что некоторые проблемы мы могли бы решать и раньше, например, продовольственную.

Поговорили о положении в компартии Великобретании.

И вновь заспорили из-за Рабочей партии, недавно возникшей в Ирландии: здесь друзьям изменяет и здравый смысл, и даже просто логика…

22 января 1985 г.

Сегодня был на Секретариате. Лигачев докладывал о ходе избирательной кампании. Организационно, мол, все в порядке, но вот добиться, чтоб по деловому, без парадности и формализма — не получилось (и, действительно, то, что показывают на эту тему по телевидению, противно смотреть — как при приснопамятном Лене в последние его дни).

Еще — о состоянии мясо-молочной промышленности. Три министра выступали, из Госплана, Соломенцев. Вел и подытоживал Горбачев: «пещерный век», заключил он оценку министрам наше отставание от западных фирм. На мясокомбинатах, чтобы готовить мясо в упаковочно-товарный вид, бабы топорами его рубят.

Очень скверно. Никак не могу примириться с равнодушием людей (моих коллег в ЦК) к работе, за которую они получают большие деньги и всякое прочее.

Пусть ты презираешь «это дело». Может, оно того заслуживает, по своей бессмысленности, непродуктивности и т. п. Но будь честен. Уйди, если не нравится. Но не будь циником, ибо это означает, что за тебя должны делать твою работу другие, которые получают те же деньги, что и ты, т. е. делают двойную работу — и за себя, и за тебя!

Тот же Шариф, мой зав. сектором по Англии. Впрочем, четвертый год он три четверти каждого года болеет!

23 января 1985 г.

Пономарева не видел два дня — после его дня рождения. Брутенц, который вместе с ним принимал сегодня чилийцев, увидел его растерянным. Но держался в своем нелепом стиле — со своими советами. Люди приехали объяснить, почему Пиночета надо свергать оружием. А он им: Ленин учил, что восстание — искусство, но надо изучать и НЭП. Это иллюзия, будто он не стареет. Он дряхлеет интеллектуально, и его природные черты все больше выпирают. Не могу отогнать от себя его жалкого рассказа, как Горбачев, реагируя на его вопрос — почему не дали второй Звезды, встал, обнял за плечи. И наш Б. Н.'чик чуть не расплакался, рассказывая мне об этом. Он, который начал с того, что презирал Горбачева, считая себя во всем выше. А теперь с собачьей благодарностью мямлит, как тот милостив был с ним, просил «не беспокоиться ни о чем». Нет, нету в Пономареве той большевистской косточки, которая сродни аристократизму декабристов и народовольцев! Мелок он, хотя и прямой наследник большевистской когорты!

Между прочим, сегодня последовал еще один щелчок по нему. Из МИД «на ушко» сообщили, что Громыко назвал главой делегации Верховного Совета СССР в США Щербицкого. А Пономарев так рассчитывал, так надеялся! Сколько лет после той, пятилетней давности своей поездки в этом качестве в США, он всем — и нашим и зарубежным — повествовал, с кем он, «вот как с вами», разговаривал, что им внушал, как воздействовал. До сих пор по именам помнит и сенаторов, и конгрессменов, и губернаторов и прочих, с кем встречался там, кто принимал его и т. п. Такое будет разочарование! И намек!

Уж не собираются ли они его отправить на пенсию на ближайшем Пленуме в апреле?!

26 января 1985 г.

Умер от инфаркта еще один товарищ — Слепов Николай Борисович, занимался Израилем. Но служба шла как ни в чем не бывало. Занимаюсь сочинением международных разделов в избирательные речи секретарей ЦК, в том числе Горбачев.

Б. Н., несмотря на выбор в пользу Загладина, все-таки опять притянул меня к Программе. Они, там, «на даче», доработали, теперь он должен докладывать Горбачеву свое мнение, вот я и составлял вчера «его» мнение. Впрочем, вписал, что не стоит в Программе, т. е. еще на несколько десятилетий вперед называть коллективизацию «Великой революцией»: уж слишком много она стоила неоправданных жертв и принесла такие материальные и прочие — экономические, социальные и другие потери, последствия которых ощущаются до сих пор. Не знаю, примет ли он это. В душе-то он согласен, но ведь в своем, уже семикратно изданном учебнике по истории КПСС, он утверждает на протяжении 20 лет, что коллективизация — «вторая великая революция»! Да и осмелится ли, даже если «согласится» откорректировать самого себя?!

Шалаев (ВЦСПС) настаивает на возобновлении передачи миллиона рублей английским шахтерам, хотя Горбачев сказал Тэтчер: не передавали и не будем. Заставил его войти в ЦК. Сам я — в сомнении. Так и составил записку. Ибо наш миллион — капля в море (меньше недели от потребностей шахтеров), да еще тайно (так что и насчет интернационализма — нуль!), а если раскроется, Мэгги смешает своего, так понравившегося ей собеседника, с грязью. Игра не стоит свеч. Посмотрим, как отнесутся секретари ЦК и сам М. С.

Остается девять месяцев до съезда. Надо решать, как жить дальше. Смысл службы уже потерян, с МКД ничего не будет, оно тает, валится одна партия за другой. Видно, исторически оно изжило себя, политически еще держится — нами и за наш счет. Значит, проблема моей службы — это теперь сугубо бытовая моя проблема.

30 января 1985 г.

Черненко уже почти месяц в больнице. Заседания ПБ проходят нерегулярно: не доверяет их проводить никому другому. ПКК (стран Варшавского договора) — отложено на неопределенный срок. И что будет с предвыборной речью? Ведь 24 — выборы в РСФСР.

Сегодня у лифта в толпе спрашиваю у Рахманина насчет ПКК. «Ну, что ты! — отвечает. — Не светит. Как и с выборами!» Подумав, добавил: «Черт знает что — 10 лет вот так уже мыкаемся!» И это — почти вслух! И это — Рахманин!

Б. Н.'а, кажется, подкосило 80-летие. Он и раньше начал сдавать, а сейчас — видно «не вооруженным глазом».

Позвал тут. Подводит к подоконникам. Они завалены адресами, телеграммами, письмами по случаю 80-летия. Говорит: «Ведь я им не начальник, значит — от души. Выказывают искренне. Но что со всем этим делать? Конечно, я понимаю: чем больше подчеркиваешь свое значение, тем хуже к тебе относятся. И все-таки. как-то надо бы «довести» об этих сотнях поздравлений и оценок, которые там содержатся!»

В ответ я вызвался только «обобщить и систематизировать». Посадил за это трех консультантов. Ерничают и делают. Это — ладно бы. Отвратительны другие его ходы. Посол Болгарии прислал письмо с просьбой дать интервью для фильма о Димитрове: «Какое самое сильное впечатление запомнилось от встречи с ним» и т. п. в интимном плане.

Так вот: мне (а я — Козлову и Рыбакову) поручено сформулировать «личные впечатления т. Пономарева от совместной работы с Димитровым».

Одновременно в проекте Программы пишем о нравственности партийцев. И есть там формула: чем выше пост, тем строже требования к морали коммуниста. Так вот: подобная эксплуатация мозгов других людей, подчиненных, которые получают партийную зарплату, не считается аморальным. Это — норма: что высшие руководители ни слова сказать публично, ни строчки написать «от себя» и собственной рукой не могут. Единственное исключение сейчас — Горбачев.

Между прочим, перед 40-летием вдруг задался я вопросом об участии нынешних членов Политбюро, кандидатов в члены и секретарей ЦК в войне. Заглянул в справочник (биографии членов ЦК). Ни один из них на фронте не был!

Конечно, то, что Брежнев сделал из своего пребывания во втором эшелоне, тоже нехорошо. Однако.

Читаю Есина «Имитатор» в «Новом мире». Блеск по исполнению, да и по мыслям о современной чиновной интеллигенции, хотя речь о художниках = о нравственном состоянии нашего нынешнего общества.

Ребята из польского сектора (в Отделе ЦК по соцстранам), которые явно мне симпатизируют (иногда приводят ко мне на беседы своих поляков). Сообщили сегодня «на ушко», что «ревизионистскую» статью Амбарцумова перепечатали в Болгарии и ГДР.

Очередной том Л. Н. Толстого. Письма. Он, оказывается, писал их каждый день, плюс дневники и плюс — для собрания сочинений!

5 февраля 1985 г.

Опять слово за слово читаю проект Программы, готовлюсь к словесным схваткам с теми, кто считают себя ее главными авторами — Печеневым и ребятами, которых мы, Международный отдел «вскормили» в журнале «Проблемы мира и социализма», но не удосужились во время приобрести себе (т. е. взять в Отдел).

И вновь, в который уж раз, после самого тщательного редактирования в группе, в соответствии с замечаниями секретарей — выгребаю оттуда и несуразности, и повторы, и пустопорожние фразы.

В прошлую субботу, как уже писал, опять секретари одобрили текст, но кое-что вновь предложили «владельцы» окончательных советов — Печенев плюс Стукалин. Будут ли они нас с Пышковым слушать, принимая во внимание всю желчную тщеславную суету вокруг нашего Б. Н.'чика.

В четверг утром поеду туда (т. е. на дачу Горького). Посмотрим. Главное — самому не суетиться и не проявлять большой заинтересованности.

11 февраля 1985 г.

С 7-го по 9-го, три дня в Волынском -2. Стукалин, Печенев, Пышков, Степанов, Солодухин, Правоторов и я. Доводка Программы КПСС после очередных соображений секретарей ЦК перед представлением текста Горбачевым Черненко.

Главные проблемы:

1) «Глобализировать», т. е. устранить модный в МКД налет замыкания на национальной проблематике и задачах, но не допустить возврата к трепологии Программы-61. Фактически дело свелось к заимствованию определения эпохи; к абзацу о том, что совершенствование советского общества — это и интернациональная задача КПСС; и что КПСС воспитывает своих членов не только в духе веры в коммунизм для России, но и — всего человечества.

2) Исправления в трех направлениях — в соответствии:

с теорией марксизма-ленинизма; со здравым смыслом; с русской грамматикой.

3) Новое заключение (где образы будущего коммунизма) — чтоб не очень патетически.

Частность, но важная: добавление о Латинской Америке, которая из-за упущения Брутенца и Загладина на предыдущих этапах фактически была «вписана» в концепцию «освободившихся» стран Азии и Африки. Добился, чтоб это было поправлено, хотя текст в «моей» редакции и не был принят.

Главным поставщиком замечаний, предложений и поправок был я… как аутсайдер. Печенев, который верховодил, старался держаться лояльно, но раздражался и бывало начинал возражать, едва я открывал рот.

Я с самого начала поставил себе целью не заводиться. Спокойно, иногда будто в шутку «доказывал» и часто находил поддержку у других. Тогда Печенев уступал. В общем-то он принял меня как агента Пономарева и лишь постепенно понял, что я сам по себе.

Я искренне считаю заслугой Печенева, что ему удалось настоять на необходимости сломать тщеславный консерватизм Пономарева и делать текст реалистическим и в основном обращенным во внутрь страны, а не поучением для МКД, не моделью для всех…

Вернувшись из Саратова, Б. Н. пытался внедриться, но опоздал, мы постарались закончить и лишили его возможности появиться в Волынском и затем представлять текст от своего имени. Это и ему во благо: надоел он всем со своими претензиями. Его тщеславие делает его смешным и глупым. Казалось бы, давно пора понять, что ему не удастся связать свое имя и с «новой редакцией Программы». Вот ведь как получается: даже умный человек, но лишенный внутренней культуры, подлинной интеллигентности и аристократизма, выглядит дураком и мелкотравчатым.

Соломенцев рассказывал (о съезде ФКП), как на митинге Марше взял за одну руку его, за другую китайца, поднял их, вызвав гром оваций. Но наше телевидение почему-то — возмущенно отметил Соломенцев — вырезало эту сцену.

А Пономарев, которому я рассказал об этом, отметил: и правильно сделало!

Вот вам и единодушие наших лидеров по китайской проблеме.

Между тем, наша делегация там, в Париже, несколько раз «дружественно» общалась с китайской. И это фактически — возобновление межпартийных контактов.

15 февраля 1985 г.

На неделе был Дьюла Хорн — заведующий международным отделом ВСРП. Был он у нас с Загладиным. Часа два разговаривали. Очень он хочет быть совсем откровенным, очень он хочет, чтобы мы открыто с ним согласились (потому что считает, что в душе мы с ним согласны). Может быть, оно и так, но он мыслит не политически, а провинциально, хотя и очень умный. Говорят, его хотят перевести в МИД Венгрии. Но это — не потому, что он в душе ревизионист. Просто им с Сюрешом тесно в одном ведомстве (ЦК ВСРП).

Вечером пришлось развлекать его в ресторане «Смена». Проститутки вокруг и внутри. Пошлейшая «программа» на тему русских народных сказок — a la russe, как точно выразился Жилин. Стыдно. Отвратительно.

Совещание у Б. Н. по поводу мероприятий в связи с Победой. Куча мероприятий, да толку что! Никого и ни в чем мы не убедим. На Западе атака на Ялту — очередной канал антисоветизма. Умная статья Коротича об антисоветизме в Англии. Сообщение посла из Лондона о встрече наших 7 школьников с английскими и американскими сверстниками — перед телевидением. Наши ребята произвели большое впечатление. Да, в среднем, особенно интеллигентском, звене наши на много голов выше тамошних, даже самых цивилизованных. Мы вне предрассудков, мы подчиняемся условностям и ритуалам иерархического общества, но это не проникает в суть нашего человеческого.

Был у Арбатова. Усидели поллитра. Перемыли всем кости. Его интим с Горбачевым. Тот будто бы не любит Загладина. Не очень верится. Факты? — Осудил его новую женитьбу: Яковлеву сказал об этом. Арбатов доказал мне, что инициатор неполучения Пономаревым второй Звезды — Громыко! Юрка убежден, что Громыко рвется в Генеральные. Генеральный же весьма плох. С Папандреу не смог встретиться. Как он будет выступать перед избирателями? А в апреле — съездовский Пленум! В порядке «затемнения» почти каждый день публикуется либо «его» обращение к народу, либо предисловие к очередному «его» изданию, либо приветствия или ответы на вопросы корреспондентов. Думаю, что он их не читает, даже после публикации.

Арбатов показал записку, которую он направил Горбачеву. Доказывает, что надо сорвать переговоры в Женеве (Громыко-Шульц). Не ожидал от него такой наивности. Будто он ведает, какие «государственные» соображения руководят действиями Громыко, который вновь продемонстрировал свои возможности, «наградив» своего первого заместителя Корниенко Героем социалистического труда!!

Да и по существу, нелепо уходить с переговоров, не начав их, когда весь мир увидел в них единственную надежду. Ведь главное сейчас — одерживать «победы» в пропагандистской войне, хотя они и ничего не изменят в реальной политике = в гонке вооружений, катастрофических для всех, а для нас — раньше других.

Читаю «Публичное чтение о Петре Великом» С. Соловьева. Масштабный исторический мыслитель. И поучительно тоже!

19 февраля 1985 г.

Сходил в музей Горького в Шехтелевском особняке на улице Качалова. Я там никогда не был, представлял интерьер по фотографиям. Все вместе, Горький плюс Шехтель плюс дух эпохи, производят впечатление, как и то, что музей-то открыт только в 1961 году, после XX–XXII съезда КПСС. Да и то сказать — как бы выглядела библиотека Горького в шкафах по всем стенам — 10 000 книг, из которых доброй трети место в спецхране! Ходил по комнатам: прихожая с лестницей, обошедшей все архитектурные хрестоматии мира, столовая с роялем и камином, библиотека с круглым столом и кожаными креслами былых времен, кабинет с китайскими штучками, спальня с мебелью, которая Горькому не понравилась, но просил не беспокоиться (т. е. не менять). Она — богатая, в стиле рококо.

Ходил и не оставляло меня «при всем том» чувство: высоко себя ставил первый пролетарский писатель, как и в Сорренто, не постеснялся получить от пролетарского нищего государства помещение, подстать миллиардеру! Здесь-то и были написаны многочисленные, на 5–6 томов статьи о пролетарском искусстве, о новой культуре, о гниении Запада и т. п. Нет! Что-то есть неистребимо вечное в попреках Маяковского, которого пролетарским признали только после смерти и не на I съезде Союза писателей.

Перебираю «от нечего делать» разные книги: Фитджеральд «Письма, записки, дневники», Эйдельман — о Пушкине-историке, Соловьев, Салтыков-Щедрин «Благонамеренные речи» (совершенная антисоветчина!), «Марксизм 1929–1956» — сборник разных марксологов, Вознесенский. Проза. Винокуров «Она» (сильные стихи, далекие от ортодоксии), сборник современных английских писателей (бытовщина, как мы сказали бы. А может быть, это судьба всякой литературы, в конце концов, когда все будут сыты и когда «мировые проблемы» — любовь, голод, нищета, угнетение и т. п. — будут решены на путях ЭВМ, НТР и секс-революции в мировом масштабе.

А читая книжку Фитджеральда, я вновь поймал себя на мысли, что мне все больше интересно читать о писателях, чем их самих: мыслей больше.

20 февраля 1985 г.

Вчера послушал Громыко перед избирателями (в РСФСР), сегодня прочел в «Правде». Он — о Черненко… Все другие говорили о нем по трафарету, даже заподозрил, что соответствующий абзац (о Генсеке) был утвержден на Политбюро. Этот — оригинален в своем слове о «внутреннем и внешнем величии нынешнего Генсека». Что это?

Пользуется его беспомощностью, ограниченностью, тщеславием, чтобы сохранить себе монополию на внешнюю политику, а, может быть, это даже и завещание — на наследство? Скорее всего так и есть. Арбатов, да и другие не исключают, что Громыко всерьез зарится на первое место. Неужели и такое у нас возможно? А все другие, может быть, настоящие, вновь будут ждать своего часа на выдвижение?

Вчера перебирал свои блокнотики времен войны. Многие страницы просто стерлись — настолько, что можно разобрать лишь несколько не связанных между собой слов. А то, что почему-то осталось разборчивым — противно читать: много я копался в себе вместо того, чтобы просто фиксировать факты, эпизоды, фамилии, названия деревень и т. п.

Политические рассуждения довольно ортодоксальны, — боялся что ли, что в чужие руки попадут? Впрочем, встречаются и замечания, которые были большим риском в сталинские времена. Недаром же я таскал блокнотики в карманах, а не в полевой сумке.

Когда-то все это, наверно, стоит разобрать. Мемуаров из них, видно, не получится. Но рассказ о себе самом может и выйти.

Многое меняется. Однако, охранительная суть политики освобождается только от крайних, репрессивных форм. Суть остается.

Прочел «Вторую встречу». Это книга Лакшина. Там о Твардовском, как о великом, как о классике. И в самом деле, даже Шауро и Ко возражать не будут, как и против того, что это утвердилось в народном сознании. Однако, Твардовский в свое 60-летие получил всего лишь Орден Трудового Красного знамени. И хоронили его почти как Пушкина — чуть ли не втихоря, чтоб не возбуждать эмоций. А вот заурядному сочинителю и жополизу Маркову дали дважды Героя, не заботясь о нравственных последствиях, т. е. о том, как на это посмотрит народ. А он либо безмолвствует, либо нахально смеется в рукав.

У Лакшина есть очерк о Марке Щеглове, вспыхнувшем в нашей литературной критике в момент Эренбурговой «оттепели», еще до XX съезда. И я вспомнил: было не то какое-то партсобрание, не то производственное совещание в Отделе науки в ЦК. Возглавлял его тогда А. М. Румянцев, будущий шеф журнала «Проблемы мира и социализма». Замом у него был такой Тарасов, огромный, стоеросовый, с красивым тупым лицом. Говорил он булькая, будто что-то жидкое болталось у него во рту. Доклад его был о культуре. Запомнил я только чувство отвращения от того, что я нахожусь в этой компании душителей оттепели: как он нес Марка Щеглова, со свежей еще тогда космополитической охотнорядской яростью!

Прочел новые главы «Сандро из Чегема» Фазиля Искандера, тамиздатовское. Ощущение неприятное, в отличие от старых глав дяди Сандро: думаю, это от антисоветского кукиша в кармане, да еще в заграничных штанах.

22 февраля 1985 г.

Только что прочитал интервью Натты «Стампе». Откровенно и все до конца — об МКД, о «реальном социализме» и проч. И в связи с этим думаю о нашей предстоящей Программе на XXYII съезде. Раздел о коммунистическом движении… Написан Загладиным, дважды одобрен секретарями ЦК, уже много поправлен в Волынском -2. Но суть остается. Она — прежняя, даже такая, какой была до XX съезда. Меняется только словесность, да и то не во всем: мы, например, настаиваем на термине «пролетарский интернационализм», хотя в 1976 году на Берлинской конференции согласились заменить его «интернационалистской солидарностью» (и первое время в печати пользовались этим термином). Главное другое. Натта апеллирует к реальностям и в этом смысле отвергает «провокацию» интервьюера, — за кем вы (ИКП), мол, идете теперь — за Лениным или возвращаетесь к Каутскому?

Со времен Андропова и при Черненко мы тоже за реализм. Однако, не хотим признать, что коммунистического движения в нашем, хрестоматийном понимании нет и не будет. А отсюда все остальное, а именно: мягкий, сдержанный язык в отношении коммунистического движения, проблем сотрудничества и сплоченности в расчете на то, что удастся умаслить, не провоцировать разрывов, добиться какого-то молчаливого modus'a vivendi со всеми — и с ИКП, и с китайцами, своего рода «коммунистического экуменизма», как выразился интервьюер из «Стампы», употребив привычное католику выражение.

А для чего? По-видимому, для того, чтобы сохранить видимость существования мифа (МКД) — а мы, КПСС, во главе-де! Для идеологической всемирной державы это нужно. Но, сохраняя миф, мы поддерживаем существование — жалкое, дохлое, беспомощное — многомиллионных братских партий, которые за нашей спиной и под прикрытием международного авторитета (и пугала) — МКД будут и дальше прозябать.

А если бы мы «распустили» МКД, им пришлось бы зашевелиться. Конечно, многие сразу бы накрылись. Но другие, в которых еще теплится какая-то энергия, и там, где условия (классовой борьбы) благоприятны, возродились бы. Может быть!.. И с точки зрения «мировой революции» получился бы выигрыш. Однако, мы мыслим категориями идеологической великой державы, а не категориями мирового революционного движения.

Впрочем, кто это «мы»? Против кого я грешу? Я уверен, что тот же Горбачев, Соломенцев, Воротников, да и сам Черненко отвергли бы такой подход, если бы мы, т. е. международный отдел ЦК, его предложили и обосновали. Уверен? Нет, не уверен. Наоборот. Сначала Андропов, потом Горбачев потребовали от нас откровенного, неприкрашенного, «без алиллуйщины», как выразился Горбачев, анализа состояния МКД. Пономарев замотал это задание и в тот и в этот раз. Он добился от меня опять лакировочной записки в ЦК, в которой едва проступает настоящая реальность. Но и такую записку хотел было положить под сукно. Не вышло: Общий отдел настоял, чтоб записка была, — бюрократический контроль требовал «закрытия» вопроса. Однако… Горбачев не захотел такую записку ставить на обсуждение. Он понял, что от Пономарева толку не будет, как он и предполагал, делясь своими впечатлениями с помощником Черненко Вольским еще летом.

И так возвращаемся на круги. Пономарев смотрит на МКД, как секретарь обкома на свою область. Коминтерновщина у него в крови плюс страх за то, что с него могут спросить, почему он занимается очковтирательством и приписками. Предлогом может стать ситуация с компартией Финляндии, которую именно Пономарев с помощью Шапошникова и референтов Смирнова и Федорова «братьев-разбойников» (как их называет теперь даже глуповатый ортодокс их завсектором Раздорожный) довел партию до полного развала и обозлил руководство КПФ до такой степени, что оно и впрямь превращается в сборище антисоветчиков.

Но сойдем с круга. Дело обстоит так. Загладин с перерывами, но в сумме несколько месяцев сидел на теоретических дачах и сочинял соответствующие разделы к новой Программе КПСС. Да, Пономарев все время висел над ним. Но уже на первом обсуждении заготовок для Программы, Пономарева сильно приложили на ПБ, дали понять, где его место, перечеркнули его претензию курировать подготовку Программы. Почему бы этим не воспользоваться? Тем более, что именно в то время у Загладина состоялся откровенный разговор с Горбачевым. Вот бы и заручиться поддержкой, согласовать бы новый, смелый подход к МКД, для которого Горбачев был свеж и открыт. Но Загладин не захотел рисковать. Пономарев ведь все-таки еще секретарь ЦК и может против таких вольностей апеллировать к «краткокурсной ортодоксии» большинства Политбюро.

В результате мы, т. е. Международный отдел, делаем «не то», вертимся на холостом ходу, и поделом нас все больше презирают в МИД'е помыкают нами вместе с нашим Пономаревым.

Прочитал в газете речь Тихонова перед избирателями. Обратил внимание (это бросалось в глаза еще на выборах в Верховный Совет СССР год назад), что речи наших руководителей стали (после Брежнева) все больше отличаться друг от друга. Конечно, не в существе, а как и должно быть в нормальной, ленинской партии, когда каждый в рамках единого курса говорит по-своему и о своем. Разумеется также, что не сами они свои речи пишут, но в помощниках у них и среди «привлекаемых», как правило, — разумные, а бывает и умные люди. И, в конце концов, продукцию-то принимает оратор, он не станет произносить то, с чем не согласен.

Выборы в РСФСР.

Просмотрел статью Ахромеева (начальник Генштаба) по случаю дня Советской Армии в «Коммунисте». Отмечает личные заслуги Сталина в войне и победе. Жукова ставит на одну доску с Тимошенко, как представителя ставки Верховного главнокомандования. О действительных причинах поражений 1941 году — глухо и невнятно, как это принято сейчас. И вспомнил эпизод, который имел место совсем недавно. Пономареву на Секретариате ЦК поручили возглавить комиссию по проведению общественно-пропагандистских мероприятий в связи с 40-летием Победы. Он собрал (недели две тому назад) некоторых заведующих отделами, заместителей замов и др., были и мы с Загладиным и Шапошниковым. Под конец «повестки дня» еще раз вылезает Замятин и говорит: «Вот я видел…,да и некоторые другие из присутствующих, документальный фильм «Победа» о Потсдаме, он по решению подготовлен. В конце фильма — там все вроде правильно! — меня резанул текст диктора: Сталин был, мол, капризный, нетерпимый и еще что-то. Неуместно. Зачем? Портит все впечатление».

Поддакнул Киселев, зам. зав. Отдела соцстран, известный мастодонт сталинизма. Хотел было отмолчаться Стукалин (зав. пропагандой), но Загладин, сидевший напротив, апеллировал к нему. И тот нехотя тоже поддакнул.

А Пономарев отреагировал так: «Подумаешь, капризный. Обидно, видишь ли, коробит. А не коробит, что он загубил перед войной весь цвет вооруженных сил и армиями пришлось командовать командирам рот?! Сколько это стоило народу? Сколько погибло из-за этого (одного этого только!) людей?!»

На этом дискуссия и кончилась.

Однако, просмотр фильма был предварительный, на уровне Отделов. Они, конечно, дали свои замечания, кому следует. Замятин решил для подкрепления апеллировать к Секретарю ЦК, если, мол, вопрос будет решаться «наверху». У Пономарева он понимания не встретил, а как у других?…

23 февраля 1985 г.

Прочел газету с речью Черненко. Речь хорошая, недаром ее готовили месяца два самые что ни на есть асы этого дела. И невольно начинаешь ерничать: а зачем вообще начальство? Может быть, действительно лучше, если они будут исполнять роль представительских кукол, а дело делать профессионалам? Но тогда надо как-то в открытую что ль, без дураков, без лицемерия и фарисейства, от которых всех тошнит. Вот вчера, например, собрание избирателей, где отсутствует кандидат в депутаты (т. е. Генсек). Ведет Гришин. Произносит елейные подобострастные речи. Показывают аудиторию, в которой через одного, если не чаще, знакомые все лица: аппарат, министры и т. п. Гришин дает характеристику кандидату, заключая ее словами о «личной скромности». И т. д. Нет, неистребимо в России «начальстволюбие» (по Салтыкову-Щедрину), но не по-немецки, а по-русски, когда на самом деле начальство никто не любит, за исключением физических идиотов. Зато процветает едва прикрытое социальное и политическое лицемерие, зло которого в том, что создает дистанцию огромного размера между общественным сознанием и властью, отнимая у нее всякий моральный авторитет.

Просмотрел еще раз (в который раз) фильм о блокаде Ленинграда из 20-серийника «Неизвестная война». И вновь (наряду с очередным волнением) смешанные ощущения. Ведь мы сами под предводительством Сталина постарались как можно скорее забыть и даже затоптать память о войне. Сталин знал, что делал, играл на естественном стремлении людей отвернуться, «забыться», не теребить раны. Помню сам скорее стремился снять военную одежду. Упросил мать сделать из хорошей гимнастерки нелепую курточку. У Сталина был, конечно, свой очередной коварный замысел. Но это, наверно, и свидетельство здоровья нации, которая не хочет долго убиваться над павшими, потому что «надо жить».

А теперь, в который уж раз — при Брежневе и после, мы гальванизируем память о войне. И это скорее всего — старение государства, которому необходимо (сознательно или нет) эксплуатировать память о «величии» для поддержания идейно-нравственного потенциала нации.

26 февраля 1985 г.

Шульц выступил в Сан-Франциско с очередной нахально-антикоммунистической речью. Б. Н. вчера с утра поднял панику! Уму непостижимо, новый тотальный крестовый поход, угроза всем революциям и всем народам, надо что-то немедленно делать, так это нельзя оставить, совсем обнаглели и т. д. в этом духе.

Лисоволик, мой зав американским сектором, донес, что уже есть поручение дать отпор в «Литературке» и в «Правде».

Сегодня пришла рассылка из «Правды» по Политбюро: ругательный отлуп с оскорбительными эпитетами в адрес государственного секретаря США, с которым нам иметь дело на переговорах по вопросу — не много нимало — о том, быть или не быть человечеству (12 марта начнутся).

Меньшиков, наш главный консультант по США, заявил, что так нельзя, это де объявление войны. Лисоволик, наоборот, назвал позицию Меньшикова капитуляцией и предложил лишь снять наиболее оскорбительные, личные выпады, не меняя «концепцию» статьи = отлуп: с ними, мол, только так можно разговаривать. Я занял среднюю позицию. Поправил верстку и отослал Пономареву, который, кстати, с одной стороны паниковал вышеупомянутым образом, а с другой — критиковал меня за то, что я пропустил в проектах речей Щербицкого, который на днях едет во главе парламентской делегации в США, «грубо критические пассажи».

Не успел я отправить текст, звонит Александров-«Воробей». «Читали?» — Читал… И он понес — в духе Меньшикова. Понес Афанасьева (главного редактора «Правды»), который не понимает элементарных вещей, составил текст, который уместен, если мы накануне войны, а не переговоров с США, глупые оскорбления. А если б они подобное написали в адрес Громыко? (Я смолчал, хотя надо бы ответить, что «Time» печатает мемуары перебежчика Шевченко, громыкинского выкормыша и протеже и пишет о нашем министре такое, что любые политические оскорбления в адрес Шульца выглядят легкой иронией: о поборах и взятках во время визитов в Америку, об этом, кстати, мне рассказывал и Яковлев, когда был послом в Канаде. О лихоимстве его жены, которая, приезжая в Штаты, обходила все ювелирные магазины, базары с барахлом, скупая ценности и золото за счет казны и подношений работников посольства и торгпредства, о невежестве самого министра и проч. его качествах… Но это a propos. Словом, Александров — бывший помощник Брежнева, бывший помощник Андропова, нынешний помощник не существующего уже Черненко — в ужасе от такой статьи и искал у меня поддержки.

Я ответил, что, мол, и Пономарева старался убедить, что выступление Шульца — очередная антисоветская выходка, а никакая не «философия», что она имеет вполне прагматическое назначение: запугать Никарагуа и оправдать перед «западными демократиями» — союзниками гренадскую политику в отношении этой страны, что нечего нам поднимать шум по поводу каждой такой вылазки, что наша обостренная (болезненная) реакция только радует Шульца и американцев, убеждая их в том, что так и надо с нами поступать, раз нервничаем. Самое лучшее нам — отделаться фельетоном, презрительной, преднамеренно приниженной репликой, т. е. вести себя солидно, не показывать, что нас вывели из себя. На Б. Н.'а эти доводы не подействовали. Он заявил: «Я не согласен с вами». Александров тоже не согласился, сказав под конец, что рассчитывает, что я «внесу свою лепту, чтоб эта статья не появилась в таком виде».

Я попросил вернуть текст, еще раз по нему прошелся и еще ослабил оскорбительные и панические мотивы. Что, интересно, скажет завтра Б. Н.? И вообще — в каком, в конце концов, виде она появится?

Претензии Пономарева насчет «теоретической конференции» по Победе с участием зарубежных гостей и с его докладом. Иллюзионист! И какое жизнестойкое самомнение!

Международная сенсация в воскресенье: голосующий Черненко на экранах телевидения. Оказывается, это больничную палату «преобразовали» под избирательный участок. Полумертвый человек. Мумия. По опыту знаю, какие страдания приносит астма, делая человека полностью недееспособным. Это в моем 30–40-летнем возрасте! А ему 75! Между тем, он каждый день «выступает» с обращениями, ответами, предисловиями, записками!

Спектакль перед телевидением устроили, конечно, с его ведома. Эффект получился обратный. И у всех на устах (или в головах) одна мысль: какая жажда власти, ради которой жертвуют и уважением (если таковое осталось у кого), и формальным авторитетом, да и просто остатком жизненных сил.

2 марта 1985 г.

Не знаю, как это получилось, скорее всего Пономарев настоял, но меня включили в группу по подготовке Отчетного доклада ЦК XXYII съезду. В понедельник Лигачев (он возглавит эту группу, а Зимянин — по политдокладу, туда вошел Загладин) соберет нас и определит, как мы будем жить до 15 августа — срока представления текста.

Продолжение о Шульце. Статью в «Правде», действительно, сильно успокоили, все мои предложения учтены. Но Б. Н. таки собрал замов, очень пугал. Не понравились ему и мои сомнения, и скепсис. Поручил готовить письмо братским партиям и социал-демократам с «аргументами» и призывами.

Был Яковлев (директор ИМЭМО, бывший посол в Канаде, бывший зам. зав. Отделом пропаганды ЦК). За год он был сильно обласкан: депутат Верховного Совета СССР, член-корреспондент АН СССР, член Программной комиссии и т. д. Однако, настроен по-прежнему зло-критически. О Программе сказал кратко: не готовы мы, чтоб написать настоящую Программу. Не будем мы ничего делать в соответствии с ней, если даже впишем туда дельные вещи, опять это будет пропагандистская брошюра для изучения студентами. Опять никто перед каждым Пленумом не предложит, чтоб заглядывали в Программу и спрашивали себя: а вот эта строчка? Как с ней — выполняем, нет?

Ругался по поводу истории с «антисоветской группой» в институте, которую разоблачили и посадили еще при его предшественнике на директорстве Института — Иноземцеве. Помимо того, что еще Андропов их амнистировал, всех «причастных» восстановили в партии, все пристроены. А главное, по его данным, дело-то было специально спровоцировано засылкой подсадной утки, на которую и сделали стойку некоторые сотрудники Института — желторотые интеллигенты.

Москва полна анекдотами и смехом, а западная печать жуткими карикатурами и статейками по поводу болезни Черненко. И, конечно, «обсуждают», кто унаследует, у кого какие шансы: Горбачев, Гришин, Громыко, Романов. Обсуждается даже вариант (от русских, мол, всего можно ждать), что на самом деле Черненко мертв. И именно поэтому остановили матч Каспаров-Карпов, чтоб освободить Колонный зал для установки тела. Цитируют обильно Громыко, Зимянина с восхвалениями заслуг, вклада и выдающихся качеств Генсека, — что, добавляет «Expres», будет забыто раньше, чем выгорят свечи у гроба. Именно поэтому, видимо, решено было показать Черненко. Дважды он появлялся на телевидении — при голосовании якобы на избирательном участке и при вручении ему удостоверения депутата РСФСР, в последнем случае пытался даже что-то говорить. Зрелище убийственное: москвичи рассматривают эти акции как преднамеренную идеологическую диверсию.

Б. Н. собирал замов и весь состав партбюро Отдела по случаю очередного Постановления ЦК о борьбе с алкоголизмом. Приводил цифры: 4 млн. на принудительном лечении от алкоголизма, сотни тысяч ребят — в колониях и лагерях за преступления, в прошедшем совершенные в пьяном виде. 25 % алкоголиков — женщины. Однако, о положении у нас в Отделе говорил, главным образом времени, хотя непосредственной причиной созыва партбюро было то, что на днях Жилин завалился к нему в кабинет совершенно бухой… С ходу можно назвать 10–12 алкоголиков, которые то и дело пьяными ходят по коридору. И среди них Шапошников, который, однако, пользуясь свои положением зама, после попойки просто не является на работу — день, другой, полдня, а попойки бывают не реже 2–3 раза в неделю.

8 марта 1985 г.

В понедельник Лигачев собрал группу по подготовке Отчета ЦК к XXVII съезду. Распределил по четырем подгруппам: Разумов — партия, Медведев — идеология, Вольский экономическая и социальная политика, Шарапов — международные вопросы. Я осмелился спросить, кто поручит Громыко дать нам материал по внешней политике. Лигачев реагировал раздраженно: сначала обещал было позвонить, потом передумал: сами доставайте. Я опять напомнил, что в отличие от других отделов, представленных в первых трех подгруппах, у нас, международников, отношение с министерствами принципиально иное: МИД неподведомствен Международному отделу ЦК. Это вызвало еще большее раздражение, впрочем, и удивление присутствовавших: для многих такая ситуация была неожиданностью.

Потом я говорил о том же Пономареву: мол, мы, конечно, сами (в подгруппе) можем написать отчет о внешней политике КПСС за межсъездовский период, но это будет материал для издевательств со стороны МИД'овцев и предлог для еще большей дискредитации Международного отдела в глазах тех же секретарей ЦК: вы, мол, подготовили неквалифицированно. Б. Н, мне ответил, что он позвонит Лигачеву. Так и осталось неясным, кто же поручит МИД'у сделать кусок о собственно внешней политике между XXYI и XXYII съездами. Невольно вспомнишь Суслова: снимет, бывало трубку, скажет: «Подготовьте, товарищ Громыко, материал такой-то, к такому-то сроку» и, не заслушав ответа, положит трубочку! Ныне никто в ЦК ничего подобного сделать не может: Черненко вообще полностью отдал на откуп внешнюю политику Громыке. А Горбачев еще не располагает сусловской «силой», не решается.

Итак, 15 марта мы, группа по подготовке Отчета, как и группа по политическому докладу, сядет в Волынском и начнет. Срок — 15 августа.

Был я во вторник на Секретариате, еще раз понаблюдал, с каким пренебрежением относятся к Пономареву. Другие спорят между собой, горячатся, не соглашаются, возражают друг другу, отстаивают по несколько раз свою позицию,

— особенно Зимянин шумен и с ним часто не соглашаются. Но они все между собой «свои», это разговор и спор между товарищами, как у нас в консультантской группе

— могут и «приложить», и «посадить» но никто не обижается. Стоит нашему Б. Н. открыть рот, все как по команде настораживаются, на лицах иронические улыбки: ну, что, мол, еще дед изречет?! Даже когда он дело говорит, отвергают лениво, не споря, без аргументов, иногда — будто он ничего и не предложил. Он бледнеет, краснеет, замолкает, обижается, а через минуту — как с гуся вода: великая тренировка! Опять лезет и опять повторяется то же самое.

Обсуждались поправки к Уставу КПСС. Он предложил в пункте, где говорится об обязанностях каждого коммуниста, снять упоминание о том, что каждый должен бороться «за упрочение единства международного коммунистического и рабочего движения». Не всю фразу, а только «рабочего». «Коммунистического» куда ни шло, но рабочего? Во первых, нет единства, упрочивать нечего. Во вторых, с кем упрочивать? С христианскими профсоюзами, с теми, кто голосует за консерваторов, с АФТ американской — антисоветчиками отпетыми?…

Горбачев в ответ: «Но ведь до сих пор это было в Уставе и ни у кого не вызывало вопросов?…» И пошли дальше!

Кстати, наблюдаю я Горбачева. Сначала мне казалось он осторожничает, не высовывается, но все-таки пробивает свое «новое», прикрываясь старым. Теперь все больше сдается мне, что он уже втянулся в бюрократический механизм руководства и все больше соскальзывает на отработанный десятилетиями «автоматизм».

А о Пономареве?… Знали бы авторы журнала «Problems of communist)) или всяких других статеек о Международном отделе ЦК и вообще о нашем механизме власти, что тот, кого они изображают «серым кардиналом», всемогущей рукой, определяющей деятельность и КГБ, и МИДа и всю прочую зарубежную деятельность КПСС, — на самом деле мелкий чиновник, волею случая задержавился в нашей «верхотуре», всеми там презираемый старик, с которым никто не считается и который шумит перед нами в Отделе о необходимости новых инициатив и т. п., боится вылезать с ними в Секретариат, не говоря уж о Политбюро, — как бы не смазали еще раз!

Вот написали письмо братским партиям, рабочему движению и социал-демократическим партиям по поводу речи Шульца в Сан-Франциско. Выразительно получилось! Представили ему. И он, который так нас гнал с этим, положил это под низ своих многочисленных чиновничьих бумажек! Да и впрямь! Как я и говорил на совещании замов, об этой речи Шульца все давно забыли.

10 марта 1985 г.

Продолжаю читать антисоветские «Благонамеренные речи» Щедрина. Давлюсь от смеха и не устаю поражаться долговременной силе слова из под пера гения.

11 марта 1985 г.

Печальная музыка в 7 утра вместо передачи «Опять двадцать пять» насторожила. И действительно, Шопен вновь, как уже не раз, стал первым информатором советских людей и заграницы о том, что в СССР предстоит «смена эпох». Черненко умер вчера вечером. Это все предвидели, насмешничали, хихикали, рассказывали анекдоты по поводу того, как наше руководство и пропаганда, демонстрируя полную энергии жизнедеятельность Генерального секретаря на экранах, на выборах и в многочисленных заявлениях, обращениях и интервью, делала нас «страной дураков».

Загладин, Александров, Лукьянов и Медведев были подняты с постели в полночь, вызваны в Кремль — и Горбачев поручил им к утру подготовить проект речи для «того, кто будет избран Генеральным секретарем». (Надо сказать, что создали они не очень яркое произведение. Но не в этом суть).

Пономарев собрал замов в 9–45 и очень удивился, что все давно уже все знают.

В 14–00 объявили по радио.

В 17 часов состоялся Пленум. Встали, почтили, Горбачев сказал (без перебора) приличествующие слова. Но в атмосфере не было ни грамма огорчения и печали; мол, отмучился, бедолага, случайно попавший на неположенное место… и сделавший паузу в том разгоне, который придал было стране Андропов. Затаенная, если не радость, то «удовлетворение» царило в воздухе — кончилась, мол, неопределенность и пора России иметь настоящего лидера.

Горбачев объявил повестку дня: выборы Генерального секретаря и сообщил, что Политбюро поручило выступить с предложением по этому вопросу товарищу Громыко. Ни Тихонову, который весь съежился и покраснел, когда это было объявлено, ни Романову, ни Гришину, которого, кстати, западная печать прочила в претенденты наряду с Горбачевым и Громыко.

Этот последний вышел на трибуну и без бумажки стал говорить в вольном стиле. Когда он назвал Горбачева — зал взорвался овацией, сравнимой с той, которая была при избрании Андропова (и ничего похожего на кислые аплодисменты, когда избирали Черненко). Овация шла волнами и долго не успокаивалась.

Громыко говорил так, как не принято говорить на таких собраниях: он давал характеристику (раскованно и не шаблонно) качествам «товарища по Политбюро», которые были сочтены необходимыми и достаточными, чтобы единодушно («я подчеркиваю», повторил он) избрать именно его.

Хочу, говорил, передать вам, Центральному Комитету, атмосферу, в которой мы обсуждаем кандидатуру Михаила Сергеевича. Никаких сомнений, полное единогласие. Почему? У него огромный опыт партийной работы — на обкомовском уровне и здесь, в центре. И он проявил себя блестяще. У него глубокий и острый ум, умение отделить главное от второстепенного. Ум аналитический. Каждый вопрос он раскладывает по полочкам, чтоб видеть все его составные части. Но не для того, чтобы они там лежали. Он умеет обобщать и делать выводы. Его отличает принципиальность. Он человек принципов и убеждений. Он умеет отстаивать свое мнение, даже если это кому-то может быть и неприятно. И выражает это мнение прямо, без обиняков. Но всегда во имя линии партии и для проведения этой линии. Это и есть партийный подход — все оценки с точки зрения партии.

Он прям с людьми и, если ты настоящий коммунист, ты уходишь удовлетворенный от него, хотя, может быть, он и наговорил тебе чего-то не по душе. Он умеет находить и общий язык с разными людьми — во имя дела. Скажу, продолжал Громыко, о своей области. Михаил Сергеевич, как только появился в Политбюро, сразу обратил на себя внимание умением видеть суть вопроса в том, что, казалось, совсем не его сфера, он с ней был незнаком (т. е. международной политикой). И его оценки показали, что он не из тех, для которых существует только два цвета: белый и черный. Он показал, что умеет выбирать и промежуточные цвета ради достижения цели.

И еще одно. На Западе спят и видят отыскать в нашем руководстве трещины, столкнуть лбами членов руководства. Нашептывают, сплетничают, клевещут. Мы не дадим им удовольствия видеть что-либо подобное. Выбор Горбачева — свидетельство нерушимого единодушия в нашем руководстве.

Для него святое дело — оборона и бдительность. В нынешней обстановке это — святая святых.

И еще одно. Его эрудиция, почерпнутая из его образованности и из опыта работы, что тоже очень важно. Она очень пригодится ему на посту Генерального секретаря. Словом, мы имеем перед собой государственного человека, достойного занять этот пост в столь ответственный для страны момент.

Потом были вновь овации.

Потом председательствовавший Романов дал слово Горбачеву. (Речь будет завтра в газетах). Потом Горбачев закрыл Пленум, пригласил всех присутствующих, включая первых секретарей обкомов, бывших на Пленуме, но не входящих пока (!) в ЦК, отправиться в Колонный зал проститься с Черненко.

Загадкой для меня (думаю, и для многих) осталось — почему Громыко? Он вроде как исподволь намечал программу деятельности нового Генсека. Но это — пшик. Главное, что таким образом он был представлен партии, как инициатор выдвижения Горбачева. Что этим хотели сказать? Или — что от этого хотел получить сам Громыко, сделав так, чтобы именно он, а не премьер-министр, не кто-либо из «партийных» (а государственных) членов ПБ выступили в этой роли? Укрепить свое нынешнее положение? Сохранить монополию на внешнюю политику, которую он заполучил при Черненко? Закинуть удочку насчет «повышения» — на должность премьера или председателя Президиума Верховного Совета? Или быть просто «старшим товарищем», патронировать молодого Генсека. Может быть, просто для ради тщеславия?

Возможно, сочетание этих побудительных мотивов. Но что-то должно быть и главным.

Впрочем, не думаю, что ему удастся сесть на шею Горбачеву. Не на того

напал!

По многим «данным» народ доволен, что именно Горбачев. Еще до смерти Черненко люди в метро, троллейбусах, в столовых, не стеснялись громко выражать такое «пожелание». Народ устал от безвременья, от демонстрации официальной глупости, когда лидера превращают в почитаемую куклу, с помощью которой, однако, весьма влияют на ход событий.

Но. от Горбачева много ждут, как начали было ждать от Андропова. Хватит ли у него мужества оправдать ожидания? Возможности у него большие. Свежие кадры партийного аппарата и настоящая интеллигенция поддержит его. На носу съезд, который он может сделать поворотным в истории страны.

Словом, я опять, как при начале Андроповской эры, которую я в докладе на партсобрании Отдела назвал «ноябрьской», «полон надежд и упований».

Первой проверкой будет:

1) перемещения в ближайшем аппарате — помощники, зав. Общим отделом вор Боголюбов, еще кое-кто;

2) допустит ли он восхваления в свой адрес. Громыко уже произнес сакраментальное «выдающийся деятель партии»?

3) будет ли он медлить (как это случилось с Андроповым) с крупными реформами социально-формационного масштаба или уже на Апрельском Пленуме заявит о себе, как о подлинном новаторе в совершенствовании общества?

13 марта 1985 г.

Спустя полчаса после церемонии на Красной площади, когда я ехал домой обедать, со зданий на Лубянке, с Дома Союзов и т. д. уже снимали траурные флаги. В толпе членов ЦК на Красной площади (только что пронесли мимо гроб), стоящий рядом Гостев громко говорит мне: «Случайная фигура была на этом посту. Но, понимаешь, нужно было, чтоб такой побыл на этом месте. вроде бы нейтральный. Чтоб оглядеться. Хотя все понимали, что он долго не протянет». Никто даже не оглянулся, хотя явно слышали. Я поддакнул. В толпе членов и кандидатов в члены ЦК — когда они скопились за полчаса до выноса гроба у выхода из Колонного зала, атмосфера была как на толкучке: громко хохотали, обсуждали разные дела, через головы других обменивались всякими «посторонними» репликами, насмешливо приветствовали друг друга, обсуждали, не холодно ли будет: ведь еще полтора часа быть на улице. Словом, «всенародная скорбь» никак не коснулась состава Центрального Комитета.

Во время «пиковых моментов» похоронной церемонии только иностранцы снимали шапки. И на фоне довольно сдержанных воздаяний покойному, — тон, который задал Горбачев еще на Пленуме и теперь в речи с Мавзолея, — глупо и нелепо прозвучала речь Федосеева, который доказывал, что марксизм-ленинизм потерял выдающегося теоретика, заслуги которого в этой области были отмечены Академией наук медалью Карла Маркса и т. п. Он один из близстоящих «не сориентировался». А между тем, почему-то именно его опять и опять ввели в похоронную комиссию и дали слово с Мавзолея.

Словом, вступили в новую эру. Что-то будет? А ведь нужна «революция сверху». Не меньше. Иначе ничего не получится. Понимает ли это Михаил Сергеевич?

14 марта 1985 г.

Сегодня у Горбачева марафон встреч — от Буша до Натты, кажется, десятка два, если не больше. Западная печать полна похвал и надежд: будут иметь дела впервые с лидером, который никак не связан ни со сталинизмом, ни с брежневизмом!

Суходрев (переводчик Генсеков, начиная с Никиты) мне рассказал о встрече с Тэтчер. Та будучи знакома с Горбачевым с 1984 года (Лондон, Чекерс), стелилась, очаровывала, обаяла, он отвечал тем же. Она, видно, так «делает политику» и с помощью М. С. хочет обойти в мировых делах всяких там Колей, Миттеранов, а то и самих Рейганов. Ей еще и нравится по-женски играть игры именно с Горбачевым.

Пономарева пригласили только на Натту, с арабами и прочими африканцами (вотчина Б. Н.) обошлись Громыкой.

Был я на переговорах Б. Н. с Макленнаном (генсек КП Великобритании). Б. Н. согласился врезать ему за статью Джонстона в «Marxism to day». И Гордон в результате захотел продолжить разговор со мной. Вечером я к нему заехал в гостиницу. Вел душеспасительный разговор по поводу этой «антисоветской» статьи: мол, раз братские партии, то надо соблюдать приличия. Мы не против критики, но — не в одни ворота: если б мы в «Коммунисте» написали бы что-нибудь подобное о вашей партии, что бы вы сказали?! Крыть ему было нечем. Да он и вообще не мастак на спор, к тому же и не совсем (не как итальянцы) порвавший с «принципами МКД» в традиционном понимании.

Из всех КП Горбачев принял только итальянцев. И Б. Н. не возразил, хотя среди нас ворчал: мол, как это так — десятки хороших (!) лидеров, приехали, а принимаем только итальянцев, плохих!

Когда я спускался от Макленнана, меня позвали познакомиться с Наттой: друг Рубби меня увидел. Посидели минут пятнадцать, поговорили. С Наттой я не был знаком, но, видно, Рубби расписал меня, как одного их немногих в ЦК, которые относятся к ИКП «с пониманием».

16 марта 1985 г.

Вчера с раннего утра продолжал «воспитывать» Макленнана, добиваясь от него ясности, что же он понимает под братскими отношениями — и признает ли он вообще, в отличие от ИКП, специфику отношений между компартиями? Он путался, говорил, что сам все время об этом думает, а я вот теперь все эти проблемы привел в систему. А я продолжал давить: как совместить братские отношения с идеологической борьбой, которую вы фактически против нас (КПСС) ведете?

Уверен, что все это впустую: он слишком слаб в руководстве, чтоб возобладали в КПБ интернационалистские эмоции, хотя в пользу их говорит простое чувство справедливости: КПСС фактически признала значительную часть крупных ошибок и упущений, взялась за их исправление, за «улучшение облика социализма», при новом лидере, который прямо заявил, что он происхождением от Андропова, и продолжит начатые им с большей энергией, а, может быть, и с помощью действительно радикальных перемен и реформ. А, вы, еврокоммунисты и им подобные продолжаете твердить: «таскать вам не перетаскать», если, мол, не введете вторую партию и вообще не примете у себя британскую систему парламентской демократии, т. е. «конструктивно критикуете» без знания реальностей, на основе сплетен диссидентов и трудов советологов.

В этой связи я противопоставил писаниям в «Marxizm to day» книгу итальянца Джузеппе Боффы по истории СССР. Во многом мы не согласны с его оценками и концепциями, с его объяснениями нашей истории и тем не менее — мы внимательно изучили книгу, не только потому, что она написана с благожелательных позиций (в выборе слов и формул), но и потому, что она сделана серьезно: человек десять лет работал в Москве, знает русский язык, знает советских людей, изучал нашу историю по нашим источникам и т. д. Поэтому в ней много поучительного и действительно конструктивного.

С этим я и проводил генсека КП Великобретании домой, у него в середине мая чрезвычайный съезд, где добьют меньшинство так называемых «просоветчиков».

В середине дня виделся с ирландцем О'Риорданом. Здесь все проще. Хотя надоели сектантские капризы (в отношении Рабочей партии).

Читаю в «Коммунисте» «Нравственное значение Октябрьской революции» знаменитого Михаила Лифшица (покойного уже). Блестящее эссе. Но осмелились опубликовать его только сейчас (из личного архива). Там настоящий «реализм»… и пусть так пойдет у нас во всем. Но, но, но… Готовы ли «кадры» к восприятию ленинско-щедринской самокритики как орудия реального обновления и мозгов, и общественных отношений.

17 марта 1985 г.

Со всех сторон — все довольны и рады, что Горбачев. Вчера шофер, который вез меня, с восторгом рассказывал, как его ребята, шоферня, радуются, что у нас, наконец, настоящий лидер. Чтобы править нашей страной, говорит, нужно лошадинное здоровье, а этот (т. е. Черненко) — сразу было видно, что дохляк. Я бы на его месте отказался, сказал бы: «Ребята, увольте, не потяну!»

Только бы не поддался Горбачев мишуре «внешнеполитической активности». Традицию заложил Никита, Брежнев довел ее до карикатуры, а Черненко и его превзошел. Тем более, что все эти каждодневные заявления, интервью, обращения и ответы, ничего по существу не дают. И погоды в политике не делают. Пусть, вон, Громыко и, может быть, министр обороны Соколов выступают с заявлениями.

Есть тут опасность. Вроде бы на виду, вроде бы дело ради главного, для народа. А главное сейчас — думать, как реформировать страну и куда ее повести.

Кого же М. С. все-таки назначит вместо себя руководить Секретариатом? Гришина, Романова? Или сам будет вести до Пленума, а там сделает членами ПБ Долгих и Лигачева?

От этого многое будет зависеть. И даже не само дело, а впечатление от него самого — оправдает ли он всеобщие радостные надежды или соскользнет на проторенную дорожку и займется верчением налаженной бюрократической машиной. Ну и вопрос о «соратниках», конечно. Ведь Гришин или Романов будут «представлять» его самого, через них будет восприниматься и его имидж и «возможности» (уровень) нового руководства.

Вечер. За неделю история стерла Черненко со своих страниц. В прошлое воскресенье в этот час он был еще жив.

18 марта 1985 г.

Первый нормальный день «новой эры». Ничего особенного на службе. Зато хорошие слухи: Б. Н. рассказал следующее. В пятницу собрались секретари ЦК — не Секретариат, а просто так, «обменяться мнениями». Гришин и Зимянин предложили провести Пленумы обкомов «по итогам мартовского Пленума ЦК., чтоб обсудить его решения и указания Генерального секретаря». Горбачев реагировал насмешливо и определенно: «Какие еще пленумы? Зачем? У нас с вами слишком много дел, чтобы заниматься опять совещаниями. И какие это решения Пленума ЦК? Что меня избрали Генеральным секретарем? Что тут обсуждать»? Пономарев гордо сообщил мне, что в этом месте он громко произнес: «Правильно!», вызвав недовольство Зимянина.

Это хороший признак. Б. Н. добавил, что подобный эпизод уже имел место после избрания Генсеком Андропова, только инициатором тогда был Капитонов и ответ был кратким и резким: «Я не Брежнев! Мне это не нужно. А у вас, Иван Васильевич, много важных дел, как и у всех нас!»

Любопытно, что еще до того, как я был у Пономарева, в несколько другом варианте мне рассказал об одном эпизоде Жилин: был в воскресенье в какой-то нецековской компании. Уже плетутся легенды.

Донесения послов полны восторгами по поводу Горбачева. Оккетто, член руководства ИКП, сказал нашему послу: «Со времен войны не было еще такого момента, когда на всем Западе возникла такая сплошная волна симпатий к советскому руководству, а заодно и к Советскому Союзу!»

Помимо всяких высоких оценок качеств Горбачева и разных больших надежд, все — Коль, Шульц, Миттеран, Тэтчер и т. п. уровня люди отмечают, что Горбачев общается «в разговорном стиле» (т. е. не по бумажке). Для них это (да и для всех!) признак ума, компетентности, информированности, знания дела, наличия идей и убеждений в голове!

Слишком захлебывающиеся упования и надежды! А ведь махина, которую надо сдвинуть, огромна, а соблазнов пойти по проторенному — уйма, а проблем, которые надо решить и объективизированных уже препятствий к их решению — нет числа!

Был в Консерватории. Слушал знаменитого Спивакова. Бах. Действительно впечатляет. Только вот в хоре физиономии одна глупее другой — и это мешает слушать. А музыка временами пробирала меня до спазм. Забывал, что это Спиваков, знаменитый его ансамбль и проч. Видимо, в этом великий класс исполнения великих — когда забываешь, кто играет. Великолепен гобой, кстати, красивый очень парень.

21 марта 1985 г.

В порядке объяснения, почему на Пленуме Горбачева представлял Громыко, рассказывают следующее. Когда умер Андропов и собралось ПБ, чтоб избрать следующего, председательствовал Устинов. Будто они с Громыко заранее условились двигать Горбачева, но только началось заседание, Тихонов попросил слова «в порядке ведения» и произнес: «Предлагаю Константина Устиновича Черненко!» Другие, чтоб не создавать ситуацию расхождений, согласились. Но на этот раз постарались Тихонова «обойти».

О Горбачеве говорят: запретил вывешивать свои портреты (взамен черненковских). Отказался приветствовать собрание «обществ дружбы» в Вене: послали от Совмина. В печати и на пленумах обкомов говорится об «установках мартовского Пленума», а не «указаниях Генерального секретаря». Первое заседание Секретариата, после избрания Генсеком вел сам. Произнес речь — главным образом, против парадности, бюрократизма и совещаний: дело надо делать, тем более, что февраль дал нулевой рост и план года (пятилетки) опять завис.

Из помощников Черненко оставил Александрова и Шарапова. Первого за незаменимость в деле, второго — скорее всего потому, что это андроповское наследие, М. С. его чтит. Печенева уволили «громко» — в заместители редактора журнала «Политсамообразование». И, видно, не только потому, что М. С, не собирается изображать из себя очередного Маркса и Энгельса, и теоретики такого типа, как «кудрявый» ему не нужны. Но, наверно, и по другим причинам, зарвался, должно быть, на это похоже, «наполеончика» из себя строил. Первый помощник — координатор Прибытков отправлен замом в Главлит. Оно понятно: Горбачев Черненко ничем не обязан, а помощник — координатор у него есть и свой — Лущиков. Вольского вернули первым замом в отдел тяжелой промышленности, откуда он и был в свое время взят Андроповым.

Решено срок съезда вернуть на свое (уставное) место — на февраль 1986 года, чтоб в конце текущего года урожай собирать и план добивать, а не речи произносить на конференциях.

Будто сказано, что внутренние (экономические) разделы новой редакции Программы уже вернули на переделку: «чтоб было не пропагандистское оформление уже сказанного Брежневым и Черненко о совершенствовании» всего и вся, а — предложены действительно радикальные преобразования. Неужели, действительно так?! Настолько хорошо, что не верится. даже при Горбачеве!

Пономарев в хорошем настроении. Видно, Горбачев, его обласкал из вежливости. И у него вновь затеплилась голубая мечта — превратиться в члена Политбюро. Он быстро сдает (что называется, на глазах), особенно память, которой он всегда отличался. Теперь все путает и мешает.

Вчера позвал меня уже поздно. Попросил к утру «подумать» — дать ему речь для ПБ, где намечалось обсуждение итогов встреч Горбачева с иностранными лидерами. Я написал три страницы, но с учетом горбачевской атмосферы, без всхлипов и эпитетов. Не знаю уж, что он там сегодня произнес на самом деле, но — вряд ли так, как я предложил.

Очень боюсь, что текучка международных дел затянет Горбачева и его облик в глазах народа, которому надоела показуха, и в глазах мировой общественности начнет размываться, надежды рухнут.

И особенно важно, помятуя о том, что произошло в первые месяцы Андропова, не затянуть с ключевыми кадровыми переменами. и конкретно показать, что он намерен решительно наводить порядок a la Андропов, которого народ запомнил прежде всего в этом качестве.

23 марта 1985 г.

Весь день редактировал главы об МКД к YIII тому. Трудно идет. В «западных» разделах дают продукцию синтетические умы вроде Галкина, Далигенского и некоторых молодых. Но с разделами о социализме получается плохо, т. к. здесь каждый Чаушеску — высшая наука, а умы по этой теме вроде Амбарцумова ходят в ревизионистах. Тем не менее 29-го — последний срок сдачи в типографию. Пономарев, как главный редактор, конечно, не будет читать ни до выхода тома, ни после его выхода. Прочтет лишь те абзацы, на которые пенсионеры-ортодоксы или братские партии обратят внимание и заявят протест.

Что делать? Я, однако, полагаю, что созданный текст — максимум того, что не стыдно публиковать (для думающего и информированного человека) в 1985 году.

Б. Н. вчера рассказал, что на ПБ в четверг окончательно решили съезд проводить «по уставу». Отменена и идея Черненко делать два документа — письменный Отчет ЦК и политический доклад съезду. Сказано, в предварительном порядке, что над проектом Программы надо еще основательно поработать. И на апрельском Пленуме проект не будет «выдан» на предсъездовскую дискуссию в партии.

Горбачев позвонил мне вчера утром, стал расспрашивать, что и как с группой Сорса (комиссия Социнтерна по разоружению), которого он через час должен был принимать. А я оказался на мели, так как на беседе Пономарева с этой группой не присутствовал и не знал даже толком, кто там еще от нас был. Говорил со мной без оттенка того «дружелюбия», которое отличало наши редкие контакты прежде. А, может быть, специально, чтоб я не вздумал «фамильярничать» на этом основании. Говорил холодно, начальственно, свысока.

Я разыскал Шапошникова, который должен был быть в курсе дела, — спросил, общался ли он с Горбачевым. С первых же слов понял, что Шапошников вдребадан, лыка не вяжет. Видно, всю ночь пьянствовал со своим финским «другом» Сорсой. Уж не знаю, заметил ли это Горбачев. Впрочем, оказалось, что подробную информацию он давал Александрову, а не самому Горбачеву.

Александров вечером рассказал мне, что на встрече Горбачев «удачно импровизировал» и произвел на социал-демократов огромное впечатление.

30 марта 1985 г.

В Москве ходят всякие разговоры, будто на ПБ выбор нового Генсека проходил «не без борьбы». Об этом я услышал от Гилилова (он в Ленинской школе и у него много всяких знакомых из «бывших» в номенклатуре и обиженных). Об этом сказал мне и Брутенц, который все это время был в отпуске в Барвихе и общался со всякими обкомовскими деятелями, включая первых секретарей. У нас в Отделе таких разговоров вроде бы нет. Итак: будто «было мнение», что Генсеком надо сделать Тихонова, а на его место поставить Щербицкого, и что это мнение поддерживали Гришин, Кунаев. Так что, если бы Щербицкий (который, конечно, хотел стать премьером) успел бы вернуться из США к решающему заседанию ПБ, то чаша весов и т. д.

Однако, нет худа без добра. Если действительно все это в какой-то форме имело место, то позиции нынешнего Генерального секретаря гораздо более сильные, чем это было, например, у Андропова. Там была троица, которая держала его в руках: Черненко, Тихонов, Устинов. Теперь ничего этого нет: Громыко перед всем миром провозгласил, выступив на Пленуме, что он не претендует. Тихонов, таким образом, списан. Кунаев и Щербицкий — вообще не в Москве. Так что Горбачев может действовать гораздо (почти абсолютно) более уверенно и решительно, что он и делает. Расчистил свой личный аппарат, сократив его на треть. Упразднил два отдела в ЦК. Ликвидировал расплодившиеся комиссии Политбюро: по Китаю, Афганистану, Ближнему Востоку, контрпропаганде, по Польше и проч., не помню даже.

Для себя восстановил андроповский режим — работает по субботам. Громыке уже дает поручения, причем не просто — на квитке фамилия и своя подпись, а пишет записочки, указывая, как он себе представляет данный вопрос. То и дело, когда речь идет о международной политике, в поручения наряду с Громыко вписывает Пономарева… Думаю, не потому, что он его очень ценит, а чтоб в МИДе знали, что существует Центральный Комитет и он тоже занимается международными делами.

Вчера Пономарев, который давно уже собирался обсуждать «положение в компартии Финляндии», сделал это… Впрочем, я ему напомнил, прочитав телеграмму об итогах их чрезвычайного съезда. Собрались замы, плюс Балмашнов, Куцобан, Жилин и референт по Финляндии Федоров. Шапошников сделал сообщение. Это была какая-то жалкая мешанина, в том числе из совершенно не относящихся к делу сведений, вроде того, что в свержении Аалто (генсек КПФ) можно опереться на деловые круги и проч. Его «интеллектуальная нищета» плюс распад личности на алкогольной почве были блестяще продемонстрированы. Я взял слово сразу за ним и произнес разгромную речь, смысл которой: если в течение 15 лет «последовательно и твердо КПСС проводит принципиальную линию в отношении КПФ», а дела с каждым годом все хуже и хуже и вот дошло уже до фактического раскола, то пора посмотреть на эту линию — насколько она правильна и принципиальна. И почему у нас двойная мерка: с «еврокоммунистами» мы нашли modus vivendi и прощаем им многое такое, чего у финнов и в помине нет, включая открытый антисоветизм, а здесь за грешки, свидетельствующие об отколе от ленинской ортодоксии, взяли курс на свержение официального руководства партии? Против него науськиваем Синисало, по существу поддерживая и поощряя фракционную деятельность. Нам годами говорят, что Аалто антисоветчик и чуть ли не агент ЦРУ, а фактов, цитат — ни одной, ни разу. Никто не может привести хотя бы одно антисоветское высказывание, сопоставимое с тем, что говорил наш лучший друг Марше, а также Берлингуэр, Каррильо, японцы и проч. Да и вообще — чего мы боимся? Всяких «исторических компромиссов» и «третьих путей», «самоуправляющихся социализмов» и проч. полным полно в других (и многих) партиях, с которыми мы дружим. Говорят: Аалто уведет партию. Куда? На антисоветские позиции? Да что он — идиот, безумец. В Финляндии с такой социал-демократией, правительством, президентом, буржуазными партиями, которые за дружбу с СССР, с народом, который получает прямые экономические выгоды от близости с Советским Союзом, в такой стране невозможна антисоветская коммунистическая партия. И что бы там в душе у Аалто ни было (а мы сделали все, чтобы превратить его во врага), он не дурак, и знает: если заявит себя антисоветчиком — подпишет себе смертный приговор как лидер партии.

Да, Сааринен не выдержал испытания на наше бесцеремонное вмешательство, предал доверительность отношений КПСС-КПФ, но вмешательство-то есть, да еще какое и в каких грубых, просто гауляйтерских формах. И весь мир об этом знает. И братские партии (включая соцстраны) косятся или посмеиваются, наблюдая наши «операции» в отношении еще более братской КПФ.

Я напомнил о делегации во главе с Романовым, который ездил в Финляндию прошлой весной. Прочитай, говорю, памятку, которую вы ему подготовили и которую он, судя по последствиям, там произнес. Я в ужас пришел. Ни одна, самая ничтожная из партий, вроде «моей» мальтийской или ирландской, не позволила бы разговаривать с собой таким языком. А финны ворчат, иногда огрызаются, но терпят. Попробовали ли мы так поговорить с итальянцами, японцами или французами, — они бы показали бы нам «кузькину мать».

Вывод, который я предложил: надо менять линию, ставка на Синисало и Ко исчерпала себя, надо попытаться восстановить доверие руководства КПФ, наладить действительно товарищеские равноправные отношения.

Потом, уже вечером, когда я зашел к Б. Н., и разговор о финнах возобновился, я опять завелся, сказал: «Либо мы будем спасать партию и наш престиж, либо спасать двух друзей — Федорова и Смирнова (референтов по Финляндии). Пора кончать с положением, когда они на протяжении 15 лет монополизировали информацию о КПФ и оценки положения в ней, а значит и фактическое проведение линии. Дело, говорю, дошло до того, что Шапошников сегодня, на нашем совещании не постеснялся долго читать нам телеграмму посла по итогам съезда КПФ, которая фактически была написана Федоровым еще до съезда, и еще до того, как он был послан в Финляндию. А ведь раз эта бумага стала шифровкой и пошла по верху, это политический документ. И вот такой информацией мы потчуем ПБ полтора десятка лет и сами готовы в нее верить!» Б. Н. покачал головой.

На совещании замов меня поддержал Загладин, хотя округло, с реверансами в адрес Виталия (Шапошникова). Поддержал Брутенц, но тоже с экивоками и оговорками. А потом прибежал ко мне: «Толя, какой ты молодец. Мы сейчас обменялись с Вадимом Загладиным. Он говорит, что Толя мужественно выступил и т. д.» Против мня выступил Коваленко (один из замов), но обнаружил такую неосведомленность в предмете, что вызвал смех даже у Пономарева. Жилин промолчал. Косвенно одной репликой поддержал меня Куцобин (потом звонил и говорил, что целиком со мной согласен, но ему неловко было влезать — он специалист по Индии, как Коваленко по Японии). Шапошников, конечно, был взбешен, но сказать ему было нечего, да он и не умеет сказать, даже если есть что.

Б. Н. заключая, не дал мне отпор, но и не поддержал. Впрочем, не поддержал и Шапошникова. Поручил ему же готовить для ПБ «предложения о наших шагах». Видимо, все сведется к тому, что было. Однако, подозреваю, что при Горбачеве, если у него дойдут руки, так долго продолжаться не будет, тем более, что Соломенцев, который года полтора был у финнов на съезде, выразил «непонимание и сомнение» тем, как мы там ведем дела.

2 апреля 1985 г.

Западная пресса полна сообщениями о возобновлении (после Андропова) чистки партгосаппарата от коррупции, взяточничества, кумовства, продажности и т. п. Действительно, снимают многих, судя по протоколам секретариата и ПБ ЦК. Однако, в постановлениях редко оговаривается, что за злоупотребление и грехи. В основном — на пенсии.

Сегодня состоялось очередное заседание Секретариата ЦК. Вел опять сам Горбачев. Не хочет он отдавать эту роль Романову. И, наверно, готовит Лигачева и Долгих в члены ПБ. По их смелости и активности можно судить, что они вместе с Генсеком составляют сейчас основной треугольник в руководстве партии.

Брутенц рассказал мне о своем разговоре с Б. Н. Прямо, мол, посоветовал ему выйти на Генсека с вопросом о стиле наших отношений с развивающимися странами и с братскими партиями. Нельзя, мол, держать их на нищенском пайке. Каждое движение ноги маршала Соколова обходится нам в сотни раз больше, чем вся наша помощь МКД, будто бы заявил Карен. И Ближним Востоком надо бы заняться всерьез, пока американцы нас оттуда не выперли.

Не знаю, был ли он так красочно откровенен с Б. Н., как рассказывал мне.

3 апреля 1985 г.

Вожусь с делегацией американских сенаторов во главе с Коэном. Никто не хочет ее принимать. Все эти наши демократические игры не по нам, нет у нас и людей для этого. Вчера Конгресс принял решение умножить обмен делегациями и парламентариями. У них каждый конгрессмен пригоден для этого, а у нас из всего Верховного Совета дай Бог — дюжина. Не говоря уже о том, что у них конгрессмены и сенаторы реально влияют на политику, а у нас они лишь аплодируют, и лишь некоторые в состоянии «разъяснять» политику и отстаивать ее в споре.

4 апреля 1985 г.

Сегодня рассказали такую вещь. В ЦК и в «Правду» пошел буквально поток писем насчет Афганистана. В основном — из русских областей и из Сибири. В отличие от прошлого очень мало антисоветских анонимок. Почти все подписанные. Основной мотив: зачем это нам нужно и когда это кончится?! Пишут женщины, жалеют ребят, которые там мучаются нравственно, а то и погибают. Пишут о том, что «если уж это так нужно», то посылайте добровольцев, по крайней мере — кадровых, а не новобранцев, пребывание там и то, что им там приходится делать, уродует им душу. Пишут солдаты, искренне и по-просту сообщая, что они не понимают, «зачем они здесь». Пишут офицеры и даже один генерал, подписавший своим именем, что они не в состоянии объяснить своим солдатам, подчиненным, «зачем они там», и что только со стороны может показаться, что «выполняют интернациональный долг», а, находясь там, в это невозможно уверовать.

Пришло два письма от экипажей танка и вертолета. Эти укоряют «Правду» — зачем она пишет неправду: мол, вот вы недавно описали бой, в котором будто бы героически сражались афганские воины, а на самом деле — это «мы сражались и было все совсем не так».

Потом мы долго говорили обо всем этом с Карэном. Он считает, что трое: Соколов, Громыко и Чебриков должны представить Генсеку выкладки: чего стоит нам эта война и какая перспектива. Ясно, что выхода нет. Надо уходить.

Я возразил: никто из них не придет с этим добровольно. Нужно волевое решение. Нужно, чтобы Генсек поручил им представить соображения «о последствиях, плюсах и минусах» нашего ухода и в любом случае принять решение — уйти!

Горбачеву надо не тянуть с этим. Я не представляю себе людей в СССР, которые были бы против. Такая акция создала бы ему морально политическую платформу, с которой он горы бы мог потом свернуть. Это было бы равносильно антисталинскому докладу Хрущева на XX съезде. Не говорю уж, какую фору наш уход дал бы нам во внешней политике.

Великолепная беседа Горбачева с Раулем Кастро. Читал стенограмму. По всем основным направлениям «его» подход — свежесть понимания, широта и живость мысли, несвязанность никакими клише и догмами, настоящий политический реализм… в том числе и в отношении Натты, ИКП, т. е. МКД и китайцев. Но увы! Заангажировался насчет Афганистана — «братьев мы не оставим в беде» (??!).

6 апреля 1985 г.

В четверг ПБ обсуждало опять — о пьянстве. Докладывал Соломенцев. 9 млн. подбирают на улицах. Полтора млн. — на принудительном лечении. Женщины составляют более трети пьяниц и алкоголиков. Молодежь — половину. В то время, как в царской России — женщин-пьяниц почти не было, а молодежи и вовсе. По потреблению алкоголя на душу, мы превзошли дореволюционную Россию в два с половиной раза. 30 млрд. в год прямого убытка, а если считать косвенные последствия — все 80 млрд. В то время, как от продажи водки — доход 5 млрд. Горбачев говорил, что речь идет не только о главной социальной проблеме настоящего времени, а о биологическом состоянии народа, о его генетическом будущем. И если мы этой проблемы не решим, ни о каком коммунизме не может быть и речи.

Когда Деменцов (зам. Госплана) попытался «попросить», чтоб не сразу отменяли водочные статьи дохода, мол, трудно будет залатать, Горбачев его «смазал»: в коммунизм на водке хочешь въехать!

Намечены меры: отменяется совсем производство «бормотухи», резко сокращается производство водки, за самогон — штрафы не 100–200 рублей, а 1000 — на первый случай. Ликвидировать все подсобные ресторанчики при райкомах и обкомах — для начальства. Запретить банкеты по многим случаям. Для руководителей всех рангов в пьяном виде на работе — беспощадное и немедленное снятие, вплоть до исключения из партии. И публиковать в печати все такие случаи.

Однако, многие в ПБ (вопрос обсуждался в течение двух часов) напомнили, что в 1973 году было принято не менее грозное постановление. Год, два что-то делали, а потом стало еще хуже: потребление алкоголя с тех пор удвоилось.

Сказано было, между прочим, и об аппарате ЦК и международниках, которым «по долгу службы» приходится заниматься этим делом. И предупреждение сделано.

А что нам делать, когда зам. зав. Шапошников — канцлер по кадрам! — возглавляет всю отдельскую пьянь и сам ставит чуть ли не ежедневные рекорды, в том числе — на работе!

К вечеру вызвали неожиданно на работу. Зимянину что-то не понравилось в бумаге о приезде американских сенаторов. Уважил. Поразительно закомплексованный он человек, даже с нами аппаратчиками: все время борются в нем два начала — желание выглядеть демократом (а не бюрократом) и настороженность — воспринимают ли его мнение, как не подлежащее сомнению. Поэтому разговаривает всегда «с нервом».

Косолапов (главный редактор журнала «Коммунист») попросил меня почитать передовицу после мартовского Пленума и в предверии ленинских дней. Обрушивается на товарно-денежные отношения. Буду возражать. Это все его ортодоксально-«творческие» фантазии (он, кстати, приверженец и диктатуры пролетариата). Посмотрим, как он отреагирует. Не в дугу сейчас чураться «нэповско-ленинского» подхода, нет у нас другого способа выйти на мировой уровень производительности труда. И, призывая к реализму, надо быть реалистом, не оглядываться на наших теоретиков, которые по самой своей идеологической сущности не могут перестать быть пропагандистами-схоластами.

7 апреля 1985 г.

Почему-то вспомнил, что Б. Н. сослался на меня на совещании замов, когда рассказывал о ПБ, на котором обсуждались итоги встреч_Горбачева с иностранными лидерами в середине марта. Но сослался лишь на то, что я ему подкинул высказывание Оккетто (один из лидеров итальянской компартии) о том, что никогда со времен войны не относились к СССР столь благожелательно, как сейчас, в связи с избранием Горбачева.

Любопытно, а что Б. Н. вообще использовал из моей четырехстраничной памятки для беседы с Оккетто. Например, что сейчас главная для нас внешнеполитическая жила — западно-европейское направление. Между прочим, в беседе с Р. Кастро Горбачев очень подчеркнул эту мысль. Разумеется, не потому, что ему «подсказал» Б. Н., он эту мысль усвоил по итогам своей декабрьской поездки в Англию. Но. Б. Н. мог бы «попасть в струю». Однако, он не чувствует реальностей политики. В отличие от М. С. он слишком обременен многолетними клише и догмами, чуть ли не со сталинских времен.

11 апреля 1985 г.

Обращение Макалузо (через Кьезу) к Горбачеву: мол, наш («Униты») корреспондент в Пекине говорил о вас с Ху Яобином, мы опубликовали. Не хотите ли вы тоже сделать? Горбачев (через Александрова) велел мне ответить Макалузо: не хочу, но то, что я сказал недавно о стремлении к улучшению советско-китайских отношений, остается в силе и это мы будем продолжать неуклонно.

Моя попытка предотвратить выпуск во внутрипартийном бюллетене рахманинскую публикацию об «интерките» (проведенном еще при Черненко), не удалась. Александров, сказав «задайте вопрос попроще», посоветовал сигнализировать Русакову (о том, что такая публикация расходится по тенденции и тону с публично заявленной нашим новым Генсеком). Русаков оказался болен. Позвонил самому Рахманину. Тот возразил, что не видит «расхождения» и не склонен снимать материал. Я ответил: мое дело сигнализировать, отвечаешь ты…

Был у Арбатова. Он говорил, что по-прежнему часто общается с Горбачевым: пишет записки, бывает, звонит. За две недели «выдал ему 41 страницу». И о том, что надо чаще показывать американцам, что обойдемся без них, но с Западной Европой. И о том, что не надо частить с публичными заявлениями и инициативами — не вставать на брежневско-черненковскую дорожку. И о том, что с китайцами надо замиряться энергичнее. И — что японцам надо отдать два, а то и все четыре острова, иначе кашу с ними не сварить.

И — что надо кончать с Афганистаном (будто бы Горбачев ему ответил, что «обдумывает». И — что надо, наконец, покончить обращаться с соцстранами, как с сателлитами, поставить отношения действительно на равных. И о том, что колхозам надо дать свободный выход на рынок и многом другом.

Полагает Арбатов почему-то, что Громыко скоро станет председателем Президиума Верховного Совета, а министром надо сделать, например, Катушева, и ни в коем случае не Корниенко.

Будто бы именно он, Арбатов, подсказал идею встречи Горбачева с нашими «капитанами» индустрии и сельского хозяйства, но не с пятью тысячами во Дворце Съездов, а с парой десятков действительно дельных и смелых людей, от которых можно услышать полезные вещи. Так и сделано.

На сегодняшнем ПБ Горбачев очень откровенно вел разговор о севе и хранении сельскохозяйственной продукции, а также о порядках в торговле. Закончил тем, что пообещал министрам лишить их «кормушки» (спецстоловой на ул. Грановского), которая мешает им видеть (с помощью жен) действительное положение дел со снабжением и качеством продуктов.

Отнял у своих помощников «чайки», вернул их на «волги». И, говорят, такая же судьба постигнет первых зам. завов отделов ЦК.

Приходил Амбарцумов. Мы не виделись, кажется, с той «истории». Принес письмо в адрес Горбачева, в котором намекает на некомпетентность и несовременность Бугаева (заместитель главного редактора «Коммуниста»). Но фактически жалуется и на Зимянина. Сделано с блеском и неотразимо. Посоветовал ему сменить адресата. Ибо Горбачев заниматься этим не будет, а Зимянин будет мстить. Отправить письмо надо либо самому Зимянину, либо Косолапову, который покажет Бугаеву: пусть тот побесится.

Амбарцумов спокоен, говорит, что ни о чем не жалеет (как и я), что Трухановский струхнул, и если б не стал «раздеваться» и каяться, может и в академики выбрали бы. Теперь-то ему, конечно, ясно (т. е. после прихода Горбачева), что глупость сделал, но — поздно.

Пономарев звонил из Крыма. Жалеет, что уехал: «такие дела!» Какие же?… Объединенный пленум творческих союзов, где появились все во главе с Горбачевым, а его, Пономарева, там не было! Вот и вся забота о деле. И еще. Опять поднимает тему конференции из приглашенных на 40-летие Победы компартий. Велел составить телеграмму! Смешно. С другой стороны, как-то неловко тыкать его носом в эту тщеславную его глупость — все-таки ему 81 — ый идет!

Вчера послал ему записочку по поводу бумаги в ЦК о положении в КП Финляндии и что нам делать. Записка получилась даже грубая: повторил все то, что говорил на вышеупомянутом совещании замов у Пономарева. Закончил словами: нельзя приятельские привязанности Шапошникова, Федорова и Смирнова с их финскими подопечными ставить над требованиями реальной политики. И, наконец, не надо нарываться на то, что нас (Международный отдел) «поправят», а при Горбачеве это произойдет неизбежно и скоро.

Сегодня Б. Н. звонил, но об этой записочке — ни слова. Может, впрочем, и не получил. Балмашнов мог вскрыть мой конвертик и припрятать «до возвращения Шапошникова», которому и покажет. С него станется — этого Иудушки Головлева на посту помощника Секретаря ЦК КПСС!

На заседании ПБ 11 апреля Горбачев огласил следующие данные: При переработке пищевых товаров 50–60 % занимает ручной труд.

3 Года три назад он потерял заграничный паспорт в Италии и пришлось спасать… и его партбилет.

Производительность труда при переработке сельхоз продукции в два с половиной раза ниже, чем в капиталистических странах.

Не имеют очистных сооружений 1300 молочных, сыроваренных, маслоделательных заводов, 200 мясокомбинатов, 103 консервных фабрики, 60 крахмально-паточных заводов. В результате огромный ущерб окружающей среде.

Самое слабое место — хранение. Обеспеченность хранилищами для плодов, овощей и картофеля 26 %, и те не отвечают современным требованиям.

Из 11,2 млн. емкостей только 1/3 имеет охлаждение и только 19 % вентиляцию.

В сахарной промышленности лишь 20 % свеклы содержится в надлежащих хранилищах.

Во многих районах не хватает элеваторов. 140 мясокомбинатов не имеет холодильников, 42 % их требуют срочного капитального ремонта.

Потребность в современных машинах по переработке сельскохозяйственного сырья покрывается лишь на 55 %.

В результате всего этого потери произведенного сельско-хозяйственного сырья достигают 25 %.

Только в торговле при хранении и транспортировке ежегодно теряется 1 млн. тонн картофеля, около 1 300 000 тонн овощей. Потери сахарной свеклы 3–4 млн. тонн.

При заготовке и транспортировке скота гибнет 100 000 тонн мяса.

8 000 000 тонн молока вскармливаются телятам, 18 000 000 тонн обезжиренного молока идет на корм скоту и 6 500 000 тонн сыворотки.

Из-за нехватки мощностей по переработке пропадает до 1 000 000 тонн выловленной рыбы.

Потребность пищевых отраслей в современных видах упаковки удовлетворяется на 50 %. Удельный вес промышленной упаковки 30 %, а для овощей и фруктов всего 10 %. Отсутствие тары приводит к перезреванию плодов и овощей и огромным потерям.

Если бы у кооператоров, заключил Горбачев, был бы полноценный транспорт в нужных количествах, они увеличили бы объем закупок сельскохозяйственной продукции у населения на 15–20 %, т. е. на 1,5 млрд. рублей.

12 апреля 1985 г.

Почел стенограмму беседы Горбачева с конгрессменом О'Нилом и его делегацией. Блеск. Яркий, сильный, веселый и уверенный разговор, компетентность и убежденность и, как в старину говорили и до сих пор итальянцы говорят, диалектичный ум. И спокойное, веселое (по Ницшевски) умение держать марку великого народа. Американцев он ошеломил. Они отбрехивались детским лепетом. А потом в беседе со своими журналистами О'Нил сказал, что этот человек большого таланта и искренности, государственный деятель мирового масштаба.

Статья Ж. Думэнга, французского мультимиллионера аграрника, коммуниста — «о своем друге Михаиле!» Загладин перевел и, видно, послал «объекту» восторгов.

Сорок евреев из США и нью-йоркский раввин, которого в свое время спасли наши из гитлеровского концлагеря, просятся в Москву на 40-летие Победы. Интересно, как отнесется ССОД?

Два еврея — эмиссара Бронфмана (президент ВЕК, миллиардер) едут в Москву и будут общаться с разными нашими комитетами. Звонил Бобкову (зампред КГБ), он воспринимает спокойно, а Арбатов, чтоб с ними поговорить, требует указания ЦК… Боится он быть замаранным «еврейским» предпочтением.

Много перечел сегодня в связи с появлением в мировой политике Горбачева, в частности, стенограмму дискуссии между комиссией Сорса (социал-демократы) и нашей делегацией (Арбатов, Червов, Примаков и др.). Сколько ума и хитроумия в это вкладывается. Но за кадром (а со стороны социал-демократов и явно) постоянно звучит голос недоумения: происходит безумие — политики великих держав и их союзники все делают для того, чтобы человечество, в конце концов и в недалеком будущем скончалось, а «мы с вами» и они сами — большие политики, все говорим, говорим, говорим, убеждая друг друга и веря друг другу (!), что и вы и мы — за мир, за спасение от ядерной войны.

16 апреля 1985 г.

На работе ничего интересного. Вместе с Загладиным принимали двух голландских социал-демократов. Милые ребята, деликатные. Но главный мотив: чего вам (СССР) стоит не превышать число СС-20 за 372?. Тогда наше правительство не разрешит американцам ставить cruiser'bi. Ведь в военном отношении это для вас пустяк. А политические последствия для всего НАТО — неисчислимы. И в самом деле — чего нам стоит?! И вообще зачем нам эти СС-20, нацеленные на Западную Европу?! Установка их была такой же глупостью, как хрущевские ракеты на Кубе в 1962 году.

Б. Н. вернулся из отпуска. Собирал совещание замов. Рассказал, как болгары залупились, когда им сказали, что больше не будем давать им по полмиллиарда «кредита» на развитие овощеводства (на самом деле они тратили эти деньги на что попало). Живков неистовствует и уже повысил цены на экспортные овощи и фрукты к нам чуть ли не в два раза.

18 апреля 1985 г.

Рано утром прислали из МИДа подготовленный ими проект послания Горбачева «встрече (ветеранов) на Эльбе» — наших и американских. Он написал записку: «Замечаний нет!» Но попросил Ковалева все-таки показать мне. Оказалось, что если б так прошло, был бы протест от румын, от греков, не говоря уж о компартиях — наших друзьях, которые вообще не были помянуты.

Вчера Михаил Сергеевич был в Пролетарском районе, на заводе Лихачева, в школе, в больнице, в магазине, в квартире молодой семьи — общался с массами. Но, говорят, опять же устроили (перед тем) потемкинские деревни.

По итогам его встречи со специалистами промышленности и сельского хозяйства, которая подробно была изложена в «Правде», (сегодня два часа обсуждалась на ПБ). Тихонов выразил неудовольствие: мол, этот экспромт ломает все, что было уже подсчитано для плана развития до 2000 года. Однако, Горбачев вежливо отвел упрек, а министрам и др. дал поручения «учесть» сказанное.

21 апреля 1985 г.

У Блока вычитал об Августе Стиндберге. Заинтересовался. Взял в ЦКовской библиотеке две его пьесы («Пепелище» и «Графиня Юлия» — с его собственным обширным предисловием о сущности современного ему театра). Прочел. Отменное драматургическое мастерство, действует, несмотря на совершенно чуждый и в общем нелепый для нынешнего читателя материал (сюжет). Оказывается также, что все вахтанговско-меерхольдовские, таировскме и проч. открытия современного театра восходят к его «теории» и практике. Впрочем, всякие наши Захаровы, Любимовы, возможно, об этом и не подозревают. Кто сейчас знает о Стиндберге? Он и не издавался-то ни разу в советское время.

А для меня это чтение было еще возвращением к одному из щемяще романтических моментов моей молодости, когда я читывал Ибсена, Гамсуна, Гауптмина, Келлермана. Очень повеяло ими и этим от Стиндберга.

23 апреля 1985 г.

Пленум ЦК. О подготовке к съезду. Горбачев раскованный, уверенный, сдержанный, иногда прорывающийся в репликах. Говорит с Пленумом, не утыкаясь в бумажку.

Оргвопросы. На этот раз никто даже приблизительно не догадывался что произойдет. Еще у Спасской башни столкнулись с Арбатовым и Бовиным. Они, естественно, спросили, не знаю ли я. Я — не знаю, но сделал предположение, что Лигачев и Долгих станут членами ПБ. Арбатов добавил Чебрикова, но отвел Долгих: у него, мол, очень плохие отношения с Генеральным, что-то пробежало между ними еще при Черненке.

На заседании Горбачев вынул из кармана блокнотик и чохом предложил: в ПБ — Лигачев, Рыжков (!), Чебриков; в кандидаты — маршала Соколова, секретарем по сельскому хозяйству — министра сельского хозяйства РСФСР Никонова!

После избрания попросил новых членов ПБ подняться в президиум, а Лигачева подозвал и посадил рядом с собой — на председательское место, он, Лигачев, и вел весь Пленум. Ясно всем, что и Секретариат будет вести он. А эти полтора месяца после смерти Черненко, Горбачев не пустил Романова вести Секретариат (почему Романов мог претендовать на это? Потому что он единственный в Секретариате, кроме М. С. одновременно из секретарей ЦК член ПБ), вел его сам!

Теперь у него в ПБ абсолютное превосходство весьма верных друзей «против» (если осмелятся) возможных оппонентов: Тихонов, Кунаев, Щербицкий, Романов, Гришин.

Доклад Горбачева был энергичен во внутренней части с теми же, впрочем, основными идеями, что и на мартовском Пленуме. И — плоский, обыденный, дежурный — во внешней части. То ли он не хочет сейчас отвлекаться на эту «материю», то ли (что хуже) — опять передоверил все Громыке. Арбатов, который сидел рядом, ворчал: мол, ничего не принял из того, «что я ему (по его просьбе) представил».

Из самого доклада и из реплик по ходу прений просматривается «ход его мысли»: порядок (на производстве, в магазинах, на улице, в управлении — в самом широком смысле) и самостоятельность. В этом последнем смысле очень он поддержал выступление эстонского секретаря Вайно и Шиварнадзе. Самостоятельность, готовность на риск, решение вопросов на месте, своего рода «автономизм» в осуществлении стратегии, глубокое приспособление ее к своим (местным) возможностям и условиям.

Напутствуя перед началом прений, он говорил, что не надо комкать их, надо, чтоб потенциал (и опыт) «нашего коллектива» — Пленума раскрывался, чтобы видно было творчество и пример высшего партийного органа и т. д.

Но увы! Прения не оправдали его расчетов, хотя он потом, заключая (без аппаратной подготовки, а по своим заметкам в блокноте) сказал с авансом, что «прения шли в правильном направлении и что надо развивать этот стиль, этот характер работы Пленума».

Первые выступления, Щербицкий и особенно Гришин продемонстрировали полную беспомощность приспособиться к новому стилю. Это были образцы общих фраз, пустословия, которые сам Гришин всуе осудил. Но, кажется, Горбачев склонен терпеть во главе Москвы этого мудака, прожженного царедворца и жополиза, которого ненавидит и презирает вся Москва.

Впрочем, славословий не было в адрес Генсека. Хотя опять же все вставали при появлении Политбюро в президиуме и хлопали… Даже и после перерыва. Однако, Горбачев быстро «пресекал», решительно садясь на место.

Хитрый, умный, талантливый Шеварнадзе все таки изловчился: сказал, что давно не было такой реакции во всем мире на события в СССР, как на избрание Горбачева. Процитировал «Вашингтон пост» с похвалами в адрес «нового советского лидера» и с добавлением: «а нам-то, мол, капитализму что от этого, только хуже!» Да, добавил от себя Шеварнадзе: боятся там «соединения социализма с сильным руководством». И, извиняясь, тут же оговорился: знаю, мол, что Михаил Сергеевич не любит, когда о нем говорят, но ведь это же не я, а американцы говорят! Хохот в зале.

Из десятка выступлений только три-четыре были более или менее в горбачевском стиле.

Не думаю, что у Горбачева уже сложилась более или менее ясная концепция — как он будет выводить страну на уровень мировых стандартов. Прощупываются лишь отдельные признаки методологии, в частности, порядок, договорная дисциплина, довольно чувствительная децентрализация управления и планирования (которая будет ограничиваться лишь стратегией). Сейчас он производит расчистки и расстановку, склонен и к настоящей чистке партии (к которой открыто призвал Шеварнадзе). Он расшатывает сложившиеся при Брежневе догмы, условности, путы парадности, бюрократической инертности, чванства, хапания не по заслугам. Словом, ломает нормы монархической реставрации, которые принесли столько вреда экономике и морали при Брежневе и начали было возрождаться при Черненке.

(Кстати, на протяжении пяти часов Пленума имя Черненко ни разу не было произнесено, будто и не было его никогда!).

27 апреля 1985 г.

Вчера было партсобрание по подготовке к работе с иностранными делегациями на празднике Победы. До 10 делегаций едут. Докладчик Шапошников. Убогий он все таки. К тому же не удержался, чтоб косвенно не задеть меня: мол, в Англии (курирую я) плохо отмечают 40-летие. Все это заметили и выглядел он смешно.

Перед залом, где было собрание, развернут стенд ветеранов, парные фото, — каким был во время войны и каков сейчас. Говорят, что я меньше всех изменился. Кстати, оказывается, я среди наших 30 ветеранов был во время войны в самом большом чине — капитаном.

Утром пришла открытка от Феликса (школьный друг). Поздравляет с Победой. Вспоминает, как мы переписывались, когда я был на Северо-Западном фронте, а он в Средней Азии (выслали из Москвы по подозрению, что он немец, Зигель ведь!). Да, я помню об этом, а также и том, что никогда у меня не возникало чувства превосходства, пренебрежения или обиды (гнева) к своим школьным друзьям за то, что они почти все в тылу, а я — на войне.

Перебираю в эти «победные» дни скудные свои фронтовые фотографии. Волнуют. Хорош я был таки. Офицер — еще до того, как командиров Красной Армии назвали офицерами. А было мне к концу войны не полных 24 года. Товарищи из партбюро, которые организовали упомянутый фотостенд ветеранов зашли спросить, на какой должности я кончил войну. Я сказал: «Замначштаба стрелкового полка. А что?»

— Видите ли, Анатолий Сергеевич, мы с тем же ходили ко всем другим ветеранам. У Кудачкина (он — Герой Советского Союза) спросили, сколько тебе было лет, когда ты, старший лейтенант, командовал батальоном? — 21 год, — отвечает. Мы спрашиваем: «А доверил бы ты командовать батальоном нынешнему 21 — летнему парню?» Отвечает: «Вы что, в своем уме?»

В самом деле, странная перемена в поколениях с тех пор.

3 мая 1985 г.

Что бы я ни делал, с кем бы я ни общался, о чем бы я и говорил, все время бьется во мне мысль: а что я такое в горбачевском смысле? На что я способен? Смог ли я быть полезным профессионально (в деле), если б мне доверили вести его по-горбачевски? Не уверен я в этом. Но попробовать хочется, тем более, что Пономарев совсем не годится, у Загладина не хватило бы партийности (смелости, честности, рисковости), у Брутенца хватило бы ума, но не характера, — здесь нужен русский характер. Ну, и так далее.

Интересно, что станется с нашим заведением (пономаревским) на съезде и после него?

5 мая 1985 г.

Вчера я читал письмо Рейгана Горбачеву (ответ на письмо Горбачева от 24 марта). Нахально и умно составлен текст. Его команда цинично отстаивает свои интересы. Но дело не в этом, а в том, что мы на фоне этого письма выглядим слабо. Потому что Горбачев идет еще по проторенной Громыкой дорожке (и упускает из рук внешнюю политику).

Мы не наилучшим образом повели себя в деле с убийством Николсона, и Рейган прижал нас.

Мы недальновидно завязались на космических исследованиях, требуя прекращения их в качестве условия продуктивности в Женеве. И здесь они нас загоняют в тупик. Горбачев лично теперь заангажировался на этом требовании. И если ему придется спасать Женеву, то он будет уже отказываться от своего (а не громыкинского) требования.

Поймал нас Рейган и на нелепом намеке о неприемлемости «двух языков» в отношениях друг с другом: один для пропаганды, другой — для внутреннего пользования, например, в переписке Президент-Генсек. Ведь вы же, парирует Рейган, всегда были за идеологическую борьбу!

Словом, не очень сильно получается. А все потому, что тут до революционного подхода еще дальше, чем во внутренних делах. — , до отказа от пропагандистского подхода к политике. И еще остается неясность в отношении наших международных возможностей.

6 мая 1985 г.

Прочел доклад, с которым выступит Горбачев 8 мая во Дворце Съездов. Очень сильный текст, местами просто волнующий и очень точно выверен, как с точки зрения политики, так и с точки зрения вкуса, стиля.

Написал записку Пономареву: «Очень сильный текст». Тот звонит. Ему моя, оценка, конечно, не понравилась, так как «сильные тексты» могут быть только у него самого, а если они слабее чьих-то, то виноваты консультанты, я, исполнители, которые плохо реализовали его замечания и идеи. Я предвидел такую реакцию и специально так написал — «из злорадства».

Пономарева интересовало и другое: как горбачевский доклад сочетается с его, Б. Н. овой, статьей в «Проблемах мира и социализма», которую он с таким упорством и самомнением проталкивал. Я его успокоил: мол, по идеям не расходятся, но по структуре и характеру текста отличается существенно. Хотелось мне и тут уязвить: мол, Горбачев более вежливо обошелся с Рейганом и американским империализмом, не занимается предсказаниями о неизбежной победе социализма во всем мире (я все это предлагал ослабить и даже выбросить, он пренебрег). Однако, если б я это сказал, он заставил бы меня тут же «отметить» места, которые вызывают сомнения. А мне надо было бежать на свидание, и я смолчал.

11 мая 1985 г.

Встречи с иностранными делегациями. Гнетущее впечатление от английских коммунистов. Равнодушные, занятые своими мелочами (вот уж поистине «тред-юнионистское» сознание, прямо по Ленину). И как я весь вечер за торжественным ужином на Плотниковом ни изгалялся, пытаясь возбудить их интерес к нам, к горбачевской новизне, пускался даже в излишнюю самокритику, реакция была вялой и шокирующе примитивной.

Зато совсем наоборот — Дэнис Хили, теневой министр-лейборист, старый знакомый, крупная национальная и международная фигура. Он искал контактов, разговоров, спорил, шутил, язвил, фотографировал (его хобби), и со мной, и с Арбатовым, и с Загладиным, и «подсказывал», как вести дело с Рейганом, чтоб добиться чего-нибудь. Под конец уверял меня, что празднование 40-летия (и в Англии, и в Европе, и здесь) — свидетельство того, что народы могут влиять на свои правительства. После приема в Кремле он пошел в Парк культуры, насмотрелся там нашей «массовости», в восторге был от общения с самым простым людом, к нему подходили, трогали за кресты на груди (он воевал во флоте), расспрашивали, рассказывали про себя (при нем был Виктор Кубекин, бывший советник в Лондоне, из КГБ, умнейший парень и красавец).

А в аэропорту я, приехав провожать его и Прискотта (из руководства компартии Великобретании), застал его пишущим статью для «Обсервера» — о 40-летии в Москве. Мне пришлось прощаться с ними обоими вместе, уселись в комнатке для гостей за коньяк. Я произносил всякие речи, старался шутить, подначивать. В ответ говорил Хили и под конец спохватился и выпалил, обращаясь к Прискотту, примерно такое: «Я думаю, что товарищ Прискотт не в обиде на меня, что я проговорил за нас обоих и съел все время до самолета (тот закивал головой, жалко и подобострастно улыбаясь). Впрочем, прошу прощения, после событий в вашей партии, которые закончатся скоро чрезвычайным съездом, может быть я уже не смогу называть вас товарищ, придется употреблять — «господин» (мистер!)».

Все захохотали. Но это был великолепный ход против скатывания КПВ к антисоветизму.

Познакомился на приеме с Шапиро — лейбористка из Новой Зеландии. Прелестная, милая женщина. Впервые в СССР. На все смотрит «очарованными» глазами, хотя и приехала из едва ли не самой антикоммунистически респектабельной буржуазной страны. Говорили «протокольно», но очень по-доброму. Я тоже старался ее «очаровать». В конце пребывания она мне заявила: самое главное впечатление — это, что советские такие же простые, нормальные люди, как все. Поехала в Ленинград, обнималась с Терешковой, пойдет к ней в гости, в другие наши комитеты. А, между прочим, ее нам характеризовали не только, как близкую к премьеру Хоуку, но и как ярую сионистку (она, хотя и Шапиро, но не еврейка, а англичанка).

Прием в Кремле был хаотичный, а для меня и очень суетный. На 11 моих делегаций было всего два переводчика (один из них Кубекин, который не отходил от Хили). Сопровождающих делегации (сотрудники нашего Отдела) в большинстве своем не пустили на прием. И пришлось мне, взяв рюмку, ходить от одного к другому, в промежутках наталкиваясь не на «своих» (люксембуржцы, немцы, филиппинцы, итальянцы, не говоря уж о знакомых московских) — и каждому что-то надо говорить «значительное». Но на всех я, кажется, не угодил, в том числе на Уинстона — слепого негра — председателя КП США.

И, наконец, я смог отметить Победу с Колькой Варламовым, моим фронтовым другом. Поговорили о Лигачеве. Когда ему АОН предложила гонорар за лекцию, прочитанную им (осенью) перед слушателями, он пришел в бешенство. И «так» не оставил — запретил выписывать гонорар работникам аппарата, которые приезжают туда время от времени выступать. Жену свою круто поставил на место, когда она попыталась воспользоваться его положением.

Порассуждали о Горбачеве — я от него в таком захлебе, что готов простить даже упоминание о Сталине в докладе о Победе. Однако не надо было этого делать (я, видимо, был единственный в Кремлевском Дворце Съездов, кто не хлопал в момент самых бурных аплодисментов при этих словах). Горбачев (понять можно) поддался инерции, общему настроению. Не хотел поощрять ворчунов, давать им пищу. А надо было бы пренебречь. Показать характер, дать понять, что и Сталину не следует прощать того, чему не может быть прощения (тех 20 млн., которых мы потеряли в войне, особенно в 1941 году).

15 мая 1985 г.

На днях беседовал с Каштаном (генсек компартии Канады), обедали в «Октябрьской». Увязался и официально прикрепленный П. Смольский, которого мы недавно посылали во главе делегации на съезд в Канаду… Он же надменный заместитель Лигачева по организационному партийному отделу и секретарь парткома всего аппарата. Не знаю уж, о чем и как он разговаривал с Каштаном и др. там в Канаде и здесь в качестве прикрепленного от ЦК, но в течение двух часов на этот раз пришлось говорить мне одному. Не в порядке самокомплемента, но, увы, с иностранцами, даже по сугубо внутренним нашим делам, по-настоящему, т. е. так как нужно для них (!), умеем разговаривать только мы, международники. Но нас очень мало, а Лигачев и оргпартотдел навязывают нам провинциальных секретарей обкомов…, хорошо еще умный попадется, а то… навидался и натерпелся я от многих за 20 лет.

Празднование Победы прошло хорошо. И за границей тоже: Рейган помог. Но главная причина: мы заставили Запад реагировать на нашу концепцию Победы. Рейган перешел в контратаку, и антисоветизм привел его к поминовению СС'овцев

Западная печать начинает усекать, что монополия Громыко на внешнюю политику продолжается. Конечно, континуитет нужно дать им почувствовать, и в Западной Европе надо как следует поработать, прежде чем выходить на Рейгана. Однако, затягивать громыкинскую ситуацию опасно: может наступить разочарование в возможностях (и намерениях) нашего нового лидера. Впрочем, он продолжает (и на Западе тоже) набирать очки по внутренним своим делам.

Арбатов сообщил мне сегодня, что можешь, мол, себя и всех вокруг поздравить: Боголюбова — под жопу мешалкой. Лукьянова сделали вчера на ПБ заведующим Общим отделом ЦК. Действительно можно поздравить всех — весь аппарат; после вора, барина и сволочи Павлова этот был второй по значению (а кое где и главней) клеврет и цепной пес Брежнева — Черненко, куркуль…

М. С. упорно делает все по своему. И не теряет времени, как Андропов, у которого его было гораздо меньше.

17 мая 1985 г.

Боголюбова, действительно, сняли на ПБ в среду. Причем — без обычной, в таких случаях, «благодарности от ЦК» за долгую службу (а он недавно на 75-летие получил Героя) и без назначения персональной пенсии. Говорят, что, хотя его уже давно, т. е. с приходом Горбачева, решили убрать, но внезапность объясняется тем, что в связи с 40-летием Победы он добился себе ордена Отечественной войны, в которой не участвовал. Так же, как он пару лет назад заставил АОН и ВАК присвоить ему доктора, а еще раньше — лауреата Ленинской и Государственной премий, имел машину без номера и т. д. Словом, сволочь, которую давно надо было убрать.

Так что еще один признак очистительной горбачевской волны. Как никак — «главный» отдел ЦК.

Занимаюсь «задолженностью» Латинской Америки и угрозой валютно-финансовой катастрофы (поручение Горбачева, в которое вовлечены институты АН, Госплан, Минфин, Госбанк, Минвнешторг и проч).

18 мая 1985 г.

Забыл вчера пометить, что в четверг Лигачев собирал всех заведующих и замов аппарата. Предупредил, что завтра будут опубликованы постановления и указы об алкоголизме и пьянстве. (кажется, скоро будем отмечать 400-летие борьбы в России против пьянства: начал Борис Годунов). Говорил очень строго. Мол, 12 лет назад начали было, но тут же постановили увеличить производство водки, а на всякие безобразия смотрели сквозь пальцы. «Больше так не будет! Не будет! Не те времена наступили. (помедлил), — как и во всех других отношениях». Замеченных «в этом» будем увольнять в 24 часа, не глядя ни на заслуги, ни на положение (рядом со мной сидел Шапошников, почти совсем вдребадан, видно, еще со вчерашней или ночной попойки).

Привел цифры: в год 107 000 коммунистов попадают в вытрезвители, комсомольцев — 370 000. С 1950 года потребление алкоголя увеличилось в 4 раза. 2/3 преступлений — в пьяном виде. Рост преступности идет в прямой пропорции к росту потребления алкоголя. Снизился уровень продолжительности жизни мужчин. Угроза грядущим поколениям. Главная причина роста пьянства — рост производства алкогольных напитков (а не «пережитки» капитализма).

Вчера опубликованы указы и постановления. Поражают откровенностью (без боязни за «имидж реального социализма»). Но меры — не драконовские. В основном штрафы. А что возьмешь с пьяни?!

20 мая 1985 г.

Прошел съезд КПВ. Победили «еврокоммунисты». «Наших» выгнали. Либо глупцы, либо, действительно, сработала агентура, либо настолько яростные антисоветчики, что теряют здравый смысл. Ведь в их, английских, условиях нет пространства для социал-демократической (антисоветской) коммунистической партии, а сейчас тем более, когда мы начали обниматься с Кинноком и Хили. Фактически их съезд означает курс на самоликвидацию. Формально содержание его — еврокоммунизм, но реально в их ситуации — совсем другое. Особенно, когда Горбачев создает иной имидж Советского Союза как мировой величины и начинают рассеиваться страхи перед советской угрозой.

22 мая 1985 г.

Встречал Сюреша с командой плюс Надя Барта, вышедшая на пенсию с должности помощницы и переводчицы Кадара. Сюреш сейчас секретарь ЦК ВСРП. Ужинали в гостинице на ул. Димитрова, впервые в условиях «сухого закона». Венгры посмеиваются, мы извиняемся, тостов, разумеется, нет, разговор идет о чем попало. Хорошо еще, что это давние друзья и болтать можно откровенно на любые темы. Говорят, подарки вам везли, как обычно — винные наборы, но в самолете решили выпить сами, «чтоб не нарушать».

Приехал Лагутин с чрезвычайного съезда Великобритании. Еврокоммунисты учинили там разгром правоверным, т. е. верным нам. Это демонстрация того, что в таких странах, как Англия компартия не нужна, комдвижение себя изжило. И коммунисты хотят модифицироваться во что-то совсем новое, порвать пуповину, стать пусть клубом, но с оригинальными идеями, чтоб их хотя бы слушали. Мы, КПСС, им не нужны, совсем не нужны. Не видят они в нас ни образца, ни примера, ни идеала, ни брата, ни доверенного друга, ни даже спасителя от ядерной катастрофы. Увы! К этому идут многие компартии.

Читал запись беседы Б. Н. с Черветти. Пономарев подстраивается под подход Горбачева к МКД. Даже оправдывался насчет международного Совещания: мол, что вы на нас набросились, будто мы настаиваем на нем. Наоборот, нас другие упрекают за то, что мы сопротивляемся, саботируем эту идею. Да и физически мы не могли на этом настаивать: смотрите какие у нас были обстоятельства — потеряли трех Генсеков, к юбилею Победы готовились, сейчас съезд на носу, до того ли нам?! Вот как оказывается!

Загладин мне рассказал, как Б. Н. среагировал на мой протест по поводу финской компартии. Ругал Шапошникова матом, — мол, ничего не понимает, губит все дело.

Лагутин рассказал мне о том, как Кларк, помощник Киннока, оценивает Мэгги Тэтчер: никто ее не свалит и не склонна она сдавать власть. Единственное, что ей грозит, — выдержит ли сама. Во-первых с глазами плохо, а хочет все сама читать. Во-вторых, и главное — психические перегрузки: она с утра до вечера играет в великого государственного деятеля, перед всеми — друзьями, врагами, соратниками, министрами, иностранцами, mass media, перед самой собой. Это, конечно, страшно трудно. Она чертовски умна и, действительно, великая актриса, но ведь не на сцене же, где обычным актрисам бывает удается жить долго. Умно!

Народ буквально ошарашен вчерашним показом по телевидению выступления Горбачева в Ленинграде. Только и разговоров: «Видел?!». Мы, наконец, получили лидера, который знает предмет, увлечен своим делом, умеет своим языком выражать то, что хочет донести до людей, не боится общаться с ними, не боится показаться им недостаточно величественным. И производит впечатление человека, который действительно хочет сдвинуть с места этот погрязший в грязи воз, расшевелить людей, заставить их быть самими собой, действовать смело, рисковать, полагаться на здравый смысл, думать своей головой и делать, делать. Что-то ленинско-кировское есть в нем, отвага и компетентность, вместе с уверенностью в себе и в людях, вернее в том, что есть люди, которые могут действовать так же, как он сам.

23 мая 1985 г.

Вчера пока я занимался с Сюрешем, шло партсобрание в отделе. Утром с мазохистским любопытством поинтересовался как было. Службисты хвалили все (я все таки перед ними начальство). Близкие мне завсекторами оценили кое-какие выступления, но в ужасе от доклада Пономарева, все другие — тоже. Доклад был посвящен итогам работы за год. Брутенц описал подробно: жвачка, которой можно было попотчевать и при Брежневе, и при Черненко. Ничего ни от апрельского Пленума, ни от горбачевского стиля, ни от новой атмосферы, ни от всеобщих ожиданий. Полтора часа удручающей бодяги. Старый зубр не поддается. Его позиция: посмотрим, что выйдет из этого нового стиля. Думаю, он не может, не в состоянии даже на самого себя реалистически посмотреть. А насчет «поживем увидим», у него слишком мало осталось для этого времени.

Обнаружил, еще при Андропове подготовленный мною проект доклада для теоретической конференции по МКД, очень критический и яростный текст, произвел бы шок. Забыл про него совсем. Но текст слишком статейный, для произнесения не годится.

Вся Москва клянет Лапина (председатель Комитета по радио и телевидению) за то, что не предупредил о показе Горбачева в Ленинграде. У всех только и разговоров об этом: появилась надежда и веселость.

28 мая 1985 г.

Вчера весь день изучал стенограмму переговоров Громыко-Шульц, Хау, Геншер в Вене. Если забыть изначальное коварство американцев, то аргументация, которой пользуется Шульц, убедительнее для нормального западного человека, чем наше упорное повторение доводов насчет того, что мы не хотим никого ни подчинять, ни завоевывать, не собираемся ни на кого нападать и т. п. Этим декларациям никто не верит, и в этом корень женевского и венского тупика. Нужны революционные подходы к переговорам, адекватные тому, которые продемонстрировал Горбачев в Ленинграде.

Думаю, со времен Сталина не было такого, чтобы за брошюрой с его выступлениями (тираж 1 млн.) гонялись так, как за этой. Это тебе не сочинения Брежнева или Черненко, которые с момента их выпуска и до смерти «их авторов» валялись во всех киосках.

Да, это открытие действительно нового этапа в советской истории. Наверное, что-то большое из этого получится. Горбачев, кажется, не из тех, кто останавливается на четверти пути, как случилось с Хрущевым, испугавшемся своей смелости.

30 мая 1985 г.

Вчера с утра отвратительный разговор с Пономаревым. То ли возраст сказывается, то ли зашоренность догматика слишком велика, но он уже не сечет, что ему придется подлаживаться под новый стиль, причем так, как еще ни разу в прошлом, потому что впервые за всю его почти шестидесятилетнюю карьеру речь идет о ликвидации сталинизма во всем, в том числе в образе мыслей, в манере поведения, а не только в делах.

Читал стенограмму встречи Горбачева с Брандтом. Наш выглядит гораздо сильнее. В том, в частности, что для нас нет проблемы немецкого народа, как нации. Поразительно умело, ловко Горбачев владеет материалом. Как он, в частности, преподнес проблему установки ракет. Возгордился я, как наш новый лидер представляет страну и как он выглядит перед таким прожженным политиком мирового класса, как Брандт.

31 мая 1985 г.

Сегодня Пономарева опять смазали и опять поделом. С утра приносят телеграмму от Добрынина: 800 ученых, среди них 57 нобелевских лауреатов, обращаются к Горбачеву и Рейгану с просьбой запретить космическое оружие. Б. Н. пишет мне резолюцию на этой телеграмме: готовьте проект ответа. Иду к нему, начинаю объяснять, что это не пропагандистское мероприятие, этим должны заняться министерство обороны и МИД, потому что ученые предлагают закрыть красноярскую РЛС. Когда я стал настаивать, Б. Н. обозлился, но я продолжал свое: нельзя вранье насчет Красноярска (будто эта РЛС не имеет никакого отношения к ПРО) связывать с именем нашего Генсека. Вы, говорит мне Б. Н., все верите Арбатову, а у него, все, что у нас, — это плохо, а все, что в Америке — это хорошо. Доиграется он! Я Б. Н'у в ответ: а почему же Громыко в Вене, когда ему Шульц и Хау прямо задали вопрос насчет Красноярской РЛС, ушел от этой темы, будто и не было произнесено слов «Красноярская РЛС», будто и не было вопроса. Вам не кажется, что это показательно? Даже Громыко не хочет связывать свое имя с этим враньем, которое долго не продержится. Но для нашего Б. Н.'чика все это пустяки. Главное выстрелить еще одной пропагандистской дробью.

Пошел я к себе. А через два часа мне сообщили, что Горбачев поручил разобраться во всем этом Громыко и Соколову, а не Пономареву. О чем я не без внутреннего злорадства, ему и сообщил.

Прочитал сегодня информацию об массовых антисоветских «проявлениях» в Праге, в связи с хоккейным чемпионатом и велосипедной гонкой под девизом «мир-дружба». И это на фоне недавнего «дружеского визита» Гусака в Москву.

Один знакомый чех рассказал мне о том, как на президиуме ЦК КПЧ обсуждался вопрос награждать ли орденами чешскую команду победительницу. Голоса разошлись, а на самом стадионе было так: любимчики Москвы Биляк и Ленарт (члены президиума ЦК КПЧ) встали и вышли, когда началось антисоветское буйство, премьер Штроугал пошел обнимать своих хоккеистов. На президиуме ЦК вопрос решил Гусак, сказавший, что в «данной ситуации» награждать неудобно перед советскими товарищами.

Вот он нам 1968 год! Долго еще будем расплачиваться!.. Если вообще когда-нибудь станет возможным возродить атмосферу 1945 года, когда мы были освободителями, а не интервентами.

5 июня 1985 г.

Добрынин вновь настаивает на приезде сенатора де Ла Гарза (очень он ему полюбился). А Верховный Совет (Кузнецов, Толкунов, Высотин) вообще никого не хотят: «Они (т. е. сенаторы, конгрессмены) нам не нужны. К тому же, нарушают взаимность — сами напрашиваются, а к себе не приглашают».

Да и то правда: у них каждый конгрессмен, какой-никакой — политик, а у нас? — Арбатов, да Толкунов, еще пяток… и обчелся. Знакомые все лица, и сильно поднадоевшие американцам.

Берков прислал тайно письмо из Оттавы, где он на конференции по правам человека. Жалуется: МИДовцы боятся самого этого понятия, требуют обсуждать при закрытых дверях, американцы смеются. Загладин взялся «продвинуть» эту жалобу через Александрова и Воротникова, который только что был в Канаде как представитель РСФСР. Посмотрю, что получится.

9 июня 1985 г.

По отчету Воротникова на ПБ о поездке в Канаду, Горбачев дал задание заняться, наконец, этим делом и поднять «свое знамя прав человека». Письмо Беркова там тоже фигурировало в том смысле, что наши, спрятавшись от публики на конференции, отдали ее в руки американцев, которые во всю и эксплуатируют там тему прав человека. Пономарев страшно разозлился, что мы с Загладиным обошли его с этим письмом Беркова, которое напрямую попало в руки «Воробья», а от него Генсеку. Но если бы мы с этим письмом сунулись к Б. Н.'у, то он и сам бы не осмелился бы вякнуть и нам бы запретил.

Теперь я составляю «план реализации» поручения Горбачева. Но обнаружилось, что ровно год назад по инициативе ныне упраздненной комиссии ПБ по контрпропаганде (Громыко) уже принималось решение ЦК об усилении наступательности в борьбе с Западом по правам человека. Типичное трепалогическое сочинение: «усилить», «повысить», «добиться», «улучшить», «расширить». О нем, естественно, забыли, но теперь, если спросить, могут отчитаться, что, мол, усилили, повысили и проч.

Пришла бумага, подписанная в Госплане, Минфине, Минвнешторге, ГКЭС и т. д. о задолженности третьего мира империализму (форма его грабежа), навязчивая идея Фиделя Кастро, которую воспринял Горбачев. Дело оказалось гораздо серьезнее, чем материал для пропаганды и разоблачения империалистического грабежа. Развивающиеся страны нам самим должны 26 млрд. долларов. К тому же, кризис, как и все теперь, при современном государственном монополистическом капитализме не катастрофический, и выход Запад найдет вместе с должниками. Если же мы в эту драку влезем, нас же и побьют, как всегда в таких случаях.

Читаю книгу о Карлейле. Он давно и не раз интересовал меня, читывал его самого. И сейчас, вроде бы, общаюсь с самим собой — таким, каким был, когда читал его прежде. Такие же отношения у меня с Ницше. Но с Толстым так не получается. Он все время оборачивается чем-то новым, не усвоенным, и даже не замеченным в прошлом или не понятым по молодости.

Интересно почитывать, даже просматривать книги о современных социальных процессах на Западе, об НТР, о безработице, о переменах в социальном составе общества — очень серьезная литература идет. И читая такие книги, как правило авторы — сотрудники ИМЭМО, ИМРД, огорчаешься нескладностью всего у нас: ведь вся эта продукция совершенно не доходит до политического верха, никак не влияет на формирование политики. Даже Пономарев, которому по должности положено знать, что пишут о названных предметах, понятия не имеет об этих произведениях. Впрочем, посмотрим: во всяком случае, в том, что касается НТР, — послезавтра в ЦК открывается конференция по этой теме с докладом Горбачева. Как там будет учтено наша отставание и что будет предложено и в случае, если будем догонять — как обойтись без ихних последствий (резкого увеличения числа лишних людей)… Вот тут то и столкнется наш социализм с марксовым Hic rhodus, Hic salta!

Вчера опять полистал дневник Байрона. В каждой строке, даже по пустякам — масштаб личности. а, может, магия, мифология, заставляет каждое слово так воспринимать. Впрочем, проза его по ясности, точности, краткости просто пушкинская. Интересно, Александр Сергеевич читал ли что-нибудь прозаическое у Байрона?

Взял с полки Дезькины (Давид Самойлов) томики. Разливанное море всяких ощущений, личных в первую очередь, ну и вообще: крупный он поэт и мог бы сказать о наших временах очень значительное. если бы мог?? Спивается.

11 июня 1985 г.

Вожусь с проектом по правам человека. Пономареву не понравилось предложение создать Советский комитет по правам человека: «Как это так? В СССР комитет по правам? У нас, что — права нарушаются?! Нет, нет, я против».

Поспорил я с ним довольно нахально. Все больше раздражает он своими старческими капризами и глупостями. Ничего я не добился, его огорчил, себя расстроил — бестактностью по отношению к старику.

15 июня 1985 г.

Был вчера на секретариате ЦК. Впервые видел, как ведет его Лигачев. В общем — в горбачевском духе, остро и дельно. Вопросы:

— о заготовке кормов. Похоже завал, из за ужасной весны и опять же из за безрукости, равнодушия, нежелания работать. Например, косят клевер и люцерну, когда они уже сохнуть начинают, чтоб вал был побольше, а качество корма снижается на 30 %;

— о работе торговли. Совсем печальная картина. Магазины превращаются в склады и одновременно — дефицит. Допотопная система. Беда в отсутствии информатики, компьютеров, а главное в том, что довлеет производитель, а не потребитель. Обо всем этом очень резко с фактами говорили Рыжков, Воротников, Долгих и сам Лигачев. Поворачиваться в торговле надо потому особенно, что с полок снимается водка, вино и финансовый план горит;

— о состоянии жилищно-коммунального хозяйства в РСФСР. Очень скверно. Жилой фонд устарел, некачественное строительство нового жилья обернулось теперь миллиардами на капремонт, авариями на коммуникациях, в снабженческих сетях. Это стало повальным явлением;

— о злоупотреблениях жилплощадью. Записка комитета народного контроля. Лигачев развел руками: полтора года мы жестоко расправляемся с теми, кто замечен в злоупотреблениях, гоним из партии, снимаем с работы, но опять и опять, те же сауны, те же дачи-дворцы за государственный счет, то же кумовство при раздаче квартир и т. д. и т. п.

Еще один неприятный разговор с Пономаревым. Велихов и Арбатов прислали из Женевы запись беседы с одним доброжелательным американцем. Вы, СССР, говорил американец, должны положить в Женеве на стол конкретные предложения, пусть они будут даже обусловлены отказом от ударного космического оружия, но — конкретные: такие-то ракеты сократить на столько-то, такие-то на столько-то, с подводными лодками поступить так-то, с какими-то самолетами поступить так-то, с другими иначе и т. д. и т. п. И это, пишут академики, разумно. Потому что ведем мы в Женеве «философские» дискуссии о том, что космическое оружие — это плохо, а американцы доказывают, что хорошо, жуем стародавние общие инициативы, которые все уже стали предметом пропаганды, а не делового обсуждения в кругу экспертов.

Попробовал включиться в аргументацию Арбатова-Велихова, растолковать ее Пономареву. В ответ он заявил, что я, очевидно, не слежу за нашими инициативами. Вот, мол, товарищи тут подготовили мне к поездке в Испанию «сумму суммарум» (любимое словечко Б. Н.) наших инициатив. Познакомьтесь, говорит он мне. Я сказал, что газеты читаю, более того, читаю шифровки и МИДа, и ГРУ, и КГБ, знаком с постановлениями ПБ, читал и стенограммы заседания в Женеве, наши инициативы при Андропове, Черненко и Горбачеве знаю наизусть. Но сейчас речь идет совсем о другом. Речь идет о том, чтобы перестать топтаться на месте, когда гона вооружений вот-вот вырвется из под контроля.

На него мои ядовитые разъяснения не произвели никакого впечатления. Для него вообще суть дела уже совсем неинтересна. Он физически, геронтологически не может вникать в существо проблем, у него не остается на это времени и вся нервная система работает лишь на самосохранение в своем кресле. Он очень болезненно ощущает, видимо, ветер перемен.

Слухи о кадровых переменах. Замятина, вроде, отправляют послом в Вену. Отдел его в ЦК (международной информации) вообще исчезнет. Как громом — снят Стукалин и будет отправлен послом в Будапешт. Это все черненковские кадры. На его место в ЦК на отдел пропаганды — Сашка Яковлев, возвращенный, не без моей помощи, из Канады, и сделанный директором ИМЭМО, вместо умершего Иноземцева. Уволены некоторые завсекторами в отделе пропаганды.

По коридорам ходят разговоры о том, что произойдет на ближайшем Пленуме и на сессии Верховного Совета: Громыко станет председателем Верховного Совета, Корниенко министром иностранных дел, Кузнецова Василия Васильевича — на пенсию, а вместо него первым замом при Громыке — Зимянина, премьера Тихонова — на пенсию. Горбачев будто бы возьмет на себя пост предсовмина. Добрынина будто возвращают в Москву, на его место Воронцов из Парижа, где он сейчас послом, Трояновского направляют в Лондон вместо Попова.

Эпизод в лифте. В нашем 3-ем подъезде есть специальный лифт для секретарей ЦК, он рядом с обычным. Утром стою жду этого обычного. Русаков (зав. отделом по соцстранам, секретарь ЦК) подходит к своему и приглашает меня с собой. Едем. «Как дела» и проч. Лифт останавливается, выходим. Вдруг Русаков обнимает меня за спину и говорит: «Подыщите мне хорошего заместителя!». Опешивший, я обещаю. О ком речь? О Рахманине? О Шахназарове? О вечно больном Киселеве? О Смирновском, который изначально — пустое место? Да, думаю, ветер перемен все сильнее дует и вокруг нашего Международного отдела.

В среду встречались с Зигелем (школьный друг) и его Клавой. Он был развязен, циничен, брюзгливо философствовал. Заспорили, зачем нужно верить в Бога. Я ему: «Ты верующий, я неверующий. Какая разница, если мы оба вроде порядочные люди и оба в девяти случаях из десяти (заповедей) в общем соблюдаем христианскую мораль. Хотя мне наплевать, что она христианская». То ли он был не в форме, хотя выпили немного, то ли вообще строит комедию — дурака валяет с этой своей верой, но ничего путно он мне объяснить не мог. А насчет загробной жизни нормального человека убедить все равно невозможно.

16 июня 1985 г.

Феликс (Зигель) дал мне фотографию нашего класса (1 — ая опытная школа имени Горького). Такой у меня нет, может затерялась, может и не было совсем. 1938 год. В центре — Петракл (Петр Яковлевич Дорф, наш математик, любимый учитель, который был нам другом и учил нас быть просто гражданами, без демагогии и сталинского культа).

Гляжу на фотографию и в голове возникает интересная «статистика». Нас там 26 человек, 8 из них добавлены к нам уже в 10-том классе, т. е. в 1938 году, когда нас перевели в новое здание, стандартное, в отличие от прежнего, построенного знаменитым архитектором Зеленко в стиле модерн в начале века. Там в свое время училась моя мать.

Значит, до 10 класса нас было всего 18 человек (при норме в стандартных школах — 30–40). Из 26 тринадцать русских, в том числе одна с польской примесью — Наташка Станкевич, красавица и богиня класса. Остальные — евреи, некоторые наполовину. Таковы были те времена. Тогда бы никому в голову не пришло заниматься подобным подсчетом. Для меня, да и для всех никакого различия, кто какой нации, не было. Из 20 умерло уже, кажется, семеро. Из 12 мальчишек ни один не погиб на фронте. Да, и на фронте-то были только четверо: я, Дезька Кауфман (ныне великий поэт Давид Самойлов), Левка Безыменский и Наташа Станкевич.

На Крымской набережной — выставка самодеятельных художников, посвященная 40-летию Победы. Дурацкая это затея: порча вкуса, снижение требовательности к профессиональному искусству. Хотя кое-чем можно и умилиться… Безграмотные, но страстные баталии на страницах книги отзывов.

Там же ГДР'овский художник Хайзан… продолжение немецкого экспрессионизма 20-х годов, сюрреализм. Графика очень талантлива и впечаляет. Картины — перебор одного и того же приема. Если б было 3–4 картины такого рода, они заставили бы себя помнить, но когда их чуть ли не сотня, увольте: тут уже виден поток, а значит, ремесло. Темы: война, фашизм, последствия.

20 июня 1985 г.

Самое интересное рассказал Брутенц. Вчера, пока они полтора часа вместе с Корниенко ждали в приемной по случаю встречи Горбачева с Асадом, Корниенко вдруг разоткровенничался и рассказал (в ответ на вопрос: собираются ли что-нибудь делать с Афганистаном) следующее.

Инициатором интервенции был… Громыко, которого с энтузиазмом поддержал Устинов. «Проект» вхождения к Брежневу с этим обговаривался вчетвером: упомянутые плюс Андропов и Пономарев. Ю. В. держался «эвазивно», не возражал, но и говорил о возможных осложнениях. Пономарев тоже высказал несколько сомнений, но потом быстро подстроился. Решительное возражение поступило от военных, которым было поручено подготовить «свои соображения». Огарков, Ахромеев и Варенников подали письменный доклад, в котором доказывали, что это невозможно и немыслимо, прежде всего с политической точки зрения. Но их вызвал Устинов, поставил по стойке «смирно», сделал внушение на тему: с каких это пор военные у нас берутся определять политику, скомандовал «не рассуждать» и дать подробный план операции.

Сейчас, заключил, Корниенко (который сказал Брутенцу, что сам он всегда был против) мы получили от Генсенка задание — подготовить предложения «о решении афганского вопроса».

Это подтверждается и с другого угла: во вторник я был у Арбатова, трепались обо всем, опять он мне говорил, что чуть ли не каждую неделю либо видится с Горбачевым, либо разговаривает по телефону. Недавно, мол, я (Арбатов) послал ему очередную записку, в которой прошелся по всем главным проблемам — от встречи с Рейганом (Юрка считает, что никакого навара мы с этого не получим) до Афганистана. Тот, получив, отзвонил, особенно, мол, обратил внимание на Афганистан и сказал, что «согласен». А что именно предложил Арбатов, ясно без разъяснений.

Накануне к тому же Арбатову приходил пакистанский посол и «умолял» что-то предпринять.

Так что, наверно, дело сдвинется с места. Утром сегодня Юрка позвонил и сообщил, что в среду в 8. 30 раздался звонок: ему велено было в 9. 30 быть у Горбачева. Поймал левака, предстал. Разговор был «хороший», по оценке не только самого Арбатова, но и Лукьянова. со слов Горбачева. По телефону Юрка мог только сказать, что речь опять, главным образом, шла об Афганистане и что Горбачев подтвердил, что для него — это «первостепенная проблема».

Сегодня на Политбюро обсуждалась два часа записка об НТР (по итогам совещания в ЦК). Выступили все. Заключая Горбачев сказал, что главное в том, что замысла, идеи, намерений не понимают даже многие министры. Их предложения — попытки идти по проторенной дорожке, прикрываясь новыми лозунгами, ничего кардинально не меняя ни в формах управления, ни в методах действий.

Но Замятин, сообщивший мне все это якобы почувствовал и оправдательный тон у Генсека: мол, надо донести до людей, что с нашей (т. е. его!) стороны это никакой не экстремизм, не левачество, не что-то искусственное, субъективно навязываемое. Проблема качественной перестройки на базе НТР возникла давно, она поставлена уже на XXIY съезде (даже процитировал Брежнева), но целых две пятилетки мы топтались на месте, несмотря на то, что жизнь требовала решительных, революционных перемен.

Слабинку нельзя показывать, даже если ворчат. Тем более, что «народ» воодушевлен: сегодня я прочитал подборку писем в адрес ЦК со всех концов СССР, с оценкой и «советами» начальной деятельности нового Генсека. Разослано по ПБ. Очень волнует. Языки развязались, откровенно, сильно, без оглядки люди пишут о том, что вот только сейчас можно начать говорить о действительном возрождении ленинского стиля в отношениях: «руководитель — народ, партия». И ни тени культистской сопливости, подхалимажа, славословия. Выкладывают все, что накипело от брежневиады и черненковщины.

Это должно вдохновлять М. С. Однако, есть опасность оказаться так же изолированными, как в последние свои годы Ленин. Поэтому надо смелее, еще смелее чистить и сменять аппарат. Старые кадры в большинстве своем будут сопротивляться даже если и не по шкурным соображениям, а потому что не могут работать иначе. Пономарев тому ярчайший пример.

От Корниенко также стало известно, что МИДу поручено готовить согласие на встречу Горбачев-Рейган в Женеве. Не уверен, что от этого будет какой-то стратегический толк, но морально-политическая польза будет: Горбачев «забьет», «затюкает» этого актеришку-ковбоя. И это так или иначе все равно станет известно всему миру.

22 июня 1985 г.

Между прочим, в письмах к Горбачеву, о которых я упоминал выше, есть и такие: как только, мол, вы наградите себя орденом, как только вы сделаете себя лауреатом какой-нибудь премии, вы мгновенно растеряете весь свой авторитет, все уважение, которое возникло к вам в народе сейчас!

Гремец (Секретарь ЦК французской компартии) созвал послов соцстран в Париже и запретил им иметь какие бы то ни было отношения с ФСП! А мне пришлось отменить давно запланированный коллоквиум с французскими социалистами «по разоружению» на уровне ученых, так как наше согласие рассматривалось на ПБ ФКП и Гремец от имени Марше заявил посольству протест, угрожая, что в противном случае откажется от встречи с Горбачевым (намечена на август). Охалпели совсем! Торез, наверно, в гробу переворачивается!

26 июня 1985 г.

Вчера был мой доклад на теоретической конференции в Отделе об МКД в зоне развитого капитализма. Говорил я около часу. Был откровенен и подал себя как есть, хотя, конечно, много вопросов (на которые нет у нас ответов. настоящих, я имею в виду) остались за бортом. Мне самому показалось, что заинтересовал и даже взволновал.

Сегодня посыпались отзывы. Лариса заявила: «Анатолий Сергеевич, все ребята потрясены вашим докладом, говорят, что с этого момента начинается новое отношение к коммунистическому движению в КПСС». Лисоволик сказал, что правда, в конце концов, побеждает. Рыкин был сдержан (видимо, оглядывался на представителя парткома, который ограничился заявлением, что я сделал нестандартный доклад), но пожимая руку, сказал, что доклад интересный. Брутенц сказал, что покорила откровенность и реализм, которых мы не слышали с этой трибуны. Много серьезных вопросов, но что с ними делать, мы, мол, не знаем.

Сегодня, выступая в прениях Иваницкий заявил, что конференция «продолжалась» и вчера в коридорах, и сегодня утром за завтраком, и в рабочих кабинетах, и в столовой за обедом. Некоторые, мол, говорят, что Черняев драматизировал ситуацию, «утрировал». Я не думаю, что это так. В нашем закрытом кругу только так есть смысл говорить.

Было шесть выступлений. Все, за вычетом самонадеянного мудака Кудинова, очень высокого уровня, временами по-моему, превосходившего уровень доклада. Была и скрытая полемика: докладчик де сделал перекос на объективные причины. Но большинство говорили в духе моей тональности, соглашались с моей постановкой главных вопросов. Народ у нас весьма грамотный и в большинстве своем — давно уже преодолевший догматическую ортодоксию. Словом, я доволен, что так все прошло. Но круги пойдут и через партком, и через другие отделы, и через Пономарева, которому, конечно, не понравился бы мой доклад, тем более, что он выглядит чуть ли не вызывающим контрастом его докладу по итогам апрельского Пленума на партсобрании в конце мая.

Александров поиздевался надо мной (по телефону) за материал к беседе Горбачева с Трюдо (бывший премьер Канады). Может быть, за дело, хотя явно, чтоб доставить себе удовольствие. Загладин меня предупреждал, что Горбачеву нужны не текстовые памятки для зачтения, а набор мыслей, которые стоит сказать данному собеседнику. Я понимал, что подготовленный в американском секторе и доработанный мной материал — не то. Но какие такие мысли нужно передать Трюдо, который неизвестно кто теперь — ни лидер партии, ни премьер, так. знатный турист, который имел счастье быть знакомым с Горбачевым в прежние времена. Вот и заменяли мы мысли «красивыми» выражениями. Будет наука на будущее!

29 июня 1985 г.

Подумал обо всей прошедшей неделе: была наша теоретическая конференция, которая всех взбудоражила, потому что откровенно поговорили о том, что является главным предметом нашей работы, за что мы зарплату получаем в ЦК и в отношении чего — мы профессионалы. По службе же мы этим своим предметом, т. е. МКД, занимаемся процентов на десять, если не меньше. Остальное — обслуживание претензий Пономарева быть «теоретиком нашей партии».

Статья Глазунова (художника) в «Правде». Он осудил 20-тые годы почти так же, как это было сделано при Сталине, в том числе и Петрова-Водкина. Пошло и глупо.

В № 6 «Нашего современника» наглая статья почвенника Любомудрова о состоянии театрального дела. Сделана по схеме 1949–52 годов: все еврейские авторы — плохо, все русские — хорошо. Мейерхольда смешал с говном. Предупредил о посягательстве на русскую классику со стороны всяких интерпретаторов их на сцене (с еврейскими фамилиями или «известно, что — еврей»). Так что при всем почти бесконтрольном «плюрализме» в наших газетах, когда появляются такие наглые вещи, — все понимают, откуда это идет, кто поощряет.

Некоторые считают, что кто-то заинтересован, чтобы поссорить Горбачева с интеллигенцией, пока он занят экономикой и проч. Возможно! Интересно, как в этой ситуации поведет себя Яковлев, если его действительно сделают заведующим отделом пропаганды.

Горбачев выступает почти каждый день. Правда, это его выступления, а не написанные ему. Но «народ» начинает ворчать: уж слишком надоело многоговорение при «предыдущих ораторах». (так обозвал Бовин прежних Генсеков).

Любопытно: я «страстно» жду перемен, в душе подгоняю Горбачева — скорей, смелей. Но ведь мне-то лично они ничего хорошего не сулят! Попрание и удаление Пономарева для меня означают, скорее всего, пенсию. Тем не менее я искренне хочу этих перемен, и во мне вызывают презренье люди, которые начинают ворчать по поводу горбачевской лихости, да еще доверительно, ища во мне союзника.

1 июля 1985 г.

Был на Пленуме, который продолжался полчаса. Горбачев, не выходя на трибуну, в своей свободной манере начал говорить: завтра сессия Верховного Совета, нам надо обсудить ее вопросы, в том числе организационные. Первый — о председателе президиума Верховного Совета. Вы знаете, что с 1977 года этот пост совмещался с постом Генерального секретаря ЦК. Тогда это может было оправдано. Теперь времена другие, другие задачи и другая ответственность у разных органов. Генеральный секретарь должен сосредоточиться на роли и деятельности партии.

И без всякого перехода предложил в качестве кандидата на пост председателя Верховного Совета Громыко. Охарактеризовал его очень сдержанно, не отплатил за громыкинскую речь на мартовском Пленуме, еще раз показав, что «личностный» аспект для него не имеет значения. Сказал только, что Андрей Андреевич давно в партии, всегда последовательно проводил ее линию, привержен принципу коллективного руководства… И все! Ни об его уме, ни об его знаниях и способностях. Перешел к задачам Верховного Совета и вообще Советов, сказал о необходимости поднять роль постоянных комиссий ВС, наделив тут же их правом не только обсуждать работу министерств, но и оценивать работу министров, даже выносить суждение об их соответствии должности.

Сказал о прокуратуре, «работа, которой оставляет желать лучшего», о том, что она обязана охранять законность для всех и пресечь практику, когда министерства и ведомства не только комментируют законы, применительно к своим нуждам, но даже корректируют их.

Назвал кандидатуры на посты председателей комиссий и зампредовсамого председателя, кстати ни словом не обмолвившись о его (Громыко) роли во внешней политике. На это все обратили внимание.

Затем — о министре иностранных дел. Мы, говорит Горбачев, обстоятельно обсудили этот вопрос на ПБ и предлагаем на этот пост товарища Шеварнадзе.

Даже для нас, аппаратчиков, это был гром среди ясного неба.

А на Политбюро, о чем мне рассказал под страшным секретом Пономарев, дело было так. Горбачев неожиданно для всех назвал Шеварнадзе, откомментировал так: у нас выросли крупные дипломаты, достойные быть министрами, например, Корниенко, Червоненко, Добрынин. В этот момент встрял Громыко и назвал Воронцова. Но Генсек бросил на него косой взгляд и не отреагировал. Этот участок работы, продолжал он, должен быть непосредственно в руках партии и поэтому мы должны выдвинуть на этот пост товарища из руководства партии. Пономарев добавил еще по поводу Воронцова: М. С., мол, потому «не заметил» этой фамилии, что отдать МИД Воронцову, чуть ли не родственнику Громыко, значило бы оставить все как было.

На заседании ПБ Горбачев дал характеристику Шеварнадзе: он сумел справиться с труднейшей обстановкой в Грузии, ему присуще чувство нового, смелость и оригинальность подходов.

Пленум, естественно, перевел Шеварнадзе из кандидатов в члены ПБ.

Я считаю все это очень показательным, это означает конец громыкинской монополии и власти МИДовского аппарата над внешней политикой.

Кроме того, Романова вывели из ПБ и сняли с поста секретаря ЦК «согласно его заявлению, в связи с ухудшившимся здоровьем». Объяснений Горбачев никаких не дал, и неизвестно, был ли какой либо повод или просто решили избавиться от бездари и сволочи.

Зайкова, ленинградского секретаря обкома, избрали секретарем ЦК. Будет заниматься вместо Романова оборонной промышленностью. Назначили секретарем ЦК Ельцина, недавнего секретаря Свердловского обкома, оставив за ним пост в аппарате ЦК — зав. отделом строительства и капиталовложений.

2 июля 1985 г.

Приятно было узнать, что в Отделе мой доклад на теоретической конференции прозвали «ленинградской речью», в подражание горбачевской речи, которую он произнес 17 мая.

5 июля 1985 г.

Замучился с текстами для Пономарева и с запиской по поручению Горбачева — «о правах человека». Полтора месяца сочиняем и согласовываем с ведомствами.

— Письма компартиям о задолженности слаборазвитым странам. Вчера Б. Н. поставил проект на совет замов. Разноголосица от непонимания. По инерции даже Загладин предложил послать и революционным демократам. Но мы с Брутенцем сказали stop: это был бы огонь на себя, они нам должны 26 млрд. А мы хотим списания долгов только в отношении Америки и Ко.

— Памятка и проч. бумаги для встречи с английскими парламентариями (Кэркшоу). Но это все — текучка.

Был, однако, и «музыкальный момент», о котором Пономарев со сладострастием рассказал на том же совещании замов. Во-первых, потому что он не любит Рахманина. Во-вторых, в назидание Загладину, который сплошь и рядом печатает статьи без ведома Пономарева. А произошло следующее.

21 июля в «Правде» появилась статья «Владимирова» о социалистическом содружестве, назидательная и с очевидным критическим подтекстом в отношении Венгрии, ГДР, не говоря о Румынии. Там было и про «националистические настроения», и даже про «русофобию», и про «модели» и «реформы», и даже «дисциплине», не говоря уж о пролетарском интернационализме в классической форме!

На статью сразу же обратила внимание американская, английская, ФРГ, французская, итальянская пресса. Что бы это, мол, могло значить? Истинные мысли Горбачева или оппозиция горбачевизму? Мол, для себя он позволяет реформы, а вассалам — ни-ни, в строй по форме. Дали знать о своем недоумении и из Будапешта и Берлина.

И вот в субботу (29 июля) на ПБ Горбачев заявил: что же это, мол, получается! Мы говорим, что укрепление соцсодружества — самое приоритетное направление нашей политики, проявляем максимум гибкости и деликатности, чтоб сплачивать его, устранять всякие недоразумения, укреплять доверие и т. д., а тут раз — и все насмарку. И мне уже пришлось оправдываться — придумал предлог, чтоб поговорить по телефону с Кадаром и Хонеккером и вроде бы между делом дал им понять, что «эта статья не отражает мнения руководства». Таким образом, приходится выкручиваться.

— Вы, спрашивает М. С. у Русакова, знали об этой статье, о том, что она готовится у вас в Отделе? Ведь ее автор, «Владимиров», Ваш первый зам, член ЦК — Рахманин?!

— Нет, ответствует Русаков.

— А вы, обращается М. С. к Зимянину, знали, что в центральный орган ЦК, в «Правду» дана такая статья?

— Нет, — отвечает другой Секретарь ЦК, ответственный за прессу.

— А ты, говорит он Афанасьеву, ты что, не понимал, что делаешь? Почему ты не разослал эту статью по ПБ или хотя бы секретарям?

Главный редактор «Правды» мямлит, ссылаясь на пробивную силу Рахманина и на то, что он первый зам. Отдела соцстран и должен понимать, что он делает.

— Так вот, парирует Горбачев. Во-первых, полное безобразие, что зав. Отделом (Русаков) не знает, что у него делается в Отделе. Во-вторых, зачем нам нужны такие работники в аппарате ЦК, которые самоуправствуют по крупнейшим политическим вопросам, а мы за них должны расхлебываться. Такое поведение заслуживает немедленного увольнения из ЦК. Но поскольку это впервые (вот тут М. С. слукавил. не может он не знать, что Рахманин, например, в китайских делах проводит «свою» политику — наперекор ЦК и во вред государственным интересам!)., ограничимся строгим предупреждением.

Думаю, не будь это Рахманин, любой другой слетел бы тут же. Что-то, кто-то за ним стоит.

Однако, ясно одно: теперь Олегу Борисовичу не светит не только стать Секретарем ЦК, куда он явно метил по всему его поведению, а и зав. Отделом вместо своего болезненного шефа — Русакова.

Понятен теперь и «призыв» ко мне этого последнего, когда он в лифте так интимно попросил «найти ему хорошего заместителя».

Есть все таки справедливость — зарвавшиеся зарываются. Идущая от нашей Великой революции, от Ленина идейность живет, несмотря на то, что ее мордовали и так, и эдак, и топили, и вывертывали, и превращали в свою противоположность. Жива она — в порах партии, общества… И прорывается на изломах в его развитии, какой мы сейчас переживаем.

Сашка Яковлев на сегодняшнем заседании ПБ сделан зав. Отделом пропаганды. Реваншировал он всех своих врагов. Особенный кукиш получился Демичеву. Звонил мне. Говорил о «сотрудничестве», даже просил помощи при начале- хитрит, льстит, широк, потому что рад, а, впрочем, и я тоже что-то сделал, чтобы справедливость в отношении него восторжествовала.

Но дело ему предстоит ох, как трудное.

6 июля 1985 г.

С утра играл в теннис два часа. По пути домой зашел в магазин купить овощей. Там от директора до продавщиц все пьяные. Им закон об алкоголизме не писан. Попробуй уволь. Найдешь кого взамен?

На другой день зашел в овощной магазин на ул. Герцена. Полчаса стоял в очереди. Товар, хотя и с грядки, — ужасающего вида. Бабы скандалят с директрисой, той палец в рот не клади, к тому же тоже пьяная.

11 июля 1985 г.

Почти каждый день дает переизбыток информации очень интересной для политического дневника. Но если все записывать, нужна целая «рабочая ночь», например, сегодня? Рыкин (заведующий германским сектором) вернулся из Западного Берлина и ГДР. Рассказывает: Герберт Мисс окончательно задрал хвост против Хонеккера, кричит: «Я что партия или ГДР'овская марионетка?!»

Приезжает Марше. Горбачеву придется его принимать, хотя он дохлая лошадь. Поддерживая его, мы вредим партии, он стал символом ее развала в глазах и левых, и правых, и всяких, как в собственной партии, так и в МКД в целом. К тому же он будет требовать отказа от визита Горбачева к Миттерану. Завтра приедет Гремец (секретарь ЦК ФКП), с которым мне предстоит согласовывать коммюнике. Представляю себе!..

Новые шифровки об окончании второго раунда в Женеве. Американцы охмуряют общественность в облегченном варианте. Мы же твердим одно и то же и выглядит это тупиково для всех, кто интересуется сутью дела.

С Пономаревым разговариваю все более раздраженно и капризно. Он даже сказал: «Трудно с вами»… Предлагает он глупости, рассчитывает произвести впечатление на английских парламентариев. А им начхать на него и на его поучения, им подавай теперь Горбачева и Шеварнадзе. Заставляет сочинять бессмысленные бумаги: памятную записку для англичан, заключительное слово для себя и т. п. Подотрутся они всем этим, если даже возьмут в руки. Поэтому я и бунтую. Хочет приставить к делегации «политкомиссара». Это к англичанам, которые даже своих посольских не подпускают близко. Все это имитация участия в большой политике.

Пеккьолли (секретарь ИКП) наговорил Лунькову (послу) о бешенном антисоветизме во Франции и о планах правых устроить миллионные кошачьи концерты Горбачеву, когда он приедет в Париж. Подозреваю шантаж. Не сговорились ли итальянцы с Марше и Ко сорвать визит Горбачева? Тот же Пеккьолли, выразив восторг по поводу деятельности Горбачева, устами Лунькова упрекает Международный отдел и его руководство за то, что они назвали итальянских коммунистов оппортунистами, хотя те «считают своим долгом указывать советским товарищам на отставание, регресс и проч. в советском обществе, и на отрицательные последствия этого для всего комдвижения». Луньков, конечно, капает на Международный отдел, может быть, и придумывает. В этом что-то есть.

О проблемах размывания рабочего класса в условиях НТР теперь уже послы пишут в Москву по «верху». Вспоминается федосеевско-трапезниковская кампания против меня десять лет назад.

13 июля 1985 г.

Приехал Гремец. Виделся с Пономаревым. Показал ему проект коммюнике (по итогам предстоящей встречи Горбачев-Марше). Там перечисляются вопросы, по которым ФКП не согласна с КПСС. К моему удивлению Б. Н. не стал возмущаться, и говорит: «Вы нам все это изложите официально, а мы подумаем и, может быть, при встрече на высшем уровне учтем». Однако мне потом пришлось «конкретно» идти с Максимом по тексту. Смех и грех: по крупным претензиям, которые он изложил Пономареву и по которым я, в отличие от него, не стал молчать, он вместо того, чтобы настаивать, нагло заявил мне прямо противоположное тому, что он же и его Марше заявляли год, два назад, предупреждая нас не входить своими государственными интересами в конфликт с «революционной интернациональной солидарностью». Я насмешливо все это ему выкладывал, сопоставляя то, что они говорили раньше, и то, что говорят сейчас. Схлестнулись по поводу Боннского совещания «семерки» в мае 1985 года. Он даже заявил: либо КПСС согласится с их оценкой, либо не будет визита Марше. Испугал! Я ему говорю: «Максим, ты соображаешь, что говоришь? Ведь мы согласились на эту встречу с вашим генсеком в данный момент перед официальным визитом Горбачева в Париж исключительно по соображениям «интернациональной солидарности», хотя это сейчас нам вроде бы ни к чему. Он сбавил тон, просидели мы до 7 вечера и в общем остались довольны друг другом, может быть, потому, что я не уставал подхваливать его лично.

Отзывы писателей на «Детей Арбата». Я бы и сам то же самое написал. Нужно, нужно добиваться издания книги «во имя нашего нравственного здоровья». Думаю, подсунуть книгу Яковлеву, — в его новом качестве зав. отдела пропаганды ЦК. Посмотрим каков он будет антисталинист, когда придется брать ответственность на себя! У меня ощущение, что Горбачев пойдет на публикацию. Это было бы чем-то вроде «морального XX съезда» — поставить на Сталине последнюю точку.

Моему консультанту Ковальскому позвонил Аджубей (они раньше были знакомы). Сообщил, что написал письмо Горбачеву: мол, не печатают, 20 лет в духовной ссылке и т. п. Через четыре дня пришел ответ от Горбачева: больше так не будет, пишите, печатайтесь, работайте. Не означает ли это нового взгляда на Хрущева, некоторую его реабилитацию.

Читаю информацию по РСФСР. 200 000 000 кв. м. жилья нуждаются в неотложном ремонте или должны быть снесены. Не ликвидированы еще бараки. Водопровод и канализация перегружены, более 300 городов вообще их не имеет. Почти половина улиц и проездов в российских городах без твердого покрытия.

15 июля 1985 г.

«Коммунист» заказал Гремецу статью, а при обсуждении на редколлегии ее завалили. Дело в том, что предстоит визит Горбачева в Париж, а у Гремеца в статье президент Миттеран — «реакционер».

Завтра заключительная встреча с английскими парламентариями. Боже, сколько возни с ними! А ведь для них это обычная политическая болтовня. Мне же приходится для Б. Н. готовить памятки с учетом всех вариантов возможной дискуссии. И чтоб в каждом была цитата из Горбачева. Для него брежневско-черненковский стиль продолжается.

По телевидению идет спектакль «Тевье молочник» Шолом Алейхема. И то, что это на весь мир, и то, что Ульянов в роли Тевье — общественное событие, это сдвиг; возможно, действительно, начинаем разбираться с еврейской проблемой. Она в сердце России, с ней не покончишь, не освободившись от всего прошлого. «Мы ведь не немцы какие-нибудь!» — как выразился давно еще по этому поводу герой одной повести.

17 июля 1985 г.

Читал очень умную статью Ю. Афанасьева (историк, член редколлегии «Коммуниста») — о значении истории. Совсем недавно было бы невозможно представить себе такого интеллектуального разговора об истории в органе ЦК.

Не пошел на обед в посольство ФРГ по случаю прибытия Хорста Эмке (зам. председателя социал-демократической фракции в бундестаге). Мне там с ним обещали отдельный разговор на открытом воздухе. Надо было пойти, ведь завтра мне с этим Эмке придется беседовать уже официально. Пока не знаю, что я ему буду говорить.

Сотни шифровок, в том числе об окончании второго раунда в Женеве: продолжается треп, одно и то же по 15–18 страниц.

У Рейгана вырезали рак из прямой кишки, врачи объявили, что не уверены, что там чего-то не осталось. Не только у американцев, но и у меня как-то ослаб интерес к встрече на высшем уровне.

Передал Яковлеву «Детей Арбата». Интересно, чем это кончится?

На даче в Волынском сосредоточилась рабочая группа по Программе партии. «Картину мира» (вводный раздел) поручено подготовить Афанасьеву (главный редактор «Правды»), Косолапову и Федосееву. Умора! Легко предугадать, какую картинку они изобразят. Обидно и скучно, «ведь под Горбачева» можно было бы нарисовать, действительно, серьезную картину. в обрамлении философии новой внутренней и внешней политики.

9 августа 1985 г.

Б. Н. отозвал меня из отпуска (я был в Юрмале), чтобы доводить материал к Отчетному докладу ЦК для XXYII съезда. Застал на даче Горького четырех своих консультантов и четырех ребят из МИДа во главе с Ковалевым, они должны были подготовить основу для внешнеполитического раздела. И то, что сделали мои ребята, и то, что сделали МИД'овцы, — примитивно и традиционно. Своих мне было крыть легко, а вот ковалевских труднее, тем более, что они были поставлены в автономное положение по своему разделу, и формально посягать на их текст я не имел право. В тайне от Ковалева я посадил трех своих консультантов Ермонского, Собакина, Соколова подготовить наш вариант. То, что подготовил Отдел ЦК по соцстранам — это нечто в духе той самой статьи «Владимирова», которая была подвергнута разгрому на ПБ. Соцсодружество там — осажденная крепость, и пафос раздела — свистать всех на верх перед разными империалистическими угрозами. Нажим на сплочение и единообразие в мыслях и делах. Ни слова о суверенности и самостоятельности. Равноправие только там, где про Китай, а ему из 14 страниц отведено пять строк. Весь текст в тоне поучений и постановки задач братским странам. Чуть ли не в каждой фразе «надо», «необходимо», «должно», «следует», «требуется» и т. п. Даже слово «творческое» (при использовании марксизма-ленинизма в национальных условиях) Рахманин приказал выкинуть.

Править мы с Загладиным не имели право, но договорились послать Пономареву свое недоумение по поводу этого раздела. Решили также с Вадимом изложить свои претензии к ковалевскому разделу: отсутствие новизны, боязнь в лоб поставить проблемы по Афганистану, по Японии, по Израилю, даже относительно Англии, не говоря уже о делах разоруженческо-ракетных. И нет западноевропейского направления, как такового. Словом, текст написан по- брежневски, а не по-горбачевски.

Загладин рассказал мне о коридорных разговорах в аппарате ЦК: Рахманин плетет интриги против Международного отдела. Это, мол, гнездо ревизионизма, развязывают руки социал-демократии, открыли ей двери в соцстраны, подрывают марксистско-ленинское единство МКД, у себя в отделе развели идейный бардак. Etc.

13 августа 1985 г.

Б. Н., отдыхая в Крыму, впал в панику, получив от нас тексты. Написал в адрес нас троих — Загладина, мой и Ковалева — вежливую записку, а по телефону разразился ругательствами. Я пытался его перебивать, в том смысле, что, мол, сам виноват, навязав нам МИДовцев и дав им автономию над внешнеполитическим разделом. Опять, мол, не верите в своих и ждете гениального от чужих. Иного и быть не могло. Это результат тягучей, скучной, чиновничей работы МИДовцев с огромной потерей времени, потому что Ковалев, в своей мягкой, робкой манере, захлебываясь вежливо держится за каждую фразу. И нам приходится либо грубить, либо идти на компромисс. Вам, говорю я Б. Н.'у, известна его приверженность к словесным кружевам, в которых очень уж искушенный человек может уловить какую-то новизну. Короче говоря, сказал я, работа с Ковалевым — угрожает срывом задания. Обещал за два дня подготовить свой вариант и послать ему в Крым.

19 августа 1985 г.

Стало известно, что Б. Н., воспользовавшись тем, что Горбачев тоже отдыхает в Крыму, пытался подсунуть ему наш текст. Но М. С. сказал: «Не надо, давайте в общем порядке» (т. е. через Общий отдел).

Ладно… Дело сделано. На наш исполнительский взгляд — неплохо. К нам, скорее всего, текст не вернется, а будет сдан в специально созданную группу, скорее всего во главе с Яковлевым. Кстати, о Яковлеве. Он помаленьку приподнимается над другими. Брутенц присутствовал при его первом столкновении с Зимяниным. Тот стал ему говорить (видимо, в духе статьи некоего Любомудрого в «Нашем современнике»), что евреи (критики) нападают на русскую литературу и что надо бы «поправить». На что Сашка возразил: «Нападают не только евреи и не на русских писателей, а на почвеническую тенденцию, на современное реакционное славянофильство». Тем и кончился обмен мнениями. А потом Зимянин стал звонить Яковлеву по разным другим поводам, что Сашка оценил так: заискивает!

Рассказал Брутенц и другую историю о том, какие дачи кое у кого есть. Его дочь и зять познакомились с дочерью Примакова и побывали у них на даче, в районе Барвихи. Вернулись потрясенные, ничего подобного даже представить себе не могли и не поверили бы, если б не видели собственными глазами. Бунгало, вилла, усадьба. не могли подобрать слова. 12 комнат, все под дуб, заграничная бытовая техника, не говоря о мебели, «пежо» в гараже, «жигули» для детей. Никакой зарплаты, даже академика и директора института, не хватило бы на все это неслыханное богатство. Появись там представитель КПК или даже райкома, наш академик, — злорадно заключил Брутенц, — сразу оказался бы кандидатом на вылет из партии.

А между тем, он кандидат на перемещение с поста директора Института Востоковедения на пост директора ИМЭМО — кресло более перспективное.

27 августа 1985 г.

На Политбюро шел разговор об итогах молодежного фестиваля в Москве. Высказывались все, в том числе Чебриков, который рассказал, что была попытка теракта: среди делегатов (из Парижа) оказались пять афганцев. Хотели устроить взрывы в метро и ЦУМе. Но их, естественно, обезвредили «бдительные чекисты».

А Горбачев, несколько удивленный характером обсуждения, извлек уроки:

— Значение прямых контактов иностранцев с советскими людьми для правильных представлений о нас. Не надо бояться — пусть ездят как можно больше. Пусть смотрят, пусть видят, какие мы есть на самом деле. Не такие уж мы плохие.

— Контакты американцев, которые после фестиваля поехали по Волге, с простыми советскими людьми дали больше для разоблачения «советской угрозы», чем вся наша внешнеполитическая пропаганда. Ничего не стоит такая пропаганда, которая столько лет не может убедить Запад, что никакой советской угрозы нет.

— Приняли мы постановление о создании спутниковой системы TV «Глобальная Москва» — для заграницы. А что показывать-то будем??

— Надо учиться дискутировать, спорить, отстаивать наши идеи и убеждения. Разучились мы это делать. Кадры надо для этого готовить. МГИМО готовит касту, а не кадры. Туда рвутся люди, чтобы обарахляться за границей, а не воевать за наши идеи.

— Кинофильмы о фестивале: мало показать открытие и закрытие. Это хорошо, но это спектакли. Надо показать дискуссии, и не бояться показать, как было: и споры по Афганистану, и о евреях, обо всем. Надо приучать людей к спорам.

— Идеологическая работа. Ох, какое трудное дело! На такой работе надо потеть, а наши идеологи в основном прохлаждаются.

— О молодежи. У нас выработалось потребительское отношение к молодежи: надо на картошку — давай отряд молодежный, надо на базе овощи перебирать — давай еще отряд, надо задарма построить сарай — опять отряд и т. д. А молодежи надо доверять реальное участие в политическом процессе. Тогда и инфантильность исчезнет, и культура появится — не книжная. Общество, которое не может готовить себе смену, незрелое общество.

— О досуге молодежи. Лекции хорошее дело, однако ими в основном исчерпывается идеологически содержательная работа с молодежью. Да и лекции состоят, главным образом, из нотаций и накачки. Надо шевелить мозгами, придумывать интересные дела и интересные развлечения, на которые молодежь пойдет и которые сама будет организовывать, воспитывая сама себя.

— Решают дело кадры. Нужно всерьез заняться подготовкой идеологических кадров и ставить на соответственные посты в этой сфере людей, которые умеют вести это сложнейшее дело.

В подтексте это все было в «огород» Замятина и Зимянина. Но и в огород Гришина, которому, видно, недолго осталось.

Горбачев вне повестки поднял вопрос о снабжении Москвы плодами и овощами. Поднял с места Козлова — плодоовощного министра. Тот, как обычно, стал сыпать цифрами. Поднял Дементьеву (второй секретарь МГК, Гришин в отпуске), та стала заливаться, доказывая, какую огромную работу они проводят. Etc.

Горбачев посадил их на место. Положил руку на стопку писем и сказал: Все, что вы тут говорите, вздор. Здесь, на ПБ, надо говорить только правду. А вы, если и не сознательно обманываете, то просто не знаете, где лежит правда, где ее искать. Вот письма из разных концов столицы. Если это даже об «отдельных недостатках в отдельных местах», то все равно, значит, плохо работаете. Вопрос этот обсуждаем в третий раз: при Андропове, при Черненко и вот теперь. Так вот, пусть это будет для вас третьим предупреждением. Если положение не исправится, то этим вопросом будут заниматься другие люди.

Говорят, уже в эти дни в магазинах появилось все, вплоть до баклажанов.

Прочитал в протоколе Секретариата о «волынке» в эшелоне, направляющемся из Батайска в Мары (Туркмения, граница с Афганистаном). Призывники из республик Северного Кавказа. Началось со споров, перешло в избиение русских при поголовном беспробудном пьянстве офицеров (а эшелон все шел и шел свои тысячи километров), кончилось антисоветскими выкриками и дебошами на религиозной почве, в том числе. В Мары эшелон был окружен войсками. с соответствующими последствиями. Какой идиот придумал северокавказских мусульман направлять на афганскую границу! Но не только это: в 1936–1937 годах мальчишек снимали с поездов, они рвались воевать в Испании. А теперь мы имеем фактически мятеж советских парней, направляемых выполнять «интернациональный долг». Нет, Михаил Сергеевич! — с Афганистаном надо что-то делать. Это моральная проблема… Ваши объяснения Кунаеву — не знаю, все ли вы ему сказали или что-то было в уме — не адекватны серьезности положения.

Арбатов сообщил, что «Детьми Арбата» занялось КГБ. Его знакомый В. А. Крючков спросил, — говорят, мол, твоя подпись стоит под коллективным обращением в пользу напечатания романа? Смутившийся Арбатов, ответил: нет. На это Крючков сделал «облегченный вздох» со словами: «Слава Богу!» Так что, видно, именно в такой подаче дойдет до Горбачева все это дело. Зимянин-то уж во всяком случае постарается. А что Яковлев, которому я послал рукопись месяц назад??…

29 августа 1985 г.

Вчера закончил и раздал замам на 39-ти страницах аналитическую записку для XXYII съезда о коммунистическом, революционно-демократическом и социал-демократическом движениях — отчет Международного отдела.

Доделал записку в ЦК о 100-летии Первомая.

Информация для Горбачева по письму к нему от Ротштейна о положении в компартии Великобритании и нашей линии.

Замечания по передовой статье для «Коммуниста» к годовщине Октября. Ругался по поводу схоластики a la Трапезников в изображении опыта КПСС и принципов, которых она якобы всегда идеально придерживалась, в том числе, значит, и при Сталине, и при Брежневе.

Разговор с товарищами из «Коммуниста» — что делать со статьей Гремеца, которую они сами заказали, а теперь не хотят, чтоб там остались: отказ от диктатуры пролетариата (в которую влюблен главный редактор Косолапов), упоминание о Сталине и критика Миттерана.

Вычитал из разных докладов ЦК и из телеграмм огромную информацию, которую необходимо опять и опять учитывать в том, что мы делаем на даче Горького.

Говорил по ВЧ с Пономаревым о том, что надо особенно выделить, но по-умному, западноевропейское направление нашей политики. Он согласился, а сегодня прислал такую бодягу! Сам написал — о революционном движении. И это для социал-демократических лидеров, перед которыми он будет выступать в Вене! Он все хочет говорить с ними на языке «рабочего движения», к которому они и мы-де принадлежим, несет империализм и проч. А они не хотят родниться с нами на платформе рабочего движения, не считают себя его представителями, и уж, конечно, не хотят, чтобы КПСС их так квалифицировала. Они суть — представители «реально мыслящих кругов» и разговор у них с нами, как со сверхдержавой, а не с представителями тоже рабочего движения. Но все это выше понимания Пономарева, он витает в димитровско-коминтерновской облачности. И путает нам всю работу. Уж был бы просто говорящей машиной от руководства КПСС, не претендовал бы на «свое», от которого несет удручающей затхлостью и только вредно в нынешней ситуации.

Настоял на том, чтоб допустили Бронфмана в СССР (лидер Всемирного еврейского конгресса). Этот мультимиллионер хочет вроде бы «сдвинуть» ситуацию вражды евреев с нами. И для начала — предотвратить демонстрации против Горбачева, когда он поедет в Париж.

Читал материалы ПБ, в том числе о положении в гражданской авиации. Оказывается, у нас в год происходит больше 100 катастроф, в том числе очень крупных. Уже в этом году только аварии с тремя самолетами принесли 459 смертей: технические неполадки, отсталость диспетчерской службы, дисциплина, пьянство, неквалифицированный летный состав.

Огромное впечатление произвело подготовленное интервью Горбачева «Time». Чувствуется рука Юрки Арбатова (он мне намекал, что выполняет «особое задание»). На фоне этого текста — в характерно горбачевском стиле — наши потуги в Горках поймать журавля — выглядят жалкими.

Говорил с Яковлевым. Он сам напомнил о «Детях Арбата». Прочел, мол, читал по ночам (выдал себя). И тут же начал отвлекающие ходы: мол, много секса, все повсюду трахаются, не помню, мол, чтоб так было в наше время (30-ые годы). Я напомнил ему о «Дневнике Кости Рябцева», о Пантелеймоне Романове и выразил удивление: неужели это самое сильное, что обратило твое внимание?! Он опять выдал себя, стал рассказывать, что с его отцом в 37 году было нечто подобное, описанное Рыбаковым, когда выполняли план «по ликвидации» людей на таких-то и таких-то должностях (например, в каждом районе давалась разнорядка — ликвидировать столько-то председателей колхозов, столько-то председателей сельсоветов и т. п.).

И, наконец, автор изображает дело так, что Сталин убил Кирова. А ведь вопрос этот не выяснен! И потом, не рано ли нам заниматься психологией Сталина (даже в форме художественного анализа?!) Я ему в ответ напомнил, что Лев Николаевич тоже через 50 лет после Отечественной войны «говорил» от имени Александра I, Кутузова, Наполеона, глубоко забравшись в их психологию и не стесняясь тем, что документально подтвердить, что именно они думали и как рассуждали, ни он, никто другой не мог.

Вот так мы поговорили. И я понял, что Яковлев не будет «за» публикацию.

1 сентября 1985 г.

На службе неделя оказалась интересной. Во-первых, интервью Горбачева журналу «Time» — письменный текст и такого же размера разговор с тремя американцами. Вновь поразила откровенность и ясность позиций: во вне — живи и жить давай другим (так мы понимаем теперь мирное сосуществование), внутри — полная открытость — такой «разговор» о наших недостатках, слабостях, отставаниях, который пугает Запад больше, чем любое хвастовство, которым мы занимались столько десятилетий. И это все, прямо в лицо представителям «империалистического логова».

Вчера вечером мы с Арбатовымпогуляли по арбатским переулкам. Он рассказал: сначала текст ответов был представлен за подписями Шеварнадзе («простительно», считает Юра), и Зимянина. Охарактеризовал этот текст одним словом: «Говно!» Горбачев, получив текст, вызвал Арбатова и Яковлева, посадил их отдельно, велел прочитать и высказаться. Они прочитали и произнесли, как мне сказал Арбатов, в один голос другое слово: «Хуйня!» За 4 дня Юрка написал другой текст, Яковлев его изучил, пощипал, Болдин чуть отредактировал во внутреннем разделе. Члены ПБ дали замечания по рассылке, метод у них такой, по выражению Арбатова, склонному к казарменной терминологии: «как увидят чего-такое, чирк ножничками, и одного яичка нет!». Каждый свое яичко отстриг. Но основное, дух и стиль сохранились. И это, конечно, событие, по крайней мере, в идеологической борьбе, если, конечно, не только правильно поймут наши идеологи, но и сумеют «перестроиться». Ведь беда сейчас не только в сопротивлении кадров, воспитанных на постсталинизме, но и в том, что они не умеют, не обладают способностями работать по-горбачевски.

В пятницу Горбачев позвонил и мне. Но по менее значительному поводу: подумать о программе пребывания в Женеве Раисы Максимовны во время его встречи с Рейганом там. Подумал, послал «соображения». А в общем, он серьезно относится к роли своей жены, помимо того, что, видимо, по природе семьянин и она его устраивает во всех отношениях. Да и нам повезло, что у Первого интеллигентная жена — в эпоху, когда жены стали играть некоторую роль в международной жизни.

Нам, грешным, на даче Горького опять надо перестраивать текст — в соответствии с духом и содержанием горбачевского интервью. Трудность у нас-то одна — Пономарев. Для него неприемлем сам дух самокритического оптимизма Горбачева, который сейчас, действительно, становится фактором нашего воздействия на внешний мир.

Читаю В. Распутина «Пожар». Он среди тех наших самых заметных и продолжающих традиции великой русской литературы, которые художественно умеют вывести за скобки изображаемых событий и характеров не только руководящую роль партии, но само ее наличие, даже — присутствие советской власти в нашем обществе.

7 сентября 1985 г.

Загладин, улучив момент во время беседы Горбачева с Марше, спросил у М. С. — не будете ли возражать, если Пономарев возглавит делегацию в Вену на Социнтерн. Тот засмеялся: да пусть едет, не будем его разочаровывать, только пусть не поучает их, не читает им моралей и не убеждает их в том, в чем они сами давно убеждены! Так что Генсек очень точно представляет себе «сущность» нашего шефа.

Обсуждался проект Программы (руководил обсуждением Лигачев, присутствовали секретари ЦК и рабочая группа). Любопытные расхождения во мнениях: например, Долгих, вслед за Афанасьевым, против того, чтоб писать об ошибках и отставаниях- и в 30-х г. г., и в 40-х г. г., и при Никите, и при Брежневе. «Одни, мол, ошибки получаются». Зимянин, лучше, видимо, чувствуя верховые настроения, не присоединился, но призвал к умеренности. А Лигачев, заключая сказал, что ошибки надо отметить, а касательно конца 70–80 г. г., так прямо сказать и о причинах: кадровая политика, упадок дисциплины и ответственности, расхождение между словом и делом.

А в общем-то проект хвалили (кроме Афанасьева, который сказал, что внутренняя часть просто слабая). Плохо, что хвалили. Не отвечает он ожиданиям.

Горбачев рванул в Сибирь: Нижневартовск, Сургут, Тюмень, Целиноград. Вчера смотрел его выступление на активе в Тюмени. Молодец он. Принципиально иной подход к тому, как должен держаться Генеральный секретарь с людьми. Он сам в живом общении, с ходу определяет, что можно и нужно говорить и как говорить… А не аппарат готовит, «оратор» выбирает, что больше подходит…

Взялся он за нефть и за Сибирь! Дай-то Бог!

21 сентября 1985 г.

Документы горбачевского масштаба готовятся за 3–4 дня. А мы (пономаревцы) мудохаемся под его руководством месяцами над каким-нибудь докладом, который стоит не больше иронической улыбки со стороны серьезных политиков. Все хотим вселить в него (Пономарева) дух времени и здравого политического смысла, а он продолжает тянуть на дешевую пропаганду.

Запад очарован и поражен появлением у нас такого лидера. Они и восторгаются и побаиваются. Он действует смело. Американцам вот предложил (помимо двух мораториев) значительное сокращение и стратегических и евроракет. взамен СОИ. Не пойдут. Но выигрыш будет за нами: разбивается стереотип «советской угрозы».

25 сентября 1985 г.

Новые крупные наши разоруженческие инициативы будут переданы американцам только 2-го октября и только 4-го обнародованы в выступлении Горбачева в Национальном собрании Франции.

Впрочем, как всегда Пономарев оказался «прав». Опубликованная сегодня речь Шеварнадзе в ООН по структуре и по составу очень напоминает то, что нам навязывает Б. Н. со своей антиимпериалистической зацикленностью.

Подписал я заявку (Драбкина, Институт всеобщей истории) на книгу «Революция в мировой истории». Оригинальная попытка. Не уверен, что что-то получится. И уверен, что сам я не смогу в этом принять участия так, как хотелось бы: хочется, но не можется, и не только за недостатком времени и из-за лени. Нужен талант, чтоб реализовать этот (мой собственно) оригинальный, необычный замысел.

28 сентября 1985 г.

На Политбюро проходило обсуждение Программы. Главное, что Пономарев извлек, это — что Горбачев не хочет топтать Программу 61 года (из соображения международного престижа, ленинской традиции бережного отношения к партийным документам, и потому, что все таки много сделано с тех пор). Для Б. Н.'а — это последнее утешение.

Из интересного — втык за то, что в проекте осталось о национализме и всяких прочих уклонах в соцстранах. Горбачев велел решительно выкинуть: так мы поссоримся со всеми своими друзьями. Конечно, «есть кое-что у них такое этакое». Но вот, мол, только что говорил с Кадаром: он заверяет, что 97 % в экономике социалистический сектор и что ЦК полностью владеет ситуацией, «напрасны опасения». Почему мы, мол, не должны этому верить.

Сказал, что социал-демократы перехватывают у компартий инициативу, а те дрейфуют к социал-демократии. И что не видна (в проекте) перспектива коммунистов. Что он хотел этим сказать?

7 октября 1985 г.

Неделя Горбачева в Париже. Еще одна на протяжении веков попытка России обняться по-братски с Европой. И опять — ирония, холодность, вежливая надменность в ответ. Опять Достоевско-Данилевско-Блоковская ситуация (высокомерное и гнусное лицо Миттерана во время совместной с Горбачевым пресс-конференции было лицом Европы в ответ на наше радушие). И опять мы накануне нового исторического ожесточения (особенно, если ничего не выйдет из встречи Горбачев-Рейган, а, наверно, не выйдет).

И все таки что-то сделано для изменения представлений о нас. А главное: сами мы старались понравиться Европе, вернее открыто показать ей свои добрые намерения, меняемся. Не знаю уж, сознательно делает Горбачев потому, что он реалист и хочет во всем считаться с «реальностями»? Ведь, если внимательно читать, что он наговорил за полгода и, особенно, в Париже, легко различить отказ от идеологической нетерпимости. А это уже много для начала, если это начало, конечно, а не дипломатия, «идеология на вынос», как убежден мой Б. Н. Пропаганда сама этого не подхватит. Надо, чтоб в нее это внедряли. Важно, чтобы этот «сдвиг» был закреплен на съезде. (Мы говорили с Арбатовым на эту тему, это его работа — насыщение внешнеполитических текстов философическим содержанием). Но для этого надо еще решить «еврейский вопрос» и проблему отношений новой (горбачевской) власти с интеллигенцией, до чего у него пока руки не дошли.

15 октября 1985 г.

Пленум ЦК. Программа в новой редакции, Устав, основные направления до 2000 года. Горбачев — о единстве — разнообразии мира и о том, что мирное сосуществование — закон (а не тактика) развития, которому мы подчиняемся безусловно.

Интересный момент — выступление Демиденко, первого секретаря Кустанайского обкома Казахстана. Он, как и некоторые из «предыдущих ораторов» стал говорить о «большевистском стиле» товарища Горбачева, о «ленинском подходе», о том, что «счастье — иметь такое динамичное руководство» и т. д. Горбачев, слушая предыдущих ораторов, заметно надувался, но терпел, а тут не выдержал: «Товарищ Демиденко! То, что на Западе толкуют: «стиль Горбачева», «динамизм Горбачева», «облик нового лидера» и проч. — это понятно. У них там это принято и это им нужно. Ну, а нам-то на Пленуме зачем же это: Горбачев, стиль Горбачева? Зачем нам-то в этом ковыряться?!»

Демиденко смялся и добормотал свой текст. Похлопали ему, когда он произносил свои хвалы, и взорвались овацией, когда Горбачев его осадил. Значит, понимают все, а инерция подхалимажа и культа неумолима!

Впрочем, бюрократизм и пустословие в торжественной форме — образ нашего мышления. Вообще его нет, мышления-то, политической культуры. Ведь никто, кроме Афанасьева, не смог говорить по делу — о содержании программы.

Опять дежурные самоотчеты — о достижениях у себя в республике, области, на заводе и т. п. Как при Брежневе, как при Черненко.

С 8–14 октября был во Франции, в Тулузе, на съезде французской социалистической партии. Там, между прочим, — ни слова тревоги по поводу ядерной угрозы и гонки вооружений. Значит, мы сами себя накручиваем. А люди в Европе об этом не думают!

А «наши друзья»? Ни слова о визите Горбачева во Францию на своей конференции в Нантере (в эти же дни). Для коммунистов хвалить визит, значит хвалить Миттерана. Провинция! Смешно. Нелепо. А мы-то думали, что Франция будет жить отныне только этим визитом.

16 октября 1985 г.

Прочитал я стенограмму беседы у Горбачева с Кармалем, который тайно вызывался в Москву 10 октября. Действительно, остро: 10 наших парней гибнут каждый день. Народ разочарован и спрашивает- доколе там будут наши войска? И когда же афганцы научаться защищать сами себя? Главное — нет массовой базы. Без этого никакая революция не имеет шансов. Рекомендовано — сделать крутой поворот назад — к свободному капитализму, к афганско-исламским ценностям, к делению реальной власти с оппозиционными и даже ныне враждебными силами. Это крутой поворот! Посоветовал искать компромиссы даже с лидерами мятежников и уж, конечно, с эмиграцией.

Пойдет ли на это Кармаль, а главное — способен ли, владеет ли он ситуацией настолько, чтобы пошли ему навстречу нынешние враги?!

Встречался с Каштаном (генсек КП Канады). С ним Уолт и Бизел. Все они, возвращаясь от Ким-Ир-Сена, специально задержались, чтоб увидеться со мной. Как обычно, просвещал по всем вопросам: как же, как же, у них ведь Пленум в начале ноября. Надо же что-то привезти из Москвы. Каштан строил из себя важную персону, но понимает, что выше меня его все равно не пустят.

Жаловался, как и другие КП (в том числе ИКП), что КПСС больше ладит сейчас с социалистами и социал-демократами, чем с братскими партиями.

Оказывается, в воскресенье, когда я был еще в Тулузе, звонили домой от Горбачева: он хотел пригласить меня к себе на дачу, смотреть отобранные мною вместе с Ермашом фильмы для Женевы. Упущенная возможность поговорить откровенно, — в том, числе и о том, что делать с МКД.

Безумно много дел. На меня оставлено доводить международный раздел к Отчетному докладу ЦК для XXYII съезда (срок 25. 11.). А я не мог даже приступить за весь день, так как куча текучки. И сотни шифровок и прочие документы, которые надо знать. И звонки, и улаживания, и поручения. Кстати, сегодня увидел, что Постановление ЦК (ПБ) по итогам парижского визита — почти целиком по моему проекту.

17 октября 1985 г.

Сегодня был на Политбюро. Исторический акт по Афганистану. Горбачев, наконец, решился кончать с этим. Обрисовал свой разговор с Кармалем. Он, рассказывает Горбачев, был ошарашен, никак не ждал такого поворота, был уверен, что нам Афганистан нужен больше, чем ему самому, и явно рассчитывал, что мы там надолго, если не навсегда. Поэтому пришлось выражаться предельно ясно: к лету 1986 года вы должны будете научиться сами защищать свою революцию. Помогать пока будем, но не солдатами, а авиацией, артиллерией, техникой. Если хотите выжить, расширяйте социальную базу режима, забудьте думать о социализме, разделите реальную власть с теми, кто пользуется реальным влиянием, в том числе, с главарями банд и организаций, сейчас враждебных вам. Восстанавливайте в правах ислам, обычаи населения, опирайтесь на традиционные авторитеты, сумейте сделать так, чтобы народ увидел, что он что-то получает от революции. И превращайте армию в армию, кончайте, наконец, со свалкой между халькистами и парчамистами, поднимите жалованье офицерам, муллам и т. д. Позаботьтесь о частной торговли — другой экономики вам долго еще не создать. И т. д. в том же духе.

Зачитал несколько душераздирающих писем. Все не анонимные. Там много всего: интернациональный долг?! А во имя чего? Сами-то афганцы хотят, чтобы мы выполняли этот долг? И стоит ли этот долг жизни наших парней, которые не понимают, за что они воюют?… И что же вы (советское руководство), бросаете молодых новобранцев против профессиональных убийц и гангстеров, обученных лучшими иностранными инструкторами и вооруженных лучшим оружием, способных вести бой вдесятером против целой бригады?! Тогда уж добровольцев что ли набирайте.

Помимо писем, где плач, горе матерей по убитым и искалеченным, душераздирающие описания похорон, письма — обвинения: Политбюро, мол, допустило ошибку и надо ее исправлять, — чем скорее, тем лучше — каждый день уносит жизни людей.

Излагая все это, Горбачев явно нагнетал эмоции, но не давал своей квалификации содержащимся в письмах оценкам, например, была это ошибка или нет. Заключил так: «С Кармалем или без Кармаля мы будем твердо проводить линию, которая должна в предельно короткий срок привести нас к уходу из Афганистана».

Маршал Соколов дважды брал слово и было видно, что он с готовностью будет оттуда сворачиваться и никаких поблажек Кармалю давать не собирается.

Держал слово Громыко, произносил поправки к рекомендациям, которые должны быть на днях переданы Кармалю. Надо было видеть иронические лица его коллег, в том числе Горбачева, на них будто было написано: что же ты, мудак, здесь теперь рассуждаешь. втравил страну в такое дело и теперь, по-твоему все мы в ответе. Думаю, что еще до съезда Горбачев скажет народу об этом решении.

Вечером он мне звонил, расспрашивал о Франции, где я только что был. Только, говорит, говори, как на духу, не приукрашивай обстановку после моего (Горбачева) визита. «Полил» основательно Жору (Марше) и Гремеца. С моими оценками согласился.

Принимал я венгерского посла, объяснял ему все про Англию перед визитом туда Кадара.

19 октября 1985 г.

Вчера я прочитал материалы, подготовленные для Горбачева на ПКК в Софии, который предстоит 22. 11. 1985. Новые смелые подходы. Мне даже показалось, что те, кто готовил, воспользовались нашим проектом к Отчетному докладу на съезд КПСС. Однако, Горбачев идет дальше. Вот, например, что об МКД:

1) Оно переживает трудные времена. Компартиям еще предстоит осмыслить современный мировой процесс и выработать курс, отвечающий нынешней обстановке, способный увлечь массы.

2) Не надо драматизировать разногласия, не надо обижаться, когда нас критикуют. Ведь часто получается так, что нам приходится сейчас признавать то, за что они нас критиковали, и браться за исправление того, на что они нам указывали. Не надо ожидать, что нас будут только хвалить и должны только восторгаться нами.

3) Международное Совещание компартий не актуально. Надо искать другие формы и особенно — помогать компартиям примером в исследовании современных процессов, т. е. своим научным потенциалом.

4) Надо с пониманием относиться к объективным трудностям компартий, а их очень много, как и много совсем новых проблем. Надо уважать их самостоятельность.

Словом, это отрицание пономаревщины и фактически, хотя и косвенно осуждение практики, за которую Пономарева невзлюбили многие партии. Это неприятие критериев, по которым компартии оцениваются по тому, насколько они охотно и бездумно выступают в роли апологетов всего того, что происходит в СССР. Это отказ от инструментально-полицейского подхода к функциям и предназначению коммунистов.

Горбачев давно разгадал Пономарева. Недаром же он все время иронически напоминает, что не надо учить других коммунистов, как им жить.

20 октября 1985 г.

Прочел «Перед восходом солнца» Зощенко… В рукописи, которую еще летом дал мне Гулыга (философ, автор книг о Гегеле, Канте, Гердере, Шеллинге…, муж моей давней любви). Но почему в рукописи? Это же опубликовано, и даже в «Энциклопедическом Словаре» сообщается, что такое сочинение у Зощенко есть. И я вспомнил, что когда-то его читал. Вещь глубокая, крайне талантливая.

Заодно читаю о Сен-Жюсте. Натолкнулся на эту книгу в тысячу страниц в книжном магазине на Монпарнассе. Купил также Роже Дебрэ «Европа между двух империй». Оказалась скучной.

Издательство «Прогресс» перевело книгу о Маргарет Тэтчер, написанную одним из ее сподвижников. Тоже скучно. Не то о ней хочется читать, хотя перед поездкой в Англию надо бы читать и скучные книжки.

21 октября 1985 г.

Беспокоит меня, что в материалах к съезду партии новые мысли Горбачева обличены в такие формулы, что многие могут и не заметить новизны, особенно это касается пропагандистов. Проверил свои опасения на своих консультантах, они-то уж большие интеллектуалы. Оказалось, что не все они секут эту новизну, поданную в старых формулах.

23 октября 1985 г.

Б. Н. правит проект Отчетного доклада ЦК. Конечно, это не окончательная правка, после него это будут делать другие, более близкие к Горбачеву. Удивительная способность опошлять фразы и вынимать из маломальской мысли привлекательность. Все таки отсутствие культуры с измальства восполняется потом только у людей талантливых. Серых же никакое позднее образование не сделает интеллигентами.

Вчера был на Секретариате ЦК. Обсуждался вопрос о травматизме на производстве. 2 миллиона случаев за пять лет, 120 000 остались инвалидами, 63 000 погибло. Пономарев рассуждал на заседании об отсутствии при социализме объективных причин для производственного травматизма! Ирония на лицах. Он смешон, но никогда не сможет этого понять. Лигачев говорил об отсутствии у министров простой человечности: ведь гибнут люди… ради плана. И ни один не догадался собрать хотя бы коллегию министерства, чтобы заняться для примера одним таким конкретным случаем ЧП со смертельным исходом.

Сообщения из Грузии, Азербайджана, Молдавии о том, как они собираются затыкать стомиллионные дыры в бюджетах в результате сокращения производства вина. Сам Лигачев рассказал о своем разговоре с «хорошим рабочим». Тот ему сказал (по поводу километровых очередей за водкой): «Работать — так давай! А выпить рабочему человеку — во!» (показал кукишь). Проблема! — заключил Егор Кузьмич.

3 ноября 1985 г.

«Правда» 27 октября «Отъезд в Лондон»: По приглашению Исполкома Компартии Великобритании из Москвы в Лондон вылетели кандидат в члены ЦК КПСС, зам. зав. Международным отделом ЦК КПСС А. С. Черняев и работник Международного отдела ЦК КПСС Е. С. Лагутин.

Прилетели в Хитроу 26 октября. Проезжая мимо Гайдпарка, увидели антивоенную демонстрацию, довольно массовую. Один из лозунгов: «Америка, СССР, Франция, Англия — ядерные террористы». Вообще же, судя по плакатам, демонстрация большеантиамериканская, чем антисоветская.

Следующий день, воскресенье, провели в Виндзоре.

28 октября — пять часов в ЦК компартии. С нами был Масленников (корреспондент «Правды»). Общий наш вывод от дискуссии такой: всё понимают и совершенно не способны действовать, полное отсутствие каких бы то ни было перспектив быть политической силой в стране. Отношение ко мне: доверие, взволнованность, воспринимают чуть ли не как, alter ego Горбачева. Обедали в соседнем трактире.

Потом национальная галерея, опять ошеломляющая Сарра Сиддон, стоял перед ее красотой чуть ли не полчаса. И вообще — зал английских великих: Гейнсборо, Лоуренс, Тернер, Рейнольдс.

29 октября — вторник — опять в ЦК, но беседа с лондонской организацией КПВ. О кризисе в партии, об оппозиции меньшинства. Вечером встреча с функционерами из разных лондонских парторганизаций. Главная тема — расизм (из за наплыва иммигрантов).

30 октября — среда — с Масленниковым за рулем в Кардифф. Встреча в кафе с секретарем парторганизации Уэльса. Удивило: в ультрапролетарском районе партийный босс — недоучившийся художник, вчерашний студент.

В правлении профсоюза горняков профсоюзный босс, сильно поддатый, встретил нас, глядя в упор на партийного босса, словами: «Ты на кого работаешь, на Макленнона (генсек) или на «Морнинг Стар» (партийный орган в оппозиции к руководству КПВ)?».

Неловкость. Разнимать и налаживать разговор пришлось мне. Драматическая проблема шахтеров сейчас — признавать или не признавать поражение стачки. Юридический и моральный аспект стачки.

Обедали с редактором «Miner», умный парень широких взглядов. Киннок (лидер лейбористов) обещал продвинуть его в члены парламента.

Поехали в долину Рронды. Вспомнил, как в 1949–50 году писал я диссертацию, где была тема и о борьбе шахтеров долины Рронда. Мог ли я тогда себе представить, что попаду сюда! Побывали дома у муниципального советника, бывшего мэра Рронды. Пожилой уже, но энергичный, умный и деловой. И еще один, которого он пригласил на встречу с нами, на вид — замухрышка, к тому же хромой. Но в разговоре оказался из тех, кого Ленин называл интеллигентными рабочими. К вечеру вернулись в Кардифф. Организовали нам теоретическую дискуссию на дому у профессора университета. Сам он специалист по старофранцузской литературе. А говорили мы о судьбах рабочего класса в условиях НТР, о гибели старой угольной промышленности, об интернационализме, кризисе в МКД.

Уже совсем к полуночи в другом конце Кардиффа встреча с ветеранами антивоенного движения. Много женщин, молодые лидеры. Я говорил о горбачевской философии международной политики — сейчас и на будущее. Одна, очень красивая, замотала меня вопросами. Очень все озабочены. Вроде безнадежно, но продолжают работать, по принципу «малых дел».

Два с половиной часа ночью возвращались в Лондон. Говорили с Масленниковым о самых разных вещах, он — настоящий, умный, образованный, острый.

31 октября — четверг — в парламенте. Там меня принял Киннок. Разговаривал со мной, будто я значу не меньше, чем Шеварнадзе. И вообще, на протяжении всей поездки я чувствовал себя «весьма значительным лицом». Принимали всерьез, как полномочного, всезнающего представителя ЦК КПСС. С Кинноком говорили о предстоящей встрече в Женеве на высшем уровне, о Тэтчер, которую он назвал «дурочкой», о СОИ, об отношении в Англии к Горбачеву. Держался он совсем без высокомерия, хотя, казалось бы, кто я и кто он — «лидер оппозиции Ее Величества»!

Не впервые, даже как правило, будучи за границей, особенно теперь при Горбачеве, я чувствовал себя совершенно свободным человеком, который может говорить о чем угодно, не оглядываясь ни на какие официальные установки.

Посоветовали мне посетить Лондонский Народный банк. Директором там представитель Москвы — Пензин. Показал он мне свое хозяйство, много рассказал, познакомил кое с кем из персонала. Это все англичане, но есть при нем и свои, московские. Говорил о том, что вот уже десять лет работает в этой должности и никто не сбежал, никто не предал, хотя кругом соблазны, всюду большие деньги, совершенно свободные связи. Эти люди зарабатывают стране огромные миллионы валюты.

1 ноября — после обеда к Ротштейну (ветеран из ветеранов компартии, «большевик», сын друга Ленина, который бывало качал этого на колене). Живая, но история, лишнее подтверждение, что коммунистам нет и не может быть места в политической жизни Англии.

9 ноября 1985 г.

На приеме в Кремле — первом безалкогольном. Впрочем, белое и красное вино наличествовало. Но уже гул не тот. Туалет Гундаревой, туалет жены Игнатенко. Очень аппетитная и хороша полуяпоночка, жена Коваленко. Общалась, главным образом, с Арбатовым: он только из Китая, в эйфории, также и потому, что у него «все хорошо идет с Горбачевым», часто встречаются, много он ему пишет, Горбачев тепло поздравлял его с праздником по телефону, на Политбюро (в связи с Китаем) похвалил, как «умного и проницательного, полезно работающего». Был Арбатов и у Пономарева. Разговора, говорит, не получается. «А для чего тебе?» — спрашиваю. «Да, так». Он, говорит, просил замолвить за него словечко Генеральному! Жалко мне, мол, его стало даже!!

Загладин успел шепнуть, что на месте Гришина скоро будет Чебриков — на московской предсъездовской конференции. Давно пора гнать этого прохвоста и бездарь.

Пономарев продолжает активничать… Теперь сел на конька совещания Секретарей ЦК соцстран (Бухарест, декабрь). Созывал Зимянина и Русакова, плюс я, Шахназаров, Ермонский. На фоне Зимянина и Русакова наш Б. Н. — гигант мысли и светлая голова. У Русакова вообще маразм, не может освоить элементарных вещей, трижды пришлось крутить только вокруг повестки дня. М. В. (Зимянин, «Михвас» в обиходе) мандражит, все время что-то будто перебирает руками, всех перебивает, говорит то одно, то прямо противоположное. Оба они с Русаковым доживают последние месяцы на своих постах и, конечно, нервничают. Ужасно, что такие персонажи: один — главный идеолог, другой — главный координатор наших отношений с соцстранами.

Между прочим, Арбатов уже подсчитывает свои стратегические завоевания: заронил подозрение у Генерального к военным, охладил доверие к мидовцам — Громыко совсем отодвинут, с ним уже никто не считается, хотя на протокольной авансцене то и дело фигурирует троица: Горбачев, Громыко, Рыжков., как в первые времена после октябрьского Пленума 1964 года, после Хрущева.

Кстати, начинается исподволь «реабилитация» Хрущева. За границей (сам видел) то и дело статьи о нем. Бовин в «Международной панораме» по TV недели две назад напомнил о посещении Никитой фермы Горста в США и показал зрителям портрет его, уважительно назвав Никитой Сергеевичем. И вроде Горбачев склонен восстановить его доброе имя. В интеллигентских кругах разговоры: все горбачевские идеи были в зародыше уже у Хрущева, но по малообразованности и нелепости характера он их не смог донести до дела, а если доносил, то в карикатурной форме и метался, пугался собственной смелости.

Яковлев, когда я ему напомнил о «Детях Арбата», походя сказал, что Горбачев (с которым он очень рядом сейчас) решительно против «культизма», отсекает все нашептывания насчет «поддержания авторитета», «популяризации» и т. п., с чего «начинался» и Брежнев со всеми вытекающими. А насчет «Детей Арбата» я ему, мол, только сказал, что есть такой роман и при нашей дурацкой цензуре он может попасть в «тамиздат», а кроме того, такая цензура поощряет работать в стол. Не понял я смысла его выхода на Генерального. Боится, видимо, сорваться на крутом восходящем своем подъеме., пока не убедился, как может быть воспринята сама «суть», связанная с книгой Рыбакова.

11 ноября 1985 г.

Общаюсь с Яковлевым по телефону. Он сдерживается, чтоб не показать передо мной, что он уже очень большое начальство, особо приближенный. Неловко ему передо мной — после всех ультра демократических и «душевных» разговоров на вечерних улицах Монреаля и после того, как я кое-что сделал, чтоб вызволить его из канадской ссылки. Тем не менее, металл в голосе звучит.

Речь шла о том, чтобы дать ему двух консультантов для подготовки основы телеинтервью Горбачева по возвращении его из Женевы. Назвал Собакина и Ермонского. Меньшикова он отверг., как и Арбатов, очень он его не любит, впрочем, — поделом.

Спустя несколько часов, я вспомнил о Бовине — очень подходящем авторе для обращения к народу по такому случаю. Позвонил Яковлев. Я, говорит, тоже об этом подумал. Но, во-первых, его совсем не приемлет мой непосредственный шеф (Зимянин), фигура, конечно, маленькая и можно бы и проигнорировать (!!), но не хочется и по этому поводу с ним скандалить!! А во-вторых, сам Сашка (Бовин): ведь только выйдет из ЦК, получив такое задание, — сразу вся Москва узнает, что именно ему вновь поручено писать интервью для Генерального!..

Я говорю: правда, не раз он сам накалывался на этом и других подводил. Договорились, что Яковлев не будет его включать в команду, которая сегодня же отправлена в Волынское, а потом, когда ребята что-то подготовят, вызовет Бовина, «поговорит с ним» и поручит поработать над текстом.

Очень много всякой работы, в том числе главной, которую должен делать сейчас Отдел — к съезду подвести итоги по МКД, социал-демократии и революционной демократии. Пономарев этим «не интересуется», потому что боится этих итогов: аллилуйу и лакировку Горбачев не примет, а правду он не хочет докладывать в ЦК, полагая, что это будет воспринято, как результат плохой работы «на своем объекте» его, Пономарева. Впрочем, отчасти это действительно так: если бы 10–15 последних лет работали в МКД по-горбачевски, а не по-пономаревски-брежневски, то положение было бы, наверно, не такое печальное, как сейчас.

12 ноября 1985 г.

Видел записку Горбачева о том, как он собирается вести дело с Рейганом в Женеве. Политбюро, естественно, одобрило.

— Не отступать от провозглашенных в Париже позиций плюс дополнения, которые были сделаны для третьего раунда в Женеве.

— Не заводиться по региональным проблемам, но и не поступаться нашим правом «быть солидарными» с «борцами за независимость», не признавать «жизненных интересов» США где угодно.

— Согласиться на то, что это встреча лишь начало большого и регулярного диалога и вообще — «надо уметь жить вместе», мы разные, но надо научиться уважать эту разность.

— Словом, не гневить Рейгана, чтоб не усиливать угрозу, не подыгрывать ястребам.

Был на Секретариате. Обсуждали состояние машиностроения. Аховое. Всего 21 % станков на уровне мировых стандартов, да и то «с натяжкой».

Еще серьезней другой вопрос: о состоянии материальной базы культуры. Положение просто из рук вон. Даже в Москве. Например, в столице столько же театров, сколько их было в 40-ом году, а население с тех пор удвоилось. Если каждый в Советском Союзе захочет сходить в театр, он сможет сделать это лишь один раз в шесть лет.

Число театров по Союзу уменьшилось с 1950 года вдвое: сейчас их 600 с чем-то.

На образование и науку в относительных цифрах расходы уменьшаются с 1960 года, хотя в абсолютных немного растут. И чудовищно отстали от расходов на это дело по сравнению с США, Англией.

Поразило, что сначала Зимянин, а потом и сам Лигачев обрушились на «тезис», которым долго прикрывали урезывание средств на социально-культурные нужды, а именно — оборона! «Надо, конечно! Но надо и покончить с этим предлогом, из-за которого довели дело до такого состояния».

16 ноября 1985 г.

На службе текучка и поток информации, главным образом, по встрече в Женеве. Вроде наклевывается совместное коммюнике, довольно миролюбивое. Скорее всего возникнет «дух Женевы», который, конечно, не снимет материальной подготовки к войне, но ослабит конфронтацию, т. е. усилит волю к отказу от войныкак средству политики. Мирное сосуществование по-горбачевски это, в отличие от того, что было у нас до того (что бы мы ни говорили и ни писали, и как бы ни клялись, что мы против войны и политики силы) — это «живи и жить давай другим», всерьез, по-настоящему, без дураков, без попыток надуть, обойти и иметь-таки превосходство.

Б. Н., рассказывая мне о последнем ПБ, «пожаловался», что очень много было кадровых вопросов: и всех «на пенсию», «на пенсию»…, в частности, ликвидировали пять сельскохозяйственных министерств. Словом, бывших становится с каждой неделей все больше, а в возрасте Пономарева уже остались лишь некоторые.

По поводу сделанного мною на 30 страницах Отчета о работе в МКД за межсъездовский период, он мне заявляет: «У меня, мол, крамольная мысль… Может, нам вообще это не представлять? Зачем привлекать внимание? Опять скажут, что положение «плохое» и все это — в наш огород ведь». Я горячо возразил: «Как раз аргумент, что положение скверное, — в пользу того, чтоб представить. Ведь ваши коллеги в большинстве своем (им ведь некогда вникать в суть) думают об МКД в категориях, какими их когда-то учили в ВПШ, и полагают, что мы можем там командовать и что поэтому положение зависит только от того, хорошо или плохо мы, т. е. Пономарев и Отдел, работаем. Надо, наконец, разъяснить, что того МКД, о котором им читали лекции в ВПШ, давно уже не существует и что от нашей работы ничего не зависит (кроме, конечно, самоизоляции, если мы решим всех открыто обозвать ревизионистами). Ваши коллеги должны, наконец, увидеть реальность и с ее позиции оценивать нашу работу».

17 ноября 1985 г.

Гуляли с Митькой по морозу, по переулкам в тылу Б. Пироговки.

А, вернувшись занялся любимым занятием Маркса — перебиранием книг. Много листал Толстого. Перебросился «с его подачи» на Паскаля и Канта. В ряду множества тем, которые естественны при таком занятии, проклюнулась случайно одна, — о славе, в которой многие, особенно увидевшие в себе способности (талант), искали смысл жизни. Паскаль, Толстой и Гоголь — крайние носители отрицания «этой концепции». Однако, все они альтернативу нашли в вере. То есть — никакой альтернативы для «похоти духа» (в отличие от «похоти тела» по словам самого Толстого) не предложили.

Впрочем, сам Лев Николаевич в предисловии к Мопассану, которого он сначала осудил (с позиций чуть ли не «соцреализма»), а спустя 20 лет одобрил и, восхитившись, записал: «Ведь только одна женская любовь стоит того, чтобы жить». Слава, богатство, на что это, когда нельзя на них купить женской любви. Это — единственная альтернатива… даже, оказывается, в 65 лет.

20 ноября 1985 г.

Сочиняем с консультантами речи «для рабочего, колхозника и работницы», которые они произнесут на сессии Верховного Совета СССР по итогам Женевы. Сочиняем, не зная итогов… Но — не только рабочему и колхознику, а и первому секретарю Ленинградского обкома Соловьеву! Здорово мы подготовили кадры верхнего эшелона, которые без «ученых евреев» своими словами не могут сказать о внешней политике своей партии… Хотя Соловьев ведь занимает место Кирова,… даже Жданова.

Пошл по-прежнему Пономарев. Говорит мне, чтоб я делал доклад по Программе КПСС на партсобрании Отдела. Я отвечаю: есть предел человеческих сил. Ведь вот уже вторую неделю один, другие замы — кто где. Куча заданий, в том числе от вас, поток текучки.

Он: Надо, Анатолий Сергеевич, надо, возьмите мой (?) доклад в Академии наук. Читали его? (Это то, что я с консультантами писал ему все праздники). Почитайте, почитайте. Там много важного (То ли маразм, то ли наглость, то ли наивное бесстыдство!).

Я: Я так не могу. Вы, знаете, я не люблю публично выступать, Но если уж приходится, выступаю по-своему. И никогда не пользуюсь чужими (!) текстами.

Он: Ну, что вы. Я сам никогда не пользуюсь чужими текстами (о, Боже!), но бывает, приходится иногда, когда нет времени. И вам советую взять мой текст, вон у Балмашнова копия есть.

Представляю себя, как бы я выглядел, если бы зачитал этот, да и любой его текст, пусть даже написанный моей собственной рукой.

Выступал у нас на «вторнике» (это регулярные чтения, на которые в Отдел приглашались ученые или другие знаменитости) Аганбегян. Характеризовал экономическую ситуацию, она у нас по всем параметрам аховая.

На Секретариате ЦК второй раз подряд обсуждаются вопросы материальной базы культуры. Картина просто жалкая.

Увы! Платформа, с которой начал движение Горбачев, совсем дохлая. Дай-то ему Бог сил.

Идут переговоры в Женеве (Горбачев-Рейган). Угадали ли мы с консультантами, сделав (по поручению Лигачева и Пономарева) проекты Постановлений ПБ по итогам Женевы (не зная еще итогов) — один закрытый, другой для печати? Посмотрим.

24 ноября 1985 г.

Дух Женевы, знак Женевы. Интервью Горбачева — источник нового понимания политического мира и нас самих. Сумеем ли этим воспользоваться?

Произошло кардинальное: гонка вооружений продолжается, в военном противостоянии ничего не изменилось, а в международных отношениях наметился перелом, приблизились к признанию, что войны никто не начнет, к пониманию того, что нельзя дальше ее провоцировать ни во имя коммунизма, ни во имя капитализма.

Горбачев возродил надежды, появившиеся после XX съезда.

На совещании замов Б. Н. рассказал о встрече Горбачева в аэропорту. Тот подробно делился, как было дело в Женеве. Он видел сначала пустые, непонимающие глаза президента, который бубнил по бумажке банальности. И только к концу второй встречи удалось наладить человеческий разговор. А в конце концов, Рейган раскололся-таки и даже согласился подписать Совместное заявление. Рассказал Горбачев и о том, как Риган (помощник президента) приходил к нашим и передавал восторги действиями Горбачева, и просил «держать так и дальше, давить на президента, уламывать, растапливать его. к его же пользе».

30 ноября 1985 г.

Б. Н., как я уже писал, ужасно суетится, всячески себя демонстрируя при большом (женевском) деле. Правда, с резолюциями по итогам Женевы он оказался прав: оба наших проекта прошли почти без изменений, выдержав конкуренцию и с женевскими экспертами, и с мидовскими вариантами.

Яковлеву поручено возглавить рабочую группу при Горбачеве по подготовке проекта доклада у XXYII съезду КПСС. Он имеет на руках наш октябрьский вариант и просит от Отдела дать в группу одного консультанта. Ан, нет. Б. Н. и здесь засуетился. Подозвал меня и сказал, что он говорил с Яковлевым, что готов выделить ему Ермонского, это, мол, само собой, но и обещал ему сделать еще один, обновленный наш вариант. И тут же поручил мне за три дня его подготовить.

Приходил Арбатов. Он был в Женеве в качестве эксперта. Дал там 37 интервью, говорит, что сошлись две команды там — стенка на стенку: «голуби» (Арбатов, Велихов, Сагдеев) и «ястребы» (Замятин, Корниенко, генерал Червов). Яковлев в роли балансира.

От генерала Кобыша, который тоже там был, стало известно, что Горбачев дал наганяй Корниенко и Червову за то, что они ковырялись в тексте Совместного заявления, скандалили с американцами по каждому пункту, навязывали им всякие наши формулировочки и чуть было не сорвали все дело — принятие Заявления (кстати, наша инициатива). Что это так, подтверждается репликой Яковлева, который по телефону мне сказал: «Ну, и мудак, этот Корниенко, ну и дубина! Я не знал его таким, думал иначе. А теперь боюсь, как бы МИД не завалили нам весь позитив Женевы».

Я заверил Яковлева, что Корниенко такой и есть и всегда таким был и, что мне не раз пришлось на этой почве с ним сталкиваться на «теоретических» дачах. Но он всегда брал верх, так как действовал под крышей Громыко, при полной монополии МИДа над всей нашей внешней политикой.

Горбачев в Праге информировал лидеров Варшавского договора по итогам Женевы. Он сам, а также Гусак и Ярузельский высказались в пользу изменения стиля самих таких встреч, считая, что нужно покончить с положением, когда происходит обмен монологами и когда продолжают убеждать друг друга в том, в чем все давно убеждены.

Ездили вчера с Б. Н. и Рыкиным (зав. германским сектором) по скульптурным мастерским Москвы. Смотрели варианты памятника Тельману. Один — братьев Артамоновых (это молдавская мафия во главе с Лучинским), другой — Крымова, за который выступает Рыкин и Герберт Мисс. Я тоже аккуратно давил на Б. Н. в пользу Крымова. Тельман у него в юнгштурмовке. Он, по-моему, хорош, но рассчитан на интеллигентское восприятие и порядочную осведомленность о биографии Тельмана. Массовый прохожий не обязан ее знать. Ему скорее понятен «образ вождя». Это и усек Пономарев. Но Крымову придется дорабатывать, у него Тельман — юноша, тогда, как «фюрером» он стал уже в 40 лет, а посадили его в 48.

8 декабря 1985 г.

Б. Н. собрал нас перед отправкой на дачу Горького, чтобы мы за три дня выдали новый вариант к XXYII съезду. Ребята говорили какие-то умные вещи. Пономарев обычные свои банальности, очень далекие от «духа Горбачева». Я заводиться не стал. Бесполезно, думаю: сделаем, как умеем в максимально горбачевском стиле, а он потом пусть уродует как хочет.

Так и поступили. Работали с увлечением. Представил я ему текст в среду вечером, а в четверг он меня вызвал в Москву и показал, как он поправил. Внимательно посмотрел его правку, я пришел к нему и нахально сказал: «Борис Николаевич, бросается в глаза, что вы прицельно на 95 % выбили все те места, которые прямо заимствованы у Горбачева, причем не только мысли, но и раскавыченные фразы, термины, понятия, даже отдельные слова, которые он любит употреблять.

— Но я же не специально!

— Конечно, — успокоил я его.

Пошел к себе и про себя подумал: в этом-то и штука, что не специально. Ты, разумеется, Горбачева внимательно не читаешь и не помнишь ни его слов, ни оборотов речи, но на дух не принимаешь его новаторство, его действительно принципиально новой политики, которая одна только может спасти от войны. Ты не веришь, что у него что-то получится ни во вне, ни внутри. Поэтому ты так безошибочно и вышибаешь все горбачевское из нашего текста. Ты всю жизнь приспосабливался, поэтому и выживал при всех режимах, но на этот раз у тебя не хватает серого вещества, чтобы понять, что происходит, и реалистически оценить, как на тебя смотрят твои коллеги, сам Горбачев, от которых зависит, будешь ли ты впредь на этом месте. Тебя не учит даже опыт Громыко, которого вежливо и почетно выперли из реальной политики — не только потому, что он стар, а потому, что обанкротилась его политика, где он в течение 10 лет почти безраздельно хозяйничал.

Вместо того, чтобы перед съездом заняться, наконец, своим делом — МКД, ты лезешь не в свое дело и вызываешь только раздражение, которое переходит в презрение. Ты даже не постеснялся навязывать себя самого Яковлеву в рабочую группу в Волынское.

Вернувшись к Горбачеву, я довольно нагло пытался восстановить в тексте максимум горбачевского. Добился немногого.

Один из эпизодов спора — насчет «нового мышления».

— Какое мышление, — воскликнул Б. Н. — У нас правильное мышление. Пусть американцы меняют мышление.

Я показываю текст Горбачева, где черным по белому, что он имеет в виду, говоря о нашем новом мышлении.

— Не знаю, не знаю. Это он говорил в Париже, в Женеве — для тех, для Запада!

— Значит, вы считаете это просто демагогия?

— Надо уметь вести борьбу. (??)

Или — о том, что только совершенствованием и изменением своего собственного общества мы можем выиграть в соревновании с империализмом.

Б. Н.: «Это вы, о мирном сосуществовании что ли? Я об этом писал еще в материалах XIX партсъезда. Что тут нового?»

Я: «Новое то, что это понятие звучит теперь по-новому. Сталин тоже говорил, что он за мир и против войны. Ему никто не поверил, а Хрущеву готовы были поверить. Брежнев почти 20 лет разглагольствовал о мирном сосуществовании. Выступал на Конгрессе мира, отвечал на призывы всяких миролюбивых сил, принимал множество миролюбивых делегаций и клялся в своих мирных намерениях. Но ему никто не поверил. А вот Горбачеву сразу поверили. Потому, что сблизил слово и дело».

Б. Н.: «А какие у вас претензии к нашей политике? Что мы космос освоили? Или что ракеты создали межконтинентальные? Вы что — против силы, с которой империализм только и считается?»

В итоге текст был отправлен в пономаревской интерпретации. Я позвонил Ермонскому в Волынское и рассказал ему об этих дискуссиях.

А переживания мои по этому поводу такие: дело не в тексте, в конце концов, и без нас напишут, и напишут не хуже. Дело в том, что стыдно и обидно выглядеть идиотом, как раз тогда, когда началось нечто настоящее. Сколько лет, при Брежневе, мы, международники, ходили в либералах и даже в ревизионистах. Настаивали на свободе и неординарности мысли, а то и действий (в отношении братских партий, социал-демократического и других движений, вообще Запада). То есть мы хотели, ждали, стремились приблизить то, что началось при Горбачеве. И именно теперь мы оказываемся консерваторами и долбоебами. благодаря Пономареву.

14 декабря 1985 г.

Невероятная еще год, даже полгода назад раскованность в печати — в газетах, журналах и уже на телевидении (кстати, сегодня сообщили, что снят Лапин).

Больше месяца в «Литературной газете» печатается дискуссия вокруг статьи некоей Карповой «Правда и полуправда». За такое два года назад, как минимум, выгнали бы из партии или из Союза писателей. И какие раскрываются резервы интеллигентности, культуры, профессионального письма, самого русского языка! Взять хотя бы передовицу «Советской России» от 10 декабря, которая напутствует российских писателей перед их съездом.

То есть произошел прорыв духа к правде и остановить это теперь можно, только если начать сажать.

И вот на этом фоне история с «Детьми Арбата», о чем я подробно написал в книге «Шесть лет с Горбачевым», стр. 51–55.

Звонок от одного из зав. сектором оргпартотделом.

— Анатолий Сергеевич, есть решение, чтобы все замы из аппарата ЦК поучаствовали в областных и крупных городских предсъездовских конференциях. Я: У вас, наверно, есть какая-то разнорядка — кто, где, когда? Он: Да, я вам пришлю.

Я: А что, все замы от нашего Отдела предусматриваются или только кто-то определенный?

Он: Все, за исключением Загладина. Он идет по другой разнорядке, так как будет избираться делегатом на съезд и в состав ЦК. Я: Спасибо!

Итак, я, кандидат в члены ЦК, избираться в члены ЦК не буду и, значит, пришел час решать — уходить до съезда с 300 рублями пенсии или потянуть, и через год, побывав в положении задвинутого, «быть уйденным» с двумя сотнями рублей.

23 декабря 1985 г.

Только что вернулся с Мальты, где возглавлял делегацию КПСС к коммунистам и лейбористам, которые сейчас там у власти. На обратном пути побывал в Риме.

Сегодня день ликования всей Москвы: снят, наконец, Гришин. Заменен Ельциным.

Вчера Б. Н. отведя меня подальше от телефонов, рассказал полушепотом: «первый» (показал на пальцах, но имени не произнес) потребовал, чтобы Меньшикова (консультант) духу не было в аппарате ЦК. Записали его разговор с американцами в ресторане. Болтал, что он, Меньшиков, сердцевина мозгового треста и поставляет главные идеи Горбачеву. Б. Н. поручил мне трудоустраивать Меньшикова (кстати, его собственная криатура, любимчик). Но, трудоустраивая, причину объяснить нельзя. Подсказал, может к Арбатову в институт? Но как же можно, — возразил я, — когда Арбатов его считает подонком из подонков.

28 декабря 1985 г.

Позвонил Разумов, первый зам. оргпартотдела и сказал, что «меня посылают» в Тамбов на областную партконференцию. Там будут и избирать на съезд. А вчера позвонил и первый секретарь Тамбовского обкома. Говорит, что вы там будете «старшим партработником из Москвы» и, что надо будет выступить. Чтобы это значило? Во всяком случае это уже «другой разговор», нежели выше упомянутый на эту тему.

Был я у Арбатова в Барвихе. Он на профилактике после микро-инфаркта. Походили по дорожкам, потрепались. Горбачев прислал ему проект новогоднего обращения к американцам. В тексте, говорит, я увидел твои поправки, о которых ты мне говорил. Текст довольно постный, готовился у Шеварнадзе. Я рассказал Арбатову, что за день до того, разослана по ПБ статья с отпором американцам по региональным проблемам. Пришлось круто править, написано крикливо, визгливо даже, будто не было и Женевы. Министр, видимо, пребывает еще в обаянии дешевой журналистики.

Юрка хвалился, что он подговорил доктора Лауна («Движение врачи за мир») нажимать при встрече с Горбачевым, чтоб тот не отменял с 1 января мораторий на ядерные взрывы. Я читал стенограмму этой встречи. Лаун, действительно, упорно и даже нахально убеждал М. С. не делать этого: будет смазана вся энергия вашей новой политики за полгода, опять перестанут верить. Мне показалось, Горбачев заколебался.

К тому же и Добрынин осмелел: вчера прислал из Вашингтона телеграмму с той же идеей. Думаю, что мораторий все же будет продлен, хотя еще месяц назад было решение ПБ (утверждено письмо Рейгану) о возобновлении взрывов и о пропаганде для «оправдания».

Беляев (зам Шауро, зав. отделом культуры ЦК), тот самый, который разъяснял Рыбакову, что такое его «Дети Арбата», через три дня после этого был переведен на должность редактора «Советской культуры». Таким образом был вынесен за скобки «литературного процесса». Сам Шауро в больнице и, говорят, оттуда на работу уже не выйдет. Его первая замша Туманова накануне пенсии. Словом, полный разгон этого идеологического подцентра, который, кстати, был одним из гонителей любимовского театра на Таганке.

Между прочим, я там познакомился с Василием Романовичем Ситниковым (это крупный чин КГБ, был советником у Андропова, попутно курирует Таганку и часто прикрывал ее от Гришина, Шауро и Ко). Красивый, веселый, образованный мужик. Рассказал он мне недавно следующее: Громыко — вор всесветного масштаба. Он и его жена собирали дань со всех посольств и торгпредств за назначение на должность. Громыко знал, что Андропов все про него знает, и, когда тот стал Генсеком, сильно сбавил тон. Но Чебриков, сменивший Андропова, тоже все знает. Громыко обеспечил себе почетное захоронение (когда придет время) тем, что во время сориентировался на Горбачева и объявился его «крестным отцом». Но он знает, что Горбачев теперь тоже все знает.