Подлоги в архивах

Порой, когда речь шла о подтверждении исторической концепции, не лишенной политического подтекста, фальшивки на время или в расчете на постоянное нахождение в хранилищах внедрялись в архивные фонды. Причем поддельным было не только содержание документа, но и имя его автора, будь то физическое лицо или учреждение. Правда, это крайние случаи; но вообще внесение в государственные, административные или научные архивы бумаг, содержащих ложную информацию и используемых для создания виртуальной истории, является широко распространенным явлением. Мы здесь не говорим о массе непроверенных и неверных данных, которые содержатся в бумагах, передаваемых в архив без всякого намерения вводить в заблуждение, а просто отражавших существовавшие представления и мнения. Кодовый номер архивного фонда, разумеется, никак не может сам по себе служить гарантией подлинности информации, извлеченной из того или иного документа. Но точно так же обстоит дело и с вымышленными сведениями, помещенными в архив с вполне осознанной целью ввести в заблуждение лиц, которые могли бы провести проверку данных материалов, имеющих целью «улучшение» или «ухудшение» прошлого и, тем самым, создание якобы документальной основы, как правило, новейшей виртуальной истории.

Временами такое внесение фальшивок в архивы становилось государственной политикой. Здесь снова можно сослаться на помещение в архивы протоколов допросов жертв ведовских процессов, вымышленный характер показаний которых под пыткой не был секретом, по крайней мере, для части следователей и судей. А уже в XX столетии в Советском Союзе происходило такое же заполнение архивов ложными сведениями в протоколах допросов жертв массовых политических репрессий. Поражает здесь старание следователей, которые, исходя из теории, что признание обвиняемого — лучшее доказательство, стремились угрозами и пытками выбивать явно не правдоподобные, заведомо фантастические показания, а не просто вписывать в протоколы требовавшиеся начальством «признания врагов народа». Ведь о рассекречивании этих документов и беспристрастной проверке никто из палачей и подумать не мог в то время. А если бы кто-либо из них все же допускал такую возможность, то должен был понимать: ложность подобных признаний все равно тогда стала бы очевидной.

Наряду с архивами внедрение ложных сведений нередко производилось в пользующиеся авторитетом научные и научно-справочные издания. Откроем 23 том второго издания Большой советской энциклопедии, изданный в 1953 г., и найдем статью, не имевшуюся ни в предшествующем, ни последующем изданиях. Вот ее текст: «Крякутный (годы рождения и смерти неизвестны) — русский изобретатель XVIII в., построивший первый в мире тепловой аэростат и совершивший полет на нем. Уроженец Нерехты (ныне город в Костромской обл.). Служил подьячим (делопроизводителем) при воеводской канцелярии в г. Рязани. С.М. Боголепов, современник К, в записках, воспроизведенных в рукописях его внука А. П. Сулакадзева „О воздушном летании в России с 906 лета по Р. X.“ (окт. 1819) описывает, что в 1731 К. построил воздушный шар (фурвин, то есть большой мешок), наполнил его дымом и совершил на нем полет. После этого полета К, преследуемый церковниками, ушел в Москву. Сведений о его дальнейшей судьбе не имеется».

В этой статье соответствует истине только фраза, что сведений о Крякутном после полета, о «его дальнейшей судьбе не имеется». Остальное содержание статьи — пересказ современным языком материала, заимствованного у Сулакадзева, — является плодом фантазии этого известного в начале прошлого века фабрикатора фальшивок. Нет необходимости гадать, являлись ли статьи в энциклопедии и в солидном академическом журнале результатом сознательно культивировавшегося невежества или цинизма, уверенности, что все средства хороши для доказательства пресловутого «приоритета». Надо лишь отметить, что подобные утверждения, спародированные в известном изречении, что «Россия — родина слонов», оставили много следов в трудах по политической истории, истории науки, техники и культуры. Казус с «Крякутным» отличается от большинства других тем, что здесь мы имеем дело с целиком вымышленными поступками несуществовавшего персонажа. Однако дело мало меняется, если такие деяния приписывались реальным лицам, как это в большинстве случаев и происходило. БСЭ может служить примером переписывания в разных изданиях биографий политиков, военных, деятелей культуры, которые подверглись сталинским «чисткам». В 1953 г. вышел в свет том с восторженной статьей о Берии, поступивший к подписчикам незадолго до его ареста. Редакция, конечно, оперативно подослала им новый вариант этого печатного листа. Читатели, в том числе зарубежные, как бы приглашались сами произвести на дому акт переделки истории — вырвать из тома ставшие крамольными страницы и заменить их новыми, любезно присланными из издательства. Но не меньший вклад в виртуальную историю вносило и отсутствие статей о виднейших представителях политики и культуры, имена которых было запрещено упоминать в печати. Статьи о некоторых из них были потом напечатаны в особом дополнительном томе, однако опять с вкраплением многих фрагментов виртуальной истории.

Частым случаем было появление подложных или частично достоверных материалов, публиковавшихся в номерах поддельных газет, которые иногда даже внедряли в государственные книгохранилища. Так произошло с номером якобы выходившей в Лондоне газеты «Английский Меркурий», содержавшим отчет о разгроме англичанами испанской Непобедимой армады в 1588 г. Газета, как указывалось на первой странице, издавалась властями по указанию королевы Елизаветы I для того, чтобы «воспрепятствовать появлению ложных отчетов». Этот номер «Английского Меркурия» должен был доказать, что в Англии газеты стали выходить более чем за полвека до знаменитой парижской «Газет» Ренодо, считавшейся первой в Европе. Все это широко обсуждалось в печати, но вскоре было установлено, что напечатанный в газете отчет о поражении Непобедимой армады представляет собой пересказ изложения этого события в одном из исторических трудов, опубликованном в 1735 г. Автор мистификации Ф. Йорк задумал выпуск «Английского Меркурия» просто как забаву. Но, помещенный на полки Британскою музея, этот номер был принят за солидный исторический источник и свидетельство о первенстве Англии в газетном деле.

Начиная с первых лет XIX в., выпуск подложных газет стал нередко применявшимся приемом в тайной войне — борьбе разведок европейских держав. В 1805 г. во время войны Наполеона против Австрии ловкий французский разведчик Карл Шульмейстер сумел быть зачисленным в штаб командовавшего австрийскими войсками генерала Мака. Шульмейстеру даже предложили должность главы военной контрразведки. Через него Наполеон не только был в курсе всех планов австрийцев, но и сумел заставить неприятеля самого залезть в подготовленную для него петлю. Шульмейстеру были доставлены подложные номера французских газет и «перехваченные» письма из Франции, якобы адресованные офицерам и солдатам наполеоновской армии. В них сообщалось, что волнения охватили всю страну и она находится на грани восстания против Наполеона, который будто бы стал оттягивать силы с фронта, проходившего по Рейну. Мак счел эту информацию сигналом к началу наступления, был вскоре окружен французскими войсками и вынужден бесславно капитулировать в Ульме со всей своей армией. Не стоял ли этот исторический пример перед глазами австрийских разведчиков, когда во время первой мировой войны, в октябре 1917 г., Австро-Венгрия и Германия готовили наступление против Италии? В расположение итальянских войск было заброшено множество подложных номеров известных итальянских газет, сообщавших о развертывании народных волнений в стране, разгоне демонстраций, массе жертв среди гражданского населения. Эти сообщения заметно повлияли на боевой дух солдат и способствовали сокрушительному поражению итальянской армии в битве при Капоретто. Такое использование поддельных газет широко применялось и во вторую мировую войну.

Использование подложных газет не ограничивалось, разумеется, только сферой тайной войны. Например, в США зафиксированы случаи издания фальшивых газет, ставивших целью создание воображаемой истории тех или иных событий колониального периода и войны за независимость, виртуальных биографий государственных деятелей.

Большая часть информации, печатавшейся в советской печати, создавала виртуальную историю СССР. То же следует сказать и о газетах других тоталитарных государств. В нацистской Германии унификация печати и система вымышленной информации были отрегулированы «паролями дня» — десятками ежедневных инструкций Геббельса и прочих главарей министерства пропаганды, указывавших, как следует освещать, то есть искажать, текущие события.

 

Имитация старины

До сих пор речь шла преимущественно о подложных документах. Но еще большее значение в создании виртуальной истории сыграли различные виды поддельных сочинений — исторические, литературные, юридические, философские и пр. В работах по мистификациям их принято квалифицировать по освещаемым сферам жизни и по мотивам, преследовавшимся при их написании — политическим, идеологическим, научным, а также соображениям личной материальной наживы, стремлением к известности и славе и т. п. Такое разделение не может устраивать нас в этой книге, поскольку она посвящена не самим мистификациям, а их роли в создании виртуальной истории. В рамках этой задачи вся литература должна рассматриваться как разновидность виртуальной истории, обычно так или иначе информирующей читателя о вымышленности формально именуемых действительными событий, которые излагаются ею в соответствии с законами того или иного беллетристического жанра. И среди массы разнородных мистификаций, опять-таки в рамках той же задачи, наибольший интерес представляют те из них, которые оказывали существенное влияние (или претендовали на такое влияние) на создание более или менее широких описаний различных сторон вымышленной истории народов и стран. Надо особо отметить те мистификации, которые оказывались единственным источником по теме, становились уникальной виртуальной историей. В этом их несходство с альтернативной виртуальной историей, являющейся лишь одной из возможных версий данного события, аспекта или хронологического отрезка истории.

В отличие от поддельных писем и документов подложные сочинения маскируются под давние описания столь же или еще более давних событий. Наиболее часто главным (хотя не обязательно единственным) мотивом подделки таких произведений являлось возвеличивание собственной нации и ее религии, ее военных побед, культурных достижений и т. п., короче, соображения националистического характера. Надо, однако, заметить, что чаще такие произведения не достигали поставленной цели из-за недостатка искусства в фабрикации подлога, что сразу же вызывало сомнения в его подлинности, невыразительности самого содержания, что не позволяло этой подделке привлечь внимание широких общественных кругов, наконец, разных обстоятельств, приводивших к сравнительно быстрому разоблачению мистификации.

В первые века Возрождения было «возрождено» умение фабриковать поддельные манускрипты, которые объявлялись трудами известных и неизвестных древних авторов. Подложные исторические работы большей частью касались античных сюжетов. Упоминавшийся выше Анний из Витербо среди подделанных им сочинений особое внимание уделял произведениям, якобы являвшимся творениями древних историков. В их числе был труд вавилонского жреца Бероса (III в. до н. э.), от подлинной работы которого, написанной на греческом языке, сохранились только отдельные фрагменты. Это не считая тех пяти полных книг по истории Вавилона, которые приписал ему Анний. Они охватывают историю за полтораста лет, не отраженную в других источниках. Анний подделал также известный труд египтянина Манефона, жившего тоже в III в. до н. э., подобно работе Бероса известного в эпоху Возрождения лишь в отрывках. Часть написанного фальсификатором за Манефона содержит много выдуманных сведений по истории Рима и других стран, которые нельзя проверить по другим первоисточникам. Впрочем, здесь фальсификатор допустил ошибку, тем самым выдав себя: в труде, якобы принадлежащем Манефону, фигурируют имена римлян, живших через двести и триста лет после его смерти. Такие же грубые хронологические ляпсусы встречаются в поддельных сочинениях Фабия Пиктора, современника Второй пунической войны (конец III в. до н. э.). Имелись в собрании Анния подложные документы, связанные с историей раннего христианства. Свои фальшивки он снабжал обычно объемистыми «научными комментариями», написанными тем же бесцветным стилем, что и текст подделанных авторов. Тем не менее спор об аутентичности фальшивок Анния продолжался до XIX века включительно, а отдельные выдумки, содержащиеся в его подлогах, взятые из вторых и третьих рук, кочуют из сочинения в сочинение.

Производство поддельных античных рукописей по-прежнему процветало, в фабрикации подделок были замешаны не только наемные перья, а и известные писатели и ученые. Гуманист Карло Сигонио, специалист в области истории раннего Рима и средневековой Италии, в 1583 г. опубликовал трактат Цицерона «Утешение», написанный на смерть его дочери и известный лишь в отрывках. Хотя возникли споры о подлинности, подлог остался бы неразоблаченным, если бы не счастливый случай. Через два века после издания «Утешения» было найдено письмо Сигонио, где он фактически признается в мистификации.

Монах францисканского ордена Гевара напечатал якобы найденный им роман, героем которого являлся римский император Марк Аврелий (II в.). Мистификация была разоблачена, хотя и нескоро. Голландский ученый Мерула в своей всемирной истории широко цитировал несуществующую рукопись римского грамматика Пизона (II в.). В первой половине XVI века Томас Эллиот подделал произведение греческого ученого Энкольпиуса, биографа римского императора Александра Севера (III в.). В конце XVI века испанский монах Хигера написал хронику от имени римского историка Флавиуса Декстера, автора утерянных еще в древности или в средние века сочинений. В хронике излагалась история распространения в Испании христианства, о чем мало что было известно тогдашним ученым. Таким образом, эта работа являлась примером уникальной виртуальной истории, не имевшей соперницы в виде реальной версии этого сюжета. Подделка Хигеры оставалась неразоблаченной в течение длительного времени. Она не получила широкого распространения, хотя повествовала о событиях, вызывавших большой интерес в Испании, где церковь играла особо крупную роль в общественной и культурной жизни. Даже прославленный ученый Жозеф Юстус Скалигер примерно в это же время составил вольную компиляцию из древнегреческих авторов, выдавая ее за произведение некоего Астрампсихуса. Многие признали ее за античную. Кстати сказать, само развитие науки выявило значение в процессе формирования европейской цивилизации народов, о прошлом которых в доримский период почти не имелось сведений в письменных источниках, — кельтов, жителей финикийских и греческих колоний на западе континента, этрусков, иберов, викингов, франков. Это было новое поле для подделок, освоенное, правда, преимущественно в XIX веке.

Некоторые сочинения, пользовавшиеся авторитетом и популярностью в античные времена и несохранившиеся или дошедшие в виде отдельных фрагментов, привлекали внимание фальсификаторов из-за фамилии автора или излагаемых в них сюжетов. Иногда дело шло о целой серии последовательных подлогов какого-либо сочинения, не всегда ясно связанных друг с другом. Примером могут служить различные сочинения Цицерона, множество подделок которых породили в Англии в конце XVII и начале XVIII века жаркие споры о самой возможности из-за фальсификации первоисточников реального исторического знания. Произведения Овидия в раннее средневековье использовались, чтобы содержащиеся в них рассказы о чудесах включать в биографии христианских святых. В XIII веке целое сочинение приписали уже самому Овидию. Немецкий гуманист Пролюциус в XVI столетии дополнил седьмой главой сочинение Овидия «Календарь». Целью было доказать оппонентам, что, вопреки свидетельству самого поэта, это его произведение содержало не шесть, а двенадцать глав. Еще одним примером серии мистификаций может послужить фальшивое добавление к «Сатирикону», автор которого, Петроний, приближенный Нерона, почитался как законодатель моды и хорошего вкуса и был казнен императором из зависти к его славе. Фрагмент романа, который давал яркую картину римских нравов того времени, был в середине XVII века якобы найден в Трау, в Далмации, Мартином Статилиусом. Фрагмент прибавлял 30 страниц к уже известным страницам «Сатирикона». Обнаруженные в тексте грамматические ошибки заставили подозревать подделку. Тем не менее эксперты сочли отрывок подлинным. Французский офицер Нодо, служивший в имперской армии во время войны с турками, представил в 1693 г. уже полный текст «Сатирикона». По словам Нодо, рукопись многостолетней давности была куплена им при осаде Белграда, который на короткий срок перешел под власть имперцев. Не вызывало доверия то, что Нодо мог представить только копию, а не оригинал рукописи. Тем не менее содержавшиеся в ней дополнения к уже известной части «Сатирикона» неоднократно перепечатывали в качестве подлинного текста. Через столетие, в 1800 г., испанский офицер Хосе Марчена представил ряд сочиненных им вставок в «Сатирикон», которые, по его словам, он якобы нашел в швейцарском монастыре Сен-Галли. Марчена даже внес эти отрывки в старинную рукопись, хранившуюся в монастырской библиотеке. Профессор Г. Айхстедт из Вены доказал подложность отрывков из «Сатирикона», так же как сочинений римского поэта Катулла, подделанных тем же Марчена и опубликованных им в 1808 г.

Кстати сказать, в подделке Катулла его опередил венецианский поэт Коррадино. Сочинения Катулла с добавлениями, внесенными без малого через две тысячи лет Коррадино, неоднократно переиздавались в XVIII веке. Земляк Коррадино писатель Коррарио издал в XVI веке, имитируя древнеримскую трагедию, свое сочинение под псевдонимом поэта Луция Вара, жившего во времена императора Августа (I в. до н. э. — I в. н. э.). Венецианец не делал секрета из своего авторства. Тем не менее через два столетия эта трагедия была издана голландцем Хиркенсом как подлинное произведение римской эпохи.

В Англии мистификация сыграла немалую роль в политической борьбе. Во время Английской революции середины XVII века, на другой день после казни по решению парламента короля Карла I появились его подложные мемуары. Озаглавленные «Образ короля, портрет его священного величества в его одиночестве и страданиях», эти поддельные мемуары выдержали 47 изданий общим тиражом в 10 тысяч экземпляров — огромная цифра по меркам того периода. Они рисовали короля заботливым отцом подданных, руководствующимся в своих действиях высокими христианскими идеалами, святым мучеником. Авторитет мемуаров не был подорван, даже когда знаменитый поэт Джон Мильтон по поручению Государственного совета Английской республики документально доказал, что это мнимое творение короля во многом является плагиатом из «Аркадии», произведения известного писателя XVI века Филиппа Сидни. Действительным автором подложных мемуаров был богослов Джон Годен. После реставрации монархии Годен в письмах к канцлеру Кларендону, явно шантажируя его, угрожал раскрыть секрет авторства, известный пока, не считая канцлера, только сыновьям казненного Карла I — королю Карлу II и его брату герцогу Йоркскому (будущему Якову II). Авторство Годена было удостоверено герцогом Йоркским. Сам же Годен настойчиво испрашивал вознаграждения и добился своего. Он был возведен в сан епископа Экстерна.

К середине XVIII в. относится открытие старинной рукописи, содержащей описание Британии в период, когда она находилась под властью Рима. Рукопись якобы была разыскана учителем английского языка Ч. Бертрамом, ее автором считался монах Ричард Сайренстер, живший в XIV столетии. К описанию была приложена карта римских военных постов и гарнизонов. Находка была встречена с большим энтузиазмом, поскольку ею заполнялись лакуны в знаниях по истории римской Британии. Сочинение спешно перевели с латыни на английский язык и издали в одном томе с двумя подлинными средневековыми источниками, что еще более укрепило впечатление об его безусловной подлинности. Упомянутые в нем места стоянок римских легионеров были указаны даже на картах, публиковавшихся военным ведомством. Из этого описания римской Британии ученые узнали о существовании на ее территории более ста ранее не известных городов; о походах римских военачальников, в том числе даже императоров, и завоевании ими большей части Шотландии, о чем также не имелось сведений в других источниках; о преследовании римскими властями христиан, которых оказалось тогда на многие тысячи больше в этой стране, чем предполагалось исследователями. Влияние этого труда на историков было огромным. Легко понять, какие изменения были внесены в представление о прошлом Британии, какие перемещения и дополнения появились в ней в пользу виртуальной истории и к ущербу для истории реальной. Влиятельные антиквары безоговорочно высказались в пользу аутентичности рукописи. Их мнение разделял даже великий историк Гиббон, который, по его собственному признанию, многое почерпнул из труда Ричарда Сайренсера и добавлял: «Хотя кажется невероятным, что он списывал с рукописи какого-то римского генерала, он обнаруживает настоящее знание античности, весьма необычное для монаха в XIV веке». Сведения из описания были включены во многие научные исследования, и отзвуки мистификации до сих пор встречаются в исторической литературе. В 1866 г., то есть только через сто лет после публикации фальшивки и то благодаря счастливой случайности, удалось доказать ее подложность.

Неиссякающий поток подложных сочинений вызвал появление и первых специальных работ по разоблачению фальшивок, таких как труд Ж. Мабийонна (1681), содержащих указания по распознанию подделок путем сравнения манеры письма, стиля, использованной в рассматриваемой тексте терминологии, возможных ошибок в указанных датах и пр. Р. Бентли в «Диссертации о письмах Фалариса» (1699), уже упоминавшихся выше, доказал, что они не могли быть написаны в VI веке до н. э. и, по всей вероятности, сфабрикованы во II веке н. э., то есть через восемьсот лет после принятой ранее даты.

До XVIII века преобладала имитация произведений греческих и римских писателей, причем число подделок их сочинений было настолько велико, что могло породить в конце XVII и первой половине XVIII веков теорию историка-иезуита Ж Ардуэна /Hardouin/. Согласно этой теории в античное время были написаны только произведения Гомера, Геродота, Цицерона, Плиния, некоторые сочинения поэтов Вергилия и Горация. Все остальные сочинения, считающиеся античными, были сфабрикованы котериями монахов в XIII веке. Встречавшиеся в литературе утверждения, будто концепция Ардуэна была легко опровергнута и отвергнута, нуждаются в существенном уточнении. Возникла оживленная дискуссия, и Ардуэна еще в 1766 г., через три четверти века после выдвижения им своей теории, переиздали в очередной раз. В Англии в середине XVIII веке Джон Чепмен усмотрел даже в трактате Ардуэна «иезуитский заговор».

«Век Просвещения» (или «век Разума»), как часто называют XVIII столетие, унаследовал и приумножил «традицию» подделки сочинений античных писателей, но постепенно центр внимания мистификаторов смещался в сторону произведений современных авторов. Это легко понять, если учесть, что, хотя классическое образование сохраняло свои позиции, общественный интерес все более сосредотачивался вокруг достижений национальной науки и техники, философии, литературы и культуры. Появились даже мистификации в области естественной истории. Из них получила европейскую известность мистификация, связанная с именем декана медицинского факультета в Вюрцбурге Иоганна Берингера. В 1725 г. он обнаружил сотни ископаемых останков ранее не ведомых животных. Берингер, человек глубоко религиозный, создал теорию, что эти окаменевшие ископаемые помещены в землю самим Господом, следовавшим собственному капризу или желавшим испытать веру людей. Были обнаружены и глиняные таблички с надписями на древнееврейском, вавилонском, сирийском и арабском языках. На одной из табличек фигурировала подпись самого Бога. Берингер подготовил и в 1728 г. опубликовал солидный том, содержащий иллюстрации сделанных находок и его теорию их происхождения с длинным посвящением правящему князю-епископу Вюрцбурга. Когда шутники признались в своей мистификации, Берингер отказался им верить и объявил все слухи о подделке инсинуациями своих врагов, пока на одной из находок не обнаружил выгравированным собственное имя. Последующие годы своей жизни Берингер посвятил скупке и уничтожению всех еще имевшихся в продаже экземпляров своей книги. Это было нелегко: фальшивка пользовалась успехом, который никогда бы не выпал на ее долю, не будь она подлогом, рассчитанным на то, чтобы осмеять ученых педантов. Через сорок лет, в 1767 г. сочинение Берингера даже удостоилось переиздания, в котором было указано, что оно является следствием мистификации.

В XVIII веке было положено начало подделке произведений Шекспира, в эту эпоху завоевавшего европейскую славу. В 1728 г. Льюис Теобалд объявил о находке шекспировской пьесы «Двойная ложь, или Бедствия любовников». Хотя драма была напечатана и даже поставлена на сцене прославленного Дрюриленского театра, но скоро была разоблачена как подложная. Больший резонанс вначале вызвали пьесы, подделанные Уильямом Генри Айлендом в числе других шекспировских автографов. Это были трагедии «Вортигерн и Ровена» и «Генрих II». Премьера первой из них 2 апреля 1796 г. в том же Дрюриленском театре закончилась оглушительным провалом. Стало очевидным, что речь шла о не очень искусной имитации исторических хроник великого драматурга.

Показательно, что наиболее известные мистификации, за немногими исключениями, в XVIII и позднее в XIX веке, возникли на почве стран, игравших ведущую роль в научном и культурном прогрессе Европы. В мистификациях века Просвещения большое место принадлежит двум знаменитым английским писателям, чьи произведения, написанные от имени несуществующих лиц и без указания подлинных авторов, приобрели и сохраняют поныне всемирную известность. Речь идет, прежде всего, о «Робинзоне Крузо» Даниэля Дефо, вышедшем в 1719 г. Они были изданы как записки, написанные Крузо без упоминания об истинном авторе. За ними последовали «Жизнь и приключения знаменитого капитана Синглтона», «Радости и горести знаменитой Молли Фландерс», «Записки чумного года» и ряд других. Особенно отчетливо проявляется характер мистификации в «Записках чумного года»: Дефо, во всяком случае, не мог помнить рассказываемых там событий, так как в 1665 году, когда Лондон поразила эпидемия чумы, будущему писателю было всего пять лет от роду. Дефо не просто не объявлял о своем авторстве. Своими действиями он подчеркнуто отрицал его. Так, при появлении в печати второй части «Робинзона Крузо» Дефо выразил сомнение в достоверности описанных в ней приключений. В отношении большинства этих романов авторство Дефо было обнаружено довольно скоро, и впоследствии они стали выходить с его фамилией на титульном листе. Только один из них — «Военные мемуары капитана Карлтона» — вызвал сомнения, не являются ли они подлинными воспоминаниями. Самый авторитетный в XVIII столетии в Англии литературный критик Самюэль Джонсон заявил, что они содержат наилучший отчет о походах британского полководца графа Петерборо в годы войны за Испанское наследство (первое десятилетие века). На основе этого отзыва Вальтер Скотт переиздал через сто лет это произведение, после чего оно использовалось некоторое время в научных трудах как не вызывающий сомнения первоисточник В позднейших исторических работах, в XIX веке, это сочинение перепечатывалось как свидетельство очевидца событий, тогда как в собраниях сочинений Дефо оно неизменно фигурировало как один из его романов. Некоторые исследователи склонны приписывать авторство не Дефо и не капитану Карлтону, а Джонатану Свифту.

Гениальное произведение великого английского сатирика «Путешествия Гулливера» первоначально было также издано как воспоминания героя этого произведения с предисловием его ближайшего друга Ричарда Симпсона. Литературные мистификации разного вида играли немалую роль в творчестве Свифта, как и ряда других крупных писателей XVIII столетия. Достаточно вспомнить о розыгрыше некоего издателя астрологического альманаха Партриджа. Свифт, скрывшись под псевдонимом Айзек Бикерстаф, издал «Предсказания на 1709 год», в которых утверждалось, что 30 марта последует смерть Патриджа. Когда наступила эта дата, Свифт опубликовал заметки свидетеля, описывавшего последние часы и кончину публикатора альманаха. Патридж тщетно пытался уверять, что он жив. Люди, встречавшие его на улицах, поздоровавшись, извинялись, что были обмануты случайным сходством. Жену Патриджа объявили его вдовой. Издатели, с которыми у Патриджа были деловые связи, возбудили судебное дело, требуя прекращения публикации альманаха под его именем. Когда Патридж напечатал памфлет, в котором доказывал, что утверждения о его смерти являются ложными, Свифт ответил «Защитой Айзека Бикерстафа», в которой доказывалось, что чепуха, содержащаяся в альманахе Патриджа, не могла быть написана живым человеком и свидетельствует, что он мертв. Под градом насмешек Патридж должен был временно прекратить издание своего астрологического шарлатанства. Но зато в далекой Португалии, как рассказывали, под запрет были поставлены… произведения Айзека Бикерстафа, поскольку осуществление сделанных им предсказаний с очевидностью указывает на его связь с дьяволом… Свифт был автором и других подобных мистификаций, но рассказ о них заставил бы слишком уклониться от нашей главной темы.

Особенность таких мистификаций, бывших сродни шутке, фокусу, трюку, в том и заключалась, между прочим, что они были рассчитаны на сравнительно быстрое разоблачение, составлявшее одно из слагаемых их успеха. Некоторые из них приобретали позднее шумную известность вопреки намерениям автора. Ч. Йорк в 1741 г. напечатал сначала 8 (или 12) экземпляров «Афинских писем», которые были якобы найдены одним еврейским ученым в марокканском городе Фесе, малодоступном тогда для европейцев, и проданы в 1688 г. английскому консулу в Тунисе. В издании 1798 г., с которым могла ознакомиться уже широкая публика, находка была озаглавлена «Письма от агента короля Персии, жившего в Афинах во время Пелопоннеской войны, к государственному министру, переведенные Млисеем бен Месхобаб с древнеперсидского языка, из рукописи, хранящейся в библиотеке Феса». Какое это было бы пополнение знаний о многолетней войне, происходившей в V в. до н. э. между двумя союзами греческих государств во главе с Афинами и Спартой, о которой нам известно, в основном, только из сочинения Фукидида! Было бы, если бы сами «Афинские письма» были задуманы как шутка, которую автор и не предполагал, что ее могут воспринять всерьез.

Правда, некоторые из таких мистификаций действительно преследовали вполне серьезные политические или идеологические цели. Литературный критик Самуэль Джонсон, ревностный разоблачитель подлогов, публиковал ежедневные отчеты о дебатах в сенате лилипутов, на деле являвшиеся записями прений в палате общин, делавшиеся одним из его друзей. (В Англии до последних двух десятилетий XVIII века запрещалось печатать протоколы парламентских заседаний.)

Впрочем, большинство поддельных мемуаров не имело отношения к литературе — их авторы преследовали политические или личные цели. Французский литератор Тевено де Моранд, уехавший в Англию, в начале 70-х годов изготовил «Мемуары проститутки», которые приписал любовнице Людовика XV мадам Дюбарри, и поспешил довести об этом плоде своего усердия до сведения короля. Людовик в ответ откомандировал в Лондон полицейских агентов с приказом тайно похитить и доставить пасквилянта на родину. Затея блистательно провалилась Чтобы потушить скандал, пришлось отправить в Англию Бомарше, выполнявшего тогда такие щекотливые поручения правительства, с целью договориться с вымогателем о размерах гонорара за неопубликование скабрезных мемуаров.

Италия с ее неисчерпаемыми, как считалось, богатствами древних манускриптов, оставалась главным местом производства подделок античных и средневековых документов. В 1784 г. пьемонтский монах Джузеппе Франческо Мейранесио опубликовал разом 24 текста из рукописного собрания, которое будто бы исчезло вместе с багажом отбывшего на родину английского аристократа. Мотив для подлога был самый банальный: монах хотел получить зависящее от папы повышение в духовном звании.

 

Мистификационный бум

Иной характер носили мистификации, авторы которых претендовали на воссоздание подлинной истории общественно-политической и культурной жизни своих стран. И опять-таки Англия в век Просвещения дает примеры такого типа мистификаций, влияние которых заметно ощущалось не только на родной почве, но и в других странах.

Этот образ кровавой луны в древней Шотландии и развевающихся шарфов дружины возник как «чужих певцов блуждающие сны» в стихотворении русского поэта через полтора столетия после публикации поэм Оссиана. История их создания и выхода в свет излагалась неоднократно, и поэтому можно ограничиться лишь кратким повторением наиболее важных фактов, связанных с ознакомлением европейского общества с поэмами, которые объявлялись принадлежащими древнешотландскому барду.

Поэмы эти были напечатаны по английскому переводу, сделанному с гэльского языка молодым шотландским учителем Джеймсом Макферсоном по настойчивым просьбам его влиятельных друзей и покровителей. Среди них сразу нашлось немало влиятельных поклонников древнешотландского эпоса, с отрывками из которого они уже имели возможность познакомиться. В их числе был даже премьер-министр Великобритании лорд Бьют, шотландец по происхождению. Речь шла о цикле лиро-эпических поэм, приписываемых воину и барду Оссиану, сыну Фингала, короля легендарного государства Морвен в западной Шотландии. Макферсон относил время жизни Оссиана к концу II — началу III века н. э., то есть считал его современником римских императоров Севера и Каракаллы. В поэмах повествуется о кровавых битвах, неустрашимых героях, воинских подвигах, о любви, охоте и схватках с дикими животными — и все это на фоне сумеречного пейзажа и зловещих призраков шотландских гор, о чем поет старый полуслепой Оссиан, воскрешая в памяти события былых лет. Впечатление, произведенное публикацией оссиановского эпоса, хорошо передают слова известного английского поэта Томаса Грея: «Я сошел с ума от них… Я так потрясен и в экстазе от их бесконечной красоты». В Германии Гете писал: «Оссиан ближе моему сердцу, чем Гомер. Какой возвышенный и благородный мир он открыл мне!». Так же восторженно отзывался об Оссиане И.Г. Гердер, во Франции к нему присоединился Д. Дидро. В следующем поколении такими же оценками награждали оссиановский цикл Шиллер, Шатобриан и многие другие. В России молодой Карамзин писал, что его воображение «заполнено Оссианом». К оссиановским мотивам обращались Жуковский, Державин, Крылов, Пушкин в лицейские годы. И не менее, чем эти отклики великих писателей, о мнении европейского общества свидетельствует тот факт, что сочинения Оссиана были в походной библиотечке Наполеона. (Об этом известно из мемуаров Бурьена, в целом подложных, но в них были использованы и подлинные заметки личного секретаря императора.)

В Англии в первоначальный шумный восторг вскоре стали вплетаться отдельные голоса скептиков. Им возражали, указывая, в частности, что считать, будто поэмы оссиановского эпоса — подделка Макферсона, — нелепо хотя бы потому, что литературные его произведения, опубликованные под собственным именем (трагедия в стихах «Горец»), не обнаруживают у автора даже намека на литературный талант. Стоит обратить на это особое внимание, поскольку во многих спорах об аутентичности (включая и «Слово о полку Игореве») противники идеи мистификации неизменно утверждают, что у предлагаемых кандидатов в авторы доказано отсутствие литературного дарования или наличия знаний, необходимых для подделки произведения, о котором ведется дискуссия. Пример Макферсона доказывает, что способность к подражанию стилю предполагаемого автора может быть не связанной с литературным дарованием. Искусство стилизации ярко проявилось в английском переводе оссиановских поэм. Оно стало еще более неоспоримым, когда после полустолетнего перерыва и после смерти самого Макферсона был опубликован текст гэльских «оригиналов» (сами рукописи так и не были предъявлены).

Уже в 60-ые годы XVIII века против аутентичности «Оссиана» выступили крупнейшие авторитеты, включая «литературного диктатора» С. Джонсона, часть горячих почитателей превратилась в неистовых противников Макферсона. Спор этот продолжался вплоть до последней трети XIX столетия, когда в результате археологических открытий выявилось, что предки шотландцев жили не в пещерах и дворцах, как утверждается в «Оссиане», а в хижинах, что поэмы отличаются по языку от записанных образцов древнешотландской поэзии. Но окончательно вопрос о подлинности или подложности части поэм так и не получил решения до настоящего времени. Также по-прежнему не установлено, был ли автором мистификации сам Макферсон, что более вероятно, или какое-то другое лицо, оставшееся неизвестным.

В самый разгар споров о подлинности «Оссиана» появилась еще одна мистификация, оставившая глубокий след в истории английской поэзии. Ее автор Томас Чаттертон прожил недолгую жизнь: он родился в 1752 г. и покончил с собой восемнадцати лет от роду. Отец его был известным в Бристоле музыкантом, поэтом и антикваром. Дядя мальчика служил пономарем в старинной Редклифской церкви, где Томас в детстве и в юношеские годы проводил долгие часы, уединяясь от современной прозаической действительности в созданных его воображением, овеянных романтической дымкой картинах жизни былых столетий. Отданный в школу, он пристрастился к чтению книг, повествующих о таинственном и завлекавшем его мире средневекового прошлого. Уже в 12 лет у Чаттертона возникла мысль о той историко-литературной мистификации, которая привела его к безвременной смерти и обеспечила место среди великих писателей Англии.

Опираясь на сведения, почерпнутые из городских хроник, Чаттертон создал вымышленный мир просвещенных ценителей и покровителей наук и искусств в Бристоле, которые носили имена реальных лиц, живших в этом городе в XV столетии, и поэтов, являвшихся плодом его собственной фантазии. Среди них выделялся Томас Раули, автор ряда стихотворений, поэм и пьес для домашнего театра богатого купца Кениджа. Когда Чаттертон впервые представил якобы найденные им сочинения Раули, знатоки, как и в случае с «Оссианом», признали их подлинными. Но вскоре возникли подозрения в мистификации. В 1770 г. Чаттертон переехал из Бристоля в Лондон, где крайне бедствовал и буквально умирал с голоду. Его прежние благожелатели отвернулись от него. В припадке отчаяния он в августе принял смертельную дозу яда. Самюэль Джонсон писал о Чаттертоне: «Это самый исключительный юноша из всех, которых я когда-либо знал. Поразительно, как мог такой ребенок написать подобные вещи». Исходя из подобной оценки представленных поэм, некоторые литературные критики, напротив, доказывали, что подросток явно не мог создать такие совершенные творения, что он достиг бы большей славы, опубликовав их под своим собственным именем, ссылались на заявления Чаттертона друзьям, что он нашел поэмы Раули в старых рукописях, в которых рылся не один год. Спор о подлинности или подложности этих поэм давно решен, в них обнаружены явные следы того, что они написаны в XVIII веке, вплоть до ошибок, которые вкрались в словари староанглийского языка и которые невольно повторил Чаттертон. Но в отношении огромного таланта автора якобы найденных поэм никаких споров не возникало. Один из наиболее известных критиков того времени, Эдмунд Мэлоун, по-другому повторил слова Самюэля Джонсона, заметив, что в Чаттертоне Англия потеряла «величайшего гения со времен Шекспира». Английские поэты-романтики восторженно отзывались о Чаттертоне. Уильям Вордсворт писал о юном гении, угасшем в цвете лет, а Джон Ките заявлял: «Чаттертон — самый совершенный поэт, писавший по-английски». Среди тех, кто признавал его гением, были Байрон, Шелли, Кольридж Некоторые его произведения и замыслы предвосхищают картину английской истории, встающую со страниц романов Вальтера Скотта.

Надо лишь добавить: анализ значения роли мистификаций Макферсона и Чаттертона далеко отстает от признания талантов их авторов. Современный английский исследователь Я. Хейвуд в книге «Создание истории. Исследование литературных подделок Джеймса Макферсона и Томаса Чаттертона в связи с историческими идеями XVIII века» (Лондон, 1986) подчеркивал необходимость изучения этих мистификаций как комплексной и уникальной формы исторической литературы: «Литература позволяет возвышение и изучение прошлого и исторического процесса… Видение Макферсона было выражено голосом барда: история как поэзия. Томас Раули же писал нелитературные, хотя и воображаемые сочинения».

Вторая половина XVIII столетия была в Англии особенно богата на мистификации. Достаточно вспомнить, кроме уже упомянутых, подделку в последнем десятилетии века молодым Уильямом Генри Айлендом, сыном известного антиквара, пьес Шекспира «Вортигерн и Ровена» и «Генрих II». Айлендом были сфабрикованы письма и документы, касающиеся отношений великого драматурга с рядом его современников, включая письмо к нему, якобы написанное королевой Елизаветой. Имелась среди этих бумаг даже дарственная на землю, подаренную Шекспиром Генри Айленду (далекому предку юноши, будто бы нашедшего все эти документы) в знак благодарности за то, что тот спас его от гибели в реке Темзе. Разоблачение фальшивок наделало много шума, некоторые из них приобрели собственную ценность как свидетельство разразившегося скандала. Сам же Айленд стал издавать подложные копии своих прежних подделок, выдавая их за оригиналы… Айлендом было положено начало многим подделкам произведений Шекспира в XIX веке.

Английские подделки XVIII века, помимо расчетов их авторов на приобретение славы и денег, преследовали цель возвеличивания прошлого страны, ее культурного наследия. В них не прослеживается откровенного желания «исправить» историю в пользу определенного политического течения. Такое стремление заметно во французских историко-литературных мистификациях времен французской революции. Такова, например, знаменитая подделка «Стихотворений Маргариты-Элеоноры-Клотильды дю Валлон-Шали, мадам де Сюрвилль, французского поэта XV века», опубликованная в 1803 г. Стихотворения были доставлены среди других бумаг маркиза де Сюрвилля, тайного королевского эмиссара, гильотинированного при Директории, его вдове, которая и издала их отдельной книгой. Как указывалось в предисловии, автором стихов была одна из представительниц рода, к которому принадлежал казненный маркиз. Они создают яркий образ талантливой поэтессы времен Карла VII, дружившей с герцогом Орлеанским и воспевшей подвиг Орлеанской девы, освободившей Орлеан от врагов. Клотильда де Сюрвилль была поклонницей культуры Возрождения, переводила Петрарку. Она перенесла в жизни много несчастий после гибели мужа, сражавшегося за Францию и ее королевскую династию. Стихи, вызвавшие живейший интерес и неоднократно переиздававшиеся, далеко не сразу стали вызывать подозрения. Однако прежде были найдены документы, свидетельствовавшие, что Клотильда де Сюрвилль существовала как реальное лицо. Доказательство же подложности приписываемых ей произведений были приведены только через три десятка лет (пересказ стихов Вольтера, упоминание о древнеримском поэте Лукреции Каре, ставшим известным во Франции через полвека после смерти мнимой поэтессы, а также семи спутников Сатурна, которые были открыты лишь в XVII и XVIII веках и т. д.). А авторы мистификации остались неизвестными. По всей видимости, это был либо сам маркиз де Сюрвилль, либо он совместно с двумя его ближайшими друзьями.

В атмосфере общеевропейского «мистификационного бума», который усиливался в первые десятилетия XIX века, в России возникли споры об аутентичности открытого незадолго до этого «Слова о полку Игореве», не окончившиеся и по сей день. Не касаясь существа этих споров, нельзя не упомянуть доказанный факт, что неоднократные попытки представить взамен сгоревшего во время московского пожара 1812 г. единственного известного науке списка «Слова…» подложные списки были плодом усердия пресловутых фальсификаторов памятников древнерусской письменности А.И. Бардина и уже упоминавшегося выше Сулакадзева.

«Мистификационный бум» во Франции во времена Реставрации и Июльской монархии (1815–1848) породил немало подделок, значение которых не выходило за пределы литературных кругов, хотя косвенно влияло на господствующие литературные вкусы и исторические представления. Они были связаны с борьбой литературных течений, утверждением романтизма в качестве ведущего художественного направления этого периода. Примером может служить мистификация молодого Проспера Мериме — сборник песен «Гузла», опубликованный в 1827 г. Песни эти были приписаны вымышленному сказителю Иакинфу Маглановичу (часть из них российскому читателю знакома в пушкинском переводе как «Песни западных славян»).

Значительно большая историческая роль была суждена другой мистификации того же времени — Краледворской рукописи. В 1817 г. молодой чешский филолог Вацлав Ганка отправился для работы над местными архивными материалами в город Двур Кралове (Кралев-Двор) на Лабе. Через два года он возвратился в Прагу с сенсационной находкой — древними списками чешского народного эпоса. Ганка приложил к ним свой перевод обнаруженных им образцов народного фольклора на современный чешский язык, а также и перевод на немецкий язык, сделанный его другом писателем Свободой. Пергаменты, содержащие текст 8 эпических и 5 лирических песен, были, по словам Ганки, обнаружены им в склепе городской церкви. Наиболее авторитетные чешские слависты Домбровский и Палацкий датировали рукопись XIII или началом XIV века. В том же богатом счастливыми находками 1817 г. в Праге другом Ганки Линдой была обнаружена «Песня о Вышнеграде». А в следующем, 1818 г., какой-то посетитель, пожелавший остаться неизвестным, подарил Чешскому музею в Праге, в котором работал Ганка, еще один список, содержащий выдающийся образец средневековой чешской поэзии — «Любушкин суд» (его назвали — по месту находки — «Зеленогорской» рукописью). Все эти произведения были изданы, причем как в оригинале, так и в переводах, в разных странах. Для деятелей зародившегося чешского национального возрождения вновь обретенный эпос представлялся поистине подарком судьбы. Произведения, вошедшие в Краледворскую и Зеленогорскую рукописи, рассказывали о победе чехов над иноземными захватчиками, о высокой культуре чешского народа, о наличии у него уже несколько веков назад первоклассной литературы (ее отсутствие очень удручало идеологов освободительного движения). Понятно, что редкие и робкие голоса, выражавшие сомнение в подлинности потерянных и теперь возвращенных народу сокровищ, считались чуть ли не актом национального предательства, покушением на отечественную святыню. Напротив, немецкие ученые, которые могли не считаться с этими соображениями и, скорее, даже поощрялись консервативными кругами Германии и Австрийской империи к походу против подлинности чешского эпоса, стали все более склоняться в пользу признания Краледворской и Зеленогорской рукописей умелыми фальсификациями. Это мнение постепенно, к середине прошлого века, получило преобладание, но споры не прекращались. Насчитывают более тысячи научных исследований, посвященных проблеме аутентичности Краледворской рукописи. Сравнительно недавно на этих спорах была поставлена точка. В начале восьмидесятых годов уже XX столетия группа чешских исследователей-филологов и криминалистов установила, что пергамент, на котором написаны открытые Ганкой и Линдой произведения, содержал соскобленный, более ранний текст. Он, однако, датировался более поздним временем, чем XIII — начало XIV столетия, — временем, к которому относили поддельный чешский эпос.

Представление о недопустимости заимствования чужих сочинений или даже лишь отрывков, представление о литературной собственности, неизвестное античности и средневековью, в новое время тоже очень медленно и постепенно утверждалось в качестве нормы. Такими заимствованиями, которые более поздние поколения сочли бы плагиатом, грешили даже корифеи литературы. Знаменитый поэт К. Марло вставил в свое сочинение фрагмент из поэмы его современника Эдмунда Спенсера «Королева фей». Отрывки, которые Шекспир почерпнул у Марло, настолько многочисленны, что даже породили теорию, будто тот писал под именем уроженца Стратфорда, считающегося автором «Гамлета» (об этом далее). Такие же заимствования можно встретить у Мильтона в «Потерянном рае». В произведениях Вольтера их множество. Александр Дюма-отец создал настоящую фабрику по переработке чужих произведений в свои собственные. Б. Дизраэли (лорд Биконсфилд) почерпнул отдельные места из произведений Драйдена, Попа, Бальзака, историка Маколея. Эдвард Бульвер-Литтон повинен в заимствованиях из сочинений Жорж Санд. Список можно было бы продолжить.