Два консула

В XVIII в. остров Гаити, поделенный между Францией и Испанией, был крупнейшим поставщиком сахара. Выращивание и переработка сахарного тростника были основаны на труде рабов-негров, вывозимых из Африки. Французская революция изменила судьбы острова. В 1790 году там началось мощное восстание мулатов и негров. Французские плантаторы обратились за поддержкой к англичанам и испанцам, воевавшим против Республики. В Париже Конвент декретировал отмену рабства, в феврале 1794 года бывшим невольникам были предоставлены политические права. Негры во главе со своим вождем Туссеном-Лувертюром помогли французским республиканским полкам в 1798 году, уже во время Директории, изгнать англичан. В январе 1801 года войска Туссена освободили также часть острова, являвшуюся колонией Испании.

Французская Директория, не имевшая возможности вследствие господства Англии на море послать свои войска в Сан-Доминго, направила туда специальную миссию во главе с генералом Эдувиллем, которая тайно пыталась разжигать вражду между неграми и мулатами. Более того, стремясь к восстановлению рабства в Сан-Доминго, правительство Директории изобрело план избавления от Туссена с помощью… «революционной войны». Ему предложили возглавить отряд для освобождения негров в США и на английской Ямайке. В случае его согласия вторгнуться в южные штаты, разъяснил присланный из Парижа офицер Дебюиссон, Туссену будет оказана помощь со стороны французского флота. Туссен не дал себя обмануть. Потерпели неудачу и планы Эдувилля добиться роспуска негритянской армии. Его попытки разжигания междоусобицы вызвали широкое возмущение. Эдувиллю пришлось спешно покинуть Сан-Доминго на борту французского корабля.

7 июля 1801 года Национальное собрание острова утвердило республиканскую конституцию, главой нового государства стал Туссен-Лувертюр, которого французы стали называть консулом Гаити.

Наполеон Бонапарт, тогда первый консул Французской Республики, отказался утвердить конституцию, делавшую Гаити почти независимой страной. Наполеон осведомился, какая система на Гаити будет приносить Франции наибольшие финансовые выгоды. Ему ответили, что такой системой может быть та, которая существовала до революции. «Тогда, — заявил он, — чем быстрее мы вернемся к ней, тем лучше». В качестве первого шага Бонапарт объявил, что французские законы не будут действительны в колониях, которые должны управляться на основе специальных декретов. Но он еще не имел возможности организовать вооруженную интервенцию. Поэтому была опубликована прокламация, в которой население Сан-Доминго уведомлялось, что «священные принципы свободы и равенства для черных не будут нарушаться или подвергаться изменению».

На остров была отправлена новая французская миссия. Но Туссен, имевший своих разведчиков в Париже (это были французы Юэн и Эбекур), разгадал намерения Наполеона, который к тому же приказал сохранять рабство на острове Мартиника. Во время переговоров, приведших к заключению Амьенского мира с Англией (1802–1803 годы), у Наполеона появилась возможность послать в Сан-Доминго военную экспедицию, не опасаясь противодействия господствовавшего на море британского флота. Бонапарт после уступки Испанией Луизианы стремился основать французскую империю в Западном полушарии.

В начале 1802 года на Гаити отплыла французская эскадра, на судах которой находилось 35 тыс. солдат, — с армией таких размеров Наполеон еще недавно сломил австрийское господство в Италии. Во главе экспедиционного корпуса был поставлен шурин первого консула генерал Леклерк. Испания и Голландия согласились оказывать содействие в перевозке армии, Англия — в поставке ей продовольствия и снаряжения с Ямайки. В секретной инструкции Наполеона, переданной Леклерку, указывалось, что США также обещали свою помощь французской армии. Наполеон рекомендовал выслать из Гаити всех белых женщин, вышедших замуж за негров, запретить содержание на острове каких-либо школ (белые жители могли бы посылать своих детей для обучения во Францию). Вместе с тем Бонапарт написал лицемерное письмо Туссену, в котором уверял в своих дружеских чувствах и высоко оценивал его заслуги перед французским народом, «частью которого является Сан-Доминго». Было опубликовано обращение первого консула к жителям Гаити. «Каково бы ни было ваше происхождение, — говорилось в нем, — вы все французы, вы все свободны и равны перед Богом и людьми». В обращении объявлялось, что французы будут рассматривать население острова как «друзей и братьев», что армия Леклерка прибыла для зашиты Сан-Доминго от его врагов. «Если они вам скажут: эти войска предназначены, чтобы похитить вашу свободу», то отвечайте: «Республика не потерпит, чтобы ее у нас отняли. Объединяйтесь вокруг капитан-генерала (Леклерка. — Е.Ч.), он несет вам процветание и мир».

Вначале французы, обладавшие огромным превосходством сил, сравнительно быстро установили контроль над островом. (Этому помогло и предательство некоторых генералов Туссена.) Министр флота Декре 14 июня 1802 года уведомил Леклерка, что необходимо восстановить рабство и ввоз невольников для пополнения «потерь» последних лет. 7 августа 1802 года Наполеон отдал распоряжение самому Декре: «Все должно быть подготовлено к восстановлению рабства. Это не только мнение метрополии, но также Англии и других европейских стран». Леклерк вполне одобрял намерения Наполеона, однако 25 августа 1802 года он писал Декре: «Учитывая мои бесчисленные обращения, в которых гарантируется свобода неграм, я не хочу противоречить самому себе. Но вы можете уверить первого консула, что мой преемник найдет все подготовленным». Оправдывая свои действия, Наполеон заявил 12 марта 1803 года на заседании государственного совета: «Я за белых, потому что я белый… Просто, кто желает свободы черных, хочет и рабства белых».

Туссен-Лувертюр был с помощью низкого вероломства захвачен в плен и отправлен во Францию, где в апреле 1803 года умер в крепости Жу. Леклерк сообщал Наполеону, что для восстановления рабства нужно предварительно истребить значительную часть населения острова: «Всех негров, как мужчин, так и женщин, живущих в горах, надо предать мечу. Можно пощадить только детей моложе 12 лет. Из проживающих на равнинах можно убить примерно половину. Нельзя оставлять в колонии ни одного негра, который когда-либо носил эполеты».

Успехи французов оказались непрочными. Против них началась партизанская война, распылявшая и ослаблявшая силы экспедиционного корпуса. Жители Гаити решительно боролись против интервентов, пытавшихся снова надеть на них ярмо рабства. Остальное докончила желтая лихорадка, косившая не привыкших к климату Сан-Доминго французских солдат. В числе умерших были 15 генералов и Леклерк. Сменивший его генерал Рошамбо, получив подкрепления, усилил террор. Борцов за независимость тысячами топили в море, сжигали заживо, морили до смерти голодом, травили собаками, специально обученными охоте на людей, подвергали варварским пыткам. Но участь захватчиков была решена. В ноябре 1803 года остатки экспедиционного корпуса вынуждены были отказаться от борьбы. По условиям капитуляции французам разрешили покинуть остров, поскольку вновь началась война между Францией и Англией. Это означало, что французские войска получили право сдаться в плен англичанам, господствовавшим на море. Потери французов достигали 63 тыс. человек.

Бонапарт должен был продать Луизиану Соединенным Штатам. Рухнули планы создания обширной французской империи в Новом Свете. Недаром в мемуарах, написанных на острове Св. Елены, очень скупо признававший свои ошибки Наполеон отметил в их числе и интервенцию против Сан-Доминго.

 

Кошмары Гойи

В конце XVIII в. испанская ветвь Бурбонов достигла такой степени вырождения, которую можно сравнить только с тем состоянием, до которого дошла за столетие до этого их предшественница — династия Габсбургов.

Король Карл IV, высокий дородный мужчина, был занятым человеком. Он охотился с 9 до 12 часов и с 14 до 17 часов ежедневно в любую погоду и не имел ни досуга, ни склонности интересоваться другими делами, за исключением, может быть, только починки часов. Он, например, не знал, что английские колонии в Северной Америке, граничившие с испанскими владениями, не без помощи Испании завоевали независимость, и Карл именовал посла США «представителем колоний». Король безмятежно сносил супружеское иго, превосходя в этом отношении героев самых грубых фарсов. Его жена Мария-Луиза, принцесса Пармская — представительница младшей линии испанских Бурбонов, — уродливая, вульгарная женщина средних лет, в молодости давала обильную пищу скандальной хронике, меняя фаворитов из числа молодых гвардейских солдат, пока не остановила свой выбор на Мануэле Годое, к которому привязался и ее супруг. «Donde esta mi Manuelito?» («Где мой Мануйлинька?»), — неизменно вопрошал Карл, когда не видел день-другой своего любимца. Не менее колоритна и фигура этого фаворита, за считанные месяцы проделавшего восхождение от рядового гвардии до первого министра, но так и не уразумевшего, что Россия и Пруссия не являются одним государством. Годой третировал даже королеву и превратил свой служебный кабинет в место, куда попеременно в строгой очередности допускались из разных дверей то иностранные послы, то многочисленные и небескорыстные поклонницы всесильного временщика.

Посол Французской Республики Алкье доносил, что первый министр Испании имеет преимущественно два качества: общее невежество и большую склонность ко лжи. Наполеоновский посол Богарнэ, давая более развернутую характеристику Голою, именовал его сластолюбцем, лентяем, трусом и утверждал, что он брал взятки за все назначения на государственные посты.

В 1793 году Испания вступила в войну против революционной Франции. После первоначальных мелких успехов, вызванных исключительно слабостью выставленных против нее сил, плохо снабжаемая и слабо дисциплинированная испанская армия потерпела ряд серьезных поражений. В 1795 году французские войска перешли испанскую границу. Поспешно заключив мир с победоносным неприятелем, Мадрид отделался тогда лишь уступкой испанской части острова Сан-Доминго. После этого Испания в качестве младшего партнера оказалась втянутой в войны термидорианской и наполеоновской Франции против Англии, поплатившись гибелью флота и возраставшей зависимостью от сильного и бесцеремонного союзника.

Политика Годоя, пресмыкавшегося перед Наполеоном, вызывала серьезное недовольство. Принц Фердинанд (тогда еще не было ясно, в какой мере он унаследовал качества своих достойных родителей) стал центром притяжения оппозиционных сил.

В 1807 году Наполеон направил в Испанию значительное число своих лазутчиков, которые должны были представить ему подробные донесения о состоянии испанской армии, дорог, военных заводов, арсеналов, крепостей и т. д. Наполеоновская разведка тщательно следила за всеми перипетиями конфликта, возникшего в королевской семье. Фердинанд женился на неаполитанской принцессе Марии-Антонии, дочери королевы Марии-Каролины, ярой противницы Наполеона. Мария-Антония пыталась собирать сведения о французских и испанских войсках, направляемых в Португалию, для пересылки этой информации англичанам через свою мать, находившуюся на Сицилии. Часть этих писем была перехвачена французской разведкой. В них раскрывались также планы свержения Годоя. Временщик, которому французы сообщили об этом, в свою очередь собирался лишить Фердинанда престола. «Колбасник», как именовали фаворита в народе, надеялся с помощью Наполеона стать королем Португалии.

Наполеон I, император

В 1808 году массовое восстание низвергло Годоя. Фердинанд был провозглашен королем. Тут-то в дело и вмешался Наполеон, армия которого (на правах союзника, ведшего войну против Португалии и находившихся там английских войск) постепенно оккупировала испанскую территорию. Карл IV и Мария-Луиза, по совету Мюрата, командующего французскими войсками, попросили защиты у Наполеона. Тот предложил им приехать в Байонну, на юг Франции, куда они и отправились вместе с «единственным другом» — Годоем. Самое интересное, что Мюрат уговорил поехать туда же Фердинанда. В этом Мюрату помог руководитель французской разведки Савари. Он ухитрился убедить сына Карла IV, что Наполеон решит все спорные вопросы к полному удовлетворению Фердинанда. Савари пришлось приложить немало усилий, чтобы парализовать влияние более проницательных придворных Фердинанда, отговаривавших его от опрометчивого шага. Они советовали новому королю тайно ускользнуть от сопровождавшего его французского эскорта и переодетым бежать в ту часть Испании, которая еще не была занята войсками Наполеона. Убеждения Савари возобладали, и Фердинанд после недолгого колебания пересек границу Франции, после чего всякая попытка бегства стала невозможной.

Герцог Иоахим Мюрат

Когда Наполеону доложили о прибытии Фердинанда, он вначале не поверил, что тот полез в западню. «Неужели он здесь?» — вскричал император. Далее все было просто. Во время свидания Фердинанда с родителями, происходившего в присутствии Наполеона, члены королевской семьи осыпали друг друга ругательствами, дело едва не дошло до драки. Даже суровый завоеватель был смущен: «Что это за люди!» — воскликнул он, возвращаясь к себе после этой сцены. Наполеон обещаниями и уговорами принудил Бурбонов отречься от своих прав на престол в пользу брата императора — Жозефа Бонапарта. С большим трудом испанские патриоты, обманув бдительность наполеоновской полиции, доставили Фердинанду деньги для бегства в Испанию. Но тот был верен семейной традиции. Взяв присланные деньги, он тут же в льстивом письме попросил у Наполеона руки его племянницы. Император ограничился тем, что поручил Талейрану поместить Фердинанда в один из своих замков. «Если бы принц Астурийский (Фердинанд. — Е.Ч.), — писал Наполеон Талейрану, — привязался к какой-нибудь хорошенькой девушке, это было бы недурно, особенно, если на нее можно положиться. Для меня чрезвычайно важно, чтобы он не наделал глупостей. Поэтому я желаю, чтобы его забавляли и развлекали». В этом отношении все устроилось наилучшим образом.

Однако оставалась сама Испания. Разведка Наполеона составила ему подробнейшие отчеты о состоянии армии, флота, администрации страны. Однако она упустила главное — дух народа. Наполеон судил о стране по ничтожному двору. Если испанское правительство и администрация были мертвы, то общество было полно жизни.

2 мая 1808 года в Мадриде вспыхнуло восстание против захватчиков. Оно было жестоко подавлено французскими войсками под командованием Мюрата. Завоевательная война Наполеона против Испании переросла в контрреволюционную интервенцию.

В июле 1808 года испанские гранды, прибывшие в Байонну по приглашению Наполеона, одобрили новую конституцию, которая была им представлена. Испания объявлялась конституционной монархией. Кортесы, полномочия которых не были точно определены и которые должны были заседать за закрытыми дверями, частично назначались королем из кандидатов, представленных высшими правительственными учреждениями, торговыми палатами и университетами. Другая часть избиралась наиболее богатыми слоями населения. Конституция вводила гласное судопроизводство, отменяла пытки, уничтожала внутренние таможни, создавала единое гражданское и торговое законодательство и т. д. Нисколько не ограничивая господства Жозефа (и, следовательно, власть французского императора в Испании), эта конституция вместе с тем содержала некоторые положения, которые могли способствовать буржуазному развитию.

20 июля 1808 года Жозеф Бонапарт вступил в Мадрид, однако вся страна поднялась против французов. Еще за неделю до этого, 13 июля, в Андалузии испанские войска и повстанцы окружили при Байлене и принудили к сдаче целый корпус французских войск под командой генерала Дюпона. Уже 31 июля, через 11 дней после вступления в столицу, Жозеф покинул Мадрид и отступил на север Испании, за реку Эбро. Наполеон, считавший все эти неудачи следствием просчетов своих генералов, решил лично возглавить борьбу против Испании.

5 ноября 1808 года французский император прибыл в Испанию во главе большой новой армии и в течение 72-дневной кампании разгромил основные силы испанских регулярных войск. Через месяц после начала этой кампании снова был занят Мадрид. В тот же день Наполеон издал ряд важных декретов. Они уничтожили феодальные права помещиков, инквизицию, сократили на 2/3 число членов церковных орденов, ликвидировали внутренние таможни. 12 декабря была отменена сеньориальная юстиция. Еще до этого, 7 декабря, Наполеон обратился с прокламацией к испанскому народу. В ней указывалось, что испанцы вовлечены в борьбу «вероломными людьми», что испанские армии разгромлены, но что император решил не осуществлять свое право победителя на кровавую месть выступившим против него и французского народа. Наполеон объявлял, что он стремится к возрождению испанской нации, и призывал отвергнуть «английский яд», который британцы распространяют в Испании. «Я уничтожу все, что стоит на пути к вашему процветанию и величию… — говорилось в обращении. — Либеральная конституция создаст для вас взамен абсолютизма умеренную и конституционную монархию». В заключение Наполеон угрожал в случае, если сопротивление не прекратится, предоставить Жозефу другую корону, а Испанию рассматривать как завоеванную провинцию и сурово покарать своих врагов, «ибо Бог дал мне силу и волю, чтобы преодолеть любые препятствия».

Эта прокламация весьма показательна для Наполеона. Двойственный характер — возрождения и реакции, который носили все освободительные войны против Франции и который особенно ярко проявился в Испании, — давал возможность императору наряду с провозглашением своих «прав» завоевателя изображать подавление освободительной борьбы испанского народа как борьбу за учреждение в Испании прогрессивных для того времени социальных и политических реформ. И надо сказать, что до известной степени эта тактика себя оправдала, поскольку за французами пошли не только беспринципные честолюбцы и приобретатели, но и часть либерально настроенной буржуазии и помещиков, видевших во французских штыках желанное средство для эволюционного перехода к новым общественным порядкам. Однако народ не встал на путь, предлагаемый этими «офранцуженными».

Хотя проведение в. жизнь декретов Наполеона, несомненно, было бы немалым шагом вперед в социальном развитии Испании (в политической области любые конституционные формы все равно являлись бы простым прикрытием деспотической власти французского императора), эти меры были решительно отвергнуты испанским народом, которому они предлагались как плата за отказ от национальной независимости. Свое подлинное лицо завоеватели раскрыли в кровавых расправах над мирным населением, которые навеки заклеймил Гойя в замечательных офортах «Бедствия войны».

В январе 1809 года, завершив в основном разгром испанской регулярной армии, Наполеон вернулся в Париж. Жозеф вновь вступил в Мадрид. Однако героическое сопротивление испанского народа продолжалось. Победы наполеоновских маршалов над испанскими войсками и их успехи в борьбе против английской армии Веллингтона в Португалии, приведшие к оккупации почти всего Пиренейского полуострова французами, не заставили бесчисленные отряды партизан — герильерос — сложить оружие. А это делало иллюзорными все успехи Франции и заставляло Наполеона держать в Испании огромную армию в 300 тыс. солдат. Напрасно, стремясь приобрести поддержку для своего режима, Жозеф издал ряд дополнительных декретов, предусматривавших ликвидацию феодальных порядков в социальной, религиозной и административной областях и направленных на развитие сельского хозяйства и торговли, улучшение системы народного образования и пр. Эти декреты не изменили отношения народа к «навязанному королю» — ставленнику захватчиков, тем более что в условиях войны большая часть объявленных мер осталась на бумаге. А некоторые из декретов содержали вдобавок статьи, легализовавшие преследование участников освободительной борьбы, конфискацию их имущества.

Все же либеральные маневры Жозефа дали один несомненный эффект. Кортесы в Кадисе — единственном крупном городе, не захваченном наполеоновскими войсками, хотя и находившемся под обстрелом французских пушек, должны были учитывать провозглашение на оккупированных территориях прогрессивные нововведения. Это, бесспорно, было одним из факторов, способствовавших принятию знаменитой конституции 1812 года, которая декларировала принцип народного верховенства. Несмотря на сопротивление феодальных и церковных кругов, либеральное крыло кортесов настояло также на провозглашении ликвидации инквизиции, десятины, сеньориальных прав, конфискации собственности монастырей и т. д.

Интересно отметить, что в апреле 1812 года, накануне нашествия на Россию, пытаясь укрепить свой тыл и признавая безуспешность попыток сломить сопротивление испанского народа, Наполеон выдвинул необычный план. Он предложил, чтобы Жозеф созвал испанское Национальное собрание, которое могло бы включить также депутатов от кадисских кортесов. Собрание приняло бы конституцию, аналогичную одобренной в Кадисе, после чего последовала бы эвакуация французских войск. Разумеется, этот хитроумный план провалился, хотя Жозеф и настойчиво пытался завязать на его основе переговоры с депутатами кортесов в Кадисе. Борьба продолжалась. Начиная с 1812 года, французские войска стали терпеть серьезные поражения. В августе 1812 года французы оставили Мадрид, правда, в декабре они снова ненадолго захватили испанскую столицу, но в марте 1813 года Мадрид был окончательно покинут наполеоновскими войсками. К этому времени уже в полной мере стали сказываться последствия разгрома «великой армии» в России; изгнание французов из Испании стало вопросом времени.

Крах французского владычества в Испании наступил еще до полного крушения наполеоновской империи. Отпущенный из французского плена Фердинанд в марте 1814 года вернулся в Испанию. Его первым шагом был вероломный отказ от всех своих прежних обещаний. Он отменил конституцию 1812 года, восстановил королевский абсолютизм, реставрировал феодальные порядки и учреждения. Кортесы, избранные на основе конституции 1812 года, были распушены. В стране воцарился режим черной реакции.

 

«Секретное бюро» Бонапарта

Сам Наполеон основательно организовал свою разведку еще во время Итальянской кампании 1796–1797 годов. Когда молодой, мало кому известный Бонапарт прибыл в армию, ему пришлось столкнуться с оппозицией генералов. Те враждебно встретили «выскочку», назначенного «парижскими адвокатами», как они презрительно именовали членов Директории. Недаром один из наиболее способных генералов, Массена, заметил другому, Стенжелу: «Наш командующий — идиот!» Наполеону нужна была разведка не только против неприятеля, но и для слежки за своими собственными генералами (особенно после того, как армия стала одерживать победы, и они старались присвоить себе значительную часть захваченной добычи).

С самого начала Наполеон широко практиковал опрос пленных и вербовку среди них своих агентов. Взятым в плен офицерам обещали большое вознаграждение, если они привлекут на французскую службу более высокие чины.

Но особые заслуги оказал Бонапарту хорошо знакомый ему еще с 1794 года швейцарский банкир Халлер. В своих воспоминаниях об итальянском походе Наполеон сознательно умалчивает о том, как была захвачена важнейшая пьемонтская крепость Кераско. Дело в том, что Халлер просто договорился с комендантом, который без боя сдал крепость французам, хотя она имела много артиллерии и боеприпасов и неподалеку находилась пьемонтская армия, готовая прийти на помощь осажденным. Капитуляция гарнизона крепости Кераско сыграла большую роль в согласии Пьемонта начать мирные переговоры с Францией, что, в свою очередь, весьма способствовало дальнейшим победам армии Наполеона.

Одним из наиболее успешно действовавших наполеоновских агентов был Франческо Толи. Он сообщил австрийскому главнокомандующему Меласу ложные сведения о расположении и численности французской армии, что в серьезной степени содействовало поражению австрийцев. Толи доставил Наполеону важнейшие данные о новой австрийской армии генерала Вурмсера; она была также разгромлена французами. Сопровождавший Наполеона в итальянских походах художник Биожи писал, что французский главнокомандующий каждый день принимал множество никому не известных лиц: «Среди них были изящно одетые дамы, священник, лица разных сословий. Он хорошо платил им и потому знал все».

Одновременно в штаб главнокомандующего стекались и данные разведки, которой руководили французские дипломаты. «Всякий генерал, действующий не в пустыне, а в населенном крае, и недостаточно осведомленный о противнике, — не знаток своего дела», — любил говорить Наполеон. Многие генералы, усвоившие его указания, даже лично выполняли функции разведчиков. Так, генерал (впоследствии маршал) Ней, переодетый крестьянином, проник в город Мангейм, убедился в возможности внезапной атаки на этот город и на основе собранных им самим сведений одержал победу над неприятелем.

Еще в мае 1796 года после битвы при Лоди и взятия Милана Наполеон взамен прежних разведывательных организаций, которые имелись при главной квартире и при штабах отдельных генералов, создал «Секретное бюро» и во главе его поставил командира кавалерийского полка Жана Ландре. Бюро было разделено на два отдела: общий и политический; в задачи последнего входило наблюдение за оккупированной территорией, подавление народных волнений и другие обязанности. Глава политического отдела, Гальди, навербовал массу агентов, в числе которых можно было встретить монаха-капуцина, выпущенного по амнистии из тюрьмы уголовного преступника, инженера, светских женщин вроде графини Албани (в Милане) и графини Уджери (в Брешии).

Ландре засылал своих агентов в Неаполь, Рим, Флоренцию, Турин, Венецию и австрийскую армию, наконец, даже в Вену. Часто «Секретное бюро» составляло для Наполеона по нескольку отчетов в день. Помимо командующего, отчеты бюро имел право читать только начальник штаба Бертье. Таким образом, «Секретное бюро» занималось и разведкой, и контршпионажем. Ландре имел своих агентов и в Париже — в их обязанность входило наблюдение за лицами, которых директория направляла на различные должности во французскую армию, сражавшуюся в Италии.

«Секретное бюро» было обильно снабжено средствами, некоторым агентам за доставлявшиеся ими сведения платили большие суммы (по нескольку десятков тысяч франков). Иногда информация, содержавшаяся в докладах «Секретного бюро», оказывалась настолько неожиданной, что Наполеон отказывался ей верить, угрожая Ландре смещением с должности. Однако почти всегда сообщенные известия оказывались правильными.

Ландре и его бюро применяли технику, впоследствии прочно вошедшую в практику разведки. В частности, «Секретное бюро» вело сложную игру с агентами-двойниками, одним из которых была, например, графиня Палестрина. Через нее австрийцев снабжали фальшивыми сведениями. В игру включился сам Наполеон. Не раз в присутствии графини он «проговаривался» о важных вещах, симулируя то припадок гнева, то, напротив, порыв радости.

«Секретное бюро» прибегало и к провокациям. Именно сотрудники бюро организовали сбор «компрометирующих материалов» против Венеции, территорию которой Наполеон решил занять, чтобы потом использовать как разменную монету в переговорах с австрийцами. При этом использовались различные методы: то организовывали «народные восстания» против венецианского правительства с призывом французов на помощь, то, напротив, провоцировали волнения против французов и убийство раненых солдат армии Наполеона. В Вероне этим руководил некий Джованелли. Натравив толпу на раненых французов, этот провокатор, занимавший официальный пост в городе, поспешил удрать до вступления в Верону войск, спешно направленных туда Бонапартом. Беглеца не стали искать… А впоследствии, уже после провозглашения Наполеона императором, Джованелли сделал быструю карьеру на французской службе. Правда, провокация в Вероне, вероятно, была организована, помимо «Секретного бюро», самим Наполеоном. Он с некоторого времени перестал доверять Ландре, бывшего до того его самым близким и высоко ценимым сотрудником. Честолюбивый начальник «Секретного бюро» имел собственные планы, не всегда совпадающие с планами Наполеона.

Во время ареста д’Антрега произошел открытый разрыв.

Наполеон обвинил Ландре в том, что тот подозрительно долго держал у себя портфель д’Антрега, и в гневе приказал посадить начальника «Секретного бюро» под арест на 15 суток. Этот отданный сгоряча приказ был вскоре отменен, но отношения обострились до предела. Ландре был вынужден подать в отставку и уехать во Францию. В годы правления Наполеона ему угрожающе посоветовали держать язык за зубами. Император запретил использовать его на любом государственном посту.

После возвращения из Италии во Францию победоносный генерал Бонапарт был направлен Директорией во главе большой армии на завоевание Египта. По пути в Египет эскадра, перевозившая французскую армию, с ходу захватила остров Мальту. Этот имевший большое стратегическое значение остров принадлежал ордену мальтийских рыцарей. О его длительной осаде нечего было и думать. За французской эскадрой охотился более сильный английский флот под командованием адмирала Нельсона. Как же была захвачена Мальта?

Примерно за год до этого один французский дипломат, сотрудник посольства в Генуе, некий Пуссиельг, был по предложению Наполеона направлен на Мальту. Опытный француз быстро сговорился с наиболее влиятельными членами ордена, и когда в начале июня 1898 года флот Наполеона подошел к Мальте, превращенной в сильную крепость, она была без боя сдана французам. Победители, со своей стороны, выплатили щедрую компенсацию рыцарям, проявившим незаурядные коммерческие способности в запродаже острова.

Во время египетской экспедиции Наполеону не удалось создать разведывательную службу, которая могла бы соперничать по эффективности с «Секретным бюро» Ландре. Все же французской разведке удалось подкупить одного из вождей египетских мамлюков, Мурад-бея.

После своего возвращения во Францию и переворота 18 брюмера, поставившего его у власти в качестве первого консула, Наполеон как одним из первоочередных, дел занялся созданием своей разведки, точнее, нескольких разведывательных организаций сразу. Разведывательные и контрразведывательные обязанности были возложены на министерство полиции, возглавляемое Фуше, на бюро независимого от него префекта парижской полиции Дюбуа, на персональных агентов первого консула, создававших свои особые организации (в их число входили такие видные военные, как Дюрок, Даву, Ланн, Жюно, Савари — будущие маршалы и министры наполеоновской империи). Этой личной разведкой Наполеон управлял через своего секретаря Бурьенна.

Впоследствии наполеоновская разведка имела агентов во всех столицах и во многих крупных городах большинства европейских государств. Обычно это были хорошо оплачиваемые резиденты. Когда район деятельности того или иного агента выдвигался в центр событий, этому разведчику выдавались очень большие суммы денег для добывания информации.

Особую активность проявлял «черный кабинет», возглавляемый опытным разведчиком, директором почт Лаваллетом. В 1811 году Наполеон отдал приказ учредить филиалы «черного кабинета» во многих городах своей огромной империи — в Турине, Генуе, Флоренции, Риме, Амстердаме, Гамбурге. Лаваллет фактически превратился во второго министра полиции и одного из руководителей наполеоновской контрразведки. Между прочим, при содействии Лаваллета Наполеон завел дюжину высокооплачиваемых агентов, которые должны были представлять ему тайные доклады о настроениях среди различных кругов французской буржуазии и бюрократии. В числе этих агентов была известная писательница мадам Жанлис. Доклады передавались в запечатанных конвертах Лаваллету, который вручал их Наполеону.

Наполеоновская разведка часто прибегала и к услугам эмигрантов-роялистов не только для слежки за другими роялистами, но и для выполнения самых разнообразных шпионских заданий, осуществлять эти задания таким агентам помогала их репутация противников режима империи. Вот один из них. Н.Э. дю Буше был сначала эмигрантом, потом ударился в крайнюю «революционность», чтобы несколько позднее стать участником роялистского подполья. Он находился при дворе Людовика XVIII (в 1795 году), провозглашал себя ярым сторонником короля. После падения Наполеона и реставрации Бурбонов Буше в письме Людовику XVIII, излагая свои подвиги во славу трона и алтаря, остановился на дате прихода к власти Наполеона. «С этого времени, — скромно добавлял Буше, — наступает длительный перерыв, во время которого я был лишен возможности представить Вашему Величеству новые доказательства своего рвения. Я был вынужден замкнуть его в своем сердце». Буше лишь забыл упомянуть, что, «замкнув в сердце» вышеописанное «рвение», он сразу же нанялся в наполеоновскую полицию и стал агентом министра иностранных дел Талейрана в Лондоне (1804 год), потом шпионом в Варшаве (в 1807 году), пока непрошеными советами не навлек на себя гнев императора.

Савари

Пытаясь организовать широкий шпионаж против своих противников, Наполеон стремился в то же время создать эффективную контрразведку для борьбы с неприятельскими агентами. Когда в 1804 году французская армия из булонского лагеря, где она была сосредоточена для предполагавшейся (но не осуществленной) высадки в Англии, была ускоренным маршем двинута на Рейн против Австрии, Наполеон писал министру полиции: «Запретите газетам говорить об армии, как будто ее вовсе не существует». Частных лиц временно лишили права пользоваться существовавшим тогда оптическим телеграфом. Принимались чрезвычайные меры для соблюдения секретности. Для особо важных бумаг существовал шифр Наполеона и шифр начальника его штаба Бертье.

Сам Наполеон демонстративно оставался в Булони, а потом перебрался в Париж, где устраивал пышные празднества. Все делалось для дезориентации неприятеля.

 

Десять полиций Наполеона

Жозеф Фуше, вступая в 1798 году на пост главы полиции, решил сразу передать старшим чиновникам своего министерства все функции, не имевшие политического значения, оставив себе исключительно сферу «высшей (государственной секретной) полиции», занимающейся борьбой против легальной и нелегальной оппозиции, против заговоров роялистов и иностранной агентуры. Политическая полиция в лице ее министра сыграла, таким образом, важную роль в подготовке переворота 18 брюмера (9 ноября 1799 года). Монгайяр утверждает в своих мемуарах, что 18 и 19 брюмера Фуше передал Наполеону денежную наличность своего министерства, и тот уехал в Сен-Клу, где разогнал законодательные палаты, имея 500 тыс. ливров. Изменив Директории и немало способствуя успеху переворота 18 брюмера, Фуше вскоре вызвал серьезные подозрения у первого консула Наполеона Бонапарта. И с полным на то основанием. Огромный полицейский аппарат, созданный Фуше, работал прежде всего на своего хозяина, и лишь в той мере, в какой ему это было выгодно, — на Наполеона. Первый консул решает отправить Фуше в отставку, а чтобы сделать ее менее обидной для этого опасного человека, ликвидирует и само министерство полиции (на деле его функции были переданы ряду других учреждений). Но обойтись без услуг Фуше оказалось не так-то легко, и уже 18 июля 1804 года в официальной газете «Монитер» было объявлено: «Сенатор Фуше назначен министром полиции… Министерство полиции восстанавливается».

Наполеон I

Наполеон, ставший императором, не раз пытался напомнить ловкому, полезному, но неверному слуге, что министры должны быть только исполнителями воли главы государства. Фуше льстиво и вкрадчиво поддакивал:

— Если бы Людовик XVI поступал так, он был бы еще жив и сидел бы на троне.

Наполеон удивленно поднял брови, услышав эти слова из уст «цареубийцы», бывшего члена Конвента, голосовавшего за казнь короля.

— Но я полагал, — заметил Наполеон, — что вы были одним из тех, кто отправил его на эшафот.

— Государь, это была первая служба, которую я имел счастье оказать вашему величеству, — находчиво ответил невозмутимый и лукавый министр.

Подсчитать затраты Наполеона на секретную полицию не представляется возможным за отсутствием необходимых данных. Однако даже в пределах ассигнований только на министерство полиции расходы на секретные цели далеко превосходили суммы, выделявшиеся на выполнение официально признанных функций этого министерства. Лаже в относительно «спокойном» 1807 году они составляли соответственно 3 530 тыс. и 759 тыс. франков, на политическую полицию тратилось в пять раз больше средств, чем на все остальные обязанности министерства Фуше.

По словам Стендаля, Наполеон создал пять полиций, контролировавших друг друга, а именно: министра полиции, первого инспектора жандармерии, префекта полиции, генерального директора почт и, наконец, личной полиции императора. Последующие исследования показали, что приведенный Стендалем список надо увеличить более чем вдвое, включив в него придворную полицию, военную полицию, полицию министерства иностранных дел и еще несколько других.

Фуше столкнулся с тем, что часть многочисленного штата министерства полиции была принята на службу его предшественниками, другая была тайно завербована соперничающими полициями. Ни тех, ни других обычно было нельзя, не вызывая подозрений, уволить без веских причин. Министр делил своих подчиненных на преданных ему, врагов и нейтральных. Первым поручалось выслеживать вторых и в ряде случаев подталкивать к неосторожным поступкам, которые могли служить благовидным предлогом, чтобы избавиться от них. Такую же тактику Фуше применял в отношении своего соперника — префекта парижской полиции Дюбуа. Дюбуа дурачили с целью создать у него впечатление, что он наткнулся на следы заговора, в котором замешан и сам Фуше. Все это оказывалось мифом и, естественно, не могло повышать кредит префекта у Наполеона. В своих докладах императору Фуше всегда находил место и для Дюбуа, изображаемого в довершение ко всему рогоносцем. «Мораль» же, если здесь не очень кстати можно употребить это слово, сводилась к тому, что нельзя доверять политический сыск тому, кто не может уследить за собственной женой. Император как-то раз прямо упрекнул Фуше и его помощника Реаля, что они сознательно своими маневрами выставляют Дюбуа дураком. Последовал ответ, что Дюбуа сам в этом виновен и вообще он пригоден лишь для поимки воров да еще для наблюдения за проститутками и поддержанием в порядке уличных фонарей! Наполеон пытался превратить в своего человека при Фуше его помощника Реаля, подкупая его крупными денежными подарками, но тот явно не стремился играть навязываемую ему роль. Фуше оставался министром полиции до 1810 года.

Важным источником могущества Фуше (которого один из современников назвал фактическим премьер-министром, что все же не совсем точно, поскольку подобного человека не могло быть при таком императоре, как Наполеон!) являлся контроль, который осуществлял министр полиции над префектами и их помощниками — супрефектами, главами администрации в департаментах. Любой из префектов, хотя он формально подчинялся министру внутренних дел (а Фуше должен был только давать советы при выборе кандидата на должность) и обычно имел покровителей в лице высших сановников империи, без которых ему было трудно получить свое назначение, не мог долго удержаться на посту, если возбуждал недовольство министра полиции. Его неблагоприятные отзывы обычно приводили к смещению префекта, а недовольство Фуше, как правило, вызывалось недостаточной ловкостью, рвением или просто нежеланием включиться в осуществление тех или иных полицейских мероприятий, неспособностью обеспечить полное «спокойствие» во вверенном департаменте. Что же касается супрефектов, то они были прямо обязаны представлять отчеты министру полиции. Чтобы добиться расстановки нужных ему людей на посты префектов и супрефектов, Фуше широко использовал получаемые им от его агентурной сети сведения о личной жизни, компрометирующие данные о лицах, которые занимали эти посты, и в нужных случаях спешил доложить полученную информацию Наполеону.

Полицейские шпионы были в числе слуг маршалов и министров. Когда Фуше, явившись на прием, устроенный морским министром адмиралом Декре, дружески заметил, что, вероятно, содержание его нового роскошного дома обходится ему дорого, адмирал ответил:

— Да не очень, поскольку ты взялся его оплачивать.

Среди агентов Фуше был бывший член Комитета общественного спасения Бертран Барер, который, возможно, сыграл свою немалую роль в раскрытии тайной организации республиканцев. Во время Реставрации де Порталес представил Людовику XVIII список лиц, оказывавших услуги полиции Бонапарта. В этом списке находился один из руководителей роялистской разведки, Фош-Борель, и еще один важный агент Бурбонов Барюэль Бовер.

Жозеф Фуше

Ежедневная сводка данных, представлявшаяся Фуше императору, была заполнена скандальной хроникой, персонажами которой выступали приближенные Наполеона, его министры, маршалы и генералы, иностранные дипломаты и германские князья, находившиеся в Париже, даже братья и сестры Наполеона, его супруга Жозефина. Не являлся исключением и сам император. На первый взгляд Фуше здесь просто удовлетворял замеченную им слабость Наполеона, предписавшего публично именовать свое правление «режимом добродетели», но совсем не брезговавшего копаться в грязном белье своих приближенных. Однако Фуше не был бы самим собой, если бы, тщательно фильтруя и редактируя донесения полицейских агентов, не преследовал не только цель развлекать своего повелителя. Конечно, Фуше нередко льстил Наполеону, но иногда не отказывал себе в удовольствии побесить его, то сообщая, что та или иная императорская любовница пользуется всеобщим вниманием или что она направо и налево изменяет своему августейшему возлюбленному. Уж не только одним злорадством Фуше были продиктованы подробные отчеты о бесчисленных непотребствах всего корсиканского семейства — братьев и сестер Наполеона, большинство из которых не питало нежных чувств к министру полиции. И прямой попыткой создать нужный ему, Фуше, «образ» того или иного сановника в глазах Наполеона был поток сообщений о любовных похождениях Талейрана или морского министра Декре. С удовольствием констатировалось, что парижане насмехаются над тем или иным деятелем императорского режима. Особо доставалось канцлеру Камбасересу, который, чтобы опровергнуть слухи о приверженности его неестественным порокам, завел сразу трех любовниц. Он напоминает, добавлял беспощадный Фуше, «тех аристократов 1793 года, портфели которых были заполнены свидетельствами о гражданской благонадежности».

Фуше усердно старался проследить любовные интриги австрийского посла Меттерниха (а также находившегося тогда в Париже Бенкендорфа, будущего царского шефа жандармов) и наличие у него общих привязанностей с Талейраном. Однако куда более важные предательские контакты Талейрана с австрийскими и русскими дипломатами не вошли в донесения — потому ли, что Фуше не успел о них пронюхать, или потому, что не считал нужным осведомлять Наполеона об этой стороне деятельности его министра иностранных дел. Содержали донесения Фуше и отчеты о разговорах, которые велись в иностранных посольствах, особенно тех, в которых оценивался режим империи. Но это уже относилось к сфере контрразведки. Иногда, впрочем, Фуше, явно теряя чувство юмора, переоценивал свою способность с помощью полицейских бюллетеней влиять на политику императора.

Узнав во время испанского похода о сближении двух своих министров, Талейрана и Фуше, Наполеон, загоняя лошадей, вернулся в Париж. В этой демонстрации, устроенной двумя политическими хамелеонами, которые ранее находились в неприязненных отношениях, император почувствовал начало опасной интриги. Он вызвал Талейрана и, осыпая его грубой бранью, выгнал в отставку. Министр полиции пока уцелел и поспешил, заметая следы, посвятить очередное донесение изложению слухов, ходивших по Парижу по поводу дружественной встречи Талейрана и Фуше. Слухи эти говорили о том, что в Париже были будто бы убеждены, «что не могло существовать полного доверия между этими двумя лицами, столь различными по своим взглядам, характеру и положению, и что они могли объединиться лишь во имя действительных и очевидных интересов династии Бонапартов». После Ватерлоо, отдавая должное поистине хитроумному политическому маневру Фуше, Талейран не без иронии приветствовал его словами: «Здравствуйте, мой учитель!»

Вскоре после переворота 18 брюмера Бонапарт ощутил потребность в создании личной полиции. Первый консул не мог быть уверенным, что могущественная государственная полиция, возглавляемая Фуше, во многих случаях будет его орудием. Поэтому он поспешил создать пост префекта парижской полиции; однако, как уже упоминалось, назначенный на этот пост Дюбуа оказался недостаточным «противовесом» Фуше, и, кроме того, новая полиция была тоже государственной организацией, а не лично его, Бонапарта. Тогда Наполеон приступил к формированию личной полиции. Первоначально она носила импровизированный характер. Его адъютанту полковнику Дюроку, а потом генералам Жюно, Ланну, Даву, на верность которых Наполеон полагался, предписывалось вести слежку за определенными лицами и группировками. Централизовать получаемую информацию Наполеон поручил своему секретарю и другу юных лет Бурьену, что, впрочем, не помешало последнему за 25 000 франков в месяц снабжать всей известной ему информацией Фуше. (Этому не следует удивляться, если учесть, что агентом Фуше была сама вечно нуждавшаяся в деньгах императрица Жозефина, получавшая от министра полиции ежемесячно 30 тыс. франков.) Для осуществления собственно охранных и карательных мер был образован «отборный легион жандармов», который возглавлял Савари, впоследствии ставший преемником Фуше.

Личным агентом императора была великосветская куртизанка креолка Фортюне Гамелен, единственная из прежних подруг императрицы Жозефины, которую Наполеон не удалил от двора и не выслал из Парижа. Служба у Наполеона не помешала ей снабжать полезными сведениями и Талейрана, и известного биржевика Уврара. Не брезговала она и дипломатическим шпионажем, побывав для этой цели в Австрии и Пруссии. Оставаясь близкой приятельницей императрицы, мадам Гамелен начала интриговать против намерения Наполеона развестись с Жозефиной. Тот в гневе предписал передать мадам Гамелен, что, если она впредь только произнесет имя императора и императрицы, ее отправят в исправительное заведение для падших женщин. Это не помешало мадам Гамелен во время «Ста дней» стать агентом Наполеона, а позднее поступить на службу в полицию Бурбонов.

Другим агентом Наполеона (такого рода полицейских осведомителей официально именовали «корреспондентами») была второстепенная писательница мадам Жанлис. До 1789 года она была воспитательницей герцога Шартрского (позднее — герцога Орлеанского, после Июльской революции 1830 года ставшего королем Луи-Филиппом). В 1809 году она рассорилась с Фуше, который прекратил ей выплату жалованья. Наполеон приказал позднее вновь принять ее на службу. Так же поступила и полиция Бурбонов, за что Жанлис стала обливать грязью «корсиканского узурпатора». Впрочем, Людовик XVIII не принял ее предложение стать его личным осведомителем.

Несмотря на эффективность наполеоновской политической полиции, в ее рядах действовали роялистские агенты. Одна дама полусвета, арестованная уже после отставки Фуше как агент Бурбонов, согласилась передавать полиции сведения об интригах роялистов, одновременно, как выяснилось, продолжая торговать информацией, которую она добывала в Париже для своих роялистских нанимателей. За эту двустороннюю торговлю и дань, которую она собирала со своих поклонников в наполеоновской полиции и в кругах, верных дому Бурбонов, она сколотила состояние, приносившее ей около 600 тыс. франков ежегодного дохода!

Людовик XVIII

Вскоре после Реставрации Людовик XVIII задал Савари вопрос, сколько тот платил герцогу Омонскому, регулярно два раза в месяц писавшему из Англии донесения наполеоновскому министру полиции, «освещая» действия находившихся там в роялистской эмиграции бурбонских принцев.

— Насколько я помню, 24 тысячи франков в год, — ответил Савари.

— 24 тысячи франков! — воскликнул король. — Вот после этого, сударь, не презирай людей. Он мне всегда говорил: 12 тысяч франков… Это, вероятно, для того, чтобы не оплачивать мои авторские права. Ведь письма, которые вы получали, редактировал я сам.

Политическая полиция при Наполеоне использовалась главным образом не только для раскрытия антиправительственных заговоров, но и в ряде случаев для подготовки судебных процессов над участниками этих конспираций. Однако Наполеон прибегал к оружию политических процессов преимущественно в первые годы своего правления для упрочения режима Консульства, а после провозглашения империи — лишь когда явственно обнаружились признаки ее кризиса и надвигающегося крушения.

При существовании десятка соперничающих полиций, конечно, и тесно связанная с ними разведка тоже не являлась чем-то единым целым, действовавшим в интересах Наполеона. Это особенно относится к годам, когда пост министра полиции занимал Фуше. Хамелеон и профессиональный предатель, он был вместе с тем лучшей полицейской ищейкой, которую мог найти император.

Фуше понял, что лучше угроз и физических пыток действуют нередко подрыв морального состояния, психологическая пытка, взятие измором попавших в его руки агентов неприятеля. Подручным Фуше удавалось выведывать все нужные сведения под маской дружеского участия и только потом отправлять уже до предела «выжатую» жертву на гильотину.

Фуше был нужен Наполеону, который никогда не доверял своему министру полиции. Хозяин отлично знал, что слуга готов на любую измену, когда сочтет ее выгодной для себя. Поэтому личные шпионы императора не спускали глаз с его верного министра полиции, а тот прилагал, конечно, немалые усилия, чтобы выявить соглядатаев своего государя. Ближайшими помощниками Фуше являлись генеральный инспектор полиции Реаль и начальник отдела общественной безопасности секретной полиции Демаре.

Фуше, никогда не желавший сжигать за собой все мосты, вел очень хитроумную линию в отношении роялистов. Во Франции его полиция ревностно их выслеживала и немало отправила на эшафот. Но вот с роялистами, обретавшимися в безопасности на английской почве, у министра полиции был совсем другой разговор. Его агенты не раз пересекали Ла-Манш и нашептывали разным эмигрантам-роялистам, что Фуше, оказывается, в глубине души всегда остается на стороне «законного короля» Людовика XVIII. В Лондоне приманку Фуше жадно заглотнул Фош-Борель. Скрытые «роялистские симпатии» наполеоновского министра стали предметом, вызывавшим интерес среди ближайшего окружения «короля эмигрантов». Все шло хорошо, но Фуше приходилось учитывать, что его маневры не могут долгое время оставаться скрытыми от шпионов Наполеона. Поэтому министр полиции в частых верноподданнических докладах Наполеону подробно излагал свои интриганские цели, объясняя, что преследует их в интересах службы. Он-де хочет разложить изнутри эмигрантский лагерь и заманить некоторых особо опасных людей во Францию. Действительно, несколько роялистов, тайно пробравшихся во Францию прежде всего для того, чтобы установить связь с Фуше, были арестованы и казнены по приказу Наполеона как английские шпионы. Правда, не обошлось и без неожиданностей. В 1802 году Фош-Борель неосторожно появился в Париже и был немедленно арестован. Жозеф Фуше в 1804 году предложил ему перейти на службу к Наполеону. Чтобы выйти из тюрьмы, Фош-Борель выразил согласие, но, очутившись на свободе, снова стал активным членом роялистской разведки. Присланный Фош-Борелем в Париж его племянник Шарль Витель оказался в числе приговоренных к смерти роялистов. Император внимательно присматривался к хитроумным ходам своего министра.

Наполеон, который мало кого уважал, не мог скрыть свое удивление ловкостью «цареубийцы» (Фуше голосовал в Конвенте за казнь Людовика XVI), сумевшего убедить эмигрантов, что именно он является надеждой роялистской партии. Сношения Фуше с эмигрантами казались императору весьма и весьма подозрительными. Он решил не довольствоваться провокаторами, которых засылал Фуше, а направить в Лондон своих, так сказать, личных шпионов с целью разузнать, каковы действительные связи министра полиции с роялистами.

В 1807 году с Фош-Борелем вступил в тесный контакт некий Перле, выражавший громко свою преданность Бурбонам. Это был шпион, подосланный к роялистскому шпиону префектом парижской полиции Дюбуа. Чтобы завоевать доверие роялистов, Перле передал им список политических заключенных, содержавшихся в парижской тюрьме Тампль. Перле уверял Фош-Бореля, что во Франции действует «секретный роялистский комитет», который вскоре свергнет Наполеона и создаст временное правительство, а оно призовет обратно во Францию Людовика XVIII. Перле привел в восторг роялистов в Лондоне, от них он ездил с поручениями к эмигрантам в Берлин и обо всем подробно доносил в Париж. В числе членов «секретного комитета» был упомянут и Фуше. Поскольку невозможно было оставить Фуше в неизвестности относительно поездки Перле в Лондон, министру полиции разъяснили, что цель этого путешествия — заманить во Францию Фош-Бореля. Министр бурно запротестовал против организации подобной западни, ссылаясь при этом на гуманные соображения. Подобные доводы в устах человека, пролившего море крови часто ни в чем не повинных людей, были, конечно, для Наполеона лишь доказательством нечистой совести Фуше, опасавшегося разоблачений, которые сделал бы Фош-Борель в случае ареста. Надо, решил Наполеон, скомпрометировать Фуше в глазах эмигрантов. Поэтому Перле неожиданно получил новое задание — доказать роялистам, что им нечего рассчитывать на содействие министра полиции! Таким путем Наполеон пытался через Перле побудить роялистов отказаться от попыток установить связь с Фуше. Однако постепенно Фуше разными маневрами сумел усыпить подозрения Наполеона. Полиция Фуше как раз в это время разгромила английскую шпионскую сеть во Франции и арестовала одного из главных агентов Лондона и роялистов — Прижана.

Фуше снова удалось захватить в свои руки и провокационные «переговоры» с Фош-Борелем. Летом 1808 года к Фош-Борелю прибыл некто Бурляк, который, продолжая игру Перле, плел небылицы о том, что послан роялистской подпольной организацией — «секретным комитетом», в который входят крупные сановники и генералы Наполеона, что уже подготовлен переворот, который произведет сенат, воспользовавшись отсутствием императора. Мнимого роялистского эмиссара в Лондоне опять приняли всерьез. Бурляк встречался с министрами Каннингом и Хоксбери. Любопытно, что посланный с согласия Наполеона провокатор Бурляк имел особое поручение снова поднять акции Фуше в глазах Фош-Бореля и роялистов, несколько подорванные казнью Вителя и интригами Перле. Бурляк довел до сведения Людовика XVIII, что Фуше тайно предан королю. Людовик выслушал это известие с большим вниманием и выразил пожелание добиться наряду с этим поддержки маршалов Бертье и Макдональда, а также находившегося в эмиграции генерала Моро. Таким образом, король эмигрантов весьма благосклонно принял заверения в тайной преданности от «цареубийцы».

Как опытный психолог, Фуше решил не упоминать об этой последней детали в отчете Наполеону о миссии Бурляка. Слишком уж большая ловкость министра полиции опять могла прийтись не по вкусу подозрительному императору… Впрочем, Фуше и не думал в тот момент предавать Наполеона Бурбонам. Он счет выгодным сделать это лишь после разгрома наполеоновской «великой армии» в России, а до этого было пока еще очень далеко.

Вскоре «секретный комитет» был ликвидирован министром полиции за ненадобностью. Зато когда наступили годы реставрации Бурбонов и роялисты стали разыскивать следы «секретного комитета», Фуше объявил, что являлся активным участником этой славной организации, героически боровшейся против «корсиканского узурпатора».

В это же время Перле обвинил Фош-Бореля в том, что он являлся бонапартистским шпионом. В ответ Фош-Борель в 1816 году возбудил в суде дело о клевете против Перле и выиграл его. Перле оставалось уехать в Швейцарию, где он совмещал издательскую деятельность с шантажированием Людовика XVIII, угрожая опубликованием каких-то компрометирующих его документов. По-видимому, бумаги были достаточно щекотливого свойства, и король согласился уплатить за них очень значительную сумму.

 

Проницательный цинизм

Репутация и Талейрана, «продававшего всех, кто его покупал», и Жозефа Фуше, проделавшего путь от, казалось бы, самого левого из якобинцев до миллионера, награжденного Наполеоном титулом герцога Отрантского, министра полиции империи и реставрированных Бурбонов, установилась прочно. И вряд ли кому-нибудь удастся ее поколебать, хотя попытки такого рода время от времени и предпринимаются в исторической литературе. А вот вопрос о правильности оценки исторического смысла их деятельности не столь прост, как это может первоначально показаться. Можно подумать, что со своей незавидной репутацией Талейран и Фуше чем-то резко отклонялись от «нормы» поведения тогдашних политиков. Так ли это было в действительности? Ведь нет сомнения, что следование принципам было отнюдь не тем качеством, которое позволяло не только благополучно выжить во время многочисленных колебаний политического маятника вправо и влево, но и сохранить достаточно высокие посты и власть при сменявших друг друга режимах. Революционеров, переживших 9 термидора и не давших вовлечь себя в вакханалию приобретательства и мародерства при Директории, не пожелавших мириться с 18 брюмера, ожидали гильотина, ссылки в Кайенну, где свирепствовала тропическая лихорадка («желтая гильотина»), тюрьмы, в лучшем случае полное отстранение от политической жизни. Сберечь положение и влияние и сохранить принципы не удавалось никому. В отношении Лазара Карно, претендовавшего на это, Энгельс иронически заметил: «Где это видано, чтобы честный человек умудрился, как он, удержаться, несмотря на термидор, фрюктидор, брюмер и т. д.». Если мерить этими мерками, то Талейрана и Фуше отличала от своих коллег только большая сила ума, большая дальновидность, ловкость и беззастенчивость, большее умение извлекать выгоды из политических перемен, сделать себя необходимым для каждого нового режима. А среди всех этих качеств главным, конечно, были государственный ум и его обязательное свойство — видение дальше сегодняшнего дня, одним словом, политическая прозорливость, которая вовсе не переставала быть таковой оттого, что она была целиком поставлена на службу личным эгоистическим выгодам. При всем их внешнем различии, и надменный представитель одного из самых знатных аристократических родов Франции, и пронырливая полицейская ищейка, выходец из самых низов буржуазии, в главном были удивительно схожи и из-за этого ненавидели друг друга. Талейран, намекая на попытки Фуше расширить сверх положенного любознательность полиции, замечал:

— Министр полиции — это человек, который сначала вмешивается в то, что его касается, а потом в то, что его не касается.

Услышав замечание, что Фуше презирает людей, князь бросил мимоходом:

— Несомненно, этот человек хорошо изучил самого себя.

Фуше не оставался в долгу:

— В тюрьме Тампль имеется место для того, чтобы поместить туда в подходящий момент Талейрана.

И вот неожиданно в разгар испанской кампании Наполеона враги примирились (при посредничестве их общего знакомого д’Отрива). Подспудное противодействие Талейрана и Фуше Наполеону, объединявшее как союзников этих высших и самых способных сановников империи, было продиктовано их политической дальновидностью. Оно не было порождено ни немилостью императора (которая явилась следствием, а не причиной тайных козней его наиболее остроумных и проницательных министров), ни их какой-то личной к нему враждебностью. Фуше и Талейран не могли ни всерьез рассчитывать на выигрыш от падения императора, ни претендовать на первое место в государстве. Все их действия сводились в конечном счете к одному — к получению гарантий для себя в случае падения Наполеона, которое он сам делал вероятным из-за своей безудержной завоевательной политики, ставшей как бы неизбежным спутником его личной диктатуры. При этом не требовалось даже особого ума, чтобы понять — наихудшей перспективой и для Талейрана, и для Фуше была реставрация Бурбонов, сколько бы ни заигрывали эти бывшие активные участники революции с роялистскими эмиссарами. В данном отношении они оба были представителями достаточно широкой, пусть аморфной, группы, включавшей и верхнее, и среднее звенья наполеоновской администрации. Эта группа считала, что любой режим, который может прийти на смену империи, должен находиться в определенной преемственной связи с революцией, с тем чтобы гарантировать неприкосновенность новых буржуазных порядков и, конечно, место в политической жизни тех, кто олицетворял эти порядки. В результате сугубо эгоистический интерес властно диктовал людям вроде Талейрана и Фуше поиски такой альтернативы наполеоновскому режиму, которая в большей степени удовлетворяла бы жажду стабильности в буржуазной Франции. А большая стабильность могла быть достигнута, если новый режим отказался бы от авантюристической внешней политики, мог бы установить мир, сохранив то, что действительно можно было надолго удержать из завоеваний прежних лет. «Я не могу, — писал Наполеон в сентябре 1806 года Талейрану, — иметь союзницей ни одну из великих держав Европы».

Талейран понимал, что победы Наполеона только сужали возможности французской дипломатии играть на противоречиях между великими державами. Когда пришли известия о разгроме пруссаков при Йене и Ауэрштедте, из уст императорского министра вырвалась знаменательная фраза: «Они не заслуживают никакого сожаления, но вместе с ними погибает Европа». Если до 1806 года Талейран видел опасность для политической стабильности Франции в возможной гибели Наполеона на поле боя или от руки убийцы, то с этого времени главной угрозой представляется князю сам Наполеон с его безудержными завоевательными планами. К таким же выводам пришел и Фуше, новоявленный герцог Отрантский. Можно согласиться с одним из его новейших (и в целом апологетически настроенных) биографов, когда тот пишет про наполеоновского министра полиции: «Он осознал, что Франция крайне нуждается в мире для консолидации великих приобретений, полученных в результате Французской революции». Талейран раньше и лучше других сумел разглядеть, в чем заключались интересы новой, буржуазной Франции и отстаивал их тогда… когда они соответствовали его личным интересам. Они совпадали, конечно, далеко не всегда, но все же довольно часто. Князь Талейран понимал, что пренебрежение интересами буржуазии, даже если это было выгодно в данный момент, в перспективе могло обернуться большим убытком. Поэтому он всегда и стремился найти решение, при котором его личные выгоды совпадали с французскими интересами, как они понимались новым восходящим классом.

Герцог де Талейран-Перигор

Гравюра Буше-Депойе с картины Жерара

В марте 1805 года Талейран в присутствии императора выступил с речью в сенате по поводу предстоявшего провозглашения Наполеона королем Италии. В этой речи князь выразил несогласие с часто проводившимися тогда сравнениями Наполеона с Карлом Великим и Александром Македонским: «Пустые и обманчивые аналогии! Карл Великий был завоевателем, не основателем государства… Александр, постоянно раздвигая пределы своих завоеваний, готовил себе лишь кровавые похороны». Напротив, Наполеон, по разъяснению Талейрана, «стремится лишь утвердить во Франции идеи порядка, а в Европе — идеи мира». Обращаясь непосредственно к императору, Талейран провозглашал: «Для Франции и Италии Вы дороги как законодатель и защитник их прав и могущества. Европа чтит в Вас охранителя ее интересов…». При возникновении войны с Третьей коалицией, непосредственной причиной которой были присоединение Генуи к Франции и образование Королевства Италии — в противоречие с Амьенским и Люневильским договорами, Талейран заявил в сенате 23 сентября 1805 года, что император видит себя вынужденным отразить «несправедливую агрессию, которую он тщетно пытался предотвратить». Вместе с тем еще накануне Аустерлица (по крайней мере Талейран так утверждал в 1807 году) он предлагал Наполеону такую «умеренную» программу: утверждение «религии, морали и порядка во Франции», мирные отношения с Англией, укрепление восточных границ путем создания Рейнской конфедерации, превращение Италии в независимое от Австрии и от Франции государство, создание Польши как барьера против царской России. И даже после Аустерлица Талейран настойчиво рекомендовал Наполеону примирение с Австрией, заключение с ней тесного союза. Князь не одобрял жестокость условий Прессбургского мира. Он острил: «Мне все время приходится вести переговоры не с Европой, а с Бонапартом!»

Осенью 1808 года, возвратившись после эрфуртского свидания двух императоров — Наполеона и Александра I — в Париж, Талейран дал ясно понять австрийскому послу К. Меттерниху: в интересах самой Франции — чтобы державы, противостоящие Наполеону, объединились и положили предел его ненасытному честолюбию. Князь разъяснил, что дело Наполеона — это уже не дело Франции, что Европа может быть спасена только тесным союзом Австрии и России.

Союз, заключенный императорами Александром I, Наполеоном I и королем Фридрихом Вильгельмом III в Тильзите, в павильоне на Немане, 26 июня 1807 г.

Современное изображение. Изд. Ремнони в Вене.

 

Алчная Анна Ивановна

Обер-разведчик Наполеона Шульмейстер сумел отличиться во время эрфуртского свидания французского и русского императоров (сентябрь 1808 года), организовав хорошо поставленное наблюдение за его участниками, и особенно, конечно, за царем Александром I. Быстро сменявшиеся любовницы царя, все, как на подбор, оказывались состоявшими на службе у Шульмейстера. Но вездесущий главный шпион, окружая слежкой императора Александра, пропустил все же одно важное свидание царя, точнее, не знал и не догадался, о чем говорилось на этом свидании.

Английские разведчики, которые тучей вились вокруг Эрфурта, добыли довольно точные и подробные отчеты о встрече императоров. В этих шпионских донесениях сообщалось о столкновениях, скрывавшихся за фасадом дружественных переговоров двух могущественных монархов.

Однако многоопытная английская разведка тоже ничего не узнала об интересующем нас эпизоде. Правда, сам Наполеон в последующие годы начал смутно подозревать, что нечто подобное произошло, но где, при какой обстановке и, главное, при чьем участии, — все это так и осталось для императора тайной вплоть до конца его дней. А рассказал впервые об этой истории уже в наше время известный советский исследователь академик Е. В. Тарле на основе изучения русских дипломатических архивов.

Главными действующими лицами в этом эпизоде были русский царь Александр I и недавно ушедший в отставку французский министр иностранных дел князь Талейран, впрочем, по-прежнему сохранявший влияние на политику Франции. Представлять их нет необходимости. «Властитель слабый и лукавый», по пушкинской характеристике, русский царь известен так же хорошо, как и его собеседник, самое имя которого стало синонимом дипломатической изворотливости и коварства. Это был тот самый князь Талейран — аристократ, ставший дипломатом и министром Французской Республики (он не мог ужиться лишь с якобинцами), предавший потом Республику Наполеону, а затем предавший самого Наполеона Бурбонам, чтобы еще через полтора десятилетия предать Бурбонов, перейдя на службу к королю-буржуа Луи-Филиппу Орлеанскому. Тот самый Талейран, про которого современники говорили: он так богат, потому что продавал всех, кто его покупал. Человек, после смерти которого острословы спрашивали: «Талейран умер? Интересно узнать, зачем ему это понадобилось?»

Но и в 1808 году репутация Талейрана была уже вполне устоявшейся. Русские дипломаты в официальной переписке называли его «попом-расстригой», «письмоводителем тирана», профессиональным предателем и столь же профессиональным взяточником и казнокрадом, который обоими этими способами награбил несчетное число миллионов. Но никто не отрицал его выдающегося ума, проницательности и дальновидности, сочетавшихся с готовностью на любое преступление, если оно выгодно, и с абсолютным бесстыдством, которое он умело скрывал за величавой и ленивой надменностью прирожденного вельможи.

Такова была личность, представшая перед Александром Павловичем в Эрфурте, и, вдобавок, личность, крайне царю несимпатичная. Александр всю жизнь не мог простить Талейрану одну ноту, составленную по приказу Наполеона. В этой ноте более чем прозрачно намекалось на соучастие Александра в убийстве его отца Павла I.

Встреча с «подлецом» Талейраном была тем более неприятна царю, что политика сближения с Францией и вражды с Англией, которую пришлось проводить после Тильзита, вызывала растущее неодобрение русского дворянства как сильно задевавшая его экономические интересы. Александр тревожился даже за свою личную безопасность в Эрфурте, занятом наполеоновскими войсками. Еще недавно при таких же обстоятельствах Наполеон в Байонне приказал арестовать приехавших туда испанского короля и наследного принца!

Тем более поразительным оказалось для Александра содержание его беседы с ближайшим советником Наполеона. Суть того, что было сказано Талейраном, — если отбросить многочисленные экивоки и красивые слова, — сводилась к следующему. Он, Талейран, не согласен с безудержными завоевательными планами Наполеона. Не согласна с этим и Франция. Страна хочет лишь границ по Рейну, Альпам и Пиренеям. Все остальное — т. е. добрая половина Европы, подчиненная Наполеону, — это личные завоевания императора, до которых, по любезному разъяснению князя, «Франции нет никакого дела». Иначе говоря, Талейран заранее отказывался от этих завоеваний — он был убежден, что их все равно не удастся долго удержать, — в пользу того, кто помог бы покончить с властью Наполеона. А чтобы закрепить новые отношения с Александром, Талейран выразил готовность поступить на русскую службу, разумеется, секретно и, что тоже само собой понятно, с полагающимся при таком случае жалованьем. Все это, конечно, было обговорено и согласовано не при первой встрече, а на нескольких последующих свиданиях.

Более того, чтобы доказать серьезность своих намерений, Талейран тут же стал выдавать царю секреты Наполеона, указывать пределы, до которых можно доходить в сопротивлении требованиям и планам французского императора, не вызывая окончательного разрыва. А потом в беседах с Наполеоном Талейран горестно вздыхал, слушая его жалобы на неожиданное упорство, проявленное царем в ходе переговоров.

Хотя Талейран и не был уже главой министерства иностранных дел, он по-прежнему как лицо, близкое к Наполеону, был посвящен во все тайны внешней политики Франции. Кроме того, поскольку многоопытный князь знал, что ему никак не удастся утаить свои метаморфозы от такой обладающей особым нюхом на подобные дела полицейской ищейки, как Фуше, Талейран счет за благо привлечь его на свою сторону. Фуше, как и Талейран, понимавший опасность дальнейшей завоевательной политики Наполеона, занял позицию дружественного нейтралитета и даже при случае начал поставлять Талейрану недостававшие тому сведения для передачи в Петербург. В секретной русской дипломатической переписке герцог Беневентский, светлейший князь Талейран-Перигор, кавалер бесчисленных орденов, с той поры стал именоваться «юрисконсультом», «моим другом», «нашим книгопродавцем», «кузеном Анри», а то и просто «Анной Ивановной».

Надо сказать, что Анна Ивановна, подобно одной гоголевской героине, оказалась дамой, приятной отнюдь не во всех отношениях. За поставляемый ею товар она неукоснительно требовала достодолжной оплаты и проявляла столь неумеренное корыстолюбие, что переписка русского посольства в Париже с Петербургом все время сопровождалась настойчивыми просьбами о присылке дополнительных денежных сумм. Чего, однако, никак нельзя было узнать из информации, поставлявшейся почтенной особой, так это то, что она вскоре же (через посредство Меттерниха, бывшего тогда австрийским послом в Париже) нанялась по совместительству на службу к Австрии и ловко маневрировала между двумя нанимателями, интересы которых, конечно, далеко не совпадали. Не брезговала Анна Ивановна и военным шпионажем, поставляя австрийцам сведения о движении французских войск как раз накануне новой войны Наполеона против Австрии в 1809 году.

Наполеон, конечно, ничего не знал об этих «негоциациях», как писали старинным слогом в тогдашних русских дипломатических бумагах. Но императору тотчас же донесли о непонятном сближении Талейрана и Фуше, бывших до этого явными врагами. На торжественном приеме 23 января 1809 года император в ярости набросился на Талейрана, публично напомнив ему все его измены и соучастие в самых темных делах. «Почему я Вас еще не повесил на решетке площади Карусель? Но есть, есть еще для этого достаточно времени! Вы — грязь в шелковых чулках! Грязь! Грязь!..» — кричал в исступлении Наполеон.

Однако Талейран меньше, чем кто-либо из смертных, был склонен обращать внимание на обидные слова, даже и публично произнесенные, если, конечно, за ними не маячила угроза более существенных неприятностей. А так как пока Наполеон не знал о деятельности князя в роли шпиона-двойника, то Анна Ивановна продолжала с прежним усердием выполнять свои служебные обязанности в отношении Петербурга и Вены. Талейран даже истребовал с Вены, в тот период особенно нуждавшейся в его услугах, несколько сот тысяч франков в виде компенсации за понесенный ущерб.

Карл Дальберг

Почти одновременно Талейран писал Наполеону: «Ваше Величество отсутствовало тридцать дней и добавило шесть побед к изумительной истории своих предшествующих кампаний… Ваша слава, государь, — это наша гордость, но от Вашей жизни зависит самое наше существование». Накануне похода 1812 года Талейран подвел итоги: «Наполеон предпочел, чтобы его именем называли его авантюры, а не его столетие».

Жребий был окончательно брошен. В марте 1814 года Талейран и действовавший совместно с ним князь-примас Рейнского союза Карл Дальберг послали через Швейцарию в лагерь союзников своего агента барона де Витроля. А в качестве доказательства того, что Витроль является тем, за кого он себя выдает, Дальберг назвал ему имена двух венских дам, благосклонность которых он делил с царским дипломатом Нессельроде. Пароль оказался убедительным. А совет Талейрана, переданный через Витроля, сводился к тому, чтобы не вести больше никаких переговоров с Наполеоном, двинуться прямо на Париж и реставрировать династию Бурбонов на троне Франции. Последнюю часть рекомендации, конечно, никак нельзя счесть образцом политической прозорливости, но в этот момент она казалась князю наиболее соответствующей его личным выгодам и карьеристским расчетам. Уже после отречения, находясь на Эльбе, Наполеон как-то заметил:

— Если бы я повесил двоих — Талейрана и Фуше, — то и поныне оставался бы на троне.

— Ах, бедняга Наполеон! — иронически прокомментировал эту тираду Талейран. — Вместо того чтобы повесить меня, ему следовало бы прислушаться к моим советам. Главным предателем Наполеона был он сам.

 

Кровь «храбрейшего из храбрых»

Мишель Ней принадлежал к числу наиболее талантливых маршалов императора. Выходец из семьи простого бочара, он сделал быструю военную карьеру во время войн, которые вела революция, а потом наполеоновская Франция. «Храбрейший из храбрых» — так называл Нея император. Во время изгнания наполеоновской армии из России Нею удалось спасти остатки французских войск, которым грозило уничтожение или плен. После отречения Наполеона от престола и первой реставрации Бурбонов, весной 1814 года, Ней перешел на службу к королю Людовику XVIII. И именно Нею, учитывая его авторитет, сразу было поручено двинуться навстречу Наполеону, когда он через год, 1 марта 1815 года, неожиданно покинул остров Эльба и с горсткой приближенных, высадившись во Франции, начал свое триумфальное продвижение к Парижу.

В первые дни после высадки парижская пресса лишь высмеивала «корсиканского узурпатора»; даже его быстрое продвижение через города, декларировавшие за сутки и даже за несколько часов до этого свою «верность» Бурбонам, выдавалось как свидетельство неминуемого близкого краха безумной авантюры. Людовик XVIII объявил собравшимся по его просьбе иностранным дипломатам: «Сообщите своим дворам, что нелепое предприятие этого человека столь же мало способно нарушить спокойствие Европы, как и мое собственное спокойствие».

Однако изоляция Бурбонов нарастала изо дня в день. На ограде, окружавшей Вандомскую колонну, был вывешен плакат: «Наполеон приказал сообщить королю: не присылайте мне больше солдат, у меня их уже достаточно». Ней, убедившись в настроениях армии, которая, за исключением кучки дворян-роялистов, не собиралась воевать против Наполеона, вместе со своими войсками перешел на сторону императора. 16 марта в публичной речи Людовик XVIII уже сменил тон, но все же заверил собравшихся: «Как могу я в возрасте шестидесяти лет лучше кончить жизнь, чем умереть, защищая ее? Я ничуть не боюсь за себя, но я боюсь за Францию». Через три дня король поспешно сел в карету и, загнав лошадей, добрался до Бельгии.

В то же время в Париже был опубликован издевательский «катехизис для роялистов», который начинался с характерного диалога:

«— Вы француз?

— Нет, я роялист».

Началось вторичное правление Наполеона — знаменитые «Сто дней», закончившиеся поражением в битве при Ватерлоо и вторичным отречением от престола. В этом сражении Ней проявил свою обычную неустрашимость, под ним было убито пять лошадей, когда он тщетно пытался повернуть ход событий в пользу наполеоновской армии.

Возвратившиеся в Париж Бурбоны и окружавшие трон роялисты мечтали о мести, которая устрашила бы страну и укрепила непрочный трон Людовика XVIII. Правда, Конвенция от 3 июля 1815 года о капитуляции наполеоновских войск содержала статью XII, гарантирующую амнистию всем сражавшимся в рядах армии императора. Но из этой амнистии задним числом Бурбоны решили сделать изъятия. Вторая реставрация сопровождалась военными судами и смертными приговорами в отношении лиц, особо помогавших «узурпатору». Это было выполнением королевского ордонанса от 24 июля и вместе с тем происходило в условиях внесудебного белого террора.

Мишель Ней

Наиболее известной жертвой роялистов стал Ней, который, по их мнению, в марте 1815 года изменил своему долгу и королю. Осуждение Нея должно было послужить уроком для других. Конечно, более дальновидные из руководителей роялистской партии понимали, насколько безнадежно компрометируется режим Бурбонов в глазах Франции, запятнав себя кровью Нея. Но таких людей среди роялистов было меньшинство, и не они определяли политику правительства в то время.

3 августа Ней был арестован. Допрашивавший его префект полиции Деказ тщетно пытался добиться от маршала признания в предварительном сговоре с Наполеоном, навстречу которому Ней был отправлен с войсками в марте 1815 года.

Правительство Бурбонов столкнулось с препятствиями уже при организации военно-полевого суда, которому предполагалось поручить вынесение приговора Нею. Маршалы Массена и Ожеро сказались больными. Старейший из маршалов — Монсе отверг предложение занять пост председателя суда (к опубликованному в газетах якобы от имени маршала письму, в котором отмечалось, что в то время, как Ней сражался за Францию, его обвинители находились в стане врагов страны, Монсе не имел отношения). Правительство лишило Монсе маршальского звания и изгнало из палаты пэров. Пост председателя занял маршал Журдан. Ней решительно возражал против передачи его дела в ведение военно-полевого суда и требовал, чтобы его судила палата пэров, членом которой он состоял. Маршал добился успеха. Военный трибунал голосами пятерых судей против двух признал себя некомпетентным в рассмотрении дела Нея. Но это была мнимая победа. У обвиняемого, как выяснилось, было куда больше шансов на оправдание военным трибуналом, чем палатой пэров, куда по указу короля было направлено дело Нея и где заправляли ультрароялисты, требовавшие крови «изменника».

Глава правительства герцог Ришелье, передавая палате пэров королевский указ, заявил, что Нея следует судить не только от имени короля, от имени Франции, но и «от имени Европы». Это было ясное указание на позицию оккупирующих держав. Пруссия требовала расправы с Неем (как признавался фельдмаршал Блюхер), рассчитывая, что это посеет вражду между армией и режимом Реставрации и тем самым ослабит Францию, о расчленении которой мечтали в Берлине. Австрийский канцлер Меттерних, разделявший эти планы, вместе с тем настаивал на суровых мерах в интересах европейской контрреволюции. Английский торийский кабинет и царь Александр I считали нужным проявить суровость из прямо противоположных соображений, стремясь укрепить трон Людовика XVIII и сохранить сильную консервативную Францию как важный фактор европейского равновесия сил. Стоит отметить, что позицию Александра I не разделяли многие русские офицеры, находившиеся в Париже. Во время приема, который гвардейцы Людовика XVIII устроили в честь русских гостей, один из ультрароялистов стал поносить предателя Нея. Ему неожиданно ответил один из русских. «Я не знаю, сударь, где вы были в 1812 году, — заявил он, — но уверен, что вы не сражались в России. Иначе вы не говорили бы в таком тоне о самом замечательном воине французской армии в этой кампании. О человеке, героическое мужество которого спасло столь многих, которому четыре тысячи французских солдат обязаны своей жизнью. Он завоевал восхищение своих врагов». Эта импровизированная речь вызвала восторженные аплодисменты собравшихся русских офицеров.

Для тогдашней обстановки было очень характерно, что Нея за измену Людовику XVIII судили на основании… законов времени революции и наполеоновского уголовного кодекса.

При рассмотрении дела в палате пэров, начавшемся 9 ноября, роялист генерал Бурмон заявил, что Ней по собственному желанию и выполняя заранее обдуманное намерение 14 марта 1815 года перешел на сторону Наполеона. Ней утверждал, что его поступок был неожиданным и предопределен настроениями войск. В ходе прений выяснилось, что сам Бурмон, изображавший себя героическим защитником дела Бурбонов, безоговорочно выполнил приказ Нея собрать войска, отлично зная, что маршал объявит им о переходе на сторону Наполеона.

Пристрастие палаты было очевидным. Председательствующий Дамбрэ отводил вопросы, ответы на которые могли принести пользу подсудимому. Дамбрэ, в частности, запретил маршалу Даву отвечать на вопрос относительно интерпретации статьи XII Конвенции о капитуляции французских войск. Если бы Даву заявил о том, что поведение Нея явно относится к числу деяний, покрываемых амнистией, которая провозглашалась в этой статье, обвинение потеряло бы всякую юридическую основу. В конце концов Ней предложил своим защитникам не отвечать на речь прокурора, так как им запретили касаться вопроса о статье XII Конвенции. В своем кратком заявлении Ней не без основания сравнил свой процесс с судом над генералом Моро при Наполеоне. 6 декабря палата пэров большинством голосов признала Нея виновным и приговорила его к смерти. Попытка добиться королевского помилования не увенчалась успехом. Маршал был расстрелян утром 7 декабря. Как и предвидели более дальновидные роялисты, казнь Нея нанесла режиму Реставрации непоправимый моральный ущерб, хотя все это сказалось не сразу.

Впоследствии получила хождение версия о спасении Нея. Она родилась за океаном.

Через год после казни маршала корабль доставил в США человека, назвавшего себя Питером Стюартом Неем. Он стал школьным учителем и переезжал из города в город в штатах Южная Каролина, Северная Каролина и Виргиния. П. С. Ней имел хорошее образование, знал древние и новые языки. Следы многих ран на его лице подтверждали, что он бывший военный. В разговорах школьный учитель часто вспоминал французское высшее общество времен Первой империи, а такие события, как кончина Наполеона или смерть его сына герцога Рейхштадтского, воспринимались им как большое личное горе. С годами он стал много пить, и это явилось причиной его смерти в 1846 году. Среди его учеников давно сложилось убеждение, что их учитель — каким-то образом спасшийся маршал Мишель Ней. Перед смертью П. С. Ней торжественно заявил лечившему его доктору Локку: «Я — Мишель Ней, маршал Франции». Были разысканы и французские солдаты, эмигрировавшие в США, которые уверяли, что видели на корабле маршала Нея.

Последующими изысканиями, начатыми уже в конце XIX в., установлено, что в нарушение правил не было составлено медицинское свидетельство о смерти Мишеля Нея. Американские эксперты, сравнивавшие почерки П. С. Нея и М. Нея, пришли к выводу, что они принадлежат одному и тому же лицу. Записи на полях книг по военной истории, оставшихся после П. С. Нея, показывают, что он считал себя маршалом Неем. От его имени он возражал историкам, критиковавшим те или иные действия маршала на полях сражений. Питер Ней был высокого роста (около 1 м 80 см), как и маршал Ней. Так же, как и маршал, школьный учитель любил играть на флейте. Откуда взялось имя Питер Стюарт Ней? Напомним, что отца маршала звали Пьер, а мать происходила из шотландской семьи, которая принадлежала к роду Стюартов.

Герцог Ришелье

Сторонники версии о спасении Нея уверяют, что одна из его поклонниц, графиня де Сент-Эльм, убедила английского командующего герцога Веллингтона, не желавшего официально вмешиваться в дело, приложить усилия, чтобы казнь была простой инсценировкой. Гренадеры, получившие тайный приказ, охотно выстрелили поверх головы Нея, бывшего любимцем армии. Ней схватился за грудь, чтобы раздавить мешочек с красной жидкостью, спрятанный под одеждой, и упал, «обливаясь кровью». Впрочем, в записях П. С. Нея содействие Веллингтона объясняется тем, что и маршал, и английский полководец состояли в тайном Обществе розенкрейцеров черного орла, поклявшихся спасать друг друга в беде. Проверить это утверждение не представляется возможным, так как архива этого общества, действительно существовавшего в начале XIX в., не сохранилось. Для решения загадки обратились даже к обследованию могил. 3 мая 1887 года вскрыли гроб П. С. Нея, но в это время началась сильная буря, могильщик выронил череп, который разбился на части. Гипсовый слепок, снятый с покойного, оказался непригодным для изучения. В 1903 году разрыли могилу М. Нея на кладбище Пер-Лашез в Париже. Могильщик Дюмениль утверждал, что гроб оказался пустым. Следует добавить, что П. С. Ней, когда один собеседник заметил ему, что видел в Париже могилу маршала Нея, ответил: «Вы могли ее видеть, но она пуста».

Таковы доводы сторонников версии о спасении маршала Нея (их усилиями создана уже целая литература по этому вопросу). Однако аргументы противников более основательны. Маршал Ней, напоминают они, почти не знал английского языка и вряд ли мог так быстро овладеть им, чтобы преподавать в школе. Маршал не имел широкого образования, какое обнаружил П. С. Ней. В английских стихах П. С. Нея, посвященных наполеоновским войнам, нет ничего от форм французского языка, французской поэтики. Напротив, в заметках по-французски, сделанных П. С. Неем в его книгах, имеются грамматические ошибки, их не сделал бы человек, для которого французский язык являлся родным. Неясно также, почему маршал Ней, если это был действительно он, не присоединился к группе бонапартистов в США (где проживал и брат императора Жозеф Бонапарт), почему он не связался с дядей своей жены Эдмоном Жене, принимавшим участие в политической жизни Америки. Наконец, почему он не дал знать о себе во Франции после Июльской революции 1830 года, когда король Луи-Филипп назначил пенсии ряду приближенных Наполеона, а президент государственного совета Ж. Лаффит даже выдал свою дочь замуж за сына маршала? Если же маршал хотел скрываться, почему он назвался Неем, а не принял какую-либо распространенную английскую или французскую фамилию? Почему солдаты, стрелявшие в воздух, все как один хранили тайну и после 1830 года, когда в этом не было никакой нужды? Число таких недоуменных вопросов, на которые сторонники версии о спасении Нея не дали вразумительного ответа, может быть увеличено. Но и приведенных достаточно, чтобы сохранить скептическое отношение к ней.

Артур Уеллеспей, герцог Веллингтон

Гравюра В. Бромлея с картины Т. Лауренса

 

Догадки и домыслы

Наполеон после отречения от престола получил во владение небольшой остров Эльбу, представляя самим фактом своего нахождения неподалеку от берегов Франции угрозу для Бурбонов, возвратившихся в фургонах союзнических армий, — угрозу, все увеличивавшуюся по мере того, как росла непопулярность политики королевского правительства, навязанного стране иностранными штыками. Все это сразу же определило остроту тайной войны, разгоревшейся вокруг острова Эльбы. Талейран, перешедший на сторону Бурбонов, назначил французским консулом в Ливорно некоего шевалье Мариотта. Этот корсиканец длительное время служил в наполеоновской армии, одним из первых был награжден орденом Почетного легиона и выполнял различные поручения разведывательного характера. Император назначил его главой полиции при своей сестре Элизе, ставшей великой герцогиней Тосканской. Однако недовольный недостаточной, по его мнению, оценкой его заслуг, Мариотта вступил в контакт с роялистами, стал их тайным агентом. После падения Наполеона, Мариотта активно способствовал свержению великой герцогини с ее шаткого престола. Хорошо посвященный в дела бонапартистского клана, Мариотта, поддерживавший тесный контакт с префектами Корсики и других южных французских департаментов, пытался создать разведывательную сеть на Эльбе. Агент, засланный Мариотта на остров и посылавший ему оттуда подробные шифрованные донесения, подписывая их псевдонимом — Торговец оливковым маслом, — был итальянец, служивший ранее в наполеоновской армии и имевший много знакомых на Эльбе. (Видимо, речь идет о некоем Александро Форли, прибывшем на Эльбу 30 ноября 1814 года). Донесения Торговца включали массу достоверной информации, позволявшей судить о положении дел на Эльбе, но он не смог получить секретные сведения о намерениях Наполеона и его окружения. Возможно, это было следствием того, что Наполеон воссоздал на острове, разумеется, в небольших масштабах, личную охрану и разведывательную службу, с ее помощью поддерживая связи со своими родственниками и руководителями возникавшего бонапартистского подполья.

23 января 1815 года глава австрийской полиции барон Хагер сообщал императору Францу, что его люди перехватили секретную депешу падчерицы Наполеона Гортензии Богарнэ ее брату Евгению. Депеша содержала список французских маршалов, остававшихся преданными Наполеону, и данные о численности войск под их командованием. Со своей стороны, Людовик XVIII и Талейран тайно выдвигали перед союзными державами планы ссылки Наполеона на Азорские острова или остров Святой Елены. Эти планы стали известны императору. В 1815 году по поручению Талейрана граф де Жокур начал переговоры с Меттернихом об «удалении» Наполеона подальше от Европы. На Корсике, военный губернатор которой Луи Герен де Брюлар был врагом Наполеона, офицеры-роялисты готовили убийство императора. Существовал план подкупа лейтенанта Тэллада, командира брига, на котором плавал Наполеон, чтобы тот доставил его в тюрьму на острове близ Тулона. Французские власти отправили на Эльбу некоего Брюла для организации покушения на Наполеона, которое окончилось неудачей.

Действия полиции Бурбонов во многом парализовались тем, что даже в ее высших звеньях было немало скрытых сторонников Наполеона. Министр полиции граф Беньо, сменивший его графа Андре де Бельвю и морской министр граф Ферран были окружены бонапартистскими агентами или по крайней мере им сочувствовавшими. В военном министерстве генерал Друо регулярно посылал донесения на Эльбу.

Какая-то роль в этой игре принадлежала и Жозефу Фуше, но следы этого были ликвидированы им самим. Заняв в марте 1815 года, во время «Ста дней», снова пост министра полиции, Фуше, вероятно, на всякий случай уничтожил документы, способные скомпрометировать его перед Бурбонами.

Наполеон уже в декабре 1814 года говорил о растущем брожении во Франции, заявляя, что в случае новой революции европейские монархи в интересах собственной безопасности должны будут призвать его на престол. Наполеон уже был осведомлен, что на Венском конгрессе европейские державы разделились на две группировки, первая из которых включала Англию, Австрию и Францию, а вторая — Россию и Пруссию. В этих условиях царь Александр I оказывал открыто знаки внимания пасынку Наполеона принцу Евгению Богарнэ и делал другие столь же демонстративные жесты, которые никак не могли быть по вкусу Людовику XVIII.

26 февраля 1815 года Наполеон покинул Эльбу, высадился с небольшим отрядом на юге Франции и без единого выстрела дошел до Парижа. Людовик XVIII бежал. Начались знаменитые «Сто дней» нового правления Наполеона, закончившиеся поражением в битве при Ватерлоо и ссылкой императора на далекий остров Святой Елены.

Не так давно английский историк П. Бартел выдвинул гипотезу, будто «полет орла» — так именуют высадку Наполеона во Франции и «Сто дней» — был результатом провокации, организованной британской и австрийской разведками. Мысль об этом не была чужда многим довольно осведомленным современникам, которые считали, что английский министр иностранных дел Кастлри, австрийский канцлер Меттерних и Талейран, перешедший на службу к Бурбонам, решили заманить Наполеона во Францию, чтобы там либо убить его, либо создать предлог для изгнания куда-нибудь подальше от европейских берегов. (Лидер оппозиции вигов в парламенте лорд Грей прямо обвинял английское правительство в «большой степени преступного пренебрежения» своим долгом и требовал расследования.)

Прощание Наполеона с гвардией в Фонтенбло,20 апреля 1814 года.

Гравюра Жазэ с картины Г. Верно

В январе 1815 года из Вены без всякого шума уехал генерал Коллер, австрийский комиссар на острове Эльбе. Коллер прибыл на Эльбу и якобы сообщил Наполеону, что Англия и Австрия готовы согласиться на возвращение императора на трон, если он удовлетворит ряд требований Лондона и Вены.

Намеки на эту провокацию содержатся в переписке упомянутого выше французского консула в Ливорно Мариотта, который руководил шпионской сетью, следившей на Эльбе за Наполеоном. Конечно, Мариотта — свидетель, заслуживающий весьма малого доверия. Однако есть и другие показания. Ней утверждал, будто Наполеон уверил его, что союзные державы не возражают против возвращения императора на престол. Наполеон добавил, что ему неоднократно заявлял об этом генерал Коллер. 26 февраля, незадолго до отбытая с Эльбы, принимая представителей местной администрации, Наполеон заметил, что его прибытие во Францию будет встречено с удовлетворением иностранными державами.

Имеется и косвенное доказательство — пассивность английских, австрийских и французских властей, хотя они получали от своей агентуры на Эльбе многочисленные (сохранившиеся в архивах) донесения о подготовке Наполеона к высадке во Франции. В недавно опубликованных мемуарах ближайшего сотрудника Меттерниха графа Лебцелтерна сообщается, что австрийская разведка перехватила секретную переписку Наполеона с его бывшим маршалом и королем Неаполитанским Мюратом, которая не оставляла сомнений в намерении Наполеона покинуть Эльбу. Меттерних ознакомился с этими бумагами и… не принял никаких мер. Граф Ферран, морской министр в правительстве Людовика XVIII, уверяет в своих мемуарах, что отдал приказ послать из Тулона два или три военных корабля для наблюдения за островом Эльбой, так как получил достоверную информацию о предполагавшейся высадке Наполеона во Франции. Однако Ферран ушел в отставку, а его приказ был отменен.

Агенты Мариотта заранее информировали английского комиссара на Эльбе Нейла Кемпбела, что Наполеон намерен совершить побег с острова. Кемпбел, опытный военный и дипломат, получив это известие… на целых 12 дней (с 16 по 28 февраля) покинул Эльбу — сначала отправился в Ливорно, а потом во Флоренцию к своей любовнице. Правда, 23 февраля он направил на остров корвет «Партридж». Капитан судна Эди нанес визит Наполеону, и корабль сразу покинул остров. У императора должна была создаться уверенность, что Кемпбел не в состоянии в данный момент следить за его планами и помешать их осуществлению. Не уехал ли Кемпбел, дабы потом иметь возможность оправдываться тем, что его не было на месте во время бегства Наполеона с Эльбы?

Клеменс Меттерних

Между тем визит упомянутого Коллера мог быть связан не с попыткой спровоцировать Наполеона на высадку во Франции, а с переговорами о расторжении его брака с дочерью австрийского императора Марией-Луизой или о добровольном переселении с Эльбы куда-либо подальше от Европы. В английских документах, по крайней мере исследованных историками, отсутствуют какие-либо указания на планы побудить Наполеона к попытке вернуться на престол. (Впрочем, если бы такие «деликатные» намерения и существовали, трудно ожидать, чтобы о них что-либо сообщалось в официальных бумагах, сохраняемых в Английском государственном архиве.) Что же касается Кемпбела, то он проводил все время в обществе красивой графини Миньячи, говорившей равно хорошо на многих европейских языках и хорошо разбиравшейся в политике. Осталось неизвестным, была ли она агентом какой-либо из европейских держав или просто женщиной, любившей окружать себя покровом таинственности. Во всяком случае у Кемпбела оставалось мало времени для исполнения своих служебных обязанностей на острове Эльба.

Таковы некоторые факты, относящиеся к гипотезе английского историке П. Бартела. Какими бы ни были они интригующими, эта гипотеза остается очень слабо обоснованной. Тем не менее она продолжает вызывать интерес во Франции.

Еще одна теория такого рода связана с именем французского разведчика Монтолона. Как уже отмечалось, в последние годы правления Наполеона качество императорской разведки заметно ухудшилось. Многие ее наиболее способные организаторы были удалены со своих постов. К тому же и сам Наполеон все меньше был склонен выслушивать правдивые донесения, если они противоречили его планам. В 1812 году один из наполеоновских разведчиков, граф Шарль-Тристан де Монтолон, создал в Вюрцберге специальную организацию, которая должна была держать под наблюдением германские государства во время похода «великой армии» в Россию. Монтолон с каждой неделей сообщал в Париж министру иностранных дел Маре все более тревожные известия. 19 октября, когда Наполеон начал отступление из Москвы, Маре уведомил Монтолона, что тот впал в полную немилость у императора. Причиной оказалась женитьба Монтолона на племяннице канцлера Камбасереса, которая успела до этого побывать три раза замужем, и все три мужа развелись с ней, обвиняя в супружеской неверности. Наполеон выступил блюстителем нравов в самый неподходящий для себя момент, когда донесения Монтолона стали представлять особую ценность. Монтолон сопровождал императора в изгнание на остров Святой Елены. Существует гипотеза, приписывающая бывшему разведчику отравление Наполеона. Она основывается на химическом анализе волос Наполеона. К числу ученых, проводивших опыты с волосами Наполеона, принадлежат шведы Свен Форсхувуд и Андрес Вассен, а также Гамильтон Смит из университета в Глазго. В октябре 1961 года они напечатали в английском журнале «Нейчур» («Природа») статью, в которой пытались доказать версию об отравлении Наполеона. В 1982 году Форсхувуд совместно с американцами Б. Уэйдером и Л. Хэпгудом опубликовали книгу «Убийство Наполеона», которая была пересказана в августе того же года на страницах журнала «Ридерс дайджест», издающегося во многих миллионах экземпляров. В печати замелькали комплементарные высказывания о книге различных специалистов по военной истории. Форсхувуд, историк-любитель, занимавшийся изучением наполеоновского времени, в 1955 году познакомился с впервые опубликованными тогда «Записками» камердинера императора Луи Маршана. Форсхувуда поразило несоответствие между по дням описываемым Маршаном течением болезни Наполеона и результатами посмертного вскрытия тела. При вскрытии присутствовали семь английских докторов и корсиканец Франческо Антоммарши — личный врач Наполеона. Медики не пришли к согласию о причинах смерти. Были написаны четыре раздельных отчета. Все были согласны в том, что в желудке была обнаружена язва, которую Антоммарши назвал «раковой», другие доктора считали ее близкой к раковой опухоли. Отсюда возникла версия о смерти от рака, хотя это прямо не говорилось ни в одном из отчетов. Смерть от рака была диагнозом, устраивавшим английского губернатора Святой Елены Гудзона Лоу — она свидетельствовала о неосновательности слухов, что Наполеон умер, не перенеся тяжелого («убийственного», как писали некоторые очевидцы) климата острова. В одном английском отчете говорилось, что при вскрытии обнаружилось «увеличение печени». Лоу добился изъятия этого утверждения из отчета, опасаясь, что оно даст пищу для толков о смерти из-за неблагоприятных климатических условий. (Об этом эпизоде рассказал впоследствии один из врачей, когда он покинул остров.) Форсхувуд отметил, что при смерти от рака желудка наступает общее истощение организма, а Наполеон перед кончиной, напротив, болезненно располнел — такая тучность наблюдается у жертв медленного отравления мышьяком. Анализируя воспоминания Маршана и других о ходе болезни Наполеона, Форсхувуд утверждает, что в них отмечено не менее 22 из перечисленных в медицинской литературе 32 симптомов отравления мышьяком. Единственным способом обосновать версию об отравлении — помимо вскрытия гроба с телом императора, на что было бы абсурдно рассчитывать, — мог стать анализ волос, сбритых с головы Наполеона на следующий день после его кончины. Несколько прядей этих волос находилось у различных людей. Специалист по судебной медицине университета города Глазго Гамильтон Смит опубликовал в ноябре 1959 года в английском специальном журнале статью о новом методе выявления мышьяка в волосах. Теперь для анализа вместо 5 граммов, то есть примерно 5 тыс. волос, было достаточно нескольких или даже одного. Форсхувуд, объединивший свои усилия с Г. Смитом и токсикологом А. Вассеном, добыл волосы из прядей, которыми первоначально владели Маршан и другой слуга Наполеона — Жан Авраам Новераз, а также одно английское семейство, познакомившееся с Наполеоном на острове Святой Елены.

Метод Смита позволял выявлять содержание мышьяка в каждом из небольших 5-миллиметровых отрезков, на которые делили волос. Этот отрезок соответствовал примерно 15 дням жизни. Зная год, месяц и число, когда были сбриты волосы, оказалось возможным соотнести каждый отрезок с определенными датами и сопоставить с записями Маршана и других о ходе болезни Наполеона. Выявилось, что резкое обострение заболевания по времени совпадает с сильным (в несколько раз) повышением содержания мышьяка в соответствующем отрезке волоса. Считая тем самым доказанным факт постепенного отравления и даже установленными даты, когда Наполеону были даны — в пище или напитках — очередные дозы яда, Форсхувуд и его единомышленники попытались выяснить, кто же совершил преступление. Им могло быть лишь лицо, которое находилось при своей жертве все время (с 1816 года, когда началось отравление) и которое имело возможность подсыпать яд только самому Наполеону, не отравляя людей, которые делили с ним стол. Эти критерии устраняют из числа подозреваемых и всех англичан и ряд приближенных Наполеона, в частности генерала Гаспара Гурго, графа Эммануэля де ла Каза, мадам Альбину де Монтолон и других, покинувших остров Святой Елены задолго до 5 мая 1821 года, домоправителя Наполеона Франческо Чиприано, неожиданно скончавшегося в феврале 1818 года, по заключению врачей, от «воспаления кишечника» (поскольку шла речь о слуге, не производилось посмертное вскрытие). Точно так же преступник не мог быть в числе тех, кто, как доктор Антоммарши, приехал на остров много позднее. Дворецкий Пьеррон мог отравить всех, кто приглашался к столу Наполеона, но не его одного. Это относится и к двум слугам, Сен-Дени и Новеразу, которые лично не прислуживали императору.

Монтолон Альбина Монтолон

Граф Анри-Грасьен Бертран находился на Святой Елене все три года, но поселился со своей семьей отдельно и в последние годы заметно отдалился от императора, считая себя несправедливо обойденным Монтолоном в расположении и доверии Наполеона.

Остаются двое, которые имели возможность совершить преступление, — Маршан и Монтолон. Форсхувуд задался вопросом, что побудило этих людей отправиться вместе с Наполеоном в далекую ссылку. В отношении Маршана все ясно. Он служил Наполеону с юных лет, его мать также находилась в числе доверенной прислуги императорской семьи. Значительно сложнее обстоит дело с графом Монтолоном. Как мы убедились, отношения Монтолона с императором ранее складывались совсем негладко, что сказалось и на карьере графа. Во время первой реставрации Монтолон пытался войти в доверие к вернувшимся Бурбонам. И это ему удалось не только потому, что он являлся представителем старинного аристократического рода, но и по той причине, что его отчим граф Семонвиль был приближенным графа д’Артуа — лидера крайних роялистов, а также будущего короля Карла X. Монтолон получил чин генерала, но тут произошла новая осечка в его карьере — графа уличили в краже 5970 франков солдатского жалованья, хотя так и не предали военному суду за это серьезное преступление. Зачем было этому любящему удовольствия светской жизни аристократу появиться после Ватерлоо в окружении Наполеона, стать приверженцем побежденной стороны, добровольно обречь себя на то, чтобы провести лучшие годы жизни в далеком изгнании? И все это ради Наполеона, с которым у Монтолона были свои счеты. К тому же претензии графа к императору никак не убавились на Святой Елене, где Альбина де Монтолон, вероятно, сделалась любовницей Наполеона. Когда Монтолону об этом язвительно сказал генерал Гурго, тот ответил лишь, что не может ни подтвердить, ни опровергнуть ходившие слухи. Монтолон остался на острове и после отъезда жены с детьми во Францию. Он ни разу не просил разрешения покинуть императора и вернуться на родину, никогда не жаловался и лишь стремился оттеснить всех, кто претендовал на внимание Наполеона. Но достаточно ли всего этого, чтобы прийти к выводу, что Монтолон на Святой Елене выполнял поручение графа д’Артуа, который ради этого в свое время спас его от позора и тюрьмы? Граф д’Артуа в былые годы не раз пытался организовывать покушения на жизнь императора. Бурбоны были, несомненно, крайне заинтересованы в смерти Наполеона, но чтобы при этом она выглядела результатом естественных причин и не бросила даже тени подозрения на них самих. Отсюда и избранная система медленного отравления мышьяком — он ведь почти не оставлял следов, которые могли быть обнаружены при тогдашнем уровне химии и медицины. Недаром это был излюбленный яд у отравителей. Его даже называли «наследственным порошком», намекая, что он был средством ускорить кончину родственников с целью завладеть их состоянием.

У Монтолона находились ключи от винного погреба в Лонгвуде — здании, которое занимал Наполеон на острове, и граф имел все возможности дозировать отраву. Интересно поведение Монтолона в последние месяцы жизни императора. Он явно хотел устранить Антоммарши, который был сведущ в анатомии и мог заметить при вскрытии симптомы отравления. Монтолон неоднократно заявлял губернатору Лоу, что якобы, по мнению Наполеона, ему нужен более квалифицированный доктор, чем Антоммарши, и что следует просить Людовика XVIII направить из Франции более сведущего медика. Вряд ли Наполеон, постоянно учитывавший в эти годы опасность отравления, мог просить прислать врача по выбору Бурбонов.

Если Наполеон подвергался постоянному отравлению мышьяком, то лекарства, которые давали ему врачи в последние месяцы его жизни, — рвотный камень и каломель (хлористая ртуть), рекомендуемые тогдашней медициной, — могли в сочетании с действием яда лишь ускорить конец (они могли подавить способность желудка при рвоте удалять попавшую в него отраву).

Монтолон получил по завещанию Наполеона крупное состояние — свыше 1 млн. франков. Надо отметить, что он впоследствии сохранял связи с бонапартистами. В 1840 году он принял участие в авантюрном предприятии Луи Бонапарта (будущего Наполеона III), который отправился из Англии с группой своих приверженцев во Францию для захвата власти. Монтолон был арестован. Он все еще находился в тюрьме, когда в Париж был торжественно перевезен с острова Святой Елены прах Наполеона и погребен в Доме инвалидов. При перезахоронении гроб был вскрыт, и выявилось, что, хотя труп не подвергался бальзамированию, он исключительно хорошо сохранился за 19 лет, истекших с 1821 года, что происходит, когда в тканях тела содержатся большие дозы мышьяка.

Итак, химический анализ волос Наполеона, которые находились у нескольких лиц, проживавших в разных странах (часть этих волос почти несомненно подлинная), дал одинаковый результат — высокое содержание мышьяка. Но если даже волосы действительно принадлежали Наполеону, мышьяк мог попасть в них от пудры. Наполеону могли прописывать лекарства, содержащие небольшие дозы мышьяка, без всякого намерения отравить императора. Прием этих лекарств вполне может объяснить наличие мышьяка в волосах. Наконец мышьяк использовали и как средство консервации, и отрезанные волосы могли быть пропитаны мышьяком уже после смерти Наполеона с целью их сохранения. Кроме того, мышьяк мог попасть в тело, когда оно лежало в земле.

Между прочим, отметим, что слухи об отравлении Наполеона появились еще в последние годы его жизни. Они муссировались самим Наполеоном и его ближайшим окружением, включая того же Монтолона, с целью добиться перевода бывшего императора с острова Святой Елены в другое место ссылки. Эти слухи неоднократно воспроизводились в тогдашней печати и даже стали в 1818 году предметом обсуждения на Аахенском конгрессе Священного союза.

Тем не менее французские газеты заподозрили Форсхувуда и его соавторов в запоздалой попытке реабилитации действий английского правительства, приведших к преждевременной смерти Наполеона.

Однако в самой Франции имела хождение еще менее обоснованная легенда, связанная с кончиной императора. Существовало предание о бегстве Наполеона с острова Святой Елены. Оно приписывало тайной бонапартистской организации похищение бывшего императора из-под стражи и подмену его чрезвычайно похожим на Наполеона капралом Франсуа Робо, который и умер на Святой Елене 5 мая 1821 года.

Двоюродный дядя Наполеона кардинал Феш и мать императора Летиция осенью 1818 года и в 1819 году действительно были — как это ни странно — одно время убеждены в том, что узник острова Святой Елены сумел спастись бегством. Именно поэтому они, отвергнув возможность направить к Наполеону первоклассного врача, что было связано с немалыми расходами, послали взамен молодого доктора Антоммарши. Скаредная Летиция, тем не менее ничего не жалевшая для сына, конечно, не хотела тратиться на медика для лечения человека, который подменил императора.

Послушаем теперь другие доводы сторонников этой теории, например Т. Л. Уиллера, автора книги «Кто покоится здесь. Новое исследование о последних годах Наполеона» (Нью-Йорк, 1974 год). Он подчеркивает, что у Наполеона уже имелся опыт незаметного исчезновения с острова — побег в 1815 году с Эльбы. Подготовка к этому бегству включала и использование приемов, позволивших обмануть вражеских лазутчиков, которых подсылал к Наполеону британский комиссар на Эльбе Кемпбел, так же как и губернатор острова Святой Елены Гудзон Лоу, помешанный на шпионаже. Поскольку секреты приготовления к бегству с Эльбы не были раскрыты, их повторили на Святой Елене. Нельзя поверить, что такой человек, как Наполеон, был готов смириться со своей участью. Он решил покинуть остров, но так, чтобы тюремщики и после его бегства не подозревали об этом. Наполеон совершенно сознательно обострял отношения с губернатором и его чиновниками, разыгрывая сцены гнева, с тем чтобы держать англичан подальше от Лонгвуда. Поскольку вся переписка Наполеона и его приближенных просматривалась Лоу, а потом и в Лондоне, пленники прибегали начиная с 1816 года к посылке тайных курьеров. Бонапартисты не раз делали попытки организовать бегство Наполеона. Одну из них предприняла его бывшая любовница Полина Фуре (Клеопатра), которой после развода Наполеон нашел нового богатого мужа. Госпожа де Раншу (как стала именоваться Полина) в 1816 году приехала в Рио-де-Жанейро и купила корабль «Тру бладид янки» для спасения Наполеона. Несмотря на неудачу этой попытки, Полина продолжала действовать вместе с другими бонапартистами в Бразилии. Воспоминания приближенных Наполеона о жизни в Лонгвуде весьма тенденциозны, а мемуары англичан передавали лишь ходившие слухи, поскольку к бывшему императору изредка приглашали лишь отдельных лиц — врачей или путешественников, ненадолго прибывших на остров. Никто из посторонних, посетивших Наполеона с 1818 по 1821 год, не был знаком с ним в прежние времена. Никто из англичан с осени 1818 года не видел вблизи знаменитого пленника.

Сам же Наполеон якобы добрался до Италии, где и поселился в Вероне под именем лавочника Ревара. Там он жил до 1823 года. В сентябре этого года Ревар исчез, а через пару недель часовой, охранявший Шенбруннский замок в Вене, где лежал больной сын Наполеона, застрелил какого-то незнакомца, пытавшегося перелезть через каменную дворцовую ограду. Тело убитого отказались выдать явившимся немедленно представителям французского посольства и похоронили рядом с тем местом, которое было предназначено для погребения жены и сына Наполеона. Этот рассказ с некоторыми вариациями был не раз использован в литературе: на него падал отсвет «наполеоновской легенды», которой отдали дань Пушкин, Лермонтов, Гейне.

С конца 1817 года и особенно начиная с 1818 года под разными предлогами остров покинули многие приближенные императора — генерал Гурго (Ла Каз уехал еще в 1817 году), потом сразу шестеро слуг, а также слуги приближенных Наполеона. К середине 1819 года осталась только половина из живших ранее в Лонгвуде французов.

25 августа мадам Бертран написала в письме родным: «Мы добились успеха. Наполеон покинул остров». Эта перехваченная записка вызвала большую тревогу в Лондоне. Лоу получал строгие приказы, но Наполеон уже был подменен Робо, которого еще в 1808 году взяли на роль двойника и, возможно, подучили для хорошего исполнения этой роли. Робо, вероятно, приехал на одном из кораблей Ост-Индской компании, которым разрешали бросать якорь в гавани Джеймстаун. Больной Робо должен был умереть — это было важно для «наполеоновской легенды» и чтобы спасти участников побега от жестоких преследований. Наполеон, уехав в Верону, поддерживал связи с Робо и, вероятно, прислал свое завещание (оно ведь было якобы написано на Святой Елене в присутствии одного только Монтолона). Вероятно, о побеге знали по крайней мере некоторые из представителей союзных держав — русский, австрийский, французский комиссары, но они по различным мотивам предпочли не заявлять об этом. Таковы главные аргументы сторонников версии о бегстве Наполеона — они, как и многие другие дополняющие их доводы, по сути дела являются простыми предположениями.

Версия о подмене Наполеона не подтверждена никакими доказательствами. Все документальные свидетельства, которые приводились ее приверженцами (например, запись в архиве селения Баленкура, департамент Мез, — на родине Робо — о том, что тот умер на острове Святой Елены), при проверке оказались вымыслом. Легенда страдает и явными противоречиями. Робо уехал из Баленкура в конце 1818 года, между тем болезнь, которая свела в могилу Наполеона, обнаружилась еще за год до этого, в октябре 1817 года. Бумаги, которые писал и диктовал Наполеон в последние годы и даже месяцы жизни, свидетельствовали о знании сотен вещей, множестве подробностей, деталей, которые были известны только императору, а никак не его двойнику. (Сведения о провалах памяти у Наполеона в это время, на которые ссылаются сторонники легенды, не соответствуют действительности.) В 1823 году Наполеон достиг бы 54-летнего возраста, и вряд ли тучный больной человек мог перелезть ночью через высокий каменный забор, окружавший Шенбруннский замок. Таким же образом оказываются неправдоподобными и другие эпизоды рассказа о подмене Наполеона, не говоря уж о тех, которые прямо опровергаются сохранившимися документами.

Легенда получила столь широкое распространение, что вызвала даже парадоксальные и пародийные трактовки. Так, в романе французского писателя и историка С. Лейса «Смерть императора» (1986) император не только становится мелким бакалейным торговцем, но и скрывается в сумасшедшем доме, где все содержащиеся в нем больные считают себя Наполеонами…

В 1968 году французский историк Ж. Ретиф де ла Бретонн выдвинул гипотезу о подмене англичанами тела умершего Наполеона трупом скончавшегося за три года до этого домоправителя пленного императора — Франческо Чиприано. Он был уличен Наполеоном в шпионаже в пользу англичан и отравился крысиным ядом. По мнению французского историка, в 1840 году в Париж перенесли останки Чиприано, а тело Наполеона было похоронено в часовне в Вестминстерском аббатстве. Эта гипотеза также была сочтена необоснованной большинством занимавшихся ею историков.