Через восемь лет после своей первой работы о таинственном арестанте и через три года после опуса Арреза М. Паньоль опубликовал еще одну книгу на ту же тему «Секрет железной маски». В ней он пытается дополнительно обосновать свою гипотезу, пытаясь ответить на возражения критиков, на доводы в пользу кандидатуры Фуке (об этом ниже), привлечь документы, которые ранее не привлекались историками при попытках разгадать старую тайну.

Первое возражение, которое должен был отклонить Паньоль, считавший «маску» братом-близнецом Людовика XIV, сводилось к тому, что рождение наследника престола происходило чуть ли не на глазах у 20 свидетелей. Было бы невозможно скрыть от них, что королева Анна Австрийская разрешилась двойней. Паньоль стремится доказать, напротив, что это было вполне возможно. Он приводит данные о циркулировавших в Париже слухах, что королева родит двойню. Может быть, это предсказание было результатом «утечки информации», исходившей из придворных кругов.

Как бы то ни было, такое предсказание должно было встревожить Ришелье: ведь рождение близнецов — это опасность, чреватая разжиганием гражданской войны, в которой враждующие группировки могут использовать наличие двух равноправных претендентов на престол. И всемогущий министр принял меры… После рождения первого ребенка королева на четверть часа оставалась наедине с повивальной бабкой Перронет, над младенцем был быстро совершен обряд малого крещения. И пока Людовик XIII принимал поздравления в часовне по случаю радостного события, пока отслужили благодарственный молебен, второго новорожденного тайно унесли из покоев королевы и спрятали в одной из комнат замка, чтобы ночью или назавтра увезти куда-то в деревню, где и воспитали как незаконного сына какой-то придворной дамы. Между прочим, молебен, вопреки традиции, отслужили не в соборе в присутствии тысяч людей, а в часовне при участии всего около 40 избранных лиц. Возможно, что такое непонятное изменение обычной процедуры было вызвано стремлением в шуме благодарственною молебна оставить незамеченным похищение второго младенца. Таким образом, Паньоль считает, что устранил одно из главных препятствий в пользу выдвигаемой им кандидатуры. У Людовика XIV мог быть брат-близнец, рождение которого могло остаться в тайне. (Разумеется, даже если признать доказанным этот тезис, надо помнить, что речь идет лишь о возможности, а не о факте рождения второго ребенка.)

Следующим шагом Паньоля было выдвижение гипотезы о том, кем же был Эсташ Доже, если его нарекли этим именем только после ареста в июле 1669 г. Для выяснения этого Паньоль обратил внимание на то, какие меры предосторожности принимали как раз в этот и последующие месяцы по приказу из Парижа в Пинероле. Сен-Мар помимо своей роты, насчитывавшей 66 человек, имел право требовать помощи от командующего крепостью Пинероля маркиза де Пьенна, под началом которого находились 700 солдат. Иными словами, здесь, на границе, принимались меры для отражения возможного нападения. Целью такого внезапного налета во время мира могло быть только освобождение кого-либо из арестантов. А этим арестантом мог быть только «маска». Кто же и почему мог попытаться освободить его? Для ответа на этот вопрос Паньоль обращается к исследованию истории заговора Ру де Марсийи, одного из важных эпизодов тайной войны во второй половине XVII в.

…Вернемся к маю 1668 г. и к уже хорошо известному нам по предшествующим страницам сэру Самуэлю Морленду, к тому самому агенту кромвелевской разведки, который с большой ловкостью потом переметнулся на сторону Карла II. Морленд считал, что достаточно щедрых милостей от нового правительства он не получил, и постоянно искал, где можно было бы прихватить деньги. С этой целью он не брезговал своим привычным занятием — шпионажем — и появился в резиденции экстраординарного французского посла Рювиньи, тоже упоминавшегося ранее в нашей книге. Он прибыл в Лондон для ведения переговоров по ряду специальных вопросов, касающихся, в частности, судоходства, тогда как все остальные дела оставались в ведении приехавшего через несколько месяцев постоянного посла Шарля Кольбера де Круаси. Надо заметить, что Рювиньи пользовался особым доверием Людовика XIV. После отмены в 1685 г. Нантского эдикта о веротерпимости король предложил в виде исключения сохранить для протестанта Рювиньи право исповедовать свою религию. Так Морленд появился в доме Рювиньи с крайне важной и тревожной новостью. Англичанин сообщил послу, что собирается опубликовать трактат под названием «История евангелических церквей Пьемонта» и что поэтому к нему питают полное доверие и дружеские чувства протестантские эмигранты в Лондоне, и среди них Ру де Марсийи. От него Морленд узнал, что готовится заговор против французского короля. Чтобы Рювиньи сам убедился в правдивости этого сообщения, Морленд пригласил посла к себе домой. Там, укрывшись в одной из комнат, посол имел возможность услышать разговор за обеденным столом между Морлендом и ничего не подозревавшим Ру. Сильно подвыпивший заговорщик откровенно отвечал на вопросы, которые ему с большим искусством ставил Морленд (список этих вопросов был составлен самим Рювиньи).

Сразу после этого 29 мая Рювиньи отправил известие Людовику XIV о подготовке восстаний во многих провинциях Франции — в Провансе, Лангедоке, Гиени, Дофине, Пуату, Нормандии, Бретани. Заговорщики имели связи со швейцарскими кальвинистами и рассчитывали провозгласить республику в то время, когда армии Людовика XIV будут заняты войной против коалиции иностранных держав — Испании, Голландии и др. Но особенно тревожно было то, что Ру имел беседы с Арлингтоном, в ходе которых соглашался на отделение большинства из этих провинций от Франции и признание в качестве их правителя младшего брата короля Карла II герцога Йоркского. (Здесь прервем на минуту изложение доводов Паньоля, чтобы напомнить: это был тот самый Генри Беннет, граф Арлингтон, который в январе 1668 г. заключил договор о тройственном союзе между Англией, Голландией и Швецией. Для подрыва этого союза французскому послу Кольберу де Круаси, прибывшему в Лондон в августе 1668 г., было поручено предложить Арлингтону огромную взятку и обязательство уплачивать большую ежегодную пенсию. Таким образом, возможность секретных переговоров между Арлингтоном и Ру весной 1668 г. как будто не противоречит известным фактам.)

Рювиньи не ограничился подробным донесением о «заговоре Ру». О самом главном он решил лично доложить Людовику и отправился с этой целью в Париж. Получив все нужные сведения, французский король потребовал от Карла II выдачи Ру, натурализовавшегося в Англии. Но заговорщик был заранее предупрежден кем-то (вероятно, Арлингтоном) об этом требовании и поспешно покинул британские пределы. Людовик XIV обещал за его поимку большую награду — 300 тыс. ливров. После долгих розысков французская разведка обнаружила, что Ру скрывается у одного из своих друзей в Швейцарии. В мае 1669 г. небольшой отряд французских гвардейцев под командованием ни больше ни меньше как знаменитого французского полководца маршала Тюренна, тайно пересек швейцарскую границу и похитил Ру. 19 мая он был заключен в Бастилию. Находясь в тюрьме, Ру требовал свидания с королем, обещая открыть ему важные тайны. В ответ лишь министр Лионн приказал подвергнуть Ру допросу под пыткой. После допроса Лионн объявил: «Намерения Ру — это сумасбродство безумного». Паньоль сравнивает это заявление с характеристикой Ру, данной ему Самуэлем Морлендом еще много ранее, 20 июля 1668 г., в письме к тому же Лионну: «Ру — плохой француз, держащий столь странные речи, и главным образом против короля в особенности, что это внушает ужас. Это заставляет ожидать событий, от которых волосы встают дыбом». По мнению Паньоля, в планах заговорщика не было ничего, что можно было счесть «странным» и «безумным», как о том писали Морленд и Лионн. «Безумным» они, вероятно, сочли утверждение Ру об участии в заговоре брата-близнеца Людовика XIV. Этот аргумент Паньоля не представляется убедительным. В переписке сановников абсолютистского государства и их приспешников заговорщики против короля нередко именуются не только злодеями, но и безумцами. Подразумевалось при этом, что, находясь в здравом уме, невозможно покуситься на священную особу монарха, помазанника божьего. Кроме того (как пишет сам Паньоль в другом месте своей книги), власти первоначально принимали Ру за опасного преступника, а несколько позднее стали утверждать нечто прямо противоположное: никакого заговора вообще не было, все, мол, сводилось к пустой болтовне. Замечания Лионна, видимо, предвосхищали эту вторую, вскоре ставшую официальной версию. Для выдвижения ее не требовалось даже особой изобретательности, поскольку подобный прием не раз использовался правительством и ранее, для того чтобы принизить значение его противников. Не придавая поэтому особого смысла словам о «странных», «безумных» речах Ру, как это делает Паньоль, последуем за ним в рассмотрении других обстоятельств дела этого заговорщика.

Во время, когда в Бастилии Лионн продолжал вести допросы Ру, министр получил депешу из Лондона, датированную 3 июня 1669 г. В ней посол Кольбер де Круаси извещал о существовании некоего Мартина, бывшего слугой у Ру. Лионн немедля ответил. «Нужно любой ценой доставить к нам этого слугу Мартина». С 18 по 21 июня происходил суд над Ру. 21 июня состоялась его публичная казнь колесованием. При казни рот Ру был завязан тряпкой. Почему стремились помешать ему говорить, каких разоблачений могли опасаться власти?

Во всяком случае, конечно, не разоблачения переговоров с Карлом II и его министром Арлингтоном. Но те оказались в очень неловком положении, тем более что в Лондоне надеялись на получение очередной французской субсидии. Карл II поэтому клялся Кольберу де Круаси, что знать не знал, ведать не ведал о «заговоре Ру». В свою очередь, Людовик XIV столь же лицемерно делал вид, что принимает за чистую монету эти заверения. В таких условиях Карл II не мог отказать в настойчивой просьбе о выдаче или в согласии на похищение Мартина. Кстати, в письме французского посла упоминается, что Мартин не подчиняется «приказам своего государя». Следовательно, по мнению Паньоля, как выяснилось, Мартин — француз. Так что его фамилию надо было произносить по-французски: не «Мартин», а «Мартен».

Первый секретарь посольства Жоли попытался убедить Мартина поехать в Париж и сообщить, что он знает о замыслах своего бывшего хозяина. Мартин благоразумно отказался, ссылаясь на то, что он, мол, ничего не знает и боится, что во Франции его упрячут в тюрьму. После того как стало известно о казни Ру, тем более нельзя было рассчитывать на добровольную явку Мартина. Прежде чем продолжить повествование, отметим, что этот эпизод плохо согласуется с гипотезой, что Мартин (или по крайней мере тот Мартин, с которым вел переговоры Жоли) был французом. Иначе и смысла не было уговаривать его отправиться во Францию на расправу.

Посольство было озабочено и вопросом о выдаче сообщника Ру, некоего Вейраса. Кольбер де Круаси писал Лионну 1 июля, что может попросить Карла II организовать похищение Мартина и передачу его в Кале в руки французских властей. Ответа Лионна в архивах не сохранилось. Это может свидетельствовать о том, что тогда сразу Лионн не дал никакого ответа, или о том, что положительный ответ на столь деликатный вопрос министр не рискнул доверить бумаге и предпочел послать специального курьера в Лондон. Паньоль уверен, что правильно последнее предположение, но обосновать его может только с помощью дополнительной гипотезы. 4 (или 5) июля Карл II направил записку своей сестре Генриетте, что посылает другое письмо к ней, которое привезет — уже знакомый нам — аббат Преньяни. (Напомним: один из отпавших кандидатов на роль «маски».)

Паньоль считает, что письмо, присланное с Преньяни, выражало согласие на похищение Мартина. Между прочим, Преньяни должен был покинуть Лондон 4—5 июля, но задержался на один или два дня, поскольку письмо короля еще не было готово. Это дополнительное доказательство того, что Карл II не хотел переслать его с обычными курьерами. По мнению Паньоля, письмо содержало согласие на просьбу французского посла выдать «слугу Мартина» и сообщение, что того передадут через несколько дней в Кале французским властям. Правда, 13 июля Лионн пишет Кольберу де Круаси, что после казни Ру нет необходимости заставлять Мартина прибыть во Францию, что же касается Вейраса, то «пусть Господь позаботится о его наказании». На основе этого письма некоторые историки пришли к выводу, что Мартин так и не был выдан Франции. По мнению же Паньоля, письмо, напротив, извещало Кольбера де Круаси о полном успехе операции и,'таким образом, не следует больше заниматься делом этого «слуги». Действительно, Ру был казнен 21 июня, а через три дня, 24 июня, Лионн еще настаивал на выдаче Мартина. 1 июля посол докладывал, что примет необходимые меры, а 13 июля, то есть когда прошло уже более чем три недели, министр вдруг теряет интерес к Мартину. Если бы письмо было искренним, оно было бы написано через день-два после казни, то есть 23 или 24 июня, или в крайнем случае сразу после получения письма посла от 1 июля, а не от 13 июля. Итак, по гипотезе Паньоля, Мартин был выдан Франции за неделю, разделяющую дату отъезда аббата Преньяни и дату письма Лионна, предписывавшего прекратить подготовку к похищению Мартина.

Удалось ли Паньолю с помощью указанной гипотезы и ряда умозаключений решить загадку, был ли Мартин арестован в Кале в начале июля 1669 г.? К сожалению, этого сказать никак нельзя. Можно утверждать, что Ру действительно имел в услужении англичанина Мартина, который, однако, уволился или был уволен еще до того, как заговорщик в конце февраля 1669 г. уехал из Англии в Швейцарию. Этот Мартин был, по данным Лионна, очень недоволен своим бывшим хозяином. Он был разыскан в Лондоне, где жил со своей семьей. Именно этот Мартин отказался ехать во Францию, чтобы давать показания, сославшись на то, что ему ничего не было известно о заговоре против французского короля. Казалось, после всего этого очевидно, что Мартин столь же не подходит на роль «маски», как, возможно, втянутый в это дело аббат Преньяни (кандидатура которого, как мы помним, отпала после того, как было установлено, что он скончался в Риме, а не в Бастилии). Однако Паньоль считает, что под именем Мартина был арестован в Кале француз, связанный с Ру и принявший имя бывшего слуги заговорщика. Нетрудно обнаружить здесь очевидную слабость всего построения Паньоля, сколько бы он ни старался прикрыть ее утверждениями, что, только допуская существование подлинного Мартина и его французского двойника Мартена, можно объяснить известные нам факты (о чем будет сказано позднее). Все это остается простым домыслом, не подкрепленным никакими прямыми документальными свидетельствами.

Ну что же, примем пока такое допущение и посмотрим, насколько оно способно объяснить тайну «маски». Прежде всего попытаемся, исходя из сделанного предположения, реконструировать ход событий после ареста Мартена. Арестованного держали, вероятно, в цитадели города Кале или в его окрестностях, где его допрашивал, возможно, сам Лувуа. Допрос продолжался более декады, так как военный министр вернулся в Париж 19 июля и доложил все, что ему удалось узнать, Людовику XIV. Тот несколько дней колебался, поскольку только 26 июля был подписан приказ Сен-Мару принять от мэра Дюнкерка де Воруа слугу Эсташа Доже. Сам Воруа получил предписание министра 3 августа. Арестант был доставлен в Пинероль 24 августа. Следовательно, путешествие заняло целых 20 дней. Между тем сам Лувуа добирался до Пинероля всего за четыре дня. Может быть, арестованный был нездоров и его нужно было лечить? Он ведь потом много болел. А может, ему устроили свидание с королем? Предположения, предположения… Факты, приводимые Паньолем, укладываются им в ложе произвольной конструкции.

Как уже отмечалось, до процесса и казни Ру его официально представляли как опаснейшего преступника. Маршал Тюренн с торжеством рассказывал о том, как ему удалось похитить Ру в Швейцарии, хотя это было признанием грубого нарушения международного права. А после казни стали говорить, что замыслы Ру свелись к пустой похвальбе. Не хотели ли власти создать впечатление, что раз не было заговора, то, естественно, не было и сообщников у Ру? Такой вопрос задает М. Паньоль. На наш взгляд, стремление приуменьшить масштабы заговора могло быть вызвано различными мотивами.

Итак, слугу Мартена, задержанного после приезда из Англии под именем «слуги Эсташа Доже», отослали в Пинероль. Отметим, что арестованного не судили и не приговорили к четвертованию или колесованию — наказанию, которое полагалось за покушение на монарха и которому был подвергнут Ру. Возникает вопрос: откуда взялся новый псевдоним Мартена — «Эсташ Доже»? Об этом можно только догадываться. Быть может, толчком к придумыванию его явилась история Эсташа Доже де Кавуа, о которой уже говорилось. (Между прочим, как дополнительно выяснено исследователями, Эсташ Доже де Кавуа к июню 1669 г. уже год как находился в тюрьме, что не являлось секретом для современников. Он умер в 1679 г.) Однако, как считает Паньоль, выдумка насчет лакея «Эсташа Доже» оказалась неудачной. Подчеркивая, что речь идет лишь о «слуге», правительство само опровергало эту версию, принимая чрезвычайные меры предосторожности с целью предотвратить контакты узника с кем-либо на воле и в охране тюрьмы, в которой содержался заключенный в маске.

Между прочим, обращает на себя внимание, что упомянутый Лувуа явно опасался возможности какого-то нападения на тюрьму. Иначе зачем было посылать специальный приказ начальнику гарнизона Пинероля маркизу де Пьенну? В этом приказе де Пьенну, знатному сеньору, стоявшему по социальному положению и по месту на служебной лестнице значительно выше, чем выскочка Сен-Мар, указывалось, что тот является полным хозяином в тюрьме, порученной его ведению, и ни в коей мере не является подчиненным маркизу, на что тот выдвигал претензии. Более того, согласно этому приказу, Сен-Мар получил право требовать в любой момент, когда сочтет это нужным, помощь де Пьенна и находящихся под его командой 700 солдат. (Аналогичные разъяснения были даны и губернатору Пинеро-ля.) Однако кто мог и с какой целью совершить нападение на тюрьму, расположенную на границе Пинероля? Целью могло быть только освобождение «маски», и совершить его могла какая-то группа швейцарцев, принимавших участие в «заговоре Ру». Эта попытка, предпринятая сотней людей, могла оказаться успешной, если бы роте Сен-Мара не пришел на помощь гарнизон города. Заговорщики, вероятно, учли бы, что Людовик XIV, находившийся во враждебных отношениях с Нидерландами и Испанией, не мог позволить себе вторжение в Швейцарию, ссылаясь на то, что увезли из тюрьмы какого-то лакея, и вдобавок снова привлекая внимание Европы к грубому нарушению международного права, совершенному самим французским королем при похищении Ру.

Надо заметить, что гипотеза, согласно которой имя Мартина — Мартена является второй маской узника в маске, не является догадкой Паньоля. Ее еще в начале нашего века выдвинул английский историк А. Лэнг в книге «Трагедия слуги». Он, однако, не располагал теми документами, которые с тех пор удалось раскопать исследователям. У Лэнга нашлись последователи и до Паньоля (к этому мы еще вернемся).

Новая маска «Эсташа Доже» позволяла уверить тех, кто мог заметить его исчезновение и стараться выяснить его судьбу, что он умер в какой-нибудь отдаленной тюрьме. Итак, псевдоним «Эсташ Доже» был лишь прикрытием другого псевдонима — «Мартен». Но кто же скрывался под псевдонимом «Мартен»? М. Паньоль считает, что любой кандидат на роль «Мартена» должен удовлетворять целым 13 условиям («подходящий» возраст, довольно широкая начитанность и благочестие, которое обнаруживал заключенный в маске, и т.д., включая главное из них — бесследное исчезновение в июле 1669 г.). Всем этим требованиям удовлетворяет некий Джеймс де ла Клош, полная загадок биография которого давно уже привлекала внимание историков. Паньоль попытался суммировать и пополнить доводы в пользу кандидатуры де ла Клоша. К чему они сводятся? Что известно об этом загадочном персонаже?

В 1668 г. человек, носивший это имя, жил на английском острове Джерси. Согласно концепции Паньоля, после смерти Ришелье его преемник кардинал Мазарини, посвященный в тайну, в 1644 г. отослал мальчика вместе с повитухой Перронет в Англию, которая отправилась туда, чтобы принять роды у королевы Генриетты-Марии, жены Карла I и сестры Людовика XIII. Имеются сведения, что Перронет выдали на дорогу огромную сумму денег — 20 тыс. пистолей, они явно предназначались тем, кто возьмет на себя воспитание ребенка. Выбор пал на богатую аристократическую семью Картретов на острове Джерси, расположенном неподалеку от французского побережья. Были приняты меры, чтобы ребенок умел свободно говорить по-французски. В Англии шла гражданская война, в которой сторонники Карла I — кавалеры стали терпеть поражение. Тогда Генриетта-Мария отослала на попечение Картретов своего 15-летнего сына Карла. Именно на Джерси, остававшемся последним оплотом кавалеров, он после казни в 1649 г. своего отца был провозглашен королем Карлом II. Находясь на Джерси, Карл оказывал внимание молоденькой Маргарет Картрет. Поговаривали, что Джеймс де ла Клош, родившийся после отъезда Карла II с острова, являлся его сыном. Эти слухи были связаны с тем, что мальчик был похож на Карла II. Но ведь тот обликом напоминал своего кузена Людовика XIV — тот же длинный нос, подбородок с ямкой посредине, тот же рот и тот же взгляд. (Добавим, что, вопреки мнению Паньоля, портреты обоих королей не дают, как кажется, оснований для столь категорического суждения.) В 1557 г. Маргарет Картрет вышла замуж за протестантского проповедника Жана де ла Клоша, отсюда и происходит фамилия юного Джеймса, который до этого, видимо, получил основательное образование, так как хорошо говорил и писал по-французски. В 1668 г. Джеймс неожиданно объявил себя незаконным сыном Карла II. Однако «веселый монарх», который хорошо относился к своим бастардам — двоих из которых он даже наделил титулами герцогов, — твердо заявил, что не было никаких незаконных детей на Джерси. Потерпев неудачу в своих домогательствах, Джеймс де ла Клош тем не менее стал именовать себя «принцем Стюартом» и уехал в Гамбург, где перешел в католичество. В апреле 1668 г. он уже находился в Риме и обратился с просьбой к иезуиту отцу Олива, ведавшему обучением неофитов, вступавших в члены «Общества Иисуса», помочь его принятию в орден. Для подкрепления своей просьбы де ла Клош показал письмо Карла II римскому первосвященнику, в котором король признавал де ла Клоша своим сыном. Было представлено и письмо от шведской королевы Христины, перешедшей в католичество, в котором она также удостоверяла, что де ла Клош — сын английского монарха и что это ей стало известно от самого Карла II. Иезуиты были в восторге, предвкушая возможности, которые мог получить орден от приема в свои ряды отпрыска Карла II. Пока де ла Клош усваивал азы иезуитской науки, он получал письма от Карла II — «нашему возлюбленному сыну принцу Стюарту». Все хорошо шло примерно полгода, покуда не стало известно, что в Рим прибудет королева Христина и что она намеревается провести несколько дней в аббатстве, где проходил обучение де ла Клош. После этого от Карла II было получено письмо с требованием, чтобы Джеймс немедля прибыл в Лондон. В соответствии с правилами ордена, его отправили в дорогу в сопровождении другого иезуита. Но Джеймс во Франции покинул своего соглядатая и в октябре или ноябре 1668 г. отправился в Англию. И после этого он совершенно и навсегда исчезает из виду.

Вместе с тем в июле 1669 г., как раз когда в Кале был арестован Доже, в Неаполь прибывает некто, именующий себя «принцем Стюардо». Он именовал себя сыном Карла II, но женился на дочери местного трактирщика. Возникло подозрение, что деньги, которыми он сорил без счета, фальшивые. Его арестовали, но выяснилось, что золотые монеты, которые он тратил, отнюдь не поддельные, и он был освобожден. 10 сентября некий «английский агент» Кент объявил, что «принц Стюардо» недавно скончался в Неаполе, оставив странное завещание. В нем он объявил себя сыном Карла II и некоей Марии-Генриетты Стюарт, назначил душеприказчиком «своего кузена короля Франции», требовал, чтобы Карл II дал его сыну титул наследника престола принца Уэльского, выплатил огромные суммы его неаполитанской родне. «Принц Стюардо» оставлял сыну какой-то маркизат, никогда не существовавший в действительности, и другие подобные владения. На этом опять-таки кончаются наши сведения и о «принце Стюардо», каким-то образом, пв всей вероятности, связанные с историей Джеймса де ла Клоша. Каким же именно?

Прежде всего о главных документах, содержащих сведения о Джеймсе де ла Клоше — письмах Карла II к своему «возлюбленному сыну». Они, естественно, вызывают сильнейшие подозрения. Письма эти нашлись через два без малого столетия после времени их написания. В 1842 г. английский католический историк Лингард получил от иезуита Рэндала Литго предложение написать работу о де ла Клоше. Выразив согласие, ученый получил от своего корреспондента копии писем Карла II к де ла Клошу и отцу Олива. Заключение Лингарда было категорическим: письма подложны. Действительно, в них, например, говорится, что Генриетта-Мария, мать Карла II, находится у сына в Лондоне, тогда как на деле она уехала в 1665 г. во Францию. В одном из посланий Карла отмечается, что оно написано в Лондоне, в Уайтхолле, тогда как в это время Карл II, спасаясь от эпидемии чумы, укрылся вместе с двором в Оксфорде. Последующие исследования, авторы которых, включая и М. Паньоля, разыскали оригиналы упомянутых и других писем Карла к де ла Клошу и Олива, лишь подтвердили вывод о том, что речь идет о грубой фальшивке. Действительно, одно сравнение фотокопий этих писем с бесспорными автографами Карла II показывает, что фальсификатор даже не стремился имитировать подпись короля, которую он, вероятно, никогда не видел.

Но разоблачение подделки еще не решает вопроса о том, кем же в действительности был Джеймс де ла Клош, что с ним приключилось в Лондоне в конце 1668 г. и первой половине 1669 г. и в каком отношении он находится с «принцем Стюардо» из Неаполя, а в конечном счете — о его связи со слугой «Эсташем Доже». Ответы на эти вопросы были различными у разных историков, причем для разгадывания загадки, разумеется, было необходимо изучить фальшивые письма Карла II, поскольку они принадлежали де ла Клошу и поэтому могли пролить свет на его цели и намерения.

В 1862 г. известный английский историк Актон (к слову сказать, признавший подлинность писем) считал, что де ла Клош был бастардом Карла II, что он в конце 1668 г. или начале 1669 г. был убит лакеем, который с его деньгами и бумагами прибыл в Неаполь под именем «принца Стюардо». Эту версию, правда с признанием подложности писем, защищала в 1904 г. английская исследовательница Кэри в книге «Острова Па-де-Кале и Ла-Манш». Она предположила, что появление «принца Стюардо» — это трюк самого Карла II, имевший целью объяснить исчезновение де ла Клоша, который по просьбе короля был арестован во Франции и стал «маской». А Лэнг, тоже считая письма подлинными, полагал, что истинный де ла Клош скрывался под маской иезуита. Бэрнс в книге «Человек под маской» (1908 г.) полагал, что де ла Клош — это аббат Преньяни, который как знающий тайну Дуврского договора был обречен на вечное заточение. Тогда, как мы уже знаем, не были известны мемуары одного современника, засвидетельствовавшего, что аббат Преньяни умер в 1679 г. в Риме.

М. Паньоль обращает внимание на тот факт (отмеченный еще Бэрн-сом), что в последнем из фальшивых писем короля содержится совет де ла Клошу по дороге в Лондон посетить сестру Карла II Генриетту, герцогиню Орлеанскую. Это может означать, что де ла Клош, сочинивший это письмо, намеревался добиваться аудиенции у сестры короля. Между тем в безусловно подлинном письме Карла к герцогине, датированном 20 января 1669 г., он сообщал, что его письмо привез «итальянец, ни имени, ни звания которого Вы не знаете. Он передал мне Ваше письмо в столь темном коридоре, что я при встрече не узнал бы его в лицо». Паньоль вслед за другими авторами полагает, что слово «итальянец» в контексте письма означает «человек, прибывший из Италии». Надо признать, что в целом это действительно очень темное место в письме Карла. Однако вряд ли оно дает основание для догадки Паньоля, что это был ответ на исчезнувшее письмо Генриетты. В последнем она обращала внимание Карла на сильное сходство де ла Клоша с Людовиком XIV, которого Карл II отлично знал со времени, когда находился при французском дворе. В своем ответе Карл в завуалированной форме давал понять сестре, что решил «не узнавать» де ла Клоша. Паньоль считает, что Карл II после встречи в январе 1669 г. с де ла Клошем разъяснил, что тот не его сын, а кузен, брат Людовика XIV, и ввел его под именем Мартина в «заговор Ру». Однако французская дипломатия при помощи сэра Самуэля Морленда узнала о заговоре, и это предопределило его полный провал. «Мне кажется несомненным, — пишет М. Паньоль, — что донесение Рювиньи изменило ход истории Франции». После похищения Ру французское правительство потребовало выдачи Мартина. Карл II не мог не согласиться на это требование, но из-за того, что было двое Мартинов — подлинный и мнимый, арест затянулся до начала июля 1669 г. У де ла Клоша имелась большая сумма денег, выманенных у иезуитов под «поручительство» Карла, содержащееся в одном из его подложных писем. Запуганный слуга де ла Клоша после ареста хозяина был отправлен в Неаполь, где сыграл свою роль обогатившегося лакея — «принца Стюардо».

Такова реконструкция событий первой половины 1669 г., связанных с исчезновением де ла Клоша. Стоит ли повторять, что в своей основе она остается гипотезой, подкрепленной в значительно меньшей степени фактами, чем домыслами. В этой гипотезе не все в порядке с логикой и с хронологией. Хотя Ру только в конце февраля 1669 г. бежал из Лондона, английское правительство еще задолго до этого не могло не знать, что Людовик XIV, осведомленный о заговоре, потребует выдачи его участников. Стоило ли в таких условиях Карлу II в январе 1669 г. «вводить» де ла Клоша в уже провалившийся заговор? Да и вообще, если Карл II действительно вовлек «Мартина» в заговор, вряд ли в его интересах было выдавать его Людовику XIV, а не заставить просто исчезнуть (навсегда или на время — другой вопрос). Не проще ли объяснить процитированное место из письма Карла II к сестре, даже считая его обращенным к де ла Клошу (что отнюдь не доказано), таким образом: «От Вас прибыл посланец, выдающий себя за моего сына, но я не намерен „узнавать“, то есть признавать, его»?

Паньоль приводит, как уже указывалось, 13 «совпадений» между Мартеном и Доже, призванных доказать, что это одно и то же лицо — брат Людовика XIV. Многие из этих совпадений кажутся весьма натянутыми. В этой связи отметим еще одну несообразность. Клош говорил отцу Олива в 1668 г., что ему 24 года. Паньоль считает, что де ла Клош лгал, чтобы сойти за сына английского короля: в 1668 г. Карлу, родившемуся в 1630 г., было 38 лет, и он не мог иметь 30-летнего сына (если де ла Клош — близнец, то он родился в 1638 г.). Но Паньоль как будто не замечает выводов, напрашивающихся из этих фактов. Во-первых, если де ла Клошу было действительно 30 лет, он не мог не понимать, что он не является сыном Карла II и что, следовательно, абсурдно и не безопасно пытаться добиться «признания» со стороны короля. С другой стороны, он не должен был бы в этом случае стремиться к встречам с Карлом II ни до, ни после поездки в Рим, поскольку не мог предполагать, что при свидании король раскроет ему тайну его происхождения. Отпадает и предположение Паньоля, что предстоящий приезд в Рим шведской королевы Христины испугал не де ла Клоша, а Карла II, опасавшегося разоблачения собственных планов (каких?) и поэтому действительно вызвавшего своего мнимого бастарда в Лондон. Число недоуменных вопросов можно было бы значительно умножить. Важнее, что само основание гипотезы Паньоля — допущение существования двух Мартинов, подлинного и мнимого, — ничем не подтверждено и поэтому произвольно. Иными словами, гипотеза существования брата-близнеца у Людовика XIV обосновывается догадкой о наличии двойника у «подходящего» персонажа. Нетрудно заметить, что на основании такого предположения можно с равным успехом выдвинуть и многие другие кандидатуры на роль «маски», например уже отвергнутого аббата Преньяни. Пусть известно, что он в Риме в 1679 г. «сгнил от дурной болезни». Если это был не он, а подставное лицо, сам Преньяни под именем Доже сидел в темнице в Пинероле? Вдобавок в случае с Преньяни нужно предположить одну подмену, а в гипотезе Паньоля — две (Мартин — Мартен — «принц Стюардо»), В конце концов «маской» могло оказаться и лицо, о связи которого с событиями 1669 г. ничего не было известно. Находка какого-то нового документа может опрокинуть все прежние построения и гипотезы.

По мнению Паньоля, если не признать, что «Мартен» был арестован и под именем Доже отослан в Пинероль, и отрицать, что под этой двойной маской скрывался брат короля, становится совсем непонятно, зачем «маску» столь тщательно охраняли в течение трех с половиной десятилетий, содержали в хороших условиях, не жалея связанных с этим немалых затрат. Немыслимо, что все это делалось для какого-то рядового участника протестантского заговора, которому в этом случае, вероятно, была бы уготована участь Ру, подвергнутого публично колесованию в Париже. Для концепции М. Паньоля очень важно подыскать правдоподобные объяснения тем местам в переписке Сен-Мара и Лувуа, которые как будто прямо противоречат тому, что Доже был заключенным в маске. Поэтому с самого начала все такие места объявляются попыткой замести следы, сбить с толку тех, в чьи руки может в будущем попасть переписка. Отвергнутые все вместе, они потом соответствующим образом истолковываются каждое в отдельности. Сен-Мар в 1674 г. предложил, чтобы Доже был приставлен взамен умершего лакея к Фуке, король согласился. Однако Лувуа в письме от 30 января 1675 г., а потом еще более категорически 11 марта предписал принять меры, чтобы исключить возможность встречи Доже и герцога Лозена. Специально указывалось, что, если потребуется, герцогу можно подыскать лакея, но никак не Доже. Все же зачем превращать Доже, если принимаются такие меры к сохранению его тайны, в лакея Фуке? Возможно, это было сделано если не из сострадания, то из нежелания, чтобы он заболел, сошел с ума от одиночества, погиб, — ведь власти не хотели приближать час его смерти. Это все делалось не для Фуке, а ради Доже. Ведь можно было подыскать для Фуке другого слугу, тем более что он был спокойным человеком и не избивал в припадке гнева своих слуг палкой, как это случалось с герцогом Лозеном. Как бы то ни было, Доже выполнял свою роль слуги без маски, иначе это пробудило бы только любопытство Фуке. Конечно, Фуке мог узнать Доже, но кому мог бывший сюринтендант поведать о своем открытии? Однако Сен-Мар тогда не знал, что Фуке, камера которого находилась над камерой Лозена, и герцог переговаривались через проделанное ими отверстие соответственно в полу и потолке. Ведь тюремщики выяснили это только весной 1680 г., после смерти Фуке. В данном контексте любопытно письмо Лувуа к Фуке от 23 ноября 1678 г., в котором сюринтенданту от имени короля задавался вопрос, разговаривал ли Доже о чем-то секретном с другим слугой — Ла Ривьером, и предписывалось ответить на этот вопрос, не сообщая содержания письма Сен-Мару. Возможно, это была лишь игра и Лувуа переслал Сен-Мару копию ответа Фуке.

Но очевидно, что в Париже не доверяли даже своему образцовому тюремщику — из его корреспонденции можно заключить, что за ним постоянно наблюдали один или несколько правительственных шпионов. За ответ на запрос из Парижа Фуке было обещано облегчить условия его заключения. И такие послабления режима вскоре последовали — Фуке разрешили прогулки вдоль крепостной стены в сопровождении своих двух слуг под присмотром Сен-Мара. С начала 1679 г. Фуке и Лозену были дозволены взаимные посещения, совместные прогулки, несколько позднее они получили право принимать посетителей. При этом было предписано строго соблюдать условие, по которому Лозен и Доже не должны были встречаться друг с другом (письмо Лувуа от 15 февраля 1679 г.). М. Паньоль склонен считать письмо Лувуа к Фуке, о котором шла речь выше, ловкой провокацией. Ответив на вопрос о том, разговаривал ли Доже с Ла Ривьером, Фуке тем самым невольно подписал себе приговор. Ведь он признал, что и ему известны секреты своего нового слуги. Это определило решение Людовика XIV, продолжавшего ненавидеть бывшего сюринтенданта, чему немало способствовало и влияние новой фаворитки мадам Ментенон, также питавшей злобу к Фуке.

Было предписано погубить Фуке, но так, чтобы это не оставило следов и обошлось без формального приказа из Парижа. Ослабление тюремного режима, о котором сразу заговорили при дворе, где у Фуке еще сохранились доброжелатели, должно было скрыть подготовлявшуюся расправу. 18 августа 1679 г. Лувуа пишет Сен-Мару, что если тот имеет важные новости и не желает доверить их бумаге, пусть пришлет в качестве доверенного курьера Бленвильера (являвшегося, как мы помним, кузеном начальника тюрьмы). Повторяя в своем ответном письме буквально слова министра, Сен-Мар пишет, что у него действительно имеется секрет, и просит принять в Париже Бленвильера, кстати, известного Лувуа, поскольку он уже однажды, в ноябре 1669 г., ездил к нему с тайным поручением. Министр ответил: «Я жду Вашего посланца». Эти письма ясно показывают, что действительным инициатором поездки был Лувуа, а Сен-Мар, посылая Бленвильера в Париж, лишь выполнял приказ начальства. Блен-вильер прибыл в Париж в начале сентября и оставался в столице целых четыре месяца — может, это было следствием колебаний короля. Вскоре после 10 января Бленвильер уехал обратно в Пинероль. Он привез и известие о большой денежной награде Сен-Мару. После прибытия Бленвильера режим заключения Фуке становился все более суровым. Сократилось число дозволенных ему встреч с жителями Пинероля. Покинули Пинероль дочь Фуке и ее жених, которым ранее разрешили свидание с заключенным.

Примерно через два месяца (22 или 23 марта 1680 г., это с очевидностью следует из сохранившихся документов) после приезда Бленвильера Фуке умер в тот самый момент, когда стало известно о намерении короля освободить бывшего сюринтенданта. Эта запоздавшая милость кажется, по мнению Паньоля, особенно подозрительной, если учесть будто бы мстительный нрав короля — он прощал врагов только тогда, когда они были ему нужны, как это было с лидерами Фронды — Рецем, Конде, Тюренном. Явно с целью опровергнуть распространившиеся слухи об отравлении король приказал выдать тело покойного его семье. Но этот приказ последовал лишь через 16 дней после смерти Фуке, и еще несколько дней потребовалось его сыну де Во, чтобы доехать до Пинероля. Во всяком случае, к этому времени труп должен был разложиться до неузнаваемости. Медицина того времени была бессильна обнаружить следы отравления растительными ядами. Признаки смерти от такого яда или от апоплексии были неразличимы. Да, вероятно, никакого вскрытия тела и не производилось (соответствующая депеша Сен-Мара исчезла), и родные похоронили останки Фуке в Пинероле. (Установление еще в XVIII в. Жакобом факта, что трупа Фуке не было в семейном склепе, и послужило толчком к предположению, что он являлся заключенным в маске.)

К числу многих труднообъяснимых обстоятельств, связанных так или иначе с историей «маски», принадлежат эпизоды, которые относятся к дням, последовавшим за смертью Фуке. Немудрено, что они могли подвергаться самым различным, даже взаимоисключающим истолкованиям, в зависимости от исходной точки зрения, которой придерживался тот или иной исследователь.

Лувуа в ответ на несохранившийся, как уже отмечалось, отчет Сен-Мара о смерти Фуке направил ему 8 апреля 1670 г. очень любопытное письмо. В нем министр упоминает об отверстии, пробитом между камерами Фуке и Лозена, с помощью которого арестанты могли долгое время общаться без ведома тюремщиков. Однако министр не выражает ни малейшего неудовольствия по поводу столь непростительной оплошности Сен-Мара, не сумевшего вовремя обнаружить это отверстие. Напротив, Лувуа выражает полное удовлетворение действиями Сен-Мара, на которого продолжали сыпаться и денежные подарки. Его кузен и посланец Бленвильер получил назначение на должность коменданта крепости Мец, с тем чтобы через несколько лет вновь присоединиться к Сен-Мару на острове Сен-Мар-герит. Министра — так комментирует все это Паньоль — по-видимому, мало волновало то, что герцог Лозен узнал секреты Фуке и его слуги Ла Ривьера. Однако возникает необъяснимый с позиции Паньоля вопрос: каким образом министр мог быть уверен, что Фуке не сообщил Лозену и тайну Доже? Ведь отверстие существовало длительное время, возможно, еще до того, как Фуке получил королевское предписание сообщить, не рассказал ли Доже свои секреты Ла Ривьеру. Не говоря уж о том, что Фуке мог, несмотря на приказ из Парижа, исходивший от его врагов, все же сообщить Лозену то, что узнал от Доже. Если Фуке был отравлен прежде всего потому, что он знал тайну Доже, как можно было несколько позднее освободить Лозена? Его лишь ложно уверили, что Ла Ривьер и Доже выпущены на свободу. По мнению Паньоля, одна из целей, которая преследовалась этим, — убедить Лозена, даже если он узнал от Фуке, кем является Доже, что все рассказанное — нелепая выдумка слуги сюринтенданта.

На деле же слуг продолжали держать в тюрьме, скрывая это от всех. Их поместили в камере в Нижней башне, а прежняя комната, в которой содержали Доже, оставалась демонстративно незанятой. В своей новой камере Доже и Ла Ривьер пробыли до отправки в Экзиль в 1681 г. Перемещение Ла Ривьера и Доже было сделано не только для введения в заблуждение герцога Лозена, а через него (после того как он будет освобожден) и многих лиц в Париже, но и чтобы уверить их, будто Доже действительно слуга, отправленный на все четыре стороны после смерти его господина. Доже и Ла Ривьер были свидетелями кончины Фуке, а перед смертью он мог понять, что отравлен, и сказать им об этом. Между прочим, если Фуке умер естественной смертью, слуги были бы драгоценными свидетелями того, что слухи об отравлении не соответствуют действительности.

Но странные обстоятельства, сопровождавшие кончину Фуке, этим не ограничивались. В переписке Сен-Мара разных лет встречаются глухие упоминания о каком-то мешке, в котором хранились «ядовитые порошки». В ответ на письмо Сен-Мара от 4 июля 1680 г. (оно не сохранилось) Лувуа к депеше, датированной 11 июля, добавил несколько собственноручно написанных строк, явно с целью скрыть их содержание от писцов своей канцелярии. «Уведомите меня, — писал министр, — как стало возможным, что некто, называемый Эсташем, изготовил то, что Вы мне отослали, и где он взял нужные снадобья, чтобы сделать это, поскольку я не могу себе представить, что он получил их от Вас». В зависимости от того, идет ли здесь речь об отраве или нет, можно строить самые различные предположения о роли Доже, и в них действительно нет недостатка в литературе о «маске».

Один из уже упоминавшихся исследователей, М. Дювивье, например, считал, что Фуке был отравлен Доже по наущению… герцога Лозена или Кольбера, который, мол, боялся возвращения Фуке к управлению государственными финансами. Предположение, что Лозен, будучи сам арестантом, мог обещать Доже свободу, столь же невероятно, как то, что Фуке, осужденный за растраты и ненавидимый королем, мог быть вновь назначен на свой прежний высокий пост. Вдобавок Лозен, кажется, никогда не встречался с Доже, и тем более неясно, через кого должен был Кольбер устанавливать контакт с заключенным в Пинероле. Соглашаясь с М. Пань-олем в критике этой гипотезы, нельзя признать сколько-нибудь убедительной и его собственную версию, согласно которой вся эта история — лишь умелое ведение министром «контрпропаганды», призванной отвести подозрение от властей и свалить преступление на слуг Фуке, которые, как утверждалось, были освобождены и исчезли неизвестно куда (а на деле должны были до смерти остаться в тюрьме). Ведь контрпропаганда велась в секретной переписке, при этом в той ее части, которую скрывали даже от писцов, переписывавших набело депеши Лувуа!

Еще ранее, чем возникло в корреспонденции упоминание о «снадобьях», в мае 1680 г., из Парижа последовал приказ, посланный в ответ на опять-таки несохранившуюся депешу Сен-Мара и также породивший различные домыслы. Сен-Мару предписывалось переслать в Париж бумаги, которые он нашел в одежде Фуке, и те бумаги, которые ранее просил отдать ему сын сюринтенданта, если они еще оставались в руках начальника тюрьмы. (Этот приказ, как мы уже знаем, дал основания Аррезу даже предполагать, что Фуке не умер и продолжал писать.) Из ответных писем Лувуа следует, что Сен-Мар отослал требуемые бумаги. Однако в письме министра от 22 июня последовало новое предписание — «отослать в пакете то, что Вы нашли в карманах г-на Фуке, чтобы я мог показать это Его Величеству». Не связано ли «это» с тем, что приготовлял из каких-то снадобий Эсташ Доже? Из-за отсутствия депеш Сен-Мара, ответом на которые были цитированные письма Лувуа, нет возможности ответить на этот вопрос.

Надо сказать, что явные противоречия, которые анализ обнаруживает в сохранившейся части переписки Сен-Мара с Лувуа и Барбезье, становятся исходным пунктом для произвольных построений. Сторонники различных кандидатов отбрасывают данные, не укладывающиеся в прокрустово ложе их концепций, как сознательную дезинформацию. В какой-то мере еще можно доказать, что желанием замести следы были вызваны намеки, что «маской» является Маттиоли, которого Лувуа называет в переписке то «Летанжем», то его подлинным именем и фамилией (особенно полезным оказался Маттиоли в этой роли после смерти Фуке). Но и здесь не кажется правдоподобным предположение М. Паньоля, что Маттиоли вообще держали в тюрьме ради этой мистификации (поскольку, мол, иначе итальянца можно было через пять-шесть лет выпустить на свободу). Остается фактом, что Лувуа именовал Маттиоли «мошенником», рекомендовал проучить его палочными ударами и т.п., что никак не вяжется с идеей, будто министр провоцировал будущих читателей своей корреспонденции на отождествление флорентийца с «маской». Ведь пренебрежительные отзывы о Доже в переписке выдаются тем же М. Паньолем за попытку скрыть, что «слуга» и был таинственным заключенным.

Мода на гипотезы, выдвинутые Паньолем и Аррезом, видимо, уже прошла. В 1978 г. дальний потомок Сен-Мара П. М. Дижол выпустил исследование, в котором утверждается, что «маской» был некий Набо, чернокожий паж Марии-Терезы, жены Людовика XIV, вызвавший неудовольствие короля. Его сначала отправили пажом к жене губернатора Дюнкерка и изменили имя («Набо стал Доже»), а потом отправили в Пинероль, где он, между прочим, был одно время в услужении у Фуке.

В Пинероле ныне существует Постоянный центр изучения «железной маски», который на двух заседаниях-в сентябре 1974 г. и октябре 1976 г., — заслушав доводы как Дижоля, так и Арреза с его единомышленниками, высказался в пользу кандидатуры темнокожего пажа королевы…

Таким образом, новейшие попытки разгадать тайну «маски» должны идти по пути выяснения загадки Доже, а это снова открывает двери для любых произвольных предположений, как это было в прошлом веке, когда путем всяческих домыслов набрали не одну дюжину претендентов.

История «железной маски» как в капле воды отразила режим бесправия, произвола и беззакония, которые были неразрывно связаны с внешней и внутренней политикой абсолютистской монархии. Устрашающие королевские lettres de cachets — тайные (а порой и безымянные) приказы об арестах, содержание десятилетиями людей в тюрьмах без предъявления обвинения и даже без признания самого факта ареста, возведение в высший закон монаршего каприза, желаний короля и его фаворитов, ради которых неугодный человек превращался в беспощадно преследуемого «государственного преступника», — все это были повседневные явления во Франции до Великой французской революции конца XVIII в. И немудрено, что загадочный случай с «железной маской» долгое время привлекал внимание не только своей нераскрытой тайной.