В середине 70-х годов руководителем елизаветинской разведки становится Френсис Уолсингем. Он родился около 1532 года в семье видного юриста. По матери Уолсингем находился в родстве, впрочем, очень отдаленном, с Марией Болейн, старшей сестрой Анны Болейн, и, следовательно, с Елизаветой. Френсис Уолсингем много учился — сначала в Кембридже, потом в качестве члена коллегии адвокатов. Годы правления Марии Тюдор он провел за границей, изучая право в Падуанском университете, где терпимо относились к протестантам. В эти годы Уолсингем нередко встречался с членами тогда еще молодого «Общества Иисуса». Интересуясь искусством государственного управления, Уолсингем изучал знаменитый труд Николо Макиавелли «Государь», пополнял свои знания в беседах с такими знатоками дела, как венецианские и флорентийские политики. Несомненно, что Уолсингем внимательно присматривался к организации разведки в итальянских государствах, считавшейся образцом для всей Европы. Молодой англичанин даже внешне напоминал смуглых, черноволосых сыновей жаркой Италии. Елизавета прозвала его Мавром. В 1560 году Уолсингем вернулся в Англию, но несколько лет вел жизнь сельского сквайра. На королевскую службу он поступил только в 1568 году и сразу же завоевал доверие Сесила. В частности, Уолсингем стал получать донесения из-за рубежа о подготовке покушения на королеву, которую вели Гизы. В одном из таких сообщений британский посол в Париже Норрис рекомендовал в качестве ценного агента некоего капитана Франсуа. Это был псевдоним Томазо Франсиотто, протестанта из города Лукки, который 40 лет работал на французскую разведку, а позднее стал одним из лучших шпионов Уолсингема. ещё летом 1568 года Уолсингем договорился с лорд-мэром Лондона о составлении еженедельно списка иностранцев, которые снимали помещения в столице, чтобы выявить среди них возможных заговорщиков. В декабре 1568 года Уолсингем писал Сесилу, что при существующих условиях «менее чреваты угрозой излишние, чем недостаточные, опасения и что нет ничего более угрожающего, чем (мнимая) безопасность».

С 1570-го по 1573 год Уолсингем занимал пост английского посла в Париже и был свидетелем Варфоломеевской ночи. Вслед за своим предшественником Николасом Трокмортоном Уолсингем завел шпионов, следивших как за действиями французского правительства, так и за интригами в Париже англичан и ирландцев, принадлежавших к лагерю врагов Елизаветы. В числе агентов посла был ирландский капитан Томас, выдававший себя за эмигранта-католика. Ему было поручено следить за попытками архиепископа Кэшела завязать связи с Французским двором. Впрочем, в течение этих лет Уолсингем в основном руководил людьми, принятыми на службу лордом Берли. Однако в последующие десятилетия он создал свою разветвленную разведывательную сеть.

Ревностный кальвинист, верящий в предопределение, Уолсингем был искренне убежден, что принадлежит к числу избранников Божьих. Он не брезговал услугами профессиональных преступников, авантюристов, головорезов, в которых не ощущалось недостатка ни в одном из европейских городов. Это ведь была чернь, на которую не распространялась милость Господа. Не очень важно, если они обременят лишним смертным грехом свою душу, и так обреченную на вечное проклятие. Уолсингем даже сформулировал такой принцип: «Если бы не было негодяев, честные люди едва ли бы могли узнать что-либо о предпринимаемом против них». А обеспечивать верность подобных людей нельзя иначе, как страхом и золотом. «За нужные сведения никогда нельзя платить слишком дорого», — таков был девиз Уолсингема. Он был сторонником бескомпромиссной борьбы против Филиппа II, иногда даже вступая в пререкания с более осторожным Берли. Елизавета не раз упрекала Уолсингема в стремлении ускорить войну с Испанией ради интересов его приятелей-пуритан, критиковавших государственную англиканскую церковь. Тем не менее королева полностью доверяла уму и опыту своего шефа секретной службы.

В конце 70-х и в 80-х годах план Филиппа II и его союзников — германского императора, римского папы и всех сил католической контрреформации оставался, по существу, прежним: уничтожить очаг ереси в голландских и бельгийских владениях испанской короны. Для этого необходимо было лишить Нидерланды возможности получать помощь от Англии, свергнуть с престола Елизавету, возвести на английский трон Марию Стюарт, предлагавшую свою руку испанскому королю, и, таким образом, установить полную гегемонию Испании и католицизма. Раздираемая религиозными войнами Франция не могла быть серьезным препятствием на пути осуществления этих планов. В случае, если бы не удалось свергнуть Елизавету с помощью тайной войны, в резерве оставался план высадки в Англии испанской армии, считавшейся тогда лучшей в Западной Европе.

Англия стремилась сорвать эти планы прежде всего организацией непрерывной войны против испанского судоходства. Захват и ограбление испанских кораблей английскими корсарами ослабляли Испанию и заметно увеличивали ресурсы Англии, служили прямому обогащению имущих классов — от лондонских купцов до самой Елизаветы — тайного пайщика компании «королевских пиратов». В задачи английской секретной службы входили прежде всего парирование заговоров, наблюдение за подготовкой к высадке в Англии испанской армии и сбор информации, который облегчил бы английским пиратам войну на море. Разведывательная сеть Уолсингема в целом весьма успешно справилась со всеми этими заданиями.

Смиренный монах, занимавшийся в иезуитском колледже в Дуэ или Сен-Омере, английский дворянин, вернувшийся в лоно католической церкви, богатый итальянец, портовый чиновник в Малаге или путешествующий французский купец, парижский дуэлянт или студент одного из знаменитых германских университетов — за каждым из них мог скрываться разведчик Уолсингема. У него были агенты разного профиля — «просто» шпионы, шпионы-провокаторы, специалисты по дешифровке, мастера подделки писем и печатей. Так, например, в 1580 году на континент отправился некто Джон Следд. Месяцами он странствовал в компании католических священников, бежавших из Англии, побывал в Риме и вернулся в Лондон с подробнейшим отчетом о 285 англичанах, находившихся за границей, — студентах, военных, купцах, священниках. В отчете были подробно указаны семейные связи этих лиц, приметы на случай, если придется заняться их поимкой, и т.д.

Сеть Уолсингема состояла из костяка в виде доверенных, постоянно используемых людей, число которых было, надо думать, сравнительно небольшим, и более значительного количества, используемых от случая к случаю, за скромную плату. Англия ещё не была той богатой страной, какой она стала впоследствии. Расчетливая Елизавета хорошо знала счет деньгам и отпускала их на секретную службу не очень-то щедро, значительно меньше, чем тратили другие крупные державы. Не раз ее послам, да и самому Уолсингему, со вздохом приходилось докладывать из своего кармана деньги, которые не удавалось никакими усилиями выудить у скуповатой королевы. И тем не менее, когда дело шло о борьбе на главных участках непрекращавшейся тайной войны, денег не жалели. В 1587 году Уолсингем получил 3300 фунтов стерлингов — самое крупное ассигнование на секретную службу за все время правления Елизаветы. Наиболее отличившимся агентам давали пенсии и мелкие придворные должности.

Уолсингем не имел ещё под рукой чиновничьего аппарата, которому он мог бы передоверить руководство своей сложной машиной. Главный секретарь сам поддерживал связь со всей многочисленной агентурой. Ближайшими помощниками Уолсингема были его личные секретари — Френсис Миллс и Томас Фелиппес. Этого Фелиппеса, низкорослого человека с рыжими волосами и изуродованным оспой лицом, мы еще не раз встретим в последующем изложении. Фелиппес знал много иностранных языков. Его по праву считали непревзойденным специалистом в чтении зашифрованных текстов, а также в подделке чужих почерков, вскрытии писем без ломки печати. В прошлом он имел какие-то столкновения с законом и был спасен Уолсингемом от наказания. Известен и другой доверенный эксперт Уолсингема — Артур Грегори. Он был специалистом по незаметному вскрытию писем и по фабрикации поддельных печатей.

Своеобразие века отразилось и в попытках совместить разведку с астрологией и даже ведьмовством. Шекспировский Макбет, став королем Шотландии, говорит о неверных ему баронах (танах):

При широком распространении как раз в XVI и в начале XVII столетия веры в козни сатаны и дьявольской челяди их нередко примешивали ко многим событиям тайной войны. В 1572 году граф Шрюсбери, который был назначен сторожить Марию Стюарт, поручил своим шпионам разведать, где совершают шабаш «католические ведьмы». Он заподозрил их в намерении освободить шотландскую королеву. Лорд Берли заслал своего разведчика Даути в эскадру адмирала Френсиса Дрейка. Тот не мог открыто расправиться с Даути как со шпионом всесильного министра и казнил его как чернокнижника, навлекшего бурю на английские корабли.

Нечистую силу часто подозревали в занятии шпионажем. Гадание по звездам тоже не раз переплеталось с тайной войной. Лорд Берли подослал к царю Ивану Грозному астролога Бомелия, которому царь, впрочем, поручил другое важное занятие — приготовление ядов. Однако Уолсингему, видимо, принадлежит приоритет в использовании гороскопов для нужд секретной службы. Практичный шеф разведки при этом совсем не стремился, подобно многим своим современникам, извлечь нужные сведения из астрологических прорицаний; он, напротив, хотел лишь использовать гороскопы для дезинформации, причем не только врагов, но и своей повелительницы, королевы Елизаветы. Уолсингем это делал с целью отвратить ее от невыгодного, по его мнению, внешнеполитического курса. Известно, что Уолсингем был противником планов брака Елизаветы с герцогом Анжуйским и позднее — его младшим братом герцогом Алонсонским. Гороскопы обоих возможных женихов составлял придворный музыкант и астролог Джон Ди, который не раз выполнял важные разведывательные поручения Уолсингема. Позднее, когда на Англию вот-вот должна была двинуться «Непобедимая армада» Филиппа II, Ди «предсказывал» бури, которые рассеют вражеский флот. Это делалось с целью помешать вербовке английских и ирландских католиков в испанские войска.

В 1580 году Рим объявил, что всякий, убивший Елизавету «с благочестивым намерением свершить Божье дело, неповинен в грехе, а, напротив, заслуживает одобрения».

Иезуитский орден продолжал подготовку к обращению англичан в свою веру. Один за другим высаживались на английский берег иезуитские лазутчики, тайно проповедовавшие против еретички-королевы и, главное, занимавшиеся сколачиванием всех сил католической партии, подготовкой заговоров в пользу Марии Стюарт и мятежей, которые помогли бы намеченному вторжению испанской армии.

Признанным организатором заговоров был отец Роберт Парсонс, в 1580 году лично возглавлявший иезуитскую миссию, тайно посетившую Англию. Он даже ухитрился создать в окрестностях Лондона передвижную типографию, печатавшую памфлеты в защиту католицизма. Спутник Парсонса Кемпион был схвачен и повешен. Парсонсу удалось бежать. С тех пор в течение многих лет он был, по существу, главным противником Уолсингема в тайной войне, неутомимо плетя из Рима сети все новых и новых заговоров. Парсонс занялся даже составлением плана будущего государственного устройства Англии после победы Филиппа и иезуитов. Католические епископы должны были получить право назначать членов английского парламента, вводилась инквизиция.

Другими видными руководителями католических заговоров были кардинал Аллен (подобно Парсонсу, английский эмигрант) и уэльский дворянин Хью Оуэн. По слухам, он еще в 1571 году принимал участие в «заговоре Ридольфи». Его роль была, правда, скромной: он должен был обеспечить бесперебойную замену лошадей на всем протяжении пути, по которому предполагала бежать Мария Стюарт. Эмигрировав, Оуэн совместно с Парсонсом и Алленом разработал детальный план вторжения в Англию испанских войск. В течение нескольких десятилетий скупое испанское правительство аккуратно выплачивало Оуэну значительную пенсию. И недаром. Дом Оуэна в Брюсселе, неподалеку от Рынка сыров, стал шпионским центром католических держав, враждебных Англии. Отсюда уезжали люди, чтобы в другом платье и под другим именем появиться в лондонской таверне или дворянской усадьбе где-нибудь в Шропшире или Нортумберленде и там приняться за выполнение порученного дела. Они везли с собой письма, спрятанные в изящной трости или в подошвах башмаков. Письма были написаны на тонкой бумаге — не раз агенту уже после ареста удавалось быстро сжевать и проглотить компрометирующий документ. Впрочем, случалось и так, что человек, покидавший под покровом ночи брюссельский дом около Рынка сыров, через пару дней входил в лондонскую резиденцию сэра Френсиса Уолсингема. И наоборот. Теперь, почти через четыре столетия, уже невозможно разобрать, на кого в действительности работали многие из этих агентов.

В конце 70-х годов деятельность Оуэна как руководителя разведывательного центра приобрела широкий размах. Он имел шпионов не только в Англии. Но и во Франции, и в Голландии. К числу его главных сотрудников относили Ричарда Гопкинса в Париже, Хемфри Шелтона в Руане, Эдварда Берлоу и Френсиса Риджли в Брюгге. Одним из центров организации был дом помощника Оуэ на Ричарда Верстегена в Амстердаме. Важную информацию Оуэну поставлял глава английских иезуитов Генри Гарнет (о нем ниже). В частности, собирались подробные сведения о католическом подполье и судах над католиками. Письма доставлялись эмигрантами, тайно покидавшими Англию, «дружественными» капитанами английских и иностранных кораблей. Донесения перевозили «спрятанными в пуговицах, ботинках и других еще более потайных местах». На их основе Оуэн составлял свои отчеты в Мадрид, многие из которых сохранились в испанских архивах.

Борьба шла без пощады. Оуэн и Парсонс однажды едва не попали в руки отряда английских войск, сражавшегося во Фландрии. В этом случае их участь была бы быстро решена — выдачи Оуэна правительство Елизаветы требовало еще со времени «заговора Ридольфи». В другой раз Оуэну и его агентам удалось склонить дезертировать отряд, состоявший из солдат-уэльсцев, который вдобавок без боя сдал испанцам крепость Девентер. Командир отряда Уильям Стенли стал полковником испанской службы. Его полк, действовавший во Фландрии, пополнялся за счет эмигрантов-католиков, и заговорщики рассчитывали опереться на него в случае государственного переворота в Англии.

В начале 80-х годов иезуиты подготовили очередной заговор (названный ими «английское дело») с целью убийства Елизаветы и возведения на престол Марии Стюарт. А узнал об этом заговоре Уолсингем благодаря счастливой случайности: находке небольшого зеркальца. Его владелец — лазутчик нового испанского посла дона Мендоса — был в 1582 году задержан английскими властями. При обыске у него и обнаружили зеркальце, за задней крышкой которого были спрятаны важные бумаги. Вскоре были получены дополнительные сведения из Шотландии. Там был арестован Джордж Дуглас, романтический поклонник Марии Стюарт, на которого она возложила выполнение различных поручений. Под пыткой в Эдинбургском замке он признался, что шотландская королева ведет переписку с католическими державами через французского посла Кастельно де Мовиссьера или людей из его свиты. После этого разведчик Уолсингема Генри Фагот сумел поступить на службу в штат французского посольства и, кроме того, подкупить Шереля — доверенного секретаря посла.

От Фагота Уолсингем узнал, что главным организатором нового заговора стал Френсис Трокмортон (родственник сэра Николаса). При его аресте были обнаружены списки участников заговора, планы вторжения. Френсис Трокмортон был человеком крепкой закалки. Из окна своей камеры в Тауэре ему удалось выбросить игральную карту с наспех написанными несколькими фразами. Он извещал своих сообщников, что будет все отрицать, несмотря ни на какие пытки. Однако Трокмортон переоценил свои силы и мужество. Он с негодованием отверг предложение о помиловании, если добровольно сообщит все подробности заговора. Уолсингем приказал подвергнуть его самым жестоким пыткам, мрачно заметив в одном из своих писем: «Я видел, как удавалось сломить людей, не менее решительных, чем Трокмортон».

В начале 1585 года был раскрыт заговор Уильяма Парри — шпиона и провокатора, засланного английской разведкой к иезуитам, который стал вести двойную игру. Осталось неясным, кого обманывал Парри, начав подготовку покушения на Елизавету, — Уолсингема или «Общества Иисуса». Власти предпочли представить Парри иезуитским шпионом, и 2 марта 1585 года он был подвергнут мучительной казни, уготованной виновным в государственной измене.

Победы нового испанского наместника в Нидерландах Александра Пармского в 1585 году снова со всей остротой поставили вопрос о целесообразности оказания более активной помощи голландцам. Елизавета продолжала колебаться, а Берли оставался сторонником осторожного курса, который вызвал недовольство королевского фаворита Лейстера, почти неизменно выступавшего за более активную антииспанскую политику. На этот раз обнаружились и давно тлевшие разногласия между Берли и Уолсингемом, который, так же как и Лейстер, был сторонником посылки английских войск в Нидерланды. Дело дошло до попытки Уолсингема соблазнить Берли крупной взяткой, причем использовав для этой цели человека, отлично известного им обоим и не раз уже упоминавшегося в нашем рассказе, — Уильяма Герли. Бывший «мученик» стал теперь играть привычную роль агента-двойника, в споре между двумя своими нанимателями. Нельзя сказать с полной ясностью, кого он предавал в этом случае. Известно только, что Сесил использовал Герли и в несколько неожиданной роли лица, опровергающего клеветнические слухи о первом министре королевы. Сохранились письма Берли с соответствующими инструкциями на сей счет и ответные донесения Герли. Очень возможно, что Герли, расписывая общественное недовольство позицией министра и утверждая, что Англию стали называть «королевством Сесила», выполнял заказ Уолсингема. Махинации Герли могли быть в такой же мере вызваны стремлением оправдать действия лорда Берли, как и попыткой убедить его в непопулярности политики выжидания.

Несмотря на свои несогласия, Берли и Уолсингем вполне единодушно считали совершенно необходимым разделаться наконец с «гадюкой» — Марией Стюарт. Но подвести под топор палача пленницу, которая как-никак была королевой и добровольно отдалась в руки своей родственницы, можно было не иначе, как добыв безусловные, неопровержимые доказательства ее участия в заговоре, и притом непременно в заговоре, ставящем целью убийство Елизаветы. А как получишь такие доказательства, если пустить этот заговор на волю волн? Завлечь Марию Стюарт в заговор собственного производства, решили Берли и Уолсингем, значительно верней и надежней. Оставалось осуществить задуманное, и за это взялся Уолсингем с присущими ему умением и знанием дела. Конечно, только замысел должен был принадлежать шефу английской секретной службы, исполнителями могли стать лишь доверенные лица Марии Стюарт. Многих из них нельзя подкупить, ну что же, тем лучше! Не ведая того, что творят, они с тем большей естественностью будут играть порученные им роли и потом не сделают каких-либо неудобных признаний на суде.

После раскрытия заговора Трокмортона Мария Стюарт была переведена в январе 1585 года в мрачный замок Татбери в Стаффордшире, а ее стражем стал суровый пуританин сэр Эмиас Паулет, одно время бывший английским послом во Франции и хорошо знакомый с приемами тайной войны. Правда, в Татбери за шотландской королевой еще сохраняли ранее предоставленное право переписки с французским послом, разумеется, под строгим контролем ее тюремщика. В марте 1585 года Мария получила по этому официальному каналу письмо из Парижа от Томаса Моргана, который был посажен французскими властями по требованию Англии в Бастилию за организацию заговоров против королевы Елизаветы. Морган предостерегал Марию в отношении Паулета — его давно знали в Париже в качестве ловкого разведчика.

Явившись 18 апреля 1585 года впервые к пленнице, порученной его охране, Паулет попытался разыграть роль простака.

— Всегда лучше всего действовать в открытую, — заявил он.

— Я предпочитаю поступать именно так, — ответила ему в тон Мария Стюарт.

— Меня ничто не заставит нарушить мой долг — ни надежда приобрести выгоду, ни опасение потерь.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Если вы желаете посылать письма в Лондон или в любое другое место, прошу передавать их мне. Я позабочусь о том, чтобы они были доставлены по назначению, и чтобы, если вы этого пожелаете, на них были получены ответы.

— Было время, когда я искала посторонней помощи для пересылки писем. Однако теперь я нахожусь в более хороших отношениях с королевой, моей сестрой, и не нуждаюсь в такой помощи. Вам не придется жаловаться на какие-либо из моих поступков, сэр Эмиас.

Это был, скорее, обмен обычными вежливыми фразами, неизбежными формальностями, чем надежда ввести в заблуждение противника. Обе стороны были для этого слишком опытны и хорошо знали правила игры.

Паулет стал с каждым месяцем усиливать строгости и ограничения, вплоть до запрещения слугам Марии гулять вдоль стен замка или гонцу, доставлявшему почту, привычно извещать звуком рожка о своем прибытии. Сэр Эмиас стремился следить за каждым шагом своей подопечной. Часами вместе с женой не отходил он от окон комнаты, из которых можно было видеть каждого, кто приближался к замку. Паулет самолично каждый день инспектировал шотландцев — слуг своей пленницы, внимательно пересчитывал их за обедом и ужином, дабы никто не имел возможности ускользнуть с тайным посланием. Сэр Эмиас не обошел своей подозрительностью и окрестных католиков. Отношения между тюремщиком и королевой стали вскоре открыто враждебными. Непреклонного пуританина нельзя было пронять ни просьбами, ни слезами, ни вспышками гнева.

Единственное, пожалуй, в чем сходились сэр Эмиас и Мария, была их неприязнь к замку Татбери — холодному, сырому, лишенному самых элементарных удобств. Зимой он стал бы вовсе непригодным для жилья. На жалобы и запросы сэра Эмиаса из Лондона был получен ответ. Паулет получил разрешение подыскать неподалеку два дома — один для Марии Стюарт, другой — для него самого и подчиненной ему стражи. Среди зданий, которые осмотрел для этой цели сэр Эмиас, он счел подходящим дом, который принадлежал дворянину сэру Джону Джифорду, арестованному за приверженность католицизму. Паулет в своем рапорте в Лондон подробно описывал преимущества, которые отличали владения мистера Джифорда, — удобные апартаменты, отличный фруктовый сад, окруженный оградой парк, вблизи лес, из которого легко подвозить дрова. Паулет не забыл упомянуть превосходное пастбище для скота и даже голубятню. В его письме не было лишь ни слова о том, что у хозяина дома — Джона Джифорда — был сын по имени Джилберт, обучавшийся во Франции и находившийся в дружеских отношениях со святыми отцами из «Общества Иисуса». Впрочем, быть может, в это время Паулет был еще не в курсе похождений Джифорда-младшего. Тем более что не вполне ясно, был ли осведомлен о них тогда сам сэр Френсис Уолсингем.

Нелегко выяснить, когда установились связи между королевским министром и молодым католическим джентльменом из Стаффордшира. Некоторые данные, как мы убедимся, свидетельствуют, что это произошло в самом конце декабря 1585 года. Однако, когда речь идет об Уолсингеме, не следует придавать решающего значения даже, казалось, внешне самым убедительным доказательствам, и возможно, что близкое знакомство этих лиц относится к значительно более раннему времени. Против этого, правда, говорит молодость Джифорда — в 1585 году ему исполнилось лишь 24 года. И хотя это был, как мы убедимся, очень шустрый мужчина, такие нередко становятся шпионами-двойниками уже на школьной скамье.

17 лет от роду Джилберт Джифорд отправился на континент продолжать образование. Через два года его уже можно было встретить в числе студентов Английского колледжа в Риме, где Джифорда, впрочем, не сочли достаточно заслуживающим доверия. Это не помешало ему после недолгого перерыва очутиться в иезуитской семинарии в Реймсе. Там он подружился с одним своим соотечественником Джоном Сейведжем, самодовольным бахвалом, открыто говорившим о намерении убить королеву Елизавету. Сейведж вскоре подпал под влияние Джифорда, с молодых лет обнаружившего способность подчинять себе старших по возрасту и по жизненному опыту людей. Это сыграло свою роль и при встрече Джифорда с Томасом Морганом.

Томас Морган был участником многочисленных крупных и малых шпионских предприятий иезуитов — от неоднократных попыток убийства Елизаветы до подстрекательства к дезертирству офицеров английского экспедиционного корпуса во Фландрии, от слежки за лагерными проститутками, которых подозревали в передаче тайных сведений голландским бунтовщикам, до наблюдения за действиями самого наместника испанского короля и главнокомандующего испанскими войсками принца Александра Пармского, который не избежал подозрительности Мадридского двора. Коротая время в антверпенских или отсендских кабаках, Морган вдруг исчезал, чтобы всплыть советником испанских адмиралов в Севилье, крайне озабоченных успехами английских пиратов, а еще через некоторое время оказывался в Париже, в самом центре опасных дворцовых интриг.

Томас Морган рассчитывал превратить Джифорда — как до него других эмигрантов — в орудие своих планов, однако все обернулось совсем иначе. Вопрос лишь в том, было ли это предусмотрено заранее в Лондоне или получилось в результате случайного стечения обстоятельств… Как бы то ни было, при свидании с Морганом Джифорд выразил полную готовность содействовать планам сторонников Марии Стюарт. 15 октября 1585 года Морган написал ей длинное письмо, где сообщал о намерении прибегнуть к помощи Джифорда и что тот взялся устроить верного человека слугой к сэру Эмиасу Паулету либо, еще лучше, лично завоевать доверие старого тюремщика. Для этого можно было использовать дядю Джилберта Джифорда — Роберта, тоже католика, который знавал сэра Эмиаса в бытность того послом в Париже. Письмо это Джифорд взял у Моргана в Бастилии. Молодой англичанин получил также письмо от католического архиепископа Глазго, формально являвшегося послом Марии Стюарт во Франции. Только после этого, уже в декабре 1585 года, он отправился в Англию.

Если Джифорд действительно собирался вернуться на родину тайно, то он осуществил этот замысел из рук вон плохо — совсем не так, как он привык устраивать обычно свои дела. Джифорда, видимо, арестовали уже таможенные власти, конфисковали письма и отправили его самого под стражей к Уолсингему. Возможно, именно во время этой встречи он предложил Джифорду стать шпионом-двойником или понести наказание, уготованное государственным изменникам. Впрочем, это лишь одно из возможных предположений — совсем не исключено, повторяем, что Джифорд подвизался в роли шпиона елизаветинского министра ещё до того, как впервые встретился с Томасом Морганом. Тогда его арест был одной из тех мер предосторожности и устрашения, которые Уолсингем нередко практиковал против собственных агентов. Во всяком случае начиная с декабря 1585 года Джифорд, уже вне всякого сомнения, стал работать на английскую разведку. А для наблюдения за ним и для профессиональной выучки его поселили у Томаса Фелиппеса.

После недолгого инструктажа Джифорд приступил к действиям. Он отправился на улицу Бишоп-гейт во французское посольство. Его принял секретарь, которому было поручено поддерживать контакты с Марией Стюарт. Он отлично знал, что Уолсингем пытается держать под контролем любые каналы связи. Джифорд показался французу довольно подозрительным, несмотря на привезенные им письма Моргана и архиепископа Глазго. Посольство, кроме того, сумело установить, что Джифорд живет под одной крышей с доверенным агентом министра Фелиппесом, что, конечно, никак не способствовало рассеиванию возникшего недоверия в отношении чересчур уж бойкого и оборотистого молодого человека. Джифорд это быстро уразумел и решил пока не настаивать. Он использовал время, чтобы завязать связи со многими католическими домами в Лондоне. Захаживал он и во французское посольство, куда приходили для него письма на имя Николаса Корнелиуса. Вскоре Джифорд отправился на родину, в Стаффордшир. В попутчики себе он взял Томаса Фелиппеса. К этому времени Паулет пришел к выводу, что дом отца Джилберта Джифорда все же не подходит как место заключения Марии Стюарт. В нем не хватало помещений для многочисленной охраны. Предпочтение было отдано замку Чартли, который был обнесен рвом, заполненным водой. Туда и перевели пленную королеву в последние дни 1585 года. Чартли был расположен неподалеку от поместий дворян-католиков, и у узницы снова возникли надежды.

Фелиппес и Джифорд точно согласовали свои действия. Кроме того, Фелиппес подробно обо всем договорился с Эмиасом Паулетом. Тюремшик подсказал и человека, который должен был стать исполнителем тонко рассчитанной интриги. Это был пивовар из городка Бартон-на-Тренте, снабжавший своим товаром обитателей замка Чартли. Бочка, полная пива, — лучшего средства для пересылки тайной корреспонденции нельзя было и придумать. Однако можно ли было надеяться на верность пивовара? Ему предстояло получить двойную плату — от Марии Стюарт и от Уолсингема. Не захочет ли он еще больше увеличить эту мзду, предав сначала королеву Уолсингему, а потом Уолсингема — королеве? Поэтому пивовара — его имя осталось неизвестным, так как он в служебной переписке английских разведчиков именовался просто «честный человек», — следовало держать под строгим контролем. С этой целью к «честному человеку» явился Джилберт Джифорд и, представившись сторонником Марии Стюарт, договорился о пересылке в пивных бочках писем к ней и от нее. После этого «честного человека» посетил Фелиппес, сообщивший, что, как ему стало известно, существует заговор о доставке в замок Чартли и из него секретных писем в пивных бочонках. Он просил пивовара на короткий срок передавать письма сэру Эмиасу Паулету, который будет снимать с них копии, после чего их можно будет передавать курьерам шотландской королевы. Разумеется, «честный человек» не останется внакладе. Фелиппес при этом сделал вид, что ему ничего не известно о визите Джифорда и о согласии пивовара послужить Марии Стюарт. Вслед за тем достойные друзья Фелиппес и Джифорд поспешили обратно в Лондон для получения дальнейших распоряжений от сэра Френсиса Уолсингема.

12 января 1586 года Лжифорд явился снова во французское посольство. К этому времени посол Шатнеф, вначале целиком разделявший подозрения в отношении Джи-форда, стал склоняться к мысли, что было бы неразумным не попытать счастья и не проверить, на что способен этот столь энергичный с виду студент Реймской семинарии. Шатнеф передал Джифорду письмо к Марии Стюарт вполне невинного содержания. Но и такое письмо было важным козырем в руках у воспитанника иезуитов, оказавшегося выкормышем разведки Уолсингема. Начало делу было положено, и Джифорд мог снова двинуться в Стаффордшир. Каким-то неизвестным образом — вероятно, через шпиона среди приближенных Марии Стюарт — ее уведомили о тайне пивных бочонков, и секретная почта начала работать. Вечером 16 января Мария Стюарт получила письма от Томаса Моргана, рекомендовавшего ей Джи-форда, и от французского посла. Она обсудила их со своими верными секретарями — французом Но, еще на родине приобретшим немалый опыт в разведывательных делах, и шотландцем Джилбертом Кэрлом.

«Честный человек» мог, казалось бы, насторожить Марию Стюарт, хорошо знавшую приемы своих врагов, однако заверения Джифорда, которого, в свою очередь, столь горячо рекомендовал Морган, усыпили первоначальное недоверие.

Почта действовала безукоризненно. В бочонок, снабженный двойным дном, вкладывали флягу с письмом. Дворецкий получал бочонок, выливал из него пиво и передавал казавшуюся пустой тару одному из секретарей Марии Стюарт, который извлекал оттуда бумаги и относил их королеве. Таким же путем в бочонке на следующий день доставлялись ответные письма Марии Стюарт ее сторонникам. Письма были шифрованные, но у Уолсингема были на такой случай проверенные эксперты и среди них — мастер своего дела Томас Фелиппес.

Где-то на дороге между Чартли и Бартоном «честный человек» передавал письмо гонцу, посланному Паулетом. Вскоре курьер возвращался с письмом, и пивовар продолжал свой путь, положив в карман несколько золотых монет. Дома в Бартоне ночью его навешал Джифорд и принимал почту, в свою очередь, передавая очередную мзду успешно потрудившемуся «честному человеку». Таким образом английская разведка старалась получить уверенность, что пивовар не ведет с ней двойную игру и не начнет неожиданно втайне от нее передавать письма сторонникам шотландской королевы. Не была предусмотрена, пожалуй, только растущая жадность «честного человека», который почувствовал свою незаменимость и старался выудить как можно больше золота у обоих своих нанимателей. Большую часть расходов приходилось волей-неволей нести очень стесненной в средствах елизаветинской разведке.

Между тем Шатнеф окончательно убедился в верности Джифорда и начал передавать через него всю секретную корреспонденцию, поступавшую на имя Марии Стюарт из-за границы. Теперь вся переписка шотландской королевы проходила через руки Уолсингема, а если в ней чего-либо и недоставало для доказательства преступных планов узницы, то это легко можно было поправить благодаря испытанному искусству Фелиппеса.

Джифорд так наладил дело, что оно функционировало даже в его отсутствие. Для этого он договорился со своим другом, католиком Томасом Бернсом, не раскрывая, понятно, смысла своей игры, что тот будет получать пакеты от «честного человека» и спешно передавать их еще одному лицу, жившему в Уорикшире, около дороги в столицу. Этот последний разными способами доставлял письма во французское посольство (конечно, после того как бумаги побывали в ведомстве Уолсингема). Не столь уж важно, был ли этот человек в Уорикшире посвящен в секреты предприятия или он, так же как и Берне, являлся ничего не подозревавшим орудием Джифорда. Связь работала безупречно в оба конца, и Джифорд мог позволить себе вернуться в Париж. Важно ведь было не только наладить связь, но и обеспечить, чтобы из Парижа к Марии поступали советы, вполне отвечавшие планам Уолсингема. К этому времени о заговоре был подробно информирован Филипп II, рекомендовавший убить Уолсингема и главных советников Елизаветы.

Приехав в Париж, Джифорд до конца использовал те возможности, которые ему создавал приобретенный авторитет ловкого человека, сумевшего наладить бесперебойно действующую связь с шотландской королевой. Джифорд разъяснял, что было бы чрезвычайно опасно повторять попытки похищения Марии Стюарт: Эмиас Паулет получил строгую инструкцию при малейшей угрозе такого рода предать смерти свою пленницу. Единственный выход — убийство Елизаветы, после чего Мария без особой оппозиции в стране будет возведена на трон. Джифорд ухитрился использовать даже смертельную ненависть, которую питал к Елизавете влиятельный испанский посол в Париже дон Бернандино де Мендоса. Он горячо поддержал план убийства нечестивой королевы, открывавший путь к подчинению Англии власти Филиппа II.

Теперь Джифорду оставалось возвратиться в Лондон и найти подходящих людей, к чьим услугам могла бы обратиться Мария Стюарт для исполнения замысла, который ей подскажут из Парижа. Лля этой цели Джифорд присмотрел одного подходящего человека — совсем молодого и богатого католика из Дербишира Энтони Бабингтона, который выказывал пылкую преданность царственной узнице.

Бабингтон юношей служил пажом графа Шрюсбери, который долгое время выполнял роль тюремщика пленной шотландской королевы, содержавшейся тогда в Шеффилдском замке. Позднее, во время заграничного путешествия, Бабингтон познакомился в Париже с католическими эмигрантами, в том числе с Томасом Морганом. Тот приметил молодого богатого дворянина. Не ускользнуло от разведчика и то, насколько Бабингтон был падок на лесть и легко мог стать орудием чужих планов. Морган представил Бабингтона католическому архиепископу Глазго. Бабингтон вернулся в Англию горячим приверженцем Марии Стюарт. Он обосновался в Лондоне и, по обычаю многих представителей дворянской молодежи, поступил в одну из лондонских коллегий адвокатов — Линкольнс-инн для продолжения образования. За вихрем развлечений, которые предоставляла столица богатому и знатному студенту, отнюдь не обременявшему себя зубрежкой парламентских статутов и судебных прецедентов, парижские беседы быстро уходили в область далеких воспоминаний. Однако Морган не хотел оставить намеченную жертву. Однажды Бабингтону принесли на его лондонскую квартиру письмо из Шеффилда от некоей миссис Брей, которая пересылала тайную корреспонденцию Марии Стюарт. Действуя по совету Моргана, шотландская королева попыталась дружеским посланием превратить платонического благожелателя в активного участника своей тайной службы. Вероятно, до этого Бабингтон и не думал ни о чем, кроме сочувственных фраз, теперь же от него стали настойчиво просить действий, смертельно опасных действий, как это ему было отлично известно. Вскоре к Бабингтону явился служащий французского посольства и доставил письмо от Моргана. Тот просил найти средства доставить Марии Стюарт пакет, приложенный к письмам. Морган учитывал, что его просьба могла попросту испугать Бабингтона, куда более решительного на словах, чем на деле. Поэтому Морган для успокоения добавлял, что исполнение его небольшой просьбы принесет Бабингтону большую честь. К тому же речь идет о делах такого рода, что, даже если переписка попадет в руки властей, Бабингтону нечего опасаться какой-либо суровой кары. Бабингтон согласился и сумел доставить пакет с помощью своего друга Энтони Ролстона. В последующие пять лет Бабингтон участвовал в пересылке Марии Стюарт еще пяти пакетов. И при посредстве тех же Ролстона и миссис Брей. Это был не единственный канал связи в те годы между шотландской королевой и ее сторонниками. Морган явно держал Бабингтона в резерве, но, как вскоре выяснилось, не он один.

Дело, правда, не сразу пошло так гладко, как хотелось бы Джифорду. Бабингтон с готовностью согласился участвовать в заговоре, чтобы освободить Марию Стюарт, но вначале с ужасом отверг мысль об убийстве Елизаветы, так как сомневался, соответствовало ли это учению католической церкви. Волей-неволей Джифорду пришлось еще раз съездить во Францию и привезти с собой католического священника Балларда, который должен был рассеять сомнения Бабингтона. Вскоре появился и еще один волонтер — давний знакомец Джифорда авантюрист Джон Сейведж, вызвавшийся убить Елизавету. Бабингтон, теперь уже активно включившийся в заговор, разъяснил своим новым друзьям, что для верности нужно, чтобы покушение совершили сразу несколько человек. Остановились на шестерых — втянуть в дело ещё несколько горячих голов оказалось не столь уж трудной задачей. Одновременно нашлись люди, готовые участвовать в похищении Марии Стюарт. Итак, силки были расставлены.

Конечно, и в этих условиях не обошлось без шероховатостей. Так, Томас Морган, опытный конспиратор, сообразил, насколько опасно для Марии Стюарт быть осведомленной о планах заговорщиков и, в случае неудачи, подставить себя как соучастницу под топор палача. Морган послал ей два письма, в которых излагались эти весьма разумные соображения. Тем удивительнее, что почти в то же время от Моргана пришло послание с советом прямо противоположного характера — установить связь с заговорщиками. Итак, соблазн оказался слишком велик, и Морган пошел на компромисс — он сам составил, выбирая наиболее осторожные выражения, письмо, которое Мария Стюарт должна послать Бабингтону. Впрочем, историки давно уже поставили вопрос, было ли оно написано действительно Морганом или же к его сочинению приложил руку Фелиппес. От кого бы ни исходило письмо, содержавшее опасный совет, Мария Стюарт ему последовала. Вернее, она переписала рекомендованный ей Морганом (если не Уолсингемом) текст, который состоял из нескольких чрезвычайно осмотрительно сформулированных фраз, датированный 27 июня 1586 года. Впрочем, и здесь нет уверенности, действительно ли они написаны Марией или тем же неизменным Фелиппесом. Корреспонденция между Уолсингемом и Фелиппесом, с одной стороны, и Эмиасом Паулетом — с другой, наводит на такие мысли. По крайней мере она свидетельствует об опасениях Паулета, как бы все более наглые подлоги Фелиппеса не вызвали подозрения у заговорщиков и не испортили игру. Еще более сомнительно выглядит ответное письмо Бабингтона, в котором он прямо сообщает Марии Стюарт о намерении убить Елизавету. Причем письмо позволяет предполагать, что шотландская королева и ранее была в курсе этих планов. Подобной нелепой и ненужной откровенности нет ни в одном из многочисленных заговоров того времени. Таким образом, перед нами (в который уже раз!) все тот же вопрос: чье же это письмо: того, чья подпись стоит в конце, — Энтони Бабингтона или Томаса Фелиппеса, командированного 7 июля 1586 года в Стаффордшир, поближе к замку Чартли, или еще какого-нибудь сотрудника Уолсингема, тем более что сохранился не оригинал, а лишь копия этого рокового документа? Можно, наконец, предположить, что письмо было действительно написано Бабингтоном, только без вкрапленных в него нескольких фраз о замысле убить английскую королеву, тем более что эти строки выглядят слабо связанными со всем остальным текстом. К последнему предположению подводит и внутренняя противоречивость письма. В нем Бабингтон указывает, что шесть дворян, включая его, убьют Елизавету, в то же время он пишет, что в это время будет далеко от Лондона, около Чартли. Впрочем, в письме излагалось и много других планов, подходивших под понятие государственной измены, — иностранная интервенция, восстание английских католиков.

12 июля «честный человек» доставил письмо Бабингтона Марии Стюарт. Ее секретарь сообщил, что письмо получено и ответ будет послан через три дня. Во время одной из своих верховых прогулок, которые ей специально разрешили, шотландская королева встретила рыжего малого с потупленным взором, внешность которого привлекла ее внимание, о чем она и сообщила в письме Моргану. Это был Фелиппес. 17 июля Мария Стюарт ответила Бабинггону. Если верить тексту письма, представленному на процессе, она одобряла все планы заговорщиков — и способствование иностранной интервенции, и католическое восстание, и убийство Елизаветы. Последнее вызывает сомнение. По крайней мере в письмах, направленных Марией в тот же день Пейджету, Моргану и дону Мендосе, говорилось об интервенции и восстании, но совершенно умалчивалось о предстоящем покушении на английскую королеву. На другой день Фелиппес отослал Уолсингему дешифрованную копию. Мышеловка захлопнулась…

31 июля 1586 года Джифорд в очередной раз отбыл в Париж. Он оставил у французского посла половину листа бумаги и просил Шатнефа передавать письма шотландской королевы своим сторонникам за границей только в руки человека, который сможет предъявить другую половину того же листа. Эту другую половину Джифорд передал Уолсингему и мог после этого покинуть английские берега. Никому из заговорщиков уже не было суждено увидеть опять этого решительного и услужливого джентльмена, столь бескорыстно преданного делу святой католической веры.

Уолсингем имел возможность наблюдать за всеми действиями Бабингтона с помощью своего шпиона Бернарда Мауди, который выполнял и роль провокатора, подстрекая заговорщиков к активности. В июне 1586 года Мауди даже совершил по поручению Уолсингема вместе с Баллардом поездку в различные районы Англии с целью определить, на какие силы могут рассчитывать заговорщики в каждом графстве, и представить об этом отчет испанскому послу в Париже дону Мендосе. Разумеется, не меньший интерес представляли эти сведения для английского правительства. Правда, в августе Бабингтон разузнал, что Мауди — шпион Уолсингема, но было уже поздно…

Временами заговорщиков осеняло смутное предчувствие беды, неясное сознание того, что какая-то невидимая рука все больше запутывает незримую сеть, которая должна погубить их. Бабингтон решил съездить в Париж для переговоров с доном Мендосой. Роберт Пули, секретарь Уолсингема, представил заговорщика министру. Бабингтон обещал шпионить за эмигрантами. Уолсингем, выразив свое удовольствие по поводу такого предложения услуг, несколько раз принимал Бабингтона, все оттягивая выдачу паспорта. А Бабингтон имел неосторожность вдобавок показать Пули письмо Марии Стюарт и сообщить, что скоро последуют вторжение, убийство Елизаветы и воцарение пленной шотландской королевы.

В августе заговорщики получили известие, что слуга Балларда, знавший все их секреты, был правительственным шпионом. Бабингтон, пытаясь спастись, отправляет письмо Пули с просьбой известить от его имени Уолсингема, что существует заговор и он готов сообщить все подробности. С этим письмом Пули направляется к Уолсингему — на этот раз арестовывают самого посредника! Нет, Уолсингем в общем-то не сомневался в верности Пули и все же считал, что на того слишком большое впечатление производили богатство и щедрость Бабингтона. Такие превентивные аресты Уолсингем не раз практиковал в отношении своих людей, так что Пули ненадолго был отправлен в Тауэр, а слежку за Бабингтоном продолжали другие агенты.

…Бабингтон ждал — проходили часы, а его письмо оставалось без ответа. Арестовывают Балларда и ещё нескольких заговорщиков. Бабингтон пишет еще одно письмо Уолсингему. Ему сообщают, что ответ последует через день-другой. Вечером, ужиная с одним из сотрудников Уолсингема, Бабингтон заметил, что тому передали записку. Заглянув краем глаза в бумагу, глава заговора увидел, что в ней содержался приказ не выпускать его из поля зрения. Медлить больше было нельзя. Он незаметно вышел из комнаты, оставив свой плащ и меч, и помчался к друзьям; переодевшись в одежду бедняков, они попытались скрыться. За ними следовала погоня, и через несколько дней их арестовали. Одновременно был произведен обыск у Марии Стюарт, захвачены секретные бумаги, взяты под стражу ее секретари. Мария была переведена в другую тюрьму, где находилась в строжайшем заключении.

Разумеется, показания заговорщиков, что их подтолкнул к государственной измене Джилберт Джифорд, были тщательно скрыты английской полицией. Между прочим, он, находясь во Франции, получил от Фелиппеса полудружеское, полуиздевательское предупреждение, что его, Джифорда, самого подозревают в участии в заговоре. Джифорда охватила паника — люди Уолсингема могли донести на него французским властям, после чего ему было бы несдобровать, а возвратясь в Англию, Джифорд вполне мог попасть в лапы юстиции, которая, как это случалось порой, возможно, закрыла бы глаза на то, чье поручение он выполнял, провоцируя покушение на Елизавету. Опасения разведчика оказались, впрочем, необоснованными…

13 сентября Бабингтон и шесть его помощников предстали перед специально назначенной судебной комиссией. Через два дня за ними последовали остальные заговорщики. Все подсудимые признали себя виновными, поэтому не было нужды представлять доказательства относительно организации заговора. Елизавета не удовлетворилась присуждением заговорщиков к «квалифицированной» казни и спросила, нет ли чего-нибудь пострашнее. Лорд Берли должен был разъяснить своей повелительнице, что намеченная кара более чем достаточна для любого преступника.

Многочасовая казнь первых шестерых заговорщиков приобрела настолько чудовищный характер, что сдали нервы даже у много повидавшей в те годы лондонской толпы. Поэтому остальных семерых на другой день повесили и лишь потом четвертовали и проделали все остальные процедуры, уготованные государственным изменникам. Настала очередь Марии Стюарт.

Хотя «заговор Бабингтона» создал предлог для юридического убийства Марии Стюарт, Елизавета только после долгих колебаний, под сильнейшим нажимом своих главных советников, особенно У. Сесила, за свои заслуги получившего титул лорда Берли, и Уолсингема, решила предать пленницу суду. Берли и Уолсингем уверяли, что процесс и осуждение Марии Стюарт совершенно необходимы для безопасности самой Елизаветы, для утверждения протестантизма, для того, чтобы Англия могла выдержать предстоящую ей схватку с могущественной Испанией. Однако причин для нерешительности у Елизаветы было немало. Юридическая сторона предстоящего процесса была очень деликатной, а королеве особенно хотелось соблюсти форму законности. Прежде всего приходилось судить супругу покойного французского короля, законную королеву шотландскую. Создавать такой прецедент — тяжелое решение для Елизаветы, ревниво отстаивавшей священность власти монарха и прерогативы короны. Недаром английская королева отрицала даже правомерность лишения Марии Стюарт шотландского престола. К тому же узница не являлась английской подданной. Она ведь сама добровольно явилась в Англию просить зашиты и покровительства у Елизаветы.

Более того, свидетелей обвинения спешно казнили как участников «заговора Бабингтона». Суду были переданы лишь исторгнутые у них под пыткой показания, а письма самой Марии Стюарт — единственное документальное доказательство — были представлены только в копиях (для этого тоже были серьезные причины). Не было закона, на основании которого можно было судить Марию, поэтому срочно приняли соответствующий парламентский акт. Создается специальный трибунал для разбора намерения и попыток покушения «вышеупомянутой Марии» против английской королевы и для вынесения приговора. 11 октября 1586 года члены суда прибыли в замок Фотерингей, где содержалась Мария Стюарт, и передали ей письмо английской королевы. В нем указывалось, что Мария, отдавшись под покровительство Елизаветы, тем самым стала подвластной законам английского государства и должна на суде дать ответ на предъявленные обвинения.

Мария при первом же объяснении с членами судебной комиссии затронула больное место организаторов процесса. «Я абсолютная королева, — заявила узница, — и не сделаю ничего, что могло бы повредить моим собственным королевским правам, правам других государей моего ранга и положения, а также правам моего сына». Обвиняемая знала, насколько чувствительна была Елизавета к таким доводам. Но жребий был уже брошен, и теперь эти аргументы могли только побудить английскую королеву и ее советников действовать с еще большей ловкостью и осмотрительностью.

В заявлении, переданном комиссии, Мария Стюарт написала, что она незнакома с законами Англии, лишена адвоката. Мария сразу же подчеркнула самый слабый пункт обвинения — оно не представило ни одной написанной ею бумаги, которая свидетельствовала бы о злоумышлении против королевы, не доказало, что она, Мария, произнесла хотя бы одно слово, подтверждавшее ее участие в каких-либо враждебных планах и действиях. Вместе с тем в своем отрицании всего Мария сама переходила границу вероятного. Она писала, отвергая обвинение в заговоре против Елизаветы: «Я не натравливала ни одного человека против нее». Было общеизвестно, что это уж во всяком случае не соответствовало действительности.

В переговорах с судьями Мария подчеркивала, что она не находилась под покровительством британских законов, а содержалась 19 лет в английской тюрьме. В ответ лорд-канцлер и другие члены комиссии объявили, что они будут исходить из своих полномочий и английского общего права, причем ни нахождение в тюрьме, ни королевские права «Марии не освобождают ее от ответственности. Судьи, разумеется, поспешили отвергнуть и заявление Марии, что она должна отвечать только перед парламентом. Узница великолепно была осведомлена о предвзятости судей и пыталась всячески доказать неправомочность трибунала, учрежденного для разбора ее дела. Она снова затронула слабый пункт обвинения, когда указала, что ее собираются судить лишь по недавнему закону, специально принятому, чтобы создать основание для организации процесса против нее. Со своей стороны члены комиссии разъяснили, что королевским правам Марии не повредит, если она докажет необоснованность выдвинутых обвинений. Если же Мария откажется отвечать, суд будет проведен в ее отсутствие. Это был главный козырь судей: они рассчитывали (и не ошиблись в своем расчете), что Мария Стюарт не устоит перед этой угрозой и предпочтет поединок в зале заседаний.

Судебный трибунал, которому было поручено вынести приговор шотландской королеве, состоял из 48 человек, включая многих высших сановников, многочисленных представителей знати и нетитулованного дворянства. Подсудимая заняла свое место. Оно находилось на несколько ступеней ниже кресла под балдахином (его сохраняли для отсутствующей Елизаветы). Этой деталью суд стремился подчеркнуть вассалитет Шотландии по отношению к Англии, неизменно отрицавшийся Эдинбургом. Мария Стюарт и здесь не уступила, громко заявив, что ей, прирожденной королеве, должно принадлежать место, находящееся выше. (Рядом с креслом Елизаветы или, быть может, само это кресло?) Власти предпочли пройти мимо этого заявления подсудимой.

Процесс начался. Это был и суд и не суд. И дело не только в том, что весь состав судей был тщательно подобран Елизаветой и ее советниками. Такое случалось нередко, едва ли не во всех государственных процессах той эпохи. Особенностью было формальное соблюдение отдельных процессуальных норм при полном игнорировании других. Подсудимой даже не был предъявлен точно сформулированный обвинительный акт. Главным пунктом обвинения было участие в заговоре. Мария Стюарт поддалась искушению отрицать все: она ничего не знала о заговоре и заговорщиках. Кто слишком много доказывает — ничего не доказывает. Это справедливо и в отношении тех, кто слишком много отрицает.

Суду были представлены признания заговорщиков, два их письма к Марии Стюарт и два ответных письма королевы. Особое значение имело второе письмо, посланное после того, как ей стали известны планы заговорщиков.

Мария Стюарт гневно отрицала подлинность писем (оригиналы ведь так и не были предъявлены суду). Она требовала, чтобы были вызваны в суд ее секретари, подтвердившие под пыткой, что эти письма были написаны шотландской королевой. Конечно, ее требование было отвергнуто. Подсудимая прямо уличила Френсиса Уолсингема в подделке писем. И хотя тот клялся и божился, что не совершил ничего недостойного честного человека, это обвинение, по всей видимости, соответствовало истине.

25 октября в Звездной палате Вестминстера было объявлено, что суд нашел Марию Стюарт виновной в совершении вменяемых ей преступлений. Через несколько дней парламент рекомендовал приговорить обвиняемую к смертной казни. Дело теперь было за Елизаветой.

Сейчас, конечно, невозможно определить, что было просто комедией, а что действительно свидетельствовало о нерешительности Елизаветы, которая не могла уже больше тянуть: ей следовало или одобрить, или отвергнуть смертный приговор. Она предпочла бы тайное убийство и даже намекала на это тюремщику Эмиасу Паулету, но тот отказался от щекотливого поручения.

— Как, однако, этот старый дурак надоел мне со своей совестью, — бросила в сердцах королева.

Она подписывает приговор как бы машинально, вместе с другими бумагами, принесенными ей государственным секретарем Дависоном. Потом она свалит на него всю вину за это, но сейчас Елизавета не может удержаться, чтобы не пошутить:

— Знаешь, я думаю, старик Уолсингем может умереть с горя, увидев приговор. Ты, пожалуйста, приготовь его к этому страшному известию.

8 февраля 1587 года, через 20 лет без одного дня после убийства Ларнлея, Мария Стюарт была обезглавлена. Елизавета делает вид, что произошла ужасная ошибка. Несколько месяцев демонстративно выказывалась немилость самому лорду Берли. Ходили упорные слухи, что Дависона, брошенного в Тауэр, повесят без суда, но они не подтвердились.

После предварительного следствия Дависона по всем правилам предают суду зловещей Звездной палаты — верного орудия тюдоровского абсолютизма. Более того, в составе судей заметно отсутствуют все главные советники и министры Елизаветы, зато налицо несколько католиков. Спектакль разыгрывается настолько талантливо, что даже сама жертва — Дависон думает, что дни его сочтены. Он имеет благоразумие промолчать на суде о своих секретных беседах с повелительницей, о которых упоминал на следствии. Приговор суров: за крайнее пренебрежение к воле своей государыни Дависон присуждается к огромному штрафу (10 тыс. марок) и заключению в тюрьме до тех пор, пока это будет угодно королеве. Штраф он не выплатил, да и не мог выплатить, а в тюрьме оставался до разгрома испанской армады в следующем году. Потом целых 20 лет Дависону регулярно выплачивали жалованье королевского министра, правда, не возлагая на него никаких обязанностей. Так на деле обернулись эти процесс и приговор, возникшие в связи с процессом и смертным приговором Марии Стюарт.