За убийством Кромвеля последовало по приказу короля «очищение» Тауэра от государственных преступников. Именно тогда на эшафот была отправлена упоминавшаяся выше графиня Солсбери. Единственным преступлением этой старухи, которой минул уже 71 год и которая, цепляясь за жизнь, отчаянно билась в руках палача, было ее происхождение: она принадлежала к династии Йорков, свергнутой 55 лет назад.

Вскоре после падения Кромвеля произошел один эпизод, бросивший дополнительный свет на характер и Кранмера, и короля. Кранмер не был просто карьеристом, готовым на все ради королевской благосклонности и связанных с нею благ, как его изображали католики и склонны были много позднее рисовать некоторые либеральные историки XIX в. ещё менее архиепископ Кентерберийский был мучеником веры, готовым во имя торжества Реформации на любые действия, сам оставаясь чистым и безупречным в своих мотивах (так предпочитали изображать Кранмера протестантские авторы). Архиепископ искренне верил в необходимость и благотворность тюдоровского деспотизма как в светских, так и в духовных делах и охотно пожинал плоды, которые такая позиция приносила лично ему. Кранмеру. Вместе с тем и Генрих отнюдь не был тем однолинейным, примитивным тираном, каким он может вырисовываться по многим своим поступкам. Он более всех был убежден в своей избранности, в том, что сохранение и упрочение власти короны является его первейшим долгом. Более того, когда он шел наперекор государственным интересам (даже в его понимании) ради удовлетворения личной прихоти, то разве не защищался им в этом случае высший принцип — неограниченность власти монарха, право поступать вопреки мнению всех других учреждений и лиц, подчиняя их своей воле?

Расправа с Кромвелем, как и предшествовавшие ей аналогичные события, особенно падение и казнь Анны Болейн, сразу же поставила вопрос: как это отразится на неустойчивой новой церковной ортодоксии, учреждению которой столь способствовал этот министр? В жаркие июльские дни 1540 года, неподалеку от того места, где голова Кромвеля скатилась на плаху, продолжала заседать комиссия епископов, уточнявшая символы веры государственной церкви. Казнь Кромвеля заставила большинство сторонников сохранения или даже развития церковной реформы переметнуться в более консервативную фракцию, возглавлявшуюся епископом Гардинером. Однако Кранмер (в это время в Лондоне держали пари 10 к 1, что архиепископ вскоре последует за Кромвелем в Тауэр и на Тайберн) остался непреклонным. Двое из его бывших единомышленников — Хит и Скалп, благоразумно принявшие теперь сторону Гардинера, — во время перерыва в заседании комиссии увели Кранмера в сад и убеждали подчиниться мнению короля, которое явно противоречило взглядам, защищавшимся архиепископом Кентерберийским. Кранмер возразил, что король никогда не будет доверять епископам, если убедится, что они поддерживают мнения, не соответствующие истине, только для того, чтобы заслужить его одобрение. Узнав об этом богословском споре, Генрих неожиданно принял сторону Кранмера. Взгляды последнего были утверждены.

Позднее прокатолическая часть тайного совета, включая Норфолка, решила воспользоваться тем, что некоторые сектанты уверяли, будто они являются единомышленниками архиепископа Кентерберийского. Несколько тайных советников донесли королю, что Кранмер — еретик и что, хотя никто не осмеливается давать показания против архиепископа из-за его высокого сана, положение изменится, как только его отправят в Тауэр. Генрих согласился. Арестовать Кранмера он предписал на заседании тайного совета. Норфолк и его единомышленники уже торжествовали победу. Но напрасно. Той же ночью Генрих тайно послал своего фаворита Энтони Дании к Кранмеру. Архиепископа спешно подняли с постели и доставили в Уайт-холл, где Генрих сообщил ему, что согласился на его арест, и спросил, как он относится к этому известию. В Кранмере было немало от фанатика. Роль орудия королевского произвола он выполнял рьяно и от души; но архиепископ успел стать и опытным царедворцем. В ответ на вопрос короля Кран-мер выразил верноподданническую благодарность за это милостивое предупреждение. Он добавил, что с удовлетворением пойдет в Тауэр в надежде на беспристрастное рассмотрение на суде его религиозных взглядов, что, без сомнения, входит в намерения короля.

— О милостивый Господь! — воскликнул пораженный Генрих. — Что за простота! Так позволить бросить себя в тюрьму, чтобы каждый ваш враг мог иметь преимущества против вас. Но думаете ли вы, что, как только они запрячут вас в тюрьму, вскоре же отыщутся трое или четверо лживых негодяев, готовых свидетельствовать против вас и осудить, хоть, пока вы на свободе, они не осмеливаются открыть рот или показаться вам на глаза. Нет, это не дело, милорд, я слишком вас уважаю, чтобы разрешить вашим врагам низвергнуть вас.

Генрих дал Кранмеру кольцо, которое архиепископ должен был показать при аресте и потребовать, чтобы его доставили к королю (было известно, что кольцо вручалось как знак предоставления подобной привилегии).

Между тем окрыленные согласием короля противники Кранмера и не думали церемониться с ним. Повторились в еще более оскорбительной форме сцены, предшествовавшие аресту Кромвеля. Прибыв на заседание тайного совета, архиепископ Кентерберийский нашел двери зала заседания закрытыми. Около часа Кранмер сидел в коридоре со слугами. Клерки входили и выходили из зала совета, демонстративно не замечая высшего церковного сановника страны. За этой сценой внимательно наблюдал королевский врач доктор Батс, которого Генрих нередко использовал для таких поручений. Он поспешил донести королю об унижении, которому подвергли примаса англиканской церкви. Король возмутился, но предоставил событиям идти своим ходом.

Допущенный наконец в зал заседания Кранмер был обвинен своими коллегами в ереси. Архиепископу сообщили, что его направляют в Тауэр, но он в ответ продемонстрировал кольцо и потребовал, чтобы ему разрешили свидание с королем. Кольцо оказало магическое действие. Противники Кран-мера заметались, поняв, что совершили непростительный промах, не разгадав правильно намерений Генриха. А обычно ловкий лорд-адмирал Россель не без досады заметил: он ведь всегда утверждал, что король согласится направить Кранмера в Тауэр только лишь при предъявлении обвинения в государственной измене…

Тайные советники отправились к королю, который их выбранил за недостойное поведение. Пытавшийся вывернуться Норфолк уверял, что они, обличая Кранмера в ереси, просто желали дать ему возможность зашититься от этого обвинения. После этого король приказал членам тайного совета пожать руку Кранмеру и не пытаться причинять ему неприятности, а архиепископу предписал угостить своих коллег обедом. Чего добивался всем этим Генрих? Может быть, он хотел еще более обострить отношения между членами тайного совета? Или намеревался погубить Кранмера, а потом, как часто случалось с королем, изменил свое решение? Или просто развлекался, ставя в тупик, унижая своих ближайших советников и наводя на них страх?

За Анной Клевской последовала Екатерина Говард — молоденькая племянница герцога Норфолка и двоюродная сестра Анны Болейн. Новая королева не очень устраивала сторонников углубления церковной реформы вроде Кранмера. Норфолк, награбивший монастырских земель, тем не менее считал ненужным и опасным дальнейший прогресс Реформации.

До поры до времени Кранмер и его друзья предпочитали скрывать свои планы: юная Екатерина приобрела влияние на своего пожилого супруга; кроме того, она могла родить сына, что очень укрепило бы ее положение при дворе.

В октябре 1541 года враги королевы нашли долгожданный повод. Один из мелких придворных служащих, Джон Ласселс, на основе свидетельства своей сестры, ранее служившей няней у старой герцогини Норфолк, донес Кранмеру, что Екатерина была долгое время в связи с неким Френсисом Дергемом, а некто Мэнокс знал о родинке на теле королевы. Партия реформы — Кранмер, канцлер Одли и герцог Хертфорд — поспешили известить ревнивого мужа. Кранмер передал королю записку («не имея мужества устно сообщить ему об этом»). Собрался государственный совет. Все «виновные», включая Мэнокса и Дергема, были сразу схвачены и допрошены. О том, что мнимая или действительная неверность королевы до замужества не шла ни в какое сравнение с предшествующей «чистой» жизнью самого Генриха, никто не осмелился и подумать. Кранмер навестил совершенно ошеломленную свалившимся на нее несчастьем молодую женщину, которой не исполнилось 20 лет. Обещанием королевской «милости» Кранмер выудил у Екатерины признание, а тем временем удалось исторгнуть нужные показания у Дергема и Мэнокса. Генрих был потрясен. Он молча выслушал на заседании совета добытые сведения и потом вдруг начал кричать. Этот вопль ревности и злобы заранее решил участь всех обвиняемых.

Норфолк с гневом сообщил французскому послу Марильяку, что его племянница «занималась проституцией, находясь в связи с семью или восемью лицами». Со слезами на глазах старый солдат говорил о горе короля.

Тем временем схватили еще одного «виновного» — Келпепера, за которого Екатерина собиралась выйти замуж, прежде чем на нее обратил внимание Генрих, и которому она, уже став королевой, написала очень благосклонное письмо. Дергем и Келпепер были приговорены, как обычно, к смерти. После вынесения приговора 10 дней продолжались перекрестные допросы — они не выявили ничего нового. Дергем просил о «простом» обезглавливании, но «король счел его не заслуживающим такой милости». Подобное снисхождение было, впрочем, оказано Келпеперу. 10 декабря оба они были казнены.

Потом занялись королевой. Говарды поспешили отшатнуться от нее. В письме к Генриху Норфолк причитал, что после «отвратительных деяний двух моих племянниц» (Анны Болейн и Екатерины Говард), наверное, «его величеству будет противно снова услышать что-либо о моем роде». Герцог упоминал далее, что обе «преступницы» не питали к нему особых родственных чувств, и просил о сохранении королевского благорасположения, «без которого я никогда не буду иметь желания жить».

Послушный парламент принял специальное постановление, обвиняющее королеву. Ее перевели в Тауэр. Казнь состоялась 13 февраля 1542 года. На эшафоте Екатерина призналась, что, до того как она стала королевой, любила Келпепера, хотела быть его женой больше, чем владычицей мира, и скорбит, став причиной его гибели. Однако вначале она упомянула, что «не нанесла вреда королю». Ее похоронили рядом с Анной Болейн.

Последние годы Генриха прошли сумрачно. Всю предшествовавшую жизнь им вертели фавориты, он не привык повседневно заниматься государственными делами, даже не подписывал бумаг, взамен этого к ним прикладывали печать с изображением монаршей подписи. В 40-е годы внешнеполитическое положение Англии стало сложным и не было ни Уолси, ни Кромвеля, которые могли бы уверенно направлять корабль английской дипломатии в бурных водах европейской политики.

Готовясь к надвигавшейся войне, король сменил увлечения. Ранее претендовавший на лавры поэта, музыканта и композитора, он теперь занимался составлением военных планов, схем укреплений и даже техническими усовершенствованиями: Генрих придумал телегу, способную при движении молоть зерно. Королевские идеи встречались хором восторженных похвал английских военачальников. Исключение составляли лишь дерзкие иностранные инженеры — итальянцы и португальцы, которых обиженный изобретатель приказал изгнать из страны.

Вместе с тем король искренне не понимал, как люди не хотят признать его апостолом мира и справедливости. При встрече с послом императора Карла V он говорил: «Я занимаю трон уже сорок лет, и никто не может сказать, что я когда-либо действовал неискренне или не прямым путем… Я никогда не нарушал своего слова. Я всегда любил мир. Я просто защищаюсь от французов. Французы не заключат мира, если им не вернут Булони, которую я с честью завоевал и намереваюсь удержать». В речах, обращенных к парламенту, король теперь принимает позу мудрого и милосердного отца отечества, позабыв на время о тысячах казненных по его приказу, о графствах, разоренных королевскими войсками, еще совсем недавних народных движениях. Советники пытались скрывать от Генриха неприятные известия, чтобы, как выразился Гардинер, «сохранять спокойствие духа короля». Никто не был гарантирован от вспышек монаршего гнева. Новая жена Генриха Екатерина Парр едва не попала в Тауэр за высказывание не понравившихся королю религиозных взглядов. Ее спасла находчивость. Вовремя почуяв опасность, королева уверяла больного и раздражительного супруга, что все сказанное ею имело одну цель: немного развлечь его величество и услышать его ученые аргументы по вопросам, о которых зашла речь. Екатерина заслужила прощение как раз вовремя: вскоре явился со стражей министр Райотсли, имевший письменный приказ об аресте королевы. Изменивший свои намерения Генрих встретил своего фаворита бранью: «Дурак, скотина, негодяй, гнусный негодяй!» Перепуганный Райотсли исчез.

Парламент принял билль, по которому католиков вешали, а лютеран сжигали живыми. Иногда католика и лютеранина привязывали спиной друг к другу и так возводили на костер. Был издан закон, повелевавший доносить о прегрешениях королевы, а также обязывавший всех девиц, если монарх изберет их в жены, сообщать о своих провинностях. «Я действую по указанию свыше», — разъяснял Генрих (впрочем, к нему никто и не обращался с вопросами).

Обстановка так быстро накалялась, что было отчего растеряться даже людям более тонким, чем тугодум Райотели. 16 июля 1546 года дворянку Анну Эскью сожгли в Лондоне за отрицание обедни. Тогда же на костер были отправлены и другие еретики (в их числе Ласселс — доносчик, погубивший Екатерину Говард). А в августе сам Генрих уже пытался убедить французского короля Франциска I совместно запретить служить обедню, т.е. уничтожить католичество в обоих королевствах. Последовали новые аресты и казни. Теперь подошла очередь и герцога Норфолка, которого настигла все усиливавшаяся подозрительность короля. Напрасно из Тауэра он напоминал о своих заслугах по истреблению изменников, включая Томаса Кромвеля, также занимавшегося уничтожением всех королевских недругов и предателей. Сыну Норфолка графу Серрей отрубили голову на Тауэр-хилле 19 января 1547 года. Казнь самого Норфолка была назначена на 28 января.

Его спасла болезнь короля. У постели умирающего придворные, едва скрывая вздох облегчения, торговались из-за государственных постов, которые они займут при будущем девятилетнем короле Эдуарде VI. За несколько часов до предстоявшего обезглавливания Норфолка Генрих на руках у Кранмера скончался.

А самому Кранмеру пришел черед лишь через несколько лет…

В течение двух десятилетий архиепископу Кентерберийскому, ревностному слуге тюдоровской тирании, удавалось обходить подводные камни, угрожавшие его карьере и жизни. Всякий раз люди, в руках которых находилась власть, предпочитали пользоваться услугами Кранмера, чем отправлять его на эшафот с очередной партией потерпевших поражение в придворных и политических интригах. И Кранмер, который отнюдь не был просто честолюбивым карьеристом или ловким хамелеоном (хотя у него было немало и того и другого), с готовностью, хотя и сокрушаясь порой, приносил своих покровителей, друзей и единомышленников в жертву долгу. А долгом было для него защитить любой ценой принцип, утверждающий королевское верховенство и в светских, и в церковных делах, обязанность подданных беспрекословно повиноваться монаршей воле. Кранмер равно благословлял и казнь своей покровительницы Анны Болейн, и своего благодетеля Томаса Кромвеля, и расправу с Екатериной Говард — ставленницей враждебной ему фракции, и заключение в Тауэр своего противника Норфолка. Одобрял и казнь лорда Сеймура, пытавшегося захватить власть при малолетнем Эдуарде VI, и близкого Кранмеру лорд-протектора Сомерсета, который послал в 1548 году на плаху Сеймура и сам в 1552 году взошел на эшафот, побежденный Уориком, герцогом Нортумберлендским. И того же герцога Нортумберлендского, когда после смерти Эдуарда VI в 1553 году он пытался возвести на престол кузину короля Джен Грей и был побежден сторонниками Марии Тюдор (дочери Генриха VIII от его первого брака с Екатериной Арагонской).

Кранмер санкционировал казнь вождей народных восстаний, склонных к католичеству священников, хотя их взгляды почти открыто разделяли многие приближенные к трону, лютеранских и кальвинистских пасторов, часто проповедовавших как раз то, что архиепископ в глубине души считал более истинным, чем воззрения официальной государственной церкви, и вообще всех тех, кто в чем-либо сознательно или случайно отклонялся от англиканской ортодоксии. От шаткой ортодоксии, постоянно менявшейся в зависимости от внешней и внутриполитической обстановки и еще более изменчивых королевских настроений и капризов, мгновенно приобретавших форму парламентских актов, указов тайного совета и решений епископата, за малейшее нарушение которых грозила виселица или секира палача.

После смерти Эдуарда VI Кранмер получил достаточно широкое поле для маневров. Права претендентов на престол были совершенно запутаны противоречивыми статутами, принятыми при Генрихе VIII и объявлявшими то законными, то незаконными каждую из его дочерей.

Когда Нортумберленд был побежден и сложил свою голову на плахе, Кранмер постарался найти вполне благовидное — в глазах Марии Тюдор — объяснение своего тесного сотрудничества с герцогом. Он, Кранмер, оказывается, еще до смерти Эдуарда VI всячески пытался отклонить герцога от осуществления незаконного плана возвести на престол Джен Грей, но должен был уступить единодушному мнению королевских юристов, поддерживавших этот план, и, главное, воле самого короля, который имел право отменять любые законы. В действительности же на протяжении девятидневного царствования Джен Грей (в июле 1553 года) Кранмер был в числе наиболее активных членов ее тайного совета, посылавших уведомление Марии Тюдор, что та как незаконная дочь лишена престола, и письма к властям графства, призывавшие их поддержать новую королеву. Все это, впрочем, делали и другие члены тайного совета, которые, однако, успели переметнуться на сторону Марии Тюдор, как только увидели, что сила на ее стороне. После этого Кранмер подписал от имени тайного совета письмо к Нортумберленду, находившемуся с войсками в Кембридже, что он будет объявлен предателем, если не подчинится законной королеве Марии.

В результате этого, правда, запоздалого перехода в лагерь победителей Кранмер не только еще 56 дней оставался на свободе, но продолжал исполнять функции архиепископа Кентерберийского на похоронах Эдуарда VI. В начале августа 1553 года он сделал предписание о созыве собора, который должен был отменить все церковные реформы, проведенные при покойном короле.

Одно время, по-видимому, у Марии и ее советников были колебания, как поступить с Кранмером. Дело было не только и не столько в том, что королева ненавидела Кранмера за его роль в разводе Генриха с ее матерью и объявлении ее самой «незаконной» дочерью, сколько в желании в лице архиепископа осудить англиканство. Со своей стороны Кранмер тоже по существу отверг возможность какого-либо примирения, опубликовав заявление с резким осуждением мессы.

В результате он был арестован, судим вместе с Джен Грей, Нортумберлендом и осужден за государственную измену. Ожидали даже, что в отличие от остальных осужденных Кранмер будет подвергнут «квалифицированной» казни. Однако Мария по совету Карла V решила преследовать Кранмера не за государственную измену, а за еще более страшное в ее глазах преступление — ересь. Кранмер, кажется, не имел ничего против именно такого обвинения. В январе 1554 года, во время восстания Уата, когда повстанцы заняли часть Лондона, Кранмер, вряд ли сочувствуя повстанцам, надеялся на ихпобеду, которая только и могла спасти его от мучительной казни. Хотя движение было подавлено, правительство Марии Тюдор некоторое время ещё чувствовало себя непрочно. А в октябре 1554 года был раскрыт план убийства 2000 испанцев, приехавших вместе с женихом Марии принцем Филиппом (будущим испанским королем Филиппом II).

Как только правительство укрепило свои позиции, оно сразу же занялось Кранмером и другими руководителями Реформации, прежде всего Ридли и Латимером. Был организован «ученый» диспут в Оксфорде, где Кранмер и его единомышленники должны были защищать протестантизм от критики со стороны целой армии католических прелатов. Диспут, конечно, был организован таким образом, чтобы посрамить «еретиков». Решение оксфордских теологов было известно заранее. Немало времени пошло на соблюдение других формальностей: осуждение Кранмера представителями римского престола, лицемерное предоставление жертве 80 дней для апелляции к папе, хотя узника не выпускали из тюремной камеры, и другие требования процедуры; Кранмер как-никак был архиепископом, утвержденным в этом чине еще до разрыва с Римом.

Наконец Кранмер по указанию Рима был лишен своего сана. Все необходимые приготовления закончились. И тут произошло неожиданное: Кранмер, проявлявший столь долго непреклонность, вдруг капитулировал. Это была очень неприятная новость для Марии и ее советников, хотя они боялись в этом признаться. Разумеется, раскаяние такого закоренелого великого грешника было большой моральной победой для католической церкви. Но как же быть тогда с намеченным сожжением Кранмера в поучение другим еретикам? Сжечь раскаявшегося вероотступника, притом бывшего архиепископа, было не вполне по церковным правилам. Пришлось Марии и ее главному советнику кардиналу Полу изыскивать новые пути — полностью использовав раскаяние Кранмера, утверждать, что оно неискренне и потому не может спасти еретика от костра.

Несколько раз под давлением осаждавших его испанских прелатов Кранмер подписывал различные «отречения» от протестантизма, то признавая свои прегрешения, то частично беря назад уже сделанные признания. Обреченный на смерть старик в это время уже не боялся костра, не руководствовался только страхом за свою жизнь. Он был готов умереть протестантом, как это бесстрашно сделали его единомышленники Латимер и Ридли. Но он был готов умереть и католиком, лишь бы не попасть в ад. Составив и подписав многочисленные экземпляры своего очередного, наиболее решительного покаяния, Кранмер в ночь перед казнью составил два варианта своей предсмертной речи — католический и протестантский. Так и осталось неясным, почему уже на плахе он предпочел последний вариант. Более того, он нашел в себе силы, чтобы сунуть в огонь свою правую руку, написавшую многочисленные отречения. Протестанты очень восхитились этим мужеством на эшафоте, тогда как несколько обескураженные католические авторы разъясняли, что Кранмер не совершил ничего героического: ведь эта рука все равно была бы сожжена через несколько минут.

Когда костер погас, были найдены какие-то не сгоревшие части трупа. Враги Кранмера утверждали, что это было сердце еретика, которое не брал огонь из-за его отягощенности пороками…

Все это произошло в Оксфорде утром 21 марта 1556 года.