Отгорало золото листвы на деревьях. Все чаще по утрам на траве блестела изморозь. Поля чернели после сбора урожая, лишь в последнем одиноком снопу гомонили воробьи, выклевывая золотистые зерна. Небо хмурилось тучами. Еще седьмица-другая, и скует землю мороз, полетят из туч белые хлопья.

Уже уложили домового спать до весны, разнеся кусочки блина по углам изб, теремов, землянок. Все тиши становились духи воды, леса, искали убежища от слуг Морены до следующей весны, когда вернется Лада из подземного плена. Не проказил более банник, притих хозяин овина. Лишь кикимора еще пыталась пакостить, но скорее в силу привычки. Но скоро и она подчиниться законам природы. Останутся люди на долгую зиму без охранителей дома и построек, но и злые духи зимой сны смотреть предпочитают.

Женщины заканчивали делать запасы на зиму, готовили пряжу, дабы долгими вечерами дочери на посиделках не бездельничали. Девушки вытаскивали из сундуков наряды, украшения – будет чем внимание к себе привлекать. Все они и рукодельницы, и красавицы, как песню заведут – заслушаешься. Да только верно говорят – встречают по одежке. Добры молодцы не токмо на рукоделие смотрят, али песни слушают. Быстро оценят и качество ткани, и вышивку, да и стоимость уборов подчас лучше девушек оценить могут. Это прабабок их удивить янтарем можно было, сейчас же племена ливские активный торг ведут, меняют камушки на зерно. У кого отцы да братья торговлей занимаются, али в княжеской дружине состоят – те и серебром похвастать могут. Да у кого в Полотеске колечка серебряного не найдется, пусть и самого простенького.

Мужчины до снега торопились справить работы на дворе, подправляли постройки, покосившиеся за время летней страды, латали крыши, ладили ставни, двери, заделывали щели в стенах. Большинство домов уже сияло на редком солнышке золотом свежей соломы, окна смотрели на мир бычьими пузырями, а в домах побогаче поблескивали тоненькие пластины слюды. Кое-где радовали глаз новые ставни с затейливой резьбой, а то и крылечко, взамен сбитого десятками ног старого. Между бревен выглядывал свежий мох. Тепло будет зимой в доме, а значит, работа домашняя станет спориться, радостью отзываясь на душе хозяев.

Тем, кто сам не мог работу тяжелую справить: вдовам, старикам, сиротам – помогали дружинники и холопы князя. Сегодня ты людям помощь окажешь, завтра они за тебя богов молить будут. А ведь молитвы именно таких сирых да убогих богам слышнее. Вот и получается, что сегодня князь им помогает, а случись завтра беда – и они князю на помощь придут.

Постепенно приближался Корочун, а за ним и до весны недалече. После новогодних празднований князь с дружиной отправятся санным путем в полюдье. Ежели год выдался урожайным – будет и ему прибыток, и дружине верной. А коли опять недороды, придется ему скотницу зорить, летом отправлять гостей за зерном, дабы народ от лютого голода спасти.

Пока же дороги под дождями стали непроезжими. В городе, по указу княжескому, еще мостили улицы деревянными плашками, по которым могли ходить люди. Верховым предписывалось спешиваться и вести коня в поводу. И только гонцы могли скакать очертя голову, криками разгоняя народ с дороги. Да токмо какие гонцы в такое время. Лишь раз и был, когда князь ладожский скончался, а сын его в Полотеске загостился. Да сколько годов уж прошло с той поры.

Жителям деревень добраться до града не было никакой возможности. Припозднившиеся торговцы ждали мороза, дабы успеть до снега вернуться домой. И наоборот, в деревнях ждали санного пути, дабы в Полотеске продать излишки урожая, да прикупить утварь для хозяйства, женам да дочерям тканей и украшений, сыновьям кинжал али пояс, детям малым заморскую диковинку, да себя побаловать хотя бы новостями да сплетнями, а то и увидеть что интересное получится. И будут в деревеньке их обсуждать новости до следующей поездки в стольный град, ежели не случится чего ранее.

Мастеровые ладили луки, подмастерья и ученики делали стрелы. Еще похолодает, ляжет снег, и пойдут в леса охотники бить белку да куницу, да другое зверье. Всякому известно, что зимой добытый мех не в пример гуще да добрее. Лишь ленивый да изнеженный бьет зверя летом, да потом жидкие шкурки сбыть пытается. Да токмо мало на что они годны будут. Разве что в сапоги для тепла, али кафтанишко подбить, в коем зимой работу грязную делать.

По лесу еще шныряли мальчишки, искали забытые беличьи схроны, собирали оставшуюся клюкву, бруснику. Иной раз набредали и на поздние грибы. Матери хоть и серчали за порванную да испачканную одежду, но сильно не ругались. В избе тесно, а дети все не с пустыми руками приходили. Несколько раз видели в лесу медведя. Нагулявший за лето жирок Михайло Потапыч с ватагой шумных сорванцов не связывался и, издав недовольный рык, уходил в чащу. Но вскоре и он пропал, найдя себе подходящую берлогу. Лишь сороки скакали по голым веткам, да в ельнике изредка мелькали неугомонные белки.

Небо сочилось моросью, периодически сменявшейся дождем. Ветер то чуть заметно качал ветки с последней листвой, то, словно вспомнив о чем-то, задувал с такой силой, что с крыш летели пучки соломы, вороны с криками поднимались в воздух, а люди вынуждены были хвататься за жерди заборов, чтобы не быть сбитыми с ног. Да и немного было тех людей на улице. Даже вездесущих мальчишек непогода загнала по теплым углам. На дворе все работы справлены, а остальное можно в доме али сараюшке делать. Главное – в тепле да безветрии. А то, не ровен час, сорвется нож, али иной инструмент, и будешь до весны раны залечивать.

Дана стояла на крыльце княжьего терема. Настроение девушки после разговора с княгиней было под стать погоде. Столь же пасмурно и тоскливо на душе, столь же безрадостно. В очередной раз женщина завела разговор о девичьих посиделках, женихах, свадьбе на следующую осень. И что самое обидное было – князь ее поддерживал. И только воля Лазоры, велевшей ждать до весны, удерживала их от активного вмешательства в ее судьбу. Пока все ограничивалось лишь словами, но прикажи князь, и снимут с нее перевязь воинскую, обрядят в одежды женские и отдадут в жены хорошо, если своему кому. А то и с заезжим человеком сговорятся – многие сыновья торговцев к ней свататься пытались. И поедет она в чужую сторонушку.

Ветер подхватил дождевые брызги и швырнул девушке в лицо, возвращая в мир, вырывая у печальных дум. Дана, словно впервые увидев, посмотрела на двор. Шаг, другой, спустилась по ступеням крыльца, под удивленными взглядами сторожи пробежала через приоткрытые ворота, миновала узкую улочку… Очнулась воительница лишь когда ноги привели ее на берег Полоты. С мокрых кустов ей за шиворот капала вода, но Дана ничего не замечала, быстро пробираясь через сплетенные ветви, оскальзываясь, падая и вновь поднимаясь.

Наконец, девушка пробралась через заросли ивняка, оказавшись на самом берегу реки. Даже сейчас увидеть ее было практически невозможно – настолько густыми были ветви. Опустившись на росший параллельно земле ствол, она дала выход всем чувствам, что бушевали в ее душе.

– Почто печалишься, сестрица? – окликнул ее девичий голос со стороны реки. – Почто слезы горькие льешь?

Дана, нехотя, повернулась. На берегу сидела совсем еще молоденькая водяница. Длинные русые с зеленым отливом волосы, словно одежда, укрывали девичью фигурку. Зеленые глаза сонно щурились.

– Прости, сестра, – сдерживая слезы, ответила Дана. – Не думала я, что разбужу кого-то.

– Думала, не думала, – улыбнулась водяница. – Об урманине своем вспоминала, али какая беда случилась? Расскажи, сестрица. Глядишь, вместе удумаем чего.

– Княгиня-матушка меня все замуж выдать стремиться, – выдохнула девушка. – Который год одни и те же речи ведет. Поначалу князь-батюшка разговоры эти мимо ушей пропускал, а ныне словно подменили его. Сроку мне един год дал, а следующей осенью и моя свадьба сыграна будет.

– Вот оно как… – водяная дева призадумалась, затем почти полностью погрузилась в воду, лишь тонкие пальцы обвивали ветку. Наконец, она вынырнула на поверхность, довольно улыбаясь. – Отбрось печали, сестрица. Макошь да Велес твою судьбу берегут, Лада защищает. Судьба тебе с предначертанным быть. Над ней людская воля не властна. А коли княгиня неволить начнет, отвечай, что како боги велят, тако и будет.

– Благодарствую, сестра, – Дана вытащила из отросших волос гребень и протянула водянице. – Прими от меня подарок на память добрую да долгую.

– Вот удружила, сестрица, так удружила, – довольно рассмеялась водяница, закалывая непослушные пряди, – а и без подарков тебя помнить будем. Коли печаль наступит, к любой воде приди, мы тебя услышим да появимся.

Водяница исчезла, подняв столб брызг. Дана чуть повеселела. Не зря ноги принесли ее в этот укромный уголок. Водяная дева одним появлением своим развеяла ее печали. А принесенный ею из речных глубин ответ подарил надежду. Оставалось лишь дождаться весны, когда сойдет с полей снег, а реки освободятся ото льда. Ведь обещал же желтоглазый урманин следующей весной прийти в Полотеск. Значит, она будет ждать его и воли богов, как быть им.

Только теперь девушка заметила, что насквозь промокла и замерзла. Руки были исцарапаны ветками, когда она пробиралась сквозь ивняк. Посмотрев на свое отражение в воде, Дана увидела царапины и на лице. Решив, что хуже уже не будет, девушка вошла в воду и постаралась смыть с себя грязь. Она понимала, что избежать вопросов не сможет, но и привлекать к себе излишнее внимание не хотелось. А они будут, если сейчас она вернется на княжий двор.

Выбравшись на дорогу, девушка призадумалась. Скорее всего, княгиня, обеспокоенная ее бегством, послала людей на поиски. И стоит ей появится в воротах, как ей тут же придется снова предстать пред очи упрямой женщины. А ждать, когда стемнеет, чтобы осторожно прокрасться в свой уголок, еще слишком долго. Решение пришло, словно, само собой и Дана, срезая дорогу через рощу, побрела в святилище Макоши.

Удивлению жриц не было предела, когда они увидели Дану. Насквозь мокрая одежда со следами грязи, исцарапанные руки и лицо, губы посинели от холода, но глаза горят шалым блеском. Не дай знак богиня – не пустили бы на порог, сочтя нелюдью. Девушку тут же повели в жарко истопленную баню. Вымывшись и согревшись, Дана в длинной рубахе сидела возле очага, держа в руках мису с горячей похлебкой. Одежду ее отобрали жрицы, дабы утром девушка одела вещи чистые и высушенные.

В женской одежде было непривычно. Без пояса с кинжалом она казалось себе раздетой. И пусть привычное оружие лежало рядом на лавке, ощущение беззащитности не покидало Дану. Девушка забилась в самый уголок, и все равно жрицы периодически оглядывали ее, довольно кивая.

– Сегодня ты останешься у нас, – присела рядом с ней на лавку верховная жрица. – А завтра я лично с княгиней поговорю. Хоть и благое дело у нее на уме, да токмо не гоже против воли его вершить.

Дана не знала, что ответить. С одной стороны, ее радовало, что служители богов выступают на ее стороне. С другой – не хотелось наживать врагов в лице князя и княгини полотеских. Легко впасть в немилость, труднее вновь в доверие войти. Тут и заступа божия не поможет. Хотя, многие ли могут похвалиться, что столь сильных защитников имеют. Может и не бежать от воли княгининой – боги сами союзу благословения не пошлют. А без него и не союз то. Знать бы, почто именно ей участь такая выпала. Жила бы себе ныне в выселке, мужа ждала, детей растила. А урманин? Знает ли он об участи, им предначертаной? Что не быть им одному без другого, а если и быть, то счастья не знать. Девушка вздохнула.

– Все наладится, касатка, – провела рукой по ее волосам женщина, – не может быть такого, чтобы все боги на одного управы не нашли. Кто судьбы ваши исковеркал – опасную игру затеял.

– Как же быть теперь, матушка, – тихо вздохнула Дана. – Мне теперь как быть?

– Сердце свое слушай, ласточка, оно не обманет. И не бойся ничего, боги не оставят тебя.

– А коли сердце само не знает?

– Эээ, милая, – улыбнулась жрица, – молодая ты еще да глупая. Советы слышишь, да не слушаешь. Сердце твое давно уже все решило, только ты разумом его заглушаешь. По уму жить привыкла. Как движения для боя рассчитываешь, так и жизнь рассчитать стремишься. А не получится, голубка. Иной раз наперекор разуму пойти надо. Да что там разуму, людям наперекор, богам.

Дана несмело улыбнулась. Что ж, она попытается не слушать холодный и расчетливый голос разума. Она будет учиться слушать робкий, прерывающийся шепоток сердца, то задыхающийся от боли, то вдруг начинающий что-то быстро, прерывисто вещать в волнении. А следующая осень, что ж до нее еще надо дожить. И не говорил ли ей урманин, что и к ним русичи уходят.

– Поздний час, милая, – жрица поднялась. – Пойдем, проведу тебя в светелку. Пусть боги пошлют тебе добрые сны.

Девушка вслед за женщиной поднялась наверх и, миновав ряд дверей, остановилась у приоткрытой. Внутри мигал огонек лучины. Показав, где ей предстоит провести грядущую ночь, жрица ушла. Дана вошла внутрь, плотно притворив за собой дверь. Вроде и не холодно в помещении, а все сквозняку дорогу оставлять не хотелось. В комнатушке стояла кровать, застеленная шкурами, столик у окна, лавка перед ним да сундук в ногах кровати. На стене пара полок. На столе чашка да кувшин с водой. Вот и все убранство. Девушка подумала немного, затем задула светец и вытянулась на мягкой перине. Переживания прошедшего дня отошли в сторону, позволив девушке провалится в сон. Находясь на грани сна и яви, она вдруг отчетливо увидела Эйнара. Его лицо, фигура, облаченная в непонятную одежу: черные штаны, такого же цвета сапоги или другая какая обувь – не разобрать, рубаха темно-синего цвета, полученного неизвестными способами, обтягивала торс, волосы словно выгорели на солнце, став соломенными и лишь глаза цвета янтаря все также насмешливо смотрели на нее.

Эйнар в молчании смотрел на пляску огня в очаге. Зима постепенно вступала в свои права. Легкий морозец сковал землю, снег постепенно укрывал ее одеялом. Лишь море отказывалось замерзать, все так же билось о скалы, стараясь пробить удерживавший его в плену камень, выбрасывало на берег обломки досок, листву, ветки деревьев и кустарника. Но были дни, когда смолкал ветер, стихала буря, сквозь облака выглядывало солнце. Гладь моря блестела под поздними лучами, лазоревые воды отражали бездонное небо. Но обманчиво было это затишье. Вновь налетал ветер, поднимал волны, и горе было тем несчастным, кто обманывался теплыми лучами и выходил на утлых лодчонках на промысел. Редко когда Ньорд отдавал семье хотя бы тело и никогда не возвращал живых.

Не так давно викинг вернулся из святилища Фрейи. Он принес богине богатые жертвы и несколько дней провел в беседах с жрицами. В такие часы приходила большая серая кошка, обитавшая при святилище, забиралась к мужчине на колени и громко мурлыкала под ласковыми поглаживаниями. А в день принесения жертв в небе кружил сокол, то влетая в гущу дыма, то взмывая ввысь. Все сочли это добрым предзнаменованием. Поговаривали, что сама богиня явилась в соколином обличии, дабы благословить обратившегося к ней за помощью.

Теперь же Эйнар ждал, когда ляжет снег и можно будет санным путем объехать святилища богов, прося у них покровительства и защиты от темных сил для себя и своей возлюбленной. Бьерн еще несколько раз пытался увидеть что-то, но вновь и вновь пред глазами его вставала роща на мысу и курган из камней. Но при этом Ньерд сулил счастье викингу с его избранницей. Как ни бился кормчий над этой загадкой, но возможная разгадка пугала его. Оставалось лишь смириться. Все равно жизнь сложится так, как спряли ее норны. Эйнару о своих попытках кормчий не говорил. Кабы что новое увидеть смог, а то все одно и тоже.

– Сын мой, опять в печали сидишь, – Эйнар не услышал тихих шагов матери, лишь когда она коснулась его плеча удивленно вскинул голову, – опять сердце думами изводишь. Расскажи, легче станет.

– Нечего рассказывать, матушка, – печально усмехнулся мужчина. – Боги жизнь закрутили, перепутали. Вот и думаю, как бы на прежний путь вернуться, как от происков Локи уйти да в чертоги Хель не попасть.

– Пугают меня слова твои, – женщина опустилась на лавку у очага. – Коли путь тебе к Хель открылся, так зачем на него ступать? Не лучше ли новой тропой пойти?

– Ты же знаешь, матушка, норны все нити жизненные в своих руках держат. И боги им подвластны, – викинг вновь обратил взор на огонь. – Коли судили они что, от того не уйти. И узкая тропинка и широкая дорога в одном месте сойдутся.

– Не хочу я сына во цвете лет потерять, – женщина ненадолго замолчала. – Пятеро вас у меня было, да трое дочерей. Троих схоронила уже. Самый старший и самая младшая рядом лежат, а еще одного Ньерд забрал. И внучек один уже в иной мир отправился. Прошу тебя, Эйнар, всеми богами, всем дорогим сердцу заклинаю тебя, отступись.

– Матушка, – то ли вздох, то ли стон сорвался с его губ, – и рад бы, но не могу. Род наш смерть принес в дом моей суженой. А за смерть лишь один ответ может быть.

– Как же такое быть могло? – женщина с тоской посмотрела на сына. – Никогда наш род с соплеменниками не враждовал. Кто ж мог такое зло сотворить.

– Не нашего племени она, – тихо ответил викинг. – Из славянских земель мне деву в жены предрекли. Да только отец наш дом ее разорил и сжег. И я в том походе бы.

– Сынок… – женщина вспомнила, как несколько лет назад не хотела отпускать сына в Гардарики.

– Права ты была, матушка, только я не послушал. Сам на себя беду навлек, теперь и расплачиваюсь. Не твои слова разумные, светлыми богами реченные, но слова брата, кому Локи их в уста вложил, я послушал. А коли так, то и ответ мне держать перед возлюбленной моей и перед всеми богами. Жизнь ли, смерть, все едино без нее не смогу я.

– Больно сердцу материнскому о сыновней гибели слышать. А еще больнее, когда сам сын о смерти своей ведает. Всех богов за тебя молить буду. Пусть пошлют они сыну моему счастье рядом с той, кто ему по сердцу пришлась, – женщина встала и, как когда-то в детстве потрепав сына по голове, вышла из залы.

Эйнар остался сидеть. Снаружи вновь разыгрывалась буря. Ветер бился в ставни, срывал с крыши дерн и дранку, выл в печных трубах. Огонь то вспыхивал, охватывая поленья, то затухал, и лишь угли тлели среди золы. Мужчина искал пути, как быть им с девушкой, что можно сделать, чтобы свершилось предначертанное норнами, но ответа не было. Если одной попытки поцеловать ее хватило, дабы неведомый Чернобог обратил на них свое внимание, то, что будет, посягни он на большее. Молчат боги. Коли люди не любят расставаться с обещанной добычей, что уж про богов говорить. И кабы обещано им было злато, али иные дары. А то душа человеческая. За таким даром и самому прийти не грех, коли повод подвернулся.

Устав сидеть в четырех стенах, викинг встал и стремительно вышел на двор. Ветер гнал по небу облака. В просветах мелькали звезды. Тонкий слой снега устилал землю, отчего вокруг было достаточно светло. В несколько шагов добежал до обрыва и застыл, раскинув руки перед водной гладью фьорда. Хотелось молиться всем богам, но слова не шли на ум. Так и стоял он, подталкиваемый ветрами со всех сторон, открывая перед богами свое сердце, обнажая душу. Постепенно небо расчистилось, выглянула луна, отразилась в воде. Дорожка пролегла до самого берега, замерцала на гребнях волн. Мужчина стоял, всем своим существом впитывая открывающееся ему колдовство древних как мир сил. Боги читали в его душе, видели там боль, страдания, вызов всему сущему и безмерную любовь, готовую принести все его существо на алтарь этого чувства. Но молчали боги, молчала ночь, лишь облака в небе летели, как табун коней по степи. Вновь небо скрыла тяжелая их пелена, и внезапно повалили крупные хлопья, скрывая все вокруг. Мгновение, и уже не ясно где верх, а где низ, где смерть поджидает на острых скалах, а где тепло очага родного дома.

Эйнар осторожно сделал шаг назад затем еще один, еще, развернулся, и, ориентируясь на свои чувства, пошел к дому. Что-то произошло в эту ночь. Вот только он не мог понять, что именно. Словно приоткрылась завеса между мирами, прошла через него и вновь скрылась. Или почудилось то ему, уставшему от борьбы с собой, раздираемому долгом и чувствами. Ясно лишь одно, в его судьбе что-то изменилось, но лишь жрецы смогут сказать, что именно. Да и то коли боги покажут.

В последний момент подумал, что меньше всего хочется идти в господский дом. Мать и незамужняя сестра, скорее всего, уже спали, но вот зимовавшие в усадьбе братья обязательно начнут расспрашивать, отчего последнее время он ходит сам не свой. Но одно дело – мать успокоить, а совсем другое – перед братьями душу раскрывать. Хватит с них и того, что подбили его тогда в поход идти. Особливо старший, уж его устами сам Локи вещал. Викинг развернулся и пошел к дому, где обитали хирдманы. Весной, незадолго до отправления в поход, и осенью, сразу по возвращении, людей там было много. Два брата Эйнара со своими людьми жили в усадьбе и водили свои корабли. Еще трое жили отдельно. Один предпочел жизнь бонда, другой поселился неподалеку от отца и матери, а третий отправился в неведомый Винланд.

В доме было прохладно и темно. Вдоль стен стояли широкие лавки, служащие постелями для людей. Стараясь не разбудить нескольких спящих, Эйнар прошел вглубь дома, где в небольшом закутке было его место. Стянул изрядно промокшую кожаную куртку, разложил на стоящем рядом сундуке, и повалился на постель из шкур. Сон долго не шел, несмотря на усталость тела. Сколько он лежал, глядя в темный потолок, викинг не знал. Но постепенно сон подкрался и к его изголовью. И в этот момент он отчетливо увидел Дану, шедшую по лесной дорожке. Ветер трепал длинные светлые волосы. На ней были синие штаны из странной ткани, и не менее странного кроя рубаха, которая должна застегиваться на металлические пуговицы спереди, но сейчас была расстегнута. Под ней белая рубаха без застежек и украшений. В руках странная сумка и еще какая-то вещица, назначение которой викинг определить не мог. Периодически, девушка поднимала ее и что-то нажимала. Вот деревья расступились, и Дана вышла к каменному кургану. На миг сердце Эйнара замерло – это был мыс у их фьорда. Девушка сделала несколько шагов, потом остановилась, очевидно любуясь на море. Потом вернулась назад, к кургану, опустилась рядом с ним на колени и, почтительно коснувшись камней рукой, что-то произнесла. Дальнейшего он уже не видел, провалившись в глубокий сон.