3 января 1907 г. Троцкий вместе с группой осужденных был переведен в пересыльную тюрьму. В этот же день он написал в письме: «Нас перевезли сюда сегодня внезапно, без предупреждения. В приемной заставили переодеться в арестантское платье. Мы проделали эту процедуру с любопытством школьников. Было интересно видеть друг друга в серых брюках, сером армяке и серой шапке… Нам разрешили сохранить свое белье и свою обувь. Большой взбудораженной компанией мы ввалились в наших новых нарядах в камеру» [499] .

Сообщение о разрешении сохранить свою обувь было исключительно важным – в каблуках были спрятаны золотые червонцы, а в подметке – новенький паспорт. Лев собирался использовать и то и другое при побеге, который он задумал в самом начале ссылки. Побег намечался из места назначения, но план был осуществлен значительно раньше.

Приговоренным сообщили, что их высылают в самую даль земли Русской – в село Обдорское за Полярным кругом, за полторы тысячи верст до ближайшей железнодорожной станции. Накануне этапа Троцкий написал «Прощальное письмо Совета рабочих депутатов к петербургскому пролетариату» [500] , которое, кроме него, подписали 13 человек, в том числе большевик Кнунянц, меньшевики Вайнштейн, Злыднев, Сверчков, эсер Авксентьев. В письме выражалась благодарность за поддержку и помощь. В конце его говорилось: «Уезжаем с глубокой верой в скорую победу народа над его вековыми врагами. Да здравствует пролетариат! Да здравствует международный социализм!»

В пути были приняты повышенные меры охраны, так как петербургский конвой считался ненадежным, а один из стоявших на часах унтеров даже декламировал революционные стихи. Не снимая столичного конвоя, в соседнем вагоне тюремные власти разместили дополнительный взвод жандармов, которые на каждой станции окружали арестантский вагон плотным кольцом. В то же время сам основной конвой, включая и офицеров, был весьма предупредителен по отношению к высылаемым. Эти события происходили в начале 1907 г., когда революция еще полностью не завершилась и в высших кругах империи продолжалась борьба между консервативным и умеренно либеральным курсами, что, безусловно, влияло на поведение охранников.

По закону арестантам полагалось надеть наручники, но дежурный офицер сразу же сообщил им, что начальство разрешило ему воздержаться от принятия этой меры. На станциях конвойные солдаты опускали в почтовые ящики письма этапируемых родным. Лев писал Наталье 11 января: «Если офицер предупредителен и вежлив, то о команде и говорить нечего: почти вся она читала отчет о нашем процессе и относится к нам с величайшим сочувствием… До последней минуты солдаты не знали, кого и куда повезут… Как они обрадовались, когда узнали, что перед ними – «рабочие депутаты», осужденные только лишь на ссылку. Жандармы, образующие сверхконвой, к нам в вагон совершенно не показываются. Они несут внешнюю охрану… главным образом, по-видимому, наблюдают за конвойными» [501] .

Письма Наталье следовали одно за другим. Они были бережно сохранены и через много лет включены в книгу ее воспоминаний. 12 января: «На каждой станции наш вагон окружают жандармы, а на крупных станциях их еще дополняет горная полиция… Только два рода людей охраняются таким образом: «государственные преступники» и самые выдающиеся министры». 16 января: «Мы в деревне в двадцати верстах от Тюмени. Сейчас ночь, мы в крестьянской хате. Комната грязная и низкая. На полу депутаты Совета и нет ни единого кусочка свободного места». 26 января новое известие: «Доктор сказал нам, что нас посылают в Обдорское… Нам сказали, что между Березовом и Обдорским наши сани будут идти на оленях» [502] .

В Тюмени арестантов высадили из вагона и действительно дальше отправили на санях. Путь шел по замерзшей Оби. Лев продолжал отчитываться перед Натальей: «Каждый день мы последнее время продвигаемся на 90 – 100 верст к северу, т[о] е[сть] почти на градус. Благодаря такому непрерывному передвижению уровень культуры… выступает перед нами с резкой наглядностью. Каждый день мы опускаемся еще на одну ступень в царство холода и дикости» [503] .

На тридцать третий день пути ссыльные (в эту партию входило 14 человек) оказались в городе Березове, куда когда-то был сослан сподвижник Петра I князь Меншиков. Если в предыдущие дни громоздкий конвой (на небольшую группу ссыльных пришлись капитан, пристав, урядник и 52 солдата, то есть по четыре стража на одного человека) еще сохранял какую-то строгость, то в Березове конвойные совсем расслабились, полагая, что побег теперь совершенно невозможен – единственный санный путь лежал по Оби, вдоль телеграфной линии. Дело дошло до того, что ссыльным даже разрешили свободно прогуливаться по городку. Уверенность, что попытка побега была бы моментально пресечена, была всеобщей.

Тем не менее Троцкий вздумал попытать счастья, понимая, что с места назначения бежать будет намного труднее. Он консультировался по этому поводу со ссыльным Ф.Н. Рошковским, работавшим в Березове землемером. В воспоминаниях о побеге (брошюра «Туда и обратно» [504] ) Троцкий писал для конспирации, что помощь ему оказал местный либеральный купец по имени Никита Серапионыч [505] . Рошковский отличался хорошим знанием местных условий и практической хваткой. Именно он убедил Троцкого, что есть более опасный, но в то же время более надежный путь бегства, чем по обычному, объезженному тракту [506] . Он предлагал бежать не на юг, что на первый взгляд казалось наиболее логичным, а на запад, по реке Северной Сосьве, недалеко от впадения которой в Обь и находился Березов. Поднимаясь по течению Северной Сосьвы, можно было добраться до Уральского хребта; далее на оленях доехать до горных заводов; возле Богословского завода пересесть на узкоколейную железную дорогу и доехать по ней до магистральной транссибирской линии. Но, предупреждал Рошковский, «за Березовом сразу открывается дичь и глушь. Никакой полиции на протяжении тысячи верст, ни одного русского поселения, только редкие остяцкие юрты, о телеграфе нет и помину, нет на всем пути даже лошадей, тракт исключительно олений. Полиция не догонит. Зато можно затеряться в пустыне, погибнуть в снегах. Сейчас февраль, месяц метелей» [507] .

Решение, однако, было однозначным – бежать. Троцкий симулировал болезнь – у него якобы разыгрался приступ ишиаса (одного из проявлений остеохондроза). Как разыграть спектакль Льва научил его товарищ по ссылке бывший член Исполкома Петербургского Совета Фейт – эсер и доктор. Накануне выезда этапа из Березова Троцкий сообщил о болезни начальнику караула, который милостиво разрешил ему остаться в местной больнице на лечение.

Сохранилось письмо березовского уездного исправника местному врачу от 12 февраля 1907 г., вместе с которым к доктору был направлен ссыльный Бронштейн, страдающий, по его заявлению, болезнью седалищного нерва. Исправник просил засвидетельствовать состояние здоровья и установить, может ли Бронштейн быть «отправлен теперь же на место водворения – село Обдорское» [508] . Авантюра прошла успешно – местный врач, совершенно не сведущий в уловках революционеров, оказался не в состоянии установить или даже заподозрить симуляцию. Он исправно подтвердил наличие болезни и счел вполне возможным, чтобы Троцкий задержался до улучшения состояния. Стражники, однако, были спокойны – бежать из Березова они считали нереальным, тем более человеку с невыносимой болью.

Рошковский снабдил Троцкого шубой, меховыми чулками, пимами, рукавицами, занялся поисками проводника и через местного крестьянина по прозвищу Козья Ножка нашел такового – зырянина, горького пьяницу, но ловкого и бывалого, на которого вроде бы можно было положиться [509] . В намеченный день в Березове ставился любительский драматический спектакль. Это было по тамошним меркам выдающееся событие, на котором стремилась присутствовать вся местная «знать». Троцкий на очень краткое время появился в казарме, где давали представление, встретился с местным исправником, бодро сообщил ему, что чувствует себя намного лучше и сможет в ближайшее время выехать к месту ссылки. Тотчас вслед за этим он покинул казарму, переоделся и отправился в обусловленное место.

Положение могло осложниться тем, что посреди Березова торчала пожарная каланча, с которой было великолепно видно все, происходившее вокруг, и на которой велось постоянное дежурство. Естественно, при обнаружении бегства власти прежде всего потребовали бы от дежурившего пожарного сведений, не заметил ли он, куда направился беглец. Однако и тут помог находчивый Рошковский, который организовал в ту же ночь по Тобольскому тракту, то есть в направлении противоположном маршруту Троцкого, вывоз каким-то крестьянином телячьей туши. (Когда бросились искать Троцкого, погнались за той телегой, замеченной с каланчи, но, кроме туши, в телеге ничего не было.)

21 февраля местные полицейские власти после недолгого расследования вынуждены были доложить начальству, что Бронштейн скрылся вместе с крестьянином Вонифатием Батмановым [510] . Троцкий весьма живописно рассказал о своем путешествии на оленях с пьяным проводником вдоль Северной Сосьвы. Видно, что это приключение глубоко врезалось ему в память, став своеобразным авантюрным эпизодом, украсившим жизнь еще очень молодого человека, обычно прикованного к письменному столу или ораторской трибуне: «Нарты скользили ровно и бесшумно, как лодка по зеркальному пруду. В густых сумерках лес казался еще более гигантским. Дороги я совершенно не видел, передвижения нарт почти не ощущал. Заколдованные деревья быстро мчались на нас, кусты убегали в сторону, старые пни, покрытые снегом, рядом со стройными березками, проносились мимо нас. Все казалось полным тайны» [511] .

Поездка на нартах длилась целую неделю. По мере приближения к Уралу стали появляться поселения и встречные обозы. Троцкий выдавал себя за инженера из полярной экспедиции барона Толя (правильнее – Толля). Сама по себе эта версия была до предела легкомысленной, ибо последняя полярная экспедиция барона Эдуарда Васильевича Толля 1900 – 1903 гг. уже давно завершилась, а сам Толль пропал без вести в 1902 г. (между прочим, в этой экспедиции участвовал будущий руководитель белого антисоветского вооруженного движения адмирал А.В. Колчак, объявивший себя в конце 1918 г. Верховным правителем России).

Однажды Лев натолкнулся на человека, который сам раньше участвовал в экспедиции Толля. Человек этот набросился на встреченного им «товарища по экспедиции» с разнообразными расспросами, на которые ответы дать было невозможно. К счастью, собеседник Льва был пьян и усилить это его состояние не представляло серьезного труда, чем Троцкий и воспользовался, расставшись с припасенной на всякий случай бутылкой рома. После эмоциональных возгласов дружбы «бывший полярник» распрощался с опасным встречным, из-за которого чуть не сорвался побег будущего руководителя российской революции.

А вот дальше без особых приключений, благодаря доверчивости и безразличию местных чиновников и железнодорожников, Троцкий добрался до магистрали, откуда дал закодированную, но легко понятную телеграмму Наталье, находившейся в это время в местечке Терриоки, в Финляндии. Ей назначалась встреча «на узловой станции», и оставалось только гадать, какую именно крупную станцию муж имел в виду [512] .

К этому времени Наталья успешно разрешилась от бремени, родив сына, которого назвала в честь отца Львом. Когда Лев Львович Седов вырастет, он станет одним из главных помощников своего отца в оппозиционной деятельности против сталинского руководства, а затем и в эмиграции. Пока же Наталья, оставив ребенка на попечение знакомым, отправилась в неведомый путь. Она знала только направление – в сторону города Вятка, ибо предполагала, что именно в районе этого города находилось то пересечение дорог, которое имелось в виду в телеграмме.

Так или иначе, встреча произошла на узловой станции Сонино, откуда супруги направились в Петербург. Наталья вспоминала: «Меня поражала свобода и непринужденность, с которой держал себя Л[ев] Д[авидович], смеясь, громко разговаривая в вагоне и на вокзале. Мне хотелось его сделать совсем невидимым, хорошенько спрятать; ведь за побег ему грозили каторжные работы. А он был у всех на виду и говорил, что «это-то и есть самая надежная защита»… [513] Когда он зашел в поезд, Лев Давидович чувствовал себя, как будто ему было душно в купе; он выскакивал на платформы, и здесь, глядя на сверкающую [от снега] степь, просто кричал от радости» [514] .

Супруги сделали краткую остановку в Петербурге, а затем отправились в Финляндию, где Троцкий возобновил контакты с Мартовым и Лениным. Мартов и Ленин жили в соседних селениях. «Как всегда, у Мартова было множество мыслей, тонких, блестящих, но не было одной мысли, самой главной. Он не знал, что предпринять. В комнате Ленина царил, как всегда, образцовый порядок. Ленин не курил. Нужные газеты с пометами лежали под рукой. А главное – была несокрушимая, хотя и выжидательная уверенность в этом прозаическом, но необыкновенном лице» [515] , – писал Троцкий в период, когда Мартов был объявлен врагом большевизма, а Ленин – непререкаемым авторитетом коммунистического движения.

Ленин дал Троцкому адреса для связи в Гельсингфорсе (Хельсинки). Одним из тех, к кому мог обратиться Троцкий за помощью, оказался столичный полицмейстер, принадлежавший к течению так называемых активистов, то есть революционных финских националистов. Полицмейстер обещал предупредить, если возникнет опасность с российской стороны. Вместе с женой и крохотным младшим Левой Троцкий поселился в поселке Огльбю, пригороде Гельсингфорса. Именно здесь он написал свой драматический отчет «Туда и обратно» о том, что было им пережито в последние месяцы, который вскоре вышел в Петербурге. Брошюра стала своего рода бестселлером. Она явилась литературной и политической сенсацией в различных кругах. Правая пресса негодовала по поводу беспомощности полицейских властей – председатель Петербургского Совета, приговоренный к вечному поселению за Полярным кругом, бежал, даже не прибыв на место назначения! Левый фланг, разумеется, мог за Троцкого только порадоваться. Издатели заплатили ему за книгу гонорар, который был небольшой, но дал возможность выехать нелегально за границу и возобновить обычные занятия – политическую деятельность и журналистику.

«На скандинавском пароходе я въезжал в новую эмиграцию, которая длилась десять лет» [516] , – писал Троцкий, не догадываясь, что это не последняя его эмиграция.

Тем временем Лейбу Бронштейна жандармы разыскивали повсюду. Вначале был направлен секретный циркуляр всем исправникам Тобольской губернии с требованием о его задержании. Вслед за этим разыскные действия были распространены на всю территорию России и за ее пределы. В полицейском досье 1907 г. значилось, что жена Бронштейна (имелась в виду А.Л. Соколовская) находится в ссылке, а дочери Зинаида и Нина пребывали в деревне Яновка Елисаветградского уезда Херсонской губернии [517] , и, по-видимому, следовало бы проверить, не окажется ли у своих родителей и Бронштейн, вернувшийся повидать детей. Но Бронштейн навещать детей не поехал, потому что он был Троцкий.

Формальные розыски проводились по крайней мере до 1914 г. В документе 1912 г. перечислялись следующие приметы политического преступника Бронштейна: «Рост 2 аршина 6 3/8 вершка, телосложения среднего, волосы, усы, брови, борода темно-каштановые, вьющиеся, глаза голубые, близорук, носит пенсне, лоб выпуклый, нос орлиный, лицо четырехугольное, губы полные, подбородок широкий с ямкой посредине, держится прямо». В ноябре 1914 г. тюремное отделение Тобольского губернского управления сообщало березовскому уездному исправнику, что Бронштейн, а также несколько других лиц «до сего времени не разысканы и где находятся они в настоящее время, сведений нет» [518] . Между тем за эти годы Лев Троцкий побывал в ряде стран и стал одним из известнейших деятелей российского социал-демократического движения.