Из моего дневника
28 октября. Мыс Хат. Погода прекрасная. За утро закончили строить стойла для мулов, днём принесли немного ворвани. На мысе Блафф, как обычно, шапка из облаков, но в остальном небо чистое. Между островом Уайт и мысом Блафф кучевые облака, первые, что я вижу в этом году на Барьере. Бросается в глаза, что со скал и с пляжа сошло очень много снега.
29 октября. Мыс Хат. Партия, возглавляемая Райтом, в составе Грана, Нельсона, Крина, Хупера, Уильямсона, Кэохэйна и Лэшли, в 10.30 вышла с мулами с мыса Эванс и появилась у нас в 5 часов вечера, сделав хорошую ходку при отличной погоде. Дебенем и Арчер остаются в хижине, боюсь, в ближайшие три месяца им будет скучновато. Арчер поднялся рано и испёк несколько лепёшек, которые они привезли с собой. Остановку на ленч они сделали в семи милях от мыса Эванс.
Это начало похода Поисковой партии. Всё, что можно было сделать заранее, — сделано, и благодаря заложенным складам провианта мулы налегке дойдут до точки, находящейся в 12 милях к югу от Углового лагеря. Последние несколько дней барометр падал, сейчас он стоит низко, и мыс Блафф в облаках. Тем не менее не похоже, чтобы начиналась метель.
Вчера на мысе Эванс появились два первых пингвина Адели, а 24-го там видели поморника. Значит, лето действительно наступило.
30 октября. Мыс Хат. Сейчас 8 часов вечера, мулы только что выступили, вид у них очень здоровый, идут дружно, на старте ничто не внушало опасений. Погонщики улеглись спать днём, так что сегодня вечером начинаются ночные переходы по примеру прошлого года. К вечеру Барьер исчез из поля зрения и мы даже засомневались, стоит ли партии выходить.
Но сейчас разъяснилось, по-видимому, это был просто туман, который разогнал ветер. Или же он поднялся, после того как солнце начало терять свою силу. Думаю, мулы пройдут хорошо.
2 ноября, 5 часов утра. Галетный склад. Аткинсон, Дмитрий и я с двумя собачьими упряжками вчера вечером в 8.30 вышли с мыса Хат. Идти ночью было холодно — после ленча -21° [-29 °C], сейчас -17° [-27 °C]. Собаки передвигаются с трудом — после того как мы последний раз проходили этим путём, всё кругом покрылось мягким снегом. Тому виной, несомненно, туманы последних дней. Судя по одометру, сделали около 16 миль.
Партия с мулами вышла на два дня раньше нас, по плану они должны делать до склада Одной тонны до 12 миль в день.
Следы их хорошо видны, но после того как они прошли, ветер с востока нанёс снега. Легко находим наши гурии. Приходится бежать почти без передышки, так что все взмокли.
3 ноября. Раннее утро. Прошли 14,5 мили. Мы достигли Углового лагеря, но тяжёлой ценой. Вышли с Галетного склада вчера в 6.30 вечера, а сейчас 4.30 утра. Последние шесть миль заняли у нас четыре часа — очень плохой результат для собак. Мы почти всю дорогу бежали. Поверхность отвратительная, с настом и в то же время мягкая. Мела позёмка, шёл снег, небо всё обложено. Мы с трудом находили заметённые следы мулов, ещё хорошо, что сумели столько пройти.
Температура упорно держится на нуле [-18 °C].
Райт вчера вечером оставил нам записку. По дороге им попались только две небольшие трещины, но Хан-Сахиб угодил в приливно-отливную трещину на краю Барьера, и его вытаскивали верёвками. В начале ходки мулы идут быстро, но к концу то и дело останавливаются, сообщает Райт. Идут они в одном темпе, только Хан-Сахиб отстаёт. Сейчас поднялся ветер с несильной метелью, но ничего страшного, а за Блаффом, кажется, ясно. Мы все очень устали.
4 ноября. Раннее утро. Увы, день принёс одни огорчения, но будем надеяться на лучшее. Встали' вчера в 2 часа ночи, когда стало проясняться. С того самого момента, как мы поставили лагерь, немного мело. Вышли в пять при несильном ветре и слабой позёмке. Погода благоприятная, и за исключением первых трёх миль поверхность была сначала хорошей, а затем и очень хорошей. И всё же собаки не могли свезти свой груз. А ведь по плану здесь, на складе Дмитрия, каждая упряжка должна взять дополнительно ещё по 150 фунтов поклажи. Одна из наших собак, Кусай, выдохлась было окончательно, но мы догадались привязать её сзади к передним саням, а упряжка следующих всё норовила на неё броситься, и тогда она поняла, что лучше уж ей идти наравне со всеми.
Трезор тоже выбился из сил, и мы остановились на ленч.
Скольжение было очень хорошее, но всё равно часто приходилось в помощь собакам подталкивать сани. Когда мы стартовали после привала, партия с мулами уже вышла и, наверное, нас не заметила. До склада мы дотянули, но нечего и надеяться далеко пройти по плохой поверхности, если мы и по хорошей-то не можем управиться. В оставленной записке Райт сообщает, что их одометр вышел из строя, из чего следует, что три наши партии остались с одним шагомером, да и то не особенно надёжным.
В результате было решено, что с широты 80°30′ или самое большее с 81° собаки повёрнут обратно, а вместо четырёх мулов, как предполагалось первоначально, дальше пойдут пять.
Поэтому сейчас собаки могут оставить здесь значительную часть своего груза, взяв взамен груз мулов. А на этом участке мулам предназначалась очень тяжёлая кладь. Может, новый план и лучше, но с широты 80°30′ он возлагает все надежды на мулов. Хорошо, если они справятся, а если нет, у нас не будет никакого резерва.
Полночь, 4–5 ноября. Весь день напролёт дул ветер, шёл снег. Четвёртого мы поднялись снова в полдень и переделали склад; заложили в него то, что по новому плану решили оставить. Очень досадно, но ничего не поделаешь. Затем поднялась летняя метель, и мы сразу же после выхода, идя по следам мулов, обморозились. Гурии попадались часто, с облегчённым грузом и благодаря очень хорошему скольжению мы продвигались гораздо лучше прежнего. На ленч остановились через восемь миль в том месте, где партия с мулами как раз закончила есть похлёбку и готовилась отправиться дальше. Решили, что вечером партия с мулами никуда не пойдёт, а завтра мы выйдем вместе.
В целом у этой партии всё в порядке, и немаловажно, что их одометр снова заработал, пусть и не очень надёжно. Идут они хорошо, достаточно быстрым темпом, если не считать
Хан-Сахиба. Вот только Гулабу страшно трут и хомут, и нагрудная упряжь — уже испробовали и то, и другое. На одной стороне грудь у него стёрта до самого мяса, на другой — тоже ссадина, хотя и поменьше. Лал-Хан тянет хорошо, но ест очень мало. Пайари тянет хорошо, но с трудом вытаскивает копыта из мягкого снега. Абдуллу Райт считает пока лучшим из мулов.
Но в общем у них всё идёт по плану.
Спальный мешок Райта прохудился, во многих местах на нём светятся прорехи. Но он не обращает на это внимания, уверяет, что не мёрзнет, что так даже лучше — воздуха больше. Под брезентовые попоны мулов на грубой подкладке забивается снег, его комья примерзают к шерсти животных. Мулы обожают жевать, объедают что ни попало, будь то верёвка или попона, хотя они вовсе не голодны. Они наловчились освобождаться на привалах от привязи и разгуливать по лагерю.
Недаром Нельсон говорит, что Хан-Сахиб не катается по снегу лишь тогда, когда стоит запряжённый на старте перед выходом в путь.
6 ноября. Раннее утро. Вчера как следует отоспались, чему лично я был несказанно рад после тяжёлой работы с собаками в последние дни. Зато сегодня Мы шли за мулами, и это произвело в собаках чудесную перемену. Вчера мы с трудом заставляли их тащить сани даже по довольно хорошей поверхности, сегодня же могли позволить себе почти всё время сидеть на санях^ слезая с них лишь для коротких пробежек. А ведь мы сняли 312 фунтов клади с мулов и нагрузили на собак!
Ночь была замечательной для похода, сейчас светит яркое солнце, и шкура животных, там, где на неё попадает солнце, совсем тёплая. Только что собаки подрались из-за корма, Вайда набросилась на Дика, и сейчас они все взбудоражены, рычат и лают без конца.
Лагерь намного заметнее, чем в прошлом году, так как мулы тёмные, а пони были белые или серые, попоны также коричневые вместо прежних светло-зелёных. В результате лагерь хорошо виден с большого расстояния. Мы регулярно оставляем за собой гурии, так что держаться правильного курса будет нетрудно, во всяком случае, в хорошую погоду.
Сейчас мы находимся в краю высоких заструг. Эребус уже кажется совсем маленьким, но мы ещё различаем необычайно высокие столбы дыма, весь день вырывающиеся из его кратера.
7 ноября. Раннее утро. Нелёгкий день. Когда встали, температура была -9° [-23 °C], ветер стихал, но в течение дня он усилился до 5 баллов и поднялась позёмка. Вышли при плохом освещении, поверхность, обычная для этих мест — твёрдая, с большими застругами, — покрыта тонким слоем выпадавших кристаллов. Из-за этого скольжение, конечно, ухудшилось. Пришлось почти все 12 миль бежать вместе с собаками, и я устал. За ленчем Аткинсону показалось, что он видит палатку вдали справа — даже одна мысль об этом нас потрясла, — но тревога оказалась ложной. Внимательно высматриваем снаряжение, оставленное где-то в этом районе последней возвращающейся партией, но его и след простыл.
Сейчас -14° [-25,5 °C], но на чистом небе ярко светит солнце, в воздухе приятное тепло. Похоже, это обычное явление, что к наступлению ночи, когда солнце опускается низко, небо заволакивают облака, а когда оно поднимается, они словно по волшебству исчезают.
8 ноября. Раннее утро. На последних 12 милях было довольно холодно для этого времени года, во время ленча -23° [-30,5 °C], а сейчас -18° [-28 °C]. Но ветра нет, солнце светит ярко, и мороз не ощущается. В результате кое-кто у нас обморозился, у Нельсона и Хупера, например, распухли лица.
Поверхность по-прежнему припудрена снежком и покрыта кристаллами, но, хотя мы уже отошли от склада Блафф на четыре мили, всё такая же твёрдая, как там. Нам повезло: насколько я помню, прошлым летом в этих местах мы шли уже по мягкой поверхности. Значит, в этом году здесь дули более жестокие ветры, чем в прошлом; если вспомнить, какую зиму мы перенесли, предположение вполне правдоподобно.
Склад Блафф заложили после ленча, добавили в него два ящика галет для собак на обратную дорогу, поставили новый флаг и построили гурий. Примечательно, что сугробы с подветренной стороны гурия, то есть к северо-северо-востоку от него, — совершенно рыхлые, а окружают их твёрдые, даже исключительно твёрдые сугробы. Почему в этом месте снег остался мягким, а тут же рядом — затвердел, объяснить невозможно.
С мулами всё обстоит хорошо. Лала напоили перед едой, и он поел с аппетитом — радостная новость. Некоторые мулы, кажется, страдают снежной слепотой — всем им сейчас надели солнцезащитные очки. Я слышал, что в 4 часа утра Гран выставил термометр и он показал -29° [-34 °C]. Лицо Нельсона — зрелище замечательное: вместо носа распухшая груша, щёки отморожены, там, где оправа очков касалась кожи, следы обморожений. Бедняжка Мэри!
9 ноября. Раннее утро. Прошли ещё 12 миль, счастье наше, что поверхность по-прежнему хорошая, если не в точности, то почти такая же хорошая, как вчера. Впервые я встречаю твёрдую поверхность тут, не более чем в 15 милях от склада
Одной тонны, похоже, здесь дули значительно более сильные ветры. Заструги, имевшие юго-западное направление, сейчас уклоняются к западу. Я полагаю, это результат воздействия чисто местной циркуляции ветров с острова Росса, но вообще-то ветры дуют с Блаффа. Мне представляется, что по Блаффу проходит линия раздела, хотя сильные пурги охватывают весь этот район независимо от локальных участков циркуляции.
Мы в этом могли убедиться во время путешествия по здешним местам прошлой осенью. Да, сейчас нам куда лучше, чем было в прошлом году, когда вокруг бушевала пурга при температуре -33° [-36 °C].
10 ноября. Раннее утро. Прекрасная для похода ночь, но мороз около -20° [-29 °C] и пронзительный ветер, не дающий останавливаться. Мулы идут хорошо, но Лал-Хан сильно исхудал, Абдулла и Хан-Сахиб тоже едят неважно. Их первоначальное довольствие в 11 фунтов овса и жмыха сокращено до 9 фунтов, но они даже их не поедают. Ещё 300 фунтов их груза переложили на собак, и те отлично с ним справляются.
Поверхность восхитительно твёрдая, что удивляет нас. По мнению Райта, снега зимой выпало не больше и не меньше обычного, его слой составляет около полутора футов, то есть примерно столько же, сколько в прошлом году. Мулы обычно увязают не больше чем на два дюйма, но кое-где, особенно в последнее время, проваливаются копытами на пять и даже шесть дюймов. В этом году мы впервые попали на участки с настом, и некоторые из них сегодня поразили своей протяжённостью: днём на двух таких участках шум при оседании наста под нами продолжался несколько секунд. При этом собакам, верно, кажется, что их преследует нечистая сила, и они поднимают страшный лай. Очень интересно наблюдать за тем, как они обнюхивают следы мулов — в них, очевидно, сохраняется какой-то запах. При таких температурах мулы на стоянках непрестанно лягаются. Сегодня утром, пока солнце набирало силу, внезапно возник густой туман. Я думаю, это к хорошей погоде.
11 ноября. Раннее утро. Склад Одной тонны. Вчера вечером Райт определился по широте, установил, что мы находимся в шести милях от склада Одной тонны, сегодня наш одометр показал 5,75 мили — и вот мы здесь. Утром опять морозно, выходить при температуре -7° [-22 °C] и сильном ветре довольно холодно. Продолжаем идти по действительно прекрасной поверхности, сейчас заструги, обращённые вообще-то на юго-запад, отклоняются чаще к югу. Значительные поднятия отсутствуют, пока нет никаких признаков ухудшения поверхности. На ходу любовались замечательно красивыми цветовыми эффектами, создаваемыми облаками: глубокая чернота на западе превращалась вблизи солнца в серые и лимонно-жёлтые полосы, пронизанные вертикальными лучами, а ещё дальше на горизонте — в ослепительное оранжевое сияние.
Сейчас над нами яркое ложное солнце. Когда здесь светит солнце, не бывает двух одинаковых дней. Сам Барьер, конечно, очень монотонен, но зато небо поражает бесконечным многообразием и вряд ли где-нибудь ещё на Земле можно встретить такие замечательные краски.
На подходах к складу я остолбенел от ужаса. Вроде бы никто из нашей партии не вырывался вперёд и не мог поставить лагерь — а передо мной стояла палатка. На самом деле это был сам склад, издалека казавшийся очень тёмным. Каково было бы сознавать, что, действуя иначе, мы могли бы их спасти, хотя я знал, что всё возможное было сделано.
На складе выяснилось, что провиант в контейнере, который мы им здесь оставили, пропитался керосином. Как это могло случиться — загадка, но я думаю, что при резком повышении температуры во время зимней пурги керосин вылился из переполненной жестянки и проник в контейнер.
Впечатление довольно мрачное, радует лишь визит к мулам — вид у них очень здоровый, погонщики веселы. На складе нашли три мешка овса, знай мы — сэкономили бы много веса, но нам это было неизвестно, а теперь мешки ни к чему — корма привезли предостаточно. А вот прессованного сена, к сожалению, нет — животные, отказывающиеся от овса, сено, возможно, стали бы есть.
Гулаб покрылся отвратительной сыпью, но в остальном здоров — убить мула только из-за сыпи при нашей жизни кажется невозможным. К тому же она ему, кажется, не мешает, он по-прежнему доблестно тянет сани, а это главное. Крин сказал, что утром был вынужден целую милю бежать рядом с Рани. А Мэри, по его словам, изобрёл новый способ передвижения, чтобы не мёрзнуть, когда ведёшь Хан-Сахиба: шаг — прыжок назад, шаг — прыжок назад… Пока что у нас нет оснований жаловаться на свою судьбу.
12 ноября. Раннее утро. Ленч, 2.30 утра. Боюсь, наши счётчики шагов неправильно показывают пройденное утром расстояние. Начиная отсюда мы по плану должны делать по возможности 13 миль в день: семь с половиной до ленча и пять с половиной после. По пути мы видели два прошлогодних гурия справа от неё. Поверхность стала мягче, но ещё хуже то, что у Лал-Хана не ладится, если он и после ленча будет отставать, придётся вечером его пристрелить. Мы собирались забить одного из мулов через два перехода от склада Одной тонны, но не думали, что это будет Лал-Хан. Он еле плетётся, в лагерь пришёл одновременно с Хан-Сахибом. Беда, конечно, в том, что он не ест. Погонщики говорят, что после выхода с мыса Хат он ни разу не съел свой дневной рацион, а какая же работа без еды? Сейчас -16° [-27 °C], слабый южный ветер.
Почти полдень. 11–12 миль к югу от склада Одной тонны. Мы нашли их; сказать, что это был ужасный день, значит ничего не сказать, слова бессильны. Палатка стояла приблизительно в полумиле на запад от нашего курса, рядом с занесённым прошлогодним гурием. Она была покрыта снегом и выглядела точь-в-точь как гурий, только сугроб потолще показывал местонахождение отдушины, по ней-то мы и нашли вход.
Снег лежал на палатке слоем в 2–3 фута с наветренной стороны. Рядом торчали две пары лыжных палок, вернее, их верхние половины, и бамбуковый шест — как оказалось, мачта с саней.
Я не стану рассказывать всю их историю. Они пришли сюда 21 марта, а 29-го всё было кончено.
Я также не буду подробно описывать, что мы нашли в этой палатке. Скотт лежал посередине, слева от него, головой ко входу — Билл, справа, ногами ко входу — Бёрди.
Билл умер очень спокойно, со сложенными на груди руками. Бёрди тоже.
Отс умер геройской смертью. Завтра мы попытаемся отыскать его тело. Он был бы доволен — его полк вправе им гордиться.
Они достигли полюса через месяц после Амундсена.
Мы нашли всё — записи, дневники и т. д. Среди вещей несколько фотоплёнок, метеорологический журнал, доведённый до 13 марта, и огромное, учитывая обстоятельства, количество геологических образцов. И они всё сохранили.
Какая сила духа требовалась для того, чтобы в таких условиях продолжать тащить на себе всё, что они добыли ценой своей жизни! Я думаю, они задолго до своей кончины понимали её неизбежность. В головах у Скотта лежал табак и мешочек с чаем.
Аткинсон собрал всех нас и прочёл строки из дневника Скотта о том, как умер Отс. Скотт прямо написал: он хочет, чтобы об этом знали. Последние слова Скотта: «Ради Бога, не оставьте наших близких».
Аткинсон прочитал наставление из Послания к коринфянам. Наверное, никогда заупокойная служба не звучала в более величественном храме и в более впечатляющей обстановке — гробница была на зависть королям. Затем он прочитал ещё несколько молитв. И там, на месте, мы похоронили их в спальных мешках, в которых они лежали, прямо в палатке.
Их труд, конечно, не пропал даром.
Эта сцена до конца жизни не изгладится из моей памяти.
Мы шли с собаками и видели, как Райт один вдруг свернул с курса, а за ним вправо потянулась вся партия с мулами. Он заметил, как ему показалось, гурий, а рядом что-то тёмное — что бы это могло быть? Недоумение переросло в предчувствие беды. Собачьи упряжки подтянулись, все остановились. Райт подошёл: «Это палатка». Как он узнал — не понимаю. Представьте себе обычную снежную пустыню, справа от нас — остатки прошлогоднего гурия, небольшой холмик — и только; лишь вблизи стал заметен трехфутовый бамбуковый шест, одиноко торчащий из снега, а рядом — ещё один холмик, может быть выдававшийся чуть больше. Мы подошли к нему.
Какое-то время мы ещё не понимали до конца, что перед нами, но кто-то приблизился к выступающему вперёд сугробу и разгрёб его. Появился зелёный клапан над отдушиной палатки — и тут уж все поняли: внизу вход.
Двое из нас пролезли в тамбур внешней палатки, затем между бамбуковыми стойками внутренней палатки. Между двумя полотнищами брезента набился снег — не очень много.
Но внутри палатки ничего было не разглядеть — свет заслонял снег. Пришлось его откинуть. И вот тогда обозначились контуры тел. Их было трое. Боуэрс и Уилсон спали в своих мешках. Скотт под конец откинул отвороты спальника. Левую руку он положил на Уилсона, верного друга на протяжении всей жизни. Под головой Скотта, между спальным мешком и полом палатки, — зелёная сумочка, в которой он носил дневник. Внутри лежали коричневые тетради с дневниковыми записями, а рядом на полу несколько писем.
Всюду царил порядок. Палатка, как всегда, была поставлена хорошо, выходом на заструги, стойки воткнуты на правильном расстоянии друг от друга, сама палатка туго натянута в форме корабля. Внутри снега не было. Лежали кружки, обычное походное снаряжение, личные вещи, несколько писем и записи — частного и научного содержания. Рядом со Скоттом стояла лампа, сделанная из консервной банки, с фитилём из финнеско, горела она на остатках метилового спирта. Скотт, думаю, пользовался ею, чтобы иметь возможность писать до самого конца. Я уверен, что он умер последним, а ведь когда-то мне казалось, что он выносливостью уступает иным участникам экспедиции. Мы до сих пор не понимали, какой необычайной силой, и духовной, и физической, обладал этот человек.
Мы разложили снаряжение, записи, бумаги, дневники, одежду, письма, хронометры, финнеско, носки, флаг… Нашли даже книгу, которую я дал Биллу на дорогу, он привёз и её.
Выяснилось, что Амундсен достиг полюса, что они также там побывали, но обе эти новости никого не взволновали. Среди вещей было письмо Амундсена королю Хокону. И множество шутливых записочек, которые мы оставляли им на леднике Бирдмора — нам они были важнее королевских посланий всех владык мира.
Выкопали бамбуковый шест, приведший нас к этому месту, под ним оказались погрузившиеся, на много футов в снег сани, которым он служил мачтой. На санях нашли ещё несколько мелочей — кусок бумаги из ящика с галетами; метеорологический журнал Боуэрса и геологические образцы — 30 фунтов геологических образцов первостепенного значения. Кроме того, под снегом лежали лыжи с палками и упряжь.
Час за часом — так мне казалось — Аткинсон сидел в палатке и читал. Нашедшему надлежало прочитать дневник, а затем доставить его на родину — такова была воля Скотта, записанная на обложке. Аткинсон, однако, сказал, что прочтёт лишь столько, сколько нужно, чтобы понять происшедшее, остальное же доставит домой нераспечатанным. Когда у него составилась достаточно полная картина, он собрал нас и зачитал вслух «Послание обществу» и описание гибели Отса, в соответствии с определённо высказанным пожеланием Скотта.
Мы их не тронули. Мы выдернули бамбуковые стойки палатки, и она сама их накрыла. А сверху мы поставили гурий.
Не знаю, сколько времени мы там провели, но когда всё было кончено и глава из Послания к коринфянам прочитана, наступила полночь каких-то суток. Солнце низко склонялось к полюсу, Барьер почти погрузился в тень. А небо сверкало — по нему неслись пелены ослепительных облаков. Гурий и крест резко выделялись на фоне горящего золота.
Копия записки, положенной у гурия над телами
«12 ноября 1912 года, 79°50′ ю. ш.
Этот крест и гурий воздвигнуты над телами капитана Скотта, кав. орд. Виктории, офицера Королевского флота; доктора Э. А. Уилсона, бакалавра медицины Кембриджского университета, и лейтенанта Г. Р. Боуэрса, офицера Королевского индийского флота — как слабый знак увековечения их успешной и доблестной попытки достигнуть полюса. Они это свершили 17 января 1912 года, после того, как норвежская экспедиция выполнила то же самое. Жестокая непогода и недостаток топлива были причиной их смерти.
Также в память их двух доблестных товарищей, капитана Иннискиллингского драгунского полка Л. Э. Дж. Отса, который пошёл на смерть в пургу приблизительно в восемнадцати милях к югу от этой точки, чтобы спасти своих товарищей; также старшины Эдгара Эванса, умершего у подножия ледника Бирдмора.
Бог дал, Бог и взял, благословенно имя Господне» [276] .
Записка была подписана всеми участниками партии.
Далее опять цитирую мой дневник.
Полночь, 12–13 ноября. Думаю, мы сделали всё возможное, ничего не упустив, чтобы эти великие люди — ибо они великие — лежали в достойной их могиле.
Над ними воздвигли большой гурий, который должен продержаться многие годы. На этом Барьере нельзя сделать ничего вечного, но мы поставили самый прочный опознавательный знак, какой только здесь возможен. В него врыли крест, сделанный из лыж, его с двух сторон подпирают сани в вертикальном положении, также утопленные в снег.
Этот памятник, очень простой, производит сильнейшее впечатление.
На отдельный бамбуковый шест поместили записку, которую я переписал себе в дневник, со всеми нашими подписями.
Мы оставим здесь немного провианта и налегке отправимся на поиски тела Титуса Отса, чтобы захоронить его.
Выйдем приблизительно через час, и не знаю, как остальные, а я буду рад покинуть это печальное место.
Я очень расстроен возникшим вопросом о недостатке горючего. Мы, участники первой возвращающейся партии, отмеряли керосин с невероятной тщательностью, пользуясь для этого измерителем Райта и куском бамбуковой палки. Сначала замеряли глубину керосина в каждом бачке, а затем с помощью измерителя и палки делили его, причём всегда старались взять себе немного меньше причитающейся доли, которая, по письменным инструкциям, полученным мною не от кого-нибудь, а от самого Бёрди, должна была составлять одну треть содержимого каждого склада.
Как могло случиться, что им не хватило горючего, остаётся тайной. И всего в одиннадцати милях от склада Одной тонны и полного изобилия!
Титус показал свою ногу всего за три дня до смерти. Сильно распухшая, она почти каждую ночь снова обмораживалась.
В последний день за ленчем он объявил, что дальше не пойдёт, но остальные решительно возражали против того, чтобы бросить его одного в спальном мешке. Он должен идти! В ту ночь он лёг спать, надеясь больше никогда не проснуться; но он проснулся и спросил их совета. Они снова повторили, что должны идти все вместе. Снаружи бушевала пурга, немного погодя он сказал: «Пойду, пройдусь. Может, не сразу вернусь». Они искали его, но так и не нашли.
С широты 80°30′ и до последнего лагеря они шли, прилагая нечеловеческие усилия. На стоянке Биллу стало совсем плохо, лагерь ставил Хозяин с Бёрди.
А потом, в одиннадцати милях от изобилия, их девять дней осаждала пурга — это был конец.
Палатку они поставили на славу, лыжные палки торчали из снега, но сами лыжи занесло.
Палатку мы нашли в отличном состоянии — только под некоторыми стойками кое-где прохудился брезент.
Когда керосин вышел, они пытались обогреваться спиртовкой. На 88° широты или около того преобладали температуры от -20° [-29 °C] до -30° [-34 °C]. Широта 82°, что на 10 тысяч футов ниже, встретила их устойчивой ночной температурой -47° [-44 °C], а дневной -30° [-34 °C].
В чём причина — непонятно.
У Билла и Бёрди стало худо с ногами, у Хозяина тоже — но позднее.
Всё это ужасно, и я не без страха ложусь спать.
13 ноября. Раннее утро. Прошли немного меньше семи миль при очень холодном сыром ветре, бьющем всё время в лицо.
Большую часть провианта оставили на стоянке, на обратном пути заберём. Завтра собираемся сделать ещё 13 миль, если не найдём тело Отса, повернём назад, заберём провиант, доставим его на мыс Хат и там подумаем, нельзя ли предпринять поход на запад, вдоль побережья.
Надеемся довести до мыса Хат двух мулов. По возможности постараемся связаться с мысом Эванс.
В этой тяжелейшей обстановке Аткинсон проявил себя замечательно.
14 ноября. Раннее утро. Отвратительный переход. После супа некоторое время выжидали, пока мулы уйдут как следует вперёд. Наконец выступили при холодном сыром тумане и сильном встречном ветре. То и дело кто=нибудь обмораживался.
Поверхность все 13 миль очень плохая. Ходить по крахмалу было бы не труднее. Температура во время ленча -14,7° [-26 °C].
После него снова ветер в лицо со снегом, освещение скудное. Партия с мулами впереди на поверку оказалась старой защитной стенкой для лошадей в 26 милях от склада Одной тонны. Здесь в гурии ниша, а в ней — мешок Отса.
Внутри него теодолит и финнеско с носками. Один из финнеско спереди разрезан, словно бы ботинок для шнурков, наверное, чтобы надевать на больную ногу. Нашли мешок в 15 милях от последнего лагеря, они, вероятно, мили три-четыре везли его на тот случай, если найдут Отса ещё живым. В полумиле от нашей последней стоянки попали в огромную хорошо выраженную ложбину, от четверти до трети мили в поперечнике. Защитные стенки для лошадей за нашей спиной тут же пропали из виду и появились, лишь когда мы поднялись на противоположную сторону. Эта ложбина, наверное, там не одна, но она самая большая. Никаких следов тела Отса не обнаружили.
С полчаса назад поднялась метель, сейчас не видно ни зги, но ветер не очень сильный. Мулы, которые шли хорошо для такой поверхности, отказываются от еды, может быть именно из-за пурги.
Утром Дмитрий разглядел гурий с крестом на расстоянии более чем восьми миль, при хорошем освещении он будет виден ещё дальше.
15 ноября. Раннее утро. Мы построили гурий для обозначения места, вблизи которого Отс ушёл на смерть, и водрузили на него крест. К нему прикрепили следующую надпись:
«Вблизи этого места умер чрезвычайно доблестный джентльмен, капитан Иннискиллингского драгунского полка Л. Э. Дж. Отс. В марте 1912 года, возвращаясь с полюса, он добровольно пошёл на смерть в пургу, делая попытку спасти своих товарищей, застигнутых бедой. Эта записка оставлена спасательной экспедицией 1912 года» [277] .
Подписали её Аткинсон и я.
На обратном пути мы ещё долго видели гурий, несмотря на неверный свет.
По первоначальному плану, разработанному перед выходом с мыса Эванс, намечалось, что если мы найдём партию в таком месте, откуда сможем отклониться на восток и таким образов избежать заструг и трещин, образуемых ледником
Бирдмора, то произведём съёмку местности к югу от этого ледника. Ибо, по мысли Скотта, этим предстояло заниматься санным экспедициям 1912 года. Но при таком повороте событий вряд ли можно сомневаться в том, что мы поступили правильно, решив не теряя времени отправиться в западную часть залива Мак-Мёрдо и попытаться достичь Убежища Эванс, чтобы помочь партии Кемпбелла.
Мешок Отса с теодолитом взяли с собой.
Вчера весь день свирепствовала пурга, но когда ночью выступили, небо расчистилось, мела только позёмка. Затем снова всё небо затянуло, за исключением клочка над сушей, который все ночи оставался чистым среди повсеместного ненастья.
В прошлом году мы наблюдали такое же явление. Сейчас стихший было ветер окреп, идёт снег. Из пяти последних дней четыре двигались при метели.
16 ноября. Раннее утро. Когда мы с собаками уже были готовы выйти в путь, поднялась сильная пурга. Между тем мулы уже были в дороге, они стартовали немного раньше, при ясной погоде. Пришлось задержаться до 4 часов утра; шли по оставленным мулами следам. Очень тепло, под ногами рыхлый снег, но скольжение приличное. Около гурия с крестом нагнали партию с мулами, она ориентировалась отчасти по старым колеям от саней.
Пытаюсь зарисовать могилу. Мне кажется, нет на свете другого памятника, даже из числа самых красивых, который настолько соответствовал бы своему назначению. Он производит сильнейшее впечатление.
17 ноября. Раннее утро. По-моему, мы тут все близки к безумию — обстановка, во всяком случае, весьма сложная.
Последнее предложение — попытаться достигнуть Убежища Эванс через плато, перевалив с этой целью через вершину ледника. Затея, пожалуй, бессмысленная. Если даже люди одолеют ледник, то попадут в Убежище одновременно с кораблём, и тогда все их старания будут напрасны. Если же они придут в Убежище, а корабль — нет, то появится ещё одна пропавшая без вести партия. Им придётся выжидать прихода корабля до 15–20 февраля, а после этого уже нельзя будет возвращаться через плато. Даже если члены нашей партии смогут, то людям Кемпбелла это безусловно не под силу.
Вчера стояла чуть ли не гнетущая жара — впрочем, я дал себе слово никогда не жаловаться на жару. Сейчас заметно просветлело, и мы без труда находим гурии, но поверхность мягкая, зыбкая, идём медленно. Везём с собой снаряжение южной партии. Десятифутовые сани, которые они взяли у подножия ледника, мы бросили.
18 ноября. Раннее утро. Слава Богу — от идеи маршрута через плато отказались.
Снова шли в туманную снежную погоду. Не будь у нас впереди лыжников, мы бы не удержались на правильном курсе, но Райт уверенно направляет нас, проверяя верность взятого направления по сзади идущему, пока что находим все гурии.
Утром миновали защитную стенку для лошадей, поставленную 10 ноября. Она уже засыпана снегом и еле-еле заметна со стороны. Янк только что подрался с Кусаем, который не давал ему добраться до мяса на санях. Мулы увязают глубоко в снег, идут очень медленно. Пайари жуёт после еды чаинки; Рани и Абдулла грызут на остановках одну верёвку; со вчерашней стоянки они изжевали большую часть своей упряжи.
Эти животные едят всё, что угодно, кроме полагающегося им корма — до него иные из них вовсе не дотрагиваются.
Вторая часть сегодняшнего перехода прошла в лучших условиях, мы сделали свои 13 миль, но продвигаемся очень плохо. Сейчас, как обычно, идёт сильный снег. Янк, этот сомнительный труженик, только что перегрыз постромки и вырвался на волю — третий раз после обеда. На этот раз я пошёл к защитной стенке ловить его.
Вечером впервые за всё время похлёбку заправили луком — она стала намного вкуснее. Кроме того, полакомились сгущённым молоком «Нестле» из склада Одной тонны, глаза бы мои его не видели — я имею в виду склад. У Пири, который включил молоко в свой полярный рацион, явно губа не дура: сладкое в путешествиях необходимо, но, боюсь, это слишком тяжёлая пища. Мы ели сгущёнку при довольно высокой температуре, при -14° [-25,5 °C], и она пошла хорошо, но не знаю, как бы с ней справился наш организм в большой мороз.
19 ноября. Раннее утро. Сделали сегодня свои 13 миль и вышли на местность со значительно лучшим скольжением.
По сравнению с тем, что видели здесь мы и другие экспедиции в прошлые годы, последняя зима была во всех отношениях исключительной. В этих местах ведь побывало много партий, но ни одна не наблюдала поверхности, столь чисто выметенной ветрами, по которой порой слишком скользко ходить. Не знаю, какие температуры застала в апреле экспедиция «Дисковери», но в прошлом апреле здесь было намного холоднее, чем в позапрошлом. И ветры бушевали небывалой силы.
Вчера днём дул сильный ветер, со снегом, сейчас тоже метёт, как обычно. За последние девять дней выдался лишь один бесснежный день, тот самый, когда мы нашли палатку, остальное время метелило, или беспрестанно или с перерывами.
Ветер с юга нам не страшен, мы идём на север, но будь у нас иной маршрут — хлебнули бы горя.
20 ноября. Раннее утро. Впечатление такое, будто мы сегодня описывали круги в пространстве. Райт уверенно ведёт нас вперёд, полагаясь на указания сзади идущего, который по его просьбе ориентируется на какую-нибудь точку. Так мы находим все гурии. А сегодня партия с мулами расположилась на ленч около двух гуриев, не подозревая об этом до тех пор, пока на одном из них не задержался улетевший кусок бумаги.
Нам в помощь партия оставила на этом месте флаг, и его мы нашли и забрали, но вот гуриев так и не видели. Температура сейчас -22° [-30 °C], пуржит вовсю. Пурга подняла рыхлый снег, в отсутствие сильного ветра лежавший спокойно и делавший поверхность очень мягкой. Ветер и снег, преследующие нас сейчас уже девять дней из десяти походных, придают нашим переходам беспредельную унылость: ничего не видно, находить следы или сориентироваться на местности чрезвычайно трудно. Счастье наше, что мы всё же идём так, как идём.
О мулах. — Даже самый горячий сторонник мулов не посмел бы утверждать, что они принесли нам большую пользу. Спрашивается, могли ли они вообще её принести? Против них было только одно обстоятельство, но первостепенной важности: на Барьере они ни за что не хотели есть. С момента выхода из дому и до возвращения (тех из бедолаг, что возвратились), то есть целых 30 дней, они изводили себя голодом, а при этом были вынуждены везти тяжёлые грузы.
Если бы мулы ели, то могли бы быть очень полезны. Они идут быстрее, чем пони, и, за одним исключением, более покладисты. Если бы и пони и мулы нормально ели, трудно сказать, от кого тогда было бы больше проку — от хорошего мула или от хорошего пони. Наши мулы были первоклассными, их специально тренировали и экипировали по заданию правительства Индии. И тем не менее, 13 ноября, через две недели после старта, Райт записал в дневнике:
«Мулы — плохая замена пони. Сдаётся мне, не многие из них увидят снова мыс Хат. Если дальше поверхность будет такой же скверной, как в прошлом году, вряд ли они далеко уйдут».
Упорно отказываясь от овса, прессованного сена и жмыха, мулы с удовольствием пожирали всё, что попадало им на глаза.
Если бы нам удалось создать некий вариант диетического питания для мулов, они, по-моему, без остановки домчали бы нас до ледника Бирдмора. Но из этой диеты мы могли им предложить только синнеграсс, листья чая, табачный пепел и верёвки — все эти яства мулы уничтожали с большим аппетитом.
Но где их взять в нужных количествах? Втайне мулы охотно поедали собачьи галеты, но как только поняли, что те включены в обязательный рацион, снова объявили голодовку. Зато на стоянках Рани и Пайари, стоя около гурия, торжественно жевали с двух концов одну и ту же верёвку. Впереди мулов всегда шагал Абдулла, верно следуя лыжной колее, прокладываемой Райтом, и, если вперёд вырывался другой лыжник, а Райт сворачивал в сторону, сворачивал и Абдулла. Райт прибегал к этому манёвру, когда хотел взглянуть на показания одометра, прикреплённого к саням. Что же касается Бегума, то достаточно привести запись из дневника Райта:
«Повалил Бегума на снег, чтобы заставить его сойти с мягкого участка».
В общем мулы не смогли адаптироваться к здешним условиям, а следовательно, пока надо признать их непригодными для работы в Антарктике. Ведь и из наших пони дольше продержались, безусловно, те, кто успел адаптироваться, как, например, Нобби и Джимми Пигг — до участия в полюсной партии они оба ходили в упряжке по Барьеру.
21 ноября. Раннее утро. Наконец, распогодилось, в первую половину перехода пурга ушла на восток. Поверхность прескверная, мулы шли с трудом. В прошлом году в это время многих пони было не удержать на старте. Мулы же готовы хоть вечность стоять на одном месте. Боюсь, не все они возвратятся на мыс Хат.
Пройдя две с половиной мили после ленча, то есть всего от склада Одной тонны чуть более 40 миль, мы повернули на восток и нашли снаряжение, оставленное второй возвращающейся партией из-за болезни Эванса. Мне казалось, что среди вещей должен быть его теодолит, но сколько ни рыли — мы его не нашли. Лыжи, занесённые снизу на шесть дюймов, стояли на месте, воткнутые в снег. Снаряжение состояло преимущественно из ящика с оставленной одеждой и лыж. Мы забрали фотоплёнку, отснятую Бёрди на плато, и три геологических образца — глубинных пород, как я полагаю. Больше ничего важного там не было.
Мы теперь живём на рационе N — это приблизительно 40 унций пищи. При теперешней небольшой нагрузке и сравнительно высокой температуре — выступили, например, при -23° [-30,5 °C], а сейчас -17° [-27 °C] — никто столько не съедает. Но если бы нам пришлось самим тащить сани — а рацион именно на это рассчитан, — то он был бы очень кстати и все были бы сыты.
22 ноября. Раннее утро. Лучших условий для похода, чем были сегодня ночью, не бывает. Вчера в 4 часа пополудни в термометре на солнце спирт поднялся до +30° [-1 °C].
В палатке чуть ли не жарко. Гурии видны отчётливо — в такую погоду ориентироваться легче лёгкого. К сожалению, они уже начинают подтаивать и разрушаться. Укрытия для пони сровнялись со снежными наносами, превратившись в большие прочные сугробы с крутым склоном на наветренной стороне и пологим на подветренной.
Собаки оголодали — они норовят добраться до мулов, те спасаются бегством, мы в выигрыше — сани идут быстрее. Собаки бежали очень быстро, на каком-то участке даже слишком быстро, так что одни налетели на других, получилась куча мала.
Белый Глаз оказался под санями, остальные свились в плотный клубок, готовые вот-вот вцепиться друг другу в глотку.
Как пёс, шедший в передней паре, оказался под санями — загадка…
Среди вещей полюсной партии есть письмо Амундсена королю Норвегии. Норвежцы рассчитывали на то, что Скотт заберёт его. Оно завёрнуто в кусок тонкого брезента с тёмной полоской. Ткань грубее, толще, я бы сказал, тяжелее, чем наш брезент фирмы «Мандельберг».
23 ноября. Раннее утро. Сегодня утром должны были дойти до склада Дмитрия, но когда выступили со стоянки, лежал туман: партия с мулами, пройдя нужное расстояние, стала лагерем. Вскоре к нам подошёл на лыжах Райт и сказал:
«Если мы пропустили склад, то он должен быть там», — ткнул в пространство пальцем, и мы действительно увидели склад на расстоянии не более чем 200 ярдов. Завтра мы, партия с собаками, побежим вперёд, чтобы не терять времени, и, если лёд на море ещё держится, Аткинсон перейдёт по нему на мыс Эванс.
24 ноября. Раннее утро. Рыхлый снег, в котором вязнут ноги, и ломкий наст вконец извели нас. Сделали 17–18 миль.
Трещин не заметили, всё время отмечали свой путь гуриями, даже поставили два флага — так что партия с мулами не заблудится. За мулами собаки шли хорошо, но когда мы с ними вырвались вперёд, они, похоже, пали духом. Наверное, устали от Барьера; показавшийся вдали гурий их теперь не волнует — они знают, это лишь знак, вовсе не означающий привал. Вид у них здоровый, сытый, они в хорошей форме. По-моему, при большом количестве собак, если всё идёт нормально, хорошо бы менять упряжки местами, помещая вперёд то одну, то другую, дух соперничества заставит их идти резвее. Впрочем, наших собак, наверное, уже ничем не проймёшь. Но они и без того сделали больше, чем все их сородичи, вошедшие в историю.
На горизонте появились и постепенно увеличиваются горы.
Никогда прежде я не видел таких ярких контрастов между чёрными скалами и белым снегом. Остров Уайт накрыт длинными грядами тёмных кучевых облаков, над которыми в синем небе высятся белые пики хребта Ройял-Сосайети. Тёмно-серый Барьер выглядит очень красивым. А сейчас впереди холм Обсервейшн и скала Касл. Вряд ли ещё когда-нибудь увижу я это зрелище, но в моей памяти оно навсегда останется воспоминанием о возвращении домой после длительных и тяжёлых странствий. Немного жаль даже, что я расстаюсь с этим пейзажем навсегда, хотя, казалось бы, чего жалеть — я налюбовался им вдоволь.
25 ноября. Раннее утро. Прошли с гружёными санями 24 мили и были вознаграждены самыми радостными новостями: партия Кемпбелла в полном составе пришла на мыс Эванс.
Все здоровы. Они выступили из Убежища Эванс 30 сентября, здесь появились 6 ноября. Какое счастье, теперь всё изменилось к лучшему! Это первое хорошее известие с февраля минувшего года — кажется, с тех пор прошла вечность. Мы надеемся как можно скорее перейти морской лёд и выслушать историю их похождений.
26 ноября. Раннее утро. Вчера вечером около 6.45 покинули мыс Хат, к девяти пришли на мыс Эванс и до двух часов утра сидели и разговаривали.
Все члены северной партии выглядят хорошо, не измождены, веселы, с юмором рассказывают о пережитых волнениях и невзгодах.
Я не могу изложить историю их злоключений во всех деталях. Когда наш корабль боролся с паком, пытаясь пробиться к ним, в заливе Терра-Нова при обзоре с высоты 200 футов до самого горизонта простиралась открытая вода. Они решили, что судно потерпело кораблекрушение или забрало всех остальных с берега, а после этого было отнесено на север теми страшными штормами, которые один за другим пронеслись над ними, и не могло уже вернуться назад. О том, чтобы до наступления зимы предпринять по берегу лыжный переход, они серьёзно и не думали. Тогда они начали готовиться к зиме, прежде всего вырубили себе жильё в большом снежном надуве, находившемся в миле от места их высадки. В нём они обосновались и обогревались так хорошо, что в августе разрушили одну из трёх дверей, построенных из галетных ящиков и мешков.
Печкой им служило днище от жестянки для керосина, топливом — тюленьи кости, облитые и пропитанные ворванью.
По словам Кемпбелла, печь давала не меньше жара, чем примус. Конечно, все они были грязные. Наибольшей опасностью для них были дизентерия и птомаиновое отравление.
Весьма занимательны их рассказы о зимовке: о том, как забивали кляп в дымоход, или «о спорте в Антарктике»; о лекциях; о том, как грязны они были; об имевшихся книгах числом Четыре, включая «Дэвида Копперфильда»; о том, как ураган унёс бамбуковые стойки одной из палаток, её обитателям пришлось ночью ползком пробираться по льду в пещеру и спать вдвоём в одном спальном мешке, хорошо ещё, что имелась запасная палатка; как испортилась запасённая тюленина, они сели на половинный паёк, голодали, думали уже, что зимой пропадут, но тут удалось убить двух тюленей; о рыбе, извлечённой из желудка тюленя, — «лучшей нашей еде», о ворвани, которую употребляли в пищу.
Они зарылись так глубоко в снег, что мороз был им нипочём. Всё время дули сильные западо-юго-западные ветры, с плато срывались холодные вихри, но в пещере их завывания почти не были слышны. Иногда выдавалось всего по галете в день на каждого, а сахар только по воскресеньям и т. д.
Итак, на этом направлении всё обошлось благополучно, и мы поступили правильно, совершив поход на юг, по крайней мере мы получили все записи. Всё же, по-моему, лучше хоть какие-то, чем никаких.
Вечер. Фотографии полюсной партии на Полюсе и норвежского гурия (палатка норвежцев, столб и два флага), заснятые нашими, очень хорошие. Одна плёнка не использована, на другой — два этих снимка, сделанных аппаратом Бёрди. Выглядят все здоровыми, весёлыми, одежда не обледенела. Погода, похоже, стояла безветренная — поверхность выглядит довольно рыхлой.
Аткинсон и Кемпбелл с одной собачьей упряжкой отправились на мыс Хат, затем мы все соберёмся здесь. До мыса Хат пока ещё можно пройти по прочному льду, но вокруг, сколько хватает глаз, открытая вода.
Вот уже три дня упорно дует южный ветер. Сегодня мулы должны прийти на мыс Хат.
Это самый счастливый день почти за год, можно сказать, даже единственный счастливый день.