Глава 1

Сломанный

27 августа 32 года

Когда Антон в пятый раз услышал о визите дона Рэбы в Институт Экспериментальной Истории, его мутило.

Чрезвычайный и полномочный посол Арканара вызывал у сотрудника Института лишь одно чувство — глубокой и искренней жалости. Глубоко и искренне Антон жалел об одном: что тогда, шесть лет назад, не доделал начатого. «И тянутся с тех пор передо мной глухие окольные тропы. Чье? Не помню».

С некоторых пор Антона всерьез интересовало: кто сошел с ума — он или остальной мир?

«Святой Орден — гарант программы просвещения Арканара». «Дон Рэба — единственный надежный союзник Земли в Запроливье». «Патриотическая школа — первый светский университет в Империи».

Когда он читал такое, ему начинало казаться, что вокруг бредят все. Тогда он вызывал на экран свой индекс здоровья и пытался убедить себя, что в Совете сидят настоящие профессионалы, которые видят перспективу дальше него. Помогало слабо.

Антон злобно мотнул головой и уставился в трактат отца Нанина. Когда-то такой работы (работа? Одно удовольствие!) ему хватило бы от силы на полчаса: освоить опус — выделить смысловые слои — вычленить основную мысль. С этой рукописью возился вторую неделю.

Не удавалось сосредоточиться. Никак. К тому моменту, как Антон добирался до конца длиннейшего периода, начало уже прочно выпадало из памяти. Мучила тревога за Киру — две недели ни единой весточки. Вдобавок неудержимо клонило ко сну — сказывалась безумная ночь.

Гуляли соседи. С вечера потолок могучими децибелами сотрясал походный марш Пица I «Крепче, воин, сжимай топор». Звукоизоляция уровня «В» не спасала. К часу ночи Пица I внезапно сменил светский романс «Я как цветочек аленький». Под романс Антону почти удалось заснуть, но тут грянула притопами и прихлопами бесшабашная:

Этнографы придавали ей огромное значение. «Первая арканарская песня на русском языке, несомненный признак интеграции культур». Одних диссертаций не меньше десятка.

Впрочем, окончательно взбеленила Антона не она — следующая. Хоть пелась тише, лучше и под гитару. «Заточим длинные ножи о камни мостовой». Бывшего наблюдателя передернуло: «Марш серых рот». В висках застучало.

Тут в памяти возникал темный провал. За ним, без перехода, — чужая квартира, красный туман, полдюжины тупых рож, бессмысленные улыбки, запах перегара. Из-за захлопнувшейся двери донесся приглушенный хохот: послать соседа-чудака на «Ы» да показать на прощание нож — проделано было в лучших традициях старого доброго Арканара.

Деревянной походкой Антон спустился к себе — и тут до него дошло. С потрясающей ясностью представился забрызганный кровью потолок. Благородному дону Румате хотелось поучить смердов вежливости.

«Прав, прав доктор Александров! Только повторная реморализация. — Антон тупо смотрел в стену. — Завтра же, сразу после работы». Такие срывы случались все чаще…

Вернувшись домой, он нажал на кнопку вызова аварийной службы. Заспанный голос с великолепным арканарским акцентом поинтересовался: «Чего? Поют? Убили кого?» Узнав, что пока-таки никого, голос отключился и на повторные вызовы не реагировал.

…Вряд ли кто смог бы объяснить, отчего арканарские рабочие предпочитали селиться именно в этом районе. Сказывалась, наверное, близость ульмотронных заводов. В одном Антон был почти уверен: на несколько километров вокруг он оставался единственным землянином. Собственно, и его-то никто не держал — только гордость да полжизни, прожитые на этой улице, да Кира. Желание сохранить все так, как было при ней. По себе он помнил, как это важно: дом, куда можно вернуться. Оттого и поддерживал здесь безукоризненный порядок.

Заглянул в комнату Киры. Ее книги, ее огромный плюшевый медведь… Каждая вещь тут помнила ее. Вот только вид за окнами становился год от года все более безрадостным. Загаженные детские площадки, пни на месте старого парка, фасады домов в жирных кляксах копоти. Арканарцы любили шашлыки под открытым небом.

Уже несколько лет перестали заезжать сюда аварийщики — даже для проведения необходимых работ. Более-менее спасала Охранная гвардия — отдел аварийной службы, наскоро набранный из арканарцев же. Методы у них, по слухам, были ужасны, но лишь им одним удавалось поддерживать подобие порядка в этих дебрях.

Создавать Охранную гвардию пришлось в авральном порядке три года назад. Тогда без всяких видимых причин несколько тысяч разъяренных арканарцев, вооруженных дрекольем и обрезками металлических труб, выплеснулись на улицы и двинулись к городу.

Совет раскололся. Александр Васильевич, говорят, предлагал применить чуть ли не водометы, на что уважаемый Ямакава поинтересовался, почему тогда не пулеметы. «Поймите, если сравнивать их цивилизацию с нашей — это всего лишь дети».

Тем временем аварийная служба лихорадочно эвакуировала район за районом и не успевала.

А потом на пути озверевшей от вседозволенности толпы появился одинокий человек.

Впервые за три года Антон увидел дона Рэбу. Страшно исхудавший, в черной сутане на голое тело, он бесстрашно встал перед толпой и воздел руки. И тысячи людей, только что готовых ломать и убивать, разом опустились на колени…

Антон взглянул на часы. Прошло уже два часа, а обзор не сдвинулся ни на строчку. Время принимать лекарства. Извлек из флакона две капсулы и, страдальчески морщась, проглотил. Собрался. Попытался вникнуть. Прочитанное добило окончательно: «Глава восьмая. О благородном разбойнике Ваге, прозванном Колесом, спасавшем грамотеев в годы Серой смуты». Историки… Хвостом вас по голове… И Рэба… Какого рожна понадобилось старому стервятнику в Институте?

Антон прикрыл глаза и попытался фильтровать шум. Несмотря на проклятую реморализацию, этот примитивный навык практически не пострадал. Может, оттого, что закрепляли его на уровне рефлексов.

Вокруг кипела суета, летали обрывки фраз. Из обрывков постепенно вырастал в красе своей сердечный друг барон Пампа дон Бау, каковой во главе объединенной баронской дружины славно прошелся с востока на запад Арканара, вышвырнул Орден из столицы и ныне собирался короноваться под именем Пампы Первого.

Тем самым на операции «Рог изобилия» можно было ставить большой и жирный треф.

Вот и заседала теперь дирекция Института во главе с Александром Васильевичем Симоновым совместно с Чрезвычайным и Полномочным…

Дверь приоткрылась.

— …Это — дон Румата? — В глазах дона Рэбы не было презрения — одно лишь удивление да бесконечная жалость. — Этого человека хорошо отделали. Кто?

— Нет, ваше преосвященство, теперь с ним все хорошо, — охотно пояснял Казимир Сташевский — начальник антоновского отдела, — с ним работали наши лучшие врачи — доктор Александров и другие.

— Передайте доктору Александрову мое искреннее восхищение. Всегда полагал, что располагаю лучшими специалистами в этой области.

— Не беспокойтесь, ваше преосвященство, мы приложим все силы, чтобы передать свой опыт и научить ваших специалистов всему, что умеем сами.

Они давно вышли, а Антон все сидел в своем закутке и, казалось, дремал. За эти шесть лет к нему привыкли и не особо стеснялись. Все так же из обрывков разговоров стали проявляться контуры плана под кодовым названием «Двойное Касание». Оставалось последнее, во что Антон не мог, не хотел верить, но вот раскатился по коридору зычный бас Славы Цюрупы: «Гор-рбатого!» Теперь все становилось на свои места.

Больше всего на свете Арата Горбатый ценит свободу.

Арата Горбатый не подчиняется никому, даже богам, спустившимся с неба. И когда завтра он обнаружит, что у Земли нет средств на продолжение его очередной… кажется, эсторской авантюры, Арата Горбатый полностью волен в своих решениях. Но и оружие, и золото, и даже инструкторы найдутся, как только мятежнику придет в голову выбрать нужное Институту направление. Так было при Антоне, отчего не быть тому же при Казимире? Великолепно обученная и вооруженная крестьянская армия — а если понадобится, то и несколько, — с ходу возьмет оставшийся без прикрытия замок Бау. Семью барона вывезут в Область Святого Ордена. Лучшие психологи Института уже просчитали шестнадцать сценариев возможных действий барона Пампы, а лучшие аналитики разработали оптимальную стратегию реагирования для любого из них.

Антон взглянул на часы. Было только десять. Трактат отца Нанина полетел в сторону. На экран посыпались данные. То и дело спотыкаясь об ограничения доступа, продираясь сквозь сонную одурь, за два часа он смог подготовить доклад, где, тряхнув стариной, на восьми листах доказывал опасность прямого вмешательства. На оставшихся семи рассматривались четыре альтернативных варианта.

— Не знаю, Тошка, — с сомнением покачала головой Стеллочка, — я передала Александру Васильевичу твой доклад, и он сказал, что это чрезмерно интересно и что он непременно ознакомится. Когда будет время… Только вот Казик уже вылетел…

Антон слепо вернулся в закуток. «Трактат о Серой смуте» кто-то забрал, вместо него обнаружилась солидных размеров тетрадь в черном кожаном переплете.

Это были чьи-то записи — разрозненные и ни о чем.

« Весною — рассвет.

Все белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу.

Летом — ночь. Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза, когда друг мимо друга носятся бесчисленные светлячки.

Если один-два светляка тускло мерцают в темноте, все равно это восхитительно. Даже во время дождя — необыкновенно красиво».

Антон перевернул сразу несколько страниц:

« Каким ничтожными…

Какими ничтожными кажутся мне те женщины, которые, не мечтая о лучшем будущем, ревниво блюдут свое будничное семейное счастье. Я хотела бы, чтоб каждая девушка до замужества побывала во дворце и познакомилась с жизнью большого света. Терпеть не могу придирчивых людей, которые злословят по поводу придворных дам. Предположим, нет дыма без огня. Придворная дама не сидит затворницей, она встречается со множеством людей…»

Еще пара страниц:

« То, что заставляет сердце сильнее биться…

Как взволновано твое сердце, когда случается кормить воробьиных птенчиков.

Ехать в экипаже мимо играющих детей. Заметить, что драгоценное зеркало уже слегка потускнело.

Ночью, когда ждешь своего возлюбленного, каждый легкий звук заставляет тебя вздрагивать: шелест дождя или шорох ветра».

« Дон Рэба — общая мишень для насмешек.

Дон Рэба — общая мишень для насмешек. Стоит людям заприметить, что его сопровождает слуга достойного вида, как уж непременно подзовут и спросят:

— Как ты можешь служить такому господину? О чем только ты думаешь?

В доме его все заведено наилучшим порядком: искусные руки наряжают его, и он всегда одет щеголевато, лучше других; цвета подобраны со вкусом. Но люди только посмеиваются:

— Эх, если бы в этот наряд облачить кого-нибудь другого!»

« Если служанка начнет расхваливать человека…

Если служанка начнет расхваливать человека благородного — ах, он такой милый, такой обходительный, — тот сразу упадет в моих глазах. И наоборот, только выиграет, если служанка станет его бранить. Да и к тому же, когда такие люди примутся хвалить, то непременно ввернут какую-нибудь глупость».

И последнее:

«Другим

Ты можешь сказать,

Что это слухи.

Но когда сердце спрашивает,

Как ты ему ответишь?»

Антон молча закрыл тетрадь. «Архив Министерства Охраны, Арканар, — прочитал он, — дневник доны Оканы».

И тогда накатило чувство огромного стыда.

Мы убили ее. «Час назад дона Окана умерла, не выдержав испытания огнем», — сказал дон Рипат.

И никто не задумался, а почему, собственно, испытание огнем? Да, конечно, «ревность», «так принято» и «без пытки нет правды». Простые ответы на сложные вопросы… Упростить — не всегда значит понять. Потому как дон Рэба — не Отелло, а дона Окана — не стыдливая мимоза. И если жертвовать своей пассией, то к этому должны быть серьезные причины. Например, информация — неправдоподобная, но жизненно важная.

Вот, спит благородный дон с простой девкой из народа. Кто его разберет, отчего спит: может, это у них любовь, а может, просто давление в семенниках спускает? Скорее, второе. Особенно если благородный дон — известный на три страны кавалер. А если именованный кавалер наедине с дамой ведет себя как прыщавый девственник?

Тогда рыжая — вовсе не игрушка, а настоящая ценность. То есть потенциальная заложница.

Но такие вещи надлежит знать наверняка. Потому как речь идет о лице, предположительно запродавшем душу диаволу. Слишком велика цена ошибки.

«Я даже не пытаюсь заглянуть в пропасть, которая вас извергла. У меня кружится голова, и я чувствую, что впадаю в ересь». Интересно, что бы на месте орла нашего дона Рэбы делал я?

…Антону почему-то вспомнилось заключение комиссии. Список прислуги дома восемь по улице Котельщиков. Семь человек, включая кухарку. Семь имен. Напротив шести — указание, чьим агентом он являлся. Вага Колесо, Арата Горбатый, бароны, отец Цупик, Святой Орден. Помнится, больше всего поразило Антона не то, что личным агентом дона Рэбы была именно кухарка, и не то, что единственным, на кого ничего не удалось накопать, оказался старый Муга. Но что агентом серых окажется Уно… Ошибки быть не могло, он своими глазами видел тексты его донесений. Как и последнего полученного им приказа. Ясного и недвусмысленного: впустить в дом группу лейтенанта Чаки, каковому оказывать всевозможное содействие. Антон как вживую услышал надтреснутый равнодушный голос: «У него было два арбалета, и он успел выстрелить дважды, но один раз промахнулся. Серые метнули ножи, и Уно упал». Почему? Похоже, мы никогда по-настоящему не понимали этих людей…

Или дона Окана… Мы убили ее. А потом еще и ограбили.

Эта книга могла пройти сквозь века в списках, переизданиях и переводах. Могла и погибнуть. Теперь не будет ни того ни другого. А будет она годами пылиться в запасниках Института. В лучшем случае издадут перевод — малым тиражом, только для узких специалистов. Для Арканара она потеряна навсегда.

…Дверь операторской с треском распахнулась.

— Дон Румата явились. Громовержец, — сообщил кто-то, не особо понижая голоса.

Антон проглотил и это. Его внутренний голос давно уже выдавал относительно своего хозяина одно хамство. Ничего удивительного, учитывая, как относятся к тебе люди, которых ты любишь и уважаешь. В конце концов, именно они — то зеркало, в котором ты видишь себя. Так что мнение операторов уже ничего изменить не могло.

Антон был красноречив, как Демосфен. Он рассказывал о добром веселом бароне Пампе, излагал, анализировал, предлагал. Собственно, просил он одного — пары минут односторонней связи на барона.

«А еще — он мой друг». Когда он закончил, повисла тишина.

«Неужели прониклись?» Антон лихорадочно прогонял про себя текст сообщения, чтобы вышло максимально кратко, убедительно и информативно. Дабы, услышав в буквальном смысле голос с неба, барон не валился ниц, а начинал действовать.

— Н-да… Громовержец…

Потом у благородного дона Руматы поинтересовались, известно ли поименованному дону, где он находится? Что место это называется Институтом Экспериментальной Истории и находится на Земле, а не в этом, как его, Икающем лесу. И куда со своими предложениями благородный дон мог бы обратиться. Причем «благородный дон» в их устах звучало чем-то вроде «сукин сын».

На сей раз осатанели оба — и благородный дон, и сотрудник Института. И за меньшее в Арканаре раскладывали напополам.

Несколько секунд Антон сидел неподвижно, лицо безразличное, ничего не выражающее.

Молча встал, смахнул в утилизатор свои выкладки и, поминутно натыкаясь на мебель, двинулся к выходу, все еще сжимая в руках тетрадь в кожаном переплете.

Подбитой птицей метнулся навстречу Пашка:

— Тошка! Ты куда?! Что это с тобой? Подожди, я на минутку к дяде Саше, выйду — поговорим.

С отцом Кабани он столкнулся на выходе.

— Ох! Дон Румата! Да как вы? — Тот аж присел и перешел от удивления на арканарский. — Да что с вами? Да на вас лица нет.

— Нет. Со службы ушел.

— Пр-р-равильно, сын мой, — бодро согласился отец Кабани, увлекая Антона к нуль-камере. — Всякая служба есть насилие. За это надо выпить!

— Надо… — прошептал Румата, нажимая клавишу «Мирза-Чарле».

28 августа 32 года

…Антон мучительно разлепил один глаз. Аккуратно сел, стараясь не расплескать котелок с болью, по недоразумению посаженный на плечи вместо головы. Попытался вспомнить события этой ночи. На дне черного провала смутно обнаруживалось лишь уныло-обреченная физиономия отца Кабани. Одной рукой тот прижимал к себе толстую тетрадь в кожаном переплете, другой нежно баюкал бутылку армянского коньяка и почему-то прощался.

Затрещал видеофон — барабанной дробью по перепонкам. Похоже — во второй раз, если с первого он проснулся.

Скривившись, Антон ответил на вызов, одновременно отключив изображение.

— Тошка, — Пашка, как всегда, забыл поздороваться, — Кабани вчера с тобой уходил? Слава спрашивает, что ты с ним сделал, он ему нужен позарез.

— Расчленил, — мрачно сообщил Антон.

Экран погас. Похоже, поверили.

А Антон схватился обеими руками за голову. Треклятое арканарское пьянство! Теперь еще только спиться не хватало. «Звоните в любом часу», — вспомнил он доктора Александрова. Набрал номер. Хорошо поставленный голос сообщил, что «доктор Александров временно недоступен. Вы можете оставить ваше сообщение…». Чисто автоматически Антон нажал на сброс. Перед ним как живой возник Роман Леопольдович — спортивный, бодрый: «Да вы не волнуйтесь, голубчик, дислексию мы тоже лечим». Между прочим, никакой дислексии, по крайней мере до того разговора, бывший наблюдатель за собой не замечал.

Синдром АГЛ. Шесть лет… Никто не мог объяснить, где он подхватил эту заразу и почему она перешла в хроническую форму. «Полагаю, дело во взаимодействии с биоблокадой». Дальше предположений дело не двигалось. Шестой год он чувствовал себя старой разбитой колымагой, место которой где-то на свалке, — слабость, непрерывные боли в суставах… Шестой год на каких-то невообразимых препаратах…

И тут, похоже с похмелья, его и осенило. Румата вспомнил человека, который должен был знать о синдроме АГЛ все.

Спустился, пересек загаженный вестибюль, щерившийся разбитым зеркалом, и привычно кинул взгляд на почтовую ячейку.

— Кира! — Боль мгновенно куда-то ушла, мир обрел цвета, и даже грязный двор показался уютным и родным.

* * *

…Доктор Будах был величествен. Как раз заканчивался обход. Антон смотрел издалека, как он шествует во главе свиты, — невысокого роста, седовласый. Высоченные врачи и те смотрели на него снизу вверх. Антону не предлагали ждать. Два-три слова свите и…

— Я к вашим услугам, дон Румата.

Последний раз они встречались шесть лет назад, в Пьяной Берлоге. А до того… до того был тот спор. Антон не любил его вспоминать.

Зачем вообще было его заводить?

То есть начиналось все как легкая пищеварительная беседа, но вот дальше…

Почему загорелся Будах — понятно: возможность хорошего диспута куда интереснее хорошего ужина. Во всяком случае, выпадает куда реже.

А вот какая муха укусила его, Антона? Ведь, положа руку на сердце, именно ему, а не благородному дону Румате хотелось унизить уважаемого доктора.

Теперь, шесть лет спустя, он знал ответ. Кира. Видевшая и его, и Будаха — непосредственно после близкого знакомства со «специалистами» дона Рэбы. Кто выглядел достойнее? И что достойнее — отравить короля, но спасти совершенно незнакомых детей? Или обещать расплату за любую подлость по отношению к своим друзьям, а потом принимать привилегии от их убийцы?

…Игра шла на заведомо неравных условиях. За Антоном был опыт лишних семи веков человечества, еще тридцати лет Института Экспериментальной Истории плюс анализы экспертов и базисная теория феодализма. Да и спор этот сам по себе на Земле отыгрывался неоднократно, на Арканаре — в этот вечер впервые.

А что у Будаха? Игра на чужом поле — импровизировать на ходу, будучи отягощенным огромным количеством суеверий и заблуждений.

Да, блестящий ум. И импровизация блестящая. Но каждый его — свежий для Арканара — довод для Земли был навязшей на зубах банальностью. Ведь и лучший из шахматистов бессилен, если у противника — шестнадцать ферзей. Или нет?

Потому что победил все-таки Будах. И победил красиво. Раз за разом просматривая запись того спора, Антон не переставал поражаться, с какой скоростью почтенный доктор перехватывает инициативу и ставит мат.

Вот Будах неторопливо пережевывает пищу. Видно, что он сыт, доволен и настроен вполне благодушно. Если благородному дону хочется выпендриться — отчего не доставить удовольствие?

А вот он отодвигает в сторону тарелку, на лице то же благодушие, и только в уголках серых глаз вспыхивает опасный огонек. Что он услышал? Всего одну фразу:

«Почему вы, хранители и единственные обладатели высокого знания, так безнадежно пассивны? Почему вы безропотно даете себя презирать, бросать в тюрьмы, сжигать на кострах?

Почему вы отрываете смысл своей жизни — добывание знаний — от практических потребностей жизни, от борьбы против зла?» Голос его, Антона. Молодой, самодовольный.

Дальше вопросы начинает задавать уже Будах. «А вот это ты можешь? А это? А это? А это? Тогда не смей осуждать меня за то, что и я не могу…»

Слишком уж разные весовые категории: гений, врач, философ — и простой оперативник, притом не из лучших…

* * *

…Подробный дотошный осмотр.

Румата удивленно разглядывал рабочий кабинет, оборудованный по последнему слову науки. На столе терминал БВИ, толстая монография

«Проф. Будах. Ген р53 в Y-токсин-индуцированном апоптозе».

Рядом рукопись. Знакомый мелкий почерк:

«Только постигнув тончайшую, теряющуюся в любых переводах игру слов четверостишия основоположника арканарского примитивизма Гура Сочинителя („Велик и славен, словно вечность"), можно оценить всю иронию знаменитой фразы „ Легко и сладостно говорить правду в лицо королю "», —

успел прочитать Антон.

Половину анализов профессор загрузил в приемник экспресс-лаборатории, другую сделал своеручно. Колдуя над пробирками, он продолжал неспешную беседу:

— Всегда полагал, что знаю вашу историю. Гур Сочинитель замечательно изложил ее в своей книге.

— Да, «Румата и Окана»… Любовь одной ночи, злодей, замученная красавица и герой — один против всех. Не так это было, совсем не так… Впрочем, кто бы поверил в любовь благородного дона и рыжей девчонки…

— Вы забываете, я видел вас… и Киру… И немного понимаю в людях.

— Да, простите… Уважаемый Гур в общем-то прав. Во всем, кроме одного… Когда любимый человек умирает у тебя на руках — прежде чем мстить, ты вначале сделаешь все, чтобы спасти его. Я был пилотом, нас многому учили. И что делать с раненым до подхода спасателей — тоже.

* * *

…Одному не учили — как делать это, не прекращая фехтовать. Он поддерживал тоненький огонек жизни и рубил нападавших. Давно уже насмерть, без дураков. Впрочем, монахи тоже плюнули на инструкции. Румата перестал считать арбалетные стрелы, вонзающиеся в него. Да только много же стрел понадобится, чтобы остановить сильного человека, знающего, в чем его цель.

Стоя уже на одном колене, прикрывая Киру собой, Румата заорал в сорванный со лба передатчик:

«Помощь посылайте, черт побери! Здесь человек умирает!!!»

…Не так он представлял себе возвращение. Никто не звал его в рубку, оба были страшно слабы — но они были вместе. И оттого Румата был по-настоящему счастлив. Оказаться наконец на Земле, дома, вспоминать вкус земляники и запах родного города, слышать крики стрижей в вечернем небе… Пройтись по Невскому…

А еще рядом была Кира — и он видел планету ее глазами.

Все люди казались прекрасными и отчего-то не совсем настоящими. Не хватало чего-то очень важного, что делает человека настоящим, живым.

С красотой все объяснялось просто: «следов оспы не имеет» — особая примета в Арканаре. А вот ненастоящесть… Только спустя несколько месяцев Антон понял, чего ему не хватает. Запахов. Самых обычных человеческих запахов. Пота, мочи, перегара.

Но в общем-то, все это не имело значения. Они были на Земле, вместе, живы. И он был счастлив — и не замечал пока этих новых взглядов, поспешно опущенных глаз…

И Кира была счастлива. Только лишь однажды, в самом начале, горько прошептала: «А я думала, ты дворянин!» Долго пришлось объяснять тогда Антону, что все люди рождены равными.

А реморализация? А что реморализация? До реморализации еще целый месяц, и вообще: «Абсолютно безопасная однократная процедура. Всего пара часов, и вы почувствуете себя намного лучше».

Потом — большое заседание Совета. Просматривались многие часы видеозаписей. Особое внимание уделили последнему совещанию в Пьяной Берлоге.

* * *

— Вы тогда уже спали… А мы пытались решить что-нибудь — поспешно и глупо. Вот я и предложил осмотреться и снова собраться через неделю… Эту неделю мне и попомнили — как полную профессиональную несостоятельность. «Вы должны были действовать немедленно, решать самостоятельно, по обстоятельствам… Вы — резидент».

— Они ошибались?

— Нет. Александр Васильевич… Дон Кондор…. он сейчас директор Института… пристроил меня на совершенно бумажную работу. Обрабатывать данные. Словом, в плане профессиональном — конец. Пробовал написать о том, что с нами было… Книгу… Что-то типа «Тяжело работать богом»… Пошли отклики… От «вы хороший парень, но…» до…

Эта статья запомнилась ему особенно четко. «День первый он начинает с изготовления фальшивой валюты с последующим сбыванием ее преступным элементам, заканчивает визитом по бабам и приходит домой в стельку пьяным. Но это еще ничего — вторым вечером он возвращается избитым до посинения в результате задержания. Вечером же дня третьего попытка арестовать его любовницу приводит к гибели большого количества людей».

— Это ложь?

— Чистая правда. Мы занимались и этим, занимались вещами и похуже. Взявшись чистить нужник, трудно рассчитывать на чистые руки… Словом, идея не прокатила. Плюс проклятая болезнь… Словом, я стал отдавать все больше времени и сил Кире. Так меня тронуло это ее наивное «хочу быть такой же умной, как ты».

* * *

…Начинать в 18 лет — дело почти безнадежное. Школа. Десятилетний курс — в три года. Потом Гейдельберг…

— Какой факультет?

— Космобиология.

Кира брала упорством. Целеустремленностью. Колоссальной работоспособностью и трудолюбием. Черными кругами под глазами. Антон помогал ей по мере сил. Кира уставала. Часто она просила лишь одного — оставить ее в покое. Он и оставлял. А однажды вдруг обнаружил, что не понимает, о чем она говорит. Кира рассказывала ему о том, что они делают в университете, но это уже лежало за пределами его понимания.

Их дом… Поначалу он сверкал чистотой так, что кибер-уборщик как-то разрядился от неупотребления. Кира даже готовила еду сама, чем вызывала жуткую зависть знакомых. Потом времени стало не хватать, пришлось снова переходить на Линию Доставки. Дом был завален пылью, а глупый кибер никак не мог уяснить, что разбросанная повсюду неопрятная бумага — не мусор. Пару раз на Антона накатывала паника — убрать, привести все в порядок, вернуть Киру… А потом на кошачьих лапках подкралось одиночество. Им некогда и не о чем стало разговаривать. Он не понимал биологии, ее не интересовали переводы с ируканского.

— Я узнавал, в такой ситуации часто помогает завести детей… Но вот детей-то у нас быть и не могло. Генетическая несовместимость. Встречается в восьмидесяти процентах случаев.

Доктор Будах грустно покивал.

* * *

Первое время к ним часто заходили. Друзья, знакомые… За шесть лет большинство нашли себя, остепенились, гитарный перезвон сменился разговорами о работе. На таких встречах Антон все чаще мрачнел. Иногда — рассказывал, с каким-то извращенным удовольствием разглядывая вытягивающиеся, разом бледнеющие лица. Спасала Кира — легкий, славный человечек. Да и гостям было легче общаться с нею — о знакомых и понятных вещах, чем с Руматой — с его жуткими воспоминаниями и висельным юмором.

Общее мнение выразила одна из сотрудниц Киры. Антон вернулся домой как раз в тот момент, когда она, тряхнув хорошенькой головкой, гневно произносила: «И я не понимаю, как наша Кирочка может жить с этим дикарем».

Все чаще Киру звали одну.

В таких случаях Антон вылавливал Пашку, и они уходили в Мирза-Чарле пить пиво в «Микки-Маусе» — баре-музее Юрковского. Последнем баре на Планете.

…Пашке было тоскливо… Он уже знал, что где-то за полночь Антон посмотрит совершенно трезвым глазом и непременно вспомнит:

— Ах да, Пашка, а как там Анка?

Как-то Пашка передал ему приглашение в только-только создававшуюся бард-группу. Приглашал Фред Орлов — тряхнуть стариной и «сбацать что-нибудь эдакое». Две недели Антон, приглушенно матерясь, перебирал струны отвыкшими пальцами.

И сбацано было здорово!

Впервые за пять лет бывший наблюдатель почувствовал себя нужным. Частью единого целого, одной команды.

Впрочем, длилось это недолго — до представления Алике, Фредовой жене. Секунду она стояла неподвижно, а потом шарахнулась — как от ужаса; «Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет!» — срываясь на беззвучный крик, повторяла она и металась, сбивая стулья, металась в поисках выхода. Антон знал это состояние — истерика, переходящая в спазм.

— Прости, старик, — только и сказал Фред тем вечером.

* * *

— А потом была эта экспедиция… Практика, знаете? Может быть, она бы не уехала — но ведь я всегда старался держаться. Не показывал виду.

— А оттого только хуже, не так ли?

— Да.

— Вы не могли последовать за ней.

— Индекс здоровья тринадцать. — Неживым голосом Антон процитировал:

«Не рекомендуется покидать Землю. Не рекомендуется вождение любых транспортных средств. Не рекомендуется ношение оружия. Не рекомендуется…»

— Знаю, — кивнул Будах.

* * *

…Первое время она писала почти каждый день. Рассказывала, какая замечательная планета Ружена, как идут исследования, как она его любит. Потом письма стали реже — экспедиция развернула базовый лагерь и принялась за работу. Потом в письмах появился Ян.

«Он настоящий друг. Он помогает мне. Чем-то он напоминает мне тебя». «Сегодня мы с Яном…»

— Потом писем долго не было. И вот… получил сегодня.

«Прости меня, Румата. Мы с Яном решили пожениться. По-настоящему, со святым отцом. Я так счастлива! И хочу поделиться этим счастьем с тобой — первым. Ведь ты был мне как родной, ты научил меня всему…»

* * *

…Тогда, у почтовых ячеек, Румате пришла в голову масса блистательных идей, среди которых ослепительным бриллиантом сверкнула такая: угнать чей-нибудь звездолет, высадиться на Ружене и набить Яну морду.

…Ценитель ночных серенад с верхнего этажа, пристроившийся освежить просохшую было лужу в углу вестибюля, был избит молниеносно и жестоко, после чего, прихрамывая, ретировался, сплевывая на пол кровавое крошево.

— …И тогда я понял, что меня нужно лечить, — закончил Антон.

— Нет, благородный дон, я так не думаю. Вы совершенно здоровы.

Антон удивленно поднял голову. Доктор Будах был серьезен и строг.

— Совершенно, — повторил он. — Видите ли, АГЛ — Арканарская Геморрагическая Лихорадка, — известная также как «черный мор», имеет ряд характерных признаков. Не стану утруждать вас, благородный дон, ненужными сведениями — ни одного из этих симптомов у вас нет. А вот ситуация с лабораторными данными очень любопытна. Экспресс-лаборатория показывает резко положительные результаты…

— Вот видите…

— ….а те же анализы, сделанные вручную, — отрицательны. Все до единого. Похоже, у вас, дон Румата, весьма влиятельные враги.

— Так что со мной происходит, черт побери?!

— Вы, земляне, слишком доверяете слову. Вас нельзя убить стрелой, но слово легко способно отравить вас. Шесть лет назад, когда я попал на Землю, мне хотелось умереть. Я вдруг понял, как мало знаю, как много надо учиться, чтобы быть врачом. И многие говорили, что в пятьдесят шесть лет поздно переучиваться… Чрезвычайно убедительно говорили, к слову. И что есть много других интересных и нужных профессий — ассенизатор, например. Думал о том. Серьезно. Удержало одно: что вы — такие же люди, как мы. Дальше — годы каторжного труда. Иногда казалось, что эти многие правы. И про пятьдесят шесть, и про ассенизатора. Понимал все — и шел. С дежурства в читальный зал — и обратно. Дорогу осилит идущий…

Скажите, дон Румата, вы говорили, что были пилотом. Разве вас не учили, что делать, когда остаетесь в одиночестве?

* * *

…Курс Автономного Выживания. Он проходил его дважды. Общий — для пилотов: «О съедобных травах, как построить лагерь, добыть огонь, наладить связь и оказать первую медицинскую помощь». И специальный курс для сотрудников Института. Кто-то давным-давно назвал его старой каторжной формулой «Не верь. Не бойся. Не проси».

«Но ведь это Земля!» — чуть не заорал Антон.

«Сдали нас, благородный дон. Бывает», — усмехнулся Румата Эсторский.

Он стоял перед зеркалом и смотрел на худого, как вешалка, небритого человека с темными кругами под глазами.

Прошелся по дому… Погладил корешки книг, обложки кристаллотеки. Вот эти — Кирины. А те — его. Сколько раз он садился за них и… засыпал.

А вот — корабли. Бывали дни, когда Антон чувствовал, что стоит на краю срыва. Тогда он брал дощечки, бумаги, острый нож — и собирал модели парусников. Аккуратная, тонкая работа прохладной водой смывала бешенство…

Антон представил этот дом без него.

Решение уйти появилось внезапно, в залитом солнцем вестибюле больницы. Звонкий детский голос в гулкой тишине: «Он потерялся» — вдруг срезонировал в унисон с собственными мыслями: «Я! Это я потерялся!»

Наконец Антон взял самую красивую из моделей, закинул за спину гитару и вышел.

Неподалеку протекала речка.

Антон наклонился и осторожно спустил парусник на воду. Секунду его несло на гребне волны — корабль-птица…

Удалось выбраться из-под второй волны… А потом его накрыла третья… И больше ничего…

Так должны погибать корабли…

* * *

Генералу Святого Ордена

от наместника Ордена

в Арканарской области

боевого епископа

раба Божьего Рэбы

Во имя Господа!

Спешу довести до сведения Вашего Высокопреосвященства, что переговоры наши с доном Кондором протекают благоприятнее, нежели мы даже могли себе предполагать. Именем Господа нашего в скорейшем времени будет покончено с мятежом возомнивших о себе баронов и закон и порядок восстановятся в Арканарской области.

Опасаюсь, однако, что заново придется начинать нам все труды наши в Области, поскольку прахом пошло все, свершенное нами за последние пять лет.

Как, несомненно, известно Вашему Высокопреосвященству, я, недостойный раб Божий, добился умиротворения вверенной мне области. Трудами братьев наших девственница с мешком золота за плечами могла пешком пересечь Область без малейшего ущерба для себя.

Не вражьи войска — безымянный ужас разогнал бы жителей Запроливья, если б не скитались по дикой сайве черные монахи, без отдыха сражаясь с нечистым. Кто б чувствовал себя спокойно даже за стенами своего жилища, если б исчадия Икающего леса проникали бы в обитаемые земли? Кто отважился бы пуститься в путь? Но когда из лесных чащоб, из Питанской трясины и из-за Красного хребта выходят темные силы дьявола, их неизменно встречают смиренные дети Господа нашего.

Есть мечта у меня: понести свет истинной веры в страну сию, именуемую Землей. Ибо многочисленны варвары, населяющие ее, тучны пастбища их, обширны поля — но неведомо им, убогим, Слово Господа.

Понадобились бы мне братья, грамоте земной обученные, опытные в споре и в искусстве ратном, дабы говорили они с варварами на языке их.

Также спешу сообщить Вашему Высокопреосвященству, в дополнение к предыдущему донесению своему, что дивные устройства землян в обращении просты на изумление. Ни малейшей нужды нет знать, как работают они, достаточно умения «нажимать на кнопку», в коем высоком искусстве мы изрядно преуспели.

Теперь относительно вопроса Вашего. Управляется страна сия неким Всемирным Советом, наподобие Соанской Конференции негоциантов.

Размещается пресловутый Совет в здании зело обширном, в Столице. Поразило меня немноголюдие в Совете том. На мой же вопрос было отвечено, что работают тяжко члены Совета, оттого и не могут присутствовать неотлучно. Спросил я тогда, зачем же выстроено здание столь великое и бывает ли, что собираются все члены Совета.

На сие получил ответ, что «полный Совет собирается лишь в чрезвычайных случаях, как неизвестная опасность Земле».

В заключение же желал бы поведать случай столь же куриозный, сколь и поучительный, со мною приключившийся. Видел я еретика и крамольника дона Румату Эсторского…

 

Глава 2

Гитарист

32–33 год

…Дорога. Шершавая и теплая, как спина доброго дракона. Гитара за спиной. Все.

Абсолютно свободен.

Далеко наверху — бездонное синее небо в ярусах облаков. Шелестит, проплывая мимо, древний лес. Теплый ветер играет длинными волосами. Далеко позади оставались Город, Институт, шесть вычеркнутых из жизни лет… Он лежал на спине, смотрел в небо и тихо перебирал струны. Стереть себя и нарисовать сначала… Жизнь лежала впереди чистым листом.

Дорога несла и других людей. Внезапно Антон обнаружил, что распалось постоянно окружавшее его кольцо жалости и опущенных глаз. Он не был больше залитым кровью кошмаром, шесть лет назад вырвавшимся на экраны планеты. И не хотел оставаться сломанной марионеткой.

Мир сверкал яркими красками, как бывает после тяжелой болезни.

Он пел старые, очень старые песни, авторов которых часто и не помнил.

Люди останавливались, садились рядом…

И, прищурившись, тихо кивал головой мрачнейший Десантник с тремя звездами на рукаве, вспоминая что-то.

…Через два дня он встретил попутчиков.

— Wie heissen Sie? — Здоровенный рыжебородый детина, гитара в его руках казалась скрипкой.

— Ru…

Странная штука — интерференция языков. Вместо немецкого память услужливо подсунула арканарский. Только не хватало еще представиться известным всей планете душегубцем.

— Rubi?

— Nein…

— A! Rudi! — радостно взревел рыжебородый, махая рукой второму верзиле. — Willi! Das ist Rudi!

…Вот так Антон и познакомился с Арни и Вилли — нуль-физиками, прямо с Радуги. После десяти лет штурма и натиска Нуль-Т перекочевала в надежные руки инженеров, а физики вкушали заслуженный отдых. Конкретно эти двое намеревались совершить кругосветное путешествие, не слезая с Дороги. Заниматься они соглашались только тяжелой физической работой, а разговоры о работах по физике пресекали в зародыше.

…В путь они двинулись втроем.

Много нового о Земле узнали они за этот год. Поливая потом узкие террасы в Гималаях, где выращивались лучшие магустины, а любые киберы самое большее через полчаса усеивали своими обломками скалистое дно ущелий. Лихо перебрасывая тяжеленные нестандартные контейнеры в космопорту Благовещенска.

Выталкивая на раз-два-взяли снегоход на шоссе у Берингова туннеля.

А дорога-дракон несла их все дальше. Люди собирались, чтобы слушать их песни, а мимо проплывали амазонские джунгли и сады Сахары…

А однажды настало время расставания.

— Ну, Руди, наше путешествие закончено. Оставим грязную работу питекантропам: труд делает обезьяну человеком. Arbeit macht frei. Нуль-физика зовет! Ты-то чем займешься?

— Не знаю пока… Пройду вначале свою кругосветку.

…Без физиков стало хуже. Игры закончились, Антон прямо-таки шкурой чувствовал, как непонятная сила властно тянет его куда-то вниз. Все чаще он знакомился со странными людьми, про которых ни разу не слышал до того. Их было много, и они были очень разными: бывшие Десантники, звездолетчики, ученые.

Объединяло их одно — кровь. Большинство не любили говорить об этом. Некоторые пытались оправдаться. Другие, напротив, были беспощадны к себе.

Сильные люди, сломанные своей совестью… Чаще всего не виновные в происшедшем много лет назад. Охотник, некогда принявший за дичь инопланетчика. Аварийщик, не успевший вовремя. Пилот «Хатанги» («Пятьсот человек, Руди — это было страшно! Пятьсот человек! Если б только я не начал поворот…»).

Или нуль-физик Скляров, считавший себя виновным в гибели двенадцати детей. Как — Антон не понял..

И всех их закручивал невидимый водоворот, затягивая на дно.

Это был какой-то особый мир, бок о бок существовавший с солнечным Полднем Земли — и не пересекавшийся с ним. В мире этих людей всегда была ночь. Мир обожженных Фронтиром, так и не сумевших вернуться оттуда, где все настоящее — и опасность, и смерть. Может быть, их еще можно было спасти, если б каждый не вынес себе вердикт «Виновен» и не подписал своего приговора.

Антон — или Руди-гитарист, как звали его на Дороге, — пел теперь только для них, но этого было мало. И приходилось работать с каждым: слушать, ободрять, пытаться вернуть уверенность в себе, цель, смысл жизни… И брать координаты — на всякий случай.

— Никогда не думал, что из всего, чему учили в Институте, снова пригодится только умение вытаскивать сломленных, — изливал он душу очередному случайному попутчику. Тот — лет на десять старше, на полметра ниже, лысина матово отсвечивала в свете костра. В данный момент попутчика, похоже, больше всего интересовала запеченная в углях картофелина. Тем не менее он отложил в сторону заточенную палочку, поднял голову и бросил на Антона неожиданно острый взгляд.

— Как здоровье почтенного Будаха? — осведомился он.

— Ничего, благодарю…. — машинально ответил Антон. — Говорят, ему лично дон Рэба орден вручили — «Кано Грозного».

Оба расхохотались… И только тут дошло. То, что разговор велся на арканарском, еще полбеды. Но не так уж много на планете людей, навскидку помнящих девиз ордена Кано: «Карающая десница Господа».

— …О, Великая Мать! Руди, вы не представляете, как это увлекательно — руководить страной, скрываясь от собственных аварийщиков. В Кайсане до сих пор поют балладу о тиране, за которым гонялась его совесть. Но еще хотя бы год, а там судить пришлось бы уже победителей. Черт побери, мне осточертела вся та чушь, которой мы занимались! Учиться, защищать диссертацию по теории земельных реформ, чтобы на практике делать нечто совсем противоположное.

Я пытался объясниться с этим чугунным соанским догматиком. Руди, поверьте, это безнадежно! Пришлось действовать самому. Все, что нужно было несчастной стране, — мир да низкие налоги, все остальное образуется само собой.

И сработало, черт побери! Уже сейчас — флот, конкурирующий с соанским, три университета… И не нужно спасать грамотеев — создайте условия, при которых они востребованы. А я вот торчу здесь с вами и готовлю картошку по-варварски…

Между прочим, в Арканаре до них тоже стало доходить. «Никоим образом не запрещать к вывозу драгоценных металлов. Но поощрять ремесла и торговлю — тогда прочие страны отдадут вашей потребные ей золото и серебро». Откуда?

— Отец Тарра?

— Нет, дон Тамэо. «Краткий трактат о средствах снабдить государство в изобилии золотом и серебром». Вы, кажется, были знакомы?

Антон смотрел во все глаза. По уши перепачканный сажей, воняющий рыбой (от Антона, впрочем, разило не меньше — после дня работы на разделке не помогал ни один ионный душ), но веселый и злой — перед ним сидел бывший узурпатор Кайсанский Джереми Тафнат. «Блестящий аналитик, спятивший с пути истинного». Не так оно было, совсем…

— И тут они требуют пропустить через страну славного Арату с его двадцатью тысячами. Нет, Руди, вы представьте — двадцать тысяч головорезов на только что приходящую в себя страну. Великая Мать! Я ведь собирался повесить этого бандита! И повесил бы непременно, если б его кто-то опять не вытащил! Скажу вам прямо: на две трети сказки о неуловимости Великого Разбойника создавались нашей с вами безупречной службой. Нет, Руди, скажите прямо, чего вы ждали? Что, на самом деле, остается делать министру охраны, если с трудом пойманных мятежников освобождают с вертолетом? Послушайте, да, феодальное государство таки может быть гуманным и снисходительным — но если оно сильно. И первыми идут под топор не Ваги с Аратами, а такие вот грамотеи, как те, которых мы с вами спасали.

Или, может, объясните, какого дьявола вы финансировали дона Рэбу? Что вы смотрите так, Руди? Да, представьте, я читал доклад А. В. Симонова, где он всерьез рассматривает участие в арканарской политике Странников. Я плакал! Если б не мой индекс здоровья, я пошел бы и высказал этому Совету все, что думаю. Нет, вы только послушайте: «Так кто же стоял за доном Рэбой?» Да мы и стояли. Все. Например, вы, Руди. Тридцать килограммов золота — при попытке освободить одного только Тату! А знаете, куда пошло это золото? Тема «Мидас», слышали, может? «Некоторые аспекты денежного обращения раннего Средневековья»? Ее, правда, передали кому-то другому, пока меня лечили, но идея-то моя. Монеты из спектрально чистого золота — вот они, мои меченые атомы. Так вот, Руди, деньги, которые вы тратили центнерами, использовались в Арканаре с куда большей эффективностью. Свержение тогдашнего первого министра, к примеру, обошлось вашему дону Рэбе меньше чем в килограмм спектрально чистых монет. А если вы до сих пор полагаете вашего подопечного идиотом, не способным установить зависимость между дармовым золотом и грамотеями, — так перечитайте его вчерашнюю речь во Всемирном Совете.

Ладно, он не нравился вам. Хотя, честно говоря, заниматься экспериментальной историей, ориентируясь на личные симпатии, — последнее дело. Но он вам не нравился.

Продолжаю цитировать доклад дона Кондора: «Государство, ведущее такую политику, обречено». Верно. И я с большим интересом следил за той кампанией. После Питанской битвы дорога на Арканар была открыта. Вздернули бы вашего Рэбу высоко и коротко на доброй ируканской веревке, и никаких проблем. Так какого же лешего дон Гуг предотвращал ируканскую интервенцию?

И объясните мне наконец, кто давал вам задание спасать серых штурмовиков? Где? «Серая радость». Таверна такая, пиво — не Мирза-Чарле, но тоже неплохое. Судя по тому, что я знаю о баронах Бау, поссорившегося с ними можно автоматически заносить в разряд безвозвратных потерь. Это все называется проблемой наблюдателя. На Земле вас учат, что нет ничего драгоценнее человеческой жизни, что туземцы — наши младшие братья. От вас ждут помощи и сострадания. Все это неплохо, но полная чушь. Потому как если пустить в себя всю эту боль — можно быстро подвинуться рассудком. Многим ли вы поможете в таком случае?

Помолчали. Потрескивал костер.

— А что касается ваших угрызений: «Надо было убрать дона Рэбу», — вздор это. Не буду напоминать вам, Руди, о роли личности в истории. Разберем всего лишь роль этой истории в вашей личности. Убрали бы вы, допустим, вашего Рэбу. Далее возможны только два варианта: переворот либо происходит, либо нет — согласны? Во втором случае все кончается благополучно для всех, — кроме дона Руматы, который отправляется на Землю лечиться от паранойи.

— А в первом?

— В первом? В первом переворот таки происходит, после чего поименованному дону Румате сообщается, что именно он своими дилетантскими действиями спровоцировал кровопролитие и ему самое время опять же лечиться.

— Но…

— «Джереми. Он тиран. Он сумасшедший. Его политика неизбежно приведет к войне во всем Кайсанском треугольнике. Погибнут десятки тысяч. Ты должен убрать его.

Молодой и зеленый Джереми Тафнат пытается что-то вякать насчет концепции Бескровного Воздействия. Ему отвечают, что человека можно „похитить, сместить, заточить". И вообще, „при чрезвычайных обстоятельствах действенны только чрезвычайные меры"». Знакомо?

— И что дальше?

— Дальше? Войны, по крайней мере, не было. Ох… сгорела, — горестно вздохнул Джереми, тыкая ножом во что-то круглое и черное. Скрежет получился вполне металлический.

Звездное небо над головой. Дорога-дракон несла куда-то двух бывших наблюдателей. Антону не спалось. Слишком многое стало вдруг понятно, и слишком многое перестало быть понятным вообще.

— Слушайте, Руди, — подал голос Тафнат, — а что с девушкой? Кира Рыжая, не так ли?

Антон промолчал.

— Молчите… Я и так скажу. Пытались вести себя с ней как с товарищем? Понимаете, Руди, феодальное общество — это такая пирамида, на каждом кирпичике которой написано всего два правила: «Угнетать слабых» — «Угнетаться сильными». Или — или. Третьего не дано. Вы не угнетали ее, конечно? И жизнь ей пытались облегчить, наверное? «Облегчающий жизнь» на арканарском — «слуга». Ну и last, but not least. В обществах с разными моральными нормами за одними и теми же поступками могут скрываться совершенно разные мотивы. Вы скажете, что девушка была вам другом. Традиционное общество выразится иначе. Вопрос, кем себя считает девушка?

Антон попытался расслабиться и глубоко вздохнул. Два, три раза… Желание убить было почти осязаемым. Каждое слово попутчика жгло, как клеймо…

— Кстати, Руди, а заметили ли вы, что на нашей доброй планете стало слишком много ручной работы? Та же проклятая сельдь…

— Ну, Джереми, это-то просто. Зачем изобретать сложные устройства, если можно поставить устройство простое, а к нему — надрессированного арканарца. «Это работа для арканарца», как сообщил мне вчера сопляк-практикант. Святой Мика, я собирался становиться пилотом, но на практике оказался на китовой ферме. Разделка туш — работа не для слабонервных и брезгливых. И ничего — работали. И хорошо работали. По вечерам напропалую ухаживали за девчонками. Было даже такое место «ловерс дайм».

— Что ж, теперь это — «работа для арканарцев». Несомненный плюс: высвободилась масса средств и умных голов — на пользу человечеству.

— Как объяснила мне парочка очень симпатичных нуль-физиков, одной из причин прорыва в нуль-физике стала широкая доступность ульмотронов.

— А на У-конвейерах теперь — одни арканарцы. Знаете, Руди, Земля ведь начинает зависеть от них. Кстати, вы заметили, что обе стороны не в восторге друг от друга? Мы их считаем варварами, они нас — бездельниками и развратниками. Ладно, спите, Руди. Попробую еще одну испечь.

Когда Антон проснулся, Тафната уже не было. Лишь записка с номером видеофона, приколотая к покрытию дороги бриллиантовой брошью с вензелем Кайсанского царствующего дома.

Это было утром.

А тем же вечером Антон наткнулся на объявление.

«В Службу Галактической Безопасности требуется работник по контролю за архивом. Без ограничения индекса».

— Здравствуйте, Антон Константинович. Наслышан о вас, наслышан. Сидоров. Михаил Альбертович.

Они были ровесниками. Может быть, и встречались — биолог и пилот, когда Антон гонял транспортники на Владиславу. Любопытно, чем же он ухитрился так досадить душке Горбовскому, что тот собственноручно списал его с ЕН-17? Потом была робинзонада на Пандоре, как раз когда Антон проходил подготовку в Институте. Никто не знает, что Сидоров пережил там, в диких джунглях, за те два года. Во всяком случае, будучи спасенным экспедицией все того же Горбовского, он вернулся на Землю, где немедленно поступил в СГБ. На этом любая открытая информация о нем заканчивалась.

— Да, Антон Константинович, архивариус нам необходим. Архив СГБ — трехсотлетней выдержки авгиевы конюшни. Работа не тяжелая, но нудная. Стажер у меня там сидит, кибернетист, полгода уже умоляет, бедняга, сменить его.

С вашим делом я ознакомился. Простите, но я считаю, что в провале вашем виноват только Симонов, Александр Васильевич. Исключительно! Простите еще раз, но это вопиюще. Агент находится на грани срыва, что, кстати, видно невооруженным глазом, и никому нет дела! Я бы, Антон Константинович, отозвал такого агента на следующий день после того, как он без служебной необходимости завел себе любовницу из местных. Впрочем, к делу это не относится.

Так вот. Работник в архив нам нужен. Но взять вас я не могу. Фамилия известная, крылатая. Понимаете ли, реноме у СГБ и так поганое. Еще и Румату мы не потянем. Видите ли, у того же… как его… а! гитариста Руди и то больше шансов, чем у вас. Вы меня поняли?

Антон понял. Ровно в 07.00 следующего утра Руди вешал свою гитару на стенку архива СГБ.

* * *

Генералу Святого Ордена

Именем его,

от наместника Ордена

раб Божий

в Арканарской области

Рэба.

боевого епископа

раба Божьего Рэбы

Во имя Господа!

Спешу довести до сведения Вашего Высокопреосвященства, что за сей год премного изучили мы нравы и обычаи варваров, Землю населяющих.

Прежде всего, люди, с которыми мы здесь говорили, лучше всех из открытых нами до сих пор. И мне кажется, что среди язычников нет ни одного народа, обладающего преимуществом перед ними. Это люди очень приятные в общении, в большинстве своем добрые и бесхитростные, люди удивительной чести, которые ценят ее больше всего на свете. Все умеют читать и писать, что послужит большим подспорьем в деле распространения Слова Божия и ускорит заучивание молитв. Имеют только одну жену. Чистоплотны сверх меры, совершают омовение даже по нескольку раз в день, на что следует обратить внимание братьев наших, дабы следовали они обычаю сему неукоснительно.

И никогда я не встречал людей, настолько честных и не склонных к воровству. Они не поклоняются идолам в образе животных. Многие из них верят в людей из глубокой древности, которые, насколько удалось понять, жили как философы.

Больше всего меня в этой стране удивляет, как спокойно относятся здесь к величайшим и омерзительнейшим из грехов. Причина в том, что прошлые поколения привыкли жить в них, а настоящие берут с прошлых пример. Многие живут с женщинами во грехе. Детей по рождении у родителей отбирают и отдают в обучение. Смыслом жизни почитают работу. Если не работают — мучаются.

Узрев, с какой легкостью можно вырастить плоды истинной веры в душах в этих землях, не будет неуместным написать во все главные монастыри Ордена, дабы очистить нашу совесть и озадачить их разум, поскольку с помощью их многочисленных достоинств и знаний можно было бы излечить столько зла, обратив множество верующих в веру Господа Истинного.

Похоже, этой зимой мы будем заняты составлением грамоты о том, что связано с верой, на земных языках, настолько сжатой, чтобы иметь возможность опубликовать ее, дабы наша святая вера распространилась во многих местах, раз уж мы не можем быть повсюду.

На сем заканчиваю, молясь о том, чтоб Господь наш позволил нам почувствовать в наших душах свою святейшую волю, чтоб мы в совершенстве ее исполнили.

 

Глава 3

Комкон-2

11 ноября 33 года

Новый этап начинался с двери без таблички. За дверью имел обретаться угрюмого вида юноша, сосредоточенно разглядывающий терминал БВИ. По экрану, вращаясь, скользили сверху вниз причудливые четырехугольники.

Услышав стук двери, юноша торопливо прикрыл монитор документом с шапкой «Только для членов Мирового Совета». «Графическое кодирование секретной информации», — догадался Антон. Лицо юноши показалось ему смутно знакомым.

— Петя!

— Ру…

— Руди, меня зовут Руди. А мне говорили, будет стажер.

— Я — стажер.

— Подожди… Ты ж уже был стажером! Тогда, на Базе.

— Был. И тогда, и теперь, и через десять лет… Надоело оно мне, Руди. И архив этот осточертел. Хорошо, что ты здесь: сдам эту пыльную свалку — и ноги моей тут больше не будет.

— Стоп! А ну рассказывай!

…Зал застыл. Еще звенел в ушах сорванный отчаянием крик с экрана: «Помощь посылайте, черт побери! Здесь человек умирает!!!»

И суровый голос с другого монитора: «Не сметь! Эксперимент!» Глаза дона Кондора были страшны, может, страшнее, чем происходившее сейчас в славном городе Арканаре, на улице Котельщиков, 8. И никто из находившихся в зале не подозревал, что ничего от них, в сущности, не зависит. Потому как аварийная команда вылетела еще несколько минут назад — по команде с Земли.

…Планета содрогнулась, когда обычная новостная трансляция сменилась кромешным ужасом. Землянин, посланный, чтобы служить и защищать, — полуголый дикарь, залитый кровью, своей и чужой. Мечутся в сумасшедшей пляске клинки, жутко сверкают в свете факелов белки глаз и оскаленные зубы. И обошедший весь мир кадр: медленно-медленно оседает человек в черном, безуспешно пытаясь зажать ладонью дыру в груди, и хрипит «мама!». Что означает это слово на арканарском, населению сообщать не стали. По цензурным соображениям.

Всемирный Совет встал на дыбы. Потом потребовал объяснений. Директор-основатель Института Экспериментальной Истории Эмиль Фенериги объяснения давать отказался и немедленно подал в отставку.

Объясняться пришлось спешно отозванному из Соана Александру Васильевичу Симонову. Пятнадцатилетний опыт феодальной интриги оказался бессилен перед двумя сотнями разъяренных врачей и учителей, с ужасом разбиравших материалы Института.

Потом шок сменился чувством огромного стыда. Двадцать лет на глазах у землян погибали люди. Умирали от голода, от болезней… Люди, рожденные равными, ничем не отличавшиеся от землян. Которых можно и нужно было спасти.

Антон только диву давался: можно было подумать, дети какой-то другой планеты уже второе поколение играли в Арату Красивого и Сатарину Беспощадного. Вот уж воистину, лучше раз увидеть, чем сто — прочитать.

Все программы Института были свернуты, разворачивался «Рог Изобилия» — огромная спасательная операция КОМКОНа под прямым контролем Совета.

…Первое время арканарцев привозили без всякой системы — лечили, давали возможность учиться и работать.

Некоторое отрезвление наступило после Мятежа.

И вот тут-то на сцене появились официальные власти Арканара.

…В общем-то выступление дона Рэбы в тот день должно было стать чистейшей формальностью. Совет благодарит епископа Арканарского за мужество и находчивость при «стихийных выступлениях», епископ выступает с ответной речью. Четверть часа на все, затем Совет переходит к более серьезным вопросам. Например, пересмотру всей арканарской стратегии Ямакавы и избранию нового председателя. Присутствовало довольно много историков и этнографов. Для них это было весьма любопытным экспериментом: дикарь во Всемирном Совете. А дикаря-то не было. На трибуну поднялся нестарый еще человек в костюме по последней земной моде — неброском, но подобранном с большим вкусом. Безукоризненно выбритый, красиво седовласый. И речь его сразу пошла в неожиданном направлении. Он говорил о трагическом недоразумении между народами двух планет. О средневековой дикости. О том, что и землян, и Святой Орден привела в Арканар общая цель: учить и защищать. О том, что понять — не всегда значит упростить.

Выступление шло в прямой трансляции, и Антон до сих пор помнил удивленный возглас одного из историков: «И про этого человека нам рассказывали столько мерзостей?!»

«Вы превосходные специалисты, — между тем говорил дон Рэба. — Скажу честно — я не понимаю и тысячной доли того, что знает каждый из вас. Но я разбираюсь в людях». Засим представитель Арканара указал, что его попечением давно уже создана и действует Патриотическая школа, где учатся самые талантливые из молодых арканарцев — безотносительно к происхождению. Каковая школа с успехом могла бы отбирать и подготавливать кандидатов для обучения на Земле, а впоследствии — отчего нет? — проводить это обучение непосредственно на месте. И высокочтимый отец Кин будет всецело «за», если во вверенном ему учебном заведении будут преподавать специалисты с Земли. Заканчивалась речь призывом сотрудничать плечом к плечу.

На том же заседании дон Рэба был почти единогласно избран членом Мирового Совета. Следующим вопросом Совет утвердил статус Патриотической школы, одобрил проект «Рог Изобилия» и вновь избрал своим председателем профессора Ямакаву. А также большинством голосов отклонил одинокое предложение Алана Шинохара (Сорбонна) просмотреть сцены практических занятий выпускников школы, отснятые в Веселой башне. «Хотелось бы напомнить уважаемому коллеге, что и его университет был основан как школа Инквизиции. Не следует применять стандарты современной морали к обществу, находящемуся на иной ступени общественного развития».

Теперь, пять лет спустя, был готов уже второй выпуск.

На фоне таких исторических событий никто не обратил внимания на списание с Базы стажера Ангелова за «безответственное проникновение в систему всепланетного вещания, повлекшее за собой утечку закрытой информации, чреватую массовым этическим шоком».

И уж совсем незамеченным остался чей-то ответ на вопрос относительно судьбы бывшего наблюдателя: «Мы не дадим ему стать героем».

Все это и многое другое изнывающий от скуки все-еще-стажер нашел в БВИ — в ходе пресловутого «безответственного проникновения». Собственно, это проникновение да загадочные четырехугольники — вот и все, чем он занимался в архиве. Как, впрочем, и в предыдущих трех местах, как только осознал, что стажа ему не подпишут — никто и никогда.

* * *

Архив СГБ был обширен.

Помимо документации Службы поступали сюда и ежедневные сводки аварийщиков. Впрочем, активно использовалась только небольшая часть подвалов.

Дальше начинались километры пыльного кристаллохранилища, плавно переходящего в стеллажи пожелтевшей бумаги, — там хранились архивы всех спецслужб мира. Забираться еще глубже не рекомендовалось. Именно здесь держали оборону последние из офицеров мятежного генерала Зун Паданы, некогда захвативших здание Службы Безопасности ООН. Семьдесят лет прошло с того лихого времени, но и по сей день попадались тут мины-растяжки и невзорвавшиеся снаряды. Говорили, что до сих пор бродит в этих подземельях легендарный полковник Мартинес — в лохмотьях камуфляжки, со спутанной седой бородой и вычищенным до блеска АК-147.

День начинался всегда одинаково: приходил контейнер со свежими кристаллами. За пару часов Руди с Петей раскладывали их по свободным гнездам. Собственно, на этом работа в архиве заканчивалась.

Как-то Антон поинтересовался, почему этим не может заниматься кибер. Петя сделал страшные глаза и оглушительно зашептал:

— Ш-ш-ш! Не можно! Устав СГБ!

После чего, как всегда, погрузился в загадочные четырехугольники. Антон сел писать:

«Здравствуй, малыш. Очень скучаю по тебе. Как ты там?..»

Дальше не шло — хоть сдохни. До спазма. Уже две недели. Да и о чем? Последнее письмо Киры было коротким:

«Понимаю, что огорчишься, но больше отвечать тебе не смогу. Понимаешь, Яну очень неприятно, что его жена перед Богом, — (тут у благородного дона Руматы вырвался ядовитый смешок),  — переписывается с посторонним мужчиной. Тяжело говорить об этом, но больше мне писать не надо. Твои письма будут автоматически пересылаться обратно».

Прочитав эти строчки, Руди долго сидел в сумрачном молчании. Потом повернулся к Пете и странным голосом попросил выяснить, при каких обстоятельствах он, Руди, со своей чертовой дюжиной в индексе может отправиться на Ружену. Петя приморозил очередной падающий четырехугольник, поколдовал с минуту над терминалом и извлек на экран «Кодекс индексов». Который сам Антон безуспешно разыскивал уже пять лет.

Та-ак… «Ради спасения жизни»… не убедишь… «Решением Мирового Совета»… безнадежно… «Особо ценный/незаменимый специалист». Гм? Попробовать?

Он попробовал. Забросил все дела. Пытался читать оставшийся от Киры том «Основ молекулярной биологии». Мало что понял и еще меньше запомнил. Сейчас мучительно продирался сквозь «Фауну и флору планеты Ружена». Получалось плохо. Склонностью к естественным наукам Антон не страдал никогда. Что, кстати, еще в школе отметила комиссия по распределению. Все эти копошащиеся гады вызывали чувство какого-то атавистического омерзения. Да и биологический жаргон понимал с пятого на десятое. Чего стоило хотя бы такое: «эцидии без перидиев». Что? Без чего? И почему должны быть с? Всего несколько строчек, и он проваливался из осточертевшего подвала в зеленый мир Ружены.

Летали радужные рэмбы, колыхались высокие голубоватые травы, а навстречу ему шла Кира.

Щелкнуло окошко рассылки.

— Ру… Руди, тут «Вестник космобиологии» прислали. Это тебе, что ли?

— Ага. Спасибо. Ну как, Петя, завтра последний день?

— Последний! Сдаю эту барахолку — и в кругосветку. С гитарой. Руди, может, передумаешь, вместе махнем? Нет? Очень жалко ведь! Ну подумай еще!

Петя обернулся к Руди и осекся. Тот сидел очень прямо и, не отрываясь, смотрел в журнал.

— Эй! Что случилось-то? «О некоторых особенностях строения дыхательной системы псевдонасекомых Икающего леса (Арканар)», — прочитал стажер. — Руди, ты что, настолько биологией увлекаешься?

В следующее мгновение он едва успел уклониться от летящей ему в голову «Фауны и флоры планеты Ружена».

Когда дверь за Руди захлопнулась, Ангелов озадаченно пожал плечами и вернулся к четырехугольникам.

Тем же вечером на пороге бара «Микки-Маус», что в Мирза-Чарле, возникла мрачная фигура.

— Биологи есть? — хрипло поинтересовался Антон.

Биологов в баре не оказалось.

— Водки!

Пить придется одному, и это плохо. Но Пашке разрешили вернуться в Ирукан. А теперь и Кира в Арканаре. Да и его тянет туда — почти с той же силой, что когда-то на Землю. Похоже, сместился центр мира. И находился он там, где прошла их молодость. Где было точно ясно, где друг, а где враг. Вокруг было море грязи — но чувства были чище. Да и сами они — лучше. Антон вдруг вспомнил: ночь, колышущийся свет свечей. И их, совсем еще молодых, первый день на планете, произносящих клятву наблюдателя: «Мы с тобой изменим этот мир».

Не нужно обманывать себя: он никогда не станет хорошим биологом, а значит, не сможет поехать к Кире. Потому что тридцать семь — не восемнадцать, потому что, пока он будет читать про живность Икающего леса, Кира уедет куда-нибудь на Пандору… А он будет все глубже увязать в очередной бумажной работе.

Антон поднял стопку с кристально-прозрачной влагой, поднес к губам — и тут на него накатило. На секунду ему открылась картина будущего. Годы, долгие годы, серые, пустые. Нелюбимая работа. Полное одиночество. Вечная усталость. Вечный страх окружающих. Люди — входящие и выходящие, не оставляющие никаких следов в его жизни. И никакой надежды на перемены — потому что все дело в нем самом. Очень аккуратно он поставил наполненный до краев стакан обратно на скатерть и вышел.

* * *

Следующий рабочий день Антон начал с того, что приколол к двери лист с надписью широким стилом: «Комиссия по контролю за архивом». Стажер, с любопытством наблюдавший за его эволюциями, покрутил головой и поинтересовался, где он, Руди, видит Комиссию?

Антон обернулся, усмехнулся одними глазами, потянулся к видеофону и сказал — как гвоздь забил:

— Будет Комиссия!

Кристаллы они раскидали очень быстро. Темп задавал неизвестно откуда взявшийся («Комиссия, значит? Ай да Руди!») невысокий лысый человечек.

Закончив с работой, Ангелов уже собрался вернуться к четырехугольникам, как с неудовольствием обнаружил, что терминал занят.

Джереми с интересом осмотрел помещение, на мгновение зацепился взглядом за все еще валяющуюся на полу «Флору и фауну»:

— Ну-ну, и вы собирались поражать ее этим? А вышивание крестиком не пробовали? Биологию она и сама знает, следовательно, воспринимает как женское дело. Тут другое нужно. Например: ради любимой женщины привезти на Ружену арканарского попа. И сочетаться освященным церковью браком. Вам ведь такая мысль не приходила?

— Джереми, это же бред!

— Для вас. Для меня. Для молодого человека. Но не для вашей девушки. А теперь она в Арканаре? — Похоже, раскрытый «Вестник космобиологии» тоже не ускользнул от внимания Тафната.

Руди вновь почувствовал закипающее раздражение:

— Они там все биологи. Они ж совсем как дети — дальше своих тараканов ничего не замечают. И это в теперешнем Икающем лесу! Где партизанская война! А меня с ней нет.

— Тоже ощущение связанного по рукам и ногам? А дети играют над пропастью?

Руди промолчал. Обернулся к растерянно топчущемуся стажеру.

— Скажи, Петя, а зачем тебе это вообще нужно — проникать в закрытые области БВИ?

— Так… интересно же…

— Интересно… Объясним, Джереми, откуда берется информация? В ваше время эту лекцию уже читали?

— Ру-уди… За кого вы нас принимаете, за меднокожих варваров? Наше время — это ровно за пять лет до вас. — Он обернулся к Пете. — Петр… э-э…

— Рупертович.

— …Рупертович. Известно ли вам, что девяносто процентов секретной стратегической информации можно получить обработкой совершенно открытых источников? Что искать будем, Руди? У тебя есть идея, Kamerad, иначе ты бы меня от важных дел не отрывал. Так?

— Так. — Антон ввел в графу «Поиск» ключевое слово «Необъяснимый». — За год?

— Месяц, не больше. Не будем зарываться.

Необъяснимых фактов за месяц обнаружилось три.

«Смерть каляма Де Кау».

«Необъяснимый случай посттравматической регрессии биоблокады».

«Необъяснимое исчезновение кота».

— Ну-с, с чего начнем, благородные доны? — откинувшись, полюбопытствовал Тафнат.

— Регрессия… Посттравматическая… И пишут же люди! С каляма, наверное.

Смерть каляма Де Кау наступила, судя по всему, от естественных причин, и не было в ней ничего необъяснимого или загадочного.

А заинтересованность СГБ в судьбе заурядного, в общем-то, животного объяснялась незаурядными обстоятельствами появления его пять лет назад на борту патрульного корвета «Сайгон». Каковой корвет третий месяц находился в одиночном плавании у берегов Новой Зеландии. И появление в его столовой голодного каляма — создания добродушного и мирного, но ни разу не морского, с полным правом могло относиться к явлениям необъяснимым.

Калям, оказавшийся вдобавок ручным, скоро стал общим любимцем команды, к необходимости карантинного осмотра отнесшейся без всякого энтузиазма. Впрочем, энтузиазм аварийщиков также быстро сошел на нет, и дело ушло в архив.

— Давайте думать логично, благородные доны, — сказал Тафнат, когда они расселись вокруг терминала, — Если где-то на Тихом океане появляется калям, то, как сказано в одной старой книге, где-то в другой точке пространства калям исчезает. А поскольку калям ручной…

— Уже проверил, — поднял голову Петя, — не теряли калямов. В тот год, по крайней мере.

— Точнее, не сообщали, — поправил Руди, — а вообще-то что-то в этом есть. А если проверить точную дату появления каляма?

На пятое апреля двадцать восьмого года приходилось лишь одно событие. Но какое! Катастрофа на Радуге. Планета-полигон нуль-физиков. Неэкранированные нуль-камеры. Первый в истории удачный нуль-переброс. Волны вырожденной материи, побочный эффект неэкранированного нуль-перехода, надвигающиеся с полюсов на экватор. Собственно, в тот день людей спасли два капитана. Капитан «Тариэля-Второго», добрейший Леонид Андреевич Горбовский, наплевав на решение местного Совета, эвакуировавший с планеты детей. И капитан «Стрелы», трижды за день совершивший невозможное. В первый раз — пройдя за три часа десятичасовым маршрутом. Во второй — ровно за восемь минут приняв на борт почти все остававшееся население планеты. И в третий — на ручном управлении подняв лайнер-звездолет с электроникой, вчистую сожженной магнитным импульсом Волн.

— Гм… И что, эта зверюга с Радуги?

— Не знаю, Руди. Меня больше удивляет его кличка. Де Кау. Петр Рупертович, что такое Де Кау?

Спустя десять минут вниманию собравшихся были представлены:

а) горы Эспиньяса де Кау на севере провинции Алтарве;

б) португальская водяная собака Кау-де-Агуа (сочетает в себе умелого рыболова и прекрасного охотника. Веками разводилась на Пиренейском полуострове);

в) ихтиолог Де Кау, в 1842 году описавший камбалу звездчатую.

— А еще это может быть на английском, — больше про себя отметил Джереми. — «Deer cow» или «Dear cow». Руди, как вообще выглядят эти калямы?

— Отпадает. Большеглазые. Пушистые. Не похожи ни на коров, ни на оленей, ни на собак, ни на камбалу и ни на ихтиологов. Кстати, был еще дон Кэу.

— Если «де» — дворянское звание… Нет. Надо по-другому. — Тафнат отошел к видеофону. — Алло, корвет «Сайгон»? Капитан Джексон? Очень приятно. С вами говорят из Комиссии по контролю СГБ… Шторм? Пардон… Не будете ли вы… так любезны объяснить, почему корабельный калям был назван Де Кау?.. Не понял?.. Понял… Благодарю!

Он вернулся к терминалу.

— Все гениальное просто, благородные доны. «Каляма звали Де Кау, потому что его так звали».

— Не понял?

— Кличка была у него на ошейнике.

— Понял! Петя, сможешь увеличить нам ошейник?

После нескольких малопонятных манипуляций с голограммой перед ними повисло изображение старого кожаного ошейника. Можно было разобрать полустертые буквы:

"DE СКОЕ"

— Ckoe… Коу… Похоже на маори… Петр Рупертович?

— Проверяю… Нет… Не упоминается.

Тут-то Антона и осенило. Он нашарил стило и добавил еще два штриха — прямо по монитору. И наступила тишина.

— Руди, а вы гений, — наконец выдавил Джереми, — DETCKOE. Просто Детское.

— Так, нашел. Детское — поселок-интернат на Радуге. Пятого апреля двадцать восьмого года уничтожен Волной. Не восстанавливался. При эвакуации пропали без вести/предположительно погибли двенадцать детей и воспитатель. Доступ к информации закрыт согласно Закону о Тайне Личности.

Потом два часа они вручную перебирали архив спутниковой съемки за 05.04.28. Потом Руди орал в видеофон на какого-то Склярова, чтобы тот не задавал лишних вопросов, а живо брал нуль-Т на Окленд.

Из Окленда они шли на глайдере, и вел машину Петя, и вел плохо, и Руди поминутно порывался перехватить управление, а Скляров ничего не понимал, а на острове им навстречу высыпала толпа детей, даже не детей, а скорее подростков, а с ними был огромный чернокожий человек, и человек этот бил огромного нуль-физика по лицу, а тот только хохотал счастливо, и Петя сказал, что, может, он сошел с ума, а Джереми сказал, что такое бывает. А Руди сказал, что им пора исчезать…

Словом, когда они вернулись в Комиссию, до конца рабочего дня оставалось еще минут двадцать. За дело пропавшего кота садились в самом радужном настроении.

Выяснилось, что кот пропал у Натальи Чанг, 47 лет, проживающей по адресу: Буковая улица, 12, буквально в двух шагах от здания СГБ.

Собственно, никаких больше сообщений от Натальи Чанг не поступало, так что кот скорее всего счастливо нашелся. Однако все же решили заглянуть и справиться. Буде же означенный кот не объявился, взяться за дело со свежими силами на следующий день

Впоследствии Антон часто упрекал себя в легкомысленности. Но ведь это был первый день их работы. И только что им здорово повезло. И в конце концов, это же была старушка-Земля, их город…

…Что все пошло не так, они стали осознавать уже в безлюдном вестибюле. Не было, казалось, ничего подозрительного, но и признаков жизни тоже не было. Не стучали двери, не слышалось шагов. Оглушительная тишина стояла на Буковой, 12. Цепочку с разорванным ошейником, забрызганным темным, найдут уже после… А тогда Джереми наконец сформулировал то неясное, что тревожило их с момента появления в этом доме:

— Пандорой пахнет.

Следующая ошибка — что они не покинули здание немедленно и не вызвали аварийщиков. Но играл еще в крови дорогой коньяк победы. И они поднялись на 23-й этаж и увидели двери. Бесконечным рядом. Распахнутые, проломленные, вынесенные с рамой. В этот момент они и собирались повернуть — слишком страшно оказалось то, что находилось за любой из этих дверей.

Но уже возник где-то под потолком отвратительный, стремительно приближающийся вой, а потом они увидели тускло отсвечивающие в свете ламп ряды бельм.

В руках у Руди появилась неизвестно откуда взявшаяся труба, и этой трубой он сплеча врезал чудовищу. Трижды встречались металл и псевдохитин полуметровых клешней, а потом труба со звоном улетела куда-то, пол ударил снизу, и Антон увидел над собой все три ряда верхних ногочелюстей и грязно-белое брюхо. Из брюха дюймов на десять торчал заостренный скол трубы. А в противоположный ее конец клещом вцепился бывший тиран Кайсанский и методично, оборот за оборотом, сокрушал нервные узлы, грациозно уворачиваясь от беспорядочно сучащих клешней.

Это уже потом выяснится, кто из жильцов провез сувениром с Пандоры яйцо ракопаука. Уже потом найдут выползки в вентиляционной сети. И потом же обнаружатся в архиве заявления жильцов о пропаже остальных домашних животных, о странных звуках под потолком. И потрясет Антона почти недельное существование в самом центре города дома-призрака, не вызвавшее ни у кого особого интереса.

А в этот момент они стояли, тяжело дыша, над тушей мертвого ракопаука («И размер-то меньше среднего, я б на такого и патрона-то пожалел») и приходили в себя. Наваливалась привычная усталость, дрожали ноги, и Ангелов, не попадая непослушными пальцами по клавишам, выбивал на видеофоне: «Мама, я живой». А Джереми сообщил, что именно так, и никак иначе, охотятся на аллигаторов в Кайсане:

— «И горестно рыдая, отрезал ему голову». Откуда?

Дилетантов — счастье. После первых успехов наступило затишье. Ничего не происходило.

Вдобавок какой-то остроумец догадался сократить надпись на двери, и скоро вся СГБ знала, что в ее подвалах обитает таинственная служба КОМКОН-2. Тройка архивариусов-неудачников вопиюще не соответствовала гордой аббревиатуре, обозначающей для Земли и Системы штурм и натиск. А если учесть индекс здоровья двух третей комиссии, автоматически ставящий крест на дальнейшей карьере, то «Команда Конченых» была еще самой корректной ее расшифровкой.

Комиссия не реагировала никак.

Каждый день они раскладывали кристаллы и перерывали архив в поисках «необъяснимого». Закончив, поднимали древние, бумажные еще книги, которыми никто не интересовался минимум полвека. Садились за чтение. Петя уже знал: самое большее через десять минут Руди и Джереми начнут ругаться — вполголоса, на жестком, чужом языке. Лица у них при этом будут совершенно чужие, отчаянно злые.

Пете становилось жутко от этих лиц, от этих книг, от того, что он читал в них. От техники допросов и приемов вербовки. От премудростей слежки и секретов ухода от нее. От инструкций, как сломать человека и как не сломаться самому. Однажды он спросил напрямик.

Джереми долго ругался на незнакомом языке. Потом ответил:

— Реморализация. Мозги раскисли, понимаешь? И у меня, и у Руди.

Удобный стул архива временами казался Антону страшнее кресла Тоца-Воителя — со всеми его тридцатью двумя пыточными приспособлениями. Каждый день приходилось вступать в борьбу с собой. Мозг отказывался удерживать в памяти что-либо. Потом наглухо забывал английский — и Руди тупо разглядывал непонятные закорючки. Потом пытался спастись в убаюкивающем тепле воспоминаний.

Вспоминался их с Кирой первый год на Земле. Они были счастливы, и никто им не был нужен — кроме друг друга. Первое время Киру очаровали самые обычные детские игрушки. Она сама ведь была ребенком, лишенным детства.

На второй же день Антон принес ей огромного плющевого медведя — и до сих пор помнил, какими глазами она смотрела на подарок.

…Руди почему-то не мог вспомнить, когда на Киру стали оглядываться на улицах. Ему самому несладко приходилось в то время: бесконечные комиссии, врачи, психологи. И первые испуганные взгляды друзей. И подступающее одиночество. Кира ходила с ним на все заседания. Он пытался отговорить ее, она удивленно поднимала на него глаза: «Но ведь это же из-за меня. Тебя судят за то, что ты спас меня. Тебя ведь не повесят, нет?»

Антон смеялся долго. А отсмеявшись, вдруг увидел Киру по-новому. Невзрачная замухрышка превратилась в прекрасную девушку. Рыжий крысиный хвостик рассыпался по плечам локонами тяжелой меди…

Из транса его обычно выводил Джереми — ботинком, по голени. Впрочем, Тафнату приходилось не слаще, и через пару минут уже Руди возвращал его на грешную землю. Тем же методом.

Петя в это время учил арканарский. Заржавевшие за годы безделья шарики проворачивались туго. Приходилось тупо повторять:

— «Керу» — «убивать». «Лягу» — «красть». «Яшма бака» — «рыжий ублюдок». Руди, что за язык?! У них нормальные слова-то есть?

— Есть. Но меньше. И ими нынче не пользуются. А ну, стажер, как будет «убитый»?

— «Кара».

— Убитая?

— «Караа». Руди, а когда я все это выучу?!

— Будешь учить ируканский.

Потом все втроем шли в спортзал. Тренировались жестко, на измор, по системе субакса, которым несчастный Ангелов отродясь не занимался. Он страдал, а начальство рычало не по-человечьи, а успокоившись, добавляло, что с такой реакцией все они уже сто лет как «кара бака» и что место им всем нынче в чумном обозе.

Потом Петя перемещался домой. Едва переставляя негнущиеся ноги, добирался до кровати и проваливался в сон с неизменной последней мыслью: завтра же, утром, писать Сидорову, заклинать всеми богами отправить на любой из полюсов, но забрать из этой пыточной. Он уже не видел, как Руди нависал над видеофоном, связывался с десятками номеров, как они с Джереми встречались со странными, иногда совершенно жуткими людьми, и что те делали дальше. Он не знал, что по всей планете, в десятках библиотек, спортзалов и тиров мучительно рычат и ругаются люди — на адовом пути возвращения к себе.

Вернуть удавалось не всех.

Джордж Ленни сошел с ума после того, как его друга-однокурсника сожгли заживо меднокожие варвары, а он наблюдал, не имея права вмешаться.

А вот Сергей Кожин. Один из самых результативных наблюдателей. Личность почти легендарная. В свое время полдесятилетия координировал работу всех землян на планете. За это же время написал три фундаментальных исследования, в которых расширял и дополнял базисную теорию феодализма. По его книгам учились и Антон, и Джереми. Плюнув на принцип невмешательства, освободил из Веселой Башни и вывез в Соан Кингу Араканарского. Наверное, рассчитывал на то, что победителей не судят. Ведь именно на основании этого прецедента Институт посчитал возможным внедрить ограниченного бескровного вмешательства. Он был прав. Победителей не судят, их лечат.

Когда Кожину предложили вернуться в дело, он посмотрел на Антона тусклым взглядом, помолчал. Потом тихо произнес:

— Мне это больше не интересно. Прошу прощения.

20 января 34 года

…Через пару месяцев Антона пригласил к себе Сидоров (Атос — для друзей и за глаза).

— Рад вас видеть, Руди. Как, освоились?

— Благодарю, Михаил Альбертович, вполне.

— Контролируете архив, значит.

— Думаю, что да.

— А Роберт Скляров, значит, сам пропавших детей нашел?

— Сам, — безмятежно согласился Антон.

— Сам… А ракопаук с Буковой, двенадцать, получается, сам сэппуку сделал?

— Сделал. — Антон принял вид «лихой и придурковатый», коий положено иметь перед ликом начальства, дабы «не вводить в смущение разумением своим».

— Допустим. А во имя чего это он сэппуку совершил, не подскажете ли? Или это флюктуация такая?

— Флюктуация. — (Главное — побольше убежденности в голосе.) — А мы-то напугались, думали, совсем карачун. А он — бац — и сдох.

— Руди, зачем это вам?! — В голосе Атоса клокотало бешенство, но глаза искрились смехом.

Всей Галактике было известно: Атос-Сидоров неудачник. Безнадежный и окончательный. Всеми, без исключения, провалившимися делами Сектора руководил именно он, как становилось известно после громкого разбора на следующий день. Крохи его успехов тонули в море неудач. Это становилось притчей во языцех: успехи у рядовых сотрудников и крах за крахом у начальства.

Но несмотря на это, Сектор работал эффективно. Заинтересовавшись, Антон поднял старые отчеты, где и обнаружил, что неудачи постигали как раз те операции, к которым Атос был непричастен. И ответственность за них он брал исключительно постфактум, прячась за чужие неудачи.

— Хорошо, Руди. У меня задание для вас. Вы должны найти человека. Опасного человека. Поступить с ним вы вправе по своему усмотрению. В идеале этим человеком интересуется доктор Александров на предмет реморализации, но никаких инструкций давать не стану. Решать будете на месте. Любое из принятых вами решений будет мной одобрено.

31 января 34 года

Он нашел ее в полумраке зала Леонардо.

Она сидела на полу, поджав под себя ноги. Худенькая. Чуть раскосые синие глазищи смотрели куда-то вдаль. На коленях у нее лежал планшет. Летал по белому листу карандаш, стремительно набрасывая первые контуры эскиза.

Такой Антон увидел ее впервые за эти десять лет.

Сабина Крюгер. Пугало всего Института. В ней каждый видел себя — каким мог бы стать, и это было страшно.

Впервые планета услышала о ней пятнадцать лет назад — талантливый, поразительно одаренный ребенок. В 11 лет она писала удивительно светлые стихи, позже ею же положенные на музыку. Их — в ее же исполнении — до сих пор брали с собой в дальние экспедиции. В 12 увлеклась живописью, говорят, перед одной из картин Сабины полчаса простоял в молчании сам великий Сурд. В 13 — закончила школу. Ей пророчили великое будущее, Сабина пошла на курсы Наблюдателей. В 16 оказалась в Эсторе.

Тогда-то они повстречались впервые — опальный дон Румата и фрейлина императрицы, блистательная дона Ита. В ту встречу Антона поразили ее непосредственность и какая-то внутренняя свобода.

А через год Сабина пропала. Предполагали самое плохое. Как им казалось, самое. Поиски ни к чему не привели, а искали на совесть. Потом она начала убивать. Фантазия ее была неисчерпаема — арбалет и яд, духовая трубка и кинжал фанатика.

Первого министра Империи охраняли так, что и мышь не пробежала бы. Несколько пудов пороха превратили в дым и министра, и охрану.

Пугали непредсказуемость и необъяснимость убийств. Логики выбора жертв не понимал вообще никто. Императрица и мятежный принц, потом брат герцога Ируканского, ценнейший агент дона Гуга. Чумой пройдясь по Ирукану, она вдруг снова возникла в Метрополии, в одну ночь вырезав 85 гвардейцев дворцовой охраны. Затем исчезла, пронеслась убийствами в далеком Убане… Ее видели одновременно в нескольких местах. О ней рассказывали сказки. Она стала сама по себе легендой — в Запроливье имя доны Иты вызывало мистический ужас.

При этом Сабина продолжала отсылать на Землю аккуратнейшие отчеты, по крайней мере, до первой попытки эвакуации. После которой ушла в автономный режим.

За два года одиночного существования она показала себя гением индивидуального террора. Для нее не существовало ни тормозов, ни запретов. Не было заповеди во всех трех религиях Империи, которую она бы не нарушила. Количество убийств перестало поддаваться учету — похоже, множество трупов просто списывали на нее.

Четырежды по ее следам посылали наемных убийц. Наемники неукоснительно возвращались, убивали заказчиков, после чего с сияющими глазами шли на эшафот.

Антон собственным глазами видел в архиве запрос в БВИ на «вампиров ИЛИ (истребление нечисти)», подписанный «дон Кондор».

…Ее настигли в Эсторе. Суд был молниеносным, спасательная команда успела лишь к концу казни. Умирающую, с переломанными ногами и руками, сняли с колеса и отправили на Базу. Она выжила. Сказались и биоблокада, и искусство врача, и невероятная жажда жизни. Все, кто видел Сабину на Базе, описывают бледное молчаливое создание, с трудом передвигающееся вдоль стен больничного отсека. Отправляя ее на Землю, дон Кондор выделил в сопровождение четырех самых опытных аварийщиков. На космодроме Сабину Крюгер встречала целая команда психиатров во главе с доктором Александровым. Но в пункт назначения «Призрак» не прибыл. Обнаружили его лишь спустя полгода, абсолютно случайно, на заброшенном космодроме Алькантара. Звездолет был совершенно пуст.

Чтобы найти Сабину, Комиссии понадобилась неделя. Со стороны это, наверное, выглядело игрой. В этой игре Руди играл за Сабину, Джереми за всех, кто охотился за ней. Стороны делали ходы, а Петя Ангелов сидел на терминале и искал любые намеки на связь предложенных в игре решений с реальной жизнью.

Игра началась в Эсторе. Практически сразу же обнаружилось, что идея сдать Сабину имперским властям исходила от дона Кондора, была одобрена директором Фенериги и утверждена на закрытом заседании Совета.

Семь лет непрерывной смены адресов, имен, профессий разматывались, как огромный спутанный клубок, и вывели их в этот зал Лувра.

— Сабина, — тихо позвал Антон.

— Итак, Сабина Крюгер… В Комиссии по Контролю за архивом СГБ…

Атос говорил ровным, даже каким-то сонным голосом, и Антон всерьез озаботился, что всех их выкинут из Службы немедленно.

— Руди, вы отдаете себе отчет в том, что эта женщина опасна? Я не специалист и не могу точно определить степень ее патологии, но она больна и нуждается в лечении. И вы по-прежнему настаиваете, что она принесет пользу именно в Комиссии?

— Да, Михаил Альбертович.

— Готовы ли вы взять на себя полную ответственность за все действия и поступки Сабины Крюгер?

— Готов — на все время, пока возглавляю Комиссию по контролю.

— Готовы ли вы пресекать любые попытки Сабины Крюгер покинуть пределы архива?

— Мы не тюремщики, — резко ответил Руди.

— Я знал, что вы не согласитесь, — улыбнулся Сидоров. — Тогда «покидать архив только в сопровождении одного из сотрудников Комиссии».

— А если чрезвычайные обстоятельства?

— Чрезвычайные? В архиве? Впрочем, да… гм… Ну, в случае чрезвычайных обстоятельств она сможет покинуть архив, если получит разрешение от одного из вас.

— Согласен.

— Что ж… СГБ нужен архив работающий… Но помните — вы в ответе за нее.

* * *

Генералу Святого Ордена

от наместника Ордена

в Арканарской области

боевого епископа

раба Божьего Рэбы

Во имя Господа!

Стило остановилось. Дон Рэба на самом деле не знал, что писать дальше.

Вот уже почти семь лет, как он живет на Земле этой странной жизнью.

Какой легкой и простой казалась миссия вначале! С каким жадным любопытством слушали их земляне, как читали святые книги, переведенные для них! Многие знали их почти наизусть…

…Знали. Но веры в них не было. Иногда епископу Арканарскому казалось, что они вообще не способны верить ни во что. Богомерзкое «Подвергай сомнению» было начертано в их сердцах.

Теперь, годы спустя, дон Рэба знал и причину.

Давным-давно, еще во времена Пица Первого, страшная смута исказила этот мир. Тогда-то они убили священников и забыли святых. Последняя битва между Добром и Злом закончилась здесь задолго до его рождения.

Сомнений не оставалось — этот мир был миром дьявола.

…Их двести пятьдесят в этом мире — во главе с отцом Шигой. Цвет Ордена. Лучшие, вернейшие дети Господа, пришедшие сюда, чтобы дать варварам Слово Божье. Все держат себя в руках, и всем это очень трудно. Каждый день вступают они в бой с дьяволом, и всё вокруг помогает нечистому. И только вера, истинная вера может противостоять дьявольскому хитроумию и сатанинским искушениям. Но порой даже к нему приходят сомнения и отчаяние. И тогда он спрашивает себя: да полно, люди ли это?

Дон Рэба отложил ненаписанное письмо и вынул из широкого рукава сутаны «Слово Святого Мики». Книга раскрылась на «Возращении»:

«И пришел Господь к своим — и свои не приняли его. И рекли — „Будем, как боги". И сказал Бог — „Прокляну". И проклял.

И были посланы два ангела Его, и страшен был лик их, и имели они молнии в руках своих и власть, чтоб судить судий и казнить палачей. И ад следовал за ними».

Торжественно-мрачные слова и чеканная ясность древнего прорицания родниковой водой смывала одурь, накопившуюся за день в Совете.

И наступило прозрение.

Дон Рэба схватил чистый лист и начертал:

«Тогда, Господи, сотри их и создай заново.

Раб Твой

 

Глава 4

Перец отца Кабани

29 июля 36 года

06.00

Они готовились к этому дню долго. И все равно он застал их врасплох.

…Первым в то утро пришел Джереми. Вежливо поздоровавшись, как обычно, заперся в соседней комнате. Некоторое время оттуда доносилось неразборчивое бормотание. Похоже, Джереми был здорово рассержен. На пару секунд он повысил голос. Пете удалось разобрать несколько фраз на кайсанском:

— …Ни за что не повинуйся! Нам не нужны чужие земли. Явится гонец от императора — скажи, что требование выполнить невозможно. Будет настаивать или появится снова — повесь. Повесишь двоих-троих, больше посылать не будут. А если все-таки пошлют, значит, дело серьезное. Тогда готовься. Укрепляй заставы на…

Бормотание продолжалось еще минут десять, затем стихло. Джереми вышел мрачный, как туча, с неудовольствием оглядел привычную картину — Петю на терминале.

— Опять всю ночь сидели, Петр Рупертович?

— А, Джереми, тут интересное, идите сюда, — радостно завопил Ангелов.

Тафнат задумчиво покачивался на каблуках.

— А ну пойдем.

— Куда? Тут…

— «Тут» — подождет. Идем.

Петя встал, страдальчески скривился и поплелся на затекших ногах за Тафнатом. «Вот каково, значит, было русалочке», — пришло в голову.

Безлюдные в этом часу подвалы СГБ закончились дверью с готической надписью «Музей».

Хранителем музея СГБ Джереми стал несколько лет назад. Стосковавшись по хоть какому-нибудь стоящему делу, он взялся за музей с кипучей энергией. Сменил экспозицию. Оборудовал «Оружейный зал», разместив там богатейшую коллекцию СГБ. Ту самую, что его предшественники уже полсотни лет держали в запасниках, полагая никому не интересной. Коллекцию пришлось долго приводить к кондиционному виду, так что практически ежедневно Тафната видели с каким-нибудь невообразимым стволом. Не прекращая разговора, он разбирал, чистил, смазывал…

Джереми выписал даже настоящий тренажер-симулятор «Пандора ВР-9». Пете пришлось его вначале устанавливать, а потом зачем-то перепрограммировать под обстановку земных городов. С тех пор Ангелов здесь не бывал, но слышал, что посетители валят валом. И на оружие, и на аттракцион. Странный, правда, говорят, народ — все больше с чертовой дюжиной в индексе.

«Ага, небось пока я систему налаживал, кто-то тише воды был. Феодал!» — тяжело ворочалось в невыспавшихся мозгах.

Порывшись среди экспонатов, Джереми вручил Пете тяжелый автоматический пистолет и впихнул в дверь с черепом и костями. Оглядевшись, Ангелов обнаружил, что оказался на улице — причем зачем-то с оружием в руках. Рассеянно моросил дождь, куда-то шли люди, доносились обрывки разговоров. В следующее мгновение все изменилось. С подлетевших флаеров посыпались неприятные люди с автоматами, загремели выстрелы. Петя, застыв, смотрел, как оседает на землю молодая красивая женщина. Потом крепко сжал пистолет и начал стрелять. Куда-то бежал, что-то кричал… И наступила темнота. Звенело в ушах, сердце билось где-то в горле. Приоткрылась дверь.

— Выходите, Петр Рупертович.

Петя все еще немного злился на Джереми и на себя («Не разобрать симуляции! Позорище!»). Однако в целом он был доволен:

— Как я их всех! А, Джереми?

— Двести пятьдесят шесть раз.

— Что, стольких?

— Нет, столько. Двести пятьдесят шесть раз убили вас, Петр Рупертович.

Он кивнул на экран. На экране Петя азартно палил в белый свет. Автоматчика у себя за спиной он, похоже, попросту игнорировал. Автоматчик время от времени стрелял Пете в затылок, после чего злорадно хохотал и показывал непристойные жесты согнутой рукой.

Петя покраснел и поклялся в следующий раз вначале орать код бессмертия, а потом уже разбираться.

Тафнат перезарядил пистолет и повел Петю обратно. Огромный зал был пуст и затемнен. Виднелся лишь тускло подсвеченный сзади силуэт.

— Ну, действуйте, Петр Рупертович.

Ангелов принял поданный ему по всем правилам — рукояткой вперед — пистолет, крепко зажмурил правый глаз, старательно прицелился и нажал на курок. Пистолет рвануло из рук.

— Не так! Прицеливайтесь не глазами — пусть за вас думают мышцы.

После третьей обоймы силуэт наконец засветился одинокой пробоиной. Петя возгордился. Тафнат чуть заметно усмехнулся:

— «Имея дело с такими стрелками, чувствуешь себя в безопасности лишь за мишенью». Кто сказал?

— Сократ, разумеется. Привет, Джерри, — донеслось от дверей.

Джереми обернулся к вошедшему:

— Казик! Какими судьбами?

— Тоже вступил в клуб лунатиков. Пардон?

Петя протянул пистолет Казимиру. Тот стрелял от пояса, очень быстро, так, что через пару секунд центр силуэта повис лохмотьями.

— Джерри? Что ты думаешь про хороший спарринг в шесть часов утра? — поинтересовался он, возвращая оружие.

— Выбор оружия за вами, благородный дон.

Понаблюдав пару минут за лысым человечком, резво раскручивающим огромный меч-двуручник, Ангелов вернулся к терминалу.

29 июля 36 года

06.15

Дона Рэбу трясло. Бледный, осунувшийся после трехдневного поста, он стоял на коленях перед Микой Пронзенным. Холодный липкий пот накатывал волнами. Кто бы узнал члена Мирового Совета в этом смертельно испуганном немолодом человеке?

— Господи! Господи! Страшно мне, Господи… Не могу… Отврати от меня…

Он долго лежал так, простершись ниц… И вдруг ощутил, как снисходит на него ледяное спокойствие:

— А впрочем… Твоя воля да будет свершена…

Встал. Отряхнулся. И как встарь, в Питанской битве, скомандовал:

— Облачаться!

29 июля 36 года

06.30

— А вот гражданин начальник идут, — щегольнул Ангелов недавно вычитанным архаизмом. — Не выспались.

— Сабину вчера на концерт водил, — пожал плечами Джереми. — Бедняга. Разница во вкусах у Крюгер и Руди — все равно что у самого Руди и среднестатистического арканарца. Концерты, выставки и черт знает что еще. И одну не выпустишь, и последнего удовольствия лишать нельзя. Хватит с нас и одного партизанствующего призрака.

— Джереми, а ты Мартинеса видел?

…Зато Сабина умела рассказывать. Все так же не прекращая зарисовок. О чем угодно. Именно от нее Антон узнал, что знаменитый «Ветер» Сурда обречен был погибнуть на Радуге и ради его спасения сам художник отказался от предложенного ему места на «Тариэле». Что «Черный квадрат» первоначально написали для оперы «Победа над Солнцем», и олицетворял он там Солнце. Что…

Потом они возвращались. И в какой бы город их ни заносило, у Сабины всегда находилось несколько слов о каждом переулке и о каждом здании. Да чего там — создавалось впечатление, что каждый камень был ее хорошим знакомым. В рассказах Сабины оживали улицы, дома — и те, кто в этих домах жил. Руди казалось, он заглядывает в окна чужих жизней: тут водилось опасное привидение, там арестовали поэта, бросившего вызов диктатору, а вот площадь Янцзы появилась после падения в центр города одноименного планетолета.

А вчера концерт давала сама Сабина. «Святой Мика!» — только и сказал Руди, обнаружив огромный стадион забитым до отказа. А потом на сцену стремительно взлетела тонкая фигурка. В руках у Сабины появилась странной формы скрипка, и грянуло… Два часа стремительная, неудержимая музыка заводила людей, поднимала на ноги — сидеть под нее было просто невозможно. Антон стоял в первом ряду и смотрел на Сабину, какой он ее никогда до того не видел — с горящими глазами, раскрасневшуюся, двигавшуюся в бешеном ритме и задающую тот же ритм для тысяч человек…

Когда все кончилось, она легко спрыгнула с помоста — с огромными букетами в руках, смеющаяся, ликующая, все еще живущая в темпе своей музыки. Подала руку Руди — тот физически ощутил на себе несколько тысяч завистливых взглядов.

И пошла обратно, на глазах становясь все тем же тихим, молчаливым созданием, безвылазно живущим в крохотной комнатушке архива СГБ.

…По дороге на работу Антон решил заглянуть к Будаху. Профессор был у себя. Кабинет заполняли какие-то коробки, груды неупакованных кристаллов..

— А, доброе утро, благородный дон Румата. Как раз собирался прощаться.

— Уезжаете? А я поблагодарить вас хотел за все.

— Возвращаюсь, дон Румата. Возвращаюсь домой. Там — нужнее.

— Куда, в Ирукан?! Но герцог?..

— Да, конечно… А герцог… Как говорят у нас, «от палача да знахаря не зарекайся».

— Подождите, почтенный Будах. Разве вам плохо здесь?

— Хорошо. Вот только… — Доктор назидательным голосом процитировал:

— «Не следует гостю беспокоить хозяина свыше меры. А ежели обеспокоит, да возьмет хозяин палку в руку свою». Так учат нас отцы церкви. Вы прекрасные люди, и мне совсем не хочется дожить до того дня, когда вы «возьмете палку в руку свою».

— Да что вы, доктор Будах, кто говорит о палке?!

— Э-э, дон Румата… Вы слишком долго жили среди нас. В некотором роде вы стали одним из нас. Вы любите одних, ненавидите других — но видите в нас людей. Большинству землян остаются лишь непонимание и стыд. А стыд, в котором боишься себе признаться, влечет за собой злобу. Вот так-то… Сегодня еще сходим с коллегой Протосом во Всемирный Совет. Третий год порывается он мне показать, как ваш мир управляется. А завтра — Ирукан. Снова ируканский воздух, море… Не обижайтесь, дон Румата, но часто мне кажется, что здесь все — ненастоящее. Простите.

— Не за что. Увидите Киру — передавайте приветы.

— Она разве?..

— Да. Биологическая экспедиция. Удачи вам, доктор. Спасибо за все.

— И вам удачи. Прощайте!

Уходя, Руди обернулся, последний раз взглянул на старого врача. Таким Антон и запомнил его — склонившимся над столом, маленьким и непреклонным.

29 июля 36 года

07.00

В Академии КОМКОНа-2 разбору рабочего совещания от 29 июля посвящено целых два часа — как яркому примеру неудачного распределения приоритетов.

— Вот так и вышло, — подытожил Руди, — пройти за линию оцепления в принципе возможно. Но нам там не прорываться надо, а работать.

— А работать нам аварийщики не дадут, — хлопнул ладонью по столу Джереми. — «Не знаю вас», значит. Откуда?

— Дюма-старший. «Десять лет спустя». Монк про Карла Второго, — отбарабанил Ангелов.

Тафнат растерянно переглянулся с Руди. Тот улыбнулся.

— Все верно, Джерри. Ты, кажется, ждал другого ответа? Ладно, Петя, что у нас за ночь?

— Белая Орша. Поселок отдыха в ста шестнадцати километрах к югу от Саратова. Население сто сорок восемь человек. Бесследно исчезли сто двадцать три человека, находившиеся вчера в поселке. Как и в обоих предыдущих случаях, наблюдается значительное повышение концентрации озона. Анализ достоверности р<0,001. А полчаса назад по закрытому каналу Аварийной службы передали, что во всех помещениях поселка обнаружены следы янтарина.

— Оп-паньки, приехали. Странники?

— Ну, Руди, что делать будем? С боем прорываться?

— Выслушаем предложения. Начнем с младших. Петя?

— Мне кажется, прорываться нам необязательно. Я могу снимать информацию напрямую с мониторов аварийщиков, так что…

— Гм… Здорово. Это вы обязательно сделайте, Петр Рупертович. Вот только аналитики у Аварийной службы — специалисты высшего класса. Где они прошли — дилетантам вроде нас топтаться нечего. Глазами надо посмотреть.

— Сабина?

Сабина сидела, с ногами забравшись в свое кресло. Взгляд отстраненный и бессмысленный. Ангелов, нередко остававшийся в архиве на ночь, знал, что она способна сидеть вот так часами совершенно неподвижно, глядя куда-то вдаль. Впрочем, от заточения своего она, похоже, особо не страдала, ночи напролет читая какие-то пожелтевшие бумаги из дальних секторов архива. Дальше музея она вообще не забредала.

— Сабина?

— Смотреть нечего, — чуть хрипловатым скучным голосом наконец ответила она, — Десятая выставка, а смотреть нечего. Ни одной приличной картины с начала года.

— Понял. Запишем в план. Джерри?

За столом царила атмосфера нормального творческого бардака, ставшего в будущем фирменным стилем КОМКОНа-2. Кадровому работнику СГБ или КОМКОНа-1 с их полувоенной дисциплиной КОМКОН-второй показался бы сборищем штатских шалопаев. Да любой юнец, рискнувший обсуждать приказ, вылетел бы с громким треском из КОМКОНа-1 и без особого шума — из СГБ. А в КОМКОНе-2 такое творилось сплошь и рядом.

— Итак, Странники, — сказал Руди, и мгновенно наступила тишина. Мнения были выслушаны, теперь прерогативой руководителя было — решать. — В поселок пойдет Джереми. В обеспечении работаю я. Сабина дежурит по архиву. К Пете же судьба жестока. Петю мы попросим написать отчет по делу каляма Де Кау. Атос за горло берет.

Петя собрался закатить очи горе, представив себе написание отчета по операции, имевшей место два года назад. Будь то приказ — он бы и поспорил, и дурака повалял. Но просьбы начальства в Комиссии обсуждению не подлежали.

— Та-ак, — Руди пролистывал список кодовых названий, — что бы выбрать под прикрытие? «Прекрасная незнакомка»? Закрыто. «Белое Безмолвие»?

— Южное полушарие, — покачал головой Тафнат, шаря рукой на дальнем стеллаже. — Не сегодня.

— «Серый забор»?

Джереми оглушительно чихнул, наконец обретя в облаке пыли пластикатовый пакет. Помедлил и вскрыл пакет по шву. В дверь неуверенно стукнулся кибердворник. Сабина заломила бровь. Петя страдальчески скривился.

— Что-это-такое? — придушенным голосом спросил он.

— Селедочные головы. Разделка. Тридцать тысяч в день. Помните, Руди? — Из пакета появился свитер неопределенного цвета.

Антон мечтательно улыбнулся:

— Может, «Третья Русалка» — в тему, так сказать? Уже лучше. — Джереми натянул второй свитер, в лучших арканарских традициях забил его в штаны и перетянул широким кожаным ремнем. — Руди, займитесь «Завтраком Туриста». Вам все равно, а мне приятно. Дело, вроде, несложное — пропал из Физического музея комплект сталкерского снаряжения — вторая половина прошлого века. Самое необъяснимое, кому и на черта могло понадобиться это старье.

— Займусь.

— Хорошо. Итак, «каждый лох пойдет туда, где дорога удобнее». Откуда?

— «Анабазис». Ксенофонт. Двинулись, Джерри.

Они вышли. Сабина забрала контейнер с кристаллами и шаткой походкой поплелась вглубь кристаллохранилища.

Петя завесил экран отчетом, а понизу пустил ленту закрытой информации Мирового Совета.

Новости были поразительными.

Тут был и доклад этнографической экспедиции — с неопровержимыми доказательствами существования на территории древнего Арканара развитой техногенной цивилизации.

И официальный запрос Совета в Арканарское посольство.

И недоуменный ответ посла Арканарского, по совместительству члена Мирового Совета, дона Рэбы, в коем все заинтересованные лица отсылались к уже лет пять как изданному широким тиражом трехъязычному переводу «Слова Святого Мики». Петя от души развеселился, обнаружив цитаты из этого издания под грифом «Только для членов Мирового Совета»:

«И не стало голода и болезней. Обрели они крылья — летать над небом. И сошли тогда с небес Иные, и исчезли в грозе города малые и великие. И восстал на них епископ святой, и пал, громом сраженный».

— Слышишь, Сабин, — заорал он, — полный Совет собирается! Дон Рэба речь говорить будут.

— Митю Аткинса надо найти, — тихо сказали у него за спиной.

Петя вздрогнул и попытался прикрыть окно БВИ. Сабина, работы которой, по Петиному опыту, оставалось еще часа на два, стояла прямо у него за спиной, и кристаллоконтейнер был совершенно пуст.

— Кто это?

— Художник. Очень хороший художник. Мой друг. Искусство для него — жизнь. Последние семь месяцев — ни одной новой картины.

— Странно, — согласился Ангелов.

— Петь, можно я пойду, а? — робко спросила Сабина.

Петя аж стал дюйма на два выше — никто и никогда еще не спрашивал у него разрешения. Тем более таким голосом.

— И ты меня покидаешь? Ладно, иди.

Все так же пошатываясь, Сабина поплелась к выходу.

А Петя задумался о коллегах. Вдруг до него дошло, что и Руда, и Джереми никогда не улыбались. Смеялись — да, часто, неприятным, лающим смехом. Он немного побаивался их — обожженных судьбой. Сабина была другой. Чуткой, утонченной. И улыбка у нее была какая-то поразительно искренняя, беззащитная. Не покидало ощущение ошибки. Ну не могла тихая, умная Сабина совершить и сотой доли того, в чем ее обвиняли. Петя понимал, что работа в Комиссии для нее — самая настоящая тюрьма. От этой мысли поднималась огромная жалость. Ничего страшного не случится, если дать ей чуток развеяться.

Потом Петя вошел в систему кодированной связи Аварийной службы и немедленно думать забыл про Сабину Крюгер. У аварийщиков кипели страсти:

— Вот он, в кустах! Валь, Саш, обходите! Справа!

— Есть! Спасибо, Первый. Руди, этот район объявлен зоной бедствия, ваше нахождение в нем мешает работе Аварийной службы.

В отдалении жалостливо забасили знакомым голосом:

— Вы не имеете права, мы…

— Первый, не теряй его из виду. Поднимай в воздух еще два детектора.

— Не теряю. Как на ладони… И в ультрафиолетовых, и в инфракрасных. Исчез!

— Как исчез? Координаты? Первый, координаты?!

— Передаю координаты.

Секундное затишье. Потом орут все.

— Река! Он в реку ушел!

— Шестой, двенадцатый, блокируйте русло.

— Сева, Джонни, вот он. — Азартные молодые голоса.

— Вижу, Первый. — Плеск воды.

— Руди, этот район объявлен зоной бедствия…

Минутная пауза. Потом кто-то флегматично сообщил:

— Первый? Это Шестой. Не скажу ничего нового, но мы его опять потеряли.

— Первый, это Пятый. Прошу прощения, у меня срочный запрос на БВИ. Что это за форма жизни? — На микроголографии копошилось что-то шестиногое и неприятное.

— Пятый, пересылаю. Шестой, не сказал бы, что удивлен, рекомендую продолжать поиски.

После минутной паузы:

— Пятый, ответ на ваш запрос.

Xenopsilla cheopis (син. блоха крысиная) — вид кровососущих насекомых отр. Aphaniptera; эктопаразит крыс, песчанок и других животных, может переходить на человека; переносчик возбудителей чумы, эндемического сыпного тифа и некоторых других риккетсиозов.

— Пятый, что у тебя происходит?

Из наушников доносился голос с ужасным арканарским акцентом: «Начальник говорить, носить кибера. Моя кибера носить». — «Сюда нельзя, здесь запретная зона». — «Моя твоя не понимай. Моя говорить, носить кибера».

— Пятый!

— Первый! Виталий Балтазарович! Спасайте! Тут питекан… арканарский уборщик киберуборщика притаранил, ломится. А на нем, на рабочем, то есть, этих ксенопсилий до чертиков. И вонь, топора три-четыре, не меньше.

— Пятый, отставить балаган, объект движется на вас.

— А с арканарцем? Что с арканарцем делать?

— Оставьте его в покое, займитесь делом!

29 июля 36 года

08.00

Антон в шестой раз выслушал сакраментальное «Этот район объявлен…», с завистью наблюдая, как арканарский рабочий удаляется вглубь закрытой зоны.

— Так, да, питекантропу, значит, можно, а мне, землянину…

— Руди, вам не стыдно?

Честно говоря, Антону было очень стыдно. Валять дурака, мешать занятым своим делом людям. Но играть полагалось до конца.

Арканарец как раз остановился, стер пот с лысины, переложил поудобнее искалеченного кибера («Два-три раза ломом, не иначе»), обернулся и сплюнул через плечо: «Менты позорные!»

— Что он сказал? — поинтересовался у Руди аварийщик.

— Древнее арго. Некоторые придают сакральный смысл. Может, пропустите, а? — Антон безнадежно махнул рукой и потащился обратно, раскланиваясь на ходу с аварийщиками.

Некоторое время он возмущался их малоубедительными попытками изображать случайных прохожих, потом порадовался: «А может и хорошо, что мы на Земле разучились вести высокопрофессиональную слежку?»

Над головой у него, наподобие журавлиного клина, неспешно плыл десяток детекторов воздушного наблюдения.

29 июля 36 года

08.30

Наушник опять взорвался хором голосов:

— Первый, Первый, мы его опять потеряли!

— Внимание! Всем постам!

У Ангелова затрещал видеофон.

— Петя, как отчет?

— Нормально, Руди.

— Вот что, оставь его пока. И попробуй выяснить, как вскрыли стенд со сталкерским снаряжением.

— Сделано, Руди. Нормально, открыли ключ-доступом.

— Чьим?

Петя походя взломал защитную систему Физического музея.

— Вот. Ключ-доступ на имя Айзека Бромберга, сотрудника музея.

— Найди его.

— Ключ или Бромберга? Шучу, шучу!

Ангелов снял с БВИ видеофон Бромберга и набрал номер. На экране возник немолодой человек.

— Здравствуйте! А где Витя?

— Здравствуйте, молодой человек. По всей видимости, вы ошиблись.

— Ой, извиняюсь!

К моменту разъединения на экране уже светились координаты, считанные с сети связи.

— Руди? Бери — он в Бостоне, Массачусетс.

— Хорошо. Будут меня спрашивать, скажешь — в Мирза-Чарле, пьянствую. В депрессии. По случаю провала операции. Про депрессию не забудь. И займись отчетом.

Петя вздохнул.

29 июля 36 года

08.45

— Мить! Мить, ты дома? — звонкий молодой голос.

Он распахнул дверь — и в ушах зазвенел погребальный колокол.

Человек, называвший себя Дмитрием Аткинсом, знал, что сегодня умрет. Всю ночь он провел в молитвах и к утру ощутил себя «увядшим листом, готовым упасть». Он был готов к смерти. Но не такой.

Сказано:

«Смерть неосознанная есть смерть, смерть осознанная — бессмертие». Сейчас перед ним стояла Смерть Истинная, ужас его самых жутких снов. Смерть смотрела на него чуть раскосыми глазами — открыто и доверчиво.

Смерть улыбнулась — светлой и беззаботной улыбкой.

— Зна-а-чит, Митя, — колокольчиком прозвенел ее голос.

Говорят, «назови чудовище по имени — и сгинет».

— Дона Ита, — выдохнул человек — и Сабина прыгнула.

29 июля 36 года

08.50

…Джереми шел по единственной улице Белой Орши. Чистенькие типовые коттеджи, зеленые палисаднички. Никаких следов борьбы. Люди просто исчезли.

Еще вчера тут был тихий сонный поселок. Сейчас тишиной и не пахло. Носились аварийщики с портативными анализаторами, разворачивались какие-то кабеля — и никто не обращал внимания на то, что прямо-таки резало глаз. Следы мобильного утилизатора, прошедшего через городок уже после того, как выпала роса, то есть уже после исчезновения полутора сотен человек. Тафнат перекинул кибера на другое плечо и пошел по следу.

29 июля 36 года

09.00 (местное время 00.00)

…Руди настиг его уже за проволочным ограждением, на самом подходе к проржавевшему насквозь плакату «Осторожно, мины». Походя удивился, как мог немолодой уже человек настолько играючи пройти в темноте все эти спирали Бруно и детекторные поля. Шел тот вроде не спеша, но таким широким шагом, что не всякий догонит.

— Доктор Бромберг! Доктор Айзек Бромберг! Стойте! Остановитесь! КОМКОН-2!

Человек даже не обернулся. Антону показалось, он расслышал бормотание:

— Сейчас посмотрим, какой ты КОМКОН.

Все так же, не сбавляя темпа, Бромберг вышел на минное поле. Поминая всех святых, Антон двинулся за ним, стараясь ставить ногу след в след.

— Доктор Бромберг! Объясните, зачем вы взяли из музея сталкерское снаряжение?

Вот тут-то доктор Бромберг и остановился. И не только остановился, но и обернулся. Руди смог разглядеть длинный острый нос с горбинкой, длинный подбородок и очень высокий лоб.

— Не понял, молодой человек! Вы что, называете меня вором?! Айзек Бромберг никогда и ничего не крал. Айзек Бромберг взял то, что принадлежит ему.

— Вам?

— Мне. Я был сталкером. Вы что, не знаете? Как вас зовут?

— Руди.

— Хорошо, Руди, идите сюда, поговорим.

29 июля 36 года

09.05

…Петя Ангелов раскалился до последнего градуса бешенства. Проклятый отчет не сходился. Откуда-то, одна за другой, вылезали все новые нестыковки. Например, в отчете указывалось, что именно гибель детей была причиной, по которой молодой и перспективный Роберт Скляров бросил нуль-физику. А БВИ упрямо утверждал, что физик Скляров покинул Радугу не в 28 и даже не в 29 году — в 31-м.

Тут еще требовательно зазвенело где-то в углу. Петя попытался вызов проигнорировать. Зуммер замолк. Потом завелся снова.

Видеофон обнаружился в ящике стола Руди — древний, с помутневшим и растрескавшимся экраном. Слегка попахивающий все той же сельдью. Индикатор зарядки мигал на последнем издыхании.

— Упорный, как подшипник, — сообщил Ангелов видеофону. — Ну?

— Дон Румата? — осведомились с жутким акцентом.

— В Мирза-Чарле дон Румата. Депрессия у него.

— Га? — Похоже, слово «депрессия» в словарный запас говорившего не входило.

— Ну… неприятности…

В этот момент окончательно разрядившийся видеофон прощально пискнул и погас. Петя уронил его обратно в ящик. За это время он пришел к выводу, что дело темное и лучше всего будет пообщаться непосредственно со Скляровым.

Роберт сиял. «Совсем изменился человек», — порадовался Ангелов.

— О, Петя! Как ты? Как Руди, Джереми?

— Лучше всех! Роберт, тут у меня небольшой вопрос. Скажите, вы говорили, что покинули Радугу из-за гибели детей.

— Да, конечно… Это было…

— А в каком году?

— Сейчас, минутку… В тридцать первом.

— Роберт, но катастрофа была в двадцать восьмом?

— Как в двадцать восьмом? Не путаешь? — Короткое молчание, и чуть растерянно: — Да, на самом деле…

— Так из-за чего же вы ушли?

— Я же сказал! А… кажется, припоминаю… После той катастрофы там была такая ужасная атмосфера… Кто-то даже погиб… И Волны эти — раз в месяц… Бункеры высокой защиты… Ты не представляешь, Петя, каково это, неделями жить без окон и питаться одними концентратами.

— Роби, а откуда Волны? Ведь эффективное экранирование нуль-камер изобрели уже в том же двадцать восьмом.

За это утро Петя основательно поднахватался в истории нуль-физики.

— Не знаю, — чуть не плача ответил Скляров, — это Гофман… Нет, тогда он уже погиб… А, вспомнил, проект Маляева. «Тьма». Звездолеты для полета к черным дырам. На них ставили неэкранированные нуль-камеры.

— А зачем? Это давало какие-нибудь преимущества? Их же нельзя использовать вблизи планет.

— Не знаю… Так было надо! — И, внезапно разозлившись: — Да что ты ко мне пристал?! Оставьте меня в покое!

Экран погас, лишь мерцала в углу надпись:

«Доступ с вашего номера на номер „Роберт Скляров" заблокирован абонентом».

«Вот и поговорили, — удивленно подумал Петя, — Гм… это Джереми говорил, что девяносто процентов всей секретной информации можно получить из открытых источников? Ну, проверим». И он с головой ушел в технологию изготовления неэкранированных нуль-камер. Через некоторое время ему повезло. Петя так и не понял, для чего нужна деталь стандарта ГАЛСТ-379894-27, но это было не так уж и важно. Главное, она была положительно необходима для создания неэкранированной нуль-камеры и не использовалась больше нигде. Плюс к тому обладала серийным номером. В годы с 28-го и поныне было выпущено 49 таких деталей — с номерами от 26 до 74. Ангелов дал поиск на корабли, для которых заказывалась эта деталь. Результат был странным — 49 кораблей, от зонда до лайнер-звездолета. Корабли находились в консервации, разбросанные по космопортам Галактики. Называлось все это «Проект Йормала». Непонятки множились, как кролики.

«Если готовился массовый штурм черных дыр — почему об этом не сообщали? Почему операцию законсервировали? Зачем нужны неэкранированные камеры? А ведь Руди сказал бы, что не в тех руках такой корабль может стать оружием». Мысль неприятно резанула — чужая, холодная, и в то же время он знал: его собственная.

«Ох, Ангелов, с кем поведешься — так тебе и надо».

Тут ритмичная перекличка аварийщиков в наушнике вскипела разворошенным муравейником.

Петя поднял глаза на экран планетного вещания как раз вовремя, чтобы увидеть дона Рэбу в полном епископском облачении, тяжко оседающего на лестницу Мирового Совета. А еще — невзрачного серого человечка с пистолетом в руке, делающего шаг с перил в километровую пропасть.

29 июля 36 года

09.15

…Отец Шига смотрел в облака. Лицо его было безмятежно — понимающий человек сказал бы, что боевой магистр Ордена весьма обеспокоен.

— Товарищ Рага, — сказал он по-русски, — возьми себя в руки и повтори сначала.

— Товарищ Шига… Дмитрия убили… Смотреть страшно. Только по шраму на пятке и опознали.

Страшно было слышать слово «страшно» от испытанного брата, в Арканарском очищении к вящей славе Господней отпустившего души восьми десятков еретиков. Ни разу не повторившись в выборе способа отпущения.

— Знаешь, товарищ Шига… Я такое видел… Мне кажется… Дона Ита…

Только железная выдержка помешала боевому магистру привычно омахнуться большим пальцем, отгоняя нечисть.

— Товарищ Рага. Дмитрия пытали?

— Да.

— Что он мог рассказать? По максимуму?

В ответе не было и тени сомнения:

— Всё.

Секунду отец Шига молчал, прокачивая варианты. Значит, Ита с Земли? Что делал бы нормальный землянин, получив такую информацию? А ненормальный?

Наконец решение было принято:

— В космопорт! Поднять аварийщиков! Перехватить на посадочном портале!

29 июля 36 года

09.25

…Сабина нутром чувствовала засаду. И засаду эту она бы устраивала на посадочном портале. По всем правилам, сейчас полагалось все бросить и повторить попытку в другой раз. Но бывают такие случаи, когда остается только плевать на все и идти на рожон, надеясь, что времени хватит на пару слов или хотя бы на пару выстрелов.

Ей не дали. Ни одно оружие не убивает мгновенно, но Сабину просто сбили парализаторами.

Уложили на носилки, понесли. Она по-прежнему была в полном сознании, но ни пошевелиться, ни слова сказать не могла. Только слышала, как, застегивая кобуры парализаторов, аварийщики успокаивают встревоженных пассажиров: «Все уже закончилось… Это несчастная больная женщина… Да, ее будут лечить… Нет, „Печора" уйдет по расписанию». Над ней проплывали потолки. Потом коридор раскрылся в просторное, залитое ярким белым светом помещение. Где-то на стене бухтел экран планетного видения.

Откуда-то сбоку возник бодрый, хорошо поставленный голос:

— Вот она где, наша больная… Ну, будем проводить реморализацию.

Сабину уложили в реморализатор, разрезали на ней одежду. Щелкнули фиксаторы. На голову лег шлем.

— Доктор Александров, — еще один, чуть встревоженный голос, — моторная активность не восстанавливается. Тонус скелетной мускулатуры — менее одного балла.

— А что сами-то думаете, коллега?

— Гиперчувствительность?

— Проще коллега, будьте проще… Не изобретайте сущностей сверх потребного. Ну, выставил кто-то парализатор на повышенную мощность, бывает. Ребята поволновались, горят рвением.

— Роман Леопольдович, а может, дополнительное обследование? Ведь по протоколу реморализации…

— Коллега? Вы что? Мы за ней десять лет гоняемся! Эта женщина опасна! Да если б она была в состоянии — мы бы все уже здесь лежали с перерезанными глотками. Действуйте, коллега.

К Сабине подключили монитор — пульс, давление, кардиограмма, энцефаллограмма, — она не шевелилась. Лишь глаза сфокусировались на экране планетного видения.

29 июля 36 года

09.45

…Директор Симонов был рассержен.

— Казимир, мы не можем позволить себе опаздывать на заседание Мирового Совета!

— Прошу прощения, Александр Васильевич. Виноват.

И глайдер Сташевский вел сегодня омерзительно — нестерпимо медленно, регулярно теряясь.

— Казимир, да что с тобой?! Не выспался?

Ответить тот не успел — ослепительная вспышка полыхнула точно впереди, еще через несколько секунд машину тряхнуло и начало швырять в стороны. Казимир сбросил оцепенение, движения стали стремительными и точными. Каким-то чудом ему удалось удержать глайдер на курсе.

— Там должны быть раненые, — прокричал Симонов, но Казимир и так шел на посадку.

Глайдер сел в кромешном аду. Крики раненых, развалины зданий — и все это засыпано серой пылью. Пыль забивала глаза, мешала дышать. Первое, что увидел Александр Васильевич, была девочка, придавленная обломком стены. Она лежала молча, лицо у нее было бледным и отрешенным. Невероятным усилием он приподнял глыбу на несколько сантиметров. Внезапно стало легче. Казимир аккуратно принял вес на себя, отвел от ребенка и уронил. Симонов принялся оказывать первую помощь, а Сташевский бросился к следующему завалу…

Все новые люди приходили им на помощь. Лица у всех были похожие — серые от пыли, злые, оскаленные. Это было странное единение — единение беды.

29 июля 36 года

10.00

…Ангелова не покидало ощущение нереальности происходящего, казалось, идет плохая видеопостановка. Началось все в тот момент, когда на мониторе в первый раз возникла серебристая громада лайнер-звездолета «Печора», как-то играючи ныряющая в здание Мирового Совета. И огромная серая башня, величественно обрушивающаяся в себя. И ослепительная вспышка, когда рванул маршевый двигатель.

А потом — раненые, убитые, развалины, пылевое облако, накрывшее город…

Дальше пошли новости другого рода. Земля, подвергшаяся нападению неизвестного и безжалостного врага, обнаружила себя совершенно обезглавленной. Погибли профессионалы — лучшие из лучших…

Потом на экране возник очень бледный, но решительный дон Рэба. Согласно уставу Мирового Совета, он, единственный оставшийся в живых член Совета, принимал на себя всю ответственность — до избрания нового состава. Было видно, что каждое слово причиняет ему немалую боль…

Он выразил сочувствие родным погибших в катастрофе, призвал всех сплотиться в этот час. Отказался делать какие-либо предположения о том, чьей атаке подверглось человечество, сказав лишь, что желает иметь дело с фактами, а не с сомнительными теориями. Очень коротко изложил вопросы, обсуждавшиеся в это утро на Совете, упомянув гипотезу Странников. В заключение он сообщил, что вводит в действие план «Йормала» — план глобальной всепланетной обороны.

Петя оторопело слушал. 49 звездолетов, способных превращать планеты в пустыни, — в руках одного дикаря? Что делать? Беда была в том, что еще никогда с того памятного дня на Базе Пете не приходилось принимать решений.

Вначале он попытался связаться с Руди — раз за разом получая ответ:

«Абонент временно недоступен».

Нервировало необычайно.

Потом позвонил Джереми. Видеофон откликнулся с первого же раза — из-под груды одежды в углу.

У Сабины видеофона не водилось вовсе.

Петя подумал. Облизнул губы. И занялся системой управления звездолетами «Тьма».

29 июля 36 года

10.01

…Когда на экране возникло обрушивающееся здание Совета — на мгновение оцепенели все. Кроме Сабины. Для нее время растягивалось. Раз — серия подвывихов деформирует кисть и запястье. Два — суставы освободившейся ладони с легким щелчком становятся на место. Три — из-за десны появляется тонкое гибкое лезвие. Четыре — избавиться от фиксаторов. Пять — ребром ладони — по горлу ближайшего санитара. Шесть — быстрая серия одиночными из его же парализатора. Семь — обнаженное гибкое тело исчезает в окне.

29 июля 36 года

10.15

…Джереми шел по следу. А ведь, вспомнилось, уже лет пятнадцать, как он не был в лесу. Как раз с тех самых пор, как тиран Кайсанский приблизил к себе главного ловчего, сделав своим другом-конфидентом. Лес вообще о многом может рассказать тому, кто умеет понимать его язык. Сломанная травинка — там, примятый лист — тут. Птицы кружатся над непролазной чащей — посторонние в лесу.

Тафнат двигался совершенно бесшумно. Тяжеленная черепаха кибердворника на плече, казалось, совершенно не мешала ему. Да и разве тяжесть это в сравнении с полной выкладкой кайсанского легионера-бессмертного.

Утилизатор обнаружился в чаще. Все так же бесшумно Джереми забрался между утилизирующей воронкой и кабиной, пристроил кибера и затаился.

29 июля 36 года

10.30

…Когда дон Кондор вышел из палаты, с Рэбой остался лишь отец Шига.

— Ваше Преосвященство… Дмитрий Аткинс убит. Кажется, дона Ита. Найти ее?

Он поднял глаза и опешил: дон Рэба сиял.

— Значит, она убила его? И ее захватили при посадке на звездное судно, притом то самое… И ей удалось сбежать?

Шига только кивал.

— В таком случае, брат мой, не думай об этом деле. Ведь это работа СГБ — ловить сбежавших преступников, не так ли?

Отец Шига восхитился. Вот уже месяц он пытался придумать, как в решающий момент отвлечь гончих псов СГБ. А каково это — ловить Иту — знали все.

Таковы были все планы Его Преосвященства — простые, но ослепительные в своей простоте. Воплощать их было одно удовольствие.

Например, именно его идеей было перевести непременное орденское обращение «брат» русским словом «товарищ».

И когда Шигу одолевали сомнения, как может горстка святых братьев выступить против целой планеты, — он шел к епископу.

Тот говорил: «Кто управляет прошлым — управляет будущим, сын мой. Кто управляет настоящим — тот управляет прошлым. Их „Тьма" — оружие Господне. Обратим их под мечом, как Кано — варваров».

«Ваше Преосвященство, а если они примут веру лишь на словах?»

«Не имеет значения, сын мой. У нас будут их дети. Лишенные семьи, воспитанные на голой логике. У нас — лучшие учителя Ордена. Говорящие на их языке. Достаточно одного-двух на этот их „интернат", чтоб превратить сие богомерзкое заведение в обитель чистой веры. Ведь мало чистой логики, чтоб спорить с заведомо более искушенным противником. Тут нужна слепая вера. Как святой Мика рек дьяволу: „Верую, ибо бессмысленно"».

29 июля 36 года

10.30

…Ангелову оставалось заблокировать последний звездолет — на старом космодроме в Мирза-Чарле, когда звякнул сигнал получения срочной рассылки. Он автоматически открыл сообщение и тупо уставился в экран:

«Всем сотрудникам Службы Галактической Безопасности и Аварийной службы… Задержать… Сабину Крюгер… Джереми Тафната… Петра Ангелова…»

Дальше он не читал. Пете уже мерещились шаги на лестнице… Первым побуждением было бежать… Остановился. Трезво взвесил шансы. Заблокировать «Тьму» он не успеет. Оставалось лишь сменить код да разрядить энергоемкости. Еще раз поспешно вызвать Руди. Выслушать в очередной раз предложение «оставить сообщение после гудка», коротко обрисовать положение, из предосторожности — на арканарском. Оставить видеофон на столе. И уходить… А куда, когда в дверь уже стучат? Петя брел вдоль бесконечных стеллажей кристаллотеки, сменившихся шкафами бумажного архива… Наконец он попал в места, где архив превращался в завалы и лабиринты. Перевернутые, местами обугленные шкафы в решете пулевых пробоин, россыпи гильз, кое-где темные пятна на рассыпанных бумагах — здесь прошлое давало свой последний бой. Петя едва не запнулся за подозрительного вида проволочку, натянутую как раз на уровне колен. Перепрыгнул на чистом автомате, всплыло слышанное когда-то предостережение относительно проволочек, ниточек и веревочек в дальних секторах архива:

«Натыкаться — плохая примета».

Похоже, тут ничего не менялось с тех пор, как отсюда убрали тело последнего офицера Зун Паданы. Впрочем, спецназовцев ООН из этих подземелий вынесли тоже немало.

Наконец Петя нашел покосившийся шкаф с готическим «Schr…» на сколотой табличке. Открыл дверь и, пригнувшись, шагнул в темный провал. Тут, в самом сердце завала, было пыльно и пусто. И стояла давным-давно установленная стараниями Руди, нигде не зарегистрированная нуль-камера.

…Теперь он пробирался сквозь кусты берегом Аятского озера.

…Этого коттеджа не существовало. Все карты планеты показывали здесь чащобу да болото — местечко под названием Комарики. Впрочем, и стоя вплотную, заметить домик удалось бы, лишь уткнувшись лбом в дверь. Заросший колючим малинником и густой крапивой по самую крышу, он даже вблизи напоминал кучу бурелома. Петя сам вырастил его из немаркированного эмбриозародыша, сам насадил чащобу, а потом аккуратно затер все следы в БВИ.

«Дом поросенка должен быть крепостью», — улыбнулся он, заходя. Его, как всегда, встретил уют и покой…

…Терминал БВИ был включен. На фоне огромного экрана силуэтом виднелась тонкая девичья фигурка. Почему-то в его собственных рубашке и брюках.

— Привет, Петь, — сказала Сабина и обернулась, — а я тебя жду, жду…

Ангелов малость «поплыл», однако ж нашел силы светским тоном поинтересоваться:

— А как твой друг? Ну, художник?

— Умер.

— А-а…

— Сегодня вообще многие умерли… Пятеро из пассажиров «Печоры» были художниками.

— Ужас какой! Летели работать и так…

— Вряд ли. Все пятеро бросили писать примерно год назад.

— Странно…

— А Митя… Там вообще был другой…

— Что — другой?

— Послушай, Петя, если тебе понадобится подсадить на Землю своих агентов, какую ты выберешь легенду?

— Не знаю… Никогда не думал… Наверное, идеально — врачом или учителем: уважение, влияние… Нет, чушь. Нужны специальные знания.

— Правильно. Кроме того, и те и другие непрерывно общаются с массой народу. Значит, нужны одинокие люди, много разъезжающие по Галактике, которых привыкли видеть повсюду, которые могут поступать странно…

— Например, художники?

— Художники. Петь, можно узнать, чем они занимались весь этот год?

Ангелов снял с БВИ фамилии пяти пассажиров «Печоры», которых показала Сабина.

— Митю Аткинса добавь.

Шесть фамилий. Картина получалась странная — шестеро талантливых художников почти одновременно бросают искусство и первым делом берут экскурсию на Пандору.

— Они что, с Пандоры? — почему-то шепотом спросил Петя.

— Нет, с Арканара.

— Откуда ты знаешь?

— Митя знал меня… — И, никак не поясняя, задумчиво продолжила: — А ведь именно так генерал Святого Ордена Кано Первый захватил Баркан.

— Расскажи?

— «Послал он братьев верных в страну Баркан, чтоб доносили они обо всем, что происходит в стране. И дал им образ жонглеров, для мерзости коих не было преграды в Баркане. И вошли братья святые в чрево ереси Барканской и покончили с нею в ночь одну».

— А что было дальше?

— «Поставили братья святые людей Баркана и подняли над ними мечи тяжкие. И скомандовал Его Высокопреосвященство всем обратиться в истинную веру».

— И?

— Согласные обратились. Несогласные были зарезаны.

— Ужас! А зачем им Пандора?

— Не знаю. Думай, стажер. У всех — туристические экскурсии. Ты на такой был?

— Конечно! В школе. Здорово было! Джунгли, тахорги, ракопауки… Нас там еще и с настоящих ружей стрелять учили. Если б было больше шестнадцати лет, так дали бы с собой…

— Оружие! — Это они сказали одновременно.

— Оружие? — Сабина с сомнением покачала головой, — Много же понадобится ружей, чтобы Землю захватить. Где их «мечи тяжкие»?

— «Тьма»!

— Что?

Петя сбивчиво обрисовал ситуацию.

— Не заблокировал последний? Действуй, стажер!

Облившись холодным потом, Ангелов вошел в систему «Йормала» и опешил — на все корабли рассылались сигналы запуска. И рассылались не с адреса Совета. Терминал, с которого шли команды, принадлежал Институту Экспериментальной Истории. Пете стало страшно. Он вдруг представил себе неизвестных сумасшедших, вооруженных звездолетами «Тьма». Потом от сердца отлегло.

— Доступ-код я таки сменил, а сейчас мы его заблокируем… — и осекся. На экране возникло сообщение:

«„Тьма-49" — введен мастер-код».

И через секунду:

«„Тьма-49" — активирован».

Сабина среагировала мгновенно:

— В Мирза-Чарле. И без нуль-Т — мы в розыске.

…На берегу озера обнаружился очень древний флаер. Хозяин собирал малину где-то неподалеку.

Без малейших колебаний Сабина прыгнула в кабину.

— Но это же чужое… — промямлил Петя.

Сабина недоуменно подняла глаза.

29 июля 36 года

10.35 (местное время 01.35)

— …Странники — вздор, молодой человек, — безапелляционно заявил доктор Бромберг, — вот где главная опасность!

Минное поле уже кончилось, и они шли мимо древних бетонных корпусов, тускло серебрившихся в лунном свете.

— Считалось, что они, — кивок в сторону корпусов, — делают историю. Автомобиль, спутник, компьютер, Интернет… — (Услышав этот парад архаизмов, Антон улыбнулся.) — А потом в один прекрасный день весь Интернет парализует неизвестный вирус.

— Гм?

— Ах да, это терминология децентрализованных кибернетических сетей. Деструктивная программа. И тогда они решают запустить вот это, — (еще кивок), — и в качестве первой задачи дать ему разобраться с вирусом. Безответственность наказуема, но такой судьбы они все равно не заслужили… Да, молодой человек, знаете, каково это — автоматический штурмовой мини-танк Т-1 в машинном зале? Со всеми своими спаренными пулеметами… А если их — сотни?.. А в зале — лучшие умы тогдашней кибернетики? Всего четыре минуты, но к концу в живых оставались только Камилл — знаете Камилла? — (ответ его, похоже, не интересовал), — да один мальчишка. Им удалось остановить это безобразие. Но оно прорвалось в Интернет. И еще полгода шло физическое уничтожение компьютерных сетей. Что тогда творилось! Что там сожжение Александрийской библиотеки по сравнению с гибелью Интернета. Целый мир погибал! Йоттабайты уникальнейшей информации — данные, тексты, фильмы, дневники… Семьдесят лет трудов человечества прахом пошли! Огнеметчики, говорят, в голос рыдали! А все-таки, я думаю, все вышло к лучшему. Децентрализованные системы запрещены, в фундамент БВИ вмуровано сто тонн старого доброго тротила. Да, похмелье получилось жуткое, но человечество, похоже, вернулось-таки в реальный мир. Мне кажется, что если б не это — мы все еще не добрались бы до звезд. Сидели бы до сих пор перед очередной версией «Окон» и игрались, игрались, игрались…

Он замолчал. Руди огляделся по сторонам. Они шли по широкой улице, мощенной потрескавшимися бетонными плитами. В зазоры между ними пучками лезла буйная поросль. По обеим сторонам тянулись все те же типовые корпуса. Толстые стены — сплошь в характерных выщерблинах. Оконные проемы вообще напоминали пористую губку. Дорогу перебежал хорек. Замер, покосился на невиданных пришельцев и побежал дальше — по своим делам. Где-то высоко в листве защелкала птица.

— задумчиво пробормотал доктор Бромберг и уже обычным своим скрипучим голосом продолжил: — Кстати, молодой человек, обратите внимание. — Легким пинком он опрокинул лежавший посреди дороги пластиковый ящичек. Оттуда выкатилось что-то круглое, ребристое. — Граната Ф-1. На Балканах мы называли их «старыми черепахами». Полвека — а в масле, как новенькая. Вот как умели делать в старину.

Руди подобрал артефакт — не забыть передать Джереми для музея. Бромберг усмехнулся, потом прислушался к едва слышному писку и полез в карман. Пищала небольшая коробочка.

— Вот, извольте, еще пример. Сталкерский антиполицай. Как склепал его Джеки-Инженер в восемьдесят восьмом, так сорок лет с лишним и пашет… А где теперь сам Джеки? — Бромберг еще раз усмехнулся и нажал на кнопочку. Коробочка заговорила:

«…ского Руди, Сабину Крюгер, Джереми Тафната и Петра Ангелова — задержать. Представляют особую опасность. Повторяю: всем постам Аварийной службы…»

Бромберг саркастически поднял бровь.

— Ну, так кто и кого должен задерживать? Ладно… Пойдемте, Руди, пойдемте… За минные поля они не заходят.

Некоторое время висело тяжелое молчание, нарушаемое однообразным хрустом стекла под подошвами. Наконец Бромберг не выдержал:

— Вот вам и еще один заброшенный полигон человеческой безответственности. Как Эйномия — для релятивистов, Радуга — для нуль-физиков и Арканар — для историков, социологов и экономистов. И всюду это равнодушие. Не думаю, чтобы судьба арканарцев волновала историков больше, чем нулевиков Радуги — судьба местных землероек. Лес рубят — щепки летят, а цель оправдывает средства. А между тем эксперименты продолжаются, но уже над всеми нами — Арканар больше не замкнутая система. А Земля всего лишь сторона в феодальной вой…

Без всякого предупреждения он резко ударил Антона в голень. То есть собрался ударить — защитный рефлекс сработал мгновенно, Руди поставил блок и едва успел остановить собственный рубящий удар у самого горла доктора.

— Dumkopf! Мина! — прохрипел Бромберг. — И не наша, между прочим.

— А чья?

— Их. — Последний кивок в сторону корпусов.

— Прошу прощения…

— Бывают… ошибки… — И, потирая шею, как ни в чем не бывало продолжил: — Вернемся к нашим баранам. Слышали ли вы о Последнем Доводе Земли?

— Это что?

— Вы про Ламондуа слышали?

— Разумеется. Создатель нуль-Т.

— А про Гофмана, Маляева?

— Исследователи Волны? — с сомнением предположил Руди.

— Исследователи… Гофман покончил с собой, поняв, что они натворили. Работу доводил до завершения Маляев. Отец нуль-бомбы.

— Это же фантастика!

— Может, и так… А кстати, вот мы и дошли до мест обитаемых. Тут тоже мины, но уже наши. Если вам от того легче.

В кармане у Руди запищал видеофон. Он выслушал сообщение, стремительно мрачнея, размахнулся и зашвырнул видеофон куда-то в середину минного поля.

— Скажите, а кому вы еще рассказывали про нуль-бомбу?

— Симонову, Александру Васильевичу. Ему как историку это было чрезвычайно интересно.

Антон задумался. Мысль, пришедшая ему в голову, была абсолютно дикой. Дядя Саша… Нет, не могло быть… Но — непрерывные провалы наблюдателей в Арканаре? Что могут сделать с человеком пятнадцать лет существования в шкуре феодального хищника? Безнаказанности? Ничем не ограниченной власти? В какой момент коммунар становится экспонатом музея? Но — дядя Саша? Наставник? Но — Сабина? Сдал же он эсторцам Сабину?

Решение было принято.

— Размышляете? — поинтересовался Бромберг. — А как вы собираетесь выбираться? Если на нуль-Т, так угодите точнехонько в СГБ. Или вам туда и надо?

Антон промолчал.

— Ладно, Руди, черт с вами! Могу предложить свою нуль-камеру. Незарегистрированную.

Сотрудник СГБ хотел что-то сказать, потом махнул рукой.

— Спасибо, доктор Бромберг!

— Не за что, молодой человек.

29 июля 36 года

11.00

…Заседание решили устроить за закрытыми дверями, в кабинете Симонова. В некотором роде кабинет этот тоже был музеем — на стенах висели щиты и холсты самого Катэ, а за стеклянной витриной — особо ценный экспонат, фамильный меч донов Кси.

Дон Кондор собрал у себя людей, которым мог доверять безоговорочно. Учеников.

Стелла и Слава Цюрупа — с еще мокрыми волосами — их выдернули с Гавайев, прямо посреди медового месяца. Удивительно красивая пара. Наблюдатели нового поколения, из тех, кого готовили для полномасштабного вмешательства.

Казимир Сташевский. Именно ему пришлось разгребать кровавый бардак в Арканаре. Бок о бок с Аратой, доном Кси и Пэртой Позвоночником он участвовал в штурме Бау. Тогда им удалось подготовить великолепную дисциплинированную армию. Продумано было, казалось, решительно все. Кто мог знать, что барон со всей дружиной окажется в замке? Кто, в каком бреду, мог предполагать, что со стен их встретят плотным огнем артиллерии? Изобретение пороха — важнейшая веха в развитии любой цивилизации. За ним следует кризис такого масштаба, что любой историк дал бы себя четвертовать — за одну лишь возможность наблюдать его. В другое время дон Кондор бросил бы все дела, чтобы лично присутствовать при этом событии. Но в случае Арканара он едва удержался, чтоб не объявить мерзавца-изобретателя в listed and wanted.

Святой Орден тогда все-таки вернул себе контроль над большей частью Арканара.

Барон Пампа окопался в области Бау-Икающего леса и совершил массу подвигов на партизанской войне, что, впрочем, особого значения не имело.

Программа «Рог Изобилия» могла продолжаться. Но цена была заплачена страшная. Погибли почти все. Самого Казимира едва успела эвакуировать аварийная команда. Лицо, снесенное напрочь баронской булавой, пришлось собирать по голограммам. От жутких травм произошла полная регрессия биоблокады, случай вообще беспрецедентный. Врачи только руками разводили. Потом Казимира пришлось заново учить всему — часы гипноиндукции. Но ведь не сдался человек, как некоторые! Снова вернулся к любимому делу. Зато дон Рэба с тех пор доверял ему безоговорочно, так что теперь Александру Васильевичу было известно о каждом вздохе старого изувера.

Благородный дон Гуг по обыкновению опаздывал. Из подпространства его звездолет вышел уже двадцать минут назад.

В ожидании Пашки говорили о пустяках. Обсудили последние арканарские новости, повосхищались последним словом тамошней техники — металлическим барканским самострелом. О катастрофе молчали.

Наконец появился Пашка, и было видно, что благородный дон зол, ничего не понимает и готов требовать объяснений. Совершенно справедливо, признал дон Кондор. Тщательно продуманная легенда дона Гуга, старшего постельничего его светлости герцога Ируканского, результат многолетней кропотливой работы, была провалена окончательно и бесповоротно — в такой спешке проходил отзыв из Ирукана.

— Некогда, дон Гуг, некогда, — оборвал Симонов гнев лица вчера еще приближенного, а ныне — подозрительного, предположительно связанного с нечистой силой.

Он коротко рассказал об уничтожении Совета. О пропавших людях. О янтарине. Помолчал. Пожевал в сомнении, и стало видно, что он, в сущности, совсем старик. А потом рассказал о плане «Йормала». Слушали в гробовом молчании.

Затем Симонов перешел к самому страшному — вот уже час ни один из кораблей не отвечает на запросы на активацию.

— Широкомасштабная атака Странников, — сформулировал Слава. На лице его отображалась полная готовность немедленно прорываться к кораблям, отбивать их у захватчиков и вступать в безнадежный бой за свою планету.

— Подождите, Александр Васильевич. Да не может все быть настолько страшно, — зазвенел вдруг голос Стеллы. — Есть ведь у нас в Институте терминал БВИ. Давайте я попробую.

Не дожидаясь разрешения, она села за экран, одним широким движением убрала все цветное оформление. По монитору побежала черно-белая абракадабра. Все сгрудились у нее за спиной. Среди цифробуквенной мешанины время от времени проскакивало

«Тьма-1 — в доступе отказано», «Тьма-2 — в доступе отказано».

— Тут неслабого бивня работа! — пробормотала Стелла, сдувая с глаз челку.

— Кого-кого? — не понял Симонов.

— Бивня… — внезапно густо залившись краской. — Мы в школе так звали тех, кто в БВИ шарил.

— И откуда такой архаичный жаргон у твоей супруги? — усмехнулся Пашка и осекся, увидев лицо дона Кондора.

— Скажи, Стелла, а эти твои «бивни»… они умели преодолевать защитные системы?

— Да, конечно, вот, например…

Симонов уже не слушал, лишь смотрел, как капает с экрана:

«Тьма-22…», «Тьма-23…»

Он вспомнил вдруг это ощущение изумленного негодования. Тогда, десять лет назад, когда выплеснулись на экраны планеты жуткие сцены средневековой дикости. И о том, кто их выплеснул.

Ему вдруг вспомнилось всё — и загадочное спасение Руматы, и Сабина, три года уходившая под самым носом у команды эвакуации, и Джереми Тафнат… Опыт пятнадцати лет феодальной интриги свел факты воедино — и складывалось из них нечто пугающее.

…Десять лет его затягивали будни. Давили социологи, давили экономисты, давили историки… Все они сидели на Земле и предлагали разные гипотезы. А ему приходилось воплощать их в жизнь. Тот же «Мидас», тот же «Brain-drain». Только как объяснить таким вот молодым ребятам, энтузиастам, пришедшим «служить и защищать», что ошибки должны совершаться в Арканаре — чтобы не повториться на Земле. Будни, отчеты, проекты, интриги… И за всем этим проворонено главное: Странники на Земле и действуют. И протащил их на Землю он, Александр Васильевич Симонов. А теперь уничтожен Совет… И флот — последний шанс планеты — парализован неизвестным «бивнем». А где-то, быть может, уже разворачивается в боевые порядки другой флот. Флот вторжения…

29 июля 36 года

11.30

Отец Шига смотрел на дона Кондора и медленно закипал. Информация стекалась к нему на наушник, а он не имел права ею воспользоваться. Время утекало, великолепный план горел синим пламенем, а он мог лишь наблюдать. Полномочия его были огромны, сам Генерал Ордена не вмешался бы в ход операции. Но в случае провала он ответит за все головой. Братья пилоты доносили отовсюду — корабли заблокированы. Проникнуть удалось лишь на «Тьму-49», но только лишь проникнуть. Оставалось лишь смотреть, как копошится Стелла, перебирая корабли.

46… 47… 48…

— Александр Васильевич! Есть! Номер сорок девять заблокировать не успели — только код сменили. Где-то через час я его вскрою.

— Нет у нас часа, Стеллочка…

Шига мысленно согласился. Да гори оно все Пэховым пламенем!

— А строил-то их кто? Может, у них есть запасной код?

Боевого магистра только что не качали. Боевого магистра хлопали по спине. Стеллочка поцеловала боевого магистра в щеку и сама же смутилась. А дон Кондор очень официально произнес:

— Как директор Института Экспериментальной Истории и Комиссии по Контактам принимаю решение задействовать мастер-код КОМКОНа.

Откликнулся неживой голос:

«Личность идентифицирована. Мастер-код введен. — И после секундной паузы: — „Тьма-49" активирован».

Боевой магистр послал команду орденским пилотам. В ответ из наушника посыпалось непотребствие, святым братьям неподобающее:

— Товарищ Шига, снова корабль заблокировали!

— Что случилось? — вырвалось у него.

— А, заметил? — жизнерадостно запищала Стелла. — Я доступ закрыла. Собственным кодом. На всякий случай. Сейчас кто-нибудь из вас слетает в Мирза-Чарле, введет его и активирует систему.

Молчавший до сих пор Пашка протянул широченную ладонь:

— Давай, Стелка, съезжу.

Стелла посмотрела на Симонова. Он медленно, будто через силу кивнул. Девушка набросала несколько слов и протянула Пашке. Тот вышел.

Несколько минут сидели в молчании. Первым заговорил Симонов:

— Ты сделала то, что собиралась?

— Да, дядя Саша. При вводе кода охранная система срабатывает на поражение. При чрезвычайных обстоятельствах необходимы чрезвычайные меры, вы сами учили нас.

— А если Пашка?.. — встревожился Слава.

— Пашка не доедет, — коротко ответил дон Кондор, — Слава, Стелла, действуйте. Запуск и цель — только по моей команде.

Цюрупа молча кивнул. У Симонова немного отлегло от сердца — такой надежностью веяло от этого двухметрового потомка викингов. Маленькая большеглазая Стелла, наверное, чувствовала себя за ним как за каменной стеной. Они вышли.

29 июля 36 года

11.04

…Жарко припекало полуденное солнце. На улицах было безлюдно. Антон стоял перед Институтом и не мог решиться. Бросить такое обвинение своему Наставнику — еще шаг туда, откуда нет возврата. Хотя… два связанных, истекающих кровью человека в подвале СГБ… Похищенный из музея пистолет… Почему бы следующему шагу не быть — таким? Он все еще стоял в нерешительности, когда из-за угла появился Пашка. Этого не могло быть, но вот он, пухлый, румяный, чем-то озабоченный… Друг Пашка.

— Пашка, привет!

У друга детства сделалось удивительное выражение лица: радость, опаска — все вместе. Времени на объяснения не оставалось. Абсолютно.

— Пашка, ты с Арканара? Видел Киру? Пашка, ты — в Мирза-Чарле?

Тот замялся на секунду. Ту самую, которая понадобилась Антону, чтобы вынуть древний бесшумный пистолет и аккуратно прострелить Пашке колени.

— Все, Паш, все уже, — бормотал он, неся друга на спине к оказавшемуся поблизости скоростному флаеру и нажимая кнопку экстренной медицинской эвакуации. Больше сомнений не оставалось.

29 июля 36 года

11.15

В кабинете остались только Симонов с Казимиром. Несколько минут сидели молча. Потом ожил видеофон.

— Александр Васильевич, это Антон. Александр Васильевич, почему монахи Святого Ордена знают, что Пашкин код — ловушка, а сам Пашка — нет? Сейчас буду.

Еще несколько секунд двое сидели друг напротив друга, все так же ничего не говоря. Отец Шига размышлял, что же надо было сделать, чтоб трижды проверенный брат Набу раскололся по самые потроха в какие-то минуты. У дона Кондора в голове вертелись примерно те же мысли — о Пашке. Чувства обострились до предела. Чуть заметно двигается подбородок Казимира. Высокий, не по погоде воротник, ясное дело, скрывающий ларингофон. Взведенный барканский самострел на столе у самого своего локтя. И даже — через всю комнату — мелкие буквы на застекленной витрине: «Фамильный меч рода Кси. Добыл Сташевский К. П.». Теперь все встало на свои места. А времени оставалось лишь на одно из двух — либо попытаться убить чужого, либо… И сделать выбор директору Института надлежало самому. «Стар я стал», — подумал он, спокойно нажимая на вызов. Возник Цюрупа.

— Цель — Арканар. Запуск! — монотонным ровным голосом скомандовал Симонов и лишь после этого позволил себе схватиться за самострел.

…Неизвестно, почему дон Кондор не нажал на курок. Может, вбитое за десятилетия в плоть и кровь «Не убивать». Может, потому что Ученик. А может, огромное удивление: в руке у сидящего напротив человека был скорчер.

29 июля 36 года

12.00

…Отсчет времени пошел на секунды. Видеофон Цюрупы не отвечал — «Тьма» начала экстренный энергозабор. Шига воспользовался кабельной связью:

— Слава! Антон убил дядю Сашу и Пашку. Примешь меня на борт.

На ходу отдавая приказы Охранной гвардии, боевой магистр разнес стекло витрины. Меч, как верный пес, казалось, сам прыгнул в ладонь. Меч — душа воина, как можно столько лет жить без души?! Шига выглянул в остывающую брешь в стене и спрыгнул вниз, прямо на посадочную площадку. Уже поднимая глайдер, вспомнил, что Румату надо задержать. Ларингофон равнодушно передал в эфир команду:

— Братья, цель — Мирза-Чарле. Во имя Господа, обратите неверных в приятное благоухание!

29 июля 36 года

12.02

…Институт кубом нетесаного мрамора возвышался над необычно безлюдной в этом часу площадью. Антон был уже совсем близко, когда стена второго этажа исчезла в ослепительной даже в полдень вспышке. С лязгом упал рядом металлический самострел — весь в разводах побежалости. Руди поднял его, зашипел от боли и рванулся вперед — вслед за неуловимо-стремительной фигурой. Фигура огромным скачком оказалась в приземистом скоростном глайдере, стартовавшем почти впритирку к земле. Антон прыгнул в пассажирский флаер, перещелкнул на ручное управление. Управление не работало. Хорошо поставленный голос киберинструктора сообщил:

«Категорически не рекомендуется вождение воздушных видов транспорта лицам, находящимся в состоянии алкогольной интоксикации, а также с индексом здоровья тринадцать. Ближайший портал нуль-Т…»

Руди хладнокровно разнес панель автопилота рукояткой самострела. Неразборчиво матерясь, пальцами закоротил управление. Что-то круглое и ребристое с приглушенным стуком выпало из кармана. Он машинально подхватил его — и замер под прицелом четырех автоматов. Аварийщики. Все из Охранной гвардии.

— Бросьте оружие, дон Румата, — спокойно, чуть насмешливо приказал один из них, кажется, начальник. Акцент практически не ощущался.

— Все оружие? — уточнил Руди и выбросил пистолет.

— Все, разумеется! — закивали аварийщики, впрочем не выпуская его из-под прицела.

— И это?

Тихо звякнуло на мостовой стальное колечко с двумя усиками.

— Что это? — спросил один из арканарцев, равнодушно разглядывая ребристый предмет в кулаке у Руматы. Тот внутренне похолодел: неужели не знают?

— Не стрелять, братья, взорвемся! — Реакция у начальника оказалась очень даже приличной.

Флаер свечой рванул в небо, а арканарцы еще целых две с половиной секунды могли разглядывать гранату Ф-1, известную в старину на Балканах как «старая черепаха».

29 июля 36 года

12.05

…Антон пилотировал — впервые за столько лет. Когда-то ему казалось, что летать — как ходить — разучиться невозможно. Оказалось, можно. Не было ощущения единения с машиной, флаер болтало и заносило. Да и чего ожидать от стандартной пассажирской модели?

29 июля 36 года

12.30

…Утилизатор резво шел куда-то в известном только ему направлении. Джереми сидел неподвижно, лишь изредка придерживая кибера, когда тот погромыхивал на ухабах. Особенно сильно тряхнуло на грузовом нуль-портале. Тафнат зашипел и положил в рот ушибленный палец.

По ту сторону портала ударила жара — сухая, как из муфельной печи.

Еще минут пять тряслись по жаре, потом машина заехала в просторный ангар. Минут десять внутри ангара ничего не происходило. Зато что-то определенно творилось снаружи. Бывший кайсанский легионер хорошо знал эти звуки. Вроде бы тихие, но волосы на загривке становились дыбом. Звуки беды. Потом распахнулась боковая дверь. Вошли двое — у обоих длинные, буйные шевелюры, на обоих свободные белые одежды. «Вольные художники», — вспомнил Джереми. По его личному мнению, так просто психи. Их мазни он не понимал и терпеть не мог и сильно подозревал, что они отвечают ему полной взаимностью. И все бы ничего, но подобные экзальтированные личности пытались прорваться в архив почти каждую неделю. Все они имели вид всклокоченный, все несли свои абсолютно уникальные творения. Иногда им удавалось предстать пред очи Сабины. Еще реже Сабина удостаивала кого-нибудь из них пары неразборчивых фраз, после чего счастливчик уходил с видом совершенно просветленным. Вот и эти двое, похоже, были из тех же. А на руках у них буквально висела молодая женщина. Все трое обошли машину сзади, оставив Джереми недоумевать, что же «не то» в этих самых художниках. Из-за воронки послышалась приглушенная возня, сменившаяся затем тихим гудением утилизатора. Запахло озоном. Художники снова появились в поле зрения и вышли, а в ангар вошла новая тройка — еще художники и здоровенный, недоуменно озирающийся мужчина. Когда утилизатор заурчал снова, Джереми наконец смог оформить это самое «не то» словами. Чудаков, приходивших к Сабине, объединяло стремление быть непохожими друг на друга. Эти же люди носили свои балахоны, как… униформу. И между прочим, униформу удобную, не стесняющую движений. Снова запахло озоном. Все происходило настолько быстро и буднично, что жуткое понимание происходящего стало приходить к Тафнату только после появления третьей тройки. На сей раз вели совершенно растерянного парня лет не старше двадцати. На боку одного из художников болтался крупнокалиберный карабин «Тахорг».

Наконец, решившись, Джереми бесшумно подхватил кибера и заскользил вдоль другого борта машины. Он успел как раз вовремя, чтобы увидеть всё сразу — художников и юношу с умело заломленными руками почти у самой горловины утилизатора.

— Эй, друг, — окликнул Тафнат того, что с карабином, — подержи, а?

Тот сделал попытку поймать на лету тридцатикилограммового кибера — с закономерным результатом — и теперь с раздробленной стопой вышел из строя на все обозримое время. Второй, стряхнув оцепенение, кинулся на Джереми сзади и со стоном рухнул, получив сокрушительный удар локтем. Тафнат примерился, аккуратно, даже нежно положил ладони ему на затылок и подбородок.

— Тише, тише, тише, — успокаивающе прошептал он ему на ухо перед тем, как сделать рывок. Глухой треск повторился еще раз, когда он вернулся к первому.

Карабин Джереми перебросил медленно поднимающемуся с пола парню, сам с длинным охотничьим ножом змеей заскользил к кабине.

Парнишка все еще стоял столбом, судорожно сжав ствол побелевшими пальцами, когда что-то мягко упало наземь и странный лысый человек окликнул его:

— Эй, парень, залезай.

Тот продолжал стоять в ступоре. Джереми вылез из кабины, подошел к нему и влепил две пощечины.

— А?! Что?!

— Стрелять умеешь?

— Да… Учили…

— Залезай.

Тяжеленный утилизатор развернулся буквально на месте, разогнался и снес ворота. Машину тряхнуло на чем-то мягком. Парня стошнило. Джереми было не до него. Мирза-Чарле давно не был рейсовым космопортом — больше памятником героической эпохи. Тем не менее люди здесь жили — пусть и немного. Так вот, все они стояли теперь в длинной очереди к ангару. А за ними — неправдоподобно ровной шеренгой выстроились художники. Тафнату пришло в голову, что он за всю свою жизнь не видел столько художников в одном месте. Тем более столько вооруженных художников. В следующий момент художники синхронным заученным движением вскинули ружья и дали залп по собравшимся людям.

Тогда Джереми бросил машину на шеренгу, одновременно разнося кулаком панель киберводителя.

— И сказал: ныне сдохнут они все!

— Кто сказал? — испуганно посмотрел на него парнишка.

— Джереми Тафнат, милостью Божьей тиран Кайсанский! Стреляй, парень!

— Но это же люди!

Джереми не удостоил это утверждение ответа, а через секунду, по-видимому осознав его абсурдность, мальчишка открыл огонь. Краем сознания Тафнат отметил, что стреляет он очень даже прилично. Впрочем, было ему не до того, требовалось, прикрывая людей корпусом утилизатора, дать им шанс добраться до коттеджей.

В этот момент лобовое стекло пошло разводами, а парнишка доверчиво уткнулся ему в плечо. Потом машина потеряла управление, резко забрала вправо, проломив стену ближайшего домика, и опрокинулась. Джереми принял из мертвых рук «Тахорг» и кувырком опрокинулся в комнату.

29 июля 36 года

13.00

…У кордона Аварийной службы им пришлось приземлиться. Собственно, Сабина собиралась проскочить кордон на бреющем, но Ангелов был непреклонен.

Что все опять пошло не так, он понял почти сразу. Все без исключения аварийщики были арканарцами. Все вооружены.

Петю с Сабиной вежливо попросили выйти из флаера. Обыскали.

— Товарищ Бага, оружия и видеофонов не обнаружено, — отрапортовал обыскивавший.

— Чако, мальчишку — в благоухание, девчонка с нами пойдет.

— Зна-а-чит, аварийщики, — очень тихо прошептала Сабина и покорно пошла за арканарцами.

Петя рванулся — защитить, закрыть собой. Лениво потянувшись, Чако сбил его на землю ударом в живот и добавил — ногами. Потом вздернул за волосы. Но стажер не замечал блестящего лезвия перед глазами — помутневшим взглядом смотрел мимо, туда, где толпа окружала Сабину, такую тонкую, беззащитную, и понимал, что сейчас произойдет что-то ужасное. Но все равно не уследил, когда это случилось. Что-то задергалось в безумном танце в середине редеющей толпы. В следующую секунду аварийщики валялись на земле, а Сабина задумчиво катала на ладони неизвестно откуда взявшийся кинжал. Грустно посмотрела на стонущего Багу. Наклонилась. Вставила два пальца ему в ноздри. Оттянула голову назад. Петя отвернулся и обнаружил в полуметре от себя Чако — с метательным ножом в левом глазу.

Зажмурился. Потом закрыл и уши — чтобы не слышать повторяющегося раз за разом жуткого хрипа.

…Его мягко тронули за плечо. Сабина сидела рядом на корточках, наклонив голову набок:

— Петь… Петь, помоги мне, ладно?

…Себе она взяла небольшой пистолет-пулемет, Ангелову протянула здоровенный револьвер, в ствол которого вполне пролез бы и большой палец.

29 июля 36 года

13.05

…Выл неизвестно откуда взявшийся в июле пронизывающий ветер. Глухо молчала связь. Но Джереми чувствовал, что все страшное — позади. Земляне наконец-то стряхнули первоначальный шок. А оружия в поселке оказалось немало. Охотой, видно, увлекался каждый второй. Каждый коттедж превращался в небольшую крепость. Вдобавок вспыхнула стрельба на противоположном конце поселка, в тылу у нападавших.

— Ну, удачи вам, парни, — пробормотал Тафнат, аккуратно прицеливаясь. Именно в этот момент взорвался первый дом.

29 июля 36 года

13.10

…Отец Шига, да какой, к черту, Шига — дон Кси Питанский — знал, что должен идти, брать «Тьму», пока варвары связаны бойней, кончать с Цюрупой — и заносить над планетой «меч тяжкий», в то время как Его Преосвященство будет читать самые главные слова.

Да только как можно заниматься такими глупостями, когда кровь кочевников кипит в жилах, когда веселятся тридцать поколений благородных предков, когда глайдер, послушный легкому движению руки, идет вровень с деревьями, ветер развевает за спиной длинные волосы, и скорчер бьет молниями, сметая дом за домом.

В ушах гремело «Возвращение»: «Всадник-зима, огонь приносящий…» Восхитительное ощущение полета, всемогущества, безнаказанности — что может быть лучше? Не нужно больше притворяться, называть братьями язычников, вести идиотские разговоры. Время слов прошло, дон Рэба! Волки Господни сбросили овечьи шкуры…

…Теперь сжечь этого, засевшего в машине приятного благоухания. Мерзавец имел наглость стрелять в него — несколько царапин обожгли лицо, что-то ударило в плечо, но дон Кси лишь хохотал. И осекся, лишь когда дал осечку верный скорчер. Согласно закону всех мировых подлостей шальная дробина разнесла скорч-кристалл.

Шига отбросил раскалившийся разрядник, нашарил на сиденье автомат и, внезапно став очень серьезным, пошел на новый заход.

29 июля 36 года

13:13

…У Тафната в магазине оставалась одна картечь. А у мерзавца на глайдере был скорчер. Мерзавец превратил улицу в оплавленные руины с первого же захода. И мерзавец был пилотом от бога — машина развернулась буквально на месте и пошла прямо на Джереми. Тот встал в полный рост и стрелял, раз за разом передергивая затвор и каждую секунду ожидая разряда. Разряда не было.

Джереми дослал последний патрон и стал ждать.

29 июля 36 года

13.14

…Петя видел, как тихий аккуратный городок со всеми жителями в секунды превращается в огромный погребальный костер. Он видел, как глайдер пикирует на Джереми. И тогда в голове у стажера что-то переклинило. С истошным ревом: «Ай-Ди-Ди-Кю-Ди!!! Ввести код бессмертия!» он выскочил на середину улицы и, не обращая внимания на свистящие рядом пули, принялся палить из своего слонобоя по стелящемуся над землей глайдеру.

Машины этой модели дьявольски надежны, и лишь по закону мирового свинства — а может, совсем наоборот? — тупорылая револьверная пуля попала в то единственное место двигателя, попадать куда категорически не рекомендовалось. И не только попала, но и деформировалась, переклинив все там к чертовой матери.

Петя видел, как глайдер внезапно клюнул носом и закувыркался по земле — прямо на неподвижно стоящего Джереми. Остановившись лишь в десятке метров. И так же — в кувырке — вылетел из глайдера человек.

Джереми опустил «Тахорг».

— Казик, ты?

Без малейших колебаний Шита выпустил полмагазина ему в лицо.

29 июля 36 года

13.25

…Впереди стучали выстрелы. Проклятая тихоходная машина наконец добралась до Мирза-Чарле.

А Мирза-Чарле не было. Лишь на окраине огромного пожарища держался пока один домик. Со всех сторон домик окружали странные люди в белых балахонах и расстреливали его в упор — длиннейшими очередями. Патронов тут не жалели. Пара пуль срикошетила по обшивке, и флаер нырнул в огромное окно второго этажа, все еще скалящееся осколками зеркального стекла.

Руди увидел всю картину сразу — Ангелова на полу, Сабину, одной рукой зажимающую ему артерию и с автоматом в другой. И еще одного балахонника, целящегося ей в спину. Антон знал, что Сабина артерию не отпустит, следовательно, не успеет, и знал, что она знает, что не успеет.

А потом все кончилось, и балахонник повалился с болтом доброй барканской стали в затылке.

Говорят, именно тогда прозвучало знаменитое: «Младшие отходят, старшие прикрывают». На самом деле сказано было немного иначе:

— Женщины и дети — вон!

…Антон вылез на крышу, поливая окрестности из двух автоматов — художника и Сабины. Когда патроны кончились, а флаер исчез в небе, на крыше появилась стремительная гибкая фигура.

— Казимир? — не очень удивленно спросил Антон, разглядывая наставленный на него автомат.

— Сдавайтесь, дон Румата.

Антон кивнул и опрокинулся назад. Приземление получилось жестковатым. Перекатился, вскочил на ноги. И сразу же сверкнула в голове ослепительная вспышка. Последняя мысль: «Так неудачно!»

…Откуда-то издалека доносилось бормотание: «А башка у благородного дона что чугун. Это ж надо — приклад угробил. Товарищ Шига, он мне башкой приклад угробил!»

— Я в восхищении. — Казимир, почему-то откликавшийся на Шигу, встал над Антоном, помахивая очень знакомым мечом. Коротко кивнул: — Это честь для меня, дон Румата. — Конец фразы потонул в топоте копыт.

Земля дрожала под закованными в броню лошадьми, мечи всадников сносили длинноволосые головы художников. Кто-то успел схватиться за автомат — несколько очередей ударили и заглохли под шипастыми подковами.

А впереди на огромном ируканском жеребце скакал сердечный друг барон Пампа. Его рев перекрыл даже звуки стрельбы:

— Убейте их, мои рыцари!

Сабина вернулась почти мгновенно. Спрыгнула с еле держащегося в воздухе флаера — аккурат перед мрачным, в крови, арканарцем. Когда он схватился за пистолет, она успела лишь картинно взмахнуть рукой. Потом арканарец осел.

— Вам лучше было бы переждать в безопасности. Это неподобающее место для прекрасной доны, — сообщила выросшая у нее за спиной широченная фигура.

Сабина удивленно хлопнула глазищами:

— Благодарю вас, благородный дон Пампа.

Барон кивнул и выдернул меч. Тело упало ничком, надежно скрыв торчащую чуть пониже подбородка рукоять стилета. Сабина подумала и вернулась на крышу. Уселась на краю, поболтала ногами. Извлекла зеркальце, поправила чуть растрепавшиеся волосы.

Покосилась на четверых «художников», вооруженных каким-то металлическим дрекольем. Те слаженно наседали на дона Пампу. Пожала плечами. Балахонники один за другим стали хвататься за глаза и падать под баронским мечом. Когда рухнул последний, озорной солнечный зайчик помедлил и отправился искать следующую жертву.

29 июля 36 года

13.30

…Отец Шига сосредоточенно отстреливался от наезжающих всадников. Раскачивался, вращался волчком, стрелял в перекате. Ни одна пуля не пролетала мимо — вот только всадников было куда как больше, чем патронов. Жизнь подходила к концу, и прожита она была совсем неплохо. В девятнадцать лет возглавить крестьянскую армию. В двадцать — стать боевым монахом Ордена. Потом — Патриотическая школа, Земля, четыре года студенчества в Сорбонне. Потом снова Арканар. Собственно, подохнуть он должен был еще в двадцать шесть, на штурме Бау. И сдох бы непременно, если б не гений Его Преосвященства. Что ж, «судьба воина — увядший лист, сорвет его ветер — но дерево пребудет вовеки». Он ни о чем не жалел. В конце концов, когда потеряно все, у дона остается еще честь, у магистра Ордена — цель. Если от него зависит дать «Тьме» время на взлет — он даст его.

Толпа разом расступилась, пропуская барона Пампу. Очень медленно Щига отбросил автомат с последним патроном. Помахал в воздухе перстнем на цепочке:

— Эта вещь, кажется, о чем-то говорит вам, барон?

…Барону говорила. Антон ожидал, что дон Пампа нальется темной кровью, заорет и начнет делать глупости, но тот лишь прикрыл веки и оледенел. Аж покрылся инеем. Потом тихим неживым голосом отчеканил:

— Барон Пампа дон Бау-но-Суруга-но-Гатта-но-Арканара, божьей милостью король Арканарский. Сорок пять лет. К вашим услугам, святой отец.

— Барон Шига дон Кси-но-Питана, Именем Господа боевой магистр Святого Ордена. Тридцать лет. К вашим услугам, барон.

Он очень медленно обнажил фамильный меч и отбросил в сторону ножны.

— Тебе они больше не понадобятся, — кивнул дон Пампа, устремляясь вперед.

Стремительно затанцевали клинки. Боевой магистр раскачивался в сумасшедшем темпе субакса, когда каждая часть тела живет сама по себе. Он грациозно скользил вокруг неповоротливого барона, атакуя одновременно со всех сторон. Выпады следовали каскадом — молниеносные, как броски кобры. Дон Пампа все сильнее горбился. Было видно, что сорок пять — не тридцать, жив он пока только чудом и один из следующих ударов его непременно прикончит. А потом все кончилось. Шига стоял выпрямившись, победная улыбка блуждала по его лицу, а рука все еще сжимала клинок баронского меча, вошедший пониже грудины.

Потом он упал на колени. Поднял кверху окровавленную ладонь. Тихо, через силу выговорил:

— Дон Румата… «Тьма»… Там Цюрупа… Цель — Арканар… Примет на борт…

Ладонь опустилась. Блестящим стальным кругом прошуршало широкое лезвие. Что-то глухо стукнулось о промерзшую землю.

Дон Пампа постоял еще немного. Потом, что-то вспомнив, повернулся к Антону:

— Мой дорогой друг! Наконец-то я нашел вас! Мне говорили, у вас неприятности? Я в огромном долгу перед вами.

— Каким образом, барон? Какой-нибудь пустяк?

— Как, ведь именно вы послали доброго отца Кабани предупредить нас о намерении этого мужичья. Штурмовать мой замок! В день моей коронации! Каковы мерзавцы! Своей рукой снес голову этому негодяю Арате.

— Как вы добрались в наши края, барон?

— А! Взял на абордаж один из этих летающих кораблей. Вы не поверите, мой друг, но такой морской болезни со мной с самой битвы в Проливе не случалось. Вся дружина блевала.

Антон представил себе конную дружину в момент деритринитации. Его передернуло. Хотел задать еще вопрос, но не успел. Вместо ответа из-за широкой баронской спины выглянул застенчиво улыбающийся отец Кабани. Досиня выбритый, чуть под хмельком и с пилотским ключом через плечо.

— Мечи дона Руматы! — зычно рявкнул дон Пампа.

Мечи появились мгновенно — вычищенные, заточенные, в смазке.

— Как здоровье баронессы? — поинтересовался Румата, влезая в перевязи.

— Баронесса умерла. Черный мор. Говорят, ее мог спасти только Будах Ируканский. Искал, но, кажется, он сгинул в Серую смуту.

— Я сожалею, барон.

— О чем, друг мой? Вы ни в чем не виноваты. Она бы и так не пережила смерти баронета.

— Баронет погиб?!

— Да… На той осаде… Своей рукой зарубил мерзавца Пэрту Позвоночника, а потом его застрелил в спину вот этот поп. Я думал, что тогда покончил с ним, так славно он летел со стены Бау… Но ад оживил его, дал ему новое лицо и новое имя. Горючей воды! — скомандовал барон, привычным движением передергивая затвор автомата Шиги. С сожалением осмотрел пустой магазин, выщелкнул единственный патрон и передал оружие оруженосцу. — Вот таких пищалей добрый отец Кабани пока делать не умеет…

Антон поеживался от холода. Низко пролетающие облака… Иней на траве… Вот так оно и выглядит — экстренная зарядка большого звездолета.

— Барон… Я поеду…

— Мой друг, куда?! Нам надо выпить за эту встречу. И потом, отец Кабани говорил, здесь, в местечке Мирза-Чарле, есть харчевня, где подают пиво, лучше которого я не пробовал.

— Была. — Румата кивнул на догорающие развалины «Микки-Мауса».

Барон побагровел. Обернулся к дружинникам:

— Зажигай!

Только сейчас Антон заметил, что тело Казимира обложили досками и облили дурно пахнущей зеленоватой жидкостью. Барон собственноручно поднес поданный ему факел. Взлетело синее пламя.

— Барон, я обязан ехать. Арканару угрожает опасность.

— На Ы! Баронов Пампа не пугают опасности!

— Барон, мне нужно ехать.

— Вам? Мой друг, это нужно вам?!

Через секунду дружина была в седле. Румата просчитывал. Ни одна машина не поднимется при такой напряженности поля. Детекторы работать не будут. Связи нет… Цюрупа примет на борт только одного человека…

— Барон, дружину брать нельзя. Только вы и я. — И взлетел в седло.

— Стойте, стойте, дон Румата! Стойте, дон Пампа! — Высокоученый отец Кабани переваливаясь бежал к ним, нежно прижимая к груди небольшой пузатый бочонок. — А перец? Первосортный перец из Бау?

Румата дал шпоры. Барон на скаку подхватил бочонок и приторочил к поясу.

…Они неслись туманной вымороженной равниной, где еще час назад зеленели сады. Ледяной ветер обжигал. Скрипела под копытами хрупкая, как стекло, трава. Пар валил изо ртов и ноздрей.

А Румата был счастлив. Он вдруг понял, что именно этого ему не хватало все эти годы — хорошего коня, надежных мечей, бешеной скачки, верного друга рядом. И пьянящего предчувствия доброй драки.

29 июля 36 года

14.30

Корабль тенью вырисовывался в тумане, и видно было, что он уже висит на антиграве. Барон прямо из седла бросил тяжелое тело в темнеющий проем люка, и тот немедленно стал закрываться. Антон успел только вцепиться в обледенелую нижнюю кромку, и его поволокло в небо. Дон Пампа стоял атлантом, удерживая дверцу, медленно, но верно опускающуюся. Лицо барона побагровело, на лбу выступили жилы, могучие мышцы вздулись… Антон сжал зубы, выжал себя на руках и бросил в шлюзовую камеру.

— Идите, дон Румата, я…

— Я тебе покажу, дю Валлон хренов.

Один из клинков Антон всадил в узел управления шлюзованием, вторым заклинил внутреннюю дверь. Они успели прокатиться под ней за мгновение до того, как меч сломался.

Тут все было залито кровью, и не верилось, что столько крови может быть в маленькой хрупкой женщине, даже если вскрыть ей горло от уха до уха. Ужасаться было некогда.

— В рубку! — кинул он на бегу.

Дон Пампа ворвался в кабину управления первым и, не раздумывая, послал тяжелый метательный нож в склонившегося над пультом белокурого гиганта. Цюрупа легко взял нож с воздуха. Барон крякнул.

— Барон, остановитесь, Слава, не делай этого! Ты не понимаешь, Стеллу убили.

Лицо Славы окаменело.

— Так вы, сволочи, еще и Стелку?!

Корабль с перегрузкой пошел на взлет. Дон Пампа, хакнув, выволок меч, перерубив какие-то кабели под потолком. Полетели искры. Барон тряхнул головой и двинулся на Славу. Тот был вооружен только ножом, но дон Пампа отлетел в одну сторону, фамильный двуручник в другую. А на панели «Целеуказание» возникли координаты Арканара. Оставалось нажать на ввод. Антон дотянулся до баронского меча и кинулся на Цюрупу. Не так много, выходит, и забыл. Руки сами помнили все. Шуршащий клинок строил перед Антоном стальной занавес. Но метательный нож в руке белокурого викинга превращался в колючий шар, опасный, как ядро моргенштерна. Шар мясокруткой затягивал под себя, бил одновременно сверху, снизу, с флангов. Приходилось растягивать веерную защиту — и она превращалась в рванье. В одну из таких брешей и ударил нож. Перерубил связки запястья и возвратным движением вошел в правый бок. Боль была адовой, пальцы разжались, роняя меч, но Румата хохотал и желал себе лишь большей боли.

…Цюрупа недаром был наблюдателем нового поколения. Клинок, падающий на его беззащитную шею, прошел сквозь пустоту. Потерявший равновесие барон грянулся о пол — похоже, без сознания, а фамильный меч Бау взлетел уже над ним.

Антон рванул застрявший в боку нож — противно скрипнуло по ребру. А потом послал его — мягко, как учили, прямо под стриженый белокурый затылок.

Мотая головой, барон медленно поднялся, грузно опираясь на меч.

— Вы ранены, друг мой!

— На Ы! Надо уходить.

29 июля 36 года

14.40

Они успели закрыть за собой переборку спасательного отсека, когда корабль наполнился шорохом тихих шагов, голосами.

— Сдох… Кто его так?

— Дон Румата, братие, я аж испугался. Откуда он здесь, дьявол?

Потом в переборку забарабанили:

— Дон Румата! Дон Пампа! Открывайте! Сдавайтесь!

— Доны Бау не сдаются, — проорал барон.

— А давайте спалим их, братие? Без пролития крови?

— Брат Гаку, активируй систему аварийной стерилизации спасательного отсека.

— Сделано, брат Мара.

— Братья пилоты, именем Господа, делайте ваше дело!

Определенно становилось жарковато.

— Позором будет, если скажут, что нас сожгли какие-то монахи, — заревел дон Пампа, — пусть скажут: «Они сожгли себя сами!» — У него в руках появился давешний бочонок, кремень с кресалом, задымился фитиль. — Пусть попробуют перца отца Кабани.

— Это — перец? — слабым голосом поинтересовался Антон.

— Ах, вы же давно не бывали у нас, дон Румата! Новейшее изобретение отца Кабани — гремучий перец. Удивительная вещь… Поверите ли…

Дальше Антон не слушал.

— Помогите, барон.

Он разблокировал люк спасательной капсулы и, марая кровью чистый дермопласт, рухнул в пилотское кресло. Барон сел рядом и пристегнул ремни. Сил удивляться больше не было. Последнее, что услышал Антон перед тем, как закрылся люк, было:

— Во имя Господа, введите координаты на деритринитацию.

— Именем Его, параметры стартовой орбиты получены и введены.

Потом все потонуло в зычном баронском басе:

— Доны Бау наступают и отступают — по обстоятельствам!

Антон нажал на скобу катапультирования.

…Впоследствии ему удавалось вспомнить эту посадку только обрывками. Звенело в ушах, накатывала одурь. Слепнуть он стал над Тихим океаном. Ориентироваться приходилось по командам дона Пампы:

— Дайте шпор, дон Румата! Поддерните узду!

И он прибавлял скорости и выравнивал руль высоты.

Он слышал еще, как барон поминает по радио всех святых, требуя, чтобы его лучшего друга Румату Эсторского спасали бы сейчас и немедленно. Антону было все равно. Хотелось спать.

В полубреду беспокоило лишь одно.

— Барон, — превозмогая боль, прошептал он, — что за кольцо было у того монаха?

— Фамильный перстень-печать. Мы, доны Бау, испокон веков неграмотны. А вот мне, Пампе Первому, поверите ли, уже грамоте учиться приходилось… Вечный позор вышел бы роду Бау.

 

Глава 5

В интересах Земли и во имя человечества

26 августа 36 года

17.15

Через два с половиной часа Руди, все еще болезненно поглаживая бок, входил в кабинет Михаила Сидорова («Для друзей Атос. Просто Атос»).

«Руководитель КОМКОН-2» — бибикнуло в автосекретаре, и Антон понял: теперь это — официально.

— Приветствую вас, Руди. Я консультировался с психологами. Вам возвращают индекс. Полный.

— Всем?

— Джереми…

— Я знаю.

— И пока проблемы с Сабиной Крюгер.

— Доктор Александров?

— Именно. Но сотрудниками, способными просочиться в мой охраняемый кабинет, чтобы выдать правду-матку, я бы не разбрасывался. Хотя… теперь вы, наверное, снова захотите быть пилотом.

— Я бы предпочел остаться в Комиссии.

— Понимаю. Теперь к делу. Ваш доклад прочитали. Вас хотят видеть.

Руди невольно поморщился. Доклад этот появился на свет не больше часа назад и стоил ему многих неприятных минут.

…Стол. Человек, сидевший за столом, был чудовищно стар. Ходили слухи, что начинал он чуть ли не у самого Юрковского. Человек медленно поднял голову.

— Я прочитал ваш доклад. Вы предлагаете эвакуировать арканарцев. Всех?

— Да. Теорема Бушетты-Волкова. Все члены феодального общества причастны ко всем его деяниям. Аксиома базисной теории.

— Итак, вы предлагаете?..

— Да. Пока нет Совета. Пока время беззакония. Пока враг обезглавлен. Пока еще можно закончить все малой кровью. Еще через поколение процесс взаимопроникновения цивилизаций станет необратимым.

Узел придется резать. По живым людям. Уже теперь придется вспомнить некоторые страницы нашей истории, которых бы вспоминать не хотелось…

— Вы знаете, что произойдет, если ваш план получит огласку?

— Да. Меня будут лечить. Долго.

— Вы знаете, что для выполнения этого плана понадобится целая армия людей, готовых на все?

— Знаю.

— У вас есть такая армия?

— Есть.

— И вы готовы на все?

— Да.

— Тогда — это для вас.

На листе было всего лишь четыре строчки:

«Все, сделанное подателем сего, совершено с моего ведома и по моему приказу — в интересах Земли и во имя человечества.

Иван Жилин».

Президент Службы Галактической Безопасности

Руди поднял голову. Не было больше немощного старца. Могучий боец двух столетий. Безжалостный комендант Барселоны. Живая легенда.

— Не хочу, чтобы «большой кровью» решали вопросы наши правнуки. За все отвечу я. И президенты ведь когда-нибудь уходят в отставку. Кодовое название операции: «Зеркало». У вас три дня.

Они успели.

31 августа 36 года

Три дня спустя Руди снова шагал тем же коридором. Похудевший, осунувшийся, безжалостные зеленые глаза горят нездоровым блеском. Трое суток без сна, на одном спорамине.

За эти трое суток спрятанная армия КОМКОН-2 каленой метлой прошлась по планете.

Память удерживала фрагменты.

…Унылые лица арканарских рабочих, которых тысячами грузили на рейсовики. Попытки бунта пресекали огнем на поражение. Впрочем, не так уж много попыток этих и было.

…Горько плачущая молодая девушка: «Что вы делаете, нелюди?! Он хороший». Хороший был из личного отряда отца Шиги, того самого, что оставлял за собой пустые города, пахнущие озоном.

…Допросы третьей степени. Собственный голос: «Технологии знаешь? Стрелять умеешь? Много знаешь. В утилизатор!» Мерзавца, похитившего из музея янтарин, Руди достал лично.

…Больший ужас, чем Румата-Искатель, наводила только Ита-Губительница. Похоже, она вообще не считала необходимым брать кого-либо живым. В первую же ночь двое монахов из отряда Шиги окопались в подвале и палили на любой шум, требуя консула и журналистов. Кто-то предложил воспользоваться усыпляющим газом. Сабина пожала плечами и пустила в подвал воду. Когда Руди попытался сделать ей внушение, она удивленно вскинула брови:

— Почему?

— Послушай, мы не можем убивать сотнями.

— Значит, только это…

После этого она исчезла и выходила на связь со своей группой, только чтобы указать, откуда забирать очередные трупы. Диагнозы разнообразием не страдали: смерть от естественных причин либо самоубийство.

…Ангелов с мобильным терминалом на коленях. Помимо прямых обязанностей, парнишке пришлось возглавить группу Джереми. Руди изрядно волновался за него и успокоился лишь на второй день. Тем вечером двое молодых парней, весело беседуя, кажется, о нуль-физике, шли на группу и, казалось, не понимали ни окриков, ни предупредительной стрельбы. Что делать, не знал никто. Тогда Петя вытащил слонобой и застрелил обоих. После этого количество несмышленышей резко упало до нуля. Оружием, снятым с тех двоих, можно было вооружить человек десять.

А больнее всего — горький взгляд Горбовского, кумира юности Антона.

Да разве только Антона?

— Скажите, Руди, разве мы пришли к ним, чтобы убивать? — тихо спросил он тогда, собою закрыв проход.

И стоял так, пока за доном Рэбой не закрылась дверь полагавшейся тому личной нуль-камеры.

Той самой, к слову, через которую — достоверно известно — за последние годы попали на Землю несколько тысяч отборных солдат Ордена.

В эти дни Антон часто вспоминал портрет над рабочим столом Жилина.

* * *

…Тридцатые годы позапрошлого века. Темное, смутное время. В униженной, растоптанной Германии рвутся к власти коричневые, в СССР — партийная бюрократия. Пахнет большой кровью. Машинное моделирование предсказывало массовые убийства в масштабах, сравнимых со средневековым Китаем, голод и к сороковым годам с вероятностью в 98 процентов — новую мировую войну (в 67 процентов — атомную). Минимальное число жертв программа оценивала в 30–35 миллионов. Ученые и будущие космопилоты, учителя, врачи, поэты, политики… Очень высокий процент потерь ожидался среди лучших — самых активных, патриотичных, ради идеи готовых на все. Так называемых пассионариев. Как результат их убыли программа предсказывала неизбежный развал колониальных империй, в результате чего Африка и Ближний Восток превращались в территорию перманентных первобытных войн. Затем — коллапс по сценарию Римской империи (80 процентов) и всеобщую экологическую катастрофу (60 процентов). В плане освоения космоса к началу XXI века проводились бы орбитальные полеты и, в самом благоприятном случае, экспедиции посещения на Луну.

…Вождь смотрел с портрета чуть выпуклыми морозными глазами. Был он тут очень молод, наверное, даже моложе Антона. Как и остальные.

Что у них было общего — у старой военной аристократии Германии и юных командармов Гражданской? У тяжелобольного отставного генерала фон Секта и молодого, сверхчестолюбивого «Красного маршала»? Как они нашли друг друга? Как смогли восстановить связи, завязавшиеся в двадцатых? Мы уже никогда не узнаем — они не любили мемуаров.

Они шли на риск. Риск сумасшедший. В спину им дышала тайная полиция. В сущности, задуманное ими квалифицировалось как заговор и государственная измена. С неизбежно вытекающим: «А в конце дороги той плаха с топорами».

…Времени было в обрез. Время вызревало чудовищным гнойником. И гнойник нельзя было вскрыть, не проливая крови тысяч запуганных, одурманенных, слепых, не знающих сомнения….

Только вот в отличие от нас они были не учеными, а военными. Хирургами истории.

Они не задумывались о чистоте своих рук и не мучились рефлексией. Они просто делали то, что должно было сделать. И крови боялись не больше, чем боится ее хирург.

Вероятность успеха то же машинное моделирование оценивало не более чем в один процент. Им хватило и его.

1937-й. Май. Игра на опережение. Чем-то это напоминало старую добрую ковбойскую дуэль.

Штурмовые отряды капитанов Гейнца и Кузнецова, берущие под контроль Рейхсканцелярию и Кремль, — наверное, это было самым легким. Проблемы начинались дальше.

Военная диктатура. Фильтрационные лагеря. Массовые аресты, торопливые расстрелы. Массовые амнистии. Они шли по лезвию, где любая ошибка грозила новой гражданской войной, голодом и эпидемиями. Они прошли. Дальше — известно.

Военный, а потом и политический союз СССР и Германии. Падение Польши. Возникновение Евразийского союза — от Атлантики до Тихого океана.

Президенты Тухачевский и фон Сект, а после смерти того — сменивший его Штауфенберг.

Научно-техническая революция.

Атомный проект Гейзенберга-Курчатова. Термоядерный синтез — Ферми-Сахаров.

Первые, несовершенные еще атомные субмарины Хакселя.

«Спутник» Королева-фон Брауна.

Первые межпланетные перелеты.

Колониальная экспансия закономерно переходила в космическую.

Войну отменили. То есть локальные конфликты были. Много. Несколько десятков лет кряду блоки сшибались в Африке, в Южной Америке, на Ближнем и Дальнем Востоке, в Индокитае, потом на Луне и Марсе — эра холодной войны. Но ту, предсказанную страшную войну, превратившуюся теперь в заведомое взаимное самоубийство, отменили…

Военные рассчитали все верно.

И все-таки они ошиблись. Михаил Николаевич шел в будущее, как в прорыв, как тогда, под Варшавой. Поднимая людей на чудеса и забывая о собственных тылах. До самого конца, даже в свои восемьдесять пять он оставался все тем же азартным мальчишкой, некогда подавшим в Совнарком доклад «Об объявлении государственной религией славянского язычества» и безумно счастливым, что шутка удалась.

Он верил в свою армию, и она ни разу не подводила его. Но армия — это еще не вся страна, а вот этого президент-диктатор не видел. Даже полет «Хиуса» — и тот был только армейской операцией.

А народ устал. Народ жил своей маленькой жизнью — сериалами, танцем «Ча-ча-ча». Народ и армия переставали думать, чувствовать, а значит, и действовать согласно.

Михаил Николаевич прожил очень долгую жизнь — и все же был не вечен.

А после его смерти началось… Перестройка, подъем национализма в СССР и национал-социализма в Германии… Наркомания. Погромы элитных школ… Мир снова был тяжело болен — и теперь уже хирургия была бесполезна. Требовались терапевты.

И вот тогда-то появился Г. А. Носов…

Время от времени сознание раздваивалось. Не помогали ни психологическая подпитка, ни спорамин.

Слишком страшной была реальность, где действовали Руди, Сабина и КОМКОН-2.

В такие моменты Антон оказывался на борту новенького звездолета. Звездолет аккуратно садился на опушке древнего леса.

…Антон знал, что поселится в самой чаще. Сам вырубит деревья. Своими руками будет обтесывать бревна. Сам построит себе дом. И станет еще одной легендой Икающего леса. А занесет к нему нелегкая лихого человека — и будет в Арканаре одним лихим человеком меньше.

Его дом будет неподалеку от лагеря биологов. Биологам будет тяжело. По крайней мере, одному из них. Которому придется выбирать — вернуться на Землю в одиночестве или навсегда остаться в Арканаре с любимым человеком. Если Ян выберет второе — что ж… По крайней мере, Руди будет спокоен за Киру. Он не станет мешать им. Постарается лишь находиться поблизости. Просто так, на всякий случай. Потому что биологи — они ведь совсем как дети.

А если нет… Тогда в один прекрасный день Кира появится у него в доме. Изменившаяся. Повзрослевшая. Наверное, еще более прекрасная. Они будут жить вместе. И никто больше им не понадобится. Она будет заниматься своей биологией, он непременно закажет для себя самые современные учебники…

…Руди докладывал:

— В основном задача выполнена. Где-то в Арканаре у дона Рэбы еще имеется изрядный арсенал, но без технической базы оружие протухнет быстро. Впрочем, на небольшую победоносную войну хватит за глаза. Что важнее — Патриотическая школа. У них там несколько наших специалистов, они отказались возвращаться, так что придется теперь что-нибудь придумывать с эвакуацией. Кристаллотека. Симуляторы. Есть даже пилоты. — Он невесело усмехнулся. — А ведь дону Рэбе теперь ученых холить и лелеять. И почему это меня не радует?

— Это именно то, о чем я бы хотел поговорить с вами, Руди, — мрачно отозвался Атос. — Вы знаете, что избран новый Совет?

— Извините. — Руди пожал плечами.

— Главой Совета стал доктор Александров.

— И?

— Требует вернуть на Землю «единственного законного представителя властей Арканара». Распустить «эту фашистскую организацию» — улавливаете, о ком речь? Расследовать ее преступления. Запретить находиться на Земле всем ее членам. И продолжать операцию «Рог Изобилия».

— Ничего не забыли и ничему не научились, — сплюнул Антон.

— Доктор Александров — последний оставшийся в живых из отцов «Рога Изобилия». Он не может отступать.

— Но Совет… А Сабина? — вспомнил он.

— Сабину будут лечить. Я ничего не смог поделать. — В лице Атоса что-то мигнуло. — За ней зайдут в десять утра. Теперь вас хочет видеть Президент.

У человека за столом был странный взгляд.

— Излагайте, Руди.

— Первое: необходима другая концепция вмешательства. Для начала надо определиться, что для нас Арканар — партнер или полигон? И придерживаться чего-нибудь одного. Если понадобится — патрулировать Арканар с воздуха, хотя бы и на дирижаблях.

Второе: челюсти должны крушить профессионалы, место ученых в кабинетах. Как говорится, «Организатору чистые руки, исполнителю — чистая совесть».

Третье: может, доктор Александров в чем-то прав? Нельзя нас оставлять на планете. Мы просто опасны…

— Послушайте, Руди, мы ведь тоже проходили через все это. Кровь, допросы с применением физического воздействия. Так ведь коммунизма без крови не бывает. Есть вещи, о которых не нужно говорить. Их надо просто делать. А потом забыть. Не было никаких арканарцев, никаких боевых звездолетов… Были неудачные учения СГБ по отражению инопланетной угрозы. Погибли люди. СГБ ответит за это. Может случиться, что Службу просто расформируют, и тогда ее функции примет другая организация. Скажем, одна известная мне комиссия. А то, что многие наши работники, быть может, уйдут в эту комиссию — так кто же разбрасывается квалифицированными кадрами? В конце концов, если кто некомпетентен — кто же его возьмет? Такое ведь бывало, и не раз… Вывески меняются — Служба остается. Еще что-то?

— Последнее. — Антон выложил на стол бумагу.

Жилин прочитал ее. Поднял глаза.

— Видите ли, Руди… Никого из этих людей, по-видимому, уже нет в живых. Их взяли в заложники еще три дня назад, когда погиб этот… Шига. Вышли на меня. Сообщили, что биологическая экспедиция попала в плен к варварам. И обещали добиться освобождения в обмен всего на «несколько небольших уступок». Я никогда не вел переговоров с террористами! Вы сказали, что готовы ко всему. Что ж, я отвечу и за это.

Некоторое время сидели молча. Потом Руди встал.

— Послушайте, Иван. Когда-то у меня был друг. Совсем еще мальчишка. Он дрался за меня и за тех, кто мне дорог. Его убили. Всего за несколько часов до того я обещал мстить за каждую подлость по отношению к своим друзьям. Но Эксперимент требовал закрыть глаза на это… И я закрыл. Слабость и трусость — за ними всегда воронье и гробы, как поется в одной старой песне. Если мы спустим и это, они решат, что землян можно убивать безнаказанно. Иногда не нужно размышлять и взвешивать, а просто ударить так, чтоб…

Он встал, слепо пошатываясь, и пошел к выходу.

Иван Жилин, Президент, долго смотрел ему вслед. Потом опустил глаза на бумагу, все еще лежавшую перед ним. Всего две строчки:

«Прошу отставки в связи с выездом в Арканар по семейным обстоятельствам.

Рудольф (Антон) Сикорский».

…В архиве было тихо. Очень серьезный Петр Ангелов сосредоточенно работал с терминалом. Сабина тихонько играла что-то печальное.

На столе обнаружилась новенькая книга. На раскрытой странице Руди прочитал:

«Где заканчивался, где начинался и как выглядел лес на карте — лисенка не знала, да и не особо интересовалась. Наблюдала, радуясь, за сменой времен года, за листьями, кружащимися в нежном танго, за фазами луны и многими другими вещами, окружающими ее с рождения. Летом играла в траве — ловила солнечных зайчиков, гонялась за куропатками, ловила свой собственный хвост до тех пор, пока не закружится голова. После плюхалась на траву и довольно облизывалась, будто съев какую живность повкуснее. Осень проводила, купаясь в кленовых холмах одного с нею цвета, — так, что порой казалось, будто в куче листьев танцует язык пламени» . [13]

Руди взглянул на обложку:

Дж. Тафнат. «Сказки для сына».

— У Джереми был сын? — удивился он.

— Есть, — ответила Сабина. — Джереми очень его любил и переживал, что не сможет увидеть. Даже воспитывал на расстоянии. Так что кто-нибудь должен сообщить наследному принцу Кайсана о смерти его отца. Можно добавить, что убил его агент Святого Ордена.

Руди только кивнул.

Петя наконец оторвался от терминала.

— Привет, Руди, — сказал он.

— Привет, Петя. Слушай внимательно. С этого момента ты — руководитель Комиссии.

У Пети вытянулось лицо.

— Как это?! А ты?.. А Сабина?..

— Мы с Сабиной уезжаем развлекаться. — Музыка смолкла. — Не волнуйся, Петя. У тебя все получится. Однажды ты уже справился.

Он отомкнул лишь три дня как установленный сейф. Влажно блеснули черным три новеньких скорчера. Четвертый — Петин, остался в сейфе.

— Куда вы, на охоту?

— На охоту, Петя, — ответила Сабина.

— Со скорчерами?

— Со скорчерами. Удачи тебе, руководитель!

— Удачной охоты!

Звездолет на самом деле был новенький. Самой последней модели. Весь перелет они молчали. Антон наслаждался пилотированием. Сабина сидела на полу, спиной к стене, обхватив руками колени. Посадка получилась аккуратной, корабль едва ощутимо качнуло на амортизаторах. Откинулся люк.

Минуту никто не шевелился. Потом Сабина подняла глаза:

— Зна-а-чит, доктор Александров… Не поёшь больше?

Антон покачал головой.

— А ведь лечить будут — только держись! — Упруго вскочила на ноги. Подошла к люку. Обернулась: — Не дергайся, Руди, палачи — они всегда в цене. — Сказала и спрыгнула в мокрую от росы траву. Куртка на ней подозрительно топорщилась.

3 сентября 36 года

…Патриотическая школа напоминала осажденную крепость. Курился дымок над башнями. Со всех сторон по периметру в три ряда громоздились спирали проволоки-колючки. От света факелов было светло, как днем.

Отец Кин сидел в своем кабинете. Решетки на окнах. Окованная железом дверь на засове. Враг не пройдет.

Проблемы начались вчера. Вначале профессионалы-земляне чем-то отравились и умерли — один за другим, в течение нескольких часов.

Потом ночная драка в опочивальне братьев пилотов. Дрались насмерть, живых свидетелей не осталось, так что выяснить причину смертоубийства не представлялось возможным.

От невеселых мыслей отвлек приглушенный писк селектора.

— Кто?

— Брат-привратник. Невольницу привели, сказывают — для отца-прокуратора.

Отец Кин просветлел лицом:

— Давно пора!

— Так как? Пускать? Или рубить?

— Но-но, я тебе порублю! Запускай.

Ад начался почти мгновенно.

Тоненькая фигурка, поникшая у входной двери, откинула покрывало. Брат-привратник изменился в лице.

— Святой Мика! Ита-Гу…

Сабина шагала длинными коридорами, стреляя с обеих рук. Разряды выносили дверь за дверью, выжигая все живое и неживое в кельях. Прохаживались по ровным рядам отдушин под потолком. Время от времени ударяли вдоль коридоров, сметая пытавшихся перегородить ей дорогу.

Второй этаж. Классы. Тут уже успели наладить оборону. Стреляли все, но непросто оказалось попасть в маленькую, непредсказуемо верткую фигурку, будто размытую в пространстве. Фигурка как-то косо и вниз ушла из поля зрения. А потом два-три разряда превратили и импровизированные баррикады, и их защитников в жирную копоть на стенах.

Третий этаж. Кристаллотека. Здесь все было родным и знакомым — мягкие кресла, стеллажи, проекторы. Оба скорчера вычертили по причудливой восьмерке, и в зале остались только угли и ядовитая сажа.

Отец Кин, сжавшись, слушал приближающиеся вопли, стрельбу, грохот мебели. Потом все стихло. Почему-то он точно знал, что Ита стоит по ту сторону этой двери. Торопливо извлек укороченный восьмидесятизарядный автомат и стрелял, стрелял, стрелял. Когда закончились патроны, единственный разряд превратил в облако черного дыма и дверь, и его самого, и изрядный кусок наружной стены.

Здание пылало. Обратного пути не было. Сабина неторопливо подошла к бреши в стене. Постояла. Подняла скорчеры стволами кверху и, не колеблясь, спрыгнула.

Барон Пампа поймал ее на лету. Сабина вскочила на вторую лошадь, и они скрылись в ночи.

Пылающее здание за их спиной вдруг перечеркнула огненная трещина, а потом радостно затанцевал на развалинах бес эквивалентом в пару десятков тонн самого современного оружия.

…Когда они остановились, уже светало. Барон как-то смущенно приблизился к Сабине. Сабина удивленно подняла брови. Смущенный дон Бау — определенно, что-то творилось в этом мире.

— Дона Ита… Не знаю, как сказать вам… Я — всего лишь король в изгнании, но… Будьте моей женой.

Сабина подъехала поближе. Подняла глаза. Огромные, чуть раскосые, в первых лучах нового дня они отливали самым синим льдом.

И молча тронула повод.

Через несколько часов они были на кладбище Проклятых.

Тут каждое второе надгробие было пробито колом, из-под каждого третьего виднелись цепи — от упырей. Мало кто решался заглянуть сюда и днем, не то что в этот утренний час. Заехали в самый глухой уголок. Остановились перед наполовину ушедшей в землю плитой.

Сабина спешилась. Смахнула ладонью жухлые листья. И долго, очень долго стояла, беззвучно шевеля губами.

— Дон Ка-па-да, — по слогам прочитал барон. — Этот человек был вам близок?

Сабина молча кивнула.

— Я знаю, как это бывает. — Барон сделался очень серьезен.

— Помогите мне, барон, хорошо?

Сабина смахнула листья со второй, почти незаметной плиты с надписью «Дона Ита». Покосилась на Пампу.

— Уберите ее, пожалуйста, барон.

Плита поддалась неожиданно легко. На свет показалась основательно проржавевшая цепь.

— Надо вытянуть…

Барон чуть побледнел, но ухватился за цепь, рванул. Напряглись мощные бицепсы. Секунду ничего не происходило, а потом на поверхности появился ничуть не истлевший гроб. Сабина откинула крышку, попутно спрятав что-то в рукаве.

В гробу обнаружился тяжелый овальный эмбриозародыш звездолета класса «Призрак». Дона Ита отнесла его подальше. Уложила в траву. Активировала. Потом обернулась к Пампе:

— Барон, вы все еще уверены?

— Да, дона Ита. Уверен. И прошу вас — будьте моей женой.

— Зна-а-чит… Хорошо, барон. Я буду вашей женой. Вы вернете себе Арканар. Но сейчас у меня осталось одно, последнее дело на Земле. Я — вернусь.

В пении просыпающихся птиц вряд ли кто услышал бы щелчок карманного дезинтегратора, возвращаемого на предохранитель.

 

Дежавю

(Вместо эпилога)

4 сентября 36 года

Комната. Скорее келья. Со сводчатым потолком, узкими окнами-бойницами, сужающимися наружу.

По закопченным стенам мечется отсвет множества факелов.

Крики за окнами:

— Румата-Искатель! Дьявол!

Человек за грубым, неструганым столом, кажется, не слышит криков. Чертит что-то рассеянно на разложенном перед собой листе бумаге.

Крики усиливаются. Похоже, толпа заводит себя сама. Потом — истошный вопль:

— Бей дьявола! Сожжем сатану, как ведьму спалили.

Все так же неспешно человек протягивает неправдоподобно длинную руку, снимает с гвоздя чахлую лампадку и аккуратно посылает ее по диагонали — в противоположный угол.

Пламя озадаченно пригасает, а потом весело подскакивает. В свете начинающегося пожара влажно поблескивает черным длинный предмет в его руке…

—  А потом? — спросила Анка.

(Аркадий и Борис Стругацкие. Трудно быть богом)

Пашка отвел глаза, несколько раз хлопнул себя ладонью по колену, наклонился и потянулся за земляникой у себя под ногами. Анка ждала.

— Потом… — пробормотал он. — В общем-то никто не знает, что было потом, Анка. Передатчик он оставил дома, и, когда дом загорелся, на патрульном дирижабле поняли, что дело плохо, и сразу пошли в Арканар. На всякий случай сбросили на город шашки с усыпляющим газом. Дом уже догорал. Сначала растерялись, не знали, где его искать, но потом увидели… — Он замялся. — Словом, видно было, где он шел.