Изд: "Финляндский разгром", Издание "Свободного слова", № 35. A.Tchertkoff, Maldon, Essex, England, 1900.

Тираж 2.500 экз. Издание русского зарубежья. Издание было запрещено цензурой к ввозу и обращению в России

 

Русское правительство в Финляндии

(Из статьи, помещенной в английском журнале "Nineteenth Century" в мае 1899 г.)

В августе 1898 г. был обнародован рескрипт царя о мире; в октябре того же года русское правительство осведомило финский сенат о царском предложении относительно нового военного законопроекта, согласно которому, между прочим, количество военных сил Великого Княжества Финляндского должно быть увеличено с 5.600 человек до 35.000 человек. 15-го февраля текущего года обнародован указ, главной целью которого является уничтожение конституции Финляндии, — конституции, основанной на древних, освященных временем скандинавских традициях, и которую торжественно клялись поддерживать поочередно все русские властители Финляндии, не исключая и теперешняго царя. Эти события, по мнению многих, имеющие лишь местное значение, несомненно заслуживают быть занесенными на страницы истории. Они знаменуют торжество автократических принципов Востока над конституционными началами Запада и, хотя бы уже но одному этому, они должны привлечь на себя внимание публики.

I.

"Страна тысячи озер", как поэтически называют Финляндию, появляется на сцене мировой истории, по сравнению с другими нациями, довольно поздно.

Скандинавские народы, согласно археологическим данным, поселились на южных и юго-западных берегах Финляндии и близ лежащих островах приблизительно за 1000 лет до начала христианской эры. Несколько позднее Финляндия начинает заселяться финскими племенами, а вслед за ними — лапландскими.

Начало шведского влияния относится к XII столетию, когда король Эрик Едвардсон предпринял (в 1156 или 1157 гг.) крестовый поход на Финляндию. После недолгого, хотя упорного, сопротивления, финны подчинились и приняли христианство.

— 4 —

По договору 1323 г. восточная часть Финляндии была присоединена к Швеции. С этого времени судьбы Финляндии были тесно связаны с этой страной. С течением времени Финляндия сделалась нераздельной частью королевства шведского и получила права на участие в законодательстве страны. Представители Финляндии заседали в "Riksdag"-е, и уже в 1362 г. Финляндия получила право принимать участие в избрании шведских королей. Образование, всегда занимавшее почетное место в скандинавских странах, не было заброшено и в Финляндии. В ней было основано несколько школ, построены церкви и монастыри, и, пока в Швеции не был открыт университет, многие молодые финляндцы были посылаемы для обучения в заграничные университеты. На финском языке появились переводы различных книг, в большинстве случаев религиозного характера. Так, Новый Завет появился в финском переводе в 1548 г., а вся Библия в 1642. Наконец, в 1640 г. в Або был открыт университет, и, вместе с тем, духовенство было облечено известною властью для распространения элементарного образования, так как никакое лицо, не обладавшее знанием начатков религии и не умевшее более или менее бегло читать, не допускалось до причастия. Благодаря этому, еще задолго до появления в Финляндии целой сети школ, громадное большинство населения уже обладало известной степенью грамотности.

Взамен за благодеяния культуры, полученные, благодаря союзу с Швецией, Финляндии приходилось делить с ней и государственную тяготу. Финляндия, благодаря своему географическому положению, должна была принимать на себя первые удары всякий раз, когда, как это часто бывало, Россия нападала на свою соседку, и очень часто все военные действия происходили лишь на финляндской территории.

Но, принимая, таким образом, участие в скорбях и радостях Швеции, Финляндия в то же самое время выработала собственную индивидуальность. Пространство, отделявшее ее от Швеции, а еще более — расовые отличия являлись причиной известного расхождения и помогли Финляндии приобресть ее собственный национальный характер. Необходимо помнить, что, как в древности, так даже и до настоящего времени, в Финляндии существуют две национальности. Когда Финлян-

— 5 —

дия сделалась частью государственного организма Швеции, шведы, конечно, явились в ней правящим классом. Шведский язык был языком науки и администрации, и финны, желавшие выделиться из общей массы народа, должны были обладать знанием этого языка, благодаря чему он был в Финляндии еще до недавнего времени языком высшей культуры. С течением времени, вследствие браков между представителями обеих национальностей, культурные классы перестали носить на себе признак одной национальности. В низших классах происходило то же самое, и деятельный, предприимчивый скандинавский ум слился с созерцательностью и положительностью, свойственными финнам.

В 1581 г. Иоанн III, как бы официально признавая индивидуальную особенность Финляндии, дал ей титул "Великого Княжества", а Густав Адольф в 1616 г. даже созвал отдельный финский "Landtag".

Благодаря всем вышеприведенным обстоятельствам, в финляндцах пробудилось сильное чувство национального самосознания.

II.

Рост национального самосознания среди финляндцев не остался незамеченным со стороны России. Мысль о завоевании Финляндии всегда занимала умы русских правителей, особенно со времени перенесения Петром Великим столицы из Москвы на берега Невы. Но упорное сопротивление, которое Россия постоянно встречала в Финляндии, навело русскую императрицу Елизавету на новую мысль. В 1742 г., во время одной из многочисленных войн России со Швецией, Елизавета обнародовала манифест к финскому народу, в котором предлагала создать независимое финляндское государство, под протекторатом России, долженствовавшее служить барьером между Россией и Швецией. Императрица решила, что, в случае непризнания ее предложения, она "с прискорбием" должна будет позволить своим войскам опустошать Финлянцию.

Хотя этот манифест не произвел в свое время особенного впечатления на финляндцев, тем не менее он повел к образованию в Финляндии небольшой политической группы,

— 6 —

поддерживавшей идею, выраженную в манифесте Елизаветы, Групна эта, когда в 1787 г. началась новая война между Швецией и Россией, вступила в переговоры с русским правительством. Но эта конспирация, вызванная, в сущности, патриотическим желанием избавить Финляндию от тяжелых последствий войн, которые велись на ее территории, не имела никакой поддержки со стороны населения и была вскоре подавлена.

Вслед за этим Финляндия в течение 18 лет наслаждалась полным миром, вплоть до новой войны, вызванной Наполеоном, который во время Тильзитского свидания успел убедить Александра I побудить своего зятя, шведского короля Густава IV-го, присоединиться к "континентальной системе", причем Александр I, в награду за это, получал Финляндию. В выполнении этой задачи Александра I поддерживал главный участник конспирации, о которой мы говорили выше, генерал Спренгпортен, находившийся в это время на русской службе. Спренгпортен уверял Александра, что русское нашествие на Финляндию будет, в сущности, чем-то в роде "прогулки", так как финляндцы сами будут рады сдаться. Но дело оказалось далеко не таким простым, и Александру пришлось разочароваться. Он встретил упорное сопротивление со стороны Финляндии, хотя Швеция в это время почти не оказывала ей никакой поддержки. Кажется, что слабоумный Густав IV заранее решил отказаться от Финляндии. Уже в 1807 г. шведский государственный деятель Нильс фон Розенштейн сказал одному из высокопоставленных финляндцев, барону Роберту Ребиндеру: "наш король имеет свои собственные принципы, он никогда не откажется от них, и то, чтС было предсказано 50 лет тому назад, должно теперь совершиться — ваша родина должна подчиниться господству России".

Сопротивление, оказанное финляндцами, и их лойяльность по отношению к Швеции не могли не оказать сильного впечатления на русского царя, и он издал манифест, в котором, упомянув об успехах русского оружия и о незначительных средствах обороны, которыми располагает Финляндия, он просил финнов выслать к нему для дальнейших переговоров депутацию от четырех сословий, составлявших шведский "Riksdag". Некоторые избирательные округи Финляндии отка-

— 7 —

зались выслать своих представителей, другие же выслали, но с оговоркой, что эти представители не имеют легального права вступать в договор с царем. Но, наконец, вследствие нового манифеста царя, а также вследствие полного отсутствия помощи со стороны Швеции, были выбраны легальные депутаты, которые и отправились в Петербург.

Глава депутации, барон Карл Эрин Маннергейм, вручил в Петербурге Александру I докладную записку, в которой было указано, что явившиеся депутаты, согласно основным законам, не имеют права вступать в переговоры и что, вследствие этого, они просят императора о созыве сейма. 20-го января 1809 года Александром I-ым был издан указ о созыве финляндского сейма, который должен был собраться "согласно законам страны".

25 марта 1809 г. произошло открытие сейма в Борго, при чем Александр I возсел "на трон Финляндии" и произнес речь, из которой мы приводим следующую выдержку:

"Я желал видеть вас, чтобы дать вам еще раз доказательство того, что мои стремления направлепы ко благу родной вам страны. Я обещал поддерживать вашу конституцию и ваши основные законы; ручательством истинности моих обещаний служит настоящее ваше собрание. Это собрание сословных представителей будет отправным пунктом вашего политического существования".

Приводим также "Доверительный акт" императора, опубликованный 15 марта:

"Мы, Александр Первый, и пр. и пр. сообщаем во всеобщее сведение:

"Вступив по воле Провидения в обладание Великим Княжеством Финляндским, мы за благо сочли утвердить и санкционировать религию и конституцию края, а равным образом права и привилегии, которыми до сих пор пользовались, согласно конституции, как каждое сословие сказанного Великого Княжества вообще, так и в отдельности все население его — высших и низших сословий. Настоящим актом мы обещаем поддерживать и хранить крепко и нерушимо все эти привилегии и статуты в полной их силе, в удостоверение чего мы и приложили нашу руку к настоящему доверительному акту, данному 15 марта 1809 года в г. Борго".

— 8 —

28 мая сословия принесли присягу на верность, и Александр I обратился к представителям сословий с речью, в которой, между прочим, сказал:

"Я принимаю с глубоким чувством клятву верности, принесенную мне населением Финляндии в лице ее представителей. Узы, соединяющия меня с ней, еще более укрепились, благодаря этому добровольному доказательству ее привязанности; освященные этим торжественным актом союза, они сделались более близкими моему сердду и более соответственными моим принципам.

"Обещанием поддерживать религию и основные законы страны я хотел показать значение, которое я придаю искренним выражениям любви и доверия. Молю Всемогущого Бога, чтобы он даровал мне силу и мудрость управлять этим достойным народом, согласно его законам и непоколебимым началам Вечной Справедливости".

Вскоре после этой торжественной церемонии, происходившей в стенах древнего собора в Борго, император Александр, уже в качестве Великого Князя Финляндии, издал новый манифест, в котором говорилось о присяге, принесенной представителями сословий:

. "Созывая сословия Финляндии присутствовать в занятиях сейма и приняв их присягу на верность, мы желали при этом случае, посредством торжественного акта, приготовленного в присутствии представителей сословий и обнародованного в святилище Всевышнего, подтвердить и обеспечить сохранение религии страны и ее основных законов, а равно привиллегий и прав, которыми, как каждое сословие в отдельности, так и все население Финляндии вообще, до сего времени пользовались".

Таковы главные документы, освящающие национальную автономию Финляндии под верховной властью русских императоров. Таким образом, идея основания независимого финского государства была оставлена, но Александр I, повинуясь влечениям своего благородного и гуманного характера и благодаря своему политическому такту, нашел вполне целесообразным создать из Финляндии счастливую нацию, искренно привязанную к своим новым правителям.

Распуская парламент в Борго, Александр I сказал между прочим:

— 9 —

"Этот храбрый и верноподданный народ возблагодарит пути Провидения, приведшие его к настоящему положению дел. Поставленный, с настоящего времени, в первые ряды наций, управляемый согласно своим законам, он будет вспоминать о своих прежних правителях разве лишь с целью укрепить дружеские отношения, когда они, благодаря миру, будут восстановлены".

Император, конечно, вполне ясно сознавал, что, являясь в России самодержцем, в Финляндии он обладал лишь правами конституционного монарха. Значение основных законов страны, ограничивающих власть правителя, было еще раз указано императору, прежде чем он подписал "Доверительный акт", и в обнародованных затем при Александре I государственных актах он явственно упоминает о "конституции". Приведем для примера цитату из императорского указа 15 марта 1810 г.:

"С того момента, как судьбы Финляндии, по воле Провидения, были вручены нам, нашим стремлением было управлять этой страной, согласно с привилегиями и правами, гарантированными ей ее конституцией. Все, чтС бы мы ни предпринимали с настоящего времени по отношению внутренней администрации страны, будет являться следствием или дополнением этой основной идеи. Поддержание религии и законов, созыв сословий на сейм, учреждение государственного совета из среды нации и неприкосновенность судебной и административной власти представляют достаточные доказательства признания политического существования финской нации и прав, отсюда вытекающих".

Очевидно также, что император считал такое отношение к Финляндии обязательным не только для себя, но и для своих наследников, как в этом можно убедиться из указа, вышедшего в 1816 году, в котором, между прочим, говорится:

"Настоящим мы желали как, с одной стороны, выяснить принципы, которыми мы будем руководиться по отношению к нашим финским подданным, так равно, с другой стороны, подтвердить на веки данную нами гарантию, относительно сохранения их отдельной конституции, как во время царствования нашего, так и наших наследников".

— 10 —

III.

Не останавливаясь, за недостатком места, подробно на политических учреждениях Финляндии, мы лишь вкратце отметим их наиболее характерные черты.

Главным правительственным органом является сенат, члены которого назначаются императором из числа финляндских подданных. Сенат имеет право издавать от имени императора административные циркуляры по вопросам меньшей важности; сенату же принадлежит право подвергать на рассмотрение сейма меры, предлагаемыя императором, и высказывать свое мнение относительно законопроектов, одобренных сеймом. Сенат имеет двух вице-президентов. Президентом сената является генерал-губернатор, русский по происхождению, который в то же время и главнокомандующий финляндской армией.

Все вопросы, требующие утверждения императора, представляются ему через посредство особого министра-секретаря Финляндии, финляндского подданного и имеющего резиденцию в Петербурге.

Финляндский сейм, согласно старым шведским традициям, состоит из представителей четырех сословий — дворянстваг духовенства, горожан и крестьянства. Дела сейма ведутся, таким образом, в четырех палатах, при чем представители каждого сословия обладают равной властью и авторитетом. Для того, чтобы какой-либо законопроект прошел, он должен получить одобрение трех палат, за исключением случая изменения основных законов, когда необходимо согласие всех четырех палат сейма. Право созвания сейма, согласно шведской конституции во время уступки Финляндии России, зависит исключительно от воли государя, и Александр I созывал сейм лишь однажды в Борго в 1809 г. Его наследник, Николай I, совсем не созывал сейма, но, тем не менее, добросовестно поддерживал автономию страны и с почтением относился к учреждениям, хранить которые он поклялся.

Со вступлением на престол в 1855 года Александра II начинается новая эра финляндской истории. Этот монарх созвал в 1863 г. сословный сейм, который был открыт

— 11 —

им лично. Уломянув в своей речи о "поддержании принципов конституционной монархии, столь согласных с древними обычаями финского народа, все законы и учреждения которого носят отпечаток этих принципов", император заявил о своем намерении даровать сейму права более обширные, по сравнению с теми, которыми последний обладал до сих пор. Обещание это было выполнено изданием "Закона о сейме", который был обнародован в качестве основного закона в 1869 г. и главной основной чертой которого является то, что созыв сейма не зависит от доброй воли монарха, а должен происходить периодически, так чтобы сословия собирались по крайней мере 1 раз в 5 лет. С 1882 г. сейм фактически собирается каждые три года. Компетенция сейма была еще более расширена Александром III, даровавшим ему права законодательной инициативы. Прежде сейм мог обсуждать лишь законопроекты, предложенные правительством, хотя, впрочем, каждый член сейма обладал правом подавать петиции, которые сейм рекомендовал правительству, как основание для дальнейших предложений.

Первый толчек развитию национального самосознания, о котором мы говорили выше, был в сущности дан еще самим императором Александром I, точнее — его фразой о том, что Финляндия является страной "placИ dИsormais au rang des nations". И, действительно, финляндцы, сохраняя дружественные чувства к своим бывшим соотечественникам шведам, поняли, что они должны сконцентрировать свои усилия на развитии ресурсов собственной страны. "Мы более не шведы", — сказал один молодой финляндский политик в начале текущего столетия, — "русскими мы не можем быть, следовательно, мы должны быть финляндцами".

Значительно также способствовали развитию национального самосознания патриотические произведения поэта Рунеберга и быстрый рост национальной финской литературы, выразившийся в размножении финской прессы и официального признания финского языка равноправным со шведским. В средине настоящего столетия финский язык, на котором собственно говорили лишь низшие классы, приобрел себе защитников и сторонников среди образованных классов. Этому, в особенности, способствовало опубликование Калевалы, вызвавшей

— 12 —

удивление всего ученого мира. С этих пор открываются гимназии, в которых преподавание происходит на финском языке; их теперь столько, сколько и тех гимназий, где преподавание совершается по-шведски. Является периодическая пресса (теперь издается около 120 газет на финском языке), много лекций в университете читается по-фински, — одним словом, финский язык принимает то же значение, чтС и шведский. В движении этом, надо иметь в виду, участвовали не одни финны, но — что очень важно — весьма влиятельные, образованные люди шведского происхождения. Правда, это уравнение не обошлось без некоторой борьбы, поведшей даже к образованию двух политических партий: финноманов и шведоманов, но, тем не менее, борьба этих партий носила чисто культурный характер и послужила лишь на благо стране, побуждая к благородному соревнованию на поле народного образования, при чем правительственные мероприятия в области народного образования никогда не были диктуемы партийной борьбой и отличались строго беспристрастным характером.

Движение в пользу народного образования может служить прекрасным образчиком господствующего в Финляндии духа, а также того демократического направления, которое привело к таким прекрасным результатам. Теперь вы не найдете в Финляндии прихода, в котором бы не было одной или более школ, и хотя обязательное образование не введено, в силу некоторых географических условий страны, но тем не менее всякая сельская община обязана иметь школу.

Приведенные нами факты могут служить ясным доказательством того, какие тесные узы связывают высшие классы финляндского общества с так называемыми низшими классами. Эти же факты вместе с тем могут служить наглядным опровержением обвинений, часто появляющихся в русской реакционной прессе и заключающихся в том, что автономное положение Финляндии поддерживается якобы лишь кликой сепаратистов, "шведских баронов". Несомненно, что шведская часть населения Финляндии, представляя из себя высшую интеллигенцию страны, сражается в первых рядах, отражая нападения русского правительства; справедливо также и то, что шведская пресса в Финляндии говорит более смелым

— 13 —

языком, чем финская, но это можно объяснить большей степенью отважности, свойственной шведам, как и вообще всем скандинавским народам. Из этого, однако, вовсе не следует, что финны согласны безропотно подчиняться ярму руссификации, так как все финны, кончая последним крестьянином, совместно с своими шведскими братьями, чрезвычайно высоко ценят связывающие их узы гражданства, их родную обеим нациям страну и конституционные права, которые равно принадлежат всем классам общества, "как высшим, так и низшим". Сравнение, часто проводимое в тех же реакционных органах, между прибалтийскими провинциями и Финляндией, также лишено всякого основания. В Финляндии совершенно отсутствуют те феодальныя условия, которые господствуют в вышеназванных провинциях, так как Финляндия, подобно Швеции и Норвегии, может похвалиться свободным, независимым и интеллигентным классом крестьян-собственников, обработывающих собственную землю. Финляндская статистика показывает, что в то время как дворянство владеет 406.246 гектарами поземельной собственности, а духовенство лишь 245.246 гектарами церковных земель, — 21.653.871 гектар принадлежит остальному населению, незначительное количество которого представляют фермеры — дворные, а громадное большинство — крестьяне. В Финляндии нет крупных богачей, но за то там неизвестна и вопиющая нищета. Народонаселение трудолюбиво и поощряется в своем трудолюбии правительством; торговля, промыслы и земледелие делают Финляндию процветающей страной, насколько, конечно, это позволяет суровый климат и бесплодная почва. Но мы, финляндцы, по горькому опыту, знаем, что самый многообещающий урожай может погибнуть, благодаря одной морозной ночи.

IV.

Около пятнадцати лет тому назад реакционная партия в России начала, при помощи целого ряда газетных и журнальных статей, брошюр и книг, ожесточенную атаку против автономии и привилегий Финляндии. Трудно сказать, какими именно мотивами руководились враги свободы Финляндии, а всякого рода предположения мы считаем излишними в настоящей

— 14 —

статье, посвященной изложению действительных фактов. Как бы то ни было, эта партия начала отрицать существование конституционных прав в Финляндии и подстрекать русское правительство — уничтожить финляндския привилегии. Некоторыя меры в этом направлении были уже предприняты в царствование Александра III, но они не коснулись существенных частей финляндских учреждений, и лишь зима текущего года принесла с собой холодное дыхание, грозящее уничтожить благополучие страны.

Первым ударом, обрушившимся на страну, было царское предложение о новом военном законе, которое было предложено на обсуждение сословий, созванных в январе текущего года на экстраординарный сейм. Предложение о созыве сейма было сделано в июле 1898 г., т. е. прежде чем царский манифест о мире сделался известным. В октябре предложение было послано в сенат и вскоре после этого сделалось известным в общих чертах публике.

Согласно военному закону 1878 г., воинская повинность была введена в крае с целью образования финляндской армии, предназначенной для защиты страны и долженствующей находиться под командой финляндских офицеров, с своим собственным штабом и подчиняющейся в последней инстанции генерал-губернатору, который, "командуя русскими войсками, могущими быть расположенными в Финляндии, является главнокомандующим финляндской армией". Количество постоянного войска ограничивается 5.600 чел. Чтобы пополнить это число, 1920 чел. назначается из общего количества 8.000 чел. призываемых молодых людей, годных к отбытию воинской повинности. Назначение происходит посредством баллотировки, вслед за которой попавшие в число 1920 душ немедленно приступают к отбыванию воинской повинности и служат на действительной службе три года, по истечении которых они перечисляются на два года в резерв, а вслед за тем, до достижения сорокалетнего возраста, числятся в милиции. Остальные (из общего числа 8.000 всех призываемых) зачисляются на пять лет в резерв и в течение трех лет подвергаются военному обучению, срок которого не превышает в общей сложности девяноста дней.

В проекте нового военного закона предлагается, чтобы не

— 15 —

менее 7.200 чел. (из общего числа 8.000 чел.) подвергались отбытию в течение пяти лет действительной военной службы, вслед за тем они должны будут в течение тринадцати лет числиться в резерве и, наконец, попрежнему, до сорокалетнего возраста в милиции. Тем не менее, армия в самой Финляндии не будет увеличена, так как 5.280 чел. (из 7.200) поступающих, согласно новому закону, к отбытию действительной службы, будут посылаемы за границы своей родной страны, в Россию, на 5 лет. В общей сложности (1920 чел. местной финляндской армии и 5280 чел., посылаемых в Россию) количество армии *) должно быть исчислено в 36.000 человек. Это громадное увеличение финляндской армии, конечно, потребует соответственного увеличения расходов и в то же время непосредственно лишит страну громадного количества рабочих рук, так необходимых в стране, где земля приносит плоды лишь после затраты тяжкого труда на ее обработку. Кроме того, новый закон побудит молодых людей к эмиграции в Америку, что не может не отозваться на экономическом положении страны.

Далее, — в новом военном законе предлагается, чтобы русские офицеры с настоящего времени имели равное с финляндцами право на службу в рядах финляндской армии, чтС противоречит основным законам страны (См. ї 10-й "Формы правительства" 1772 г., ї 1-й "Акта союза" 1789 г., и ї 120-й "Военного закона" 1878 г., составляющего один из тех 14-ти параграфов этого закона, которые признаны в качестве "основных законов"). Финляндский военный штаб должен быть уничтожен, и армия фактически переходит в заведывание русских военных властей.

Когда содержание нового закона сделалось известным в Финляндии, громадное большинство населения еще не теряло надежды. Оно видело во всем этом лишь новую попытку со стороны русского правительства отменить "финляндские привилегии" и считало эту попытку результатом давно известной по отношению к финляндской автономии ненависти, питаемой такими людьми, как Победоносцев, военный министр Куропаткин и новый финляндский генерал-губернатор генерал Боб-

*) За пятилетний период действительной службы.

— 16 —

риков. Но население верило, что сам царь, посылая законопроект на рассмотрение сейма, лишь поддался давлению своих советников и отнесется с уважением к резолюции сейма относительно этого законопроекта. Это доверие к императору и великому князю имело двойное основание. Во-первых, финляндский народ не мог поверить, чтобы царь решился на громадное увеличение армии в Финляндии в то самое время, когда им был издан манифест о мире, в котором он убеждал другие державы приступить к уменьшению расходов на вооружение. Во-вторых, так как некоторые статьи законопроекта угрожали автономии Финляндии, вера финляндского народа в царя была непоколебима, — ведь он клялся "поддерживать и признавать религию, основные законы и те права и привилегии, как каждого сословия великого княжества в отдельности, так и всех его обитателей, как высших так и низших классов вообще, которыми они пользовались, согласно конституции этой страны".

Поэтому гораздо более гнетущее впечатление было вызвано манифестом царя от 3 февраля, сущность которого заключается в следующей выдержке:

"Вместе с тем, оставляя в силе существующия правила об издании местных узаконений, исключительно до нужд финляндского края относящихся, Мы почли необходимым предоставить Нашему усмотрению ближайшее указание предметов общегосударственного законодательства".

Все подобные вопросы, о которых упомянуто в манифесте, будут впредь, как это видно из документа, обнародованного одновременно с манифестом и озаглавленного: "Основные положения о составлении, разсмотрении и обнародовании законов, издаваемых для Империи со включением Великого Княжества Финляндского", разрешаться русским государственным советом, после сообщения о них финляндским властям "с целью узнать их мнение". Таким образом сейм, обладавший до настоящого времени действительной законодательной властью, теперь унолномочивается лишь высказывать свое мнение, и его значение низведено до степени совещательного учреждения.

Эти громадной важности документы были обнародованы с нарушением порядка, предписываемого основными законами, говорящими, что "король" (т. е. после 1809 г. "Император и

— 17 —

Великий Князь) "не должен обнародовать новый закон или отменять прежний без ведома и согласия сейма" и далее: "основные законы могут быть обнародованы, изменены, интерпретированы или отменены лишь по предложению Императора и Великого Князя и с согласия всех сословий". Таким образом уже самое появление их является нарушением конституции, а введение их отнимает у финляндского народа права, обладание которыми было торжественно признано за ним. Ведь в сущности говоря, мало найдется вопросов, которые не могли бы быть причислены к вопросам, "касающимся общегосударственных потребностей" или "находящихся в связи с законодательством империи" (см. "Основные положения о составлении" и т. д., ї 2). В то же время эти вопросы могут представлять громадную важность для национальной жизни Финляндии и для характерной культуры этой страны, культуры, оспованной на идеях Запада, которой население Финляндии пользовалось в течение многих столетий и которая всосалась в плоть и кровь народа.

Тщетно Финляндский народ аппелировал к своему властелину, которого он привык считать верховным охранителем своих законных прав.

Финляндский сенат, решительно отказавшийся обнародовать новые акты, так как они были составлены внезаконным путем, подал царю чрез статс-секретаря Финляндии почтительный протест, в котором просил пояснения, что манифест царя не имеет в виду ограничения конституционных прав финляндского народа. Царь ответил на это, что протест не будет принят во внимание, и не будет сделано никаких новых пояснений. Вице-президент сената и генерал-прокурор, в качестве высших юридических авторитетов Финляндии, отправились от имени сената в Петербург, но царь отказался принять их. Та же участь постигла председателей четырех палат сейма. Наконец, народ, видя, что попытки его высших чиновников безуспешны, решился послать в Петербург грандиозную депутацию. Каждая община Финляндии избрала одного представителя. Представители всех общин должны были вручить царю адрес, покрытый 500.000 подписей, т. е. 1/5 части всего населения Финляндии, иди, точнее, 1/2 всего взрослого населения страны. В газетах уже сообщено

— 18 —

о судьбе этой гигантской петиции к самодержцу и о том, как генерал-губернатор применил к депутации статут 1826 г., по которому депутации к императору должны получить предварительное разрешение финляндского губернатора. Между тем, этот статут относится лишь к местным депутациям по поводу общинных дел, но даже и в нем ясно сказано, что император может принять любую депутацию, раз он признает ее заслуживающей этого. Так что это обстоятельство не могло служить действительным препятствием для приема депутации, но теперешний финляндский генерал-губернатор, генерал Бобриков, по тем или другим причинам, употребляет все свои силы, чтобы затруднить непосредственное общение финляндского народа с его монархом. Этот чиновник, ранее принимавший деятельное участие в руссификации Прибалтийских губерний, занял свой пост лишь прошлой осенью, но, несмотря на такой короткий срок, он уже успел приобресть в Финляндии известность, которой едва ли кто-либо позавидует. Он, между прочим, пытался заставить финляндский сенат издать циркуляр ко всем губернаторам провинций с пояснением, что манифест царя не содержит в себе ничего нарушающого конституционные права Финляндии. Сенат, конечно, отказался сделать это, и генерал-губернатор был принужден послать циркуляр губернаторам от своего имени (напечатав его в официальной финляндской газете от 12 апреля); в циркуляре этом он ограничился указанием на то, что манифест никоим образом не нарушает прав финляндского народа, которые признаны за ним "Всемилостивейшим манифестом 25 октября 1894 г.", сославшись таким образом на клятвенное обещание императора. Этому генерал-губернаторскому циркуляру, также уже опубликованному в английской прессе, в Финляндии не придают никакого значения, так как он не заключает никаких пояснений и лишь повторяет выражение манифеста, значение которого может быть изменено лишь прямым заявлением самого царя.

Циркуляр генерал-губернатора предназначался для успокоения взволнованного населения Финляндии. Но подобная мера, конечно, не может принести никакой пользы, и генерал-губернатор сделал бы гораздо лучше, если бы он позаботился об устранении некоторых гнусных приемов, практикуемых теперь

— 19 —

в различных местностях Финляндии. Так напр., когда собирались подписи для массового адреса царю, русские и татарские разносчики, появившиеся в Финляндии, убеждали население не подписываться под адресом, угрожая, что, в противном случае, виновные рискуют понести жестокое наказание. Что эта угроза имела некоторое основание, лучше всего убеждает тот факт, что генерал-губернатор действительно пытался через русских жандармов узнать имена лиц, ведших агитацию в пользу адреса, с целью подвергнуть их наказанию, как смутьянов, нарушающих спокойствие страны.

Конечно, все эти махинации оказались совершенно бесполезными. Тогда русские агенты изобрели новый способ. "Разносчики" обратили свое внимание на беднейшие классы населения (тщательно избегая крестьян-землевладельцев) и стали рисовать пред бедняками картины того благополучия, которое их ожидает, если будут введены "русские законы", так как тогда, дескать, вся земельная собственность и другое имущество будут разделены между всеми поровну. Одновременно с этим, они убеждали народ подписываться под какой-то бумагой, содержание которой они, впрочем, колебались читать, предлагая за подписание этой "неудобочитаемой" бумаги деньги и не останавливаясь даже перед тем, чтобы заставлять детей подписывать под бумагой их имена и имена их родителей. Сенат разослал циркуляр ко всем провинциальным губернаторам, в котором предписывал им тщательно следить за подобными "разносчиками", в сущности даже не имеющими законного права на разносную торговлю в Финляндии и для которых торговля является лишь фальшивым предлогом. Некоторые из этих разносчиков уже посажены в тюрьму; другие тяжко пострадали от рук тех, к кому они обращались с своими предложениями. Но генерал-губернатором до сих пор не сделано никакой попытки прекратить эти гнусные проделки.

Одно из первых последствий манифеста касается занятий настоящего сейма. В половине апреля сейму было сообщено, что император одобрил предложение военного министра, заключающееся в том, что военный законопроект, находящийся на рассмотрении сейма, должен быть признан "имеющим общегосударственное значение" и, согласно этому, должен быть кодифицирован в порядке, указанном в манифесте 15-го фев-

— 20 —

раля 1899 г., т. е. что финляндский сейм может лишь высказать свое мнение о нем.

Остается лишь положиться на благоразумие и добрую волю царя, от которого зависит согласиться с мнением финляндского сейма или с советами его русских министров. Даже в настоящее время доверие к царю настолько сильно, что у финляндцев еще не исчезла надежда на то, что царь выберет первый из этих выходов; по общему мнению, если бы царю было известно действительное положение дел, он бы восстановил конституционные права Финляндии.

И. Н. Рейтер.

 

Царская политика в Финляндии

(Из статьи, помещенной в английском журнале "Fortnightly Review" в мае 1899 г.)

Недавняя попытка царя лишить финляндцев их освященных временем прав, которые он, подобно своим предшественникам, торжественно клялся, при восшествии на престол, хранить и защищать, вызвала бурю негодования у всех друзей свободы в Англии и болезненно смутила тех наивных энтузиастов, которые, увлекшись царским манифестом о разоружении, ублажали себя мыслью, будто в лице самодержца всея России они, наконец, обрели долгожданного миротворца вселенной. История финского coup d'Иtat уже передана ежедневной прессой. Я — ни руссофоб, ни финноман. Тем не менее нельзя одобрить стремления России искоренить, во имя будто бы цивилизации, систему более высокой политической культуры, до которой она сама еще не доросла, — как она это старается теперь сделать в Великом Княжестве Финляндском — этом скудно одаренном, но энергическом рассаднике Западных идей и Западной культуры, который вполне заслуженно пользуется репутацией самой интеллигентной и прогрессивной части обширной Империи, в состав которой он входит.

В течение более двух столетий (с 1587 г.) финляндцы пользовались политической свободой. За все долгое время своего дружественного союза со шведами они регулярно посылали своих

— 21 —

представителей в Шведский Риксдаг, или Имперский Парламент; после же занятия Финляндии русскими войсками в 1808 г. царь Алекандр I оставил за финляндцами их старую конституцию. Еще до того, как был заключен со шведами мир, императорским указом от 1-го февраля 1809 г. созван был в Борго на утро 22-го марта Сейм, или Национальный Парламент, "согласно конституции страны", и 27-го марта в Борго явился сам царь и тут же подписал Гарантию прав, обращенную ко всем жителям Финляндии.

На следующий день (28-го марта) была формально открыта первая сессия первого финского Сейма. Весь ход делопроизводства в Сейме был точно скопирован со Шведского Риксдага, и все четыре сословия (дворянство, духовенство, горожане и крестьяне) принесли должную присягу на подданство Александру I-му, как своему законному Великому Князю. Затем был выслушан и утвержден всеми сословиями вышеупомянутый Акт, и таким образом политическое соединение Финляндии с Россией получило окончательную санкцию сейма. Два года спустя (в 1811 г.) великому княжеству были возвращены принадлежавшия ему некогда юго-восточные части старой Финляндии, уступленные России Швецией в 1721 г. и вторично в 1743 г., и входившия до 1811 г. в состав других русских губерний, и они с тех пор стали пользоваться всеми конституционными привилегиями прочего Великого Княжества. Этот акт возвращения, или воссоединения, был сам по себе красноречивым косвенным признанием за финляндцами права обладать Финляндией и управлять ею по-своему.

Без сомнения, многим мыслящим русским этот опыт прививки нежного отпрыска чужеземного либерализма к грубому стволу древнего самодержавия казался рискованным. Даже многим из нас самих может казаться на первый взгляд, что абсолютизм и конституционное правительство в одной и той же стране взаимно исключают друг друга. Но нужно помнить, что парламентарная система Финляндии далеко не то, что представляют из себя парламентарные системы Западной Европы. Она основана, в сущности, на конституционном компромиссе, придуманном в 1789 г. Густавом III шведским, который сделал тогда попытку сочетать строго монархический образ правления с подчиненным, но тем не менее свобод-

— 22 —

ным и независимым (в известных, точно определенных пределах) парламентом. Равнодействующая сил повсюду заметно склонялась в сторону монарха. Он был источником почестей и правосудия, главнокомандующим войсками, единственным посредником в сношениях с иностранными державами и главой исполнительной власти в государстве. Сейм мог собираться только тогда, когда он созывался Великим Князем, и последний мог распустить его, когда считал это нужным. Занятия сейма ограничивались большею частью обсуждением предложений, которые Великий Князь считал нужным подвергнуть его обсуждению, и в его ведение не входил ни разбор общегосударственных мероприятий, ни так называемого экономического и административного законодательства. Но, с другой стороны, без предварительного согласия сословий не мог быть издан ни один новый закон, ни отменен старый, и основные статуты не могли подвергаться, без их разрешения, изменениям или поправкам. Кроме того, сейму принадлежало право участия в выработке всех законодательных мероприятий, в собственном смысле этого слова, включая сюда все вопросы, относящиеся к основным законам, привилегиям сословий, гражданскому и уголовному, морскому и церковному праву. Сейм также имел голос в законодательстве по вопросам о денежном обращении, по делам национального банка, по организации армии и флота и т. п., хотя, как уже сказано было выше, инициатива во всем этом оставалась за Великим Князем. Кроме того, хотя регулирование таможенных пошлин считалось исключительным правом Короны, сословия удержали за собой право облагать себя налогами. Из этого уже можно видеть, что финская конституция была вещь довольно таки невинная. Даже самый ярый самодержец не подвергался никакому риску, поднося такой подарок одной части своих подданных. При достаточной честности со стороны правителя и лояльности со стороны подданных, едва ли можно было опасаться столкновений между государем и народом, или какого бы то ни было риска для монархии от такой урезанной и разжиженной парламентской системы.

И русские самодержцы, действительно, не имели до сих пор никакого основания жалеть о своем интересном политическом эксперименте. Девяностолетнее трудное испытание прак-

— 23 —

тикою, через которое прошла финская конституция, было выдержано ею блестяще. Больше того, — система эта действовала до такой степени удовлетворительно, что сами цари почли справеддивым дать ей дальнейшее развитие в конституционном направлении. Наиболее замечательные прогрессивные мероприятия в этом роде были предприняты Александром II изданием 15 апреля 1869 г. "Landtags ordning", или Парламентского Акта, которым был определен периодический регулярный созыв сеймов, вместо прежняго произвольного, по усмотрению Великого Князя.

Такого же конституциопно-прогрессивного характера был акт Александра III от 25 июня 1886 г., которым предоставлялось сословиям право инициативы в большинстве вопросов, не имевших характера основных законов. Нечего прибавлять, что все цари после Александра I, включая ныне царствующего, при восшествии на престол, торжественно клялись соблюдать ненарушимо конституцию Финляндии, как она изложена в ее основных законах.

Не удивительно, быть может, что исключительное политическое положение Финляндии породило неприязнь и подозрение в шовинистских слоях русского общества, которые, как всем известно, постоянно были готовы жертвовать всем, чтС угодно, ради централизации. Уже вскоре после смерти Александра II, который особенно хорошо относился к Финляндии и проявлял просвещенный и благосклонный интерес к ее конституционному развитию, в некоторых кругах русского общества и некоторых русских газетах была объявлена формальная война против финской автономии; и финнам вскоре стало довольно ясно, что новый монарх Александр III подчиняется недоброжелательно настроенным советникам и не понимает должного своего положения, как конституционного Великого Князя Финляндии. Несмотря на протесты сейма, он не раз поступал вопреки прямому указанию буквы конституции, которую он в свое время поклялся защищать, то приостанавливая действие уже утвержденных законов, то подчиняя независимые ветви местного управления русской центральной администрации без предварительного согласия всех четырех сословий. Тем не менее это были все лишь изолированные случаи беззакония, не нарушавшие нормального течения жизни страны, вследствие чего,

— 24 —

повидимому, им и не придавалось в то время особенного зиачения. Я говорю: "в то время", потому что в виду последних событий становится очевидным, что все эти предварительные прижимки составляли не что иное, как часть сознательно задуманного заговора, имевшего целью свести финляндскую конституцию к нулю.

Начало теперешнеи сумятице положил несчастный законопроект об армии, предложенный сословиям Финляндии на чрезвычайном собрании, созванном исключительно для этой цели, генерал-губернатором Бобриковым в конце минувшего января. Во вступлении к этому "милостивому предложению" говорится: "Единство русской армии требует введения полного однообразия в отношении комплектования списков армии как в военное, так и в мирное время; посему настоящий закон, предлагаемый чрезвычайной сессии Сейма, составлен нижеследующим образом по нашему милостивому распоряжению, в отмену правил, содержащихся в Акте об армии от 18 декабря 1878 г., утвержденном Его Величеством (покойным царем Александром II) для Великого Княжества финляндского". *)

Затем излагаются подробности в 286 статьях. Главною целью этого нового закона об армии было слить финляндскую армию с русской, и важнейшим политическим последствием его было бы то, что финские войска уже больше не служили бы, как до сих пор было, исключительно для защиты самой Финляндии от внешних врагов, — наоборот, по предложенному закону, военные силы Великого Княжества могли быть во всякое время передвинуты в Россию, и обратно, русские офицеры могли быть присылаемы командовать финскими батальонами. А так как, в последнем случае, нельзя предположить, чтобы русские офицеры взяли на себя труд изучить оба официальные языка Финляндии (шведский и финский), то их присутствие в финской армии неминуемо привело бы к введению русского языка (в настоящее время он употребляется в Финляндии только при отдаче команды в армии), а родные языки подвергались бы риску очутиться в положении местных наречий, терпимых лишь из милости. Что это не было воображаемой только опасностью,

*) Это вступление занимает 21 с половиной столбца in folie в приложении к руководящей финской газете Nya Pressen от 25 января 1899 г.

— 25 —

ясно видно из некоторых параграфов в предложенных новых правилах и, в особенности, из того пункта, в котором обещается значительное сокращение обязательного срока военной службы лицам финского происхождения, которые будут обладать знанием русского языка. Для Сейма принять эти военные предложения в их настоящем виде было бы равносильно политическому самоубийству; и русский генерал-губернатор Финляндии, по-видимому, доложил куда следует, что единственный ответ финских сословий может быть лишь non possumus, так как, не успев еще даже обсудить предложенный на их рассмотрение новый законопроект, сословия вдруг очутились лицом к лицу с новым, совершенно непредвиденным и неизвинительным актом деспотизма. В Петербурте было решено лишить финские сословия их права veto по отношению к законопроекту об армии и, таким образом, спасти Россию от политического поражения в ее же собственных пределах; цель эту предполагалось достигнуть чрезвычайно простым средством, а именно, незначительным изменением финляндской конституции посредством царского манифеста.

Говорят, что проект этого манифеста был выработан на совещании, состоявшемся в Петербурге в начале текущего года под председательством Великого Киязя Михаила Николаевича и при участии, между прочим, реакционера Победоносцева и генерал-губернатора Бобрикова. Вопреки протесту министра-секретаря Финляндии, генерала Прокопе, проект был принят большинством голосов и тотчас же поднесен на утверждение царю, который собственноручно и начертал на нем: "быть по сему". Но прежде чем прибегнуть к такой чрезвычайной мере, решено было сделать через посредство генерал-губернатора Бобрикова последнюю попытку уладить дело по доброму старому русскому обычаю, полюбовно. Около средины февраля генерал Бобриков обращается частным образом через своего главного секретаря полковника фон-Минквица к барону фон-Тройлю, Ландмаршалу, или Президенту финского Сейма, прося его употребить свое "большое влияние" на Сейме и убедить своих друзей и сторонников проявить свое верноподданничество сколь возможно большими уступками военному законопроекту — в интересах самой страны. Фон-Тройль ответил коротко и ясно: "поклонитесь от меня Его Превосходительству, сказал

— 26 —

он, и передайте ему, что финский закон считает преступником всякого, кто в течение сессии Сейма пытается оказать какое бы то ни было предосудительное давление на своих парламентских товарищей". После этого генерал Бобриков снова отправился в Петербург и доложил, что население Великого Княжества безнадежно упорствует. 14-го февраля он вернулся в Гельсингфорс с известным нам уже злополучным манифестом в кармане.

Нет надобности подробно излагать манифест и формулированные в приложении к нему "grundstadgaden", или основные статуты: их содержание и значение можно отметить в двух словах. Они без дальних околичностей постановляют, что отныне один лишь государь будет решать, какие вопросы общегосударственные и какие — чисто местного характера, могущие быть предоставленными ведению сейма. Издание такого указа является просто на просто coup d'Иtat — насильственным государственным переворотом, так как оно выражает решение конституционного монарха (т. е. Великого князя Финляндии) впредь игнорировать в известных случаях ту самую конституцию, охранителем которой он является. Отныне по всем вопросам, которые император сочтет относящимися ко всей империи, включая сюда и самую Финляндию, финского сейма как бы и не будет. А между тем в Landtagsordning, или парламентском статуте 1871 г., который Николай II клятвенно обещал соблюдать, значится совершенно явственно: "основные законы могут составляться, дополняться, обнародоваться и отменяться лишь по предложению Императора Великого Князя и с согласия всех сословий государства (Финляндии)". До сих пор в сомнительных случаях вопросы, которые касались одновременно России и Финляндии, окончательно формулировались на совещаниях министров обоих государств, так что для каждой из обеих составных частей империи издавались не общие, а отдельные, хотя и тождественные законы. Оттого наиболее зловещей чертой манифеста 15 февраля является то, что впредь финляндцы никогда не могут быть уверены, какие вопросы русскому императору заблагорассудится признавать "общегосударственными". Поэтому мы нисколько не преувеличим, если скажем, что манифест этот является смертельным ударом для свободы Финляндии,

— 27 —

так как он лишает финляндцев драгоценнейшей их привилегии, а именно: привилегии составлять для себя свои собственные законы, совместно с Великим Князем, и превращает сейм из законодательного представительного парламента в простое совещательное провинциальное собрание.

Манифест разразился, как гром над головою ошеломленных финляндцев, ибо хотя в Гельсингфорсе и носились разные темные слухи незадолго до его появления, но ни один человек в здравом уме не думал серьезно о возможности такого посягательства. Манифест был опубликован 17 февраля в официальной русской газете, и финскому сенату, высшему исполнительному совету Финляндии, было приказано немедленно опубликовать его в двух официальных финляндских газетах. После долгих и тревожных прений мнение опортунистов, что следует избегать крайностей, одержало верх большинством одного голоса *), и манифест был, согласно этому, напечатан в газетах. Сенат жестоко порицали за его уступчивость по этому поводу, но я полагаю — несправедливо. Нет сомнения, что отказ сената опубликовать манифест побудил бы новоявленного "князя мира" **) прибегнуть для убеждения самых безобидных и интеллигентных из своих подданных к другого рода аргументам — к штыкам и пулям; и хотя подобные репрессалии сделали бы миротворца вселенной смешным в глазах Европы, но они означали бы полное уничтожение свободы Финляндии. Русскому правительству ничего не было бы так на руку, как приличный предлог для объявления осадного положения и вызова войска для подавления воображаемого восстания, ибо теперь достоверно известно, что накануне этого coup d'Иtat в Финляндии и Петербурге были приняты чрезвычайные военные предосторожности на случай могущих произойти осложнений. Однако, к своему счастью, финляндцы — народ в высшей степени хладнокровный, осторожный, прозорливый, медленный в словах и еще более медленный в движениях, и эта естественная флегма сослужила им хорошую службу в настоящем кризисе. Тем не менее, поведение их было столько же мужественно, сколько коррект-

*) На самом деле голоса разделились поровну, и голос председателя решил дело.

**) Так скандинавцы теперь иронически величают царя.

— 28 —

но, и они не упустили ни одного случая, чтобы не выразить законными способами своего неудовольствия. Начато с того, что сенат единогласно решил тотчас же войти с почтительнейшим представлением к царю через своего статс-секретаря, генерала Прокопе, в Петербурге. В этой записке просители красноречиво и ясно излагают положение дела; затем, доказав, что по точной букве конституции ни один вопрос, относящийся к учреждениям Финляндии, не может быть изъят из законного обсуждения народных представителей Финляндии только потому, что он в то же время касается Российской империи, — они обращаются с следующим воззванием к чувству чести и справедливости императора:

"Всемилостивейший Император! Жители Финляндии никогда не перестанут благословлять память великодушного монарха (Александра I), который умел привязать к себе финский народ неразрывными узами лояльности и любви в момент, когда Финляндия присоединялась к Империи и призвана была судьбою начать новую эру жизни. Финский народ глубоко проникнут сознанием долга признательности также ко всем последующим монархам за любовь к нему и за дарование ему многих милостей. Он также имеет столь высокое мнение о священной особе Государя и столь высокое представление о иеизменности царского слова, что он видит в нем верную гарантию законных прав своей страны. А потому сенат Вашего Императорского Величества не может себе представить, чтобы милостивым желанием и намерением Вашего Императорского Величества могло быть отступление от торжественного обещания, данного Вашим Императорским Величеством финляндскому народу при восшествии на престол, сохранять ненарушимо и во всей силе конституцию этой страны… Поэтому сенат почтительнейше просит, чтобы Ваше Императорское Величество соблаговолило объявить, что настоящее законодательное мероприятие не имеет в виду уничтожить основные права и вольности финского народа".

В заключение сенат предлагает достойный и разумный выход из запутанного положения:

"Но так как, без сомнения, существуют законодательные вопросы, касающиеся общих интересов Империи, которые требуют иной процедуры обсуждения, нежели какая была в

— 29 —

силе до сих пор, и так как сенат убежден, что финский народ никогда не станет уклоняться от уступок и жертв, требуемых истинными интересами Империи, — то он, Сенат, осмеливается почтительнейше просить, чтобы Вашему Величеству угодно было новелеть составить опытными людьми, как русскими, так и финляндцами, законопроект, регулирующий порядок законодательства по мероприятиям, касающимся общих интересов Империи; и такой проект, после тщательного предварительного рассмотрения, предложить на обсуждение Сословий Финляндии, согласно основным законам Конституции".

Это прошение было должцым образом прочтено царю генералом Прокопе во время его официального доклада. Однако, оно не только не тронуло Николая II, но напротив того, точка зрения Сената показалась ему грубым непониманием его доброй воли, и он вспылил. "Он надеялся, — говорят, сказал он, — что для финского народа достаточно знать, что это он сам, Император, решает во всяком отдельном случае, что государственный и чтС чисто финский вопрос". Это напоминает приемы Екатерины II, которая заключила в тюрьму польских сенаторов и депутатов за то, "что они сомневались в чистоте ее намерений" — и это в тот самый момент, когда она уничтожала их свободу и грабила их страну. Излишне, быть может, прибавлять, что из петиции финского Сената ничего не вышло.

Одинаково неудачны были попытки в том же направлении Сейма и финского прокурора Зодергельма, высшего судебного лица великого княжества. Зодергельм, протестовавший в самом начале против опубликования манифеста Сенатом, поспешил на следующий день в Петербург просить ауденции у царя; но в ауденции ему было отказано. Подобная же судьба постигла президентов четырех палат Сейма которые поспешно были отправлены в Петербург с целью сообщить монарху единодушное решение Сословий, сожалевших о случившемся и делавших почтительное представление против такого злоупотребления властью. *) Этот отказ хотя бы только выслушать

*) Сдедующая за тем огромная депутация из 500 представителей всех классов населения, прибывшая в Петербург, во избежание шума, в группах по два и по три человека, также должна была вернуться в Финляндию с пустыми руками.

— 30 —

представителей целого народа более, чем ясно указывает на решение царских советников не уступать ни пяди из того положения, которое они заняли. Поэтому, всякую надежду на отмену манифеста следует рассматривать, как весьма сомнительную возможность.

В настоящий момент финляндцы переживают нечто в роде господства террора, и все, что они могут теперь делать — это протестовать у себя на родине *) и создать общественное мнение заграницей. Даже в России они завоевали уже симпатии более либеральной и просвещенной части общества. Каждый день приносит с собою новые доказательства того, что в самом Петербурге существует сильное чувство негодования по поводу реакционного похода против автономии Финляндии. Пастора шведской церкви в русской столице посетили многие совершенно незнакомые ему выдающиеся русские, которые выражали свой ужас и негодование по поводу coup d'Иtat в Финляндии. Тамошний финский книжный рынок посещают ежедневно русские, желающие приобресть сочинения знаменитых финских публицистов Даниельсона и Мехелина, чтобы самим изучить финский вопрос. Кроме того, в высших кругах русской столицы произносились, при всеобщем одобрении, речи в пользу Финляндии, и мне передавали, что предполагается послать адрес от имени русской аристократии с выражением симпатии Сословиям Финляндии.

Я верю, что сам по себе царь — честный человек, и что данное слово для него столь же дорого, как и для другого благородного человека. Но тем не менее то обстоятельство, что он позволяет прикрывать своим именем одно из самых бесчестных деяний нашего времени, указывает ясно, что он — не что иное, как покорная и легко обманываемая кукла в руках реакционной камарильи.

Нисбет Бэн.

---

*) Это они делают, являясь в трауре, возлагая венки на статую Александра II в Гельсингфорсе и возражая на доводы русских шовинистов в печати.

— 31 —

 

Финляндия и царь

(Из статьи, помещенной в английском журнале "Contemporary Review" в мае 1899 г.)

Финляндцы не привыкли видеть свою страну предметом внимания европейской прессы. Мало кто знает что-либо о Финляндии, и в этом нет ничего удивительного: Финляндский народ, как политическое тело, не только не отличается многочисленностью, но еще и очень молод; кроме того, со времени своего появления на мировой сцене, он находился в тесном союзе с могущественной державой, величие и значение которой оставляли в тени конституционное Великое Княжество, находящееся под владычеством царя. Но, несмотря на это, мы были очень счастливым народом и стремились лишь к тому, чтобы пользоваться нашими правами и подвигаться вперед по пути промышленности и экономии, умственной и нравственной культуры, просвещения и развития на почве науки и искусства. Понятно, что такое, полное спокойного довольства, существование не могло служить предметом сенсационных газетных статей. Но это довольство теперь исчезло. Манифест царя от 15 февраля нарушил наше мирное существование.

При конституции, гарантированной Финляндии императором Александром I и его наследниками, страна прогрессировала, как в материальном, так и в интеллектуальном отношениях, с удивительной быстротой. По общему убеждению финляндцев, этот поразительный прогресс должно целиком приписать конституционному образу правления, и поэтому вполне понятна их привязанность к нему и готовность защищать этот порядок против всякого нарушения.

За последние десять — двенадцать лет шовинистская часть русской прессы предприняла ожесточенную камланию против финляндских конституционных учреждений. Какой характер носила эта кампания, лучше всего можно судить по следующему описанию Петербургского корреспондента Times'а:

"Чем хладнокровнее и спокойнее, — пишет корреспондент, — хотят финляндцы выдержать систему пассивного сопротивления, тем ожесточеннее и настойчивее делаются их противники в русской прессе. Нападки этой прессы на поляков, балтийских немцев и закавказских армян носят гораздо

— 32 —

более мягкий и случайный характер, по сравнению с нападками на безобидных финляндцев. Лишь люди, терпеливо следившие изо дня в день в течение многих лет за бесконечными потоками оскорблений, направленных на финляндские учреждения, и за извращением принципов, которыми эти учреждения руководятся, — могут иметь представление о степени ожесточения, с которой производится эта антифинляндская пропаганда".

Вслед за нападками периодической прессы появился целый ряд книг, преследовавших те же цели. Со стороны финляндцев они были парированы трудами финляндских ученых: сенатора Мехелина, профессоров Даниельсона и Германсона и др., нашедших себе поддержку даже со стороны некоторых русских ученых.

В общем, до последнего времени финляндцы, нисколько не сомневаясь в правоте своего дела, не были особенно обеспокоены нападками русской шовинистской прессы, вполне полагаясь на присягу царя. Но, вот, в 1898 появился новый военный законопроект, а вслед за ним манифест царя от 15 февраля.

Относительно характера этого манифеста в Финляндии существует лишь одно мнение, а именно, что Император и Великий Князь, обнародовав его, нарушил свое торжественное обещание, которое он дал при вступлении на престол, соблюдать в точности финляндскую конституцию, один из пунктов которой гласит, что основные законы страны не могут быть отменены или изменены без согласия всех четырех сословий. То обстоятельство, что финляндский сенат решился обнародовать манифест царя, еще не доказывает, что сенат признал его согласным с конституцией, ибо и генерал-прокурор, высшее судебное лицо в Великом Княжестве, протестовал против этого обнародования, и сам сенат единогласно решил обратиться с воззванием к царю, прося его объявить, что предложенная им законодательная мера не имеет в виду нарушить государственный строй Финляндии.

Известно, что генерал-губернатор Бобриков, как бы в ответ на это воззвание, разослал губернаторам финляндских губерний циркуляр, в котором уверял, что впредь все законы, касающиеся интересов Финляндии, будут составляться и

— 33 —

обнародоваться точно так же, как до сих пор; но это нисколько не выясняет положения дела. Чего финляндцы желают, так это точного заявления со стороны самого Государя.

Мы, финляндцы, постоянно задаем себе вопросы: Что обозначает мера, обнародованная Императором и Великим Князем? Почему мир, которым мы наслаждались, был нарушен именно тем самым человеком, который объявил, что он стремится "к тому, чтобы великая идея всеобщего мира восторжествовала над силами смуты и раздора"? Почему закон нарушен тем, кто сам объявил себя защитником "начал права и справедливости, на которых зиждется безопасность государств и преуспеяние народов"? Почему человек, ясно заявивший, что "по мере того, как растут вооружения каждого государства, они менее и менее отвечают предпоставленной правительствами цели", в то же самое время увеличивает вооружения нашеи нации до таких пределов, что они становятся невыносимой тяжестью? Почему все это делает тот самый человек, который тут же заявляет, что "положить предел непрерывным вооружениям — таков ныне высший долг для всех государств"? Почему не сдержал он слова, данного нации, которая всегда была признаваема самой верноподданной среди его подданных? Мы думали, что величайшая слава для монарха — видеть свой народ процветающим и счастливым и быть самому предметом обожания этого народа. Мы были убеждены, что наш Великий Князь не может нарушить наших законов, ни преступить данного нам слова. Мы всегда слыхали лишь похвалы нашим солдатам и думали, что чем больше средств мы затратим на образование народа, тем меньше их понадобится для военных целей. Мы никогда и не воображали возможным такую меру, как отозвание наших солдат из родной их страны, которую они любят со всею свойственною северянам страстной привязанностью к своему отечеству; мы не думали, что их когда-либо могут заставить отбывать воинскую повинность среди народа, язык которого им чужд, образование которого так разнится от их образования; что, наконец, их заставят принимать новую присягу, в которой обещание "повиноваться законам и установлениям, имеющим силу в стране", будет исключено и замепено присягой на верноподданство

— 34 —

неограниченному монарху. Все это несомненно сделает для них отбывание воинской повинности наказанием более тяжелым, чем таковым оно является в какой-либо другой стране.

На все поставленные нами выше вопросы имеется лишь один ответ: советники нашего Государя преподали ему плохой совет, и сам он недостаточно понимает своих финляндских подданных. Мы не верим, мы не можем верить, чтобы он сознательно нарушил свою клятву. Его торжественное обещание почитать нашу конституцию висит оправленным в рамки в каждой финляндской церкви, и на него смотрят с благоговейным почтением. Оно висит там, как эмблема ненарушимости священных прав. Скажите финляндскому крестьянину, что прочитанное им в обещании — неправда, и вы отнимете этим у него часть его религиозных убеждений. Он ответит вам, что у Государя лукавые советники, но что сам он всегда поступает с благими намерениями. Да и чем иначе объяснить тот факт, что некоторые люди так стараются скрыть от царя ту скорбь, в которую манифест поверг все классы народа? Эту скорбь стараются представить измышлением финляндского дворянства и бюрократии. Царю докладывается, что все разумные финляндцы довольны, так называемой, "реформой". Всякое же выражение действительных чувств народа, могущее достигнуть Государя, тщательно подавляется. Великолепный венок, с французской надписью: "От благодарных финляндцев", который был послан в Петербург для возложения на гроб Александра II в годовщину его смерти, исчез перед посещением теперешним царем собора. Сообщают в виде вполне достоверного слуха, что генерал-губернатор отдал приказ, чтобы все гирлянды и цветы, которыми финляндды, со времени обнародования манифеста, украшают статую Александра II-го в Гельсингфорсе, были сняты с нее, и это приказание было отменено лишь потому, что чиновник, которому оно было отдано, потребовал от генерал-губернатора письменного распоряжения, но генерал-губернатор не решился на этот шаг. Массовые депутации и адреса генерал-губернатору особеннно не по душе, и он борется с ними при помощи контр-адресов за фиктивными подписями, собираемыми бродячими рус-

— 35 —

скими прасолами и разносчиками. Последние служат еще и другим целям: они распространяют слухи, что, по введении в Финляндии русских законов, будет произведен передел земли, и всякий получит часть, причитающуюся на его долю. Эта же система несколько времени тому назад практиковалась в Балтийском крае, где народонаселение было таким путем возбуждаемо против немецких помещиков. И не только система одна и та же: человек, который, по общему мнению, ответствен за настоящее положение дел, — теперешний генерал-губернатор Финляндии, когда-то принимал деятельное участие и в руссификации балтийских провинций. Его имя — генерал Бобриков.

Бобриков совершенно чужд духу национальной жизни Финляндии. Его отношение к финляндской прессе по истине цинично: по его мнению, в Финляндии чересчур много газет, и вот он закрыл одну из них и приостановил на два месяца две других *). Одна из последних "Nya Pressen" является самым влиятельным органом финляндской прессы и занимала первенствующее место в ведущейся теперь борьбе за право и справедливость; понятно, что произвольная мера генерал-губернатора вызвала общее негодование, истинный характер которого он едва ли даже понимает. Со времени его прибытия в край и, в особенности, после обнародования манифеста царя, страна наполнилась жандармами и шпионами. Детей останавливают на улицах и расспрашивают, о чем их учат в школах, и о чем говорят их родители у себя дома, предлагая им деньги за донос. Мы не знаем, принимает ли генерал-губернатор непосредственное участие в этой омерзительной системе шпионства, но, во всяком случае, он не делает ничего для того, чтобы подавить эту систему, с которой Финляндия не была знакома до его прибытия в край. Нас третируют как бунтовщиков, хотя в стране нет ни малейших признаков бунта. Даже лица, подозреваемые как agents provocateurs, не вызвали насилия со стороны населения. Уважение к закону и порядку так глубоко пустило корни в финляндском народе, что никакая провокация не в силах будет потрясти его.

*) С тех пор как написана эта статья, закрыто очень много финляндских газет и журналов. Ред.

— 36 —

Мы не проливаем слез и не просим о сожалении. Мы думаем, что человек, не симпатизирующий по собственному почину такому делу, как наше, заслуживает сожаления более нас самих. Единственное оружие борьбы, которому мы доверяем, — культура ума и характера, данная нам скандинавской цивилизацией. Наши русские противники не имеют понятия о силе этого оружия. Финляндские крестьяне стоят в интеллектуальном отношении на высшей ступени по сравнению с массой русского народа. Могучий национальный дух проникает все классы нашей демократической нации, связывая их неразрывной цепью. Мы не даром в течение столетий дышали укрепительным воздухом свободы. Наша политика будет так же лояльна, как она была всегда. Мы постараемся сделать наш народ еще более образованным, уважающим законы и патриотическим. И какое бы физическое притеснение ни было употреблено против нас, мы надеемся, оно не сломит нашей нравственной силы сопротивления.

Эдуард Вестермарк.

 

Последствия царского манифеста. *)

Предыдущие статьи из под пера лиц, близко знакомых с делом, дают достаточно ясную картину положения вещей, созданного в Финляндии февральским манифестом. Мы пополним ее теперь имеющимися у нас документами и сведениями и постараемся, держась строго фактической почвы, осветить некоторые наиболее важные стороны ее.

Прежде всего, мы обратимся к упоминающемуся в статьях массовому адресу, привезенному в С-Петербург 500 представителями финляндского народа. В правительственных сферах и в некоторой части нашей печати ходил слух, что этот адрес, в сущности, фиктивный, что подписи, значащияся под ним, частью вымышлены и частью добыты обманом, и что, наконец, народная масса Финляндии отнеслась к царскому

*) Статья составлена по нашему поручению по материалу, собранному нами. Ред.

— 37 —

манифесту если не восторженно, то сочувственно. Приводимая ниже, за немногими сокращениями, статья из "Finland", английского органа, посвященного финляндскому вопросу, написанная компетентным лицом и рисующая, как и при какой обстановке были собраны подписи, покажет, насколько правдоподобен этот слух.

Описав, с каким волнением население Гельсингфорса ждало результата сенатских совещаний относительно того, следует ли опубликовать царский манифест или предварительно послать депутацию с протестом, статья далее говорит:

"В начале народ был ошеломлен решением сената публиковать. Повидимому, никто не знал, что думать, что делать. Но на следующий день, в воскресенье, 7-го февраля, стали предлагать и обсуждать различные планы действия. Из провинции стали прибывать, по телеграфу и по телефону, запросы относительно того, что столица думает предпринять. В понедельник пришла масса писем с просьбами о сведениях, и в тот же вечер состоялось в Гельсингфорсе многолюдное собрание горожан, на котором единодушно решено было послать царю от имени всего народа протест в виде адреса и просить его отменить свой Манифест. Тут же был выбран комитет из 12-ти человек для организации движения, и им вручены были необходимые на это полномочия.

"На первый взгляд может казаться невозможным, чтобы эти двенадцать человек успели в течение каких-нибудь 14-ти дней и в самый разгар зимы собрать подписи во всех приходах обширной страны, к тому же еще страдающей недостатком в путях сообщения. Но им это удалось, благодаря содействию, которое с энтузиазмом оказывалось им со всех сторон. На первом своем собрании они получили известие, что в Петербурге готовятся к скорому отъезду царя и царицы на Ривиеру. Известие пришло из надежных источников. Комитет к тому времени уже решил было послать адрес в Петербург с колоссальной депутацией, состоящей из представителей всех 500 приходов Финляндии, по одному из каждого. Известие из Петербурга заставило лишь принять добавочное решение послать депутацию, в случае необходимости, на Ривиеру через всю Европу. Так же легко и с такою же уверенностью во всеобщей готовности на жертвы

— 38 —

разрешен был вопрос о денежных средствах, нужных для такой поездки. Трем членам комитета поручено было заняться сбором денег, и 20-ю часами позже, когда комитет собрался вновь, в его распоряжении уже было полмиллиона марок, обещанных разными лицами, т. е. вдвое больше того, во что могла бы обойтись поездка депутации. Как известно, однако, поездка государя не состоялась, и комитет отменил сделанные им на этот счет распоряжения.

"Само собою понятно, что комитет не мог пользоваться для своих сношений ни телеграфом, находящимся в руках русского правительства, ни даже почтою, так как подозревалось, что низшие чиновники вскрывали письма. Все сношения поэтому приходилось производить устно, а для этого требовалось до ста человек эмиссаров. При первом же слухе об этом 300 человек различного общественного положения предложили комитету свои услуги. Тем временем лихорадочно шла работа по заготовке копий адреса. День и ночь работали сменами двести молодых людей обоего пола, приготовляя экземпляры адреса и вступительной речи, которую имелось в виду прочесть на всех сельских сходах в воскресенье, 21-го февраля. Гонцы, которым предстоял особенно долгий путь, оставили Гельсингфорс в пятницу вечером, 12-го февраля. К утру понедельника все уже уехали и повсюду встретили тот же прием. Крестьяне, как только получали известие об адресе, тотчас же, по собственному почину, снаряжались в путь для сообщения вести в окружные села и усадьбы. Для этого достаточно было одного слова. Каждый с радостью готов был делать все, что было в его власти. "Народ сам обратился с воззванием к царю", — такова весть, которая облетела страну и будила повсюду надежды.

"5-го марта повсюду: в городах, деревнях и селах, происходили сходы. Там, где не было достаточно больших зал, церкви отворяли свои двери, и толпа валила и окружала столы, где лежали экземпляры адреса в ожидании подписей. Одни лишь грамотные допускались к подписи, и строгость, которая соблюдалась на этот счет, часто вызывала патетическия сцены. В одной деревне старик 70-ти лет, старший работник в одном из тамошних имений, приходит к хозяину и просит научить его писать свое имя. "Я слишком тяжело на-

— 39 —

казан за то, что ленился в детстве", сказал он со слезами на глазах. "Я не могу принять участия в протесте родины против несправедливости." Лишь после часу упорного труда он утешился, найдя, что он уже в состоянии выводить свое имя на бумаге. Другие, узнав, что подписи будут приниматься еще три дня, обратились к сельскому учителю и были необычайно горды, когда им удалось, наконец, ценою страшных усилий научиться подписываться и начертать свое имя на адресе. В одном случае владелец усадьбы, находившейся в каком-то медвежьем углу, узнал, чтС происходило, от одного из своих работников, случайно проходившего в это воскресенье мимо сельской церкви. Было уже слишком поздно для всех, живших в усадьбе, отправляться в церковь и попасть вовремя. Но владелец усадьбы не унывал. Он сел за стол и прямо написал царю, прося его "уважить законы Финляндии и отменить меру, которою он уничтожал их". Он подписал послание, дал подписать другим членам семьи, равно как и прислуге и работникам, и послал его через нарочного делегата от его прихода. Делегат был найден, своеобразное и трогательное прибавление к массовому адресу прибыло своевременно в Гельсингфорс и там пришито к прочим листам.

"Самый северный приход, куда был послан делегат, был Рованиеми, за полярным кругом. Там все дороги кончаются и зимою нет никаких способов сообщения, кроме как на лыжах; но в этом искусстве тамошнее население особенно отличается. Гельсингфорский комитет полагал невозможным послать адрес еще далее на север, но Рованиемские крестьяне думали иначе. Узнав, что соседей их дальше к северу собираются исключить из участия в протесте против несправедливости, причиненной стране их, они решили забрать дело в свои собственные руки. Необходимо было достать добровольца, который бы взялся разнести весть по далекому северу, и на зов явился лучший лыжебежец деревни. Для того, чтобы добраться до первого большого села, ближайшего села Киттильского прихода, ему предстояло пробежать среди необитаемых мест до 150 верст, а у него в распоряжении было всего 24 часа. Но он сделал свое дело в 18 часов. Он весь день и всю ночь бежал по замерзшим топям и

— 40 —

лесам, где не было даже тропинок, и достиг места своего назначения около полудня следующего дня. Он тотчас же передал жителям деревни свое поручение. Они немедленно, в свою очередь, разослали гонцов на лыжах по всем направлениям, и к вечеру прибыло около 70-ти человек, из которых многим пришлось пробежать большие расстояния без остановки, чтобы поспеть вовремя. Устроили сход, подписали под адресом свои имена и в тот же вечер послали в Гельсингфорс делегата. Последний, в свою очередь, пробежал около 150 верст с драгоценным документом в кармане в виде единственного своего багажа и прибыл на следующий день в место, откуда мог уже продолжать свое путешествие верхом либо в санях. Он сделал еще 200 верст до ближайшей железнодорожной станции, а оттуда поехал в Гельсингфорс, куда и прибыл с тем же поездом, что и остальные делегаты!

"Что же касается до Гельсингфорса, то дело по сбору подписей было поручено 40 дамам, пользовавшимся всеобщим уважением. Так как всю затею решено было до поры до времени скрывать от генерал-губернатора, то никаких собраний нельзя было устраивать. Взамен этого, город был разделен на 40 участков, по одному на каждую из упомянутых дам, из коих каждая навербовала себе помощников, и 21-го февраля начался из дома в дом сбор подписей, который и дал 34000 имен.

"К востоку и западу от Гельсингфорса тянется на протяжении почти двух десятков верст архипелаг. Самые дальние острова населены рыбаками, которые зимою совершенно отрезаны от остального мира; но и о них не забыли. Молодые люди из Гельсингфорса, отличавшиеся своим искусством бегать на лыжах, образовали "летучий отряд" и обежали все колоссальное ледяное поле от острова к острову, от скалы до скалы и вернулись назад с тысячью слишком подписей лиц обоего пола, радостно ухватившихся за этот случай принять участие в национальном протесте."

Так было собрано 523.921 подпись менее чем в 10 дней. Теперь приведем некоторые отрывки из текста адреса.

"Манифест 3-го февраля Вашего Императорского Величества возбудил тревогу и скорбь по всей Финляндии. Временем

— 41 —

освященное право финского народа на участие через своих сословных представителей в законодательстве было подтверждено блаженной памяти императором Александром I и расширено и урегулировано при императорах Александре II и Александре III. Однако же теперь, согласно основным положениям, изданным вместе с манифестом, земские чины в тех вопросах, которые будут признаны касающимися интересов всей империи, не будут допущены к участию в законодательстве с решающим правом голоса, обеспеченным за ними основными законами Финляндии. Государь, этот Манифест колеблет фундамент нашего общественного строя…

"Мы, нижеподписавшиеся, граждане Финляндии всех классов, верноподданнейше просим, да будет Вашему Императорскому Величеству благоугодно выслушать повергаемое к трону Вашему выражение опасения за судьбу, которая угрожает теперь нашей родине…

"Под скипетром благородных монархов и под защитой своих законов Финляндия постоянно прогрессировала в благосостоянии и нравственном развитии. Народ финский добросовестно старался выполнять свои обязанности по отношению к своим монархам и к Российской Империи. Нам известно, что у нашей родины в последнее время в России были враги, которые старались клеветою возбуждать недоверие к преданности и честности финского народа, но нам также известно, что эта клевета — порождение неправды. Нет страны, где уважение к законной власти и к закону имело бы более глубокие корни, нежели в Финляндии.

"Мы не можем поверить, чтобы в благом намерении Вашего Императорского Величества было поколебать этим Манифестом законный порядок и внутреннее устройство Финляндии. Мы скорее готовы верить, что Вашему Величеству благоугодно будет принять к сердцу впечатление, произведенное Манифестом, и повелеть привести его "положения" в согласие с основными законами Финляндии. В наших сердцах не может быть места сомнению в ненарушимости Императорского слова. Нам всем известны слова, провозглашенные благородным монархом перед лицом всего человечества, что сила должна уступать праву, и что право малого народа так же священно, как и величайшей нации. Его патриотизм

— 42 —

есть добродетель перед лицом Всемогущого Бога, от которой он да не отречется."

Петиция эта не была принята. В ответ на доклад ген. Прокопе о приезде депутации, царь сказал: "Уведомьте депутацию, что я, конечно, не приму ее, хотя и не сержусь. Пускай она вернется домой и передаст петицию своим губернаторам, которые, в свою очередь, перешлют ее генерал-губернатору с тем, чтобы он переслал ее Вам для представления мне, буде она вообще окажется достойной внимания. Объясните депутации смысл распоряжения 3-го февраля, после чего пускай она разъедется по домам."

Государь отказал, основываясь на старинном законе 1826 г., который запрещает местные петиции царю иначе, как через административные инстанции.

Отказ государя вызвал среди членов депутации обиду и горечь, ярко выразившияся в речи Вольфа, главаря депутации, которому пришлось выслушать из уст Прокопе об участи петиции. Эта речь так отчетливо рисует гражданское мужество финляндцев, что мы приводим наиболее существенные выдержки из нее.

"Итак, с этим утешительным результатом мы должны вернуться к нашим соотечественникам, которые ждут нас с таким нетерпеливым волнением? Таков ответ, которым наш монарх удостоивает нашу верноподданнейшую просьбу позволить повергнуть к стопам Его нашу скорбь и наше несчастие, — Его, которого, после Господа, мы считаем нашей главной защитою? Мы вернемся спокойно домой, как повелевает нам государь, но мы вернемся другими, чем какими мы приехали сюда. Мы приехали с твердой надеждою, и мы возвращаемся разочарованные. Ваше Высокопревосходительство! Прежде чем оставить эту комнату, мы считаем долгом своей совести сказать, что, по нашему мнению, закон 1826 г. неприложим к необыкновенному шагу, сделанному нашими избирателями, когда они с доверием послали нас сделать личное воззвание к Государю во имя справедливости…

"В виду заявлений, которые Государь сам всегда делал относительно верности финляндцев к их монархам, равно как и многократных уверений в доверии со стороны августейшого Его Родителя и незабвенного Прародителя, мы умо-

— 43 —

ляем Вас спросить Его, готов ли Он, перед Богом и судом истории, нести ответственность за нравственную гибель целого народа? Передайте Ему, что мы привыкли сносить без жалобы тяжелые испытания. Морозы многократно опустошали наши поля, и земледелец не раз в одну ночь терял плоды целого года трудов. Мы всегда смиренно покорялись этим бедствиям, поддерживая друг друга и уповая на будущее. Но такого губительного мороза, как 3-ье февраля, финский народ еще не знал: в эту ночь одним росчерком пера было уничтожено все, что мы считали для себя самым дорогим и что мы надеялись передать нашим детям, если и не в большем, то, по крайней мере, в том же объеме. Все мы затронуты: знатный и низкий, богатый и бедный — все мы поражены в одинаковой степени этим ударом судьбы. Мы не можем теперь видеть результатов гибельного действия его: наши мысли останавливаются перед открывающейся перед нами перспективой. Но наши дети, которым мы надеялись передать, в качестве наследия, нравственный идеал, еще высший и лучший, нежели наш собственный, быть может, увидят эти результаты, когда на их глазах будут рушиться глубочайшие основы нашего политического существования, когда наш народ превратится в народ лицемеров с ложью на устах. Репутация финской нации, как нации верной и честной, быть может, станет тогда сказанием былого. Сообщите же Государю, что ныне в Финляндии существует больше двух миллионов лояльных подданных, которые готовы и никогда не уклонятся от исполнения своего долга. Но не скрывайте от Него, что мы также сознаем и свои права. Мой отец первый показал мне небольшую книжку, на обороте которой сказано было: "Основные законы Финляндии"; он был первый, который объяснил моему юному уму их смысл. Я до сих пор помню, как он со слезами на глазах и дрожащим от волнения голосом рассказывал мне о незабвенных днях 1863 г., когда сердца монарха и народа били в унисон. Спросите же Его Величество, достаточно ли он богат, чтобы отвергнуть преданность и любовь такого народа?…

"Мы просим Вас уверить Государя, что мы никогда не станем искать выхода в незаконных действиях. Оттого-то так и обидно для народа, сознающего свои обязанности, ви-

— 44 —

деть себя преследуемым на каждом шагу шпионами. Не эти господа держат народ в порядке: его держит в порядке унаследованное уважение к святости закона. Мы не мятежники, но мы не были бы достойны своих свободных учреждений, если бы мы не протестовали открыто и без боязни, скромно, но твердо против всяческих нарушений наших основных законов — нашей конституции, которую пять монархов клялись соблюдать или даже дальше развить. Весь финский народ видит такое нарушение в рескрипте 3-го февраля. Мы просим Вас уведомить Государя, что мы решились прибегнуть к Нему именно для того, чтобы Он соблаговолил отменить этот рескрипт и положил предел растлевающей системе шпионства.

"Вы уверяли нас, что если бы закон позволил Государю принять нас, то Вы прочли бы Ему воззвание, подписанное 500000 граждан, тем же беспристрастным голосом, каким вы читали представление русского сената по вопросу, вызвавшему нашу теперешнюю тревогу. Правда, что Государь уже выразил свою августейшую волю относительно участи нашего дела; но так как Вы еще не делали попытки представить во время личной аудиенции воззвание, которого финский народ ни за что не поручит нынешнему Генерал-Губернатору, то мы вынуждены, ссылаясь на прежния Ваши заверения, торжественно просить Вас, как только представится случай, прочесть петицию, полученную Вами, Его Императорскому Величеству Государю.

"Мы понимаем, что Государю, как это бывает, могут быть представлены адреса с иным содержанием, нежели наш. Мы потому просим Вас передать Ему, что некогда Иуда предал Спасителя за 30 серебряников. Даже среди нас, я с прискорбием сознаюсь, можно найти людей, которые за золото готовы продать свою родину.

"Мы просим Вас передать эти наши чувства Всемилостивейшему Монарху.

"Да сохранит Господь царя и царицу."

Результатом этой речи было то, что русское правительство потребовало от английского уволить Вольфа от вице-консульской должности, которую он занимал в Выборге в течение 13 лет. Что касается адреса, то он был, по крайней мере, в докладе прочтен царем, и резолюция в переводе с

— 45 —

английского гласит: "Я оставляю адрес без внимания. Я считаю его неуместным, так как Наш Манифест 3-го февраля касается общего законодательства Империи, а не местного." Депутация отправилась назад, и возвращение ее домой было сигналом к небывалым еще овациям. "Когда в воскресенье вечером", говорит корреспондент английской газеты, "длинный, специальный поезд, задержанный на несколько часов мятелицей, приблизился к Гельсингфорскому вокзалу, не только платформы и залы, но и площадь перед зданием его были покрыты многочисленною толпою народа. Как только первый из делегатов показался из вокзала, кто-то на улице затянул финский национальный гимн. Гимн был подхвачен, голоса возвысились и разрослись, и сами здания кругом стали, казалось, отвечать на торжественные звуки. Толпа обнажила головы и расступилась перед делегатами, пробиравшимися в город, из которого они лишь несколько дней тому назад выехали в тщетной надежде уяснить царю впечатление, которое его действие оказало на финский народ. Вечером городские власти дали банкет в честь депутации, и ораторы от имени нации выразили благодарность ее членам, которые оставили далекия пепелища для того, чтобы сообщить монарху желание и надежды народа."

-----

В общем можно сказать, что, за исключением некоторых, абсолютно изолированных и неловких попыток со стороны таких лиц, как г. Стэд, — оправдать царский манифест, вся заграничная пресса, без исключения, и все политические общества без различия оттенков и направлений отнеслись к нему отрицательно. Несомненно, негодование, вызванное им, еще усилилось в виду того, что он явился почти накануне Гаагской конференции, созванной по инициативе царя. Появляется всюду ряд изданий по финляндскому вопросу. Так в Англии сразу возник специальный журнал, посвященный финляндскому вопросу, а одновременно и вслед за ним стали помещаться в газетах и журналах многочисленные корреспонденции и статьи, в роде приведенных выше. Спустя несколько месяцев, в ноябре 1899 г., появилась книга г. Фишера под заглавием "Финляндия и цари", которая сразу нашла себе

— 46 —

обширный круг читателей. Во Франции стали появляться памфлеты и брошюры, из которых заслуживает особенного упоминания книжка Рене Пюо (Puaux) с предисловием Анатоля Франса. Также и в Америке появилась резкая брошюра под заглавием "Русское вероломство в Финляндии", изданная вновь основанным "Финно-американским центральным комитетом Нью-Иорка для протеста против руссификации Финляндии." Но всего, что появилось там и здесь, не перечислишь; не перечислишь также и тех сочувственных собраний, которые имели место в разных местах Европы. Мы укажем лишь на большое собрание в Антверпене "Всеобщей Голландской Лиги" под председательством проф. Поля де Мона, на котором держали сочувственные Финляндии речи представители различных политических и религиозных течений; на собрание Литературного и Социального Кружка в галлереях королевского общества британских художников в Лондоне под председательством пастора Генри Митчелля; на массовый митинг Кингслэндского воскресного общества, на котором говорила известная г-жа Орглистон Чапт; на формальное сочувствие финской прессе, выраженное в специальной резолюции съезда журналистов в Риме; на протест против царского манифеста, выраженный сепаратистской партией в Барцелоне и подписанный 34-мя обществами и группами и редакциями десяти газет; на большое публичное собрание в Брюсселе, при участии многих профессоров университетов, на котором было выражено сочувствие Трансваалю и Финляндии, и, наконец, на интерпеляцию известного депутата в британском парламенте, в которой тот, изложив содержание военного законопроекта, предложенного царем на рассмотрение сейма, и указав на его очевидное и вопиющее противоречие букве и духу рескрипта о мире, спрашивает правительство, не считает ли оно нужным войти по этому поводу с представлением к царю?

Но самым замечательным инцидентом, вызванным царским манифестом, было составление международного адреса с целью поддержать финляндцев путем торжественного заявления всеобщего сочувствия им. Идея о подаче царю международного адреса зародилась, вероятно, одновременно в разных странах. Ее подхватили лучшие люди науки и литературы

— 47 —

Европы, и в самое короткое время составились адреса, и собрано было 1050 подписей. Перечислить последние нет, конечно, никакой возможности; можем лишь упомянуть среди английских имена Листера, Кортни, Вестлэка, Спенсера, Рамзея, Джемса, Сёлли, Лесли Стивена, Флоренс Найтингэль, Тейлора, Кэрда, Дайси, Поллока, Сиджвика, Сандерсона, Торникрофта, Фостера, Джебба, Маршалля, Мэтлэнда, Джона Мёррея, Гейки, Эдварда Фрая, Ходжкина, Роско, Риса Дэвидса и др.; среди французских — Гастона Пари, герцога Брольи, Сюлли Прюдомма, Жюля Кларети, Эмиля Золя, Анатоля Франса, Трарьё, Бутри, Лависса, Леруа-Больё и др.; среди немецких — Моммсена, Вирхова, Геккеля; среди норвежских — Бьернсона, Нансена, Ибсена; среди шведских — бар. Норденскьольда, среди датских — Брандеса, среди итальянцев — Ломброзо, де Амичиса, Кардуччи, и среди голландских — ван Эмнеса, Саворнина-Ломана, графа Биландта и др. Текст адресов, естественно, вариировался для каждой страны, хотя и построен был на одной и той же основе. Вот текст французского адреса в переводе:

"Его Императорскому Величеству Царю Самодержцу всея России, Великому Князю Финляндскому и пр. и пр.

"Мы, нижеподписавшиеся, просим Ваше Величество позволить нам почтительнейше выразить то чувство скорби и удивления, которое мы испытали при чтении петиции от 21-го февраля 1899 г., в которой больше полумиллиона финляндцев просят Ваше Величество сохранить в целости права и привилегии, гарантированные стране их императором Александром I на сейме в Борго в 1809 г., а затем по фредрикс-галенскому договору, и подтвержденные всеми императорами России при вступлении на престол.

"То самое обстоятельство, что мы принадлежим к дружественной и союзной с Россией нации, обязывает нас убедительно просить Ваше Величество внять мольбам финляндских ваших подданных и тем еще больше возвеличить всестороннее удивление, внушаемое миру высокими гуманными чувствами, которые Вы выразили в рескрипте, поведшем к ныне заседающей в Гааге конференции.

"Мы, нижеподписавшиеся, надеемся, что Ваше Величество поймет и извинит сделанный нами шаг, и просим Вас принять уверение в глубоком нашем уважении."

— 48 —

Английский адрес, по существу такой же, как французский, заканчивался следующими словами:

"Нам, как и всем поклонникам просвещенных взглядов Вашего Величества, было бы чрезвычайно жаль, если бы недавние события в Великом Княжестве Финляндском задержали дело дружественного сближения цивилизованных народов, которое в лице Вашего Величества нашло столь высокого поборника."

Этот международный адрес первоначально решено было послать с депутацией из представителей одиннадцати европейских государств, по одному из каждого; но в последнюю минуту оказалось, что не все они могут поехать, и делегация составилась из 6 человек. Эти члены были: Трарье, сенатор и бывший французский министр юстиции, Эмилио Бруса, проф. международного права в Турине и бнвший президент Международного Института права, В. ван дер Флюгт, проф. юриспруденции в Лейдене, проф. Шинней из Буда-Пешта, В. Брёггер, декан историч. факультета Христианийского университета, и Норман Гансен, директор офтальмологической клиники в Копенгагене. Они прибыли в Петербург 14-го июня и, после разных мытарств и скитаний по ведомствам и министерствам, были приглашены на банкет, на котором им и сообщили, что царь ни их самих, ни их адреса не считает нужным принять. Так не удалась и вторая попытка коллективпого протеста.

Но нравственное значение этого замечательного инцидента не могло пропасть даром. "Некоторые газеты", говорит в обширной статье по поводу неудавшейся депутации один из ее членов, проф. Брёггер, "выразили мнение, будто адрес не достиг цели, потому что депутация не была принята царем, Это мнение, однако, основывается на непонимании того, чтС собственно ожидалось. Ни у тех, которые подписали адреса, ни у членов депутации не было, за немногими, быть может, исключениями, серьезной надежды добиться аудиенции у царя… Вероятно, что официальный отчет о содержании адресов, дошедший до царя, не совсем был верный; но несомненно, что такое решительное заявление своего мнения со стороны тысячи стишком представителей западной культуры, подписанное почти всеми выдающимися людьми ученого мира, оставит

— 49 —

за собою след, если уже не оставил. Эта цифра уже сама по себе необычайно велика, если принять в соображение, что подписи были набраны исключительно в рядах высшей умственной культуры. Можно смело сказать, что никогда еще в истории человечества никакой международный документ не был подписан столькими выдающимися личностями.

"Адреса, которые проф. ван дер Фхюгт взял с собою в Голландию для сохранения в тамошних архивах, когда-нибудь, наверное, признаны будут одним из самых замечательных исторических памятников. Международное заявление, в котором приняли участие самые выдающиеся люди большей части Европы с целью просить, чтобы силе не позволено было занять место права, отвечает на исходе нашего неидеалистического века с его материализмом и милитаризмом такое замечательное введение к новой эре, что тот, кто в состоянии разобрать первые слабые звуки новых течений, не может не питать надежды, что нынче в первый раз сделан был шаг вперед на почве, в основе которой до сих пор лежали принципы, принадлежащие давно прошедшему времени."

Подобное же нравственное значение придает этому инциденту статья в одной из главных английских газет "Daily Chronicle" *) "Друзья Финляндии," говорит она: "или, если угодно, друзья всеобщей свободы сделали все, что могли. Но они потерпели поражение… Знаменитости, которые поехали в Петербург затем лишь, как оказалось, чтобы участвовать в погребальной процессии одного из последних маленьких народов, действовали чрезвычайно осторожно. Мы не думаем, чтобы великие юристы и общественные деятели, которые присовокупили свои имена к именам самых выдающихся ученых нашего столетия, позволили бы себе сделать воззвание не в достаточно приличной форме или форме, не подходящей для данного случая. Петиция ссылается на действие царя, созвавшого мирную конференцию, поздравляет его с благотворной идеей и просит его не разрушать заранее плодов конференции лишением Финляндии ее вольностей. Все это вполне уместно, и, если бы императоры доступны были соображениям

*) "Daily Chronicle", 13 июля 1899 г.

— 60 —

логики, воззвание не должно было бы упасть на каменистую почву… Но гораздо лучше, чтобы либерализм и интеллект Европы были представлены у могилы мужественного и великодушного народа, нежели чтобы эта трагедия совершилась при всеобщем молчании. В виду этого протеста, к которому присоединились все наиболее известные имена Европы, весь цвет университетов, нельзя будет сказать, что при кончине Финляндии более счастливые народы стояли в стороне и выражали одобрение. "

И финляндцы это поняли. Когда делегаты возвращались через Финляндию домой, им устраивали такие овации, как если бы они были победители, а не побежденные. "На всех станциях," рассказывает Брёггер, "на которых останавливался наш поезд, стояли толпы народа и выражали нам свою благодарность песнями и цветами, речами и рукоплесканиями. Наш вагон был буквально покрыт цветами, равно как и наш пароход из Або. Больше всего я был поражен крестьянами, которые обступали полотно железной дороги, часто даже между станциями, чтобы приветствовать несшийся мимо них поезд. В одном месте, в лесу, в первом часу ночи я приметил двух стариков, стоявших с обнаженной головою и кричавших нам приветствия, когда мы мчались мимо. Их суровые лица и слезы на глазах свидетельствовали об их волнении. Ничто не могло быть трогательнее вида этих двух одиноких фигур, стоявших там, в лесу, и размахивавших руками в бледном освещении летней ночи." Во всех городах, где они останавливались, в Гельсингфорсе, Або и др. местах, их приветствовали гимнами и банкетами, а в Стокгольме проф. Миттаг Леффлер дал в честь их парадный обед, на котором Трарье произнес великолепную речь.

Остается добавить, что в сентябре, когда император гостил в Стокгольме, Норман Гансен обратился к нему через прессу с открытым письмом, в котором излагал мотивы, побудившие депутацию к такому необыкновенному шагу, как вмешательство в русско-финские отношения, и повторил просьбу, выраженную в адресе.

--

— 51 —

Тем временем, как происходила вышеописанная агитация в Финляндии и за-границей, финский сейм в специальных комиссиях лихорадочно занимался обсуждением царских предложений о пересмотре Устава о воинской повинности и о реорганизации финских войск. 27-го мая 1899 г. он окончил свои труды и представил свой Отзыв Государю. Это — довольно объемистый том в 37 печатных листов русского текста, который вскоре появился за-границей во французском, немецком и английском переводах. В виду важности этого документа, и так как он уже изъят из обращения в публике, мы считаем необходимым познакомить читателей с его содержанием.

Как известно, Высочайшие предложения, поступившия на обсуждение земских чинов Финляндии, формулируют задачу их по данному вопросу иначе, нежели это было принято до сих пор: вместо всестороннего рассмотрения с правом вносить поправки, т. е. законодательного участия в выработке законопроекта, они требуют лишь заключения, т. е. простого выражения своего мнения. Это является таким резким нарушением обычной процедуры, что к Высочайшим предложениям их авторы нашли нужным приложить ряд документов, будто бы показывающих, что применявшееся до сих пор право финского сейма участвовать в законодательстве о воинской повинности ни на чем не основано.

Земские Чины в своем Отзыве вполне естественно останавливаются прежде всего на этом пункте, затрагивающем основной конституционный вопрос. На 25-ти страницах последнего отдела своего Отзыва они опровергают одно за другим приложенния к законопроекту положения, утверждающие некомпетентность финляндского сейма в деле выработки военного законопроекта, и доказывают, что "воинский устав может быть изменен только по согласному решению Государя Императора и Земских Чинов". Отсюда уже вытекает, как логическое следствие, что изменение в процедуре, вносимое высочайшими предложениями, является правонарушением финского народа и что "Земские Чины не могут ограничить свое участие представлением только заключения, выражающего мнение их о предполагаемых изменениях".

Согласно с этим, Земские Чины, оставляя в стороне пред-

— 52 —

ложения Государя, развивают свой проект. Прежде всего идет установка общих принципов. "Отвечают ли нынешние жертвы Финляндии на дело обороны требованиям, которые, с точки зрения общих интересов российского государства, по справедливости могут быть предъявлены к Великому Княжеству?" Что касается численности, то, повидимому, нет: "находящиеся в Финляндии в мирное время вооруженные силы и, следовательно, также контингент, который Финляндия во время войны может выставить для защиты государства, представляется сравнительно незначительными". В виду этого Земские Чины находят естественным и справедливым постепенное значительное увеличение численности финских войск. Что же касается единообразия в подготовке и организации войск, то даже поверхностный взгляд на предметы и приемы обучения, на распределение занятий, на различные уставы — гарнизонный, дисциплинарный и др., и, наконец, на вооружение, снаряжение и обмундирование, показывает, что вплоть до мельчайших подробностей между финскими и русскими войсками нет сколько-нибудь существенной разницы. Но значит ли это, что между обеими армиями существует полнейшее тождество? Конечно, нет, да оно и не должно быть: "ныне оба устава сходятся в том, что как тот, так и другой сообразованы с реальными условиями, к которым они должны применяться; созданием же тождественных законов для разнородных условий достигалось бы одно только механическое единообразие, в ущерб нормальной деятельности учреждения воинской повинности в Финляндии, и, следовательно, также во вред военным интересам государства". Между тем именно к такому механическому единообразию стремятся изменения, предлагаемые в царском законопроекте и исходящия из политических мотивов. Сюда, например, относится предоставление сокращенного срока службы, которым пользуются лица, принадлежащие по степени образования к первому разряду, лишь тем, кто представит удостоверение, между прочим, и в знании русского языка. "Земские Чины не умаляют значения в Финляндии русского языка… Но имея в виду, что обыватели Финляндии и России принадлежат к совершенно различным народностям, каждому, кто понимает значение этого этнографического различия, и тем более каждому, кому известна непреклонность финского народ-

— 53 —

ного характера, становится понятным, что русский язык никогда не может получить общего распространения в этом крае… Из этого явствует, что намеченные в проекте устава о воинской повинности принудительные меры к распространению в Финляндии русского языка не привели бы к ожидаемым результатам. Но, помимо безуспешности их, подобные меры должны быть отвергнуты, в особенности, если они несправедливо будут связаны с воинской повинностью, исполнение которой есть общая гражданская обязанность, а не род занятий, избираемый по собственному усмотрению каждой отдельной личности. И не подлежит сомнению, что если бы законом были установлены положения, подобные тем, о которых Земские Чины здесь высказываются в отрицательном смысле, то финский народ, который с незапамятных времен участвовал в законодательстве и, вследствие этого, проникся мыслью, что основанием и целью закона должна служить правда, усмотрел бы в таком велении насильственную попытку изменить национальный дух Финляндии, а отнюдь не заботливое попечение о пользах края, которое должно характеризовать мероприятия законодателя".

"В зависимости от глубоко укоренившихся этнических оснований," продолжает Отзыв по поводу того же пункта о слиянии обеих армий," патриотизм во все времена ограничивался известными естественными и историческими пределами, которые не могут быть изменены никакими повелениями. Великое Княжество Финляндское есть отечество финляндцев, подобно тому, как Российская империя есть отечество русских. Но так как Финляндия, состоя в неразрывном соединении с Империей, составляет часть единой в международном отношении державы — российского государства, то финский народ никогда не может осуществить патриотического долга — защищать отечество иначе, как участвуя в защите всего государства, безразлично, ведется ли война в пределах Финляндии или вне ее. Это вполне сознается в Финляндии. Но из этой солидарности перед иностранными державами вовсе не следует, что существовавшее до сих пор различие между финскими и русскими воисками должно быть уничтожено. Финские войска будут успешнее исполнять свое назначение на войне, сознавая себя представителями своего народа и зная, что мужественным

— 54 —

исполнением долга перед Монархом и государством, они также приносят честь своему финляндскому отечеству. Приобретенная обучением боевая подготовка тогда еще больше увеличится нравственною силою, порождаемою патриотизмом. Скромное участие Финляндии в обороне российского государства всегда будет более действительным, если финские войска по прежнему останутся самостоятельными, чем если бы они, с нарушением действующего строя, были слиты с армией Империи".

На основании этих общих принципов Земские Чины не находят возможным согласиться с изменениями, предложенными в царском законопроекте, и выставляют от себя ряд других изменений. Право финляндцев отбывать воинскую повинность исключительно в пределах своего края они оставляют неприкосновенным, исходя из различных соображений юридического, этического и гигиенического свойства. Во-первых, говорят они, финляндские граждане, вынужденные служить в русских войсках, были бы лишены права подчиняться собственным законам края и судиться по ним, — что было бы нарушением основных законов финляндской конституции. Во-вторых, они очутились бы в чуждой обстановке, не понимая языка и различаясь в религии, нравах, обычаях, характере и мировоззрениях, — а это страшно отзывалось бы на их положении и самочувствии и легко развивало бы в них озлобленность и отчаяние, создавая почву для пьянства и всяких преступлений. В-третьих же, они неизбежно пострадали бы физически от непривычки к условиям питания в чужом крае. "Воинская повинность", говорит Отзыв: "тяжелая обязанность для всех, кто не имеет особенной склонности к военной службе. Великая задача пещись об обороне отечества дает государству право возлагать эту тягость на граждан. Но усугубление тягости воинской повинности сверх необходимой меры не находит себе никакого нравственного оправдания".

Точно так же без изменения оставляют Земские Чины и общий трехгодичный срок службы в действующих войсках. Они основываются при этом на соображениях как специально военных, так и экономических и социальных. Они указывают на то, что увеличение срока службы шло бы в разрез и с ходом развития современных систем обороны во всех

— 55 —

европейских государствах, где общие сроки службы понижаются до трех и даже до двух лет, и с собственным опытом Финляндии, где трехлетний срок службы оказался более чем достаточным для образования хороших солдат. Кроме того, говорят они, увеличение срока отразилось бы неблагоприятно на экономическом развитии края, так как молодые люди, отвлекаемые на такое продолжительное время от производительного труда, теряли бы навык к работе.

Обращаясь затем к сообщенной Земским Чинам форме присяги, Отзыв указывает на то, что "она не содержит встречающегося в существующей форме присяги обещания повиноваться действующим в Финляндии законам и постановлениям и исполнять обязанности, возлагаемые на финляндских граждан, состоящих на службе края, а зато заключает в себе обещание защищать общественный строй Великой Империи. Следовательно, в ней вовсе не приняты в уважение особый правовой и общественный строй Финляндии и обязательства по отношению к родному краю и его законам, лежащие на каждом, кто поступает на службу страны. Принесение воинской присяги по новой форме, примененной исключительно к законам Империи, таким образом было бы равносильно непризнанию существования собственного отечества, понятие о котором все-таки служит этическою основою воинской повинности, а также непризнанию законов края, равно как обычаев и правовых воззрений народа". Земские Чины решительно отвергают предлагаемую форму присяги и настаивают на сохранении существовавшей до сих пор.

Так же категорически высказываются они против предлагаемых изменений в главном начальствовании над финскими войсками, в финляндском военном управлении, в компетенции военного министра и в личном составе офицеров. Они видят в них попытку уничтожить чувство национальности финской армии и подробным анализом показывают, что результатом этого было бы лишь ослабление ее силы и значения. Зато Земские Чины, как мы уже упоминали, выражают свою готовность увеличить ее численность, но не в пропорциональном отношении к численности русской армии, а лишь до 12-ти тысяч человек. "В мирный состав русской армии", говорят они, "входит приблизительно 8 человек с каждой тысячи

— 56 —

народонаселения. В случае установления этой нормы для Финляндии, численность войск в мирное время должна быть определена приблизительно в 20 тысяч человек. Но содержание столь многочисленной вооруженной силы истощило бы финансы края, и замечаемый уже теперь недостаток рабочих рук увеличился бы до того, что экономическая деятельность очутилась бы в крайне стесненном положении… Увеличение до 12 тысяч человек — слишком вдвое против нынешнего мирного состава — представляется возможным, без тяжелых финансовых и экономических нарушений, только при том условии, что оно будет осуществлено постепенно в течение не менее девяти лет". Само собою разумеется, что преимущественное назначение финского войска для защиты одной лишь Финляндии остается в полной силе.

На этом заканчивается критическая и конструктивная часть Отзыва Земских Чинов от 27-го мая 1899 г. Мы не станем приводить содержание приложений к этому Отзыву, заключающих в себе различные технические соображения по поводу Высочайших предложений, а приведем лишь заключение Отзыва, где Земские Чины говорят об "обстоятельствах, в виду которых финский народ придерживается и должен придерживаться святости своих законов".

"Нельзя упускать из внимания, что финский народ отличается от русского в отношении религии, языка, нравов и культуры. Еще в то время, когда Финдяндия составляла часть шведского государства, без отдельной от него организации, было ясно, что жители Финляндии образовали собою особую нацию. Что финский народ таким образом, вследствие исторического развития в продолжение многих веков, сложился в отдельную от других наций единицу, не есть результат человеческих расчетов, человеческой воли или человеческой власти, а скорее доказывает, что и этому народу преднамечена особая задача, которую он, как народ, должен по возможности исполнить. И это служит для финского народа, как и для всякого другого, находящегося в таком же положении, внутренним, хотя и не всегда ясно сознаваемым основанием к тому, что он, пока не погиб нравственно, старается и в тяжелые времена сохранить свое национальное существование. Этим также объясняется, почему подобные стремления, —

— 67 —

когда для осуществления их не прибегали к незаконным средствам, — всегда считались благородными и возвышенными…

"К этому нужно еще прибавить значение святости закона.

"Без защиты со стороны закона, всякому народу трудно будет успевать в своем развитии, и ни один народ не будет чувствовать себя спокойным, когда ему будет грозить применение к нену чужого права…

"Для финского народа, вынужденного бороться с препятствиями, порождаемыми для культуры холодным климатом севера и скудною почвою страны, борьба эта будет вдвое тяжелее, если нельзя будет вести ее с сознанием святости закона, унаследованного от предков и соответствующего правовым воззрениям народа, ибо народ не может менять правовые воззрения, образовавшияся в течение столетий. Опасения за собственные законы и правовой строй, проявляющияся у народа в его нынешнем положении, так естественны, что они, казалось бы, не могут быть неверно истолкованы теми, кто без предубеждения и предвзятых подозрений пожелают вникнуть в это положение и кто притом чтут собственные национальные предания".

Земские Чины кончают тем, что предлагают на усмотрение Его Величества измененный ими Устав и просят, в случае неодобрения, возвратить его вместе с поправками для вторичного обсуждения.

Этот Отзыв был уже почти выработан, когда на рассмотрение Сейма поступило новое Высочайшее предложение об "уравнении личной и военно-финансовой тягости воинской повинности в Финляндии с таковою же в империи". Немедленно был выработан дополнительный Отзыв от 29-го мая 1899 г., в котором коротко и ясно заявляется, что вопросы, затрагиваемые в новых предложениях, не могут, согласно доводам, представленным в главном Отзыве, быть переданы Земским Чинам лишь на заключение в порядке, установленном февральским манифестом. Приведя дальнейшие доказательства беззаконности Высочайшего действия, Земские Чины заявляют, что они не сочли возможным "войти в рассмотрение Высочайших предложений по существу". При этом они намечают: "Никто, в ком живо сознание правды и справедливости, не может осуждать Земских Чинов за то, что они,

— 58 —

поскольку от них зависит, заботятся об охранении прав финского народа как нынешнего, так и будущих поколений. Вопрос касается устоев общественного строя края, сохранившихся в течение столетий. Финский народ не желает уклониться от исполнения своего долга; он только желает, чтобы были сохранены и уважены законный и закономерный общественный строй, с которым сросся этот народ и который признан также монархами России. Если бы даже образ действия Земских Чинов подвергался неверным толкованиям в роде тех, которые в изобилии встречались в последнее время, то Земские Чины осмеливаются надеяться, что монарх Финляндии, внимая голосу финского народа, поймет положение его. Глубоко серьезны причины, побуждающие финский народ и Земских Чинов края в настоящую минуту представить своему Монарху, которому провидением предназначена высокая задача быть также верховным хранителем правового порядка Финляндии, свои заботы о будущности и высказать свое твердое убеждение, что они, охраняя святость своих основных законов, исполняют свой долг перед Монархом и отечеством".

По поводу законности этих Отзывов царь сделал запрос финляндскому сенату, и последний вполне присоединился к мнению Земских Чинов. Тогда они поступили на рассмотрение русской военной комиссии, а отсюда вместе с замечаниями финляндского генерал-губернатора перешли в Государственный Совет, где находятся, повидимому, и поднесь. Внесение их в последние две инстанции является нововведением, совершенно незаконным с точки зрения финляндского государственного права.

Остается еще упомянуть о речах представителей сословий при закрытии сессии сейма и о рескрипте, данном по этому поводу царем на имя генерала Бобрикова. Содержание первых сводится к заявлению лояльности и выражению скорби по поводу царских действий, а содержание второго — известное, впрочем, и из русской прессы — сводится к выражению сожаления по поводу того, что ораторы не разделяют царских мнений и позволяют себе иметь свои собственные ошибочные и не соответствующие истинному положению дел. По поводу этого рескрипта "Times" замечает: "Ни финляндцы, ни ци-

— 59 —

вилизованный мир не станут смотреть на эти неопределенные царские заявления, как на ответ на доводы, покоящиеся на известных и несомненных исторических фактах, которые каждый образованный человек может добыть и взвесить. Подобные заявления могут иметь вес у крестьян, глубоко погрязших в варварстве, или у людей, которые не отваживаются мыслить из боязни перед тайной полицией. У цивилизованных народов Запада они могут только вызвать порицание и усмешку". *)

-----

Во всей оппозиции финляндского народа и его представителей последним мероприятиям русского правительства мы не можем не отметить необыкновенную лояльность по отношению к личности и сану монарха. Заявления массового адреса, речь Вольфа и отзывы Земских Чинов проникнуты сознанием своих гражданских и политических прав, с одной стороны, и чувством уважения и доверия к своему Великому Князю, с другой. Несмотря на замечательное единодушие всей народной массы, революционного духа нет и в помине. На это обстоятельство многократно указывалось даже в иностранной прессе. "Финляндия", говорит корреспондент "Daily Chronicle" **), "ни единым поступком своим не заслужила своего наказания. Ее народ был лоялен и доволен, и был бы одним из самых счастливых в мире, если бы не боязнь грядущего. Нигилизма или революции там нет и следа, да и никогда не было. Финляндия — страна прогрессивная, преданная делу просвещения и насквозь проникнутая демократическим и миролюбивым духом… Она будет стерта с лица земли не за грехи свои, а за добродетели". Совершенно то же констатирует один компетентный финский корреспондент в письме к редактору "Finland"***). "Верность монарху", говорит он, "глубоко проникла в финский национальный характер и в политическое миросозерцание народа. Мы ничего так не желаем, как того, чтобы тучи недоразумения между монархом и народом рассеялись и мы могли приветствовать нашего Государя, как истин-

*) Цитировано по "Finland", 25 июня 1899 г.

**) "Daily Chronicle", 1 марта 1899 г.

***) "Finland", № 10, апрель 1900 г

— 60 —

ного друга своего народа, как энергического защитника наших законов. Мы искренно преданы нашему Монарху и Императорскому Дому, под сенью которого Финдяндия процветала, и мы обвинили бы всякого, кто приписал бы недавние меры чему-нибудь иному, кроме злонамеренных наветов на нас… Быть может, Император в настящее время слишком склонен слушаться окружающей его теперь реакционной партии, но мы не можем перестать надеяться, что в конце концов лучшие советы возьмут верх". Этой надеждой на то, что царь когда-нибудь внемлет голосу народа, и объясняется подача массового адреса и множество других не столь крупных поступков.

Особенно энергичным поборником руссификации Финляндии является генерал Бобриков. До назначения своего генерал-губернатором Финляндии генерал Бобриков приобрел себе известность в качестве руссификатора Прибалтийского края. На своем новом посту он стал употреблять прежние приемы и своими бесчисленными придирками и притеснениями в важных и мелких случаях старался, повидимому, довести финляндцев до открытого возмущения. Было бы трудно перечислить все те поступки, которыми он старался раздражать терпеливых финляндцев. Так, например, он ходатайствовал перед военным министром о запрещении оркестрам финских полков играть национальный финский гимн и национальные марши; сделал однажды запрос относительно того, правда ли, что на местных бегах в одном городе вывешены были национальные цвета Финляндии и т. д.*)

Но особенно оскорбительио было для финляндцев введение Бобриковым шпионской системы. Он решил создать при

*) Вот еще два примера. В финляндский сенат поступило требование от генерал-губернатора пожаловаться епископу на нескольких лютерансих пасторов за то, что "в некоторых лютеранских церквах были сделаны неуместные замечания, не относящияся к христианской проповеди и касающияся политичесвого положения Финляндии". Один из этих пасторов имел дерзость ответить, что он не ответствен генерал-губернатору за содержание своих проповедей и что, когда на него возводится обвинение, он имеет право в точности узнать состав совершенного им проступка, равно как и имя обвинителя. — К управляющему одного Гельсингфорсского банка является посланец от Бобрикова. "Мне поручено спросить вас", начал он, "правда ли, что вчера флаг на вашем банке развевался на полумачте?" — "Совершенно верно", ответил изумленный банкир, "я велел спустить флаг на половину по случаю смерти президента палаты горожан". — "Но нам говорили", заметил тогда агент, "что ваш флаг не был спущен по случаю смерти Великого Князя". На это тот мог лишь ответить, что он ничего про это не знает, так как тогда он как раз был в отъезде.

— 61 —

себе пост чиновника, "долгом которого было бы, при помощи благонадежных лиц, наблюдать за событиями в Великом Княжестве, дабы тем избегать и устранять недоразумения". Шпионы не стеснялись подкупать маленьких детей на улице с тем, чтобы выведать, что говорят их родители у себя дома или их учителя в школе, а иногда прибегали к более решительным мерам. Так, во время торжественного открытия памятника Александру II, которого финляндцы высоко чтут, произошел следующий случай: во время церемонии внезапно возникла ссора между двумя солдатами, кончившаяся дракой; один из них был финский солдат, другой русский. Немедленно дано было знать полиции, и при расследовании дела оказалось, что оба человека не что иное, как русские жандармы, переодетые один в русский, другой в финский мундир, и получившие приказание произвести беспорядки, для того, чтобы доказать "неверность" Финляндии.

Мы приведем здесь один интересный факт, иллюстрирующий деятельность Бобрикова в этом направлении.

Почти одновременно с февральским манифестом стали по всей стране, но особенно по глухим деревням, появляться какие-то татарские продавцы и русские прасолы, которые между делом распространяли среди народа слухи о новой эре, долженствующей в скором времени наступить в Финляндии, когда налоги будут сняты, земля у помещиков выкуплена и поделена между крестьянами и, словом, когда безземелье станет воспоминанием прошлого. Но финляндцы скоро поняли, в чем дело. Немедленно было основано несколько обществ при участии высшей интеллигенции страны, и повсюду стали разъезжать лекторы и распространяться листки, брошюры и пр., с объяснением настоящего положения дел в Финляндии и России, истолкованием смысла распускаемых слухов и изложением основных законов страны. Это оказало значнтельное противодействие агитации провокаторов; но так как влияние этих обществ все-таки было медленное, то приняты были более энергическия меры. Инициативу взяли на себя некоторые приходы, которые постановили выдавать из имеющихся у них в распоряжении сумм по 50 марок за поимку агитатора на месте преступления и наказывать штрафом всякого, укрывающего этих людей, либо не доносящего на них. Действие этого постановления было

— 62 —

магическое: через несколько дней все провокаторы в стране, в числе 300 человек, уехали в Петербург одним и тем же поездом.

Тогда Бобриков решил уничтожить те самые общества "Распространения образования в народе", которые в данном случае были виновны в его неудаче. Он поспешил в Петербург и добился от царя резолюции о "нежелательности, в виду беспокойного состояния страны, основания новых обществ вплоть до 1901 года". Другими словами, отныне, прежде чем основать общество, лица, заинтересованные в нем, обязаны выхлопотать разрешение у генерал-губернатора и утверждение им устава. В противном случае, оно нелегально. Этим нанесен был новый удар одной из основных вольностей Финляндии, допускавшей свободу ассоциаций в самых широких пределах. Но этого мало. Много обществ, нежелательных для русского правительства, уже было основано, — и вот в различные учреждения — в том числе и сенат — рассылаются циркуляры за подписью помощника генерал-губернатора Шипова с требованием "употребить все старания, чтобы положить предел деятельности многих обществ и частных лиц, разъезжающих по Финляндии и подстрекающих народ к неповиновению мероприятиям верховного правительства".

Естественно, что преследованиями обществ гонение на свободное слово не ограничивается. В самое последнее время Бобриков, при посредстве министра-секретаря Плеве, представил на утверждение царя закон, запрещающий всякие публичные собрания, сборища, речи и пр. без специального всякий раз разрешения генерал-губернатора. Это опять-таки есть нарушение законодательной процедуры, — тем более яркое, что вопрос тут уже решительно местный, финляндский; но царь этот закон утвердил, и теперь он поступил на "заключение" Земских Чинов. Будущее покажет, станет ли это новое посягательство на финляндскую свободу формальным законом; но для своей действительности оно в этом не нуждается, как это показала практика последнего года. Несколько месяцев тому назад имел, например, место такой случай. Один известный финляндец, бывший сенатор, проездом в соседнее свое имение остановился в небольшом уездном городе, где был приглашен тремя своими приятелями на обед в клубе.

— 63 —

Спустя несколько дней городские власти получают от генерал-губернатора послание, в котором у них требуют дать объяснение по поводу "демонстративного" обеда, данного публикою заезжему гостю.

Но особенным гонениям Бобрикова подверглась журнальная литература. Пресса в Финляндии, как и во всякой другой культурной стране, имеет большое общественное значение, и естественно, что она сделалась предметом нападок со стороны генерал-губернатора. Насколько можно судить по имеющимся данным, в Финляндии в начале 1899 года выходило больше 200 периодических изданий, из коих лишь 70 носили политический характер, а остальные представляли журналы для семейного чтения, для самообразования и проч. Но такие размеры прессы нисколько не смутили Бобрикова, тем более, что он мог действовать, повидимому, на законном основании. Финляндская пресса никогда не была вполне свободною: она всегда подлежала предварительной цензуре и могла подвергаться предостережениям и закрытиям; но как мало сравнительно цензурный устав имел для нее значения, видно отчасти из самого роста ее за последние годы, отчасти из того факта, что за все время своего существования она лишь раз подверглась тяжелой каре, а именно, в 1891 году, когда был закрыт один журнал. Однако, с появлением Бобрикова, а в особенности со времени издания февральского манифеста, дела сразу приняли иной оборот. Предостережения последовали одно за другим, а приостановки, не считая закрытий изданий навсегда, насчитали в течение восьми месяцев, с апреля по ноябрь 1899 года, 26 случаев, распределенных между 16-тью газетами и составляющих в общей сумме срок в 3 1/2 года. Города и даже целые местности часто остаются без газет, как это было, например, в Куопио, где одна из двух имевшихся там ежедневных газет была прикрыта навсегда, а другая была приостановлена на четыре месяца. Принимая во внимание, что газеты в Финляндии, в особенности среди крестьянства, составляют предмет насущной необходимости, так как только из них читатели черпают свои сведения о различных правительственных распоряжениях и о тех или других вопросах, касающихся местных интересов, можно понять, каким тяжелым лишением является для них исчезновение

— 64 —

печатного органа. Разумеется, поводы для прекращения газеты постоянно бывали самые незначительные. Единственная газета в Панго, небольшом, но довольно бойком порту, была закрыта за то, что поместила статью о сравнительном правовом положении прессы в Финляндии и других европейских государствах. Вообще, круг вопросов, подлежащих обсуждению в печати, чрезвычайно сужен. Вскоре после выхода царского манифеста Бобриков обратился ко всем цензорам с циркуляром, в котором предлагал им не допускать к печатанию никаких статей, идущих в разрез с буквою и духом монаршей воли. Разумеется, это еще более затруднило положение редакторов и издателей. Мало того, когда депутация из 15-ти крестьян Куопио явилась к генерал-губернатору с просьбою разрешить выход приостановленных газет, он им откровенно ответил, "что вряд ли сможет исполнить их просьбу, а если сможет, то лишь на том условии, чтобы газеты перестали касаться политических вопросов". В случае запрещения какой-нибудь статьи, газеты потеряли даже право сообщать об этом своим читателям, хотя бы путем выставления точек или пустых столбцов. Последние должны быть заполнены "обыкновенным текстом", и когда одна небольшая газета пополнила было пробел биографией Гуттенберга, цензор возвратил корректуру зачеркнутою с резолюцией: "Обыкновенный текст! Пожалуйста, без демонстраций"! Точно также воспрещается выпуск летучих листков или брошюр, к которым часто прибегали раньше приостановленные газеты: по распоряжению генерал-губернатора, срок приостановки должен считаться со времени появления последнего листка.

Но помимо этих явных мер, Бобриков прибегал к тайным и потому более зловредным средствам. К ним принадлежит прежде всего удаление из цензурного комитета всех тех лиц, которые не сочувствовали планам генерал-губернатора *). Затем вводится практика подставных редакторов, которая небезызвестна и в самой России: владельцу

*) Такой характер носит "выход в отставху" председателя цензурного комитета Каяндера и замещение его графом Кронгьельмом, также финляндцем, но получившим образование в России. Фактическим, однако, хозяином прессы является ген. Шипов, товарнщ генерал-губернатора.

— 65 —

газеты "предлагается" удалить прежнего редактора и принять нового; в противном случае ему угрожают приостановкой издания *). Далее, стали перехватывать письма в редакцию и извращать телеграфные известия; последнее дошло до таких размеров, что союз финляндских журналистов единодушно решил не подписываться более на телеграммы Русского Телеграфного Агентства. Наконец, основывается "Финляндская Газета" на русском, т. е. незнакомом публике языке, с целью противодействовать одностороннему влиянию местной прессы. Так как в Финляндии найти редактора для этого органа было невозможно, то его пришлось выписать из России в лице г. Баженова, одного из сотрудников "Света"; а так как газета не могла существовать на свои собственные средства, то, по приказу русского правительства, финляндский сенат вынужден был ассигновать 30 тысяч марок единовременно на устройство типографии и еще 30 тысяч в виде ежегодной субсидии.

Финляндские литераторы и журналисты старались защитить себя от всех этих крутых мер. Так они устроили пенсионный фонд для пострадавших литераторов; попытались даже сорганизовать взаимное общество страхования журналистов и собственников газет от убытков, причиняемых цензурными строгостями. Последний проект был довольно остроумный; но сенат, под давлением Бобрикова, отказался его утвердить, ссылаясь на то, что осуществление его парализовало бы действие цензурных кар, чтС было бы равносильно обходу закона. В самое последнее время в сейм поступила петиция об улучшении правового положения прессы. "На основании высказанных соображений", — говорится там между прочим, — "равно как и желания каждого гражданина страны видеть начало свободной печати прочно установившимся, нашим первоначальннм намерением было просить сейм о внесении в ближайшую сессию специального закона о печати; но так как настоящий момент едва ли удобен для представления подобной петиции, то мы решили просить лишь о том, чтобы земские чины присоединились к всеподданнейшей петиции Его Величеству, прося его соблаговолить так изменить ныне действу-

*) Такая участь, напр., постигла две гельсингфорсские газеты, которые получили приказание переменить редакцию в течение двух недель.

— 66 —

ющий устав о печати, чтобы без законного суда редакторы и собственники газет не могли быть лишены, временно или навсегда, своих средств к жизни" *).

Для успешного проведения всевозможных суровых мероприятий, очевидно, необходимо было начать с изменения состава служебного персонала и различных учреждений Финляндии. Сюда относится, прежде всего, назначение Плеве на пост министра-секретаря. По финляндской конституции, все административные посты, кроме генерал-губернаторского, должны быть заняты туземцами, и должность министра-секретаря, являющегося докладчиком и посредником между финскими представительными учреждениями и царем, не составляет исключения. Несколько лет она оставалась незанятою, и ее временно исполнял товарищ министра-секретаря ген. Прокопе. Естественно было ожидать, что он, наконец, займет ее в действительности; но царь решил иначе: Прокопе обошли, и на пост назначен был известный финнофоб Плеве, состоявший членом той самой комиссии, которая выработала февральский манифест. Этим был нарушен один из важнейших параграфов финского государственного уложения. Прокопе вышел в отставку, и его место занял граф Армфельдт, тоже руссофил.

К этой же категории относится и инцидент с Вольфом, о котором мы уже упоминали, хотя непосредственно действующим лицом явилось в данном деле британское правительство. Как сказано было, г. Вольф состоял британским консулом тринаддать лет и за все время ни разу не подал ни малейшего повода к неудовольствию в Петербурге. Но вот, 14 сентября он получает от генерального консула г. Митчелля следующее заявление от британского посла сэра Чарльза Скотта: "Генерал-губернатор Финляндии обратил внимание императорского правительства на действие г. Вольфа, британского

*) Вот что, между прочим, пишет корреспондент "Daily Chronicle" для характеристики отношений Финляндской публики к гонениям на ее прессу: "Я присутствовал при демонстрации, происшедшей перед зданием "Paivalecti", одной из прекращенных газет. На улице собралась большая толпа, певческие хоры Гельсингфорса пели национальные гимны и кричали "ура" редактору. Толпа вела себя так, как ни одна другая, которую я когда-либо видал, и присутствующая тут же многочисленная жандармерия не имела ни малейшей возможности кого-либо арестовать. Позднее, несколько сот человек собрались около статуи Рунеберга, поэта-патриота Финдяндии, и с отврытыми головами пропели свой народный гимн."

— 67 —

вице-консула в Выборге, который обвиняется ген. Бобриковым в том, что он участвует в политической агитации Великого Княжества и критикует в публичных речах поступки императорского правительства." Это, продолжает посол, несовместимо с званием представителя британского королевства, а потому генеральному консулу, по приказанию лорда Сольсбери, поручается потребовать от г. Вольфа объяснения.

Через два дня Вольф отправил свои объяснения. "Имею честь заявить", говорит он в своем письме, "что в стране не происходит никакой агитации, и я поэтому категорически отрицаю свое участие в несуществующем движении. Правда, что во всей стране, во всех классах общества существует чувство беспокойства и скорби, вызванное февральским манифестом… Но это чувство не есть плод агитации. Нет надобности в такой агитации там, где каждый сознает свои права и льготы и понимает, что манифест равносилен отмене унаследованной конституции… Но если единодушные убеждения целого народа и его ежедневно повторяющийся протест против нарушения его конституции — этого краеугольного камня его социального здания — составляют политическую агитацию, то каждый человек в этой стране является агитатором и будет продолжать быть таковым, покуда манифест, послуживший причиною возбуждения, не будет отменен". Объяснив затем, в чем заключалось его участие в движении — он был в отсутствие свое выбран выборгским представителем в депутации 500 — Вольф заканчивает: "Я позволю себе почтительнейше указать на то, что, беря на себя честь консульской должности Великобритании, я тем самым не отказывался от своих прав и обязанностей гражданина моей страны. Если исполнение моих обязанностей не совместимо с моим положением британского вице-консула, то я имею честь вернуть эту должность, которую я занимал 13 лет, в распоряжение правительства Ее Величества."

Как это ни странно, но в тот самый день, когда Вольф отправил это письмо, и еще до того, как оно успело прибыть в Петербург, он получил телеграмму от Митчелля, в которой последний извещает его, что "его отставка принята"! Г. Вольф на следующий день ответил: "Ваша телеграмма с известием, что моя отставка принята еще до того, как я

— 68 —

ее подал, и до того, как дошли до Вас мои объяснения по поводу обвинения в политической агитации, возведенного на меня ген. Бобриковым, была доставлена мне вчера утром. Я вполне оцениваю этот деликатный поступок после тринадцатилетней консульской службы и теперь жду Ваших инструкций относительно того, кому передать должность."

Этот инцидент вызвал целую бурю. Немедленно остальные 12 британских вице-консулов, принадлежавшие к финской национальности, подали в отставку, мотивируя свой поступок политическим единомыслием с г. Вольфом, и последний, после ряда публичных манифестаций, был единодушно выбран выборгским представителем на сейм 1900 г. На его место, в качестве консула, был, говорят, назначен, за отсутсвтием кандидатов из финляндцев, некто Анненков, бывший цензор по русской и французской литературе в С.-Петербурге. "Каждый честный англичанин", говорит по этому поводу "Вестминстерская Газета", "должен почувствовать стыд и негодование".

Дальнейшия меры в деле удаления финских элементов из служебного персонала направились против губернаторов. Бобриков при всяком случае давал им понять, что их отставка была бы очень желательна. "Московские Ведомости" прямо заявили, что их следует заменить коренными русскими, "за невозможностью найти среди финляндцев лиц, готовых приводить в исполнение предначертания высшего правительства". До сих пор, однако, ничего не удалось сделать в этом направлении, кроме как уволить выборгского губернатора ген. Грипенберга за то, что тот разоблачил тайны адреса за семью подложными подписями, которые Бобриков думал представить в противовес упомянутому выше массовому адресу.

Укажем еще на несколько мероприятий Бобрикова в других областях. Так, в сфере образования мы имеем попытку посягнуть на национальный характер Гельсингфорсского университета в виде назначения Плеве на пост канцлера, чтС противоречит существовавшему до сих пор обычаю, в силу которого номинальным канцлером состоял всегда наследный Великий Князь, а фактическим какой-нибудь финляндец. Далее, укажем на проект реорганизации финляндского Фридриксгам-

— 69 —

ского кадетского корпуса, известный читателям из русских газет. По проекту, этот кадетский корпус подчиняется главному управлению военно-учебных заведений и, как высшей инстанции, военному министру; непосредственное же наблюдение и руководство возлагается на обязанность генерал-губернатора. В нем вводится преподавание на русском языке (впрочем, как временная мера, если окажется необходимым, будет допущен и финский язык). В этом корпусе предполагаются только общие классы, так что специальное военное образование придется получать в одном из военных училищ России. Из 200 вакансий половина будет предоставлена ученикам русского происхождения. По программе своей фридриксгамский кадетский корпус будет представляться общим средне-учебным заведением принятого у нас в России типа, а следовательно, коренным образом отличающимся от финляндской средней школы; конечно, он скоро порвет всякую внутреннюю связь со страной, обоснованную на подробном изучении ее исторического прошлого, культурных задач, особенностей народного быта и политической организации, — и будет одним из факторов руссификации Финляндии.

Дальнейшим преобразованием в том же направлении является отмена собственно финляндских почтовых марок. Еще в 1890 г. министр внутренних дел, без всякого повода и вопреки точной букве финляндского уложения, обратился к финскому сенату с запиской о том, что он берет на себя право делать время от времени некоторые изменения в почтовых правилах Финляндии. Этот совершенно самовольный поступок крайне поразил тогда финскую публику; но так как он не повел за собою никаких последствий, то об инциденте совершенно было забыли. Девять лет спустя, это министерское распоряжение снова появилось на свет: 9 августа 1899 г. сенат был извещен, что с января будущего года для заграничной корреспонденции введены будут русские почтовые марки, а с июня — также и для внутренней. Насколько известно, однако, приведение этой угрозы в исполнение было почему-то отстрочено на время.

Наконец, поговаривают уже об отмене специального финляндского таможенного тарифа и о слиянии финляндской монетной системы с русской.

— 70 —

Во второй половине января в Гельсингфорсе был открыт Сейм. Мы не будем приводить здесь тронной речи *), которая без сомнения известна читателям из русских газет. Но мы передадим только отрывки из речей, произнесенных в виде ответа председателями палат. Как читатель увидит, они все вращаются около одного и того же наболевшего вопроса о политическом будущем Финляндии и все проникнуты одним и тем же чувством скорби и лояльности.

"Благотворное значение работ, предпринятых правительством и самим народом через посредство своих представителей, доказывается прогрессом, который можно заметить во всех областях социальной жизни страны, отрадным развитием народных школ и других воспитательных учреждений, равно как и путей сообщения, земледелия, торговли и промышленности, — развитием, которое при других обстоятельствах было бы почти немыслимо. Точно так же научился финский народ понимать значение автономии, в которой он видит условие своего существования и через которую он чувствует себя связанным сильнейшими узами благодарности и преданности с высокопоставленными своими покровителями, милостиво защищавшими и сохранявшими самое дрогоценное его сокровище — конституцию и оберегавшими свободу, унаследованную от предков.

"Под впечатлением этих воспоминаний и чувств и с полным сознанием, что финский народ ничем не заслужил потери торжественно обещанных ему прав, мы отказываемся оставить надежду, что черная туча, с некоторых пор нависшая над дорогой нашей Финляндией и возбудившая по всей стране сильнейшее беспокойство и ужас, когда-нибудь с Божьей помощью рассеется…"

"Господь", говорит архиепископ в палате духовенства, "дал финскому народу страну тысячи озер. Здесь этот народ

*) Мы однако напомним читателю ее заключение: "Предстоящая вам работа требует основательного практического обсуждения предложенных вам вопросов. Никакие выражения мнений, выходящие из рамок этих вопросов и касающиеся предметов общегосударственного значения, не могут быть дозволены. Выражение подобных мнений на прошлом чрезвычайном сейме внушило умам народа серьезные и неосновательные опасения. Повторение этого теперь заставит сомневаться, возможно ли при теперешних условиях законодательство с участием Земских Чинов." (Цитируем по английскому тексту.) Как читатель увидит ниже, Земские Чины не остановились перед этой угрозой.

— 71 —

трудился в течение сотен лет. В хижине бедняка, как и во дворце богатого, ежедневно воссылались молитвы за правителя и отечество. И Господь даровал свое благословение. Финский народ развился в тишине и даже понес культуру дальше на север, чем какой-либо другой на земле.

"Народ Финляндии считает за особый дар Господа то, что Александр I в начале столетия подтвердил конституцию и законы, соответствующие народному характеру и условиям страны, тем самым признав свободу, лежащую в основе этих законов.

"Свобода издавать для себя законы существенно необходима финскому народу. В его непрерывной борьбе с северным климатом одно какое-нибудь узаконение, не соответствующее нуждам нации, может распространить разорение среди земледельческого населения."

"В течение веков", говорит председатель палаты горожан, "считалось неопровержимым, что "страна должна быть построена на законе". Святость и ненарушимость закона так же крепко сидят в сознании финского народа, как и вера в Бога, правящего судьбами людей. Закон стоит выше всего и должен защищать всех без различия. Перед ним должны преклоняться все, от самых высших до самых низших. И, благодаря праву народа участвовать в законодательстве, закон сросся с народным сознанием о справедливости и стал точным ее выражением…

"Всякий, кто знаком с историей и чувствами нашего народа, должен знать, что сближение с Россией покоится на доверии, уважении и ясном понимании того, чтС наиболее полезно стране. Невозможно найти лучшей почвы для союза двух наций под одним и тем же скипетром.

"Великие империи, как и небольшие общины, покоятся лишь на высоких началах права и справедливости. Оттого всякое мероприятие, которое так или иначе разрушает основы того права, на котором зиждется финское государство, и в особенности, издание или изменение закона иным способом, чем таким, какой предписывается конституцией, грозит нарушить спокойное и мирное развитие страны и ее доверие к России. Стеснительный надзор над лояльными гражданами, никогда не питавшими никаких мыслей о беспорядках; усиление цен-

— 72 —

зурного режима до фактического лишения периодической печати охраны закона; подавление освященных временем гражданских прав, которыми никогда не злоупотребляли, — все такие меры, основанные на недоверии или недоразумении и, наверное, противоречащие милостивым намерениям Его Величества, не могут, конечно, возбудить ни сочувствия, ни доверия. Такая политика может скорее развязывать, чем связывать.

"С тяжелым сердцем финский народ прожил истекший год, полный различных ожиданий, и палата горожан сочла своим долгом верности монарху передать мнение страны, уверенная, что выражение доверия, правды и покорности законам всегда будет иметь на своей стороне одобрение Его Величества."

"Палата крестьян", говорит ее председатель, "стоящая наиболее близко к той части населения, в материальных и духовных условиях которой больше всего существует пробелов, взяла на себя в прошлом году на чрезвычайном сейме, вместе с другими сословиями, двойную тягость воинской повинности, окончательное разрешение вопроса о которой ныне ожидается нацией с беспокойством. Палата крестьян взяла на себя это тяжелое бремя в уверенности, что свободная конституция останется попрежнему в силе, и что собрания Земских Чинов через небольшие промежутки будут продолжать развивать наши экономические ресурсы, чтобы мы могли нести воинскую тяготу. Эта уверенность покоилась на том факте, что наш милостивый монарх сам заявил, что все народы под его властью должны быть предметом его забот.

"Верность Финляндии своему Государю и Империи, с которой она соединена, никогда не была нарушена. История записала на своих скрижалях формы, обеспечившие нашу индивидуальность, — формы, которые Финляндия считает священным краеугольным камнем своего социального и политического здания…"

В ответ на эти речи царь, согласно иностранной прессе, в рескрипте на имя генерал-губернатора предложил ему принять энергические меры к выяснению перед Земскими Чинами истинного смысла мероприятий, рассчитанных на укрепление уз, которые соединяют Империю с Великим Княжеством".

— 73 —

Для финского народа, таким образом, остается мало надежды на лучшее будущее. Предвидя печальный конец, многие уже заранее покидают свою родину. От рекрутских наборов в 1899 г. эмигрировало более 16 тысяч молодых людей, т. е. столько же, сколько в пятилетие 1893–1898 г., и в некоторых деревнях не осталось уже ни одного кандидата в рекруты. Поговаривают даже о массовом выселении в Канаду с целью основать Новую Финляндию и комиссар тамошнего правительства уже приезжал в Англию уславливаться с пароходными обществами насчет пониженных провозных тарифов.

Все вышеописанные события представляют, по словам Times'а *), "яркий пример столкновения между правом и силою. Независииое конституционное положение Великого Княжества Финляндского вне всякого спора. Когда эта страна была оторвана в 1809 г. от Швеции и присоединена к русской ииперии, то по многим причинам считалось необходимым дать ей самоуправление, и Ииператор Александр I особенно заботился о ее мирном развитии. За последние годы не произошло ничего такого, что оправдывало бы отнятие или хотя бы ограничение привилегий, дарованных финляндцам царями. Финляндия не переставала быть лояльной, и русское правительство не раз воздавало должное ее мирному процветанию. Она охотно и регулярно снабжала русскую армию своими солдатами; она уплачивала государственному казначейству свою долю налогов для общегосударственных расходов. Финляндцы в праве спросить, чем они вызвали новую политику, которая так неожиданно разрушила их безвредные местные вольности и конституционные гарантии, подтвержденные всеми царями со времени Александра I, — все те привилегии, на которые они привыкли смотреть, как на свое неотъемлемое право.

"Смелое отстаивание финляндцами своих конституционных прав, гарантированных торжественным ручательством первого Великого Князя Финляндии и подтверженных несколько раз его преемниками, не может произвести в настоящее время никакого влияния на русскую правительственную бюрократию и в состоянии встретить лишь презрение с ее стороны. Трудно ожидать, чтобы неограниченный самодержец изменил самому

*) "Times", 18 апреля 1900 г.

— 74 —

себе и почувствовал симпатию к конституционному государству, входящему в состав его деспотической монархии. Но все же этот протест имеет нравственную силу, хотя бы нынешним финляндцам, видящим в дружной, единодушной защите своих вольностей священный долг, и не удалось в течение своей жизни отстоять свое право."

Известный английский профессор Westlake замечает *): "если царь не возьмет назад своего манифеста, пока финляндцы остаются еще лояльными по отношению к своему монарху, всей Европе придется увидеть еще один пример пагубных последствий низвержения старинной конституции и попытки основать новый порядок на штыках. Все знают, как опасны такие эксперименты."

,Мы не понимаем той государственной мудрости", говорит финляндская газета "Nya Pressen" **), "когда стараются создать у самых ворот русской столицы, вместо процветающей Финляндии, довольной и благодарной за свой жребий, опустошенную провинцию, где чувство ненависти и озлобления горело бы в сердцах населения. Такой государственной мудрости мы не понимаем: история учит нас, что преступления народов, точно так же как и отдельных лиц, взвешиваются на весах вечного правосудия, и что каждая несправедливость сильного по отношению к слабому влечет за собой, как свое последствие, кару в более или менее отдаленном будущем."

-----

*) В статье "The Case of Finland", помещенной в журнале "The National Review", в марте 1900 г.

**) "Nya Pressen", № 292, 27 октября 1898 г.

— 75 —

 

По поводу финляндского разгрома

Как читатель мог заметить, сообщенные в настоящей брошюре события освещены с самой умеренной точки зрения, разделяемой всеми, кто, хотя и признавая авторитет государственного начала, в то же время требуют со стороны государственной власти применения некоторых элементарнейших нравственных принципов правдивости, добросовестности, верности данному слову и т. п. Разница между этим взглядом и тем, которого придерживается русское самодержавие, заключается в том, что последнее считает себя в праве не только бесконтрольно распоряжаться судьбами русского народа, но и столь же своевольно хозяйничать в области общечеловеческих чисто нравственных понятий, превращая, когда это представляется нужным в государственных интересах, по высочайшему повелению, обман в истину, вероломство в честность, клятвопреступление в благоговейное исполнение "завещанных державных предначертаний" и т. д.

С своей стороны мы не считаем нужным ничего прибавить к уже сказанному в смысле оценки описанных здесь событий, принимая в соображение, что, если даже при взглядах, более умеренных, нежели наши, такие действия русского правительства признаются незаконными и бесчестными, то нам нет никакой надобности доказывать то же самое с нашей точки зрения, более радикальной и потому убедительной для меньшего числа наших читателей.

Но зато, присутствуя при этих возмутительных событиях, мы невольно себя спрашиваем, не налагает ли на нас самих каждое подобное новое преступление русского правительства каких-либо нравственных обязательств, не достаточно еще ясно нами сознаваемых? Что русское правительство поступает с Финляндией вероломно и подло, в этом, разумеется, могут усомниться разве только пропитанные понятиями азиатских сатрапов наши генералы и чиновники. Но ведь, поступая так, оно только остается верным самому себе, и ничего другого нельзя было от него ожидать. Для нас, в этом случае, вопрос вовсе не исчерпывается обличением лишний раз гнилого учреждения, почти все проявления которого нам,

— 76 —

к сожалению, постоянно приходится осуждать. Гораздо важнее для нас вопрос о том, не делает ли нас наш собственный образ жизни так или иначе солидарными с тем самым правительством, которое мы беззаботно браним, как нечто совершенно от нас обособленное?

И в самом деле, если русская государственная власть имеет возможность совершать все те безобразия, которые нас так возмущают, то это единственно благодаря поддержке, оказываемой ей окутанными душевным мраком народными массами, и равнодушию эгоистически оберегающего свое привилегированное положение образованного общества. Если бы не было этой глупой поддержки с одной стороны и этого постыдного равнодушия с другой, то правительству, волей-неволей, пришлось бы видоизменить свой режим, приспособляясь к требованиям народа и общества.

А потому, откладывая в сторону всякое самолюбие, мы, по справедливости, вынуждены признать, что наша собственная доля нравственной ответственности во всей вообще деятельности русского правительства, действительно, гораздо значительнее, нежели мы привыкли думать или склонны допустить.

Что же касается, в частности, вопиющого преступления, совершаемого перед нами русским правительством над финским народом, то нам остается только со смирением и стыдом сознаться в том громадном расстоянии, которое нам еще предстоит пройти по пути прогресса, раньше чем слияние с судьбою нашей родины участи опередивших нас на этом пути народностей может перестать быть для них чем-либо иным, нежели величайшим бедствием и проклятием.

От нас самих, и от нас одних зависит изменить это положение вещей.

В. Чертков.

Purleigh, 22 мая 1900 г. н. с.

 

Издания "Свободного слова"

A. Tchertkoff, Maldon, Essex, England.

Цена:

Р. К.

1. Напрасная Жестокость. В. Черткова. (Распродано) — 20

2. Голос Древней Церкви. И. Трегубова. " — 12

3. Помогите! Обращение к обществу. П. Бирюкова, И. Трегубова и В. Черткова. — 12

4. Положение духоборов на Кавказе в 1896 г. П. Бирюкова и В. Черткова. — 20

5. Письма Петра Васильевича Ольховика. — 40

6. Как читать Евангелие, и в чем его сущность? Л. Толстого. — 12

7. Приближение Конца. Его же. — 12

8. Об отношении к государству. Его же. — 20

9. Царство Божие внутри вас. Его же. 1 —

10. Христианское учение. Его же. — 50

11. Где брат твой? В. Черткова. — 20

12. Голод или не голод? Л. Толстого. — 10

13. Мой отказ от военной службы. А. Шкарвана. — 75

14. Свободное Слово, № 1. Периодический сборник под редакцией П. Бирюкова. 1 —

15. Листки Свободного Слова, № 1. Повременное издание под редакцией В. Черткова. — 20

16. Листки Свободного Слова, № 2. - 20

17. Жизнь и смерть Е. Н. Дрожжина. Составил Е. Попов, с послесловием Л. Толстого. — 75

18. Николай Палкин. — Работник Емельян и пустой барабан. — Дорого стоит. Л. Толстого. — 20

19. Свободное Слово, № 2. 1 —

20. Листки Свободного Слова, № 3. - 40

21. Воскресение. Роман Л. Н. Толстого.

Первое издание. Три части. (Распродано) 3

Второе издание. В одном томе. (Распродано) 2

Третье издание. В одном томе. 1

Четвертое издание. С иллюстрациями. 4

Пятое издание. В одном томе. 1

22. Листки Свободного Слова, № 4. "Стыдно" Л. Толстого. — 5

23. Листки Свободного Слова, № 5. Письмо к фельдфебелю. Л. Толстого. — 5

24. Листки Свободного Слова, № 6. О манифестациях в пользу мира. — 15

25. Листки Свободного Слова, № 7. Мысли Герцена. — 5

26. Листки Свободного Слова, № 8. Сведения из современной жизни в России. — 30

27. Листки Свободного Слова № 9. Сведения из современной жизни в России. — 30

28. О сожжении оружия. Разсказ Н. Зибарова. — 30

29. Студенческое движение 1899 г. Сборник под редакцией А. и В. Чертковых. — 40

30. Листки Свободного Слова, № 10. По поводу студенческого движения. В. Черткова. — 10

31. Листки Свободного Слова, № 11. Лев Николаевич Толстой. Сведения о нем и отрывки из его писаний. — 15

32. Листки Свободного Слова, № 12. Два письма Л. Н. Толстого. — 15

33. Листки Свободного Слова, № 13. Правительственные насилия в Остзейских губерниях и Рижские беспорядки в мае 1899 года. — 30

34. Жизнь и учение Иисуса. Л. Н. Толстого. — 25

 

Оглавление

Русское правительство в Финляндии, И. П. Рейтера. 3

Царская политика в Финляндии, Нисбет Бэна. 20

Финляндия и царь, Эдуарда Вестермарка. 31

Последствия царского манифеста. Массовый адрес и судьба его. 36

Международная депутация. 45

Работы финляндского сейма по пересмотру Устава о воинской повинности. 51

Руссификаторская деятельность ген. Бобрикова. 59

По поводу финляндского разгрома, В. Черткова. 75