Программа полета кораблей «Восток» № 5 и № 6 рождалась в ожесточенных спорах. Сражались руководители разных уровней главным образом вокруг кандидатур космонавтов. В этих многодневных дискуссиях я либо вообще не участвовал, либо был пассивным наблюдателем. Королев, Бушуев, Феоктистов и Цыбин вкладывали в эти споры столько страсти, что мне и многим моим друзьям это казалось смешным.

Первым камнем преткновения оказался вопрос об одновременном или раздельном во времени полете. Договорились, что, по аналогии с предыдущим, полет должен быть групповым. Если групповым, то две женщины, двое мужчин или мужчина и женщина? Больше других боролся за групповой чисто женский полет Каманин. Королев, Тюлин и Келдыш вначале вообще считали, что с женскими экипажами можно не спешить. Надо закрепить длительность космического полета, довести ее до шести-восьми суток, ввести эксперименты по ручной ориентации, оснастить корабли дополнительными средствами наблюдения, фотографирования – одним словом, показать, что от человека в космосе будет польза. Но память о сенсациях сглаживалась, и по политическим соображениям требовалась не рутинная работа в космосе, а новая сенсация. Таковой мог стать полет женщины.

В апреле 1963 года наконец договорились о групповом полете мужчины и женщины. По мужской кандидатуре без особых противоречий пришли к соглашению: Быковский с дублером Волыновым. Вокруг женских кандидатур кипели страсти. Королев, объединившись с Гагариным, уговорил Тюлина и Мрыкина поддерживать Терешкову. Академия наук в лице Келдыша и маршал Руденко отстаивали Пономареву, предлагая Терешкову дублером.

В мае главные конструкторы уже докладывали на Госкомиссии, которую проводил Тюлин, о готовности всех систем, а под чью фигуру готовить кресло в корабле еще не было известно. Наконец было принято решение ехать в ЦПК и там окончательно выбрать. Королев с Бушуевым, Келдыш, Тюлин, Мрыкин, Руденко, Каманин собрались в ЦПК и там определились в пользу Терешковой. Заодно решили убить двух зайцев: Быковский должен установить новый рекорд по длительности полета – восемь суток, Терешковой летать не более трех.

В конце мая снова вся космическая элита собралась на полигоне. Постоянно чувствовались бытовые неудобства. С ними мирились прежде, но теперь они вызывали раздражение: теснота в гостиницах, очереди в столовых, трудности с автотранспортом, задержки с оформлением пропусков. Королев после серии жалоб имел серьезные объяснения с начальником полигона генералом Захаровым. Однако отношения у них не сложились, и Королев жаловался, что он не находит взаимопонимания с Захаровым.

Я только улетел с полигона в Москву после пуска «Зенита-2» и тут же снова вернулся по вызову Королева, чтобы на техническом руководстве и Госкомиссии доложить о готовности систем аварийного спасения (САС) и АВДУ, о последних достижениях по радиосвязи и запасах электроэнергии. Подготовка «Востоков» протекала нормально. Это дало возможность 3 июня отметить в небольшом обществе пятидесятилетие Алексея Богомолова.

Утром 4 июня было проведено деловое заседание Государственной комиссии, а вечером – заседание-»показуха» для киносъемки и звукозаписи. Командирами кораблей утвердили майора Быковскогo и младшего лейтенанта Терешкову.

Не обошлось и без мужских, не подлежащих звукозаписи, комментариев.

– Ты смотри, как расцвела Терешкова. Еще год назад была незаметной девчонкой, а теперь настоящая кинозвезда, – сказал сидевший рядом со мной Исаев.

– Слетает, еще не то будет, – ответил я, и мы оба постучали по деревянным стульям.

Правда, приглядевшись, решили, что Пономарева тоже «смотрится неплохо». Но она не светилась, как Терешкова, была с виду чрезмерно серьезна, а мне показалось, что просто по-женски обижена, что осталась дублером.

За неимением ЦУПа и штатных руководителей полета их обязанности возлагались на авторитетных членов Государственной комиссии. Многодневные полеты требовали сменности, поэтому техническое руководство было составлено из четырех cмен, во главе которых поставили Ишлинского, Кузнецова, Мрыкина и Каманина.

Пуск Быковского мог состояться 7 июня, однако он был отложен по погодным условиям. Скорость ветра у земли превышала 15 метров в секунду – предельно допустимую по нашим техническим условиям. Ракета была установлена только утром 9 июня. Подготовка на старте проходила нормально в расчете на пуск 10 июня. Поздно вечером неожиданно Королев вызвал к себе в домик меня и Бушуева. Мы получили категорическое указание на рассвете вылететь в Москву, из Внукова ехать прямо в Академию наук к Келдышу и разбираться, почему он возражает против пуска.

Оказалось, что Келдыш, задержавшийся в Москве, получил от директора Крьмской обсерватории Северного предупреждение о резком усилении солнечной активности и соответственно об увеличении уровня радиации в околоземном пространстве. Мы с Бушуевым были включены в комиссию Келдыша, которая должна была, сообразуясь с прогнозом солнечных пятен, дать добро на пуск.

Приказ есть приказ, и днем 10 июня мы «доложились» на Ленинском проспекте Наталье Леонидовне – референту президента академии о прибытии «для дальнейшего прохождения службы». В кабинете президента было полно ученых, и нам стоило немалых трудов понять, о чем идут жаркие споры. Постепенно, помогая друг другу и пользуясь подсказками академика Вернова, мы догадались, что реальной радиационной обстановки в космосе никто толком не представляет, но то, что наблюдает Северный – крупнейший специалист по Солнцу, дает основание предположить, что интенсивность радиации в ближайшие двое суток увеличится в сотни раз.

Уже через час после нашего появления у Келдыша Наталья Леонидовна вызвала нас обоих для разговора по ВЧ с Королевым. Убедившись, что мы благополучно долетели и уже целый час заседаем, он обрушился на Бушуева, а когда тот «получил, что положено», и передал трубку мне, и на меня. СП объяснил, что теперь только мы вдвоем отвечаем за все непорядки на Солнце и, если не примем необходимых мер, то срыв пуска, перенесенного на 12 июня, произойдет по нашей вине. Я повторил ему прогноз об усилении радиации в сотни раз – то последнее, что я услышал, выходя из кабинета, – и пообещал, что рано утром 12 июня из Крыма и других обсерваторий поступят данные о поведении Солнца, которые дадут возможность принять решение. Получив напоследок команду не покидать академию, пока не выбьем согласия Келдыша, мы все же договорились, что ночевать будем дома, ибо в здании президиума условий для этого нет, а «служба Солнца» ночью тоже отдыхает.

Звонки из аппарата ЦК, ВПК, от Тюлина и Королева с полигона, переговоры с Крымом к концу дня довели обычно спокойного Келдыша до кипения. Переключать «кремлевку» на Наталью Леонидовну он не имел права и позволил себе при полном кабинете уж очень непочтительно ответить Фролу Козлову, что у него нет людей, которые способны навести должный порядок на Солнце.

Прощаясь, я напомнил Келдышу высказывание Козьмы Пруткова: «Если тебя спросят, что полезнее, Месяц или Солнце, смело отвечай – Месяц. Солнце светит днем, когда и так светло, а Месяц – ночью!» Это его сильно развеселило. Назавтра мы с Бушуевым обещали к семи утра снова быть в его кабинете.

Два дня, 11 и 12 июня, продолжались непрерывные споры со «службой Солнца». Ближе к ночи 12 июня начал преобладать трезвый расчет. Анализ достижений науки по истории Солнца показал, что за последнюю сотню лет не отмечалось каких-либо катастроф по вине солнечных пятен. Металлический корпус и теплозащитное покрытие «Востока» являются достаточной защитой от радиации, превышающей обычную для этих высот даже в десятки раз. Опасна не кратковременная, а суммарная доза облучения, которая для загорающих на южных пляжах и альпинистов-высотников превышает во много раз ту, которую может получить космонавт в недельном полете. Окончательно добил Келдыша заместитель министра здравоохранения Бурназян. Он отвечал за здоровье работников атомной промышленности. Выслушав Келдыша, он дал понять, что самое страшное, что ждет нашего космонавта за недельный полет, в сумме не будет превышать дневной дозы, которая по нормам считается допустимой для персонала, работающего на атомных реакторах. В 22 часа по московскому времени (на «двойке» была полночь) Келдыш разбудил Королева, а затем Тюлина и сообщил, что мы все сочиняем заключение, разрешающее пуск 14 июня.

Королев в ответ потребовал, чтобы Бушуев и Черток тоже подписали этот документ, передали официальную ВЧ-грамму и с оригиналом вылетели на полигон. Мы с Бушуевым получили еще и указание привезти с собой Келдыша в качестве «солнечного заложника».

Вылет из Москвы задерживался, и мы прибыли на полигон уже после старта Быковского.

Оказалось, что отдохнувшая за время солнечных вспышек стартовая команда, Госкомиссия и сам Быковский в последние часы на Земле подвергались стрессовым воздействиям, по своим возможным последствиям куда более опасным, чем солнсчная активность.

После часовой готовности главный конструктор Алексеев доложил Королеву, что по вине его инженера В. И. Сверщека кресло не расчековано, катапультирование невозможно – «пускать нельзя!».

Была объявлена тридцатиминутная задержка. Потребовалось вскрыть люк корабля и под сидящим в кресле космонавтом провести расчековку.

По пятиминутной готовности выяснилось, что на третьей ступени отказал гирогоризонт. Замена основного гироприбора на заправленной ракете, да еще с сидящим в корабле космонавтом, – это ЧП. Но выхода не было – либо откладывать пуск еще на сутки, либо рисковать.

Собрались главные управленцы: Пилюгин, Кузнецов, Рязанский – и уговорили Королева пойти на оправданный риск. Эта операция потребовала от Быковского дополнительного трехчасового пребывания на Земле в закрытом корабле.

В дополнение ко всем неприятностям корабль вышел на орбиту более низкую, чем расчетная. Время гарантированного существования не превышало 10-11 суток.

Баллистики шутили, что опасность солнечной активности не в дозах облучения, а в «загустении» верхней атмосферы. Она может так затормозить корабль, что он чего доброго «зароется» на восьмые сутки и тогда приземление произойдет неведомо где. Всем службам КИКа и баллистическим центрам была дана строжайшая команда непрерывно контролировать орбиту «Востока-5», считать, прогнозировать и докладывать… докладывать… после каждого сеанса измерений.

Старт «Востока-6» 18 июня с Валентиной Терешковой прошел, в отличие от предыдущего, точно по графику, четко, без всяких задержек и нештатных ситуаций.

После первого сообщения Левитана и публикаций ТАСС в печати Валентину Терешкову в соответствии с присвоенным ей на время полета позывным стали именовать «нашей Чайкой». Удачно выбранный позывной остался за Валентиной на долгие годы.

Орбита «Ястреба», Быковского, снижалась быстрее первого прогноза. 17 июня было принято решение ограничить время его полета пятью сутками, посадив на 82-м витке.

Для «Чайки» была заготовлена программа посадки на 49-м витке, но уже на вторые сутки руководители полетом начали жаловаться на ее не всегда четкие ответы. То ли устала, то ли ее мутило в невесомости, но на прямые вопросы приходили иногда уклончивые ответы. Получив задание на ручную ориентацию корабля, она его с первого раза не выполнила. Нас это мало беспокоило, но Королева сильно раздражало. Не имея возможности отчитывать «Чайку», он упрекал ведущих переговоры и потребовал от Раушенбаха, чтобы тот лично объяснил, как надо управлять кораблем на случай ориентации «по-посадочному».

18 июня утром внимание Госкомиссии и всех собравшихся на нашем КП «болельщиков» переключилось с «Чайки» на «Ястреба». Хабаровск по КВ-каналу принял сообщение Быковского: «В 9 часов 05 минут был космический стук». Королев и Тюлин немедленно начали разработку перечня вопросов, которые надо будет задать Быковскому при появлении его в нашей зоне связи, чтобы понять сколь велика опасность, грозящая кораблю.

Кому-то было уже дано задание рассчитать величину метеорита, которая достаточна для того, чтобы космонавт услышал «стук». Ломали голову и над тем, что может произойти на случай соударения, но без потери герметичности. Допрос Быковского поручили вести Каманину.

В начале сеанса связи на вопрос о характере и районе стука «Ястреб» ответил, что не понимает, о чем идет речь. После напоминания о радиограмме, переданной в 9.05, и повторения «Зарей» ее текста Быковский сквозь смех ответил: «Был не стук, а стул. Стул был, понимаете?» Все слушавшие ответ дружно расхохотались. Космонавту пожелали дальнейших успехов и передали, что его вернут на Землю, несмотря на отважный поступок, в начале шестых суток.

Инцидент с «космическим стулом» вошел в устную историю космонавтики как классический пример неудачного использования медицинской терминологии в канале космической связи.

19 июня больше всего тревог на Земле снова возникло в связи с тренировками Терешковой по ручной ориентации. Королев не успокоился, пока «Чайка» не доложила, что справилась с задачей ориентации.

Команды с Земли на включение автоматического цикла посадки были поданы почти одновременно на оба корабля.

От Быковского в расчетное время поступили доклады о визуальном контроле включения солнечной ориентации, затем морские корабли приняли его доклад о работе ТДУ.

«Чайка» молчала. То ли связь была виновата, то ли она испытывала такое волнение, что забывала о докладах. Больше двух часов не было ясности, что же произошло с «Востоком-6». Королев метался между сидящим на связи Быковым, Каманиным, который теребил авиационные службы поиска и спасения, и офицерами, пытающимися получить доклады от средств ПВО.

Команды на посадку были выданы еще в 10 часов, а только к 17 часам были наконец получены толковые доклады, что оба космонавта живы и здоровы.

У меня сохранилась редкая фотография. Кто-то из корреспондентов оказался у места приземления Терешковой раньше отвечавших за ее безопасность полковников и генералов. Отбросив все медипинские наставления, она расправлялась с местными продуктами питания, удобно расположившись на парашютном шелке. Трое суток в космосе «Чайке» было не до еды.

Несмотря на счастливое окончание полета Терешковой, нам, управленцам, требовалось убедиться в том, что в неудачной попытке ручной ориентации нет вины системы. Может быть, управлять космическим кораблем вручную в самом деле должен летчик, имеющий опыт управления истребителем? Опыт Терешковой был прецедентом, который мог быть истолкован двояко. ВВС в лице Каманина получали аргументы, якобы доказывающие, что командиром корабля может быть только летчик. Мы – инженеры, проектировавшие систему управления, считали, что управлять космическим кораблем гораздо проще, чем самолетом. Все процессы во времени более растянуты, есть возможность подумать. В штопор корабль не сорвется, и если запланировано включение тормозного двигателя, то по законам небесной механики корабль со своей орбиты никуда не денется. Стало быть, управлять им может каждый физически и психически нормальный и подготовленный за два-три месяца человек – даже женщина!

Оппоненты убедительно возражали: за штурвал самолета или руль автомобиля человека допускают после многих часов налета или «наезда» с инструктором. Самостоятельный полет или выезд на автомобиле никогда не первый. Никакой тренажер и никакая учеба не могут заменить практику самостоятельного управления самолетом или автомобилем. На космическом корабле внимание человека отвлечено непривычным состоянием невесомости, которое расстраивает вестибулярный аппарат, а потому простой смертный способен натворить много ошибок. Летчик, привыкший бороться за свою жизнь, в любом случае более надежен.

Что было на самом деле, мы решили узнать у самой «Чайки» в откровенной беседе «без начальства».

Первые дни после возвращения на Землю у космонавтов расписаны по медицинским обследованиям, митингам, встречам, пресс-конференциям и прочим обязательным мероприятиям. Разговор надо было провести как можно скорее, пока земная суета не стерла ощущений полета. Мое обращение к Каманину с просьбой выделить в расписании Терешковой два часа для встречи со специалистами успеха не имело. Я пожаловался Королеву. Через полчаса он позвонил и предупредил:

– Завтра в двенадцать Терешкова будет у тебя в кабинете без сопровождающих. Не собирай много народу. Только деловой разговор, и чтобы никакого ажиотажа с автографами.

Желающих побывать на такой необычной встрече набралось больше, чем мог вместить кабинет. Мы с Раушенбахом решили отобрать не более двенадцати – столько могли свободно сидеть за грабинским столом для заседаний.

Все шло по расписанию. Терешкова приехала в сопровождении Лялина – личного референта Королева, бывшего оперативного работника КГБ. Я представил «Чайке» собравшихся и сказал, что нам бы хотелось услышать от нее рассказ в подробностях о попытках ручного управления, ощущениях, визуальном наблюдении, и, если может, пусть критикует, не стесняясь, все, что затрудняло управление ориентацией, включение режимов связи, и, вообще, очень просим откровенно высказать все, что она думает о корабле.

Неожиданно в кабинет вошел Королев.

– Извините, товарищи, мне нужно с Валей побеседовать. Через десять минут я ее к вам отпущу.

Я открыл «комнату отдыха» за кабинетом. Конфиденциальная беседа вместо десяти продолжалась минут тридцать. Королев появился первым. Посмотрев на собравшихся, лукаво улыбнулся и быстро вышел. Еще несколько минут мы прождали Терешкову. Она не могла скрыть заплаканных глаз и подавленного состояния. Мы поняли, что разговора, о котором договорились, теперь уже не получится. Раушенбах для облегчения беседы начал сам задавать вопросы. Башкин, желая разрядить обстановку, вклинился и вспомнил о впечатлениях на КП во время полета.

У меня было ощущение, что она вот-вот заплачет. В конце концов разберемся мы с этим ручным управлением, а сейчас Терешкову надо освободить от наших допросов. Проводив «Чайку» до машины, я пообещал, что мы еще найдем время для серьезного разговора. Когда вернулся, за столом шло бурное обсуждение случившегося. Кажется, Калашников высказался: «Женщина, даже космонавт, остается женщиной, обидеть ее проще, чем толстокожего мужика». Никто из нас так и не узнал, зачем СП понадобилось доводить Терешкову до слез.

Еще раз в слезах я видел «Чайку» после гибели Гагарина.

Спустя годы не только члены комиссии, выбравшие из женщин-кандидатов Валентину Терешкову, но и все люди могли убедиться, что и на поприще общественно-государственной деятельности она достигла поистине космических высот.

В 1968 году Терешкова – председатель Комитета советских женщин, в 1969 – вице-президент Международной демократической федерации женщин, член Всемирного Совета Мира, с 1971 года -член ЦК КПСС, в 1974 году – депутат и член Президиума Верховного Совета СССР, председатель Общества дружбы народов Советского Союза (а затем России) с другими странами. Через шесть лет после полета Терешкова окончила Военно-воздушную инженерную академию имени профессора Н. Е. Жуковского и получила звание полковника Военно-Воздушных Сил. По числу полученных после полета наград и почетных званий в разных странах и городах она никак не уступила предыдущим космонавтам-мужчинам и получила генеральское звание. Однако для тех, кто участвовал в создании, подготовке и пуске «Востока-6», Терешкова так и осталась «Чайкой». Для моих сотоварищей памятник архитектуры – особняк на Воздвиженке ассоциируется не с именем фабриканта А. А. Морозова, а с резиденцией «Чайки».

Благополучной посадкой «Чайки» были завершены полеты «Востоков». Впереди были «Союзы», но по дороге к ним мы на два года задержались ради «Восходов».