Авралы на заводе сделали свое дело. С сентября по декабрь 1966 года были отправлены на космодром четыре корабля 7К-ОК.
Военные испытатели космодрома соскучились по настоящей работе. Они встречали наших специалистов, как хороших старых знакомых. Здесь собрались люди более чем из 50 различных организаций из многих городов страны. За десять лет работы в Тюратаме удивительно быстро научились понимать друг друга не только «ракетные ветераны», но и новички, сразу с головой окунавшиеся в кипучую деятельность. Опыт «Востоков», «Восходов», «Молний», МВ и Е-6 не прошел даром. И все же авторов, предлагавших что-либо новое и дополнительное при испытаниях, нещадно зажимали.
В угоду срокам и графикам у руководителей испытаний и ведущих конструкторов вырабатывалась опасная самоуверенность. Если по утвержденным инструкциям и методикам все проверки проведены и дали положительные результаты, то любые новые инициативы появляющиеся у сомневающихся, пресекались.
Жизнь показала: никогда не следует отмахиваться от предложений по дополнительным проверкам.
На первом 7К-ОК у Невзорова появилось естественное для опытного радиоэлектронного инженера сомнение в методике проверки фазировки команд в системе ориентации. Ответственный за испытания заместитель Башкина провел эту трудоемкую проверку по двум каналам – тангажу и курсу. Все было правильно, и от хлопотливой проверки по вращению, требовавшей доработки наземного оборудования, отказались. Впоследствии неоднократно приходилось убеждаться, что малейшая самонадеянность наказуема. Надежда на авось недопустима.
Американские ракетные специалисты сформулировали для испытателей и конструкторов еще один «закон Мерфи»: «Если какая-либо неприятность в принципе может случиться, она обязательно произойдет «.
В октябре 1966 года, подстегиваемое американскими успехами по «Джемини» и свежими сообщениями о ходе работ по программе «Аполлон», высшее руководство обеспокоилось затишьем на нашем космическом фронте. К осени 1966 года перерыв в пилотируемых пусках у нас достиг полутора лет и точной даты следующего сенсационного полета никто назвать не решался. Такого затишья не было при Королеве и Хрущеве.
С марта 1965 года по сентябрь 1966 года американцы девять раз выводили в космос свои корабли «Джемини» с двумя астронавтами на каждом. Итого, если считать, начиная с полетов на «Меркурии», у них насчитывался 21 астронавт, в том числе трое летали по два раза. Таким образом, по числу астронавтов (21 против 11) и общему числу пилотируемых полетов (15 против 9) американцы ушли далеко вперед.
В США было объявлено, что в ноябре 1966 года состоится последний полет «Джемини» продолжительностью до четырех суток с астронавтами, которые готовятся к полету на «Аполло». Президент США, отчитываясь перед Конгрессом, докладывал об успешном ходе работ по программе «Аполло». Он заверил Конгресс, что США уже добились превосходства в космосе, но, чтобы удержать его, необходимо форсировать программу «Аполло».
Секретарь ЦК Устинов давал Генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу обещания по поводу новых блистательных успехов в космосе, расчитывая только на «Союзы». Беспокойство руководителей партии и правительства объяснялось также предстоящим юбилейным годом. В 1967 году 50-летие Советской власти должно было быть отмечено великими свершениями во всех областях экономики, науки, культуры. И вдруг такое непонятное для советского народа и высшего политического руководства страны затишье!
Непосредственную ответственность перед Политбюро несли Устинов – в самом ЦК, Смирнов – в Совете Министров. Министр Афанасьев отчитывался перед ними обоими. Тюлин и Керимов были теперь непосредственными подчиненными Афанасьева, и оба были председателями Госкомиссий, под эгидой которых мы должны были начинать новые свершения.
На одно из непротоколируемых заседаний у Мишина приехал Тюлин. Рассмотрев наши предложения по графикам предстоящих пусков, он предупредил, что в октябре этот вопрос «со всей остротой» будет поставлен на коллегии министерства. Афанасьев ему сказал, что намерен серьезно «пощипать» Мишина и всех, кто виновен в полном срыве программы пилотируемых пусков. После коллегии неминуемо обсуждение этого вопроса на ВПК и затем последует доклад в ЦК КПСС.
– От нас ждут возобновления пилотируемых пусков еще в этом году. Вместо вас подарок к 49-й годовщине Октября готовят американцы. Они объявили о полете «Джемини-12» в начале ноября. При СП такого позора не было.
– К 50-й годовщине Октябрьской революции поставлена задача пилотируемого облета Луны на 7К-Л1, а в 1968 году – высадка на Луну, – такую установку привез Тюлин, получивший накачку Устинова и своего министра.
Я осмелился заметить, что американцы обошли нас по числу пилотируемых полетов и астронавтов еще при жизни СП.
Мишин заверил, что первую пару «Союзов» для проведеню стыковки запустим еще в октябре. Если состыкуемся в космосе, то в этом американцев обойдем.
Коллегия, как и обещал Тюлин, действительно состоялась. Нашу работу над 7К-Л1 и «Союзами» признали неудовлетворительной.
– Нам еще Королев гарантировал, что 7К-ОК будет запущен весной 1965 года. Скоро будем встречать 1967 год, а кораблей всё нет. ОКБ-1 и персонально Мишин зазнались. Им, видите ли, указания Центрального Комитета – не закон, – примерно в таких выражениях министр резюмировал сумму адресованных нам обвинений высказанных в заранее подготовленных выступлениях его заместителей Тюлина, Литвинова, Табакова.
Вскоре после коллегии состоялось заседание ВПК, на котором Луна была обозначена указанием сверху «задачей № 1». Нам в пример ставились последние достижения Бабакина, упоминались предложения Челомея, которому якобы ОКБ-1 помешало облететь Луну, и еще раз произносились заклинания: «Луну американцам не отдавать!»
Дней через десять было разослано грозное решение, в котором участники лунных программ 7К-Л1 и Н1-Л3 вновь обязывались все работы по лунным кораблям и носителям выполнять «вне всякой очереди как особо важные государственные задания». Увы! К Октябрьским праздникам, 49-й годовщине, начать пуски «Союзов» мы не могли.
Перед вылетом из Москвы Керимов обзванивал всех членов Госкомиссии с просьбой прибыть в Тюратам «в первых лицах».
Однако из «первых лиц» на полигон прилетели Келдыш, Мишин, Руденко, Карась, Каманин и Правецкий. Из главных конструкторов основного, старого Совета главных прилетел только Рязанский. Керимов возмущался, но нам, непосредственным участникам подготовки, управляться с заместителями было проще.
Утром 18 ноября на 31-й площадке Мишин провел заседание технического руководства. Решили выступить с предложением о пуске беспилотной пары «Союзов» с суточным интервалом: активный корабль «Союз» №2 26 ноября и пассивный – «Союз»№ 1 27 ноября. По заводской документации активным кораблям «Союз» присваивались четные номера, а пассивным – нечетные. В сообщениях ТАСС «Союзы» нумеровались по очередности вывода в космос. Беспилотные корабли в сообщениях ТАСС именовались «Космосами» с соответствующими номерами. Если пассивный после выхода на орбиту окажется не более чем в 20 километрах от активного, что вполне вероятно, то тут же последует команда о включении «Иглы» для начала поиска и сближения.
Если расстояние между кораблями окажется более 20 километров, то потребуется специальный маневр и сближение состоится через сутки. После сближения и стыковки предстояла проверка возможности управления построенным в космосе соединением. На третьи сутки предполагалась расстыковка, а затем, с суточным интервалом, управляемая посадка кораблей. На Госкомиссии выступили с докладами по итогам подготовки систем Рязанский, Мнацаканян, Ткачев, Хрусталев, Исаев. Я доложил об общих итогах и готовности двух кораблей. Кириллов подробно рассказал о ходе испытаний, основных замечаниях и заверил, что все они тщательно разобраны, заключения главных конструкторов получены. Предлагалось утвердить сроки пусков. Как ни старались испытатели, монтажники завода, военные и гражданские, а все же с 26-го Госкомиссия перенесла пуск на 28 ноября, чтобы все было «чисто».
Пуски предстояли беспилотные, но, пока мы занимались техникой, между Мишиным и Правецким, с одной стороны, и Каманиным, и Руденко, с другой, шли горячие дебаты по составу экипажей для следующих пилотируемых пусков «Союзов». По проекту программы предусматривался переход из корабля в корабль двух космонавтов через открытый космос. Каманин настаивал на «абсолютно здоровых военных космонавтах». Мишин требовал включить в основной состав двух космонавтов – сотрудников ОКБ-1 Елисеева и Кубасова. Командиром основного экипажа предполагался Комаров, а запасного – Гагарин. Зачем понадобилось включать Гагарина в эту игру да еще в качестве «запасного», непонятно. Нам, «гражданским» казалось, что Мишин возмущается справедливо. Но по форме он явно перегибал палку в своей перепалке с Каманиным. Когда выяснилось, что в составе запасного экипажа Гагарина вместо Волкова, которого предлагал Мишин, утвержден Горбатко, он возмутился. Его разговор с Каманиным происходил в МИКе, где всегда толпятся не только работающие, но и любопытные болельщики, ожидающие вывоза ракеты на старт.
– Вы протаскиваете своих, считаете, что ваши люди лучше подготовлены. Наши инженеры более грамотны. Так мы с вами работать не будем! – заявил Мишин.
Такие заявления, сделанные в очень запальчивой форме более чем громким голосом, были в той обстановке бестактны. Все окружающие это понимали. Мне Рязанский вечером сказал:
– Ты бы внушил Василию, чтобы он при публике, жаждущей зрелищ, вел себя более сдержанно. Такие всплески эмоций авторитета ему не прибавят, а нам трудно будет поддерживать такого вспыльчивого руководителя Совета главных.
При разработке программы «Союзов» Центральное управление космических средств Минобороны, которое возглавил Андрей Карась, вышло с предложением проводить управление пилотируемым полетами из НИП-16 под Евпаторией, который тогда именовался «Центр дальней космической связи». Это предложение было встречено с энтузиазмом. Каковы бы ни были орбитальные события, всегда можно найти время даже за счёт сна, чтобы воспользоваться благами теплого моря и песчаными пляжами западного Крыма.
Информация, которую мы получали на нашем примитивном КИП в тесной комнате МИКа на «двойке» с НИПов, расположенных по всей территории страны, с кораблей и из районов приземления, всё равно транслировалась через узел связи Генерального штаба, находившегося в Москве. В этом смысле Евпатория не имела особых преимуществ. Баллистические центры, оснащенные вычислительными машинами, без которых невозможно управление полетом находились в Москве и в НИИ-4 под Москвой. Решающие преимущества были у Москвы. Впоследствии центры управления и пилотируемыми, и беспилотными аппаратами были созданы под Москвой. НИП-16 под Евпаторией кроме климатических имел перед КП космодрома и Москвой преимущества в богатом радиотехническом оснащении. Однако быстрая обработка телеметрической информации – основного источника дня оперативного принятия решений все равно требовала участия бригады наших телеметристов.
Госкомиссии в полном составе обязаны были собираться на космодроме, чтобы принимать решения о пуске. Только убедившись, что космический аппарат выведен на орбиту, члены Госкомиссии могли разлететься, кто в Евпаторию, а кто в Москву. Госкомиссия не может все время заседать и принимать решения, тем более оперативные. На этот случай были сформированы оперативные группы управления:
«Т» – Тюратам, то есть космодром;
«Е» – Евпатория – НИП-16;
«М» – Москва – ОКБ-1 или НИИ-4.
Первоначально я был назначен руководителем группы «Е». Моим заместителем и одновременно командующим «всеми воинскими силами», участвовавшими в управлении, был Павел Агаджанов. Будучи «от Бога» хорошим организатором и пользуясь правами заместителя командира в/ч 32103, в которую входили все НИПы, средства связи и вычислительный центр, Агаджанов первым освоил новую профессию управляющего полетами. До конца шестидесятых годов никаких средств автоматической обработки и визуального отображения информации в реальном времени на НИП-16 не было. Основным средством получения и передачи команд были засекреченная телефонная и телеграфная связь. Оснащенные десятками электронных экранов центры управления на мысе Канаверал и в Хьюстоне представлялись нам фантастикой.
Для первых двух «Союзов» мы с Мишиным договорились, что до первого пуска все основные силы будут сосредоточены на космодроме. Сразу после пуска первого, активного, корабля я с группой должен вылететь в Евпаторию, к Агаджанову, чтобы оттуда контролировать процесс сближения и стыковки. После пуска второго, пассивного, «Союза» № 1 – председатель Госкомиссии, Мишин и другие желающие члены Госкомиссии и «главные» тоже летят в Евпаторию. В группу «Т» входили Шабаров, Юрасов, Тополь и, конечно же, Кириллов. Он не упустил случая заметить, что чем детальнее расписаны диспозиция и перемещения войск Генеральным штабом, тем быстрее все запутывается. На пуске 7К-ОК 28 ноября 1966 года все так и случилось.
Сидя в бункере 31-й, мы дождались сообщений о благополучном выходе 7К-ОК № 2 на орбиту, раскрытии солнечных батарей и всех антенн «Иглы». Мишин, Керимов, Мнацаканян, Рязанский, Бушуев, Феоктистов, я, Шабаров, Осташев, Юрасов и все другие «главные и к ним приравненные» разбежались по своим машинам и помчались на «двойку». Я ехал с Бушуевым. Мы оба пребывали в отличном настроении. Наконец-то дождались открытия эры «Союзов». Бушуев и Феоктистов потратили много сил, чтобы затормозить работы по изготовлению серии бесперспективных «Восходов» в пользу «Союзов».
– Теперь «дядя Митя» поставит задачу по числу космонавтов, стыковкам и длительности полетов догнать и перегнать «Джемини», – предполагали мы, обмениваясь прогнозами.
Приехавшие раньше нас на КП Мишин и Керимов с пристрастием уже допрашивали телеметристов. Пока мы ехали с 31-й на «двойку», они убедились, что после отделения и до ухода из зоны радиовидимости наших дальневосточных пунктов корабль не успокоился. Продолжалось непонятное возмущение по каналу вращения.
Минут через десять после нашего приезда на КП, обогнув земной шар, новый космический корабль вошел в зону радиовидимости НИП-16, а затем и местного ИП-1. Оба доложили, что ведут устойчивый прием всеми средствами, уровень сигналов хороший.
Наступает томительная пауза, пока Голунский и все телеметристы, находящиеся на ИП-1, пытаются согласовать свои визуальные впечатления. У них наметанный глаз на носители, а с «Союза» идет необычная информация не с привычных «Тралов», а с новой системы БР-9. Они первыми заподозрили непорядок, но докладывать без тщательной проверки опасались.
Кириллов требует от Керимова и Мишина разрешения на вывоз и подготовку второго носителя с пассивным «Союзом». До второго пуска меньше суток. Вывозить или нет?
Стартовики и все службы полигона, воодушевленные удачным пуском, готовы еще сутки не спать ради долгожданного возобновления наших космических успехов.
Самохин, командующий нашей служебной авиацией, держит наготове самолеты для вылета в Крым, Москву и требует ответа на вопросы: «Летим или не летим? и если да, то кто и куда?» Агаджанов запрашивает из Евпатории дальнейшие указания, чтобы подготовить к очередному сеансу все НИПы. Напряжение достигло предела, когда наконец в «просмотровую» комнату на первом этаже начали прибывать с приемных станций бумажные рулоны непосредственной записи поведения бортовых систем.
Десятки глаз впиваются в сплошные и путаные, пересекающиеся, плавно изменяющиеся и судорожно дрожащие линии, понятные только посвященным. Офицеры телеметрической службы, невзирая на общий галдеж, пытаются делать разметку. Голунский что-то шепчет Феоктистову, потом говорит и мне:
– Похоже на то, что из баков ДПО стравлено все топливо.
Феоктистов требует еще раз перепроверки. Еще и еще раз прикладываются к бумажным лентам масштабные линейки. Сомнения исчезают, с ними вместе и надежды. Корабль закрутился со скоростью два оборота в минуту. «Потеря устойчивости по каналу крена», – так я сформулировал ситуацию для доклада Госкомиссии.
После диагноза врача, который говорит, что близкий вам человек неизлечимо болен, все же остается надежда. Может быть, другой врач подаст надежду или удастся отыскать народного целителя.
Короче говоря, в подобных случаях всегда есть надежда, позволяющая вести борьбу за жизнь. После расшифровки телеметрии, сообщавшей, что за один виток стравили весь запас рабочего тела системы ДПО, искать другого врача бесполезно. Космический аппарат уже лишен всякой возможности выполнить главную поставленную перед ним задачу. Теперь, раз уж он в космосе, надо быстро менять ранее разработанные программы и проверять другие еще живые системы его сложного организма.
Доклад Госкомиссии был коротким: топлива в баках ДПО нет. Воспроизведение запоминающего устройства показало, что сразу после отделения шла очень интенсивная работа двигателей причаливания и ориентации по каналу вращения. Не только телеметрия, но и расчет показывал, что за время витка в таком режиме можно потерять все топливо из баков ДПО.
Шел третий час ночи. Керимов требовал заключения технического руководства. Было ясно, что сближение и стыковка невозможны.
Керимов и Мишин принимают очевидное решение: «Подготовку к пуску второго корабля прекратить. Чертоку с оперативной группой в Евпаторию не вылетать, а дать предложения здесь, на месте, по новой программе полета. Бушуеву с Феоктистовым и Раушенбахом разобраться, куда и почему исчезло топливо ДПО. Шабарову и Кириллову принять меры к сохранению второго носителя и корабля. Баллистикам немедленно уточнить орбиту и дать прогноз: сколько витков корабль просуществует без коррекции».
Сверх того Керимов с Мишиным должны были немедленно готовить доклад начальству в Москву и проект коммюнике для утренних газет и радио о полете «Космоса-133» вместо предполагавшегося «Союза».
Все были сразу и до предела загружены. Я успел заметить опечаленного Гагарина. Следующая пара «Союзов» планировалась пилотируемой, и Гагарин не терял надежду еще раз побывать в космосе. Теперь все расстраивалось. В такой сложной «кухне» он участвовал впервые. Не желая никого отрывать, он переходил от одной груши спорящих к другой, стараясь понять, что же произошло и каковы прогнозы.
Надо сказать, что человеку, не знавшему структуру и особенности систем корабля, разобраться действительно было очень непросто. Но Гагарин честно не спал вместе с нами.
Первыми доложили баллистики: «Корабль начнет зарываться атмосферу после 39-го витка». Я внес предложение провести тесты всех систем. В первую очередь проверить ионную систему ориентации и ДКД, чтобы убедиться в возможности возврата на Землю с его помощью.
Дело в том, что выработка топлива ДПО лишала нас возможности выдать тормозной импульс для возврата на Землю с помощью основной исаевской СКДУ. Управление и стабилизация корабля при работе СКДУ обеспечивались системой ДПО, в которой не осталось рабочего тела. Началась лихорадочная деятельность по расписыванию программ ближайших тестов. На последующих витках мы убедились, что все системы работают вполне надежно. Главная задача теперь состояла в том, чтобы проверить принципиально новый для нас режим управляемого спуска и мягкую посадку.
Если это удастся, то будет показана безопасность 7К-ОК для полета человека.
Несмотря на вторую бессонную ночь, неутомимая служба телеметрии после каждого сеанса связи раскладывала рулоны телеметрической информации и десятки голов склонялись над ними. Однако первый 7К-ОК продолжал брыкаться. В режиме коррекции на ДКД органами управления являлись реактивные сопла, использующие газ, отработанный в турбонасосном агрегате. При проведении теста ДКД корабль развернулся по тангажу и курсу в противоположные направления по отношению к поданным командам. Такое могло быть в том случае, если перепутана фазировка команд на управляющие рулевые сопла.
– Гироприборы выдают правильную команду, а машина поворачивает в другую сторону, – доложил Зворыкин.
Исаевские двигателисты после жаркого спора с Юрасовым, Зворыкиным и Дубовым согласились, что понятия «по и против часовой стрелки» каждый понимал с точностью «до наоборот». Исаевцы не сопротивлялись и признали себя виновными. Но как же теперь вернуть корабль на Землю? Мы выпустили в космос корабль, на котором оказалось фатальное совпадение двух глупейших, но наиболее часто встречающихся ошибок полярности или знака: «плюс» на «минус», «по» и «против» часовой стрелки.
Надежная исаевская двигательная система коррекции орбиты, маневрирования и торможения для возврата на Землю на «Союзах» была задублирована. Но в каждой из этих двух надежных систем еще при сборке были допущены аналогичные по природе ошибки, исключавшие возможность стабилизации и управления при работе двигателей.
Ошибка в системе ДПО была очевидной виной наших конструкторов ЦКБЭМ. Ошибка в дублирующей системе ДКД «катилась» в сторону исаевских конструкторов.
При проектировании «Союза» мы доказывали его надежность выполнением постулата: «Любой один отказ в любой системе не должен приводить к невыполнению программы, любой второй отказ не должен приводить к опасности для жизни экипажа». Дублирование систем позволяло выполнить это условие. И вдруг в дублированной системе управления полетом при дублированных двигателях мы обнаруживаем два аналогичных отказа, которые не позволяют вернуться на Землю. Досадно, что эти ошибки не были обнаружены в процессе многоступенчатых наземных испытаний. Я и Юрасов особенно остро переживали происходящее. Очень трудно было придумать разумное объяснение причин такого технического «разгильдяйства». Объяснения Раушенбаха со своими сотрудниками по этому поводу были слишком деликатными. Я высказал все накипевшее, употребляя более сильные выражения, чем обычно, и пообещал по возвращении собрать многолюдный актив для публичной проработки.
В КИСе завода для «Союзов» использовали специальный стенд «Кардан», а на ТП в безэховой камере – специальную качающуюся платформу, позволяющие проверять все виды «фазировок» и «полярностей». И ведь находили! Каждая находка подобного рода ошибок показывала, что на бумаге «все правильно», но бумагу конструктор, схемщик и монтажник завода – каждый понимал по-своему. Не было гарантии, что если у теоретика и схемщика после расчетов, моделирования, проверки схемы все сошлось, то на борту не проявятся ошибки при монтаже.
Такие ошибки должны были обнаружить Башкин и его заместители. Вместе с Юрасовым мы допрашивали их с особым пристрастием и убедились, что именно эти два отказа в испытательной документации четкой инструкцией не обеспечены.
И все же надо было найти выход из безвыходного положения. Не помню, с кем я должен был разделить авторское право на идею выдачи тормозного импульса системой СКДУ малыми порциями по 10-15 секунд вместо непрерывной работы около 100 секунд. Если корабль выставить на торможение с помощью системы ориентации на двигателях ориентации малой тяги и включить СКДУ, то за 10-15 секунд он не успеет сильно отвернуть в сторону с курса. Так в сумме из многих «тормозных порций» мы наберем импульс, достаточный для входа в атмосферу с посадкой на территорию нашей страны. О точности посадки уже говорить не приходилось. Но, по крайней мере, будут проверены СУС – система управления спуском, система приземления и двигатели мягкой посадки.
Без малого двое суток до 34-го витка мы занимались мучительными операциями по ориентации и выдаче малых тормозных импульсов.
Ждали докладов от служб поиска. Все службы, все НИПы, в зоне которых должен был появиться корабль, даже поисковые средства ПВО ничего не обнаружили. Корабль исчез. Его не было ни в космосе, ни на Земле. Осовевшим от бессонницы Мишину и Керимову я доложил:
– Так и должно было случиться. Мы не учли, что на корабле есть система АПО. Тормозной импульс в сумме не гарантировал посадку на нашу территорию, и АПО разнес наш корабль на такие клочки, что даже радиолокаторы ПВО были не способны их обнаружить.
Возвращение в Москву было бесславным.
На следующий же день я собрал, согласно правилам тех времен, «треугольники» и основной руководящий состав всех отделов. В достаточно эмоциональном, так его оценили слушатели, выступлении я говорил, что основную вину за гибель первого «Союза» мы должны возложить не на того, кто допустил ошибку. Ошибки были, есть и будут. В наших сложных схемах мы их допускаем ежедневно. Ошибки должны быть обнаружены при наземных испытаниях. Наше испытательное оборудование в КИСе и на ТП вполне пригодно для выявления имевшихся двух ошибок. Поэтому основную вину за случившееся следует возложить на руководителей, которые не проявили бдительности и требовательности при разработке методики и проведения самих испытаний. Во время бурных обсуждений выступил Александр Пронин – один из разработчиков системы АПО. Он предложил никого не наказывать, а, наоборот, объявить благодарность тем, по вине которых удалось проверить и подтвердить надежность и безопасность системы аварийного подрыва, тем более что наземные испытания этой системы в полном объеме ни разу не проводились.
С поисками виновных дело обстояло сложнее.
Оказалось, что начальник лаборатории Невзоров еще 14 мая, за полгода до пуска, получил выговор приказом по предприятию «за неоперативное решение простых технических вопросов, выразившееся в задержке выдачи исходных данных на коррекцию техдокументации». Эти исходные данные содержали требования об изменении порядка подачи команд на ДПО по каналу вращения. Появилось это требование, как иногда бывает, по причинам, не имевшим никакого отношения к принципам управления.
Кто-то из «тепловиков» пришел к заключению, что струи горячих газов из сопел ДПО будут дуть на панели солнечных батарей. Доложили Феоктистову. Он, не долго думая, предложил, чтобы не затевать сложную доработку корабля и поиски других мест установки двигателей, развернуть их на кронштейне на 180 градусов вокруг оси. При таком развороте менялся знак момента по оси вращения. Для сохранения порядка выдачи команд по вращению следовало изменить полярность или фазировку выдачи команд приборами системы управления.
По этому поводу Феоктистов направил служебную записку Легостаеву. Легостаев адресовал требование проектантов Шмыглевскому. Здесь началось теоретическое изучение проблемы, после чего было предложено Невзорову дать исходные данные разработчикам для изменения схемы прибора блока включения двигателей причаливания и ориентации (БВДПО). Те, в свою очередь, должны были дать письменное указание в конструкторский отдел Чижикова. В этом отделе наконец-то было подготовлено извещение для приборного производства о доработке прибора БВДПО. К этому времени прибор уже был установлен на машину. Требовалось разрешение о его снятии и возврате в цех-изготовитель для доработки. Это можно было сделать только с согласия ведущего конструктора Тополя, который возмутился и дал поручение своему заместителю Юрию Семенову разобраться, «где они все были раньше». Выяснилось, что «раньше» – это уже два месяца назад. В горячее время, когда на счету каждый час, за такую затяжку следовало кого-то наказать. Сложилось так, что большую часть «неоперативности» отнесли за счет Невзорова и ему тут же в назидание окружающим был объявлен выговор.
Но выговор не освобождал завод от доработки прибора. Проверили схемы находившихся в производстве приборов. Там все делалось в соответствии с «выговорным» извещением.
Посмотрели установку двигателей на еще не отправленных кораблях № 3 и № 4. Все было так, как предложил Феоктистов.
– А вот на первом корабле было не так, – вдруг заявил один из монтажников сборочного цеха. А как теперь проверить? Корабль № 2 не только улетел, но и был разнесен в клочья системой АПО. Для проверки оставшегося на 31-й площадке корабля № 1 время еще было, и мы дали ВЧ-грамму о снятии корабля с носителя и тщательной его перепроверке с пристрастием на полярности исполнения команд.
Никто не был заинтересован во внутренних репрессиях, дальнейшем обострении и без того накаленной внешней обстановки. Бушуев и Феоктистов внесли разумное предложение – форсировать пуск пассивного корабля по программе одиночного для тщательной проверки всех систем. Следующую пару, № 3 и № 4, готовить для стыковки.
После консультаций по ВЧ-связи с Кирилловым, Шабаровьм и Осташевым, оставшимися на космодроме, установили дату старта 7К-ОК в одиночном варианте – 14 декабря.