В начале 1946 года Гайдукову при поддержке Устинова удалось в ЦК партии в Москве и в советской военной администрации в Берлине договориться о значительном расширении фронта работ в Германии. Это нелегко было сделать. Значительная часть партийного и государственного аппарата, имевшего отношение к политике в Германии, требовала свертывания работ по восстановлению немецкой техники на оккупированной территории и отзыва всех советских специалистов в Союз не позднее января-февраля 1946 года. Гайдуков, Устинов и поддержавший их маршал артиллерии Яковлев не соглашались и настояли на расширении работ. При этом институт «Рабе» становился только основой для формирования значительно более мощной организации.

Надо оговориться, что по примеру «Рабе» в советской зоне оккупации авиационная промышленность собрала для работы немецких авиационных специалистов в Дессау на базе заводов «Юнкерса».

Только атомщики сразу вывезли в Союз профессора Манфреда фон Арденне и небольшую группу специалистов, которых не смогли захватить англичане и американцы.

Институт «Рабе» имел явно выраженный «электроуправленческий» профиль. Это получилось потому, что руководство институтом (я и Пилюгин – с русской стороны и Розенплентер, а затем доктор Герман и Греттруп – с немецкой стороны) осуществляли специалисты по электрооборудованию и управлению. Королев, возглавлявший группу «Выстрел», Глушко, руководивший изучением и испытаниями двигателей в Леестене, Курило, осуществлявший сборку ракет в Кляйнбодунгене, и другие более мелкие группы действовали более-менее самостоятельно, зачастую дублируя, а не дополняя друг друга.

С.П.Королев. Германия,1945 год

В.П.Глушко. Германия,1945 год

Б.Е.Черток. Германия,1945 год

В.П.Мишин., 1947 год

Е.М.Курило показывает С.П.Королеву очередную находку. Бляйхероде, 1946 год

В феврале Королева вызвали в Москву. Он вернулся в начале марта, повеселевший, бодрый, излучавший бурную энергию, и уже в чине полковника. Таким образом, Королев, хотя бы внешне, по военным знакам различия, сравнялся с Глушко, Победоносцевым, Рязанским, Пилюгиным и Кузнецовым, которые прилетели в Германию сразу в погонах полковников. Через день-два приехал генерал Гайдуков тоже в отличном настроении победителя и поручил мне сбор всех гражданских специалистов. Военных он брал на себя. На большом совещании советских специалистов Гайдуков объявил о решении создать на базе института «Рабе» и всех разрозненно действующих групп единую организацию – институт «Нордхаузен».

Руководство институтом было поручено Гайдукову, а его первым заместителем и главным инженером был назначен Королев. Далее была рассмотрена и одобрена общая структура нового института.

Наш «Рабе» входил в состав нового объединения на правах института по системам управления. Я, Пилюгин, Рязанский, Богуславский оставались у руководства, но нам предложили подготовиться к приему большого числа новых специалистов, которые прибудут из Союза в ближайшее время. Мне поручалось, пока не сформирован новый штаб, оказывать помощь в организации института «Нордхаузен».

Мы договорились, что «Рабе» потеснится и штаб – дирекция нового института – разместится тоже в Бляйхероде. Для этого надо было реквизировать расположенный рядом особняк некоего барона, но для местных властей это не проблема. Кроме института «Рабе» в состав новой организации и в непосредственное подчинение Гайдукова и Королева вошли:

завод «Монтанья» под Нордхаузеном, в качестве производственной базы по двигателям и турбонасосным агрегатам, и база огневых испытаний двигателей в Леестене близ Заафельда. Общее руководство «Монтаньей» и Леестеном поручалось Глушко, а начальником Леестена вместо уехавшего в Москву Палло был назначен Шабранский;

производство в Кляйнбодунгене, которое получило официальное наименование «Завод № 3» – «Верк драй». Директором был назначен Курило. Задача завода – восстановить технологию производства и собрать из всего, что осталось на «Миттельверке», максимально возможное число ракет;

КБ «Олимпия» по восстановлению документации и технологического оборудования А-4, которое создавалось в Зоммерде на базе завода фирмы «Рейнметалл-Борзиг». Его возглавил вначале Будник, затем Мишин. Мишин в поисках технической документации уезжал вместе с Березняком в Прагу. В Праге группе Мишина-Березняка повезло. Они обнаружили и вывезли большое количество чертежно-конструкторской документации, которая теперь облегчала начало работ в Зоммерде;

«Шпаркассе» – буквально «сберегательная касса». Такое название получила расчетно-теоретическая группа, которой было предоставлено в Бляйхероде помещение городской сберкассы, оставшейся при новой власти без вкладов. Группу возглавил переехавший к нам из Берлина Тюлин. В нее вошли Лавров, Мозжорин, Аппазов. В группу были переведены немецкие специалисты-теоретики из «Рабе» и пришли новые, в частности, главный баллистик фирмы «Крупп» доктор Вольф и аэродинамик доктор Альбринг, бывший заместитель директора института аэродинамики в Ганновере.

Бюро Греттрупа вошло в институт «Нордхаузен» самостоятельным подразделением, но контроль за его деятельностью по настоянию Гайдукова поручался мне. Воспользовавшись этим правом, я поручил Греттрупу выйти за пределы описания истории разработки А-4 в Пенемюнде и начать конкретные работы над предложениями по ракетам большей дальности и системам управления высокой точности. В радиотехнической части непосредственное участие в этих работах приняли Рязанский и Богуславский.

Группа «Выстрел» значительно расширилась. Теперь вместо Королева ее возглавил Воскресенский. В эту же группу вошел Рудницкий, которому были поручены поиск и восстановление наземного заправочного подъемно-транспортного и пускового оборудования. Здесь следует оговориться, что будущий главный конструктор наземного оборудования Бармин был назначен главным инженером института «Берлин», созданного одновременно с «Нордхаузеном» также на базе ранее разрозненных инициативно работавших групп по зенитным управляемым ракетам.

При институте «Нордхаузен» Главное артиллерийское управление создало свое представительство, которое возглавил полковник Мрыкин. Это был очень требовательный начальник, по первому впечатлению казавшийся крайне суровым. Он умел приводить в трепет лентяев и разгильдяев, но при этом все разносы исходили из интересов дела. В среде подчиненного ему многочисленного корпуса кадровых военных специалистов была даже предложена единица, оценивающая величину руководящего разноса – «один мрык». Выходя из кабинета полковника Мрыкина, офицеры объясняли: «получил втык в один мрык». «Втык в два-три мрыка» грозил откомандированием в другое место службы. Позднее у меня с Мрыкиным сложились очень хорошие отношения. Я убедился, что внешняя суровость и не всегда приятная требовательность не мешали ему быть умным, объективным и чутким руководителем, уважающим каждого честного специалиста, как военного, так и гражданского. Я не раз имел возможность убедиться в безусловной порядочности Мрыкина.

Численность немецкого персонала, советских военных и гражданских специалистов института «Нордхаузен» быстро увеличивалась. Это потребовало создания нового аппарата обслуживания всего контингента. Проблемы транспорта, размещения, питания, приема и отправки в Союз документации и оборудования переходили из «количества в качество». В институте «Рабе» с этим всем отлично справлялся один старший лейтенант Чижиков, работавший в дружеском контакте со службами дивизии, комендатуры и немецким коммерческим директором. Чижикова я Гайдукову не отдал, и он завел у себя заместителя по общей и коммерческой части и «службу тыла», включая отдел кадров. Но заботу о легковом автотранспорте Гайдуков просил оставить за «Рабе».

Королев в связи с новым назначением много времени по-прежнему уделял тематике группы «Выстрел» и организации работ по документации в Зоммерде. Здесь с Мишиным и Будником он начал первые проработки варианта ракеты на дальность до 600 км – будущей ракеты Р-2. Вместо «непрестижного» автомобиля «опель-олимпия» он приобрел мощный спортивный «хорьх» темно-красного цвета. Эта машина Королеву явно пришлась по вкусу, и он не упускал случая ее похвалить, предлагал «прокатить», но никому из друзей не доверял садиться за руль. Однако вскоре на площади перед «Рабе» «хорьх» столкнулся со стареньким «опелем», за рулем которого сидел водитель-немец, работавший в нашем институте. Красный великолепный «хорьх» получил солидную вмятину, а маленький «опель» был сильно разбит. Королев в совершенно расстроенных чувствах влетел ко мне в кабинет и потребовал, чтобы я немедленно уволил немца-водителя и «выгнал» в Москву Чижикова, которому подчинялся транспорт института, за то, что он не навел порядка в своем хозяйстве. Бедный Чижиков вместе с мастерами-немцами провел ночь в мастерской, и к утру «хорьх» выглядел лучше, чем до злосчастного столкновения.

Это было, пожалуй, первое знакомство Королева с Чижиковым, когда он убедился, что у этого бывшего модельщика литейного завода действительно золотые руки. Три года спустя Королев добился включения Чижикова в состав творческого коллектива, получившего Сталинскую премию за разработку аппаратуры для измерения температур при летных испытаниях ракет Р-1. Чижиков, впервые получивший «втык в несколько мрык» от Королева за автомобильные непорядки, любил хвастаться, что «он никого на всем белом свете не боится», затем делал паузу и добавлял: «Кроме Королева».

Чтобы снять с советских специалистов заботы о терпящих лишения семьях, военное командование в марте 1946 года приняло решение в полупринудительном порядке отправить семьи «профсоюзных» и кадровых офицеров к месту службы. Некоторым кадровым военным это было не очень удобно, ибо за годы войны у них появились боевые подруги или, как принято было тогда говорить, ППЖ – «полевая походная жена». Но мы, гражданские специалисты, незамедлительно организовали службу «реэвакуации» семей из Москвы, Ленинграда и других городов. На этот раз не на восток за Урал и далее, как это было в 1941 году, а на запад – в Берлин, а затем по местам дислокации глав семейств на территории оккупированной Германии.

В мае я и Чижиков встречали в Берлине своих жен с детьми, прилетевших на военно-транспортном Ли-2. Приехав в Бляйхероде, привыкшие к московским лишениям наши жены были ошарашены комфортом виллы Франка, но тем не менее потребовали убрать немецкую прислугу: «Будем готовить и убирать сами». Офицерскую столовую – она же вечерний клуб на вилле Франка – пришлось прикрыть, так же как и курсы немецкого языка.

Для всех несемейных офицеров организовали трехразовое питание и отдых во вновь открытом в Бляйхероде ресторане «Япан».

Серьезной проблемой было также обеспечение жильем и питанием большого количества немецких специалистов и рабочих, привлеченных к деятельности института «Нордхаузен». Сами немцы оценивали общую численность немецкого персонала в разгар работ по восстановлению документации и изготовлению ракет летом 1946 года в 6000 человек. С учетом персонала, работавшего на фирмах-смежниках, численность превосходила 7000 человек. Представляет интерес оценка того периода нашей совместной деятельности в Германии современными немецкими историками. Приведу выдержки из вышедшей в 1991 году в Мюнхене книги Манфреда Борнеманна «Секретный проект срединной стройки. История фау-оружия»:

«Материальное обеспечение специалистов (немецких) находилось на уровне, которого уже давно не было в Германии. Так, например, дипломированный инженер получал так называемый паек 1-й категории, что составляло на 14 дней: 60 яиц, 5 фунтов масла, 12 фунтов мяса, неограниченно хлеб, вдосталь растительное масло, мука, сигареты и табак. Для других категорий служащих эти нормы были ниже, но по тогдашней ситуации тоже сравнительно очень высокими».

Относительно высокой была и зарплата немецких специалистов.

Борнеманн пишет: «Следует упомянуть также о взаимоотношениях между русскими и немцами во время работ над ракетами. Атмосфера была исключительно дружелюбной: русские показали себя с лучшей стороны. Тем не менее с обеих сторон проявлялось определенное недоверие. Если советские специалисты проявляли иногда сдержанность во время работы, опасаясь скрытого саботажа со стороны немцев, то это угнетало немецких ракетчиков, которые были озабочены своим будущим. Чем более ясные формы обретала восстанавливаемая ракета, тем больше русские в процессе производства стремились получить документальных данных о ракетной технике».

В этих цитатах очевиден страх немцев за свое будущее. В самом деле, если русские все поймут и освоят, то что будет с немецкими специалистами? Некоторые из них надеялись на то, что русские доверят немцам хотя бы такую совершенно еще не опробованную в

Нордхаузене область деятельности, как эксплуатация и сам процесс пусков ракет. Но, оказывается, русские и это предусмотрели. И не только своей небольшой группой «Выстрел».

Постановлением ЦК партии и Совнаркома от 13 мая 1946 года предусматривалось не только создание ракетной промышленности, но и создание специального ракетного Государственного центрального полигона (ГЦП) и специализированных войсковых частей.

Параллельно с нашей военно-промышленной организацией, каковой, по существу, был институт «Нордхаузен», создавалась чисто военная система, в задачи которой входило освоение войсковой эксплуатации ракетной техники.

На базе гвардейской минометной части полковника Черненко, дислоцировавшейся в деревне Берке, вблизи города Зондерсхаузена, начала формироваться БОН – бригада особого назначения резерва Верховного Главнокомандующего. Командиром бригады был назначен боевой генерал Александр Федорович Тверецкий.

Вместе с Королевым, Воскресенским и Пилюгиным мы отправились в Зондерсхаузен, в котором размещался весь офицерский состав БОН, знакомиться с новой для нас военной организацией и ее командиром. Королев больше всего опасался, что новая сложная техника попадет в руки командиров-солдафонов и тогда наша работа на самой конечной стадии может быть дискредитирована. Но наши опасения были напрасными. Генерал Тверецкий оказался на редкость интеллигентным, доброжелательным и располагающим к себе человеком. В этом мы вскоре убедились, встречаясь не только по службе, но и при общении наших семей.

Но в одном он проявил твердость с первых же дней. В БОН ежедневно прибывали военные специалисты – офицеры с большим фронтовым опытом из различных родов войск. Тверецкий заявил, что он не намерен отнимать у них время на строевую, физическую и политическую подготовку. Он категорически настаивал, чтобы мы допустили их к работе в лабораториях и подразделениях института, к испытаниям ракет на производстве в Кляйнбодунгене, к работе группы «Выстрел» и т.д. Королев и Пилюгин не выразили энтузиазма, потому что мы и так уже были перенасыщены советскими специалистами – инженерами и военными, которые должны были впоследствии перейти в центральный аппарат ГАУ и обеспечить на заводах сильные коллективы военной приемки.

Однако все требования Тверецкого мы выполнили, и офицеры, украшенные, в отличие от нас, многими боевыми орденами и медалями, стали осваивать новую для них область деятельности. Среди многих офицеров БОНа, которые по воле армейских кадровиков оказались в те весенние дни 1946 года на службе в Зондерсхаузене, добрым словом необходимо вспомнить тех, чья последующая деятельность оказала существенное влияние на развитие нашей ракетной, а затем и космической техники.

Николай Николаевич Смирницкий – от помощника начальника электроогневой группы нового соединения прошел через труднейшую службу на ГЦП в Капустином Яре до генерал-лейтенанта, в течение девяти лет возглавлявшего ГУРВО – Главное управление ракетного вооружения, затем был заместителем главнокомандующего Ракетными войсками стратегического назначения.

Яков Исаевич Трегуб в чине майора особых инженерно-саперных войск возглавил первую стартовую команду. Впоследствии он руководил испытаниями зенитных управляемых ракет уже в чине генерал-майора, был заместителем главного конструктора Мишина по испытаниям космических объектов и до последнего времени плодотворно работал над новыми автоматическими космическими аппаратами для метеорологии и изучения природных ресурсов Земли.

Александр Иванович Носов после Зондерсхаузена служил в Капустином Яре, затем возглавил на полигоне в Тюратаме (5-й научно-исследовательский и испытательный полигон – будущий Байконур) управление по испытаниям знаменитой межконтинентальной ракеты Р-7. Он много сделал для отработки королевской ракетной техники, но трагически погиб на стартовой площадке при взрыве межконтинентальной ракеты, разработанной другим главным конструктором – Янгелем. Это был не единственный случай трагической гибели первых офицеров-ракетчиков.

Борис Алексеевич Комиссаров пришел в БОН в чине майора. Впоследствии он специализировался по испытаниям приборов автомата стабилизации. Возглавлял военные приемки на ракетных заводах и дошел до высокого государственного поста – заместителя председателя Комиссии по военно-промышленным вопросам при Президиуме Совета Министров СССР. Мне и Пилюгину по ведомственным соображениям приходилось отказывать Комиссарову в тот далекий 1946 год в просьбах о передаче военным для изучения гироприборов, «мишгеретов» и рулевых машин, которые мы собирали по крохам и с трудом восстанавливали. Нет, не могли мы предвидеть, что к этому скромному майору мы через много лет будем приходить просителями по постановлениям стоимостью в многие миллионы рублей.

Не перечисляю многих других военных, с которыми свела совместная работа в Германии. За очень малыми случайными «флюктуационными» выбросами все они оказались впоследствии достойными бойцами передового края научно-технической революции в технике вооружения, а потом и вполне мирной космонавтики.

Не могу сказать, по чьей личной инициативе: Королева, Воскресенского или кого-либо из военных группы «Выстрел», – но еще в начале 1946 года возникла идея разработки и постройки силами немецких вагоностроительных фирм с привлечением любых других специального железнодорожного состава – ракетного спецпоезда. Реализация этой идеи была не под силу институту «Рабе».

Но с созданием института «Нордхаузен» идея обрела много сильных сторонников. Были выделены необходимые и немалые средства. Советская военная администрация оформила заказ особой важности вагоно – и приборостроительным фирмам, и началась кипучая деятельность. Проект предусматривал создание спецпоезда, который мог обеспечить весь процесс подготовки испытаний и пуска ракет из любой пустынной местности так, чтобы не требовалось никакого строительства, кроме железнодорожной колеи.

В составе поезда предусматривалось наличие по меньшей мере 20 специальных вагонов и платформ. В их числе были вагоны-лаборатории для автономных испытаний всех бортовых приборов, вагоны службы радиотелеметрических измерений «Мессина», фотолаборатории с устройствами обработки пленки, вагон испытаний двигательной автоматики и арматуры, вагоны-электростанции, компрессорные, мастерские со станочным оборудованием, рестораны, бани и душевые, салоны для совещаний, броневагон с электропусковым оборудованием. Предусматривалась возможность пуска ракеты при управлении ею из броневагона. Ракета устанавливалась на стартовом столе, который вместе с подъемно-транспортным оборудованием входил в комплектацию специальных платформ. Пять комфортабельных жилых вагонов с двухместными купе, два вагона-салона для высокого начальства и санитарный вагон-госпиталь позволяли надеяться на жизнь в любой пустыне без палаток и землянок. В разгар строительства этого чуда железнодорожной техники Тверецкий добился решения и специальных ассигнований на создание второго такого же спецпоезда, но не для промышленности, а только для военных. Удвоение программы вызвало многочисленные конфликты в связи с нехваткой специальной испытательной и общеизмерительной аппаратуры для комплектации вагонов.

Но это, пожалуй, были единственные конфликты между промышленностью и военными в то время. Совершенно удивительно, что оба спецпоезда к декабрю 1946 года были построены и полностью укомплектованы. В течение первых лет ракетной эры мы просто не мыслили себе жизни и работы на полигоне в Капустином Яре без спецпоезда. Только к началу пятидесятых годов, когда стараниями начальника ГЦП Василия Ивановича Вознюка были выстроены гостиницы, монтажно-испытательные корпуса с мастерскими, бытовые учреждения и многое другое, – жизнь в заволжской степи оказалась возможной и без спецпоездов.

Наибольшего напряжения работы в объединении «Нордхаузен» и соответственно в институте «Рабе» достигли в августе 1946 года.

На «Верк драй» в Кляйнбодунгене удалось набрать достаточное количество деталей для сборки более двух десятков ракет. Все они были обеспечены двигателями, прошедшими огневые испытания в Леестене, и турбонасосными агрегатами, которые комплектовались и проверялись на заводе «Монтанья».

Но совершенно бедственное положение сложилось с получением необходимого количества бортовых приборов и испытательного оборудования для автономных и комплексных испытаний. Мы с Пилюгиным и заместителем Виктора Кузнецова – Цециором, опять-таки с помощью СВА по Тюрингии, посетили заводы фирмы «Карл Цейс» в Иене. Там уже хозяйничали в качестве заказчиков наши советские оптики. Тем не менее мы договорились о размещении заказа на основные гироскопические приборы «Горизонт», «Вертикант» и «Интегратор». Фирма «Карл Цейс» пользовалась мировой славой в области оптического приборостроения: очки, бинокли, микроскопы, телескопы, перископы, всякого вида оптические прицелы и многое другое уже в большом количестве изготавливались по заказам из Москвы. Инженеры в Иене не испугались новых заказов и заявили: «Все, что делал „Сименс“, мы способны воспроизвести».

И воспроизвели! Поручение они получили в марте или апреле, а в сентябре отдали последний из двух десятков комплектов гироприборов. Правда, наши немецкие специалисты ворчали, что на приборах «Цейса» мы не получим той точности, что гарантировал «Сименс», но это нас в то время не очень волновало.

Бортовые электроприборы: «мишгерет» (буквальный перевод – «смешивающий прибор»), главный распределитель, временной токораспределитель – и необходимые для их сборки и испытаний реле отыскались в завалах Миттельверка и с помощью командировок немцев через границу в Западные зоны. Но этого оказалось явно недостаточно и пришлось открыть в Зонгахаузене специальное электроприборное производство.

Критическое положение сложилось также с рулевыми машинами «Аскания» и графитовыми рулями.

По рулевым машинам в «Рабе» не было ни одного советского специалиста, пока в мое распоряжение не явился, пройдя предварительно через Королева, Георгий Александрович Степан. Он попал в число молодых специалистов, направляемых приказом Устинова с различных приборостроительных заводов в создаваемый в Подлипках НИИ-88. Многие из них весной и летом 1946 года, так и не приступив к работе в Подлипках, сразу улетели в Германию. Им уже не присваивали воинских званий. Поэтому у немцев они пользовались значительно меньшим уважением, чем инженеры в офицерском звании.

Степан, никогда не ведавший, что такое электрогидравлические рулевые машины, под руководством Пилюгина и моим началом изучил их устройство и минимум теории, необходимый для начала самостоятельной деятельности в Подлипках. С его помощью удалось укомплектовать ракеты рулевыми машинами и электромеханическими триммоторами для управления воздушными рулями. Все эти приводы устанавливались на специальном силовом шпангоуте в хвостовой части и испытывались совместно на функционирование и правильную полярность до общей сборки ракеты. Электрооборудование ракеты состояло из специального свинцового аккумулятора напряжением 27 вольт и двух преобразователей постоянного тока в переменный для питания гироприборов, «мишгерета», программного токораспределителя и радиоаппаратуры боковой коррекции.

Еще в конце 1945 года недалеко от Берлина мы встретили наших электромашинных специалистов, которых возглавлял директор НИИ-627 Андроник Гевондович Иосифьян. Они были заняты совсем другими делами. Иосифьян был уже известным специалистом в области следящих систем и устройств для электрической синхронной связи. Тем не менее он включился в нашу кооперацию, и вскоре мы не только в Германии, но и на многие годы в Советском Союзе получили сильного и верного союзника в решении многообразных электротехнических проблем ракетной и космической техники.

В хорошо освещенных, сухих и комфортных полуподвалах института «Рабе» хозяйничал капитан Керимов – будущий начальник Главного управления Министерства общего машиностроения и затем бессменный председатель Государственных комиссий по пилотируемым полетам. В 1946 году он обязан был восстановить шесть бортовых комплектов самой дефицитной телеметрической аппаратуры «Мессина» и наземную приемно-регистрирующую станцию. Ему помогал специалист из московского радиоинститута НИИ-20 – Г.И. Дегтяренко. Позднее судьба развела этих первых телеметристов. Керимов сделал карьеру уже на чисто военном, а потом министерском поприще. Дегтяренко в НИИ-20 попытался восстановить и усовершенствовать немецкую «Мессину», но сильная конкуренция со стороны новых коллективов Богуславского из НИИ-885 и Богомолова из МЭИ вынудили его к капитуляции.

В начале августа 1946 года после путешествия по многим городам и предприятиям Советской зоны в Бляйхероде прибыла высокая правительственная комиссия, возглавляемая маршалом артиллерии Яковлевым.

Маршал артиллерии Н.Д.Яковлев

Нарком вооружения СССР Д.Ф.Устинов

Генерал-лейтенант Л.М.Гайдуков

Генерал-полковник В.И.Вознюк

Начальник 2-го отдела Госплана СССР Г.Н.Пашков

В составе комиссии были: министр вооружения генерал-полковник Дмитрий Федорович Устинов; уже назначенный директором головного ракетного института НИИ-88 генерал-майор артиллерии Лев Робертович Гонор; начальник Главного управления Министерства вооружения полковник Сергей Иванович Ветошкин; заведующий отделом оборонной промышленности Госплана Георгий Николаевич Пашков; заместитель министра промышленности средств связи Воронцов. Из старых знакомых в составе комиссии оказался только Победоносцев. Формально он еще числился, так же как я, Пилюгин, Мишин и некоторые другие, за НИИ-1 Министерства авиационной промышленности.

Мы сразу поняли, что фактически все основные решения комиссии исходят от Устинова и Пашкова. А решать они должны были такие проблемы: как распределить все накопленные в институте «Нордхау-зен» кадры специалистов, материальные и интеллектуальные богатства. Несмотря на то, что принципиально распределение обязанностей в ракетной технике предусматривалось постановлением от

13 мая, многие вопросы проектирования, производства, а тем более кадровые, еще не были определены на будущее. Устинов официально информировал нас, что его министерство головное и он уже договорился с Королевым, что тот переходит к нему на должность главного конструктора. В новом институте главным инженером будет Победоносцев. И здесь Устинов представил нам Гонора как будущего директора головного института.

Устинов счел нужным остановиться на вопросе, который, видимо, очень волновал его лично и по которому в комиссии и где-то еще выше не было твердой позиции.

«Здесь проделана очень большая и важная работа. Нашей промышленности надо будет начинать не с нуля, не с пустого места, научиться вначале тому, что было сделано в Германии. Мы должны точно воспроизвести немецкую технику раньше, чем начнем делать свою. Я знаю, это некоторым не нравится. Вы тоже нашли много недостатков в немецкой ракете и горите желанием сделать по-своему. На первое время мы это запрещаем. Вначале докажите, что можете делать не хуже. А тем, кто ссылается на наш опыт и историю, я отвечаю: мы имеем на это полное право, мы заплатили за него большой кровью!

Но мы никого не неволим. Кто не хочет, может искать другую работу.

Разработку и изготовление двигателей, – сказал далее Устинов, – мы на себя взять не можем, и поэтому Глушко перейдет с этой проблемой в авиационную промышленность, которая выделяет ему специальный завод в Химках. Что касается системы управления, то это в основном, кроме рулевых машин, поручено Министерству промышленности средств связи и там руководство возлагается на Рязанского, на что он уже дал согласие, но поставил условие, чтобы с ним перешли Пилюгин и Черток в качестве его заместителей».

По этому поводу Устинов решил, что Рязанскому хватит одного из нас, ибо ему в головном институте необходимо тоже иметь ведущего специалиста по всему комплексу проблем управления, а также ответственного за создание производства рулевых машин, от которых Министерство промсвязи категорически отказалось. Таким образом, мне с Пилюгиным предстояло расстаться и решить, кто куда. Так или иначе мы оба уходили из некогда родной авиационной промышленности. Вскоре я понял, что соответствующее распределение было сделано еще в Москве в партийно-государственном аппарате и согласовано на всех режимных и кадровых уровнях. Поэтому, когда Устинов произносил страстные речи по поводу того, кому куда надо идти работать, Николай Дмитриевич Яковлев, маршал с внешностью типичного простодушного русского мужичка, до того хитро улыбался, глядя на меня и Пилюгина, что было ясно: все это спектакль, решения уже приняты.

Для приличия нам были даны сутки на размышление. После многочасовых дебатов на комиссии Победоносцев поведал мне, что он уже договорился с Устиновым: Пилюгин уходит с Рязанским в качестве его заместителя, а я должен перейти в НИИ-88 заместителем к Победоносцеву, главному инженеру. Победоносцев счел нужным добавить для убедительности, что он много лучше меня изучил Устинова: «Поверьте мне, это очень сильный человек, с ним можно работать. Гонора я не знаю, но мне говорили что он, во всяком случае, человек порядочный и мы с ним поладим, тем более, что Гонор – это человек Устинова. Конечно, Сергею будет тяжело, но будем помогать. Соглашайтесь!»

И я согласился. Должен признаться, что молодой энергичный Устинов мне понравился. Да и не только мне. Рязанский сказал: ''Знаешь, я жалею о таком распределении только потому, что вместо такого умного и энергичного министра, как Устинов, надо мной будет какой-нибудь трусливый долдон или просто равнодушный чиновник». Мне оставалось встретиться с Пилюгиным. Он махнул рукой и рассудил примерно так: «Мы все равно с тобой не разведемся. Остаемся в том же деле. Самое главное – это то, что оба уходим из авиации. Авиация не пожелала взвалить на себя проблемы ракетной техники. За нее взялся Устинов. Значит, надо ему помогать».

После того, как комиссия расправилась с расстановкой и распределением кадров, дележ лабораторий и производственного имущества прошел достаточно спокойно. Устинов потребовал, чтобы мы увеличили производство документации так, чтобы никому не было отказа в получении нужного количества комплектов. Но оригиналы – кальки и «кальки с калек» – должны быть в центральном архиве НИИ-88.

Гайдукову и Королеву было приказано готовить детальные отчеты о деятельности института «Нордхаузен», имея в виду – это было сказано официально в первый раз – свертывание работ в Германии не позднее конца этого года. Конкретная дата не называлась. Гонор счел нужным разъяснить, что он будет настаивать, чтобы Победоносцев, а также заместитель Королева по технической документации и еще ряд ведущих специалистов прибыли в Подлипки не позднее сентября. Во исполнение этого вполне законного требования мы уже в августе и сентябре начали потихоньку отправлять наших специалистов в Москву и «ее окрестности», как шутили военные, намекая на Подлипки, Болшево и неизвестно пока еще где расположенный ракетный полигон.

С.П.Королев. Последние снимки в Бляйхероде. 1947 год

После сравнительно мирного дележа лабораторий снова возникли проблемы, кому, чего и сколько достанется из собранных более чем за год технических богатств. Укомплектование двух спецпоездов было проведено во многом за счет аппаратуры и испытательного оборудования лабораторий. Институты в Москве должны иметь свои лаборатории, а укомплектовать их там уже будет невозможно.

После всех переживаний мы с удвоенной энергией, на удивление немцам, развили бурную деятельность по изготовлению еще двух комплектов специального лабораторного оборудования. Это были массивные стенды для испытания рулевых машин, так называемые «маятники Хойзермана» – первое примитивное моделирующее устройство для настройки «мишгеретов», всевозможные пульты для проверки гироприборов, центрального распределителя, временного токораспределителя и, наконец, пульты для комплексных испытаний всей ракеты.

Наши заказы в оживающей немецкой промышленности выполнялись охотно и быстро. На предприятиях, куда приезжали для оформления договоров представители института «Нордхаузен», директора

уже привыкли к немыслимым срокам и шутили: «Ну что, опять „давай, давай!“«

Расплачивались мы щедро, почти не торгуясь, и к октябрю было наработано и закуплено достаточное на первое время количество оборудования.

К этому же моменту заканчивались изготовление двенадцати ракет и их горизонтальные комплексные испытания. Именно горизонтальные испытания оказались наиболее сложным технологическим процессом. Всегда с первого раза что-нибудь шло не так, как предусмотрено технологией и инструкцией. Транспаранты загорались, горели и погасали не по инструкции. Надо было хорошо знать логику работы общей схемы «земля – борт», чтобы быстро разобраться в причинах непорядков. Причин, как правило, было две: неопытность операторов-испытателей или отказы аппаратуры.

Процесс горизонтальных испытаний наглядно показал нам низкую надежность всей электрической схемы А-4 в целом. Из двенадцати ракет ни одна не прошла без десятка замечаний по причинам «контакта нет, когда он должен быть, или контакт есть там, где он не нужен». В последнем случае – это уже КЗ (короткое замыкание): из ракеты шел дым, все источники питания выключались и начинался технический совет на тему «что делать».

Кроме этих двенадцати ракет собирались и приводились в товарный вид агрегаты, из которых можно для обучения собрать ракеты на заводе в Подлипках. Такой комплектации накопили и автономно испытали на десять ракет.

В начале октября все основные руководители института «Нордхаузен» были собраны на закрытое совещание в кабинет Гайдукова. Здесь мы впервые увидели генерал-полковника Серова. О нем мы знали только то, что он заместитель Берии по контрразведке, уполномоченный по этой части в Германии и якобы прямого отношения к внутреннему репрессивному аппарату НКВД не имеет.

Серов, обращаясь ко всем нам, попросил подумать и составить списки с краткими характеристиками тех немецких специалистов, которые, по нашему мнению, могут принести пользу, работая в Союзе. По возможности лишних не брать. Эти списки передать Гайдукову. Немецких специалистов, которых мы отберем, вывезут в Союз независимо от их желания. Точная дата будет известна в ближайшее время. Уже есть постановление на этот счет. От нас требуются только хорошо проверенные списки без ошибок. Операцию будут осуществлять специально подготовленные оперуполномоченные, каждому из которых придаются военная переводчица и солдаты в помощь для погрузки вещей. Немецким специалистам будет объявлено, что их вывозят для продолжения той же работы в Советский Союз по решению военного командования, ибо здесь работать далее небезопасно.

«Мы разрешаем немцам брать с собой все вещи, – сказал Серов, – даже мебель. С этим у нас небогато. Что касается членов семьи, то это по желанию. Если жена и дети желают остаться, пожалуйста. Если глава семьи требует, чтобы они ехали, – заберем. От вас не требуется никаких действий, кроме прощального банкета. Напоите их как следует – легче перенесут такую травму. Об этом решении ничего никому не сообщать, чтобы не началась утечка мозгов! Аналогичная акция будет осуществляться одновременно в Берлине и Дессау».

Расходились мы с этого совещания со смешанными чувствами. Встречаться и работать с немцами, серьезно обсуждать будущие проекты, зная, что в одну из ближайших ночей их вместе с семьями «заберут», было трудно.

За три дня была сообщена дата – в ночь с 22 на 23 октября.

Вечером 22 октября в ресторане «Япан» был устроен банкет с неограниченными возможностями по выпивке для немцев и строгим запретом напиваться для всех советских специалистов, которые выступали на правах хозяев. Банкет организовали якобы по случаю успешного завершения сборки и испытаний первой дюжины ракет. В общей сложности «веселились» около 200 человек. Впрочем, действительно веселыми были только немцы. У всех русских настроение из-за запрета выпить при наличии прекрасной закуски было мрачное. Около часа ночи разошлись. Вернувшись домой, я впервые сказал жене о предстоящей сегодня ночью акции и попросил разбудить в 3 часа.

В 4 часа утра по улицам тихого, крепко спящего города зашумели сотни военных «студебекеров». Каждый оперуполномоченный заранее присмотрел дом, к которому должен подъехать. Поэтому неразберихи и излишней суеты не было. Переводчица звонила, будила хозяев и объясняла, что у нее срочный приказ Верховного Главнокомандования Советской Армии. Ошалелые спросонья немцы не сразу брали в толк, почему надо ехать на работу в Советский Союз в 4 часа утра, да еще с семьей и всеми вещами. Но воспитание в духе дисциплины, порядка и беспрекословного подчинения властям, в котором жил весь немецкий народ многие десятилетия, делало свое дело. Приказ есть приказ. Они оказались гораздо более понятливыми, послушными и покорными, чем мы предполагали. Ни одного серьезного инцидента, никаких истерик.

В 5 часов мне позвонил Пилюгин и, заикаясь от волнения, сказал, что за ним приехали «оперы» и просят ехать к доктору Руле, который демонстративно отравился и требует на смертном одре свидания с Пилюгиным. «Поезжай, только потребуй врача, чтобы оказать помощь». Когда Пилюгин вошел в квартиру Руле, тот лежал, а военный врач уже хлопотала около него и выясняла дозу принятых таблеток. Пилюгину она заявила, что таблетки безвредные, летального исхода не будет и ей здесь делать нечего. Пилюгин спросил Руле, что он хочет от него. Тот заплетающимся языком потребовал гарантии, что в Советском Союзе ему будет предоставлена работа по специальности, вместе с ним – Пилюгиным, которому он до сих пор верил, и его не отправят в Сибирь. Пилюгин дал честное слово, и на том инцидент был исчерпан. Доктора Руле Пилюгин действительно ценил и в тайне от других немецких специалистов конструировал с ним интегратор продольных ускорений на новых принципах.

Вторая заминка произошла на вилле Греттрупов. Фрау Греттруп заявила, что она не может морить голодом своих детей. Здесь у нее две прекрасные коровы, и, если их нельзя взять с собой, она ехать отказывается. Гельмут Греттруп объявил, что он без семьи не поедет. Последовала связь с руководством операцией. Оттуда немедленно пришел ответ: гарантируем, что прицепим к эшелону товарный вагон для двух коров и положим туда сена. Только кто будет их доить? Фрау поблагодарила и заявила, что это она готова делать сама.

И этот инцидент был исчерпан. Под наблюдением хозяев солдаты грузили вещи в «студебекеры» – все, что бы те не пожелали. Мебели, впрочем, было мало, ибо почти все немецкие специалисты жили на чужих квартирах и мебель им не принадлежала. Нагруженные машины с людьми и вещами отбывали к железнодорожной станции Клейнбодунген. Там на запасном пути стоял эшелон из 60 вагонов. Люди размещались в купейных пассажирских, а вещи под их наблюдением грузились в товарные.

Утром, когда я по притихшим улицам шел в институт, одиночные «студебекеры» и военные «виллисы» еще сновали по городу. Кто-то что-то забыл, кто-то хотел еще попрощаться с любимой женщиной. Персонал Серова безропотно удовлетворял такие просьбы.

Когда я появился у себя в кабинете, ко мне влетела первая красавица института, ведавшая нашим архивом и светокопией, фрау Шефер. Она была возмущена тем, что ее не арестовали и не увозят на работу в Советский Союз. Там у нее находится в плену муж и, если она будет в Союзе, она его наверняка найдет. «Почему меня не взяли?» Я объяснил, что взяли только инженеров и ученых, а специалистов по архивам, светокопии и машинисток в России хватает.

Но она не сдавалась и потребовала, чтобы я доложил Гайдукову. Вместо Гайдукова я позвонил в комендатуру, где находился временный штаб операции. Там после недолгого замешательства приняли решение: «Дайте этой фрау машину, пусть немедленно едет домой, собирает вещи и отправляется к эшелону».

Эвакуация архива института «Нордхаузен». Е.Я.Богуславский. Бляйхероде, 1947 год

Так фрау Шефер оказалась, может быть, единственной, которая уезжала в этом эшелоне в Россию совершенно добровольно.

Еще целые сутки вокруг эшелона продолжалась суета, пока все устроились, привезли все забытые в ночной суматохе вещи, снабдили всех обильными пайками и погрузили двух греттруповских коров.

Институт «Рабе»и институт «Нордхаузен» перешли в режим ликвидации.

Весь технический, обслуживающий персонал остался, коммерческий аппарат не дрогнул и, получив заверения, что никого из них увозить не будут, приступил к работе по ликвидации всех долгов. Нам предстояла еще большая работа по размножению и комплектации документации, свертыванию и упаковке лабораторного и производственного имущества, сбору еще не выполненных заказов у смежных предприятий. Большую помощь оказывали теперь офицеры БОН, которые тоже пока оставались в Германии.

Свертывание работ такого масштаба заняло у нас почти три месяца, и только в январе 1947 года весь основной советский состав института «Нордхаузен» с семьями прибыл в Москву на Белорусский вокзал.

Собранные ракеты, детали ракет для комплектации, станки, приборы, оборудование и автомобили, приобретенные нами в личную собственность, в том числе и королевкий «хорьх», прибыли в Подлипки раньше и были к нашему приезду уже частично «разукомплектованы».

Личный состав БОН вместе с переданной им материальной частью, несколькими ракетами А-4 и наземным оборудованием выехал из Тюрингии на строящийся Государственный центральный полигон только летом 1947 года.

Так закончилась наша двухгодичная деятельность в Германии по ракетной технике.

До сих пор идут споры о том, какое значение для развития отечественного ракетостроения имели немецкие достижения периода второй мировой войны.

Я попытаюсь коротко сформулировать свои ответы на этот вопрос. Во-первых, мы, американцы, англичане и французы, работавшие над новыми видами вооружения, убедились, что автоматически управляемые ракеты дальнего действия – это не далекое будущее, не фантастика, а реальность, что в дальнейшем этот вид оружия наверняка будет использован в гораздо более широких масштабах, чем это имели возможность сделать немцы.

Во– вторых, мы имели возможность не по литературе, а на собственном опыте изучить недостатки, слабые стороны немецкой техники и еще в Германии подумать о ее существенном усовершенствовании.

В– третьих, к ракетной технике было привлечено внимание всемогущей иерархии партийного, государственного и военного руководства. Постановление от 13 мая 1946 года есть прямая реакция на нашу деятельность в Германии и, конечно, в какой-то мере ответ на работы в США на базе той же немецкой техники.

В– четвертых, мы поступили правильно, организовав изучение и восстановление техники на территории Германии, обладавшей еще мощным техническим потенциалом, с участием немецких специалистов. Подобных по масштабам условий работы в первые два послевоенных года в нашей стране обеспечить было невозможно.

В– пятых, и это, может быть, один из самых важных результатов: за время работы в Германии была воссоздана не только немецкая техника. Королев как-то высказал очень правильную оценку работы советских специалистов в Германии: «Самое ценное, чего мы там достигли, -создали основу сплоченного творческого коллектива единомышленников».