Я пробыл в Германии 21 месяц. Большинство работавших в институтах «Рабе» и «Нордхаузен» советских специалистов значительно меньше: от 6 до 12 месяцев. Сам Королев пробыл в Германии около 15 месяцев. Будущие главные конструкторы будущей новой советской техники – Валентин Петрович Глушко, Николай Алексеевич Пилюгин, Виктор Иванович Кузнецов, Владимир Павлович Бармин, Михаил Сергеевич Рязанский, почти все их первые заместители и будущие ведущие специалисты-исследователи, конструкторы, технологи-производственники, военные испытатели – в общей сложности несколько тысяч человек – одновременно проходили на протяжении более года школу переподготовки, переквалификации и трудную школу «притирки», совместимости, знакомства друг с другом. Многие из нас обрели на долгие годы хороших друзей.

При создании больших и сложных технических систем возникало множество новых научно-технологических трудностей. Одна из них оказалась ранее не предвиденной. Требовалось отработать новые «системные» взаимоотношения между людьми – создателями всех элементов большой системы.

Этот фактор, чисто человеческий, имел исключительно большое значение после нашего возвращения, да и с самого начала нашей деятельности в 1947 году.

Вернулись спустя почти два года после победы, но в трудное, сложное время. Увлеченные новой областью творческой деятельности, открывающейся бескрайней перспективой, мы строили самые радужные планы на будущее ракетной техники. Оторвавшись от послевоенной московской действительности, до возвращения в Союз мы практически не испытывали обычных для советских людей того времени житейских забот. Окунувшись в первые месяцы 1947 года в новую для нас атмосферу, мы были вынуждены затрачивать время и энергию на «реадаптацию» на родной земле.

Далеко не каждый имел возможность, возвратившись из благоустроенной Тюрингии, поселиться в сносных даже по тогдашним послевоенным нормам условиях. Я с семьей – нас было четверо – вернулся в «надстройку НИИ-1» – дом № 3 по улице Короленко в Сокольниках. Здесь мы занимали две смежные комнаты. Две другие комнаты занимала семья сотрудника Совета Министров Российской Федерации, состоящая тоже из четырех человек. В квартире не было ни ванны, ни душа, один унитаз и один умывальник на всех – он же водопроводная кухонная раковина на общей маленькой кухне, дровяная плита, дрова для которой на пятый этаж надо носить из сарая во дворе, и, конечно, никакого лифта. После фешенебельной Виллы Франка в Бляйхероде требовалась психологическая адаптация. Многие нам еще завидовали: во-первых, в среднем по 6 квадратных метров на человека, во-вторых, хорошие соседи – женщины сразу подружились, а дети даже до сих пор, спустя почти полвека, остаются друзьями.

Королев только через год получил в заводском доме отдельную квартиру, недалеко от проходной, а почти весь 1947 год ночевал на диване в старой квартире на Конюшковской. После ареста в 1938 году его жене Ксении Винцентини и дочери оставили одну крохотную комнату.

Многие жили, где придется, на «птичьих правах». Это значит, что прописывали их в заводских общежитиях-бараках, чтобы был «порядок» в паспорте, а жили они уже без прописки у родственников, друзей или снимали комнаты в пригородных дачных поселках.

В Подлипках, где разместился наш новый ракетный центр – НИИ-88, только старые кадровые рабочие имели отдельные квартиры. Вновь принимаемых молодых специалистов и рабочих селили в бараках, которых понастроили очень много.

Однако мы совсем не унывали! Даже в еще более тяжелых условиях многомесячной жизни и работы на грани возможного на полигоне «Капустин Яр» воспринимали действительность с юмором и оптимизмом.

Труднее воспринималась общая для страны атмосфера давящей идеологически-репрессивной системы.

Увлеченно работая какое-то время в роли победителей на территории чужой страны, находившейся до этого под еще более жестоким репрессивным контролем, мы были уверены, что послевоенная жизнь в нашей стране станет во многом более демократичной. Такие же надежды были у военной интеллигенции – многих прошедших через горнило войны боевых офицеров.

Может быть, здесь есть некая историческая аналогия настроениям, которые были у офицеров времен Отечественной войны 1812 года.

Во время войны шли на смерть и подвиги под лозунгами «За Родину!», «За слезы наших матерей!», «За Сталина!». В тылу героически трудились под лозунгом «Все для фронта, все для Победы!». Теперь, когда победили ценою неисчислимых жертв, подлинного героизма и не показного, а действительного единства народа перед лицом общей смертельной опасности, снова требовался трудовой героизм.

Надежда на лучшую жизнь, вера в мудрость «величайшего вождя народов» и постоянное идеологическое партийное давление оказались столь сильны, что несмотря на все жертвы, понесенные во время войны, люди были готовы переносить послевоенные трудности и совершать новые подвиги для еще большего укрепления военного могущества, для новых свершений и побед советской науки и техники.

Но вместо того, чтобы на гребне волны победной эйфории, действительного всенародного ликования подхватить этот энтузиазм, раскрепостить могучую силу освобожденной творческой инициативы, Сталин и его окружение, вопреки логике, вопреки здравому смыслу, усиливают режим подавления. Следует новая серия расправ. Усиливаются идеологические репрессии против интеллигенции, проводятся переселения – массовая ссылка целых народов, начатая еще во время войны. И уж совсем необъяснимым репрессиям были подвергнуты прошедшие все муки ада бывшие пленные солдаты и офицеры и миллионы молодых советских людей только за то, что они были насильно угнаны немцами на работу в Германию.

При одной из первых встреч с Исаевым после возвращения из Германии он спросил:

– Помнишь доходяг, которых в лагере «Дора» американцы не взяли с собой, а оставили нам, только потому, что те наотрез отказались и потребовали их передачи советским властям?

– Такое не забыть, конечно, помню.

– Так вот, всех их, чудом выживших в таких же лагерях, отправили теперь в наши лагеря. Они, правда, отличаются от немецких. В наших нет крематориев и заключенным не доверяют участвовать в производстве ракет или чего-то в этом роде!

В анкетах, заполняемых при поступлении на работу, на учебу в вузы и техникумы, появились такие графы: «Были ли вы или ваши родственники в плену или на территориях, оккупированных гитлеровской армией? Были ли вы или ваши родственники репрессированы? Были ли вы или ваши ближайшие родственники за границей? Если да, то когда и с какой целью?»

Работая в Германии, мы поняли, что после войны важнейшее значение для развития отечественной науки и технического прогресса будет иметь международное научное сотрудничество. Мы мечтали, что вместо намечавшейся конфронтации взаимодействие ученых стран-победительниц будет закономерным продолжением военного союза.

В конце 1946 года, вернувшись с какого-то совещания из Берлина, Королев, загадочно улыбаясь, сказал мне и Василию Харчеву: «Приготовьтесь лететь за океан». Увы! До самой кончины Королева ни он и никто из его ближайших сотрудников «за океаном» так и не побывали.

Осенью 1947 года многие вернувшиеся из Германии специалисты, в их числе были Королев, Победоносцев, Космодемьянский, Рязанский и я, начали читать курсы лекций на Высших инженерных курсах, организованных при Московском высшем техническом училище имени Баумана. Там была собрана вся «элита» совсем еще молодой ракетной промышленности для переподготовки военных и гражданских инженеров. Мы должны были передать опыт и знания, полученные в Германии. Мне поручили читать курс «Системы управления ракетами дальнего действия». Королев для этих курсов подготовил первый систематизированный труд – «Основы проектирования баллистических ракет дальнего действия». Это было первое в нашей стране действительно инженерное руководство для проектантов.

В этих курсах никак нельзя было обойти историю и немецкие достижения. Своих-то боевых ракет, кроме «катюши», у нас еще не было. Первая «почти отечественная» ракета Р-1 должна была полететь только через год – осенью 1948 года.

Несмотря на это, курировавший Высшие инженерные курсы администратор, отводя глаза, попросил «по возможности убрать из лекций упоминания о работах немцев».

Подготавливая цикл лекций, я добросовестно описал систему управления ракеты А-4 и основную историю ее разработки. Одно из издательств по рекомендации Победоносцева приняло эту книгу к открытому изданию, и к середине 1948 года она уже была в наборе.

Неожиданно меня пригласил Победоносцев и сказал, что ему «там наверху» здорово влетело за согласие быть редактором моей книги. Издательство уже получило приказ – набор рассыпать, а все отпечатанные экземпляры рукописи уничтожить.

– Вам в особенности надо быть теперь осмотрительным и осторожным. Если у Вас есть экземпляр, отпечатанный на машинке, то спрячьте, а я доложу, что все уничтожено!

Увы, мне нечего было прятать, я все экземпляры передал в издательство.

Я очень сожалел, что вскоре пришлось расстаться с Победоносцевым. Его перевели на преподавательскую работу в только что созданную промышленную академию для руководящих кадров Министерства вооружения.

Подмосковная железнодорожная станция с поэтическим названием «Подлипки» стала нашим местопребыванием в Советском Союзе. Сюда прибыл наш спецпоезд из Германии. В аэродромных ангарах, примерно на том месте, где сейчас находится Центр управления космическими полетами, разместили собранные нами в Тюрингии ракеты А-4. Во время войны там был один из аэродромов ПВО, где базировалась истребительная авиация, охранявшая Москву. Первые годы мы пользовались этим аэродромом по его прямому назначению. Честно говоря, когда мы впервые в Подлипках увидели будущий ракетный завод, то пришли в ужас. Грязь, оборудование примитивное, да и то разграблено. По сравнению с авиационной промышленностью, откуда мы перешли, это был, так нам казалось, пещерный век. А с условиями Германии даже сравнивать не приходилось – это было несопоставимо. Королев и его окружение начали упорную борьбу за налаживание культуры производства. Надо сказать, что Устинов оказал нам в этом мощную поддержку. Он очень много сделал для становления ракетного производства и прекрасно понимал, что ракетная техника требует новых условий, более высокой культуры и технологии, чем артиллерия, на базе которой мы формировались. Но надо отдать должное и артиллерийской технологии, и производственникам, технологам, которые с энтузиазмом военного времени включились в решение наших проблем.

Нам надо было создавать свою лабораторную базу, позволявшую отлаживать и испытывать привезенные ракеты. По опыту немцев мы знали, что даже если ракета испытана где-то, а потом перевезена в другое место, то при следующих испытаниях она может и не полететь. Немецкие ракеты отказывали в большом количестве прямо на старте, если не были до конца тщательно испытаны и проверены. Поэтому мы обратили особое внимание на отладку испытаний ракет. В частности, у меня в отделе был создан соответствующий стенд, где мы отлаживали всю автоматику испытаний, а вместо «живой» ракеты был набор бортовой аппаратуры с соответствующими светопланами и с имитацией того, что должно происходить при пуске на активном участке траектории.

В Германии силами института «Нордхаузен» и затем в НИИ-88 в Подлипках были подготовлены две серии ракет по десять штук каждая. Серия «Н» была собрана нами в Германии на заводе «Клейнбодунген» и там же прошла горизонтальные испытания по технологии, принятой ранее на «Миттельверке». Серия «Т» была собрана в

Подлипках на опытном заводе НИИ-88 из агрегатов и деталей, подготовленных нами в Германии.

Двигатели для серии «Т» в 1946 году прошли огневые испытания в Леестене, но были проверены еще раз. Спаривание двигателей с турбонасосными агрегатами и парогазогенераторами требовало испытаний и паспортизации для точного определения параметров. Все это было проделано ОКБ-456 в Химках, которое возглавлял В.П. Глушко.

Аппаратура системы управления для обеих серий ракет до отправки их на полигон проходила перепроверку в НИИ-885. Этой работой руководили М.С. Рязанский и Н.А. Пилюгин.

Сложная задача решалась в МНИИ-1 Министерства судостроительной промышленности. Здесь под руководством В.И. Кузнецова и З.М. Цециора подвергались почти полной переборке гироскопические приборы «Горизонт», «Вертикант» и «Интегратор». Обычные подшипники, которыми их укомплектовывали на заводе «Цейс» в Иене, заменялись прецизионными, дополнительно балансировались роторы для уменьшения вибраций и регулировались командные потенциометры, эти, пожалуй, самые нежные элементы командных гироскопических приборов.

Много хлопот доставляло все наземное устройство.

Аппаратура «Виктория» предназначалась для коррекции полета по боку. В Германии нам не удалось ее укомплектовать в штатном виде. Поэтому в НИИ-885 под руководством М.И. Борисенко были проведены не только восстановительные работы, но и частичная разработка и изготовление недостающих узлов и антенн наземной станции управления и тщательная совместная ее отработка с бортовым приемником. Для этого были даже проведены специальные самолетные испытания на ГЦП еще до нашего прибытия туда.

Под руководством В.П. Бармина и его заместителя В.А. Рудницкого на заводе «Компрессор» ремонтировалось и проверялось все наземное пусковое и заправочное оборудование.

Наземное электрооборудование комплектовалось, перепроверялось и отправлялось на полигон заводом «Прожектор». Здесь руководил A.M. Гольцман.

В сентябре 1947 года на своем спецпоезде мы отправились в Капустин Яр, где Министерство обороны для испытаний ракетной техники создавало Государственный центральный полигон. Ехали мы с комфортом в двухместных купе. Я на верхней полке, на нижней – Кузнецов. Только Королев как технический руководитель Государственной комиссии имел купе «люкс» с небольшим залом заседаний. В отдельном купе ехал директор НИИ-88 Гонор.

В выборе места для полигона мы не участвовали – это делали сами военные. Капустин Яр – старинный городок в низовьях Волги, в пойме, которая обычно не заливается водой. Это междуречье Волги и Ахтубы. А дальше по направлению стрельбы незаселенные заволжские степи. Начальником полигона был назначен генерал Василий Иванович Вознюк.

Строительство на полигоне производилось военными строителями, которые приобрели немалый опыт на сверхсрочных стройках во время войны. Началось оно буквально на пустом месте. Офицеры кое-как разместились в небольшом городке в глинобитных хатах. Солдаты жили в палатках и землянках. Задача ввода в строй всех сооружений полигона по напряжению могла быть приравнена к военной операции.

Но в сентябре 1947 года, несмотря на всю энергию генерала Вознюка, полигон еще не был готов к испытаниям.

Первое, что мы должны были сделать, – поставить на стенд одну из ракет и провести комплексные огневые испытания. Второе – оборудовать стартовую площадку и монтажно-испытательный корпус. Мы должны были иметь бетонированную площадку, на которой устанавливался стартовый стол, и монтажно-испытательный корпус, где проходили бы испытания ракет в горизонтальном положении. Этот корпус назвали технической позицией. Необходимо было иметь несколько кинотеодолитных станций, которые должны были вести съемку пуска и полета ракеты. Полигон должен был располагать довольно большой метеорологической службой, потому что пуски надо было проводить в хорошую погоду, чтобы вести наблюдения и съемку. Для работы всех служб полигона в единой системе отсчета времени надо было организовать единую службу времени.

Для начала силы бросили на достройку стенда. Это был большой трехуровневый стенд, в конструкции которого использовался опыт Пенемюнде и Леестена. Ракета в стенде закреплялась в кардановом кольце, вывезенном из Пенемюнде. Наша задача была оборудовать его всем необходимым, поставить все пусковое, заправочное хозяйство. Огневой стенд был совсем недалеко от нашего спецпоезда. Рядом был и аэродром, где самолеты садились на грунтовую полосу. А вот стартовая площадка располагалась далековато, примерно в 5 км. Здесь начали строить и командный бункер.

Под монтажно-испытательный корпус выстроили большой деревянный барак, холодный, продуваемый. Мы начали в нем горизонтальные испытания ракеты перед вывозом ее на огневой стенд, который достраивался с помощью круглосуточного аврала военных строителей.

Наконец, вывезли ракету на огневой стенд. Но нам никак не удавалось запустить двигатель. «Зажигалки» – специальные электрические устройства, которые воспламеняют горючее, вышибало, и двигатель не запускался. Недостатки были в основном в системе пускового электрооборудования. То одно реле у нас отказывало, то другое…

Все эти случаи яростно обсуждались в «банкобусе», на заседаниях Государственной комиссии. Термин этот появился от сочетания двух слов – банк (в смысле коллективного обсуждения) и автобус. Заседали мы в разрушенном корпусе автобуса, который подтащили поближе к стенду, чтобы мы могли как-то укрыться от дождя и ветра.

Председателем первой Государственной комиссии по пускам ракет был назначен маршал артиллерии Яковлев, его заместителем – Устинов, членами комиссии – министры, заместители министров и генералы, а также заместитель Берии И.А. Серов. И все мы были, как говорится, «под колпаком». Отчитываться надо было за каждое движение.

Кажется, на третьи сутки наших страданий (а мы несколько ночей не спали в попытках запустить двигатель) рассерженный Серов обратился к нам в присутствии всей комиссии:

– Слушайте, чего вы мучаетесь?! Найдем солдата. На длинную палку намотаем паклю, окунем ее в бензин, солдат сунет ее в сопло, и пойдет ваше зажигание!

Идея была «великолепна», и, несмотря на то, что она принадлежала Серову, никто на нее не поддался.

Мы продолжали обсуждать причины отказов. В автобусе теснота, все курят, благо продувает сквозь разбитые стекла.

– Почему на этот раз не прошло зажигание, вы проанализировали? – снова вмешивается Серов.

Королев говорит, что доложить может Пилюгин, у него схема сбросила. Пилюгин объясняет:

– Да, мы нашли причину – у нас не сработало реле, которое стоит в цепи включения зажигания.

– А кто отвечает за это реле?

– Товарищ Гинзбург.

– А покажите мне этого Гинзбурга, – грозно говорит Серов.

Пилюгин опирается на плечо Гинзбурга, вжимает его в скучившуюся толпу и отвечает, что показать его невозможно.

Но надо сказать, что за все время никто из нас не пострадал, хотя «дамоклов меч» расправы висел над каждым.

Наконец из бронемашины, служившей командным пунктом, в которой находились Пилюгин, Смирницкий, Воскресенский и я, ночью запустили двигатель! Торжество было необычайное! Впервые на Государственном центральном полигоне запущен жидкостно-ракетный двигатель. Измученные, усталые вылезли из бронемашины, я вытащил обычную солдатскую флягу, наполненную чистым спиртом, и угостил весь экипаж нашей бронемашины. Таким образом, это был первый тост, который мы подняли за удачный запуск ракеты, пока еще на стенде.

Экипаж бронемашины первого пуска в Капустином Яре. Слева направо А.М.Гинзбург, Б.Е.Черток, Н.А.Пилюгин, Л.А.Воскресенский, Н.Н.Смирницкий, Я.И.Трегуб. 18 октября 1947 года

Больше огневых пусков на этом стенде мы не проводили, время на это не тратили, а переключились на подготовку и пуск ракет со стартовой площадки.

На стартовую позицию мы ездили не так, как сейчас, по роскошной бетонной дороге, а на американских «виллисах» по пыльным дорогам, и нашим любимым гимном была песня «Эх, дороги, пыль да туман…»

Очень мучила нас осенняя погода, и самыми популярными людьми тогда были метеорологи. Причем по двум причинам: во-первых, от них ждали разрешения на пуск, а во-вторых, в составе этой службы было много девушек, что несколько скрашивало наши тяжелые будни.

Стартовая команда в своей военной части была укомплектована в основном военнослужащими бригады особого назначения, сформированной в Германии. Ее личный состав проработал с нами в институтах «Рабе» и «Нордхаузен» практически весь 1946 год, и каждый офицер знал свое дело. Но так как испытания были совместными – промышленности и военного ведомства, то в стартовую команду включили наиболее подготовленных специалистов из промышленности, а командование было совместным. Так, от военных стартовую команду возглавил инженер-майор Я.И. Трегуб, а от промышленности – Л.А. Воскресенский.

На пусках ракет А4 в Капустином Яре. Слева направо: первый ряд: М.И Лихницкий, Н.А. Пилюгин, Г.А.Тюлин, Н.Н.Хлыбов, С.С.Лавров; второй ряд: М.С.Рязанский, В.П.Бармин, С.П.Королев, С.И.Ветошкин, Л.М.Гайдуков, В.И.Кузнецов; третий ряд: третий слева Д.Д.Севрук и далее Б.Е.Черток, М.И.Борисенко, Л.А.Воскресенский, В.А.Рудницкий. 1947 год

К сожалению, наши работы на стартовой позиции начались с трагической гибели одного из лучших офицеров БОН, работавшего с нами в Германии. Капитану Киселеву поручили проверить удобство обслуживания приборного отсека, находившегося в самой верхней части корпуса ракеты. Тогда первую ракету с помощью немецкого установщика «Майлервагена» установили на стартовый стол, на головной части ракеты закрепили изобретенную уже нашими конструкторами навесную люльку. Для проверки ее надежности Киселев решил на ней попрыгать. Крепление не выдержало. Офицер, прошедший всю войну, сорвался с высоты 12 метров и упал на бетон первой ракетной стартовой площадки. Он скончался в полигонном госпитале через 3 часа.

Непосредственно пуск производило «огневое отделение», в которое вошли инженер-капитан Н.Н. Смирницкий, Л.А. Воскресенский,

Н.А. Пилюгин и я. В то время бетонированный безопасный бункер на стартовой позиции еще не был построен и все пуски производились из немецкого «панцервагена» – бронемашины, штатной принадлежности немецких боевых стартовых позиций.

Первый пуск был осуществлен 18 октября в 10 часов 47 минут. Это была ракета серии «Т». Я при пуске находился в бронемашине и был лишен возможности впервые насладиться зрелищем стартующей ракеты, которое никогда и никого не оставляет равнодушным. Погода была вполне приличная, и полигонными средствами удалось проследить активный участок. Ракета пролетела 206,7 км и уклонилась влево почти на 30 км. На месте падения обнаружить большую воронку не удалось. Как показал последующий анализ, ракета разрушилась при входе в плотные слои атмосферы.

Для второго пуска также использовали ракету серии «Т». Его осуществили 20 октября. Еще на активном участке сразу зафиксировали сильное отклонение ракеты влево от «провешенной» трассы. С расчетного места падения докладов не поступало, а полигонные наблюдатели не без юмора доложили: «Пошла в сторону Саратова». Через пару часов срочно собралась Государственная комиссия. И на заседании Государственной комиссии Серов выговаривал нам:

– Вы представляете, что будет, если ракета дошла до Саратова. Я вам даже рассказывать не стану, вы сами можете догадаться, что произойдет с вами со всеми.

Мы быстро сообразили, что до Саратова много дальше 270 км, которые ракета должна была пролететь, поэтому не очень волновались.

Потом оказалось, что она благополучно одолела 231,4 км, но отклонилась влево на 180 км. Надо было искать причину. И тут, как это ни было обидно для нас, Устинов принял решение – посоветоваться с немцами. К работе были привлечены немецкие специалисты, которых вывезли из Германии. Наиболее квалифицированные из них были на полигоне и жили с нами в спецпоезде. До этого доктор Магнус, специалист в области гароскопии, и доктор Хох, знаток в области электронных преобразований и в области управления, сидели на полигоне без особого дела. Устинов сказал им: «Это ваша ракета, ваши приборы, разберитесь. Наши специалисты не понимают, почему она ушла далеко в сторону».

Немцы засели в вагон-лабораторию и начали экспериментировать с полным набором всех штатных приборов управления. У нас там были вибростенды. Поставили гироскоп на вибростенд, подключили его на усилитель-преобразователь, с которого шли команды от гироприборов, включили рулевые машины и таким образом смоделировали весь процесс в лабораторных условиях. Удалось показать, что в определенном режиме за счет вибрации может возникать вредная помеха полезному электрическому сигналу. Рецепт – надо поставить фильтр между гироскопическим прибором и усилителем-преобразователем, который будет пропускать только полезные сигналы и отсекать вредные «шумы», возникающие из-за вибрации. Фильтр был тут же рассчитан самим доктором Хохом, все необходимые для него детали нашлись в нашем запасе. Поставили фильтр на очередную ракету, и эффект сказался сразу – по боку отклонение было небольшим.

Монумент на месте первого пуска из Капустина Яра

Устинов на радостях приказал выдать каждому немецкому специалисту и их помощникам огромные по тем временам премии – по 15 тысяч рублей и канистру спирта на всех. Сами они, конечно, справиться с ней не могли и щедро поделились с нами. Мы дружно отметили успешный запуск. Авторитет немецких специалистов, которых до этого ценили только «технари», сразу вырос в глазах Государственной комиссии.

Всего мы запустили одиннадцать немецких ракет, и пять из них дошли до цели. Надежность ракет была примерно такой же, как у самих немцев во время войны.

Из одиннадцати пущенных ракет пять были собраны в «Нордхаузене», шесть – на заводе № 88. Но агрегаты и детали – все было немецкое. И те и другие оказались одинаково ненадежными.

Пуск ракет А-4 осенью 1947 года был своеобразным итогом нашей полуторалетней деятельности в Германии. Напряженная работа в Германии в период 1945-1946 годов с привлечением немецких специалистов позволила сэкономить колоссальные средства и время для становления нашей отечественной ракетной техники. Летные испытания 1947 года показали, что советские специалисты, военные и гражданские, овладели основами практической ракетной техники, получили опыт, необходимый для форсированного перехода к уже самостоятельному дальнейшему развитию этой новой перспективной области человеческой деятельности.

Много лет спустя на месте первой стартовой позиции 1947 года в виде памятника была установлена ракета Р-1 – по внешнему виду точная копия А-4. К этой задаче – созданию отечественных ракет – мы, обогащенные опытом испытаний А-4, и перешли сразу по возвращении из Капустина Яра, как говорится, не переводя дыхания.

Слишком много недостатков мы обнаружили в процессе подготовки и проведения пусков. Каждый из этих недостатков, каждое замечание и аварию при пусках следовало тщательно проанализировать и принять решение, какие доработки необходимы при создании своей отечественной ракеты Р-1.

Испытания принесли и другие безусловно положительные результаты.

Во– первых, объединение в единый коллектив всех служб на полигоне в процессе проведения летных испытаний позволило практически «притереться» друг к другу и людям, и организациям. Организационный опыт осуществления столь сложных мероприятий иногда оказывается столь же ценным, как и научно-технические достижения.

Во– вторых, участие в Государственной комиссии высоких военных начальников и руководителей ряда министерств определенным образом повлияло на их «ракетное мировоззрение». Теперь уже не только главные конструкторы и все их соратники, но и те, от кого мы непосредственно зависели, поняли, что ракета -это не просто управляемый снаряд. Ракетный комплекс – это большая и сложная система, требующая нового системного подхода на всех этапах своего жизненного цикла: при проектировании, разработке, изготовлении, испытаниях. При таком подходе не должно быть главных и мелких задач, в системе все должно быть подчинено интересам достижения единой конечной цели.

В этой связи вспоминаю такой ставший впоследствии поучительным анекдотом эпизод из заседаний Государственной комиссии.

При разборе очередного неудачного пуска было установлено, что наиболее вероятной причиной является отказ одного из многоконтактных реле, находящихся в бортовом главном распределителе.

Устинов, на правах головного министра и заместителя председателя Госкомиссии, обратился к заместителю министра Воронцову, ведавшему ракетной техникой в МПСС:

– Как твои люди не доглядели и не проверили каждый контакт?

Воронцов обиделся и возразил:

– На борту девяносто реле и на земле двадцать три, за всеми не углядишь. Да и велика ли беда, подумаешь, одно реле отказало!

Какой тут поднялся шум! Это было хорошее возмущение, свидетельствующее о постепенном проникновении в сознание нового системного мышления.

В– третьих, на полигоне вместе работали и жили руководители и специалисты разных уровней. Им предстояло в будущем осуществлять общегосударственные программы огромных масштабов. Здесь не только складывалось понимание трудностей друг друга, но и укреплялись товарищеские отношения, а часто возникала и настоящая мужская дружба независимо от ведомственной принадлежности. В работе, которая нам предстояла впереди на много лет, это имело огромное значение.

Наконец, в-четвертых, в процессе первых полигонных испытаний организационно окреп неформальный орган – Совет главных конструкторов во главе с Сергеем Павловичем Королевым. Авторитет этого Совета как межведомственного, не административного, а научно-технического руководства для всей последующей нашей деятельности имел решающее значение.