Роль основной научно-технической, проектно-конструкторской и производственно-технологической базы ракетной отрасли отводилась Государственному союзному научно-исследовательскому институту № 88 Министерства вооружения – НИИ-88. Эта организация, созданная в 1946 году, существует по сей день, но именуется по-новому – Центральный научно-исследовательский институт машиностроения (ЦНИИМаш).

На следующий день после приезда из Германии, доехав на электричке до Подлипок, я впервые явился в НИИ-88.

Пройти на территорию без пропуска я не мог и поэтому зашел к заместителю директора по кадрам и режиму – полковнику госбезопасности Ивашникову. «Приказ о Вашем назначении у меня есть. Но порядок есть порядок. Получите и заполните, как положено, анкеты, принесите две фотокарточки. После сдачи анкет Вам дадут пока временный пропуск свободного прохода, а потом – как будет угодно директору».

Так мой первый рабочий день ушел на заполнение анкет в двух экземплярах и писание автобиографии. Только на следующий день я предстал перед своим непосредственным начальником – Победоносцевым. Его кабинет находился в старом здании бывшего заводоуправления артиллерийского завода № 88. Это здание еще дореволюционной постройки толщиной стен и добротностью напоминало монастырские строения. Победоносцев очень обрадовался, что я наконец появился, пожаловался тут же, что по моим делам к нему все время обращаются, а у него и так дел невпроворот, и повел представлять меня директору Гонору.

Директор НИИ-88 Л.Р.Гонор. 1946 год

Гонора до этого я видел только один раз в Германии, когда он приезжал к нам в составе комиссии маршала Яковлева. Он был в форме генерал-майора инженерно-артиллерийской службы. От многих других боевых генералов его отличала звезда Героя Социалистического Труда, медаль лауреата Сталинской премии и три ордена Ленина.

Теперь, когда мы вошли в его большой кабинет, обставленный тяжелой, под старину, мебелью, он был тоже в генеральской форме, но из всех наград только со звездой Героя. Мы, бывшие авиационные работники и еще не достигшие зрелости ракетчики, заведомо скептически относились к «артиллеристам» и считали, что из всех вооруженцев нас понимает только Устинов. Тем не менее с Гонором надо будет работать непосредственно и, видимо, долго. Поэтому я настроился на покорное поведение, приготовившись выслушать руководящие указания. Но последовали простые вопросы: Как доехали? Как у Вас с жильем? Были ли уже в своем отделе? Он явно обрадовался, что я не прошу квартиры в Подлипках. Закурил «Казбек» и протянул мне коробку, к явному неудовольствию некурящего Победоносцева. Перейдя на текущие деловые темы, Гонор дал понять, что мне следует быстро организовать работу отдела, в который непрерывно поступают новые специалисты, и помочь Победоносцеву разобраться с трудоустройством немцев. Он сказал, что идет усиленное строительство для их переселения на остров Городомля, а пока вот уже три месяца они живут в ближайших санаториях и домах отдыха – очень много транспортных и бытовых забот.

«Впрочем, – пожаловался Гонор, – со своими – вашими друзьями – хлопот больше, чем с немцами». Но развивать эту тему не стал. Когда вернулись к Победоносцеву, он разъяснил, что Королев и Мишин, особенно последний, с первых дней повели атаку на Гонора, пытаясь выйти из подчинения начальника СКВ Тритко, но структура НИИ-88 утверждена Устиновым, все сделано в согласии с аппаратом ЦК и Гонор тут ничего изменить не имеет права. «Но работать с ним можно, человек он разумный и здравомыслящий, а Сергей зря задирается там, где надо подождать». Я впервые услышал неодобрение по отношению к агрессивному поведению Королева.

В дальнейшем у меня сложились вполне рабочие, деловые отношения с Гонором, хотя однажды он даже объявил мне приказом строгий выговор. В этом случае речь шла о пожаре в воскресный день в моем отделе. Пожар был пустяковый, но время не пустяковое. Опытный Гонор подписал приказ еще до выяснения причин, а по «кремлевке», докладывая дежурному по министерству, сказал: «Пожар ликвидирован, виновные наказаны». Заставив меня расписаться на приказе, он пояснил: «Лучше получить от меня строгий выговор, чем ждать приказа по министерству о снятии с работы. Если у Вас кто провинится, наказывайте сами и быстро, чтобы доложить, что „причины выяснены, виновные наказаны“. Тем самым вы выиграете время». Обижаться было не на что. Это был урок административного руководства.

Судьба Гонора после назначения директором НИИ-88 сложилась трагически. Поэтому я позволю себе сделать отступление от хронологии, рассказав о нем более подробно.

Гонор окончил тот же Ленинградский военно-механический институт, что и Устинов. Вообще этот институт был кузницей производственно-технической интеллигенции для Наркомата вооружения. Он получил назначение на завод «Большевик», где быстро продвинулся от мастера до главного инженера. Так он стал фактически заместителем Устинова, который был директором завода. Личные качества главного инженера способствовали выполнению очередного сталинского задания по освоению новых артиллерийских систем для военно-морского флота. За это завод, Устинов и Гонор получили первые ордена Ленина.

В 1938 году тридцатидвухлетнего Гонора из Ленинграда перебрасывают в Сталинград директором другого крупного артиллерийского завода «Баррикады». «Баррикады» специализировались на выпуске 406-мм орудий для башенных установок линкоров и сверхмощных сухопутных пушек и гаубиц калибром от 122 до 305 мм. Завод провалил реконструкцию, и Гонор должен был вытащить его из прорыва.

Он вывел завод из прорыва. Здесь, в Сталинграде, он во время Великой Отечественной войны проявил истинный героизм, и летом 1942 года ему в числе первых шести руководителей военной промышленности присвоили звание Героя Социалистического Труда. Но во время сражений завод «Баррикады» был полностью разрушен, и Гонора перебрасывают в Свердловск на создаваемый при Уралмаше артиллерийский завод № 9. За успешную деятельность в этот период он награждается Сталинской премией первой степени, еще одним орденом Ленина и орденом Кутузова первой степени. Но самое для него радостное, что в 1945 году он был возвращен в Ленинград и стал директором завода «Большевик», с которого начал свой трудовой путь.

Видимо, раскладывая кадровый пасьянс в поисках будущего директора НИИ-88, Устинов исходил из того, что, во-первых, это должен быть человек безусловно преданный ему лично. Во-вторых, способный организатор, прошедший хорошую производственную школу, «огонь, воду и медные трубы». И, в-третьих, его кандидатуру должен поддержать партийный аппарат ЦК, а может, и лично Сталин. Послевоенный 1946 год ознаменовался очередным подъемом антисемитских настроений по директивам сверху. Но это пока что были программные призывы для толпы, которой за время войны овладели антинемецкие, но отнюдь не антисемитские настроения. В оборонной и, в частности, атомной промышленности Сталин и Берия не только терпели, но оберегали талантливых евреев Харитона, Зельдовича и многих других. Их охраняли почти как членов правительства.

Устинов рисковал, но решился – поставил на Гонора и выиграл. Перед сорокалетним инженером-генералом, облеченным доверием Сталина, покровительством Устинова, имеющим выдающиеся заслуги и способности, открывалась блестящая перспектива руководителя первого советского ракетного центра. В его распоряжение поступали кадры ракетчиков, которых Устинов уговорил перейти к нему на работу. Он получил задание уже в 1947 году начать полигонные испытания немецких ракет А-4, а в 1948 году – создать отечественную ракету Р-1. В помощь из Германии привезли более сотни немецких специалистов и разрешили создать на острове озера Селигер немецкий филиал НИИ-88, разрешили набор молодых и демобилизуемых из армии специалистов, прием на работу ученых на любых условиях по совместительству из высших учебных заведений. Гонор, став директором, сразу создал научно-технический совет, в состав которого входили уже имеющие громкие имена ученые страны.

Будучи артиллеристом, Гонор общался с очень узким кругом ученых и военачальников. Теперь десятки ранее незнакомых ему, но крайне влиятельных людей просили разрешения посетить его институт и посмотреть ракеты.

Для встреч и демонстраций новой техники цеха и интерьеры старого артиллерийского завода были совершенно непригодны. Надо было срочно строить чистый сборочный цех и высотку для вертикальных испытаний ракет, демонстрационные лаборатории, в которые не стыдно привести высоких гостей и показать, что прошел всего год после постановления, а институт уже есть. Ведь смог же Дорнбергер на голом месте создать всемирно известный теперь центр Пенемюнде. Кроме того, Гонор должен был помнить, что НИИ-88 – это головной институт новой отрасли, он должен объединять идеи и результаты производства двигателистов, управленцев, химиков, металлургов, машиностроителей.

Такие руководители, как Гонор, во время войны поистине совершали подвиги на производственно-технологическом фронте. За срыв плана по выпуску вооружения директору и главному инженеру завода грозил трибунал. Руководители его ранга приучены были работать с полной отдачей физических и духовных сил, профессиональных знаний. Совершенно не допускалась некомпетентность. Они контролировались жестко сверху и просвечивались коллективом снизу. Коллектив прощал требовательность, даже жесткую, если его руководитель был требователен к себе, интересовался всем, что касалось условий жизни людей, проявлял чуткость и человечность. Не каждый директор обладал этими качествами.

Теперь от Гонора требовалась еще компетентность в совершенно новой области. Здесь он не мог рассчитывать на свой запас знаний и богатый производственный опыт. Не единожды при деловых встречах с ним он просил меня рассказать или прояснить многие непонятные ему проблемы управления ракетами. Гонор очень помог при создании первой в нашей практике лаборатории комплексных испытаний со штатной испытательно-пусковой аппаратурой, штатным бортовым оборудованием и большим демонстрационным светопланом, имитирующим процесс пуска ракеты.

Эта лаборатория стала нашей гордостью уже к концу 1947 года и послужила Устинову поводом для приглашения в НИИ-88 высших руководителей армии, участвовавших в очередной сессии Верховного Совета СССР. Я в первый раз оказался в роли рассказчика для компании таких знаменитых военачальников. Приехали маршалы Жуков, Рокоссовский, Конев, Баграмян, Василевский, Говоров, Соколовский, Воронов и генералы армии, которых сейчас уже не рискую перечислить.

Мы с начальником лаборатории Эмилем Бродским с раннего утра проверяли весь комплекс, и тем не менее при каждом очередном цикле происходил какой-нибудь сбой. Сказывался знаменитый закон «визит-эффекта «.

Лаборатория оказалась тесной, когда блестящая, при всех орденах и медалях, компания заполнила не рассчитанное на такое количество гостей помещение.

Объяснения начал Устинов. С трудом ко мне, стоящему у пульта, протолкались Гонор и Королев. Оба хотели перехватить инициативу доклада у Устинова. Но он неожиданно сказал:

– А теперь наш специалист товарищ Черток продемонстрирует процесс пуска ракеты.

Маршалы и генералы во время речи Устинова явно начали скучать, и я сразу перешел к демонстрации, сопровождая ее комментариями:

– Система пуска автоматизирована. Внимание! Ставлю ключ на старт! При этом смотрите на светоплан, вот что происходит. Я контролирую процесс по транспарантам, и, если допустил ошибку, система не пойдет на ошибочный пуск. Автоматика приведет все в исходное положение.

Действительно, волнуясь, я что-то не то сделал, Бродский не успел меня поправить, огни светоплана погасли.

– Я продемонстрировал, что система имеет «защиту от дурака». А теперь повторяем попытку пуска ракеты.

Теперь я собрался, Бродский понял ошибку и строго следил за моими движениями. На светоплане загорелся парогазогенератор, начал светиться турбонасосный агрегат, зажигание, есть предварительная, есть главная! Я с воодушевлением объяснил, что сработал контакт подъема и теперь «вот видите, двигатель дает факел полной тяги – идет полет! Через 60 секунд, без нашего вмешательства, двигатель будет выключен». Все прошло блестяще.

Тем не менее, вместо положенной благодарности Рокоссовский с хитрой улыбкой громко заявил:

– А насчет «защиты от дурака» – это вы нас разыграли. Я опешил, но Устинов не растерялся:

– Нет, товарищ маршал, тут все было продемонстрировано без обмана. Я все сам не единожды проверял и здесь, и на полигоне.

Маршалы заулыбались и стали выходить из лаборатории, им надо было еще посмотреть ракету в сборочном цехе.

Бродскому я сказал:

– Когда сидел на первом пуске в бронемашине, у меня спина была сухая, а сейчас мокрая.

Он рассмеялся:

– У меня тоже.

Вот каких гостей должен был принимать директор Гонор. Но в этом случае роль хозяина взял на себя сам Устинов. Правда, потом он Гонору учинил разнос, что по дороге к сборочному цеху была грязь. Что было делать – была глубокая осень, а вместо снега шел нудный дождик. Но в сборочном цехе, не в пример заводам, на которых изредка во время войны бывал кто-то из маршалов, уже работали в белых халатах.

Белые халаты на артиллерийском заводе – это был нонсенс. Постепенно наступал перелом в психологии работников завода.

По отношению к заводу Гонор проявлял требовательность куда более жесткую, чем к научно-конструкторской интеллигенции. Производство – освоение новых технологических процессов, установка и перепланировка оборудования – это была его стихия. Руководители его уровня в предвоенные и военные годы прошли такую «промакадемию» и попадали в такие ситуации, что никакие учебные программы вузов предусмотреть этого не могли.

В 1947 году Гонор поставил две задачи. Во-первых, освоить технологию чистой сборки и испытаний ракет из деталей, подготовленных нами и доставленных из Германии. Это была задача того самого нового сборочного цеха, где впервые появились белые халаты. Во-вторых, начать освоение изготовления ракет из отечественных материалов по чертежам, которые с опозданием, но начало подавать СКВ, и главными среди них были чертежи ракеты Р-1, которые выпускал отдел № 3, возглавлявшийся Королевым.

В 1947 году для участия в испытаниях немецких ракет и в 1948 году для участия в испытаниях первой серии ракет Р-1 Гонор вместе с нами выезжал на ГЦП в Капустин Яр. Здесь он был первый ответчик перед Государственной комиссией при обнаружении производственных дефектов ракет. Но самым трудным было для него обеспечение быта всего высокого начальства, которое не желало зависеть в этом отношении от начальника полигона генерала Вознюка и рассчитывало на всемогущего богатого директора НИИ-88.

Отношения Гонора и Королева были сложными. Формально Гонор не был непосредственным начальником Королева. Между ними стоял еще начальник СКВ Тритко, бывший соратник Гонора по сталинградским «Баррикадам». Но королевский характер, его честолюбие не могли вынести двух руководителей-артиллеристов. Возникали конфликты, зачастую по непринципиальным и несущественным вопросам. По проблемам проектирования, новых предложений и взаимоотношений со смежными главными конструкторами Королев в нарушение субординации иногда обращался через головы Тритко и Гонора к Ветошкину, Устинову, другим главным. Это вызывало раздражение. Гонор не раз, зная о взаимоотношениях Победоносцева и моих с Королевым, обращался к нам с просьбой: «Вы же лучше меня знаете его характер. Поговорите с ним. Зачем нам эти ссоры». Но наша помощь в улаживании конфликтов по поводу требований Королева о предоставлении большей самостоятельности, создании своего опытного цеха, преимуществах в наборе специалистов и так далее не могла быть эффективной. Были ведь еще главные конструкторы большой номенклатуры зенитных ракет, которые ревностно следили за действиями Гонора и Победоносцева.

Всякая помощь отделу № 3 могла рассматриваться как ущемление их интересов. Шли жалобы в партком и даже Мытищинский горком партии.

Учитывая особую государственную важность решаемых задач, для руководства партийной организацией НИИ-88 по опыту военного времени был прислан парторг ЦК ВКП(б) вместо обычно избираемого секретаря парткома. Гонор должен был искать с ним общий язык. Это было гораздо труднее, чем на заводах во время войны, когда всех объединяла единая производственная программа и единый лозунг: «Все для фронта, все для победы».

Партийные конференции и всякого рода партхозактивы, а затем партсобрания в отделах в те годы были одним из действенных методов общения руководителей с массами и обратного контроля – коллектива над руководителями. В обязанности директора входили не просто выступления на таких сборах с постановкой задач, но обязательна была критика действий и поведения руководителей. Как правило, Гонора обвиняли в недостаточной требовательности по отношению к беспартийному Королеву. Гонор был достаточно умен, чтобы не перегибать палку критики сверху, тем более, что общая партийная атмосфера становилась все более тяжелой. Разворачивалась уже не локальная, а широкая кампания антисемитской направленности под лозунгом борьбы с «безродными космополитами». Чем больше действительных заслуг и высоких наград было у очередной жертвы этой кампании, тем эффективнее выглядела победа идейных борцов за генеральную линию партии.

Гонор во время войны был членом президиума Советского антифашистского еврейского комитета. Когда появилось сообщение о «несчастном случае» с Михоэлсом, который возглавлял этот комитет, Гонор во время одной из деловых встреч проговорился: «Это очень большое несчастье. Имейте в виду, что теперь начнется чистка и в нашем министерстве. Наш институт слишком на виду. Очень завидная и перспективная тематика. Устинов нас прикрыть не сможет».

Действительно, в 1950 году Гонора сняли с должности директора НИИ-88 и отправили директором артиллерийского завода в Красноярск.

В январе 1953 года во времена знаменитого «дела врачей» Гонора арестовали. Правда, ему не предъявляли обвинения в преднамеренном убийстве Горького или Куйбышева. Почти одновременно был арестован и маршал артиллерии, наш покровитель Яковлев и ряд сотрудников ГАУ. Их обвиняли в преднамеренном вредительстве при

производстве новых автоматических зенитных пушек конструкции Грабина. Все они были спасены смертью Сталина. Гонор был полностью реабилитирован. Ему вернули все награды и назначили директором филиала ЦИАМ в Тураево – это в Люберцах под Москвой.

Какой логикой руководствовались во многих подобных случаях высшие наши руководители, объяснить трудно.

Специалист в области технологии артиллерийского производства стал директором крупнейшего в Европе, а в те годы, может быть, и в мире ракетного научно-исследовательского центра. Четыре года руководящей работы на ракетном поприще дали умному и богатому опытом Гонору очень много ценных знаний, связей, знакомств и позволили бы использовать его с наибольшей пользой именно в этой отрасли.

Но отдел оборонной промышленности ЦК решил, что надо укреплять опытными кадрами базу авиационного моторостроения. И вот Гонор должен был снова начинать с нуля, изучать технику новейшего авиамоторостроения. Но здоровье было уже подорвано. Развилась гангрена конечностей, ему ампутировали пальцы. 13 ноября 1969 года Гонор умер в возрасте 63 лет.

В подмосковном Калининграде, для которого он сделал очень много в самые трудные первые послевоенные годы, его имя практически забыто.

Вероятно, не без подсказки аппарата ЦК партии Устинов утвердил структуру НИИ-88 такой, что место, занимаемое Королевым в служебной иерархии, было весьма невысокое – он всего только начальник отдела. А отделов в новом НИИ в 1947 году уже насчитывалось более двадцати пяти.

С первых дней начала работы Королева в новом НИИ его стремление к единоличной власти и расширению сферы деятельности вызывало конфликты с административным и партийным руководством.

В Германии Королев был главным инженером института «Нордхаузен» и ему подчинялись Глушко, Рязанский, Пилюгин, Кузнецов и многие другие гражданские и военные специалисты.

По возвращении в Союз Королеву решили такой воли и власти не давать. Теперь Глушко, Рязанский, Бармин, Кузнецов, Пилюгин по служебной «табели о рангах» стояли значительно выше Королева, потому что они были руководителями либо первыми заместителями руководителей союзных предприятий – институтов с опытными заводами.

Государственный союзный НИИ-88 по своей структуре состоял из трех крупных блоков: СКВ – специального конструкторского бюро, блока тематических научно-исследовательских и проектных отделов и большого опытного завода.

Начальником СКВ был назначен К.И. Тритко, бывший главный инженер артиллерийского завода. Тритко был типичным административным руководителем артиллерийского производства военного времени, с ракетной техникой и наукой до назначения в НИИ-88 он не соприкасался.

В СКВ входили проектно-конструкторские отделы, возглавлявшиеся главными конструкторами ракетных систем, со следующими задачами:

отдел № 3 (главный конструктор С.П. Королев) – проектирование баллистических ракет дальнего действия Р-1 и Р-2 и воспроизводство немецкой ракеты А-4;

отдел № 4 (главный конструктор Е.В. Синильщиков) -проектирование управляемых зенитных ракет дальнего действия с головкой самонаведения (Р-101) и доработка трофейной ракеты «Вассерфаль», так и не доведенной немцами до сдачи на вооружение;

отдел № 5 (главный конструктор С.Е. Рашков) – проектирование управляемых зенитных ракет Р-102 среднего радиуса действия и воссоздание немецких ракет «Шметтерлинк» и «Рейнтохтер»;

отдел № 6 (главный конструктор П.И. Костин) – проектирование неуправляемых твердотопливных и жидкостных зенитных ракет Р-103, Р-110, дальностью по высоте до 15 км, в том числе на базе не доведенной до принятия на вооружение немецкой твердотопливной ракеты «Тайфун»;

отдел № 8 (главный конструктор Н.Л. Уманский) – специальный отдел ЖРД, на высококипящих окислителях для зенитных ракет с испытательной станцией и экспериментальным цехом;

отдел № 9 (главный конструктор A.M. Исаев) – отдел ЖРД для зенитных ракет. Этот отдел был создан в 1948 году на базе коллектива, переведенного из НИИ-1.

Здесь делаю отступление, чтобы сказать, что Исаев, покинув институт «Рабе» в конце 1945 года, вернулся на родной завод № 293 в Химки. Завод к этому времени стал филиалом НИИ-1 Министерства авиационной промышленности.

НИИ– 1 был создан на базе НИИ-3 -бывшего РНИИ в Лихоборах. До сих пор на главном корпусе этого исторического института, в котором работало так много «врагов народа», красуется маскировавшая некогда сущность деятельности этого заведения надпись: «Всесоюзный институт сельскохозяйственного машиностроения».

Дело в том, что это здание действительно строилось для Института сельскохозяйственного машиностроения. Но когда в 1933 году по настоянию Тухачевского произошло слияние ленинградской ГДЛ и московской ГИРД, им отдали это здание под Реактивный научно-исследовательский институт.

Весной 1947 года, когда я уже с головой ушел в организационное становление НИИ-88, меня разыскал Исаев. Он был в самом мрачном настроении. Поведал, что наш любимый «патрон» Болховитинов как научный руководитель НИИ-1 не поладил с руководством министерства, махнул рукой на всю ракетную перспективу и возвращается в авиацию – заведующим кафедрой проектирования в Военно-воздушную академию имени Жуковского. В НИИ-1 приходит новое руководство из ЦАГИ – Мстислав Келдыш. «Он в ЖРД ничего не понимает, и мне там делать нечего».

Я рассказал Исаеву о перспективах НИИ-88, всячески расхваливал отношение к нашей работе министра Устинова, которого Исаев еще не знал, Ветошкина и директора Гонора. «Ну, а Победоносцева ты прекрасно знаешь, он наверняка поддержит твой переход!»

Исаев умел принимать радикальные решения. В жизни и личной, и служебной он не боялся резко «переложить руль», если приходил к выводу об ошибочности старого курса. «Пуля в лоб! Как же я раньше не додумался? Чего я медлил и ждал?»

Он начал энергично действовать, и в результате в 1948 году появился приказ двух министров о переводе всего коллектива Исаева из Химкинского филиала НИИ-1 (завод № 293) в НИИ-88.

Это решение определило дальнейшую судьбу Исаева и многих его соратников. В НИИ-88 Исаеву была создана экспериментальная база. Он быстро захватил всю тематику по ЖРД малой тяги на высококипящих компонентах для зенитных ракет, ракет средней дальности, а впоследствии и морских. В 1956 году Исаев выделился из НИИ-88 в самостоятельное «КБ химического машиностроения», ставшее одной из осыпанных наградами ведущих фирм страны по ракетному двигателестроению.

Но вернемся к структурам 1946-1947 годов. Перечень работ СКВ НИИ-88, учитывая всевозможные модификации, превосходил всю тематику Пенемюнде! И все это было подведомственно одному начальнику, чистому «пушкарю», – Карлу Ивановичу Тритко.

Формально Королев был ему подчинен, так же как и другой начальник отдела – Костин, который в 1946 году в Германии на вопрос Устинова при осмотре Фау-2: «Ну, Павел Иванович, ты такую ракету сделать можешь?», – смело ответил:

– Конечно, Дмитрий Федорович, если мне дадите человек десять электриков.

– Ну ты, я смотрю, смелый человек, – засмеялся Устинов.

Главные конструкторы СКВ Синильщиков, Костин, Рашков

– бывшие артиллеристы, были по духу ближе и роднее Тритко, чем загадочный первое время Королев. К тому же у Королева такое прошлое – если его прижимать, то, вероятно, никто за него не заступится. Оказывается, заступились. Много, много позднее выяснилось, что в 1946 году перед выпуском приказа о назначении Королева на должность главного конструктора баллистических ракет дальнего действия предлагалась более покладистая и чистая кандидатура Синильщикова. На Устинова давили, и он было заколебался: а зачем брать варягов, если есть свои проверенные кадры. Но и здесь не последнюю роль сыграл Гайдуков. Он хорошо знал сложную структуру аппарата и личных взаимоотношений, управляющих расстановкой фигур. Сделал все, чтобы не было допущено роковой ошибки, и приказ о назначении Королева был подписан.

Второй крупной структурной единицей в НИИ-88 был блок научных отделов, подчиненных главному инженеру Победоносцеву. Основными были:

отдел «М» – материаловедения (начальник В.Н. Иорданский);

отдел «П» – прочности (начальник В.М. Панферов);

отдел «А» – аэродинамики и газодинамики (начальник Рахматулин);

отдел «И» -испытаний (начальник П.В. Цыбин);

отдел «У» -систем управления (начальник Б.Е. Черток).

Получив отдел вместе с должностью заместителя главного инженера, я чувствовал себя в какой-то мере независимым и по многим вопросам выходил прямо на директора Гонора, в министерство на Ветошкина или в аппарат Комитета № 2. Это дало возможность уже к концу 1947 года создать при отделе хорошо оснащенный и укомплектованный квалифицированными рабочими опытный цех, специальное приборное конструкторское бюро и многочисленные специализированные лаборатории.

Основной проблемой были кадры. Министерство не скупилось на посылку к нам молодых специалистов и поощряло перевод специалистов с других предприятий.

В декабре 1947 года после нашего возвращения из Капустина Яра, где прошли первые стрельбы ракетами А-4, министр Устинов поручил Гонору собрать партийно-хозяйственный актив всего НИИ-88. В клубе бывшего завода № 88 собралось более тысячи человек. После краткого отчета Гонора о состоянии дел в НИИ-88 Устинов выступил с резкой критикой руководства и особенно опытного завода за медленную реконструкцию, грозившую срывом графика работ по созданию первой серии ракет Р-1.

Во время его речи ему подали записку, которую он огласил: «Товарищ Устинов, вы в своем выступлении похвалили Чертока за организацию работ по системам управления. Но своими успехами Черток обязан вам. Вы ему помогаете больше, чем другим. Помогите другим, и у них дела пойдут».

Зачитав записку, Устинов ответил: «Здесь нет подписи. Но нетрудно догадаться, что автор – один из тех, кого сегодня критикуют. Я Чертоку помогаю только потому, что вижу: у него дела идут и он сложные задачи решает. Я обещаю помогать каждому, кто хорошо организует работу. А кто все равно проваливает дело, зачем же ему помогать. Его надо снимать с работы».

Труднее всего обстояли дела с освоением ракетной техники на заводе. Завод был третьим и во многом определяющим структурным блоком НИИ-88. Заводские кадры – руководители и рабочие – были воспитаны на традициях артиллерийского производства, мы шутили: «петровско-демидовская технология «.

В 1941 году основная часть артиллерийского завода № 88 была эвакуирована. В Подлипках велись в основном ремонтные работы вооружения. К концу войны завод частично восстановился и было организовано серийное производство автоматических зенитных пушек. Заводским кадрам предстояло переучиваться.

Новая техника требовала системного подхода не только при проектировании, но и при организации производства. Весь процесс создания ракеты от идеи через технологию завода до полигонных испытаний должен исходить из принципов единства и взаимосвязи в работе проектанта, конструктора, технолога, испытателя и большой внешней кооперации.

Нарекания на медленную перестройку завода сыпались и сверху и снизу. Формально завод имел своего директора и главного инженера. Но все равно считалось, что в ответе за все Гонор. Главные конструкторы жаловались, что завод медленно и очень некачественно выполняет их заказы.

В первые годы работы над ракетной техникой практически никто из руководителей, критикующих завод, не мог конкретно сформулировать, что нужно сделать для повышения культуры производства, определить роль каждого начальника цеха, мастера и рабочего. Было слишком много общих решений.

Устинов беспощадно расправлялся с начальниками цехов и производств за грязь и бескультурье. При посещениях завода он начинал с туалетов. Обычно в цехах задолго до подхода к туалету разносился характерный «аромат». В самих туалетах надо было ходить по лужам. Устинов приходил в ярость и гремел: «Какой сортир, такой и начальник цеха. Пока не добьетесь образцовой чистоты в своих сортирах, не будет чистоты и в цехах».

С тех пор прошло очень много лет. Проблема чистоты общественных туалетов на наших заводах и в институтах так же, впрочем, как и в стране в целом, не решена. Это оказалось куда труднее, чем создать самое грозное ракетно-ядерное оружие и завоевать мировой приоритет в космонавтике.

Явный дефицит культуры, общей производственной чистоты и гигиены до сих пор является одной из причин низкого качества многих отечественных изделий. За время войны и в последующие годы забота об элементарном комфорте в цехах, создание рабочему достойной и привлекательной общей обстановки считались излишней и непозволительной роскошью. Затраты на чистоту, комфорт, элементарный сервис с лихвой окупаются повышением производительности и качества.