Полу Шелдону с глубоким уважением.
– А это наша достопримечательность, – сказала Анна. Пластиковый веер с шумом сложился и, превратившись в указку, последовал за рукой девушки.
Я аккуратно подсунул ладонь под миниатюрную ладошку Анны и демонстративно начал разглядывать ее изящную руку. Нежный золотистый пушок, не далеко убежавший от запястья, поблескивал на фоне оливкового загара, выдававшего ее пристрастие к футболкам.
Анне восемнадцать. Несмотря на большую разницу в возрасте, она приходится мне двоюродной сестрой. Ее отец – мой дядя – всего на семь лет старше меня. Я лишь накануне впервые увидел их.
– Не моя рука достопримечательность, а заброшенная ферма Уоллеса, – со смехом сказала Анна, но руку не убрала.
– Заброшенная ферма? – машинально переспросил я, думая совсем о другом. В моем утомленном перелетом через океан и разницей во времени сознании звучала мазурка Шопена, и мне захотелось приобнять Анну за талию, но... Все-таки хорошо иметь красивую жену: вовремя вспоминаешь о ее существовании.
Я с трудом оторвал взгляд от девушки и посмотрел в указанную сторону. От греха подальше я отпустил ее руку.
За покосившимся деревянным забором, из последних сил сдерживавшим натиск кустов одичавшей малины, сквозь достигшие человеческого роста лопухи виднелась обвалившаяся крыша ветхого строения. К нему вела еле различимая в траве дорожка, берущая начало от калитки, готовой, казалось, рухнуть вам на ноги от первого прикосновения. Мы не стали рисковать.
– Лет двадцать назад эта ферма принадлежала некоему Уоллесу, и о нем и его ферме имеется красивая легенда.
– Легенда? При этом слове в моем воображении встает замок, башни с бойницами, привидения, череп, Шекспир и великая страсть.
Анна снова рассмеялась.
– Но вы же не в Англии. Америка! Мы тут замки не разваливаем!
Стопроцентная американка, подумал я.
– Что же касается великих страстей, то в нашей легенде их сразу три, – продолжила кузина, сделав ударение на «нашей».
– Ого!
– Великая любовь, великая ненависть и великая месть.
– Полный джентльменский набор. Ты расскажешь мне эту легенду?
– Я бы могла вам ее пересказать, но этого не следует делать.
Мне с трудом удалось отучить Анну от старомодного «сэр», но заставить ее обращаться ко мне на «ты» я не преуспел.
– Почему же это? Я обязуюсь держать язык за зубами.
– Нет же, тут нет секрета. Просто я не смогу это сделать, как Эжен Крумье.
– Эжен Крумье? Кто это?
– Писатель. Журналист. Местная знаменитость. Его особняк находится рядом с нашим. Он иногда по-соседски заглядывает к нам выпить стакан чаю и немного поболтать.
– Так мы можем заглянуть к нему, и он расскажет легенду?
– Нет. Этим летом он не приехал. Говорят, у него заболела жена.
– Так как же быть?
– Легенду напечатали в местной газете, и у меня хранится вырезка. Напомните дома, и я дам ее почитать.
Мы погуляли еще немного, дошли до ручья. Нам не удалось послушать его журчание из-за несметного количества ворон, облюбовавших верхушки росших у самой воды эвкалиптов и устроивших там профсоюзное собрание.
Место показалось нам живописным, и мы присели на одну из скамеек, стоявших под деревьями. Анна попросила рассказать о нашей семье.
– Наш с тобой дед умер тридцать четыре года назад. Ему было за семьдесят. Он держал бакалейную лавку в Челси. Последние годы за прилавком стояла бабка, она была моложе его лет на тридцать.
– Ни за что не выйду замуж за старика!
– Мы не обязаны повторять судьбу наших предков, – успокоил я кузину. Она только кивнула головой.
Я сделал небольшую паузу, так как вороны уж слишком бурно обсуждали предстоящую забастовку.
– После смерти деда бабка решила начать новую жизнь. Ей ведь было всего сорок.
– Боже, неужели так можно сказать: «всего сорок»?
Я рассмеялся.
– Уверяю тебя, когда тебе...
– Нет! Мне никогда не будет сорок!
– Я уверен, что наша бабка думала так же. И прекрати кокетничать! – притворившись сердитым, добавил я.
Анна хмыкнула в ответ.
– Она продала лавку и, взяв с собой твоего отца, отправилась искать счастья или приключений, а может, того и другого, в Америку.
– А почему она не взяла с собой твою мать?
– К тому времени она успела выйти замуж и ждала ребенка.
– Тебя?
– Трудно сказать, кого она ждала, но появился именно я.
Смех Анны распугал всех ворон, а может, просто закончилось собрание.
– Продолжай, – сказала она, прикрыв рот ладошкой.
– Как рассказывала мне мама, бабка много сил положила, чтобы сделать твоего отца человеком.
– Ей это удалось.
– Да, она смогла дать ему образование. А затем умерла.
– Я была тогда совсем маленькой. Но что было дальше здесь, я знаю. Расскажи о тех, кто жил в Англии.
– Тут вышло одно недоразумение. Когда умерла бабка, твой отец пытался дозвониться до матери, но не сумел. Мы уехали на неделю в Шотландию. Тогда он дал телеграмму. Ее почему-то не переслали нам. В итоге мама не полетела на похороны, и дядя Колин сильно на нее рассердился, позвонил и наговорил кучу обидных слов.
– Я этого не знала.
– Они так и не успели помириться. Через пару лет после этого маму сбил при переходе Оксфорд-стрит пьяный мотоциклист.
– О господи!
– Я давно хотел приехать, чтобы познакомиться с вами. Мне хочется загладить эту размолвку. Это мой сыновний долг. Я уже был два раза в Америке, в Бостоне, но мой график оказывался настолько плотным, что я не смог выкроить даже пары дней на поездку в Калифорнию.
– Я рада, что ты до нас добрался. Я ведь не подозревала, что у меня есть старший брат в Англии.
– Все благодарности моему хозяину. Он надумал ремонтировать офис и отправил всех на неделю в отпуск.
Анна взглянула на часы и сказала, что пора возвращаться: тетушка ждет нас с обедом.
Обедали мы втроем. Дядя Колин возвращался с работы очень поздно. После кофе я напомнил кузине о легенде. Она на минуту поднялась к себе и принесла газетную вырезку. Бумага изрядно выцвела, но вырезка была сложена столь бережно, что складки не приходились на статью. Дамы извинились и оставили меня одного. Я поднялся в свою комнату.
Я собирался почитать легенду перед сном, но не удержался и пробежал глазами несколько первых предложений. Легенда захватила меня, и я проглотил ее на одном дыхании. Ни о каких «перед сном» не могло быть и речи. Да и сна в эту ночь у меня почти не оказалось. Только я закрывал глаза, как воображение рисовало героев этой жуткой драмы. Хочется ошибиться, но мне кажется, что это типично американская легенда...
За утренним чаем я спросил Анну:
– Неужели это правда?
– Вы о чем?
Снова это «вы», но сейчас меня интересовало другое.
– Неужели в этой легенде есть хоть крупица истины?
– Крупица может и есть... – Анна задумалась.
– Что же касается великих страстей, я обнаружил лишь одну – великую месть. А ты мне обещала три.
– Я обсуждала это с Эженом Крумье. Знаете, что он сказал?
Я принял позу роденовского «мыслителя». Анна прыснула со смеху.
– Он сказал, что великой мести неоткуда взяться самой по себе. Ей предшествует великая ненависть. А великая ненависть произрастает из великой любви. Вы согласны?
– Боюсь, что он прав. Ты с ним очень дружна?
Я почувствовал, что она гордится этой дружбой.
– Да. Мне очень нравится беседовать с ним. А еще Эжен Крумье признался мне, что сочинил эту легенду, когда у его сына была жуткая «свинка».
Я расхохотался. Анна недоуменно вскинула брови.
– Теперь я понимаю, почему она произвела на меня такое сильное впечатление, что я даже не смог уснуть. Ведь у моего маленького Фила сейчас тоже «свинка»!
Кузина поперхнулась, стремительно вскочила и выбежала из гостиной. Я вопросительно взглянул на тетку.
– Ничего, Йан, не беспокойся, она сейчас вернется. Ты не звонил в Лондон?
– Нет, мы договорились держать связь по Интернету.
– Мы предпочитаем в летнем особняке обходиться минимумом даров цивилизации. Так что здесь нет даже телевизора. Но рекомендую тебе позвонить домой сейчас, ведь там уже день в самом разгаре.
– Вы правы, тетя.
Я достал из кармана мобильный телефон и позвонил Ненси.
– Все в порядке. Фил пошел на поправку, – сообщил я тетке.
Вошла мертвенно бледная Анна.
– Я рада, что Филу лучше, – сказала она.
– Да. Все хорошо.
– Вы должны меня извинить... Видите ли... Сын Эжена Крумье не выжил...
– А, понимаю, – сказал я, борясь с комком в горле, и, чтобы сменить тему, спросил: – Вы читали книги Эжена Крумье?
– Нет, но он мне подарил одну. У меня на столе кроме нее лежат две стопки книг: Кинга и Кунца. Я читаю их вперемешку, но прочитать две книги Кунца подряд я не в состоянии. Поэтому стопка Кинга тает быстрее. Когда она исчезнет совсем, я разбавлю Кунца Эженом Крумье.
Я вернул газетную вырезку Анне и попросил сделать копию для меня.
– Я давно собиралась сделать копию и для себя. От газеты скоро ничего не останется. Завтра я буду в колледже и сделаю копию для себя и для вас.
Анна сдержала слово, и я увез в Лондон американскую легенду. Мне очень хотелось показать ее Ненси. Я знаю, что она любит подобные истории. К тому же, несмотря на оказанный мне радушный прием и предание забвению семейных раздоров, эта легенда явилась наиболее ярким воспоминанием о поездке в Америку.
Вот текст легенды. Напоминаю, что его автор Эжен Крумье.
Он с любовью смотрел в ее покрасневшие свинячьи глазки, обрамленные короткими белесыми ресницами. Он чувствовал ее ровное дыхание на своем лице. Он улыбался и щекотал ее за ушком, и ему казалось, что она улыбается в ответ. Эти минуты тайного единения доставляли ему наслаждение.
Но она не умела улыбаться – просто она родилась с улыбкой. Свои чувства она выражала помахиванием смешным хвостиком, похожим на сломанную пружинку от детской игрушки, и преданно тянулась пятачком к Уоллесу. Она любила засунуть его ему под мышку и весело похрюкивать, выражая свой свинячий восторг. Она была еще совсем поросенком, нескольких месяцев отроду.
Он улыбался, потому что знал всю ее судьбу наперед. Она же улыбалась, потому что улыбалась всегда, потому что жизнь прекрасна и ее кормушка полна. Она не знала своей судьбы и даже не догадывалась.
Каждый день он приносил ей размоченный хлеб и остатки от обеда. Она быстро прибавляла в весе, и он радовался этому, ласково поглаживая ее по спине.
Появление поросенка на ферме он объяснил жене желанием на Рождество вместо традиционного гуся отведать свинины. Говорят, что в Европе это становится модным. Жена Уоллеса не возражала. Она любила вкусно поесть, так почему бы не попробовать свинины? Она даже выписала в библиотеке несколько подходящих рецептов. Она тоже не сомневалась, что знает судьбу поросенка до конца.
Их брак подходил к концу. Когда-то они любили друг друга и не могли жить один без другого. Но время точит не только камни, оно точит и ножи, которыми затем обрезает пуповины человеческих привязанностей.
Они уже год почти не общались, хотя спали в одной постели. Нам не известно, чем они там занимались или не занимались. Бог не послал им детей, вероятно, предугадав судьбу этого союза.
Как и большинство женщин в подобной ситуации, она была склонна считать, что у нее появилась более удачливая соперница, и приписывала все мужской неверности. Ей не хватало ума и проницательности увидеть основную причину в себе. Выйдя замуж, она решила, что достигла всего в этой жизни, и ей нечего больше желать. Она просто остановилась в своем развитии, и стоит ли удивляться, что Уоллес, натура творческая и ищущая, не терпящая однообразия, в конце концов, взбунтовался.
Уоллес предложил жене развестись. Она отказалась. В ее глазах читалась такая решимость, что Уоллес сразу отступился и больше с таким предложением не подступал. Конечно, ей не нравилась их жизнь, но при одной только мысли, что ей предстоит рассказывать подругам о разводе, ее охватывал ужас. О том, что ждет ее после развода, ей и думать не хотелось.
А поросенок тем временем рос, и его улыбка становилась все шире и шире. Он быстро развивался и требовал все больше размоченного хлеба и внимания.
Ни у одной хавроньи в мире не было такого заботливого хозяина, как у свиньи Уоллеса. Он продолжал ухаживать за ней и проводил в свинарнике куда больше времени, чем с собственной супругой.
Давно замечено, что общение с животными смягчает характер человека, он становится терпимее к своим ближним. Что-то в этом духе произошло и с Уоллесом. Даже его жена отметила некоторые перемены в лучшую сторону. Это дало ей, увы, несбыточную надежду.
Приближалось Рождество. Как-то в лавке продавец взял Уоллеса за рукав и доверительным шепотом сказал:
– Почему вы не берете гуся? Через три дня он подорожает.
Уоллес объяснил лавочнику, что собирается на Рождество навестить свою маму, а она уже обзавелась гусем. В глубине души он поблагодарил лавочника за этот вопрос.
Накануне праздника Уоллес наточил самый длинный нож, надел прорезиненный фартук и позвал жену.
– Пойдем, поможешь мне.
Жена, изнывающая от безделья, последовала за ним. Они вошли в загон для свиньи. Ничего не подозревающая свинка оптимистично помахивала хвостиком и хрюкала, пока не получила здоровенный ломоть хлеба. Она все еще находилась в неведении насчет своей судьбы.
– Держи ее за голову и отведи в сторону уши, – распорядился Уоллес. – Вот так. Шею оставь открытой.
Жена послушно выполнила его команды. Она тоже была в неведении насчет своей судьбы.
Точным движением руки Уоллес всадил нож в шею. Свинья истерично завизжала. На ее пятачок хлынуло что-то теплое, вязкое и необычайно вкусное. Уоллес, он знал все о судьбе свиньи и о судьбе жены.
Он спрятал нож в пластиковый пакет, пожелав своей любимице приятного аппетита. Как и планировал, он отправился на Рождество к своей престарелой матери, мирно доживавшей свой век в Эдвардсе. По пути туда он утопил нож в придорожной канаве.
Вернувшись через пять дней он застал в свинарнике жуткую картину: обглоданные кости, клочки одежды вперемешку с кусками мяса, свинья с выпученными от обжорства глазами и жуткая вонь.
Он позвонил в полицию.
Через месяц, приняв все полагающиеся ему соболезнования, он вызвал ветеринара, и тот усыпил свинью. А спустя еще какое-то время Уоллес переехал к матери, оставив свою ферму в полном запустении.