В длинном ряду политических процессов в СССР двадцатых и тридцатых годов «кремлевское дело» занимает достаточно скромное место. Оно далеко не чета таким нашумевшим на весь Союз, как «Шахтинское» или дело Промпартии, не говоря уже о получивших широкий резонанс в мире – «Объединенном троцкистско-зиновьевском центре» (1936 г.), «Параллельном антисоветском троцкистском центре» (1937 г.) и «Правотроцкистском блоке» (1938 г.). Даже по «калибру» должностей обвиняемых это дело разительно отличается от всех предыдущих и последующих – там слишком много рядовых сотрудников типа телефонистки, уборщицы, швейцара, библиотекаря и совсем мало видных деятелей партии, правительства и государства. И тем не менее оно занимает свое прочное место в обойме политического насилия в стране в эпоху безудержного насаждения культа личности Сталина, являясь дополнительным свидетельством разгула репрессий со стороны ВКП(б) и подвластных ей карательных органов (ОГПУ, НКВД).

Так называемое «кремлевское дело» возникло в начале 1935 года как прямое продолжение сталинской политики репрессий после убийства С.М. Кирова. Поводом же для его возникновения послужило «разоблачение» якобы существовавшего в Кремле заговора ряда служащих и работников его комендатуры, которые, по данным НКВД, готовили покушение на Сталина.

В этой связи на июльском (1935 г.) пленуме ЦК ВКП(б) был заслушан доклад секретаря ЦК Н.И. Ежова «О служебном аппарате Секретариата ЦИК Союза ССР и товарище А. Енукидзе». Ежов, куратор правоохранительных органов, сообщил ошеломленным членам Центрального Комитета партии о раскрытии заговора сотрудников кремлевских учреждений. Он безапелляционно заявил, что из-за халатного отношения к работе секретаря ЦИК СССР Авеля Енукидзе, в ведении которого находился аппарат Кремля, на его территории была создана целая сеть террористических групп. Ежов (а он, разумеется, пел с голоса Сталина) обвинил Енукидзе в «преступном попустительстве» заговорщикам, а также в политическом и бытовом разложении.

В качестве главного организатора, террористической сети на территории Кремля объявлялся Л.Б. Каменев, к тому времени отбывавший наказание в связи с осуждением его в январе 1935 года по делу «Московского центра». С целью придания «кремлевскому делу» ярко выраженной политической окраски оно ведомством Ягоды увязывается с именами Троцкого, Зиновьева, с меньшевиками, монархистами, белогвардейцами, русскими эмигрантами и иностранными разведками. Но сделано это было Довольно грубо. По первоначальному замыслу это дело планировалось подать более крупно, нежели оно получилось в финале.

В ходе расследования состав группы обвиняемых быстро расширяется. В сетях НКВД оказываются родственники, друзья, знакомые арестованных и даже совершенно случайные лица, имевшие несчастье когда-то встретиться с ними. Сотни человек прошли через камеры предварительного заключения, из них 110 остались там в качестве, обвиняемых. В их число в первую очередь были включены военнослужащие – работники комендатуры Кремля и сотрудники Разведуправления РККА, а также слушатели военных академий. Затем шли конструкторы закрытых НИИ, редакторы периодических изданий и сотрудники правительственной библиотеки. Наряду с ними участниками заговора объявлялись также многочисленные сотрудники обслуживающего персонала Московского Кремля – кладовщики и снабженцы, телефонистки и плотники, закройщики и швейцары.

Каких-либо существенных фактов о наличии такой «преступной сети» на территории Кремля и причастности к ее существованию А.С. Енукидзе, Л.Б. Каменева и других лидеров оппозиции, кроме нескольких противоречивых и бездоказательных выдержек из показаний арестованных по этому делу лиц, на пленуме ЦК приведено не было. Однако, несмотря на явную абсурдность обвинений, пленум постановил вывести А.С. Енукидзе из состава ЦК ВКП(б) с исключением его из рядов партии.

Авель Енукидзе, член партии с 1898 года, еще совсем недавно связанный личными дружескими отношениями со Сталиным, был одним из весьма немногих в высшем эшелоне власти, кто в те времена осмеливался, пользуясь своим служебным положением, оказывать протекцию лицам непролетарского происхождения. С его ведома и согласия в некоторых кремлевских учреждениях работали специалисты, в том числе и несколько женщин, являвшиеся выходцами из дворян. Обвинение его в бытовом разложении подразумевало ни много ни мало, как повышенное внимание к молоденьким артисткам балета. И обвинять в этом закоренелого холостяка Енукидзе было по крайней мере ханжеством и лицемерием.

На. освободившуюся после Авеля Енукидзе должность вскоре был избран Иван Акулоа, работавший до того Прокурором СССР. Последнюю же занял человек, известный в советской юстиции, – Андрей Вышинский, которому суждено войти в историю как талантливому пособнику фальсификаторов следственных материалов и организаторов показательных процессов второй половины 30 х годов. Его имя еще не раз прозвучит по ходу нашего повествования и каждый раз в негативном плане.

Как отмечалось, в состав названной выше контрреволюционной террористической организации входили и несколько работников комендатуры Московского Кремля. В их числе секретарь для поручений А.И. Синелобов, два дежурных помощника коменданта, а также комендант Большого Кремлевского дворца и начальник административно-хозяйственного отдела. В частности, Синелобов якобы должен был обеспечить оружием Н.А. Розенфельд (бывшую жену брата Л.Б. Каменева, старшего библиотекаря кремлевской библиотеки) для совершения теракта. Он же, Синелобов, намечался как один из исполнителей убийства Сталина. Военная коллегия Верховного суда СССР 27 июля 1935 года из 110 человек обвиняемых к смертной казни приговорила только двух человек – А.И. Синелобова и М.К. Чернявского, бывшего начальника одного из отделений Разведуправления РККА. Остальные получили различные сроки лишения свободы – от двух до десяти лет. Несколько человек были направлены в ссылку.

После таких тяжких обвинений в адрес комендатуры Кремля, ареста и заключения в тюрьму части ее работников, коменданту Кремля Р.А. Петерсону далее оставаться в этой должности было просто невозможно. Данный пост Рудольф Августович занимал ровно пятнадцать лет, начав службу в РККА в качестве начальника связи, командира сводного отряда и начальника специального поезда Председателя Реввоенсовета Л.Д. Троцкого. Теперь же с Кремлем приходилось расставаться и расставаться безвозвратно. Хорошо еще, что из армии не уволили, что в число обвиняемых не попал и вообще легко отделался – только выговором по партийной линии («за притупление классовой бдительности») и освобождением от должности. Произошло это в апреле 1935 года. В проекте приказа по личному составу армии № 1164 от 10 апреля 1935 года предусматривалось направление Р.А. Петерсона слушателем Особого факультета Военной академии имени М.В. Фрунзе, однако рукой наркома эта формулировка была изменена – Ворошилов зачислил его в свое распоряжение.

А ведь ничего, казалось бы, не предвещало подобной развязки. В этом убеждаешься, знакомясь с личным делом Петерсона, читая находящиеся там аттестационные материалы. Вот. например, что отмечает командующий войсками Московского военного округа Г.Д. Базилевич в аттестации за 1926 год: «Сложнейшие задачи, лежащие на коменданте Кремля по охране правительства, наблюдению за боеспособностью школы ВЦИК и руководство всей хозяйственной жизнью Кремля – требуют исключительного напряжения всех сил, громадных практических навыков, знания жизни и умения быстро и, четко разрешать целый ряд сложных вопросов и требований. Работа т. Петерсона отмечается всеми, сталкивающимися с ним в деловой обстановке, как безупречная…В своей работе незаменим».

Последние слова следовало бы сделать выводом из всего из всего содержания аттестации. Хотя в подлиннике записаны слова, гораздо более скромные: «Занимаемой должности вполне соответствует».

Примерно такую же оценку Петерсону дает руководство столичного военного округа и в последующие годы. Так, в аттестации за 1931 год командующий А.И. Корк и член РВС Г.И. Векличев сочли возможным отметить следующее: «Организация и выполнение охраны Кремля находится в отличном состоянии. Служба по охране съездов, проводимых в Большом театре, также протекает хорошо. Надлежащая постановка этого дела является заслугой тов. Петерсона. В своей работе проявляет много предусмотрительности, вдумчивости, инициативы и энергии…»

Нам интересно, о чем гласит последняя аттестация (за 1934 год): «Тов. Петерсон по-прежнему отлично справляется со своей работой. Охрана Кремля в порядке. Выполнил огромную работу по перестройке Кремлевского дворца; эта работа правительством оценена – тов. Петерсон награжден орденом Ленина. Все задачи, которые ложились на тов. Петерсона в связи с воинскими парадами и демонстрациями, выполнял исключительно аккуратно и с большой предусмотрительностью до мельчайших деталей…»

Видимо, Петерсон не раз просил свое начальство отпустить его на работу в войска. А оно, считая Рудольфа Августовича хорошим хозяйственником, сделало соответствующий вывод: «По войсковой линии может быть назначен на должность помощника комвойск округа по материальному обеспечению».

Людей Кремля, в одночасье попавших в опалу, на местах под различными предлогами на ответственные посты старались не брать. И Петерсон посчитал везением, когда командующий войсками Киевского военного округа командарм И.Э. Якир дал согласие взять его к себе помощником по материальному обеспечению, что вполне можно считать реализацией вывода последней аттестации. Осенью того же года Петерсон получит наряду с другими воинское звание «дивинтендант».

Арестовали Петерсона в 1937 году одним из первых в руководстве округа – 27 апреля. Видимо, показаний на него со стороны участников различных «блоков» и «центров» оказалось предостаточно – уже через четыре месяца (21 августа) Военная коллегия приговаривает его к расстрелу.

Встал вопрос о подборе достойной замены Р.А. Петерсону. Учитывая ключевое значение должности коменданта Кремля, за нее в 1935 году упорно боролись два могущественных ведомства – наркомат обороны и НКВД – каждое из них хотело видеть в этом кресле только своего представителя. Вопрос решался на самом высшем уровне. Ворошилов, опытный царедворец, употребил все свое влияние члена Политбюро, чтобы протащить своего кандидата. А такой человек у него был – военный комендант Москвы Петр Пахомович Ткалун, неплохо руководивший этим беспокойным хозяйством с 1926 года. Образцовый порядок в столице во время проведения массовых политических мероприятий (манифестации в честь съездов ВКП(б) и Советов, военные парады, похороны С.М. Кирова, встреча челюскинцев и т.д.) снискали ему славу опытного организатора, получившего одобрение со стороны высшего военного и политического руководства, в том числе Сталина. За эти заслуги на груди у Ткалуна к ордену Красного Знамени прибавляется еще один – Красной Звезды.

Итак, усилия наркома НКВД Г.Г. Ягоды не принесли ему успеха и комендантом Кремля решено было назначить П.П. Ткалуна. А чтобы хоть как-то снять напряжение, возникшее между двумя наркомами, пошли на компромисс: заместителем к Петру Пахомовичу пошел С.И. Кондратьев, чекист с большим стажем, до того командовавший дивизией особого назначения имени Ф.Э. Дзержинского.

Обратимся к послужному списку комдива П.П. Ткалуна. Из него видно, что вся его предыдущая деятельность (трудовая, командная и партийно-политическая) как нельзя лучше способствовала формированию качеств, необходимых для исполнения обязанностей главного стража высшего руководства партии и государства. Единственное, что его всегда смущало при заполнении различных партийных и служебных анкет – это то, что родился он в семье жандарма. Правда, жандарма железнодорожного, к тому же умершего, когда сыну едва исполнилось десять лет.

Окончив 2 хклассное железнодорожное училище на станции Ромодан, что недалеко от Полтавы, Петр Ткалун поступил в Сорочинскую учительскую семинарию. После нее он около года работает народным учителем. Вскоре его призывают в царскую армию и, как имеющего законченное среднее образование, направляют на учебу в Виленское военное училище. Ускоренный выпуск (учились всего полгода) состоялся в декабре 1916 года. Далее прапорщик Ткалун служит на офицерских должностях: командиром взвода 202-го пехотного запасного (г. Кострома) и 287-го армейского полка Юго-Западного фронта, где он избирается председателем солдатского комитета. Октябрьскую революцию встретил в Москве, где его вскоре назначили комендантом бывших дворянских учреждений и заместителем комиссара по ликвидации этих учреждений.

Служба в Красной Армии:

Август 1918 г. – январь 1919 г. – заместитель военкома и военком управления военных сообщений (ВОСО) Южного фронта.

Январь – апрель 1919 г. – военком управления ВОСО и заместитель начальника политуправления Украинского фронта.

Апрель – август 1919 г. – член РВС 1 й Украинской советской армии Украинского фронта.

Август 1919 г. – март 1920 г. – военком 44 й стрелковой дивизии, командир 2 й бригады 58 й стрелковой дивизии.

Март – май 1920 г. – председатель военно-политической комиссии 12 й армии, военком 2 й галицийской бригады, в плену у галичан и поляков.

Май – сентябрь 1920 г. – военком 25 й Чапаевской стрелковой дивизии.

Сентябрь 1920 г. – январь 1921 г. – военком штаба, член РВС 12 й армии.

Январь – июнь 1921 г. – военком штаба, заместитель начальника политуправления Киевского военного округа.

Июнь – декабрь 1921 г. – начальник и военком Киевской школы червонных старшин.

Декабрь 1921 г. – сентябрь 1924 г. – начальник и военком Харьковской школы червонных старшин.

Сентябрь 1924 г. – декабрь 1926 г. – начальник и военком Объединенной школы красных коммунаров.

Декабрь 1926 г. – ноябрь 1929 г. – комендант г. Москва.

Ноябрь 1929 г. – октябрь 1930 г. – председатель орудийно-арсенального треста ВСНХ.

Октябрь 1930 г. – апрель 1935 г. – комендант г. Москва.

Апрель 1935. г. – сентябрь 1937 г. – комендант Московского Кремля.

Арестовали Ткалуна 8 января 1938 года. После процесса Тухачевского (от члена Специального Судебного Присутствия командарма 1-го ранга И.П. Белова Ткалун знал о содержании показаний, прозвучавших там) прошло почти шесть месяцев и за это страшное время, ежедневно теряя боевых друзей и старых сослуживцев, Петр Пахомович не раз имел возможность поразмышлять о многом. В том числе и о собственной участи, о линии своего поведения в случае ареста и предъявления политических обвинений. Так это было или нет, но остается фактом – на другой день после ареста из-под его пера выходит содержательный документ, сильно смахивающий на обвинительное заключение, написанное в стиле сотрудников ГУГБ.

«Народному Комиссару Внутренних Дел

Генеральному Комиссару Государственной Безопасности

Н.И. Ежову

Арестованного П.П. Ткалуна

Заявление

Приступая к изложению своего участия в антисоветском военном заговоре, я хочу сказать Вам, что ничего от следствия не буду утаивать и искренне раскаиваюсь в своих тягчайших преступлениях перед Советской властью и перед Родиной.

В антисоветский военный заговор меня завербовал Якир в 1933 году во время моего нахождения вместе с ним на курорте в Кисловодске.

В Москве после этого я был связан по заговору с Гамарником, от которого я и получал все установки.

К Гамарнику я явился по указанию Якира. Гамарником на меня возложена была, как он выразился тогда, особо ответственная задача по участию в подготовке совершения переворота в Москве, поскольку я в то время был комендантом города Москвы.

За время моего участия в заговоре Гамарник назвал мне, как заговорщиков, следующих лиц: Осепяна, Булина, Векличева, Тухачевского, Халепского, Эйдемана, Корка, Петерсона, Фельдмана Б.М., Урицкого, Неронова, Левичева, Седякина, Уборевича. Алксниса, Хрипина, Орлова В.М., Авиновицкого, Ефимова Н.А., Смолина И.И., Германовича и других руководящих заговорщиков как центрального аппарата, так и округов.

Гамарник, мне казалось, полностью информировал меня о наиболее ответственных заговорщиках, потому что он мне неоднократно говорил, что я, как комендант города, на случай переворота или других важных событий должен знать основных участников заговора.

Гамарник, информируя меня о существе заговора, назвал мне некоторых лиц – участников право-троцкистского блока: Бухарина, Ягоду, Енукидзе, Уханова, Сулимова, Бубнова, Акулова, Пятакова, Лифшица и других.

В связи с моим назначением Комендантом Кремля Гамарник сказал мне, что моя роль в заговоре еще больше усиливается и мне лично от имени антисоветского центра поручается задача ареста членов Политбюро, ЦК ВКП(б), когда об этом получу сигнал от него или Ягоды.

Гамарник сказал мне. что о моей роли в заговоре знает Ягода и Фельдман Б.М., причем в экстренных случаях во время отсутствия Гамарника я могу обращаться к Фельдману.

Во время моей работы в Кремле Ягода неоднократно давал мне указания о моем сближении по работе с Паукером и Гулько, причем последнего он хотел одно время назначить ко мне заместителем. Эти указания Ягоды я понимал как директиву сближения с заговорщиками – чекистами Паукером и Гулько.

Рассказывая Гамарнику об этой директиве Ягоды, он мне подтвердил, что Паукер имеет от Ягоды такую же задачу по Кремлю, как и я.

Заканчивая настоящее свое заявление, я хочу сейчас же довести до Вашего сведения об известных мне заговорщиках, находящихся на свободе. Гамарник называл мне, как заговорщиков, К.А. Мерецкова, Симонова (Адм.-мобилизац. Управление – АМУ РККА), Великанова – командующего Забайкальского военного округа. Со слов Фельдмана мне известно об участии в заговоре его заместителя Хорошилова И.Я.

Сигнализирую Вам в отношении заместителя Коменданта. Кремля Кондратьева, что Ягода и особенно Буланов неоднократно давали мне чувствовать об их близости к нему. Хотя Ягода и Буланов прямо не говорили мне, что Кондратьев заговорщик, но у меня осталось твердое убеждение, что это именно так.

П. Ткалун

9 января 1938 г.» [265]

Действительно, это очень интересный документ, открывающий первую страницу «романа», написанного комдивом П.П. Ткалуном в «творческом содружестве» с комиссаром госбезопасности Н.Г. Николаевым-Журид и его помощником майором З.М. Ушаковым. Последний, как известно, успешно «ломал» таких крупных военачальников, как М.Н. Тухачевский, В.М. Орлов, Н.Д. Каширин, И.Э. Якир, Р.П. Эйдеман. Это первое такого рода со стороны Ткалуна заявление заставляет задуматься – а какими мотивами, собственно говоря, руководствовался при этом вчерашний комендант Московского Кремля? И что здесь написано под диктовку следователя, а что он добавил непосредственно от себя? И хотя тут многое ясно с первого взгляда, но вместе с тем возникает и масса всяких вопросов.

Первый из них – написал ли Ткалун данное заявление после побоев или же, взвесив все известные ему «за» и «против» и поверив посулам высокого чекистского начальства, решил не подвергать себя истязаниям, давая согласие подписывать все, что потребует от него следователь? Второе – почему в качестве заговорщиков им названы именно указанные лица, а не другие? Каков был при этом критерий отбора со стороны руководства Особого отдела ГУГБ и самого арестованного? Третье – зачем понадобилось ему (или им?) в качестве куратора заговора в Кремле выводить второстепенное лицо – Бориса Фельдмана, начальника Управления по командному и начальствующему составу РККА, к тому же уже полгода как расстрелянного в подвале Лубянки? Четвертое – сообщаемые Ткалуном фамилии якобы известных ему заговорщиков, находящихся на свободе, выглядят, по крайней мере, бессистемным набором людей, слабо связанных с его предыдущей работой на посту коменданта Кремля. И, наконец, пятое – зачем он «топит» своего заместителя комбрига С.И. Кондратьева? Только ли из-за личной неприязни между ними или же с целью дополнительного штриха в цепи обвинений Генриха Ягоды, выводимого на открытый процесс вместе с Н.И. Бухариным и А.И. Рыковым?

Попытаемся ответить на некоторые из них, базируясь на документах архивно-следственного дела № 967528 (Р-23564). На первый вопрос с достаточной уверенностью можно утверждать, что побоев, по крайней мере сильных, Петру Пахомовичу в начале следствия удалось избежать. Нам неизвестно, какими силами это было сделано, но напрашивается один вывод – только добровольным признанием своего участия в военном заговоре и обещанием назвать известных ему других заговорщиков. Подтверждением такого вывода является то, что ни в одном протоколе допроса или заявлении в различные инстанции Ткалун, в отличие от других арестованных военачальников, ни разу не упоминает о фактах его избиения следователями НКВД.

Относительно второго вопроса – почему в качестве заговорщиков он называет Осепяна, Булина и других? И здесь ответ достаточно прост – эти люди уже находились в тюрьме по обвинению в причастности к военному заговору и Ткалун, пользуясь служебной информацией и просто личным знакомством с руководством ГУГБ, имел о том достоверные сведения. К тому же об аресте и суде над Тухачевским, Фельдманом, Эйдеманом, Якиром сообщали все центральные газеты и Ткалуну можно смело было зачислять этих людей в заговорщики. Что же касается других названных им лиц, то ни один из них не находился на свободе к моменту ареста Ткалуна. Пик репрессий среди них пришелся на июль и ноябрь 1937 года. Все они в момент ареста работали в Москве, за исключением Векличева (Ростов-на-Дону). Германовича (Ленинград) и Петерсона (Киев).

Читая строки заявления Ткалуна на имя наркома Ежова, испытываешь двоякое чувство. С одной стороны – ему делает честь то, что он, согласившись давать признательные показания, делает это за счет тех лиц, которым такие признания уже никак не могли повредить или повлиять на их дальнейшую судьбу (Тухачевский со товарищи) или же мало что добавляли к уже имеющимся в их делах материалам (все остальные, Ткалуном названные). С другой стороны не покидает чувство досады и недоумения – с упомянутым выше К.А. Мерецковым служебные пути Ткалуна уже несколько лет не пересекались. Если до 1935 года, в бытность комендантом Москвы, он еще каким-то образом контактировал с начальником штаба столичного округа Мерецковым, то после отъезда последнего на равнозначную должность в Белорусский округ и ОКДВА, а затем советником начальника Генштаба в Испанию, подобные встречи и разговоры представляются весьма проблематичными.

Безусловно, Гамарник Ткалуну никогда ни этих, ни каких-либо других фамилий в качестве участников военного заговора не называл. И называть не мог по причине отсутствия у него каких-либо данных на сей счет. А появились они из-под пера Петра Пахомовича скорее всего по подсказке или даже по настоянию следователя Ушакова. Видимо, руководству Особого отдела ГУГБ очень хотелось подобраться к заместителю начальника Генштаба РККА комкору К.А. Мерецкову, чтобы показать свои «титанические усилия» по вскрытию очередной партии заговорщиков в высшем эшелоне наркомата обороны, на сей раз из заместительского звена. Потому-то, видимо, и попадает в этот список заместитель начальника Административно-Мобилизационного Управления (АМУ) дивизионный комиссар М.Е. Симонов и заместитель начальника Управления по командному составу РККА комдив И.Я. Хорошилов. А вот как там оказался командарм 2-го ранга М.Д. Великанов, один из немногих старых командующих войсками округов, остававшихся пока на свободе, остается только гадать. Хотя, впрочем, и здесь требуется поправка – к моменту написания Ткалуном данного заявления Великанов уже полмесяца как находился в тюрьме, чего отстраненный от дел бывший комендант Кремля, разумеется, мог и не знать. В чем уверенно можно не сомневаться, так это в том, что названные выше фамилии придуманы не самим Ткалуном, а подсказаны, вернее навязаны, ему следователем.

Относительно С.И. Кондратьева: несмотря на определенную натянутость во взаимоотношениях между комендантом Кремля и его заместителем (все-таки они, как ни крути, представляли интересы двух разных ведомств), Петр Пахомович дойти до того, чтобы, желая досадить Кондратьеву, зачислить его в заговорщики по собственной инициативе тоже не мог. Остается предположить – Николаев и Ушаков в обязательном порядке потребовали от него назвать в числе заговорщиков и сотрудников комендатуры Кремля, желательно чином покрупнее. Что и было выполнено. Несомненным остается и тот факт, что первоначальный текст заявления Ткалуна подвергался значительной правке со стороны Ушакова и Николаева.

Заявлением от 9 января 1938 года было положено начало многодневной тюремной эпопее Ткалуна по сочинению его «романа». Во втором томе архивно-следственного дела № 967528 сохранились многостраничные собственноручные показания Петра Пахомовича, помеченные разными днями января, февраля, апреля и мая 1938 года. Например, записи от 10, 13 и 20 января. Зачастую написанные карандашом с обеих сторон каждого листа бумаги, они имеют различного рода исправления и дополнения, сделанные на полях рукой Ткалуна. Все без исключения показания представляют собой ответы на вопросы, предварительно поставленные (вероятно в письменном виде) следователем. Нередко последующие показания объединяли несколько предыдущих, конкретизируя их в отдельных деталях. Затем уже, исходя из содержания показаний, рождались протоколы допросов.

При допросах Ткалуна следователей Особого отдела. ГУГБ интересовал широкий круг вопросов. В этом, например, можно убедиться, прочитав его собственноручные показания, написанные в течение пяти суток (20–24 февраля) и вобравшие в себя материал ряда предыдущих (от 10, 13 и 20 января 1938 года), а также составленный на основе этих показаний так называемый протокол допроса от 20 февраля. Чтобы еще раз подчеркнуть трудности в работе следователей, день и ночь бьющихся над добыванием «достоверных» данных о заговоре в Красной Армии, в первых строках нескольких протоколов допроса непременно фиксируется якобы имевшая место борьба по слому сопротивления арестованного. Так и в случае с Ткалуном – один из первых протоколов его допроса открывается вопросом следователя, содержащим констатацию факта будто бы полной капитуляции подследственного: «После долгого и упорного запирательства на следствии, под давлением неопровержимых фактов, уличающих Вас как шпиона и заговорщика, Вы, заклятый враг народа, наконец признали предъявленные Вам обвинения…»

Итак, ко второй половине февраля 1938 года главный страж кремлевских кабинетов комдив Ткалун превратился в матерого шпиона и опытного заговорщика, а значит в заклятого врага трудового народа. И всю эту чушь он якобы безоговорочно признал. Если же это так, тогда оставалось самое малое – всего лишь надлежащее оформление материалов дела и передача его в Военную коллегию. Протокол допроса от 20 февраля вроде бы полностью подтверждает такое предположение – там имеются подробные признания в шпионаже в пользу Польши, показания об участии в украинской националистической организации и о подготовке военного переворота. Всего этого следователю Зиновию Ушакову было вполне достаточно, чтобы считать свой долг исполненным до конца. Однако его все же что-то смущало в деле Ткалуна. Он, видимо, сильно опасался, что оно развалится при мало-мальски серьезной проверке. Этим, по всей видимости, следует объяснить вынесение им постановления от 8 марта 1938 года, в котором, в частности, говорится:

«Показаниями ряда участников антисоветского военного заговора и личным признанием Ткалуна последний изобличен как активный участник этого заговора. Но ввиду того, что полностью еще не вскрыта вся антисоветская деятельность Ткалуна и требуются дальнейшие следственные действия…» Здесь же Ушаков возбуждает ходатайство о продлении следствия по делу и содержания под стражей арестованного сроком на два месяца. Шеф 5-го отдела ГУГБ Николаев-Журид поддерживает просьбу своего помощника.

Стандартная фраза о том, что «…полностью еще не вскрыта вся антисоветская деятельность (называется фамилия арестованного)» фигурирует во всех постановлениях о продлении сроков следствия и содержания под стражей. И совершенно неважно при этом – сознался подследственный или нет, – все равно формальная сторона в НКВД соблюдается неукоснительно и подобных постановлений можно приводить десятками.

В протоколе допроса от 20 февраля можно найти и некое обоснование «долгого и упорного сопротивления» со стороны бывшего коменданта Москвы и Кремля:

«Вопрос: Почему Вы так нагло и упорно запирались на следствии?

Ответ: Я не хотел сознаться в своих преступлениях потому, что был как-то уверен, что мои сообщники (Любченко, Гамарник, Якир, Дубовой, Савицкий, Капуловский, Фельдман и др.) не выдали меня следствию, ибо одни из них расстреляны (Якир, Фельдман), другие покончили жизнь самоубийством (Любченко, Гамарник), а третьи были очень давно арестованы.

Поскольку вслед за ними меня не арестовали, я полагал, что они меня сохранили и в распоряжении следствия никаких материалов против меня нет.

Особенно упорно я не хотел сознаться в своем участии в украинской военно-фашистской организации…»

Анализ содержания первых протоколов допроса и собственноручных признательных показаний Ткалуна свидетельствует о том, что к главному вопросу – о подготовке террористических акций на территории Кремля – следствие подступило сразу. Хотя в протоколах от февраля и марта сначала подробно говорится об участии Ткалуна в националистической организации (украинской) и только потом – о планах переворота в Кремле. Однако чем меньше остается времени до завершения следствия, тем больше этот вопрос выходит в стержневые. Так, уже в апреле все допросы и собственноручные показания Петра Пахомовича посвящены только ему.

Ткалун еще гулял на свободе, а на него в ГУГБ уже готовилось досье. Одним из первых на Петра Пахомовича, как на активного участника подготовки военного переворота в Кремле, показал бывший нарком финансов СССР Г.Ф. Гринько, в прошлом входивший в состав руководящего ядра украинской партии боротьбистов. На допросе 22 октября 1937 года он показал: «… Мне известно от Гамарника и Бубнова, что военные заговорщики подготовляли ввод вооруженного отряда в Кремль для ареста руководителей партии, причем с их же слов знаю, что шла успешная работа по вербовке для этого дела Ткалуна».

Заговор в Кремле… Сколько уже опубликовано книг и статей на эту заманчивую тему и сколько еще будет написано, в чем можно не сомневаться, ибо читательский интерес к ней не убывает, а скорее наоборот. При этом усиленно эксплуатируется тезис о наличии заговора (и не единственного) против Сталина в 30 е годы. Как особенность отметим, что наибольшую активность здесь проявляют некоторые бывшие сотрудники органов государственной безопасности. Так, не единожды в центральных газетах, а также в ряде изданных под собственным именем брошюр растиражирована версия бывшего сотрудника личной охраны Сталина Алексея Рыбина «Был ли заговор против Сталина». Там отставной майор НКВД-МГБ-КГБ настойчиво утверждает о действительном существовании такого заговора в середине 30 х годов. В качестве главных организаторов заговора, по Рыбину, выступали наркомвнудел СССР Генрих Ягода со своим ближайшим помощником Аграновым.

В проблемах кремлевских заговоров Рыбин прослыл таким знатоком, что на него ссылается даже такое высокое должностное лицо, как министр юстиции Российской Федерации В. Ковалев. В своей книге «Два сталинских наркома» он несколько раз цитирует фрагменты из воспоминаний ветерана НКВД. Например, о некоторых деталях подготовки заговора силами курсантов школы НКВД, которые стали известны Рыбину со слов бывшего питомца этой школы И. Орловского: «В начале 1936 года Ягода, Соринсон (так у Рыбина именуется Яков Агранов, заместитель Ягоды. – Н.Ч.), Паукер, Волович сформировали из курсантов школы ОГПУ особую роту боевиков… Ежедневно были занятия по самбо, ближнему штыковому бою, преодолению трудных препятствий. Нас хорошо обмундировали и вооружили… После этого Ягода, Соринсон, Паукер, Волович и другие устроили смотр нашей боевой готовности во дворе здания НКВД. Они нашли, что мы те самые парни, которые готовы на любой разбой ради замыслов верхушки НКВД. Позднее мы узнали, что нам предстояло при содействии коменданта Кремля комиссара Ткалуна войти в Кремль и арестовать Сталина. Но заговор был раскрыт. Нас быстро расформировали по разным воинским частям».

О последующих за этим событиях сообщает уже сам Рыбин: «Далее все аресты участников заговора проходили на моих глазах. Были арестованы Ягода, Соринсон, Паукер, Волович, Гулько, Даген (правильно – Дагин. – Н. Ч.) Курский и Ткалун застрелились…»

Зададимся вопросом – из каких источников почерпнул упомянутые сведения А. Рыбин. Можно не сомневаться, что в закрытых архивах ему работать не довелось, да и нет там подобранных сведений (специальной или какой-то иной папки) на затронутую тему. Сам он, не будучи следователем по особо важным делам, а выполняя всего лишь функции рядового охранника, расследованием подобных дел не занимался, а посему не мог знать каких-либо подробностей заговора (действительного или мнимого). Значит, все рассказы Рыбина базируются на зыбкой почве устного творчества сотрудников НКВД-МГБ и других не внушающих доверия источниках. Вполне объяснимо, что сотрудники охраны членов правительства знали, кто является комендантом Кремля. Поэтому Алексей Рыбин, тогда молодой работник НКВД, крепко запомнил его фамилию – память у него была отменной и все, что касалось охраны руководства ВКП(б) и лично Сталина, намертво оседало в его голове.

В своих рассказах охранник Рыбин почему-то именует коменданта Кремля П.П. Ткалуна комиссаром. И непонятно при этом – то ли он хочет показать его принадлежность к органам госбезопасности (а это не так, ибо он с 1918 года находился в кадрах РККА и имел воинское звание «комдив»), то ли относит Ткалуна к политическому составу, что также является неправомерным. Вторая неточность заключается в том, что Ткалун не застрелился, боясь разоблачения, как утверждает Рыбин, а был расстрелян по приговору Военной коллегии спустя полгода после ареста. Видимо, Рыбин слышал «звон» (о самоубийстве Рогова, преемнике Ткалуна в должности коменданта Московского Кремля), но не знает, откуда он, и относит, все это к Петру Пахомовичу. И подобной путаницы в «трудах» отставного майора набирается немало.

Вызвавшие значительный интерес читателей уже самой постановкой вопроса, приведенные Рыбиным данные при более внимательном их изучении предстают в виде надерганных из различных источников сведений, нередко противоречащих одно другому. И основаны они, как правило, на слухах и легендах, ходивших в народе после судебных процессов второй половины 30 х годов.

Итак, ударной группой заговора 1937 года, по утверждению А. Рыбина, должна была выступить рота боевиков, сформированная из курсантов школы ОГПУ. Этому подразделению предстояло при активном содействии коменданта Кремля П.П. Ткалуна войти внутрь Кремля и арестовать Сталина и других членов Политбюро ЦК ВКП(б).

Так картина выглядит по версии А. Рыбина. Обратившись к материалам следственного дела Ткалуна, видим, что личной фантазии майора НКВД далеко не угнаться за коллективными усилиями его коллег из Особого отдела ГУГБ, хотя в отдельных деталях они и совпадают. Вложив в уста Ткалуна свой собственный сценарий, особисты достаточно подробно расписали все акты спектакля под названием «Переворот в Кремле», определив и его главных исполнителей. Уже из содержания заявления Ткалуна на имя Ежова от 9 января видно, что его с самого первого дня пребывания в тюрьме стали готовить к роли заговорщика, которому поручалась организация ареста членов Политбюро. Эту задачу ему якобы поставил лично Гамарник в апреле 1935 года, буквально на другой день после его назначения комендантом Кремля.

А еще раньше, когда Ткалун исполнял должность военного коменданта Москвы, его задачи по перевороту были несколько иными. В протоколе допроса от 20 февраля 1938 года они сформулированы следующим образом:

«Вопрос: Говорите точнее, какие это особо важные предательские задания давал Вам Гамарник?

Ответ: Как основную задачу Гамарник поставил передо мною – обеспечить совместное с названными им начальниками центральных управлений наркомата обороны совершение государственного переворота в Кремле.

Вопрос: Изложите план подготовлявшегося переворота.

Ответ: Общий план переворота мне неизвестен, так как Гамарник говорил со мной только о той части, которая будет касаться меня.

По этому плану я должен был во время переворота:

1) закрыть все входы в Москву и выходы из нее;

2) обеспечить захват наиболее важных объектов Москвы, кроме Кремля. Выполнение этой задачи в основном лежало на соответствующих командирах гарнизона (по плану Корка), которые должны были контактировать свои действия со мной;

3) наметить мероприятия по ослаблению охраны военных складов и других военных объектов на случай, если возникнет необходимость совершения диверсионных актов. Таким путем предполагалось создать панику в городе.

В плане переворота Гамарник особенно большое значение придавал Управлению коменданта города Москвы, как связанному с воинскими частями гарнизона. Он настоятельно требовал от меня, чтобы я сделал начсостав Управления своим, однако, не вербуя его в заговор…»

В конце следствия от Ткалуна требовали уже только расширенных показаний о террористической группе в комендатуре Кремля, ее составе и планах работы по ликвидации руководства партии и государства. Не удовлетворившись материалами допросов, его заставили написать на эту тему подробные собственноручные показания. И Петр Пахомович в течение двух суток (13–14 апреля) мучительно выдумывает различные детали деятельности заговорщической организации в Кремле, которую он якобы возглавлял:

«В Кремле мною создана была заговорщическая группа, в состав коей входили:

1. Брюханов П.Н. – комендант здания Рабоче-Крестьянского правительства;

2. Таболин Н.Н. – начальник части боевой подготовки Управления коменданта Кремля;

3. Кушлис – комендант здания Управления коменданта Кремля;

4. Колмаков – начальник финансового отдела УКМК;

5. Ганжерли – дежурный помощник коменданта Кремля;

6. Хурцев – дежурный помощник коменданта Кремля;

7. Дергачев – начальник полковой школы Кремля;

8. Янсон – комендант Мавзолея и заведующий Особым кино;

9. Цвирко – комендант Большого Кремлевского Дворца.

Кроме того, как я уже показал, заговорщиком являлся и мой заместитель С.И. Кондратьев, присланный в Кремль на эту должность в 1936 году Ягодой Г.Г.»

Ткалун показал, что из состава названной группы «заговорщиков» им до сего момента был назван только один Таболин, остальных же он скрывал, ограничившись на предыдущих допросах ссылкой на то, что этих людей он подготовил к вербовке как антисоветски настроенных. А еще он скрыл означенных командиров потому, что «…когда я был арестован, то эти люди-заговорщики были вне подозрений и могли бы под руководством С.И. Кондратьева продолжать и после моего ареста заговорщическую террористическую работу в Кремле, т.е. совершить теракт над Сталиным…»

Послужные списки кремлевских заговорщиков, перечисленных Ткалуном, не очень сильно отличаются друг от друга. Названный первым Павел Николаевич Брюханов, 1894 года рождения, в РККА состоял с 1918 года. В Управление коменданта Московского Кремля прибыл в мае 1935 года (практически одновременно с Ткалуном) из комендатуры Московского гарнизона. В марте 1938 года был отстранен от должности и уволен в запас. Арест его последовал спустя семь месяцев – в октябре 1938 года. На первых допросах (17 и 21 октября) он категорически отвергал все предъявленные ему обвинения, заявляя, что с Ткалуном у него были только служебные отношения и ничего более. Затем, не выдержав серии избиений, Брюханов показал о вербовке его Ткалуном в 1936 году в антисоветский заговор, о подготовке террористического акта в отношении Сталина. Показал он также и о том, что по совету Ткалуна женился на Александре Виноградовой – сотруднице Особого сектора ЦК ВКП(б), возглавляемого А.Н. Поскребышевым, личным секретарем И.В. Сталина. При рассмотрении дела в суде Брюханов заявил о применении к нему на предварительном следствии мер физического воздействия. Например, когда он сделал попытку отказаться от своих ложных показаний, следователь В.М. Казакевич стал сильно избивать его.

В следственном деле Ткалуна все эти обстоятельства выглядят в следующем виде. В протоколе допроса от 20 февраля на вопрос следователя о последовательности осуществления изменнических указаний Гамарника, Ткалуном подробно раскрыта система «подготовки» заговора:

«Первым долгом я решил подобрать себе необходимых людей, на которых я мог бы положиться, как на самого себя.

С назначением меня в Кремль… через заговорщика Фельдмана я перевел к себе в Кремль из комендатуры города Москвы Таболина Н.Н. и Брюханова П.Н.

Первоначально Таболин был назначен начальником хозотдела Кремля. С освобождением же в конце 1936 года должности коменданта здания Рабоче-Крестьянского правительства я хотел назначить на эту должность заговорщика Таболина, но это не вышло, так как отдел кадров НКВД не утвердил его кандидатуру, как бывшего офицера. В 1937 году я перевел его на должность начальника части боевой подготовки Управления коменданта Кремля и одновременно он являлся начальником штаба ПВО Кремля. Таким образом я его максимально приблизил к руководству службой охраны Кремля.

Таболину я поручил вновь пересоставить план ПВО по моим вредительским указаниям. Вообще я должен сказать, что дело ПВО в Кремле находится в неблагополучном состоянии, хотя там и есть план, но он бумажный, нереальный; я умышленно все время занимался переделкой плана ПВО вместо того, чтобы реально поставить это дело в Кремле…

Каких-либо других предательских указаний я тогда Таболину не давал, сохраняя его для выполнения главной нашей заговорщической задачи по Кремлю – ареста членов Политбюро ЦК ВКП(б). Однако об этом я с ним не говорил, хотя и рассчитывал на него. С этой же целью я перевел Таболина из города на жительство в Кремль.

Брюханова я назначил сначала дежурным помощником коменданта Кремля, а в 1937 году – комендантом здания Рабоче-Крестьянского правительства. Брюханова, как и Таболина, я всячески поощрял, брал его с собой на курорт в Сочи в 1936 году и сделал из него исключительно преданного мне человека. Я имел в виду в нужный момент открыто переговорить с Брюхановым о заговоре, надеясь на его согласие и конкретную помощь. К тому времени у меня зародился еще и другой план…»

Продолжая «раскручивать» Ткалуна, особисты не могли пройти мимо такой должностной категории в Кремле, как заместитель коменданта – ведь он «тянул» на себе значительный груз обязанностей, а в случае отпуска или болезни шефа исполнял его обязанности в полном объеме. С апреля 1936 года этот пост занимал комбриг Кондратьев Сергей Игнатьевич, назначенный в Кремль с должности командира дивизии имени Ф.Э. Дзержинского. Эта дивизия была первым войсковым соединением в системе ОГПУ-НКВД и предназначалась для выполнения ряда специальных задач, как то: охрана важных объектов и учреждений, участие в поимке бандитов и террористов, поддержание общественного порядка в столице и т.д.

Из многолетней практики известно, что очень редко случается ситуация, когда командир со своим заместителем живут душа в душу. Чаще всего бывает наоборот, когда между ними постоянные трения, порой весьма серьезные. При этом командир почему-то считает, что заместитель во многом. недорабатывает и подсиживает его, а тот в свою очередь, понимая ситуацию по-своему, полагает, что может выполнить то или иное дело значительно лучше, более качественно, нежели начальник. Примерно такая картина проглядывает из анализа взаимоотношений между Ткалуном и Кондратьевым.

Службы НКВД стремились «прибрать к рукам» Управление коменданта Московского Кремля не только, так сказать, в строевом отношении, но и в партийно-политическом. Пользуясь тем, что позиции наркома обороны Ворошилова в Политбюро ЦК ВКП(б) в 1937 году сильно пошатнулись, а степень его влияния на Сталина заметно снизилась, тогда как вождь НКВД Ежов приобретал все большую власть, им удалось поставить во главе политотдела Управления своего выдвиженца Трофимова, политработника из пограничных войск. Тот сменил на этом посту представителя РККА дивизионного комиссаpa М.А. Имянинникова, попросившегося на политработу в войска.

Представляет интерес «механика» назначения должностных лиц в комендатуру Московского Кремля. Из протокола допроса Кондратьева от 27 апреля 1938 года (арестован он был неделей раньше) узнаем следующие сведения, которые, если выкинуть оттуда упоминание о заговорщической деятельности и заговорщиках, вполне можно считать за достоверные.

«Вопрос: Когда и как Вы очутились на работе в комендатуре Кремля?

Ответ: В феврале 1936 г. меня вызвал к себе Буланов (секретарь Г.Г. Ягоды. – Н.Ч.) и заявил, что Ягода ставит вопрос о переводе меня на работу в Кремль заместителем коменданта Кремля. Буланов тогда же сообщил мне о том, что в Кремле есть антисоветская группа, связанная с заговорщиками из Штаба РККА, и назвал мне состав этой группы: Ткалун П.П. – комендант Кремля; Имянинников – начальник политотдела Управления коменданта Кремля; полковник Васильев – начальник отряда специального назначения и майор Азаркин – командир полка специального назначения.

В первых числах апреля 1936 г. я был снова вызван Булановым и он сообщил мне, что вопрос о моем назначении в Кремль решен и на днях я получу распоряжение о сдаче командования дивизией.

Буланов сказал мне. что Ягода хочет в моем лице иметь в Кремле представителя заговорщической организации НКВД в гарнизоне Кремля.

Дело в том, что Ткалун, являясь ставленником заговорщической организации в РККА, не представлял собой человека, на которого Ягода мог целиком надеяться. Внутренние противоречия в среде участников заговора существовали все время. Существовало также и взаимное недоверие. Именно в силу этого Ягода хотел в моем лице иметь в комендатуре Кремля «своего» человека…

Буланов направил меня к Паукеру (начальнику оперативного отдела ГУГБ НКВД СССР. – Н.Ч.) за конкретными инструкциями.

Паукер заявил мне, что он знает все указания, которые мне дал Буланов по заговорщической работе, поэтому он считает, что задача мне ясна. Паукер однако предупредил меня, что Ягода не верит Ткалуну, поэтому принимают меры к тому, чтобы в войсках гарнизона Кремля был преданный ему человек. Таким человеком Ягода выбрал меня…»

Какие же функции по заговору должен был выполнять С.И. Кондратьев? Кто и какие задачи ему ставил? Снова обратимся к материалу, имеющему касательство как к Кондратьеву, так и к Ткалуну. В упомянутом выше протоколе допроса от 27 апреля 1938 года Кондратьев, отвечая на вопрос следователя о своих первых шагах в должности заместителя коменданта Кремля, показал: «Первой задачей явилось установить связь с Ткалуном и нащупать его заговорщические силы в Кремле. Представляясь Ткалуну, я заявил ему, что имел разговор с Булановым, знаю, что он (Ткалун) состоит в антисоветской организации и связан с заговорщиками из Штаба РККА.

Ткалун ответил, что знает и обо мне. Тогда же, в порядке введения меня в курс заговорщических дел, Ткалун сообщил мне, что в состав его заговорщической группы в комендатуре Кремля входят:

1. Начальник политотдела Управления коменданта Кремля Имянинников.

2. Начальник отряда спецназначения Управления коменданта Кремля Васильев.

3. Командир полка спецназначения Управления коменданта Кремля Азаркин.

4. Комендант Большого Кремлевского дворца Тренин.

5. Дежурный помощник коменданта Кремля Крысь.

6. Помощник начальника отдела связи Никитин.

7. Начальник сантехотделения Травкин.

8. Начальник спецотделения Меньшиков.

В числе близких к нему людей Ткалун назвал мне:

1. Дежурного помощника коменданта Кремля Брюханова.

2. Начальника хозяйственного отдела Таболина.

3. Начальника эксплуатационно-технического отдела Колмакова.

Сравним два документа – собственноручные показания Ткалуна от 13–14 апреля 1938 года и протокол допроса Кондратьева, исполненный двумя неделями позже. Зная процедуру прохождения такого документа, как протокол допроса, можно утверждать, что по одному и тому же вопросу (о заговоре в Кремле) Ткалуна и Кондратьева допрашивали фактически одновременно. Возможно, что даже в соседних кабинетах.

Посмотрев на два списка заговорщиков, видим, что они существенно отличаются друг от друга – и по количеству участников, и по персональному составу. А точнее, они совсем не совпадают. Если у Кондратьева фигурируют лица, так сказать, первой шеренги (Имянинников, Васильев, Азаркин), то у Ткалуна этот перечень состоит из «воинов» второго ряда (комендантов зданий, дежурных помощников коменданта и т.п.). Отсюда вывод – до поры до времени два следователя, допрашивавшие Ткалуна и Кондратьева, не согласовывали между собой свои действия и не сверяли показания своих подопечных.

Кондратьев же, продолжая давать показания, пояснил, что его первой задачей являлось ознакомление с существующей заговорщической группой в Кремле. «Эту задачу я выполнил, связавшись с Ткалуном и его людьми.

Наряду с этим я, по установке Ягоды, должен был стремиться к тому, чтобы захватить под свое влияние гарнизон Кремля. В этих целях я настоял перед Ткалуном о подчинении мне отряда спецназначения (он комплектовался командирами охраны) и полка спецназначения.

Обе эти войсковые части несли охранную службу, как наружных постов (по охране въездов и входов в Кремль), так и внутренних постов (охрана правительственных и партийных учреждений, расположенных в Кремле и квартир членов правительства в Кремле).

Ткалун против этого особенно не возражал и таким образом с первых же дней работы в Кремле я получил возможность сосредоточить все средства охраны Кремля в своих руках…»

Сергей Игнатьевич Кондратьев после освобождения Ткалуна от занимаемой им должности (в конце сентября 1937 года) еще почти семь месяцев работал на прежнем месте. Комендантом Кремля его так и не утвердили, хотя и Рогов, пришедший на смену Ткалуну, не блистал особыми талантами. Затем Рогов застрелился, а Кондратьева арестовали 12 апреля 1938 года. Следствие длилось четыре с половиной месяца. После оглашения приговора Военной коллегии 26 августа 1938 года его в тот же день расстреляли.

Итак, главная задача Ткалуна в Кремле – это организация ареста руководящей верхушки партийной и правительственной элиты. Как это практически планировалось, тоже просматривается в материалах его архивно-следственного дела. Справедливости ради следует отметить, что для Ткалуна выполнение такой задачи не представляло особой трудности, ибо вся охрана Кремля находилась в его руках. Об этом он откровенно говорил своему следователю в январе – феврале 1938 года. Если бы заговор действительно имел место, то операция по аресту членов Политбюро ЦК ВКП(б) была бы проведена без особых усилий. Повторяем, в случае действительного наличия заговорщиков в Кремле.

Однако, на практике ничего подобного не существовало. В бумажном же варианте (см. протокол допроса от 20 февраля) такой поворот событий выглядит так. На вопрос следователя: «Как же Вы практически намечали осуществить арест членов Политбюро ЦК ВКП(б)?», Ткалун изложил два варианта этой «операции»:

«Я полагаю, что мне не нужно объяснять следствию то, что в Кремле по существу все было в моих руках. Недаром центр военно-фашистского заговора избрал меня главным исполнителем этого чудовищного преступления перед советским народом… Арест членов Политбюро ЦК ВКП(б) я мыслил себе осуществить следующим образом: расставив надежных и решительных заговорщиков внутри соответствующих подъездов квартир, занимаемых членами Политбюро (в Кремле. – Н.Ч.), а также в подъездах №№ 2 и 3 здания Рабоче-Крестьянского правительства, по сигналу Гамарника или Ягоды арестовать их при выходе из квартир или здания правительства…»

Прервем на время эту неимоверную чушь, изготовленную усилиями воспаленных извилин мозга подследственного Петра Ткалуна и его следователя Зиновия Ушакова. Какая громоздкая конструкция, какое нелепое нагромождение всяких несуразностей. И все ради одной-единственной задачи, давным-давно до мельчайших деталей отработанной в НКВД – ареста десятка номенклатурных работников, пусть даже самого высшего ранга. Из приводимых в деле протоколов допросов усматривается, что подобное представлялось огромной сложности задачей, в то время как к середине 1938 года (моменту изоляции Ткалуна) органы НКВД уже многократно «обкатали» практику ареста кандидатов и членов Политбюро ЦК ВКП(б). Не говоря уже о наркомах – членах правительства СССР.

Продолжая раскрывать подробности плана по аресту верхушки партии и правительства, Ткалун дальше показывает: «Другой вариант ареста членов Политбюро ЦК ВКП(б) сводился к тому, чтобы одновременно захватить их в момент нахождения на квартирах в Кремле, что обычно бывало накануне 1 Мая и 7 ноября.

Эти варианты мною были доложены как Гамарнику, так и Любченко (отдельно каждому).

Гамарник принял второй вариант – арест по квартирам, как он говорил, это спокойнее и без шума».

Но и это еще не все. Оказывается, у заговорщиков существовал дополнительный вариант действий по устранению Сталина. По настоянию следователя Ткалун стал утверждать, что будто бы он посоветовал Павлу Брюханову жениться на официантке Александре Виноградовой, которая обслуживала кремлевскую квартиру Сталина. А добивался он этого брачного союза потому, что якобы решил лично покончить с «вождем народов» путем отравления его пищей, которую подавала Виноградова. И избрал Ткалун такой путь только потому, что дело с арестом членов Политбюро непомерно затягивалось. В протоколе допроса данный эпизод выглядит следующим образом: Помните его слова: «К тому времени у меня зародился еще и другой план…»

– Какой еще гнусный план Вы наметили?

– Я посоветовал Брюханову жениться на Шуре Виноградовой, которая обслуживает лично Сталина, что он и сделал.

– С какой целью Вы посоветовали Брюханову жениться на Виноградовой?

– Видя, что дело с арестом членов Политбюро затягивается, я лично решил покончить со Сталиным путем отравления его пищей, которую обычно подает Виноградова. Я это мыслил совершить лично или через Брюханова, но во всяком случае без участия самой Виноградовой, которой я бы побоялся открыться, поскольку она около 15 лет преданно и добросовестно работает в Особом секторе ЦК ВКП(б). Однако Виноградова нужна мне была для осуществления моего плана и я полагал, что если она будет женой ближайшего мне человека – мне это возможно легче будет осуществить…

К данной теме – женитьбе Павла Брюханова на Шуре Виноградовой в целях использования ее положения для лишения жизни Сталина – Ткалун вернулся, хотя и кратко, в собственноручных показаниях от 13 апреля 1938 года. Ничего здесь нового он не сообщил, за исключением разве одной детали. Правда, детали немаловажной, серьезно отягощающей вину бывшего коменданта Московского Кремля. Так, говоря о своих стараниях по устройству этого брачного союза, он еще раз подчеркнул, что тогда руководствовался одной целью: «…через Брюханова в случае необходимости отравить пищу Сталину, подаваемую А. Виноградовой. Однако об этой цели я Брюханову не говорил, считая, что скажу это, когда придет время, тем более, что отравление пищи Сталина я мог произвести и лично сам, без других участников – свидетелей этого…»

Стараясь по возможности выгородить названного им среди участников заговора Павла Брюханова и уменьшить степень его вины, Ткалун тем самым одновременно отягощает свою. Что и видно из приведенного выше отрывка – ведь одно дело отравить Сталина руками других людей и совершенно иное, когда это же самое он соглашается сделать сам. Как говаривал небезызвестный персонаж поэмы Грибоедова, здесь дистанция огромного размера. И Ткалун, безусловно, хорошо понимал эту разницу.

Возможен вопрос: «Если сам Ткалун многократно имел, по его словам, возможность лично отравить Сталина и мог это сделать через Александру Виноградову, то почему же такой случай ни разу не был использован им за два с лишним года пребывания на посту коменданта Кремля?». Ответ архипростой: никогда у верного партийца Ткалуна, не замеченного в симпатиях ни к каким группировкам и оппозициям, не возникало подобных заговорщических и тем более террористических планов. И все то, что писал он в собственноручных показаниях, столь высоко ценившихся в кабинетах НКВД, и в протоколах допросов (продукте их совместной со следователем деятельности) – все это ложь и клевета с самой первой буквы и до последней. Этот факт вынужден подтвердить и следователь-садист Зиновий Ушаков. Арестованный в сентябре 1938 года за фальсификацию следственных материалов и другие преступления, он в ходе следствия дал подробные показания о применении к арестованным, в том числе и к Ткалуну, незаконных методов допроса. По признанию Ежова и Фриновского, Ушаков использовался ими как следователь, умеющий «добывать» от арестованных нужные показания.

Да, недовольство порядками в стране и в армии проявлялось у Ткалуна не единожды, как, впрочем, у многих других командиров РККА. Не секрет. что критика в адрес руководства Красной Армии и прежде всего наркома Ворошилова была весьма и весьма нелицеприятной. Отзвуки ее мы находим в многочисленных и многотомных уголовно-следственных делах по обвинению высшего комполитсостава. Делая поправку на степень корректировки и доработки этих материалов в соответствующих кабинетах ГУГБ НКВД, тем не менее уверенно можно утверждать, что такая критика на самом деле существовала. Чаще всего она звучала в приватных беседах, в кругу боевых друзей и единомышленников. Звучала в надежде, что рядом нет доносчиков и резкость выражений от этого порой становилась чрезвычайно острой.

Ткалун в этом плане не являлся исключением. Чего только стоят его слова, характеризующие Ворошилова и наркомовское окружение. Бывший его заместитель по комендатуре Московского гарнизона А.А. Петухов, арестованный в мае 1937 года, показал на допросе от 4 сентября 1937 года (через двадцать дней после этого допроса Ткалун будет освобожден от должности коменданта Кремля): «…В разговорах со мной Ткалун часто высказывал ненависть по отношению к руководству Красной Армией. Он обвинял наркома обороны Ворошилова в неумении подбирать кадры ближайших работников, имея в виду Булина, Шапошникова, Белова. Особенно издевательски он отзывался о С.М. Буденном, при этом всегда заявлял: «Единственно сильный из командующих – это Якир, вот кого следовало бы назначить на Московский военный округ, или Уборевич – энергичный человек, со специальным военным образованием…»

В нашем повествовании уже упоминались различные так называемые националистические контрреволюционные организации – латышская, татарская, польская и т.п. Теперь очередь дошла до самой крупной из них (по мнению теоретиков и экспертов из НКВД) – украинской. Согласно Большой Советской Энциклопедии национализм – это буржуазная и мелкобуржуазная идеология и политика, а также психология в национальном вопросе. Он трактует нацию как высшую внеисторическую и надклассовую форму общественного единства, причем за общенациональные интересы выдаются устремления класса или социальной группы, выступающих в данных конкретно-исторических условиях носителем и проводником националистической идеологии и политики буржуазии (мелкой буржуазии).

Советские специалисты по национальному вопросу проводили различие между национализмом угнетающей и национализмом угнетенной нации. В последнем они видели общедемократическое содержание, направленное против угнетения, всячески поддерживая его, считая исторически оправданным на определенном этапе. В собственной же среде коммунисты к националистическим шатаниям относились с особой непримиримостью, считая его результатом воздействия мелкобуржуазных сил и империалистической агентуры. Эти шатания выражались в проявлениях национальной ограниченности и эгоизма, в отступлениях от принципов интернационализма и классовой солидарности, в раздувании и преувеличении национальных особенностей.

Не в пример другим регионам на Украине местный национализм действительно имел широкое распространение. Провозглашение «Украинской державы» после крушения российской империи, Директория, Центральная Рада, гетман Павел Скоропадский и Симон Петлюра, галицийские сепаратисты, – все это звенья одной цепи под названием «украинский национализм». И после образования СССР в среде украинской интеллигенции в первую очередь продолжали проявляться ростки этого глубинного течения, подвергаясь при этом жесточайшим преследованиям со стороны РКП(б) – ВКП(б) и органов госбезопасности. Под маркой борьбы с местным национализмом Сталин и его клевреты умело расправлялись с неугодными им партийными и советскими деятелями.

Очередной всплеск этих репрессий на Украине наблюдается в начале 30 х годов, когда из-за трудностей, связанных с насильственной коллективизацией в деревне и наступившим голодом, возникли серьезные брожения в различных слоях украинского населения. Одним из лидеров украинских националистов тогда был объявлен Николай Скрыпник, член большевистской партии с 1897 года. Пройдя через многочисленные аресты, суды и места лишения свободы в России, эмиграцию, Скрыпник получил крепкую партийную закалку. До 1917 года он работал в партийных организациях Царицына, Самары, Екатеринослава, Ярославля, Одессы, Петербурга, Риги, Красноярска, Москвы, входил в состав редакции газеты «Правда». После Октябрьской революции был председателем правительства Украины, затем в нем последовательно исполнял обязанности наркома иностранных дел, госконтроля, внутренних дел, юстиции и просвещения, возглавлял Госплан УССР. Скрыпник – один из организаторов компартии Украины. В 1919–1924 гг., будучи членом Реввоенсовета 1 й Украинской и 12 й армий, военкомом штаба Киевского военного округа и начальником Харьковской школы червонных старшин, Ткалун много раз встречался со Скрыпником на различных съездах, конференциях, пленумах и совещаниях. Не выдержав травли, организованной против него в средствах массовой информации и в партийных инстанциях, Скрыпник в июле 1933 года покончил жизнь самоубийством.

«Свято место пусто не бывает» – и взамен Скрыпника в планах ВКП(б) – ОГПУ-НКВД появляется председатель СНК Украины Панас Любченко. Почему именно ему отвели такое место, а не генсеку КП(б) У Станиславу Косиору или, на худой конец, председателю ВУЦИК Григорию Петровскому, тому есть особые причины. Оказывается, у Любченко в прошлом были серьезные грешки – он в свое время переболел болезнью национализма, длительное время являясь одним из руководителей украинской мелкобуржуазной партии левых эсеров или, как ее часто называли, партии боротьбистов. Возникла эта партия в мае 1918 года в результате раскола партии украинских социалистов-революционеров и организационного оформления ее левого крыла. Свое название она получила по имени центрального органа партии – газеты «Боротьба». Социальной базой боротьбистов служила мелкая буржуазия и националистически настроенная интеллигенция. Наряду с Любченко в состав руководства партии входили Г. Гринько (перед арестом в начале 1937 года – нарком финансов СССР), А. Шумский, В. Елланский (поэт Василь Блакитный) и др.

Политическая платформа боротьбистов претерпевала эволюцию, которая, однако, не меняла их националистической основы. Главным направлением их деятельности была борьба против компартии за политическую гегемонию на Украине. В связи с тем, что в конце 1918 – начале 1919 года трудящиеся Украины решительно выступили за Советскую власть, боротьбисты вынуждены были, учитывая такое настроение масс, принять советскую платформу. В мае 1919 года представители боротьбистов вошли в состав правительства Советской Украины. Полесская конференция партии боротьбистов выдвинула лозунг создания отдельной украинской республики, однако крестьянством этот националистический призыв не был поддержан. Не получила также широкой поддержки идея создания на Украине сепаратных воинских формирований. В декабре 1919 года В.И. Ленин писал, что своей пропагандой разделения военных сил боротьбисты «…играют прямо на руку белым и международному империализму».

Многие из боротьбистов, видя, что их партия становится центром притяжения антисоветских сил, стали выступать за ее ликвидацию и слияние с КП(б) У. На основании достигнутого, между ЦК боротьбистов и ЦК КП(б) У соглашения партия украинских левых эсеров распускалась, а ее члены в индивидуальном порядке принимались в компартию Украины. Всеукраинская конференция боротьбистов приняла 20 марта 1920 года решение о самороспуске.

Панас Любченко, принятый в КП(б) У с зачетом стажа пребывания в партии боротьбистов, после гражданской войны работал председателем Черниговского и Киевского губисполкомов, секретарем ЦК КП(б) У, возглавлял правление сельхозкооперации республики. Обязанности председателя Совета Народных Комиссаров УССР он исполнял с 1934 года. Делегат 15–17 съездов ВКП(б), член ЦИК СССР. Награжден орденом Ленина. Любченко повторил судьбу Скрыпника – не желая больше терпеть наветы на себя и ничем не обоснованные обвинения и зная, что его ожидает в дальнейшем, – Панас Петрович в конце августа 1937 года нажал на спусковой курок, разом покончив все политические и житейские проблемы. В центральных газетах по этому поводу появилась заметка. Такая же краткая, как и в случае с Гамарником: «Запутавшись в своих антисоветских связях и, очевидно, боясь ответственности перед украинским народом за. предательство интересов Украины, 30 августа бывший председатель СНК УКРАИНЫ Любченко покончил жизнь самоубийством».

Как и в отношении Гамарника, здесь все, за исключением самого факта самоубийства, является ложью. Ложью, тонко рассчитанной и точно нацеленной, наполненной ядом недоверия. В действительности же обстоятельства смерти Панаса Любченко вполне укладываются в русло проводившейся тогда политики избиения старой партийной гвардии. Из материалов проверки по делу П.П. Любченко усматривается, что он наложил на себя руки в результате обвинения его в антисоветской деятельности на пленуме ЦК КП(б) У. Из стенограммы этого пленума, состоявшегося 29–30 августа 1937 года. видно, что его участники, в том числе и Израиль Леплевский, недавно назначенный наркомом внутренних дел республики, обвиняли Любченко в буржуазно-националистической ориентации, ссылаясь при этом на показания арестованных «заговорщиков».

Любченко категорически отвергал предъявленные ему обвинения. Но все было тщетно. 30 августа он исключается из состава Политбюро и членов ЦК КП(б) У, смещается с поста председателя СНК УССР. В создавшейся обстановке Панас Петрович не нашел ничего другого, как пойти на самые крайние меры.

Бывший охранник П.П. Любченко – Д.В. Коновалов (сотрудник НКВД УССР), будучи допрошенным в июле 1956 года, показал, что на следующий день после смерти своего подопечного он в два часа ночи был вызван в приемную наркома Леплевского, где был обезоружен и арестован. В последующем с применением жестоких пыток от него добились показаний о том, что жена Любченко – Мария Николаевна якобы однажды под большим секретом передала ему (Коновалову) о роли мужа в руководстве подпольной украинской националистической организации.

Подследственный Ткалун показал, что украинским национализмом он заразился с самого раннего детства. Еще в начальной школе учителя Рвач и Щербина якобы воспитывали его в национально-шовинистическом духе. Затем этот процесс продолжился в Сорочинской учительской семинарии. С Панасом Любченко, будущим председателем правительства Советской Украины, Петр Ткалун познакомился еще в 1910 году, приехав поступать в Киевскую военно-фельдшерскую школу, где тот уже учился на старшем курсе. По состоянию здоровья Ткалун в школу принят не был, однако знакомство с Любченко состоялось, чтобы затем продолжаться в течение нескольких десятков лет.

Наговаривая на себя и на Любченко, Ткалун в феврале 1938 года давал объяснения событиям двадцатилетней давности. На вопрос следователя: «А как Вы вступили в Коммунистическую партию? С какой целью?», он ответил: «В партию я вступил по прямому заданию Любченко… Когда я уезжал в Москву (в конце 1917 года. – Н.Ч.), он на прощанье, в виде наказа, сказал мне: «Обстановка может сложиться так, что мы долго не сможем повидаться. Запомни – главное это уметь вовремя сманеврировать, замаскировать себя, не показывать своего лица. Придет еще время, когда мы – националисты, будем действовать. Государственной партией стала партия большевиков. Если это понадобится, мы сможем и ее использовать в наших интересах, пробравшись в ряды партии и, таким образом, сохранив себя. Обман не должен тебя смутить. Цель оправдывает средства. Я так и сделал…»

Особенностью всех «романов», написанных подследственными в самых различных тюрьмах и следственных изоляторах Советского Союза, является то, что в них самым невероятным образом перемешаны 99% лжи с одним процентом правды. Причем, этот единственный процент правды относится не к содержанию тех или иных бесед и переговоров (они сплошь и рядом сфальсифицированы), а к самому факту этих встреч в служебной обстановке или вне ее. Процеживая сквозь мелкое сито подобные материалы, узнаешь много такого, что не вошло ни в один труд по истории СССР в целом и республик. в него входивших, в частности. Проиллюстрировать это можно и на следственном деле П.П. Ткалуна.

Исполнилось четыре месяца тюремному стажу и ранее послушный Ткалун стал «взбрыкивать», что выразилось в частичном отказе от ранее данных им показаний. Это случилось в конце мая 1938 года, когда он «созрел» для такого очень важного для него шага.

«Майором Ушаковым мне было сказано, что Дубовый и Капуловский дали показания на меня, как на украинского националиста. В связи с этим в своем показании об участии в украинском националистическом заговоре я и привел вымышленные, выдуманные мною антисоветские связи и встречи с Дубовым и Капуловским, чего на самом деле никогда не было.

Посколько я должен был на этих встречах с Дубовым и Капуловским слышать от них о других участниках украинского заговора и на чем настаивал майор Ушаков, я и указал в своем показании четыре фамилии, якобы названные мне Дубовым, чего на самом деле не было.

Эти фамилии были взяты мною лишь потому (Квятек, Криворучко, Антонюк и Погребной), что я знал их за близких людей издавна, с времен гражданской войны, к Дубовому. О Квятеке я знал, будучи еще на свободе, что он арестован, о Криворучко еще на свободе я слышал от Щаденко, что на него есть показания, как на заговорщика; об Антонюке же и Погребном, как о заговорщиках я ни от кого не слышал».

Как видим, поначалу Ткалун берет свои слова обратно в отношении только четырех хорошо знакомых ему командиров РККА – Казимира Квятека, Николая Криворучко, Максима Антонюка и Василия Погребного. Попутно он частично реабилитирует командарма Дубового и комдива Капуловского, утверждая, что на самом деле никаких антисоветских связей и встреч с ними у него никогда не было. А это означало, что достаточно стройная структура украинской националистической организации, выстроенная усилиями сотрудников НКВД, зашаталась и стала давать трещины. Потом Петр Пахомович пошел еще дальше, ставши к заседанию Военной коллегии по его делу уже полным «отказником».

Поступок Ткалуна вызывает уважение к нему. Тем более, что за такие заявления в НКВД по головке не гладили – за них арестованных наказывали и притом очень жестоко. И точно – получив это заявление, начальник 5-го отдела 2-го Управления НКВД СССР майор В.С. Агас, по чекистским качествам и хватке нисколько не уступавший Ушакову, в тот же день вызвал Петра Пахомовича «для разбирательства». Протокол допроса от 22 мая 1938 года лишь в малой мере отражает ту степень напряжения, которая существовала в разговоре двух собеседников:

– Почему Вы оговорили Антонюка?

– Во время следствия по моему делу мне было объявлено, что арестованные Дубовой и Капуловский дали показания о моей антисоветской деятельности. От меня потребовали конкретных показаний о моей связи с Дубовым и Калуловским. Об их участии в украинской националистической организации я знал, но хотя связан с ними не был, решил все же показать об этом для того, чтобы попытаться этим самым внушить к себе доверие со стороны следствия. После того, как я показал о своей связи с Дубовым и Капуловским, следствие предложило назвать участников организации, названных мне Дубовым и Капуловским. Став на путь ложных показаний о моей личной с ними связи, я вынужден был лгать и дальше и назвал четыре фамилии, о которых мне якобы сообщил Дубовой, как участник организации, в том числе и Антонюка.

– Почему Вы назвали именно Антонюка?

– Я при этом исходил из следующих соображений: мне было известно об очень близких дружеских взаимоотношениях Антонюка и Дубового еще с 1919 года,.причем я знал, что их дружба продолжалась до последнего времени. Об этих тесных взаимоотношениях между Антонюком и Дубовым знали многие. Таким, образом, называя Антонюка как участника организации со слов Дубового, я не вызывал никаких подозрений в отношении своих показаний об Антонюке.

– В тех же показаниях от 20 февраля Вы рассказали, что Антонюка Вы знаете как участника украинской националистической организации со слов Любченко. Эти Ваши показания правильны?

– И это мое показание вымышленно. В данном случае верно лишь то, что я был связан с Любченко по антисоветской работе, но он никогда не говорил мне об Антонюке вообще…

– Зачем же Вы показали об Антонюке как участнике организации, известном Вам со слов Любченко?

– Я не могу даже объяснить этого. Еще раз повторяю, что с Любченко у меня никаких разговоров об Антонюке не было.

– Что Вам известно об антисоветской деятельности Антонюка?

– Об антисоветской деятельности Антонюка я ничего не знаю.

«Слово не воробей – вылетит, не поймаешь» – гласит народная пословица. Так оно и получилось в ситуации с Антонюком. Хотя Ткалун, как видно из материалов его дела, решительно опровергает свои показания в отношении последнего, однако «поезд уже ушел». Аргумент «на Вас имеются показания» и в данном случае сработал безотказно – комкора М.А. Антонюка освобождают от должности командующего войсками Сибирского военного округа и направляют в распоряжение Управления по командному составу. Его участь усугублялась еще и тем, что его младший брат, капитан, тоже был арестован и находился под следствием.

– С большим трудом Максиму Антоновичу удалось обелить себя и получить назначение преподавателем кафедры тактики Военной академии имени М.В. Фрунзе. Все обвинения в его адрес были признаны несостоятельными и в 1940 году Максим Антонюк – инспектор пехоты РККА в звании генерал-лейтенанта. То есть буря прошла совсем рядом, лишь слегка задев его и не причинив особого вреда. Есть устные свидетельства того, что Антонюк гневно клеймил всех тех, кто на него показал, в том числе и Ткалуна, которого он знал с 1919 года. Тогда в 44 й стрелковой дивизии, где начдивом был И.Н. Дубовой, а комиссаром Ткалун, Антонюк командовал одной из ее бригад. Упоминаемый в протоколе допроса от 22 мая 1938 года К.Ф. Квятек командовал в той же дивизии головной бригадой – Богунской. В 1937 году он в звании «комдив» исполнял обязанности заместителя у И.Н. Дубового в Харьковском военном округе. Его арест последовал в середине декабря 1937 года.

Ткалуна уже четыре месяца как не было в живых, а его имя все продолжали трепать и тема заговора в Кремле все так же горячо волновала умы следователей ГУГБ. Комбриг Н.Н. Федоров, сменивший Н.Г. Николаева-Журида в 1938 году. вместе со своим подчиненным В.М. Казакевичем продвинулись дальше своих предшественников. Не удовлетворившись вариациями террористических актов, изложенных в показаниях Ткалуна (убийство членов Политбюро ЦК ВКП(б) и лично И.В. Сталина на их квартирах специально подобранными людьми, а также отравление их пищей), Федоров и Казакевич вынудили бывшего заместителя Ткалуна по хозяйству М.С. Ревзина придумать еще один вариант ликвидации руководства ВКП(б) и СССР.

Арестованный в начале ноября 1938 года бригинтендант Ревзин в ходе многосуточных допросов дал Казакевичу следующие показания (так они записаны в протоколе допроса от 15–22 ноября 1938 года). Отвечая на вопрос о содержании беседы между ним и Ткалуном летом 1936 года, Ревзин показал: «Ткалун мне в этой беседе рассказал о существовании антисоветской военной организации. Он сказал следующее: «Существует большая военная организация, ставящая своей целью совершить дворцовый переворот… Перед Вами ставится задача при первом сигнале от меня произвести отравление воды в Кремле и отравить находящихся в Кремле».

Я ответил Ткалуну: «Хорошо, будет выполнено».

Дальнейший разговор следователя с Ревзиным выглядит в виде такого диалога:

– Как Вы практически должны были произвести отравление живущих в Кремле?

– Начальником санитарно-технического отделения Кремля был тогда Травкин (арестованный в 1937 году). Он ведал, в частности, всей водопроводной сетью Кремля. Ткалун предложил мне установить антисоветскую связь с Травкиным, от его имени и через него действовать. Травкин, заявил Ткалун, будет предупрежден об этом.

Я с Травкиным через день связался и мы остановились на следующем, им предложенном плане. В Кремле есть станция подкачки и вся вода, поступающая из города в Кремль, проходит через эту станцию. Достаточно будет бросить или влить яды в трубу возле моторов и отравленная вода разойдется по всей водопроводной сети Кремля. Яды должен был дать Ткалун и он же должен был дать сигнал, когда произвести отравление.

Я доложил Ткалуну о своих переговорах с Травкиным. Ткалун заявил: «А вот Меньшиков считает, что отравление надо произвести непосредственно на квартирах членов Политбюро». При этом Ткалун рассказал, что Меньшиков тоже участник организации (работал тогда Меньшиков начальником отделения по обслуживанию квартир членов правительства). Я ответил Ткалуну, что для перестраховки полезно одновременно произвести отравление и на квартирах».

Однако, по словам Ревзина, отношения у него с Меньшиковым никак не складывались и он поставил перед Ткалуном вопрос о переводе того на другую работу. Ткалун якобы дал на это свое согласие только после того, как Ревзин вовлек в их заговорщическую организацию работников комендатуры Кремля Леликова и Захарова, обслуживающих «ответственные квартиры», то есть квартиры членов Политбюро.

– Какие задания Вы дали Леликову и Захарову?

– Леликов и Захаров обслуживают квартиры Молотова, Ворошилова и Микояна. Вхожи они во все квартиры членов Политбюро, кроме квартиры Сталина. Я сказал Леликову и Захарову, чтобы они самостоятельно ничего не делали, а в нужный момент они отравят воду членов правительства.

Технически они должны были по моему указанию предупредить в соответствующий момент, что прекращается на время подача воды (под видом ремонта), заполнить все сосуды в квартире водой и эту воду отравить. Леликов и Захаров дали свое согласие на участие в этих террористических актах…»

Всю эту ахинею, составленную под руководством начальника отделения Особого отдела ГУГБ старшего лейтенанта госбезопасности В.М. Казакевича (о нем уже упоминалось в первой книге), арестованный Ревзин подпишет после испытаний длительными допросами с пристрастием. Перед Военной коллегией он предстанет 20 февраля 1939 года и получит от нее ВМН по трем расхожим пунктам обвинения (59–1«б», 58–8 и 58–11 УК РСФСР).

Краткие сведения о «заговорщиках» Леликове и Захарове автору удалось найти в расстрельных списках, хранящихся в музее российского общества «Мемориал":

«Леликов Максим Исаевич, 1907 года рождения, уроженец деревни Волобуево, русский, член ВКП(б) с 1931 года, командир для поручений при правительственных квартирах в Кремле, техник-интендант 2-го ранга. Военной коллегией 22 февраля 1939 года по обвинению в участии в террористической организации, в подготовке терактов приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 23 февраля 1939 года. Реабилитирован Военной коллегией 4 февраля 1956 года.

Захаров Николай Никитович, 1910 года рождения, уроженец села Захарово Курской области, русский, из крестьян-середняков, член ВКП(б) с 1932 года, командир для поручений при правительственных квартирах в Кремле, техник-интендант 2-го ранга. Военной коллегией 22 февраля 1939 года по обвинению в участии в террористической организации в Кремле, в подготовке терактов приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 23 февраля 1939 года. Реабилитирован Военной коллегией 4 февраля 1956 года».

Уже отмечалось, что Рогов, сменивший Ткалуна (он был из системы НКВД), вскоре покончил жизнь самоубийством. Это немедленно послужило поводом для очередного разбирательства с охраной Кремля и новой волны арестов среди ее сотрудников. Рассказывает активный участник тех событий полковник В.М. Казакевич:

«Я помню, что в 1938 г. в Кремле застрелился бывший комендант Кремля Рогов… В ночь самоубийства Рогова в Кремле лично Берия, Кобулов, Меркулов и другие лица из их окружения, а также бывший нарком внутренних дел Ежов арестовали ряд работников охраны Кремля. На следующий день меня, Ненахова, Рухадзе… вызвали Меркулов или Кобулов (точно не помню) и создали следственную группу во главе с Ненаховым, как заместителем начальника ОО (Особого отдела. – Н.Ч.) НКВД СССР. Нас всех предупредили при этом, что все арестованные являются заговорщиками и террористами и что необходимо добиться выявления всех их преступлений и связей. В ближайшие 2–3 дня после этого Кобулов, Рухадзе и другие лица из Грузии жестоко стали избивать арестованных, в частности я лично видел, как арестованных избивали Кобулов и Рухадзе. Били при этом резиновой дубинкой по пяткам. Я лично никаких подобных мер к арестованным не применял и нужды в этом не было, так как после избиения арестованных Кобуловым, Рухадзе и другими они стали давать признательные показания. Помню, что некоторые арестованные отказались от своих показаний на допросах, но их тут же Рухадзе (главным образом) вновь подвергал избиениям, после чего они вновь подтверждали свои показания…

…Следствие по делу Ревзина вел я. В начале следствия он не признавал себя виновным… Затем при приходе на допрос Кобулова и Рухадзе последние избили Ревзина на моих глазах. После этого он начал признавать себя виновным…»

Проследим последние дни и часы жизни Петра Пахомовича Ткалуна. Его дело рассматривалось 29 июля 1938 года на заседании Военной коллегии под председательством зловеще знаменитого Василия Ульриха. На вопрос председательствующего, признает ли он себя виновным, Ткалун ответил отрицательно. Бывший комендант Кремля решительно отказался от своих показаний, данных им на предварительном следствии, заявив, что они не соответствуют действительности. Он сказал, что те показания даны им вследствие полного отчаяния и безразличия к дальнейшей своей судьбе ввиду физического и морального истязания и что упомянутые в материалах следствия люди им оговорены. Ткалун утверждал, что никакого военно-фашистского заговора в РККА не существовало.

Пользуясь предоставленным ему последним словом, Петр Пахомович заявил, что считает виновным себя только в том, что дал ложные показания следствию, которыми оговорил себя и знакомых ему лиц. Однако все эти доводы не подействовали на членов суда и Ткалун, как и сотни его боевых товарищей, пошел под расстрел, – все было предрешено заранее.